Группа называлась «Нирвана». Первый альбом назывался эпатажно, чтобы сразу заметили, — «Козлы». Он включал в себя следующие композиции.
СТОРОНА «А»
1. Жажда
2. Сны О Чём-то Большем
3. Она Может Двигать Собой
4. Танцы На Грани Весны
5. Я Змея
6. Партизаны Полной Луны
7. Аделаида
СТОРОНА «Б»
1. Сестра
2. Альтернатива
3. Козлы
4. Не Стой На Пути У Высоких Чувств
5. Навигатор
6. Пятнадцать Голых Баб
7. Платан
Виктор Гусев — клавиши, вокал.
Крюк «Лохматый Чёрт» — гитара, вокал.
Кирилл Басс — бас.
Пётр Трощенков — ударные.
Музыка и тексты — Виктор Гусев.
«Антроп-студия»
Запись распространялась незаконно на пятисотметровых бобинах. Оригинал стоил 25 рублей (сумма немыслимая, но справедливая); первая перезапись — за пятнашку. На лицевой стороне наклеенной фотообложки значилось название группы (готическим шрифтом), название альбома, а также красовались четверо хмурых, волосатых молодых людей богемной внешности — под аркой, на фоне темноты проходного двора.
Час пятнадцать чистого времени — формат ещё несуществующих CD. Виниловый диск — сорок, сорок пять минут. Но Гусев привык слушать музыку на CD, да и девяностые, в общем, были уже не за горами. Записанное сегодня будет работать на него всю оставшуюся жизнь. Если только опять какая-нибудь глупость не вернёт их в 2004-й.
Итак, задача номер один состояла в легализации группы. Официальные гастроли означали, во-первых, нормальное трудоустройство и стабильный заработок — по десятке на нос за концерт (10 рублей на 30 дней = 300). Конечно, выступать придётся не каждый день, но часто по два, а то и по три концерта за раз. В среднем — триста официальных рублей, зарплата доцента. А при наличии ловкого администратора и готовности к определённому риску, в курортный сезон каждый из четверых может заработать себе на «Запорожец».
Во-вторых, совсем скоро, с началом перестройки, за несколько гастрольных лет, на стадионах, можно будет хапать так, что хватит на всю оставшуюся жизнь.
9
Разговора с Кирой Берёзкиной не получилось. Неделю родители врали, что её нет дома, потом она всё-таки подошла и произнесла ледяным тоном:
— Очень коротко.
— Кира, красотка, любовь моя…
— Ещё короче.
Гусев понял, что Кира положит трубку и затороторил:
— Слушай, радость моя, твой Лужин, он может нас пристроить в Филармонию… ну, чтобы группа могла работать легально?
— Нет.
— Не может или ты не хочешь?
— Я больше не встречаюсь с Лужиным. Если у вас к нему дело, запишитесь на приём. Кажется, вторник и четверг с одиннадцати до часу.
Удар, гудки.
Она больше не встречается.
Это не есть хорошо. Это очень, очень не есть хорошо.
Гусев прошёл в кухню, прикурил беломорину, вдохнул и выпустил облако густого дыма. Оставалась мамахен Телегина. У неё каких только нет связей. И она как раз может быть дома. А Телегин вечерами работает в «Трудовой смене». Ага… Так и так, Тамара Леонардовна… Как вы хорошо выглядите…
Накрутил номер.
— Тамара Леонардовна? Здравствуйте! Это Гусев.
— Неужели. А я бы не узнала.
— Саша дома?
— Саша в редакции… как ты знаешь. Ты у меня что-нибудь спросить хотел?
— Да… Тамара Леонардовна… У меня группа… то есть, вокально-инструментальный ансамбль. Хочу зарегистрироваться в Филармонии, только не знаю, с какого бока… нет знакомых.
— Потуши папиросу.
— Что?.. А, понял.
Гусев затолкал в пепельницу окурок.
