14. Панорама с видом но Констанцу

Продвигаясь с боями вперед, назад и зигзагом, армия Баккара частью чудом, частью благодаря упорным стараниям, в результате не столько действий чьего-то несомненного военного гения, а скорее результирующего вектора разнонаправленных сил, вышла-таки в долину реки Кройн и остановилась на ее закраине, любуясь местом, как никакое другое подходящим для генерального сражения. Вдали, на самом горизонте, в излучине, громоздились опоясанные стенами башни и крутые черепичные крыши Констанцы. Лето выдалось на редкость жарким и сухим, на марше никто не волок на себе раскаленную и обжигавшую при одном прикосновении металлическую боевую сбрую. Кройн обмелел, обнажились длинные песчаные пляжи, и камыши с острыми как ножи краями, обычно торчавшие по пояс в воде, оказались теперь далеко на суше. Бирюзовые воды играли отраженным светом, а обалдевшую рыбу можно было брать руками на мелководье.

У Рэндалла Баккара хватило ума форсировать Кройн значительно выше по течению, задолго до подходов к Констанце, чтобы не делать это под вражескими стрелами, и теперь река уже не отделяла его от столицы. Вниз, буквально от самых копыт авангарда уходил пологий спуск, задававший на этом месте наивыгоднейшую позицию и позволявший им без труда глядеть через стены города, прикрытые от их взоров лишь расстоянием да легкой утренней дымкой. Левый их фланг естественным образом защищала река. Чтобы ударить сюда и вообще с этой стороны в обход, Брогау пришлось бы переходить реку, а подобный маневр едва ли остался бы незамеченным, когда бы он не выполнил его как минимум в дневном переходе от столицы. Вряд ли, однако, он пошел бы на это:

дневной переход туда и такой же обратно — о какой оперативности могла в этом случае идти речь? Пока бы он только разворачивал свои боевые порядки, Рэндалл смял бы его прямым лобовым ударом. Не говоря уж о том, что, наблюдаемый с этой точки, он никак не смог бы незамеченным открыть ворота.

Вопрос теперь состоял лишь в том, собирается ли Брогау ожидать штурма в крепостных стенах, сделав своим заложником население Констанцы, или же у него достанет совести вывести армию в поле. Рэндалл надеялся, что у его противника сохранилась хоть капля рыцарства, способная подвигнуть того на второй вариант. Он, пожалуй, лучше прочих знал, что сотворит с городом героическое решение оборонять его до последнего и любой ценой. Это все ж таки была его столица, и он не хотел получить ее обращенной в руины. Он, как никто, знал оборонный потенциал и города, и замка, до основания излазанного в детские годы. Штурмовать его он мог неделями и месяцами, завоевав в итоге только выжженную землю, которую нельзя обложить налогом.

Однако покамест ни под стенами Констанцы, ни в полях вокруг нее, ни в самом городе не намечалось никакой сверхактивности. Рэндалл вполне оценил по-детски жадные взгляды, бросаемые его людьми на укромные прохладные заводи и полумесяцы горячего песка. Они так долго дышали раскаленной пылью на белых дорогах. Он решил дать Брогау время на размышления о рыцарстве и объявил дневку. Если тот не выстроит своих солдат перед крепостью, ничего не поделаешь, придется штурмовать. Не привыкать. Рэндаллу, однако, казалось, что не для того Брогау оттягивал войска, может быть намеренно ослабляя пограничные и крепостные гарнизоны и отдавая города, чтобы потом, когда придет время, воспользоваться прежним заигранным сценарием и запереть свои заведомо превосходящие силы в стенах, где их численность станет скорее проблемой, чем преимуществом, поскольку емкость периметра стен ограниченна.

Короче говоря, Рэндалл искренне надеялся, что Брогау вылезет из своей норы, чем бы самому ему это ни грозило. Ему никогда не представилось бы лучшего места, чтобы воспользоваться своей конной силой, обрушившись на врага сверху вниз, лавиной, под прикрытием стрел. А пока вечер на то, чтобы разбить лагерь и обнести его частоколом, устроить по склону схороны для лучников, день на отдых и развлечения, вечер — на последний Совет, и на рассвете одно из двух — штурм или атака, в зависимости от действий противника.

