В апреле 1994-го Зюскевичу было двадцать пять лет от роду. Ничего до этого, кроме лаборанток, сослуживцев, с которыми пил спирт, экрана и клавиатуры он не видел. Он видел только Киру Берёзкину по телевизору и ещё однажды на дне рождения у проректора. Это случилось год назад. С тех пор он повсюду встречал её, стоя с цветами. А вокруг неё толпились угодливые красавцы — все шире в плечах и на голову выше Зюскевича. Но он не отчаивался, и однажды был вознаграждён: Кира сама подошла к нему и пригласила к себе в гости. А отпустила только утром. В этот рабочий день Миня опрокинул в лаборатории ртуть, и рабочие в химзащите неделю вскрывали пол.
      Под Новый год он получил немыслимую премию от ВПК и подарил Берёзкиной кольцо с бриллиантом. Умолял выйти замуж. Она изредка допускала его к телу, не отвечая ни «да» ни «нет».
      В январе Зюскевича перевели в охраняемую лабораторию, расположенную в недостроенной ещё до войны ветке метро, и прибавили зарплату. Вскоре он въехал в хорошую, обставленную трёхкомнатную квартиру. Под окном стоял новенький «Москвич».
      Миня всё ещё числился в своём НИИ, но работал только над одним проектом — тем самым. Его никто не дёргал, не торопил, но щедрые авансы говорили о многом и обязывали. Кое-что стало получаться.
      Сегодня утром ему позвонили из клиники (Кира исправляла прикус после неудачного визита к стоматологу). Дежурный врач сообщил, что у пациентки случилась критическая реакция на наркоз, что она в коме. Зюскевич бросился к своей машине и помчался на всех парах по Выборгскому шоссе. На 75-м километре фура отрезала от него эскорт негласной охраны. Его остановили и пересадили сначала в автобус, затем в электричку. Сказали, что с Кирой всё в порядке, дали поговорить с ней по телефону. Он всё понял и был послушен. Когда они приближались к Питеру, над местностью начали кружить вертолёты. Потом Зюскевича посадили в микроавтобус без окон и привезли в особняк, спрятанный за высокой стеной. Его провели в богатую комнату с мерцающими экранами мониторов, накрыли изящный столик, извинились за причинённые неудобства и попросили ждать.
      Для того, чтобы он в нужное время оказался в этой комнате, умерли шестеро.

* * *

      Ждать пришлось не долго. В комнату вошла красивая высокая и худощавая женщина средних лет; в халате, с головой обмотанной полотенцем. Она была влажная и от неё приятно пахло. Она села в кресло, закинула ногу на ногу, поправила халат и прикурила.
      — Извините, что так вышло, — сказала она. — Для соблюдения всех приличий и условностей нет времени. Меня зовут Вера Алексеевна. Вы работаете на военно-промышленный комплекс. Я работаю на президента. Независимо его от имени и фамилии на данный период времени. Если кто-нибудь из военных не подчинится или подумает не подчиниться нашему президенту, который является также и главнокомандующим, мы его уничтожим. Мы действуем исключительно в интересах и во благо нашего государства. Вы хотите что-то сказать?
      Зюскевич надрывно закашлялся.
      — Выпейте рюмку коньяка.
      Зюскевич послушно выпил.
      — Итак, от вас требуется не много; сегодня вы сможете вернуться к прежней жизни, позабыв обо всём, что случилось. Что умеет делать ваша машина?
      — Какая машина? — прошептал Зюскевич.
      Вера взяла пульт, и на экранах появились картинки. Вот Кира Берёзкина стоит у окна в своей палате. Вот операционная, ярко освещённый стол, сверкающие инструменты. Всё готово для работы. А вот какая-то кунсткамера с человекообразными чудовищами. Монтажный эффект; глаза перебегают по экранам, создаётся последовательность: Кира — операционный стол — урод в аквариуме.
