Слияние вод

      - А я говорю, что колхозным стадом "Новой жизни" Фархад будет распоряжаться только тогда, когда я сгнию в сырой земле.
      Калантар начал было развязывать тесемки, но передумал, решил, как видно, держать анонимки про запас.
      - Ай-ай-ай, как не стыдно, Рустам-киши! - сказал он притворно укоризненным тоном. - А урожайность? Забыл? Ведь я тебе открыто сказал, что твоя позиция в вопросах урожайности в конечном счете оппортунистическая и выражает неверие в решения Двадцатого съезда партии! И какое отношение к этому имеет Фархад? Да не стоит он того, чтобы о нем здесь долго разговаривали!
      Такое коварство возмутило Рустама, он трубно откашлялся, собираясь погромче гаркнуть на Калантара, но Аслан жестом остановил:
      - Вопросы эти не такие уж легкие и простые, как может показаться. Выбор нового заведующего колхозной фермой зависит целиком от правления колхоза. - Аслан, помолчав, добавил: - Иногда уместно вынести такое дело и на общеколхозное собрание. Если Фархад жулик, то, конечно, к ферме его подпускать невозможно. В этом, между прочим, я полностью доверяю Рустаму-киши.
      При этих словах секретаря Рустам победоносно взглянул на почерневшего от злости Калантара.
      - Теперь об урожайности и договоре с "Красным знаменем". Ясное дело, мы не можем предъявить всем колхозам одинаковые требования. Надо учитывать и почву, и водный режим, и засоленность земли. В каждом хозяйстве свои особенности, и экономические, и даже психологические. Таким образом, я признаю за "Новой жизнью" право самостоятельно установить план урожайности. Но... - и Аслан невесело усмехнулся - но в "Красном знамени" спор шел не так, как нужно: Рустам-киши присвоил себе власть решать сложнейшие проблемы, затрагивающие интересы всех колхозников. Диктовать попытался народу свое мнение. Приказом захотел разрубить узел противоречий. Председателю колхоза не к лицу властвовать, ведь это, товарищ Рустам, отдалит от тебя хороших, инициативных людей, энтузиастов, тружеников. И останешься ты один-одинешенек!
      Остаться в одиночестве? Отделиться от народа? Что за странные слова! Рустам хотел было возразить секретарю: когда, мол, я, надев чарыхи, скитался по горам и ущельям, дрался с кулаками, ты был еще в пеленках!... Но он не мог выговорить эти слова. Благожелательное, доброе выражение на лице Аслана действовало успокаивающе.
      "Осенью увидим! - подумал он. - Когда налицо будут результаты, когда пойдет распределение урожая, тогда и увидишь. Когда на трудодень выдадим восемь кило зерна, рублей тридцать - сорок денег, тогда поймешь, кто и как служит народу! Кто душой за него болеет!..."
      - Ну, поехали, что ли? - Калантар схватил с подоконника фуражку.
      - Подожди!... Значит, цифры - цифрами, а люди - людьми, И если бы даже этот Фархад был кристальной чистоты человеком, тоже, вероятно, не стоило бы его приглашать на работу в "Новую жизнь". Почему? А потому, что у тебя в колхозе, Рустам-киши, есть много людей и честных и умных, вполне способных руководить фермой. Приглядись к ним. Трезво оцени их достоинства. Не смущайся их молодостью. Ведь и ты молодым взялся за колхоз. А в те годы, пожалуй, потруднее было. Или легче? - спросил сам себя Аслан и уверенно ответил: - Нет, труднее!... - Он встал, надел пальто, - Поехали.
      На крыльце под темным ненастным небом, когда Калантар ушел в гараж за машиной, Аслан дружески взял под руку мрачного Рустама и, понизив голос, сказал:
      - Я тебе не навязываю решений. Подумай! Посоветуйся с народом!
      4
      Через три дня после поездки в "Красное знамя" Ширзад вечером заглянул в правление.
      Ярмамед, солидный, важный, в очках, сидел в бухгалтерии и, разложив перед собою толстые папки, вороха бумаг, щелкал на счетах.
      При виде секретаря парторганизации счетовод приятно осклабился, вскочил и подал Ширзаду стул.
      - Какими ветрами, товарищ секретарь?
