Сказание о Мастере Элвине (№3) - Подмастерье Элвин

В руке он сжимал пистолет. Пистолет выстрелил.

Пуля попала Элвину прямо в живот, но он не почувствовал этого. Его тело сразу начало залечивать рану, но даже если б Элвин истек кровью до смерти, он все равно не остановился бы. Не замедляя шага, Элвин налетел на человека, сбил с ног и проехал на нем футов десять по дороге. Ловчий закричал от страха и боли. Этот вопль был единственным звуком, который он успел издать; в своей ярости Элвин так врезал кулаком по челюсти ловчего, что шея его противника хрустнула и переломилась. Человек был уже мертв, но Элвин не мог остановиться: он бил ловчего до тех пор, пока руки, грудь и кожаный передник не покрылись кровью темноволосого ловчего — череп лопнул, расколовшись на кусочки, словно старый горшок.

В конце концов Элвин совладал с собой. Он стоял на коленях, опустошенный гневом и яростью. Спустя пару мгновений он вспомнил, что старушка Пег по-прежнему лежит на полу гостиницы. Он видел, что она мертва и ей ничем не поможешь, но ему больше некуда было идти. Он медленно поднялся на ноги.

Со стороны города послышался стук лошадиных копыт. В такую позднюю ночь выстрелы могли означать только то, что случилась какая-то беда. Скоро соберутся люди. Они найдут тело на дороге, а потом направятся в гостиницу. Так что не стоит приветствовать их здесь.

Пегги уже прибежала в гостиницу и сейчас стояла на коленях у тела матери, громко всхлипывая и задыхаясь после бега. Элвин узнал ее только по платью — ее настоящее лицо он видел всего секунду, там, в кузнице. Услышав шаги, она повернулась к нему.

— Где ты был?! Почему ты не спас ее?! Ты же мог ее спасти!

— Не мог, — ответил Элвин. Ей не стоило бросать ему в лицо такие обвинения. — У меня не было времени.

— Но ты же мог увидеть! Ты ведь мог предотвратить беду!

Элвин окончательно растерялся.

— Я не умею видеть будущее, — непонимающе развел руками он. — Это ведь твой дар.

Затем она разрыдалась, сухие натужные всхлипы сменились протяжным, исходящим из груди стоном. Элвин места себе не находил.

Дверь позади них отворилась.

— Пегги… — прошептал изумленный Гораций Гестер. — Малышка Пегги…

Пегги оглянулась, лицо ее было залито слезами, покраснело от рыданий, так что чудо, что он вообще узнал ее.

— Это я виновата! — выкрикнула она. — Не надо было мне оставлять ее, папа! Это я убила ее!

И в эту секунду Гораций понял, что на полу лежит бездыханное тело его жены. Элвин заметил, как он задрожал, застонал, а потом завыл громко и протяжно, как раненый пес. Элвин никогда не видел такой печали. Плакал ли так мой отец, когда погиб брат Вигор? Так ли он рыдал, когда узнал, что я и Мера попали в плен к краснокожим?

Элвин протянул руки к Горацию, прижал его к груди, затем подвел к Пегги и помог сесть рядом с дочерью. Они плакали, даже не замечая присутствия друг друга. Они видели лишь тело старушки Пегги, распростершееся на полу. Элвин и не догадывался, как глубока, как страшна та вина, которую возлагали они на себя за ее смерть.

Спустя некоторое время прибыл шериф. Он обнаружил труп черноволосого ловчего на улице, и ему не потребовалось много времени понять, что в точности здесь произошло. Он отвел Элвина в сторону.

— Чистейшая самооборона, — сказал Поли Умник. — Так что в тюрьму я тебя заключать не буду, не бойся. Но должен предупредить, закон Аппалачей не станет закрывать глаза на смерть ловчего — Договор позволяет забрать тебя отсюда и увезти туда на суд. Так что, парень, тебе лучше смотаться из города побыстрее, иначе я не могу гарантировать твоей безопасности.

— Я все равно собирался уезжать, — ответил Элвин.