      — Да, я всё понял, — задыхаясь и задыхаясь заговорил Зюскевич. — Машина существует. Она там, в главной лаборатории, в метро… Но она не может…
      — Сядьте. Теперь выпейте ещё и спокойно скажите, что она может, а чего не может. Спокойно, молодой человек, спокойно. Никто никого не режет. Завтра, в вашем присутствии, если вы того захотите, ей исправят прикус. Выпили? Теперь говорите. Говорите о будущем, прошлое меня не интересует.
      — Мне удалось отправить на десять лет в будущее неодушевлённый предмет, насекомое, нескольких кроликов и обезьяну.
      — Она вернулась?
      — Да… она вернулась. Всё был запрограммировано. Она пробыла там более часа. В контейнере.
      — Год? Какой год?
      — Каждое двадцать пятое февраля с шагом в десять лет.
      — Именно двадцать пятое февраля?
      — Да, в ночь с двадцать пятого на двадцать шестое. Это… личное. Её день рождения… — Зюскевич поднял глаза на экраны.
      — Двадцать шестое февраля. — Вера задумалась. — Это важно. Об этом мы поговорим во вторую очередь. Итак, десять лет. Если они на правильном пути, десяти лет им хватит. Двадцать, тридцать — рискованно. Через двадцать всё может измениться. Отлично, десять лет это то, что нужно. Вы поместитесь в этот ваш обезьяний контейнер?
      — Простите… что?..
      — У нас мало времени. Теперь говорите только «да» или «нет». Если не можете говорить, объясняйтесь знаками. Повторяю: вы поместитесь в контейнер?
      Зюскевич взглянул на экраны и кивнул.
      — Вы сможете выполнить небольшое поручение и вернуться?
      — Да…
      — Вы сможете взять с собой оттуда ампулу с лекарством?
      — Нет…
      — Вы сможете ввести лекарство себе в кровь и вернуться?
      — Да…
      Да. Вера выдохнула с облегчением и откинулась в кресле.
      Три… нет пять секунд на релаксацию. Всё. Главное позади, поехали дальше.
      — Продолжим. Можете говорить так, как вам удобно. Сколько пройдёт времени здесь?
      — Нисколько. Условно говоря, мгновение.
      — А если вы пробудете там сутки или больше?
      — Это не имеет значения. Сутки, год или десять лет.
      Вера принялась грызть ногти, но опомнилась. Сняла с головы полотенце, встряхнула головой, распустив волосы. Миню снова обдало приятным запахом.
      — Меня интересует событие, случившееся чуть более месяца назад.
      — Это не реально.
      — Но если вы отправите кого-нибудь в это время из две тысячи четвёртого?
      — То есть… Кого?.. Там? В две тысячи четвёртом?
      — Разумеется. Ведь это возможно сделать там, в две тысячи четвёртом?
      — Да… возможно, я полагаю… это было бы интересно. Мы только начинаем, машина работает в экспериментальном режиме. Через десять лет… Да, это было бы интересно! Конечно. Потрясающая идея.
      В Зюскевиче проснулся дух учёного-экспериментара, глаза его загорелись. Вера налила ему и себе по рюмке коньяка.

      Вечером Гусев приехал в концертный зал «Россия», где давал большой трёхчасовой сольник Алла Пугачёва. Приехал к самому окончанию, директора зала попросил встретить на служебном входе. Охрана сделала коридор от машины до дверей, Гусев перемолвился о текущих делах с директором и направился в гримуборную артистки. За ним следом поспевал мальчик в униформе посыльного лучшего в столице цветочного салона «Амстердам».
      Гусев лучше других знал, как может чувствовать себя человек после выступления на сцене без фонограммы. Именно состояние Аллы как выжатого лимона должно было уравнять её темпераментный напор с его нордической медлительностью. Ему не терпелось доказать этой женщине свою мужскую состоятельность. Ему уже просто хотелось этой женщины.
      Директор проводил именитого гостя в гримуборную Пугачёвой и деликатно удалился. Гусев сел в кресло, поставил цветы между ногами, отпустил посыльного и стал ждать.