Вечер был уже близко. Народ, получивший команду «вольно», поспешно сбрасывал с себя последние пропыленные ремешки и кидался в воду с разбега. Присутствие немногих женщин давно уже никого не смущало: предполагалось, что ежели какая-то из них дошла с армией до самого сюда, то едва ли она еще чего-то не видала и вряд ли ее можно чем-то смутить. Весь этот сумасшедший дом обрушился в воду, сливая воедино человеческое и лошадиное ржание, и Кройн разом помутнел. Впрочем, этого Рэндалл уже не видел.

Сопровождаемый привычной какофонией наспех возводимого лагеря, он удалился в свою палатку, плеснул в кружку воды, отхлебнул" поставил на стол не глядя, скинул сапоги и растянулся на походной кровати, в точности такой, какими оборудовали лазарет. Доносившиеся из-за полотняной стенки звуки говорили его восприятию больше, чем сказали бы глаза кому-то менее опытному. Он слышал, как разбивали палатки, сооружали коновязь, набивали частокол, рыли под ним в послушной песчаной почве неглубокий, чисто символический ров: они не собирались обороняться. Слышал, как мачете вгрызаются в прибрежный тростник и камыш, во-первых, необходимые для того, чтобы покрыть травой вынесенные вперед схороны для лучников, а во-вторых, попросту вырубая на сто ярдов во все стороны любые заросли во избежание приближения к лагерю тайного десанта противника. Поодаль от начальственных палаток располагался лазарет, просторный и величественно пустой: в нем сшивались лишь несколько легкораненых, ожидавших перевязки и разминавших конечности в предвкушении не-сегодня-завтрашнего боя. Всех сколько-нибудь тяжелых пристроили по дороге. Сейчас лазарет выглядел даже большим, но, как и Грасе, Рэндалл знал, насколько это впечатление обманчиво, насколько он покажется нищенским, неуютным и тесным, когда раненых поволокут сюда десятками и сотнями, сколько их умрет еще на земле, осыпая врачей проклятиями и таки не дождавшись операционного стола и даже прикосновения руки хирурга. Грасе готовился к большому авралу, сбивая с ног весь свой гарем, в том числе и Аранту. Военврач знал дело, за которое отвечал, и если кто и умрет, то не по расторопности его персонала, который и рад бы иметь три пары рук.

В целом получалось, что он мог позволить себе отдохнуть. Усилием воли Рэндалл мог держать себя на ногах долгое время, более долгое даже, как говорили, чем это доступно человеку, но подобное сосредоточение достигалось отсутствием мысли о возможности позволить себе расслабиться. Сейчас все, что здесь предстояло, он с легкой душой мог передоверить своему Децибеллу, который, какого бы ни был о нем Рэндалл высокого мнения, так-таки сержантом и остался, и со спокойной совестью превратиться в кисель. Рэндалл придерживался мысли, что каждый сам знает, как ему лучше собрать силы перед боем. Если кому-то для этого требовалось с ржанием обрушиться в быструю ледяную воду, причем в как можно более многочисленной компании — ради бога. Он предпочитал просто поспать в тенечке. Преимущественно — один.

Ночь была безлюдной и тихой и словно вычерненной нарочно для того, кто вздумал бы нынче любоваться звездами — бриллиантовыми булавками в камзоле Небесного Короля. Она была спокойная-спокойная, словно в мире еще не придумали войн. Но для крохотной, резной, словно шкатулка, кареты, запряженной четвериком и несшейся по узкой лесной дороге, почти тропе, в скудном свете жестяного фонаря, закрепленного на козлах, это была ночь из разряда тех, когда невидимое лесное лихо преследует путников по пятам, бесшумно вспрыгивая на плечи последним, кого недосчитаются при утренней перекличке, и утоляя живой кровью вечный голод.