— Не знаю, как это у вас получилось, — продолжал Поли Умник, — но похоже, вы умудрились умыкнуть этого полукровку у ловчих и спрятали его где-то здесь. В общем, когда будешь уезжать, забери-ка ты мальчишку с собой. Увези его в Канаду. Если я снова увижу здесь его мордашку, то собственноручно доставлю пацана на юг. Это ведь все из-за него. Подумать только, хорошая белая женщина погибла из-за какого-то черномазого мальчишки-полукровки.

— Ты лучше никогда не говори при мне такого, Поли Умник.

Шериф лишь покачал головой и пошел прочь.

— Идиотство, — сказал он напоследок. — Вы все словно чокнулись из-за этой обезьяны, будто бы он человек. — Он снова повернулся и взглянул на Элвина. — Мне плевать на то, что ты обо мне думаешь, Элвин Кузнец, но я даю тебе и этому парню возможность остаться в живых. Надеюсь, у вас хватит мозгов ею воспользоваться. Да и еще — смой с себя кровь и оденься во что-нибудь.

Элвин побрел обратно к дороге. На бегущих навстречу людей он не обращал никакого внимания. Казалось, только Мок Берри понял, что произошло. Он отвел Элвина к себе домой, там Анга вымыла юношу, а Мок одолжил ему кое-что из своей одежды. В кузницу Элвин вернулся только к рассвету.

Миротворец уже сидел у дверей на табуретке и разглядывал золотой плуг. Сам же плуг замер на земле прямо у горна.

— Вот это работа, — в восхищении промолвил Миротворец.

— Ничего получилось, — кивнул Элвин.

Он подошел к плугу и нагнулся. Тот сам прыгнул в руки к Элвину, причем тяжести его ничуть не ощущалось, но если Миротворец и заметил, что плуг пошевелился еще до того, как Элвин дотронулся до него, то не сказал ни слова.

— У меня здесь куча ненужного лома, — сказал Миротворец. — Я даже не прошу, чтобы ты делился со мной половина на половину. Оставь пару-другую пластинок, после того как превратишь все в золото, мне хватит…

— Я больше не стану превращать железо в золото, — покачал головой Элвин.

— Да это же золото, дурак! — пришел в бешенство Миротворец. — Выковав такой плуг, можно больше не голодать, а о работе и не вспоминать даже. Мы заживем так, как тебе и не снилось! Прикупим новых платьев Герти, может, пошьем сюртук мне! Люди в городе будут говорить мне «доброе утро» и снимать шляпы, будто я настоящий джентльмен. Я буду ездить в коляске, как доктор Лекаринг! Я смогу отправиться в Дикэйн, в Карфаген, куда угодно, и не думать о том, сколько это стоит. И после этого ты говоришь мне, что не будешь превращать железо в золото?

Элвин понимал, что объяснять кузнецу что-либо бесполезно, и все же попробовал:

— Это не совсем обычное золото, сэр. Это живой плуг, и я не позволю расплавить его, чтобы начеканить монет. Кроме того, насколько мне известно, этот плуг просто так не расплавишь, даже если очень захочешь. Поэтому не приставайте ко мне с глупыми просьбами и позвольте спокойно уйти.

— А что ты будешь делать с этим плугом? Дурак, да мы с тобой могли бы править миром! — Но когда Элвин молча протиснулся мимо него, направляясь прочь из кузни, Миротворец перестал упрашивать и перешел к угрозам: — Это ведь из моего железа ты выковал золотой плуг! Это золото принадлежит мне! Работа, которую выполняет подмастерье, перед тем как уйти на вольные хлеба, всегда остается мастеру, если тот сам не решит отдать ее ученику, а я уж этого не решу, будь уверен! Вор! Ты крадешь мое добро!

— А ты украл у меня пять лет жизни. Ты давным-давно мог отпустить меня, — ответил Элвин. — И этот плуг… Твои уроки здесь ни при чем. Он живой. Миротворец Смит. Он не твой и не мой. Он принадлежит сам себе. Давай поставим его на землю, посмотрим, кто его поймает.

Элвин поставил плуг на траву и отступил немножко. Миротворец осторожно шагнул вперед. Плуг вонзился в почву и, переворачивая землю, подкатился к Элвину. Подобрав его, юноша ощутил, что золото нагрелось. Он догадывался, что это значит.

