Ник Коста (№1) - Сезон мертвеца

Коста сообразил, что старшему хочется пива. Он вывел толстяка на улицу и показал ему ближайшую пивную. Росси взглянул на него влажными подобревшими глазами:

– Если хочешь узнать о деле кардинала побольше, у меня есть предложение.

– В самом деле?

– Угу. Сегодня вечером мы договорились с Бешеной Терезой поужинать. Можешь присоединиться. Услышишь немало интересного.

– Разве Бешеная Тереза назначила свидание нам двоим?

Росси состроил невинные глазки:

– Свидание?

– Да я почти не знаком с ней, – сообщил Коста.

– Да брось ты, это же Бешеная Тереза. Ее всякий знает.

– Я же сказал, мы почти не знакомы.

Росси принял обиженный вид:

– Конечно, это не лучший способ для налаживания отношений. Но ведь я для тебя стараюсь, малыш. Все, что в моих силах. Кроме того, это весьма подходящий вариант. Она любит потрепаться. И вообще не собираюсь я ужинать наедине с Терезой.

Коста не поверил своим ушам.

– Господи, а какого черта я туда попрусь?

– Ну, ты ей нравишься. И не спрашивай меня почему. Смотри на эту встречу как на жест вежливости. Так сказать, укрепление связей между отделами полиции, вот и все.

– Великолепно придумал.

– Значит, договорились?

– Как сказать, – лукаво произнес Коста.

А вдруг Тереза вне службы совсем другая женщина?

8

Сара Фарнезе обитала в небольшом и уютном районе Борго, зажатом между руслом Тибра и стенами Ватикана. Жилой массив относился к Риму и принадлежал муниципалитету. Тем не менее нельзя было не учитывать близкое соседство папских владений на вершине холма. Дом стоял на улочке Виколо делле Паллине, спрятавшейся между виа ди Корридори и Борго Пио. Укрепленный узкий проход Иль Пасетте, соединявший Ватикан с бывшим папским замком Кастель Сант-Анджело, был застроен старинными зданиями преимущественно коричневато-желтого цвета. Когда по следам давно умерших понтификов шли экскурсанты, до Сары доносились слабые, словно из глубокого подземелья, звуки голосов. Всего в нескольких минутах ходьбы от дома располагалась площадь Святого Петра с толпами туристов и постоянной торговой суетой. Но по ее любимым узким переулкам внутри квартала праздный народ, как правило, передвигался не спеша и с благоговением. Модернизация практически не затронула этот уголок Средневековья, он сохранил свое скромное, но выразительное обличье. Дома здесь, как правило, переходили от поколения к поколению. Сара являлась исключением.

Эту квартиру на втором этаже она, двадцатитрехлетняя, купила за очень приличные деньги четыре года назад, поступив на преподавательскую работу в Римский университет. С тех пор она изменилась и внешне, и внутренне – причем внешне больше, чем хотелось бы. Учеба в колледже – сначала в Америке, потом в Лондоне – стала далеким воспоминанием. А уж детские годы – скитания по европейским интернатам, которые закончились средней школой в холодном швейцарском городке Монтре, – вообще виделись, как в густом тумане. В памяти застрял только школьный пароходик, скользящий по необъятному Женевскому озеру. Она тогда завороженно смотрела на зеркальную гладь из дальнего угла палубы, куда забивалась, спасаясь от назойливого внимания классной руководительницы, считавшей ее нелюдимой и чудаковатой. Сара часами просиживала на палубе, не отрывая распахнутых глаз от резной короны, украшавшей восточный берег и четко отражавшейся в светлой воде. Ей казалось, что с горных вершин на нее молча взирает Господь – всемогущий и вездесущий наблюдатель, отрешенный от мирской суеты.

Все наиболее яркие воспоминания Сары Фарнезе были связаны с физическими или географическими объектами. Зеленые лужайки и холмы Гарварда. Прямоугольные университетские кварталы Оксфорда. Извилистые улочки неподалеку от Голубой мечети в Стамбуле. Бродя по этим улочкам, она воображала себя современницей императора Константина и свидетельницей эпохи раннего христианства, которое выбрала предметом своих научных исследований – или оно ее выбрало, трудно сказать наверняка – и к которому испытывала непреодолимую страсть.

