Салам Кадыр-заде
      Зимняя ночь
      ПАРЕНЬ-ТАРИСТ
      Эту историю я начну с описания глаз Джейран. Карие глаза девушки, о которой я собираюсь рассказать, большие и глубокие, как горное озеро, сразу обращают на себя внимание. На моем месте вы поступили вы точно так же: прежде всего заговорили о глазах Джейран.
      Да, когда я впервые увидел эти глаза, игриво поблескивающие под тонкими сросшимися бровями, сердце мое заволновалось. Я даже обернулся, чтобы посмотреть на них еще раз.
      Ах, эти удивительные глаза, обрамленные длинными пушистыми ресницами! Я взглянул и был покорен. Казалось, это о глазах Джейран написал Лермонтов вдохновенные строки: "Там видел я пару божественных глаз..."
      В то время Джейран еще не минуло восемнадцати. Это была стройная девушка. С нежных губ, напоминающих лепестки только что распустившейся розы, никогда не сходила легкая улыбка. Казалось, Джейран всегда о чем-то мечтала. Копна каштановых волос падала на плечи, волнистые пряди ласково обнимали тонкую девичью шею. Руки нежные, белые. Округлые изящные запястья. Одевалась просто, без всяких украшений. Джейран в них не нуждалась. Она была красива.
      О красоте Джейран я мог бы писать бесконечно. Но боюсь, у юноши, который ее любит, появится много соперников. А ведь и без того у этого парня, прозванного в университете таристом, много переживаний он столько о ней думает!
      Они познакомились три года назад. Это было в среду под вечер. Благоухала весна...
      Потом они виделись еще два раза. Джейран была свободна по вечерам в среду. Когда же до третьего свидания оставалось несколько часов, парень оставил все, даже Джейран, которую полюбил, сел в поезд и уехал а Москву. Это случилось так неожиданно! Но в Баку он оставаться уже не мог. Надо было непременно уехать. Не в Москву, так в Ленинград или еще куда-нибудь. Он и по сей день не знает, как Джейран ждала его в тот вечер, что думала, что пережила.
      Парень-тарист не переставал мечтать о карих глазах Джейран. Письма посланные им из Москвы спустя несколько месяцев, вернулись назад. Но он не мог забыть девушку.
      Будь у него какая-нибудь память о Джейран, пусть даже самая пустячная: клочок бумажки с двумя-тремя словами написанные ее рукой, или засохший цветок, аромат которого она вдыхала, он берег бы дорогие сувениры и всякий раз, глядя на них, находил бы хоть каплю утешения. Воспоминания были единственной памятью о его любви. Разлука легла мостом между двумя пламенными сердцами...
      После занятий дружеские беседы в общежитии затягивались до полуночи. Ребята поверяли друг другу мечты, делились сердечными тайнами, доставали из чемоданов карточки любимых девушек, рассказывали истории знакомства.
      Но никто, даже самые близкие друзья, не знали, как страдал в это время парень-тарист. Они и не могли знать. Ведь он не сказал никому ни слова о Джейран. Да и что он мог рассказать?!
      "Мы с ней виделись дважды, в среду по вечерам. Она жила на берегу моря. После свидания я провожал ее домой. Стуча каблучками по ступенькам каменной лестницы, она взбегала наверх и исчезала в темноте. А я стоял внизу и смотрел вслед, ругая себя за то, что так рано расстался с ней. Вот и все. Я уехал в Москву, она осталась в Баку. На третье свидание мне пойти не пришлось. Считал дни, часы, которые оставались до этой встречи, и не пошел!" Уж не это ли должен был рассказать своим друзьям парень-тарист? Но тогда они назвали бы его ветрогоном. И были бы по-своему правы.
      Друзья могли упрекать парня-тариста, называть его неверным, непостоянным, а ведь он не был ни в чем виноват.
      Да, он был абсолютно невиновен! Однако поговорим об этом после.
      Сегодня у третьекурсников Московского университета большая радость. Закончились экзамены. Студенты возбуждены. У всех приподнятое настроение.
      В комнате, где жил парен-тарист, накрыли на стол. В студенческой жизни подобных вечеринок не так уж много, и они надолго запоминаются.
      Друзья пария-тариста пришли со своими девушками. Наполняются бокалы, произносятся тосты. Бессонные ночи, волнения, переживания остались позади. Все забыто.
      Парень-тарист шутит, смеется вместе со всеми. Потом берет тару, отделанную перламутром, и начинает петь. Друзья не понимают слов, но слушают восторженно. Кажется, приятный голос и мелодия, слетающие со струн, проникают в самое сердце.
      Нет письма, жду напрасно я,
      О горе моем не знает Джейран,
      В сердце живет лишь она, прекрасная.
      Может быть, мною играет Джейран?
      Девушек много на улицах шумных.
      Но среди самых красивых и умных
      Выбрал ее я в мученьях безумных.
      А обо мне так скучает Джейран?
      Тара, родная, пой громче, звучнее,
      Песня, к любимой лети поскорее.
      Все мои думы и помыслы с нею,
      Разве об этом узнает Джейран?
      Карие очи мне в душу запали.
      Ранили сердце, кровь взволновали,
      Знаю, не сыщешь любви без печали.
      А обо мне так страдает Джейран?
      Смех, шутки, звуки песни вырываются из окна на улицу.
      Опишу портрет своего героя. Это широкоплечий, ладно сложенный юноша с черными, немного грустными глазами. Как многие азербайджанские юноши, он носит коротко подстриженные усики, которые очень ему идут. Непокорные каштановые волосы падают на высокий, без единой морщинки, лоб. Слева на груди комсомольский значок. Воротник белой рубахи расстегнут и выпущен поверх пиджака. Ему двадцать три года.
      Наконец, парень-тарист положил тару на кровать и встал с бокалом; в руке, забыв спросить разрешение у тамады. Он обвел взглядом друзей, откинул рукой волосы, которые тут же опять рассыпались над широкими густыми бровями.
      - Тише, товарищи! Предлагаю тост за нашего старого профессора!
      Красное вино искрится в стакане.
      - Да, да, за здоровье профессора! - подхватил Борис, закадычный друг парня-тариста. - Как это мы его не пригласили!
      - Скажи спасибо, что не пригласили. Тогда бы тебе не пришлось так удобно сидеть со своей Наташенькой, - пошутил кто-то.
      - Чем же мы виноваты, что нас двое, а стул один? Выпили.
      - Эй, эй, а ты чего ждешь? Анют! - парень-тарист притворно сердито глянул на тамаду. - Или профессор не поставил тебе пятерку? Что так неохотно пьешь за его здоровье?
      Время летело незаметно.
      Вот встал Борис, положил руку на плечо Наташи и негромко, задумчиво заговорил:
      - Ребята, мы должны выпить... Обязательно... За наших матерей. Их с нами нет. Они далеко. И в то же время близко - здесь, в сердце. За здоровье твоей мамы, Наташа. И твоей, Ашот. За мать нашего бакинца-тариста! За здоровье всех матерей на свете! Мать - это самое дорогое...
      Борису не дали договорить. Все поднялись. Зазвенели стаканы.
      Парень-тарист вел себя как-то странно: нахмурился, потупил голову, задумался. Впрочем на это никто не обратил внимания.
      По радио заиграли что-то веселое. Закружились пары. Одни напевали любимую песню. Другие подошли к окцу полюбоваться лунной московской ночью. Борис и Наташа шептались у двери.
      Немного погодя все опять собрались за столом.
      - Ребята, а где наш тарист? - спросила Наташа, оглядываясь по сторониам. - Смотрите, он и вино не выпил...
      - Всегда так бывает, - буркнул Ашот, - а еще смеялся, что я не пью.
      Борис выглянул в коридор.
      - Он где-нибудь здесь, недалеко. Сейчас придет.
      Но друзьям пришлось ждать очень долго. Парень-тарист так и не пришел.
      Было далеко за полночь, когда ребята наткнулись на него во дворе общежития. Беглец сидел в темном углу на камне, обхватив руками колени и уткнувшись в них лицом.
      Никто, даже Борис, не узнал причину его печали.
      В ДОМЕ С КРАСНОЙ ЧЕРЕПИЧНОЙ КРЫШЕЙ
      В воротах пронзительно зазвенел звонок. Рахман вздрогнул и чуть не пролил чай на скатерть.
      Сейчас! Иду! - крикнул он, поставил чайник на стол и кинулся вниз по лестнице, прыгая сразу через несколько ступенек.
      Во двор вошла высокая полная женщина, расточая вокруг аромат духов. Это была жена Рахмана - Дилефруз. Не взглянув на мужа, тяжело дыша, она начала подниматься по лестнице.
      На Дилефруз было темно-зеленое шелковое платье и того же цвета шляпа, украшенная яркими павлиньими перьями. Сбоку на шляпе торчало несколько кусочков красного фетра, напоминающих заячьи уши. Издали этот головной убор можно было принять за половинку вьпотрошенного арбуза, на котором борются в обнимку два рака.
      Рахман часто привозил из Москвы красивые шляпы, но угодить Дилефруз было трудно. То она говорила, что шляпа не подходит к цвету платья, то находила устаревшим фасон, то заявляла, будто велик размер.
      В поисках темно-зеленой шляпы Рахман исколесил всю Москву и начал уже проклинать день, когда родился на свет. Но неожиданно ему повезло: в одном из магазинов на окраине он нашел то, что искал. Прежде, чем купить шляпу, Рахман, как наказывала жена, сам несколько раз примерил ее у зеркала, желая убедиться, что именно этот размер ему нужен.
      Дилефруз вошла в комнату. Щелкнул выключатель у двери. Ослепительно загорелась большая красивая люстра, спускающаяся с потолка на желтой массивной цепи.
      Стены просторной комнаты были увешаны пестрыми туркменскими коврами. На окнах - тюлевые занавески. Под люстрой - круглый стол, застланный бархатной скатертью с длинной, до самого пола, бахромой. Два окна смотрели на улицу, днем из них хорошо была видна панорама Баку, зеленые деревья, голубые воды Каспия. Четыре окна выходили на застекленную галерею, - их подоконники были уставлены фикусами, широкие листья которых скрючились и пожелтели оттого, что цветы почти никогда не поливались. Тут же стоял большой аквариум с несколькими рыбками. Над тахтой - портрет в позолоченной рамке: Дилефруз в молодости.
      Задержавшись на минуту у порога, чтобы перевести дыхание, Дилефруз швырнула на тахту зеленую сумочку, за ней шелковый зонтик с ручкой из слоновой кости, подошла к трюмо и принялась вертеться, прихорашиваясь. Расправила перья на шляпе, подняла руки, любуясь золотыми часами, бриллиантовым кольцом, запрокинула голову, тряхнула массивными, похожими на подсвечники, серьгами, потом достала из-за корсажа шелковый платок и вытерла потную шею.
      В дверях показался Рахман. Дилефруз кокетливо повернула голову и бросила на мужа томный взгляд:
      - Спасибо, милый, вот теперь я вижу, что у тебя есть вкус. Чуть-чуть, но есть...
      Польщенный Рахман вскинул вверх брови:
      - Да?... Из чего ты это заключила, Дилефруз? Улыбка тотчас же слетела с лица женщины. Глаза
      засветились злобой.
      - Дилефруз?! - закричала она. - Будь ты неладен! Какая я тебе Дилефруз?! Олух! Тысячу раз говорила: зови меня как положено!.. Моим настоящим именем... У меня прекрасное имя. Или язык отсохнет?...
      "Ах, голова садовая! - выругал себя в душе Рахман; - Опять забыл прибавить "ханум"* и поспешил исправить ошибку:
      ______________ * Ханум - буквально "госпожа", принятое обращение к женщине.
      - Извиняюсь, Дилефруз-ханум... Так ты говоришь, у меня тоже есть вкус? Разумеется. Не будь его, как бы я выбрал тебя среди стольких женщин?,
      Настроение у Дилефруз испортилось, и теперь не так-то было просто его исправить. Она подняла ногу и что было силы тряхнула ею. Черная лакированная туфля описала дугу и шлепнулась в аквариум. Перепуганные рыбки юркнули на дно.
      Дилефруз тяжело опустилась на тахту и повернулась, спиной к мужу.
      "Вот так влип... - подумал Рахман. - Что же теперь делать? Ах, язык мой враг!".
      Он посмотрел на туфлю, которая, как лодка, раскачивалась на поверхности воды, и покачал головой: "Если б Аллах дал верблюду крылья, тот разрушил бы все дома! Ну что я такого сказал? Чего она взбесилась?"
      Рахман вынул туфлю из аквариума, вытер платком и поставил в угол. Затем достал из буфета голубую с узором чашку жены и налил чаю.
      - Садись к столу... Только что заварил.
      Дилефруз засопела, но ничего не ответила. Часы на стене пробили шесть.
      Рахман поставил на скатерть хрустальную вазочку с вишневым вареньем, достал из нее позолоченной ложкой ягоды и положил в чашку жены.
      - На, выпей, усталость как рукой снимет, - он перенес чашку и сахарницу на тумбочку у тахты. - Выпей. Дилефруз-хагаум, сразу перестанешь сердиться.
      Дилефруз капризно передернула плечами.
      - Дай сюда этот проклятый термометр. Ты опять поднял мне температуру! плаксиво сказала она.
      Термометр Рахман всегда держал наготове. Он подошел к жене, и хотел расстегнуть ворот платья. Но Дилефруз так крикнула, что Рахман в испуге отпрянул.
      - Пошел вон! На что ты мне нужен?! Выхватив термометр из рук Рахмана, Дилефруз сунула его под мышку.
      Рахман, чувствуя, что атмосфера все больше и больше накаляется, шмыгнул в соседнюю комнату. Минут через пять Дилефруз глубоко вздохнула и завертела головой. Затем обернулась к двери и повелительно крикнула:
      - Рахман!
      Казалось, муж стоял за дверью в ожидании приказа - он тотчас появился на пороге.
      - Слушаю.
      Дилефруз сердито посмотрела на Рахмана, прищурилась.
      - На, посмотри, сколько...
      Рахман с термометром подошел к окну.
      - Пока нормальная, Дилефруз-ханум.
      - Какая, к черту, нормальная? Сколько?
      - Тридцать шесть и семь.
      - Что?! - голос женщины прозвучал глухо, как из бочки. - Сейчас у меня по меньшей мере сорок. Hаверно, этот проклятый термометр испортился!
      - Возможно, возможно, Дилефруз-хамум, не спорю, - Рахман попятился назад. - Похоже, у тебя действительно высокая температура. Глаза красные, щеки горят... И чего ты нервничаешь из-за ерунды?
      Слова эти, казалось, немного успокоили Дилефруз.
      - А где наш мамуля? - тихо спросила она.
      - На улице. Не появлялся с тех пор, как ты ушла. Играет... Хорошо, Дилефруз-ханум, скажи, удалось тебе что-нибудь купить?
      - Ах, будь он неладен, этот город! - Дилефруз взяла из сахарницы конфету и стала разворачивать, шурша бумажкой. - В магазинах, в комиссионных - всюду только бакинские и московские товары. Даже посмотреть негде на заграничное! - осторожно, чтобы не стереть помаду с губ, захватила конфету зубами, отправила в рот, взяла чашку, отпила глоток. - Хоть ты испортил мне настроение, но уж ладно, скажу: такой шляпы ни у кого нет, клянусь жизнью. Иду по улице - все оборачиваются и с завистью смотрят на меня. Я специально для этого вышла в город. Ни на одной женщине, ни на одной девушке не было такой шляпы. Есть, конечно... но из такого материала, такой красивой не видела.
      - Не может быть, Дилефруз-ханум! - Рахман сделал попытку примоститься рядом с женой.
      Дилефруз поморщилась и толкнула его в грудь.
      - Уйди, платье помнешь...
      - Не обижайся, Дилефруз-ханум, но ты напрасно изорвала тот эпонж, который я привез. Клянусь твоим счастьем, неплохой был отрезик!
      - Рахман, ты опять хочешь меня разозлить? Сказала барахло - и точка. Не забывай: кольцо примечают по камню. Есть пословица: "Бурдюк хранит сыр, а жену - муж". Прежде, чем курить что-нибудь, сядь и подумай, для кого покупаешь. Вещь должна быть достойна меня, моего имени. Тот эпонж пусть носят другие... Понял?
      - Понял, но...
      - Никаких "но", Рахман, - Дилефруз топнула ногой и закричала: - Что бы ты ни покупал - все должно быть достойно меня!
      - Слушаюсь! Рахман умолк.
      У ворот позвонили. Рахман вышел в галерею.
      - Кто там?
      За воротами послышался мужской голос:
      - Откройте, это я...
      - Кто там, Рахман? - спросила из комнаты Дилефруз.- Неужели опять учитель Салех?
      - Кажется... Голос его.
      Рахман нехотя спустился по лестнице и открыл калитку.
      Во двор шмыгнул чумазый мальчуган лет пяти, волоча за собой старую автомобильную покрышку. Трудно было угадать первоначальный цвет грязной разодранной до самого живота рубашки. Одна из бретелек болталась между ног, левая штанина свисала до колен, наполовину прикрывая кровоточащую ссадину. На шее висел замызганный шнурок с крупной бусинкой, которая должна была предохранять мальчугана от сглаза. Это был Мамед.
      Не обращая ни на кого внимания, он подкатил покрышку к бассейну, нагнулся, поднял с земли небольшой осколок кирпича и, воровато поглядывая на калитку, попятился к лестнице.
      Дилефруз не ошиблась: в калитке показался их сосед, учитель Салех, маленький седоволосый старичок в полосатой пижаме. Его седые усы топорщились, как у моржа.
      - Ах, дорогие мои! - начал учитель, обращаясь к Рахману. - Ведь за ребенком должен кто-то присматривать. Я уже устал говорить, а ваш сынок все еще не устал выбивать у нас стекла.
      Дилефруз по пояс высунулась из окна.
      - В чем дело? Эй, учитель, что еще случилось? Ты что разоряешься, как Мешадга Ибад?* Не убивать же нам его?! Ведь это ребенок!
      ______________ * Мешади Ибад - персонаж одноименной музыкальной комедии Узеира Гаджибекова.
      Учитель Салех мягко и спокойно возразил:
      - Дорогая сестрица, можно ли такого малыша выпускать одного на улицу? Мало ли что может случиться...
      - Хорошо, хорошо! - оборвала Дилефруз учителя. - Пожилой человек, а говоришь такие вещи. "Мало ли что может случиться"... - передразнила она. Подумаешь! Ребенок выбил одно стекло - и на здоровье! Пошли Аллах счастья его родителям. Дадим тебе три рубля, вставишь новое. Нечего меня учить! Мой ребенок - сама знаю, как его воспитывать.
      Мамед с кирпичом в руке стоял на лестнице и внимательно слушал.
      Дилефруз на минуту умолкла, потом, вспомнив что-то, опять воспламенилась:
      - Вы посмотрите! Ему неприятно, что ребенок разбил окно! А мне, думаешь, приятно столько лет платить деньги за свет, которым ты пользуешься? А?
      - Какой свет, какие деньги? - учитель поднял на лоб очки и удивленно посмотрел на женщину. - Не понимаю, о чем вы говорите.
      - Конечно, еще бы! Ты и не поймешь. Тебе не выгодно. Двухсотсвечевая лампочка горит у меня во дворе, а почти весь свет падает в ваш двор. Деньги же за свет идут из моего кармана. Хоть бы раз предложил: "Дайте этот месяц я заплачу!"
      В течение всего разговора Рахман чувствовал себя весьма неловко, однако рта раскрыть не смел, боясь гнева Дилефруз. Только несправедливое обвинение учителя в краже света придало ему немного смелости и он буркнул себе под нос:
      - Какая ерунда... При чем здесь свет? Хорошо что Дилефруз не услышала! Учитель так же спокойно продолжал:
      - Послушайте, разве я виноват, если ваш свет падает к нам во двор? Я вас об этом не просил. У нас своя лампочка, нам вполне достаточно...
      - Ах, вот как! Ну, погоди, погоди, увидишь...
      Учитель хотел еще что-то сказать, но Дилефруз с силой захлопнула окно. Зазвенели стекла. Старик недовольно посмотрел на Рахмана, потом на захлопнувшееся окно, и, покачивая головой, двинулся к воротам. Мамед швырнул ему вслед осколок кирпича и кинулся в дом.
      Замешкайся старик на мгновение, кирпич угодил бы ему прямо в затылок.
      "Геройский поступок" сына вызвал у Дилефруз прилив нежности.
      - Ах, ты, мой мамуля! - она прижала Мамеда к груди.
      Напившись чаю, Дилефруз поручила мужу убрать со стола, а сама начала переодеваться.
      Пусть Дилефруз-ханум занимается собой. Отвернемся, не будем ей мешать и продолжим наше повествование.
      По метрике и паспорту Дилефруз было cотрок три года. Но женщине хотелось оставаться всегда молодой, соперничать с юными девушками, невестами. Вот уже четыре года она всем и везде говорила, что ей тридцать восемь. В прошлом месяце родственники, знакомые и подруги поздравляли Дилефруа со вступлением в тридцать девятый год жизни и преподнесли дорогие подарки.
      Стремясь выглядеть красивой, Дилефруз одевалась ярко и пестро. Ей с большим трудом удалось перекрасить волосы в соломенный цвет. Брови, очень широкие от природы, она ухитрилась сделать тонкими, как ниточки. Реденькие короткие ресницы были покрыты таким слоем туши, что и в самом деле казались длиннее. Свои мясистые щеки Дилефруз густо румянила. Остальная же часть лица могла навести на мысль, что женщина только что побывала, на мельнице. Одни глаза имели свой естественный цвет. Будь возможность, она бы и их перекрасила, сделала голубыми - это был ее любимый цвет.
      Простите, если повествование в этом месте затянется. Но я хочу рассказать обо всех событиях, происшедших в доме с красной черепичной крышей, и даже о том, что до сих пор было скрыто от очень многих.
      Этот двухэтажный особняк, обнесенный высоким кирпичным забором, стоит на окраине города, в тихом, спокойном районе. Многие его называют "домом с красной черепичной крышей". Два окна, выходящие на улицу, всегда закрыты плотными тюлевыми занавесями. Сюда часто приходят и уходят какие-то люди. И никто не знает, кто они и зачем приходят.
      Когда-то отец Рахмана Азиз посадил у порога виноградную лозу сорта черный шааны. Прошли годы, маленький куст разросся, достиг второго этажа и образовал навес, закрывающий большую часть двора. Летом по утрам, едва открыв глаза, Дилефруз протягивала руку из окна галереи, срывала спелую гроздь и ела.
      В бассейне посреди заасфальтированного двора плавало десятка два золотых рыбок, разведенных Рахманом. Бассейн был побелен изнутри, и рыбки казались особенно красочными. Вечнозеленый плющ карабкался по кирпичному забору, сплетаясь кое-где с ветвями виноградного куста.
      Даже в самые жаркие дни лета по двору гулял свежий ветерок, а в комнатах стояла приятная прохлада.
      Вы спросите, как и на какие средства приобрел все это Рахман? Эти дорогие ковры, покрывающие стены, дорогую мебель, мягкие кресла, обтянутые бархатными чехлами, изящное трюмо, сверкающую, как алмаз, люстру? Откуда у Дилефруз эти модные платья, золотые часы, бриллиантовые кольца, серьги? Приобрел ли Рахман все эти ценности честным трудом?
      Вас, наверно, интересует, где же он работает? Рахман - проводник пассажирского поезда Баку-Москва. Все свое богатство он сколотил в служебных поездках по этой дороге.
      Чтобы друзья, знакомые и особенно завистливые соседи ничего не заподозрили, Рахман придумал хитрую уловку...
      Это связано с тайной, которая пока что многим неизвестна.
      ЛЮБОВЬ И СЛЕЗЫ
      Первая жена Рахмана Наргиз умерла через год после начала войны от воспаления легких. Адиль остался без матери. Как он убивался, как плакал! Но всю горечь этой утраты мальчик познал гораздо позже.
      Адилю было четырнадцать лет. Он учился в шестом классе. Часто на уроках перед его взором вставал образ матери. Она долго смотрела на него, потом тихо отступала и исчезала. В такие минуты Адиль сидел, уставясь глазами в одну точку. Взор его затуманивался. На глаза набегали слезы, катились по щекам, падали на книги, тетради, лежащие перед ним.
      Ребята, заметив, что Адиль плачет, шептались:
      - Опять вспомнил маму...
      Эти слова жгли душу Адиля, причиняли нестерпимую боль. Иногда тайком он доставал из кармана маленькую карточку матери и долго смотрел на дорогое лицо. Затем дрожащими руками прижимал к губам...
      Но это не приносило облегчения. Успокоить мальчика могла только седая старенькая бабушка. После смерти матери всю любовь Адиль перенес на нее.
      Зимними, снежными вечерами у печки, в жаркие летние месяцы - в тени виноградных лоз она клала на колени голову внука, гладила трясущимися пальцами его курчавые волосы, рассказывала интересные сказки, легенды. В бабушкином дыхании мальчик чувствовал что-то материнское, в ее голосе ему слышался голос матери.
      По вечерам в пятницу тайком от Адиля старушка ходила на могилу Наргиз. Горе бедной матери было беспредельно. От слез опухали глаза. По ее печальному лицу Адиль догадывался, где она была, и сердце ребенка начинало ныть, как расстревоженная рана.
      По просьбе сына Рахман увеличил фотографию Наргиз и повесил над его кроватью. Каждый вечер, лежа в постели, мальчик часами смотрел на портрет матери, разговаривал с нею. Ему казалось, что лицо оживает, губы подрагивают, мать что-то шепчет, улыбается.
      А Рахмана в это время волновало совсем другое. Он день и ночь выискивал способы, как бы избежать отправки на фронт, и вскоре устроился работать проводником.
      Отец часто уезжал в рейсы. Адиль оставался дома с бабушкой. Но так продолжалось недолго. Весной старушка заболела, слегла в постель, а спустя две недели скончалась, завещая Рахману беречь внука.
      Дела Рахмана шли неплохо. Он не знал ни ужасов войны, ни фронтовых лишений, не слышал грохота пушек. Ему не приходилось думать о куске хлеба, о завтрашнем дне. Он даже умудрился влюбиться. Выбрал, как говорят, из тысячи сердец одно.
      Раза два он заводил об этом разговор с сыном: - Эх, Адиль! Нам надо найти женщину, которая бы вела хозяйство, стирала белье, готовила обед, заваривала чай...
      Эти разговоры казались Адилю немного странными, но он не возражал. Действительно, нужна была хозяйка, которая занималась бы домашними делами. Адиль не задумывался, кто будет эта женщина, какие у него сложатся с ней отношения. Спроси он об этом отца, тот рассказал бы, что женщина, которую он собирается привести, в дом, - чистоплотная, работящая, воплощение доброты.
      Любопытна история знакомства Рахмана с Дилефруз.
      Дилефруз работала продавщицей в зеленой будке на вокзале. Она торговала газированной водой, иногда папиросами и спичками. После того, как муж уехал на фронт, ее жизнь протекала однообразно. Уже несколько месяцев она не была ни в кино, ни в театре, куда так любила ходить раньте. Каждое утро, слегка принарядившись, она шла в свою зеленую будку, облачалась в халат, засучивала рукава и принималась за работу. Она кокетливо болтала с покушателйми, заставляла их подолгу задерживаться у прилавка. Пожалуй, речи ее были слаще, чем сироп, которым она торговала.
      Выпив воды или купив папиросы, покупатель спрашивал:
      - Сколько с меня?
      Дилефруз игриво улыбалась, строила глазки и отвечала:
      - Можешь вовсе не платить. Чего там! Мир от этого не разрушится...
      Дилефруз прикидывалась щедрой. Это производило впечатление. И покупатель раскошеливался.
      Некоторые постоянные клиенты, решив, что продавщица обладает мягким, податливым характером, делали ей недвусмысленные предложения. Но Дилефруз давала понять, что желание может быть осуществимо только в том случае, если они поженятся.
      В один из жарких летних дней Рахман подошел к зеленой будке.
      - Сейчас, братец, подожди минутку, - Дилефруз оправила волосы перед маленьким зеркальцем на гвозде и приятно улыбнулась:
      - Что прикажете?
      - Стакан холодной воды.
      - С сиропом?
      - Как вашей душе угодно
      Дилефруз не полезла за словом в карман.
      - А вдруг моей душе угодно наполнить ваш стакан одним сиропом?
      - Согласен. Из ваших рук - хоть сироп, хоть яд.
      После смерти Наргиз, Рахман впервые шутил подобным образом, впервые так пристально смотрел в глаза незнакомой женщине. Ему и прежде случалось пить воду у зеленой будки на вокзале, однако тогда он не обращал внимания на приветливую продавщицу. Возможно, она и раньше улыбалась ему, говорила сладким голосом: "братец". При жизни Наргиз, Рахман пропускал мимо ушей слова этой женщины, не разглядывал ее лица, не присматривался к оголенным рукам.
      Но сегодня он не остался бесчувственным.
      Осушая стакан, Рахман продолжал разглядывать эту полную, пышногрудую, круглолицую женщину с игривыми глазами.
      "Что тебе горевать, Рахман? - подумал он про себя. - Мечтал о любимой, и вот творец послал..."
      Стакан прохладной воды утолил жажду, но зато в сердце Рахмана начался пожар.
      Дилефруз тоже оглядела Рахмана с головы до тог. Глаза мужчины хитро поблескивали. Казалось, он хочет ей что-то оказать. Ноздри хищного, похожего на клюв орла, носа раздувалисы. Рахман стянул с головы фуражку. Лысая голова блестела от пота и, как зеркало, отражала окружающие предметы. Виски серебрились сединой. К широкому ремню поверх выцветшей железнодорожной рубахи был пришит конец другого ремня - Рахман порядком растолстел за последнее время.
      - Налить еще? - спросила Дилефруз, принимая стакан.
      Рахман на минуту замешкался.
      - Так налить? - повторила с улыбкой продавщица.
      У Рахмана бешено заколотилось сердце.
      - Да налей... налей еще... - многозначительный взгляд выдавал все, что творилось у него на душе.
      Вот так, после второго стакана воды, началась любовная история Рахмана и Дилефруз.
      В тот день Рахман до самого вечера, как мотылек вокруг лампы, кружил вокруг зеленой будки Дилефруз. Казалось, второй стакан, который он принял из рук продавщицы, был наполнен не прохладной водой, а волшебным любовным напитком.
      Всю ночь до рассвета он ворочался с боку на бок, вздыхал. Когда его взгляд падал на спящего Адиля, на портрет Наргиз, сердце сжималось, в душу закрадывалось сомнение. Но стоило Рахману закрыть глава, как ему опять виделась Дилефруз в белом халате. Она протягивала стакан воды, улыбалась и спрашивала: "Налить еще?" Рахман отходил от зеленой будки и сталкивался лицом к лицу с Адилем и Наргиз. Они хмуро смотрели на него и молчали. Их острые взгляды, как иглы, вонзались в сердце Рахмана. На душе становилось беспокойно и тревожно. Но в ушах продолжал звучать голос Дилефруз: "Налить еще?"
      Прошло два месяца. Первое время Рахмана мучили сомнения, он как бы находился между двух огней. Но скоро всем колебаниям пришел конец: Рахман прогнал из сердца образ Наргиз.
      Дилефруз стала для Рахмана Дилефруз-ханум. Каждый раз, перед поездкой или вернувшись из рейса, он шел к зеленой будке и часами болтал с Дилефруз, перекидываясь двусмысленными словечками. Дилефруз, догадавшись о намерениях Рахмана, давала волю своему кокетству, из всех сил стараясь понравиться. Время от времени она заливалась громким смехом, который можно было услышать на другом конце вокзала.
      Продавщице нравилась профессия Рахмана. Она слышала: проводники привозят из Москвы какие-то вещи. От сослуживцев Рахмана ей стало известно, что он холост.
      От первого брака у Дилефруз детей не было. По ее словам, врачи винили в этом мужа. Она рассказала Рахману, что вышла замуж по настоянию матери, мужа не любила, поэтому особенно не горевала, получив с фронта известие о его гибели.
      Дилефруз утаила от Рахмана, что была женой другого девять лет. Этот срок, как и свой возраст, она немного сократила. Для достижения цели она готова была все скрывать, все отрицать.
      НА БЕРЕГУ МОРЯ
      В июне приехала сестра Рахмана. Отмечали сорок дней со дня кончины бабушки. Тетушка Сона, видя, что Адиль дома тоскует, решила взять его с собой в деревню.
      Рано утром Рахман проводил сестру и сына на вокзал.
      Ехать пришлось довольно долго. К вечеру они сошли на маленькой станции и зашагали по песчаной дороге меж фруктовых садов. Ноги вязли в песке.
      - Сними ботинки, сынок. Будет легче, - посоветовала тетка.
      Они разулись и пошли дальше. Сумерки сгущались. Повеяло прохладой. Приземистые деревенские домики, прятавшиеся за деревьями, стояли на большом расстоянии друг от друга. Кругом царила тишина. Домики казались необитаемыми.
      Адиль и раньше приезжал в деревянно с матерью, шагал по этой песчаной дороге. Но тогда он был совсем маленький, и сейчас места казались ему незнакомыми.
      Свежий ветерок развевал курчавые волосы Адиля, играл легким теткиным платком. Концы его то и дело задевали лицо мальчика. Он чувствовал приятный аромат, исходивший от платка, и вспоминал мать.
      Они все шли и шли, а дорога не кончалась.
      - Потерпи, сынок, скоро придем, - подбадривала тетка, - видишь, вон на скале чинара... Там наш дом.
      Когда они подошли к высокой развесистой чинаре, ночь уже распростерла над деревней свои крылья. Взошла луна, и Адиль увидел бескрайную гладь моря, залитую серебряным светом. Ему показалось, что море совсем близко, рядом, стоит прыгнуть - и сразу очутишься в воде.
      Во дворе, окруженном низеньким каменным заборчиком, их встретила маленькая девочка, двоюродная сестра Адиля - Мансура.
      - Адиль? - радостно воскликнула она и кинулась брату на шею.
      Адиль почувствовал, как ног его коснулось что-то мягкое и пушистое. Он испуганно отступил.
      - Прочь, Топлан! На место! - закричала девочка картавя. - Это же мой двоюродный брат... - и толкнула собаку ногой.
      Топлан, виляя белым хвостом, исчез в темноте. С трудом освободившись из цепких объятий Мансу-ры, Адиль спросил:
      - Как живешь, сестренка?
      Мансура затрещала, точно сорока:
      - Мы хорошо, а ты? Вчера с девочками играли в прятки. Я спряталась за дерево, и меня укусила пчела. Прямо в нос. Он так опух! На грушу стал похож. Я стеснялась во двор выходить. И сейчас еще опухоль не прошла. Вот потрогай...
      Адиль попробовал нащупать в темноте нос Мансуры.
      - Сильно не дави, больно... - Мансура взяла руку брата и поднесла к носу.
      - Ого, распух! И не ухватишься.
      Тетушка Сона позвала ребят в дом. Переступив порог, Адиль зажмурился от яркого света. Действительно, укус пчелы сильно обезобразил лицо Мансуры. Распухший нос отливал лиловым цветом.
      Адилю понравилось простое убранство дома. Пол был устлан старенькими паласами, стены аккуратно побелены. В углу маленький столик, на нем - стопки книг, тетради, чернильница, ручки, карандаши. Над, столом расписание, разрисованное по краям пестрыми цветами, и календарь. Посреди комнаты круглый стол, покрытый зеленой скатертью, два новеньких стула, недавно купленные. Слева у двери - кованный сундук, на нем - постелыные принадлежности: тюфяки, одеяла, подушки.
      Адиль с любопытством разглядывал комнату. Подошла Мансура.
      - Ну, как, нравится тебе у нас? - и, не дождавшись ответа, быстро-быстро затараторила:
      - Мама, может, Адиль проголодался? Я сварила яйца. Половинку съела, а другая осталась. Пусть Адиль поужинает. Если мало, я еще сварю. А ты сама будешь, мамочка?
      - Помолчи, болтушка! - мать нахмурилась. - Я все сама приготовлю.
      Мансура умолкла, но не надолго. Через минуту она опять трещала, как кузнечик.
      - Мамочка, зарежь для Адиля ту желтую курицу. Ну что тебе стоит? Зарежь желтушку. Мы так давно не видели Адиля! Мама, а мамочка! Так зарежешь? Пойти, поймать ее?
      Казалось, девочка может говорить до бесконечности.
      Мансуре недавно исполнилось восемь лет. Это была худенькая девочка, круглолицая, большеглазая, с тоненькими косичками, похожими на крысиные хвостики. Выгоревшая на солнце мальчиковая майка было порвана в нескольких местах, из чего Адиль заключил, что сестра большая шалунья.
      После ужина Мансура сказала:
      - Отдаю тебе свою кроватку, сама лягу на полу.
      Адиль попытался возразить, но молодая хозяйка настаивала:
      - Нет, нет, все будет, как я сказала. Спи на моей кровати.
      Стоило девочке лечь, как она тотчас заснула мертвым сном. Адиль подумал, что сестра не проснется и к полудню следующего дня. Но он ошибся, уже на рассвете комната огласилась щебетаньем Мансуры.
      - Адиль, проснись! Сейчас мама будет резать желтую курицу. Вставай, посмотрим, есть ли у нее в животе яйцо?
      Адилю очень хотелось спать, но он пересилил себя и сел в кровати, облокотившись на подушку.
      Из окна открывался чудесный вид на море. Только что взошло солнце. Бескрайний водяной простор сверкал, как огромное зеркало. Песчаный берег, казалось, был выложен серебряной бумагой. Белогривые волны, напоминающие издали чаек, в исступлении рвались вперед. Адилю даже показалось, что еще немного, и они затопят огород под окном, в котором зрели арбузы, дыни, помидоры, ворвутся в дом. На горизонте вытянулась цепочкой стая перелетных птиц.
      В комнату с криком вбежала Мансура.
      - Посмотрите на этого лентяя! Адиль! Я ушла, оставила тебя в покое, думала, оденешься, а ты спишь, не хочешь вставать. Неужели не догадываешься, что сестра скучает по тебе? Ну, вставай, вставай, пойдем завтракать. А потом я тебе покажу столько интересного!
      Мансура потянула Адиля за ногу.
      - Ну, ты слезешь?
      Во дворе под деревом была разостлана небольшая скатерть. На цветном подносе стояли стаканы, сахарница, лежали сыр и хлеб. Тут же пыхтел маленький самоварчик.
      Мансура подскочила к подносу, схватила два куска сахару, один, как пилюлю, кинула себе в рот, а другой протянула брату.
      - Спасибо, не хочу, - отказался Адиль.
      - Бери, брат, бери.
      - Придет тетя, тогда...
      Адиль не успел договорить. Кусок сахара, пущенный меткой рукой Мансуры, угодил ему прямо в рот.
      Девочка захохотала так громко, что Топлан, дремавший под деревом, испуганно вскочил.
      После утреннего завтрака Мансура повела брата гулять. Адиль, увидев в руке сестры кусок хлеба, удивился:
      - Ты ведь только что завтракала, неужели не наелась?
      - Наелась. Это не для себя...
      - Для кого же?
      - Не скажу, - Мансура лукаво улыбнулась. - Сейчас сам узнаешь.
      Они то пускались наперегонки, через кусты, не разбирая дороги, то замедляли шаг, останавливались у каждого дерева, срывая пестрые цветы. От росы оба промокли до пояса.
      Мансура резвилась и без конца напевала:
      Ласточки поют,
      Хлебушек клюют...
      Наконец, они подошли к ветхому домику, стоящему на отшибе.
      - Тише! - сказала Мансура, приложив палец к губам, и осторожно двинулась к полуразрушенному флигелю.
      Адиль ничего не понял, но был вынужден повиноваться. У большого куста Мансура присела, обернулась, снова сделала брату знак молчать и, переждав несколько минут, на цыпочках пошла вперед.
      Адиль недоумевал. "Куда она крадется? Ступает так, словно боится помять траву".
      Мальчик замер на месте, боясь шевельнуться, прислушиваясь к стуку своего сердца.
      Мансура была уже у самого флигеля, и вдруг с террасы вспорхнула ласточка, сделала несколько кругов над головой девочки и села на электрический провод,
      Адиль, вытянув шею, с любопытством наблюдал за действиями сестры.
      "Наверно, хочет поймать..." - мелькнуло у него в голове.
      Однако Мансура не обратила внимания на птицу. Ласточка продолжала сидеть на проводе, и, казалось, совсем не боялась.
      "Видимо, это она нарочно, - строил догадки Адиль. - Подкрадется ближе и схватит".
      Но Мансура не делала никаких попыток "схватить" ласточку. Адиль уже собрался двинуться на помощь сестре, однако не успел: Мансура, пригибаясь к земле, бежала назад.
      - Зачем ты вернулась?
      Ответ был весьма неожиданный:
      - Как зачем? Неужели ты не понял, для кого я приносила хлеб?
      Адиль растерянно заморгал глазами.
      Две-три недели назад, играя с девочками в прятки, Мансура забежала на террасу заброшенного флигеля и наткнулась на гнездо ласточки. Оно было слеплено из мягких трав и покрыто тонкой корочкой земли. В гнезде лежали четыре маленьких, величиной с лесной орешек, яйца. Почуяв опасность, ласточка-мать выпорхнула из гнезда и села на электрический провод, ожидая, когда девочка уйдет.
      С того дня Мансура каждое утро наведывалась к флигелю, проверяла, не вылупились ли птенцы. Для нее был настоящий праздник, когда она, наконец, увидела в гнезде четыре тоненьких голых шейки.
      Мансура ежедневно приходила к флигелю и крошила в гнездо хлеб. Ласточка-мать, увидев, что девочка не причиняет ее семейству зла, почти перестала бояться.
      - Теперь понял, зачем я взяла хлеб? - закончила рассказ Мансура.
      Адиль ничего не ответил, только как-то по-особенному глянул на сестру, словно увидел ее впервые.
      Через минуту Мансура уже бежала вприпрыжку к морю, хлопая в ладоши и весело напевая:
      Ласточки поют,
      Хлебушек клюют...
      На берегу Мансура стащила с себя майку, бросилась на песок и начала кататься с боку на бок.
      - Адиль, раздевайся! Чего стоишь?
      Девочка вскочила с места и бросилась в воду. Видя, что брат медлит, она повернула назад, подплыла к берегу и начала плескать в Адиля водой.
      До самого полудня Адиль и Мансура не уходили с моря, купались, жарились на песке и снова купались. Если бы тетушка Сона не позвала их обедать, они плескались бы до самого вечера, забыв о еде.
      Ночью дети спали как убитые.
      Прошло недели две. Однажды утром Адиля опять разбудил голос Мансуры. На этот раз девочка не смеялась, не радовалась, а горько плакала: кто-то разорил ласточкино гнездо. Мансура всхлипывала и причитала:
      - Мои бедные ласточки, мои бедные птички...
      Адиль вспомнил мать. Защемило сердце. По щеке покатилась слеза.
      Вернувшись в Баку, Адиль долго скучал по своей сестренке Мансуре.
      ХАЧМАССКИЕ ЯБЛОКИ
      На город опустилась ночь. Уличные фонари не зажигались. Окна домов, заклеенные бумажными полосками, были плотно завешаны изнутри. Мужчины на вокзале, чтобы, не нарушать светомаскировки, прикуривала друг у друга, избегая зажигать спички, пряча папиросу в кулак.
      Зеленую будку Дилефруз нельзя было различить уже в пяти шагах. Обычно с наступлением темноты продавщица снимала халат, запирала будку и шла домой. Но сегодня она не торопилась, ждала прихода "московского".
      Дилефруз села на табуретку, подперла рукой подбородок и задумалась. До прибытия поезда оставались считанные минуты.
      Вдали раздался пронзительный гудок. Сердце Дилефруз учащенно забилось. В конце высокой платформы зажегся зеленый светофор. Еще через минуту послышалось пыхтение паровоза, скрежет и стук колес. На рельсы упала слабая полоска света.
      Когда поезд остановился, Дилефруз в нетерпении вскочила и начала высматривать Рахмана в толпе пассажиров.
      - Добрый вечер, Дилефруз-ханум, - услышала вдруг продавщица.
      У прилавка, с корзиной в руках, стоял Рахман. Он появился с той стороны, откуда Дилефруз его вовсе не ожидала.
      - Здравствуй, здравствуй, - улыбнулась Дилефруз, поправила волосы и, смущенно потупив взор, начала перебирать мелочь на блюдечке. - Наконец-то появился! Я уже думала, ты стал невидимкой. Совсем не показываешься... - И многозначительно посмотрела на своего поклонника.
      Сегодня Рахман выглядел как-то по-особенному: щеки были гладко выбриты, усы аккуратно подстрижены. Новая куртка из синего сатина прикрывала толстый живот. Фуражка была надета немного набекрень. Казалось, он помолодел лет на десять.
      Дилефруз тоже сильно изменилась за последнее время: расцвела, похорошела. И с покупателями она теперь обращалась совсем иначе: не шутила, не улыбалась, не предлагала, игриво поводя глазами, выпить "с двойным сиропом". Разумеется, это отрицательно оказывалось на дневной выручке, зато Рахман ликовал: "Какая скромная, порядочная женщина!".
      - Вот, Дилефруз-ханум. - Рахман поставил на прилавок корзинку. Хачмасские яблоки... Специально для тебя.
      Дилефруз изобразила на лице смущение, прикусила нижнюю губу, склонила голову набок.
      - Ну зачем? К чему такое беспокойство? - она не спеша протянула руку и приняла корзину. - Спасибо за подарок.
      Вокзал опустел.
      - Чего ты стоишь? Проходи в будку, посиди, - предложила женщина.
      Рахман вошел. Дилефруз закрыла окно, опустила черные шторы.
      Болтали они довольно долго. Наконец, вышли, заперли будку и начали спускаться вниз по ступенькам вокзала. Рахман переложил корзинку в левую руку, а правую взял Дилефруз за голый мясистый локоть. Женщина не протестовала, напротив, она теснее прижалась к Рахману плечом. Тихо беседуя, они шли по темным улицам города.
      Прохожих становилось все меньше и меньше. Изредка тьму пронзали огни автомобильных фар, напоминающие издали волчьи глаза. Из-под трамвайных дуг порой вырывались снопы зеленоватых искр. На мгновенье улица, озарялась ярким светом, затем опять наступала непроглядная тьма. По небу шарили лучи прожекторов. Они то скрещивались, то снова разбегались в разные стороны. Слышался мерный рокот летящего самолета.
      Дилефруз жила в крепости*. Рахман несколько раз провожал продавщицу с работы, но побывать у нее в гостях ему пока не удалось. Она прекрасно понимала его намерения и не пускала дальше порога.
      ______________ * Старинный район Баку, расположенный внутри города и обнесенный крепостной стеной.
      Видя, что большая часть пути пройдена, Рахман замедлил шаг:
      - Что ж, Дилефруз-ханум, раз от Аллаха не секрет, зачем от людей скрывать? Все будет хорошо, вот увидишь. Дом у нас неплохой. Правда, порядка в нем недостает, но ты придешь - все наладится.
      Дилефруз от радости чувствовала себя на седьмом небе, однако вида старалась не подавать.
      - Клянусь твоей жизнью, - продолжал Рахман, - мой сын Адиль - славный, послушный мальчик. Он не причинит тебе беспокойства. Как-то на днях говорит мне: "Папа, кого бы ты в дом ни привел, буду любить, как родную мать".
      Дилефруз глубоко вздохнула и повернулась лицом к Рахману. Глаза ее светились радостью.
      - Сколько лет мальчику?
      - Бог даст, к этому Новруз-байраму* исполнится четырнадцать.
      ______________ * Новруз-байрам - праздник Нового года у мусульман, отмечается 22 марта.
      - Пусть растет большим и здоровым.
      - Спасибо, спасибо! - Рахман помолчал и добавил: - Да и притом, кто посмеет в моем доме сказать тебе наперекор хоть слово? Не посмотрю, что сын...
      Пальцы Рахмана затекли от тяжести корзины, но он не хотел менять руку, боясь расстаться с локтем Дилефруз, Ему не терпелось услышать ответ на свое предложение.
      - Скажи теперь ты что-нибудь, Дилефруз-ханум, а то все я да я. Согласна или нет?
      Дилефруз мечтала ответить на подобный вопрос с тех пор, как поступила работать продавщицей в зеленую будку.
      - Что же мне сказать? - голос Дилефруз дрогнул, - От судьбы не уйдешь. Если это благое дело v нас получится, ты увидишь сам, какая я хозяйка. Будешь у меня как сыр в масле кататься.
      Это была самая счастливая минута в жизни Рахмана.
      - Спасибо, Дилефруз-xанум. Ты согрела мое сердце. Да вознаградит тебя Аллах!
      В узких темных улочках крепости Рахман осмелел еще больше и обнял Дилефруз за талию.
      - Не надо... Стыдно... - Дилефруз хотела вырваться, но Рахман не отпускал.
      Наконец, они остановились у дома Дилефруз. Рахман поставил на землю корзинку с яблоками. Дилефруз прислонилась к воротам и, склонив набок голову, томно глянула на Рахмана. Казалось, ноги ее вот-вот подогнутся и она упадет к нему в объятия. У Рахмана забилось сердце.
      - Дилефруз-хамум, - забормотал он нерешительно. - Сегодня пригласишь меня к себе?
      Женщина кокетливо улыбнулась и покачала головой. Осмелев, Рахман схватил ее за плечи и притянул к себе.
      - Нельзя так мучить человека, Дилефруз-ханум. Согласись... Пойдем к вам, посидим... Мне столько надо тебе сказать! До утра буду говорить - и то всего не выскажу.
      Кажется, хачмазские яблоки смягчили сердце Дилефруз. Она не вырывалась из объятий Рахмата, а наоборот, прижималась к нему все ближе и ближе. Запах ее волос пьянил Рахмана.
      Так пойдем же к тебе, Дилефруз-ханум. - шептал он. - Посидим немного... Пойдем, пойдем...
      - Хорошо, только ночью ты обязательно уйдешь... - голос Дилефруз прозвучал глухо.
      Женщина высвободилась из объятий Рахмана, оправила платье, пригладила волосы.
      - Я пойду первая... А то соседей неудобно. Ты пережди полчаса, потом позвонишь три раза. Я сама выйду и открою калитку.
      - Слушаюсь, душа моя, слушаюсь, жизнь моя. Сделаю, как прикажешь...
      Дилефруз взяла корзинку и исчезла в темноте.
      У Дилефруз была небольшая комната с двумя окнами на улицу. У двери стояла старая никелированная кровать, застланная шелковым покрывалом. Над кроватью коврик: два оленя на фоне живописного пейзажа. Выше - портрет Дилефруз, сделанный несколько лет назад: игривая улыбка, полуобнаженные плечи, глубокий вырез на груди. На шкафу сидела большая, с новорожденного ребенка, спящая кукла.
      В комнате царил беспорядок. Подоконники были завалены грязными тарелками, стаканами, банками из-под простокваши, склянки от лекарств, картофельной и луковой шелухой.
      Дилефруз схватила веник и наскоро подмела пол. Подоконник накрыла газетой. Скатерть вытряхнула во дворе и опять постелила на стол. Сменила в графине воду.
