Король-Беда и Красная Ведьма (№1) - Король-Беда и Красная Ведьма

— Пока только быть рядом со мной. Постоянно. Сыщется дело для тебя — выполнишь. Хочешь — в красном платье, хочешь — совсем без него. Никто тебя пальцем не тронет. Никогда больше не станешь думать о пропитании и крыше над головой. Только о том, как лучше сделать свою работу. Я тебя выжму до капли, — предупредил он. — Когда доходит до дела, я не щажу своих людей.

Было видно, что он и себя не щадил.

— Спать будешь в комнате рядом с моей. На марше — в отдельной палатке.

— Своя комната? — вслух не поверила Аранта.

— Разумеется. Верхом ездить умеешь? Зря, наверное, спрашиваю, после того, что тЫ с лошадьми творила.

— Я научусь.

— Славно. Вопросы есть?

— Да, — осмелилась она. — Тогда, на улице, как ты меня увидел?

Рэндалл смешливо сощурился.

— Я увидел нечесаную девку с разбитыми коленями, такую страшную, что кони перепугались. Ты держала огонь прямо в ладонях, а прочие жались к стенам и старались укрыться в тени. И вот еще. Окажешь мне большую любезность, если сбережешь мне для дела свою великую волшебную силу!

Он нуждался в ней. Это тешило ее самолюбие. Он предлагал ей службу, достойную в любых глазах. Он возвышал ее.

Понимал ли он, что дал ей все, ради чего следовало жить? Безусловно. Понимала ли она, что он купил ее душу? Ее это в любом случае устраивало. В сущности, всего этого было достаточно, чтобы она пожелала за него умереть. Потом она размышляла на редком досуге, когда именно полюбила Рэндалла Баккара, и пришла к выводу, что это случилось в тот момент, когда встретились их глаза и он в кровавые дребезги разнес ее камуфляжный пузырь.

Рэндалл еще не отдышался, когда в его покои буквально ворвался сэр Эверард.

— Зачем вам это надо? — воскликнул он с порога. — Замок и город полны слухами, будто вы подобрали с улицы какую-то девку, про которую кричат, будто она ведьма, прилюдно назвали ее своей, и сейчас ей освобождают комнату этой вашей последней… Шанталь. И это не нравится никому. То есть — абсолютно!

— Сэр Эверард, — с притворным смирением, глядя на него из кресла снизу вверх, поинтересовался Рэндалл, — как часто я до сих пор делал то, что никому не нравилось? Вы могли бы вспомнить случай, когда бы я не был просто душкой? Разве я оспаривал необходимость политического брака? Что мне с того, если Дю Гран в шоке? Таких, как мы, нельзя бить хлыстом.

— Значит, это правда?

— Чистейшая. Эта девчонка заклята на кровь точно таким же образом, как ваш покорный слуга — король.

Он шутовски поклонился. Сэр Эверард сел и поглядел на него внимательно. Не было ни малейшего сомнения в том, что он искренне радеет о благе Рэндалла. Он любил его как как внука. Он хорошо знал Рэндалла. Лучще, чем кто бы то ни было иной. Он не мог не узнать это лихорадочное возбуждение, охватившее короля подобно тому как огонь охватывает нераскаянного еретика.

— Опять бросили себя в костер? — шепотом спросил он. — Ради нее? Ради деревенской, грязной, дурно пахнущей девки?

— Шанталь, пока вы ее не одобрили, была всего лишь полковой шлюхой и звалась, если мне не, изменяет память Агатой, — безмятежно вставил Рэндалл. — Но девочка приложила усилия.

— …то, в чем вы отказали даже Веноне Сариане, вы, не задумавшись ни на секунду, сделали ради какой-то девки? Думаю, да, думаю, что это и мне не нравится.