      После нескольких бисов, доносившихся из зала, в коридоре зашумели. В дверь пропустили, оттеснив поклонников, певицу. Алла разжала руки, и охапки цветов посыпались вниз, образовав на полу приличную кучу. Заперла за собой дверь и обернулась. Несколько секунд смотрела на Гусева, ещё не зная, как реагировать. Решила. Задёргала носом, принюхиваясь:
      — Ничего не поджёг?..
      — Я не псих. Извини, за вчерашнее. Теперь я чувствую себя несвободным. Ведь нас сосватали.
      — Дурацкие шутки.
      — Это не шутки. Я люблю вас.
      — Что?!
      Пугачёва сделала вид, что рассердилась, но улыбка выдавала её чувства. Для любой женщины нет более приятного момента, чем услышать такое.
      — Я люблю вас, я не шучу.
      — Если любишь, женись.
      Сказала так, понимать надо так: «А жениться слабо? Все вы только на словах женихи».
      — Я вас люблю и прошу вашей руки, — Гусев отодвинул корзину и встал на колени.
      А теперь шутки в сторону. Надо решать свою судьбу… на ближайшие месяцы… или годы…
      — А ты точно не псих? И не больной?.. Я согласна. Свадьба через неделю.
      Гусев обнял и поцеловал невесту. Расстегнул то, другое, сбросил с неё влажное от пота концертное платье.
      — Погоди, — слабо засопротивлялась она, — я не могу так, без душа.
      — А я могу. Так ещё лучше, возбуждает.
      Возбуждать дальше уже рискованно: эрекция — как у Буратины. Голубой ромбик заморской таблетки оказался реально действенным. Даже слишком.
      Гусев стащил с Аллы трусы, приподнял её и усадил на гримёрный столик. На пол полетели краски, пузырьки и баллончики. И вот, в отражении зеркал, всё вокруг заходило ходуном. Алла расстегнула пуговицы его рубашки и обняла за шею. Ещё минуту спустя она вскрикнула и в кровь оцарапала ему плечи. Гусев вскинул голову, как взнузданный конь, замер и несколько раз конвульсивно дёрнулся.
      Всё в порядке, это случилось. Он доказал, что может быть не только безумным, но и страстным. Как мало надо женщине: теперь она смотрит на него совершенно по-другому.
      Вскоре они вышли из «России» и, поцеловались перед камерами. Толпа поклонников обмерла. Залезая в лимузин, Алла крикнула:
      — Скоро свадьба!
      Толпа взорвалась.
      — Приходите все! — добавил от себя Гусев, залезая в машину следом. Он понимал, что слова утонут в шуме, но его выигрышный жест и улыбка появятся на обложках глянцевых журналов.
      Напоследок в окно постучал, а затем просунул голову директор «России»:
      — Может у нас? Организуем на уровне. Вас ведь Президент будет поздравлять. Подключим к подготовке различные ведомства, лучшие рестораны. У меня как специально окно на следующие выходные.
      — А… — начал прикидывать Гусев.
      — Сторгуемся. Не пожалеете.
      На этот раз поехали к жениху. Уставшая после сольного концерта, выпив десяток бокалов шампанского натощак, Алла танцевала и падала, пока не опрокинула музыкальный центр, и Гусев стал её укладывать в постель. Он терпеливо стаскивал с неё вещи, а она хохотала и дрыгала ногами. А потом она заснула, едва оказавшись под одеялом. Неугомонная таблетка продолжала действовать, и Гусев, отчаявшись будить и слышать «сейчас, сейчас… ещё минуточку…», два раза поимел свою невесту спящей.

      Свадьба состоялась через две недели, 26 августа. Как положено — с венчанием, регистрацией, концертом звёзд и письменным поздравлением Президента. Свидетелем был, естественно, я. Свидетельницей — сестра Аллы, дама обыкновенная, нигде не засветившаяся. Рядом находились моя беременная жена и дочка Аллы со своим мужем.
