Лошадь повернула к берегу. Кура, отражавшая пламень заката, катила багровые волны, у реки было еще прохладнее, свежее, и легче дышалось, и ровнее билось сердце старика.
      Войдя в кустарник, кобыла вдруг навострила уши, прыгнула с тропы в сторону, ломая ветви. Рустам, привстав на стременах, увидел сидевших на бугре Салмана, Ярмамеда и Немого Гусейна. Бутылка коньяку торчала из травы, на рваной скатерке лежали куски мяса и хлеба, лица приятелей покраснели, они сидели, близко склонившись друг к другу.
      - Эй, чего прячетесь? - зычно крикнул Рустам, с трудом удерживая пляшущую кобылу.
      Приятели замерли от неожиданности; Немой Гусейн даже зажмурился, Ярмамед ничком распластался на земле, словно надеялся, что укроется от гневного взора Рустама; лишь Салман не потерялся, подбежал, взял коня за повод.
      - Добрый вечер, дядюшка! Надеюсь, ты в добром здравии?
      Плеть была сплетена из четырех ременных полос, и от первого же удара Салман скорчился, прикрыл лицо руками, жалобно завыл:
      - Не убивай! Сойди с коня, объяснимся!
      А взбешенный Рустам наносил удар за ударом, но подбежали Гусейн и Ярмамед, схватили за руки.
      - Дядя, убьешь, отвечать придется! - хладнокровно сказал Немой Гусейн. - Да сойди с коня, поговорим...
      - И убью, убью! - не сознавая, что делает, рычал в бешенстве Рустам. Такого подлеца мало убить, с живого шкуру содрать надо!...
      - Дядюшка, за этим дело не станет, - кровь свою все трое тебе отдадим. Да поможет ли?
      - Не шипи, змея! - Рустам и его ожег плетью.
      С неожиданной силой Гусейн схватил его за пояс, стащил с седла. Серая кобыла, поднявшись на дыбы, шарахнулась в кусты.
      Теперь Гусейн и Рустам, задыхаясь, стояли друг против друга.
      - Ярмамед, поймай кобылу, стреножь, - убежит! - с завидным самообладанием приказал Немой и угрожающе сказал председателю: - Не вздумай руку поднять!... И объясни, что стряслось? Почему глаза налились кровью?
      Его спокойствие было зловещим и непонятным. Салман с уважением взглянул на друга.
      - А шестьдесят баранов? - сдавленным голосом спросил Рустам.
      - Каких баранов? Ну, дядя, что было - прошло. Вот и акт о гибели: волки, чума, мало ли что... С подписями и печатями. А вот садись-ка, выпьем и потолкуем, как быть с документами, что нашел Шарафоглу. Ты нас спасай, а мы и тебя выручим!
      Рустам плюнул ему в глаза.
      - Э, не спеши, не спеши! - Гусейн невозмутимо утерся рукавом. - Либо ты за нас, либо...
      С размаха Рустам ударил его в ухо, и Немой упал, но тут на старика накинулись Салман и Ярмамед.
      И Салмана он сбил с ног, но Ярмамед подкрался и крепко обнял ноги Рустама, стараясь повалить, а очнувшийся Гусейн длинными волосатами руками вцепился в горло, и старик рухнул на колени, зарычав так, что содрогнулась степь. А Салман уже хлестал благодетеля плетью наотмашь - по глазам, по лицу, и степь и кроваво-алая Кура вдруг закружились перед Рустамом, но и на этот раз не сдался старик, дотянулся до Гусейна, сжал его шею так, что Немой только сделал губами "лырч" и захрипел.
      В это время что-то тяжкое опустилось на затылок Рустама. Он выпустил Гусейна, выпрямился, а Салман снова ударил дубиной по голове. Старик зашатался, как подрубленная чинара, и рухнул на землю.
      Сбросив тело старика в Куру, приятели отдышались, глотнули коньяку, с грустным удивлением поглядели друг на друга: у всех лица окровавленные, в ссадинах и синяках, а рубахи изорваны.
      - Вот что, - приказал Немой Гусейн - теперь он был предводителем. Рустам, побоявшись суда, утопился. Мир праху честного труженика! На всякий случай надо готовиться к бегству: страна обширная, где-нибудь схоронимся... А может, и здесь вывернемся, как знать...
      ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
      1
      Серая мгла висела над Муганью. Дожди не выпадали давно, хотя свинцовые тучи, согнанные ветром с вершин Талышских гор, день и ночь не сходили с неба. Неприветливо, хмуро было в степи и в деревне.
      - Эх, ливень бы хлынул! - сказала стоявшая на веранде Першан.
      - Поскорее б, а то пылью дышим, - согласилась Сакина и тоже задумалась, окаменела, забыв, что держит в руках мокрую чашку и полотенце.
      - Да, поскорее бы!...
      - Что-то Гараш не едет, - сказала Сакина и, опомнившись, досуха вытерла тонкую, словно из бумаги сделанную, фарфоровую чашку. - Не случилось ли чего? Сердце так и ноет: быть новой беде...
      - Да ну тебя, мама! - неестественно бодро возразила Першан.
      Горе придавило и смяло Сакину. Гараш и Першан тоже горевали, но у них была молодость - сокровище, которого уже лишилась Сакина. Она не могла представить, как проживет без мужа хоть один день. Встанет утром, разведет огонь в очаге, а Рустама нет; подоит, выгонит на пастбище корову, а Рустама нет; вернувшись с поля, приготовит обед и вечерний чай, а Рустама нет...
      А на подоконнике будут пылиться его кисет и трубка...
      В последние дни Сакине всюду чудились беды и напасти: задержалась Першан в поле - мать в отчаянии; Гараш опоздал к обеду - у матери сердце разрывается.
      - Разве шоферы дорожат жизнью? - вздохнула Сакина. - Гонят машину, хотят обогнать ветер. Будто дома пожар.
      - Ну и Гараш не новичок, - напомнила Першан. - Ничего не случится.
      - Разве беды случаются только с новичками? Того и гляди, встречная машина налетит... За этот год мы хлебнули столько горя, что я теперь всего боюсь.
      - Может, радио включить или книгу тебе почитать? - предложила Першан.
      - Ничего на ум нейдет. Где Гараш?
      - Не маленький же...
      - Кто знает, кто знает, - сердце что-то неспокойно.
      - Да ты ни о чем не думай! Что было, то прошло... Теперь думай только о хорошем. - Першан уговаривала мать, как ребенка.
      - Ну, это уж мое дело, о чем думать, - рассердилась Сакина. - Тебе в клуб пора идти.
      - Без тебя не пойду.
      - О господи!... - Сакина ушла во двор и, взяв метлу, подмела в кучу опавшие листья, подбросила зерна сбившимся у корыта курам, зачем-то открыла и снова закрыла калитку, будто хотела проверить, исправно ли скрипят петли.
      - Пойдем в клуб, - настойчиво повторила дочь, выйдя на веранду.
      - Аи, девушка, - с досадой сказала Сакина, - отвяжись! Если хоть немного уважаешь мать, одевайся и уходи.
      Першан и уговаривала и всплакнула, но мать осталась непреклонной.
      Волей-неволей пришлось пойти одеваться. Через несколько минут Першан снова появилась на веранде, - поправляя кофточку, привезенную отцом из Баку, смахивая пылинки с лакированных туфель, и озабоченно спросила:
      - Как я выгляжу?
      "Хоть бы ты была счастливой..." - подумала Сакина и, через силу улыбнувшись, сказала:
      - Прямо красавица! Поменьше только кокетничай, да нос не задирай. Беги, пока не опоздала...
      Оставшись одна, Сакина перетаскала сухие листья в яму, вырытую Рустамом за курятником, засыпала землею: к весне перепреют. Потом отнесла посуду в шкафчик, вытерла пыль с мебели, задернула занавески на окнах, а Гараша все не было...
      Наконец на улице мягко зашуршали колеса. Сакина заторопилась к воротам, но сын опередил, сам открыл.
      - Добрый вечер, мама.
      - Где же ты запропастился?
      Гараш опустил глаза.
      - В "Красное знамя" заезжал.
      - Ну?
      - Да никого там нет. Дом на запоре.
      - А отец?
      - Ему лучше.
      2
      Если бы у берега было мелко, Рустам наверняка разбился бы о каменистое дно, но под обрывом пенистая мутная вода ходила круговоротом в глубоком омуте, тяжелое тело рассекло водную толщу, волны расступились, а затем вынесли Рустама на поверхность.