      - Да сиди ты, сиди! Мне нужны кое-какие цифры.
      Ярмамед снял очки, тщательно протер их рукавом засаленного пиджака и сказал, не глядя в глаза Ширзаду, что сведения об урожайности по бригадам и звеньям еще не готовы, он над ними как раз и трудится.
      - Пожалуйста, не беспокойся, сам занесу на квартиру, закончил он ласково.
      - Занимайся своим делом, а мне покажи книги по животноводческим фермам, я здесь же прогляжу и сделаю выборки.
      - Клянусь своей жизнью, напрасно! Тебе надо отдыхать после трудового дня. Давно уж мы не слышим песен нашего соловья... Сделаю сегодня же и по животноводству, хоть до утра просижу, не беспокойся, принесу на квартиру. А сведения по урожайности задержались из-за председателя. Знаешь, какой дотошный Рустам-киши!... Забрал к себе домой все книги, ведомости. Разрабатывает какую-то грандиозную программу повышения доходности. - Здесь счетовод понизил голос, боязливо озираясь по сторонам, хотя во всем двухэтажном здании никого не было. - Считай, что утром нужные сведения будут в твоем кармане.
      Ширзад хорошо знал, что такое в устах Ярмамеда "завтра". Пожалуй, это "завтра" и недельку продлится! И он вежливо, но решительно потребовал ведомости.
      Ярмамед оказался между двух огней: без разрешения председателя он не осмеливался показать всю бухгалтерскую подноготную, мало ли что там можно выловить зорким глазом... Но и отказать секретарю партийной организации тоже неудобно. Э, семь бед - один ответ!... Ярмамед, жалобно моргая, вытащил из шкафчика папки со сводками и ведомостями. Подняв очки на лоб, он с тревогой наблюдал, как Ширзад внимательно, неторопливо выписывал в блокнот вереницы цифр. И чего человеку неймется! Шел бы с игитами на гулянку, прельщал бы девиц соловьиными песнями.
      - Какие у тебя соображения насчет нынешнего года? - вдруг спросил Ширзад.
      - Это в каком же смысле?
      - Как идет подготовка к севу? Выполним ли план?
      - Слава богу, такие смельчаки, как ты, взялись за дело, значит, и выполним и перевыполним! - не задумываясь, отчеканил Ярмамед.
      - Себя дурачь, если хочешь, а мне голову не морочь! - ответил Ширзад.
      - Святая правда!, - воскликнул счетовод. - Я полностью доверяю и тебе и Наджафу. Не сомневаюсь, что вы нашему киши жару зададите.
      Ширзад пропустил это мимо ушей.
      А счетовод уже разошелся: брызгая слюною, привскакивая на стуле, он убеждал Ширзада, что грубость и самоуправство председателя давно стали всем поперек горла, а ведь никто до сих пор не отважился открыто, сказать, что айран-то прокис. И вот теперь Ширзад с открытым забралом, словно доблестный воин, выступил в "Красном знамени" против самодура-председателя. Честь ему и хвала! С того дня любовь Ярмамеда к Ширзаду умножилась тысячекратно. Но вот что странно: ишак не выдержал бы груза обвинений, которые обрушил на голову Рустама-киши Ширзад, а тому хоть бы что!... Гнет прежнюю линию. И потому уместно вспомнить слова отцов и дедов: "Не спи под боком лисицы тигр загрызет, не входи на крыльцо вероломного - без ног останешься!..."
      Пословицу Ярмамед произнес нараспев, словно Коран читал, и Ширзаду стало смешно: вся злость улетучилась. Нельзя всерьез принимать такого человека, как Ярмамед! И Ширзад снова перевел разговор на колхозное хозяйство. Цифры Ярмамед помнил наизусть, ни разу не запнулся, но там, где требовалось сделать вывод, проанализировать факты, он тупо моргал, язык его заплетался... А Ширзаду все было мало. И чем дольше шла беседа, тем яснее становилось Ширзаду, что можно уже ставить вопрос о повышении урожайности хлопка до тридцати - тридцати пяти центнеров с гектара. Это будет задачей самых ближайших лет!... Нетерпимым казалось ему и отставание животноводства и бахчеводства. Рустам-киши рук не покладая из года в год занимался хлопком да зерновыми, а на остальное - вот они, цифры-то! - плевал с высокого дерева.