      На туалетном столике в рамке под стеклом стояла фотографии покойного мужа. Дилефруз сунула ее под тюфяк, заново перестелила кровать.
      Она не привыкла так много работать, быстро двигаться. Ее даже пот прошиб.
      Рахман должен был вот-вот прийти. Дилефруз переоделась, привела себя в порядок у зеркала и вышла в галерею. Теперь она готова была встречать гостя...
      Бежали минуты, но Рахман не звонил. Дилефруз не выдержала, открыла окно, выглянула на улицу. Никого! Тогда она выбежала за ворота. Рахмана и там не оказалось.
      "Куда он исчез?" - подумала женщина. Настроение было испорчено.
      Дилефруз вернулась в комнату, взяла из корзины яблоко, но откусить не успела: у ворот трижды позвонили. Казалось, электрический провод от звонка проходил через сердце Дилефруз. Она вся задрожала. Затем подбежала к зеркалу, оглядела себя с головы до ног и бросилась к воротам.
      Рахман вошел во двор, прижимая к груди большой газетный сверток, и, как вор, озираясь по сторонам, на цыпочках двинулся к галерее.
      Дилефруз закрыла дверь на щеколду и пригласила гостя в комнату.
      - Проходи, пожалуйста.
      На пороге Рахман внимательно огляделся, затем протянул хозяйке сверток.
      - Только не сердись на меня, Дилефруз-ханум. Я без твоего разрешения купил бутылку коньяка. Пять
      звездочек. - Рахман подсел к столу. - Клянусь дорогой жизнью, я не из тех, кто обожает выпивку. Купил просто так, чтобы мы не скучали, да беседа была приятней.
      Горлышко бутылки, прорезав бумагу, выглядывало из пакета. Дилефруз выложила на стол хлеб, консервы, колбасу, сыр.
      - Что ж, купил, так купил... Только напрасно, я ведь не пью.
      Через минуту стол был накрыт.
      Рахман снял шапку и повесил на блестящую никелированную шишку кровати. Пиджак набросил на спинку стула. Повертел в руках бутылку.
      - Может, налить все-таки?
      - Что ты, что ты! Не буду. - Дилефруз откусила яблоко. - Ах, какое сладкое!
      - Ешь на здоровье, - Рахман поднял рюмку. - За твое счастье, Дилефруз-ханум - Выпил и чмокнул губами, покачал головой: - Напрасно не пьешь, Дилефруз-ханум. Это настоящий нектар.
      Рюмка коньяку натощак развязала язык Рахману, сделала его болтливым, как попугай.
      - Я; Дилефруз-ханум, - начал он, - не из породы каких-нибудь слабоумных неудачников. Мне еще никогда не приходилось нуждаться в еде или деньгах. Ты ведь знаешь, сейчас война. Людям живется несладко. Мне же, слава Аллаху, жаловаться не на что. Я - обыкновенный проводник, но живу куда лучше многих своих начальников. Да благословит Аллах память того, кто придумал вагонные колеса. Пока они вертятся, я буду как сыр в масле кататься. Если б только не вот эта проклятая штука. Рахман с силой хлопнул себя по выпяченному животу, - стал бы миллионером.
      Рахман вторично наполнил рюмку, выпил и продолжал:
      - Клянусь твоей дорогой жизнью, Дилефруз-ханум, одна только у меня забота: нет в доме женского глаза. Ну, скажи, куда это годится? Прислугу держать не могу. Боюсь соседей. Мало ли что подумают и скажут... А будет в доме законная жена, кто меня упрекнет? Не так ли, душа моя?
      Дйлефруз кивнула головой. Рахман все больше распалялся.
      - Не думай, что я хвастаюсь. Я - дальновидный предусмотрительный человек. Клянусь твоей драгоценной жизнью, не лгу. Да не пойдет мне впрок этот хлеб, который мы едим... Да, да, я очень, дальновидный человек.
      Дилефруз слушала, и маленький, невзрачный мужчина вырастал в ее глазах, превращался в самого умного и сильного человека в мире.
      Рахман поднял бутылку и с мольбой посмотрел на Дйлефруз.
      - Послушай... Может, выпьешь немного?
      Дйлефруз кокетливо поджала губы и опустила ресницы.
      - Ну, ради меня, Дилефруз-ханум.
      Хозяйка улыбнулась:
      - Хорошо, раз ты так просишь, выпью немного... Только ради тебя... Но боюсь, утром просплю и опоздаю на работу.
      Дйлефруз принесла для себя рюмку. Рахман наполнил ее.
      - Опоздаешь на работу? Не бойся. А я на что? Думаешь, у меня нет своих людей? Клянусь твоей драгоценной жизнью, один мой дружок, доктор, может дать тебе больничный лист на целый год. О чем беспокоишься?
      Стоит мне попросить этого друга, он живого человека представит в справке мертвецом.
      Рахман говорил с большим жаром и даже вспотел. Он достал платок, вытер лоб, шею. Затем поднял рюмку.
      - Выпьем, Дилефруз-ханум, за наше будущее! За наше общее счастье.
      - Будь здоров.
      - Будь здорова, душа моя.
      Чокнулись. Выпили. Дйлефруз сморщилась. Рахман быстро отрезал кусочек яблока и протянул ей.
      Воспользовавшись паузой, Дйлефруз встала из-за стола, подошла к окну и открыла крышку старого патефона.
      - А как ты относишься к музыке?
      - К. музыке, говоришь? Очень люблю наши старинные песни. И еще мне нравится мугамат*.
      ______________ * Мугамат - восточные мелодии (часто импровизации).
      Дилефруз смахнула с пластинки пыль, завела патефон. Комната огласилась песней.
      Из-за черной занавески на окне в комнату врывался свежий ночной ветерок. Абажур медленно раскачивался из стороны в сторону. По стенам плыли причудливые тени.
      Рахман чувствовал себя непринужденно, как дома. Кажется и песня пришлась ему по душе. Расхаживая по комнате, он потряхивал плечами в такт музыке и мурлыкал себе под нос.
      Вино - это только причина. Чтоб с нею часочек побыть.
      Рахман подошел к окну, раскинул в стороны рута, потянулся.
      - Дилефруз-ханум.
      Женщина подумала, что Рахман хочет обнять ее и отпрянула назад.
      - Рахман!...
      Она посмотрела на него осоловелыми глазами и как-то странно засмеялась.
      В один миг хмелъ вылетел из roловы Рахмана. Он сел на край кровати.
      - Дилефруз-ханум, подойди.
      - Не-е-т... - Но глаза ее хитро смеялись.
      Рахман встал, схватил женщину за талию и притянул к себе...
      Под тюфяком что-то хрустнуло. Это была фотография покойного мужа Дилефруз.
      В ДОМЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ МАЧЕХА
      Дилефруз переехала к Рахману. Приходилось торопиться: женщина была беременна.
      В первое время мачеха обращалась с Адилем ласково, готовила ему вкусные блюда, стирала его рубашки - словом, ухаживала, как за родным сыном. В доме то и дело слышалось: "Адиль-джан, ты устал? Я постелю ляг, отдохни", "Обед стынет, поешь, Адиль-джан", "Не задерживайся в школе. Адиль-джан. Я волнуюсь..."
      С самого начала Адиль уловил в отношении мачехи к себе какую-то фальшь, неискренность. Он видел в ней чужую женщину, стремящуюся сыграть роль его матери - Наргиз.
      Рахман все понимал и, как мог, старался отвлечь сына от этих мыслей. Он часто вмешивался в разговор Дилефруз с Адилем, пытаясь придать беседе искренность и задушевность.
      После школы Адиль уходил куда-нибудь с товарищами и возвращался домой только к вечеру, вынуждаемый голодом. Плов с шафраном, мастерски приготовленный Дилефруз, жирный бозбаш, пельмени с чесноком и уксусом потеряли для него первоначальную прелесть. За столом он чувствовал себя неловко, как в гостях.
      "Эх, была бы жива мама! - часто думал Адиль. - С ней хоть до конца жизни ел бы черствый хлеб!"
      Все в этом доме стало казаться мальчику чужим. Но, боясь обидеть отца, он не говорил ему ни слова, ничем не выражал своего недовольства.
      Еще в тот день, когда Дилефруз впервые появилась в доме с красной черепичной крышей, Рахман сказал сыну:
      - Очень прошу тебя, Адиль. Ради меня. Слушайся Дилефруз-ханум. Не груби ей. Как говорится, попала вода в стакан - стала питьевой. Без женщины наш дом пропадет.
      Мачеха с самого начала не понравилась Адилю. Мальчик смотрел, как она непринужденно, по-хозяйски расхаживает по дому, слушал ее грубый голос, и у него начинало щемить сердце.
      Адиль не верил этой женщине. Какое-то внутреннее чувство подсказывало мальчику, что пройдет немного времени, Дилефруз обоснуется на новом месте, заберет весь дом в свои руки, и для него наступят черные дни. Он старался заставить себя думать иначе.
      "Про мачех всегда говорят плохо. В человеке легко ошибиться. Возможно, у Дилефруз-ханум доброе сердце. Что бы там ни было, ради отца я должен ладить с этой женщиной".
      Расставшись с зеленой будкой, Дилефруз стала настоящей домашней барынькой. Она неделями не показывалась на улицу, с утра до вечера прибирала комнаты, галерею, переставляла мебель - словом, все делала по своему вкусу. Адиль с грустью наблюдал, как в доме меняется порядок, установленный покойной матерью. Он пытался возражать, но это ни к чему не привело.
      "Так красивей, Адиль-джан. Комната более нарядная - говорила мачеха. Да и зачем ты вмешиваешься, детка? В домашних делах женщины лучше разбираются".
      В каждом деле Рахман искал выгоду, наживу. Женитьба не переделала его. Вскоре после свадьбы он продал комнату Дилефруз в крепости.
      Сначала жена не соглашалась: "Комната досталась нам с сестрой по наследству от отца. Если мы продадим ее, половину выручки придется отослать сестре, а то обидится".
      Дилефруз хитрила. Просто она хотела прочнее обосноваться на новом месте.
      На деньги от реализации "наследства" Дилефруз купила демисезонное пальто, замшевые туфли и несколько шелковых платьев. Две тысячи она припрятала, заявив: "Хоть это пошлю сестре".
      Рахман тоже не терялся: купил себе новую каракулевую шайку, добился у Дилефруз разрешения заказать Адилю темно-синий костюм. "Парень-то совсем взрослый, в седьмом классе учится. Чтоб не стыдился товарищей..." объяснил он жене. А сына обманул:
      - Это я на свою зарплату... Носи, сынок, на здоровье.
      Жену тоже попросил не говорить мальчику, на чьи деньги приобретен костюм.
      Доброты мачехи хватило ненадолго. Родился Мамед. Дилефруз постепенно выходила из роли Наргиз и показывала свое подлинное лицо. Сначала от имени Адиля было отнято ласкательное "джан". Затем...
      Затем... Летели дни, Дилефруз становилась все злее и сварливее. От ее зычного голоса дрожали стекла галереи. Она скандалила и с Адилем и с Рахманом. Во время первой же ссоры мальчик узнал, что его темно-синий костюм был куплен на деньги Дилефруз.
      - Он тебе боком выйдет; мой костюм! - кричала мачеха. - И это благодарность за добро, которое я делаю! Купила твоему отцу шапку, справила тебе костюм, а ты на каждом шагу перечишь мне!
      После этой ссоры Адиль ни разу не надел костюма.
      Дилефруз стала полновластной хозяйкой в доме с красной черепичной крышей. Рахман был обязан отчитываться перед женой за каждый свой шаг. Если он задерживался где-нибудь, дома учинялся допрос: "Где был?", "У кого?", "Что делал?" Дилефруз ничего не стоило накричать на мужа и даже оскорбить.
      Первое время Рахман все сносил молча, терпел. Но скандалы повторялись чаще и чаще. Даже соседи стали жаловаться. Рахман нервничал, злился. Он видел, что и Адиль сильно переживает. Но чем он мог утешить сына? Какими словами? Мальчик все понимал и чувствовал, что в этом доме ему житья не будет.
      Скоро Рахман расстратил все, что Дилефруз накопила, работая в зеленой будке на вокзале. Каракулевая шапка, купленная на деньги жены, стала поводом для каждодневных попреков. Темно-синий костюм Адиля Дилефруз пересыпала нафталином и спрятала в сундук.
      - Вырастет Мамед, ему пригодится, - заявила она во всеуслышание.
      Дилефруз сделалась не только сварливой, но и требовательной.
      - Другие мужья вон как зарабатывают... Позавидовать можно. А ты что привозишь из Москвы? Стаканы?! Блюдца? Яйца? Чего боишься? Привез бы метров пять шелку или какую-нибудь дорогую вещь, Продали бы в Баку... Или тебе не нужны деньги?
      Хоть Рахман и боялся попасть в эту неприятную историю, но с того дня он начал выполнять поручения жены, привозил из Москвы только дорогие вещи.
      От Адиля все эти коммерческие махинации держались в тайне.
      Отец говорил:
      - Мальчишка. Еще проговорится где-нибудь. Попадем в беду. Все, что привозилось из Москвы, прятали в подвале. С перекупщиками, которые часто наведывались в дом с красной черепичной крышей, Рахман в присутствии сына не разговаривал.
      Большой заработок Рахмана, ценные московские подарки не сделали Дилефруз добрее. Скоро она начала жаловаться на тяжесть домашней работы.
      - У других жены ничего не делают, не стирают, не чистят картошку, не моют пол, берегут маникюр. А я, несчастная, с утра до вечера маюсь по дому. Все сама и сама. Правду говорят: только мул может понять, что такое тяжелая ноша. А ты - бессердечный! Хоть бы раз предложил: "Давай наймем домработницу. Легче тебе станет". Вначале святым прикинулся. Хвастался: я то, я - се... Ну, и дура, поверила, решила: "Вот она счастливая жизнь!" Кто знал, что так получится? Как говорят, бежала на запах шашлыка, а оказалось, это осла клеймят.
      Дилефруз залилась слезами.
      - Клянусь своей дорогой жизнью, вчера взвешивалась... И сколько, ты думаешь, я вешу? Всего навсего девяносто восемь килограммов. Похудела ровно на два триста... Какой ужас!
      - Просто ты взвесилась на голодный желудок, - старался утешить жену Рахман.
      - Конечно, на голодный... Будешь тут сытой. Столько работы, что аппетит пропадает. Ем в сто раз меньше чем твой сын Адиль. И за что я так мучаюсь?
      Спустя три дня после этого разговора Рахман привел в дом старушку. Две недели терпела бедная женщина с покладистым характером придирки Дилефруз, но в конце концов не выдержала и ушла, не спросив даже причитающихся ей денег.
      - Тоже мне, привел работницу! - напустилась на мужа Дилефруз. - Не мог найти расторопную женщину. И где только откопал такую рухлядь?! Божий одуванчик. Слава Аллаху, сама убралась. А то умерла бы завтра - хорони, раскошеливайся!
      Через месяц Рахман привел вторую домработницу. Ее прогнала сама Дилефруз.
      - Нога у нее невезучая, - объяснила она мужу. - Неделю живет у нас, и каждую ночь я вижу дурные сны.
      Третью домработницу Дилефруз нашла слишком молодой.
      - Мужчинам доверять нельзя, - говорила она приятельницам. - Как я их оставлю вдвоем, когда мне понадобится уйти? - и приказала мужу рассчитать девушку.
      Рахман хотел протестовать, но не посмел.
      С появлением младенца в доме не стало спокойнее. Возвращение Дилефруз из роддома было отмечено грандиозным скандалом. Супруги заспорили, как назвать мальчика.
      У Рахмана была давняя мечта дать сыну имя Азиз в честь покойного отца. Но жена вынашивала иные планы. Она заявила, что умрет, но назовет младенца Мамедом.
      - Что ж, по-твоему, выходит, мой отец был хуже твоего? Мир-Мамед* прямой потомок пророка. Так почему же я не могу дать ребенку имя деда? Подумаешь, Азиз! Для тебя он может и Азиз**, а мне что? Пусть хоть небо упадет на землю - все равно назову Мамедом! Понятно?
      ______________ * Приставка "Мир" у собственного имени согласно религиозному поверью указывает якобы на дальнее родство с пророком Мухаммедом. ** Азиз - буквально, дорогой.
      Рахман тоже заупрямился, не желая упускать возможность воплотить в действительность давнюю страстную мечту. Некоторое время отец называл ребенка Азизом, а мать - Мамедом.
      Наконец, после долгих препирательств Рахман предложил компромиссный выход:
      - Вот что, жена, раз такой спор, давай сделаем, чтоб и волки были сыты и овцы целы. Назовем мальчика Азиз-Мамедом. И твой отец будет помянут и мой.
      - Что, что? - Дилефруз вскочила со стула, славно ужаленная; лицо ее перекосилось, глаза налились кровью. - Ах ты, бессовестный! Ставишь своего отца над моим? Суешь его имя на первое место?! Азиз-Мамед?! Хоть бы сказал Мамед-Азиз... Еще куда ни шло. Мальчика звать Мамед - и точка! На что мне имя какого-то сапожника Азиза?
      - Клянусь Аллахом, жена, мой отец никогда не был сапожником.
      - Ты сам говорил. А тот кто отрицает свое происхождение - подлец.
      - Это я в автобиографии так написал. Неужели веришь? Да и при чем здесь происхождение? Ты уже не первый раз попрекаешь меня моим отцом. У покойного была чудесная профессия. Он жил, как султан. Торговал мануфактурой! А ты говоришь: сапожник! Дилефруз-ханум, клянусь сыном Аз... - Рахман осекся, увидев, как свирепо сверкнули глаза жены: - Клянусь жизнью моего дорогого сына, ты в политике, только не сердись на меня, ничего не смыслишь, абсолютно. Думаешь, в автобиографии следует рассказывать все, как было на самом деле? Что ты? Если так, то я должен писать, что, мой отец, торговец, был арестован и умер в тюрьме. По-твоему, надо писать правду? Вот видишь, ты плохо разбираешься в политике. А что сделал я? Я написал: "Мой отец Азиз один из первых основателей колхозного строя. Негодяи кулаки решили отомстить передовому человеку, убили его ночью, а труп бросили в колодец". Вот так. И никто в этом не сомневается. Понятно? Извини, жена, но ты немного наивна. Персы говорят: "Хар сохан джаи, хар ногтэ магами дарэд". Это значит: каждому слову свое место, точке - свое. А поэтому, жена, слушайся меня иногда.
      Дилефруз взорвалась, как бомба.
      - Во-первых, запомни: меня зовут не "жена", а Дилефруз-ханум. Впредь потрудись обращаться ко мне именно так. Во-вторых, как бы я ни была слаба в политике, все равно разбираюсь в ней лучше, чем ты. Что же касается твоего папаши-купца... Зубы мне не заговаривай. Купец еще хуже сапожника! Если даже разрушится не только этот дом, но и весь мир-все равно ребенка назову Мамедом.
      Первое крупное сражение между супругами закончилось полным поражением Рахмана.
      В порыве материнской нежности Дилефруз называла сына то Мамедом, то Маммишем, то Мамулей.
      Рахман, скрепя сердце, все терпел. Но когда жена стала называть сына Мишуткой, он не выдержал:
      - Послушай, милая, люди нас на смех поднимут. Зови ребенка его настоящим именем. Что значит Мишутка? Ведь так кличут соседского пса.
      - Тебе-то что? Ребенок - мой. Сама знаю. Как хочу, так и зову, Дилефруз сердито топнула ногой.
      Рахман, видя, что жену не переспорить, злился и ворчал.
      - Что ж ладно, ничего... Пусть это будет благодарностью за все, что я тебе сделал! Только раз уж ты дала сыну имя своего покойного отца, потомка пророка, советую и называть ребенка подобающим образом, Мир-Мишуткой. Душа Мир-Мамеда возрадуется.
      Бежали дни, недели... Месяцы складывались в годы. Мамед подрос, начал болтать, бегать по комнатам. Все звонче и звонче звучал его голос в доме с красной черепичной крышей. И все чаще и чаще вспыхивали семейные скандалы.
      Отношения между Адилем и мачехой обострялись. Рахман день и ночь ломал голову: "Что делать?" Он пытался оградить сына единственную память о Наргиз - от неприятностей, вернуть ему беззаботную, счастливую жизнь, но Рахман только вздыхал: "Верно говорят, вверх не плюнешь - усы мешают, а вниз - борода. С тех пор как эта проклятая Дилефруз пришла в дом, мальчику житья не стало".
      В первое время Адиль старался не обращать внимания на колкости мачехи, брань. Он почти все время молчал, не понимая причин домашних ссор. Порой даже, не желая обижать отца, ему приходилось просить у мачехи прощение, хотя он не чувствовал за собой вины. Рахман переживал за сына, но помочь ничем не мог, так как побаивался Дилефруз. Он только тяжело вздыхал, да ворочался по ночам в постели с боку на бок.
      Адиль кончал десятилетку. Это был уже совсем взрослый парень. Близились выпускные экзамены. Заниматься приходилось день и ночь. Чтобы не слышать голоса Дилефруз, он плотно закрывал двери своей комнаты и не показывался на глаза домашним часами. Однако Дилефруз часто наведывалась к нему, приводила "поиграться" Мамеда. Казалось, она нарочно мешает Адилю. Иногда, не видя иного выхода, юноша брал под мышку книги, тетради и шел заниматься к учителю Салеху или в читальню, а то и просто куда-нибудь в парк.
      Рахман был бессилен помочь сыну.
      Адиль сам нашел решение: через несколько месяцев он уйдет из этого дома! В светлых просторных комнатах университетского общежития он не будет слышать крики Дилефруз, ее оскорбительные попреки. Там у него появятся товарищи-студенты, с которыми можно побеседовать, там будут звучать их смех, песни. Он никогда не переступит порог своего дома. Если же ему захочется увидеть отца, он придет к нему на вокзал.
      Адиль привял это решение еще в прошлом году, когда учился в девятом классе. Часто, возвращаясь из школы, он специально проходил мимо общежития университета. Как он завидовал этим веселым, жизнерадостным парням!
      КАРНАВАЛЬНАЯ НОЧЬ
      Была среда. Вечерело. Легкие облачка на горизонте горели ярко-красным багрянцем, подожженные лучами заходящего солнца. Небо над Баку, ясное, безмятежное, походило на бескрайную гладь океана, уснувшего после только что пронесшейся бури. Было жарко. Порой с Каспия налетал свежий ветерок, принося с собой приятный запах моря.
      Адиль прогуливался по тенистым аллеям набережной. Навстречу, весело смеясь и оживленно болтая, шли группы юношей и девушек. Адиль постоял у каменного барьера, наблюдая за усилиями четверки молодых гребцов, потом прошел к танцплощадке, где играл духовой оркестр. Он с наслаждением вдыхал в себя свежий морской воздух. На душе становилось легко и спокойно.
      Окончив среднюю школу с золотой медалью, Адиль подал документы в Бакинский университет на юридический факультет. Еще две-три недели - и он студент! Будет слушать лекции известных профессоров, заведет новых друзей среди однокурсников.
      Рахман тоже был по-своему рад поступлению сына на юридический факультет. Он даже поделился своими мыслями с Дилефруз.
      - Это хорошая профессия. Нет худа без добра. Завтра, не приведи Аллах, что-нибудь случится, вот нам сын и поможет, не даст в обиду.
      В городе зажглись огни, а Адиль все еще гулял по набережной, думая об университете. Наконец, он расстался с морем и принялся бродить по улицам, читая афиши и рекламы, расклеенные на стенах. Его внимание привлекла большая яркая афиша на деревянном заборе, окружающем постройку. Пестрыми буквами было выведено: "Сегодня карнавал молодежи". С афиши на Адиля смотрел улыбающийся парень в черной маске, красном клоунском колпаке.
      "Карнавал молодежи! Может, пойти? - подумал Адиль. - Жаль, со мной нет никого из товарищей..."
      Решено. Адиль сел на троллейбус.
      Вот и Дворец культуры. Как тут весело! Музыка, смех, песни, танцы! Можно подумать, вся молодежь города собралась сюда повеселиться после экзаменов.
      Сад Дворца культуры был расцвечен сотнями разных лампочек. Адиль стоял у входа, как зачарованный. Каких только тут не было масок: тигры, медведи, обезьяны. Мимо проносились юноши и девушки в пестрых карнавальных костюмах. У некоторых на глазах были черные полумаски. И у каждого на груди белый квадратный лист бумаги с номером. Скоро должна была начаться занимательная игра в "почту". На мраморной площадке, напоминающей шахматную доску, играл оркестр. Вокруг бассейна в центре сада кружились пары. Площадка со всех сторон была окружена стройными тополями. Вдоль забора, горели большие разноцветные шары. Фонтан, бьющий посреди бассейна, издали походил на развесистую иву, растущую у озера. На аллейке, образованной тополями и забором, в плетенных креслах сидели юноши и девушки, пили лимонад, пиво, лакомились мороженым. У тира тоже собралась большая толпа. Каждый выстрел, удачный или неудачный, сопровождался взрывом смеха.
      Над головами танцующих висели пестрые бумажные ленты и множество маленьких, величиной с вишенку, электрических лампочек. Запрокинешь голову, и кажется это звезды спустились с неба вниз. Словом, подобный карнавал может только присниться мечтательному ребёнку в зимнюю ночь.
      Адиль купил полумаску, надел. Для игры "в почту" взял листок с номером 324 и приколол к карманчику белой рубашки с короткими рукавами. Прошел к бассейну, остановился под тополем. Чувствовал он себя немного одиноко. От фонтана летела водяная пыль. "Чудесное место! - подумал Адиль. - Если бы все лето можно было простоять вот так, облокотившись о дерево, и чтобы бил фонтан".
      Играет оркестр, юноши и девушки танцуют, не зная усталости. Кажется, музыке, веселью, смеху тесно в этом просторном саду. Высокий забор для них не преграда. Они вырываются на волю, разносятся по улицам Баку.
      Сегодня впервые после смерти матери Адиль забыл все на свете. Ему, как и другим участникам карнавала, было весело и радостно. Только как жаль, что он пришел один! Кто знает, может в этой толпе есть и друзья Адиля, но как их найти? Все в масках. Скоро начнут играть "в почту". Адиль, наверное, будет смущаться. Не то бы он тоже, как и другие, подметив номер девушки, которая ему понравилась, писал бы смешные письма. Вся прелесть игры заключается именно в этих письмах! Конечно, на карнавале можно развлечься и без друга... Впрочем, нет. Друг есть друг. Кончается танец, отводишь партнершу, остаешься один. Скучно. Не с кем поделиться, некому рассказать о мимолетном разговоре с девушкой. Будь рядом товарищ, Адиль забыл бы про стеснение, обязательно пригласил на танец какую-нибудь девушку. Разве ему это в диковинку? Мало ли он наступал девушкам на туфли, разучивая танго? Тогда Адиля это не смущало.
      Вдруг оркестр смолк. Танцевальная площадка опустела. На середину вышел белобородый, похожий на Деда-мороза, старик с красным носом, в желтом бархатном халате, просторных шароварах из зеленого атласа в полоску, подпоясанный широким кушаком. В руках он держал железный посох. Дед заговорил, тряся головой, и все сразу поняли, что перед ними вовсе не старик, а молодой подвижной парень.
      - Дорогие гости! - старик взмахнул посохом. - Начинаем игру "в почту". Почтальоном буду я. Не смотрите, что стар, зато ловок. Все письма будут вовремя доставлены адресатам.
      "Почтальон", размахивая посохом, пошел по кругу. Молодые люди разбрелись кто куда. А Адиль все продолжал стоять, прислонившись к тополю.
      Оркестр заиграл танец из "Мешади Ибада". Казалось, "почтальон" только и ждал этого. Он засунул посох за кушак и с юношеской живостью выпрыгнул на середину. Левую руку положил за спину, правую поднял вверх, и, смешно подергиваясь всем телом, пустился в пляс. Юноши и девушки захлопали в ладоши. Раздались подбадривающие возгласы:
      - Пах, пах! Спасибо, старик! Браво!
      - Молодчина! Вот так старик!
      Дружный смех девушек звенел в ушах. "Почтальон" танцуя, двигался по кругу и собирал письма. Наконец видно, устав, он сел на край бассейна и откинулся назад. Вверх взметнулись его руки и ноги. Еще миг, и старик очутился бы в воде. Но в последний момент он успел уцепиться посохом за край бассейна и удержался.
      Хотя это был только трюк, у многих присутствующих замерло сердце.
      - Товарищи! - "почтальон" вскочил на край бассейна и принялся шарить по карманам своих огромных шаровар - Подходите ближе. Раздаю письма!
      Юноши и девушки окружили старика, потрясающего солидной пачкой писем. Вот он взял одно и громко объявил:
      - Двадцать шесть...
      К бассейну протиснулся небольшого роста паренек в маске слона.
      - Это я... Мой номер.
      - Пожалуйста, красавец. Тебе письмо от номера девяносто четыре, "почтальон" протянул юноше сложенный вчетверо блокнотный листок. - Пахнет духами. Можешь не сомневаться, писала девушка.
      Парень взял письмо и исчез в толпе.
      - Так, пойдем дальше... Сто девятнадцать!
      - Я! - раздался тоненький голосок.
      Все обернулись. Вперед вышла худенькая девушка в голубой кофте с расшитым воротничком и черной полумаске. Она остановилась перед почтальоном, потупила глаза.
      - На, милая, получай. Только будь осторожна, красавица. От письма попахивает спиртным.
      Балагуря таким образом, "почтальон" принялся раздавать письма.
      Неожиданно он выкрикнул:
      - Триста двадцать четыре!
      Никто не отозвался. Стоящие впереди завертели головами.
      - Повторяю, триста двадцать четыре!
      Адиль словно очнулся ото сна. Ведь это его номер!
      - Да... Я! - растерянно выкрикнул он и шагнул вперед.
      На Адиля смотрели десятки страшных чудовищ: тигры, медведи, обезьяны, крокодилы. Под масками сверкали веселые, озорные глаза.
      - Получите, застенчивый юноша! Вам письмо от номера сто сорок пять.
      В словах "почтальона" не было ничего смешного, но кто-то из девушек сзади захихикал. Выйдя из круга с бьющимся сердцем, Адиль сначала взглянул на письмо, потом поискал глазами в толпе, надеясь увидеть автора, номер 145, отошел на прежнее место, прислонился к дереву, развернул записку и прочел:
      "Молодой человек, пожалейте тополь, который вы подпираете. Он может сломаться. Если устали, могу предложить свой стул.
      Сочувствующий как вам, так и тополю, номер 145".
      Несомненно, письмо, написанное красным карандашом, было от девушки. Буквы маленькие, ровные, словно бусинки, нанизанные на нить. Но кто эта девушка? Может, знакомая Адиля? "Сочувствующий, как вам, так и тополю, номер 145". Девушку нужно отыскать во что бы то ни стало. Видимо, она решила подшутить над Адилем. Наверное, это очень озорная девушка. Как же ее иначе можно назвать, если она ни с того, ни с сего задевает парня, который спокойно стоит в сторонке и смотрит, как веселится молодежь?
      Адиль отошел от дерева. Оркестр заиграл вальс "На сопках Манчжурии". Вокруг бассейна закружились пары. Девушки в пестрых шелковых платьях походили на порхающих бабочек. Адиль приглядывался к каждой, искал номер 145. Танцующие не обращали на него внимания, скользили взад и вперед по мраморным плитам, кружились в вальсе. Бумажки с номерами мелькали и быстро исчезали.
      "Напрасно я ищу среди девушек - подумал Адиль. - Возможно, письмо написал парень".
      Танец окончился. Он сел на один из стульев рядом с оркестром. Вдруг к нему подошла среднего роста девушка в белом платье, хорошо сложенная. На ее груди был номер 13.
      - Прошу вас уступить! - глаза девушки озорно сверкнули под черной полумаской, а губы раздвинулись в улыбку.
      "Чего она смеется? - подумал Адилъ. - Ведь рядом столько свободных стульев".
      Девушка продолжала стоять перед Адилем, настойчиво ожидая, когда он поднимется.
      Адиль встал.
      - Пожалуйста! - он сказал это вежливо, но в голосе прозвучала обида.
      Девушка все улыбалась.
      Адиль еще дольше разозлился. "Правду говорят, что тринадцать несчастливое число. Неспроста ей достался этот номер. Наверно, вредная!".
      Он отошел в сторонку и стал спиной к девушке. Однако успокоиться не мог. Обернулся. У девушки было нежное беленькое личико, алые, как мак, губы. На щеке маленькая черная родинка. Руки - скрещены на груди, словно ей было холодно. То ли оттого, что Адиль присталъно смотрел на нее, то ли от смущения за свой поступок, девушка ерзала на месте, потряхивая локунами, прикладывала к разгоряченному лицу платок.
      "Просто досадно обидно, что у нее такое красивое лицо, такая симпатичная родинка! - подумал Адиль. - Какое несоответствие между внешностью и характером".
      Казалось, девушка читала мысли Адиля. Улыбка не сходила с ее губ. Юноша еще больше злился: "Ничего подожди, подожди! Сейчас я напишу тебе такое письмо! Узнаешь, как насмехаться".
      Он прошел в аллею, где было меньше народу, достал карандаш, перечеркнул только что полученное письмо и написал на обороте:
      "Поздравляю! Между Вашим номером и характером полное соответствие. 324".
      Адиль сложил записку вчетверо и вывел покрупнее: 13. Осталось найти "почтальона". И вдруг... Что это. Мимо прошла девушка в белом платье, а на груди у нее был номер 145. Адиль остановился. "Так значит, это она написала мне письмо?" И он пошел за незнакомкой, стараясь не потерять ее из виду.
      Кажется, и девушка, проходя мимо, узнала Адиля. Она глянула на него через плечо и тут же исчезла в толпе. "Нет, теперь ты от меня не уйдешь!" усмехнулся Адиль и принялся шарить по карманам в поисках клочка бумага. В кармане оказался только входной карнавальный билет. Адиль долго думал, что ему написать. "Девушка, видимо, тоже из бедовых. Но с "тринадцатым номером" ее сравнить нельзя. Надо придумать хороший ответ. Пусть завяжется переписка".
      И Адиль написал на обороте карнавального билета:
      "Славная девушка! Мы не знакомы, тем не менее на этом карнавале Вы мне самый близкий человек, потому что впервые заставили заговорить мое сердце. Из письма я сделал вывод, что у Вас добрая душа. Я не мастер танцевать, но все-таки приглашаю Вас на танго. Постараюсь не топтать Ваши туфли. 324".
      Адиль перечитал написанное и отнес обе записки "почтальону".
      Вскоре пришло два ответа. Казалось, девушка под номером 13 вложила в записку всю свою злость. Она писала:
      "Сразу видно, Вы - человек неопытный и плохо разбираетесь в людях. Ваша записка меня сильно рассмешила. За место же свое не беспокойтесь. Стул свободен. Сидите на нем хоть до утра. А будете уходить, можете прихватить с собой. 13".
      Во второй записке, выдержанной совсем в другом тоне, давалось согласие на танго. Кроме того, девушка упрекала Адиля за то, что он не принимает участия в общем веселье.
      У Адиля с номерами 145 и 13 завязалась оживленная переписка. Обе девушки писали красным карандашом, на одинаковой блокнотной бумаге. Но как отличались друг от друга их письма! Одно -ласковое, приветливое, другое злое, ироническое. Через некоторое время Адиль прервал переписку с номером 13.
      Бумаги у него не было, и отвечать девушке с номером 145 приходилось на обороте ее же записок. Оркестр, как нарочно, не играл танго. На другие танцы Адиль приглашать не осмеливался. Девушка тоже не танцевала, одиноко стояла у бассейна, видимо, ждала приглашения.
      "Почтальон" продолжал развлекать присутствующих. В перерывах между танцами, он взбирался на край бассейна, раздавал письма, рассказывал смешные истории, сыпал прибаутками.
      Вдруг Адиль совсем рядом увидел девушку с номером 145. Он хотел отойти, но набрался смелости - и остался на месте. Обернулся, еще раз посмотрел на нее. В этот момент потух свет. Вспыхнули мощные прожекторы. Захлопали ракеты. Начался фейерверк. Карнавал подходил к концу. Оркестр заиграл танго.
      Не желая упускать случая, Адиль подошел к девушке:
      - Разрешите... - больше он ничего не мог сказать,
      Девушка молча сделала шаг вперед и отвернулась в сторону. Адиль взял маленькую теплую руку. Потом взглянул в лицо девушки и обомлел: "Что это? Как она похожа на ту, с номером 13. Та же черная родинка на щеке". Он посмотрел на номер: там стояла цифра 13.
      Как это могло случиться? Адиль хорошо помнил: когда он подходил, к девушке, у нее на груди был номер 145.
      Девушка продолжала смотреть куда-то в сторону и улыбалась.
      Адиль не знал, что делать. Совсем недавно они обменивались колкими, насмешливыми письмами, а сейчас мило танцевали. Адилю стало жарко. Он искал выход из создавшегося положения и почти забыл, что танцует.
      И вдруг он наступил девушке на ногу.
      - Простите...
      Адиль посмотрел вниз. На белом ремешке новых босоножек появилось пятно. Он сконфузился.
      - Как нехорошо получилось... Я вам...
      Девушка перебила его:
      - Вы же писали, что постараетесь не топтать мои туфли.
      Адиль удивленно вскинул брови.
      - Я? Вам?
      "Что она говорит? - подумал он. Ведь это я писал номеру 145".
      Они остановились. Девушка осторожно высвободила свою руку из ладони Адиля, достала из-за рукава, схваченного выше локтя резинкой, платок и поднесла к лицу. На землю упало что-то белое. Адиль быстро нагнулся, хотел поднять, да так и замер, не веря своим глазам. Это был карнавальный билет, на котором стояла цифра 145.
      - Что? Номер сто сорок пять! - воскликнул он. Девушка громко рассмеялась.
      Адиль недоуменно смотрел на нее.
      - Какой же из этих номеров ваш?
      - Оба! - улыбнулась девушка, быстро сняла с лица маску и уставилась на Адиля карими озорными глазами.
      Лучи прожекторов скрещивались у них над головами. Взмывали вверх ракеты. Свет и тьма перемешались. Бриллиантовые брызги фонтана падали на землю, играл оркестр. Молодежь танцевала.
      Это была чудесная ночь. "Старик-почтальон", весь вечер развлекавший присутствующих шутками и танцами, оказался школьным товарищем Адиля. Проходя по аллее уже без усов и бороды и увидев своего друга танцующим с девушкой, он весело подмигнул ему.
      Адиль все еще не знал, о чем ему разговаривать с девушкой. Он радовался, волновался, смущался. Смущался потому, что красивую девушку он знал давно.
      Это была Джейран.
      ПОСЛЕ ДОЖДЯ
      Перенесемся, дорогие читатели на два месяца назад.
      Было ласковое весеннее утро.
      Прижимая к груди учебники, Джейран шагала в техникум. Шелковое голубое платье очень ей шло. Девушка смотрела по сторонам. Сегодня ей все казалось особенно красивым. Радостно билось сердце.
      В зеркальной глади моря, залитого солнцем, отражались нефтяные вышки, деревья, стоящие на берегу.
      "Как жаль, что не из каждого окна виден Каспий!" - подумала Джейран. Легкий утренний ветерок играл прядками волос, белой лентой.
      Сколько лет Джейран ходила по этой дороге в школу! Все ей здесь родное и знакомое: улицы, дома, деревья. У Джейран была привычка повторять по дороге уроки. Она представляла себя стоящей у доски и отвечающей на вопросы учителя.
      Джейран не торопилась. До начала занятий оставался еще целый час. И вдруг... Что такое? Из большой свинцовой тучи, наползавшей на город, полил сильный дождь. Джейран решила переждать его и встала под балкон у стены какого-то дома. Сверху ее окликнули.
      Девушка подняла голову: на балконе стоял учитель Салех. Старик выносил на дождь цветы в горшках.
      - Зайди в дом, доченька, промокнешь!
      - Спасибо. Не беспокойтесь. Я побегу.
      Однако учитель настоял, чтобы девушка поднялась.
      До седьмого класса Джейран училась в средней школе. Учитель Салех преподавал у них естествознание. Потом Джейран поступила в художественный техникум, но своего любимого учителя не забывала и время от времени приходила с подружками его навещать.
      Сейчас учитель Салех был уже директором этой школы.
      Джейран вбежала во двор и поднялась по каменным ступеням. На пороге ее встретил учитель Салех в пижаме.
      - Входи, входи. Еще рано. Чайку выпьем. А дождь прекратится, вместе пойдем, нам по дороге.
      В последний раз Джейран была здесь месяц тому назад, когда учитель болел. Из маленькой галереи с бирюзовыми карнизами она прошла в комнату, поздоровалась с женой учителя Шафигой-ханум, села за стол, откинула со лба мокрые волосы.
      Завязалась беседа.
      Шафига-ханум, заметив, что Джейран все время к чему-то прислушивается, сказала:
      - Это соседский парень... Хорошо играет. Джейран сидела как зачарованная. Казалось, тара обрела голос и говорила словами песни:
      Ты коварна, канарейка,
      Песенкой своей согрей-ка,
      В желтых пятнах твоя шейка,
      Почему ж сама пестра?
      Учитель Салех тоже подсел к столу.
      - Почему не пьешь? - он пододвинул к Джейран маленькую вазу с вареньем.
      Девушка заметила, что старик чем-то расстроен.
      - Что с вами, Салех-муэллим*? Что-нибудь случилось?
      ______________ * Муэллим - учитель; употребляется в разговорной речи при обращении к уважаемым людям.
      - Не спрашивай, доченька... - учитель недовольно покачал головой и вздохнул.
      Шафига-ханум выглянула из соседней комнаты, где гладила мужу галстук, и многозначительно пожала плечами, давая понять, что настроение у супруга неважное. Девушка хотела расспросить учителя, но промолчала. "Может, мне об этом нельзя сказать, - подумала она, - семейный секрет?"
      Паузу нарушил бой часов. Пробило половину восьмого.
      Старик положил в стакан сахар, размешал, сделал бутерброд с маслом и начал есть. Джейран молчала. Она любила старого учителя, как родного отца, и ей было неприятно, что он в таком скверном расположении духа.
      Учитель Салех кончил завтракать и встал из-за стола. Чтобы не мешать ему переодеваться, Джейран взяла книгу и прошла через галерею на лестничную площадку, поставила на перила маленькую чернильницу-непроливайку, которую по школьной привычке всегда носила с собой. Классные чернила были бледные, и это ей очень не нравилось. "Почерк портится", - говорила девушка. Когда же писала домашними чернилами, буковки выходили четкие и ровные.
      Дождь прошел. Тучи рассеялись. На небе играла радуга, яркая, пестрая, как павлиний хвост. Дождевые капли на виноградных листьях в соседнем дворе сверкали под лучами солнца, как бриллианты. В галерее, у окна сидел курчавый юноша в сетке с короткими рукавами и играл на таре грустную мелодию. Юноша был увлечен игрой и, ударяя плектроном* по струнам, потряхивал головой в такт. Казалось, это выла не тара, а живое человеческое сердце.
      ______________ * Плектрон - косточка для игры на ударных струнных инструментах.
      "Хорошо играет!" - подумала Джейран, покоренная грустной мелодией. Она забыла обо всем на свете, облокотилась о перила, и смахнула чернильницу в соседний двор.
      Листья виноградного навеса мешали Джейран хорошо рассмотреть лицо парня. Но читатели верно, уже догадались, кто это был?
      Сегодня Адиль впервые после смерти матери достал из черного футляра тару, и, пользуясь отсутствием Дилефруз, играл, играл, играл... Казалось, он изливал в музыке свою душу.
      Услышав звон развившейся чернильницы, Адиль обернулся и увидел девушку, которая растерянно смотрела вниз. Их взгляды встретились.
      - Что вы разбили? - Адиль внимательно разглядывал девушку.
      Джейран покраснела, прикусила нижнюю губу, опустила голову. Локон упал на плечо. Девушка отбросила его назад - и глянула исподлобья на парня.
      - Чернильницу.
      Адиль осторожно положил тару на пол, поднялся, постоял с минуту в раздумье и прошел в комнату. Немного погодя он спустился во двор с чернильницей.
      - Вот возьмите. А то, как писать будете?
      Он встал на цыпочки и протянул через забор чернильницу. Джейран хотела отказаться, но, подумав, что парень обидится, изменила решение: перегнулась через перила и взяла ее.
      Их пальцы встретились.
      - Большое спасибо... - голос Джейран осекся.
      - Не стоит, - тихо и многозначительно ответил Адиль.
      Он еще раз взглянул на девушку, хотел отойти, но Джейран сказала:
      - Я слушала, как вы играете. Вдруг чернильница упала и разбилась.
      Девушка сама не знала, зачем она это говорит.
      - Э, да разве это игра? - улыбнулся Адиль. - Боясь, как бы учитель Салех не услышал их беседу,
      Джейран обернулась, посмотрела на дверь. Взяла с перил книги.
      - Вы очень хорошо играете "Канарейку", - она хотела войти в дом, но в дверях столкнулась с учителем Салехом.
      За спиной раздался голос Адиля:
      - Почаще приходите к соседям, я буду вам играть... Хорошо, что старик ничего не понял. Энергично
      размахивая потрепанным портфелем, он начал спускаться по лестнице.
      - Пошли, Джейран.
      Адиль повторил про себя: "Джейран, Джейран, Джейран..."
      Девушка еще раз взглянула в соседний двор и пошла за учителем. На улице она опять услышала звуки тары. Юноша играл "Канарейку".
      Беседуя, Джейран и учитель Салех дошли до Баксовета и хотели перейти на другую сторону улицы. Вдруг их внимание привлекла необычная картина. У троллейбусной остановки стояла крикливо разряженная женщина в широкополой соломенной шляпе, а рядом по земле катался мальчуган лет трех-четырех, дрыгал ногами и вопил, как резаный.
      Учитель Салех узнал соседей: Дилефруз и ее сына Мамеда.
      - Обрати внимание на этого молодца, - сказал он Джейран. - Он-то и испортил мне утром настроение.
      Заметив, что сын в последнее время стал плохо есть. Дилефруз испугалась и пригласила врача.
      Врач, не обращая внимания на брань Мамеда, внимательно осмотрел его, выслушал, прописал лекарство, посоветовал рано утром выводить на прогулку.
      - Микстура немного горьковата, - сказал он. - Но все же вы давайте ее три раза в день по столовой ложке.
      Слова врача показались Дилефруз подозрительными.
      - Смотри, доктор, - погрозила она пальцем. - Твое лекарство сначала приму я. Этот мальчик - моя единственная радость. И если что случится пеняй на себя. Приду к тебе домой, задам перцу.
      Бутылку с микстурой Мамед разбил в первый же день, а на прогулку идти отказался. С большим трудом матери удалось уговорить его выйти на набережную. Сегодня же они гуляли в Пионерском парке.
      На обратном пути Мамед раскапризничался, швырнул на середину улицы игрушки, конфеты, шоколад, упал на землю и принялся валяться в пыли. Уговоры Дилефруз не возымели действия. Мамед брыкался, ругал мать и голосил:
      - Не пойду! Не пойду! Не пойду!
      Ему понравилась палочка милиционера, который стоял на перекрестке. Мальчик кричал, что не двинется с места, если ему не дадут эту палочку.
      Прохожие оборачивались, смотрели сначала на мальчика, потом на мамашу, разодетую и раскрашенную, как актриса перед выходом на сцену.
      Милиционер недовольно поглядывал на Мамеда.
      Джейран и учитель присоединились к зрителям.
      Наконец, потеряв надежду успокоить сына, Дилефруз подошла к постовому.
      - Послушай, братец милиционер! Если не трудно, дай на пять минут свою палку. Пусть ребенок поиграет. Вон как мальчик убивается. Хочу, говорит, чтоб дядя дал мне палочку. Я объясняю, нельзя! А он знать ничего не желает. Больной мальчик, понимаешь?
      Милиционер нахмурился и строго посмотрел на Дилефруз.
      - Его болезнь - невоспитанность! - он повернулся к женщине спиной и, взмахнув рукой, дал дорогу машине, стоящей на перекрестке.
      Ах, что тут было с Дилефруз! Она вспыхнула, как порох:
      - Невоспитанный твой отец! Эх, ты! Вы послушайте, что он говорит. Я подошла и по-человечески прошу палочку... А он мне что? Невоспитанный! - Она пошла к сыну.
      Учитель Салех и Джейран перешли на другую сторону.
      - Ну? Видела? - старик сердито покачал головой. - Мамаша и сыночек стоят друг друга. Откуда же быть хорошему настроению, если у тебя такие соседи? - Учитель вздохнул и продолжал: - Пять лет я выхаживал розовый куст под окном. Своими руками посадил. Сегодня утром этот сорванец кинул камень и сломал ветку... Словно сердце ранил.
      В голосе учителя было столько печали! Тонкие губы под седыми усами подрагивали. Джейран подумала: "Может, этот розовый куст - память о чем-нибудь, дорогом?"
      Но она не стала выспрашивать ничего. Не обо всем же можно спросить.
      ВЕЧЕРОМ В СРЕДУ
      Было около одиннадцати. Еще не все бакинцы, вышедшие на вечернюю прогулку, разошлись по домам. В воздухе были разлиты тишина и спокойствие. Светила луна. Мерцали звезды. Из открытых окон на улицу падал свет. На крышах высоких домов вспыхивали и гасли огни реклам. Ярко светились витрины магазинов.
      Вязы и ели на широком проспекте, бегущем мимо Дома правительства, придавали городу особую прелесть. Изредка тишину ночи нарушали автомобильные гудки да где-то вдали проносился трамвай.
      Ленинградцу этот британский вечер мог напомнить белую ночь. Все кругом было залито молочным лунным светом.
      Да, бакинские ночи неописуемо чудесны! Помню, еще мальчишкой я часто выходил после заката в галерею, увитую плюшем, и любовался вечерними огнями. Я смотрел, смотрел, и сердце мое наполнялось гордостью: я - бакинец! Это было удивительное, волнующее чувство.
      Прошли годы. Я стал старше, а Баку помолодел, сделался еще прекраснее.
      Вот и сегодня вместе с юношами и девушками, вышедшими из сада Дворца культуры, я любуюсь бакинской ночью. Молодежь расходится по домам, а я еще не знаю, куда пойду. Но все-таки иду. Я слежу за Адилем и Джейран, которые медленно шагают к набережной и тихо, словно боясь вспугнуть тишину ночи, переговариваются. Я ясно их слышу. Не знаю, о чем они говорили до этого, но сейчас Адиль просит Джейран извинить его за письма, которые он писал на карнавале,
      - Откровенно говоря, я не знал... Думал, тринадцатый номер - совсем другая девушка.
      - Что вы, что вы... Это я должна просить у вас прощения. Хотя, надо сказать, вся прелесть игры "в почту" в том-то и заключается, чтобы позабавиться...
      - А где вы взяли второй номер, Джейран?
      Адиль сам не заметил, как назвал девушку по имени.
      По чему-то Джейран это показалось странным. Она быстро обернулась, пристально посмотрела на Адиля, Потом потупилась и тихо ответила:
      - Мы пришли на карнавал вместе с подругой. Ей, достался номер тринадцать. В восемь часов она ушла на вокзал встречать брата, а свой номер отдала мне.