Две женщины сидели в темноте, за шторками, озаряемые лишь случайными бликами, и одна из них населяла мир воображаемыми чудовищами, в то время как другой достаточно было страхов вполне реальных. Как более повидавшая на своем веку, она держала кинжал за подвязкой, второй — в корсаже и еще дюжину отточенных шпилек в высокой сложной прическе — про запас. Надежда на четверых вооруженных слуг спереди и стольких же сзади была у нее отнюдь не чрезмерной, и она вовсе не видела необходимости мчаться куда-то сломя голову по ночной поре. Но к сожалению, не ее голос был здесь решающим.

Когда их начали останавливать, требуя пароль, настало ее время. Высовываясь из окна почти по пояс, она каждую перебранку начинала с «какого черта!», и после некоторых следовавших за тем пререканий дальше их пропускали беспрекословно. Возможно, ее погруженная в думы спутница могла бы заподозрить в «какого черта!» действующий пароль на сегодняшнюю ночь, но на самом деле это было всего лишь высокое искусство лаяться.

Наконец, к немалому облегчению обеих, карета встала, и путницы сошли на твердую землю. Однако почти сразу же дорогу им заступила мрачная фигура, ни обойти которую, ни перепрыгнуть никоим образом не представлялось возможным.

— Дорогу Ее Величеству Веноне Сариане! — вполголоса воскликнула та, что обеспечивала безопасность передвижения.

— Откуда я знаю, Венона ли она Сариана или какая Далила или Юдифь из местных? — последовал встречный вопрос. — На ней не написано, а лица ее, прости господи, никто не видал, а кто и видал — не признает.

— Децибелл, убожество, это вы, проклятие мое?

— А, Кариатиди! Так бы сразу и сказали, я в темноте вас не признал. Привет. Рад вас видеть. Король, правда, дрыхнет без задних ног. Но все равно проходите. Может, рад будет. Погодите, гляну, один ли. Все в порядке, пускайте королеву. А сами присаживайтесь, покалякаем. Пива хотите? Ребята раков наловили.

— Спаси нас господи от сержантов, — фыркнула депрессарио, — а врагов мы и сами победим, — и унесла свое достоинство обратно в неудобную карету. Децибелл посветил Веноне Сариане до порога и уселся на нем, ковыряя в зубах.

Когда Рэндалл открыл глаза, перед ним стояло видение из волшебной сказки. Просторное белое одеяние, расшитое серебром и отороченное пухом, струилось в свете ночника: король не может спать без света, даже если ему этого хочется. Черные волосы, словно омытые лунным светом, были собраны в пучок пониже затылка, у основания черепа в том хрупком месте, которое при ударе древком наверняка ломается, что влечет за собою мгновенную и, говорят, безболезненную смерть. Рэндалл даже ладонью перед лицом помахал, отгоняя искусительный сон — если то был сон. Потом разглядел, что у лба «видения» жемчужной фероньерой прикреплен пучок китового уса, расходящийся у лица наподобие веера и причудливо унизанный черным жемчугом. Признав стиль Веноны Сарианы, он признал и ее самое.

— Мой господин, — сказала Венона Сариана, — нам надобно поговорить. Я желала бы изменить к лучшему то, что связывает нас, пока не слишком поздно и пока мы не утратили надежды стать друг для друга единственным возможным счастьем.

Рэндалл очумело покрутил головой:

— Не понял. Вы чем-то недовольны, мадам?

— Господин мой. — Она порывисто села на край раскладушки, та покачнулась, и Рэндалл отшатнулся, смещая центр тяжести так, чтобы все сооружение не рухнуло сию секунду на пол, к вящему восторгу охраны, которая непременно кинется разбирать конечности короля и его супруги. — Я желала бы быть не только вашей королевой, но вашей подругой, вашей спутницей, кому вы могли бы доверить сокровенные думы, облегчить душу и сердце, вашей опорой в часы испытаний, первым и последним камнем, на котором зиждется ваша жизнь. Я люблю вас, мой господин, и хотела бы сопровождать вас всюду, делить ваши тяготы, ваш походный обед и ваше походное ложе. Я сделаю все, чтобы мы с вами стали единым целым и вместе несли Общее бремя, и вам не в чем будет меня упрекнуть.