      Он всплыл, откашлялся и почувствовал, что вся мощь богатырского, не поддавшегося старости тела сосредоточилась теперь в его руках, он подгребал под себя воду, и вода держала его, течение понесло вниз.
      Берега были обрывистыми, высокими, Рустам не надеялся вскарабкаться по ним, - значит, нужно во что бы то ни стало доплыть до моста. Но хватит ли у него силы?
      Тень смерти настигала Рустама, он потерял много крови, ослабел и все чаще окунался с головой. Теперь он боялся, что сердце не выдержит, лопнет от напряжения, а течение, чем ближе к мосту, тем становилось стремительнее, неистовее.
      Вот они, последние минуты жизни, и он никогда не увидит Сакину и детей... Отяжелели ноги, и потянуло в глубину... Рустам забарахтался, то скрываясь в волнах, то выскакивая рывком, в последнем порыве отчаяния и предсмертной тоски закричал:
      - Помогите-е-е! - и потерял сознание.
      Очнулся Рустам на больничной койке, так и не узнав, что возвращавшийся с базара чабан Керем услышал его стон и бросился с моста в омут.
      Врачи говорили Рустаму, что нельзя двигаться, вставать, - сердце откажет. И он терпеливо выполнял их указания. Но когда они добавляли: "Ни о чем не думайте!" - старик молча усмехался в свалявшиеся усы: "Ну, тут уж, голубчики, вы со мною ничего не поделаете..." Впервые Рустам свободен, совершенно свободен: никаких обязанностей, никаких дел... Лежи, гляди в потолок и отдавайся потоку воспоминаний.
      К нему не пускали близких, но он вымолил разрешение повидаться с женою и Гарашом и продиктовал сыну просьбу освободить от поста председателя колхоза.
      - Распишись уж за меня, - обратился к нему Рустам и, укрывшись с головой одеялом, горько сказал сам себе: - Вот, старик, и началась у тебя новая жизнь...
      По колхозу ходили слухи, что, кроме жены и сына, побывала у больного Майя, - сам ее вызвал, пригласил...
      Но никто ее там не видел, и проверить справедливость такой вести было невозможно.
      Заявление Рустама в тот же день сын отнес в райком партии.
      История эта длинная, мучительная и во многом закономерная, - будто бы сказал секретарь райкома Гарашу. - Подождем, пока старик поправится, тогда и обсудим.
      И снова в колхозе забурлили слухи. Некоторые уверяли, что райком ждет результатов следствия: у Рустама рыльце-то в пуху, вместе с Салманом, Немым Гусейном и Ярмамедом запускал руку в колхозную кассу. Надо еще послушать, что скажут посаженные в тюрьму Гусейн и бухгалтер. Другие клялись, что дело обойдется выговором и Рустам-киши останется на прежнем посту: душа у него кристальной чистоты, только и вины, что проходимцам доверился. Третьи говорили, что ошибки, конечно, были, и ошибки серьезные, но у старика есть и великие заслуги, о которых не следует забывать. Пора освободить его по возрасту: пенсию Рустам заработал.
      Но никто еще не знал, что Аслан два дня назад, поздно вечером, после затянувшегося заседания бюро райкома, побывал у старика в больнице и они долго откровенно беседовали.
      Как ни старался Аслан развлечь Рустама, свернуть разговор на житейские мелочи, старик вновь и вновь возвращался к судьбам "Новой жизни".
      - Меня теперь волнует не то, что свалил с плеч ношу, а то, что надо вручить колхоз надежному, умному хозяину. И рекомендую - кого б ты думал? Зейнаб Кулиеву.
      Даже обычно невозмутимый Аслан изумился.
      - Зейнаб?!
      - Конечно.
      И днем и ночью Рустам мучительно размышлял о преемнике, думал, уже без обиды, о Ширзаде и Наджафе, даже о языкастой тетушке Телл", но выбрал он Кулиеву и остался доволен своим решением.
      - Из чужого колхоза, - осторожно напомнил Аслан.
      - Да что ты, - землячка, Героиня труда! - строго поправил его старик. - В родимый колхоз вернется. И заметь, моя воспитанница, - напоследок похвастался, понежил свое гордое самолюбие Рустам.
      - Ну-ну, - Аслан отшутился, не дал определенного ответа.
