Зверь (№1) - Дева и Змей

Кто-то ахнул в толпе, кто-то закричал, но ни один из собравшихся на площади горожан не заступил дорогу Вильгельму, когда капитан, кривясь от боли, перекинул Элис через плечо и пошел, почти побежал к машине. Перед ним расступались. Глаза людей показались Курту глазами мертвецов. Недавние палачи стали покорными куклами, неловко, как на ходулях, ковыляющими подальше от центра площади. Все взгляды были прикованы к Змею, и никого больше не существовало для горожан, и жутко смотрелись они, когда пятясь, рывками, пытались убраться подальше от чудовища.

А серебро на смуглой коже смотрится даже красиво, если не знать, что это серебряная кровь пузырится на губах, течет из ушей, пачкая черные волосы.

– Уходите!

Сбылось желание Элис отомстить любой ценой.

– Город закрыт… – заикнулся было Курт.

– Открыт. Уходи, рыцарь!

– А ты?

– Быстро! – приказал Змей. – У вас мало времени.

…Их было много. Но он легко мог уничтожить всех, если б не слабость, проклятая слабость, которая наступает в час кэйд – на рассвете.

От окружившей толпы отделился один, широкоплечий и высокий, с красивым лицом. В серых глазах страх, нет в них ни намека на радость, ни тени победного торжества, лишь страх и немного злости.

Теперь принц узнал его, смертного из кошмара. Пастор… пастор, чье имя так и осталось неизвестным.

Запах мятной пастилки, нарочито скучающий голос:

– Ну что, тварь, прочитаешь мне “Ave” или “Pater noster”?..

Кто-то осенил крестом, и голову обручем стиснула боль.

Надо было бежать. Еще можно было убежать. Не драться, не убивать, не позволить голоду втянуть себя в безнадежный бой – просто убежать. Растаять в воздухе, растечься облаком тумана, рассыпаться сотнями летучих мышей, пауков, блестящих скарабеев…

Он остался стоять. Он даже сумел улыбнуться. Он тратил последние силы на то, чтобы толпа вокруг – все, кто собрался здесь, чувствовали страх. Его страх. Чувствовали, как свой собственный и боялись отвлечься, отвернуться, даже моргнуть: не приведи Господь, вырвется заклятый враг.

А машина со смертными уже, наверное, выехала за пределы Ауфбе. И нужно выгадать еще немного времени, еще немного. Еще…

Небо над острыми крышами стало розовым.

ГЛАВА XII

13-Й ДЕНЬ ЛУНЫ

“Этот день несет с собой неудачу во всех делах”.

Астролог Вронский С.А.

“Этот вампир способен вырезать целую деревню за одно посещение. Он также имеет способность убивать одним взглядом”.

“Сокровища человеческой мудрости” (библиотека Эйтлиайна).

Варвара Степановна смотрела на площадь сквозь тонкие занавески из тюля. Она не могла вмешаться, не имела права вмешиваться, поэтому оставалось только смотреть. Ее мальчику ничего не грозило, эти люди не посмеют тронуть Гюнхельда, тем более – старшего в семье, и Варвара Степановна не боялась за Курта. Ей страшно было за Элис: то, что происходило, было против всех правил. Элис – не жертва. Она приехала в Ауфбе задолго до восхождения полной луны, и она вольна была уехать из города. Элис – не жертва, но ее схватили и приковали к столбу, чтобы сжечь вместе с фон Нарбэ. Зачем он не послушал совета?! Глупый мальчишка, он умрет, и никто никогда не узнает, что сталось с личным пилотом кронпринца. Города не существует. Вильгельма никогда не найдут.

Все провалилось!

С третьего этажа площадь просматривалась от края до края, и Варваре Степановне казалось, что она отчетливо видит каждое лицо, в собравшейся здесь почти тысячной толпе. Курт… он понимает, что происходит. Сейчас, у него на глазах, его друзья умрут мучительно и страшно, и мальчик потеряет голову, мальчик захочет мстить. Так и должно быть: Вильям сделает все, чтобы направить ненависть племянника в нужное русло. Старший в роду Гюнхельдов уничтожит Змея-под-Холмом. Уничтожит, вместо того, чтобы вступить с ним в контакт, найти общие интересы, рычаги воздействия… Элис, Элис умрет. Бесценная девочка, хорошая девочка, такая нужная девочка!