      Далеко за полночь, когда у Ярмамеда уже слипались глаза, Ширзад захлопнул блокнот, потянулся и сказал:
      - Баста... На сегодня хватит.
      - Как на сегодня? - ужаснулся счетовод. - К нам приезжал аспирант из столицы, подбирал цифры для кандидатской диссертации, и то за день управился!
      - Значит, партийная работа потруднее.
      Они вышли из правления. В окнах ни огонька, ночь теплая, тихая. Низкие деревенские домики походили в темноте на шалаши чабанов. Тяжелые, насыщенные влагой тучи сгрудились над деревней, и Ширзаду показалось, что в воздухе уже пахнет дождем. А дождь очень нужен. У Мугани свой нрав: захватишь весеннюю влагу - собрал урожай; прозевал, запоздал с севом - все пропало.
      Ширзада обуревали смелые замыслы, сейчас он увидел в цифрах будущее своего колхоза и в неосознанном порыве воскликнул, обращаясь уже не к шагавшему рядом Ярмамеду, а к какому-то воображаемому спутнику:
      - Не за горами день, когда Мугань станет дивным раем! Земли вволю, воды в Куре и Араксе хоть отбавляй! Десять месяцев в году солнце, жаркое, благодатное. Чего еще желать?... Хлопок, хлеб, овощи, виноград, кукуруза; стада коров и овец, табуны коней! Асфальтируй пыльные дороги, возводи мосты, электрифицируй колхозы, чтоб светилась ночью Мугань, как звездное небо!
      Громко зевая, Ярмамед промямлил:
      - Так-то оно так...
      - Ну, а что не так? - спросил Ширзад.
      - Если по-честному, то скажу: фантазер ты, фантазер! Земля в Мугани сплошные солончаки, летом - это пыль, которая душит и скот и человека, зимою - липкий клейстер. А ты тоже - "ра-ай!" - И Ярмамед хихикнул.
      - Дело трудное, слов нет, - возразил Ширзад. - Но ведь у нас теперь машины и наука. Сила-то какая!
      Ярмамед вспомнил о ночном разговоре Рустама с Шарафоглу, о тракторе Керима и вяло проворчал:
      - Дай бог, дай бог...
      Ширзад понял: легче придорожный камень расшевелить, чем этого слизняка, но вдруг разгулявшийся на холодке Ярмамед дотронулся до его руки.
      - Конечно, дело не мое, зря вмешиваюсь, но ведь тебя люблю по-братски, а потому и хочу сказать... Напрасно ты себя утомляешь этими цифрами. Как Рустам-киши захочет, так и сбудется. А вам с Наджафом останутся одни пустые хлопоты. В конце концов вы же и опозоритесь. Помяни мое слово.
      - Постой, ведь мы только что вместе разбирали цифру за цифрой, сводку за сводкой. Разве наши требования не разумны?
      Вместо ответа Ярмамед отвернулся и ровно четыре раза подряд чихнул. К этому наивернейшему средству он прибегал каждый раз, когда приходилось отвечать на прямо поставленный вопрос. Зажав грязным платком нос, промычал что-то невнятное.
      - Говори смелее, никому не скажу!
      Ширзаду можно было верить, и привстав на цыпочки, чтобы дотянуться до уха парня, Ярмамед шепотом сказал:
      - Хлебнете горя... У председателя такой характер: правильная мысль, родившаяся в чужой голове, внушает ему подозрения.
      Ширзад удивился: раньше он думал, что Ярмамед на все глядит глазами Рустама, ничем не интересуется, ни во что не вникает, а оказалось, что счетовод получше многих разбирается в колхозных делах, но помалкивает.
      - Не сомневаюсь, что и горя придется хлебнуть, и неприятностей не оберешься, но что же делать-то теперь, Ярмамед, что делать? У меня есть своя идея, свой замысел, как же я могу отказаться от него во имя спокойной жизни? Да не жизни, а существования!... Прозябания! Вся прелесть жизни в борьбе! - убежденно и страстно ответил Ширзад.
      Но Ярмамед опять погрузился в томительную дремоту, зевнул и уже собирался нырнуть в переулок, чтобы поскорее очутиться дома, но Ширзад остановил:
      - Значит, видишь, что правильно, что неправильно... И молчишь? Как же живешь, бедная ты душа!