— Я сама тоже никаким боком. Но я знаю одного энергичного молодого человека с опытом работы в Филармонии… очень интересным опытом… В отделе кадров остались на него данные. Запиши телефон… Алла Константиновна, от меня. Попробуй с ним поговорить.
— Как его фамилия?
— Э-э… Гоша Кварцхава.
— Спасибо, записал!
— И никаких пьянок с моим сыном, он занят серьёзной работой. Понял, гусь лапчатый?
— Понял! До свидания!
Гусев опустил глаза на свои каракули. Гоша Кварцхава. Уж не Георгий ли Семёнович? Неужели в мире настолько тесно?!
10
С первого взгляда Гусев понял, что это он. «Молодой человек» — сильно сказано, лет тридцати пяти, не меньше. Заметно потасканный, с лицом пьющего человека, седыми волосками в коротких бакенбардах. Дымчатые очки, маленькое брюшко выпирает из-под синего клубного пиджака. Яркий широкий галстук. Обезоруживающая улыбка. Двадцать лет спустя он будет холёным и гладким, очень разборчиво питающимся, одетым в шмотки от кутюр. Дымчатые очки обретут золотую оправу. Сейчас за стёклами в глазах огонь, потом будет глянец.
При случае Тамара Леонардовна обрисовала вехи его сознательной жизни.
Году примерно в семидесятом, закончив на Украине десятилетку, откосив армию и поработав где-то на посылках, Гоша приехал в Ленинград. Он поступил в институт Культуры и благополучно закончил, если не считать эпизода на третьем курсе, когда его едва не отчислили за неуспеваемость. (Фарсовка отнимала у него слишком много времени.) По распределению работал заведующим клубом в далёком посёлке у чёрта на куличиках. Сразу проявил себя как инициативный общественник, организовал детский хор, о котором, его стараниями, был снят десятиминутный документальный фильм «Архангельские соловьи». В областной центр полетели документы на членство в Партии.
Но тут претензии на кандидата внезапно предъявила сельский библиотекарь Нежданова, заявившая о своей беременности. Она поняла, что перед Гошей открываются светлые перспективы, в которых ей нет места. Что, оттолкнувшись об архангельскую землю, он полетит куда-то высоко, а она останется на здесь, где нет ни одного интеллигентного человека, матерью-одиночкой. Она решила доказать отцовство хотя бы для того, чтобы если н выйти замуж, то по крайней мере получать потом приличные алименты.
Гоша категорически отвернулся от будущего ребёнка; Партия, учитывая потоки писем Неждановой во все инстанции, отвернулась от него. В его личном деле появилась какая-то пакость, из-за которой в Партию его не брали и после.
Тем временем Гоша, продолжая руководить хором, открыл среди сельской ребятни гения-самородка. Мальчишка обладал абсолютным слухом и трубным голосом немыслимого диапазона. Состряпав программу из русских и итальянских народных песен, Кварцхава приодел мальчишку и повёз его на гастроли.
Концертная деятельность началась в середине июля и закончилась в декабре 72-го. За это время семья мальчика и его импресарио заработали деньги, вскружившие им головы. В выходные и праздничные дни мальчика заставляли выходить на сцену три-четыре раза за сутки. Пожилой аккомпаниатор (аккордеон или пианино) запил, мальчик выступал а капелла.
Особенную изюминку репертуара, носящую оттенок запретности, представляли несколько песен о Сталине. Композитор Александров, что уж говорить, имел большой талант. Народ, собиравшийся в прокуренных «красных уголках» или возле импровизированной полевой эстрады-кузова, тепло подхватывал.
Обкатав «советского Робертино Лоретти» по деревням, 7 ноября Кварцхава показал его орденоносцам в областном Доме ветеранов. По реакции генералов и партийных товарищей было понятно, что «Робертино» обречён на успех в столицах.
После прослушивания коллектив был принят в штат ленинградской Филармонии, научпоп снял документальный фильм «Архангельский феномен», велись переговоры об участии мальчика в прямом телевизионном эфире новогоднего «Огонька».