Когда ударила в землю ледяная молния, разбрызгивая осколки камня и острые льдинки, Варвара Степановна решила, что это Курт прибегнул к запрещенному приему: использовал магию на глазах у непосвященных. Но следом за молнией прямо на людей, не успевших или не пожелавших разбежаться от ранящих осколков, прянул с небес дракон. Восхитительный и страшный, самое прекрасное из чудовищ, созданных человеческой фантазией. И вызвала его не магия Курта, не крохи мастерства, полученного второкурсником особого факультета академии госбезопасности. Змей пришел, чтобы спасти свою любовь, свою Элис.

Вот тогда Варвара Степановна испугалась. Змей пришел – оскорбленный Владыка, ужасный в ярости, – он убьет всех, и первым погибнет ее сын, даже не зная, за что умирает, виновный лишь в том, что оказался здесь, среди других палачей, в том, что пытался помочь.

Распахнув окно, Варвара Степановна пыталась докричаться до Курта, кричала, чтобы он уходил, убегал, спасал себя… но голос ее терялся, голос уносило ветром, поднявшимся от блистающих крыльев чудовища.

…Змей не убил ее мальчика. И Курт не убил Змея. Он все сделал – ее сын, сын Роберта, ее гордость, – он сделал все сам, даже не зная о том, насколько это было сложно. Установление контакта со Змеем считалось заданием трудновыполнимым, его назвали бы нереальным, если бы руководство Варвары Степановны, или люди, курировавшие работу Курта, знали такое слово. А Курт сделал это, смог, их со Змеем связывало что-то. Он ни слова не сказал матери – такой самостоятельный, все проделал тихо, незаметно, но ведь ему удалось.

Не сразу почувствовала Варвара Степановна странное оцепенение, не удавалось разжать стиснувшиеся на подоконнике пальцы, не удавалось пошевелиться, она не могла даже взгляда отвести от лица застывшего в окружении людей чудовища. Серебро медленно текло по его коже, сочилось из глаз, он улыбался, и непременно, обязательно нужно было видеть эту улыбку. Иначе – смерть. Хотелось перекреститься, хотелось прочесть молитву. Варвара Степановна вспомнила вдруг, что ее мама знала молитвы. Знала, но не научила им дочь.

Змей поднял глаза, глядя поверх голов, над людьми, глядя в светлое утреннее небо. Улыбка сползла с лица. Так и не опустив взгляда, он рухнул на колени перед Вильямом. И толпа на площади сомкнулась над ним.

Варвара Степановна со вздохом осела в кресло у окна. Видеть, что будет дальше ей не хотелось. Она знала, как это бывает. Что бы там ни произошло, по каким бы причинам не потерял Змей силу и неуязвимость, судьба его была ясна. Озверевшие горожане разорвут врага голыми руками. Успех миссии нелепо и глупо стал провалом.

Светлое небо зарозовело. Солнце всходило на западе, в первый раз за пять столетий тень от холма не падала на город, и яркие, ясные лучи заливали улицы, блестели на цветной черепице крыш, перемигивались с флюгерами и оконными стеклами.

Что там внизу?

Удивительно, но Змей все еще был жив. Сколько в нем силы? Не магии, обычной, человеческой силы? Избитый, искалеченный, в обрывках одежды, залитых густым, почерневшим серебром, он был еще жив, хотя переломанные кости разрывали кожу, когда младшие Гюнхельды приковывали поверженное чудовище к столбу лежащему на раскиданных вязанках дров. Губы шевелились… Он смотрел в небо, он говорил что-то… Вильям приказал, и Змею выкололи глаза. А он вдруг снова усмехнулся. Оскалив, страшные в изуродованном провале рта, острые белые клыки.

Эйтлиайн

Вот уж не думал, что доведется так умирать. Всегда считал, что погибну в бою, естественно, в бою с Бантару, а вышло так некрасиво. Смертные… Сделать мне больно они не могли, что сделаешь мертвому? Больно сделала Элис, но эту боль я заслужил, тут не поспоришь. И единственное, чего было жаль, так это рассвета. Рассвета, которого я так и не увидел. И ведь просил же их… да где там! А в смертном облике видеть без глаз не могу даже я.

Зато я слышал.

Слышал, как они разбегались, прятались по домам, искали убежища за дверьми собора. Значит скоро… уже сейчас. Когда умирает тварь вроде меня, точнее, тварь, вроде той, какой они меня считают, никто не должен видеть этой смерти, иначе злой дух в поисках спасения войдет в чужое тело.