      - Так и живу! - Крючковатый нос Ярмамеда дернулся из стороны в сторону. - Ты думаешь, что легко так жить-то? Хи-хи! Бывают и у меня собственные мысли, да как Рустам-киши поведет глазами, усами шевельнет, так я свою-то мысль и забуду. А потом даже радуюсь, что забыл, спокойнее... И все люди кажутся мне начальниками, смотрят на меня сверху вниз. Мир праху твоего отца, он смотрел на меня, как на ровню... А теперь все начальники! Да как же мне устоять со своей мыслишкой-то против них? Тут надо быть героем с львиным сердцем в груди! А зачем мне собственное мнение? Лишняя роскошь!...
      Слушая эту ночную исповедь, в которой причудливым образом фарисейство смешалось с искренностью, кликушество с откровенностью, Ширзад думал, что жизнь куда сложнее, чем ему представлялось еще недавно. Обязанности бригадира казались теперь детской забавой по сравнению с ответственностью партийного секретаря. Вот стоит перед ним жалкий человечишке, напуганный, обезличенный.
      И Ширзаду надо решить, как же к нему относиться, как вести себя с ним и сейчас, и завтра, и через много дней, - в конце концов партийный руководитель и за него отвечает.
      - Природа, создавая человека, зажгла в его душе неугасимый свет, сказал Ширзад, опять забывая о своем спутнике, и голос его почему-то дрогнул. - Не будь этого света - ничем мы не отличались бы от животных. Он подобен солнцу. Без этого солнца сто тысяч лет назад люди не вылезли бы из темных, мрачных пещер. Этот свет открыл электричество и расщепил атом. А называется он сознанием, умом, мыслью. Кто боится думать, тот сам гасит в душе священный пламень. Понимаешь ты это, Ярмамед?
      - И очень даже ясно! А еще лучше понимаю, что значит быть растоптанным чужими сапогами, - еле слышно ответил Ярмамед.
      Кто же так перепугал Ярмамеда, полностью обезоружил его? Из страха он сделал щитом беспринципность, готовность соглашаться с любым, кто был посильнее, его. Он готов был пойти на злодеяния, чтобы заслужить благосклонную улыбку своего очередного повелителя. Да человек ли он? Червяк, извивающийся, боящийся света, грызущий стебли цветов и трав. Таким видел его Ширзад и говорил себе, что церемониться нечего - раздавить без пощады, и жалел, хотя и сознавал, что жалеть такого нельзя.
      - Что ж, в свою веру переманиваешь? Призываешь жить бездумно, равнодушно?
      - Клянусь совестью, ты меня не понял! Добра тебе желаю, исключительно добра!... Не связывайся с Рустамом, умоляю! Он злопамятен. Где-нибудь споткнешься, и он так наподдаст по загривку, что до скончания века не очухаешься! Помни: в сердце Рустама закралось подозрение, что ты метишь на его место, мечтаешь стать председателем.
      Ширзад весело расхохотался.
      - Признаюсь, всегда считал тебя подхалимом, порой жалел, чаще презирал! Думал: "Ярмамед - трус, боится замочить в воде подштанники, вот и пасется на бережку". Сейчас вижу: ты не только подхалим, ты дьявол! Таким, как ты, грешно дышать чистым воздухом Мугани!
      Ярмамед с яростью скрипнул зубами, смело выбежал на середину дороги и, широко разведя руки, преградил путь Ширзаду.
      - Куда спешишь? Подожди, выслушай ответ... Аракс вспять потечет, а я на поклон больше к тебе не приду. Никого не боюсь, а тебя-то подавно!... Кто тебе, мальчишке, дал право обращаться со мною, как с собакой? Я советский человек! Не подхалим, нет, люблю Рустама-киши, уважаю. Да тебе, милый мой, сто лет мучиться, а таким, как Рустам, не бывать!
      Он вцепился в Ширзада, и тот с усилием оторвал липкую, похожую на лягушечью лапку, руку.
      - Ты человек? Мужчина? Так говори мужским голосом, а не верещи по-овечьи!