Всё кончилось незадолго до наступления 1973-го, во время выступления на открытии ёлочного базара в ВДНХ. Мальчик взял очень высоко «родина слышит, родина знает», а затем немыслимо высоко: «где в облаках её сын…». Слова «пролетаетет» никто не услышал. Советский Робертино Лоретти сломался на букве «ы». Он полностью и бесповоротно потерял голос.
Гоша Кварцхава тоже на несколько лет где-то потерялся. Возможно, он отсиживался в родной Украине, возможно, находился на излечении, так как, по слухам, его катастрофически отделал отец мальчика, передовой механизатор, подстрекаемый библиотекарем Неждановой. То есть, вернее всего, сначала лечился, а потом отсиживался на родине.
Он снова появился в Ленинграде только в 1979-м. Заведующая отделом кадров Филармонии узнала его по сиянию глаз за дымчатыми стёклами и коробке конфет «Пьяная вишня».
— Что же вы совсем пропали, Георгий…
— Семёнович. Просто Гоша.
— Да-да. У вас, кажется, был этот мальчик, новосибирский феномен. Куда же он делся?
Кварцхава вдруг понял, что зря боялся и потерял годы, скрываясь в захолустье. Здесь никому не было дела до звёздочек-однодневок, гаснущих уже на рассвете.
— Увы, потерял голос. Феномены, они ведь недолговечны.
— Да-да, припоминаю. Всё равно бы через год голос сломался так и так. Это же не голос, а возрастное. Нельзя же из всех поющих мальчиков делать евнухов.
Кварцхава угодливо захихикал. За этот год они успели бы выступить в Кремле, и всё сложилось бы совсем иначе.
— А у вас теперь новый коллектив?
— Да, знаете ли, не то, чтобы концертировать, а скорее для общественной работы. Хор старых большевиков из Дома ветеранов.
— О! Умолкаю. Давайте, давайте, всё подпишем сейчас же.
Во время выступления Хора старых большевиков на отчётном мероприятии Обкома в БКЗ «Октябрьский» Георгий Семёнович, притаившись за спинами, задел локтём опору крышки рояля с установленными внутри микрофонами. Крышка загрохотала как взорвавшийся снаряд. Трое упали навзничь. Прибывшие врачи «скорых» констатировали смерть. Ещё десяток старых большевиков госпитализировали. Георгий Семёнович бежал, оставив пальто в гардеробе, и до отбытия поезда прятался в туалете Московского вокзала.
Миновала Олимпиада-80, сменились два генсека. Только в январе 1984-го Кварцхава снова появился в Ленинграде. После случая с хором он стал личностью легендарной, темой застольных баек в самых высокопоставленных сферах. Его не прогнали.
Георгий Семёнович приехал не один, он привёз девичий ансамбль народного украинского танца «Черевички» и опять стал работать от Филармонии. Но по весне половина «черевичек» выскочила замуж за городских, и Кварцхава в очередной раз оказался на распутье. Предложение возглавить и протащить в Филармонию модный молодёжный ансамбль пришлось ему по вкусу.
11
В субботу 26 мая Гусев позвонил Кварцхаве в гостиницу и договорился о встрече. Во вторник Георгий Семёнович сидел у него в гостях и слушал показательную репетицию группы «Нирвана».
Плохо понимая современную музыку, он обладал внутренним чутьём на товар, который можно продать. Если бы натура его была менее артистична, Гоша сделал бы успешную карьеру по торговой линии. И хорошо, что не сделал, потому что эта линия непременно привела бы его за решётку.
Послушав минут пятнадцать, Гоша понял, что ребята талантливы. Похоже на «Аквариум», но покрепче, покруче, что-ли. Много блюзовой электрической музыки, виртуозных проигрышей. Всё это можно представить комиссии в амплуа какого-нибудь «ритмического джаза». Впрочем, слова «джаз», не говоря уже о полукриминальных словах «поп» и «рок», лучше избегать. «ВИА» сюда ни в какие ворота. Какой-нибудь «ритм-квартет»… Да, это нормально. Понимать бы ещё, о чём поют.