— Вы не потянете, — сказал Рэндалл.

— Простите… что вы сказали?

— Вам это не по силам, — терпеливо разъяснил Рэндалл. — Вы не знаете, о чем говорите. Для того чтобы быть со мной в деле, нужно иметь более крепкую спину и несколько другой склад характера. Вы сусальную картинку словами описываете или из книжки повторяете. То дерьмо, в котором я вожусь, покажется вам слишком тяжелым, слишком вонючим и слишком скучным. Поверьте на слово, то положение, какое вы сейчас занимаете, — лучшее, что вы способны при мне иметь. Все остальное вы просто не потянете. Однако, — он на секунду задумался, — мадам, если бы вы взяли на себя труд посетить армейский госпиталь, это ободрило бы солдат и произвело бы благоприятное впечатление.

— Госпиталь? — Венона Сариана выглядела немного смущенной, как если бы у нее на эту ночь были совсем другие планы… если вообще можно сказать, что она как-то выглядела. — Прямо сейчас?

— Какая разница, там всегда одинаково.

Его внезапно обострившийся взгляд заставлял заподозрить какую-то пакость, но провокация была построена настолько грамотно, что у нее не было никакой возможности избежать неожиданной экскурсии.

Надобно сказать, что Венона Сариана была чуточку близорука, поэтому когда Рэндалл под руку ввел ее в просторные, крытые парусиной больничные палаты с широкими промежутками меж коек — чтобы класть раненых прямо наземь, она не увидела им конца. У задней стены стояли лампы, и впечатление выходило такое, словно коридор уходил в даль и в свет. Но первым, что ударило ей в лицо с самого порога, была вонь. Отчаянный застарелый запах, чьи ингредиенты она по отсутствию тяжкого опыта не могла распознать, но совершенно точно здесь пахло тревогой, безнадежностью, болезнью и смертью. Запах встал вокруг, как стена, и ей оставалось только беспомощно прижимать к лицу надушенный платочек. Ей казалось, что все это — неправда, что все специально подстроено для нее по приказанию Рэндалла.

— Ара! — взревел из полотняной выгородки голос какого-то чудовища. — Не клюй носом над маковым отваром, он не для тебя. Ты должна была передать его Кайе час назад. Днем выспишься.

— Сейчас, минуту еще, мэтр Грасе.

Лишь немногие из коек были заняты, и те, кто на них лежал, увидев королеву — точнее, это нелепое сверкающее чудо, не то ангела, не то рождественское древо, идентифицировать которое никому бы и в голову не пришло, оторопели на какую-то долю секунды, а затем госпиталь охватила я попятного движения. Как будто Венона Сариана были камешком, брошенным в стоячие воды, — народ, как единый человек, отползал к дальним стенкам, подальше от прохода, неуклюже пряча под заскорузлые лохмотья свои вонртаие окровавленные повязки и отвратительные грязные босые ноги с черными от грибка ногтями. Волна этого движения, распространявшаяся вглубь и вдаль, за пределы ее собственного горизонта, это приниженно брезгливое чувство самим себе, зарождающееся в людях при виде ее блистающего совершенства, оказало на нее завораживающее гипнотическое действие, которому она не умела и не могла сопротивляться. Они смотрели на нее разинув рот, едва ли не с испугом, когда она ступала меж ними с осторожностью кошки в мокрой траве. Растрепанная черноволосая девка с ведерным глиняным чаном в руках, в холщовом переднике, закрывающем платье от горла до пят, кое-как протиснулась мимо нее — простите, миледи! — и бросила через плечо такой неожиданно свежий и чистый взгляд, словно только-только росой умылась. Венону Сариану опахнуло сладким дурманом, крепким и терпким настолько, что она на некоторое время потеряла представление о сторонах света, о том, где право-лево, вперед-назад, верх-низ, и она очнулась, лежа на земляном полу скомканной бабочкой, рыхлой грудой шелков и кружев, от того, что ей под самый нос сунули еще какую-то нестерпимо вонючую склянку.

