Зимняя ночь

      Дилефруз утаила от Рахмана, что была женой другого девять лет. Этот срок, как и свой возраст, она немного сократила. Для достижения цели она готова была все скрывать, все отрицать.
      НА БЕРЕГУ МОРЯ
      В июне приехала сестра Рахмана. Отмечали сорок дней со дня кончины бабушки. Тетушка Сона, видя, что Адиль дома тоскует, решила взять его с собой в деревню.
      Рано утром Рахман проводил сестру и сына на вокзал.
      Ехать пришлось довольно долго. К вечеру они сошли на маленькой станции и зашагали по песчаной дороге меж фруктовых садов. Ноги вязли в песке.
      - Сними ботинки, сынок. Будет легче, - посоветовала тетка.
      Они разулись и пошли дальше. Сумерки сгущались. Повеяло прохладой. Приземистые деревенские домики, прятавшиеся за деревьями, стояли на большом расстоянии друг от друга. Кругом царила тишина. Домики казались необитаемыми.
      Адиль и раньше приезжал в деревянно с матерью, шагал по этой песчаной дороге. Но тогда он был совсем маленький, и сейчас места казались ему незнакомыми.
      Свежий ветерок развевал курчавые волосы Адиля, играл легким теткиным платком. Концы его то и дело задевали лицо мальчика. Он чувствовал приятный аромат, исходивший от платка, и вспоминал мать.
      Они все шли и шли, а дорога не кончалась.
      - Потерпи, сынок, скоро придем, - подбадривала тетка, - видишь, вон на скале чинара... Там наш дом.
      Когда они подошли к высокой развесистой чинаре, ночь уже распростерла над деревней свои крылья. Взошла луна, и Адиль увидел бескрайную гладь моря, залитую серебряным светом. Ему показалось, что море совсем близко, рядом, стоит прыгнуть - и сразу очутишься в воде.
      Во дворе, окруженном низеньким каменным заборчиком, их встретила маленькая девочка, двоюродная сестра Адиля - Мансура.
      - Адиль? - радостно воскликнула она и кинулась брату на шею.
      Адиль почувствовал, как ног его коснулось что-то мягкое и пушистое. Он испуганно отступил.
      - Прочь, Топлан! На место! - закричала девочка картавя. - Это же мой двоюродный брат... - и толкнула собаку ногой.
      Топлан, виляя белым хвостом, исчез в темноте. С трудом освободившись из цепких объятий Мансу-ры, Адиль спросил:
      - Как живешь, сестренка?
      Мансура затрещала, точно сорока:
      - Мы хорошо, а ты? Вчера с девочками играли в прятки. Я спряталась за дерево, и меня укусила пчела. Прямо в нос. Он так опух! На грушу стал похож. Я стеснялась во двор выходить. И сейчас еще опухоль не прошла. Вот потрогай...
      Адиль попробовал нащупать в темноте нос Мансуры.
      - Сильно не дави, больно... - Мансура взяла руку брата и поднесла к носу.
      - Ого, распух! И не ухватишься.
      Тетушка Сона позвала ребят в дом. Переступив порог, Адиль зажмурился от яркого света. Действительно, укус пчелы сильно обезобразил лицо Мансуры. Распухший нос отливал лиловым цветом.
      Адилю понравилось простое убранство дома. Пол был устлан старенькими паласами, стены аккуратно побелены. В углу маленький столик, на нем - стопки книг, тетради, чернильница, ручки, карандаши. Над, столом расписание, разрисованное по краям пестрыми цветами, и календарь. Посреди комнаты круглый стол, покрытый зеленой скатертью, два новеньких стула, недавно купленные. Слева у двери - кованный сундук, на нем - постелыные принадлежности: тюфяки, одеяла, подушки.
      Адиль с любопытством разглядывал комнату. Подошла Мансура.
      - Ну, как, нравится тебе у нас? - и, не дождавшись ответа, быстро-быстро затараторила:
      - Мама, может, Адиль проголодался? Я сварила яйца. Половинку съела, а другая осталась. Пусть Адиль поужинает. Если мало, я еще сварю. А ты сама будешь, мамочка?
      - Помолчи, болтушка! - мать нахмурилась. - Я все сама приготовлю.
      Мансура умолкла, но не надолго. Через минуту она опять трещала, как кузнечик.