      - И вы решили подшутить надо мной? - улыбнувшись, добавил Адиль.
      - Неужели обиделись?
      Каким приятным голосом это было сказано!
      - Нет, нет, - Адиль восторженно посмотрел на девушку, - я согласен, чтобы меня всегда так обижали!..
      После этого неожиданного заявления Адиля наступила пауза.
      Желая сократить дорогу, Джейран начала переходить улицу, Адиль хотел последовать за ней. Но из-за угла выскочила машина и заставила юношу остановиться. Беседа прервалась на самом интересном месте. Мощный свет фар ослепил Адиля. На мгновение он потерял. Джейран из виду. Машина промчалась. Адиль перешел улицу, Джейран не оборачивалась, но шла так медленно, что выло видно: она ждет, когда Адиль догонит.
      Они поровнялись и снова зашагали рядом.
      Нелегко было Адилю налаживать прерванную беседу. Как они хорошо разговаривали только что. Выбрал же шофер время!
      Они шли так близко, что Адилю показалось, их плечи вот-вот соприкоснутся. Юноша сделал шаг в сторону.
      - У меня есть один приятель, - начал он, - большой шутник. Говорит, когда идешь с девушкой и видишь, разговор не клеится... ну, смущаются оба... заведи речь о деревянной ложке.
      - О чем, о чем?.. - Джейран удивленно взглянула на Адиля.
      - О деревянной ложке. Друг утверждает, что после этого сразу все наладится и беседа пойдет как по маслу. По его мнению, деревянная ложка может послужить причиной интересного разговора. Я вижу, мы идем я молчим, как воды в рот набрали. Еще немного, придется опросить: есть ли у вас дома деревянная ложка?
      Джейран с трудом сдержалась, чтобы не рассмеяться. Не ответить Значило обидеть Адиля.
      - Была, - сказала она, - младший брат сломал.
      - А я не верю. По-моему, вы ложку сломали сами. Как тогда чернильницу... И незачем сваливать на брата.
      Это была шутка. Однако Адиль, сам того не подозревая, затронул сокровенные чувства девушки. В ушах Джейран зазвучала мелодия, которую она два месяца назад услышала в доме учителя Салеха. Ей вспомнился весь их краткий разговор: "Вы очень хорошо играете "Канарейку"... "Почаще приходите к соседям, я буду вам играть..."
      Девушке показалось, что если Адиль внимательно посмотрит на нее, то прочтет все ее мысли и даже узнает, что в тот день, идя с учителем Салехом, она всю дорогу не переставала думать о нем. Девушка боялась, что глаза ее расскажут все, и Адиль поймет: письма на карнавале писались не ради шутки.
      - Я знаю, на что вы намекаете, - Джейран глубоко вздохнула и тут же умолкла, чтобы не выдать волнения, затем добавила каким-то чужим сдавленным голосом, - Я все помню... И даже то, что вы хорошо играете на таре.
      Джейран была так растеряна в эту минуту, что, если бы у нее спросили, по какой улице они идут, она не смогла бы ответить сразу.
      - Вы и теперь играете на таре?
      - Нет.
      - Почему же?
      - Слушать некому.
      Девушка поняла смысл, который заключался в этом ответе.
      "Деревянная ложка" оказалась чудодейственной вещью. Завязался оживленный разговор. Да такой интересный, такой многозначительный...
      Наконец, они остановились перед трехэтажным домом, обращенным фасадом к Каспию.
      - Вот мы и пришли... Видите наши окна?
      В голосе Джейран прозвучало сожаление.
      Будь Адиль посмелее, он бы хорошо ответил девушке, например так: "К чему печалиться, Джейран? Ведь у сегодняшнего дня есть "завтра"... Но Адиль ничего не сказал. Не смог. Он грустно смотрел в блестящие глаза девушки и молчал. Как бы он хотел, чтобы эта встреча длилась бесконечно. Или, допустим, почему они не могут встретиться завтра, прямо с утра? Как ему было сказать об этом? Что сказать? А вдруг Джейран рассердится? Нет, нет, он должен во что бы то ни стало увидеть ее еще раз! На случай рассчитывать нельзя. Так они могут больше не встретиться.
      Это опасение прядало Адилю смелость, и он заговорил:
      - Джейран, если нас увидят вместе, вам не влетит?
      - Нет, - смело ответила девушка - я от родных ничего не скрываю. Только... Мама всегда предупреждает меня: "Если с кем-нибудь хочешь подружиться, не торопись, сначала узнай хорошо человека..." - Джейран помолчала и добавила: - Мама даже говорит, что неплохо узнать, из какой семьи человек. Люди бывают разные. Сразу не распознаешь.
      Сколько раз в школе Адиль стоял перед преподавателями, отвечал на самые трудные вопросы. Но никогда он не чувствовал себя так стесненно и скованно, как сегодня.
      - Хорошо. Увидят нас вместе и спросят: кто этот парень? Что вы ответите?
      Джейран не растерялась:
      - Возможность ответить на этот вопрос я предоставлю вам. Интересно, как вы будете выкручиваться?
      - Если спросит ваша мама, - Адиль усмехнулся и почесал затылок, скажу, что вы - мой товарищ по школе. А если выйдет отец, тогда...
      - Тогда, мне кажется, вы спрячетесь за угол. Оба рассмеялись.
      - Только хочу вас предупредить, - Джейран сделала шаг назад, словно собиралась уйти, - мою маму провести трудно. Это во-первых. А во-вторых, она хорошо знает всех моих школьных товарищей.
      - Не думайте, что я такой уж трус, Джейран. Я могу прямо и открыто заявить, что мы только сегодня познакомились. А завтра вечером мы опять увидимся.
      Девушка немного смутилась и опустила голову.
      Адиль осмелел еще больше:
      - Я правду сказал, Джейран?
      - Не знаю... - еле слышно прошептала девушка.
      Этого Адилю было достаточно.
      Расставшись с девушкой, Адилъ не мог сразу уйти и долго расхаживал взад и вперед по тротуару. Потом опять подошел к дому и стоял у подъезда до тех пор, пока в окнах квартиры Джейран не погас свет. Только после этого он медленно, нехотя двинулся домой.
      Какая это была чудесная ночь! Никогда еще луна, звезды, городские огни не казались Адилю такими прекрасными. Даже прохожие и те смотрели, на него как-то по-особенному, ласково. Улицы раздвинулись, стали шире. Все представлялось ему новым, свежим, красивым.
      Он думал о Джейран, шел вместе с нею, разговаривал...
      Ах, первая любовь! Первое свидание! Волшебные минуты... Кто пережил их, тот никогда не забудет этого необъяснимого чувства. Его не передашь словами. Как самое дорогое воспоминание молодости, это чистое, невинное чувство живет в сердце до конца наших дней.
      Первая любовь! Первая встреча! Самое главное и значительное в жизни, в молодости уже после этого.
      Кто пережил, тот знает: муки первой любви сладостны.
      Можно понять Адиля.
      Было около часу ночи, когда Адиль подходил к своему дому. Мысленно же он все еще был с Джейран. У ворот остановился, прислонился спиной к забору, взглянул на небо. Только сейчас он почувствовал, что сильно устал. А перед глазами стояла Джейран. В ушах звучал ее голос. "Только хочу вас предупредить, мою маму провести очень трудно. Это во-первых. А во-вторых, она хорошо знает всех моих школьных товарищей",
      "Напрасно я так быстро расстался с ней, - ругал себя Адиль. - Попросил бы постоять еще минут пять. Конечно, она не отказала бы. Пять-то минут... А может, и все десять? Мы бы разговаривали, разговаривали... Ну, ничего. Что было, то прошло. Для меня это хороший урок. В следующий раз буду знать, что делать..."
      Адиль закрыл глаза и замер. Шли минуты. "Вы очень хорошо играете "Канарейку"!" Адиль словно очнулся ото сна. Оправил пиджак. Глянул по сторонам: поблизости не было никого,
      Не будь в доме Дилефруз, он вышел бы сейчас в галерею, распахнул окно, прижал к груди тару... Играл бы всю ночь. Джейран услышала бы его и поняла, что он играет для нее, только для нее.
      Адилю не верилось, что они условились встретиться через неделю, опять в среду вечером. Он ясно помнил, Джейран сама назначила день и час. И все-таки не верил: "Нет, нет, наверно, это сон". Но ведь он хорошо слышал, как Джейран оказала: "К сожалению, Адиль, раньше среды мы не увидимся. Только в этот день мама бывает дома, и я могу выйти погулять..."
      В эту минуту, мечтая о будущих встречах, Адиль был согласен, чтобы среда наступала через каждые два-три дня. Пусть дни и недели станут короче... Пусть даже сократится жизнь!
      ... Еще в четвертом классе Джейран подружилась с красивой девочкой, Халидой. У Халиды были темные коротко подстриженные волосы и круглые щеки, которые и летом и зимой алели, словно маки.
      В классе училась еще одна Халида. Чтобы их не путать, ребята прозвали подружку Джейран "краснощекой Халидой". Тонкие короткие брови, черные раскосые глаза придавали девочке сходство с китаянкой. Когда Халида смеялась, ее и без того узкие глаза совсем исчезали за пухленькими щечками.
      Подруги вместе ходили в школу, вместе гуляля, вместе готовились к экзаменам. Иногда они даже шили ceбe платья из одинаковой материи, и если, случалось, надевали их одновременно, все принимали девочек за, сестер близнецов.
      На уроках Халида и Джейран любили поболтать. Поэтому их всегда рассаживали. Но при случае девочки опять садились за одну парту, и тогда начинались, шутки, смех, баловство.
      После семилетки подружки не расстались, вместе поступили в художественный техникум. Своей страстью, к живописи Джейран еще в школе заразила и подругу...
      Окончив техникум, Халида получила направление в сельскую школу на должность учительницы рисования. Девушка очень любила природу, поэтому уехала в район задолго до начала занятий, чтобы провести там свой летний отдых. Вот уже два месяца подружки поверяли друг другу свои "секреты" с помощью писем.
      Когда, расставшись с Адилем, Джейран пришла домой, мать первым делом подала ей письмо.
      - Вот читай... От краснощекой Халиды.
      Джейран вскрыла конверт. Буквы - ровные, аккуратные, - сразу видно: писала художница. Халида, кай обычно, не могла удержаться от шутки. Письмо начиналось словами: "Моя славная пятнистая Джейран!" Затем шли восторженные описания деревни, школы, природы...
      "До начала занятий, - писала Халида, - я решила взять работу в клубе. Местные артисты готовят новую постановку. Меня попросили сделать эскизы к декорациям. Масляные краски, которые я привезла с собой, оказались очень кстати. Вот уже несколько дней я работаю в клубе.
      Дорогая Джейран, мне даже неудобно тебе писать... Здесь есть один артист, Надир, исполнитель главных ролей. Так вот он целыми днями не отходит от меня, только и говорит что о кино и театре..."
      Джейран услышала за спиной шаги матери и быстро сложила письмо.
      - Ну, доченька, что пишет наша краснощекая Халида? Наверно, и там продолжает проказничать?
      - Она шлет тебе привет, мама...
      Не желая, чтобы мать видела ее лицо, Джейран нагнулась, делая вид, будто поправляет носки.
      Прочитав письмо Халиды, девушка задумалась. За столом тоже была рассеяна. Чай остыл. Домашние собирались спать. Джейран отодвинула чашку, встала, прошла к себе в комнату, зажгла лампу, села, еще раз перечла письмо подруги, подперла рукой подбородок. Щеки пылали. И тут ей почудилось, будто где-то далеко-далеко заиграли на таре. Губы девушки невольно зашептали:
      Ты коварна, канарейка,
      Песенкой своей согрей-ка...
      Джейран потушила свет и долго думала об Адиле. Сердце ее сжималось. Казалось, в комнате не хватает воздуха. Тогда она встала, открыла дверь на балкон.
      Тюлевые занавески всколыхнулись. На нее пахнуло свежестью, душистым ароматом ночи. Листочки цветов тихо зашептались. Письмо Халиды затрепетало на столе, как раненый голубь.
      Джейран, словно во сне, надела халат и вышла на балкон. Прижалась грудью к холодным железным перилам, глянула вниз на то место, где они недавно стояли с Адилем. Улица была тиха и пустынна. Только вдали за перекрестком кто-то прохаживался взад и вперед. "Может, это он? - подумала девушка. - Нет, если бы это был Адиль, он бы обязательно обернулся и посмотрел сюда".
      Джейран не помнила, сколько простояла на балконе. Она дрожала, как осиновый листок. Наконец, придя в себя, девушка вернулась в комнату, закрыла дверь балкона, снова зажгла свет и села за письменный стол.
      Будь рядом Халида, Джейран рассказала бы ей, как она познакомилась с Адилем и все-все, что произошло на карнавале. Но могла бы она открыть свое сердце до конца? Нет, постеснялась бы.
      "И все-таки напишу! - решила девушка, выдвинула ящик, достала бумагу, взяла ручку, обмакнула в чернила. - Напишу, все напишу Халиде!"
      И вдруг в сердце что-то кольнуло: "Нет, нельзя писать. Это принадлежит только мне и ему...". Взгляд Джейран упал на чернильницу. Глава ее сразу засветились радостью, заулыбались. Ведь эта чернильница - первый подарок Адиля. Как она не подумала об этом раньше. Джейран взяла чернильницу и стала внимательно рассматривать: "Какое счастье, что я не разбила ее за эти два месяца!" - подумала девушка и опять осторожно поставила чернильницу на место.
      "Напишу Халиде в общих чертах..." - решила, наконец, Джейран и снова взялась за перо.
      Но с чего начать? Ей вспомнился тот день, когда она, прижимая к груди учебники, шла на занятия. Ласковое весеннее утро... Потом дождь... Учитель Салех... Соседний двор... Бриллиантовые капли на виноградных листьях. Курчавый парень в сетке с короткими рукавами под окном галереи. В руках у него тара... Какая грустная мелодия!.. Джейран, как зачарованная, стоит, облокотившись на перила балкончика...
      Девушке казалось, она видит картину, написанную масляными красками. Она машинально чертила пером по бумаге. Нарисовала галерею. У распахнутого окна сидит юноша. В руках у него тара.
      Ослабевшие пальцы Джейран разжались. Ручка упала на стол.
      - Ах, скорей бы среда! - девушка вскочила и опять выбежала на балкон.
      КАЛИТКУ ОТКРЫВАЕТ ДИЛЕФРУЗ
      В ворота постучали.
      Вот уже три часа Дилефруз спала мертвым сном, разметавшись на мягкой постели. Она не слышала ни плача Мамеда, ни звонков, ни стука. Рахман был в отьезде, и Дилефруз заперла калитку сразу после ужина. Ее мощный храп разносился по всему дому.
      Видя, что на звонки не отвечают, Адиль затарабанил в ворота кулаками.
      Наконец, Дилефруз открыла глаза и лениво потянулась. Взглянула на стенные часы: ровно час. Только, тут она вспомнила, что Адиля нет дома. Кровь бросилась ей в голову. Дилефруз сорвала с себя простыню, встала на пятнистую тигровую шкуру, разостланную перед кроватью, накинула халат, сунула ноги в мягкие ночные туфли и, протирая глаза, зашлепала в галерею.
      - Кто там? - крикнула она, высунувшись из окна.
      - Открой, это я.
      Размахивая руками, сердито топая по ступенькам, Дилефруз спустилась во двор, откинула щеколду и повернулась спиной к воротам.
      Едва Адиль вошел, мачеха набросилась на него:
      - Этого еще не хватало! Выходит, теперь Дилефруз-ханум должна каждую ночь вскакивать и открывать тебе калитку? Нет, не бывать этому! Ты где-то шляешься, а я должна не спать?!
      Видя, что мачеха разошлась не на шутку, Адиль быстро захлопнул калитку. Унять Дилефруз было весьма грудным делом.
      - Вот погоди, приедет Рахман, будь он неладен, я все ему расскажу! продолжала кричать Дилефруз, - Клянусь своей дорогой жизнью! Вот этой жизнью... - она хлопнула себя ладонью по распахнутой груди. - Не я буду, если не выложу ему все начистоту. Увидишь!
      Адиль двинулся к лестнице.
      - Отец мне ничего не скажет. А если скажет - будет неправ. Другое дело, - если бы я беспокоил тебя каждую ночь... Кто в доме, тот и должен открыть на стук.
      Адиль поднялся в галерею. Дилефрув, задрав халат до колен, карабкалась за ним по лестнице.
      - Ах вот оно что! Отец ему ничего не скажет! Выходит, собака собаке лапу не отдавит... На отца надеешься?!..
      Адиль резко обернулся и, закусив нижнюю губу, с ненавистью посмотрел в глаза мачехи.
      - Прошу тебя, закрой рот! И не произноси в нашем доме слов, которым научилась на вокзале!
      - Что, что?! В вашем доме?!
      - Да! В нашем доме! Если тебе трудно открывать калитку, если это мешает твоему сладкому сну, можешь в следующий paз не запирать. Да я и через забор перелезу...
      Дилефруз впервые столкнулась с таким решительным отпором. От удивления глаза ее полезли на лоб.
      - Ага! Вон как!? Ну хорошо же! Посмотрим! Да не пойдет тебе впрок добро, которое ты видел от меня! И тебе и твоему отцу! Ах, я дура! Наивная... - Дилефруз ударила себя кулаками по голове. - Сама виновата. Зачем бросила свою комнату и пришла в этот проклятый дом?! Теперь меня каждая собака может оскорбить!..
      Дилефруз все больше и больше возвышала голос. Адиль хорошо изучил характер мачехи. Он знал: в подобных случаях лучше промолчать. Но сейчас ему трудно было сдержаться.
      Мамед заревел еще сильнее.
      Чувствуя, что препирания с Дилефруз к хорошему не приведут, Адиль прошел в свою комнату и хлопнул дверью. Разделся. Лег в постель.
      Дилефруз продолжала бушевать. Не обращая внимания на рев Мамеда, она металась из угла в угол, кричала, грозила, подходила к комнате Адиля, открывала дверь и ругала юношу на чем свет стоит.
      - Ничего, погоди же! Ты меня узнаешь: Клянусь своей драгоценной жизнью, или я останусь в этом проклятом доме или ты!
      - Не кричи, ты останешься! - спокойно и серьезно ответил Адиль: - С таким нахальством не только меня, отца выживешь!
      - Что же ты раньше молчал? Почему только теперь заговорил? Когда я впервые пришла в этот дом, ты и твой отец готовы были целовать мои ноги.
      - Никогда не опускался до такой глупости.
      Мачеха задохнулась от ярости.
      В доме учителя Салеха зажегся свет. Очевидно, шум и крик разбудили соседей.
      Дилефруз, ни на секунду не умолкая, продолжала выкрикивать ругательства.
      К двум часам ночи скандал начал затихать, но заснуть Адилъ не мог. Настойчивая мысль сверлила его мозг: когда же он избавится от этого ада?
      Юноша лежал и думал: "Какие все-таки люди разные... Вот, например, Джейран... Разговариваешь с ней и чувствуешь себя самым счастливым человеком на свете. А Дилефруз... Жить с ней под одной крышей - настоящая пытка! Почему не все люди такие приветливые, милые, как Джейран!.."
      Под эти думы Адиль задремал. Вдруг у ворот позвонили.
      Это 6ыл Рахман.
      Спрятав в подвале вещи, привезенные из Москвы для продажи, он поднялся наверх, вошел в комнату и тихо сказал жене:
      - Поезд опоздал... Пока нес чемодан с вокзала, чуть не умер от страха. Рано или поздно попадусь. И ты тоже хороша... Научила. Разве можно жить спокойно, занимаясь спекуляцией? Неужели нельзя жить как все?..
      Рахман разделся и хотел лечь, но тут заметил, что жена ведет себя очень странно: вытащила на середину комнаты сундук и вынимает какие-то вещи.
      - Зачем тебе это ночью? - удивился муж. Дилефруз не ответила. Рахман нагнулся, заглянул в
      лицо жены и увидел, что она плачет.
      - Что с тобой?
      - Ни-че-го! - голос у Дилефруз задрожал, она шмыгнула носом и стала размазывать по лицу слезы.
      Глупая я, глупая!.. Проклятье и мне и всему моему роду, если я хоть день еще останусь в этом доме!
      - Ну и дела! Да объясни, что случилось? Может, опять с соседями поскандалила?
      Дилефруз хлопнула себя по коленям.
      - Ты еще спрашиваешь? Твой сын выгоняет меня из дому! Мало того, что пришел поздно, поднял меня с постели, он еще вдобавок начал браниться. Я пекусь о нем - и я же плохая. Все мне на добро отвечают злом. Продала свою чудесную комнату, купила тебе шапку, твоему сыну - костюм, а какова благодарность? Уж лучше бы Аллах укоротил мне жизнь, но прибавил счастья...
      Адиль отчетливо слышал каждое слово.
      - Завтра же заберу Мамеда и уйду из этого проклятого дома! Непременно уйду! Ничто меня не остановит!
      Рахман, как истукан, стоял перед женой, сдвинув свои широкие брови. Он не мог поверить: неужели Адиль оскорбил Дилефруз?
      - Где, где же твои сладкие обещания? - причитала Дилефруз, сидя на сундучке, словно сова на развалинах. - Быстро же все забывается. Paзвe ты не тот самый Рахман?.. Помнишь, как уговаривал меня сладкими речами в моем доме в крепости? Вот она я, перед тобой... Чего молчишь?
      - Ну и дела!..- вздохнул Рахман.
      - Разве не ты мне говорил: "Мой Адиль тихий, послушный мальчик, будет любить тебя, как родную мать...". Где все это? Я спрашиваю тебя! Разве тихие, послушные дети бывают такими? Так ли любят родную мать? Нет!.. Не быть мне дочерью Мир-Мамеда, если я хоть день еще останусь в этом проклятом доме! - Дилефруз опять начала жалобно всхлипывать. - За это время, я похудела ровно на два триста. Платья висят на мне, как на вешалке.
      Женщина решила, что настало время лишиться чувств, грохнуться с сундука на пол. Однако прикинув, что Рахман стоит далеко и не успеет подхватить ее, она закатила глаза и завопила:
      - Вай!.. Вай!.. Вай!..
      Рахман шагнул вперед и едва поймал грузное тело супруги.
      - Термометр! - прошептала Дилефруз, хватаясь рукой за сердце.
      Светало. А Адиль все еще ворочался в постели.
      Пробило десять. Первым на плач Мамеда встал Адиль. Вскоре проснулась и Дилефруз. Что касается Рахмана, он натянул на голову одеяло и никак не хотел открывать глаз.
      Мамед продолжал капризничать.
      - Не даст, не даст поспать, сукии сын! - ворчал отец. - Можно подумать, его поили молоком ослицы, Кричит, как резаный...
      Когда Рахман был дома, Дилефруз пальцем о палец не ударяла. Он и чай ставил, и пол подметал, и за сыном присматривал.
      Зная хорошо свои обязанности, Рахман встал, взял Мамеда на руки и начал прохаживаться по комнате, напевая:
      Мой сынишка-шалунишка,
      Толотый, кругленький мальчишка,
      На заре уже не спит,
      Как осленок, голосит...
      Услышав слово "осленок", Дилефруз бросила на мужа сердитый взгляд, однако ничего не сказала, ибо Рахман тут же звонко расцеловал сына в обе щеки.
      Когда Адиль выходил в галерею умываться, Дилефруз проводила его ненавидящим взглядом, и, высунув из-под одеяла правую руку, погрозила мужу пальцем:
      - Смотри, Рахман... Отчитаешь его сегодня - хорошо. А будешь молчать, как немой, - пеняй на себя. Я знаю, что мне делать...
      Рахмам обиженно посмотрел на жену.
      - Послушай, Дилефруз-ханум, заклинаю тебя твоей дорогой жизнью... Будет! Перестань сердиться. Он еще ребенок! От недомыслия все... Вот и наглупил. Стоит ли с утра поднимать скандал?
      - Нет, я не допущу, не позволю себя оскорблять! Муж покачал головой и забормотал:
      - Ну и дела...
      Вошел Адиль. Рахман остановил его.
      - Присядь, сынок, у меня к тебе дело.
      Адиль перекинул полотенце через плечо и опустился на стул. Казалось, Дилефруз укололи шилом. Она подскочила в постели и отвернулась к стене.
      Рахмаи поставил Мамеда на пол. Мальчик схвати с тарелки котлету, оставшуюся с вечера, и побежал во двор.
      Рахман долго молчал, моргая глазами. Наконец взглянул на Адиля, потом на спину Дилефруз и тяжело вздохнул. Взял стул, сел, опять потупился. Казалось, ему было стыдно сына. Дилефруз с нетерпением ждала, когда муж начнет. Ей хотелось, чтобы Рахман накричал на Адиля, залепил несколько пощечин. Только после этого она могла бы успокоиться.
      Однако вышло совсем по-другому.
      - Где ты был вчера вечером, Адиль? - ласково спросил Рахман.
      - Гулял. На карнавале... - ответил Адиль, глядя отцу прямо в глаза.
      Рахман опять помолчал, словно не знал, что еще спросить.
      - Значит, гулял, да?
      - Да! Ходил гулять... И опять пойду! Этого мне никто не запретит. Если ты имеешь что-нибудь против - объясни почему. Что в этом плохого?.. Знай, отец, жить с Дилефруз я больше не могу.
      Чувствуя, что Рахман совсем размякает, Дилефруз заворочалась в постели, давая знать, что гнев ее не остыл.
      - Нехорошо поступаешь, сынок. Прежде она любила тебя, как родная мать... Не понимаю, что между вами произошло?..
      - Ошибаешься, отец! - перебил Адиль. - Ты многого не знаешь. Говоришь, раньше она меня любила... Я и сам раньше старался не думать, родная она или неродная... Но сейчас она на каждом шагу подчеркивает, что я чужой. Мое терпение лопнуло. Начнутся в университете занятия - уйду из этого дома.
      Рахман не верил своим ушам.
      - Куда уйдешь?
      - В общежитие.
      - Сынок, - Paхман ласково посмотрел на сына, - будь разумным, наберись терпения. Человек должен отдавать себе отчет в своих словах и поступках. Сегодня ты обижен на Дилефруз, а завтра вы помиритесь.
      - Нет, отец, перемирие невозможно. Ты плохо знаешь своего сына. Мы с тобой разные люди. Да, я обязательно уйду из этого дома. И должен сказать, уйду не только из-за мачехи.
      - Что еще случилось?..
      Глаза Адиля гневно сверкали, губы задрожали, брови нахмурились.
      Отец, - мальчик вскочил на ноги. - Хочешь знать правду? Пожалуйста! Я уйду не только из-за мачехи, из-за тебя тоже. Да, да, из-за тебя! У меня открылись глаза на многое! Раньше я не понимал... Но теперь вижу...
      - Что? Из-за меня? Что я тебе сделал?.. Разве я тебя обидел?
      У Рахмана округлились глаза, он тоже вскочил со стула.
      - Мне стыдно, что я живу, в этом даме. Стыдно перед товарищами. Завтра они мне скажет: "Твой отец занимается спекуляцией..." Ты скрываешь от меня свои делишки. Привозишь веши, говоришь: "Купил для соседей". Раньше, когда не было Дилефруз, я этого не слышал!
      В это время у порога раздался звонок.
      Дилефруз, пыхтя, встала с постели, отшвырнула ногой скамеечку, стоящую посреди комнаты, и пошла открывать.
      - Верь, сынок, тот, кто это сказал, нахально врет, - промямлил Рахман. - Верно, раза два я привозил соседям кое-какую мелочь. Но все по своей цене. Да и если что и было, сынок, разве это преступление? Зарабатывать деньги - не позор! Я не ворую, в чужой карман не лезу. Что плохого, если я привезу несколько стаканов, блюдцев, пяток-десяток яиц и продам с выгодой? Ну, заработаю полтинник... Есть поговорка: "Белую монету припрячь на черный день". Лишние деньги карман не оттянут. Пустой мешок на попа не поставишь. А все для тебя стараюсь, сынок. Ты уже, слава Аллаху, взрослый парень. Не сегодня- завтра должен будешь...
      - Нет, нет! - Адиль не дал отцу договорить. - Мне не нужны деньги, заработанные таким путем. Отдай их Дилефруз. Пусть накупит себе тряпок!
      В галерею вошла ярко разодетая девушка. Это была подруга Дилефруз Лалочка.
      - А-а-а, дядя Рахман! - Лалочка заглянула через окно в комнату и развязно захихикала. - С приездом,
      Где же мой панбархат?
      Рахман растерянно заморгал глазами.
      - Э-э-э, я не привез... Деньги верну...
      - Как? А Дилуша только что сказала: "Привез красный панбархат и на воротник".
      Рахман покраснел до корней волос. Адиль повернулся и вышел из комнаты.
      БАЛОВАНОЕ ДИГЯ
      Соседская девушка, которую ничто на свете так не интересовало, как наряды и развлечения, начала бывать в доме с красной черепичной крышей совсем недавно. Я даже с точностью могу сказать: сегодня она пришла сюда только в четвертый раз. Причиной ее дружбы с Дилефруз явилась близость не столько их домов, сколько вкусов. Как говорится, рыбак рыбака видит издалека,
      В прошлом месяце, надев впервые платье, сшитое по последней моде из дорогой материи, Дилефруз вышла в город побродить по магазинам. Зашла в универмаг, заглянула в ювелирные магазины, осмотрела комиссионный. Ах, как она нравилась самой себе в этом платье! Вдруг к ней прямо на улице подскочила нарядная девушка лет двадцати двух-двадцати трех.
      - Прошу, баджи*, подожди минутку!... Дай глянуть... Ах, какой материал! Где ты достала? Тебе привезли? Клянусь мамой за метр такого не жалко и тысячи рублей. Не торгуясь отдала бы. А как чудесно пошито!
      ______________ * Баджи - сестра, сестренка.
      Девушка пожирала глазами Дилефруз и, казалось,
      1 готова была раздеть ее до нага. Она заходила то с правой, то с левой стороны, и смотрела, смотрела, не скрывая зависти.
      - Постой... постой. Дай разглядеть фасон. Ага, сзади - две складней, спереди - плисеровка. Ворот открыт, как у моего креп-сатинового платья. Ах, как он идет к твоей фигуре!.. Скажи, баджи, где ты достала этот-материал? У какой портнихи шила?
      Большего комплимента Дилефруз не могла и ждать. Ее платье понравилось молоденькой девушке! Притом такой симпатичной, такой стильной!
      - Хочешь, через две неделя у тебя будет точно такой же отрез? И с портнихой своей познакомлю.
      - Неужели правда? Ах, как я счастлива!
      - Раз сказала - значит все.
      - Большое спасибо.
      Женщины долго болтали о нарядах, портнихах, затем Дилефруз привела девушку к себе домой.
      Войдя в комнату, незнакомка протянула Дилефруз руку в белой сетчатой перчатке, сквозь которую просвечивал яркий маникюр.
      - Меня звать Лалочка.
      - Очень приятно. А меня Дилефруз-ханум... Девушка тут же переделала имя новой знакомой на свой вкус.
      - Дилуша... Меня тоже раньше звали Лале, но маме не понравилось. Теперь я Лалочка.
      Дилефруз сдержала обещание. Через несколько дней она достала новой знакомой красивый отрез, повела к своей портнихе и заказала платье такого же фасона, какой был у нее.
      Сегодня Лалочка пришла за вещами, которые поручила купить Рахману во вторую очередь.
      На ногах у девушки были странные туфля: высокий каблук, каучуковая подошва, а сверху сложная система переплетенных ремешков. Сквозь капроновую кофточку просвечивало нижнее белье. Зеленую плиссерованнуто юбку, похожую на веер, вверху схватывал широкий белый пояс. Грудь украшал золотой медальон. На руке браслет: свернутая спиралью змея. В ушах серьги с маленькими блестящими камушками. Рыжеватые, выкрашенные хной волосы были зачесаны назад и собраны на затылке в большой узел. Длинные, тонкие брови, казалось, были нарисованы на лбу черной тушью.
      Войдя в комнату, Лалочка скривила полные ярко накрашенные губы и оценивающим взглядом оглядела обстановку. Дилефруз предложила сесть.
      - Мерси! - Лалочка привычным жестом подняла сзади подол юбки и осторожно опустилась на мягкую тахту перед зеркалом.
      Дилефруз сделала мужу знак удалиться. Рахмам снял со шкафа счеты и прошел в соседнюю комнату. Хозяйка села рядом с Лалочкой, и приятельницы принялись болтать.
      В галерею, застегивая на ходу ворот рубахи, вышел хмурый Адиль и начал причесываться перед умывальником.
      Лалочка заерзала на тахте.
      - Дилуша, кто этот парень?
      Дилефруз промолчала.
      - Слышишь, Дилушечка, этот мальчик живет у вас?
      - Мой пасынок, - холодно ответила Дилефруз.
      Брови Лалочки взлетели вверх, глаза округлились.
      - Что? Сын Рахмана-даи*? Значит, ты у него вторая?..
      ______________ * Даи - дядя; часто употребляется при обращении к старшим.
      От этого вопроса Дилефруз сделалось немного не по себе, но она тут же взяла себя в руки.
      - А, не обращай внимания. Продолжай... Что ты хотела сказать?
      Так вот... На чем я остановилась?..- Лалочка привстала, чтобы еще раз взглянуть из окна на Адиля,
      который спускался по лестнице во двор. - Да... Мама говорит: "На будущий год устрою тебя в институт иностранных языков, будешь изучать английский..." Я не против... Только знаешь, Дилуша, у меня совсем нет желания учиться. Это же скука! Как увижу тетради, учебники, мне плохо становится. Если попадается интересный роман про любовь, тогда еще можно читать. Но разве маме втолкуешь? - А может, и не буду учиться... У меня чудесная специальность.
      - Где ты работаешь, Лалочка?
      - В министерстве.
      - Ого! Кем?
      - Секретаршей.
      - При начальнике?
      - Да.
      - Молодчина. А кто начальник?
      - Мамед Гусейнович! - Лалочка повела плечами, словно речь шла о ее возлюбленном, губы растянулись в приятную улыбку. - У него квартира в самом центре города. Знаешь, такой высокий, симпатичный, чернобровый, черноглазый. Он часто ходит в коверкотовом костюме цвета кофе с молоком. Ты его, по-моему, знаешь...
      Чтобы не показаться невеждой, Дилефруз кивнула головой.
      - Да, наверное, видела.
      - Ах знала бы, какой это мальчик! Секретарша заместителя так мне завидует! Я говорю ей: "Послушай, от одного только звонка твоего заместителя может стошнить. А мой звонит - настоящая музыка, танцевать хочется". Клянусь, Дилуша, это так...
      В соседней комнате защелкали счетами. Рахман подсчитывал выручку.
      - Что это, Дилуша? - Лалочка попыталась заглянуть в полуоткрытую дверь.
      Дилефруз звонко шлепнула ладонью по коленке и крикнула:
      - Рахман! Мешаешь.
      Счеты щелкнули в последний раз и смолкли. Рахман взял шапку, вышел из дому. Дилефруз принесла чай, достала из буфета сладости, печенье.
      - Ну, ты не договорила, Лалочка...
      Девушка сидела, задумчиво уставясь на кончики своих туфель. Казалось, она не слышала приятельницы.
      - Почему молчишь?
      Лалочка отвела назад пряди волос, упавшие на лоб, вскинула на Дилефруз глаза.
      - Так, ничего...
      Обе помолчали.
      - Лалочка, у тебя есть жених?
      - Что?.. Нет... Э-э-э... Нет!!! - Лалочка изобразила на лице смущение. Еще рано. Куда торопиться? Смотрю на некоторых, кто повыходил замуж... Ну и жизнь себе устроили! Мама говорит, что выдаст меня за какого-то композитора... А я не хочу.
      - Не хочешь? Почему? Выходи. Говорят, дай девушке волю, она выйдет замуж или за мютрюба* идя зурнача.
      ______________ * Мютрюб - мальчик или юноша-плясун, танцующий в женском платье (на Востоке).
      Лалочка, разыгрывая смущение, потупилась, потом осторожно спросила:
      - Дилуша, милая, этот парень всегда с вами живет?
      - До сего времени жил с нами, а теперь уйдет в общежитие. А, да что там... Я пойду принесу твой панбао-хат и меховой воротник. Посмотрим, понравится тебе?
      - Да, действительно... Я совсем забыла. Дилефруз спустилась во двор.
      Лалочка вскочила с кушетки, заглянула в спальню, оглядела ее убранство: ковер над кроватью, зеркальный шкаф, батарея флаконов на туалетном столике, портреты на стенах.
      Выйдя из подвала, Дилефруз прежде всего заперла калитку, затем поднялась наверх.
      Увидев панбархат и горжетку из желтого лисьего меха, Лалочка забыла все на свете, кинулась к подруге, выхватила у нее из рук вещи и подскочила к зеркалу. Она закуталась в отрез, как в простыню, а горжетку накинула на плечи.
      - Мерси! - Лалочка завертелась перед трюмо, как волчок. - Ну как, Дилуша, идет мне?
      - А ты думала! Просто загляденье! Не зря говорят, если у красоты десять признаков, девять из них - одежда. Для женщины, девушки - это все.
      - Дилуша, сколько я должна тебе?
      - Клянусь, честное слово, обижусь, - Дилефруз повысила голос и сердито посмотрела на приятельницу. - Даже разговаривать с тобой не буду. Ты у меня таких вещей не спрашивай. Какие могут быть счеты между нами? Нет денег возьми так, как подарок.
      - Нет, что ты... Большое спасибо. Моя мама пока еще жива. Заплачу, сколько бы ни стоило.
      Действительно, цена для Лалочки не имела никакого значения. Она могла отдать любую сумму.
      Женщины долго болтали, сплетничали. Дилефруз, конечно, намекнула в разговоре, сколько Лалочка должна была за вещи.
      Наконец, девушка собралась уходить.
      - Который час, Дилуша?
      - Куда спешишь? Еще рано...
      Лалочка завернула вещи в газету и вышла в галерею.
      - Слушай, Лалочка, приходи к нам в среду вечером.
      - А что такое?
      - У нас торжество. Мамеду исполняется три года. Будем справлять день рождения. Только смотри, заранее говорю: никаких подарков! Клянусь своей дорогой жизнью, если принесешь, - обижусь.
      У Лалочки от радости заблестели глаза.
      - А мужчины будут?
      - Придешь - увидишь. Главным образом, мужчины-то и будут.
      - А танцы, Дилушечка?
      - Это зависит от вас. Захочется - потанцуете.
      - Мерси. Тогда я принесу пластиночки. Наверно, у вас нет таких... Вальсы, фокстроты - закачаешься!
      - Приноси. Приноси, что хочешь.
      До вечера в доме с красной черепичной крышей побывало еще несколько "гостей". Одних здесь ждал чайный сервиз, других - шелковый отрез на платье. Клиенты брали заказы, благодарили и откланивались. Прощаясь, Дилефруз не забывала пригласить каждого на семейный праздник в среду.
      К концу дня большая часть товаров, привезенных Рахманом из Москвы, была распродана.
      Наступила долгожданная среда.
      До свидания оставалось два часа. Еще совсем немного, и Адиль увидит девушку, о которой мечтал дни и ночи напролет.
      Он вышел в галерею, сел у открытого окна, прижал к груди тару и заиграл "Канарейку". Мысли его были с Джейран.
      Сегодня Дилефруз осуществила, наконец, свою давнюю мечту: сводила утром сына к знакомому дантисту, который вставил мальчику золотой зуб.
      Дилефруз и Лалочка готовились к приему гостей, приглашенных на день рождения Мамеда.
      Пользуясь тем, что Дилефруз была занята по хозяйству, Лалочка то и дело открывала окно в галерею и заигрывала с Адилем. Юноша не обращал на нее внимания. Это задевало девушку. Улучив момент, она подскакивала к нему, теребила волосы и убегала или, проходя мимо, ударяла пальцем по струнам тары в надежде, что Адиль откликнется на шутку. Адиль не понимал причины столь бесцеремонного поведения гостьи.
      Наконец, его терпению пришел конец. Он положил тару на пол, встал и сердито спросил:
      - Что вам от меня нужно?
      Девушка взмахнула длинными черными ресницами и бросила на Адиля многозначительный взгляд. Потом криво улыбнулась, словно хотела похвастаться своей золотой коронкой.
      - Что нужно?.. Неужели не ясно? - Лалочка зарделась и, понизив голос, чтобы не услышала Дилефруз., добавила: - Не сегодня - завтра будешь учиться в университете, а еще многого не понимаешь...
      "Как она смеет со мной так разговаривать?" - подумал Адиль. Ему захотелось сказать что-нибудь резкое, оборвать, но он сдержался.
      - Если б вы не были старше меня, я бы вам ответил! - и повернулся, чтобы уйти.
      Девушка загородила ему дорогу.
      - Постой, постой. Я не думала, что ты обидишься. Это ведь шутка. Прошу тебя, не сердись. Что же касается возраста, по-моему, мы - одногодки. Может только, меня мама родила днем, а тебя - вечером. Подумаешь, разница: от обеда до ужина! - Девушка, довольная сравнением, засмеялась. - Впрочем, Адильчик, ты родился вечером, в сумерках. А знаешь почему я так думаю? У тебя очень черные глаза. Наверное, ты долго смотрел в темноту.
      - Приберегите ваши комплименты для других, - оборвал Адиль Лалочку. - Я не тот, за кого вы меня принимаете.
      Он взял тару, прошел в свою комнату и сердито хлопнул дверью.
      "Не понимаю, как эта раскрашенная мумия проникла в наш дом?" - думал Адиль, расхаживая из угла в угол, потом остановился перед портретом матери.
      Ему показалось, будто волосы Наргиз на портрете стали совсем седыми.
      Этой ночью он видел ее во сне. "Как живешь, сынок? - спросила мать. Не обижает тебя Дилефруз?" "Нет, мамочка, не беспокойся, не обижает... ответил Адиль. - Твой портрет всегда висит у меня над кроватью. Я поверяю ему свои беды и радости". "Храни его, сынок, пусть он будет тебе подмогой и утешением..."
      Адиль долго разговаривал во сне с матерью. Когда он сказал, что ее подарок - золотые часы - хранит как самую дорогую память, Наргиз улыбнулась: "Ты уже взрослый, сынок, носи их..."
      О своей любви к Джейран Адиль рассказать постеснялся. Он хотел обнять Наргиз, поцеловать ее приятно пахнущие волосы... Но в эту минуту проснулся от грубого голоса мачехи.
      Стоя перед портретом, Адиль вспомнил свой сон.
      Мать внимательно смотрела на него. Казалось, глаза ее все видят, все понимают.
      "Ах, мамочка, если бы ты могла познакомиться с Джейран! - прошептал Адиль. - Как ты мечтала о том времени, когда у меня будет любимая!.."
      Он достал из ящика письменного стола золотые часы, надел их на руку. Еще раз взглянул на портрет матери, вышел из комнаты, спустился во двор. Кто-то окликнул его. Адиль обернулся и увидел в окне галереи Лалочку. Девушка смущенно улыбнулась и спряталась за занавеску.
      Когда она выглянула вторично, Адиля во дворе уже не было.
      - Бессердечный! - обиженно пробормотала Лалочка и прошла в комнату.
      На сдвинутых столах, покрытых большой накрахмаленной скатертью, Дилефруз расставляла хрустальные бакалы, графины с водкой и вином, тарелки, раскладывала серебряные ножи, вилки.
      От звона посуды проснулся Мамед и принялся орать.
      - Не плачь, Мамулечка, не плачь, - успокаивала Дилефруз сына. Вставай, миленький, пойдем умоемся. Конфетку дам.
      - Сначала дай, потом умоешь... - Мамед утер рукавом нос.
      Дилефруз бросила сыну конфету.
      - Ну, а теперь вставай, деточка. Пойдем, умою тебя. Скоро гости придут.
      Мамед завертел головой, задергал плечами.
      - Зачем умываться сейчас?.. Я умоюсь, а гости не придут...
      Вмешалась Лалочка:
      - Оставь ребенка в покое. Мамуля, улыбнись, тетя посмотрит на твой золотой зубик... Ах, как красиво!
      Мамед заулыбался. Дилефруз, видя, как поблескивает во рту сына золотой зуб, тоже пришла в веселое расположение духа.
      - Дилуша, сколько у вас будет человек?
      Лалочка считала приборы на столе.
      - С тобой, без тебя?
      - Я себя в этом доме гостьей не считаю.
      Чувствуя, что Дилефруз не уловила тайного смысла, скрытого в ее славах, Лалочка решила объяснить проще.
      - Ты поняла меня?
      - А что?
      - Если ты не против, я готова навсегда стать дочерью этого дома.
      Лалочка подошла к тумбочке и начала заводить патефон.
      - Ну, конечно, - улыбнулась Дилефруз, - ты тоже моя дочь.
      - Ах, Дилуша, мне надо тебе что-то сказать... Не рассердишься?
      - Рассержусь - выпью воды и успокоюсь.
      - А вдруг я хочу быть не твоей дочерью, а невесткой? Тогда что? Лалочка краем глаза глянула на приятельницу.
      Дилефруз протерла бокал и поставила на место.
      - Невесткой?.. Жаль, у меня очень маленький сын.
      - А твой старший?
      Дилефруз резко обернулась:
      - Ты что, с ума сошла? А?
      Заиграл патефон.
      - Зачем так говорить, Дилуша? Разве ты сама не была молодой, не сходила с ума?
      Дилефруз перекинула через плечо полотенце и, широко раскрыв глаза, уставилась на Лалочку.
      - Подумай, что ты говоришь? Или, может... - она подошла к Лалочке, заглушила патефон.
      Девушка закрыла лицо руками.
      Дилефруз не знала, что делать: ругать приятельницу или обещать помощь? Вопрос застал женщину врасплох. Будь Адиль ее родным сыном, она с радостью дала бы согласие на брак. Еще бы! Породниться с семьей девушки, которой она так завидует! Кроме того, Дилефруз знала, что дядя Лалочки занимает большой пост на железной дороге. Новые родственные связи пошли бы на пользу дому с красной черепичной крышей.
      Как же теперь быть? Она день и ночь ищет пути, как бы расстаться с Адилем, и вдруг эта неожиданная любовь Лалочки.
      - Нет, Лалочка, ты серьезно?..
      Девушка бессильно опустилась на тахту, склонила голову набок.
      - Я хотела поговорить с тобой еще в прошлый раз... Только постеснялась... - Она расстегнула кофточку и помахала рукой, словно ей не хватало воздуха. - Думала, а вдруг... вдруг ты не согласишься...
      Дилефруз задумалась. Затем подошла к девушке и ласково погладила по голове.
      - Хорошо, успокойся. Я поговорю с Рахманом.
      Лалочка ушла.
      Дилефруз заглянула в комнату Адиля. Здесь было чисто и прибрано. Единственное, что неприятно резануло ей глаза - это портрет Наргиз. "А вдруг кто из гостей войдет сюда?" - подумала женщина. - Увидят, спросят, чей. Скажут: "Хозяйка дома ты, а это кто?" Нет, не желаю срамиться перед людьми!"
      Дилефруз встала ногами на чистое покрывало, сорвала портрет, несколько секунд злобно смотрела на него, затем в сердцах швырнула под кровать.
      МОРСКАЯ ПРОГУЛКА
      Имеем ли мы право осуждать Адиля? Может ли кто сказать, что на первое свидание с любимой он не пришел раньше времени? Конечно, девушке мы в этом не признаемся, но сами на всю жизнь запомним, как спешили к месту первой встречи. Это место, эта встреча, разговоры в этот день навсегда останутся в нашем сердце, как самое дорогое, самое светлое воспоминание молодости.
      Да, мы не имеем права осуждать Адиля. Он тоже пришел на свидание с Джейран на много раньше времени. С бьющимся сердцем, волнуясь, ходил он взад и вперед перед кинотеатром, без конца поглядывая на часы и смотрел, смотрел: не идет ли она?
      В городе начали зажигаться огни.
      Адиль вспомнил свой разговор с Джейран после карнавала. Он не забудет его никогда! Как это было чудесно!
      Увидев вдали Джейран, юноша на мгновение растерялся, потом улыбнулся и двинулся навстречу.
      Джейран была во всем белом и очень походила на чайку.
      - Добрый вечер...
      Адиль запнулся. Девушка стояла перед ним, опустив голову. Он набрался смелости и протянул ей руку.
      - Как поживаешь, Джейран?
      - Я - хорошо, а ты, по-моему, чем-то расстроен?
      Адиль постарался придать лицу беззаботное выражение:
      - Вовсе нет. Это тебе показалось. Они зашагали по улице.
      - Куда мы пойдем? - спросила девушка.
      - Куда твоей душе угодно...
      Джейран приветливо посмотрела на Адиля:
      - Ну, раз ты доверяешь, я поведу тебя туда, куда мне хочется.
      - Хоть на край света.
      Адиль остался доволен своим ответом. "Как я удачно сказал! - подумал он. - Теперь мне нечего стесняться. Буду говорить откровенно... Да и чего стесняться? Разве я не расскажу ей обо всем рано или поздно?"
      Через полчаса Адиль и Джейран отплывали на морском трамвае от пристани. По мере того, как он быстро удалялся от берега, становилось свежее. Огни вечернего города, величественная Девичья башня, приморский бульвар, окутанный голубоватой дымкой, казались Джейран огромным полотном, написанным искусной кистью художника.
      Морокой трамвай вёз человек сто пассажиров. На палубе молодой парень играл на кларнете грустную мелодию. Девушка, сидящая с ним рядом, тихо напевала.
      Адиль и Джейран расположились на корме. Берег был уже далеко. Баку сверкал миллионами огней. Казалось, на город упало звездное небо.
      - Ты видишь, Адиль? - Джейран, кивнула головой на берег. - Посмотри на эти огни... - девушка помолчала и добавила: - Раньше, бывало, выйду на балкон, любуюсь Каспием, и мне кажется, что это он придает красоту городу. Как я ошиблась! Сейчас понимаю: не море красит Баку, а Баку-море. Жаль, со мной нет альбома, я бы нарисовала...
      Адиль обернулся к Джейран.
      - Ты рисуешь?
      - Немножко.
      Наступила пауза. Адиль почувствовал, что девушка еще ближе прижалась к нему плечом.
      - Не холодно, Джейран? Платье у тебя легкое...
      - Откровенно говоря, продрогла... - девушка зябко повела плечами.
      - Тогда давай пройдем в салон.
      Адиль осторожно взял Джейран под руку. Они поднялись.
      Морской трамвай медленно разворачивался назад.
      В салоне Адиль и Джейран сели возле иллюминатора. В углу какой-то седой старичок тихо разговаривал со своей супругой. Звуки кларнета, пение девушки на палубе доносились и сюда.
      Адиль некоторое время молча слушал музыку, потом вздохнул и покачал головой.
      - Все-таки здорово играет! Кларнет такой же прекрасный инструмент, как и тара.
      - Тара мне нравится больше, - полушутя-полусерьезно сказала Джейран. А тебе, Адиль?.. Какой инструмент, по-твоему, приятнее звучит?