Что касается людей, то их в памяти Сары Фарнезе задержалось немного. Например, воспитательница детского сада при парижском монастыре сестра Аннетт. Сара часто мысленно возвращалась в солнечное июньское утро двадцать два года назад. И теперь, находясь в своей уютной римской квартире, она легко воскресила в памяти усталое озабоченное лицо монахини в накрахмаленном снежно-белом платке.

В то утро сестра Аннетт отвела Сару в крошечную комнату. Солнечный свет проникал туда через узкое витражное окошко, изображавшее Христа с барашком на руках, и разбивался на яркие разноцветные лучи. С улицы долетал протяжный перезвон колоколов церкви Святого Евстахия, смешанный с веселыми звуками оркестра из соседнего торгового комплекса. Воздух отдавал пылью, но, как и все в монастыре, комнатка была чисто прибрана. Они сели на жесткие деревянные стулья и положили ладони на старый потрепанный том Библии.

Саре всегда казалось, что сестра Аннетт выглядит намного старше своих лет. Порой она представляла лицо монахини без морщин и без напряженного – будто от сильной внутренней боли – выражения. Вот бы вместо белого платка и темного облачения одеть ее в нормальное, человеческое платье, которое Сара видела на женщинах на улице. Тогда единственное, что роднило бы выдуманный образ с реальным, состояло в ярких голубых глазах, а они в тот далекий парижский день смотрели на Сару столь страстно, что испуганной девочке хотелось спрятаться под стол.

Воспоминания обычно касаются не каких-то деталей, а общего впечатления. Усвоив это правило еще в детстве, Сара никогда не пыталась восстановить давние разговоры дословно. В данном случае все ее ощущения безошибочно сосредоточились на пронзительном взгляде воспитательницы.

Они беседовали о божественных чудесах. Никому из живших на земле людей – даже самым выдающимся – не удавалось до конца понять Божью волю и провидение. Ни сестре Аннетт, ни мудрому проповеднику с иностранным акцентом, который время от времени посещал их монастырь, чтобы растолковать слова Священного Писания, а перед уходом ласково прикасался к голове каждого ребенка.

Даже папа римский не мог до конца разобраться во всех замыслах и деяниях Господних. Слова сестры Аннетт очень удивили маленькую Сару, она привыкла считать, что глава церкви является неотъемлемой частью Царства Небесного.

Да, Бог бывает суров. И случается, люди не понимают, чего хочет Всевышний. Тогда невинные страдают больше, чем грешники. Боль испытывают те, кто ее совсем не заслужил, и весь мир заполняет вселенская печаль, от которой никуда не деться. Законно было бы спросить, почему Господь допускает подобное. Именно такие вопросы нашептывает человеку Сатана в моменты слабости и упадка сил. Человеческую душу спасает от дьявольских козней бесконечное, хотя и непостижимое милосердие Господне. Мы сами строим свои темницы. Мы сами – не Вседержитель – торим себе дорогу в ад. Он возлюбил нас в страданиях наших и в конце концов воздаст нам по доброте своей. Если только мы покорно последуем за ним. Только так мы отыщем путь на небеса.

"Жизнь, – говорила сестра Аннетт, – это настоящий Божий дар. Как любой подарок, его можно взять назад. И если такое происходит, не надо сетовать на судьбу. Нужно лишь благодарить Бога за то, что он по своей милости сделал тебе столь бесценный подарок. Безмерно любить его, обретая в этой любви истинное утешение".

Сара заглянула в проницательные голубые глаза воспитательницы, пытаясь понять ее слова. Она обожала эту женщину. В школьные годы сестра Аннетт фактически заменяла ей родителей. Отец с матерью наведывались крайне редко и ненадолго. Ей лишь запомнились их высокие строгие фигуры. Родители Сары были очень занятыми людьми, и она радовалась уже тому, что они вообще ее навещали. Во время визитов они целовали ее в щеку и привозили кучу подарков и заодно давали обещания. Сестра Аннетт считала подобные отношения вполне нормальными, а Саре было хорошо известно, что она никогда не лгала. Поэтому она не испытывала особой привязанности к родителям. Они жили в таком мире, где пятилетняя девочка, не отличавшаяся разговорчивостью и проводившая почти все время в тайных мечтах, вряд ли была бы счастлива. Получалось, в интернате они оставили дочь для ее же блага, за что та должна быть им признательна.