      Мы с Гусевым начали «по напёрстку» с самого утра, поэтому казались себе элегантными, умными, красивыми и острыми на язык. Ко мне то и дело подходили с просьбой подписать книгу. А гости, все как один, были непростые. Я подписывал, не задумываясь. С некоторых пор я носил в кармане заготовленную на досуге шпаргалку с шаблонами возможных оригинальных дарственных надписей. По возможности одинаковые надписи не должны были попадать к людям, между собой знакомым. Глядя на Гусева, входившего теперь в мощный пугачёвский клан, я думал, кто же из нас двоих добился, вернее смухлевал в новой жизни большего?..
      Перед концертом на сцену вышли Кристина с Володей Пресняковым и дуэтом спели специально сочинённую песенку-поздравление. Гусев был знаком с Кристиной по концертам, они были на «ты». Хорошо ещё, не более того. А ведь, бывали во время гастролей ситуации, что на грани…
      — Теперь я буду вас папой называть? — сказала Кристина.
      — Почему папой? Отцом.
      — Ты уже, между прочим, не просто отец, ты уже дед.
      — Пора уже.
      — В тридцать четыре?
      — Год за два!
      — Слушай, Гусев, как у тебя, вообще-то дела идут? Ты мне помогать собираешься? С деньгами, с раскруткой… Мог бы для начала машину подарить.
      — Будешь хамить отцу, полетишь быстрее звука. С растопыренными руками. Без машины и без раскрутки. Да, вот ещё что. Имей в виду: бросишь Володьку Преснякова — чем породил, тем тебя и убью. Ты должна его так любить, чтобы у него глаза светились. Без водки и кокаина.
      — Нет, это не реально.
      — Тогда нос свой береги.
      — Нос? Почему?
      — Потому что однажды возьмут за шкирку и потыкают как следует в это самое… — Гусев показал, как щенка тыкают носом в какашки.
      — Дурак. Это тебя потыкают.

* * *

      Дальше всё развивалось так, как запланировал мудрый авантюрист Гоша Кварцхава. Алла забеременела, сделалась немного рассеянной и мечтательной, а Гусев подмял под себя весь эстрадно-телевизионный бизнес на трёх каналах. Директор ОРТ Константин Эрнст был доволен происходящим и за возлияниями предлагал Гусеву место своего заместителя. Но Гусев уже перерос место заместителя. Август 98-го был не за горами. Следовало подумать о сборе средств для грандиозной ставку в короткой игре, результат которой в подробностях просчитывался заранее. Не соросовского масштаба, конечно, но достаточную для того, чтобы сделаться олигархом при Ельцине и наладить отношения с будущим президентом.
      Тем не менее, подготовка к «Рождественским встречам с Виктором Гусевым» началась в октябре, с невиданным для российского телевидения размахом. «Новый год в Останкине» и «Старые песни о главном» сделались частью одного большого проекта. Кобзона, Лещенко, Леонтьева и даже многих молодых, вроде Агутина, Варум, Апиной и Газманова, плавно оттеснили на дециметровые каналы. Лицом музыкального вещания ОРТ сделались всевозможные гусевские «Звёздочки», «Блёстки», «Мультфильмы», «Страшилки» и «Бегемотики». Телевизионный экран помолодел и повеселел.
      В то время как Алла думала только о будущем ребёнке и проводила время исключительно с моей ещё более беременной женой, Кристина начала рвать и метать. По счастью, она не успела объявить отчиму боевые действия, потому что Гоша Кварцхава дал Гусеву очередной мудрый совет. «Дай ей всё, что она хочет. Поверь, Витёк, она сама этого не знает. Дай ей полную власть, и она захлебнётся.»
      Так и случилось. Получив в подарок пятьдесят один процент акций «Золотого гуся» и декоративную должность арт-директора ОРТ, Кристина вдруг поняла, что власть ей не нужна. Власть не дала ей ничего, кроме головной боли. И она протянула Гусеву руку дружбы:
      — Слушай, отец, давай вернём всё как было. Я хочу два хита в год, два клипа и один хороший концерт в месяц для тонуса. Всё остальное — моя личная, моя собственная жизнь. Корячьтесь со своим бизнесом без меня.
      — Я не буду управлять твоими акциями.