      - Мамочка, зарежь для Адиля ту желтую курицу. Ну что тебе стоит? Зарежь желтушку. Мы так давно не видели Адиля! Мама, а мамочка! Так зарежешь? Пойти, поймать ее?
      Казалось, девочка может говорить до бесконечности.
      Мансуре недавно исполнилось восемь лет. Это была худенькая девочка, круглолицая, большеглазая, с тоненькими косичками, похожими на крысиные хвостики. Выгоревшая на солнце мальчиковая майка было порвана в нескольких местах, из чего Адиль заключил, что сестра большая шалунья.
      После ужина Мансура сказала:
      - Отдаю тебе свою кроватку, сама лягу на полу.
      Адиль попытался возразить, но молодая хозяйка настаивала:
      - Нет, нет, все будет, как я сказала. Спи на моей кровати.
      Стоило девочке лечь, как она тотчас заснула мертвым сном. Адиль подумал, что сестра не проснется и к полудню следующего дня. Но он ошибся, уже на рассвете комната огласилась щебетаньем Мансуры.
      - Адиль, проснись! Сейчас мама будет резать желтую курицу. Вставай, посмотрим, есть ли у нее в животе яйцо?
      Адилю очень хотелось спать, но он пересилил себя и сел в кровати, облокотившись на подушку.
      Из окна открывался чудесный вид на море. Только что взошло солнце. Бескрайний водяной простор сверкал, как огромное зеркало. Песчаный берег, казалось, был выложен серебряной бумагой. Белогривые волны, напоминающие издали чаек, в исступлении рвались вперед. Адилю даже показалось, что еще немного, и они затопят огород под окном, в котором зрели арбузы, дыни, помидоры, ворвутся в дом. На горизонте вытянулась цепочкой стая перелетных птиц.
      В комнату с криком вбежала Мансура.
      - Посмотрите на этого лентяя! Адиль! Я ушла, оставила тебя в покое, думала, оденешься, а ты спишь, не хочешь вставать. Неужели не догадываешься, что сестра скучает по тебе? Ну, вставай, вставай, пойдем завтракать. А потом я тебе покажу столько интересного!
      Мансура потянула Адиля за ногу.
      - Ну, ты слезешь?
      Во дворе под деревом была разостлана небольшая скатерть. На цветном подносе стояли стаканы, сахарница, лежали сыр и хлеб. Тут же пыхтел маленький самоварчик.
      Мансура подскочила к подносу, схватила два куска сахару, один, как пилюлю, кинула себе в рот, а другой протянула брату.
      - Спасибо, не хочу, - отказался Адиль.
      - Бери, брат, бери.
      - Придет тетя, тогда...
      Адиль не успел договорить. Кусок сахара, пущенный меткой рукой Мансуры, угодил ему прямо в рот.
      Девочка захохотала так громко, что Топлан, дремавший под деревом, испуганно вскочил.
      После утреннего завтрака Мансура повела брата гулять. Адиль, увидев в руке сестры кусок хлеба, удивился:
      - Ты ведь только что завтракала, неужели не наелась?
      - Наелась. Это не для себя...
      - Для кого же?
      - Не скажу, - Мансура лукаво улыбнулась. - Сейчас сам узнаешь.
      Они то пускались наперегонки, через кусты, не разбирая дороги, то замедляли шаг, останавливались у каждого дерева, срывая пестрые цветы. От росы оба промокли до пояса.
      Мансура резвилась и без конца напевала:
      Ласточки поют,
      Хлебушек клюют...
      Наконец, они подошли к ветхому домику, стоящему на отшибе.
      - Тише! - сказала Мансура, приложив палец к губам, и осторожно двинулась к полуразрушенному флигелю.
      Адиль ничего не понял, но был вынужден повиноваться. У большого куста Мансура присела, обернулась, снова сделала брату знак молчать и, переждав несколько минут, на цыпочках пошла вперед.
      Адиль недоумевал. "Куда она крадется? Ступает так, словно боится помять траву".
      Мальчик замер на месте, боясь шевельнуться, прислушиваясь к стуку своего сердца.
      Мансура была уже у самого флигеля, и вдруг с террасы вспорхнула ласточка, сделала несколько кругов над головой девочки и села на электрический провод,
      Адиль, вытянув шею, с любопытством наблюдал за действиями сестры.