      - Третий!
      - Третий?! Что это такое?
      Адиль поднял голову и посмотрел в глаза девушки.
      - Не рассердишься, если скажу?
      - Нет.
      - Это звук голоса Джейран... Только жаль, я его очень редко слышу.
      Девушка смутилась. Улыбка мигом слетела с ее лица. И опять Адиль мысленно похвалил себя за смелость. Но, боясь, что Джейран обидится, сейчас же заговорил о другом.
      - На карнавале ты была более разговорчивая, Джейран.
      - Сегодня твоя очередь...
      - Должен признаться, Джейран, без "деревянной ложки" и я начинаю молчать. В тот вечер, когда мы выходили с карнавала я дал себе слово, что по дороге буду веселым и разговорчивым. Однако ничего не вышло! Когда мы расстались с тобой, я твердо решил, что больше стесняться не буду! А сегодня уже подумал, не перенести ли серьезный разговор на следующее свидание? Хорошо, что ты меня подбодрила... Только не знаю, о чем рассказывать, чтобы тебе не было скучно...
      - О чем хочешь, - Джейран тряхнула головой, откидывал волосы назад, и посмотрела на Адиля широко раскрытыми глазами. - Музыку я люблю не меньше живописи. Могу слушать о ней до утра. Говори! Мне кажется, ты знаешь много интересного о музыке. Наверно, будешь музыкантам?
      - Нет, Джейран. На таре я играю иногда, главным образом когда остаюсь дома один и на сердце тоскливо. Но я вовсе не собираюсь стать музыкантом. Я выбрал совсем другую профессию... Хочу быть юристом...
      - Юристом?
      - Да, буду учиться в университете.
      Джейран задумалась. Адиль продолжал:
      - Знаешь, Джейран, как интересно быть юристом! Случается, преступник отрицает свою вину. Твой долг - выявить истину. Ты должен так ставить вопрос обвиняемому, чтобы он своими ответами невольно осветил суть дела. Я еще в прошлом году начал читать книги по этому вопросу.
      Джейран внимательно слушала.
      - Значит, ты будешь судить людей?
      - Да! Я выучусь и стану юристом. Буду судить расхитителей государственного добра, спекулянтов, жуликов, - короче говоря, всех, кто вредит нашей стране. Такие, Джейран, среди нас еще есть.
      Наверху раздался протяжный гудок. Адиль обернулся. В салон спускалась компания молодых парней.
      Старой супружеской четы в углу уже не было. Джейран посмотрела в иллюминатор: огни города сверкали совсем рядом.
      - Мы приехали, Адиль! - девушка вскочила с кресла.
      Они поднялись на палубу. Но было уже поздно: морской трамвай снова удалялся от берега.
      Молодые люди переглянулись и засмеялись.
      Они опять спустились в салон, сели на прежнее место. Адиль набросил свой пиджак на плечи Джейран.
      - Боюсь, простудишься.
      Девушку тронуло такое внимание.
      - Большое спасибо! - она протянула руку и застегнула Адилю ворот рубахи. - Только ты и о себе думай.
      - Когда я гляжу на тебя, я все забываю. Не веришь?
      Девушка смотрела в иллюминатор. Вдали вспыхивали и гасли фонари маяков. На воде мерцали отражения огней нефтяных вышек, стоящих прямо в море.
      Первой нарушила молчание Джейран.
      - Знаешь, Адиль, - сказала она, - в детстве я очень любила рисовать. У художника самая интересная специальность на свете. В школе во время уроков я рисовала портреты учителей. Любая из моих тетрадей походила на альбом для рисования. Однажды я нарисовала на обложке по алгебре нашу математичку. Как мне влетело от отца! Пока он хмурился и отчитывал меня, я опять, не удержавшись, набросала его шаржированный портрет. А внизу подписала: "Юсиф-бек после того, как затонули его корабли".
      - Твоего отца звать Юсиф-бек?
      - Да. Юсиф, только без "бека". Ну, слушай дальше... Этот портрет приколола к стене. Карикатура получилась на редкость удачная. Увидев, отец не выдержал и рассмеялся. Потом подошел ко мне, погладил по голове и сказал: "Вижу, горбатого могила исправит".
      - А где ты теперь учишься? - поинтересовался Адиль.
      - В этом году окончила художественный техникум.
      - Выходит, ты уже настоящий художник?
      - Может, еще и не настоящий, но для себя рисую. Хочешь, в следующий раз набросаю твой портрет? Такой же, как и папин...
      Адиль засмеялся:
      - Нет, такой не хочу. Если рисовать, так хороший, чтоб можно было сохранить на память.
      Джейрам взглянула на Адиля оценивающим взглядом художника. Выразительные глаза юноши смотрели так, словно хотели ей что-то сказать.
      - Хорошо, только в следующий раз надо встретиться пораньше, засветло. И приведи в порядок свои кудри, а то лба не видно.
      - Слушаюсь.
      Морской трамвай причалил к пристани. Пассажиры засуетились. Адилъ и Джейран тоже поднялись. Девушка с благодарностью вернула юноше пиджак.
      С берега на борт перекинули трап. Идти можно было только по-одному.
      Когда дошла очередь до Адиля и Джейран, первой на мостик ступила девушка. Адиль шел следом. Он сам не заметил, как взял Джейран за руку. Она шагала неуверенно, пошатывалась и, теряя равновесие, протягивала Адилю назад вторую руку.
      - Не бойся, Джейран, смелее...
      Адиль отдал бы полжизни, лишь бы всю дорогу от пристани до дому идти вот так по такому узкому мостику, лишь бы не отпускать руку Джейран!
      Они вышли на берег и зашагали рядом. Теперь молодые люди меньше смущались друг друга.
      - Какие у тебя стройные ноги, Джейран! - смеясь, сказал Адиль. - И туфли такие красивые...
      Девушка нагнулась, посмотрела на ноги.
      - Это босоножки, а не туфли. Купила случайно, на руках. Между прочим, в вашем квартале. Была у учителя Салеха, выхожу, какая-то женщина прямо на улице предложила их.
      Адиль насторожился.
      - В нашем квартале? А какова она из себя, эта женщина?
      - Да как тебе объяснить? Высокая, толстая, волосы рыжие. По-моему, спекулянтка. Сказала, будто босоножки ей привезли из Москвы, они ей жмут, потому и продает. Такие стоят двести шестьдесят рублей, а она, бессовестная, продала за четыреста.
      "Неужели, Дилефруз?! - подумал Адиль. - Высокая, толстая, волосы рыжие... Конечно, другой такой у нас в квартале нет. И потом: привезли из Москвы... Все ясно".
      Адиль почувствовал, как сердце его наполнилось, ненавистью к дому с красной черепичной крышей,
      - Почему молчишь? О чем задумался? - спросила девушка.
      - Так... Ничего...
      - Вот мы и пришли.
      Джейран высвободила локоть из руки Адиля.
      - Значит, в следующую среду вечером ты приносишь с собой карандаш и бумагу... - голос Адиля прозвучал как-то вяло.
      - Да, обязательно! - девушка улыбнулась и протянула Адилю руку. - Ну, всего хорошего, спокойной ночи! Смотри, не забудь в тот вечер расчесать свою шевелюру. Договорились?
      Джейран озорно потрепала Адиля за волосы и скрылась в подъезде. Юноша не двинулся с места до тех пор, пока на лестнице не смолкли ее шаги. Потом повернулся и пошел прочь. На сердце лежал камень. Невольно вспомнились слова Джейран: "Мама всегда предупреждает меня: "Если хочешь с кем-нибудь подружиться, не торопись, сначала узнай хорошо человека... Даже неплохо узнать, из какой он семьи. Люди бывают разные, сразу не распознаешь..." Тогда Адиль не придал значения этим словам. Но сейчас они приобрели для него особый смысл. "Ясно, Джейран это сказала неспроста. Прощупывала, что я собой представляю. А я, дурак, - Адиль хлопнул себя по лбу, - ничего не понял. Возможно, она с самого начала знала, кто такая Дилефруз, - только не говорила. Она хочет, чтобы ее друзья были чистые, порядочные люди, из семей, которые честным трудом зарабатывают на жизнь. А я... Ах, Дилефруз. Зачем ты пришла в наш дом? - По спине Адиля-ползли горячие струйки пота. - Как стыдно! Какой, позор! Что же теперь делать?"
      ПРОШАИ, РОДНОЙ БАКУ
      Адиль остановился на тротуаре под деревом. Из распахнутых, ярко освещенных окон гостиной вырывались взрывы смеха, музыка, оживленный разговор. Веселье по случаю дня рождения Мамеда было в самом-разгаре.
      "Значит, я не ошибся, - думал Адиль. - Действительно, отец привозит вещи, а мачеха продает. Соседи, конечно, все знают, а теперь и Джейран станет известно, какая у меня семья. Как же я в следующий раз посмотрю ей в глаза? Ведь она может сказать: "Готовишься судить воров и спекулянтов, а чем занимаются твои родители!" Что я ей отвечу? Если Джейран все узнает, она отвернется от меня".
      Казалось, что произошло особенного? Случайный разговор о туфлях... А какой тяжелый след оставил он в душе Адиля!
      "Что же делать? Идти домой, слушать пьяные речи гостей? Нет, не хочу! Лучше одному бродить по пустынным улицам!.."
      Адиль хорошо видел все, что происходило в комнате. Стол был уставлен всевозможными закусками, салатами, хрустальными графинами, бутылками, тарелками. В бокалах искрилось вино. Чувствовалось, что гости уже порядкам утомлены. Во главе стола сидели Лалочка и Дилефруз. Лалочка, как обычно, кокетничала, игриво подергивала плечами, томно смотрела на мужчин из-под длинных черных ресниц - словом, чувствовала себя свободно и непринужденно. Рахман сидел в самом конце стола, у дверей. По знаку жены он наполнял бокалы, раскладывал плов, бегал в спальню за веерами для дам. Настроение у Дилефруз было чудесное. Она нацепила на себя все свои драгоценности. Её желтые, как янтарь, волосы были рассыпаны по плечам. Словно выхваляясь перед гостями своей красотой, она сидела, гордо выпрямившись, крутила головой во все стороны и улыбалась, не разжимая губ.
      Гости выпили за здоровье Рахмана. Он поднял бокал в честь своего начальника. Начальник, в свою очередь, провозгласил тост за вышестоящего начальника. Кто-то из гостей протянул стакан с вином Мамеду. Мальчуган схватил его и поднес ко рту. Раздались аплодисменты.
      Адиль сжал кулаки. "Фу, какая мерзость! Хорошо, что я не вошел!" - он повернулся и зашагал вниз по улице.
      Часа через два Адиль опять подошел к окну, чтобы посмотреть, разошлись ли гости. Кроме отца и мачехи, в гостиной никого не было. На столе лежала груда подарков. Дилефруз по-одному разворачивала свертки и бурно выражала свою радость. Рахман заходил та справа, то слева, заглядывая жене через плечо. Ему тоже не терпелось узнать, что преподнесли гости Мамеду. В одном из свертков оказался шелковый отрез. Дилефруз набросила его себе на плечо. Из другого - выпала косынка. Дилефруз и ее примерила. При виде сверкающей хрустальной вазы она от радости закружилась по комнате, прижимая подарок к груди. Попадались игрушки. Дилефруз подудела на дудочке. Книжки с картинками и другие дешевые подарки она, чертыхаясь, швыряла, в угол комнаты.
      "Гадость, безобразие!" - Адиль отошел от окна. Вдруг кто-то сзади обвил его за шею теплыми оголенными руками. Адиль резко обернулся. К щеке прижались губы. В нос ударил терпкий запax духов и винного перегара. Это была Лалочка. Она стиснула Адиля в крепких объятиях и жадно поцеловала в губы.
      - Пусть я первая начну... Ты должен знать, что я люблю тебя.
      Адиль не успел опомниться. Лалочка отскочила от него, громко захохотала и скрылась за углом.
      Войдя в дом, Адиль не понял, почему мачеха бросает на него странные взгляды. Губы Лалочки оставили на щеке красное пятно.
      Дилефруз принялась убирать со стола. Чувствуя, что с сыном творится что-то неладное, Рахман сказал со свойственной ему мягкостью:
      - Пришел бы пораньше, сынок, посидел с гостями, - и погладил сына по голове.
      Адиль думая совсем о другом, не обратил внимания на слова отца. Вдруг Рахман увидел у него на щеке красное пятно. Он удивился, заморгал глазами, но ничего не сказал.
      Адиль опустился на стул у окна.
      - А ну, разогрей ребенку поесть, - приказал Рахман жене, считая, что сегодня она не посмеет его ослушаться.
      Дилефруз пропустила слова мужа мимо ушей, взяла в охапку подарки и проследовала в спальню.
      - Я не буду есть, - хмуро ответил Адиль, - поднимаясь с места и прошел в свою комнату.
      Подойдя к кровати, он не поверил своим глазам: со стены на него смотрел портрет Дилефруз. Мачеха была сфотографирована с оголенными плечами, полуобнаженной грудью.
      Адиль, как безумный, заметался по комнате, ища портрет матери. Заглянул за шкаф, на книжную полку, поднял занавески, обшарил подоконники. Наконец, он обнаружил его под кроватью. Сердце юноши сжалось от боли и обиды. Он закрыл глаза и подумал: "Что же теперь делать? Как ответить Дилефруз на это оскорбление?" Гнев душил его. Он открыл глаза. Комната словно наполнилась туманом. По щекам поползли две слезинки и упали на портрет Наргиз. Казалось, ее глаза тоже наполнились слезами, а губы задрожали, зашевелились.
      "Нет, оставаться в этом доме больше нельзя! Надо уходить! Сейчас же, сию минуту!" Адиль сорвал со стены портрет Дилефруз, швырнул на пол, пинком распахнул дверь, выбежал в галерею, затем во двор. Рахман, почуяв неладное, прямо босиком выскочил вслед за сыном на улицу.
      - Адиль!.. Адиль!.. Сынок, вернись!.. Пожалей меня!
      Адиль не обратил внимания на мольбы отца. Он шел и шел. Куда? Этого юноша не знал. Все равно!.. Лишь бы подальше от дома с красной черепичной крышей.
      В комнате царил полумрак. Учитель Салех сидел у письменного стола, задумавшись, не спуская глаз с зеленого абажура настольной лампы, и жадно затягивался папиросой. Время от времени он проводил рукой по лбу, потирал подбородок, нервно сжимал и расжямал кулаки. Адиль сидел напротив, обхватив голову руками. Юноша не видел лица учителя, но чувствовал, что тот глубоко взволнован.
      Учитель Салех искал выход из создавшегося положения.
      Уходя из дому, Адиль не знал, куда пойдет ночевать. У него было немало друзей, но в такой поздний час беспокоить никого не хотелось. А если бы он все же решился пойти к кому-нибудь, пришлось бы объяснять причину столь позднего визита. Этого юноша сделать не мог.
      Всего несколько часов назад Адиль катался на морском трамвае, любовался вечерним Каспием, слушал игру на кларнете, мило беседовал с Джейран, а сейчас. Темные пустынные улицы, он совсем один, ему негде спать, не с кем поделиться горем. Он почему-то вспомнил свою двоюродную сестру Мансуру. Вспомнил тихую деревушку, песчаный берег моря, веселые игры с утра до вечера. Какой беззаботной жизнью жила Малсура! Адиль рос без матери, она без отца. Майсура всегда смеялась, была весела, беспечна. Адиль же... Ему вдруг так захотелось очутиться в деревне, у тетки. Как он завидовал Мансуре!
      Адиль долго бродил по улицам. Было свежо, но он не чувствовал холода. Казалось, в груди его вместо сердца пылает жаркий костер.
      Адиль подошел к кинотеатру, где они вечером встретились с Джейрам. Пробило два часа ночи. Юноша по ступенькам взобрался на площадку перед билетными кассами и остановился. Его охватило волнение. Сердце забилось, как пойманная птица. Адилю показалось, что вот сейчас к нему подбежит Джейран в белом платье, похожая на чайку, скажет: "Пойдем, Адиль, на улице холодно. Ты простудишься..." и поведет к себе домой.
      Джейран не подбежала, но откуда-то появился учитель Салех. Он схватил Адиля за руку и потащил вниз по ступенькам.
      - Идем, переночуешь у нас.
      У учителя Салеха не было детей. Еще при жизни Наргиз, встречая на улице своего маленького соседа, он не мог удержаться, чтобы не взять его на руки, не поиграть с ним. Старик баловал мальчика, покупал ему игрушки, конфеты и другие сладости. В те времена у него с Рахманом были неплохие отношения. Часто по вечерам соседи вместе пили чай, подолгу беседовали. Но все изменилось после того, как в доме с красной черепичной крышей появилась Дилефруз. Старик перестал бывать у Рахмана. Адиль тоже стал реже заходить к учителю.
      В эту ночь старика разбудили пьяные голоса уходивших от Рахмана гостей. Он перевернулся на другой бок и снова задремал. Однако вскоре ему опять пришлось проснуться. Рахман кричал на всю улицу: "Адиль!.. Адиль!.. Сынок, вернись!.. Пожалей меня!"
      Учитель сразу понял, что произошло, быстро оделся и вышел из дому.
      Старик не окликнул юношу, пропустил его далеко вперед и двинулся следом, чтобы узнать, куда Адиль пойдет.
      И вот они сидели друг против друга в комнате старого учителя.
      Адиль не мог говорить спокойно.
      - Салех-муэллим, я давно собирался зайти к вам, поговорить по душам. Мне так нужен ваш совет! Но я боялся: дойдет до Дилефруз, она начнет скандалить, оскорблять и вас и меня... Вы же знаете ее характер.
      Учитель поднял на лоб очки и внимательно посмотрел в глаза юноши.
      - Если бы ты своевременно пришел ко мне, все могло быть иначе.
      - Вы правы, Салех-муэллим. Но я очень многого не знал. Сам виноват. С первых же дней поступки этой женщины показались мне подозрительными. Сейчас вся моя надежда только на вас... - Голос Адиля задрожал. - Я не останусь в Баку. Помогите мне перевестись в московский или ленинградский университет. Если бы отец относился ко мне, как к сыну, хоть немного заботился обо мне, было бы полбеды. Но он... и он... - " Адиль не смог докончить, отвернулся от учителя, обхватил голову руками.
      - Подумай хорошо, сынок. - Уехать в Москву, Ленинград - это несложно. Но, боюсь, потом раскаешься. Может, все-таки будешь учиться в Баку? Не хочешь жить дома - устроишься в общежитии...
      Но Адиль твердо стоял на своем.
      - Нет, в Баку я не останусь. Через месяц-другой придет отец, начнет меня уговаривать, я поддамся,
      вернусь домой, и снова начнется адская жизнь. Лучше жить подальше от них, поверьте, Салех-муэллим. Мне будет спокойнее... Да и новые места посмотрю, развеюсь немного.
      Учитель Салех глубоко затянулся папиросой.
      - Хочешь знать мое мнение? Я за то, чтобы ты учился в Москве. Только есть одно "но". Такие вещи не делаются без разрешения отца.
      Адиль перебил старика:
      - Вы были бы правы, Салех-муэллим, если бы отец был мне настоящим отцом. Но он под каблуком у Дилефруз. Женщина все больше и больше распоясывается. Моему терпенью пришел конец. Заниматься дома невозможно. Товарищи ко мне не могут приходить. Не хочу скрывать от вас, отец мой встал на дурной путь. Дилефруз заставляет его заниматься спекуляцией. Об этом мне уже начали говорить посторонние... Наверно, и вы тоже...
      - Да, я тоже знаю! Вернее, подозреваю... Они это делают скрытно, но до меня дошло... Дилефруз толкает, Рахмара, на преступление. Прежде он такими делами не занимался.
      Итак, предположение юноши подтвердилось.
      Учитель Салех долго расхаживал по комнате взад и вперед, потом остановился перед Адилем.
      - Хорошо. Я схожу к ректору, попрошу подготовить твои документы для перевода в Москву. Только времени осталось мало. Придется ехать на этой же неделе.
      Адиль кинулся учителю на шею, расцеловал его. Но вспомнил Джейран, и радость его мгновенно погасла.
      Утренние лучи солнца, пробивающиеся сквозь оконные занавески, разбудили Джейран. Она открыла
      глаза. Края зеркала на стене сверкали всеми цветами радуги. В комнате стоял тонкий приятный аромат.
      Джейран лежала на спине и нежилась. Она выспалась, но вставать не хотелось. Вспомнилась вчерашняя встреча. Девушка мысленно разговаривала с Адилем.
      Она представила, как вчера при расставании растрепала волосы Адилю и убежала. Сердце охватило приятное волнение и в то же время стало как-то немного стыдно.
      Будь Адиль сейчас здесь, в ее комнате, девушка ни за что не осмелилась бы дотронуться до его волос. А вчера она это сделала так легко и свободно.
      ."Кажется, я сама того не желая, выдаю себя с головой. Адиль поймет, что я к нему не равнодушна. Нет, в следующий раз такого не будет, - решила Джейран. - И разговаривать надо осторожно, обдумывая каждое слово".
      Джейран протянула руку и включила радиоприемник, стоящий на тумбочке у изголовья. Зазвучала веселая танцевальная музыка. Она вскочила с постели, накинула халатик, раздвинула занавески на окнах. В комнату ворвалось яркое летнее солнце. Не то от музыки, не то от мыслей об Адиле на сердце девушки сделалось легко и свободно. Ей захотелось закружиться по комнате, запеть. Проходя мимо зеркала, она привела в порядок растрепавшиеся волосы. Взяла графин с водой, полила цветы. Опять подошла к зеркалу и долго рассматривала своя глаза! Да, она не ошиблась: в них нельзя было увидеть только самого Адиля, все же остальное можно было прочесть, как по книге. Верно говорят: глаза - зеркало души! Джейран могла сохранить свою тайну, но вот глаза... Как она за них боялась! Хорошо, что вчера, когда она, простившись с Адилем, пришла домой, родители уже спали. Не то бы мама все поняла, обо всем догадалась. Джейран знала: женщины более проницательны, чем мужчины. Отец ее беспокоил меньше.
      Джейран прибрала квартиру, позавтракала, опять прошла к себе, села за стол, положила перед собой лист бумаги, приготовилась писать ответ на письмо Халиды, полученное два дня назад. Она специально не ответила сразу. Другой близкой подруги, которой можно было бы открыть душу, у Джейран не было, поэтому она решила подробно писать Халиде о каждом разговоре с Адилем, о каждом свидании.
      Но стоило девушке взять в руки перо, как мысли разбежались. Она не знала, с чего начать. В последнем письме Халида писала, ничего не скрывая: "... Джейран, вчера получила от тебя письмо и успокоилась. Как я была рада! Мне все казалось, что я совершаю какое-то большое преступление. Конечно, между мной и Надиром ничего серьезного не было. Но что скрывать? Я хорошо понимала, что творится у меня в сердце. Несколько раз перечитывала твое письмо в том месте, где ты пишешь о курчавом красивом парне. Вечером пошла в клуб. Надир был там. Короче говоря, увидев, что у меня хорошее настроение, он осмелел, читал стихи из "Ромео и Джульетты"... и все наизусть. Ах, какие слова! Не знаю, чем все это кончится... Но, Джейран, Надир тоже неплохой парень..."
      Письмо было, на восьми страницах. Джейран перечла его еще раз, собралась с мыслями и принялась изливать свою душу в письме к подруге.
      Рахман сидел в галерее у окна, не спукая глаз с калитки. Третий день Адиль не приходил домой. Отец извелся: "Где мальчик? Что с ним? У кого ночует?" Стоило кому-нибудь позвонить с улицы, как он сломя голову бежал к воротам в надежде увидеть сына. НоАдиль не появлялся. Обвинить Дилефруз, скандалить с ней Рахман боялся. По ночам его одолевала бессонница. "Ах, какая неприятность! - думал он. - Зачем только справлял этот день рождения?"
      Назавтра Рахману предстояла очередная поездка а Москву. Целую неделю его не будет дома. Как ему хотелось до отъезда узнать что-нибудь о сыне, успокоиться!
      Дилефруз понимала состояние мужа и злилась. Она то и дело входила в галерею, хлопала дверью или сладким голоском подзывала Мамеда и начинала его нарочито громко ласкать.
      Вдруг раздался звонок. Рахман кинулся к воротам.
      Это был Адиль.
      - Адиль... Ты пришел?.. Спасибо, сынок...
      У отца от радости задрожали губы.
      - Да, пришел, но сейчас опять уйду! - холодно ответил юноша.
      - Подумай, что ты говоришь, сынок?! Можно ли бросать родного отца? Перестань упрямиться, пожалей меня.
      - Я могу остаться, отец, но тогда должна уйти Дилефруз. Наверно, это тебя не устроит! - Адиль поднялся по лестнице и прошел в свою комнату.
      Внезапное появление Адиля испугало Дилефруз. Она, как ужаленная, вскочила с тахты и закричала:
      - Рахман!
      Рахман сделался неожиданно смелым:
      - Ну, какого тeбe черта?! Опять термометр? Во всем виновата ты, бессовестная.
      Адиль не узнал своей комнаты. Книги валялись на полу, в столе было все перерыто, бумаги разбросаны. На чернильном приборе лежали игрушки Мамеда.
      Глобус, подарок пионерской дружины, когда Адиль еще учился в пятом классе, валялся посреди комнаты. Очевидно, Мамед использовал его вместо мяча. Цветы, которые юноша регулярно поливал, пожелтели, поблекли. На его кровати спал Мамед.
      Адиль быстро уложил в чемодан необходимые книги, портрет матери, кое-какую одежду, взял тару, в последний раз обвел взглядом комнату и вышел.
      Отец, раскинув в стороны руки, преградил дорогу.
      - Не уходи, сынок! Умоляю тебя, не уходи! Послушай меня...
      - Нет, отец, поздно... - Адиль внимательно присмотрелся к отцу. Только сейчас он заметил, как тот постарел. - Прощай. Мне пора...
      - Куда ты, сынок? Не скрывай от отца!
      - В Москву!..
      У Дилефруз, которая жадно ловила каждое слово, радостно забилось сердце.
      - Сынок, человек не должен бросать отчий дом. Не плюй в колодец, пригодится...
      Рахман затряс головой, хотел что-то сказать, но не смог. А взгляд его кричал: "Сынок, на кого ты меня оставляешь? Куда уходишь?"
      Адиль поднял чемодан и направился к выходу.
      - Сьнок, а деньги на билет, на дорогу?
      - И билет у меня есть, и деньги на дорогу.
      - Поедем завтра, вместе...
      - Нет, отец, я должен ехать сегодня. Счастливо оставаться.
      На пороге Адиль обернулся и добавил, кивнув головой на дверь:
      - Постарайся, чтобы эта фурия хоть тебя не выжила из дома.
      Дилефруз с горящими глазами выскочила в галерею, но рта открыть не посмела. Лицо Адиля показалось ей очень страшным.
      ОГНИ СТОЛИЦЫ
      Когда я сам впервые приехал вечером в этот залитый огнями город, мне, как и Адилю, показалось, что я вижу волшебный сон. До поздней ночи ходил я по улицам столицы, ноги мои уже начали ныть от усталости, а мне все еще не верилось, что я в Москве. Кремлевские куранты были совсем рядом, я слышал их родной голос, а мне все не верилось, что я в Москве. По широким улицам мимо меня проносились потоки легковых машин, а мне по-прежнему не верилось, что я в Москве. Я вдыхал свежий прохладный воздух ночных бульваров - и все никак не мог поверить, что я в Москве. Не мог поверить, что это не сон, а явъ, большое счастье, которое будет длиться и завтра, и послезавтра, и все последующие дни.
      В тот день отмечали день Военно-Морского Флота. Широкая улица Горького была запружена народом. Я дошел до Охотного ряда. Кремлевские куранты пробили восемь. Раздались орудийные залпы. К небу взметнулись фонтаны разноцветных огней. Потом еще залп, за ним еще, еще...
      Когда, наконец, наступила тишина и погасли последние искры салюта, я взглянул на небо и удивился: несколько красных огоньков все еще продолжало гореть. Через минуту я понял, что ошибся: это были огни Кремля, вечно горящие огни!
      Какая случайность! Я и Адиль приехали в Москву одновременно. Но город большой, людей много и мы не смогли встретиться. Возможно, в те дни мы оба шагали по широкой Красной площади, вместе любовались кремлевскими башнями, украшенными пятиконечными рубиновыми звездами, мавзолеем, величественными бронзовыми фигурами Минского и Пожарского, но так и не увиделись. Если бы я встретил Адиля, я подробно расспросил бы юношу обо всем, что произошло с ним за последнее время, и поведал вам. Но так как этого не случилось, расскажу об Адиле только то, что мне стало известно от других.
      С помощью учителя Салеха Адиль получил разрешение на перевод из бакинского университета в Москву. Но когда документы были оформлены, юноша заколебался. Он подумал о Джейран, услышал ее голос: "Ты оставляешь меня, Адиль?" "Я тебе не нужен, Джейран, - мысленно отвечал юноша. - Забудь меня. Выбрось навсегда из сердца. Я не хочу запятнать твое чистое имя. Знаю, потом ты меня назовешь обманщиком, скажешь: "Ты говорил громкие слова о честности, а сам был свидетелем грязных дел и все скрывал?.." Ты права, Джейран! Что я могу сделать?! На большее у меня пока не хватает сил. Мне трудно расстаться с тобой, но я все-таки еду".
      Адиль не захотел просить у отца денег на дорогу. Пришлось продать подарок матери - золотые часы. В тот день, когда юноша собирался идти на вокзал за билетом, ему встретился учитель Салех. Он вынул из кармана билет и протянул Адилю.
      - Возьми, сынок, я знаю твое положение...
      Адиль смутился, но не стал обижать отказом старика, который в последнее время заменил ему отца, взял билет и не мог найти слов для благодарности
      На следующий день учитель Салех пришел на вокзал проводить юношу. Рахман был уже там.
      - Если понадобятся деньги, напиши, не стесняйся, - сказал учитель, - я пришлю. Считай меня своим родным дядей.
      Если бы Адиль мог, он обратился бы к старику с единственной просьбой передать Джейран два слова: "Извини, дорогая!" Но это было невозможно.
      До отхода поезда оставались считанные минуты. Учитель Салех передал Адилю пальто, которое все время держал, и нежно поцеловал юношу в лоб.
      - Желаю успехов в учебе. Счастливого пути, сынок, не скучай. Будет время - черкни.
      - Большое спасибо, Салех-муэллим!
      Рахман тоже подошел проститься с сыном. Он предложил ему деньги, но Адиль отказался. Отец хотел что-то сказать, однако не смог. Губы его задрожали, глаза наполнились слезами. Он вынул из кармана платок и отошел в сторону.
      Раздался свисток. Поезд тронулся. Учитель Салех замахал соломенной шляпой. Мимо окна поплыл вокзал, замелькали столбы, сначала медленно, потом быстрее, быстрее. Баку остался позади.
      Поезд приближался к Баладжарам. Проводник ходил по вагону, отбирал билеты. Адиль встал и сунул руку в карман пальто. Кроме билета, там оказались две новенькие сторублевые бумажки. Юноша догадался, что деньги положил учитель Салех.
      "Я вам за все отплачу, дорогой друг! Большое спасибо..." - прошептал он.
      Забыв, что подарок матери продан, Адиль непроизвольно поднес к глазам левую руку. Сосед по купе решил, что юноша оставил часы дома.
      - Без двадцати шесть, сынок... - подсказал он.
      - Без двадцати шесть, доченька, - крикнула мать.
      Джейран причесывалась, стоя перед зеркалом. Она спешила на свидание. Уложив кудри, девушка умылась, прикрыла дверь, надела белые босоножки, которые так нравились Адилю, и сбросила халатик. Голубое шелковое платье было выглажено еще утром. Джейран подошла к трюмо, взглянула на себя: белые изящные, словно выточенные из мрамора руки, круглые плечи, маленькая девичья грудь... Щеки девушки запылали огнем. Ей показалось, будто из угла комнаты на нее смотрят глаза Адиля. Джейран поспешно надела платье и оглянулась по сторонам.
      Она взяла альбом для рисования, карандаши "Негро" и вышла из дому. До назначенного часа оставалось целых десять минут. Джейран не торопилась. "Успею. Еще раньше времени приду. А если опоздаю, Адиль подождет".
      Солнце походило на раскаленный медный шар. Листочки, растущих вдоль улицы деревьев шелестели от легкого дуновения ветерка, но было еще довольно жарко. По чистому, прозрачному небу плыли легкие облачка. Окна домов были распахнуты. Почти все прохожие шли по левой, теневой стороне улицы.
      У морского вокзала Джейран свернула на проспект Кирова и дошла до сада имени 26 бакинских комиссаров. В ее распоряжении оставалось еще пять минут. Девушке захотелось посмотреть на памятники комиссарам. Еще по художественному техникуму она была знакома с историей каждого, знала, какими скульпторами и когда они были сделаны. В альбоме у нее даже хранились фотографии некоторых памятников. Это не было простым увлечением филателиста. Джейран была молодым художником. Именно поэтому она внимательно ко всему приглядывалась: к пестрым клумбам, людям на скамейках...
      Наконец, Джейран подошла к месту свидания и точно фиалка склонив голову, принялась ждать своего любимого. Она с нетерпением поглядывала то вправо, то влево и даже оборачивалась назад. "Опаздывает! Постой же, приди только... Я так тебя отчитаю!"
      Прошло полчаса. Девушке не хотелось возвращаться, домой. "Наверно, что-нибудь случилось. Иначе он обязательно пришел бы", - подумала она и собралась уходить, как вдруг заметила, что к ней неторопливой походкой направляется учитель Салех.
      - Доченька, ты что здесь делаешь? - старик протянул девушке руку. Наверно, как и я, вышла подышать свежим воздухом?
      Джейран пришлось сказать неправду.
      - Да.
      - Вижу, у тебя в руках альбом для рисования и коробка карандашей.
      - Да, взяла на всякий случай. Думала, может что нарисую.
      - Правильно сделала, - учитель Салех опустился на скамейку рядом с бассейном. - Присаживайся, доченька.
      Джейран села возле учителя.
      - Ну, как, что-нибудь нарисовала?
      - Нет... Желания не было...
      - А почему ты и желание не прихватила из дому? - пошутил старик.
      - Прихватила, да здесь потеряла.
      Оба засмеялись.
      Однако на сердце у Джейран было неспокойно. Она без конца оглядывалась по сторонам, волновалась. Если бы вдруг сейчас из-за деревьев вышел Адиль, девушка оказалась бы в неловком положении. Она не смогла бы оставить учителя и кинуться к нему навстречу.
      - Так, так... А я проходил мимо, увидел тебя - подошел, - учитель Салех закурил. - Ну, как дела, доченька?
      - Мне предложили работать в музее. Я пока не дала согласия.
      - Почему?
      - Может, поеду в Ленинград в Академию художеств.
      Джейран опять подумала об Адиле. С ним она об этом еще не говорила. Вдруг он будет против? Девушка решила что теперь она обо всем должна советоваться с Адилем. "Нет, видимо, мне не придется ехать в Ленинград. Ведь Адиль будет учиться в бакинском университете", - мелькнуло у нее в голове.
      - Ленинградская Академия художеств - дело мудрое. Там ты научишься многому. Да и, как говорится, кругозор станет шире. Академия вырастила много больших мастеров... - учитель помолчал и тихо добавил: - У нас по-соседетву жил один парень, Адиль, Может, видела, когда приходила? Он тоже уехал в Москву учиться. Сегодня проводил его.
      У Джейран потемнело в глазах. Не ухватись девушка за спинку скамейки, она непременно упала бы.
      Учитель говорил еще что-то, но Джейран не слышала.
      Альбом соскользнул с колен на землю. Девушка быстро нагнулась, подняла его. Боясь, что учитель заметит ее волнение, она опустила голову.
      - Вы говорите о том парне, который играет на таре?
      - Он, умница, он самый. Курчавый такой. Как я, любил его, Джейран... Учитель помолчал, решив что не стоит посвящать Джейран во все перипетии семейной драмы Адиля. - Да... Вот и он тоже неожиданно надумал. Пришел ко мне неделю тому назад и заявил...
      - Неделю назад? - удивилась Джейран.
      - Да, примерно так. Говорит: "Хочу ехать в Москву!" Я ему: "Езжай, сынок. Получишь высшее образование в столице, станешь настоящим юристом".
      Ошибки быть не могло! Если бы Джейран сидела на этой скамейке одна, она закрыла бы лицо руками и разрыдалась. Девушка старалась взять себя в руки, но, видимо, это ей не совсем удавалось.
      - Что с тобой, Джейран? Ты сегодня какая-то странная...
      - Так, ничего. Зашел разговор о Москве, и я заволновалась. Мне тоже очень хочется поехать в Ленинград.
      - Ничего, не горюй, и ты поедешь. Не в этом году, так в будущем. Для вас все дороги открыты.
      "Вот, оказывается, какие люди есть на свете! - думала Джейран. - А я то влюбилась! Выходит, он давно собирался в Москву. Обманщик! Еще назначил мне свидание. А я, глупая, поверила, рисовать его собралась..."
      Впервые в жизни Джейран так жестоко обманули. "Какая я наивная! И еще поехала с ним кататься на морском трамвае. Вот как легко ошибиться в человеке... А я так ему верила!"
      Джейран поднялась:
      - Извините, муэллим, я уже давно гуляю. Дома беспокоятся.
      - Счастливо, доченька. Не забывай нас, стариков.
      Прощаясь с учителем Салехом, девушка попыталась улыбнуться, но улыбка получилась такая странная, жалкая, что, казалось, она вот-вот расплачется.
      Джейран не помнила, как пришла домой. Войдя к себе в комнату, не раздеваясь, бросилась на кровать. На глаза попалась чернильница Адиля, которую она хранила, как самую дорогую память. Девушка вскочила, подбежала к столу, схватила чернильницу и швырнула в окно.
      Кипучая жизнь столицы, занятия в университете, шумное веселое общежитие заставили Адиля забыть свое горе. Нет злой Дилефруз, ее оскорбительной брани. Кругом приветливые жизнерадостные лица. И об отце Адиль стал думать меньше. Он не мог забыть только Джейран. Карнавальная ночь, прогулка по Каспию на морском трамвае казались ему чем-то далеким, как воспоминания детства. Его любовь походила на красивую бабочку, которая живет всего лишь день и умирает, не успев насладиться солнцем. Стоило Адилю встретить на улице девушку, хоть немного напоминающую Джейран, сердце его начинало учащенно биться. Он оборачивался и долго смотрел вслед. Письма, посланные Джейран (Адиль ставил на конверте только ее имя, так как фамилии не знал), вернулись обратно. Это был для него большой удар. "Конечно, она со мной не хочет знаться, - думал юноша. - А то бы обязательно ответила".
      Однако надежда еще теплилась в сердце Адиля. Всякий раз, получив из Баку письмо, он сначала смотрел на обратный адрес, искал имя Джейран. Чаще всего весточки приходили от учителя Салеха.
      На курсе у Адиля сразу же появилось много приятелей. Но самым близким другом ему стал сосед по койке, Борис, круглолицый парень в очках. У него были светлые реденькие, едва заметные брови и голубые, как воды Каспия, глаза. Летом и зимой через каждые три-четыре дня он наголо брил голову. Поэтому никто не анал, какого цвета его волосы.
      Товарищи подтрунивали мад ним.
      - Я видел Бориса с шевелюрой, - говорил один. - У него волосы зеленого цвета.
      Другой подхватывал шутку:
      - Нам тогда стипендию задержали, и у бедняги не было денег побрить голову.
      - Напрасно вы пристаете к Борису, - говорил третий. - Он сам мне однажды признался, что лыс от рождения.
      Борис не сердился.
      Они были ровесники с Адилем. Но стоило послушать глубокомысленные доводы, которые юноша приводил во время споров, его толковые советы товарищам, и начинало казаться, что он молод только с виду, а на самом деле ему уже много лет. Борис обожал научные споры, в которых, как правило, ж знал поражений. Он мог спорить не только со студентами юридического факультета, но и с "филологами", "историками" и даже студентами физико-математического факультета. Если надо было, он мог дать анализ творчества Шекспира, Пушкина, Чехова, говорить о таких полководцах, как Кутузов, обсуждать законы Архимеда, Паскаля, Ньютона. Если даже большей части того, о чем говорил Борис, в учебниках не было, все равно никто не брал под сомнение правдивость его слов.
      "Борис - ходячая энциклопедия нашего университета!" - отозвался о нем Адиль в первый же день знакомства. Впрочем, он немного опоздал с характеристикой: товарищи уже успели прозвать своего толкового однокурсника "профессором Борисом Васильевичем".
      У Бориса над кроватью висел портрет девушки. Это была его "любовъ", Наташа, студентка Нефтяного института, москвичка. Красотой она не блистала: светлые короткие волосы, худое лицо, небольшие глаза, маленький вздернутый носик. Но попробовали бы вы взглянуть на нее глазами Бориса! Она показалась бы вам писаной красавицей. Впрочем, Борис тоже красотой не славился. Да разве дело во внешности? Было бы сердце чистое да доброе!.. Имя девушки не сходило у Бориса с уст. Иногда в общежитии, забывшись, он обращался к товарищам: "Послушай, Наташенька..."
      У Бориса была одна отрицательная черта: неаккуратность. Он столько внимания уделял вопросам, не имеющим прямого отношения к его специальности, что подчас не располагал временем заниматься своим внешним видом. В общежитии куда ни глянешь: на столе, подоконниках, тумбочках, в платяном шкафу - везде валялись вещи Бориса, книги, тетради. Каждое утро он что-нибудь искал: то ручку, то конспекты, то кепку. Комната переворачивалась вверх дном. В таких случаях Борис обычно захватывал чужую ручку, надевал на голову первую попавшуюся кепку и бежал на занятия. Если "раздобыть" головной убор не удавалось, Борис, будь то в дождь или стужу, выходил на улицу с непокрытой головой, подняв воротник своего полушубка. А товарищам объяснял: "Приучаю голову к холоду. Закаляюсь..."
      Только побывав в гостях у Наташи, Борис приходил в приличном виде. Девушка наглаживала ему рубаху, галстук, пришивала к пиджаку пуговицы.
      Ну и влетало парню от нее!
      - Ах, Борис, неряха ты, неряха! Какой же из тебя выйдет юрист?
      - В твоих словах есть доля правды, Наташенька. Однако ты тут виновата больше, чем я.
      - Это почему же?
      - Потому что ты тянешь со свадьбой. Будь дело только за мной, я давно бы уже сделался самым аккуратным парнем на факультете, а ты нянчила бы целую дюжину детишек.
      Разговор кончался тем, что Наташа шутливо хлопала Бориса по щеке, заливалась краской и выбегала из комнаты.
      Адиль привязался к Борису, скучал, когда его не было в общежитии. Но он не рассказал ему ни о Джейран, ни о мачехе. Это было его тайной. А тайны Адиль умел хранить еще с детства.
      Однажды зимой (Адиль учился в пятом классе) валил сильный снег. Мать пришла с улицы окоченевшая и пожаловалась, что у нее нет теплого платка. Рахман пропустил эти слова мимо ушей. Равнодушие отца задело мальчика. Прошло две-три недели. Как-то поздно вечером Наргиз гладила сыну брюки и обнаружила в кармане пачку трехрублевок. Мать удивилась. Где Адиль мог взять столько денег? Наутро она, волнуясь, задала этот вопрос сыну.
      - Скажи правду, Адиль, откуда у тебя эти деньги? На лице матери было столько тревоги, что Адилю
      пришлось сознаться:
      - У тебя нет платка... Отец не покупает... Как это можно? Вот уже месяц я коплю... Откладываю деньги, которые ты даешь на завтрак. Набрал семьдесят пять рублей. Через неделю пойду и куплю тебе хороший платок.
      У Наргиз на глазах заблестели слезы. Она обняла сына и расцеловала.
      Это был единственный случай, когда Адилю пришлось открыть свою тайну.
      Борис слышал, что к Адилю в общежитие иногда наведывается отец. Но сам его ни разу не встретил.
      В свой первый приезд Рахман с Адилем не увиделся. Состав уходил обратно в тот же день, и времени на поиски не было.
      Через две недели Рахман опять был в Москве. Он знал адрес университетского общежития и приехал туда. Во дворе ему встретился парень-азербайджанец. Земляки разговорились, и через пять минут Рахман знал номер комнаты, в которой живет его сын. Он долго плутал по коридорам, расспрашивал студентов и, наконец, нашел. Открыв дверь, он увидел сына. Адиль лежал на кровати с книгой в руках.
      - Сынок!
      Рахман бросился к нему, обнял и горько заплакал. Первое, что он увидел, придя в себя, - это портрет Наргиз над кроватью сына.
      Рахман долго не мог заговорить. Затем начал молча опорожнять корзину. Выложил на тумбочку фрукты, яйца, двух жареных цыплят, и, наконец, шерстяные носки.
      - Ешь, сынок, ешь скорее, пока никого нет... А то придут ребята - тебе ничего не достанется. Это первое. А во-вторых, я не хочу, чтобы мой сын жил в общежитии. Сними комнату. Слава Аллаху, мы не нищие.
      - Спасибо за заботу, но мне и здесь неплохо. Я ни в чем не нуждаюсь. Напрасно ты все это принес... Я ничего есть не буду! Забери.
      - Адиль... Сынок...
      - Отец, я сказал - все! Ведь ты меня знаешь. Я не нуждаюсь в вашей помощи!
      Рахман засыпал сына вопросами. Адиль отвечал кратко.
      - Тебе передают привет Дилефруз-ханум, Мамед, тетушка Сона, Мансура, деланно веселым голосом говорил Рахман.
      Адиль продолжал молчать. Рахман многозначительно покачал головой и добавил:
      - Ты, наверно, не поверишь, если я скажу, что Дилефруз-ханум во всем раскаялась...
      Юноша чувствовал, что привет от Дилефруз-ханум, ее раскаяние - это ложь с целью задобрить его.
      - А как поживает учитель? Ты его видишь?
      - Какой учитель?
      - Наш сосед, Салех-муэллим.
      - Ах, ты о нем... Неплохо живет. Всегда справляется о тебе.
      Разговор не клеился.
      Рахман торопился. Надо было бежать по магазинам, исполнять поручения Дилефруз. Он простился и ушел.
      ПРОШЛИ НЕДЕЛИ, МЕСЯЦЫ...
      Джейран долго не могла забыть Адиля. Она тосковала, ходила грустная, задумчивая. Даже родители начали обращать внимание. Она устроилась работать экскурсоводом в музей.
      Девушка страдала: "Почему Адиль уехал так внезапно? Почему оставил меня? Ведь я его ничем не обидела, не сказала дурного слова... Так оскорбить! Ну ничего, это мне хороший урок! Теперь-то я научилась распознавать людей..."
      Халида, которая раньше писала часто, теперь почему-то молчала. Письма ее были в какой-то степени утешением, а сейчас Джейран и этого лишилась. Она тоже не писала: рука не поднималась. Ей было стыдно перед подругой, словно она совершила тяжкое преступление. Однако совесть у Джейран была чиста. Адиль не обнимал ее, не целовал, не ласкал... Девушке хотелось излить кому-нибудь свою душу, но Халиде она не могла писать. Да и что она написала бы? "Мы катались по морю, разговаривали. Потом простились. Договорились встретиться в среду вечером. Я пришла. А он... нет". Конечно, такому рассказу никто не поверил бы. Даже Халида. Каждый сказал бы: "Как это может быть? Разве честный парень бросит ни с того, ни с сего любимую девушку?"
      В конце концов, Халида написала. Письмо пришло рано утром, когда Джейран еще не ушла на работу. Подруга по-прежнему восторгалась сельской природой. Письмо начиналось с описания осени. Потом шли несколько слов о занятиях в школе, учениках, колхозниках, которые успели ее полюбить. Затем Халида переходила, к основному вопросу: "... Надир долго уговаривал меня пойти с ним погулять. И я уступила, согласилась. Будь ты на моем месте, Джейран, ты бы сделала то же самое. Честное слово. Не знаю, как у меня язык повернулся. Сама не заметила. Видела бы ты, как Надир обрадовался! Казалось, ему подарили целый мир. На глазах заблестели слезы, губы задрожали. "Спасибо, Халида! - сказал он. - Может, хоть сегодня усну спокойно. Сколько времени я уже не сплю из-за тебя!"
      В ту ночь, мне кажется, мы оба лишились сна. Я задремала на рассвете, когда запели петухи. Хорошо, что день был воскресный.
      Вечером пошла на спектакль "Ромео и Джульетта". Надир играл Ромео. Видела бы ты, какой это был успех! Я сидела справа в самом последнем ряду. Когда Джульетта спросила: "Как ты пришел сюда, Ромео?", - Надир повернулся в мою сторону и громко сказал: "Меня принесли сюда крылья любви, Джульетта, Любовь!.."
      Хорошо, что никто не знал о наших отношениях. Когда дали занавес, все аплодировали, кроме меня.
      После спектакля я ждала Надира за клубом. Наконец, он пришел. Мы отправились в ивовую рощу, что-на краю деревни. Не знаю, как получилось, но вдруг руки Надира обвились вокруг моей талии, а я обняла его за шею... Ах, Джейран! Какой он сильный! И характер у него неплохой. Только, кажется, он, как и я, любит много говорить. Откровенно признаться, без Надира мне было бы здесь скучно..."
      Джейран не ответила на это письмо. Переписка оборвалась.
      Пролетели осень, зима, весна...
      Жизнь в доме с красной черепичной крышей текла своим чередом.
      Виноградные листья во дворе подрагивали от легкого ветерка. Окна галереи были распахнуты. Дилефруз сидела за столом и давала мужу новые поручения. Рахмав делал пометки в своей записной книжке.
      - Наступает жара, - объясняла Дилефруз с дальновидностью опытного купца. - Через неделю все наденут летние платья, перейдут на босоножки. Учти это. Бери все, чего нет в Баку.
      Муж слушал, кивал головой в знак согласия и записывал.
      У ворот позвонили. Рахман сунул в карман записную книжку и выглянул в окно.
      - Кто там?
      С улицы донесся звонкий девичий голосок:
      - Встречай гостя, дядя! Это я... Неужели не узнаешь!?
      Рахман спустился вниз, открыл калитку. Во двор, улыбаясь, вошла девушка.
      - Мансура! Здравствуй... Ты ли это, племянница? Мансура поставила на землю чемодан, положила на
      него узелок, который держала под мышкой, и обняла дядю.
      - Какими судьбами, доченька?
      - Вот, приехала...
      Лицо Мансуры светилось радостью. Рахман взял ее вещи.
      - Проходи в дом, доченька, проходи. Рассказывай, как живете?
      Перед глазами Рахмана мелькнула белая косынка Мансуры. Девушка, как птица, влетела по лестнице, но, увидев высокую полную женщину с нахмуренными бровями, застыла на месте.
      Мансура слышала от матери, что дядя вторично женился. Но ей трудно было представить этот дом без Наргиз. Внезапная встреча с Дилефруз подействовала на девушку удручающе. Радость моментально погасла, глаза погрустнели.
      Дилефруз была возмущена: как смеет эта чужая девчонка так бесцеремонно врываться в ее дом?