      — Да засунь ты их себе… Нужны мне на хрен твои акции… Песенку давай, хорошую, хитовую, модную.
      — Такая подойдёт?
      Гусев вынул из кармана и развернул лист бумаги. Сел за рояль и бойко напел с листа «Не виновата я» — стопроцентный хит, купленный неделю назад у Матецкого и содержавшийся в секрете.
      С первых же строчек Кристина начала улыбаться, затем подошла к роялю и заглянула в листок через плечо отчима. Со второго куплета они уже пели вместе.
      Съёмки клипа назначили на декабрь, как только будет готов сценарий и фонограмма. Затраты — сколько потребуется.

      В начале декабря одна за другой посыпались катастрофы.
      Сначала Владимир Сорокин подал на меня в суд за плагиат. Потом из Европы и Америки стали приходить отчёты от нанятых мною литературных агентов. Все как один писали, что романы о колдуне Гарри Поттере несомненно представляют интерес для определённой части публики, однако, к сожалению, ни одно издательство не смогло оценить их по достоинству. «Возможно, — писал один из наиболее авторитетных американских агентов, — стоит предложить эти труды некоторым влиятельным сектам, имеющим свои собственные издательства и заинтересованные в публикации подобных произведений, адаптированных для успешного детского восприятия». Я взбесился: почему же они не сказали это Джоан Роулинг?! Почему и как они сделали эту унылую белиберду самой продаваемой книгой после Библии?!! Бог с ними, мой международный триумф тихо провалился, о неудаче никто не узнает. Надо было думать о том, что под грохот барабанов и звон фанфар происходит со мной здесь, на родине.
      Выпустив с нарастающим успехом в короткий строк сорокинско-пелевинские «Лёд», «Чапаев и Пустота», «Дженирейшн Пи» и «Голубое сало», я ощутил головокружение от успехов и потерял бдительность. Большим отрывком в журнале «НЛО» я анонсировал «Сердца четырёх» — и промазал. Оригинал романа уже существовал в рукописи, и Сорокин предоставил суду тетрадки с черновиками.
      Пока шла экспертиза, я, по совету Кварцхавы, предложил через надёжного посредника Сорокину взятку. Большие деньги, настолько большие, что любой здравомыслящий человек принял бы их без раздумий.
      Однако эксцентричный и самовлюблённый писатель отказался от денег. Он уже успел уверовать в свою гениальность, и слава была для него теперь дороже любых денег.
      Ему пытались угрожать. Его подкараулили и, приставив перо к горлу, заставили кричать «я был не прав, я говно». После этого Сорокин скрылся на просторах Германии, и даже его адвокат не знал его местонахождения, общаясь с клиентом по телефону.
      Суд был назначен на первое октября, надвигалось позорное разоблачение.
      Снова на помощь пришёл Гоша Кварцхава. Он сказал:
      — Если даже ты подкупишь суд, рукопись потеряют, и ты формально выиграешь дело, в глазах общественности ты уже потеряешь всё. Станут говорить, что ты и раньше покупал романы у непризнанных гениев. Единственный твой шанс победить — это вчинить встречный иск. Обвинить Сорокина в краже твоей рукописи. Доказать, что твой текст был набран у тебя в компьютере значительно раньше, чем тот появился в сорокинской тетради. Украсть текст из компьютера проще пареной репы. Одновременно назначить экспертизу на предмет авторства путём сравнения «Льда», авторство которой никто не оспаривает, и этой новой книги. Психологически убедительно: никому не известный графоман пытается привлечь внимание к себе через скандал с маститым классиком. Подключи к этому делу журналистов.
      На другой день мой адвокат подал встречный иск.
      Через три дня в «Коммерсанте» появился материал «Слон и Моська».
      Через неделю все поверили в мою невиновность.
      А ещё через две недели в суде прозвучало заключение литературоведческой экспертизы, установившей моё авторство на все сто процентов. Тиражи моих не моих книг подскочили втрое. Предполагалось, что я буду представлять лицо современной российской литературы на Франкфуртской книжной ярмарке. Но моё лицо не выражало радости по поводу этого предстоящего события.