      "Наверно, хочет поймать..." - мелькнуло у него в голове.
      Однако Мансура не обратила внимания на птицу. Ласточка продолжала сидеть на проводе, и, казалось, совсем не боялась.
      "Видимо, это она нарочно, - строил догадки Адиль. - Подкрадется ближе и схватит".
      Но Мансура не делала никаких попыток "схватить" ласточку. Адиль уже собрался двинуться на помощь сестре, однако не успел: Мансура, пригибаясь к земле, бежала назад.
      - Зачем ты вернулась?
      Ответ был весьма неожиданный:
      - Как зачем? Неужели ты не понял, для кого я приносила хлеб?
      Адиль растерянно заморгал глазами.
      Две-три недели назад, играя с девочками в прятки, Мансура забежала на террасу заброшенного флигеля и наткнулась на гнездо ласточки. Оно было слеплено из мягких трав и покрыто тонкой корочкой земли. В гнезде лежали четыре маленьких, величиной с лесной орешек, яйца. Почуяв опасность, ласточка-мать выпорхнула из гнезда и села на электрический провод, ожидая, когда девочка уйдет.
      С того дня Мансура каждое утро наведывалась к флигелю, проверяла, не вылупились ли птенцы. Для нее был настоящий праздник, когда она, наконец, увидела в гнезде четыре тоненьких голых шейки.
      Мансура ежедневно приходила к флигелю и крошила в гнездо хлеб. Ласточка-мать, увидев, что девочка не причиняет ее семейству зла, почти перестала бояться.
      - Теперь понял, зачем я взяла хлеб? - закончила рассказ Мансура.
      Адиль ничего не ответил, только как-то по-особенному глянул на сестру, словно увидел ее впервые.
      Через минуту Мансура уже бежала вприпрыжку к морю, хлопая в ладоши и весело напевая:
      Ласточки поют,
      Хлебушек клюют...
      На берегу Мансура стащила с себя майку, бросилась на песок и начала кататься с боку на бок.
      - Адиль, раздевайся! Чего стоишь?
      Девочка вскочила с места и бросилась в воду. Видя, что брат медлит, она повернула назад, подплыла к берегу и начала плескать в Адиля водой.
      До самого полудня Адиль и Мансура не уходили с моря, купались, жарились на песке и снова купались. Если бы тетушка Сона не позвала их обедать, они плескались бы до самого вечера, забыв о еде.
      Ночью дети спали как убитые.
      Прошло недели две. Однажды утром Адиля опять разбудил голос Мансуры. На этот раз девочка не смеялась, не радовалась, а горько плакала: кто-то разорил ласточкино гнездо. Мансура всхлипывала и причитала:
      - Мои бедные ласточки, мои бедные птички...
      Адиль вспомнил мать. Защемило сердце. По щеке покатилась слеза.
      Вернувшись в Баку, Адиль долго скучал по своей сестренке Мансуре.
      ХАЧМАССКИЕ ЯБЛОКИ
      На город опустилась ночь. Уличные фонари не зажигались. Окна домов, заклеенные бумажными полосками, были плотно завешаны изнутри. Мужчины на вокзале, чтобы, не нарушать светомаскировки, прикуривала друг у друга, избегая зажигать спички, пряча папиросу в кулак.
      Зеленую будку Дилефруз нельзя было различить уже в пяти шагах. Обычно с наступлением темноты продавщица снимала халат, запирала будку и шла домой. Но сегодня она не торопилась, ждала прихода "московского".
      Дилефруз села на табуретку, подперла рукой подбородок и задумалась. До прибытия поезда оставались считанные минуты.
      Вдали раздался пронзительный гудок. Сердце Дилефруз учащенно забилось. В конце высокой платформы зажегся зеленый светофор. Еще через минуту послышалось пыхтение паровоза, скрежет и стук колес. На рельсы упала слабая полоска света.
      Когда поезд остановился, Дилефруз в нетерпении вскочила и начала высматривать Рахмана в толпе пассажиров.
      - Добрый вечер, Дилефруз-ханум, - услышала вдруг продавщица.
      У прилавка, с корзиной в руках, стоял Рахман. Он появился с той стороны, откуда Дилефруз его вовсе не ожидала.