– Господь трудится не покладая рук, хотя нам не всегда дано понять его замыслы, – сказала монахиня и замолчала, словно не решаясь продолжить.

Девочке показалось, что воспитательница не вполне здорова – может, простуда или грипп. Сара плотнее прижала ладошку к бледной руке, лежавшей на Библии. Она просто не представляла жизнь без этой чудесной женщины.

– Сара, – наконец промолвила монахиня, – Господь забрал твою маму и твоего папу к себе. Это случилось вчера. В Америке. Дорожная авария. – Она сморщилась, будто горло перехватила резкая боль. – Теперь они рядом с Богом, на небесах. И ты когда-нибудь там окажешься, если будешь такой же хорошей девочкой, как сейчас. Господь любит тебя, Сара. Мы все тебя любим. И будем любить вечно. И все мы рано или поздно воссоединимся. Твои родители и мы.

Сестра Аннетт снова замолчала. Глаза у нее блестели от сдерживаемых слез.

– Тебе не о чем беспокоиться, – сказала она, неожиданно перейдя на деловой тон. – Если хочешь, оставайся здесь навсегда, мы присмотрим за тобой. Если нет, можешь покинуть монастырь. Выбор за тобой. У тебя достаточно средств для безбедного существования.

Монахиня крепко обняла девочку. Сара отчетливо запомнила ее запах – сухой аромат смерти. Меньше чем через год Всевышний забрал на небеса и сестру Аннетт. Свое место в длинной процессии к его вратам она заняла с тихой, исполненной надежды улыбкой.

– Погрусти, – закончила воспитательница. – Но недолго. Ты должна быть счастливой и мудрой. И благодарной. Тебе есть кого и за что благодарить.

– Я буду такой, как ты сказала, – прошептала девочка и подумала: хватит ли ей сил выполнить обещание?

Монахиня улыбнулась:

– Я знаю, моя маленькая Сара. У тебя все сложится хорошо. В один прекрасный день ты получишь вознаграждение. Когда-нибудь ты испытаешь самое сильное наслаждение в жизни.

Последние слова прочно врезались в память Сары, она безоговорочно верила сестре Аннетт. А у той, пока она говорила, по щекам медленно, но неудержимо катились крупные слезы. Она очень напоминала Деву Марию в монастырской часовне – только у святой слезы были не жидкие, а перламутровые.

Очнувшись от воспоминаний и взглянув на часы, Сара Фарнезе удивилась захватывающей притягательности образов детства. Подчас они перекрывали реальные события, заметно влияя на принятие решений и выбор плана действий. Что бы на ее месте сделала сестра Аннетт? Сара знала ответ, поэтому и боялась задумываться над ним.

На часах было 14.27, за окнами вовсю суетились газетчики. Их гам болезненно раздражал ее. Сара сняла трубку и положила рядом с телефоном. Она чувствовала упорное ожидание журналистов за дверью.

Надев солнечные очки, она осторожно приблизилась к окну. На узкой полоске тротуара у подъезда стояли непрерывно щелкающие и вспыхивающие фотокамеры. Больше всех мельтешили телевизионщики, мечтавшие первыми запечатлеть самую популярную на сегодня женщину. Ту женщину, которую все средства информации уже расписали как черного демона, повинного в том, что бывший любовник убил своего преемника, а заодно и жену – причем самым зверским образом.

Случайные прохожие останавливались, удивленные необычным столпотворением вблизи папских владений. Интересно, а они смогли бы ее простить? Или хотя бы понять? Вряд ли, подумалось ей. Учитывая ажиотаж, раздутый щелкоперами, любопытства обывателей не избежать.

В 14.29 Сара Фарнезе, пройдя в спальню, включила специальное телефонное устройство, установленное в тумбочке рядом с кроватью. Оно позволяло в заранее оговоренное время тайно связаться с нужным человеком. Ровно в 14.30 раздался звонок.

Сара Фарнезе с благодарностью слушала знакомый голос, полный дружеского тепла и поддержки; он убеждал, что все будет в порядке, надо лишь соблюдать спокойствие и хранить молчание, особенно при общении с полицией.