Через несколько дней они подписали договор, а в середине июня в Доме композиторов состоялось прослушивание. Члены комиссии худсовета располагались в центре зала за специально расставленными столиками и листали распечатанные на машинке тексты песен. На улице было душно и пасмурно, в зале, при полном отсутствии вентиляции было невыносимо.
Кварцхава самолично разносил ледяные бутылки с минералкой и недавно появившейся в спецбуфетах пепси-колой. Откуда-то он приволок два вентилятора и поставил так, чтобы всех понемногу обдувало. Ребятам он приказал играть нагло и самоуверенно, чтобы о них сложилось впечатление как о готовом профессиональном коллективе. Две песни — «Козлы» и «15 голых баб» — из программы вычеркнули долой. В остальных сомнительные слова и фразы заменили на нейтральные (которые топорщились, словно цветные заплаты на безукоризненно сшитом костюме).
Худсовет состоял из пяти человек: композитор Андрей Петров, певец Эдуард Хиль, автор-исполнитель Александр Градский, зам. директора филармонии Зоя Михайловна Лурье, товарищ из отела культуры ГККПСС Лужин.
С Зоей Михайловной и товарищем Лужиным кто-то поговорил по просьбе Тамары Леонардовны, они лояльны. Певцы и композиторы ревнивы и непредсказуемы.
Инструменты и аппаратура настроены ни свет ни зоря. Гусев, Чёрт, Басс и новый барабанщик по прозвищу дядя Лёша который час сидят в задымленной гримёрке. Лёша — безработный профи, которого привёл Кварц. Его, тонко понимающего музыку ударника-импровизатора, уволили из оркестра за примитивное безвольное пьянство.
— Пора. На выход. Ребята, как на праздник!.. — умоляет Кварцхава, он же Кварц.
Молнией, стремительным домкратом, бутылка водки винтом по кругу (до этого ни капли), последняя затяжка на ходу, сцена, инструменты, свет.
— Молодёжный ритм-квартет «Загадка»! — объявляет Георгий Семёнович с лоском заправского конферансье.
Это неожиданно. Хотя, ему видней; «Нирвана» всё равно бы не прокатила. Вот почему название не обсуждали — всё решено за них.
Показательная программа выстроена по нарастающей. Первым номером, чтобы не пугать худсовет, мелодичное регги «Сестра» с такими чувственными проигрышами, что любая женщина (не исключая Зою Михайловну Лурье) должна растаять и стиснуть коленки. Вторая — весёлое безумие. «Она может двигать собой» — композиция с элементами сценической клоунады (у Гусева на голове бутафорская клетчатая кепка; Чёрт и Басс в ритм мелодии толкают друг друга бёдрами. Из всех членов комиссии не улыбается только Лужин, он напряжён и косит глазами на Зою Михайловну.
Дальше всё как по маслу. Сидящий в последнем ряду Кварцхава расслабился. Показал оттопыренный кверху палец и раскинул руки на спинки кресел. Если после второй вещи не сказали «достаточно», всё будет как надо.
Ещё звучала последняя композиция («Аделаида»), а Георгий Семёнович уже крадучись убирал тёплые и расставлял перед худсоветом новые, ледяные, бутылки с прохладительными напитками.
Негромкое, затухающее тремоло на тарелке, секундная тишина, поклон, свет на сцене гаснет.
Зоя Михайловна.Ну что, товарищи, давайте начнём обсуждение.
Лужин. А что вы сами думаете, товарищ Лурье? Вам с ними работать.
Зоя Михайловна.Голос у мальчика… м-м…
(справляется по бумажке)Гусева — конечно слабенький. Однако к чести его, ни одной фальшивой ноты.