— Уберите ее отсюда! — услыхала она ворчливое распоряжение того, кто здесь заправлял. — — Дамочкам здесь не место.

Бесподобный Грасе, один в целом свете способный сказать про королеву «она».

— Слушаюсь, де Грасе, — отозвался над самым ее ухом чуть ироничный голос Рэндалла. Она и не помнила, чтобы он когда-либо говорил с иной интонацией. Или, может быть, он говорил так только с ней?

— Так-то лучше. Ара, хватит, она уже моргает. Венона Сариана уловила над собою взмах алого, словно потолок занялся пламенем или пролетела жар-птица. Потом она сообразила, что это рукав.

— Бсст! Королева… — презрительно бросил Грасе вслед Рэндаллу, выносившему жену на свежий воздух.

— Что? — глупо переспросила Аранта. — Эта?! Не может быть!

Грасе только плечами повел: он дважды не повторял. Аранта поджала губы. По ее мнению, герой и умница Рэндалл заслуживал чего получше барыньки, хлопнувшейся об пол в их чистеньком лазарете, где никто не умирал, никого насильно не резали, народ тихонько дремал без единого матерного слова, и только дизентерийные в своем дальнем уголке с уже остывающим пылом резались в кости на будущие трофеи. Она уже слишком занята была мыслями о том, как ей хорошо сделать свое дело, чтобы ходить и только попусту размышлять о том, как она в принципе ненавидит войну. Ей вовсе не льстила мысль, что при виде котла, в котором она варится, приличные люди падают в обморок. Она испытывала, наверное, то же чувство возмущения, какое испытывает всякий солдат при мысли, что его обожаемый полководец, оказывается, принадлежит не только ему, но в большей степени — кому-то другому, в твоих глазах — недостойному, о ком вообще до сих пор и речи не было.

Она встретилась негодующим взглядом с Грасе, и тот состроил ей рожу. Знай свое место, ведьма. Всегда.

— Что и требовалось доказать, — констатировал Рэндалл; — И поверьте, я этому не рад.

— Вы полагаете, я — ничтожество? — Венона Сариана выпрямилась как дочь и жена короля. — Я докажу вам, что вы ошибаетесь.

— Не надо, — посоветовал Рэндалл со своим обычным беспечным и бесчувственно-безмятежным видом, так выводившим ее из себя. — Сломаетесь.

— Вы угрожаете мне?

— Да никоим образом! Я предупреждаю вас, чтобы вы не покидали рамок, обеспечивающих вам лояльность среды. Если вы начнете что-то делать, то натворите таких вещей, которые вас погубят, поймите вы это, существо не от мира сего!

— Итак, вы полагаете, я не способна переделать под себя этот ваш скудный, грязный, никчемный, бесцветный, уродливый мирок?

— Ох, поменьше бы вам слушать Кариатиди, дитя мое. Она преувеличивает ваши возможности.

— Я не дитя, — медленно выговорила Венона Сариана. — И не стоит сбрасывать меня со счетов, мой сладкий господин. Книжные слова в моих устах вам кажутся смешными, должно быть, в сравнении с речами безграмотной девки, которую вы держите подле себя на роли подруги и советчицы, по какому-то издевательскому недоразумению обряжая ее в цвета, подобающие лишь мне да священнослужителю высшего ранга.

— Когда вы предлагали себя на роль подруги и советчицы, — ответил Рэндалл столь же отчетливо, — не думали ли вы, что у меня на этой роли уже кто-то есть?

— Она, видимо, способна вынести на своих крестьянских плечах всю тяжесть сожительства с вами, государь?