— Хорошая земля, — сказал Элвин.

Плуг подтверждающе задрожал у него в руках.

Миротворец окаменел, глаза его выпучились от страха.

— Боже, спаси и сохрани, да ведь этот плуг двигался.

— Знаю, — кивнул Элвин.

— Кто ж ты такой, парень? Дьявол?

— Не думаю, — усмехнулся Элвин. — Хотя я пару раз встречался с рогатым.

— Убирайся отсюда! Забирай эту штуку и проваливай! И чтоб я никогда не видел тебя здесь!

— У тебя мой контракт, — напомнил Элвин. — Отдай его.

Миротворец опустил руку в карман, вытащил сложенную бумажку и бросил ее в траву перед кузницей, затем дотянулся до ручек дверей и крепко заперся изнутри, чего он не делал даже в лютые зимние морозы. Он крепко закрыл двери и заложил засовом. Глупец, как будто Элвин не сможет разнести их в щепы, если захочет проникнуть внутрь. Элвин подобрал бумагу и, развернув, прочитал написанное. Все правильно. Все по закону. Элвин стал настоящим ремесленником и мог отправляться искать работу.

Солнце едва показалось, когда Элвин поднялся на крыльцо домика у ручья. Двери его были крепко заперты, но замки и обереги не могли остановить Элвина, тем более он сам их сделал. Он открыл дверь и вошел внутрь. Артур Стюарт беспокойно заворочался во сне. Элвин дотронулся до его плеча и тихонько встряхнул, затем, увидев, что мальчик проснулся, сел рядом с кроватью и рассказал Артуру о происшедшем ночью. Он показал ему золотой плуг и продемонстрировал, как тот движется. Артур в восторге засмеялся. Затем Элвин объяснил ему, что женщина, которую мальчик всю жизнь звал мамой, умерла, погибла от руки ловчего, и Артур расплакался.

Но слезы вскоре высохли. Мальчик был еще слишком юн, чтобы долго переживать скорбь.

— Так говоришь, она убила одного из них, перед тем как погибла сама?

— Убила из ружья твоего папы.

— Здорово! — яростно воскликнул Артур Стюарт. Элвин чуть не рассмеялся, глядя на мальчика.

— А другого убил я. Того, который застрелил ее.

Артур привстал, взял правую руку Элвина и открыл ее.

— Вот этой рукой?

Элвин кивнул.

Артур поцеловал его открытую ладонь.

— Я бы исцелил ее, если б мог, — признался Элвин. — Но она умерла слишком быстро. Даже если бы я находился рядом, когда в нее попала пуля, и то ничего не успел бы сделать.

Артур Стюарт обвил ручонками шею Элвина и снова заплакал.

Днем старушку Пег опустили в землю на вершине холма, рядом с могилами ее дочерей, брата Элвина Вигора и мамой Артура, которая умерла совсем молодой.

— Здесь покоятся люди великого мужества, — напутствовал доктор Лекаринг.

Он был прав, хотя и не подозревал о лежащей здесь чернокожей беглянке, девочке-рабыне.

Элвин отмыл с пола и лестницы гостиницы кровавые разводы. При помощи своего дара он отчистил кровь, которую даже песок не мог взять, как бы им ни терли. Это было последнее, что он мог сделать для Горация и Пегги. Маргарет. Мисс Ларнер.

— Мне нужно ехать, — сказал он. Они сидели на стульях в гостиной, куда сегодня приходили люди, желающие выразить скорбь. — Я отвезу Артура к моим родителям, в Церковь Вигора. Там он будет в безопасности. А затем отправлюсь дальше.

— Спасибо тебе за все, — ответил Гораций. — Ты был нам хорошим другом. Старушка Пег любила тебя.

И он снова разрыдался.

Элвин похлопал его по плечу, после чего повернулся к Пегги.

— Всем, что я есть, я обязан вам, мисс Ларнер.

Она молча покачала головой.

— Я помню, что сказал вам тогда. И повторяю это сейчас.