Композитор Петров
(от природы слегка заикается).Откуда вы знаете? Вы видели партитуру? Они даже нот не знают. Сам сочинил, сам петуха пустил: так, мол, и надо.
Кварцхава
(деликатно и вкрадчиво).Простите, что вмешиваюсь. Знают. Ноты знают. Гусев Витя свободно играет с листа, можете проэкзаменовать. Между прочим, любит и знает наизусть почти всё ваше наследие.
Композитор Петров
(смущён).Ну… хорошо. Спасибо за справку. Мы учтём, конечно.
Эдуард Хиль
(великодушно).Ну, голос ведь не главное. Марк Бернес пел без голоса, а как пел!
Лужин. Сравнение мне кажется не совсем удачным. Марк Бернес исполнял песни гражданского звучания, понятные простым людям. А тут не поймёшь что — не то церковь, не то поп-рок-балаган какой-то. Я, товарищи, ни одного слова не понял.
Кварцхава спокоен: Лужин говорит то, что ему положено говорить по должности. Голосовать он будет так, как ему рекомендовали.
Градский. А тут даже не в словах дело. Это же плагиат. Бездарное, бездумное эпигонство. Товарищ Петров, вспомните фестиваль «Тбилиси-80». А нам нужен такой позор на всю страну?
Петров всё прекрасно помнит. По поводу напугавшего его тогда выступления «Аквариума» он, как председатель жюри, писал докладные записки в партийные организации. Но теперь время другое, и ему стыдно.
Композитор Петров
(от волнения заикается так, что с трудом выговаривает).Ну, вы это чересчур пере… перегибаете. Стилистика немного да… но не плагиат.
Все знают, что Градский никого не любит, кроме себя. Особенно боится талантливой молодёжи. Его мнение известно всем заранее и погоды не делает. По большому счёту всё решает Лужин, но он темнит: ругает так, словно милые тешатся. Если бы хотел зарезать, одного слова было бы достаточно. Все бы поняли.
Эдуард Хиль.Коллектив хороший, профессиональный. Вот только оптимизма ребятам прибавить. Это эстрада, она должна поднимать настроение советскому человеку. С вокалом тоже поработать…
Кварцхава
(делает вид, что записывает все замечания).Обязательно учтём. Обязательно поработаем.
Градский
(обращается к Лужину).Вы разрешите им это безобразие и на пластинку писать?
По поводу пластинки разговора не было.
Лужин. Нет, нет, для пластинки ещё сыро. Пусть поработают на публике с учётом всех замечаний. По поводу оптимизма, вокала… Посмотрим, послушаем вторую программу, там будет видно.
Теперь всё предельно ясно.
Зоя Михайловна.Товарищи, давайте проголосуем.
Трое — «за», Градский — «против», Лужин воздержался. Приняты.
12
В течение недели Кварцхава оформил все необходимые документы; в трудовых книжках его самого и Гусева появились записи о постоянном трудоустройстве в Ленинградской филармонии. Остальные трое работали на договоре. Как только нашли аппаратчика, двинули на первые гастроли по северу европейской части. Мурманск, Архангельск, Петрозаводск. Георгий Семёнович, хорошо знавший эти места, действовал быстро и профессионально. Главное вовремя заказать, получить и расклеить афиши. Если успевали, собирали полную кассу.
Афиша представляла из себя огромное фото, на переднем плане которого сидел улыбающийся Кварцхава с бабочкой и бакенбардами. Из-за его спины выглядывали, на манер одной из фоток битлов, четверо хмурых музыкантов. «Квартет-загадка НИРВАНА» — было написано довольно мелко (в названии пошли на компромисс, чтобы не растерять магнитофонных поклонников); «под управлением художественного руководителя» — ещё мельче; «ГЕОРГИЯ КВАРЦХАВЫ» — очень крупно.
Публика, как правило, делилась на истовых фанатов и неврубающихся. Истовые хлопали, топали и выкрикивали знакомые названия; неврубающиеся смущённо улыбались или (те, кто постарше) хмурились.