      Эти слухи и пересуды усугубляли душевное смятение Сакины.
      Как ни убеждал Гараш, что она должна пойти на собрание, мать твердо сказала, что останется дома.
      - Зачем мне туда идти, деточка, если душа не лежит?
      - Мама, прошу, не отказывайся. Из приличия следует пойти. Что в народе-то подумают? По соревнованию мы остались позади, уступили первенство "Красному знамени", а ты - жена председателя - не пойдешь... Надо, обязательно надо присутствовать. Сама знаешь, клуб еще не готов: и стены не всюду покрашены, электричества нету и библиотеку не достроили... А вот колхозники решили провести собрание именно там, чтобы порадовать отца.
      Сакина слышала об этом: тетушка Телли и другие правленцы поторопились кое-как привести Дом культуры в порядок - ведь это было самое дорогое детище Рустама, - справедливо считая, что весть о собрании в новом здании хоть чуть-чуть, а подбодрит, порадует больного.
      - Спасибо, деточка, с меня хватит и уважения народа.
      - Сухое спасибо ничего не стоит, вставай, наряжайся.
      - Никуда не пойду.
      - Отец же приказал, - прибег к последнему доводу Гараш. - Сегодня еще раз напомнил: идите в праздничных одеждах и садитесь в первом ряду всей семьей...
      Против воли Сакина улыбнулась: да, так сказать мог только ее муж. Победу Кара Керемоглу в соревновании он воспринял мужественно, стойко и сразу же перешел в наступление, лелея мечту о реванше.
      Но все-таки уходить из дому она не собиралась: непереносимо трудно было видеть людей, ловить любопытные, злорадные, а то и сочувственные взгляды.
      Постучали в калитку, и сердце Савины дрогнуло. Что еще случилось? Вошли Шарафоглу и Гошатхан с женою.
      - А мы за вами, - сказала Мелек-ханум.
      Сакину тронула: внимательность друзей и недругов мужа: на Гошатхана по привычке она косилась подозрительно...
      Мелек отвела Сакину в сторону и сказала, что Рустам быстро идёт на поправку, организм у него необыкновенно здоровый. Правда, сердце пошаливает, но удивляться этому после таких злоключений не приходится. Выполнял бы указания врачей - так через недельку-две можно было бы выписать домой.
      - А разве он не слушается? - улыбнулась Сакина, хотя знала, что всю жизнь муж только и делал, что никого не слушался.
      - Куда там! - громко, чтобы все услышали, сказа ла Мелек. - Разрешили часовые прогулки в больничном саду, так он такое натворил... Представьте, вышел за ограду, остановил грузовик на шоссе и, как был в халате, в шлепанцах, отправился восвояси...
      Сакина всплеснула руками.
      - Хорошо, что сиделка из окна второго этажа заметила, ко мне примчалась... Вернули, пристыдили. Ну, конечно, сердечная слабость. Пришлось делать уколы...
      - Как же он смеет врачей не признавать? - и смеясь и плача, удивлялась Сакина.
      - А он, тетушка, без стеснения нам говорил, что чувствует себя как в тюрьме. "Мне б хоть раз оседлать своего коня и проскакать по берегу Куры, вот бы я и выздоровел" - это подлинные его слова.
      - Узнаю Рустама! - печально и гордо улыбнулась Сакина.
      - И он прав, - заступился за друга Шарафоглу, - Степной ветерок сразу бы выдул всю хворобу. Ведь он в Мугани вырос. Понимать надо: Мугань!...
      3
      Перед светлым зданием, еще зиявшим впадинами незастекленных окон во втором этаже, столпились люди в праздничных одеждах. Были здесь и старики с белоснежными, аккуратно подстриженными бородами, опиравшиеся на посохи; молодые мужчины в городских костюмах; щебечущие девицы; женщины с детьми...
      Сакина, чтобы не попасть в самую давку, держалась в стороне, с достоинством отвечала на поклоны, неторопливо беседовала с приятельницами.
      - Время-а! Времечко!... - во весь голос крикнул какой-то весельчак в толпе и тотчас присел, спрятался за соседей.
      Ширзад поискал глазами крикуна и громко, чтобы все услышали, сказал:
      - Подождем гостей из "Красного знамени".
      - А кто собрание откроет?
      Все переглянулись.