— Сэр Эверард, — мягко ответил ему Рэндалл. Во всяком случае, начал отвечать достаточно мягко. — Я знаю, вы верный рыцарь королевы и доблестный защитник ее интересов. Я не обладаю и сотой долей ваших совершенств. Во мне — порченая кровь, от которой бесятся собаки. Мне нужна эта женщина. Мне необходима заключенная в ней сила, мне она нужна вся, с потрохами, я не знаю, что еще мне от нее нужно, я это выясню в процессе, но с этого дня, милорд де Камбри, она будет со мною рядом постоянно, наравне с вами, где бы я ни был, и тем, кому это не нравится, придется с этим смириться.

— Вы собираетесь с ней спать?

— Мне кажется, до сих пор в этих вопросах я вел себя достаточно аккуратно. Если понадобится как-то оправдывать ее присутствие, пустим и такую сплетню.

— Но каким образом вы собираетесь держать в руках магию, как я понял, не менее могущественную, чем ваша собственная? — рискнул спросить сэр Эверард, как обычно, понижая голос, когда вел речь о вещах на грани дозволенного.

Рэндалл долго молчал.

— Для человека, который имеет столь отдаленное отношение к магии, вы задаете слишком хорошие вопросы, — наконец признался он. — А как мужчина держит женщину? Я дам ей все. Я ее ошеломлю. Я свяжу ее с моим делом, с моим царствованием таким количеством нитей, что она будет еще менее отделима от него, чем я сам. Она точно так же не сможет бросить меня, как не сможет выйти из собственного тела, отказаться от собственной души. Не спрашивайте меня, магия ли это. Я и сам не знаю.

13. Но белых дорогах

Есть тысячи причин ненавидеть войну, не желать ее и избегать участия в ней, и все они вполне обоснованны. Но если у тебя находится хотя бы одна-единственная причина участвовать в ней, ты не только обернуться — глазом моргнуть не успеешь, как окажется, что ты влип в это дело по уши, увязил коготок и оказался в котле бурлящих вокруг тебя жизни и смерти. И может случиться так, что ты даже начнешь получать от этого определенного рода удовольствие. Так было и с Арантой.

Едва только весна разлилась теплыми ручьями по улицам Быка, Рэндалл вывел армию в поле и сам со своей свитой выехал из замка, который тут же начали готовить к приезду королевы и принцессы. Причина, по которой была необходима встреча Рэндалла Баккара с его королевой; была проста, буквально каждому очевидна и вовсе не романтична. Дочери не наследовали престол, и прежде, чем ввязываться в очередную сезонную кампанию, ему следовало сделать с Веноной Сарианой еще одну попытку обзавестись наследником мужского пола. Жена и двухлетняя дочь короля следовали за армией в отдалении и размещались только в тщательно зачищенных городах, окруженные всем видимым почетом, и встречались с главой своей семьи лишь изредка, когда тому благоприятствовали обстоятельства и при наличии у Рэндалла свободного времени.

Это последнее обстоятельство было для Веноны Сарианы роковым, потому что свободного времени королю не хватало всегда, а когда он все-таки выкраивал минутку, то расходовал ее по своему усмотрению, и не королева шла в его списке приоритетной строкой. Имя короля народное сознание прочно связывало с Красной Ведьмой.

Были, собственно, женщины и до нее, но когда Рэндалл за руку ввел ее в свой военный Совет, разом вспомнили коня-сенатора Калигулы и «любишь меня, люби и мою собаку» и пришли к заключению, что на этот раз у короля прилично поехала крыша и что, ясное дело, не обошлось без магии, потому что — а как же иначе? Жест этот, разумеется, военачальники из дворян расценили как прямое оскорбление их патрицианской и мужской чести, и хотя никто из них не высказался против ни словом, выражения их лиц, интонации и холодная безразличная вежливость были того сорта, что весь Совет Аранта просидела словно на раскаленных углях, и непременно выскочила бы за дверь, когда бы Рэндалл не удерживал ее под столом за руку все время, весьма болезненно и чутко реагируя на ее попытки освободиться.

— Сиди, молчи и слушай. Я хочу, чтобы ты разбиралась в деле, за которое берешься. Услужливый дурак — опаснее врага.