Если бы я мог!

В темноте стало страшно, я услышал, как упали факела на пахнущие бензином связки хвороста, и… да, испугался. Не знаю чего. Не смерти же. Боли? Копыт Бантару? Светоносный создатель мой, ты, чья власть безгранична, прими мою душу…

– Я убил его, – пробормотал Курт и резко остановил машину.

Вильгельма бросило вперед, он едва успел упереться в спинку переднего сиденья, другой рукой прижимая к себе бесчувственную Элис.

– Ты что?

– Я должен был пожелать спасения для всех. А попросил спасти только нас троих.

– Ну, так давай вернемся. Отвезем Элис в больницу и…

– Поздно, – Курт смотрел за окно, – рассвет. Змея уже не спасти. Я не подумал… ну можно ли быть таким дураком?! Я не подумал, что он останется там.

– Не мог же ты думать сразу обо всем… Эй, – Вильгельм заглянул в лицо Элис, – кажется, она проснулась.

Зеленые, довольно-таки бессмысленные спросонья, но такие трогательные глаза Элис обвели их лица, салон машины, изумленный взгляд сфокусировался на капитане, и Элис сонно спросила:

– Мне брать что-нибудь кроме оружия? Или… ох, господа, – высвободившись из рук Вильгельма, она потерла глаза и деликатно зевнула, – какой странный сон мне привиделся.

Варваре Степановне все происходящее напомнило взрывные работы. Толпа горожан начала стремительно рассеиваться, люди разбегались по домам, прятались в церкви, искали убежища на уходящих от площади улицах, прятались в гаражах. В конце концов рядом со Змеем осталось трое Гюнхельдов с факелами. Они по команде бросили факела на сваленные грудой вязанки дров и устремились в собор, закрывая почему-то головы руками, словно и в самом деле опасались взрыва.

Полыхнуло разом, сильно и жарко, изуродованное тело забилось в цепях. Но Варвара Степановна уже спешила к дверям. Теперь-то она знала, что делать, и надеялась, что фантастическая живучесть не предаст Змея в самый неподходящий момент.

Грабли на длинной ручке – в сарае. Порошковый огнетушитель – в гараже.

Варвара Степановна бесстрашно подступила к огненной стене. Брови и ресницы сразу опалило, больно стянуло кожу, но это не страшно, бывало и хуже, приходилось попадать в такие переделки, в сравнении с которыми раскидать граблями адское пламя – задачка для первоклассников. Потом в ход пошел огнетушитель. И огонь, второй раз за едва начавшийся день, признал себя побежденным, смирился, утих, лишь изредка шипел и плевался, выстреливая дымные искры.

– Ну, ваше высочество… – Варвара Степановна надеялась, что Змей еще жив, хотя трудно было сказать что-то определенное о черном, обуглившемся, невыносимо воняющем горелой плотью подобии человеческого тела, почти неотличимом от бревна, к которому было оно прикручено, – ну, ваше высочество, хлопот с вами больше, чем с второгодниками.

Она достала из футляра маленький ланцет и, морщась, сделала себе аккуратный надрез на внутренней стороне запястья. А Змей вдруг дернулся и зашипел, или захрипел, из того, что было когда-то ртом вырвались звуки, от которых Варвара Степановна застыла, по коже побежали холодные жуткие мурашки.

Он смеялся.

Господи боже, он должен был умирать, а он смеялся. Захотелось немедленно уйти. Здравый смысл, интуиция, инстинкт самосохранения – все кричало: уходи! Уходи сейчас же! И вопреки этому, вопреки себе, учительница опустилась на колени рядом с обугленным телом, поднесла руку к оскаленным белым клыкам. Пальцы так дрожали, что пришлось вспомнить несколько нецензурных слов и даже сказать их вслух. А кровь уже текла, тонкой, прерывистой струйкой текла между острых клыков. Но сколько ее понадобится? В рукописях сказано, что достаточно нескольких глотков, однако кто и когда выверял необходимую дозу?

Сын Дракона смеялся, впитывая живую, горячую жидкость. Если бы он мог глотать – непременно захлебнулся бы. И умер от удушья. От этого стало еще смешнее. Судорожно дернувшись, принц, наконец собрался с силами и вырвался из оков сгоревшей плоти. Полупризрачный, почти невидимый, он впился зубами в горло старой женщины, забирая то, что она отдавать не собиралась, отнимая не только кровь, но и жизнь.