      - Здравствуй, здравствуй, - улыбнулась Дилефруз, поправила волосы и, смущенно потупив взор, начала перебирать мелочь на блюдечке. - Наконец-то появился! Я уже думала, ты стал невидимкой. Совсем не показываешься... - И многозначительно посмотрела на своего поклонника.
      Сегодня Рахман выглядел как-то по-особенному: щеки были гладко выбриты, усы аккуратно подстрижены. Новая куртка из синего сатина прикрывала толстый живот. Фуражка была надета немного набекрень. Казалось, он помолодел лет на десять.
      Дилефруз тоже сильно изменилась за последнее время: расцвела, похорошела. И с покупателями она теперь обращалась совсем иначе: не шутила, не улыбалась, не предлагала, игриво поводя глазами, выпить "с двойным сиропом". Разумеется, это отрицательно оказывалось на дневной выручке, зато Рахман ликовал: "Какая скромная, порядочная женщина!".
      - Вот, Дилефруз-ханум. - Рахман поставил на прилавок корзинку. Хачмасские яблоки... Специально для тебя.
      Дилефруз изобразила на лице смущение, прикусила нижнюю губу, склонила голову набок.
      - Ну зачем? К чему такое беспокойство? - она не спеша протянула руку и приняла корзину. - Спасибо за подарок.
      Вокзал опустел.
      - Чего ты стоишь? Проходи в будку, посиди, - предложила женщина.
      Рахман вошел. Дилефруз закрыла окно, опустила черные шторы.
      Болтали они довольно долго. Наконец, вышли, заперли будку и начали спускаться вниз по ступенькам вокзала. Рахман переложил корзинку в левую руку, а правую взял Дилефруз за голый мясистый локоть. Женщина не протестовала, напротив, она теснее прижалась к Рахману плечом. Тихо беседуя, они шли по темным улицам города.
      Прохожих становилось все меньше и меньше. Изредка тьму пронзали огни автомобильных фар, напоминающие издали волчьи глаза. Из-под трамвайных дуг порой вырывались снопы зеленоватых искр. На мгновенье улица, озарялась ярким светом, затем опять наступала непроглядная тьма. По небу шарили лучи прожекторов. Они то скрещивались, то снова разбегались в разные стороны. Слышался мерный рокот летящего самолета.
      Дилефруз жила в крепости*. Рахман несколько раз провожал продавщицу с работы, но побывать у нее в гостях ему пока не удалось. Она прекрасно понимала его намерения и не пускала дальше порога.
      ______________ * Старинный район Баку, расположенный внутри города и обнесенный крепостной стеной.
      Видя, что большая часть пути пройдена, Рахман замедлил шаг:
      - Что ж, Дилефруз-ханум, раз от Аллаха не секрет, зачем от людей скрывать? Все будет хорошо, вот увидишь. Дом у нас неплохой. Правда, порядка в нем недостает, но ты придешь - все наладится.
      Дилефруз от радости чувствовала себя на седьмом небе, однако вида старалась не подавать.
      - Клянусь твоей жизнью, - продолжал Рахман, - мой сын Адиль - славный, послушный мальчик. Он не причинит тебе беспокойства. Как-то на днях говорит мне: "Папа, кого бы ты в дом ни привел, буду любить, как родную мать".
      Дилефруз глубоко вздохнула и повернулась лицом к Рахману. Глаза ее светились радостью.
      - Сколько лет мальчику?
      - Бог даст, к этому Новруз-байраму* исполнится четырнадцать.
      ______________ * Новруз-байрам - праздник Нового года у мусульман, отмечается 22 марта.
      - Пусть растет большим и здоровым.
      - Спасибо, спасибо! - Рахман помолчал и добавил: - Да и притом, кто посмеет в моем доме сказать тебе наперекор хоть слово? Не посмотрю, что сын...
      Пальцы Рахмана затекли от тяжести корзины, но он не хотел менять руку, боясь расстаться с локтем Дилефруз, Ему не терпелось услышать ответ на свое предложение.
      - Скажи теперь ты что-нибудь, Дилефруз-ханум, а то все я да я. Согласна или нет?
      Дилефруз мечтала ответить на подобный вопрос с тех пор, как поступила работать продавщицей в зеленую будку.
      - Что же мне сказать? - голос Дилефруз дрогнул, - От судьбы не уйдешь. Если это благое дело v нас получится, ты увидишь сам, какая я хозяйка. Будешь у меня как сыр в масле кататься.