И она покорно сидела, слушала и молчала, пренебрегая их холодным презрением и утешаясь тем, что составляла себе черный список личных врагов, время от времени меняя местами его строки и черпая отдохновение в быстрой и негромкой, будто ручей, речи своего короля. Он всегда открыт был для нее, предлагая черпать сколько угодно из источника своих знаний и опыта, словно говоря, что это — так, а то — этак.

Она могла обратиться к нему посреди любого самого важного дела, и он ответил бы ей, игнорируя прочих. И постепенно они привыкли к ней, как к мебели, и будто само собой разумеющимся стало то, что, принимая любое решение, король глазами ищет ее глаза и в его глазах, обращенных к ней, всегда живет улыбка. Ей в голову не приходило, будто она получает то, что ей не причитается.

Со всеми подряд он не фамильярничал. Давно минуло время, когда мальчик-король сбивался с ног, ища того, кто звал бы его по имени. Сейчас желающих стало хоть отбавляй, и он сделался разборчив. И, кстати, рано или поздно, но народ уразумел, что в присутствии Красной Ведьмы король удерживается от солдафонства в речах, как и то, что само это солдафонство было не более чем маской, как любая маска, недостойной того, чтобы носить ее в присутствии истинно близких. Это добавило ей не столько популярности, сколько уважения.

После того как лопнул ее пузырь, она с непривычки ощущала все мучительно остро: любой шепот был для нее как громкий крик, прикосновение холодного влажного камня она чувствовала, стоя от стены на расстоянии пяти шагов. Солнечный луч был как шпага, злое слово — как свистнувшая мимо уха стрела. Брызги холодной воды на ручье касались кожи, как брызги раскаленного металла. Она читала по лицам в душах, и то, что она там видела, ничуть ее не утешало, Люди думали невыносимо громко. Рэндалл был солнцем, и она словно внезапно оказалась на ярком свету и не могла укрыться в тень. Жизнь ее наполнилась.

Венона Сариана и двор въехали в освобожденный для них замок, и событие сие не отложилось в памяти Аранты буквально ничем, кроме суматохи. Сама она следовала за королем, хотя вернее будет сказать — за армией, потому что самому Рэндаллу ничего не стоило взять и мотнуться туда-сюда миль на десять — двадцать в сторону, никого, в том числе и ее, не спросись. Он был свободная птица, насколько мог себе это позволить.

И когда жар поздней весны до белизны раскалил и иссушил дороги, армия тронулась в путь с воодушевлением отдохнувших людей. Аранта ехала верхом, во главе, близко к знамени, которое везли развернутым над королевской главой, и прикрывала нос и рот алой шелковой банданой, охваченная тем же странным безрассудным воодушевлением, что двигало вперед всю эту уже достаточно разношерстную толпу.

Потом, уразумев, что ей практически все позволено, она предпочла ехать не вместе с армией, хоть бы и под знаменами, а впереди нее, по земле, еще не тронутой ногами и копытами двадцатитысячного войска. Даже одинокий путник оставляет след на траве, что ж говорить о башмаках и подковах, вздымающих пыль на белой дороге, об осадных башнях, о чугунных колесах баллист, влекомых восьмериком, о фургонах маркитанток и прочих, кто ел хлеб свой от куска войны, о конях верховых, тягловых, вьючных и заводных, облегчавшихся на ходу, как то и положено скотине. После них уж не поднимутся примятые травы и лик земли не останется прежним. И это будет не тот лик земли, что радует глаз.

А потому она ехала впереди, наплевав, а может, и не подозревая, что выглядит как некий символ, в котором каждый мог видеть что ему заблагорассудится, и могла любоваться нетронутой землей, травой, которой до нее касался лишь ветер. Высокие серебристые метельчатые травы, предвещавшие сухое и жаркое лето, перекатывались валами, ласковая ладонь ветра укладывала их по прихоти своей направо и налево, как ворс бархата, его дыхание выдувало в нем воронки, словно Бог проверял качество мехов на шкурке земли, и конь ее первым сбивал грудью росу.