      Сорокин так и не вернулся из-за границы. Говорят, он работает на автозаправке в пригороде Зальцбурга. Вечера проводит в местном садо-мазо клубе, бреет лицо, носит короткую стрижку и увлекается экстремальным пирсингом. В свободное время пишет по немецки порно-рассказы и порно-сценарии, любит пиво с сосисками и в последнее время очень заметно располнел.
      Потом началась депрессия. Мне стало отвратительно всё: и работа, и выпивка и украденная слава. Временами возникало желание удавиться. Временами я пытался писать сам — без затей — обо всём, что с нами случилось. Будущий роман назывался «Винт», и страниц пятьдесят было со скрипом написано. По своим художественным достоинствам текст скорее напоминал дневник спятившего с ума графомана. Но я рассчитывал впоследствии, когда весь фактический материал будет набран, серьёзно заняться его художественной обработкой. Или даже, в случае полной беспомощности, нанять для этой цели неизвестных, но ярких литераторов — благо в «Золотой переплёт» произведения начинающих авторов шли нескончаемым потоком.
      Но вот однажды, по непонятной причине, мой новенький «386-й» накрылся медным тазом. А дискеты, на которых я имел привычку архивировать свои рукописи, бесследно исчезли. Я принял намёк свыше и оставил затею.
      Чтобы отвлечься, я стал наговаривать в диктофон туповато-ходульные шлягеры Бориса Акунина. Симпатия читающих народных масс, как я надеялся, могла запитать меня положительно заряженной энергией.

      Временами, задумавшись, я проводил пальцем по коже за ухом и катал по косточке круглую упругую капсулу. В нашем «клубе путешественников», численностью теперь в два человека, этот жест считался вредной и опасной привычкой. Но вот однажды я не нащупал капсулу у себя за ухом. При помощи двух зеркал и направленной лампы я смог разглядеть лёгкий, едва заметный и уже затянувшийся надрез. Это была третья катастрофа, самая страшная катастрофа в моей жизни.
      От нахлынувшего на меня ужаса я мог потерять рассудок. Невозможность возврата к прежней жизни оказалась страшнее смерти. Всё равно как залететь в далёкий космос и обнаружить, что вытекло топливо, предназначенное для обратной дороги.
      Я бросился к телефону и после первого же оборвавшегося гудка услышал подавленный возглас Гусева:
      — Да!..
      — Пощупал? — заговорил я с ним страшным голосом.
      — Да…
      — Почему не позвонил?
      — Я… хотел.
      — Струсил. Когда?
      — Вчера была. Я… голову мыл. Перед этим… как его… концертом.
      — Значит, ночью.
      — Кто? Зачем?
      — Не знаю. Спецслужбы… Какой-нибудь «Патруль времени».
      От волнения мы оба говорили как пьяные.
      — А если Зюскевич?
      — Зачем, ему не надо. Мы и без того у него под колпаком. Мы сидим у него под колпаком, там в метро, понимаешь? Зачем ему?!
      — Не ори. Я всё равно этого не осмысливаю. Я с самого начала ничего не понимал. Как это можно. Есть же какие-то причинно-следственные связи…
      — По правде говоря, я тоже не понимаю.
      — И что теперь?
      — Гусев… я так не согласен. В реальной жизни я бы не стал ничего этого делать.
      — Чего?
      — Убивать, насиловать, воровать чужие тексты. А ты?
      — А я и так… Ну, немного. На Пугачёвой бы точно не женился. Да, это всё как игра воспринималось, как симулятор, стрелялка… Теперь не знаю. Здесь всё по-другому. Здесь я поставлю всё своё состояние на «красное» и глазом не моргну. Потому что в любую минуту можно соскочить. Теперь не знаю.
      — Ладно, заладил. Я людям страшнее жизни поломал. Писательский труд это… а-а, тебе не понять. Слушай, Гусев. Короче, так. Если Зюскевич нам не поможет, я, может… Я точно застрелюсь или траванусь. Больше не могу. Я ещё раньше не мог, но терпел, а теперь всё, выбора нет.