      Это была самая счастливая минута в жизни Рахмана.
      - Спасибо, Дилефруз-xанум. Ты согрела мое сердце. Да вознаградит тебя Аллах!
      В узких темных улочках крепости Рахман осмелел еще больше и обнял Дилефруз за талию.
      - Не надо... Стыдно... - Дилефруз хотела вырваться, но Рахман не отпускал.
      Наконец, они остановились у дома Дилефруз. Рахман поставил на землю корзинку с яблоками. Дилефруз прислонилась к воротам и, склонив набок голову, томно глянула на Рахмана. Казалось, ноги ее вот-вот подогнутся и она упадет к нему в объятия. У Рахмана забилось сердце.
      - Дилефруз-хамум, - забормотал он нерешительно. - Сегодня пригласишь меня к себе?
      Женщина кокетливо улыбнулась и покачала головой. Осмелев, Рахман схватил ее за плечи и притянул к себе.
      - Нельзя так мучить человека, Дилефруз-ханум. Согласись... Пойдем к вам, посидим... Мне столько надо тебе сказать! До утра буду говорить - и то всего не выскажу.
      Кажется, хачмазские яблоки смягчили сердце Дилефруз. Она не вырывалась из объятий Рахмата, а наоборот, прижималась к нему все ближе и ближе. Запах ее волос пьянил Рахмана.
      Так пойдем же к тебе, Дилефруз-ханум. - шептал он. - Посидим немного... Пойдем, пойдем...
      - Хорошо, только ночью ты обязательно уйдешь... - голос Дилефруз прозвучал глухо.
      Женщина высвободилась из объятий Рахмана, оправила платье, пригладила волосы.
      - Я пойду первая... А то соседей неудобно. Ты пережди полчаса, потом позвонишь три раза. Я сама выйду и открою калитку.
      - Слушаюсь, душа моя, слушаюсь, жизнь моя. Сделаю, как прикажешь...
      Дилефруз взяла корзинку и исчезла в темноте.
      У Дилефруз была небольшая комната с двумя окнами на улицу. У двери стояла старая никелированная кровать, застланная шелковым покрывалом. Над кроватью коврик: два оленя на фоне живописного пейзажа. Выше - портрет Дилефруз, сделанный несколько лет назад: игривая улыбка, полуобнаженные плечи, глубокий вырез на груди. На шкафу сидела большая, с новорожденного ребенка, спящая кукла.
      В комнате царил беспорядок. Подоконники были завалены грязными тарелками, стаканами, банками из-под простокваши, склянки от лекарств, картофельной и луковой шелухой.
      Дилефруз схватила веник и наскоро подмела пол. Подоконник накрыла газетой. Скатерть вытряхнула во дворе и опять постелила на стол. Сменила в графине воду.
      На туалетном столике в рамке под стеклом стояла фотографии покойного мужа. Дилефруз сунула ее под тюфяк, заново перестелила кровать.
      Она не привыкла так много работать, быстро двигаться. Ее даже пот прошиб.
      Рахман должен был вот-вот прийти. Дилефруз переоделась, привела себя в порядок у зеркала и вышла в галерею. Теперь она готова была встречать гостя...
      Бежали минуты, но Рахман не звонил. Дилефруз не выдержала, открыла окно, выглянула на улицу. Никого! Тогда она выбежала за ворота. Рахмана и там не оказалось.
      "Куда он исчез?" - подумала женщина. Настроение было испорчено.
      Дилефруз вернулась в комнату, взяла из корзины яблоко, но откусить не успела: у ворот трижды позвонили. Казалось, электрический провод от звонка проходил через сердце Дилефруз. Она вся задрожала. Затем подбежала к зеркалу, оглядела себя с головы до ног и бросилась к воротам.
      Рахман вошел во двор, прижимая к груди большой газетный сверток, и, как вор, озираясь по сторонам, на цыпочках двинулся к галерее.
      Дилефруз закрыла дверь на щеколду и пригласила гостя в комнату.
      - Проходи, пожалуйста.
      На пороге Рахман внимательно огляделся, затем протянул хозяйке сверток.