Сам Кварцхава тоже по большей части хмурился. Он понимал, что с таким репертуаром им позволят работать только в провинции. Их для того и легализовали, чтобы держать подальше от столиц. А работать так, без перспективы развития — это не его стиль. Георгий Семёнович решил серьёзно поговорить с Гусевым.
Разговор состоялся в вагоне-ресторане поезда «Петрозаводск-Ленинград», на обратном пути по окончании первых гастролей. Ужинали все вместе, с коллективом, потом по просьбе Кварцхавы задержались вдвоём. Попросили бутылку коньяку, по две рюмки выпили формально, за возвращение. Называли друг друга «Гоша» и «Витёк».
— Нравится такая жизнь? — спросил Гоша.
— Ничего, — осторожно отвечал Витёк.
Они были вроде как на равных: первого ожидала судьба медиамагната; второй вообще много чего знал и повидал. Гоша налил, и они выпили по третьей.
— Так ведь собачья жизнь.
— Почему?
— Ну сам посуди: кому ты нужен? Эти ребята, которые сейчас балдеют от твоих придумок, очень быстро повзрослеют. Приобретут нормальные профессии, заработки. А ты не повзрослеешь. Ты постареешь. Вот эта вот кожаная курточка на тебе — она перестанет застёгиваться на животе. Волосы поредеют, поседеют. Ты уже не будешь героем. Ты будешь нелепым и жалким клоуном. А эти ребята, твои поклонники, они о тебе не вспомнят. В своих «Жигулях», по пути на дачу, они будут слушать твои записи 1984 года и плевать им, в какой канаве ты захлебнулся своей блевотиной.
Гусев внимательно смотрел на Кварцхаву. Он говорил умно и убедительно, однако к чему он клонил, было пока не ясно.
— Представь себе, Витёк, что этот ресторан — твоя публика. А ты повар. Ты хороший, утончённый и изысканный повар. Ты используешь разные пряные травки, специи, разные там экзотические ингредиенты. Ты делаешь такие кушанья, которые может оценить настоящий гурман. Некоторые от них просто без ума. Некоторые, чтобы придать себе вес, говорят, что они тоже без ума. Но все остальные, а их процентов девяноста, они тихонечко, под каким-нибудь предлогом, уходят. И они приходят в другой ресторан, в столовую или кафе, где им дадут нормальную котлету с нормальными макаронами. И выстраиваются в очередь за этими котлетами. А твой ресторан с твоими изысками нерентабелен, он прогорает или работает себе в убыток. А ещё он многих раздражает. Потому что если человек не понимает, то это самое начинает его сильно раздражать. И твоё начальство, которое любит борщ и котлеты, тоже нервничает. И что ты имеешь в итоге? Нескольких преданных тебе чудаков, пустой карман и весь мир, ожесточившийся против тебя.
— Гоша, говори прямо.
— Говоря прямо, ты должен сейчас, вот здесь, решить свою дальнейшую судьбу. Или ты хочешь дальше валять дурака или мы делаем тебе хорошую карьеру. Выступать на телевидении, на праздничных концертах для самой верхушки. С годами станешь членом всевозможных союзов, худсоветов. Звания, крупные денежные премии, поездки в капстраны. Ты не станешь клоуном, который вырос из собственных штанишек, ты станешь обеспеченным и уважаемым человеком.
Гусев подумал про перестройку. До неё осталось меньше года. Делать репертуар «гражданского звучания» не имеет никакого смысла.
— А что если без идеологии?
— Попробуй без идеологии. Было бы странно делать идеологию сразу после такой программы. Программа хорошая. Очень хорошая. Но люди не будут каждый день кушать устриц. Устрицы быстро приедаются, поверь мне, Витёк. Пусть они тоже будут, но так, изредка, разок-другой за сезон. Это будет для души, для гурманов. Народ, Витёк, хочет комплексного обеда на каждый день. Народ хочет хавать. Витёк, дай народу то, чего он хочет.