      Ширзад легко перемахнул через канаву, угодил в лужу, выругался, и темнота тотчас скрыла его от глаз Ярмамеда.
      5
      Хороши муганские рассветы! Солнце еще не взошло, поля покрыты белесым туманом, но едва выйдешь на порог, глотнешь, словно молодое вино, степной воздух, и от сладкого опьянения на миг закружится голова... Дымятся очаги на крестьянских дворах, разбросанных по берегам Аракса и Куры, среди садов и кустарников, и запах свежеиспеченного хлеба, пробуждает в твоей душе священные чувства, и губы твои в порыве сыновней любви шепчут: "Отчий край..." А расцветающая, ежегодно обновляющаяся по весне природа как бы приветствует тебя: "Доброе утро, друг!" И в эту минуту плоские низкие дома, неугасимые семейные очаги, запах дыма и хлеба и серая земля, липкими пластами навертывающаяся тебе на сапоги, кажутся во сто крат дороже всех сокровищ мира...
      Но пробиравшийся по грязной улице Ширзад уже забыл, как только что, стоя на пороге, любовался Муганью Парень направлялся к Наджафу и, пока шагал в ярко начищенных сапогах по обочине, лихо насвистывал, но когда понадобилось перейти дорогу, прочно увяз в клейкой грязи и сразу смолк. "О лень проклятая! - думал он, с усилием вытаскивая ноги. - Ведь каждую весну чертыхаемся, а подсохло - забыли!... О самих себе лень позаботиться. А протянуть бы тротуарчики, дорогу вымостить, вот и в домах стало бы чисто, полы - как зеркало! Дома старые, темные, с низкими потолками; стыдно сказать, - бани нет!"
      Выбравшись на лужайку, он аккуратно вытер сапоги пучком сухой травы. "Как же деды выносили такую жизнь?" - спросил он себя и представил поколения крестьян, которые вырастали, трудились и умирали здесь, и прах их смешивался с землею, а на смену приходила, мужая, молодость, но жизнь оставалась прежней. И степь не изменилась, сухая, солончаковая, бесплодная, и деревни все те же: без садов, залитые зимней и весенней грязью, засыпанные пылью летом. Сколько же талантливых людей потонуло в этой грязи, задохнулось в пыли? Ширзад не осмелился винить предков: они батрачили от зари до заката, руки и ноги их были покрыты кровавыми волдырями, их мучил голод, они, должно быть, и не могли вообразить жизнь иной. "Но мы-то, мы знаем, что такое светлая, культурная жизнь! - подумал Ширзад. - Отчего же ленимся дерево посадить, сад разбить, дорогу проложить?"
      - Здравствуйте, дядя Ширзад! - хором приветствовали его школьники, бежавшие навстречу с учебниками и тетрадками под мышкой. Он залюбовался румяными лицами, блеском глаз и подумал, что позор будет, если и им останется в наследство грязное, лишенное даже электрического света село...
      - Здравствуйте, товарищ Ширзад, - вывел его из задумчивости звонкий голос.
      Он поднял глаза: Майя.
      - Куда это ни свет ни заря?
      - За водой! - ответила за спиною Ширзада неслышно подкравшаяся по траве Першан.
      Вероятно, у Ширзада был растерянный вид, потому что Першан залилась смехом и даже сдержанная Майя улыбнулась.
      - Разрешите пройти! Торчит на самой тропке, как столб. Конечно, у парторга серьезные размышления. Где уже замечать девушек! - сняв с плеча медный кувшин, продолжала Першан. - Я утром прибралась, подмела дворик, все так чинно, красиво, а надо идти за водой, вот и Майя тоже со мной пошла... Наше село ей понравилось, все, что увидит., - расхваливает.
      Трудно было Ширзаду поверить, что горожанка Майя искренне восхищалась грязным селом. Может, у Рустамовых в доме такие порядки, что приходится поневоле быть довольной?
      Першан заметила недоверчивую улыбку Ширзада и обиделась.
      - Не веришь? Да? Признайся, не веришь? Дом Рустамовых тебе разонравился? Значит, прежние твои сладкие речи были лицемерными, да? - И девушка повела плечом. - Но имей в виду: сердце Майи чистое, как горный снег, и если она говорит - нравится, значит нравится.