Глупая гарпия!

Она опоздала, ее жертва была уже не нужна. Помощь, спасительная поддержка, пришла раньше, чем эта смертная разметала костер из живого огня.

Кровь отдавала горечью.

Глупая паучиха! Ценен лишь бескорыстный дар, награждается лишь искренность, а стремящийся поработить Улка сам станет рабом.

По-прежнему слепой, все еще очень слабый, принц не смог удержать женщину, когда та без сознания повалилась на обгорелые сучья. Упал на колени рядом, захлебнулся таки и оторвался от живительного источника.

Ему все еще было смешно. Мать и сын. Такие разные, но до чего похожи. Все, что плохо в одной, в другом – хорошо. Мать была бы врагом, сын мог бы стать другом. А самое смешное, что оба хотят одного: счастья, причем для всего человечества. Не размениваются на мелочи. Что за люди?

– Змей… – простонала женщина, даже сейчас она говорила по-немецки, – я спасла тебя!

– Нет, – ответил он нежно, – не ты. Он.

Варвара Степановна уже не видела, такая же слепая, как ее убийца. А принцу не нужно было зрение, чтобы почувствовать присутствие друга. Теплые ладони Гиала легли ему на плечи. Змей улыбнулся, подняв голову, и на лицо упала горячая капля.

– Не смей… – зашипел принц.

– …жалеть тебя, – продолжил Единорог сдавленным голосом, изо всех сил пытаясь сдержать слезы. – Да, я помню, враг мой. Я не жалею, я просто… я не мог прийти, пока они смотрели. Взгляды смертных, – он передернул плечами, – нечистых смертных, это так больно. Я знаю, тебе было больней… Крылатый… что это? Что происходит с тобой?

– Откуда я знаю? – Змей повернул к другу слепое лицо. – Ничего не чувствую. Что-то не так?

А легкие горячие пальцы уже коснулись пустых глазниц, и тьма сменилась светом, и зазвенели, разворачиваясь над плечами алмазные крылья… Тьма сменилась светом, ярким, прозрачным, ясным синим светом. Сияние исходило от принца, ленты синего огня потянулись за ладонями, когда он поднял руки к лицу, заиграли сполохи на небе, когда Змей встал, недоуменно оглядываясь.

– Благодать Закона! – Гиал плакал, не скрывая слез, и улыбался, и выглядело это довольно глупо. – Ты все время был здесь, ты… как же мы не поняли, Крылатый?! Облик смертного, непознанная сила, удивительный зверь… и синий кристалл, – он положил руку на грудь Эйтлиайна против сердца, – синий кристалл, сияющий ярче неба. Это – ты. Ты спасешь нас!

– Слишком много для одного дня, – принц вздохнул и взмыл над раскиданным кострищем, теплый ветер наполнил крылья, подталкивая вверх, выше, еще выше, как можно дальше от города, от людей, от гари, огня и ужаса. – Давай начнем с простого, враг мой. Ты спас меня. Чего ты хочешь в награду? Только прикажи, я верну из владений Баэс всех подданных Сияющей.

– Надо почаще спасать тебя, – пробормотал Единорог, теперь уже стараясь спрятать улыбку. – Если ты так добр сегодня, позволь мне спасти ее, – он указал на бесчувственную женщину, – хотя бы ради ее сына.

– Ради светлого рыцаря? – россыпь искр от сверкающих крыльев, и громадное драконье тело свернулось спиралью в прозрачном утреннем воздухе. – Как пожелаешь. Верни ей жизнь и уходи. Мне надоел этот город.

Подняв Варвару Степановну на руки, Гиал поспешил с площади. Он едва успел миновать узорную ограду собора, как купола с крестами дрогнули и провалились внутрь, погребая под собой кричащих людей.

– Давно пора, – прошептал Единорог и ужаснулся себе, но не нашел в душе жалости. Воплощение чистоты, во всем мире не знал он места грязнее, чем этот город.

Полицейский микроавтобус свернул с шоссе, и Курт ахнул, увидев гостиницу. Точнее, не увидев. На месте “Дюжины грешников” было пепелище, и лишь несколько уцелевших толстых балок тлели, образуя подобие гигантской нодьи [67]. Такие, но много меньше размером, складывают охотники, ночуя в зимнем лесу.