Она снова покачала головой, но он не удивился ее ответу. После того как ее мать сошла в могилу, так и не узнав, что ее дочь вернулась домой, Элвин даже не надеялся, что Пегги согласится поехать с ним. Кто-то ведь должен помогать Горацию Гестеру управлять гостиницей. Это справедливо. И все же сердце его защемило, потому что сейчас он снова осознал — он любит ее. Однако она не пара ему. Это ясно с первого взгляда. Такая женщина, образованная, милая, прекрасная, — она могла быть его учителем, но она никогда не полюбит его так, как любит ее он…

— Что ж, тогда я прощаюсь, — сказал Элвин.

Он протянул руку, хотя понимал, что глупо пожимать руку человеку, который так тоскует. Ему очень хотелось обнять ее и прижать к себе, как он прижимал Артура Стюарта, когда тот плакал, но сейчас объятия он заменил рукопожатием.

Она взяла его руку в свою. Но не для того, чтобы попрощаться, а чтобы удержать, крепко сжать ее. Это удивило его. Не раз за последующие месяцы и годы Элвин вспоминал, как она держала его. Может, это означало, что она его любит. А может, она просто беспокоилась о нем как о своем ученике или благодарила за то, что он отомстил за смерть ее матери? Кто знает, что означал этот ее жест? Однако он запомнил, как она держала его за руку, — на всякий случай, вдруг это означало, что она любит его.

И пока она держала его пальцы в своих, он дал ей обещание, поклялся перед ней, хотя сам не знал, хочет ли она, чтобы он выполнил свою клятву.

— Я вернусь, — произнес он. — И то, что сказал прошлой ночью, повторю снова. — Наконец, собравшись с мужеством, он назвал ее именем, которым она разрешила себя называть. — Да хранит вас Господь, Маргарет.

— Да хранит тебя Господь, Элвин, — прошептала она.

После того как Артур Стюарт тоже попрощался, Элвин взял мальчика за руку, и они вышли во двор. Обойдя гостиницу, они приблизились к сараю, в котором в бочонке из-под бобов Элвин спрятал золотой плуг. Сняв крышку, он протянул руку, и плуг сам скользнул навстречу, блеснув солнечным светом. Элвин взял его, обернул в холст и засунул в холщовый мешок, который забросил за плечо.

После этого Элвин встал на колени и подставил руку, помогая Артуру Стюарту забраться на спину. Артур немедленно воспользовался возможностью поиграть и проехаться на спине Элвина — мальчики его возраста не умеют горевать дольше часа или двух кряду. Он запрыгнул Элвину на шею, смеясь и пинаясь пятками.

— Нам предстоит долгий путь, Артур Стюарт, — сказал Элвин. — Мы направляемся ко мне домой, в Церковь Вигора.

— И что, мы пойдем туда пешком?

— Я буду идти. А ты поедешь.

— Ур-р-ра! — закричал Артур Стюарт.

Элвин легко побежал вперед, но не прошло и минуты, как он уже бежал в полную силу. К тому же дороги ему не требовались. Он свернул прямо в поля, перепрыгнул через изгородь и скрылся в лесах, которые огромными заплатами усеивали территории Гайо и Воббской долины и отделяли его от дома. Зеленая песня звучала намного тише, чем во времена, когда земля принадлежала краснокожим, но по-прежнему звенела в ушах Элвина Кузнеца. Юноша поддался ее течению, следуя ей, как следовали краснокожие. И Артур Стюарт — может, он тоже слышал ее, потому что вскоре, покачиваясь на широкой спине Элвина, заснул крепким сном. Окружающий мир потонул вдали. Остались только Элвин, Артур Стюарт и золотой плуг — все остальное затопила зеленая песня. «Я пустился в путь, чтобы искать себе работу. И это мое первое путешествие».

Глава 20

ДЕЯНИЕ КЭВИЛА

У Кэвила Плантера наметились в городе кое-какие дела. Ранним весенним утром он оседлал лошадь и спокойно направился прочь, оставив позади жену и рабов, дом и землю. Он знал, что все на его плантации течет своим чередом, все это принадлежит ему.

Около полудня, нанеся массу приятных визитов и заключив несколько удачных сделок, он заглянул в лавку почтмейстера. Там его ждали три письма. Два — от старых друзей-приятелей и одно — от Филадельфии Троуэра, из Карфагена, столицы Воббского штата.