Окруженная, как каменной стеной, всей армией Рэндалла Баккара, забывши и думать о куске насущного хлеба, Аранта с ее новообретенной способностью читать в лицах и в душах видела и иной оставляемый войной след. Сколько конфисковано интендантами той и другой стороны, сколько недоубрано, потоптано, пожжено на корню, сколько элементарно недосеяно по недостатку призванных на службу мужицких рук. Насколько им, низшим, все равно, кто, каким образом за их счет восстанавливает справедливость. Война — несчастье. За ее мгновенным ярким ликом всегда встает призрак голода и нищеты, а уж за теми след в след ступает преступность, как нормальная реакция нормального человека на ненормальные условия жизни. Война прокатывается по жизням с эмоциональностью груженной камнями телеги. Не так фатальна сама по себе смерть, не так страшно увечье. Страшно то, как твоя семья, все ее женщины, старики и малые дети будут влачить век, когда ты вернешься к ним безногим или безруким, а то и не вернешься вовсе, предоставив им оплакивать не столько твою безвестную смерть на чужбине, сколько голодную вдовью долю и презренное сиротство, особливо если перед тем был благополучен. Не приведи господи на твой век войны. Убереги, Господи, от войны у твоего порога, когда некому защитить тебя и твое скудное, всею жизнью нажитое добро от тех, кто, ежедневно рискуя жизнью, полагает себя вправе компенсировать за твой счет свои страхи и свои тяжкие труды. И процесс этот в природе неостановим. Как однажды с мрачной иронией выразился Рэндалл, его солдаты, проходя, сделают бабам новых солдат взамен убитых.

Были бои и какие-то стычки неизвестно с кем, в коих Аранта по своему крестьянскому разумению не видела ни смысла, ни повода, ни причины и даже не могла сказать, кто побеждает, пока ей об этом не сообщали. Были осады, когда Рэндалл мог позволить себе роскошь не торопиться и выморить защитников голодом. Были города, в зависимости от убеждений или политических выгод, ожидаемых для себя городскими или гарнизонными головами, избравшие для себя лозунг; «Умираем, но не сдаемся», выставлявшие на стенах головы казненных предателей, застигнутых на месте при попытке открыть Самозванцу ворота. Отворачиваясь от этих лиц, залитых смолой для сохранности во имя назидания оставшимся в живых в условиях раннего жаркого лета, Аранта невольно задавалась вопросом, сколь многие из них в действительности польстились на золотые килобоны шпионов Баккара, а кто просто не мог изо дня в день благонадежно наблюдать, как ради чуждых истин умирают от голода их собственные дети. С тех самых пор она очень осторожно пользовалась словом «предатель», особенно в применении к человеку простого сословия. Никто никогда не бывает абсолютно прав.

Она видела Рэндалла, обезумевшего от адреналина, кидающегося на стены с остервенением науськанного пса, и сотни людей вокруг него, остервеневших по крайней мере не меньше. Видела, как пот, смешанный с копотью, стекает по его лицу. Видела, как его высвобождают из покореженных доспехов. Как он бросается магией направо и налево, вновь и вновь поднимая своих солдат старыми необъяснимо и неизменно действующими словами: «Кто любит меня — за мной!» Труднее всего, как учил ее Рэндалл, заставить снова рискнуть человека, которому только что повезло выйти из смертельной схватки живым и невредимым, и бывали минуты, когда не могли помочь ни все деньги, ни вся магия в мире. Видела его кидающегося самого и увлекающего других под валящиеся со стен дрова и камни, кипящее масло и нечистоты из ночных горшков и заставляющего города дорого заплатить за каждую свешенную со стены голую задницу. Видела и то, как его магии не хватает, как он выжимает из себя последние ее капли, оставаясь беспомощным настолько, что едва мог дышать. Он словно говорил ей: «Посмотри, это делается так, так и так». Она хотела, чтобы он попросил ее умереть за него, только он не просил. Ему немного было бы проку в ее смерти. Она не принадлежала к людям, в смерти которых больше вдохновляющего на подвиги смысла, чем в их деяниях при жизни, вроде Иоанны д'Арк. Она ненавидела войну, она слишком хорошо разглядела, какой тянется за нею след, за копытами последнего всадника, за колесами последнего фургона, за неуклюжей тушей последней осадной башни. Но, уезжая далеко в свежие росные поля и оборачиваясь назад, она видела, как в тишине сперва вздымаются над поросшим травой горизонтом штандарты, потом осененные флажками пики и, наконец, всадники, среди которых она видела лишь Рэндалла Баккара, словно обведенного по контуру жидким серебром. И тогда, как ей казалось, многоглавая гидра войны обращалась к ней своим единственным прекрасным и овеянным романтикой ликом. Война поглощала ее без остатка, она диктовала ей свой образ мыслей и свои принципы выживания, и, зная нрав и девиз этого человека, Аранта поневоле приходила к выводу, что самая реальная возможность завершить войну — выиграть ее как можно скорее.