Вывороченные с корнем деревья в беспорядке разметало по еще недавно красивым, хоть и пострадавшим от солнца живым изгородям. Сейчас измочаленные кусты смотрелись жалко: голые, словно зимой, и странно было видеть сквозь безлистные ветви мирно зеленеющие поля.

– В центр города, – приказал командир штурмовой группы.

И тут же пришлось сделать остановку: с обочины разбитого проселка автобусу махала рукой женщина.

– Мама! – Курт выскочил из кабины, но двое полицейских опередили его. Один оказался медиком и немедленно, прямо на дороге вознамерился сделать Варваре Степановне укол успокоительного, однако госпожа Гюнхельд с достоинством сообщила, что с ней все в порядке, чего нельзя сказать о горожанах. И автобус, подпрыгивая на рытвинах, поехал дальше. В центр города, как и было приказано. Только города не было. Были горелые проплешины на месте домов, груды развалин вместо собора, ратуши и гордых особняков, окружавших площадь. Что произошло здесь за тот час, пока Курт и Вильгельм, получив от Георга самые широкие полномочия, поднимали на ноги полицию?

– Ничего не помню, – Варвара Степановна приложила ладонь ко лбу, – вот, сказала молодому человеку, что все в порядке, а оказывается у меня амнезия. Вы, Вильгельм, заходили вчера днем, искали Курта. А что потом? Господи, я же предупреждала, в праздники в Ауфбе можно ожидать чего угодно…

– Может быть… – неуверенно предположил Курт, выпрыгивая из кабины, – может быть, ему удалось спастись?

– Не думаю, – Вильгельм указал на разметанные по бывшей площади остатки костра. – Вон, у столба, видишь?

Курт увидел. И его затошнило. Выдержке капитана фон Нарбэ можно было только позавидовать, тот подошел ближе к обгоревшим останкам, морщась оглядел их и вернулся к Курту:

– Это Змей. Там золото расплавилось, помнишь, он же весь был в побрякушках. И клыки во рту. М-да… – Вильгельм помялся и неловко произнес: – Ты ни в чем не виноват. Ты думал, что он неуязвимый и всемогущий, и спасал нас с Элис. Кто же знал, что так выйдет?

– Я, – Курт вздохнул, – я знал. И Змей знал. Я же в глаза ему смотрел, когда… Ладно, что теперь. Зато пророчество сбылось.

– Господин Гюнхельд, – командир отряда отозвал его в сторону, – возможно, в развалинах есть живые. Мы вызвали спасательную команду, вам нужно встретить их и проводить в город. И я хотел бы получить хоть какие-то объяснения… – недоговорив, он обвел рукой окружавшие площадь развалины.

– Хорошо. Объяснения позже.

Над трупом Змея уже щелкали фотовспышки. У экспертов своя работа. Не стоило, наверное, привозить сюда непосвященных, а с другой стороны, кого можно считать посвященными, кроме них троих, да, с большой натяжкой, Ефрема Лихтенштейна?

Когда, сделав все необходимые снимки, тело попытались освободить от цепей, оно рассыпалось легким прахом, и только бесформенные золотые комочки со стуком попадали в золу. Вот и все. Конец страшной сказке.

…Из девятисот пятнадцати человек, населявших Ауфбе, выжили только дети. Тринадцать лет стали той тележной чекой, выше которой просвистела смерть. Что ожидало теперь мальчишек и девчонок, росших в странном, но добром к ним городе, в вечном страхе перед внешним миром? Нет, думать об этом – забота педагогов и воспитателей, а никак не Курта Гюнхельда, бывшего хозяина бывшего города.

Единственный уцелевший дом, последний по улице Преображения Господня, тщательно обыскали, как будто надеялись найти в нем виновников разрушения. Пока полицейские делали свою работу, Курт проделал свою: нашел бубаха, как мог объяснил ситуацию и предложил духу вместе с ним отправиться к Элис. Может быть, после смерти Змея, она сменит гнев на милость и позволит бубаху остаться?

Кота и все прочее Курт поклялся обеспечить в полном объеме.

Да, еще делся куда-то кузен Альфред. Для него, застрявшего на границе, не было ни дня, ни страшной ночи, только утро. Город открылся и фургончик поехал себе дальше. Что ж, вернется – будет ему сюрприз.