Друзья подождут. В письме же от Троуэра могут содержаться какие-нибудь известия о ловчих, которых нанял Кэвил, хотя почему письмо послал священник, а не сами ловчие? Может, какая беда случилась? Может, ему придется отправиться на север, чтобы засвидетельствовать, что мальчишка принадлежит ему? «Что ж, если надо будет, я поеду, — подумал Кэвил. — Как напутствовал Иисус, я оставлю своих девяносто девять овец и отправлюсь искать заблудшую»[20].

Новости оказались неприятными. Оба ловчих погибли, как и жена хозяина гостиницы, которая заявляла, что усыновила украденного первенца Кэвила. «Так ей и надо», — подумал Кэвил, а о ловчих больше и не вспоминал — они нанялись к нему на работу и в число его рабов не входили, стало быть, ему не принадлежали. Нет, хуже были последние новости, вот эти новости были поистине ужасны. Руки Кэвила задрожали, дыхание перехватило. Человек, который убил одного из ловчих, подмастерье кузнеца по имени Элвин, сбежал, не дожидаясь суда… сбежал и прихватил с собой сына Кэвила.

«Он забрал моего сына…» И вот что говорил в конце письма Троуэр: «Я знавал этого Элвина, когда он был совсем ребенком. Уже тогда он служил и поклонялся злу. Он заклятый враг нашего общего Друга, а сейчас он завладел твоим самым ценным приобретением. Жаль, что не могу ничем утешить тебя. Мне остается лишь молиться, чтобы твой сын не обратился в опасного и непримиримого противника святого дела нашего Друга».

Узнав такие новости, разве мог Кэвил продолжать наносить визиты? Не сказав ни слова ни почтмейстеру, ни кому-либо еще, Кэвил сунул письма в карман, вышел на улицу, забрался на лошадь и отправился домой. Сердце его терзали ярость и страх. Да как позволили эти эмансипационисты, это северное отродье, похить его раба, его сына?! И кто его похитил — заклятый враг Надсмотрщика! «Я сам отправлюсь на север, я заставлю их заплатить, отыщу мальчишку и…» Внезапно его мысли обратились к Надсмотрщику. «Что Он скажет, когда появится вновь? Возможно, Он воспылает ко мне презрением и больше никогда не придет? А может, случится самое страшное — Он проклянет меня за то, что я лишил Его слуги? Что если Он сочтет меня недостойным и запретит прикасаться к чернокожим женщинам? Вся моя жизнь была посвящена служению Ему… Зачем мне жить, если я никогда не увижу его вновь?»

Затем в нем снова проснулся гнев, ужасный, святой гнев, и он вскричал про себя: «О мой Надсмотрщик! Почему же Ты позволил этому случиться? Ты ведь мог остановить их одним Своим словом, если Ты истинный Господь!»

Но гнев тут же сменился ужасом: «Да как я посмел сомневаться в могуществе Надсмотрщика! Нет, нет, прости меня, я Твой презренный раб, о Повелитель! Прости, я лишился всего, прости меня!»

Бедняга Кэвил, вскоре ему предстояло узнать, что на самом деле означает «лишиться всего».

Подъехав к плантации, он направил лошадь по дорожке, ведущей к дому. Укрывшись от палящего солнца в тени дубов, растущих вдоль южной стороны аллеи, он не торопясь поехал к своему особняку. Может, если бы он ехал посредине дорожки, его бы заметили раньше. Может, тогда, вынырнув из-под ветвей деревьев, он не услышал бы донесшийся из дома крик женщины.

— Долорес! — позвал он. — Что случилось?

Никакого ответа.

Это напугало его. Он вообразил, как бандиты, воры или еще какое отребье вламываются в его дом, пока он находится в отлучке. Может, они убили Кнуткера, а сейчас терзают его жену. Он пришпорил лошадь и помчался к черному ходу.

К дому он подъехал как раз вовремя, чтобы увидеть, как из дверей выскользнул здоровенный чернокожий и со всех ног помчался в сторону рабских бараков. Лица чернокожего Кэвил не увидел, а все потому, что его закрывали портки, хотя сам раб был абсолютно гол — штаны чернокожий держал над головой как знамя, они развевались и хлопали его по лицу, пока он удирал прочь.