Примерно в это же время в Германии балующийся алхимией монах изобрел дьявольское зелье, взрывчатый порошок, но все военные авторитеты в единый голос провозгласили, что новинка не будет иметь практического применения.

Казалось, война идет на пользу одному лишь сэру Эверарду. Будучи весьма занят этим активным, будоражащим делом, он сбросил с плеч десяток лет, ходил торопливо, без трости и без одышки, устраивал хозяйственные дела, оплачивал счета и был первым голосом в любом совете. Было совершенно очевидно, что в жизни Рэндалла он занимал первое место… до некоторых пор. И это был единственный человек, чьей конкуренции и чьего дурного слова Аранта слегка опасалась.

Сэр Эверард, впрочем, не говорил дурных слов, он вообще с ней не общался, и складывалось впечатление, будто он выжидает, с уравновешенностью хорошо воспитанного человека составляя собственное мнение о ее персоне.

Понимать войну — не такое уж хитрое дело. Опыт и личностное обаяние значат здесь иной раз больше, чем специальное образование, а опыта она понемногу набиралась. Королевский Совет привык к ней, смирясь перед королевским словом, и теперь труднее всего ей давались ежевечерние обходы лагеря, которые Рэндалл раньше предпринимал в одиночестве, а теперь — под руку с ней, преследуя при этом какие-то свои цели. Весь ее предыдущий опыт приучил Аранту бояться солдат и уклоняться от встречи с ними. Ее обостренный слух доносил до нее шуточки, которыми солдаты сопровождали ее в спину. Иногда ей даже казалось, будто Рэндалла это забавляет. Искусство, с каким он говорил со своими людьми, казалось ей высшим, недоступным: два слова, крохотная личная подробность повергали их в благоговейный восторг. Она понимала, что эти люди готовы были для него на все. Она только не понимала, как он это делает, и повторить не смогла бы даже под страхом смерти. Правда, он, смеясь, говорил ей, что делает это в основном тогда, когда во всем нем магии и с наперсток не наберется, что надобно пользоваться Искусством, когда иссякает Дар, но в ее глазах это были две вещи равного порядка. Она видела проблему в том, что не владела Искусством и не умела применять Дар таким образом, чтобы быть ему полезной. Возможно также, что проявиться ему не позволяла ее слишком сильная зависимость. Он слишком подавлял ее, чтобы позволить ей развернуться.

Впрочем, Аранте уже доводилось зависеть от милостей мужчины, и она точно знала, что этого ей больше не хочется. Она боготворила Рэндалла Баккара, но она не собиралась стоять столбом, глядя ему в рот, и подозревала, что это было бы не то, ради чего он стал бы держать ее подле себя. Рэндалл, — судя по всему, был не тем человеком, чья единственная в жизни цель — покрасоваться перед ближним. Он ведь избавится от нее, если не добьется результата. Того, что он прогонит ее, Аранта боялась больше, чем того, что он может ее убить, гарантируя себя от чужой неконтролируемой магии, проявляемой не там и не тогда, где и когда ему была бы от нее выгода. И, как обычно, там, где молчал ее волшебный Дар, сработал ее практический ум.