      - Никак не пойму, при чем тут дом Рустамовых? - заговорил спокойно Ширзад. - Да чего мы встали-то, идемте, мне по пути...
      Он пропустил девушек вперед, а сам зашагал сзади по каменистой, почти сухой тропинке, ведущей к арыку.
      - Это правда, Ширзад. Мне люди здесь нравятся, - обернулась к нему Майя. - И вообще-то ваше село мне понравилось...
      - А почему "вообще"? - насторожилась Першан.
      - А потому, что ей здесь многое не нравится, - сказал Ширзад и насмешливо хмыкнул. - И я даже знаю, чем она недовольна.
      - Тебя не спрашивают, помалкивай! У нее язык есть, сама скажет., напуская на себя обычную с ним грубость, огрызнулась Першан.
      Но Майя не поддержала золовку, заступилась за парня.
      - Говорите, Ширзад, мне хочется знать ваше мнение.
      - Во-первых, вот это! - И Ширзад кивнул на грязную дорогу, которую в эту минуту переходил, балансируя, как канатоходец, седобородый старик. На середине он остановился, как бы соображая, не вернуться ли, но махнул рукою и, с трудом вытаскивая ноги из жидкого месива, зашагал дальше.
      - А во-вторых? - заинтересовалась Майя.
      - Во-вторых...
      Ширзад высказал девушкам свое мнение о деревенских порядках.
      - Деды жили плохо, но их можно оправдать, - сказала Майя серьезным тоном. - А вот как мы себя оправдаем? Меня удивляет, как вы-то, молодежь с аттестатами зрелости, притерпелись, смирились с таким укладом?
      Першан переставила кувшин с правого плеча на левое пошевелила затекшей рукой и сердито выпалила:
      - Если вы не болтуны, а подлинные игиты, то сперва снимите с наших плеч эти кувшины. Ведь приходится их таскать в день раз пять-шесть туда-обратно... Да хоть бы к кристальному роднику ходили, а то мутный илистый арык!
      - Умные речи приятно и слушать, - сказал юноша, любуясь задором Першан. - Тем более что мы еще в шестом классе изучали, как строить водоотстойники.
      Схватив Майю за руку, Першан потащила ее обратно в деревню, приговаривая:
      - Вернемся, сестричка, для чего нам мучиться, если в водоотстойнике Ширзада приготовлена чистая, свежая вода!
      Майя сначала не поняла, а потом вырвалась, поправила накренившийся кувшин.
      - Да ну тебя, чумовая! А я - то слушаю...
      - Где ж твой водоотстойник? Проводи, укажи!... - наступала на смущенного парня Першан.
      - Спроси у отца.
      - Ах, у отца?... Во всем, оказывается, отец виноват?... Ладно, ладно, я это запомню! Ширзад и Наджаф привыкли на всех собраниях порочить моего отца, а как за дело браться, так на попятную!... Так вот запомни, парень: если кто-нибудь скажет про отца хоть одно обидное слово, клянусь богом, не воду, а его кровь буду носить в этом кувшине!...
      Ширзад не нашелся что ответить, а Першан, подхватив Майю под руку, быстро повлекла ее к арыку.
      "Что за характер!", - и ужаснулся и восхитился юноша, а Майя успела оглянуться и смеющимися глазами подбодрить его.
      Ширзад прибавил шагу, чтобы догнать убегавших девушек, и с беспечным видом, будто ничего не произошло, сказал:
      - Майя, а ведь кто не знает вашу золовку, никогда не подумает, что она способна на сумасбродство!...
      Смысл этих слов остался для Майи загадочным, но Першан рассвирепела не на шутку, даже кувшин отшвырнула в траву.
      - Не вижу в нашем селе парня, с которым могла бы убежать без родительского благословения! Да пусть меня посватает иранский шах, а не деревенский игит, я его не променяю на волос из отцовской бороды... Даже тот, кто мне приглянется, не услышит "да", пока сто раз не поцелует отцовскую руку!
      Ширзад поднял кувшин, подал его с почтительным поклоном девушке и в тон ей, грубо сказал:
      - А с чего ты взяла, что я тебя уговариваю бежать из родительского дома? Я хочу сказать, что сегодня вечером в клубе занятие музыкального кружка. Приходи, пожалуйста!