«Голый чернокожий выскочил из моего дома, откуда только что донесся крик женщины…» Кэвил разрывался между желанием броситься за негодяем в погоню, убить его голыми руками и обязанностью проверить Долорес, убедиться, что с ней ничего не случилось. Вовремя ли он поспел? Не осквернил ли ее тело насильник?

Кэвил стрелой взлетел по лестнице и распахнул дверь в комнату жены. Долорес, натянув простыни до подбородка, лежала в постели и смотрела на него расширившимися, испуганными глазами.

— Что случилось?! — закричал Кэвил. — С тобой все в порядке?

— Разумеется! — резко ответила она. — Почему ты дома?

Что ни говори, а такого ответа никак не ожидаешь услышать от женщины, которая секунду назад в страхе кричала.

— Я услышал твой крик, — объяснил Кэвил. — И закричал в ответ.

— Я слышала. Я все здесь слышу, — отрубила Долорес. — Мне больше ничего не остается делать, кроме как лежать и слушать. Я слышу все, что говорится в этом доме и что здесь делается. Да, я слышала тебя. Только говорил ты не со мной…

Кэвил был поражен. Голос ее звучал зло. Он никогда не видел, чтобы она злилась. В последние дни они вообще не обменивались ни словом — когда он завтракал, она спала, а обеды проходили в полной тишине. И вот теперь эта злость… откуда? Почему?

— Я видел, как из дома выбежал чернокожий, — пробормотал Кэвил. — И подумал, может, он…

— Может, он что? — насмешливо спросила она, будто бросая ему вызов.

— Может, он сделал с тобой что-нибудь отвратительное?

— О нет, ничего особенно отвратительного он со мной не делал.

Тут в голову Кэвила пробралась одна страшная мыслишка, настолько страшная, что он сначала даже не воспринял ее.

— И чем он тогда здесь занимался?

— Он исполнял тот же самый святой труд, который исполняешь ты, Кэвил.

Кэвил потерял дар речи. Она знала. Она все знала.

— Прошлым летом, когда сюда пожаловал твой дружок, преподобный Троуэр, я лежала в постели и слышала, о чем вы разговаривали.

— Ты спала. Твоя дверь была…

— Я все слышала. Каждое слово, каждый звук. Я слышала, как вы ушли из дома. Слышала, о чем вы говорили за завтраком. О, как мне тогда захотелось убить тебя! Долгие годы я считала тебя любящим мужем, настоящим христианином, а все это время ты кувыркался с чернокожими бабами, после чего продавал своих детей в рабство. Ты настоящее чудовище. Настолько отвратительное и грязное, что своим существованием оскверняешь весь свет. Но мои руки не могут удержать нож или нажать на курок. Поэтому я принялась размышлять. И знаешь, что я придумала?

Кэвил ничего не ответил. Судя по ее словам, он совершал нечто грязное и постыдное.

— Все было не так, я исполнял святой труд.

— Это был разврат!

— Мне явилось видение.

— Ну да, твое видение… Какое замечательное видение тебе явилось, мистер Кэвил Плантер! Видите ли, теперь тебе разрешено плодить детей-полукровок. Так вот тебе одна новость. Я тоже могу родить полукровку!

Картина начала обретать смысл.

— Он изнасиловал тебя!

— Он не насиловал меня, Кэвил. Я пригласила его в дом. Сказала, что надо сделать. Заставила назвать меня самкой и помолиться вместе со мной до и после, чтобы сей акт был так же свят, как и твои действия. Мы помолились твоему проклятому Надсмотрщику, только он почему-то не объявился.

— Этого не было, нет…

— Каждый раз, когда ты уезжал с плантации, мы встречались — всю зиму, всю весну.

— Я не верю. Ты специально лжешь, чтобы причинить мне боль. Ты не можешь… доктор сказал… это причиняет тебе страшную боль.

— Кэвил, я считала, что познала всю боль на свете, — до того, как узнала, что ты вытворяешь с чернокожими женщинами. Так вот, те страдания ничто по сравнению с моими нынешними муками, слышишь меня? Дни, когда меня терзала болезнь, теперь мне кажутся праздником. Я беременна, Кэвил.