      Рахман, желая вывести Мансуру из затруднительного положения, выступил вперед:
      - Не стесняйся, проходи. Познакомься с Дилефруз-ханум, - и бросил на жену подобострастный взгляд.
      Девушка нерешительно переступила порог и протянула Дилефруз руку.
      - Моя племянница, Мансура, - представил Рахман девушку. - Большая шалунья.
      За эти годы Мансура сильно изменилась. Ей уже исполнилось пятнадцать лет. Маленькая худенькая девочка с тоненькими косичками, похожими на крысиные хвостики, превратилась в миловидную девушку. Пестрое сатиновое платье плотно облегало стройную фигурку. На спине лежали две толстые, с руку, косы. Лицо смуглое, но в то же время нежное, приятное, с легким, румянцем на щеках.
      Неожиданно для Рахмана и Мансуры Дилефруз приветливо улыбнулась, подошла к девочке, сняла с нее платок и сказала:
      - Добро пожаловать, доченька. Разувайся, проходи в комнату.
      - Да, да, переоденься, отдохни, ты ведь с дороги...- подхватил Рахман, воодушевленный неожиданным гостеприимством супруги.
      Мансура вошла в комнату, осмотрелась.
      - Ой, а чей это портрет? - она показала на стену. С фотографии улыбался мальчуган лет трех-четырех
      с папиросой в зубах. Руки в карманах, живот выпячен вперед.
      Дилефруз громко засмеялась.
      - Это мой сын Мамед.
      Мансура молча отошла от портрета.
      - Скажите дядя, а где же Адиль?
      Ни Рахман, ни Дилефруз на ее вопрос не ответили.
      - Садись, Мансура, - Рахман пододвинул стул.
      Странное поведение хозяев дома вселило в сердце девушки тревогу.
      - Дядя, что с Адилем?
      - Адиля мы, доченька, отправили учиться в Москву... - Рахман глубоко вздохнул и потер рукой подбородок: - Уже больше года его нет.
      Лицо девушки просияло, но тут же погасло. Она представила, как ей будет скучно в Баку без Адиля.
      Мансура села рядом с Рахманом. Дилефруз тяжело опустилась на тахту.
      - Но ведь сейчас каникулы, дядя. Почему Адиль не приехал домой? девушка никак не могла успокоиться.
      За Рахмана ответила Дилефруз:
      - Он очень занят, потому и не приехал.
      Это было сказано грубо, раздраженно. Мансура ничего больше не спросила, только грустно покачала головой.
      Рахман решил переменить тему разговора:
      - Хорошо, расскажи, как поживает мать? Что нового в деревне? Как ты надумала приехать?
      - У нас все живы, здоровы. Мама передает большой привет. А это она прислала Адилю, - Мансура кивнула головой на узелок.
      - И ей большое спасибо и тебе, - Рахман краем глаза взглянул на вещи Мансуры.
      Развалившись на диване, уткнувшись подбородком в грудь, Дилефруз внимательно рассматривала девушку. Мансура вначале понравилась ей, но сейчас вдруг начала раздражать своими бойкими манерами.
      Дверь с шумом распахнулась, на пороге появился Мамед, как всегда, босиком, оборванный, в грязи. Увидев незнакомую девушку, он на миг замер, затем кинулся к ней, толкнул руками в грудь и заорал:
      - А ну, сукина дочь, слазь с нашего стула! Здесь моя мама сидит! Мальчуган схватил широкий ремень отца, висевший на кровати и изо всей силой ударил Майсуру по коленке.
      Девушка сморщилась от боли, заохала и, прихрамывая, подошла к окну.
      Дилефруз покатилась со смеху.
      Рахман вырвал у сына ремень.
      - Не балуйся, Мамед. Бесстыдник ты этакий!
      - Иди ко мне, Мамуля. Шоколадку, дам...
      От смеха на глазах у Дилефруз выступили слезы. Она чмокнула Мамеда в щеку:
      - Один раз ударил, хватит. Гостей нельзя бить так много.
      Мамеду не сиделось на месте. Он норовил вырваться из рук матери и снова напасть на Мансуру. Девушка стояла, прислонившись к подоконнику, и удивленно поглядывала то на мать, то на сына.
      Заметив у дверей чемодан в красном чехле и небольшой узелок, Мамед в мгновенье ока вырвался из объятий матери, подскочил к узелку и начал его развязывать. По полу покатились деревенские коржи, яблоки, груши, банки с вареньем - все это предназначалось для Адиля. Мамед развязал одну из банок, обмакнул руку и, громко причмокивая, принялся облизывать пальцы.
      - Мамед!.. Ты слышишь меня? Эй, Мамед! - Рахман сделал попытку обуздать сына.
      Мальчуган даже не обернулся. Мансура не знала, что и думать.
      Через минуту, оставив в покое банку с вареньем, Мамед набросился на чемодан. Девушка кинулась выручать свои пожитки, однако опоздала: крышка распахнулась и содержимое чемодана вывалилось на пол. Мансура покраснела и начала поспешно подбирать вещи.
      - Ну что это за платья? - Дилефруз не успела ничего хорошо рассмотреть, а голос ее уже звучал иронически. Она подошла к чемодану и начала в нем копаться. - Жаль! Жаль материю! Сколько добра извела! Материальчик неплохой, а вот фасоны устарели... О чем ты только думала, когда шила эти платья?
      Мансура готова была провалиться сквозь землю. Рядом стоял дядя, а Дилефруз как ни в чем не бывало доставала из чемодана ее нижнее белье, потряхивала, вертела во все стороны. Она перебрала все вплоть до-чулок и носовых платков, которые лежали на самом дне.
      - Кто же шьет у первой попавшейся портнихи? - качала Дилефруз головой. - Слава богу, фигурка у тебя неплохая, рост - тоже. А как сшито? Мешок мешком. Приехала бы, я сводила вы тебя к своей портнихе, она такое бы сшила на твою фигуру - просто заглядение. Прохожие оборачивались бы.
      - Все эти платья я шила сама, тетя, - щеки девушки продолжали пылать.
      - Ты меня тетей не зови. Если еще хоть раз услышу - обижусь, - хозяйка дома поморщилась. -Меня звать Дилефруз-ханум.
      Мамед, опустошив наполовину банку с вареньем, утерся рукавом и вышел в галерею.
      Дилефруз потащила Мансуру в спальню, открыла большой зеркальный шкаф из орехового дерева.
      - Смотри, вот как надо шить! - и принялась подробно излагать историю приобретения каждой вещи, будь то платье, шляпа или туфли. Во время этой длинной лекции она раза два упомянула имя Лалочки, отозвавшись о ней, как о девушке с большим вкусом.
      Мансуре сделалось скучно.
      - Не знаю, - вздохнула она, - я не гонюсь за нарядами... Люблю одеваться просто.
      - Ах, не валяй дурака. Одеваться просто!.. - Дилефруз захлопнула шкаф и принялась вертеться перед зеркалом. - Человека узнают по одежде! Если у красоты десять признаков, то девять из них - одежда. Знаешь об этом?
      - Слышала. Только мама, отправляя меня в Баку, говорила иначе. "По одежде встречают, по уму провожают".
      - Э, брось ты! Что за вздор! Пусть у меня в голове будут собраны все науки мира, - какая польза? Клянусь своей дорогой жизнью, если ты плохо одета и карман пуст, кому ты нужна со своим умом? Не надо ходить далеко за примером, возьмем меня. Я училась четыре года, вернее шесть, но дошла только до четвертого класса. А если бы и вовсе не училась, было бы еще лучше. Плевала я на школу. Пение и дисциплина были "отлично", а по другим предметам больше тройка не получала. Ну, и ты думаешь, меня никто не уважает, никто не считается со мной?.. Дескать, у нее нет образования?.. Ошибаешься. Соседи, знакомые молятся на меня. А ты: "Наука!.." - Дилефруз шумно вздохнула и презрительно скривила губы.
      Боясь, что разговор может затянуться, девушка решила не спорить.
      Они вернулись в гостиную. Мансуру опять ждал сюрприз: все ее вещи грудой валялись посреди комнаты. Со двора доносились оживленные крики Мамеда. Девушка выглянула в окно и обомлела: мальчик бегал вокруг бассейна, волоча за собой на веревке ее чемодан.
      ... За обедом Мансура сказала дяде, что приехала в Баку учиться.
      Дилефруз просияла:
      - Добро пожаловать, чувствуй себя как в родном доме. Ты, конечно, у нас останешься, да?
      Рахман не верил своим ушам.
      Мансура молчала. Уезжая из деревни, она говорила: "Буду жить у Адиля". Мать советовала то же. Но в эту минуту она почему-то растерялась, не знала, что отвечать. Адиля в Баку не было. Дилефруз-ханум показалась ей женщиной деспотичной и несправедливой. Но больше всего девушку пугал Мамед.
      - Я буду жить в общежитии, - смущенно ответила Мансура, накручивая на палец конец косы.
      - Нет, шутки в сторону! - Дилефруз покачала головой. - А что скажут родные в деревне? Ты ведь нам не чужая! - Ты - племянница Рахмана, значит, моя родная дочь. Нечего тебе делать в общежитии. Будешь жить у нас.
      - Дилефруз-ханум права. Ты должна остаться здесь, - поддержал Рахман жену. - Что, у тебя в Баку родных нет? Мы ведь еще не умерли...
      Мансура не нашла, что возразить, и промолчала.
      После обеда Мансура хотела прилечь отдохнуть. Из соседней комнаты раздался голос Дилефруз: - Мансура, доченька, я очень занята... Если не трудно, вымой посуду и поставь самовар.
      Так началась жизнь Мансуры на новом месте.
      В воскресные дни Адиль и Борис ходили в кино, театр, музеи, Третьяковскую галерею. А в солнечную, теплую погоду посещали парки. Часто к ним присоединялась Наташа. Как правило, в руках у нее была книга, которую она принималась читать при всяком удобном случае - в трамвае, троллейбусе и даже на эскалаторе метро.
      Адиль и Борис любили пошутить, посмеяться. Иногда все трое затевали спор. Однако это не вредило их дружбе, а наоборот, она становилась крепче и прочнее.
      Наташа обычно говорила тихо и вежливо. В ее голосе всегда чувствовалось уважение к собеседнику. Но когда на девушку нападал смех, успокоить ее было невозможно. А смеяться она могла по всякому поводу да так, что даже слезы брызгали из глаз.
      Наташа была моложе Бориса всего лишь на год. Но когда они шли рядом, девушка казалась совсем ребенком. Даже на высоких каблуках она едва доставала до плеча Бориса. В противоположность ему Наташа всегда одевалась чисто и аккуратно. В ней было столько простоты, искренности, задушевности, что не симпатизировать ей после первого же знакомства было невозможно. Наблюдая отношения Бориса и Наташи, видя, как они обмениваются многозначительными взглядами, полными любви и нежности, Адиль вспоминал Джейран. Как он завидовал этим влюбленным!
      Взякий раз, придя в общежитие, Наташа просила Адиля играть на таре. В комнату собирались не только студенты, живущие по соседству, но и работники общежития.
      В первое время Адиль скучал по Баку, тосковал, но потом освоился, стал веселым, остроумным и при случае не прочь был даже пошутить с девушками.
      Адиля любили на факультете за сметливость и живой ум. Москва, учеба в университете открыли ему на многое глаза.
      Лекции по юриспруденции, читаемые известными профессорами, книги по правовым вопросам пробудили в нем большую любовь к избранной специальности. Адиль ясно представлял, кем он будет в недалеком будущем и что потребует от него профессия юриста. Найти преступника, отличить правду от лжи, виновного от невиновного - словом, справедливо защищать права человека!... Да, ему будет поручено это ответственное дело. Он будет стоять на страже священных советских законов. Для этого прежде всего сам юрист, его сердце, совесть, кровь, текущая в жилах, должны быть чистыми. Требуются глубокие знания, а для этого надо читать, читать и читать, не считаясь со временем, урывая часы у сна.
      Юрист, охраняющий истину, обязан уметь не только по словам, но и по глазам, по лицу распознавать человека, читать его самые сокровенные мысли.
      Университет, его преподаватели готовили из Адиля именно такого специалиста.
      Адиль и Борис часто ходили на заседания суда. Они садились рядом, с интересом слушали речь прокурора, ответы подсудимого, выступление защитника. Сначала Адиль глубоко переживал драмы, которые разыгрывались перед его глазами, потом, видя, что судии защищают правду, справедливость, что обвиняемые получают по заслугам, он научился более трезво и объективно относиться к тому, что происходило на этих процессах. Выходя из зала суда, он даже испытывал какое-то облегчение.
      - Так и надо! Ведь это расхититель народного добра! Это-вор! Я дал бы больше! - говорил Адиль.
      Борис подхватывал:
      - Верно, верно. Скоро нам самим придется воспитывать, исправлять людей. Знаешь поговорку: "В семье не без урода". Среди нас еще встречаются нечестные люди. Их не так много, но они пока еще есть.
      В студенческой жизни было столько увлекательного, интересного! Адиль не замечал, как летит время. Проходили недели, месяцы...
      После лекций Борис пошел к Наташе. Адилю стало скучно сидеть одному в общежитии. Он решил прогуляться.
      Юноша не заметил, как очутился на площади Пушкина. Свернул за угол на Тверской бульвар. Смеркалось. В тени деревьев на скамейках сидели парочки (на каждой по одной). Скамейки же, освещенные светом фонарей были, как правило, пусты. Адиль шел посреди бульвара и говорил сам себе: "Вон сидят влюбленные. Посмотри, как им хорошо! Они счастливы. Парень обнял девушку за плечи. А этот так нежно держит руку подруги в своей... Вон еще... Видишь, как им весело! А ты идешь один... Так тебе и надо!"
      Адиль вспомнил Джейран. Вспомнил ее родинку на левой щеке, тонкие брови, живые глаза, обрамленные длинными пушистыми ресницами, алые, как мак, губы. Он многое отдал бы за то, чтобы увидеть ее сейчас. Сегодня впервые за все время Адиль почувствовал, что поступил с девушкой жестоко. "Ведь у меня были чистые помыслы. Я не собирался ее обманывать. Может, ее вовсе не заинтересовало бы, чем занимается моя семья. Будь я на месте Джейран, я продолжал бы к ней относиться по-прежнему. Кто знает, наверно, и мы с ней могли бы сейчас сидеть на набережной в Баку! Мы бы так же перешептывались. Я открыл бы ей свое сердце... Эх, Джейран, я не могу даже поделиться с тобой своим горем. Почему ты не была холодна со мной? Тогда разлука не принесла бы мне столько мучений..."
      Адиль миновал Никитские ворота и подходил к Арбату. Вдруг навстречу из-за угла вышла девушка. Адиль остановился: знакомое лицо! "Азербайджанка", - подумал он и тут же узнал: Лалочка!
      Лалочка тоже увидела Адиля. Подошла. Молодые люди поздоровались. Завязался обычный в подобных случаях разговор.
      Узнав, что Адиль уехал в Москву, Лалочка перестала появляться в доме с красной черепичной крышей. Конечно, ей было досадно, что ее мечты не осуществились, но она быстро утешилась. "А ну его к черту! Мало в городе парней? Не Адиль, так Камиль или Фазиль! Может, мне еще больше повезет. Встречу человека, занимающего большой пост, с "Победой"!
      Вынашивая подобные планы, разряженная Лалочка днем и вечером разгулив: ала по улицам Баку. Но ей не везло. Парни, которые нравились Лалочке, словно не замечали ее. А если и замечали, то равнодушно проходили мимо. Никто не говорил ей комплиментов, никто не восторгался изысканными туалетами, искусно закрученными локонами, рассыпанными по плечам.
      Дни проходили однообразно. Лалочка заскучала. Тогда-то ей и пришло в голову попросить дядю (крупного начальника на железной дороге) дать ей бесплатный билет в какой-нибудь "интересный" город. Дядя, желая угодить племяннице, устроил поездку в Москву. Перед отъездом Лалочка зашла к Дилефруз и взяла на всякий случай адрес Адиля.
      Вот уже вторую неделю девушка гостила в Москве. Целыми днями она ходила по универмагам, комиссионным, ювелирторгам... Музеи, исторические места, кино, театры ее не интересовали. Несколько дней назад она зашла в университет, но Адиля не застала.
      Лалочка обрадовалась встрече. Только как жаль: на днях она уезжает!
      Они спустились в метро, доехали до центра.
      - Мне пересадка на Охотный ряд, - оказал Адиль.
      - И мне туда же. Я еду в гостиницу... Молодые люди вышли из вагона.
      Адиль видел, что Лалочка не хочет с ним расстаться. Он уловил в девушке какую-то перемену. Она по-другому говорила, по-другому держалась. Казалось, это не прежняя ветренная и легкомысленная Лалочка, которая грубо шутила и приставала к нему в Баку. Именно поэтому Адиль не мог бесцеремонно распрощаться с ней. "Как бы там ни было, надо уважать человека, - подумал он. - Девушка впервые в Москве, одна... Да и, кроме того, она ведь бакинка!.. Возможно, у нее нет больше в Москве знакомых". Адиль решил, что не проводить девушку до гостиницы - неудобно. Но он так проголодался! А тут куда-то тащиться...
      - Простите, ваша гостиница далеко? Может, я провожу...
      У Адиля был план: если девушка начнет возражать из вежливости, он сейчас же распрощается с ней.
      Однако Лалочка не стала отказываться, а тихо, с наигранным смущением, сказала:
      - Вас это не затруднит? - и, помолчав, добавила: - Я еще никогда так поздно не задерживалась на улице.
      Тогда Адиль спросил:
      - Вы хотите есть? У меня предложение: зайдем в ближайшее кафе и наскоро поужинаем.
      Девушка с радостью согласилась:
      - Вот хорошо. Я с утра ничего не ела.
      Лалочка говорила правду. Сегодня она целый день, забыв обо всем на свете, искала по магазинам какую-то диковинную сумочку с длинным ремнем.
      В вестибюле кафе-закусочной гостиницы "Москва" Лалочке показалось, будто она невестой входит в дом с красной черепичной крышей.
      Ужин занял немного времени.
      Адиль проводил девушку до гостиницы и, оставшись один, облегченно вздохнул: "Слава богу, отделался. Вот привязалась..."
      Однако на следующий день Лалочка разыскала Адаля в университете и пригласила в кино.
      Адиль сделал попытку отвертеться:
      - Очень извиняюсь. У меня курсовая... Я не могу пойти.
      Девушка настаивала:
      - Если ты не пойдешь, я обижусь, - она вынула из сумочки два билета. Видишь, утром купила.
      Волей-неволей пришлось согласиться.
      В кинотеатре Лалочка почувствовала себя свободнее. Прозвенел звонок. Все сели на свои места. Свет погас. Лалочка сняла шляпу и отдала ее Адилю вместе с сумочкой.
      - Подержи, пожалуйста, я причешусь. Адиль молча взял веши.
      Девушка, не торопясь, расчесывала волосы и улыбалась, бросая в темноте на Адиля томные взгляды.
      "Вот так влип! - подумал Адиль и заерзал на стуле. - О чем я с ней буду разговаривать?"
      Покончив с туалетом, Лалочка пододвинулась к Адилю и зашептала:
      - Тебе не скучно в Москве?
      - Нет.
      - А я до вчерашнего дня очень скучала.
      На экране мелькали кадры. В зале становилось то светлее, то темнее.
      - Когда вы уезжаете? - спросил Адиль.
      Девушка обрадовалась.
      - Почему ты спрашиваешь?
      - Так просто...
      Лалочка прижалась щекой к плечу Адиля и, словно застыдившись чего-то, немного помолчала. Затем повернула голову и, пристально глядя ему в лицо, сказала.
      - Я еду завтра вечером... Должна.
      Адиль промолчал.
      - Придешь провожать?
      - Почему же нет? Приду...
      Пожилой мужчина, сидящий сзади, подался вперед и громким шепотом на весь зал попросил:
      - Тише пожалуйста! Мешаете!
      Адиль вытянул нory и задел лалочкину туфлю.
      - Извините, - он отодвинулся в сторону.
      Шел журнал. Показывали один из санаториев Сочи. Лалочка не выдержала и опять зашептала:
      - Я там была.
      Адиль боялся шевельнуться, так как не хотел, чтобы мужчина сзади снова сделал им замечание.
      - Очень приятно, - ответил он, не меняя позы.
      - Я тогда так поправилась!
      - Вы и сейчас не худая...
      Лалочка улыбнулась, взяла мизинец Адиля и сжала его.
      - Смотри, сломаю... Зачем надо мной смеешься? - и она схватила его повыше, за кисть.
      Стесняясь соседей, Адиль спрятал руку под лалочкину шляпу. Обернулся. Посмотрел на девушку. Глаза ее сузились, веки подрагивали. На губах блуждала растерянная улыбка, грудь часто вздымалась.
      В течение всей картины Лалочка ни на секунду не отпускала руку Адиля. Больше того, раза два она клала ее себе на колени.
      Только ночыю в общежитии, растянувшись в постели, юноша вспомнил Джейран, и ему стало стыдно за проведенный вечер.
      На другой день Лалочка сама пришла в университет проститься с Адилем. Она дала ему свой адрес, попросила чаще писать и поскорее возвращаться в Баку.
      МЕДАЛЬОН
      Лалочка опять стала частым гостем в доме с красной черепичной крышей. Она почти не расставалась с Дилефруз. Приятельницы могли с утра до вечера болтать на различные темы, не зная усталости.
      Каждый день Лалочка повторяла свой рассказ о встрече с Адилем в Москве, о том, как они ходили в кафе, в кино.
      Вот и сегодня она завела об этом же разговор.
      Дилефруз поморщилась:
      - Э, тоже мне, нашла пару! Уж я - то его знаю, как облупленного. Разве такой может любить? Тебе нужен парень, понимающий толк в женщинах, который будет носить тебя на руках.
      В ответ на эту нравоучительную тираду Лалочка решила открыть свои карты
      - Ах, Дилушечка, ведь я хочу породниться с вашим домом, с тобой, дядей Рахманом. Хочу всегда бывать у вас, хочу, чтобы мы стали одной семьей. Летом мы отдыхали бы с тобой на курорте, вместе гуляли, одинаково одевались... И все о нас говорили бы: "Это невестка и свекровь".
      Лалочку неудержимо влекло к дому с красной черепичной крышей, этой полной чаше, где жизнь была поставлена на широкую ногу. Еще во время первого посещения ее покорили роскошная обстановка комнат и богатые туалеты хозяйки. Мечта породниться с этой семьей причиняла ей много беспокойства, лишала сна по ночам. Конечно, Адиля нельзя было назвать лалочкиным идеалом. В отличие от парней, с которыми она привыкла проводить время, он был слишком прост и серьезен. Лалочка прекрасно понимала, что они никогда не найдут с ним общего языка, но на первых порах готова была на любые жертвы. Лишь бы породниться с Дилефруз! Тогда сбудутся ее давние мечты. Она будет утопать в шелках, бархате, носить меховые шубы, модные туфли, прекрасные, как у Дилефруз, шляпы. Все девушки и женщины Баку, умирая от зависти, станут показывать на нее пальцами.
      На пути к осуществлению этих планов Лалочки стояла вражда между Адилем и Дилефруз. Но девушка решила добиться своего во что бы то ни стало. В день рождения Мамеда она зашла в комнату Адиля, выкрала из альбома его маленькую фотокарточку и вставила в свой медальон. Она хотела при встрече с Адилем открыть медальон, показать ему карточку и упрекнуть: "Ты на меня смотреть не хочешь, а я тебя ношу в сердце". Однако на другой день, когда Лалочка с этой целью пришла в дом с красной черепичной крышей, ей сообщили новость: "Адиль ушел из дому". А через неделю она услышала еще одно потрясающее известие: "Адиль в Москве!"
      Это было давно. Вернувшись из Москвы, Лалочка опять зачастила к Дилефруз. Ее любовь к приятельнице вспыхнула с новой силой. Всякий раз, приходя в гости, она делала ей какой-нибудь подарок, старалась задобрить.
      Поболтав с часок, Лалочка предложила:
      - Дилушенька, пойдем, пройдемся, приглашаю тебя на пломбир.
      - Что ты! Разве я могу в такую жару выйти на улицу? Хочешь прохладиться - угощу лимонадом. Еще утром велела опустить в колодец сетку с бутылками. Лучше твоего мороженого.
      - Что же, я не против.
      - Мансура! - крикнула Дилефруз.
      Лалочка впервые слышала это имя.
      - Кто такая? - удивилась она.
      Дилефруз просияла:
      - Наша новая домработница.
      Мансура с утра прибирала в доме, мыла посуду, подметала пол, а сейчас сидела в гостиной, готовила уроки. Услышав, что ее зовут, она отложила книгу, вышла в галерею и вежливо поздоровалась с гостьей.
      - Какая красивая девушка! - Лалочка оглядела Мансуру с головы до ног. Глаза, как у Дины Дурбин! Ты откуда, детка?
      Мансура краем глаза, в котором нетрудно было прочесть иронию, посмотрела на Лалочку. Кажется, ей не понравилось, что ее сравнили с какой-то незнакомой женщиной, не понравился покровительственный тон.
      - Я оттуда, откуда и мой дядя, - девушка повернулась к Дилефруз. - Вы меня звали?
      Лалочка, ничего не поняв из ответа Мансуры, пожала плечами:
      - Откуда нам знать твоего дядю?
      Дилефруз поспешила объяснить:
      - Ты задаешь ребенку странные вопросы. Это же племянница Рахмана... Приехала на деревни. Будет учиться в техникуме.
      Лалочка хотела еще что-то спросить, но ее удержал многозначительный взгляд приятельницы.
      - Доченька, достань из колодца бутылку лимонада, - обратилась Дилефруз к Мансуре. - Из тех, что ты утром спустила.
      Девушка вышла во двор.
      - Что ты, не понимаешь?.. - зашептала Дилефруз. - Я говорю, это племянница Рахмана. Будет жить у нас и работать прислугой.
      - Ах, вот как! - Лалочка закивала головой, и ее серьги закачались, словно церковные колокола. - Что же ты мне раньше не сказала?
      Бежали минуты, а Мансура не появлялась. Дилефруз, желая продемонстрировать свою власть, заворчала, высунулась из окна галереи и крикнула:
      - Эй, Мансура! Куда пропала? Что с тобой? Мы умираем от жажды.
      Мансура медленно поднялась по лестнице.
      - Где же лимонад? - раздраженно спросила Дилефруз.
      Мансура смущенно молчала.
      - Тебя спрашивают!
      - Мамед перерезал веревку... - пробормотала девушка. - Сетка с бутылками упала в колодец.
      - Что?!
      Даже Лалочка вздрогнула от этого возгласа.
      - Что случилось, Дилуша?
      - Как что?! - Дилефруз, размахивая руками, подскочила к Мансуре. - Так бывает всегда, когда за ребенком не смотрят. Ты слышишь, Лале? Мамуля перерезал веревку, и теперь лимонад вместе с сеткой лежат на дне колодца. Бедный ребенок ни при чем. Откуда ему знать, что на конец веревки привязан груз? Я еще не видела пользы ни от одной из этих домработниц!..
      Слова Дилефруз кинжалом вонзились в сердце Мансуры. Глаза засверкали ненавистью.
      - Благодарю за откровенность. Легче со змеей ужиться, чем с вами... Прошу вас...
      Слезы душили девушку. Она закрыла лицо руками и, всхлипывая, кинулась во двор.
      У ворот стоял почтальон с кожаной сумкой через плечо.
      - Вам письмо! - он протянул девушке голубой конверт.
      Мансура узнала почерк матери. Ее мокрые от слез глаза заулыбались. Она дрожащими руками распечатала письмо.
      Мать писала:
      "Моя дорогая дочь Мансура!
      Шлю тебе привет. Я жива и здорова. Письмо твое получила. Как я рада, что Дилефруз-ханум хорошо тебя встретила..."
      Взор Мансуры опять затуманился. Буквы расплылись. Хорошо встретила!.. К горлу подкатил комок... "Лучше б я совсем не появлялась в этом доме!.." подумала она.
      Голос Дилефруз возвратил девушку к действительности.
      - Эй, Мансура, сбегай, купи пару бутылок лимонада!
      Из окна выпорхнула пятирублевая бумажка.
      ...Мансура просидела на каменных ступенях до тех пор, пока Лалочка не ушла.
      Захлопнув калитку дома с красной черепичной крышей, Лалочка лицом к лицу столкнулась с девушкой, которая вышла из соседнего двора. Она не могла не отдать должного красоте девушки, особенно, обворожительной черной родинке на левой щеке. "Интересно, настоящая или искусственная? - подумала Лалочка. - Как бы мне пошло! Что, если подойти и спросить..."
      - Послушай, девушка, можно тебя на минуточку?..
      Девушка с родинкой обернулась.
      - Салам алейкум... - Лалочка решила начать издалека. - Ты живешь в этом дворе? - и кивнула головой на дом учителя Салеха.
      - Нет, а что?
      - Да так просто... Извини, пожалуйста, эта родинка искусственная?
      - Не понимаю вас...
      Разглядывая родинку, Лалочка чуть ли не носом коснулась щеки девушки.
      - Я думала, в самом деле искусственная;... - развязно засмеялась она. А сейчас вижу нет, твоя собственная...
      Девушке с родинкой был неприятен весь этот глупый разговор. Да и Лалочке самой стало неловко. Она заговорила о другом.
      - Значит, ты здесь не живешь?
      - Нет, просто иногда бываю в этом доме.
      - А-а-а-а... Я сама хожу сюда в гости. Видела откуда я вышла?
      - Не обратила внимания. Из двора, где виноградный навес?
      - Да, от Дилефруз-ханум.
      Девушкам было по пути. Завязался разговор.
      - Ах, если бы у меня тоже была такая родинка! Хи-хи-хи! - Лалочка ткнула пальцем себе в скулу. - Ты не обижаешься?
      Девушка неопределенно пожала плечами.
      - Разве все счастье, в родинке?
      - Ну, конечно! Еще спрашиваешь! Ясно, ты счастливая. Будто сама не знаешь...
      На углу они остановились.
      - Извините, я тоже хочу вас спросить...- обратиласъ к Лалочке девушка и смущенно заморгала глазами:
      - Кем вы приходитесь Адилю?..- голос ее дрогнул.
      Лицо Лалочки выразило недоумение. Глаза округлились.
      - А ты его откуда знаешь? Вы с ним учились? - Видя, что девушка не отвечает, Лалочка поспешно добавила: - Кто мне Адиль? Жених.
      - Жених? - девушка нахмурилась. У рта залегла печальная складка.
      - Да, жених. Только сейчас его здесь нет. Я послала его учиться в Москву. На прошлой неделе была там. Знаешь, что он мне сказал? Говорит: "Лалочка, я по тебе с ума схожу! Никакие занятия в голову не лезут..." Подарил мне свою карточку, чтобы я не скучала.
      Лалочка открыла медальон. Действительно, на одной стороне была фотография Адиля, на другой - Лалочки.
      Девушка с родинкой на мгновение закрыла глаза, сжала губы.
      - Откуда ты его знаешь? - Лалочка настороженно посмотрела на незнакомку.
      Но ее вопрос остался без ответа. Девушка с родинкой круто повернулась и зашагала вниз по улице.
      Лалочка так и застыла на месте. Потом тоже повернулась и чуть ли ни бегом пустилась назад к дому с красной черепичной крышей, чтобы поскорее сообщить Дилефруз о загадочном разговоре с незнакомкой.
      СЛАВНЫЕ СТУДЕНЧЕСКИЕ ГОДЫ
      Профессор в очках медленно прохаживался перед доской. Его ботинки легонько поскрипывали. Время от времени он останавливался и, неподвижно уставясь в одну точку, потирал подбородок. Казалось, этот жест помогал ему собраться с мыслями.
      Шла лекция.
      - ... Стоять на страже советских законов, соблюдать их святость - долг каждого юриста, - говорил профессор. - Юрист обязан, наказывая по заслугам преступника, в то же время воспитывать его. Именно поэтому наш суд называется судом справедливости, - профессор принялся снова потирать подбородок, обдумывая следующую мысль.
      Воспользовавшись паузой, Борис толкнул Адиля локтем.
      - У меня тетрадь кончилась. Дай лист бумаги. Быстро!
      - То, что я сейчас буду говорить, можете не записывать, - профессор подошел к столу. - Недавно я прочел одну из последних книг по праву. Любопытная книга.
      - Как называется? - с места спросил Адиль.
      - Книга называется "Незаконные приговоры".
      Не успел профессор сказать это, как Борис добавил:
      - Автор книги кандидат юридических наук Константин Могилевский.
      - Верно, - улыбнулся профессор. - Он приводит интересный случай, который имел место в одном из американских штатов. Некий мистер Эрнест Фултон, выйдя из ресторана в пьяном виде, свалился посреди улицы. Сердобольная негритянка по имени Джесси Бреккел, опасаясь, как бы мистера не раздавил автомобиль, подняла его и правела на тротуар. После ухода негритянки мистер Эрнест некоторое время ковылял по тротуару, держась руками за стену. Вскоре пьяный опять попал на середину улицы и был сбит грузовой машиной.
      - Умер? - нетерпеливо спросил Адиль.
      - Нет, получил легкое ранение в левое плечо. Шофер успел скрыться. Теперь слушайте, чем все это дело кончилось. Прежде всего, разыскали негритянку Джесси Бреккел, затем пригласили несколько свидетелей. Суд приговорил женщину к лишению свободы.
      - Негритянку? - удивился Адиль. - За что же ее?
      - Да, негритянку, - горько улыбнулся профессор. - Суд, выслушав мистера Фултона и допросив свидетелей, пришел к следующему выводу: если бы негритянка не потревожила Эрнеста Фултона и оставила спокойно лежать на дороге, возможно, с ним не произошло бы несчастья. А чтобы обосновать приговор, суд выдвинул версию, будто Джесси Бреккел издавна питает к Эрнесту Фултону вражду. В конечном счете, суд вынес решение о двойном наказании и приговорил негритянку Джесси Бреккел к десяти годам тюремного заключения.
      - Бедняжка! - послышался чей-то девичий голос.
      - Суд в капиталистических странах часто нарушает священные принципы справедливости, оправдывая представителей капитала...
      Прозвенел звонок.
      Вечерние сумерки опустились над Москвой. После ужина каждый студент в комнате, где жил Адиль, занимался своим делом. Один, разбросав по столу книги и тетради, писал конспекты, другой гладил брюки, третий собирался на свидание: брился, приводил себя в порядок.
      Бориса не было.
      В последнее время Адиль получал письма не только от учителя Салеха, но и от Мансуры. Он был рад, что двоюродная сестра приехала учиться в Баку. Одно волновало юношу: как она уживется с Дилефруз? Он осторожно, намеками, спрашивал об этом в письмах. Мансура отвечала, что в доме к ней относятся неплохо. Адиль не особенно верил.
      Сейчас, сидя на подоконнике, он читал письмо, только что полученное от учителя Салеха.
      Старик писал:
      "Дорогой сынок Адиль!
      Шлю тебе искренний привет и крепко целую. Сынок, вчера опять получил твое письмо и очень обрадовался. Ты ведь знаешь, я всегда любил тебя, как родного. Твои письма доставляют мне много радости.
      Милый Адиль! В моей жизни произошло большое событие. За долголетнюю педагогическую деятельность правительство наградило меня орденом Ленина. Мне кажется, я помолодел на тридцать лет...".
      Адиль был рад за старого учителя. Он вспомнил Баку, свой дом, виноградный навес во дворе. Вспомнил, как впервые увидел Джейран. Она стояла, облокотившись на перила балкона соседского дома. Он играл на таре. Девушка смотрела на него и улыбалась...
      Адиль глубоко вздохнул, сунул письмо в карман, оделся и побежал на почту дать учителю Салеху поздравительную телеграмму. Через полчаса он снова был в общежитии.
      В их комнате стояло шесть кроватей. Все, кроме одной, принадлежащей Борису, были аккуратно заправлены. Возле каждой стояла тумбочка. В углу красовался огромный, в рост человека, фикус. Над кроватью Адиля рядом с портретом матери висела тара.
      Юноша опять подошел к окну.
      В городе зажглись огни. Падал крупный пушистый снег. Казалось, большой двор общежития, деревья, забор покрыты толстым слоем ваты. Мороз причудливым узоpoм разрисовал окна. Луна, изредка проглядывающая сквозь серую мглу неба, походила на уличный фонарь, закутанный газовым шарфом. А снег все шел и шел...
      Это была вторая встреча Адиля с русской зимой, В прошлом году, увидев однажды утром, что вся Москва лежит под снегом, Адиль испугался. Он слышал, что зимой в стужу можно легко отморозить нос и уши. Товарищи, видя, как Адиль старательно натягивает варежки, завязывает под подбородком концы ушанки, прячет нос в меховой воротник, подняли его на смех:
      - Посмотрите, человек в футляре!
      - Вот так кавказец, холода боится...
      В довершение всего маленькая русская девушка, однокурсница Адиля, так залепила снежком между лопаток, что он чуть не заревел от злости. Ему хотелось догнать девушку, повалить на землю и натолкать за воротник снегу. У нее от мороза раскраснелись щеки, глаза озорно блестели, она весело смеялась и кричала на всю улицу: "Что, больно? Так тебе и надо!" Неожиданно Адиль сам расхохотался. Гнев как рукой сняло.
      Со временем Адиль привык к московской зиме, полюбил прогулки на морозном воздухе и даже ходил с Борисом на каток. Правда, бакинец не сразу овладел этим увлекательным видом спорта, часто падал, вываливался в снегу, вызывая смех у окружающих. Но в конце концов он научился и стал кататься нe хуже Бориса.
      Адиля вывел из задумчивости чернявый небольшого роста паренек, только что закончивший гладить брюки.
      - А ну, красавец, может, ты нам сыграешь что-нибудь на таре? Скучища без Бориса Васильевича!
      Другой парень, Володя, который только что брился, а сейчас старательно расчесывал обильно политые одеколоном волосы, поддержал его.
      - Правильное предложение, - он снял со стены тару и протянул Адилю. Только прошу, настраивай не больше получаса. А то я опоздаю на свидание.
      Адиль засмеялся, спрыгнул с подоконника и взял тару.
      - Сыграть - сыграю, а вот с пением не приставайте.
      - Нет уж, дудки! Тогда лучше пой, а не играй. Настроив тару, Адиль обернулся к товарищам:
      - Ну, что же вам сыграть?
      - Сыграй из "Аршин мал алана", а спой из "Мешади Ибада", - пошутил чернявый парень. - Он еще нас спрашивает! Играй что хочешь...
      Наступила тишина. В комнате зазвучала живая, веселая мелодия, которая сразу захватила слушателей.
      Сыграв вступление, Адиль вскинул голову и запел, несколько изменяя строчки стиха, некогда выученного наизусть:
      Я не видел у красавиц глаз черней твоих,
      Нет ни у кого на свете и кудрей таких.
      Говорят, другая - ангел, хороша, стройна.
      Я сравнил ее с тобою - блекнет и она.
      Ты меня заворожила, сам хожу не свой,
      Господи, какую силу взгляд скрывает твой!
      Ты дотронешься рукою до цветов в саду,
      И листочки у цветочков век не опадут.
      Для Джейран пропел я песню, а она в ответ:
      "Ах, Адиль, газели лучше в целом мире нет!"
      Едва смолк Адиль, раздались одобрительные возгласы:
      - Браво, бакинец! Молодец!
      - Послушай, Адиль, умоляю, сыграй теперь какую-нибудь азербайджанскую песню.
      - А, разве я сейчас исполнял не азербайджанскую? - серьезно спросил Адиль.
      Володя хлопнул в ладоши и рассмеялся.
      - Ты смотри, а я - то думал...
      Открылась дверь. В комнату вошел Борис в желтом полушубке, валенках и шапке-ушанке, весь запорошенный снегом.
      - Здравствуй, профессор Борис Васильевич! - Адиль, весело улыбаясь, подошел к дружку и, увидев, что тот держит в руках старый ботинок, добавил: - Кажется, ты немкого свихнулся от усердной учебы. Сдается мне, Борис Васильевич, прокурор из тебя не получится. Торгуешь старыми ботинками?
      - Отдавал в ремонт. Только что из мастерской. Сейчас идем с Наташей гулять, - и он швырнул ботинок под кровать.
      - Борис Васильевич, прошу тебя, будь мужчиной, скажи откровенно: когда вы ходите в кино, театр, за билеты платишь ты или Наташа?
      - Когда в кино - я, а в театр - Наташа.
      - Это почему же? - спросил кто-то. Борис лукаво усмехнулся и поскреб затылок:
      - Вы, что, дети? Ведь билет в кино стоит дешевле!
      - Если говорить научным языком, Борис Васильевич, исходя из условий студенческой жизни, проводит курс на экономию личного капитала... - Адиль хлопнул друга по плечу. - За счет отца москвички Наташи копит деньги на свадьбу.
      - А после женитьбы сразу же переедет в их ванную комнату, - добавил чернявый паренек.
      - Когда коту не удается стянуть мясо, плут утверждает, что оно с душком. - Борис стащил с ног валенки и начал надевать ботинки. - Кажется, мое появление вас обрадовало. Искали, над кем посмеяться?
      - Ребята, Борис Васильевич прав. Будете приставать, он заберет свои книги и переедет к Наташе, - Володя скорчил такую гримасу, что присутствующие схватились за животы.
      - Тоже мне, сказал! - вставил Адиль. - Борису Васильевичу надо взять отпуск минимум на десять дней, чтобы собрать все книги, разбросанные по общежитию.
      Борис не обращал внимания на шутки товарищей. Он завязал ботинки и поднялся.
      - Не знаю, где мой галстук. Надену сегодня твой... Слышишь, Адиль? - и, не дожидаясь согласия, взял со спинки кровати голубой шелковый галстук приятеля.
      Володя спросил:
      - Какого цвета твой галстук, Борис Васильевич? Не черный ли?
      - Да, черный, - обрадовался Борис, не подозревав подвоха.
      - Засаленный немного, да?
      - Он самый! Где ты его видел?
      - Я вчера был в бане, так он за мной в очереди стоял. Помыться пришел.
      Володя отскочил в сторону, опасаясь, как бы Борис не учинил над ним расправу.
      - Итак, один ноль! - воскликнул он.
      Борис торопился. Адиль в дверях остановил его.
      - Послушай, шутки в сторону... Ты, что, ботинки перепутал?
      Борис глянул да ноги. Ботинок, принесенный из мастерской ярко блестел, как новый. Второй же выглядел совсем старым, казалось, был взят из другой пары. Действительно, идти на свидание в таком виде было неудобно. Борис на минуту задумался, потом воскликнул: "Сейчас!" - и выбежал из комнаты.
      - Пошел чистить. Все комнаты обшарит в поисках крема, - Адиль повалился на кровать. - Хороший парень. Скучно было бы без него!
      - Мало - хороший... Мировой! - добавил Володя. Через минуту Борис вернулся в комнату и, стоя в
      дверях, самодовольно посмотрел на товарищей:
      - Ну как, теперь хорошо?
      Ребята глянули на его ноги. Раздался взрыв смеха. Не желая затруднять себя чисткой, Борис вывалял в пыли и второй ботинок.
      Чувствуя по глазам Адиля, что тот не преминет прокомментировать это событие, Борис не стал ждать, толкнул дверь и выбежал из комнаты. Однако через минуту он опять вернулся.
      - Нужны четыре билета на метро. У кого есть?
      Адиль полез в карман пиджака.
      - Дать-то дам, Борис Васильевич, но с одним условием. Сначала выскажу все, что думаю. Только потом уйдешь.
      - Наташа ждет, я спешу.
      - Тогда до свидания.
      Борис поморщился:
      - Ну, ладно, говори... Только быстро.
      Адиль заложил руки за спину и зашагал взад и вперед по комнате, подражая старому профессору, читавшему лекцию перед большой аудиторией.
      - Да будет вам известно, уважаемый Борис Васильевич, от усердных занятий умнее не станешь. Ньютон тоже был великим ученым, но и он иногда, как ты, совершал странные поступки.
      - Интересно, какие же? - спросил Володя, стараясь подлить масла в огонь.
      - Говорят, у Ньютона жили две кошки: одна большая, другая маленькая. Всякий раз, когда кошкам надо было выйти на улицу, Ньютон отрывался от работы и открывал им дверь. Он долго ломал голову и, наконец, придумал способ, который, как ему казалось, должен был избавить его от хлопот.
      - Что же он сделал?
      - Пробил в низу двери два отверстия, одно большое, другое поменьше.
      - Зачем же два?
      - Большое - для большой кошки, маленькое - для маленькой.
      Все, кроме Бориса, засмеялись.
      - Выходка Бориса Васильевича напомнила мне этот исторический пример. Все происходит от избытка ума, поэтому...
      Адиль не заметил, как Борис подскочил сзади, выхатил у него из рук билеты и был таков.
      Жизнь в общежитии протекала беззаботно и весело. У Адиля не было времени скучать. Прежде он был только зрителем шутливых проделок своих товарищей, а сейчас сделался чуть ли не их главным участником.
      Друзья по университету не знали, как он еще в школе мечтал именно о такой жизни, но нам-то с вами это известно. Сейчас, когда Адиль весело смеется, уподобляясь счастливому ребенку, мое сердце радуется вместе с ним. Кто же не желает счастья своему герою?
      Еще в жаркие летние месяцы Наташа начинала мечтать о той поре, когда можно будет надеть коньки и выйти на лед. И сейчас вместе со многими тысячами москвичей она радовалась наступлению зимы.
      На катке Центрального парка имени Горького было оживленно и весело. Мощные репродукторы разносили удалые русские песни, от которых сразу поднималось настроение. Разноцветные лучи прожекторов освещали ледяные дорожки, придавали парку сказочную красоту.
      На открытие катка пришло много народу. Все были одеты легко, в свитеры, джемперы. Но никому не было холодно. Кто же стоял на месте?! Казалось, у каждого за плечами крылья.
      Борис потерял Наташу. Он метался по аллее из конца в конец, заглядывая в лица девушкам, но Наташа точно сквозь землю провалилась. Она нарочно убегала от Бориса. Когда он приближался, она делала круг и пряталась за покрытую снегом ель. Борис, пригнувшись, размахивая руками, проскакивал в самый конец аллеи, останавливался недалеко от девушки и, переводя дух, вертел во все стороны головой. Наконец, Наташа не выдержала, вышла из-за прикрытия и стрелой пронеслась мимо с криком: "Боря-а-а-а!".
      Как Борис ни старался, он не мог поймать девушку, которая с детства увлекалась коньками.
      Было уже довольно поздно. Чувствуя, что Борис устал, Наташа подъехала к нему и, описав коньками полукруг уцепилась за руку. Щеки ее пылали. Глаза сияли радостью. Изо рта вырывались клубы пара.
      - Не пора ли нам домой, Боречка?
      - - Торопишься?..
      Палисадник перед домом Наташи утопал в сугробах. Молодые люди подходили к подъезду. Борис замедлил шаг.
      - Ну, чего плетешься? - Наташа обернулась.
      Юноша не ответил.
      - Ты слышишь, Боря?
      Борис взял Наташу за руку, посмотрел в глаза, затем кивнул головой на скамейку, заваленную снегом.
      - Сядем, Наташа...
      Девушка поежилась.
      - С ума сошел! Там же снег.
      - Не бойся, Наташенька. Я распахну полушубок, ты сядешь на него, и будет тепло.
      - Что-нибудь очень важное?
      - Очень...
      - Лучше пойдем домой, Боря. Поздно... Ночь уже.
      - И хорошо, что ночь. Днем этого не скажешь.
      Девушка состроила гримаску.
      - Господи, чего ты хочешь? Посмотри, какая на небе луна...
      - Сядем, обьясню. Ты ничего не понимаешь.
      Борис волновался. Стучало сердце. Волнение передалось и Наташе.
      - Ты какой-то странный сегодня, Борис.
      Борис сел на скамейку и распахнул полушубок.
      - Ну, Наташа, я жду! - он тряхнул правой полой.
      Девушка, потупясь, разгребала снег носком ботинка.
      В палисаднике было светло, как днем. Кругом ни души. Снег на деревьях отливал голубоватым блеском.
      - Если не сядешь, я обижусь... - голос Бориса, дрогнул.
      Наташа медленно подошла. Послышался далекий бой кремлевских курантов. Мелодичный звон, казалось, шел откуда-то сверху, из самой глубины неба, и разливался по всему городу...
      - Одиннадцать... - сосчитала девушка.
      Пола полушубка приятно грела бок. Наташа совсем не чувствовала холода. Голова ее лежала на плече Бориса, сумочка валялась под скамейкой. Губы девушки машинально повторяли:
      - Боря, Боречка, вставай, пойдем...
      Они поднялись и медленно дошли до подъезда, освещенного яркой лампочкой. Наташа вынула из сумочки небольшое зеркальце и заглянула в него. Левая щека была бурачного цвета.
      Девушка растеряно заморгала глазами.
      - Как я пойду домой в таком виде?
      - А что случилось?
      - Не видишь разве?
      - А ну-ка...
      Борис схватил девушку за плечи. Наташа почти не сопротивлялась, только на этот раз подставила юноше, правую щеку.
      ТРЕВОЖНЫЕ ДНИ
      Вот уже три года в доме с красной черепичной крышей не слышно тары Адиля. Три года никто не сидит в тени под виноградовым навесом, не читает книг. В жизни обитателей дома не произошло никаких перемен. Только Лалочка опять перестала здесь показываться. Девушка поняла, что напрасно тратит время и решила вторично объявить бойкот. Больше того, желая позлить Дилефруз, она пустила слух, будто сосватана за молодого парня, еще более умного и красивого, чем Адиль. Дилефруз не поверила, но пойти к ней лично, узнать не осмелилась - стеснялась матери девушки.
      Несмотря на настоятельные требования жены, Рахман, встречаясь с сыном в Москве, не решался даже заикнуться о Лалочке. Именно поэтому Лалочка и ее мать - Бановша-ханум, обиделись на обитателей дома с красной черепичной крышей. "Пусть они нас умоляют! - заявила гордая мамаша. - Если ты еще хоть раз пойдешь к ним, скажу дяде, он тебе ноги переломает..."
      Дилефруз еще больше забрала бразды правления в свои руки. Коммерческая деятельность Рахмана полностью перешла под ее контроль. Женщина сама оценивала вещи, сама принимала покупателей, сама с ними торговалась.
      Прежде она, боясь Адиля, все, преднавначенное для продажи, прятала в подвале. Теперь это была опытная спекулянтка. Она понимала: если нагрянут с обыском, то найденное в подвале будет красноречивым доказательством их спекулятивной деятельности. Поэтому крупные вещи размещались по комнатам: электросамовар на подоконнике, радиоприемник - на письменном столе, чайный сервиз - в буфете, отрезы - в шкафу.
      Но вещички, о которых можно сказать: "Мал золотник, да дорог", по-прежнему хранились в тайнике под домом.
      Весь день звонок на воротах не знал покоя. Приходили клиенты, справлялись о заказах. Одних Дилефруз встречала приветливой улыбкой, приглашала в дом, другие уходили ни с чем.
      - Дилефруз-баджи, я заказал Рахману золотые часы для жены. Привез?