У мамы амнезия. У Элис – тоже. Наверное, так лучше. Элис не помнит, что убила двоих человек, а таких воспоминаний, честное слово, не жалко. А у Вильгельма ребра срослись, и ни одного синяка, хотя били господина капитана, так, чтоб только до костра и дотянул. Мама жива! Особняк раскатан по камушку, а мама жива! Сейчас Курт боялся выпустить ее из виду, вдруг какая-нибудь нелепость, ерунда какая-нибудь – и судьба возьмет свое. Но все-таки, каким чудом мама спаслась, когда все остальные погибли?

Последний подарок Змея? С него станется. Почему нет, когда самому терять уже нечего? Ну что стоило, что стоило сказать иначе? “Спаси нас всех”, вместо “спаси их”. Ведь он обещал: любое желание.

– Что там было? – спросила Элис, когда вечером Курт пришел навестить ее в больнице. – Он умер? Мы спаслись? Что за ужасы Вильгельм рассказывал о пасторе? Улк больше не опасен?

– Ты совсем не любишь его? – Курту было не то, чтобы тоскливо, но очень, очень тяжело. – Он любил тебя. Он не собирался мстить.

ЭПИЛОГ

Возвращение домой, о котором Элис не переставала мечтать с того момента, как всадила двенадцать серебряных пуль в голову любимого, оказалось совсем не таким, каким виделось в воображении. Дом – тихая надежная гавань, стал слишком тихим. И слишком надежным.

Отец не поверил ей. Не поверил даже тогда, когда Элис показала ему все, чему научилась. Он слушал ее. Он кивал. Он соглашался. Только для того, чтобы улучив момент, передать ее с рук на руки охране, с распоряжением удерживать вплоть до приезда врачей.

В комнате, где ее заперли, не было ни одного зеркала…

Отец не поверил, но принял к сведению то, что дочь его, его девочка – единственная, любимая, самая лучшая… Господи, ну почему?! – что она может сбежать в зазеркалье, нисколько не хуже своей сказочной тезки.

Не поверил?

Или знал с самого начала, что она не сумасшедшая, что она – другая?

Лебединое платье бросают в огонь.

К ней пришел ее бубах. С котом под мышкой – он не расставался с подарком Курта – маленький фейри вышел из стены с телефонной трубкой в руках. С той самой крошечной трубкой, по которой Элис звонила отцу в незапамятные времена, когда все было хорошо, хоть и плохо, когда она любила и верила в любовь.

– Звони светлому рыцарю, тайарна, – почти приказал бубах, – он спасет тебя. Рыцари всегда спасают принцесс.

И рыцарь спас принцессу. Каким волшебством оказался он по эту сторону океана, Элис побоялась даже спрашивать. Главное, что он пришел за ней. И должен был случиться ужасный скандал, потому что обязательно случается скандал, когда русский шпион врывается в дом американского миллиардера и на глазах у остолбеневшей охраны забирает единственную наследницу, мимоходом объясняя отцу:

– Мы любим друг друга и решили сегодня пожениться.

Ох, не могло обойтись без скандала! Однако же обошлось. Будь Змей жив, Элис знала бы, кого благодарить за то, что все прошло гладко, за то, что отец как будто даже обрадовался. Однако Змей погиб. Сгорел. Спасал ее и умер сам.

Он не собирался мстить. Почему она не знала этого раньше?

А отец, он, конечно, нисколько не радовался, он не чинил препятствий, но выражение глаз его было таким же, как у тех людей в Ауфбе, когда они отступали от Невилла. Стеклянный, остановившийся взгляд. И если присмотреться, то можно было разглядеть черного лонмхи за его левым плечом.

– Не знаю, – сказал потом Курт, – у меня не было санкций применять силу, но бубах обещал, что обойдется без последствий. Что все будут думать, будто мы поженились еще в Германии. А здесь я был в гостях. Кто прислал лонмхи, кто промывал мозги, кто нам помогал – об этом я понятия не имею.

Так все и случилось.

Особой любви между ними не было, но была нежная дружба, и взаимное влечение, была забота друг о друге, общие друзья. В общем, большего и не нужно для хорошей семьи, для семьи, которая будет жить долго и спокойно, в спокойном и добром к ним мире.