      Шарафоглу заметил, как задрожали губы Сакины, как увлажнились ее глаза, и спокойно, будто речь шла о будничных дела, сказал:
      - Конечно, заместитель председателя.
      В толпе зашумели: несколько дней назад Плоский Салман скрылся. Двери его дома были заколочены перекрещенными досками, а одичавшие куры то взлетали на крышу, то бродили по чужим огородам...
      И вдруг стало тихо: у дверей с ножницами в руках появилась покрасневшая от волнения Зейнаб Кулиева. Тут только вспомнили, что на днях правление после бурных споров утвердило ее заместителем председателя.
      Правда, вначале кто-то выдвинул кандидатуру Гызетар: умная, энергичная, комсомолка, поможем, мол, - справится.
      Но Гызетар наотрез отказалась.
      Тогда Аслан, взяв слово, напомнил о совете Рустама избрать председателем колхоза Зейнаб Кулиеву.
      - Давайте-ка сейчас мы ее назначим заместителем. Пока заместителем. Пусть привыкнет, осмотрится, войдет в курс дела, а дальше видно будет.
      Предложение секретаря райкома встретило всеобщее одобрение, и, когда дело дошло до голосования, возражавших не оказалось.
      Так вот и получилось, что честь открывать Дом культуры выпала на долю Зейнаб Кулиевой.
      Сакина от души радовалась ее выдвижению, не сомневалась, что уж она справится с новым делом.
      Сейчас она дружески следила за отдававшей последние распоряжения Зейнаб. Вот появились школьники с тридцатилинейными лампами в руках.
      - Ребята, поставьте две лампы на сцену.
      - Да мы, Зейнаб-ханум, там уже поставили.
      - Знаю. Если говорю, что нужно еще поставить две лампы, - значит, нужно, - подчеркнуто спокойно сказала Зейнаб. - Чем светлее, тем радостнее.
      Послышался шум моторов, толпа с трудом расступилась, и к дому подъехали две легковые машины и крытый фургон: прибыли гости из "Красного знамени".
      Сакина искала взглядом в толпе гостей Майю. Вот наконец-то она вышла последней из "победы", в широком платье, скрывавшем ее раздавшуюся фигуру, подурневшая, с бледным, осунувшимся лицом.
      Сакина поспешила, к невестке, но ее опередила Першан: расталкивая всех локтями, пробилась, обняла, расцеловала.
      Лампы уже светились, и толпа повалила в зрительный зал. Сакина потеряла из виду дочь и невестку, прижалась к стене.
      Так она и стояла, ожидая, пока пройдут в двери все запоздавшие колхозники, и, конечно, опоздала, не слышала, как, дрожа и волнуясь, Ширзад огласил итоги соревнования, поздравил колхозников "Красного знамени" с заслуженной, честно заработанной победой.
      Там ее нашел Гараш, хотел было упрекнуть мать, но лишь рукою махнул и повел в первый ряд.
      "А Рустама нету..." - печально подумала Сакина, оглядывая приготовленное для киши почетное место. Никто его не занял...
      Кара Керемоглу, поблагодарив хозяев за гостеприимство, удивил всех тем, что ни словом не обмолвился о достижениях своего колхоза: его речь была похожа скорее всего на задушевную беседу о грядущем Мугани.
      В заключение он предложил послать телеграмму в больницу с пожеланием Рустаму поправиться и поскорее вернуться в родной дом.
      На сцене уже пел хор девушек, и, хотя Майя стояла в самом дальнем ряду, Сакина не спускала с нее глаз, даже на дочку внимания не обратила. Майя была в длинной белой шелковой юбке и желтой кофте, с цветным платком на голове - наряд карабахских невест... Она, как и все девушки, загримировалась и казалась по-прежнему молодой, цветущей.
      Хор всем понравился, но самый шумный успех имели тетушка Телли и Ширзад, исполнявшие танец "Мельник и невеста".
      В зале неудержимо хохотали, рукоплескали, кричали - до того были уморительны выступления уточкой тетушки в чадре и важный, чем-то отдаленно смахивавший на Плоского Салмана Ширзад в роли сластолюбивого мельника.
      Телли, кокетливо играя подведенными глазками, умоляла жестокого мельника поскорее смолот зерно, - ведь очередь давно прошла:
      Пожалей, пощади меня, о мельник,
      Сердце горит без огня, о мельник,
      Из зерна не напечешь чуреков...