Главного полкового лекаря мэтра Грасе невозможно было застать свободным, чтобы перемолвиться с ним хоть парой слов, а добиться его расположения было труднее, чем личной дружбы у самого Рэндалла Баккара. Он был недостижим и для особ повыше рангом, чем новая королевская подружка. Он, разумеется, не признавал никакой магии, кроме своей собственной. Под его мясницким ножом отправилось на тот свет столько рыцарей, баронов и графов, что он давно заслужил себе перед именем приставку де. В этой часто повторяемой бродячей шутке отчетливо слышался едкий юмор, свойственный Рэндаллу Баккара, а значит, от шутки здесь была только часть. Маленький, пузатый, плешивый и уродливый, как обезьяна, он верховодил своей маленькой армией в составе боготворившего его гарема из пяти угловатых некрасивых фельдшериц и десяти дюжих санитаров. Фельдшерицы нужны ему были для исполнения приказов, и он специально набирал нелюдимых, способных постоять за себя нескладух, чтобы не менять их постоянно по причине неожиданной беременности, сплошь да рядом приключающейся, когда среди огромного количества одиноких мужиков обретается весьма ограниченное число женщин. Санитаров же он использовал для того, чтобы держать солдата, покуда мэтр пилит ему кость. С авторитетом его не спорил даже Рэндалл: доктор сказал «отнять», значит, отнять, и характером он славился совершенно безобразным.

Аранта встала у него на дороге.

— Миледи, — сказал он, — подите прочь.

— Никуда я не пойду, — возразила она, — покуда вы со мною не поговорите.

Мэтру Грасе, видно, в самом деле недосуг было тратить время на очередную королевскую игрушку, пусть даже с головы до ног выряженную в кричаще-алое тряпье.

— Хватило ума забеременеть, смекнете сами, как получить на этом пожизненную ренту.

Она не двинулась с места, только зажмурилась, когда он На нее замахнулся. Он, видимо, собирался взять ее на испуг, поскольку удара не последовало.

— Чего вам? — буркнул он. — Идите рядом и говорите, чего вам нужно, только побыстрее.

— Найдите мне применение, мэтр Грасе, — выпалила Аранта. — Я травы знаю. Он недоверчиво хмыкнул:

— Мне казалось, сама ты лучше устроилась.

— Вам казалось… во-первых. Во-вторых, я не знаю, доколе мне миледью быть. В ремесле, за которое деньги платят, в опыте и доброй славе, с тем, что найдутся люди, кто скажет, что я это могу и делала, я нуждаюсь, как мышь в горохе. И не убеждайте меня в том, что для вас любая пара рук — лишняя.

— Убеждать не стану, — фыркнул Грасе. — С ног валимся, бывало, и я, и девчонки. Да только белы руки и нам в хозяйстве ненадобны.

— Белы? — Она развернула перед его лицом ладони, демонстрируя мозоли и ногти, маникюр на которых от рождения делался с помощью зубов. — Эти, стало быть, не подойдут?

— Так ты говоришь, — он зыркнул на нее черным глазом, — лечила?

— Скотину, — потупилась Аранта.

— Достигнув и превзойдя соответствующий уровень цинизма, начинаешь понимать, что это сиречь одно и то же. Только они невинней нас. Приходи, миледи, коли желчью провонять не побоишься да дурных слов не постесняешься. Много чего человек скажет, пока ты ему размозженную ногу отпилишь. Сперва на подхвате будешь, потом на перевязке. Потом, коли окажешься умна — а чую, что так и есть, — хирургии учить стану. На теле. На живом. Только, — он мотнул головой, указав всеми подбородками через плечо и вверх, — там сама договаривайся. Мне сложности с Баккара не нужны.

— Их не будет, — ровным голосом пообещала Аранта, И мэтр Грасе уставился на нее в изумлении, которое она в тот момент сочла показным. Уже потом, спустя определенное время, она поняла, что стала первой, кто осмелился дать гарантии в отношении Короля-Беды.