Война закончилась, и волшебным образом прекратились, словно погасли, разного рода “локальные конфликты”, и уровень преступности, и количество самоубийств, и… какие еще страшные и омерзительные вещи делают люди, просто потому, что они – люди? – все затихало, сглаживалось, сходило на нет. И Элис верила, что Зло уничтожено. Это казалось невероятным, то, что одна смерть, при воспоминании о которой сердце пронзает тупая иголка боли, что эта смерть стала решением проблем всего человечества.

Или целой вселенной?

Стоят ли мир и благополучие такой цены?

Да. Безусловно. Только Курт не хотел в это верить.

А через год у них родился сын. И Курт предложил назвать его в честь Змея. Невилл Гюнхельд, гражданин СССР, подданный Германской Империи, американец… Это было хорошо. Странно. И Элис согласилась.

Следующим летом они все втроем приехали в Ауфбе, и пока Курт бродил по развалинам, Элис плакала, сидя на заросших травой камнях бывшей площади, рядом с букетом белых хрупких цветов.

Клойгини. Колокольчики…

А Невилл Гюнхельд удался в папу. Спокойный такой ребенок, умный, красивый. Если бы не его способность ходить сквозь стены, каковой он пользовался не стесняясь даже незнакомых людей, не сын был бы, а одна сплошная радость маме с папой. И обеим бабушкам.

Невилл стал тем самым счастьем, которого, быть может, не хватало их семье.

Ему было пять лет, когда Курт погиб.

Элис не знала как. Ей не сказали. Это бывает: маги гибнут, спасая людей, и фейри гибнут, спасая людей… и никто из них не думает о том, каково же тем, кто остался!

И тем же вечером, когда Элис, опустошенная, обессилевшая, не представляющая, что нужно делать, за что схватиться, как вообще жить теперь, сидела у окна в своей спальне, бездумно и бессмысленно глядя в ночное звездное небо, на полочке негромко мурлыкнул телефон.

– Риалта… – услышала Элис. И уронила трубку. Хрупкая пластмасса раскололась, ударившись о бронзовый уголок туалетного столика. – Я не спас его, – мягко продолжил родной, такой любимый голос. Он был повсюду, он обнимал ее, теплый и ласковый, в самом центре зимней бесснежной ночи, – Курт не хотел этого, и даже бог не может спасти человека против его воли. Я люблю тебя, моя леди. Моя серебряная звезда. Элис, ты хочешь видеть меня?

– Да, – прошептала она, – живой или мертвый, кем бы ты ни был… да!

– Я приду. Скоро.

По снегу…

По самому белому снегу.

В санях, запряженных четверкой гнедых,

Приеду.

Я этой же ночью приеду.

И в дверь постучу, и войду в твои грезы и сны… 

По лугу…

По самому свежему лугу.

Оставив на небе одну голубую строку,

Прибуду…

На этой неделе прибуду,

И к дому пойду и ромашек нарву

на бегу… 

По морю…

По самому синему морю,

Не Черным, не Красным, а я был

и в этих морях…

Не спорю,

Прошел уже месяц, не спорю,

Но сильно штормит, и досадно

не светит маяк… 

По небу…

По самому чистому небу,

Где просто нет места для зависти,

Боли и зла…

С победой…

Я должен вернуться с победой.

Чтоб знала, кого ты все долгие годы ждала… 

По снегу…

По лугу, по морю, по небу, по снегу…

Копытами смяв леденяще-янтарный рассвет,

Приеду.

Я этой же ночью приеду,

Хотя до тебя далеко и меня больше нет… [68]

Примечания

1

Стихи Светланы Покатиловой.

2

Кэйд – первый. Час рассвета.

3

Дорэхэйт – сумерки. Здесь – духи стихий.

4

Затанцевалась?

5

Ну ладно, я не возьму твою кровь…

6

Лиилдур – гвардия.

7

Бонрионах – Владычица.

8

От немецкогоWut– ярость, бешенство.

9

Сэйдиур – рыцари.

10

Идир (Межа) – граница между Волшебным и Тварным мирами.

11

Гиал – яркий, белый, сияющий.

12

Лаэр – центр, средоточие. Здесь – Срединный мир.

13

драйв-ин – кинотеатр под открытым небом.

14

Стихи Мирры Лохвицкой.

15

Животное, в данном случае слово «лонмхи» означает раба, у которого нет вообще никаких прав.

16

Брэнин – Владыка.

17

Тайарна – госпожа.

18

Баэс – Смерть.

19