      Не видала страшнее дня, о мельник!
      А мельник, пленившись ее красотою, желая подольше удержать невесту около себя, ласково уговаривал:
      На душе у меня темно, ханум,
      Обнажилось арыка дно, ханум,
      Проживем как-нибудь без чуреков...
      Наше горе одно, ханум.
      - Не солидно как-то парторгу кривляться, - услышала Сакина чей-то шепот и подумала: "Жаб узнают по голосу, а друзей Ярмамеда по ненависти к людям".
      А на сцене уже летели в вихре пляски игиггы, и в центре вертелся, подпрыгивал Наджаф: толщина, как видно, не лишила его ловкости и проворства... Но вот, едва успев переодеться, в круг ворвался Ширзад, и столько мужественной красоты было в нем, что многие девушки с завистью подумали о Першан: "Да чего же, неразумная, ты время зря теряешь?"
      В зале уже отставляли стулья к стенам, и усталые музыканты завели "Няльбеки" и "Яллы", и уже танцевали не только хозяева, но и гости: вывели в круг Кара Керемоглу, даже Гошатхан не спасся - вытолкнули, заставили плясать.
      ...Гараш нигде не мог найти Майю. "Неужели сразу после концерта уехала обратно?" - думал он, и ему стало горько, белый свет показался не мил: одиноко покурив в фойе, он поплелся в опустевший, безрадостный дом.
      А гости действительно уезжали, Кара Керемоглу благодарил за привет и ласку, приглашал к себе на Праздник урожая.
      - Приедем, приедем, - пообещала тетушка Телли, - Только не надейся, что ваши затмят нас в танцах.
      "С урожаем затмили - так и в танцах постараемся", - подумал Кара Керемоглу, но сказал с радушной улыбкой:
      - Ай, сестрица, зачем делить шкуру неубитого медведя? Приезжай, всегда желанным гостем будешь...
      У входа тускло горела на крюке керосиновая лампа, темная завеса осенней ночи по-прежнему висела над деревней, но звуки веселой музыки летели над домами и садами в степь. Праздник еще не кончился...
      Гараш вошел во двор. Здесь было тихо, темно, даже волкодав не залаял, а на веранде горела лампа - видно, мать вернулась.
      Но столовая была пуста, дверь в комнату сестры закрыта, Гараш прошел к себе - и замер на пороге...
      У окна сидела Майя, свет лампы позолотил ее волосы, оживил совсем юное в полумраке лицо. Боясь поверить глазам своим, Гараш приблизился к ней, взял обеими руками ее ледяную руку, прижал к губам.
      - Родная моя!
      - Помолчи... "Видишь, сверкает молния, быть грозе..." - даже не сказала, а подумала Майя, но он понял и привлек ее к себе, не говоря ни слова.
      А над "Слиянием вод" играли зарницы, раскалывая ночную мглу, выхватывая из темноты то каменистый обрыв, то песчаную отмель, то стремительное течение, и уже прошумел ветер в прибрежном кустарнике, долетел до деревенских садов, заиграл вершинами деревьев, и ударили о крышу тяжелые капли...
      На далеком становище старик Баба и Керем стояли, окруженные овцами, и поджидали ливня. Почти невидимые в темноте псы подходили, лизали им руки, и были чабаны счастливы, как могут быть счастливы люди, отдавшие свою жизнь труду...
      Мчавшийся по степным дорогам из отдаленного колхоза в продуваемом всеми ветрами "газике" Аслан тоже ждал дождя и думал об урожае будущего года, и верил, что Мугань осчастливит народ таким подарком, о каком еще не мечтали.
      И Рустам не спал, ворочался на тощем больничном тюфяке, вставал, подходил к окну и, вглядываясь в блеск молний, прислушиваясь к раскатам грома, думал о своей жизни.
      И грянула очистительная гроза!
      1 Здесь и далее стихотворные переводы А. Плавника.
      2 "Книга о Гыэетар".
      3 Xала - тетя.
      4 Имеется в виду персонаж народных сказок, отличающийся несообразительностью.
      5 Гарагёз - черноглазая.
      6 Отроги Малого Кавказского хребта на западе Азербайджана.
      7 Азериттифак - Азербайджанский союз потребительских обществ.