Гусев доверял чутью будущего медиамагната и в принципе был готов следовать его советам.
— Как ты себе подставляешь?
— Нормально чтоб было. Без белиберды, без трудных аккордов. Простые понятные фразы, простая понятная мелодия.
— Я попробую.
— Ты ведь умный человек, Витёк. Умный и талантливый. Я в тебя верю.
Они оставили недопитую бутылку официанту и пошли спать на свои места.
На другой день, уже у себя дома, Гусев позвонил Тропилле, чтобы посоветоваться с ним, как с умным и знающим человеком.
— Ты ничего не знаешь? — сказал тот, не выказав радости.
— В смысле, — испугался Гусев.
— Боб выбросился.
— Что?
— Боб сошёл с ума и выбросился из окна.
— Почему… То есть, он жив?
— Он жив. Зацепился там что-то… дерево или провода… Снимали пожарной командой. Потом в больницу, а оттуда — в дурки.
— А что… Что-нибудь говорит?
— Я не знаю. Но, по слухам, бормочет тексты.
— Тексты?
— Да. Твои тексты.
Гусев потерял дар речи.
— Завязывал бы ты с этим. Сочиняй так, чтобы не было похоже. Человек столько руды перелопатил, ты вроде как подсел на всё готовое. Народ в «Сайгоне» недоволен. Могут для начала дюлей навешать. Во всяком случае, на меня больше не рассчитывайте, я вас писать не буду. Будь здоров.
Гусев нервно закурил, затолкал окурок в пепельницу и откинулся на кровати. Взял гитару. Глядя в потолок, начал задумчиво перебирать струны.
Нужная песня выскочила легко, сама собой. Он проработал пятнадцать лет в кабаке и знал, что именно заказывает народ. Что нужно народу, а без чего он как-нибудь перетопчется. На полочках его профессиональной памяти хранились тысячи мелодий, гармоний и текстов. Всё, что «пипл хавает».
Он пел сначала негромко и неуверенно, а потом во весь голос. После каждого нового куплета он приглушал струны, делал короткую паузу и выкрикивал так, что было, наверное, слышно на лестнице: «борщ!», «котлета!», «макароны!», «компот!», «попс!», «говно!», «пипл!», «хавает!»…
На
маленьком плоту
через шторм и гро-озы!..
14
К первому сентября 1984 года «Генеральный секретарь» был дописан, тщательно отредактирован и отпечатан в пяти экземплярах. Директор издательства принял рукопись с улыбкой, не проронив ни слова. Всё уже было сказано, и много раз, приватно. В гостях у Тамары Леонардовны, за чаем, отрывки неторопливо зачитывались самим автором. А этого автора директор, кажется, ещё совсем недавно держал на коленках и показывал ему, как скачут на лошадке.
Экземпляр текста был отдан на внутреннюю рецензию (необходимая формальность), другой — опытнейшему редактору для скорейшей подготовки к печати. В плане ноябрьского номера толстого литературного журнала стоял двухсотстраничный фрагмент будущей книги, повествующий о послевоенных трудностях, любви и предательстве, а также обширная рецензия, в которой известный критик называл эпопею «произведением, глубина и художественные достоинства которого сопоставимы с „Тихим Доном“ и даже опережают его по масштабу охвата и социальной значимости выбранной темы».
В октябре книга была подписана к печати. Первый трёхсоттысячный тираж ожидался в январе нового 1985-го года. За год-два, от силы три, пока перестройка не успела разрушить могущество Партии, нужно было успеть получить от жизни всё. Потом этого у него никто не отнимет. Его не будут печатать, но он навсегда останется вторым Шолоховым. Имя — самый надёжный капитал, при любой власти. О самих деньгах, зная всё наперёд в мельчайших подробностях, даже смешно думать. Пожалуй, их будет так много, что придётся заняться благотворительностью.