      - Только не сердись на меня, Дилефруз-ханум. Я без твоего разрешения купил бутылку коньяка. Пять
      звездочек. - Рахман подсел к столу. - Клянусь дорогой жизнью, я не из тех, кто обожает выпивку. Купил просто так, чтобы мы не скучали, да беседа была приятней.
      Горлышко бутылки, прорезав бумагу, выглядывало из пакета. Дилефруз выложила на стол хлеб, консервы, колбасу, сыр.
      - Что ж, купил, так купил... Только напрасно, я ведь не пью.
      Через минуту стол был накрыт.
      Рахман снял шапку и повесил на блестящую никелированную шишку кровати. Пиджак набросил на спинку стула. Повертел в руках бутылку.
      - Может, налить все-таки?
      - Что ты, что ты! Не буду. - Дилефруз откусила яблоко. - Ах, какое сладкое!
      - Ешь на здоровье, - Рахман поднял рюмку. - За твое счастье, Дилефруз-ханум - Выпил и чмокнул губами, покачал головой: - Напрасно не пьешь, Дилефруз-ханум. Это настоящий нектар.
      Рюмка коньяку натощак развязала язык Рахману, сделала его болтливым, как попугай.
      - Я; Дилефруз-ханум, - начал он, - не из породы каких-нибудь слабоумных неудачников. Мне еще никогда не приходилось нуждаться в еде или деньгах. Ты ведь знаешь, сейчас война. Людям живется несладко. Мне же, слава Аллаху, жаловаться не на что. Я - обыкновенный проводник, но живу куда лучше многих своих начальников. Да благословит Аллах память того, кто придумал вагонные колеса. Пока они вертятся, я буду как сыр в масле кататься. Если б только не вот эта проклятая штука. Рахман с силой хлопнул себя по выпяченному животу, - стал бы миллионером.
      Рахман вторично наполнил рюмку, выпил и продолжал:
      - Клянусь твоей дорогой жизнью, Дилефруз-ханум, одна только у меня забота: нет в доме женского глаза. Ну, скажи, куда это годится? Прислугу держать не могу. Боюсь соседей. Мало ли что подумают и скажут... А будет в доме законная жена, кто меня упрекнет? Не так ли, душа моя?
      Дйлефруз кивнула головой. Рахман все больше распалялся.
      - Не думай, что я хвастаюсь. Я - дальновидный предусмотрительный человек. Клянусь твоей драгоценной жизнью, не лгу. Да не пойдет мне впрок этот хлеб, который мы едим... Да, да, я очень, дальновидный человек.
      Дилефруз слушала, и маленький, невзрачный мужчина вырастал в ее глазах, превращался в самого умного и сильного человека в мире.
      Рахман поднял бутылку и с мольбой посмотрел на Дйлефруз.
      - Послушай... Может, выпьешь немного?
      Дйлефруз кокетливо поджала губы и опустила ресницы.
      - Ну, ради меня, Дилефруз-ханум.
      Хозяйка улыбнулась:
      - Хорошо, раз ты так просишь, выпью немного... Только ради тебя... Но боюсь, утром просплю и опоздаю на работу.
      Дйлефруз принесла для себя рюмку. Рахман наполнил ее.
      - Опоздаешь на работу? Не бойся. А я на что? Думаешь, у меня нет своих людей? Клянусь твоей драгоценной жизнью, один мой дружок, доктор, может дать тебе больничный лист на целый год. О чем беспокоишься?
      Стоит мне попросить этого друга, он живого человека представит в справке мертвецом.
      Рахман говорил с большим жаром и даже вспотел. Он достал платок, вытер лоб, шею. Затем поднял рюмку.
      - Выпьем, Дилефруз-ханум, за наше будущее! За наше общее счастье.
      - Будь здоров.
      - Будь здорова, душа моя.
      Чокнулись. Выпили. Дйлефруз сморщилась. Рахман быстро отрезал кусочек яблока и протянул ей.
      Воспользовавшись паузой, Дйлефруз встала из-за стола, подошла к окну и открыла крышку старого патефона.
      - А как ты относишься к музыке?
      - К. музыке, говоришь? Очень люблю наши старинные песни. И еще мне нравится мугамат*.
      ______________ * Мугамат - восточные мелодии (часто импровизации).
      Дилефруз смахнула с пластинки пыль, завела патефон. Комната огласилась песней.