— Венона Сариана, вас когда-нибудь, извините, по морде били?

— Что? — Серебристо-белый сгусток волшебства осел как подкошенный.

— А ее били. И вашего покорного слугу — тоже, правда, чаще фигурально. Мы принадлежим с ней к одной… партии. Я не откажусь от нее ни ради этих придурков, которые само очистительное пламя понимают лишь в одном, узко буквальном смысле, ни ради вас, Венона Сариана. Уж ради вас — не откажусь.

— Прекрасно, — сказало видение и покинуло палатку. Даже ночник не мигнул. Рэндалл плюхнулся на кушетку, раздраженный главным образом тем, что был прерван сон, в котором он так нуждался, и через минуту уже сладко спал на другом боку. Все произошедшее выглядело в его глазах не более чем забавной галлюцинацией. Ведь на самом деле Венона Сариана нипочем не должна была здесь оказаться.

Венона Сариана ворвалась в карету, хлопнув дверцей. Она не плакала, а только лишь часто дышала.

— Трогай! — приказала она, но голос сорвался.

— Что он сказал? — поинтересовалась Кариатиди, не позаботившись продублировать приказ для кучера.

— Он сказал… он сказал… ох, Кариатиди, я же не сказала самого главного! А, все равно, трогай. Теперь уже ничего не имеет значения.

— Еще как имеет! — возмутилась депрессарио. — Мы обязаны поставить его засранное величество в известность хотя бы только ради того, чтобы у него не было ни малейшей возможности заявить, что он-де не знал!

Пресекая дальнейшие возражения, Кариатиди выскочила из кареты, протиснулась в королевскую палатку мимо обалдевшего Децибелла, фатально, как оказалось, неспособного заступить даме дорогу, и предстала перед Рэндаллом только-только вознамерившимся досмотреть вторую серию последнего сна.

— Ой, — сказал он, садясь, — Кариатиди! Я и забыл, что Венона Сариана всегда возит вас в табакерке.

— Венона Сариана желала бы сообщить вам, государь, — отчеканила депрессарио, — что она тяжела вторым вашим ребенком, возможно, на этот раз мальчиком, наследником Баккара, который нужен вам, несомненно, намного больше, чем ей.

— У этой бабы вообще капля ума есть? Какого черта она поперлась по воюющей стране через лес, чтобы помешать мне выспаться, когда такие вещи делаются письмом?

— Она пожелала лично сообщить вам волнующую новость, однако вы посчитали возможным вытереть ноги ее расположением.

— Кариатиди! — взвыл Рэндалл, которого энергичные дамы достали на сегодня по самое не могу. — Давайте же любить друг друга!

Он еще несколько секунд хлопал глазами на пустое место посреди палатки, с трудом соображая, что, кажется, догадался ляпнуть нечто такое, что заставило Кариатиди раствориться в воздухе. Потом, догадавшись, что на сегодня ему уже ничего не грозит, упал на спину и отключился до утра.

Утром выяснилось, что необходимо совершить еще одно сопряженное с приятностью дело. Война есть война, и, к сожалению, естественно, что Рэндалл терял боевых командиров. Тех первых офицеров, с которыми он начинал кампанию, назначенных на их должности благодаря связям и высокому родству, не было уже и в помине, главным образом потому, что сиятельные юнцы не умели не только воевать, но и элементарно о себе заботиться. На второй-третий-четвертый год настало время повышать ветеранов и тех, кто доблестно себя проявил. Колодцы всегда наполняются снизу. А от офицерского титула недалеко и до дворянства, и Рэндалл комплектовал новых дворян с удовольствием, где-то даже в пику старым, тем, кому когда-то оказалось более выгодно присягнуть Брогау по праву его силы, узурпатору или цареубийце, одно из двух, но в любом случае не имевшего и мизерных прав на его, Рэндалла, престол.