      — Стой, стой, ты чего! — Гусев перепугался, что останется один в «далёком космосе». — Ты чего, у тебя семья, ребёнок будет!
      — Всё липа, всё мираж, все зомби.
      — Блин, ты чего! Я же не зомби! Стой, погоди, я всё придумал.
      Я поверил, потому что от испуга можно найти выход почти из любого положения.
      — Что.
      — Третья капсула. Берёзкина вернулась вместе с нами, но без капсулы. Мы в тюрьме хотели отнять, но её уже не было. Значит, она спрятала!
      — Ну так мы уже в другом времени.
      — Мы в другом времени. Но мы не в другом мире. Мы в продолжении того, нового! А это значит…
      — Это значит, что капсулу нужно искать в тюрьме…
      — Мы найдём её, Теля, мы её точно найдём!
      В смутном вихре панических обрывков прорезался луч надежды.
      — Как же мы попадём в тюрьму, в Кресты?
      — А, век воли не видать! Ведь всё, всё ложиться, один к одному! Ведь я там буду через неделю, буду снимать клип. Ну, понимаешь, такой, сюжетный. Херня, короче. А мы всё разнюхаем. Расспросим, подмажем… Где спала, где жрала… Койку, стол, стул обшарим по миллиметру. В дырку от сучка сунула, мякишем замазала, как сейчас вижу. Объявим премию за находку среди зеков, будто капсула с ядом… ну, в порядке бреда, придумаем что-нибудь. Теля, мы её должны найти, или нам нормально не жить!
      — Не жить, — согласился я и повесил трубку.

      Едва Зюскевич вошёл в лабораторию, следом влетел его начальник генерал Лядов.
      — Где вы были?! — прохрипел он, задыхаясь.
      — С каких это пор я должен отчитываться, где я бываю?
      — Вы прекрасно знаете, что ваша работа имеет государственное значение.
      — Я не продавал секретов.
      — Вас пытались охранять, с вами пытались связаться!
      — Позвонили будто бы из больницы, где находится моя невеста… Кто-то зло пошутил, и я поехал. Машина сломалась. Я дозвонился до больницы, пересел в электричку и вернулся.
      Генерал вытер платком лицо. Было похоже, что его тоже здорово нахлобучили. А кто может нахлобучить технаря-генерала? Спецслужбы…
      — Работайте, Зюскевич. И без фокусов. Скажите спасибо, что перестройка.
      — Ладно, ладно, обещаю. Вы Анечку не видели?
      — Кажется… в буфете.
      — Пойдёмте, кофейку выпьем.
      — Благодарю вас, я уже…
      Зюскевич вошёл в местную кофейню и сразу увидел свою лаборантку маленькую и худенькую девушку, которой он никак не мог найти применения. Она болтала с курящими подругами, которые стряхивали пепел в кофейные чашки.
      Миня негромко окликнул Анечку и поманил пальцем.
      — О! — сказала она. — А говорили, найти не могут.
      — Нашли, нашли. Пойдём, поможешь.
      Анечка поднялась и сказала подругам:
      — Раньше слышала только «уйди, не мешай», а теперь — «пойдём, поможешь».
      — Жениться хочет. Анька, слышь, после первого свидания не соглашайся, после уважать не будет.
      Миня покраснел и, схватив Анечку за руку, потащил в лабораторию.
      — Дверь, дверь, чтоб была открыта!..
      Однако дверь он сразу закрыл и перекодировал.
      — Аня, сосредоточься, пожалуйста.
      Анечка сжала рот в точку и вскинула брови.
      — Я всё настрою, залезу в хроноотсек, а ты нажмёшь «энтер». Сумеешь?
      — Вы? В обезьянник?! Ни за что.
      — Хорошо, давай так: ты лезешь в хроноотсек, а я жму на клавишу.
      — Всё, я поняла, я согласна.
      — Тогда пошли в метро.
      В недостроенной когда-то ветке метро, под самым центром города, находились упакованные в многослойные саркофаги «заповедные» зоны, в которых никто не имел права ничего менять ни через год, ни через сто, ни через тысячу лет. Здесь проводились эксперименты по перемещению во времени.