— Он изнасиловал тебя. Вот что мы скажем людям, а чернокожего повесим, чтобы неповадно было и…

— Повесим? Но что он совершил? На этой плантации насильник только один, так что не думай, что я буду говорить то, о чем ты меня просишь. Если ты попробуешь хоть пальцем тронуть отца моего ребенка, я всей стране расскажу, чем ты тут занимаешься. В воскресенье я встану и объявлю об этом в церкви.

— Я совершал это, служа…

— Думаешь, тебе поверят? Не больше, чем я. То, что ты делаешь, называется вовсе не святостью. Это разврат. Адюльтер. Похоть. А когда о нас с тобой распространится, когда я рожу чернокожего малыша, против тебя ополчатся все, все до единого. Тебя выгонят в шею отсюда.

Кэвил знал, что она права. Никто ему не поверит. Ему конец. Если только не…

Он вышел из комнаты. Она лежала и издевалась над ним, смеялась вслед. Он зашел в свою спальню, снял со стены ружье, насыпал в ствол пороха, забил пыж, зарядил двойной порцией дроби и забил второй пыж.

Когда он вернулся, она уже не смеялась. Повернувшись лицом к стене, она плакала. «Поздно плакать», — подумал он. Она не стала поворачиваться к нему, когда он подошел к постели и одним движением сорвал одеяла. Она осталась голой, как ощипанная курица.

— Закрой меня! — прохныкала она. — Он быстро убежал и не успел одеть меня. Холодно! Закрой меня, Кэвил…

И тут она увидела дуло ружья.

Ее искалеченные руки взлетели в воздух. Тело изогнулось. Она мучительно вскрикнула, потому что резкое движение причинило ей боль. Тогда он нажал на курок, и ее тело упало обратно на кровать, испуская последний вздох.

Кэвил вернулся в комнату и перезарядил ружье.

Когда он нашел Толстого Лиса, чернокожий был уже одет и с невинным видом полировал коляску. Наверное, этот лжец считал, что может надурить Кэвила Плантера. Но Кэвил даже слушать не захотел его вранья.

— Твоя самка зовет тебя, — сказал он.

Толстый Лис продолжал все отрицать, пока не очутился в спальне и не увидел на постели мертвую Долорес. После этого чернокожий запел другую песенку.

— Она меня заставила! О хозяин, куда мне было деваться? Она захотела, чтобы я совершил с ней то, что вы делаете с чернокожими женщинами! Какой выбор был у чернокожего раба? Я ведь должен повиноваться!

Кэвил умел распознавать речи дьявола, так что пропустил слова Толстого Лиса мимо ушей.

— Снимай одежду и сделай это еще раз, — приказал он.

Толстый Лис скулил, Толстый Лис ныл, но когда Кэвил ткнул ему под ребра ружьем, раб мигом все исполнил. Он закрыл глаза, чтобы не видеть то, что сотворило ружье Кэвила с Долорес, и последовал приказу хозяина. Затем Кэвил снова нажал на курок.

Спустя некоторое время прибежал Кнуткер с дальнего поля — надсмотрщик запыхался и дрожал от страха, ведь ружейные выстрелы разнеслись по всей округе. Кэвил встретил его внизу.

— Запри рабов, а затем приведи сюда шерифа, — велел он.

Когда приехал шериф, Кэвил отвел его на второй этаж и показал картину в спальне. Шериф аж побледнел.

— Боже милосердный… — пробормотал он.

— Это убийство, шериф? Это я сделал. Вы теперь бросите меня за решетку?

— Нет, сэр, — ответил шериф. — Это никто не назовет убийством. — Затем он повернул перекосившееся лицо к Кэвилу. — Что же вы за человек такой, Кэвил?

Сначала Кэвил не понял вопроса.