      - Привез, братец, проходи...
      - Дилефруз, милая, ну, как моя сумочка?
      - Не нашел какую ты просила. В следующий раз.
      - Эй баджи, муж дома?
      - Что вам? Говорите мне.
      - Я просил у Рахмана драп на пальто...
      - Есть только черный...
      Дилефруз души не чаяла в своей новой профессии, которая приносила тысячные барыши. Все у нее выходило легко, ладно, словно она занималась этим делом с пеленок.
      Что касается Рахмана, он жил в постоянном страхе: "А вдруг придут с обыском? Что тогда будет? Пропади все пропадом! Ведь шила в мешке не утаишь... Мало ли среди соседей завистников, недобрых людей? Эй, проводник, скажут, откуда у тебя столько добра? Кто поверит, если я начну рассказывать, что все это отцово наследство. Дилефруз все нипочем. От первого встречного принимает заказы. Эх, разве так можно дальше? Кусок в горло не лезет..."
      Опасения Рахмана оправдались.
      Однажды, открыв калитку, Дилефруз увидела перед собой незнакомого мужчину. Она сразу почувствовала недоброе. Растерялась.
      - Извините, баджи, ваш супруг дома? - вежливо спросил незнакомец.
      - Да, подождите, сейчас позову... - Дилефруз хотела броситься в дом, предупредить мужа.
      - Не беспокойтесь, - мужчина опередил хозяйку и первый поднялся в галерею.
      Дилефруз не ошиблась. Гость, хоть и был одет в штатское, был сотрудником милиции.
      Это была одна из тех минут, когда Дилефруз нуждалась в термометре. Однако... Видя серьезность положения, она, едва мужчина закрыл за собой дверь, шмыгнула в подвал, быстро завернула в шаль спрятанные там драгоценности, выбралась через маленькое окно на улицу и - в мгновение ока исчезла за углом.
      Сотруднику милиции показались подозрительными две вещи: новенький радиоприемник, к которому не была проведена антенна, и несколько отрезов в шкафу.
      Он попросил у Paхманa паспорт радиоприемника!.
      - На руках взял...- сказал Рахман. - Разве из-за этих сволочей-спекулянтов купишь такой приемник в магазине? Сами понимаете... Еще недели нет, как достал. Чтоб мне умереть на этом месте, - Рахман ударил себя рукой по лицу. - Вас неправильно информировали. Тоже мне, нашли, кого подозревать... А что касается отрезов, не скрываю, они мои. Три года я экономил, отрывая от себя, собирал по копейке... Купил сыну на свадьбу. Он в Москве учится... - Приемник и отрезы Рахмана не беспокоили. Он боялся, что работник милиции поинтересуется подвалом, и всячески старался его заговорить. - Не верите мне? Вот вам мои документы! - Он выложил из кармана на стол пачку потрепанных справок, старых потертых удостоверений. - Прошу вас, смотрите, читайте... Увидите, подозрительный я человек или нет...
      Не обращая внимания на болтовню Рахмана, сотрудник милиции составил опись ценных вещей и попросил хозяина спуститься с ним во двор. Дилефруз как ни в чем ни бывало сидела, на ступеньках лестницы. Осмотрев подвал, оперативник попросил Рахмана пройти с ним в отделение милиции.
      Рахман пожал плечами:
      - Мне не трудно. С большим удовольствием.
      Два дня назад учитель Салех сидел у себя в кабинете, углубившись в чтение. Первая смена отзанималась и ушла домой.
      Раздался телефонный звонок. Учитель не отрывая глаз от книги, поднял трубку.
      - Да, слушаю...
      Звонили из отделения милиции.
      Через минуту учитель Салех в пальто и шляпе выходил из школы. Последний раз он был в милиции девять лет назад, когда получал паспорт. Сегодня же его вызвали по делу одного из учеников восьмого класса.
      - Прошу извинить за беспокойство, - встретил его дежурный отделения. Присаживайтесь. Родители мальчика сейчас на работе, поэтому я вызвал вас. Думаю, что Эмину Махмудову незачем пропускать занятия.
      - Очень вам благодарен. Хорошо, что дали знать. А что натворил наш ученик?
      Худощавый паренек, сидящий на скамейке у стены, покраснел и еще ниже опустил голову.
      Дежурный рассказал, что мальчик на полном ходу спрыгнул с трамвая и чуть не попал под грузовик.
      Учитель Салех и милиционер взяли с Эмина Махмудова слово, что он никогда больше не будет прыгать на ходу с трамвая.
      Старый учитель поднялся, достал из кармана платок, вытер потное лицо, еще раз поблагодарил дежурного за заботу и обещал серьезно поговорить с родителями Эмина.
      Когда они дошли до угла, учитель Салех остановился и, уставясъ глазами в землю, некоторое время размышлял. Потом сказал Эмину:
      - Ступай на урок. Я приду, поговорим...
      То ли из почтения, то ли от радости, ученик не стал ничего спрашивать и зашагал в школу. Учитель вернулся, дошел до отделения милиции, остановился у дверей, Затем, видимо, передумав, отошел. Но, не пройдя пяти шагов, опять повернул назад. На этот раз старик, не колеблясь, вошел в комнату дежурного.
      - Прошу прощения, - сказал он, - у меня к вам маленькая просьба. Если не трудно, зайдите ко мне на днях. Хочу поговорить по очень важному делу.
      - Хорошо, пожалуйста...
      Учитель Салех оставил свой адрес и ушел.
      В тот же вечер они встретились. Учитель Салех посоветовал сотруднику милиции заинтересоваться Рахманом.
      Благодаря расторопности Дилефруз, Рахману удалось выйти сухим из воды. Надежно припрятав вещи, унесенные из подвала, женщина быстро вернулась во двор и принялась ждать. После того, как мужа увели в милицию, она решила, что теперь единственная надежда на Лалочку, вернее, на ее могущественного дядю которого она даже в глаза не видела, и начала действовать.
      Не теряя ни минуты, женщина отправилась к Лалочке и заявила, что очень обеспокоена тем, что приятельница перестала к ней захаживать. Выпила стакан чаю. Завела беседу об Адиле. К основному вопросу она, перешла только после того, как разбередила старые сердечные раны Лалочки и восстановила прежнюю близость.
      В конце концов, Лалочка и ее мать Бановша-ханум вместе с Дилефруз отправились в милицию и подтвердили, что в ближайшие месяцы действительно состоится свадьба и что описанные вещи принадлежат семье Рахмана. В тот же день Лалочкин дядя по просьбе жены брата позвонил в отделение милиции и сказал, что знает проводника Рахмана как честного, порядочного человека.
      Вечером учитель Салех был немало удивлен, увидев., как в дом с красной черепичной крышей вслед за Рахманом и Дилефруз вошли Лалочка и еще какая-то женшина.
      После этого происшествия у Рахмана и Дилефруз завязалась тесная дружба с семьей Лалочки.
      Всемогущий дядя еще больше вырос в их глазах.
      Учитель Салех сделался бельмом на глазу у Рахмана. "Вот наградил господь соседом. Как бы его выкурить из этого дома!" - ломал он голову.
      Всегда, когда Рахмана одолевали мрачные мысли, он невольно вспоминал сына и успокаивал себя: "Ладно, немного осталось. Как-нибудь переживем эти два года, а там уж ничего не страшно... Кончит Адиль учебу, станет прокурором, тогда пусть хоть черт к нам заявится - плевать хотели..."
      Рахман мечтал, чтобы сын приехал на каникулы. Дилефруз не возражала "Еще бы!.. Лалочка опять смотрела на нее, как на свою свекровь. Она снова стала частой гостьей в доме с красной черепичной крышей. Желая еще больше понравиться будущей родне, девушка могла часами говорить о богатстве их семьи в прошлом, высоком служебном положении дяди, состоятельных родственниках.
      После того, как Рахман удачно выкрутился из неприятной истории, он тоже решил, что неплохо женить сына на Лалочке. Но в душе отец был уверен, что Адиль категорически отвергнет этот брак.
      Несколько раз Лалочка приглашала Дилефруз к себе. Чем только ни потчевали гостью! Стол ломился от яств.
      Во время одного из таких "приемов" Бановша-ханум после долгого предисловия решила перейти к делу, поговоритъ что называется начистоту:.
      - Хорошо тому, кто замужем, а каково одиноким?
      Скажи, до каких пор наши дети будут мучиться? Они уже взрослые, все понимают. Лалочке нравится парень, и парень давно любит Лалочку...
      - Он тоже?.. Любит?
      - А ты что, только сейчас узнала? Помнишь, вы как-то справляли Мамеду день рождения?.. В тот вечер они без вас обо всем договорились. Перед отъездом в Москву Адиль подарил Лалочке свою фотокарточку.
      "Ах, вон как!.. - подумала Дилефруз, закусив нижнюю губу. - Теперь я начинаю понимать... Кажется, эта расторопная мамаша не ошибается. Ведь в ту ночь у Адиля на щеке была губная помада. Выходит, он целовался с Лалочкой на улице. Вот оно что! И карточку свою подарил?.. А она от меня все скрыла..."
      - Про карточку я знала раньше тебя, - закивала головой Дилефруз, не желая казаться несведущей, - Но пусть сначала Адиль приедет. Лучше поговорить с ним лично. Теперешним парням верить нельзя. Сегодня он умирает от любви, клянётся не забыть до гроба, а через неделю, смотришь, уже остыл и даже не здоровается...
      После обеда Бановша-ханум предложила Дилефруз сделать маникюр. Женщины сели за маленький столик у окна.
      - Только не подумай, Дилефруз-ханум, будто моя Лалочка засиделась в девках и к ней никто не сватается! - Хозяйка дома, воспользовавшись случаем, принялась, как купец на базаре, расхваливать дочь. - Что ты?! Знаешь, сколько мужчин добиваются ее руки?.. Например, один работник продмага... Хорошая зарплата, место доходное, и сам неплохой человек. Но мы не отдали...
      - Почему же?
      - Лет многовато. Правда, Лалочка симпатизировала ухажеру...
      - А сколько ему?
      - По словам, сорок шесть. Лалочкин дядя воспротивился. "Жених, говорит, - шаха Надира на престоле видел, а шаха Аббаса - в пеленках. Не отдам за старого хрыча свою куколку!" Бедная Лалочка не посмела возразить. Бановша-ханум помолчала и добавила: - У Лалочки к тебе есть одна единственная просьба: прости Адиля и передай через отца приглашение приехать этим летом.
      - Я не возражаю. Желание Лалочки для меня свято.
      Пока хозяйка делала гостье маникюр, они обо всем договорились. Одним словом, в доме девушки свадьба, а в доме парня - знать ничего не знают. Лалочка сидела в соседней комнате и слушала весь разговор. Ей хотелось от радости прыгать до потолка.
      В тот же вечер Дилефруз серьезно поговорила с мужем.
      - Не верю, чтобы это дело выгорело! - откровенно признался Рахман. - Не женится Адиль на Лалочке.
      Улыбка мигом слетела с лица Дилефруз. Казалось, в доме взорвалась бомба:
      - Не женится? Почему?!
      Рахман вместе со стулом подался назад.
      - Твой сын должен плясать от радости! За него отдают такую красивую, такую умную девушку, как Лалочка! Парней мало, что ли? Лалочка может найти в тысячу раз лучше, чем Адиль. Это не девушка, а цветок! Шикарная квартира, обстановка, Лалочкин дядя плова не ест, боится усы замаслить. Он один из самых главных у вас на железной дороге. Забыл, как он спас тебя, вытащил из грязи? Завтра нам снова понадобится его помощь, Где твоя предусмотрительность? Ты только подумай, что это за человек! Солидная должность, персональная "Победа". А ты: "Адиль не женится". Ты-то на что? Подумай, кто хочет с нами породниться!
      - Ну и дела! Милая, кто же возражает? Я ничего не говорю.
      Супруги долго ломали голову, думали, как бы избежать новых визитов милиции.
      Наконец был разработан план. Пригласили в гости учителя Салеха.
      Уже много лет старый сосед не переступал порога дома с красной черепичной крышей. Поднявшись по лестнице, он приветливо поздоровался:
      - Салам алейкум!
      Дилефруз встретила старика в дверях:
      - Добро пожаловать!..
      - А, Салех, здравствуй, здравствуй! - Казалось, Рахман увидел дорогого, долгожданного гостя. - Как здоровье, как дела? Проходи, садись. Прошу за стол.
      Дилефруз взяла Мансуру за локоть и отвела в сторону.
      - Ступай в комнату, займись чем-нибудь. Девушке не пристало сидеть с мужчинами.
      Женщина старалась создать обстановку для разговора "по душам".
      Мансура вышла. Дилефруз удалилась на кухню. Рахман сел напротив гостя.
      - И это называется добрые соседи? Хоть бы разок вспомнил, как там Рахман, жив или умер?.. Ну как жизнь? Как жена? Как сам?
      - Спасибо. Живем неплохо.
      - Дай Аллах, чтоб и впредь так было. Как работа? Как дела? Что-нибудь выходит?..
      Учитель шутливо ответил:
      - У нас не железная дорога, чтобы что-нибудь выходило. Весь "дашбаш"* учителя - это иногда опоздать на урок. Но я и того не делаю.
      ______________ * Дашбаш - легкая незаконная нажива, махинация.
      Откровенный ответ пришелся Рахману по душе. Он еще ближе придвинулся к гостю.
      - И напрасно. Разве от этого меньше станет тех, которые делают? Чем мы хуже других? Чем, например, ты хуже других? - Рахман чуть помолчал и добавил: - А у нас даже опаздывать нельзя. Сам знаешь, на железной дороге все работают с точностью до одной минуты.
      Вошла Дилефруз с большим подносом в руках. Она поставила на стол блюдо дымящихся голубцов, тарелку с хлебом, зелень, водку, две бутылки пива, бокалы, подала приборы.
      Рахман взглянул на учителя, затем обозрел стол и забормотал:
      - Да, значит, такие дела...
      Старик чувствовал, что соседи неспроста затеяла угощение, но еще не все понимал.
      - Извини, Салех... Давно ты у нас не был, так-то вот... Настоящего угощения для тебя у нас нет.
      - Благодарю. Я не голоден, только что поел.
      - То ты ел у себя дома, а это - у нас. Хи-хи-хи... Ну, начнем! - Рахман взял бутылку с водкой и выбил пробку. - Ты как-то сразу перестал к нам ходить. Это не по-соседски, Салех.
      Рахман хотел наполнить рюмку старика. Тот запротестовал:
      - Не буду, Рахман!
      - Может, думаешь, я пьяница? Купил по случаю твоего прихода. Давай пропустим по рюмочке.
      - Нет, спасибо, - учитель приложил руку к груди. - Я не пью.
      - Ну, как же так? Нельзя, нельзя... Не думал, что ты такой, Салех.
      Чувствуя, что старика не уговорить, Рахман налил ему пива, а себе водки. Учитель Салех промолчал.
      - За твое здоровье Салех. Рад, что пришел... Мой дом - твой дом.
      Они чокнулись. Рахман выпил и пригладил усы:
      - Ешь, стынет...
      Учитель Салех поставил на стол стакан с пивом, к которому даже не притронулся, и начал ждать продолжение разговора.
      Рахман взял салфетку, вытер рот.
      - Да, значит, такие дела...
      Видя, что старик ничего не спрашивает о сыне, Рахман решил начать первым.
      - Если все будет благополучно, через год Адиль кончит и приедет в Баку.
      Учитель Салех молча кивнул.
      - Все говорят, что я правильно поступил, послав его в Москву. Умное дело сделал. Не так ли, Салех? Через год-другой парень станет прокурором. Что тебе еще надо?
      Послышался легкий скрип. Старик глянул на дверь. Дилефруз подслушивала.
      - Теперь такое дело, - Рахман отодвинул от себя рюмку. - День и ночь ломаю голову... Вернется парень, женю его, где будут жить молодые? Если бы невестка могла поладить с Дилефруз-ханум!.. Но ты сам знаешь, характерец у моей жены неважный... - Рахман еще утром получил у Дилефруз согласие на это выражение.
      Он отправил в рот голубец, политый сметаной, прожевав, откашлялся. Была бы у нас еще одна комната, мы бы выкрутились. Но ведь Мамед уже вырос, вон какой...
      У Рахмана не хватало смелости перейти к основному вопросу. Дилефруз жестами подбадривала его из-за двери.
      Наконец, он решился:
      - Знаешь, Салех, только добро вечно на этом свете. За вою свою жизнь я цыпленка не обидел. Сказать почему? Да ведь зло никому не нужно. Разве не так, а?
      - Так, - односложно ответил Салех.
      Его уже начала тяготить бессмысленная беседа.
      - У меня к тебе две просьбы, Салех. Ты должен войти в наше положение и помочь нам.
      - Пожалуйста, готов сделать все, что в моих силах.
      - Мне нужно до зарплаты триста-четыреста рублей. Пошлю Адилю на дорогу.
      - С удовольствием. Ради Адиля...
      - Нет, нет, - перебил Рахман, - без всяких "ради", Салех. Сегодня у тебя возьму, а через неделю верну. Мальчик просит прислать на дорогу, а у меня в кармане пусто. Кто нам ближе тебя? Конечно, три-четыре сотни - деньги небольшие. Но, сам понимаешь, тому, кто живет на одну зарплату, трудно сводить концы с концами. Да будет проклята бедность!
      Учителю Салеху стал ясен истинный смысл просьбы.
      - Хорошо, это все выполнимо... - сказал он.
      - Вторая просьба, Салех, вот какого порядка... Хочу женить Адиля.
      - Что ж, неплохо... - Старик украдкой взглянул на дверь, за которой стояла Дилефруз. - А невеста есть, если не секрет?
      - Есть, и притом близкий нам человек. Да ты и сам часто ее видел. Она нам как родная дочь.
      "Наверно, Мансура, - подумал учитель. - Славная девушка".
      - Да, вот я и хочу сказать... Придет невеста, нам здесь будет тесновато... Может, думаю, ты нам поможешь в этом деле... Ради Адиля.
      - Откровенно говоря, не представляю, чем могу вам помочь.
      - Я хочу сказать... Только ты не обижайся... Вы живете вдвоем, ты и жена. Готов продать все, что у меня есть, достану для вас квартиру в самом центре, в сто раз лучше, чем эта. А свою - уступите нам, чтобы-сын жил рядом со мной.
      И Рахман, и Дилефруз, стоящая за дверью, с нетерпением ждали ответа учителя.
      Старик уперся руками в колени, выпрямился, задумался на минуту, затем вскинул вверх свои широкие брови и медленно поднялся из-за стола:
      - Я, Рахман, старше тебя на несколько лет...
      - Верно, верно, я ничего не говорю... Зачем встал? Садись...
      - И образование у меня не меньше твоего.
      - Разумеется. Моя голова не знает того, что знают твои ноги. О чем речь? - Рахмам тоже поднялся.
      - Тогда позволь мне сказать все начистоту. Деньги Адилю на дорогу я вышлю сам, завтра...
      - Нет, я не согласен.
      - Что же касается моего дома, слушай! Захочет Адиль жить у нас, я с удовольствием освобожу для него одну из комнат. Если же ты рассчитываешь выкурить меня отсюда, чтобы свободно заниматься грязными делишками, говорю сразу: ничего не выйдет!
      Даже не простившись, учитель Салех быстро направился к двери.
      - А-а-а, будь ты неладен!.. И это за все наше добро?! - заворчала вслед Дилефруз.
      Мансура заканчивала второй курс библиотечного техникума. Девушке приходилось нелегко. С тех пор, как она появилась в доме с красной черепичной крышей, всю черную работу Дилефруз взвалила на ее плечи. Теперь она не стирала, не мыла посуду, не подметала пол, даже не прибирала за собой постель. Как правило, вернувшись из техникума, усталая, голодная Мансура клала на стол портфель и сразу же бежала на базар. После базара надо было готовить обед, затем мыть посуду - и так до самого вечера.
      К вечеру девушка выбивалась из сил. Все ложились спать, а она садилась за уроки. Это была единственная возможность позаниматься. Впрочем Дилефруз и ночью умудрялась придумать для нее какое-нибудь дело. Девушка беспрекословно выполняла все приказания жены своего дяди.
      Мансура с детства привыкла трудиться. Никакая тяжелая работа не могла испугать ее. Однако жизнь под одной крышей с Дилефруз была настоящей пыткой. Только воспоминание о любимом двоюродном брате окрашивало ее пребывание в этом доме.
      Сначала в письмах к матери Мансура скрывала истинное положение вещей, писала, что очень доволына жизнью, дядей, его женой. Но теперь в письмах все чаше и чаще начали проскальзывать жалобы. Как она тосковала по своему дому, их уютному дворику, подружкам!
      Недавно приезжала мать. Мансура просила ee: "Мама, позволь мне уйти из этого дома! Дилефруз-ханум злая, вредная... Она так меня обижает!"
      В присутствии сестры Рахмана Дилефруз прикинулась такой ласковой и приветливой, что Сона-ханум не поверила дочери и даже побранила ее: "Знаю я тебя, непоседу. Ты и в деревне скакала с утра до вечера, как дикая коза. Будешь вести себя смирно, никто слова дурного не скажет".
      Узнав, что Мансура хочет уйти от них, Дилефруз на глазах у Соны-хахум ласкала девушку, говорила: "Без тебя я и дня не проживу, доченька, затоскую. Нет, я тебя никуда не отпущу. Даже не думай, выбрось из головы!"
      Мать уехала, и все пошло по-старому. Куда девалась доброта Дилефруз, ласковое обхождение, приветливые слова...
      Прошлым летом, когда у Мансуры были каникулы, Дилефруз решила оставить Мамеда на ее попечение и уехать в Кисловодск. Большей пытки для Максуры нельзя было придумать.
      Девушка пробовала возражать:
      - Я боюсь... Дядя целыми неделями в отъезде. Каждый день будут приходить незнакомые люди, стучать в ворота, спрашивать про какие-то вещи. Что я им отвечу? Не останусь одна!..
      - Почему же одна? А Мамед разве не человек?
      - Неужели вы не знаете Мамеда? Каждый день соседи будут жаловаться... Как я с ним справлюсь?
      Дилефруз злилась, теряла терпение.
      - Два года ты живешь у нас, ешь мой хлеб... Что ж, выходит, я должна из-за тебя лишиться отдыха? Потерпишь как-нибудь месяц, не умрешь...
      У Мансуры оставалась последняя надежда на дядю. Но Рахман только развел руками:
      - Что я могу поделать, доченька? Ты ведь сама знаешь характер этой ведьмы...
      - Нет, нет, дядя, я не хочу больше оставаться а этом доме. Все мои подруги по техникуму, приехавшие из района, живут в общежитии. Я тоже перейду туда. Хватит!
      Через месяц Дилефруз вернулась из Кисловодска. Видя, что Мансура готова бросить все и бежать, куда глаза глядят, она начала осыпать ее лицемерными ласками, подарила грошевые безделушки, словом, повернула дело так, что девушке неудобно было и заикнуться об уходе.
      Вот уже несколько дней Мансура не чувствовала под собой ног от радости. Скоро приедет Адиль! Она сама слышала, как Рахман и Дилефруз говорили об этом. Конечно, девушке не были известны планы Дилефруз. Она не понимала, почему Лалочка так зачастила к ним в гости, не знала, о чем она часами шепчется с хозяйкой дома.
      Мансура почему-то думала, что с приездом брата, в ее жизни произойдет переворот, и с нетерпением ждала этого дня.
      "Адиль расскажет мне о Москве, - мечтала она, - Я буду слушать его день и ночь. Как это интересно! Он расскажет о Кремле, Красной площади, мавзолее, музеях, университете, обо всем, обо всем. Ах, скорей вы Адиль приехал..."
      В ПОЕЗДЕ МОСКВА-БАКУ
      Наташа готовилась к практике. Сначала у нее были планы поехать на Урал, в Уфу. Но потом под влиянием рассказов Адиля о Баку, Каспийском море она изменила маршрут и попросила путевку на бакинские нефтепромысла. Борис не захотел оставаться в Москве без Наташи и решил поехать вместе с ней.
      - Поедем, Наташенька, посмотрим, действительно ли Баку так красив, как его расписывает Адиль.
      Адилю пришлось раскаяться в своем патриотизме. Дело в том, что Борис попросил у товарища его бакинский адрес.
      - Мы с Наташей остановимся у вас, - заявил он.
      Адиль растерялся.
      - Да... Только понимаешь, Боря... Вот какое дело... К нам-то вы не попадете. Отец, когда был здесь в последний раз, сказал, что они переехали на дачу.
      - Ну и что же?.. - вставила Наташа. - Мы разыщем твою семью и на даче. Еще лучше! Виноградом полакомимся.
      Адиль оказался в тупике.
      - Ты думаешь, я сам этого не хочу, Наташа! Только... Вы не найдете нашу дачу. Адреса нет, ничего нет, надо ходить и у всех спрашивать.
      - Нет, дружище, ты что-то виляешь, - не отступал Борис. - Наверно, все твои рассказы про Баку - сплошная выдумка.
      Наташа расхохоталась.
      - По-моему, Боря прав. Мне кажется, Адиль, если бы твой Баку был действительно таким красивым городом, ты бы сам туда съездил хоть разок за эти три года. Кажется, ты нас просто водишь за нос.
      - Вот и ошибаешься, Наташа. Я совсем по другой причине не езжу на каникулы в Баку. Во-первых, ко мне часто приезжает отец. Во-вторых, это вам, москвичам, легко так говорить, а ведь мне скоро придется уехать отсюда навсегда. Я хочу досыта насладиться Москвой, все посмотреть.
      - У тебя ведь там мама! - не унималась Наташа. - Неужели не скучаешь? Как она переносит разлуку?
      - Моя мать, Наташа, не такая, как другие матери, - не глядя в глаза девушки, грустно ответил Адиль. - У нее сердце крепкое. Она по мне не скучает
      Теперь, дорогие читатели, позвольте мне вернуться к самому началу моей повести, к той вечеринке, которую устроили третьекурсники по случаю успешного завершения сессии. Помните, когда Борис провозгласил тост за матерей, Адиль исчез, даже не пригубив бокала?
      ... Было далеко за полночь, когда ребята наткнулись на него во дворе общежития. Адиль сидел в темном углу на камне, уткнувшись в колени. Как Борис, Наташа и другие ребята ни допытывались, Адиль молчал.
      - Послушай, может тебя кто обидел? - спрашивал Борис. - Играл на таре, все было хорошо, и вдруг такая перемена! Скажи, обидели? Я, например, ничего не слышал.
      В горле Адиля стоял комок. Он молча кусал нижнюю губу.
      - Значит, и от меня скрываешь? Нехорошо, Адиль. А еще друг. Ладно, как-нибудь поговорим. Разве мы не братья с тобой?
      Видя, что рядом с ним остался один Борис, Адиль глубоко вздохнул и поднялся. Он обнял друга, поцеловал.
      - Ты прав, Боря, есть одна вещь, которую я от всех скрываю. И ты ничего не знаешь. Впрочем, какой тут секрет?.. Просто не хочется бередить старую рану. Когда ты произносил тост, ты, caм того не зная, затронул ее. Я вспомнил мать... Сейчас узнаешь...
      И Адиль рассказал другу все: про смерть матери, о жизни с мачехой, о том, как он познакомился на карнавале с Джейран, как ему пришлось бросить любимую девушку и уехать из Баку.
      - Теперь понимаешь, Боря, почему я не езжу в Баку, на каникулы, и не хочу чтобы вы с Наташей останавливались у нас? Конечно, я все наврал про дачу. - Адиль помолчал. - У нас, азербайджанцев, есть хорошая пословица: "Смотрит павлин на хвост - нарадоваться не может, а да ноги глянет - тоска берет". Все меня радует в жизни, Борис, но вспомню про дом и плакать хочется.
      Как Борис ни ломал голову, помочь другу ничем не мог. Рассказ Адиля глубоко запал ему в сердце. Проводив Наташу и вернувшись в общежитие, он еще долго ворочался в постели, не мог заснуть.
      Поезд Москва-Баку уходил вечером, но Борис и Наташа еще днем простились с Адилем в общежитии.
      - Ну, не скучай! - Борис пожал товарищу руку. - Провожать нас не будешь. Мы поедем на вокзал от Наташи... Веши забираю сейчас. У нас еще дел по горло!
      Они ушли.
      Адиль загрустил, потом решил пойти куда-нибудь проветриться.
      Вдруг в комнату вошел Рахман.
      Адиль не очень обрадовался встрече с отцом. Рахман заявил, что хочет забрать его с собой в Баку.
      - Ну, сынок, на этот раз ты не посмеешь меня ослушаться. Тебя ждут дома.
      Адиль усмехнулся.
      - Ждут? Кто же?
      Рахман, как наказывала жена, повел разговор очень осторожно.
      - Поедем - увидишь. Не стану же я обманывать в мои-то годы. Поднимайся, доставай чемодан. Будь умницей. Разве можно не слушаться отца?
      Адиль наотрез отказался.
      - Зря стараешься. Я никуда не поеду.
      - Что ж, большое спасибо!..
      Рахман нахмурился, встал и вышел из комнаты. Однако не прошло и двух минут, как он опять вернулся,
      - Если нужны деньги, вот, возьми, - он протянул Адилю газетный сверток. - Можно ли так обращаться с родным отцом? Постарайся завтра же выехать! Мне не хотелось вмешиваться в твои дела, но раз ты сам ничего не понимаешь, я вынужден сказать открыто.
      Адиль недоуменно посмотрел на отца. Рахман нарочно медлил. Затем тихо сказал:
      - Мужчина должен отвечать за свои поступки. Нельзя заставлять мучиться девушку, которой давал обещание...
      Рахман повернулся и вышел.
      Поезд шел в Баку.
      Была ночь. Пассажиры крепко спали. Рахман сидел у себя в купе и мысленно прикидывал, сколько он заработает, перепродав купленные в Москве вещи.
      Неожиданно в дверь заглянул молодой парень лет двадцати трех в синей полосатой пижаме. В руках он держал стакан.
      - Товарищ проводник, умираю от жажды... Вечером ели селедку. В бочке нет воды. Может, у вас найдется глоточек?..
      - Нету, нету, - оборвал Рахман пассажира, - сам хочу пить. Скоро остановка, там напьешься.
      Облизывая пересохшие губы, парень вернулся в свое купе.
      Через полчаса поезд подошел к станции. Парень опять заглянул к проводнику:
      - Где мы стоим?
      - Минводы...
      Юноша побежал в привокзальный ресторан и вскоре вернулся с двумя бутылками в руках и газетой под мышкой.
      - Пожалуйста, товарищ проводник, он протянул Рахману одну из бутылок. Вы хотели пить.
      - Спасибо, дорогой, - Рахман изобразил на лице улыбку, а в душе выругался: "Вот смола! Сбивает со счету!"
      Поезд тронулся.
      Рахман по-прежнему был занят коммерческими вычислениями. Он то и дело проводил рукой по лысине, глубоко вздыхал и шевелил губами. Наконец, встал, потянулся, медленно подняв вверх руки, словно штангист на арене цирка, зевнул во весь рот, так что скулы затрещали, и вышел из купе.
      Его внимание привлекла странная картина: в коридоре у окна с газетой в руках стоял тот самый парень, который недавно угощал его водой. Он щелкал пальцами, улыбался и что-то бормотал себе под нос.
      "Может, он с ума спятил? - подумал Рахман. - Постой, постой, кажется, я знаю, в чем дело. Наверно; этот прохвост купил в Минводах водку!"
      Он подошел к нему.
      - Эй, приятель, ты где находишься? - Рахман резким движением одернул рубаху и насупился. - Ты находишься в советском вагоне! В купированном вагоне! Здесь пьянствовать запрещено. Не стыдно тебе. Хочешь пить эту отраву, иди в ресторан и глуши, пока не лопнешь! Ну, что уставился? Разве я не прав?
      Парень даже не взглянул на проводника. Это еще больше разозлило Рахмана. Он замахал руками, повысил голос:
      - К, тебе обращаются, товарищ пассажир! Это не цирк... Чего поясничаешь? Не умеешь пить - не пей! Юноша весело посмотрел на Рахмана, тряхнул у него перед носом газетой, помахал записной книжкой, которую держал в левой руке, и зашептал, подавшись вперед:
      - Да я не пьян, товарищ проводник...
      Рахман отшатнулся.
      - Проходи! Изо рта разит, как на бочки!
      На шум из соседних купе начали высовываться головы заспанных пассажиров. Лицо парня вдруг посерьезнело.
      - Что вы чушь городите, проводник? Зачем скандалите? Какой дурак пьет в это время водку?
      - Пусть не водка, вино... - перевил Рахман. - Какая разница? Я не допущу в своем вагоне пьянства!
      - Послушай, чудак-человек, наберись терпения, - юноша еще больше понизил голос: - Просто я рад. Только что проверил облигации... Ты понимаешь, я выиграл! Десять тысяч выиграл! Говори, чем тебя угостить ничего не пожалею!
      Рахман поплелся в свое купе: "Везет же некоторым, черт возьми!" подумал он.
      Прошло около часу. В голове у проводника созрел один план. Он заглянул в купе, где ехал счастливец, и тихо позвал:
      - Эй, сынок, прошу тебя, выйди на минутку...
      Юноша только что лег. Он недовольно поморщился, но поднялся, накинул поверх пижамы пиджак и пошел за проводником.
      У служебного купе Рахман пропустил парня вперед.
      - Проходи, садись прямо на постель. Наверху это мой напарник. Ишь, храпит как! Намаялся за смену. Не обращай внимания...
      Юноша сел в угол у окна. Рахман примостился рядом.
      - Мне очень неудобно за все, что я тебе наговорил. Извини, пожалуйста. Считай меня своим отцом. Клянусь, я не виноват. В вагоне полсотни пассажиров. Разве всех распознаешь?
      - Ничего, бывает, - миролюбиво сказал парень. - Да и что случилось? Мы с вами не поругались, не поссорились...
      - Ну, все-таки... Понимаешь, мне показалось, что ты в Минводах купил водку. Клянусь. Быть мне под этим поездом, если обманываю. Когда ты мне протянул одну из бутылок, я испытывал такое чувство, словно кто-то надругался над памятью моего покойного отца Азиза.
      - Я не охотник до водки. А вот чай люблю. Пью в день не меньше пяти-шести стаканов.
      - Может, сейчас выпьешь, а? У меня есть в термосе. Налить? Не стесняйся, сынок.
      Юноша не стал отказываться. Рахман налил два стакана чаю.
      - Я потому и потревожил тебя... - Рахман встал, закрыл дверь купе. Чтобы извиниться... Я ведь не какой-нибудь грубиян... - Рахман пододвинул юноше круглую жестяную баночку с сахаром. - Если не секрет, откуда и куда едешь?
      - Я студент, учусь в Москве. Сейчас каникулы. Еду в Баку.
      - Молодец! Мой сын тоже в Москве учится. Ты женат?
      - Стопроцентный холостяк, - улыбнулся юноша. - Потому-то я и обрадовался выигрышу: теперь есть деньги на свадьбу. А то жди до окончания учебы.
      - Судьба...- Рахман задумчиво покачал головой. - Пей чай, сынок, остынет. Скажи, кем тебе приходится девушка, которая едет с тобой?
      - Мы с ней вроде как жених и невеста,
      - Вот оно что! Да ты не смущайся. Тут нет ничего стыдного. Рано или поздно каждая девушка будет принадлежать какому-нибудь парню. Так-так, понятно...
      Юноша подул в стакан, взял из банки кусочек сахару, обмакнул в чай и поднес ко рту.
      - Сынок... - у Рахмана заколотилось сердце. - Если я попрошу тебя об одной услуге, не откажешь?
      Парень поставил стакан на столик и недоуменно глянул в лицо проводника. Наступило молчание. Стучали колеса. Под лавкой звякали пустые бутылки. Наверху мирно похрапывал напарник Рахмана.
      - Понимаешь, сынок, у меня есть немного чужих денег. Дали мне, чтобы я купил в Москве это самое... ну, как его... забыл название... Рахман поморщился, защелкал пальцами. - Да, пианино!.. Прихожу в универмаг, вижу: есть. Только неважное. Я решил, что лучше посоветоваться с заказчиком, а тогда и покупать. Скажи, верно я поступил, сынок?
      - Конечно, верно. Ты купишь, а хозяину не понравится.
      - Вот именно! - Рахман был явно доволен ходом беседы. - Но возить чужие деньги из Баку в Москву, из Москвы в Баку и обратно - опасно. Мало ли что может случиться. То да се... Я человек бедный. Не дай бог, стрясется что-нибудь, чем рассчитаюсь?..
      - Что ж, верно.
      - Вот я и говорю, сынок... Ты выиграл по облигации. Государство должно заплатить тебе десять тысяч. Я предлагаю: дай мне свою облигацию, а я тебе десять тысяч наличными. Какая разница, в сберкассе получишь или у меня? Разве не так, сынок?
      На этот раз юноша ничего не ответил, только растерянно заморгал глазами.
      - Что задумался, сынок? Может, в чем сомневаешься? - Рахман помолчал. Посуди сам, деньги тебе сразу не дадут. Приедешь в Баку, сдашь облигацию, они напишут в Москву... Жди, когда придет ответ. Словом, длинная история. На все уйдет минимум месяц, а то и полтора. К тому временя каникулы кончатся. Так ты, студент, и свадьбу не сыграешь. Слышишь, что я говорю?
      - Да, я слушаю.
      Юноша задумался. Действительно, проводник был прав. В Баку так быстро не оплатят облигацию, А как было бы неплохо получить выигрыш прямо сейчас, наличными, без всякой волокиты. Приезжаешь с любимой в чужой город, а деньги уже у тебя в кармане!
      - В самом деле, разницы нет никакой...- вслух подумал юноша. - Все равно рано или поздно деньги придется получать.
      - Вот именно! - заерзал на месте Рахман, - Да и оттого, что ты будешь таскать облигацию в кармане, проценты не нарастут. Разве не так, сынок? Хи-хи-хи... А где газета, с тобой?
      Смех прозвучал фальшиво. В следующую минуту лицо проводника сделалось серьезным. Его руки в желтых веснушках с длинными тонкими пальцами, похожими на змеенышей, потянулась к двери. Щелкнул замок. Из-под рукава рубахи сверкнула пара дамских золотых часов. Рахман быстро опустил руку.
      - Знаешь что, давай еще разок сверим, номера, а то, не дай Аллах, выйдет ошибка...
      Парень вытащил из кармана пижамы газету и развернул на столе. Достал из пиджака бумажник, порылся в документах, вынул облигацию.
      - Пожалуйста.
      Рахман несколько раз проверил номер по таблице. Ошибки не было. Он глубоко вздохнул и сел на место,
      - А я что говорю, сынок?.. Верно, выиграл... Но, как говорится, осторожность украшает джигита.
      Лицо у Рахмана заблестело от пота. Щеки как-то странно подрагивали. Он еще раз прислушался к безмятежному храпу товарища на верхней полке, проверил, заперта ли дверь, затем отстегнул с нагрудного кармана булавку и вынул толстую пачку денег. Купе наполнилось запахом духов и нафталина. Проводник послюнявил пальцы и, не торопясь, принялся отсчитывать сотенные бумажки.
      Наконец, на столик шлепнулась пачка сторублевых.
      - Вот, сынок, получай десять тысяч!
      - Большое спасибо, очень вам благодарен, - юноша потряс руку проводника. - Теперь живем!..
      - Только у меня к тебе большая просьба... - Раххмая перешел на шепот. Об этом никто не должен звать. В купе никому ни слова. Как говорится, если спросят про верблюда, отвечай, что даже волоска его не видел...
      Едва юноша вышел в коридор, проводник нарочно громко крикнул ему вслед:
      - Захочешь еще чаю, сынок, - милости прошу, не стесняйся.
      Не успел парень закрыть за собой дверь купе, как в верхней полки раздался шепот:
      - Где ты пропал, Боря? Полчаса тебя жду.
      - Спи, Наташа, спи... - ответил юноша.
      Через день все, начиная от сослуживцев, родственников, соседей, кончая привокзальными носильщиками, знали, что проводник Рахман выиграл десять тысяч.
      КАЖДЫЙ РАДОВАЛСЯ ПО-СВОЕМУ
      Борису и Наташе не разрешили поселиться в Интуристе в одном номере.
      - Но ведь мы почти женаты, - уговаривал Борис девушку-администратора. Мы убедительно просим: не разлучайте нас. Мы приехали издалека...
      - Нельзя, товарищ!
      Услышав столь решительный отказ, юноша обиженно покачал головой и вздохнул:
      - Представьте себя на месте Наташи...
      Борис пытался этим убедительным аргументом смягчить сердце девушки. Но ничего не помогло.
      - Товарищ, думайте, что вы говорите! - девушка нахмурилась. - Прежде всего, я не желаю быть на месте вашей Наташи. А во-вторых, да будет вам известно, мы можем поселить в одном номере только супругов. Понятно?
      - Понятно... Только... У меня к вам вопрос... Нельзя ли сделать так: сегодня вы нас поселите вместе, а завтра мы вам принесем из загса брачное свидетельство?
      Наташа дернула Бориса за рукав.
      - Что ты говоришь, бессовестный? Девушка-администратор отклонила и этот вариант.
      - Будь у вас такие намерения, вы бы давно женились.
      Борис даже побледнел от обиды.
      - Что?!
      - Я говорю, будь у вас такие намерения, вы давно бы женились.
      Борис вспыхнул.
      - Ладно ничего... Посмотрим... Можете разлучать нас с Наташей. Я на зло вам сделаю так, что мы все-таки будем вместе.
      - Это ваше личное дело.
      Тут уж и Наташа не выдержала.
      - Если это наше личное дело, почему же вы вас лишаете возможности жить так, как мы хотим?
      - Пожалуйста, как хотите! Но здесь вам не загс, и я не могу взять на себя обязанности по оформлению вашего брака.
      - Ладно... - Борис повысил голос. - Мы и без вас это сделаем!
      Всю дорогу юноша мечтал, как они с Наташей поселятся в одном номере, будут с утра до вечера спорить, шутить, разговаривать... А теперь... Упрямая девушка-администратор расстроила все его планы.
      Им отвели две разные комнаты. Молодые люди в мрачном расположении духа поднялись на третий этаж.
      До самого позднего вечера Борис просидел у Наташи. На свои десять тысяч он готов был купить полмира.
      - Ну, говори, Наташенька, что ты хочешь? Не стесняйся... Лично мне ничего не надо. Куплю только пару туфель.
      Борис сел за стол и обмакнул ручку в чернила:
      - Записываю... Первое: мне пара туфель. Вот я и готов к свадьбе. Теперь говори, что тебе.
      - Спасибо, Боря, у меня дома все есть... Я ни в чем не нуждаюсь...
      Видя, что Наташа стесняется, Борис сам занес в список вещи, без которых, по его мнению, невеста не могла обойтись. Сбоку он написал предполагаемую цену. Подытожил. Оставалось еще около пяти тысяч.
      - Если считать и мои туфли, в твоем списке двадцать девять вещей. Слышишь, Наташа? Назови еще что-нибудь, пусть будет тридцать.
      Наташа, сидевшая на кровати, облокотилась на подушку и зевнула.
      - Ничего не надо, Боря...
      - Слушай, я прочту. Чего не хватает-скажешь. Борис начал читать список.
      - ... Двадцать восьмое... Не называю. Двадцать девятое- пояс с резинками. Ну, что еще?
      Ответа не последовало. Борис поднял голову и увидел, что Наташа спит. Он укрыл девушку своим пиджаком и двинулся к выходу. Однако тут же вернулся, подошел к столу и приписал в самом конце списка: "чемодан". "А то в чем же мы повезем из Баку столько вещей?"
      Проснувшись рано утром, Наташа оделась и вышла на балкон. Солнце, казалось, вставало со дна моря. Водяная гладь, залитая серебряными лучами, слепила глаза. Воздух был чист и прозрачен. Недалеко от берега тихо покачивалось несколько парусных лодок. Еще дальше прямо из воды поднимались десятки нефтяных вышек. Наташа залюбовалась: "Как здорово! Словно великаны шагают по морю!" По обеим сторонам пристани стояли грузовые и пассажирские пароходы. Справа до самого берега на склоны голых серых гор тянулся густой лес нефтяных вышек. Это был участок того самого треста, где Наташе предстояло проходить практику. Голубоватое асфальтовое шоссе рассекало его территорию на дзе части. До вчерашнего дня Наташа была знакома с Баку и его нефтяными промыслами только по книгам, киножурналам да рассказам Адиля. А теперь она все это видела своими собственными глазами.
      Вчера прямо с поезда они с Борисом отправились в нефтетрест. Наташа побродила среди вышек, познакомилась с некоторыми прославленными мастерами по добыче нефти. Как это было интересно! Вокруг кипела работа. Вращались стальные маховики, ритмично кланялись неутомимые качалки. Неподалеку бурили новую скважину. Подъезжали грузовики. Рабочие сгружали большие длинные трубы.
      Наташа в душе благодарила Адиля. Какой чудесный город! Действительно, здесь есть чему поучиться, чем полюбоваться.
      Вдали дымили трубы нефтеперегонных заводов Черного города. Там шла своя трудовая жизнь.
      Слева от гостиницы выстроились в ряд красивые жилые дома. Почти все они были только недавно заселены. Каменные стены еще не успели потускнеть от дождя и снега.
      Наташа вспомнила, как Адиль расхваливал бакинские кинотеатры, парки, пляжи.
      Сзади скрипнула дверь. Наташа обернулась. На пороге балкона стоял Борис.
      - Доброе утро, Наташенька! Как себя чувствуешь?'
      - Спала, как убитая, Боря!
      - Про себя я этого не могу сказать. Заснул под утро. - Борис схватил Наташу за руку, втащил в комнату и усадил рядом с собой на диван. - Вчера вечером мы упустили из виду одну очень важную вещь.
      - Какую?
      - Кровать! Спать на чем будем?
      Девушка расхохоталась.
      - Да, да, не смейся, кровать. Я взял из правого кармана пятьсот рублей и переложил в левый. Вот только... Знаешь, Наташа. - Борис замялся: - Я не включил в список постель. Думаю, ты принесешь из дому...
      - Тогда и кровать вычеркни, - в тон пошутила Наташа. - Отец давно уже купил,
      Борис вынул из левого кармана пятьсот рублей и переложил в правый.
      После завтрака Наташа поехала в трест, а Борис - в центр за покупками.
      Когда Рахман, тяжело дыша и отдуваясь, ввалился с чемоданами во двор, он увидел у калитки Мансуру.
      - Ты что здесь стоишь, доченька?
      - А где Адиль?
      Рахман покачал головой и двинулся к лестнице.
      Как Mанcypa ждала двоюродного брата! И вот, оказывается, все напрасно... Девушке даже не пришло в голову помочь дяде поднять наверх чемоданы. Она села на край бассейна и грустно понурила голову. Думала, приезд дяди принесет радость, а вышло совсем наоборот!
      Войдя в спальню, Рахман запер дверь на ключ. Это удивило Дилефруз, которая, несмотря на поздний час, все еще продолжала нежиться в постели.
      - Что случилось? - встрепенулась она. - Зачем ты запер дверь?
      - Я без Адиля. Не хочет ехать в Баку.
      - А ну его к черту! - выругалась Дилефруз. - Пусть хоть совсем не приезжает!
      Рахман рассказал жене про облигацию. Ах, что тут было! От радости Дилефруз запрыгала в постели, обняла мужа, поцеловала в лысину.
      - Ну, теперь мы вздохнем спокойно. Не будем дрожать. Разве это жизнь? Ешь и оглядывайся...
      Обычно Дилефруз все скрывала от соседей. Но на этот раз муж получил задание говорить про выигрыш где только можно.
      Супруги сели завтракать.
      - Ты знаешь, Мансура, твой дядя выиграл по займу, - обратилась Дилефруз к девушке.
      Она на минуту задумалась, потом встала из-за стола, подошла к шкафу: вынула оттуда отрез зеленой "шотландки".
      - Вот, возьми... Дядя привез тебе подарок. Перехватив многозначительный взгляд жены, Рахман
      смекнул, в чем дело.
      - Бери, бери, доченька. В Москве перед тем, как проверить облигации, я поклялся: если выиграю - куплю всем подарки. Твое счастье, бери!
      - Большое спасибо, дядя! - Мансура взяла отрез. - Очень вам благодарна. Пусть не сносится до свадьбы Мамеда, - и добавила: - А как там Адиль?
      - Кто его разберет? - горестно вздохнул Рахман. - Не знаю, доченька... Как я ни просил, как ни умолял, слушать ничего не хочет. Словно мы ему не родные. Забыл нас. Верно говорят: "С глаз долой - из сердца вон".
      Мансура регулярно переписывалась с Адилем. Но ей было неудобно приглашать брата в его же родной дом. О своих отношениях с Дилефруз она стеснялась писать. Что касается писем Адиля, они сначала попадали в руки Дилефруз. Мансура имела неосторожность еще в самом начале намекнуть об этом брату. С тех пор его письма сделались скучными, бесцветными, превратились в формальные отписки. Адиль уже не мог вкладывать в них свою душу. Девушка ждала от него других, интересных писем. Правда, она и сама понимала, что это невозможно. Именно поэтому ей так хотелось личной встречи!
      Настал день, когда чаша терпения девушки переполнилась. Больше она не могла выносить оскорблений Дилефруз.
      После занятий в техникуме Мансура ушла с подругам и в общежитие.
      Оставшись в тот день без обеда, Дилефруз вечером: вылила всю злость на мужа:
      - Вот она, твоя хваленая племянница! Уже одиннадцать часов, а ее все нет! Наверно, кокетничает где-нибудь с мальчишками.
      Рахмана охватило беспокойство. Он не думал, как Дилефруз, что Мансура где-нибудь развлекается в такой поздний час. Но почему все-таки ее до сих пор нет? Идти на поиски было бесполезно. Вряд ли он нашел бы кого-нибудь в это время в техникуме. Да и где находится сам техникум? Рахман этого не знал. За два года он ни разу не был на родительском собрании.
      Утром Мансура тоже не пришла. Беспокойство Рахмана возросло.
      - Ума не приложу, Дилефруз-ханум, что делать? Куда идти? Где искать? Может, ты знаешь, где она учится?.. В Баку сколько техникумов...
      - Вот еще не хватало! Прикажешь бросить все свои дела и искать техникум, где учится Мансура-ханум? Я не могу вовремя пойти к портнихе на примерку. Спроси у учителя Салеха. Он тебе все объяснит.
      Узнав об исчезновении Мансуры, старый учитель тотчас нанял такси и поехал в библиотечный техникум.
      Девушку он разыскал без труда. Она не стала ничего скрывать.
      - Салех-муэллим, в этом доме у меня нет возможности готовить уроки. Я должна заниматься, а Дилефруз сделала из меня домработницу. Целый день не дает покоя. Обед, стирка, уборка - все на мне. А ведь я приехала в Баку учиться. Пусть еще спасибо скажет, что я не отругала ее на прощание.
      Старик задумчиво покачал головой: "Выходит, теперь Дилефруз выживает из дому Мансуру! Как же быть бедняжке? Стоит ли ее уговаривать вернуться назад? Не будет ли это жестоко по отношению к девушке?"