      Из-за черной занавески на окне в комнату врывался свежий ночной ветерок. Абажур медленно раскачивался из стороны в сторону. По стенам плыли причудливые тени.
      Рахман чувствовал себя непринужденно, как дома. Кажется и песня пришлась ему по душе. Расхаживая по комнате, он потряхивал плечами в такт музыке и мурлыкал себе под нос.
      Вино - это только причина. Чтоб с нею часочек побыть.
      Рахман подошел к окну, раскинул в стороны рута, потянулся.
      - Дилефруз-ханум.
      Женщина подумала, что Рахман хочет обнять ее и отпрянула назад.
      - Рахман!...
      Она посмотрела на него осоловелыми глазами и как-то странно засмеялась.
      В один миг хмелъ вылетел из roловы Рахмана. Он сел на край кровати.
      - Дилефруз-ханум, подойди.
      - Не-е-т... - Но глаза ее хитро смеялись.
      Рахман встал, схватил женщину за талию и притянул к себе...
      Под тюфяком что-то хрустнуло. Это была фотография покойного мужа Дилефруз.
      В ДОМЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ МАЧЕХА
      Дилефруз переехала к Рахману. Приходилось торопиться: женщина была беременна.
      В первое время мачеха обращалась с Адилем ласково, готовила ему вкусные блюда, стирала его рубашки - словом, ухаживала, как за родным сыном. В доме то и дело слышалось: "Адиль-джан, ты устал? Я постелю ляг, отдохни", "Обед стынет, поешь, Адиль-джан", "Не задерживайся в школе. Адиль-джан. Я волнуюсь..."
      С самого начала Адиль уловил в отношении мачехи к себе какую-то фальшь, неискренность. Он видел в ней чужую женщину, стремящуюся сыграть роль его матери - Наргиз.
      Рахман все понимал и, как мог, старался отвлечь сына от этих мыслей. Он часто вмешивался в разговор Дилефруз с Адилем, пытаясь придать беседе искренность и задушевность.
      После школы Адиль уходил куда-нибудь с товарищами и возвращался домой только к вечеру, вынуждаемый голодом. Плов с шафраном, мастерски приготовленный Дилефруз, жирный бозбаш, пельмени с чесноком и уксусом потеряли для него первоначальную прелесть. За столом он чувствовал себя неловко, как в гостях.
      "Эх, была бы жива мама! - часто думал Адиль. - С ней хоть до конца жизни ел бы черствый хлеб!"
      Все в этом доме стало казаться мальчику чужим. Но, боясь обидеть отца, он не говорил ему ни слова, ничем не выражал своего недовольства.
      Еще в тот день, когда Дилефруз впервые появилась в доме с красной черепичной крышей, Рахман сказал сыну:
      - Очень прошу тебя, Адиль. Ради меня. Слушайся Дилефруз-ханум. Не груби ей. Как говорится, попала вода в стакан - стала питьевой. Без женщины наш дом пропадет.
      Мачеха с самого начала не понравилась Адилю. Мальчик смотрел, как она непринужденно, по-хозяйски расхаживает по дому, слушал ее грубый голос, и у него начинало щемить сердце.
      Адиль не верил этой женщине. Какое-то внутреннее чувство подсказывало мальчику, что пройдет немного времени, Дилефруз обоснуется на новом месте, заберет весь дом в свои руки, и для него наступят черные дни. Он старался заставить себя думать иначе.
      "Про мачех всегда говорят плохо. В человеке легко ошибиться. Возможно, у Дилефруз-ханум доброе сердце. Что бы там ни было, ради отца я должен ладить с этой женщиной".
      Расставшись с зеленой будкой, Дилефруз стала настоящей домашней барынькой. Она неделями не показывалась на улицу, с утра до вечера прибирала комнаты, галерею, переставляла мебель - словом, все делала по своему вкусу. Адиль с грустью наблюдал, как в доме меняется порядок, установленный покойной матерью. Он пытался возражать, но это ни к чему не привело.
      "Так красивей, Адиль-джан. Комната более нарядная - говорила мачеха. Да и зачем ты вмешиваешься, детка? В домашних делах женщины лучше разбираются".
      В каждом деле Рахман искал выгоду, наживу. Женитьба не переделала его. Вскоре после свадьбы он продал комнату Дилефруз в крепости.