      Они прошли через десяток шлюзовых камер и оказались на известной нам станции, оформленной мрамором, бронзой с позолотой и росписью.
      — Садись за пульт. Вот это не трогай. Это тоже. В смысле, вообще ничего не трогай, это главное. Всё запрограммировано.
      — А что так неожиданно?
      — В науке всё неожиданно.
      — А в жизни.
      — Жизнь и наука неотделимы.
      — А вы надолго? У меня в половине седьмого встреча.
      — Ты что, дура? Как это может быть долго?
      — Ах, да. А вы в какое время, если не секрет?
      — В две тысячи четвёртый.
      — Класс… Позвоните, спросите, как у меня дела.
      — Это нельзя. По международной конвенции.
      — Ну вы только намекните, я всё пойму.
      Зюскевич уже приготовился. Он залез в прозрачный контейнер и опутал свою голову датчиками.
      — Готово. Ну, три-четыре. Давай, не тяни, жми.
      — Ой, Михаил, вы знаете, я волнуюсь.
      — А я что по твоему — каменный? Жми!!!
      Анечка поднесла пальчик к клавише «энтер» и надавила.

* * *

      Крикнув «жми!!!» Миня тут же осёкся: всё позади, не успел даже крикнуть. Вместо «обезьяньего ящика» — удобное кресло. На голове кибершлем. Внизу всё тот же мраморный пол.
      Миня поднял шлем, похожий на фен. Никого. На часах полночь с двадцать пятого на двадцать шестое февраля 2004 года. Самочувствие — отличное.
      Приблизился к пульту, набрал программу. Навёл справки о себе и Кире: был женат, развёлся, она свободна. Просмотрел заголовки новостей за истекшие десять лет. Полный застой.
      Теперь найти у медиков вакцину, и — в «Сталин». Действовать быстро и решительно.
      В фармакологии никого, все в кафе. Взял чашечку, подсел, поболтал. Подвёл к теме.
      — Конечно бери. В левом шкафу.
      Кто-то интересуется: «А что такое?»
      — У Зюса больная бабушка.
      — Через пять лет будет лежать в каждой аптеке; пусть слетает. А «Зенит» выйдет в первую лигу?.. А кто будет президентом в 2012-м? Сколько лет мне нагадала кукушка? Сын или дочь?.. Ладно, ладно, бери так, даром. Не разбей ничего. Вколешь — бабушку врачам не показывай месяц. Знаешь? Ну давай.
      Нашёл, поморщившись от детских страхов, пшикнул вакцину в вену. Теперь — в «Сталин». Начальнику охраны: «Приду не один, запишите». Начальник болезненно трёт лоб: человек раздвоился.
      Возле ресторана придётся помёрзнуть. Клиент — «Зюскевич-старший» — пить не умеет и долго не высиживает. Так и есть: ведут, усаживают в якобы такси. Изо всех арок, из-за углов, выползают машины охраны.
      Ещё минут десять… Теперь можно.

* * *

      В «Сталине» полный разгул. Играет оркестр, танцуют пары, звенит посуда, снуют официанты. Свечи греют, фонтан освежает. Кира танцует с каким-то папиком. Телегин один за столом, пьяно подхлопывает в ладоши кордебалету. Гусев в оркестре.
      Подсел как ни в чём не бывало.
      — Вернулся? — спросил Телегин, не повернувшись.
      — Ага…
      — Наливай.
      Зюскевич налил. В этом мире ничего не изменилось, ничего. Чокнулись, выпили.
      — Ты что… в другом костюме? Пролил что-нибудь?
      — Блеванул.
      — Это нормально. Если на себя. Бывает, какая-нибудь сволочь в метро… или в автобусе… в час пик. Понимаешь?
      — Не, я на себя.
      — Это нормально. Если ты вернёшь меня в детство, я женюсь на Ниночке, честное слово. И буду любить её всю жизнь. Я же её предал, понимаешь?