      Ответ старика был краток:
      - Раз такое дело, доченька, ушла - постарайся не возвращаться!
      Известие о том, что Мансура решила поселиться в общежитии, привело Дилефруз в негодование. Но потом она успокоилась.
      - Тем лучше... Отдохну от нее. Скатертью дорожка.
      Однако через два дня горы немытой посуды на кухне, грязные полы, беспорядок в комнатах заставили Дилефруз опять вспомнить о Maнcype. Она узнала адрес техникума и командировала туда Рахмана.
      Уговоры дяди не дали результатов. Мансура наотрез отказалась возвращаться в дом с красной черепичной крышей.
      - В общежитии очень хорошо. Никто на меня не кричит, не ругается... Кровать мне, правда, еще не дали. Спим вместе с подружкой... Но ведь остался последний экзамен - и домой! А на сентябрь за мной закрепили место.
      Планы Дилефруз срывались. Лето она собиралась провести на даче в Сарае. Но кто останется стеречь дом? Отсутствие Мансуры могло испортить весь отдых.
      И Дилефруз была вынуждена лично отправиться в общежитие библиотечного техникума. По этому случаю она надела свое самое яркое платье, любимую зеленук шляпу, туфли на тонком высоком каблуке. В левой руке у нее была бордовая сумочка, в правой - лиловый китайский зонтик.
      Появление Дилефруз в комнате, где жила Майсура, вызвало оживление среди девушек. Кто-то прыснул со смеху.
      Дилефруз рассердилась.
      - Что с тобой, красавица? - набросилась она на смешливую студентку. Приехала из деревни и тебе не нравятся городские женщины? Чего зубы скалишь?
      Мансура с угрюмым лицом поднялась с кровати.
      Кто-то из девушек предложил гостье стул. Дилефруз села и, брезгливо морщась, принялась разглядывать, комнату, поворачиваясь вместе со стулом во все стороны. Ее внимание привлек портрет большелобого мужчины в очках, висевший на стене. Под ним на кровати сидела быстроглазая девочка с книгой в руках.
      - Наверно, твой папа? - обратилась к ней Дилефруз. - Похожа, похожа... Красивый мужчина.
      Раздался взрыв смеха. Дилефруз тоже засмеялась, хотя причины не поняла.
      - Это же Макаренко, - объяснила быстроглазая девушка, - знаменитый педагог.
      - А я почем знаю? - пожала плечами Дилефруз. - Вижу - мужчина. Думаю, наверно, отец. Чей портрет может повесить девушка у себя над кроватью? Она, поднялась со стула. - А теперь, девушки, всего хорошего! - И повернулась к Мансуре: - Выйдем на минуточку. Мне надо тебе кое-что сказать.
      Девушка молча двинулась за Дилефруз. В коридоре Дилефруз положила руку на плечо Мансуры и мягко сказала:
      - Хоть ты меня и обидела, но я не злопамятная. Сердце не выдержало. Думаю, все-таки двоюродный брат... Наверное, и ей захочется пойти его встретить...
      Мансура не дала ей договорить.
      - Адиль! Едет! Адиль?! - радостно воскликнул она.
      Дилефруз со свойственной ей невозмутимостью кивнула головой.
      - Письмо прислал. Пишет: "Буду на днях в Баку". В эту минуту Мансура пожалела о том, что ушла в
      общежитие. Глаза девушки говорили об этом красноречивее слов.
      - Ладно, не переживай. Собирай вещи, пошли.
      На следующий день Мансура опять хлопотала по хозяйству в доме с красной черепичной крышей. До самого вечера Рахман и Дилефруз читали ей нравоучения. Несмотря на это, у девушки было чудесное настроение. Ведь скоро она увидит Адиля!
      Прошло два дня - Адиль не приехал. Три, четыре... Через неделю тоскующая по морю Дилефруз в сопровождении Лалочки и Мамеда переехала на дачу в Сарай.
      В тот же день Рахман отправился в очередной рейс.
      Мансура осталась одна в доме с красной черепичной крышей. "Впрочем, лучше одиночество, чем жизнь с Дилефруз!" - думала девушка.
      Вот уже несколько дней с наступлением темноты Мансура стелила себе на полу в галерее, ложилась и часами не могла заснуть. Ее одолевали мысли.
      Девушка с детства не боялась одиночества. Отец воевал на фронте, мать с утра до вечера работала в колхозе. Маленькая Мансура все время оставалась дома одна. Девочку не путали ни чудовищный грохот волн, ни завывание ветра, ни громовые раскаты, ни монотонный стук осеннего дождя по крыше. Когда с наступлением сумерек за дверью начинал ворчать Топлан, девочка громко кричала: "Кто там?" На звук ее голоса в соседнем дворе начинали тревожно гоготать гуси.
      Но в эти дни одиночество тяготило Мансуру. Тогда, в детстве, было совсем другое дело. Шла война. Иного выхода не было. Оставаясь дома, Мансура тем самым помогала матери. А теперь?.. Уезжая из деревни, девушка мечтала походить, в Баку в кино, театры, музей, побродить по паркам... Отправляясь в путь, она думала, что самым близким для нее человеком станет Адиль, что она подружится с ним... Но все получилось иначе. Адиля нет, а она - сторож в чужом доме.
      Хотя вечер был душный, Мансура закрыла в доме окна, заперла дверь и легла. Мысли не давали уснуть. Она ворочалась с боку на бок, комкала подушку. Чего только девушка не передумала! "Какая обманщица эта Дилефруз! возмущалась она. - Ничего, пусть вернется с дачи... В тот же день соберу вещи и уйду в общежитие к девочкам! Мама может обижаться сколько угодно!"
      Неожиданно в ворота постучали. У девушки защемило сердце. "Кто это может быть? Учитель Салех? Вряд ли. Он так поздно не станет беспокоить..."
      Волнуясь, девушка быстро накинула на плечи халат, приоткрыла окно, выглянула во двор и осторожно спросила:
      - Кто там?
      - Открой, это я...
      Нетрудно было определить, что голос принадлежал молодому парню. В голове Мансуры тотчас пронеслось множество страшных мыслей. Колени задрожали. "Кто может быть? Открывать или нет? Может, крикнуть через забор учителю Салеху... Разве он сам не велел мне так поступать? Нет, лучше не буду беспокоить, спрошу еще раз".
      - А кто вы такой?
      В ответ за воротами кто-то пропел:
      Ласточки поют,
      Хлебушек клюют...
      Мансура сорвалась с места, кинулась к двери галереи, рванула засов, скатилась вниз по лестнице, подлетела к калитке, распахнула ее и бросилась на шею парню, шагнувшему ей навстречу.
      НА ДАЧЕ И В ГОРОДЕ
      В тени развесистого инжирного дерева на ярком ковре нежились Дилефруз и Лалочка. После плотного завтрака разговор не клеился. Рядом была разостлана небольшая скатерть, вовсю пыхтел желтый самовар. На пестром подносе стояли тарелка с несколькими ломтиками семги, блюдо винограда и хлебница с мягким пышным чуреком, разломленным пополам.
      Дилефруз лежала на спине, закинув ногу за ногу. Подол легкого шелкового платья задрался, обнажив белые полные колени. Лалочка, упершись локтями в подушку, обхватив ладонями лицо, мечтательно смотрела в глубь сада.
      Мамед лазил по дереву, срывал спелый инжир и кидал вниз, стараясь угодить матери в лицо.
      По ясному небу медленно плыли бледно-голубые облачка с розовыми краями. Песчаные холмы, поросшие на склонах карагачем, были залиты ярким утренним солнцем. В саду царила приятная прохлада. Лужицы у колодца еще не успели высохнуть. Порхали пестрые бабочки, проносились быстрые стрекозы, стрекотали кузнечики. Вдаль меж садов и виноградников бежала извилистая караванная дорога, испещренная колесами арб.
      Солнце стояло еще невысоко. Длинные тени деревьев падали на дорогу, перекидывались из сада в сад. Налетал хазри*, ветки, отягощенные зелеными плодами айвы, раскачивались, листья инжирного дерева, похожие на лапы сказочных чудовищ, колыхались, словно аплодировали кому-то. Щебетали птицы. Вдали монотонно посвистывали дрозды.
      ______________ * Хазри - северный ветер.
      Дачи отделялись друг от друга либо колючей проволокой, либо низенькими каменными заборчиками, которые во многих местах были разрушены самими обитателями дач для удобства общения с соседями. От дома к дому меж виноградников были протоптаны узенькие тропинки. Они то разбегались во все стороны, то опять сплетались где-нибудь у колодца.
      Эти тропинки могут зарасти травой, совсем исчезнуть, но в моей памяти они будут жить вечно. Мне кажется, приехав сюда даже седым стариком, я снова почувствую себя маленьким босоногим мальчишкой в трусах и майке, испачканной черными пятнами тутовника, шалуном, бегающим по этим тропинкам с рогаткой в руках. Здесь протекли самые счастливые дни моего детства! Я запускал в небо бумажного змея, таскал на моджалан* инжир, виноград, айву, стрелял из рогатки птиц.
      ______________ * Моджалан - место, где сушат фрукты.
      Как мне дороги эти низенъкие невзрачные домики! В каждом жил кто-нибудь из моих друзей. Мы боролись на песчаных холмах, играли в лапту, ловили бабочек, лазили по деревьям.
      Я просыпался рано, до петухов. За окном светало. Меня будил скрип арбы, медленно плетущейся по песчаной дороге у нашего дома. Протирая заспанные глаза, я выбегал за ворота и стоял до тех пор, пока арба не исчезала вдали. Глухой тягучий скрип... Не знаю, почему я так любил его. Он до сих пор у меня в ушах. Мне были знакомы почти все аробщики, возившие в город инжир и виноград. Я вежливо здоровался: "Доброе утро, дяденька!" В ответ раздавалось: "Здравствуй, здравствуй, сынок! Как поживает отец?.." Арба проезжала. На коричневом, мокром от утренней росы песке оставались две глубокие борозды.
      Да, хотя с тех пор прошло много лет, я помню все до мелочей, словно это было вчера...
      Природа не интересовала Дилефруз и Лалочку. Если их что и могло волновать, так это шелковые платья, лакированные туфли, модные шляпки.
      Дилефруз повернулась к Лалочке и пожаловалась?
      - Стряпня отнимает столько времени и сил! С ума сойдешь... Если бы можно было оставить без присмотра дом, я забрала бы сюда Мансуру, чтобы она готовила нам.
      - А, к черту Мансуру! - поморщилась Лалочка. - Терпеть ее не могу. Тоже мне, нашла домработнищу. Хоть она и твоя родственница, Дилуша, но скажу; она недостойна вашего дома.
      - Какая она мне родственница?! - Дилефруз обиженно взглянула на Лалочку. - Будь она неладна Ты мне в сто раз ближе и роднее!
      Женщина затронула больное место Лалочки.
      - Эх, Дилуша!.. - девушка перевернулась на спину и глубоко вздохнула. Близким тебе человеком Я давно стала; а вот родственницей... Только напрасно осрамила себя перед дядей и матерью. Знала бы, что так получится, я бы им ничего не рассказывала!
      - Полно, что ты говоришь? Осрамила себя... Не волнуйся. Если Рахман и в этот раз приедет без Адиля, я ему покажу, где раки зимуют! Клянусь своей дорогой жизнью!
      Лалочка отщипнула от виноградной грозди, лежащей на блюде, ягодку и положила в рот.
      - Ну, допустим, Рахман приехал и привез Адиля. Дальше что?
      - Дальше - не твое дело. Я еще жива! - Дилефруя ударила себя рукой в грудь. - Ты моя невестка, вот и все!
      Кроме основной причины - породниться с приятельницей, у которой есть высокопоставленный дядя, - Дилефруз желала этого брака и потому, что видела в нем лучший способ избавиться от Адиля, который скоро должен был окончить университет и вернуться в Баку. Не дай бог, он женится на какой-нибудь другой девушке и приведет молодую жену в дом! Ведь это ее, Дилефруз, так стеснит! Мужу о своих опасениях она ничего не говорила. Но это факт: появление Адиля в доме с красной черепичной крышей опять омрачило бы ее существование. У Лалочки же большая квартира. Девушка обещала взять Адиля к себе. Иначе и не могло быть. Разве Бановша-ханум согласится остаться одна? Когда во время последней встречи Дилефруз начала прощупывать почву, любящая мать заявила: "За кого бы моя дочь ни вышла, зять будет жить у нас. Я не отпущу свое единственное дитя в чужой дом!"
      Дилефруз одолевали большие сомнения. Она не верила, что Адиль согласится жить у Лалочки, хотя, с другой стороны, не представляла, как после всего случившегося он опять вернется в отчий дом.
      Лалочка ничего не знала о том, что творится в душа Дилефруз. Она ждала Адиля. Она надеялась.
      Адиль не меньше Мансуры обрадовался встрече.
      Было далеко за полночь, а девушка говорила, и говорила... Разве могла она заснуть, не излив всего, что накопилось на душе? Она рассказывала все по порядку, начиная с того момента, как уехала из деревни, о занятиях в техникуме, своих подружках...
      Адиль лежал, облокотившись на подушку на постели, приготовленной Мансурой еще с вечера для себя. Рядом остывал чай, который она подала ему после ужина. Адиль почти не слышал, о чем говорила сестра. Ои думал о Джейран. "Мужчина должен отвечать за свои поступки. Нельзя заставлять мучиться девушку, которой давал обещание". Эти слова отца заставили Адиля приехать в Баку.
      Неужели он завтра увидит любимую? Замирало сердце. "Спасибо, Джейран! Ты оказалась верней и преданней, чем я думал! Мне даже стыдно! Да, ты оказалась верней. Сколько ты, бедняжка, наверно, пережила, прежде чем решилась обратиться к посредничеству моего отца! Я был так несправедлив к тебе! Как я посмотрю в твои глаза?!"
      В комнате стало тихо. Адиль очнулся от своих мыслей.
      - Что случилось? Ты почему замолчала, Мансура?
      - Ты так сильно изменился, Адиль. - В голосе девушки прозвучала обида. - Совсем меня не слушаешь...
      - Да что ты, Мансура? Я слушаю тебя, продолжай... - Желая поддержать разговор, Адиль задал вопрос: - Как вы здесь ладили с Дилефруз? Ты что-то умалчиваешь... И в письмах ничего не писала.
      Мансуре показалось, что Адиль неспроста завел об этом речь.
      - Тебе, наверное, дядя что-нибудь говорил?..
      - Да нет же... Просто мне интересно.
      Мечтая о приезде Адиля, Мансура думала, как она расскажет ему о всех проделках Дилефруз. Однако сейчас ей не хотелось омрачать радость встречи. "Да и как бы там ни было, Дилефруз ему все-таки мать, пусть даже неродная, думала девушка. - Зачем его огорчать?"
      - Что мне умалчивать? - Мансура старалась сделать равнодушное лицо. Я с кем угодно могу поладить. А у Дилефруз-ханум дом - полная чаша: ни забот, ни печали. Дядя Рахман, наверно, уже рассказал тебе новость?
      - Какую новость?
      - Неужели не знаешь? Дядя выиграл десять тысяч.
      - Десять тысяч? Когда?
      - В прошлый рейс. Он и деньги в Москве получил. Привез мне в подарок шотландку на платье.
      Известие нисколько не обрадовало Адиля.
      - У тебя, оказывается, много новостей, Мансура! "Может, она знает что-нибудь о Джейран?" - подумал он и добавил: - Ну, расскажи, что еще нового?
      Адиль отхлебнул глоток чая. Девушка протянула ружу:
      - Наверно, остыл? Давай подолью горяченького.
      - Нет, нет, большое спасибо, Мансура, я не хочу. Рассказывай дальше.
      - Что рассказывать? Я уже кончила. Теперь ты расскажи, как там у вас в Москве?
      - Сегодня твоя очередь. Я буду рассказывать завтра.
      Адиль хотел напрямик спросить о Джейран, но постеснялся и начал издалека:
      - Кто-нибудь из моих товарищей или знакомых приходил в мое отсутствие?
      Девушка пожала плечами.
      - К нам каждый день приходит много народу, но я никого не знаю. По-моему, это не твои товарищи. Все взрослые мужчины и женщины...
      Мансура сидела перед Адилем на коврике, поджав ноги. В ее лице, движениях, манере разговаривать было еще очень много детского. Однако за эти годы она сильно выросла, похорошела. От прежней худенькой девочки, с тоненькими косичками, которая носила хлеб в ласточкино гнездо, не осталось и следа. Что-то в ней Адилю напоминало Джейран. Может быть, голос, такой же нежный, приятный, задушевный. Или жесты, движения - быстрые, ловкие, как у Джейран? А может, все девушки в этом возрасте чем-то походят друг на друга?
      Мансура встала, собрала посуду и вышла на кухню. Вернувшись, она увидела, что Адиль спит. Девушка осторожно сняла с него носки, укрыла одеялом, потушила свет и на цыпочках прошла в комнату.
      Светало...
      Адиль с бьющимся сердцем взбежал по лестнице на третий этаж и нажал кнопку звонка. Как он волновался! Наконец-то он увидит Джейран!
      Дверь открыла мать девушки. Тонкие брови, черные глаза напомнили Адилю Джейран. Посеребренные сединой волосы были совраны сзади в тугой пучок. Адиль видел ее впервые.
      - Кого тебе, сынок? - спросила женщина.
      - Джейран... Будьте добры, позовите...
      Мать ушла. Через минуту в коридор выбежала Джейран. Она была в белом платье и белых босоножках, которые нравились Адилю. Казалось, она ждала его прихода и специально так оделась. Девушка нисколько не изменилась. Та же приятная родинка на щеке. Глаза, задумчивые, умные, по-прежнему напоминали два горных родника. Нежные, алые, похожие на лепестки розы, губы улыбались все той же легкой, грустной улыбкой.
      - Входи, - пригласила она гостя,
      - Нет, Джейран, мне надо с тобой поговорить наедине. Выйдем на улицу.
      - Что ты можешь мне еще сказать?!
      Девушка нехотя вышла на лестничную площадку, захлопнула дверь. Они начали спускаться по лестнице.
      Адиль понимал причину столь холодного приема.
      - Ты, наверно, обижаешься, что я редко писал из Москвы? Да, Джейран?
      - Я не получала от тебя писем. Не лги.
      - Что ты говоришь, Джейран? Называешь меня лгуном?
      - Да, ты лгун. Обманул меня красивыми словами. Ты не достоин любви. Я не желаю тебя знать! Никуда с тобой не пойду!
      Джейран остановилась, повернулась к Адилю спиной и горько заплакала. По щекам поползли ручейки слез.
      - Не плачь, Джейран... - Адиль приблизился к девушке. - Что случилось? Ты ведь не была такой?
      - Ты тоже не был таким! - слезы душили девушку. - Помнишь нашу прогулку на морском трамвае? Ты говорил о честности, дружбе, верности... Говорил: "Буду юристом, буду стоять на страже правды!" Где все это? Куда девалось? Ты растоптал мое чувство. Кто тебя накажет? Молчишь?! Тебе нечего ответить? Конечно, это твое единственное спасение... Как не стыдно! Я еще никому в жизни не отдавала своего сердца. Поверила тебе. А ты вон каким оказался... Это твоя верность? Уходи, я не хочу тебя видеть!
      Джейран резко повернулась и побежала. У Адиля потемнело в глазах. Он слышал, как удаляются ее шаги.
      ... Адиль открыл глаза и увидел Майсуру с самоваром в руках, которая пыталась ногой распахнуть дверь галереи.
      Девушка улыбнулась.
      - Прости, Адиль, я тебя разбудила...
      - И очень хорошо, Мансура. Я видел скверный сон, Мансура поставила самовар у порога и подошла,
      - Я в сны не верю. Видел одного из своих старых друзей...
      - Я тоже в сны не верю...
      Мансура подняла самовар и вышла. Адилъ был весь в поту, даже подушка и майка взмокли. Стучало сердце.
      Он встал, надел брюки, умылся. Рубашки на стуле не оказалось.
      - Где мои вещи, Мансура?
      Девушка принесла рубашку, носовой платок и носки.
      - Э, да ты, я вижу, с утра стиркой занималась, - улыбнулся Адиль.
      - И глажкой...- также с улыбкой ответила девушка.
      - Вот спасибо. Для меня это сюрприз. И брюки выгладила?! Ну и хлопот же я тебе задал!
      - Да нет, ничего...
      Сказала и покраснела. Стыдливо опустила голову. Примолкла.
      ГДЕ ТЫ, ДЖЕЙРАН?
      Вот и сегодняшний день не принес Адилю удачи. Он возвращался домой грустный, удрученный. Казалось, сама судьба шла против него. Случается же такое на свете!
      От дома Джейран на набережной не осталось и следа. На его месте был разбит уютный скверик, окруженный низким железным заборчиком.
      Третье утро он приходил сюда, к тому месту, где когда-то стаял с Джейран, разговаривал, прощаясь, пожимал руку.
      Адилю казалось, что рано или поздно он встретит ее именно здесь. Однако пока этого не случалось. Прождав несколько часов на скамейке в сквере, он поднимался, шел к центру и долго бродил по улицам города опять-таки в надежде встретиться с девушкой, ради которой приехал в Баку.
      В конце концов, Адиля начало охватывать отчаяние.
      "Может, она куда-нибудь уехала, - думал он, - уже не живет в Баку? Иначе бы мы обязательно с ней встретились за эти три дня... Впрочем, разве легко найти человека в таком большом городе? Эх, неужели мы не увидимся? Где ты Джейран?.."
      Прошло еще два дня.
      У Адиля оставалась последняя надежда: встретить. Джейран у учителя Салеха. Он знал, девушка часто наведывалась к нему. Юноша зачастил к старому соседу, сидел часами, разговаривал, несколько раз порывался спросить о Джейран, но так и не решился.
      Едва раздавался стук в дверь, у юноши замирало сердце: "Джейран! Неужели я сейчас услышу ее голос?" Он не мог усидеть на месте, вскакивал и бежал открывать:
      - Не беспокойтесь, муэллим!
      Однако, как правило, это был либо почтальон с кожаной сумкой, набитой газетами и журналами, либо кто-нибудь из соседей.
      Его первая встреча с учителем Салехом была теплой и радостной. Адиль прибежал к своему седому другу в первое же утро после приезда. Они обнялись, расцеловались.
      - Я еще вчера ночью узнал, что ты прикатил. Ведь через забор все слышно. Только не хотел беспокоить с дороги... - Учитель Салех сделал шаг назад и оглядел гостя с ног до головы: - Как возмужал! И усы тебе очень идут. Значит, скоро кончаешь университет?
      - Кончаю.
      - Хочешь стать прокурором?
      Адиль молча кивнул головой. Они прошли в комнату, сели.
      - Прокурор!.. - Учитель Салех закурил и на минуту задумался. - Да, человек, работающий на этой должности, должен быть беспредельно честным, справедливым, беспристрастным и смелым.
      Завязалась интересная беседа.
      Учитель несколько раз хотел заговорить о Рахмане, но не смог. "К чему сразу портить парню каникулы? Время еще есть! Поговорим после".
      Сегодня Адиль с самого утра сидел у соседей. А в голове только одна мысль: "Где ты, Джейран?" Нетрудно было заметить, что у юноши грустное, подавленное настроение.
      - Что с тобой, Адиль? Ты какой-то задумчивый... Не скрывай, расскажи... Один ум хорошо, а два еще лучше...
      - Это правильно, муэллим, но... Я от вас ничего не скрываю...
      Адиль стеснялся. Он считал неприличным говорить е девушке, о своих чувствах к ней, с человеком, которого почитал, как отца. "Может, учитель Салех сам что-нибудь скажет о Джейран?" Но старик ничего не говорил. В сердце Адиля закралось сомнение. "Может, тогда, в Москве, отец обманул, сказал неправду? Да, но какой в этом смысл? А с другой стороны, что могла Джейран ему сказать? Не понимаю. Может, это только хитрость, чтобы заманить меня домой? Нет, не думаю... Наверное, Джейран приходила к учителю Салеху, встретила на улице отца и все рассказала ему. Чего только любовь не заставит сделать человека! Подожду еще день-другой, приедет отец, сам у него спрошу. Дальше так нельзя!.." Адиль встал и простился с учителем:
      - Я пойду, муэллим.
      Да, ждать отца! Другого выхода не оставалось.
      Вспоминая свой разговор с Борисом и Наташей в Москве, Адиль чувствовал себя очень неловко. Он решил воспользоваться тем, что дома никого нет, и пригласить друзей в гости.
      Вернувшись от учителя Салеха, он задал Мансуре вопрос, которого девушка никак не ожидала:
      - Какое блюдо ты можешь лучше всего приготовить?
      Мансура задумалась:
      - Какое блюдо? Что захочешь, то и приготовлю.
      - Хорошо. Полагаюсь на твой вкус. Думаю, что понравится тебе, то и мне придется по душе.
      Мансура зарделась. Ей показалось, что в этих словах скрыт какой-то тайный смысл: "Что понравится тебе, то и мне придется по душе".
      В последнее время девушка заметила, что в отношении к Адилю появилось что-то новое, совсем непохожее на то чувство, которое питают к родственникам, пусть даже дальним. "Может, и я нравлюсь ему?.." - подумала она.
      Видя, что девушка стоит, опустив голову, и не отвечает, Адиль подошел к ней:
      - Ты что примолкла?
      Мансуре показалось, что Адиль сейчас скажет что-то такое, чего она еще никогда ни от кого не слышала и от чего на душе сразу станет радостно и весело. Она даже зажмурилась от радостного ожидания.
      - Что с тобой, Мансура? Может, ты больна?
      Адиль не догадывался о том, что происходит в сердце девушки.
      - Нет, ничего... Просто голова немного закружилась. Я все приготовлю...
      На следующий день Адиль пошел разыскивать друзей. А в мыслях по-прежнему была только Джейран.
      В конторе нефтетреста он не застал Наташу. Ему сообщили, что девушка остановилась в "Интуристе". Пришлось возвращаться.
      Друзей он увидел в вестибюле гостиницы. Они стояли у конторки администратора. Борис почти по пояс просунулся в маленькое окошко.
      - Ну, теперь вы ничего не скажете! - говорил он молоденькой девушке. Если вам нужна была только эта бумажка - пожалуйста, берите! И прошу вас поскорей перевести меня к Наташе.
      Девушка-администратор молча писала и улыбалась.
      Наташа обернулась и увидела Адиля.
      - Ой, Боря, смотри!.. Адиль!
      Борис вытащил голову из окошка и глянул назад. Встреча была теплой и радостной.
      - Ты же не собирался приезжать в Баку? Что случилось?
      - Долгая история, потом расскажу, - махнул Адиль рукой. - Как ваши дела?
      - Наши - во! - Борис показал большой палец. Чувствуя, что Борис готов приступить к подробному
      пересказу событий, Наташа смущенно отвернулась.
      - Сегодня тринадцатый день, как это упрямое бессердечное существо, Борис указал пальцем на окошко администратора, - подвергает нас истязаниям!
      - Боря, довольно! - Наташа сделала попытку остановить Бориса.
      Адиль недоуменно нахмурился.
      - Что здесь произошло?
      - Ты еще спрашиваешь?! Это такая жестокость. Меня разлучили с Наташей. И из-за чего? Видите ли им нужно брачное свидетельство! Какой формализм!
      В этот момент из окошка выглянула девушка-администратор:
      - Пожалуйста, можете успокоиться, - и протянула Борису розовый листок.
      Юноша схватил Адиля и Наташу под руки, потащил к лифту.
      - Как ты вовремя подоспел, дружище! - радовался Борис. - Ну и кутнем мы с тобой сегодня.
      - По какому же случаю?
      - Вы посмотрите на него! Я целую речь сказал, а он еще не понял... Сегодня мы с Наташей поженились!
      - Поженились?
      - Ну да!
      - Сегодня?
      - Только что из загса.
      - Брось шутить...
      - Разве этим шутят?
      - Нет, Борька, правда?
      - Не верит еще!
      - Поздравляю! От всего сердца поздравляю!.. - Адиль пожал Наташе руку. - Будьте счастливы! - Затем обнял и поцеловал Бориса.
      Борис весело улыбался.
      - Десять минут назад дал в Москву две телеграммы - тебе и отцу Наташи. Дескать, женились и прочее. - Борис вынул из кармана квитанцию и помахал перед носом Адиля. - Ты, конечно, уже не получишь ее. Но не надо отчаиваться. Зато ребята в общежитиях будут в курсе дела. Женился я, главным образом, на зло той девушке, которая сидит внизу. - Наташа сердито взглянула на Бориса. - Такая завистливая особа! Хотела нас разлучить. Я подумал и решил: выигранные деньги рано или поздно разойдутся, а Наташа - выигрыш постоянный. Вот и решил сделать на зло администраторше, потащил Наташу в загс.
      Все трое засмеялись.
      - Борис выиграл десять тысяч, - вставила Наташа.
      - Смотрите, как везет с выигрышами! И мой отец выиграл.
      - Не может быть! Сколько?
      - Тоже десять тысяч.
      - Ого, здорово!
      Едва они вошли в номер, Адиль сказал:
      - Задерживаться не будем. Сейчас же идем к нам.
      Наташа запротестовала.
      - Нет, так не пойдет. Сегодня - у нас, а завтра - у вас.
      Однако Адиль продолжал настаивать.
      - Мы не в Москве, а в Баку. Сегодня вы - мои гости. Пошли без разговоров.
      Борису и Наташе пришлось повиноваться. Во дворе дома с красной черепичной крышей молодые люди почувствовали вкусный запах обеда.
      Поднялись в галерею. Адиль познакомил друзей с Мансурой.
      - Моя родственница. Учится в библиотечном техникуме.
      Девушка сразу же понравилась Наташе.
      - Очень славная, симпатичная! - восторгалась москвичка. - Глаза как у дикой джейран*.
      ______________ * Джейран - серна.
      Адиль нахмурился. Борис заметил это. Он взял товарища под руку, отвел в сторонку и тихо спросил:
      - Ну, как дела? Видитесь с Джейран?
      Адиль покачал головой.
      - Почему? Обиделась?
      - До сих пор не могу ее найти. Они куда-то переехали. На месте их дома разбили сквер.
      Борис помолчал. Известие огорчило его.
      - Значит, мы, не сможем найти Джейран?
      - Похоже, что так. Единственная надежда на случай. Если вы я хоть звал ее фамилию, можно было бы обратиться в адресный стол.
      - Разве нельзя спросить? Ваш сосед-учитель, о котором ты мне говорил, сейчас в Баку?
      - Здесь...
      - По-моему, он все знает, Уж фамилию-то во всяком случае скажет.
      - Конечно, до восьмого класса Джейран училась у него...
      - Ну и все! Что тебе еще надо? Ступай, зови учителя сюда. Только познакомь нас, остальное тебя не касается. Обещаю завтра же найти Джейран!
      Уверенный тон Бориса вселил в сердце Адиля надежду.
      - Сейчас позову... Ждите, Адиль вышел.
      Мансура в светлом переднике накрывала в галерее на стол. Наташа взялась помогать ей.
      - Учись, учись, Наташенька, привыкай! Самое время... - шутил Борис. Ну и.жену мне послала судьба! Да хранит тебя всевышний ради меня!
      Наташа делала вид, будто ничего не слышит. Мансура посмеивалась.
      Во дворе послышались голоса. Борис глянул в окно: по лестнице впереди Адиля шел седоволосый старичоч в очках. Борис распахнул дверь.
      Адиль представил учителю Салеху своих друзей.
      - Добро пожаловать, молодые люди! - улыбнулся учитель. - Надеюсь, наш город вам понравился?
      Подошла Мансура.
      - Прошу за стол.
      Гости сели. Борис наполнил бокалы вином. Чувствуя, что друг хочет первым сказать тост, Адиль положил руку ему на плечо, усадил на место.
      - Если Салех-муэллим позволит, я скажу несколько слов.
      - Пожалуйста, пожалуйста, сынок. Слово за молодыми.
      - Сегодня... - Адиль на секунду задумался. - Сегодня в жизни моих самых близких друзей Бориса и Наташи произошло важное, ответственное событие.
      - Не произошло, - вставил Борис, - мы сами его произвели...
      Адиль улыбнулся и хлопнул друга по плечу.
      - Они давно любят друг друга чистой, хорошей любовью. Сегодня они - муж и жена. Поздравим их от всего сердца. За ваше здоровье, дорогие!
      - Счастливой жизни! - застенчиво добавила Мансура.
      Учитель Салех встал, чокнулся с молодыми:
      - Поздравляю, желаю успехов в учебе! Будьте всегда друзьями.
      Борис решил, что настало время осуществить задуманный план.
      - Теперь очередь за Адилем, не так ли, Салех Аждарович?
      - Безусловно. Будем живы-здоровы, скоро справим свадьбу и Адилю.
      Мансура, решила, что речь идет о ней с Адилем, зарделась и вышла на кухню.
      Наташа подумала: "Надо помочь девушке по хозяйству", и вышла вслед за ней.
      Борис опять наполнил бокалы и произнес пышный тост за учителя Салеха. Мужчины выпили.
      Борис решил приступить к делу.
      - Извините, Салех Аждарович, я хочу у вас кое-что спросить.
      - Пожалуйста, сынок.
      В этот момент в галерею вошли девушки с тарелкамч дымящихся кутабов*.
      ______________ * Кутабы - пирожки с мясом.
      - После поговорим, - подморгнул Борис старику, давая понять, что разговор не подлежит огласке.
      Адиль был благодарен Мансуре за вкусно приготовленный обед; "Не осрамился перед друзьями!" - подумал он и признательно посмотрел на девушку.
      Мансура по-своему истолковала этот взгляд, смутилась, опять зарделась, потупила глаза, не смея взглянуть на Адиля.
      - Да здравствует двоюродная сестра Адиля! - крикнул Борис, уплетая за обе щеки вкусные кутабы. - В жизни не ел ничего подобного. Наташа, узнай у Мансуры рецепт этих пирожков. Будешь нам готовить в Москве.
      После третьего бокала учитель Салех повеселел, начал шутить, смеяться. Заметив, что Наташа и Мансура о чем-то оживленно беседует, Борис отозвал его на лестницу.
      Адиль делал вид, будто все это его не касается.
      - Быстро вы подружились, - сказал он девушкам. Наташа обернулась к Адилю:
      - Жаль, что мы раньше не были знакомы с Мансурой! Как она славно говорит по-русски. С ней так интересно беседовать!
      Адиль краем глаз поглядывал на Бориса и учителя Салеха, и сердце его взволнованно билось. Борис молчал, потупясь. - Учитель тоже, казалось, был чем-то огорчен, размахивал руками и недовольно качал головой. Их беседа затянулась. В конце концов, Адиль не выдержал, встал из-за стола и пошел к двери. До него долетел оврывск фразы... "Только ему ничего не говори, пусть пока не знает".
      Учитель Салех прошел в галерею.
      Юноша заподозрил неладное. Борис старался казаться веселым, но y него это плохо выходило. Адиль видел: товарищ что-то скрывает,
      - В чем дело, Боря? - спросил он. - Почему ты скис?
      - Да нет, ничего... Пошли доедать кутабы! - Борис схватил друга за руку и потащил в галерею.
      Уловив перемену в настроении мужчин, Наташа и Мансура недоуменно переглядывались и вопросительно посматривали то на Адиля, то на Бориса.
      Разговор не клеился.
      Наконец учитель Салех глянул на часы и поднялся.
      - Счастливо оставаться, молодежь! Приводи своих друзей к нам, Адиль. Слышишь? Жена сделает хингал*.
      ______________ * Хингал - восточное блюдо, приготовленное из раскатанного теста.
      - Пусть гости определят, что вкуснее, наш хингал или кутабы Мансуры! Старик ласково потрепал Мансуру за косу. - Я шучу, доченька! Что может сравниться с бакинскими кутабами?
      Адиль думал, что после ухода учителя Салеха Борис ему все расскажет. Но товарищ молчал.
      - Странно, - удивлялся Адиль, - неужели ты так ничего и не выяснил?
      - Что тут странного? Пожилой человек... Он ее имя еле-еле вспомнил, а ты хочешь адрес и фамилию...
      Адиль ясно видел, что друг чем-то огорчен. Несомненно, учитель Салех велел Борису скрыть от него истинное положение вещей.
      - Значит, Салех-муэллим ничего не знает? - Адиль пытливо посмотрел на товарища.
      - Нет, конечно... Почему ты не веришь?
      - Поклянись Наташей.
      - Потом... - ответил Борис.
      Гости остались ночевать в доме с красной черепичной крышей. Девушки легли в спальне, а Адиль с Борисом постелили себе на полу в галерее.
      Часы пробили полночь. Друзья продолжали беседовать. Как Адиль "и настаивал, Борис по-прежнему не хотел рассказывать правду о своем разговоре с учителем.
      - Ничего. Все равно рано или поздно я увижу Джейран. Не хочешь говорить - сам все узнаю. Только неужели тебе приятно смотреть, как я мучаюсь? - обиженно сказал Адиль и повернулся к другу спиной.
      Борис лежал, устремив глаза в потолок, и думал "Что сказать Адилю? Может, всю правду?.."
      - Адиль, ты спишь?
      Видя, что друг не отвечает, Борис стащил с него одеяло. Адиль поднял голову.
      - Чего тебе?
      - Знаешь, что сказал старик?
      - Ну?
      - Говорит, кажется, Джейран уехала учиться з Ленинград.
      - В Ленинград?!
      Борис обманывал. Учитель Салех сообщил ему совсем другое: Джейран не уехала, только собиралась ехать в Ленинград.
      - Почему же ты сразу этого не сказал?
      - Чтобы ты не переживал...
      - Наверно, только уехала, да?
      - Не знаю.
      - Ничего, я и в Ленинграде ее найду. Адиль повеселел, а Борис сделался мрачнее тучи.
      НЕЖЕЛАННАЯ ВСТРЕЧА
      На следующий день было воскресенье. Ребята заспались. Наташа тоже никуда не торопилась. Она рассказывала Мансуре о Москве, институте, о том, как они с Борисом познакомились и как, наконец, поженились.
      - Лично я бы подождала еще год, - закончила Наташа. - А Боря все шуточками да смехом... Вот мы и супруги.
      Мансура молчала. Если бы она знала эту простую русскую девушку поближе, она, конечно, открыла бы ей свое сердце и попросила совета. Но она еще стеснялась Наташи.
      За завтраком настроение у Адиля и Бориса было чудесное. Девушек это радовало.
      - Вчера вы от нас что-то утаили, - попыталась Наташа вызвать ребят на откровенность.
      Борис незаметно тронул девушку на руку и подмигнул ей:
      - Тебе показалось, Наташенька. Салех Аждарович после вина вспомнил своих предков. Вот и нам взгрустнулось.
      Друзья договорились в следующее воскресенье поехать на пляж.
      Пришло время расставаться. Борис протянул Мансуре руку:
      - Всего хорошего, сестренка. Спасибо за кутабы.
      - До свидания, приходите еще...
      Наташа обняла и поцеловала Мансуру.
      - Только вчера познакомились, а чувствую, буду скучать по тебе. Приходите к нам в гостиницу, Адиль сказал Мансуре...
      - Я провожу их... Скоро вернусь.
      Борис нацепил на нос темные очки, и молодые люди двинулись к выходу.
      За воротами Адиль носом к носу столкнулся с отцом.
      - Сынок!.. Приехал?! - Рахман опустил на землю корзину, кинулся к Адилю, обнял, расцеловал. - Наконец-то ты в родном доме!
      Высвободившись из крепких объятий, Адиль обернулся к друзьям.
      - Познакомьтесь, мой отец.
      Борис так и застыл на месте. "Да ведь это он, тот самый проводник, который купил у меня облигацию! - подумал он. - Значит, это отец Адиля!"
      Лицо юноши показалось Рахману знакомым. Однако он так и не вспомнил, где они встречались. Возможно, виной этому были темные очки Бориса и соломенная шляпа, скрывшая его бритую голову.
      - Жаль, что я опоздал... - Рахман разыгрывал из себя гостеприимного хозяина. - А то бы обязательно посидели вместе, побеседовали. Друзья моего сына - мои дети.
      - Очень вам благодарны, - сказала Наташа. - Но мы и сейчас не можем пожаловаться на гостеприимство этого дома.
      Рахман попрощалася с гостями. В воротах он еще раз оглянулся. Юноша в темных очках смотрел на него. "Что ему надо? Кто это такой?" В сердце Рахмана закралось сомнение.
      - Быстрее возвращайся, сынок! - крикнул он вслед.
      Борис недоумевал: "Здесь кроется какая-то тайна. Адиль сказал, что его отец тоже выиграл десять тысяч. Облигацию у меня купил этот мужчина. Он самый! Ошибки быть не может! Надо распутать этот клубок". Видя, что друг плетется сзади, уставившись глазами в землю, Адиль окликнул его:
      - В чем дело, Боря? О чем задумался?
      Борис словмо очнулся ото сна. Сняв очки, протер глаза и прибавил шагу. Он решил пока ничего не говорить товарищу. Адиль проводил друзей до набережной, простился а решил немного пройтись.
      На бульваре царило оживление. Гуляли парочки, степенно прохаживались пожилые люди, малыши на трехколесных велосипедах сновали взад и вперед, оставляя родителей далеко позади себя.
      Достигнув определенного возраста, человек начинает тянуться к детям. Ему хочется подойти к ребенку, заговорить с ним, поиграть. Сегодня, глядя на этих шустрых малышей, Адиль впервые в жизни подумал: "Ах, если бы один из них был моим сыном! Именно сыном! Как бы я любил его!"
      Он уже собирался направиться домой, как вдруг услышал звуки тары. Кто-то играл "Канарейку". Адиль оглянулся. На скамейке под деревом веселилась компания молодых людей. Адиль сел напротив. Невольно вспомнилась Джейран. Ее глаза, волосы, родинка на щеке.
      "Джейран... Джейран... - зашептал он: - Ты оставила меня и уехала в Ленинград. Ничего, пусть, лишь бы ты была счастлива! Только зачем надо было вызывать меня в Баку? А раз вызвала, дождалась бы, отругала, побранила как следует, тогда уж и ехала бы".
      У Адиля защемило сердце. Он встал, чтобы пойти домой. Сделав несколько шагов, он вдруг замер как вкопанный. Земля закачалась у него под ногами. Он едва не упал. Что это?.. Не может быть!..
      В тени на скамейке сидела Джейран. Адиль на миг зажмурился, опять открыл глаза. Да, это она! Сидит и тоже слушает, как играют на таре. Перед ней белая детская коляска. В коляске спит младенец. "Она или нет? Конечно, это Джейран!"
      - Джейран!
      Забыв обо всем на свете, Адиль кинулся к девушке, хотел обнять, прижать к своей груди, поцеловать эти волосы, но... От его голоса проснулся ребенок, заулыбался, задрыгал ножками.
      Как ни трудно было Халиде расставаться с Надиром, она все-таки решила съездить в Баку, проведать Джейран, которая не писала ей уже много месяцев.
      Халида не сразу нашла подругу. Спасибо друзьям, они дали ей новый адрес девушки.
      Джейран трудно было узнать. Она похудела, поблекла, глаза ввалились.
      Когда подружки остались одни, она рассказала Халиде все без утайки, и даже то, как однажды у дома учителя Салеха столкнулась с незнакомой девушкой, которая назвалась невестой Адиля и показала медальон с его портретом.
      Глаза Джейран наполнились слезами. Халиде самой хотелось плакать,
      - Поэтому я и не отвечала тебе, Халида. Что я могла написать? Джейран глубоко вздохнула. - После того, как мы переехали, в новый дом, все твои письма, наверно, вернулись назад? Не так ли?
      Халида задумчиво кивнула головой.
      Она стала ежедневно навещать подругу, рассказывала ей всякие веселые истории, старалась развлечь, рассеять грусть, водила в кино, театр.
      Зимние каникулы подошли к концу. Халида вернулась в район. И снова письма подружек, как бы обретя крылья, начали летать из деревни в город, из города в деревню.
      Джейрам не могла забыть Адиля. Сидеть дома стало невыносимо тоскливо, и она пошла работать в Художественный музей. Родители видели: с дочерью происходит что-то неладное, догадывались, что тут сердечная тайна, но помочь ничем не могли.
      Бежали дни...
      Однажды соседи, живущие этажом выше, устроили торжество по случаю возвращения сына из армии. Семья Джейран тоже была приглашена в гости. Однако девушка не пошла. Веселая музыка, доносившаяся сверху до поздней ночи, не давала ей уснуть.
      Утром, идя на работу, Джейран столкнулась на лестничной площадке с молодым парнем. Они поздоровались. Парень поднялся наверх. Джейран спустилась вниз. Через три дня они опять встретились на лестнице и опять поздоровались.
      Прошла неделя. Парень поступил на работу. Теперь они виделись почти каждое утро. Ремесленное училище, куда сосед устроился преподавателем, находилось недалеко от Художественного музея. Большую часть дороги молодые люди шли вместе. Джейран не видела в этом ничего особенного. Случалось, они и с работы возвращались вместе. Девушка, как правило, молчала, говорил всегда молодой человек.
      Прошло несколько месяцев.
      Наконец, Джейран узнала имя парня. Оно было такое же простое и скромное, как он сам: Иса.
      На лице Исы прежде всего обращали внимание черные брови и голубые, как весеннее небо, глаза. Это был широкоплечий статный юноша, всегда аккуратно выбритый, подтянутый, с гладко зачесанными назад каштановыми волосами. Характер у него был спокойный, мягкий. Держался юноша скромно. Казалось, он ни разу за всю свою жизнь не вспылил, не сказал никому грубого слова.
      У Исы было среднее образование, он преподавал в ремесленном училище и учился в заочном институте.
      Однажды он пришел в музей, где работала Джейран. Девушка с указкой в руках переходила от картины к картине, от барельефа к барельефу, давая посетителям объяснения. Иса, смешавшись с толпой, ходил за Джейран из зала в зал. Уходя, он молча поблагодарил ее кивком головы.
      Через несколько дней Иса пришел в музей со своими учениками. Тогда-то Джейран и узнала его фамилию. Ребята обращались к нему: "Товарищ Самедов".
      Перед уходом Иса подошел к Джейран:
      - Извините, - сказал он, - от ребят и лично от своего имени приношу вам глубокую благодарность!
      - Это моя обязанность, - улыбнулась девушка, и на щеках у нее появились ямочки. - Я только выполняю свой долг.
      - Большое спасибо!
      Выстроив ребят в колонну на улице, он опять вернулся в музей и подошел к Джейран.
      - Еще раз прошу прощения. Я хотел спросить у вас, но...
      - Что?
      - Сегодня вечером ваш отец будет дома?
      - Отец каждый вечер... - Джейран запнулась и покраснела.
      Не сказав больше ни слова, Иса повернулся и ушел.
      С того дня девушка, кажется, стала меньше грустить. В одном сердце не могут ужиться две любви. Джейран делала все, чтобы забыть Адиля. Иса, этот чистосердечный, простой парень, с которым она раньше почти не разговаривала, сейчас стал ее самым близким другом.
      Вскоре сыграли свадьбу. Джейран переехала к своим новым родным. На торжестве была и Халида. Ну и плясала же она в тот вечер!
      На этот раз Халида возвращалась в район вместе с родителями. Знакомым объяснили, будто старики хотят немного пожить на природе. Но это было не совсем так. Объявился парень, который добивался руки их дочери. Ни отец, ни мать не возражали. Ведь недаром говорят: "Хорош тот, кто сердцу мил". Вскоре старики опять совершили поездку в район. На этот раз они повезли с собой и приданое Халиды.
      Подруги были довольны тем, как сложились их судьбы. И все-таки где-то в самой глубине души Джейран была скрыта рана, которая иногда начинала ныть.
      Заживет ли эта рана когда-нибудь? Или потом будет беспокоить еще больше?
      Этого Джейран не знала.
      ... Они долго разговаривали. Девушка рассказала и про встречу с учителем Салехом в день отъезда Адиля, и про медальон, и про Ису.
      Юноша тоже ничего не утаил от Джейран.
      Закончив свой печальный рассказ, он глубоко вздохнул и поднялся со скамейки:
      - Что ж, ничего не поделаешь! Прошлого не вернуть... Что было - то было! Ну, до свидания, Джейран. - Адиль кусал губы, чтобы не расплакаться.
      Взгляд его упал на детскую коляску.
      - Мальчик, девочка? - спросил он. Джейран потупилась и еле слышно ответила;
      - Мальчик...
      - Похож на тебя. Копия... - Адиль на минуту задумался. - Как зовут?
      Джейран молчала.
      Юноша обернулся и увидел, что по ее лицу текут слезы.
      - Я назвала его Адилем...
      Джейран закрыла лицо руками.
      ПЕРВОЕ ЧУВСТВО
      Когда Рахман, прибыв на, дачу, сообщил о приезде Адиля, глаза Дилефруз засветились радостью. Что касается Лалочки, она от счастья лишилась дара речи. В тот же вечер они собрались поехать в город. Мамеда, который упал с дерева и расшиб колено, оставили на попечение соседей.
      Вот уже второй день Дилефруз лезет из кожи вон, не зная, как угодить Адилю. В доме только и слышится: "Сейчас, дорогой", "Возьми, дорогой", "Пожалуйста; дорогой"... Она предупреждает каждое желание Адиля, гладит его рубашки, готовит вкусные блюда, собственноручно заваривает чай.
      Заботливость жены приводила Рахмана в восторг.
      - Видишь, сынок, я не обманул: Дилефруз-ханум стала совсем другой, говорил он, затащив сына в спальню. - Не то, что раньше... Она во всем раскаялась.
      - Откровенно говоря, отец, я не верю в ее искренность. Мне кажется, пройдет месяц, и она станет прежней Дилефруз-ханум.
      - Нет, сынок! Этому дольше не бывать. После твоего отъезда я устроил ей такую баню!.. До конца жизни не забудет! - Рахман опасливо покосился на дверь. - "Хватит, сукина дочь!" - говорю. Как она меня умоляла, просила прощения, но я не стал слушать и так намял ей бока! Она неделю валялась в постела. Теперь шелковая стала. - Увидев, что в комнату вошла жена, Рахман сразу переменил тему разговора: - Да, вот такие-то дела, сынок...
      - Идите в галерею. Чего торчите в комнате? Жара-то какая...
      - А ведь верно, сынок, там прохладнее... Пойдем...
      Они вышли из комнаты.
      Мансура еще утром вымыла в галерее пол, навела порядок. На столе красовалась ваза с черным виноградом.
      - Смотри, это наш собственный... - похвастался Рахман. - Угощайся.
      Они сели друг против друга. Адиль взял из вазы тугую гроздь. Немного погодя к столу подсели Дилефруз и Мансура.
      - Смотри, Рахман, как Адиль поправился, - улыбнулась мачеха. - Я даже не узнала его сразу. Подумала, это кто-нибудь чужой.
      - Тьфу, тьфу, не сглазить бы!.. - ответил Рахман. Мансура украдкой взглянула на Адиля.
      - Да, время идет, пора женить тебя, - сказал Рахман выполняя инструкцию жены. - Слава Аллаху, нам в этом году повезло. Выиграли по займу.
      Адиль молчал. Дилефруз решила узнать его мнение.