А пока затишье и золотая осень. Телегин решил воспользоваться этим временем, чтобы жениться на Ниночке. Она будет верным и преданным спутником его жизни на долгие годы. Лучше это сделать сейчас, пока их ещё не разделяет пропасть социального неравенства. Если сделать предложение потом, она будет чувствовать себя униженной, словно дворняжка, которую подобрали на улице из жалости. Слава богу, у него хватит ума не гоняться за моделями или актрисами. Эти избалованные, лживые и самовлюблённые твари имеют право жить только на страницах глянцевых журналов.
15
Двенадцать дня. Народ подтягивается к двум. В редакции «Рабочей смены» никого, кроме секретарши.
— Привет.
— Здравствуйте.
Ниночка смотрит на него как обычно: «ничего не хочешь мне сказать?..» А он обычно делает вид, что не понимает и говорит о делах. Сегодня всё по-другому.
— Хочу.
— Что?..
— Нина, я хочу сказать.
— Что…
Господи, она опустила глаза и покраснела. Каким же ослом он был все эти годы! Телегин подошёл, взял её за разом взмокшие ладошки и заставил подняться.
— Нина, выходи за меня замуж.
— Ты… не шутишь?
Телегин наклонился и поцеловал её в губы. Сначала неуверенно, а через минуту они едва расслышали, как кто-то приоткрыл дверь и сказал «извините».
— Правда?
— Правда. Хочешь, приду к твоим родителям в костюме и с цветами?
— Хочу.
— Сегодня.
— Да…
До конца своего рабочего дня Ниночка отвечала на телефонные звонки невпопад и приносила на подпись редактору совсем не те бумаги.
Тамара Леонардовна от выбора своего сына пришла в ужас. Жениться на секретарше? А как же Леночка, двоюродная племянница самого… о господи, произносить даже страшно! Сколько сил и связей было положено на это знакомство!
Телегин ничего не имел против женитьбы по расчёту. Главное, чтобы расчёт был правильный. Тогда, двадцать лет назад, он хотел жениться именно на Леночке, даже не смотря на её интеллектуальную ограниченность. Однако затея с «Генеральным секретарём» провалилась, и дело не сладили. Теперь всё складывалось так, что свадьбу на уровне хозяев города можно было закатить хоть завтра — в Таврическом дворце или Эрмитаже. Но теперь Телегин хорошо знал, что этот расчёт неверен. С перестройкой дядя потеряет всё, а Леночка по глупости выйдет замуж за маленького северокавказского тирана, соблазнившегося её большим белым телом.
Он, мудрый как змий, знавший всё наперёд, сам был почти волшебником. Ему не нужна протекция и родственные связи. Самый умный расчёт — жениться на неглупой и преданной тебе женщине. Даже если она никто и ничто. Многие величайшие умы человечества женились на собственных служанках и даже темнокожих рабынях. Ещё ни один по-настоящему умный человек не женился на певичке или актрисе.
Но разве мог Телегин объяснить всё это своей номенклатурной мамаше, которая всё ещё представляла своего сыночка способным, но неразумным и непрактичным мальчиком. Разве мыслимо объяснить то, что сынуле в действительности от роду сорок четыре года, двадцать из которых у неё самой ещё впереди.
16
Свадьба состоялась 11 декабря в арендованном банкетном зале ресторана «Невский». С выбором сына Тамара Леонардовна так и не смирилась; размах мероприятия определили как «только для своих». Большие люди приглашались с формулировкой «будет скромно, по-семейному, а вы уж загляните на минутку, только покажитесь молодым, сделайте им такой подарок…» Отказать в столь небольшой просьбе Тамаре Леонардовне и её чёрт ещё знает каком сыну было невозможно. Заглянули все, включая тех, о которых даже за глаза говорят только уважительным шепотом.
Регистрировались в 14.30, потом катались по городу, пили шампанское и фотографировались возле достопримечательностей. В 17.00 расселись за столами. Под руководством профессионального тамады, нанятого в фирме «Невские зори», выполняли все шутовские обряды и умеренно выпивали.