      Сначала жена не соглашалась: "Комната досталась нам с сестрой по наследству от отца. Если мы продадим ее, половину выручки придется отослать сестре, а то обидится".
      Дилефруз хитрила. Просто она хотела прочнее обосноваться на новом месте.
      На деньги от реализации "наследства" Дилефруз купила демисезонное пальто, замшевые туфли и несколько шелковых платьев. Две тысячи она припрятала, заявив: "Хоть это пошлю сестре".
      Рахман тоже не терялся: купил себе новую каракулевую шайку, добился у Дилефруз разрешения заказать Адилю темно-синий костюм. "Парень-то совсем взрослый, в седьмом классе учится. Чтоб не стыдился товарищей..." объяснил он жене. А сына обманул:
      - Это я на свою зарплату... Носи, сынок, на здоровье.
      Жену тоже попросил не говорить мальчику, на чьи деньги приобретен костюм.
      Доброты мачехи хватило ненадолго. Родился Мамед. Дилефруз постепенно выходила из роли Наргиз и показывала свое подлинное лицо. Сначала от имени Адиля было отнято ласкательное "джан". Затем...
      Затем... Летели дни, Дилефруз становилась все злее и сварливее. От ее зычного голоса дрожали стекла галереи. Она скандалила и с Адилем и с Рахманом. Во время первой же ссоры мальчик узнал, что его темно-синий костюм был куплен на деньги Дилефруз.
      - Он тебе боком выйдет; мой костюм! - кричала мачеха. - И это благодарность за добро, которое я делаю! Купила твоему отцу шапку, справила тебе костюм, а ты на каждом шагу перечишь мне!
      После этой ссоры Адиль ни разу не надел костюма.
      Дилефруз стала полновластной хозяйкой в доме с красной черепичной крышей. Рахман был обязан отчитываться перед женой за каждый свой шаг. Если он задерживался где-нибудь, дома учинялся допрос: "Где был?", "У кого?", "Что делал?" Дилефруз ничего не стоило накричать на мужа и даже оскорбить.
      Первое время Рахман все сносил молча, терпел. Но скандалы повторялись чаще и чаще. Даже соседи стали жаловаться. Рахман нервничал, злился. Он видел, что и Адиль сильно переживает. Но чем он мог утешить сына? Какими словами? Мальчик все понимал и чувствовал, что в этом доме ему житья не будет.
      Скоро Рахман расстратил все, что Дилефруз накопила, работая в зеленой будке на вокзале. Каракулевая шапка, купленная на деньги жены, стала поводом для каждодневных попреков. Темно-синий костюм Адиля Дилефруз пересыпала нафталином и спрятала в сундук.
      - Вырастет Мамед, ему пригодится, - заявила она во всеуслышание.
      Дилефруз сделалась не только сварливой, но и требовательной.
      - Другие мужья вон как зарабатывают... Позавидовать можно. А ты что привозишь из Москвы? Стаканы?! Блюдца? Яйца? Чего боишься? Привез бы метров пять шелку или какую-нибудь дорогую вещь, Продали бы в Баку... Или тебе не нужны деньги?
      Хоть Рахман и боялся попасть в эту неприятную историю, но с того дня он начал выполнять поручения жены, привозил из Москвы только дорогие вещи.
      От Адиля все эти коммерческие махинации держались в тайне.
      Отец говорил:
      - Мальчишка. Еще проговорится где-нибудь. Попадем в беду. Все, что привозилось из Москвы, прятали в подвале. С перекупщиками, которые часто наведывались в дом с красной черепичной крышей, Рахман в присутствии сына не разговаривал.
      Большой заработок Рахмана, ценные московские подарки не сделали Дилефруз добрее. Скоро она начала жаловаться на тяжесть домашней работы.
      - У других жены ничего не делают, не стирают, не чистят картошку, не моют пол, берегут маникюр. А я, несчастная, с утра до вечера маюсь по дому. Все сама и сама. Правду говорят: только мул может понять, что такое тяжелая ноша. А ты - бессердечный! Хоть бы раз предложил: "Давай наймем домработницу. Легче тебе станет". Вначале святым прикинулся. Хвастался: я то, я - се... Ну, и дура, поверила, решила: "Вот она счастливая жизнь!" Кто знал, что так получится? Как говорят, бежала на запах шашлыка, а оказалось, это осла клеймят.