      - Ясно, отец прав, милый. Самое время жениться. Пока ты здесь, надо обручить тебя.
      Maнсура с беспокойством прислушивалась к разговору. Когда Дилефруз сказала про обручение, сердце девушки сжалось. Она с нетерпением ждала, что скажет Адиль.
      - Стесняться тут нечего, сынок, - поддержал Рахман жену. - Рано или поздно жениться надо. Не ходить же тебе век холостяком.
      Адиль откинул со лба прядь волос.
      - Не стоит об этом говорить, отец. Если у меня появится такая мысль, я сам тебе напомню.
      Мансура облегченно вздохнула. Дилефруз нахмурилась. Рахман недовольно покачал головой.
      - Я ведь не кончил учиться, - продолжал Адиль. - Защищу диплом, вернусь в Баку, тогда посмотрим... Еще рано...
      - Что значит рано? Мы считаем, самое время, - возразил Рахман.
      - Вот что, Адиль, шутки в сторону! - перебила мужа Дилефруз. - Послушай нас хоть разок. Пока ты здесь, надо сделать дело наполовину. Клянусь своей дорогой жизнью, я нашла тебе такую красивую культурную девушку... К тому же из хорошей, обеспеченной семи.
      Мансура так и замерла: "Ясно, о Лалочке говорит!"
      Адиль усмехнулся:
      - Во-первых, захочу жениться - сам найду девушку. А что касается обеспеченной семьи... Какое это имеет значение?
      Дилефруз пошла на хитрость.
      - Как какое? Разве ты сам маленький человек? Разве родители девушки, ее родственники не должны быть достойны тебя?
      - Это бессмысленно. Лишь бы девушка была умной.
      - О, вот это верно сказано! - обрадовалась Дилефруз. - Лишь бы девушка была умной... А я для тебя нашла такую умницу, - мачеха причмокнула и покачала головой. - Это не девушка, а пломбир!
      - Переменим разговор! - Адиль нахмурился и отодвинулся к окну.
      Однако Дилефруз не хотела сдаваться.
      - Что может быть приятнее этой беседы? Надо все учитывать. Потом нам будет труднее сыграть свадьбу. Сейчас мы выиграли, у отца есть деньги. Но ведь когда-нибудь они кончатся... Тогда что?
      - Ничего, выкрутимся, не волнуйтесь! - Адиль поднялся. - Закончу университет, приеду. Тогда и невесту найдем и свадьбу сыграем. Я с вами согласен.
      Дилефруз немного успокоилась.
      - Что ж, мы не возражаем... Больше ждали, подождем еще немного,
      Адиль прошел в комнату. Мансура спустилась во двор за виноградом.
      Супруги молча переглянулись.
      Вот уже около месяца Адиль целыми днями ходил грустный, задумчивый, не замечая перемен, которые произошли в убранстве комнат. После "выигрыша" обстановка в доме с красной черепичной крышей стала еще богаче. Благодаря стараниям Мансуры, всюду царили чистота и порядок.
      Изменения в характере Дилефруз не могли не радовать Адиля. Он не верил в ее полное перевоплощение, но думал, что мачеха действительно научилась держать себя в руках.
      Что касается Мансуры, ее поведение сильно озадачивало юношу. В его присутствии она вела себя очень странно, часто и без повода краснела. Адиль догадывался о причине, поэтому старался реже показываться ей на глаза, избегал разговаривать. Он считал, что не имеет права обнадеживать девушку.
      Каникулы подходили к концу. Мансура думала о разлуке с Адилем, и у нее начинало щемить сердце. Она без конца искала случая остаться с ним наедине. Когда же такая возможность представлялась, девушка терялась и убегала. Рахман и Дилефруз ни о чем не догадывались. Мансура уже не жалела о том, что осталась жить в доме с красной черепичной крышей, обрекая себя на постоянное общение с Дилефруз-ханум.
      Адиль понимал, что Джейран потеряна для него навсегда и, чтобы отвлечься от грустных мыслей, часто уходил куда-нибудь, старался не сидеть дома. Это огорчало Мансуру.
      Вот и сегодня, отправляясь гулять, Адиль столкнулся во дворе с девушкой. У нее было такое грустное лицо, что юноша не выдержал и спросил:
      - Что случилось, Мансура?
      - Ничего...
      - Почему такая хмурая?
      - Так... Тоскливо...
      Мансура хотела пройти мимо, но Адиль схватил ее за руку. Девушка, как пугливая серна, глянула по сторонам, растерялась.
      - Смотри, ничего от меня не скрывай! - Адиль погрозил Мансуре пальцем, словно разговаривал с маленьким ребенком. - А то обижусь.
      Эти слова немного успокоили Мансуру. Лицо eе просветлело.
      - Ты куда идешь? - спросила она и сама удивилась своей смелости.
      - Так, подышать воздухом... А что?
      Мансура бросила осторожный взгляд на окно галереи: там никого не было.
      - И я с тобой пойду...
      Адилю ни оставалось ничего другого как согласиться.
      - Что ж, одевайся, пошли.
      Девушка стремглав кинулась в дом.
      Узнав, в каком положении находится дело, Лалочка приуныла. Однако надежда не оставляла ее.
      - Не волнуйся, не переживай, - успокаивала Дилефруз. - Все наладится. Только не надо торопиться. Адиль сам сказал: "Закончу университет, приеду, тогда и свадьбу сыграем..."
      - Неужели так и сказал?
      - Клянусь своей дорогой жизнью, так и сказал. Лалочта в порыве восторга обняла и расцеловала
      приятельницу.
      - Ах, боюсь, вдруг он передумает.
      - Да перестань мучиться! Не говори глупости! - рассердилась Дилефруз.
      Спасаясь от бакинской жары, приятельницы опять укатили на дачу. Лалочка хотела остаться в городе, но Дилефруз воспротивилась:
      - Слушай меня! Я велела Рахману привезти его в Сарай. Приедет, вот и будете встречатъся... Можете делать все, что захотите. А я очень волнуюсь за Мамеда. Надо ехать.
      Рахман из кожи лез, стараясь угодить сыну. Махул рукой на жену, он покупал ему всевозможные вещи, щедро давал деньги на карманные расходы.
      Воскресный день выдался знойный, душный. Листочки на деревьях не шевелились. Трудно было дышать. Адиль дал слово повезти Бориса и Наташу на пляж. Он сорвал во дворе несколько больших гроздей винограда, взял хлеб с сыром, приготовленные Мансурой, положил все это в чемоданчик, надел спортсменки, соломенную шляпу и посмотрел на часы.
      - До свидания, Мансура. Я пошел...
      - Счастливого пути. Только не заплывай далеко, Адиль. Я боюсь за тебя.
      - Вот еще! Что я, ребенок?
      - С морем шутки плохи. Оно не разбирается, ребенок ты или взрослый.
      - Ты за меня беспокоишься?
      - А ты думал! - девушка грустно посмотрела на него.
      Адиль поставил чемоданчик на стул.
      - Тогда одевайся, поедем вместе.
      Мансура заколебалась.
      - Нет, я не могу... Кто же за домом присмотрит?
      - Не поедешь - обижусь...
      У Мансуры радостно заблестели глаза.
      - Только я не буду купаться.
      - Рассказывай сказки.
      Найти свободное место на пляже оказалось нелегким делом. Берег, насколько хватал глаз был устлан загорелыми человеческими телами. Одни просто загорали, другие играли в мяч, кое-кто подкреплялся в тени "грибка".
      Солнце продолжало нещадно палить. Молодые люди расположились почти у самой воды. Разделись. Первой в море полезла Наташа. За ней последовал Борис.
      Адиль воткнул в мягкий желтый песок длинную палку, повесил на нее шляпу.
      - А ты почему не раздеваешься? - обратился он к Мансуре, которая махала рукой и что-то кричала Наташе.
      - Я не буду купаться.
      - Посмотрим! Вот возьму и прямо в платье брошу тебя в воду. Тогда узнаешь.
      Мансура передернула плечами, словно представила, как она погружается в прохладную воду, и рассмеялась.
      Борис позвал Адиля.
      - Иду! - крикнул Адиль.
      Он разбежался, кинулся в воду и поплыл саженками.
      Как хорошо было в море! Наташа хватала за ноги то Бориса, то Адиля и тащила ко дну. Или же взбиралась на плечи Бориса, и, раскинув в стороны руки, ныряла вниз головой. Адиль, набрав в легкие воздух, исчез под водой. Борис искал его. Наташа преследовала ребят. Вынырнув, они принимались оглушительно хохотать. И все повторялось сначала.
      В море было много народу, но Мансура легко находила своих, так как гладко выбритая голова Бориса заметно выделялась среди темных шевелюр бакинцев.
      Через полчаса все трое, тяжело дыша, вылезли на берег. Адиль нагнулся, зачерпнул воды и плеснул в Мансуру. Наташа сделала то же самое.
      Передохнув, молодые люди опять полезли в воду. Едва Адиль нырнул, Мансура быстро сбросила с себя платье и прыгнула в море. Адиль, отфыркиваясь, вынырнул, обернулся:
      - Ага, решилась-таки!..
      Девушка скрестила на груди руки и по самую шею погрузилась в воду.
      - Не подплывай ко мне! - крикнула она и подалась в сторону.
      Адиль засмеялся и двинулся за ней следом.
      - Не стесняйся, Мансура...
      В ответ на приглашение погостить на даче Адиль сказал: "Непременно приеду и друзей привезу..." Однако, узнав от Мансуры, что Лалочка живет вместе с Дилефруз, он переменил решение.
      - Знаю, Дилефруз и отец задались целью обручить меня с этой раскрашенной куклой...
      Глаза Мансуры подернулись печалью.
      - И мне так кажется. В твое отсутствие Лалочка почти каждый день приходила к Дилефруз. Они подолгу шептались. Наверно, они...
      Адилъ иронически улыбнулся:
      - Вот, оказывается, кто это девушка из солидной семьи!
      Рахман настаивал, но Адиль на дачу не поехал.
      Каникулы подходили к концу. Борис и Наташа собирались в дорогу.
      Мансура знала, что Адиль поедет вместе с нима. Как она этого не хотела! Кто знает, когда они опять увидятся? Мансура представила, как ей будет скучно и тоскливо без него в этом доме...
      Голос Адиля вывел девушку из задумчивости:
      - Мы на этой неделе едем, Мансура. Но через полгода я опять буду в Баку.
      - Через полгода? - Манеура не могла скрыть радость. - Ведь тебе еще два года учиться!
      - Я приеду зимой на практику.
      - Ах, вот как!..
      Адиль несколько раз наведывался к Борису в гостиницу. Он чувствовал, что друг опять от него что-то скрывает.
      - Ведь я тебя так знаю, Боря, - допытывался он. - Смотрю тебе в глаза и вижу все, что у тебя на сердце. С Джейран ты меня обманул... А что вышло? Ведь я не ребенок. Вина моя. У меня нет права роптать на судьбу. Сказал бы все напрямик. Сейчас вижу, снова от меня что-то скрываешь. И возможно, опять такое, что мне необходимо знать.
      - Не выдумывай, Адиль! - Борис поднялся и заходил по комнате из угла в угол. - Пристал, как репейник!..
      Борис позвонил в ресторан и заказал три бутылки пива. Чувствовалось, он был сильно не в духе.
      "Зачем отцу Адиля понадобилось покупать у меня облигацию? Почему он объявил всем, что это его выигрыш? - строил Борис догадки. - Странно, все очень странно!" Ему казалось, что тут кроется какая-то тайна. Как быть? Рассказать Адилю или нет? Ясно, отец обманул Адиля, скрыл, что приобрел облигацию за деньги. Не послужит ли его, Бориса откровенность поводом для ссоры отца с сыном?
      Эта мысль беспокоила парня, и он молчал.
      Выпив два стакана пива, Адиль расстегнул ворот рубахи и вытер платком потное лицо.
      - Да, Боря, скрываешь ты от меня что-то... Но ничего... А вот у меня от тебя секретов нет! Хочу с тобой поделиться. Не знаю, может, осудишь...
      Борис вскинул сваи белесые брови и удивленно посмотрел на товарища: "Неужели он знает про облигацию?" Вылил в стакан остатки пива, сделал глоток.
      Адиль продолжал:
      - По приезде в Баку я заметил, что Мансура ведет себя как-то странно. Стесняется, краснеет, когда я смотрю на нее. Нетрудно было догадаться, что она любит меня. И, конечно, это не просто родственные чувства... Сначала я не обращал внимания, мечтал о Джейран... А потом... Потом вдруг стал замечать, чго сам думаю о Мансуре, тянусь к ней. Помнишь, мы ездили вместе на пляж? По-моему, тот день решил все. На днях мы уезжаем, а мне грустно. Так не хочу с ней расставаться!.. Что это?
      Борис поднял стакан, чокнулся с Адилем:
      - Желаю счастья, дружок! - Выпил пиво. - Я кое-что замечал, даже сказал Наташе: "Мансура любит Адиля". Оказывается, не ошибся. - Он немного помолчал и задумчиво добавил: - Я не видел Джейран... Но Мансура - славная девушка! Она будет тебе верным товарищем.
      Адиль не стал засиживаться у друга и скоро ушел.
      Вечером Рахман уехал в очередной рейс. Настроение у него было неважное.
      Адиль и Мансура не заметили, как промелькнули последние дни.
      Настал час разлуки. Адиль взял Мансуру за руки и осторожно притянул к себе:
      - Помнишь, когда я приехал, ты меня обняла, поцеловала?.. Я хочу с тобой рассчитаться...
      ПИСЬМО МАНСУРЫ
      В комнате общежития было оживленно и весело. За лето приятели успели соскучиться друг по другу. Они рассказывали о своих летних приключениях, шутили, смеялись.
      В центре внимания была женитьба Бориса. Его приходили поздравлять даже из соседних комнат.
      - Честное слово, Борис, - пошутил кто-то, - когда ты увязался за Наташей в Азербайджан, я сразу понял: у тебя хитрый план.
      Что касается самого Бориса, он на все лады расхваливал Баку, Каспийское море и кутабы.
      - Это называется друг! - с укоризной сказал Володя. - Не мог привезти попробовать. Сунул бы в карман пяток этих самых кутабов. Кому не интересно узнать, что за фрукты растут в Азербайджане.
      - Невежда! - усмехнулся Борис. - Кутабы - это брат, кулинария. И не всякий приготовит... - Он многозначительно посмотрел на Адиля.
      Ашот Багдасаров сунул в руки Адиля тару.
      - А ну-ка, сыграй. Давно мы тебе не аплодировали.
      - Всегда готов. Что прикажете?
      Адиль начал настраивать инструмент.
      - Ты нес тару мимо окна и простудил. Слышишь, хрипит? - улыбнулся он Ашоту. - Ну, так что же вам сыграть?
      - Сыграй свою любимую "Джейран", - попросил Володя. - Давно не слышали.
      - Ребята оживились.
      - Верно!..
      - "Джейран"!..
      - Сыграй "Джейран"...
      Улыбка мигом слетела с лица Адиля.
      - Я эту песню забыл. Лучше спою что-нибудь другое.
      - Пой, что хочешь...
      Адиля понял только Борис,
      В комнате наступила тишина. Зазвучала песня:
      Бровью над глазом твоим бы мне быть!
      Слезинкой, чтоб щеки твои омыть!
      Другом навеки твоим быть хочу,
      Одна лишь ты можешь меня исцелить.
      Полугодие пролетело незаметно. Впереди предстояла большая курсовам работа. Надо было выбрать тему, перечитать конспекты, подготовить материал. Словом, дел было по горло.
      И Адиль не жалел сил.
      В один из дней Адиль зашел в партком университета.
      - Чем могу служить? - приветливо встретил его секретарь парткома Степанов. - Прошу, присаживайся...
      - Я давно собирался к вам...
      Адилъ рассказал о своем желании стать членом Коммунистической партии.
      Секретарь слушал и улыбался.
      - Да, - оказал он, когда юноша умолк, - хороший юрист должен быть в то же время и хорошим коммунистом. Мы тебя знаем, как активного комсомольца, общественника. Ты с первого курса показал себя работягой... Учишься хорошо. Надо готовиться к вступлению в кандидаты партии.
      Адиль был смущен и взволнован.
      - Очень рад, что вы считаете меня достойным этого высокого звания. Откровенно говоря... - Адиль запнулся. - Я хотел еще в прошлом году поговорить с вами об этом... Но подумал, не рано ли?..
      - Вот тебе анкета, - сказал секретарь, - заполни ее я приходи. Подумай о рекомендациях. Две от членов партии, одна от комсомола.
      - Ясно!
      Адиль поднялся, хотел повернуть к двери, но вдруг тихо заговорил:
      - Понимаете, товарищ Степанов, у каждого человека есть какое-нибудь заветное желание, о котором он не всегда и не всем говорит. Я еще с детства думал, где бы мне ни пришлось трудиться, буду работать так, чтобы совесть была чиста. Я сам выбрал юриспруденцию. - Пока что мной ничего еще не сделано. Работа впереди. Я приложу все силы, чтобы принести пользу своему народу. Обещаю жить и трудиться как настоящий коммунист. Понимаете... Глаза Адиля наполнились слезами, голос задрожал. - Не все можно передать словами...
      Секретарь приветливо улыбнулся.
      - То, о чем трудно сказать словами, человек должен воплотить в свои дела.
      Адиль тоже улыбнулся:
      - Да, верно.
      Они обменялись рукопожатием...
      По возвращении из Баку Борис и Наташа сыграли свадьбу. Адиль подарил девушке красивый отрез китайского шелка на халат. Точно такой же отрез он купил для Мансуры. Отец почему-то второй месяц не появлялся в общежитии. Адиль, желая скорей обрадовать Мансуру, послал подарок по почте. В посылку он вложил коробку конфет для Мамеда.
      Борис и Адиль встретились, выходя из метро.
      - Куда торопишься, Боря? - окликнул Адиль товарища.
      - Важное дело. Через час встретимся в университете.
      - Секрет?
      - Нет.
      - Что же случилось?
      Борис исподлобья взглянул на друга.
      - Иду достать чего-нибудь солененького или кисленького.
      - Так! - Адиль хлопнул Бориса по плечу. - Наверно, хочешь, чтобы Наташа приготовила для нас кутабы?
      - Нет, кисленькое мне нужно совсем для другого...
      - Интересно, для чего же?
      - Да как тебе сказать... Ты холостяк, многого еще не понимаешь. Ната просит... Говорит, достань мне чего-нибудь кисленького...
      - Все ясно. Только ты что-то рано начал искать кисленькое. Давно ли была свадьба?
      Борис хитро улыбнулся.
      - Считай, что мы отпраздновали свадьбу в Баку, и тот вечер, когда ели у вас кутабы. А московская свадьба - это формальность для родителя Наташи. Не хотел обижать старика.
      - Совсем ясно, Борис Васильевич. Пойдем вместе.
      После свадьбы Борис переехал жить к Наташе. Отец девушки выделил молодоженам одну из своих двух комнат.
      - Пока вы в Москве, будете жить у нас, - сказал он.
      В последнее время Бориса трудно было узнать. Наташа так следила за ним! Адиль при встречах шутил:
      - Борис Васильевич, я вас путаю с нашими профессорами...
      Борис был не из тех, кто лез за словом в карман.
      - Хочешь угнаться за мной - женись скорей! - отвечал он другу.
      В вестибюле университета приятели столкнулись с Наташей. Она сказала, что сегодня на юридическом факультете будут распределять темы курсовых работ.
      Ребята кинулись вверх по лестнице.
      ... Солнце вот-вот должно было закатиться. Горизонт полыхал огнем. Тени на улицах стали бесконечно длинными.
      Борис сидел на скамейке во дворе общежития и ждал Адиля. Он собрался серьезно поговорить с товарищем.
      Вот, наконец, и Адиль.
      - Ну, видел отца? - спросил Борис, которому было известно, что Адиль, не получив ответа на письмо, которое написал домой, пошел встречать отца на вокзал.
      - Да, видел.
      - Садись.
      Борис хлопнул рукой по скамейке, Адиль продолжал стоять.
      - Садись, говорю. Есть разговор...
      Адиль удивленно взглянул на товарища. Он редко видел Бориса таким озабоченным.
      "Может, что-нибудь с Наташей..." - подумал он, сел рядом и выжидательно посмотрел в лицо друга.
      - Что случилось, Боря?
      - Ничего особенного. Хочу потолковать с тобой. - Он немного помолчал. Почему отец столько времени не был у тебя? Он сказал причину? - Борис снял очки и сунул в карман.
      - Говорит, состав в Москве стоит очень мало, до общежития далеко и у него не хватает времени.
      - Гм... - Борис прищурился.
      Несколько недель тому назад он встречал на Казанском вокзале знакомых и неожиданно увидел на перроне Рахмана. Хотел подойти, поговорить, удостовериться, он ли купил у него облигацию. Но Рахман, заметив Бориса, растерялся и поспешил скрыться в дверях одного из вагонов.
      После этого случая Рахман перестал навещать сына в общежитии.
      - А как же он раньше находил время? - спросил Борис.
      Вопрос насторожил Адиля. Он вскинул на друга глаза. Борис прочел в них тревогу и беспокойство.
      - Адиль, дорогой, я никогда от тебя ничего не скрывал. Только один раз... Помнишь, ты как-то сказал в Баку: "Боря, ты от меня что-то скрываешь...".
      - Да, помню... Это было в гостинице... Мы пили с тобой пиво.
      - Верно, - кивнул головой Борис, - именно пиво.
      - Ну, не тяни, дальше.
      Адиль начал нервничать. Борис продолжал как ни в чем не бывало:
      - Дальше - вот что. Сейчас я открою тебе тайну, имеющую отношение к твоей семье.
      У Адиля округлялись глаза.
      - Я хотел рассказать об этом еще в Баку. Но не смог. Ты так страдал из-за Джейран. Да и жаль было портить каникулы.
      - А что такое?
      - Ты помнишь, что твой отец выиграл по облигации десять тысяч? спросил Борис тоном следователя.
      - Конечно. Я ведь сам тебе об этом сказал.
      - Хочешь знать правду? Эта облигация принадлежала мне.
      - То есть, как?
      - Да, твой отец купил ее у меня.
      И Борис подробно рассказал Адилю обо всем, что с ним произошло в вагоне, когда они с Наташей ехали в Баку, о своей встрече с Рахманом на Казанском вокзале, послужившей причиной того, что тот перестал появляться в общежитии.
      - Я в этом деле тоже сильно дал маху, - вздохнул. Борис. - Такой лопух! Продать облигацию незнакомому человеку! Только потом я понял, что поступил неправильно. Вот как нас могут проводить ловкачи. Тогда в поезде я не знал, что это твой отец. Когда ты познакомил нас в Баку, я глазам своим не поверил...
      Адилю все стало ясно.
      Через шесть дней Адиль получил ответ на письмо, посланное Мансуре на адрес техникума. Девушка подробно писала о жизни в доме с красной черепичной крышей.
      "... Дядя и Дилефруз многое скрывают от меня, но шила в мешке не утаишь! Когда ты был в Баку, я не хотела тебе говорить, боялась, что ты поскандалишь с отцом и уедешь. Но раз ты спрашиваешь, я не могу обманывать. Да, дядя из Москвы привозит различные вещи - отрезы, обувь, ручные часы, посуду. К нам в дом приходят какие-то люди, забирают все это. Обычно после приезда дяди Дилефруз под каким-нибудь предлогом старается выпроводить меня из дому. Но я не ребенок и все понимаю...
      Бывает так страшно! Сижу дома одна - вдруг стук в ворота. Открываю незнакомые мужчины. Чего только я ни передумала! Когда ты приехал в Баку, Дилефруз сказала клиентам, что она на даче и велела не вступать со мной в переговоры. Она боится тебя и поэтому не хочет, чтобы ты жил здесь. Я знаю, ты будешь смеяться... У них есть план женить тебя на Лалочке.
      Дорогой Адиль! Это письмо я брошу вечером, когда пойду за хлебом. Извини, что пошлю без марки. Я хочу, чтоб о нем не знали ни дядя, ни Дилефруз. Если бы не твоя настоятельная просьба, я бы ни за что не решилась обо всем написать..."
      Вечером Адиль долго не мог заснуть и все думал о письме Мансуры. Думал о нем и на второй день, и на третий.....
      Он не стал заполнять анкету, которую взял у секретаря парторганизации. Вспоминая о своем разговоре с ним, Адиль готов был провалиться сквозь землю.
      "Допустим, меня обманывают и водят за нос, - думал он. - Но я не могу обманывать партию и государство. Прежде всего я должен точно узнать, чем занимаются мои родные. Я - комсомолец. Государство столько для меня сделало! Школа, университет... Сколько на меня затрачено труда! Родина хочет видеть меня честным, преданным своему делу... Я живу в светлом просторном общежитии, сплю на чистой мягкой постели. Разве это все не забота Родины? Нет, даже ради родного отца нельзя идти на сделку с совестью! Хорошо, но что же я должен делать?"
      Мысли не давали Адилю покоя.
      В ЗИМНЮЮ СНЕЖНУЮ НОЧЬ
      Рахман долго таскал в нагрудном кармане купленную у Бориса облигацию. Не осталось знакомого, которому он не показал бы ее. Теперь он никого не боялся и, привозя из Москвы полные чемоданы, говорил, что вещи куплены на выигранные деньги.
      Шестилетие Мамеда было отмечено грандиозным банкетом. По указке Дилефруз Рахман произнес следующую речь:
      - Дорогие гости! - сказал он. - Слава богу, нам тоже улыбнулось счастье. Спасибо советской власти. Выпущенная советским правительством облигация принесла в этот дом радость. А то разве смогли бы мы справить Мамеду день рождения? Тысячу раз спасибо правительству за эту облигацию. Сейчас у нас все есть, мы никому не завидуем. А раньше из долгов не вылезали...
      Теперь Дилефруз и Рахман не опасались даже учителя Салеха. Они боялись только Бориса. Когда Рахман встретился с ним в Москве на вокзале, он точно признал в нем того самого парня, у которого купил облигацию. Дилефруз приказала мужу не показываться в общежитии.
      Когда Дилефруз объявила матери Лалочки, что Адиль как будто склоняется к женитьбе, Бановшу-ханум от радости чуть не хватил удар. Она обняла Дилефруз и расцеловала в мясистые щеки.
      - Ты с ним лично разговаривала? - поинтересовалась она, желая окончательно успокоиться. - А что думает отец?
      Дилефруз поморщилась.
      - Отец?! Кто такой отец там, где я?! Адиль сам сказал, что женится. Правда, говорит: "Пока рано... Кончу учебу - тогда и свадьбу сыграем".
      - Ну, значит все в порядке! - Бановша-ханум облегченно вздохнула. - Мы всегда готовы.
      В тот день до позднего вечера Дилефруз без устали расхваливала Адиля, а Бановша-хаяум - Лалочку.
      Когда из Москвы от Адиля пришла посылка, Дилефруз дома не было.
      Рахман извлек из посылки отрез и воскликнул:
      - Ого, красивая вещь! - А в уме прикинул, сколько за материю могли бы дать на руках.
      Мансура с сияющим лицом подошла к столу.
      - Дядя, это Адиль мне прислал.
      - Тебе? С чего ты взяла?
      Мансура стыдилась сказать, что на днях получила от Адиля письмо, в котором тот писал о подарке.
      С прогулки вернулись Дилефруз и Мамед. Увидев на столе красивый отрез и коробку конфет, Дилефруз изумленно вытаращила глаза:
      - Откуда это?
      Она бросилась к столу. Мамед ринулся вслед за матерью, схватил коробку, разорвал ее и начал уписывать конфеты за обе щеки.
      Рахман покосился на жену:
      - Не знаю, кому это Адиль прислал: кажется, Мансуре...
      - Кому?! Почему Мансуре?!.. - От голоса Дилефруз задрожали стены. Что, Мансура - невеста, а?
      Рахман втянул голову в плечи.
      - Ей-богу, не знаю...
      - А-а-а! - воскликнула Дилефруз. - Поняла...
      Мамед опять подскочил к столу за конфетами. Мать ихлопнула его по руке.
      - Не смей трогать! - и повернулась к Рахману: - Это Адиль прислал для Лалочки. Иначе не может быть.
      Казалось, Мансуру стегнули плетью.
      У Рахмана не было оснований возражать жене.
      - Пожалуй, что так, - усмехнулся он. - Наверно, для Лалочки...
      - А как же иначе? Ведь парень скоро приедет. Вот и прикупает понемногу подарки. Уверена, он это прислал для того, чтобы мы преподнесли Лалочке перед помолвкой. Сначала отрез, затем кольцо...
      Мансура не могла сдержаться.
      - Не клевещите на Адиля! Он терпеть не может вашу Лалочку!
      Дилефруз обернулась к девушке:
      - Замолчи! - и передразнила: - Не клевещите на Адиля!..
      - Да, Адилю стыдно шаг слупить с такой девицей! Вы это сами...
      - Заткнись! - вспыхнула Дилефруз. - Чего лезешь в наши дела?! Кто ты такая?
      Но Мансура не хотела сдаваться.
      - Как бы там ни было, я ближе к Адилю, чем вы. Рано или поздно вы станете всеобщим посмешищем!
      - Ты посмотри, Рахман! Полюбуйся на свою племянницу! Слышал, что она мне сказала?
      - Ну и дела!.. - Рахман сердито посмотрел на девушку. - Нечего совать нос куда не следует, дочь моя! Что тебе?.. Раз прислал ей подарок, значит она его интересует!...
      - Что ж, пусть... - Мансура, махнув рукой, пошла к двери. - Ваше дело. Как хотите, так и поступайте. Я молчу.
      На следующий день Дилефруз пригласила в гости Лалочку и Бановшу-ханум.
      Мать и дочь, не понимая причины этого приглашения, сидели, не опуская глаз с хозяйки дома, ждали объяснений.
      Сегодня Дилефруз была настроена очень серьезно. Когда Мансура начала накрывать на стол, Лалочка не выдержала, встала и вышла на кухню.
      - Да, такие-то дела... - пробормотал Рахман, которому нетерпелось поскорей приняться за еду.
      Как только Мансура появилась на кухне, Лалочка подошла к ней и спросила:
      - Не знаешь, зачем Дилефруз-ханум пригласила нас с мамой?
      Мансура, не задумываясь, ответила:
      - Знаю!
      - К добру ли?
      - А как же? Конечно, к добру... Адиль прислал для тебя отрез и конфеты. Не сегодня-завтра мы принесем тебе обручальное кольцо, поняла?
      Пританцовывая от радости, Лалочка вернулась в комнату.
      Адиль еще летом говорил Мансуре: "Не пасуй перед Дилефруз и Лалочкой. А то они голову отгрызут..."
      Мансура сделалась смелой. Она решила отомстить Лалочке, высмеять ее.
      После обеда Дилефруз положила на стол отрез, присланный Адилем, и остатки конфет.
      - Только вы не должны обижаться, - сказала она. - Как наш сынок захочет, так и сделаем. К тому же, он человек образованный, ему не пристало жениться по старым обычаям. Пока он прислал Лалочке этот подарок, а самое основное будет после его возвращения.
      Мансура слушала, хитро улыбаясь. Лалочка кокетливо поводила плечами. И верно делает, - согласилась Бановша-ханум. - ведь не чужие...
      - Поздравляю вас! - вставила Мансура.
      - Спасибо, доченька! - поблагодарила счастливая мамаша. - Дай бог, чтоб и для тебя наступил такой день!
      Мать и дочь засиделись допоздна. Они были очень счастливы.
      Новые родственники мысленно погуляли на свадьбе молодых, отвели их в баню и даже дождались внучат...
      Когда гости собрались уходить, Дилефруз приказала мужу проводить их.
      - Вставай, Рахман, не годится оставлять невестку одну!
      Мансура пила чай. Услышав слово "невестка", она не выдержала, прыснула и, захлебнувшись чаем, кашляла до слез.
      Лалочка взяла "свекра" под руку. Все спустились во двор.
      В городе бушевала метель. В пяти шагах ничего не было видно. Ветер гнал по улицам снежные хлопья, швырял их на стены домов, заборы, в окна... Гудели провода. Обычно ярко освещенный город сейчас был окутан полумраком. Электрические лампочки на столбах, льющде тусклый свет, раскачивались из стороны в сторону. В завываниях ветра тонули трамвайные звонки, сигналы машин. Прохожие, подняв воротники, спешили поскорей добраться до дому. В воздухе, на земле, домах, деревьях - снег, снег и снег. Холод пронизывал до мозга костей. Ветер крепчал. Казалось, он задался целью разрушить город.
      В эту холодную зимнюю ночь у ворот дома с красной черепичной крышей остановилось запорошенное снегом такси. Из машины вышел парень среднего роста в шапке-ушанке, пальто с меховым воротником, сапогах. В руках у него был большой чемодан. Такси глухо заурчало и скрылось за утлом.
      Когда Адиль вошел в комнату, отец и Дилефруз чуть не ахнули от удивления. Они обрадовались, вскочили, бросились к нему.
      - Добро пожаловать, сынок! - Рахман обнял сына. - Почему не дал телеграмму? Мы бы встретили. Здоров ли? Как дела?
      Освободившись от объятий отца, Адиль начал раздеваться. Отвечал он сухо, коротко. Мансура повесила на вешалку его пальто и шапку.
      - Да, теперь не то, что раньше, когда ты приезжал домой раз в три года, - сказала Дилефруз. - Кажется, теперь Баку тебя притягивает.
      Калитку Адилю открыла Мансура. Его мрачное лицо заставило девушку насторожиться.
      Рахман тоже заметил, что сын держит себя как-то странно.
      - Что с тобой, сынок? Вижу, ты сильно не в духе. Наверно, на тебя погода действует?
      Адиль молча подошел к столу и сел.
      - Ну, так как твои дела?
      - Спасибо, неплохо... - Адиль достал платок, вытер мокрое лицо. - А что у вас нового?
      - Все по-старому... За эти полгода ничего не изменилось. Кое-как тянем...
      Дилефруз приказала Мансуре:
      - Живо приготовь Адилю поесть. Наверно, голоден. С дороги...
      - Спасибо, не буду. Недавно ел, - отказался Адиль.
      - Тогда поставь чай. Он ведь с мороза.
      Мансура растерялась. Лицо Адиля говорило, что сегодня в доме произойдет взрыв. Девушка вышла на кухню, и сейчас же оттуда донесся звон разбитого стекла: Мансура уронила стакан.
      - Ничего, это к счастью, - сказал Рахман. - Пусть всегда бьется только посуда... Лишь бы что другое не разбивалось. Да, такие-то дела... Хорошо сынок, скажи, ты что, кончил, совсем вернулся, или опять уедешь?
      - Пока еще не кончил. Курсовую пишу.
      - Что пишешь?
      - Курсовую работу. Напишу и опять вернусь в Москву.
      Рахман ничего не понял. Он прищурился, задумался на минуту, затем поерзал на стуле и сказал:
      - Так, но ведь ты на прокурора учишься. Разве ты писатель какой-нибудь, чтобы что-то писать?..
      - Таков порядок. Я буду писать о борьбе со спекулянтами в советском обществе. Потому и приехал домой. Собрать материал...
      Адиль искоса посмотрел на отца. Рахман изменился в лице, уставился глазами в одну точку и подумал: "Что это значит: писать о борьбе со спекулянтами? - Он старался успокоить себя: - Ну и пусть пишет! Мне-то что?.. Впрочем... - Рахман нахмурился: - Нет, это мне не нравится... Что это он задумал? Не может писать о чем-нибудь другом?.."
      Метель стучала в окна, завывала, злилась. Казалось, она хотела ворваться в дом.
      Мансура стояла за дверью и слушала. Сердце тревожно билось.
      В разговор вмешалась Дилефруз.
      - Хорошо, скажи мне, если не секрет, что, в Москве нет спекулянтов? Обязательно надо было в Баку ехать?..
      Адиль громко усмехнулся:
      - А какая разница?
      Он заметно волновался. С чего начать? Как приступить к решительному объяснению? Впервые в жизни Адиль взялся за такое трудное дело. Его решение было твердым. Он не повернет вспять!
      Мансура принесла три стакана чаю.
      - Я не буду! - отодвинула свой стакан Дилефруз. Рахман задумчиво потирал подбородок. Дилефруз
      беспокойно ерзала на стуле. Молчал и Адиль, внимательно оглядывая комнату. Бежали минуты. Он не заметил, как выпил чай. Мансура поставила перед ним новый стакан. В комнате по-прежнему царило тягостное молчание.
      В сердце Адиля боролись два чувства. Сыновняя любовь призывала его молчать, а правда, справедливость, гражданский долг заставляли говорить. Сейчас для него было одинаково трудно и молчать и говорить. Чтобы унять волнение, он взял стакан, сделал глоток. Обжегся. Поставил стакан на блюдце, отодвинул в сторону.
      На стене за буфетом висел огромный ковер. Летом Адиль его не видел.
      Сильнее застучало сердце. Больше Адиль молчать не мог. Он обернулся к отцу и, стараясь сдерживаться, спросил:
      - Этот ковер вы недавно купили?
      Рахман поднял голову.
      - Который, сынок? А, этот? Я его купил для тебя.
      Адиль покачал головой.
      - А чей костюм висит там, на гвозде?
      - Вот это?.. - Рахман запнулся. - Это Дилефруз-ханум заказала мне... Если нравится, можешь носить.
      - Благодарю!
      Адиль задыхался от гнева. Как трудно говорить!
      Наступившая пауза тяготила и Рахмана и Дилефруз.
      Мансура знала, с какой целью Адиль задает эти вопросы. Волнение его росло.
      Адиль встал, снял с плечиков костюм и примерил на себя.
      - Странно пошито, отец. Не велик ли тебе?
      - Да, я нарочно сделал его попросторнее, - неопределенно ответил Рахман.
      Адиль протянул ему пиджак.
      - А ну, надень, посмотрю...
      У Дилефруз немного отлегло от сердца.
      - Если нравится, носи сам, Адиль.
      - Верно, сынок, кажется, костюм пришелся тебе по душе. Прими в подарок...
      - Он мне слишком велик, отец.
      - В магазине был только этот размер. Знал бы, что тебе понравится, я отыскал бы поменьше... - Рахман понял, что проговорился, забормотал: - Мне он тоже как будто великоват...
      Адиль пристально посмотрел на отца.
      - Ты ведь только что сказал, будто костюм шился на заказ!
      - Ну да... Я и толкую тебе... Разве сейчас есть портные, которые могут хорошо сшить?..
      - Какой портной шил его, отец?
      - Что?.. Не знаю, честное слово... Да ты садись, поговорим...
      Рахман повесил костюм на место. От Адиля не ускользнуло, что у отца трясутся, руки.
      - Как нам здорово помог выигрыш! - громко сказал Адиль.
      Отец опять приободрился.
      - Дай бог сынок, чтобы карман нашего правительства всегда был так полон! - Рахман налил в блюдце чай, хотя он давно остыл. - Одно время нам совсем пришлось туго. Мне даже пришлось обратиться за деньгами к учителю Салеху. Но он такой бессердечный, что...
      - Не дал?
      - Ну, конечно! Ты еще хорошо не знаешь этих людей!
      Дилефруз поддержала мужа:
      - Аллах у этого Салеха душу не может взять, а ты хочешь деньги взаймы получить...
      Адиль с деланным равнодушием спросил:
      - Отец, когда ты получил выигранные деньги?
      - Что? Выигрыш? Еще тогда... Вскоре после тиража...:
      - Сколько дней спустя?
      - Какое это имеет значение? Что это значит, сынок? Когда бы ни получил - уже израсходовал.
      "Хватит тянуть! - подумал Адиль. - Кажется, я начинаю медлить. Малодушничаю. Надо брать быка за рога!"
      Адиль сделал шаг к отцу.
      - Я должен все знать подробно!
      Рахману стало душно. Он растегнул ворот рубахи и зло посмотрел на сына:
      - Это обязательно? Какое тебе дело? Почему я должен отчитываться перед тобой?
      - Если хочешь знать, я потому и приехал в Баку! На этот раз вам с Дилефруз-ханум, придется во всем отчитаться!
      - Эй, послушай! - Дилефруз возвысила голос. - Мы с тобой по-дружески, а ты нас за глотку хватаешь?! Что тебе надо? Говори откровенно...
      - Не торопись! - Адиль выразительно посмотрел на мачеху и покачал головой. - Скоро все узнаешь.
      Видя, что атмосфера накаляется, Мансура встала, собрала посуду и вышла в кухню. Адиль прошел следом за девушкой и попросил позвать учителя Салеха. Сам вернулся в комнату. Подошел к столу. Сказал:
      - Знайте, мне известно все!
      - Да что случилось? - окрысилась Дилефруз. - Мы никого не убили, не обокрали! Говори, что ты слышал? Подумаешь, испугались! Может, если ты явился из Москвы, мы должны уехать из Баку?!
      - По-моему, учеба не пошла тебе на пользу... - сказал Рахман. - Вместо того, чтобы стать человеком, ты еще больше поглупел! Не понимаю, чего ты хочешь?
      Из галереи донесся старческий кашель. В дверь тихо постучали.
      - Войдите! - сказал Адиль.
      На пороге появился учитель Салех в накинутом на плечи пальто.
      - О, Адиль!.. - весело воскликнул старик. Однако, заметив, что в доме происходит что-то неладное, тут же осекся. - Здравствуй.
      Адиль пожал учителю руку и указал на стул.
      - Как поживаете, Салех-муэллим?
      - Спасибо, ничего...
      Дилефруз повернулась к гостю спиной. Мансура закрыла дверь и встала у окна.
      - Извините, что побеспокоил, Салех-муэллим, - сказал Адиль тихо.
      Старик ничего не понимал. Он повесил пальто на спинку стула. Снял с головы шапку, положил на колени.
      - Какое там беспокойство? - улыбнулся он. - Ради тебя я готов на все.
      Дилефруз не вытерпела:
      - Послушай, муэллим! Может, у нас какой-нибудь секретный разговор. Что, я должна прямо сказать тебе: вставай, уходи?
      - Муэллима позвал я, - ответил Адиль. - Попридержи язык!
      - А-а-а!.. Скажите пожалуйста! Можно подумать, он собирается нас судить...
      - Да, если хотите знать, сегодня ночью я буду судить вас!
      - Адиль, сынок... - Рахман старался успокоить сына.
      В спальне захныкал Мамед:
      - М-а-а!.. М-а-а!...
      Минуту спустя от открыл дверь в комнату, кинулся к матери, обнял ее колени.
      - Не бойся, сыночек, не бойся! - Дилефруз погладила сына по голове.
      Широко раскрыв глаза, Мамед разглядывал присутствующих.
      Адиль обернулся к отцу.
      - Я уже не тот, что был три-четыре года назад! Теперь мне все понятно! Скажи честно, отец, на какие деньги ты приобрел ковер? Для кого купил этот костюм? Почему молчишь? Отвечай! Говоришь, облигация выиграла? Облигацию ты купил у моего товарища в поезде. Ты хотел обмануть людей, чтобы сохранить добро, нажитое нечестным путем... Если бы ты действительно выиграл, ты не таскал бы эту облигацию у себя в кармане три месяца, не показывал бы каждому встречному.
      Рахман застонал как больной.
      - О чем ты говоришь, Адиль? Почему не веришь мне?
      Дилефруз стукнула кулаком по столу:
      - Ты лжешь!..
      - Молчи! - оборвал Адиль мачеху. - Твое преступление еще более тяжкое, чем его. Придя в этот дом, ты принесла с собой низкие мысли. Ты толкнула отца на этот путь. Ты научила его. Вы оба: и он, и ты - пьете у народа кровь! Мне все известно. Вы грабите людей, опозорили меня перед товарищами! Молва о вас дошла до Москвы! Хватит!..
      Лицо Адиля блестело от пота. На лоб упали пряди волос. Он тяжело дышал.
      - Значит, после моего отъезда вы очутились в такой нужде, что вынуждены были просить в долг у Салеха-муэллима? Так, что ли? А учитель отказал, несмотря на ваше бедственное положение?
      Учитель до сих пор сидевший молча, заговорил:
      - Я знаю, нехорошо вмешиваться в чужие семейные дела. Это мое твердое убеждение. Но в данном случае Адиль поступил правильно, пригласив меня. Садись, сынок, не нервничай. Все надо делать спокойно. - Он обернулся к Дилефруз: - А ты не смотри на меня так свирепо. Я тебе не Рахман. Лишнего ничего не скажу. Сплетням не верю. Но достаточно того, что мне довелось видеть собственными глазами.
      Старик обстоятельно рассказал Адилю, какие вещи Рахман привозит из Москвы для продажи, сколько народу является в этот дом, как Дилефруз ведет торговлю. Не скрыл он и того, что однажды сообщил обо всем в милицию.
      - Мало того, они, - он указал на Рахмана и Дилефруз, - хотели убрать меня из моего же дома. Нашли дурака! Думали, я глупее их. Если во всем разобраться, тут есть доля и моей вины. Быть свидетелем их махинаций и не принять решительных мер!
      - Ладно, эй вы! - крикнула Дилефруз. - Что вам от нас надо?
      - Довольно грабить людей, - резко, вопреки своему обыкновению, оборвал старик.
      Он разволновался, вскочил со стула, накинул на плечи пальто, снова сел.
      - В тот раз я сам сглупил. Надо было довести дело до конца и привлечь вас к суду! Вы кое-как выкрутились... А я махнул рукой. Не будь это родной дом Адиля, вы бы давно сидели на скамье подсудимых!..
      - Их не следовало щадить ради меня. - Адиль с ненавистью посмотрел на Дилефруз. - Я сам раскрою это преступление.
      - Какое преступление?! Чей дом я ограбил?! - напустился Рахман на сына. - У кого что украл?!
      Адиль снял с гвоздя костюм.
      - А это что?
      Он распахнул шкаф и начал выкидывать оттуда шелковые, шерстяные отрезы, модельные дамские и мужские туфли.
      - А это что?.. Это?.. Это?.. Вы грабите народ! Мало доказательств?! Ждите! Сейчас!
      Он сорвался с места, выбежал в галерею, достал из чемодана карманный фонарик, спустился во двор.
      Мансура еще на кухне объяснила ему, где в подвале прячутся вещи.
      В комнате наступила напряженная тишина. Мамед, прижавшись к матери, не спускал глаз с двери. Учитель Салех нервно барабанил пальцами по столу. Дилефруз теребила бахрому шали. Рахман жевал концы усов. Мансура забилась в угол.
      Раздался сильный удар в дверь. Она распахнулась. Со стен посыпалась штукатурка. В комнату с большим узлом вошел Адиль.
      - А это что такое?! - он бросил узел на пол. Рахман, как ужаленный, вскочил со стула. Дилефруз
      еще сильнее прижала к себе Мамеда.
      - Смотрите!
      Адиль развязал узел и вытряхнул его содержимое. Тут были и обувь, и шелковые отрезы, и капроновые чулки, и меховые шапки, и модные ридикюли.
      Учитель Салех в сердцах плюнул под ноги Рахману.
      Мансура выбежала в соседнюю комнату, принесла отрез шотландки, подаренный ей Рахманом, и кинула в кучу вещей.
      - Не хочу шить платье из материи, купленной на нечестные деньги! Пусть Дилефруз себе шьет!
      - Ну, это вы купили для себя? - Адиль сердито кинул на стол фонарик. Почему молчите? Странно! Ведь твой голос, Дилефруз-ханум, всегда сотрясал стены этого дома.
      Мачеха пожала плечами.
      - Говори с Рахманом, я тут ни при чем!
      - Нет, ты тоже не уйдешь от ответственности! Отца на этот путь толкнула не только жадность, но и ты! При жизни моей матери у нас такого в доме не было. Соседи не смотрели на нас, как на жуликов. Ты сразу начала выживать меня из родного дома. В конце концов я должен был уехать. Чего только я не перенес из-за тебя! Но, как видишь, жив и здоров. Тебе не было до меня никакого дела, но нашлись люди, которые проявили материнскую заботу...
      Рахман ударом ноги опрокинул стул и, вытянув шею, уставился на Адиля.
      - Ну, говори последнее слово!
      - Последнее слово? Вот! Я не буду молчать о преступлениях, совершаемых в моем доме!
      - Болван!
      Рахман схватил со стола карманный фонарик и швырнул в Адиля. Юноша пригнулся. Фонарик угодил в окно. Со звоном посыпались стекла. Один из осколков вонзился Адилю в лоб над правой бровью. По щеке поползла струйка кровя.
      Мамед закричал и хотел спрятаться под стол. Дилефруз поймала его за руку и вывела из комнаты.
      Учитель Салех с неожиданным для его возраста проворством кинулся вперед и встал перед Рахманом.
      Мансура побежала в спальню за бинтом.
      - Да, отец! - крикнул Адиль. - Я как следователь начну свое первое дело здесь, в родном доме!
      В разбитое окно врывался ветер. Подоконник запорошило снегом. Комната выстывала.
      Эта снежная зимняя ночь заставила дрожать Рахмана и Дилефруз, наполнила их сердца холодом я мраком.
      ЭПИЛОГ
      После этой снежной зимней ночи жизнь в доме с красной черепичной крышей пошла совсем по-другому.
      Когда Лалочка, надев свое новое платье-халат, сшитое из отреза, присланного Адилем, пришла к Дилефруз похвастаться обновой, у нее волосы на голове встала дыбом. Все имущество в доме было конфисковало. Рахман и Дилефруз находились под следствием.
      Лалочка в смятении прибежала домой и первым делом разорвала карточку Адиля, которую постоянно носила, в медальоне.
      На этом и кончилась ее "любовь".
      Прошло много времени. Стояли жаркие сентябрьские дни.
      Адиль кончил Московский университет и приехал работать в Баку. Вспоминая отца, он испытывал в сердце боль, но его совесть перед Родиной и народом была чиста. Он выполнил свой гражданский долг. Иначе и не могло быть! Адиль не имел права закрывать глаза на преступления. Так его учил университет.
      Учитель Салех устроил маленького Мамеда в школу, где работал сам. Дома воспитанием ребенка занимались Мансура и Адиль.
      Сегодня двор дома с красной черепичной крышей чисто выметен и полит водой. В комнатах и галерее царит идеальный порядок. Портрет Наргиз висит на прежнем месте.
      Мансура только что вернулась с работы. После окончания техникума она стала заведовать районной библиотекой.
      Девушка остановилась у бассейна и смотрит на Адиля, который сидит у окна в галерее и играет на таре. В ее добрых глазах светится любовь.
      Мансура еще никогда не чувствовала себя такоя счастливой, как сегодня.
      Утром они получили из Москвы телеграмму. Борис и Наташа извещали, что вылетают в Баку самолетом.
      Завтра вечером они будут здесь и примут участие в свадьбе Адиля и Мансуры.
      И учитель Салех чувствует себя на седьмом небе от радости. Можно подумать, он женит родного сына.
      Только одна мысль не дает Адилю покоя: "Позвать завтра на свадьбу Джейран или нет?" Он никак не может решить этот вопрос. Мансура не обидится. О прошлом Адиля она знает все.
      Я начал эту историю с описания глаз Джейран. Хочу кончить словами Адиля:
      - Интересно, если позову, придет ли Джейран?.."