      Как ни была остра на язык Першан, а тут и она растерялась, сверкнула глазенками и, подхватив кувшин, проворно помчалась вниз по склону к певуче журчащему среди камней арыку.
      - И вы, пожалуйста, приходите, - обратился Ширзад к Майе. - Хотим закатить такой концерт, какого еще в Мугани не видели. Вот с танцами только не получается, - учителя нету.
      - Танцы? - Майя на миг задумалась. - Ладно, танцы я беру на себя.
      - Вот и отлично! Может, и Гараш зайдет?
      Майя ласково попрощалась с Ширзадом и, придерживая колеблющийся на плече кувшин, поспешила за золовкой. А та уже болтала, с собравшимися у арыка девушками и старалась смеяться как можно громче, чтобы услышал Ширзад.
      Но Ширзад нисколько этим не огорчился, насвистывая, свернул к дому Наджафа.
      Теперь он почему-то не разбирал дороги и смело шлепал по лужам, выбивая сапогами фонтаны грязи.
      6
      Распахнулась желтая дверь маленького каменного дома и на веранду выбежала Гызетар в старенком застиранном платье с засученными рукавами, сняла с кипевшего самовара трубу, сдула с крышки пепел. Ведерный самовар она подхватила, словно перышко.
      "Ах какая ты! Любое дело в руках так и горит! - подумал Ширзад, остановившись у калитки. - И все-то с шуточками, весело, живо!..." Он знал многих девушек, и бойких и рассудительных, которые после замужества стихали, словно пересохший в жару ручей. Ну, Гызетар не из таких.
      Она почувствовала его взгляд, подняла голову.
      - А, Ширзад, чего там остановился? Заходи скорее, Наджаф только что вернулся с поля, станем чай пить!
      С крыльца был виден арык и толпившиеся там девушки с кувшинами на плечах. Гызетар не нужно было напрягать зрение, чтобы различить пестрое платье Першан.
      - И утром и вечером богу молюсь, чтобы смягчил он сердце Рустама-киши, - лукаво засмеялась Гызетар. - Да заходи скорее!
      Конечно, Ширзад никому не простил бы такой шутки, но на Гызетар он обижаться не умел.
      Заслышав голоса, выглянул взъерошенный Наджаф в безрукавке, с открытой волосатой грудью, и крикнул:
      - Послушай, я тебя на небе искал, а повстречал на земле! Заходи, разговор есть!
      - Думаешь, я к тебе шел чай пить?
      Пока Наджаф умывался у прибитого к столбу веранды рукомойника, фыркая так, что было слышно и в комнате, Ширзад наблюдал, как хозяйка перетирала стаканы, расставляла тарелки с маслом, сыром, чуреками. На него пахнуло домашним уютом, захотелось представить вместо Гызетар вот так же собирающую завтрак Першан...
      - Хороша обстановочка? А? - Наджаф вошел с полотенцем в руках. Плавным движением руки он обвел комнату, в которой, кроме стола, четырех самодельных табуреток и нескольких фотографий на стенах, ничего не было. Что поделаешь, что поделаешь! Все денежки Гызетар-ханум тратит на украшение спальни. До столовой, говорит, черед не дошел!...
      Ширзад ответил не сразу; вспомнил, как молодожены, закладывая фундамент этого дома, сами таскали камни, месили глину.
      - А мне ваш дом кажется прекрасным, как дворец хана! И об одном только мечтаю, чтобы все колхозники поскорее построили себе такие же просторные дома!
      - Вот спасибо! - воскликнул Наджаф, придвигая табуретку к столу. Самое главное, чтобы глаза друга не были завистливыми.
      - Но не думай, что я всем здесь доволен, - остановил его Ширзад.
      - Чем же недоволен? Может быть, хозяином?
      - Нет, хозяин мне нравится, а хозяйка еще больше, но плохо, что вы поленились и не пристроили кухни и ванной.
      - Не в Баку живем, в деревне! - отрезал Наджаф.
      - Правильно, правильно! - кивнула разливавшая чай Гызетар. - Надоело мне возиться на дворе у очага, мыться в тазу. Ширзад прав, как всегда. Получим осенью на трудодни - и начнем строить, - властно заявила она.