Итак, предстояло назначить новых офицеров. Обычно Рэндалл не глядя утверждал списки, поданные теми, кому он доверял дела такого рода. Но сегодня солнце — беспощадный лучник — швыряло оземь целые колчаны опаляющих стрел, назавтра планировался бой смертельный, пешие ратники с утра затеяли на прибрежном пляже сложную игру с тряпичным мячом, и теперь под оглушительные вопли и неизменный беззлобный матерок бороздили песок ногами и брюхами. Лучники сошлись с арбалетчиками в неизменном и бесконечном споре на тему: кто дальше-быстрее-точнее, и отправились за лагерь выяснять истину опытным порядком. Эти сами себя заняли, а вот конные лучники бросали в его сторону вопросительные и выжидающие взгляды. Подразделением этим Рэндалл гордился особенно, потому что, во-первых, их главы были связаны с милордом де Камбри неимоверно сложным отношением приемного родства, а во-вторых, ничего подобного ни у кого из время от времени воюющих европейских держав и в помине не было. Как впоследствии выяснила Аранта, они обратились к королю с просьбой разрешить им устроить для себя и зрителей большой конно-спортивный праздник, нечто вроде состязания в своей среде в традиционных видах спорта, и назначить им новые звания по его игогам, как это было принято в их народе. Рэндаллу, непрестанно озабоченному боевым духом, идея показалась блестящей находкой. «То, что надо», — сказал он, и весь день с рассвета конники ровняли полосу, для скачек, обнося ее канатами и устанавливая препятствия и мишени. Конец дистанции был отмечен шестом с перчаткой, якобы с женской руки. Аранта взошедшая на помост об руку с Рэндаллом как равная и приветствуемая мало не как любимая народом королева, по первости думала, что в перчатку., надобно попасть из лука, ан нет! Стрелой полагалось снять всего лишь золотое колечко с ее безымянного пальчика.

Претенденты, все, разумеется, верхами, толпились у дальнего конца поля, полуголые ввиду жары, босиком, в одних лишь просторных холщовых штанах, затянутых шнурками на талиях и лодыжках, с таким видом, словно выше их крутизны нет ничего под солнцем. Аранта глядела на них сверху вниз и омрачала себе день, злорадно размышляя о том, что Венону Сариану непременно хватил бы кондратий от такого количества обнаженной натуры. На дистанции им предстояло перепрыгивать препятствия, подныривать под них, стрелять по мишеням на полном скаку, в вольтижировке и в падении, метать копье сквозь десять колец уменьшающегося диаметра, при этом начать скачку с пустыми руками, а все необходимое — луки, колчаны, копья — поднять с земли и ухитриться при этом не только не позволить затоптать себя насмерть, но и добраться до финиша и снять золотое колечко.

— Ты хорошо выглядишь, — сказал ей Рэндалл с утра, и она все время смаковала про себя эту фразу. Она на самом деле постаралась, уяснив, что если в лазарете она может позволить себе выглядеть санитаркой, то здесь от нее ожидают совсем другого, и обманывать ожидания народа — не след. Уже под утро она искупалась в отдаленной укромной заводи, вымыла голову и уложила волосы в украшенную гранатами сетку, лишь чуточку припушив их над лбом. Посчитав случай подходящим, вытянула из узла новое ненадеванное шелковое платье с легкими прозрачными рукавами и долго извивалась, застегивая его на спине. Дело, как она понимала, того стоило, раз Рэндалл признал, что она «хорошо выглядит». К тому же она практически всех их знала, так или иначе, в лицо или по имени. Нарядиться к моменту их праздника было бы вежливо… и понравилось бы народу.

Они с Рэндаллом оказались равны в азарте, криком подбадривая игроков, толкая друг друга локтями и в полный голос обращая внимание друг друга на удачный выстрел под каким-нибудь совершенно невероятным углом, на руки, шарящие в пыли буквально под конскими копытами, на кульбиты сухощавых, хорошо выгулянных лошадей, на то, как сливаются с ними атлетические юношеские тела. Главы родов посылали Камбри лошадей по счету и мальчишек на высокую службу — в придачу.