— Вы не колеблясь показываете мне свою жену в таком положении. Да я бы скорее умер, чем позволил людям увидеть свою жену вот такой…

Шериф уехал. Кнуткер заставил рабов убрать комнату. Торжественных похорон решили не устраивать. Тела Толстого Лиса и Долорес похоронили неподалеку от могилы Саламанди. Кэвил не сомневался, что ночью на могилах упокоятся несколько курочек, но ему уже все равно. Он приканчивал десятую бутылку бурбона и десятитысячную молитву Надсмотрщику, который, похоже, предпочел держать нейтралитет в этом деле.

Примерно неделю спустя, а может, больше, снова появился шериф. На сей раз он привез с собой священника и баптистского проповедника. Троица разбудила Кэвила, храпящего в пьяном сне, и показала ему расписку на двадцать пять тысяч долларов.

— Ваши соседи решили сложиться, — объяснил священник.

— Мне не нужны деньги, — буркнул Кэвил.

— Они выкупают вашу плантацию, — сказал священник.

— Плантация не продается.

— Вы неправильно поняли, Кэвил, — покачал головой шериф. — Здесь случилось страшное, мерзкое деяние, но вы со спокойной душой выставили его на всеобщее обозрение…

— Трупы видели только вы.

— Вы не джентльмен, Кэвил.

— Кроме того, поднят вопрос о детях ваших рабов, — вступил в беседу баптистский проповедник. — У них на удивление светлая кожа, учитывая, что все ваши рабы до единого черны как ночь.

— Это чудо, сотворенное руками Господа, — возвестил Кэвил. — Господь осеняет расу чернокожих.

Шериф кинул бумагу Кэвилу на грудь.

— Согласно этому документу ваша собственность — рабы, постройки и земля — переходит во владение компании, состоящей из ваших бывших соседей.

Кэвил внимательно прочел документ.

— В акте говорится, что им переходят рабы, находящиеся на земле, — сказал он. — А у меня еще есть один беглый раб, который скрывается где-то на севере.

— Пусть скрывается и дальше. Он будет вашим, если вы сумеете найти его. Надеюсь, вы заметили, что в документе имеется пункт, согласно которому вы до скончания жизни не имеете права возвращаться в наши края.

— Я видел этот пункт, — кивнул Кэвил.

— Так вот, я должен уверить вас, что, если вы посмеете его нарушить и вас поймают, на том ваша жизнь и закончится. Даже такой справедливый и чтящий закон шериф, как я, не сможет защитить вас от того, что случится.

— Вы же обещали, никаких угроз… — пробормотал священник.

— Кэвил должен знать все последствия договора, — возразил шериф.

— Не беспокойтесь, я сюда не вернусь, — успокоил Кэвил.

— Молите Господа о прощении, — посоветовал проповедник.

— Всенепременно.

Кэвил подписал бумагу.

Тем же вечером, оседлав лошадь, он покинул поместье. В кармане у него лежал вексель на двадцать пять тысяч долларов, а в дорожном мешке находились смена одежды да провизия на неделю. Никто не пожелал ему доброго пути. Рабы, сидящие в своих бараках, пели вслед радостные гимны. Лошадь уронила «лепешку» прямо у парадного подъезда. Но ум Кэвила занимала одна-единственная тревога. "Надсмотрщик ненавидит меня, иначе этого не произошло бы. Есть только один способ завоевать Его любовь. Надо найти Элвина Кузнеца, убить его и вернуть моего мальчика, последнего раба, который остался у меня.

Может, тогда, о мой Надсмотрщик, Ты простишь меня и исцелишь ужасные раны, которые нанес Твой кнут моей душе?"

Глава 21

ЭЛВИН-ПУТЕШЕСТВЕННИК

Все лето Элвин пробыл в Церкви Вигора, вновь привыкая к своей семье. Его родные изменились, очень изменились — Кэлли вымахал с него ростом, Мера обзавелся женой и детьми, близнецы Нет и Нед нашли себе в жены двух сестер-француженок из Детройта, а мама и папа поседели и стали передвигаться с места на место медленными, маленькими шажками. Но кое-что осталось, как прежде, — веселое настроение, которое было свойственно семье. Тьма, которая пала на Церковь Вигора после бойни на Типпи-Каноэ, не то чтобы рассеялась, но превратилась в смутную тень, которая маячила за спиной, так что на ее фоне яркие краски жизни казались еще ярче.