      - Господи! - Наджаф схватился за голову. - Сколько же денег нужно? И ведь мебель нужна! Нет, нет, братец, ты вносишь раздор в нашу семейную жизнь, моя ханум пляшет под твою дудку, я так жить не могу, убирайся-ка восвояси!
      Но Гызетар и Ширзад не обратили на эти слова никакого внимания.
      - Но особенно мне нравится в вашем доме, - продолжал Ширзад, подперев кулаком подбородок, - что живет здесь, кроме вас, еще одно существо...
      - Какого пола: мужского или женского? - подозрительно спросил хозяин и со зловещим видом потянулся к кухонному ножу.
      - Вот этого-то не знаю, а называется оно счастьем! Счастьем! мечтательно повторил Ширзад. - Едва открываю дверь вашего дома, как первым заговаривает со мною счастье.
      - Ашуг! Сладкоречивый ашуг! - пришел в неистовый восторг Наджаф. - А знаешь, кто привел счастье в наш домик? Она, только она! - И он привлек к себе застенчиво опустившую глаза жену.
      - Пейте чай, ведь у вас нет времени! - выскользнула из-под его руки Гызетар и, схватив пустую тарелку, выбежала на веранду.
      7
      Когда приятели вышли на улицу, солнце выглянуло из-за рваных серых облаков, и все вокруг повеселело. Может быть, так казалось потому, что и деревня, пустынная на рассвете, оживилась - скрипели колеса арб и телег, на огородах старики перекапывали землю, собирали и сжигали листья, сухую траву. Дети с визгом и криками высыпали на школьный двор, бегали, прыгали, гоняли, как мячик, чью-то рваную шапку.
      - Пешком пройдемся, что ли? - предложил отяжелевший после обильного завтрака Наджаф.
      - Э, нет, мы так и за день не обернемся. А у меня дел-то много! - не согласился Ширзад. - Вот тетушка Телли везет удобрения, с нею и подъедем!
      И он, перепрыгнув через канаву, поднял руку. Арба, запряженная двумя откормленными лошадьми, остановилась.
      Тетушка, натянув вожжи, посмотрела на парней.
      - Не подвезешь ли?
      Тетушка указала на мешки с удобрениями; места не жалко... Приятели взобрались на самый верх, уселись поудобнее, и лошади, шлепая копытами по грязи, медленно потащили арбу. Кое-где на крутых ухабах арба кренилась так, что парни цеплялись за мешки. Тетушка Телли злорадно на них посматривала: узнали теперь, голубчики, что за дороги? Аж кости хрустят, как тряхнет на ухабе!
      У арыка тетушка остановила лошадей, разнуздала, подвесила им под морды торбы с сеном: пусть отдохнут. Все это она делала молча, рывками, сердито ворча под нос.
      Наджаф повел Ширзада за арык, на участок, густо заросший бурьяном.
      - Полюбуйтесь, товарищ секретарь парторганизации: вот как подготовились к весеннему севу в нашем колхозе. С такого клина не соберем и двадцати центнеров.
      Ширзад только головой покачал. Ему и в голову не приходило, что рядом с селом, под самым боком у Рустама, остались не очищенные от стерни участки.
      - Но не везде же так..., - неуверенно начал Ширзад.
      - Ты своим участком не щеголяй! - перебил приятель. - В твоей бригаде такие ханум, как тетушка Телли и моя супруга! Они и без твоих указаний все сделают! А теперь сюда пойдем...
      И он потащил друга в кустарник. Несколько минут парни, то пригибаясь, то отводя от лица ветки, то перепрыгивая через груды валежника, пробирались вперед. Наконец Наджаф остановился на полянке, посмотрел по сторонам, приложил палец к губам и прошептал:
      - Чур пополам! Клад золотых монет времен Александра Македонского.
      И он пнул ногою присыпанную сухими листьями кучу. Листья взлетели, и Ширзад увидел, что перед ним лежат врезавшиеся в землю плуг и борона. Ржавчина коростой покрыла металл.
      Ширзад коротко свистнул. Его даже возмутила шутка Наджафа. Нельзя же над всем посмеиваться! Вопиющее преступление: гибнет, ржавеет колхозный инвентарь!
      - Конечно, это работа любимчика председателя, Немого Гусейна! - сказал Наджаф.