В назначенный час Аранта вошла в госпитальные палатки, заглянув тем самым еще в один из многочисленных ликов войны. Армия вынуждена была тащить за собой своих тяжелораненых, пока не выдавалась возможность оставить их для выздоровления в подходящем городе или на какой-нибудь ферме. Картина боли и ужаса, вонь заживо гниющей плоти, дезинфицирующих составов и испражнений. Здоровые ходили по надобности за пределы лагеря, больные делали свои дела, кто как мог. Сдавленные стоны тех, кто баюкал обрубки в окровавленных бинтах, и истошные вопли во все горло, смысл которых заключался, как правило, в том, что он, раненый, не позволит живодеру оттяпать себе ту или иную конечность, как будто Грасе была в том единственная радость и смысл жизни. Впрочем, какими бы истошными ни были эти вопли, визгливый бабий фальцет доктора перекрывал их запросто. Немудрено — он ежедневно тренировался.

Лавируя меж кое-какими произвольно и наспех составленными койками и ухитряясь тем не менее как-то не наступать на лежащих вповалку прямо на полу, Аранта прошла к мэтру и встала перед ним. Тот, умолкнув, словно утомился от перебранки, сунул пальцем в простертого перед ним человека. Щетина, воспаленные глаза — неоспоримый признак бессонницы, вызванной непрестанной болью. Грязные узловатые руки с траурной каймой под ногтями он прижимал к почерневшему, заскорузлому и явно присохшему к ране бинту. Лицо его показалось Аранте знакомым: кто-то из королевской свиты. Он испытывал боль и боялся еще большей боли. Перед болью все равны.

— Рана в живот, — объяснил для нее мэтр Грасе, — не смертельная, что в общем-то редкость, но повязку надо менять и прочищать, иначе не избежать загноения, и тогда мы неизбежно потеряем достославного сэра. Сегодня будешь смотреть, завтра сделаешь все сама. Ясно?.

Аранта пожала плечами. Достославный сэр бурно запротестовал.

— Заткнитесь, — оборвал его Грасе, — и взгляните, кто собирается вас перепеленать. Миледи Аранта, собственноручно. Будьте мужчиной.

Затык произошел мгновенно, и на нее уставились два круглых глаза в красной кайме воспаленных сосудов. На некоторое время она даже предположила, что Грасе использует ее, дабы избежать проблем со знатными пациентами.

— Для него это выглядит так, словно его кишки наматывают на протазан, — сообщил ей Грасе, в то время как долговязая веснушчатая фельдшерица по имени Тюна деловито готовила материал для перевязки. — Но боль обманчива. Часто бывает так, что она сильнее там, где опасности нет. Миледи, ты, говорят, ведьма? Покуда не перевязываешь сама, может, попробуешь что-нибудь для него сделать… по-своему?

Аранта недоуменно уставилась на Грасе. Она была уверена, что он в грош не ставит все магии в мире. Потом сообразила, что лапшу здесь вешают не ей.

— Рана, в общем, несложная, — пояснил тот. — Особенно не навредишь. Возьми его… ну, за запястье, что ли. Попробуй почувствовать его боль. Опиши, где болит и характер боли. Если получится и если твои впечатления совпадут с его описаниями, будем считать, в твоем лице я сделал ценное приобретение. Самые большие трудности, после соблюдения чистоты, конечно, у нас — с диагностикой. Было бы неплохо, кстати, если бы ты сумела взять на себя часть его боли. Таким образом мы могли бы ускорить выздоровление.

Пока он говорил, Аранта догадалась, что он попросту пересказывает ей скопом жития святых, отмеченных особыми талантами к целительству. Похоже, этот раненый до смерти надоел мэтру своими жалобами. Она честно выполнила все, о чем он просил, дивясь про себя причудливости представлений мирян о возможностях заклятых, и старалась так, что, по совести, живот у нее должен был заболеть с одной натуги.

— Не выходит, — сказала она, досадуя то ли — на себя, то ли на Грасе, за то, что он заставил ее заниматься глупостями. — Я ничего не чувствую, хоть тресни.

— Я тоже, — неожиданно подал слабый голос ее подопытный «достославный сэр». — Боль утихла. Совсем.

— Ну так спите, — распорядился Грасе, как будто это было чем-то само собой разумеющимся. — Не теряйте времени даром. Ты, — он ткнул в Тюну пальцем, — закрой рот и Делай свое дело. Ладно, не так, так этак. Не получили того, воспользуемся этим, мы не гордые. Но, признаться, я был бы более рад диагностике, чем анестезии.

— Чем богаты… — пробормотала Аранта.

— Вот ты где! Я с ног сбился тебя разыскивать! Уж думал, Мои милорды убили тебя под шумок, исключительно для моей же пользы, и теперь встанут передо мной каменной стеной с оловянными глазами, и попробуй найти среди них того, кто более виноват.

Это Рэндалл Баккара, распугивая фельдшериц, вихрем ворвался в госпитальную палатку. Врываться вихрем — это была его обычная манера.

— Что ты здесь потеряла?

— Себя, — ответила Аранта тем тихим голосом, который гарантированно бывает услышан. — Ты ж вроде хотел пользы от меня добиться? Я в лекарстве больше смыслю, чем во всех этих ваших мясорубках.

— Чего тебе не хватает-то? — почти ласково спросил Рэндалл, почти не заботясь о множестве свидетелей. — Я же сказал, что дам тебе все? Или в мое «все» что-то не влезло?

— Ну так помимо «всего» несколько заработанных йол на карманные расходы не помешают. Должна я что-то уметь, кроме как разинувши рот сидеть в твоем Совете?

Грасе деликатно отвернулся.

— В моем Совете ты по-любому будешь сидеть, не отвертишься. Грасе, она тебе нужна?

— Дар миледи неоценим, — ответствовал тот с непроницаемым лицом. — Да, сир, нужна.

— Ладно, — неожиданно уступил Рэндалл. — Пользуйся, пока она добрая. Пойдем, расскажешь мне о своем Даре.

Он с решительным видом направился к дверям, и Аранта поплелась следом с чувством выдранного школяра, но далеко они не ушли. Вытянутая с койки рука ухватила Рэндалла за полу плаща.

— Государь… — прохрипел человек. Рэндалл остановился. Вся тянувшаяся за ним процессия поневоле — тоже.

— …я умираю.

Рэндалл бросил чуть заметный вопросительный взгляд в сторону мэтра Грасе. Тот одними глазами кивнул. Запах гниения показался Аранте невыносимым, и она стала дышать ртом.

— …я знаю, — задыхался тот. — Я убивал, я нарушил заповедь Каменщика, запретившего детям своим разрушение. Государь, я пойду в ад на вечные муки?

— Нет, — сказал Рэндалл, присаживаясь на корточки возле его изголовья, только ботфорты скрипнули. — Ведь ты выполнял приказ, брал то, что обещано, и не позволял себе лишнего сверх того. Ты чтил тех, кто Богом поставлен выше, а потому пролитая тобой кровь — на моих руках. Когда Каменщик станет взвешивать твои добрые и злые дела, война не ляжет на его весы. — Он сделал вид, будто собирается с духом. Может, и впрямь собирался, и скулы его окрасились кровью, словно кто-то поднес живой огонь близко к его лицу. «Неужели и меня, — подумала Аранта, — когда придет черед, станет волновать подобная требуха?» — Я пойду за тебя в ад. Я — и Брогау. Два человека, которые в ответе за все, что совершено нашим именем. Но это будет еще не завтра.

Человек, оставшийся в памяти Аранты безымянным, умер, пока король обещал ему это. Она обнаружила, что стоит затаив дыхание. Может, для непосвященных это и были лишь слова, но она не была столь глуха и слепа, чтобы не обнаружить сотворение магии, расцветавшей огненным цветком, очерчивание обязательного круга. Взятие обязательств в обмен… ни на что.