Сара всплакнула – слезы уже было просто невозможно сдержать. Потом пожаловалась на репортерскую сволочь, жадно топтавшуюся у дверей в охоте за ее скальпом.

– Не бойся, скоро я тебе сделаю подарок, – попытался он ее утешить.

Поговорив по мобильнику не более четырех минут, Сара почувствовала себя готовой к борьбе с миром – тем самым, о котором ей весьма упрощенно рассказывала сестра Аннетт.

Около 15.00 она осторожно подошла к окну. По Борго Пио катили две поливально-уборочные машины, они появились за день до положенного времени: проезжая часть лишь слегка запылилась, и особого мусора не было, потому что большинство горожан бежало от жестокой августовской жары. Механические дворники свернули на Виколо делле Паллине, где ранее их никогда не встречали, и направились прямо на толпу под окнами ее квартиры. Журналистская братия с руганью подхватила камеры и прыснула в разные стороны.

Сара злорадно наблюдала из-за приоткрытых штор за бегством врагов. Да, с его стороны это был весьма щедрый подарок и, главное, вовремя. Но увы, назойливые приставалы рано или поздно вернутся на прежнее место.

И действительно, толпа под окнами вскоре почти восстановила свои ряды. Неожиданно от нее отделились две фигуры – высокий толстяк и молодой стройный человек ростом пониже. Узнав вчерашних полицейских, Сара принялась быстро приводить мысли в порядок.

9

Сидя на сухом склоне Эсквилинского холма, недалеко от виа Меценате, Джей Галло нехотя доедал купленный в ближайшей пиццерии кальцоне – кабачки цукини и соленые авокадо, завернутые в моцареллу. Продолжавшиеся четвертый день съемки археологических раскопок снова остановились. Любопытно, когда продюсер в Нью-Йорке прочитает финансовый отчет и прикроет финансирование их идиотского проекта, а заодно и выдачу суточных? Самому Галло эта работенка уже порядком надоела. Куда больше можно заработать на туристах, таскаясь с ними по городу и рассказывая скабрезные анекдоты из римской истории. Он вообще ненавидел телевизионщиков за непомерные, как дирижабль, амбиции. Но больше всего Джей Галло не любил их за бесчестность. В свое время, пока выпивка и наркотики не сбили его с прямого пути, Галло был перспективным молодым ученым в Гарварде, темой его исследований являлся античный Рим. Теперь он превратился в вечно голодного переводчика и гида. Постоянное наблюдение за этой пародией на археологические раскопки – когда с озабоченным видом обсуждают принадлежность любого камушка к храму Аврелия или Золотому дворцу Нерона и благоговейно вздыхают над каждым керамическим черепком и ржавым гвоздиком, заведомо не связанными с античной эпохой, – вызывало у него отвращение. Джею Галло вполне хватало знаний и опыта, чтобы понять: "эксперты" по материальным соображениям напускают псевдонаучный туман.

Наиболее ярко шоуменов от археологии представлял некий Сципио Кампион – уже одно это имя вызывало у Джея зубовный скрежет. Второразрядный профессор из Оксфорда – с крошечным подбородком и произношением, от которого уши вяли, – держался с таким академическим апломбом, что американские зрители просто падали от восторга. Если верить телевизионной передаче, то всего за сезон Кампион обнаружил военный лагерь, где армия Спартака скрывалась от Помпея, раскопал дворец в Гластонбери, расписанный фресками (он тут же отнес их к эпохе правления Авалона), и отыскал гробницу в окрестностях Александрии (а внутри – только подумать! – обезглавленный скелет Цезариона, легендарного сына Юлия Цезаря и царицы Клеопатры). Все его открытия выглядели крайне недостоверно и были абсолютно бездоказательны. И сейчас Джей с отвращением смотрел, как Кампион важно расхаживает перед телекамерой. Круглый бездарь. Если бы Джею Галло представился подобный шанс, он сделал бы все гораздо лучше. Но эта сучка, руководительница съемочной группы, рассмеялась ему в лицо, едва он предложил свои услуги.

Прикончив кальцоне, он прислушался к дурацкому спору между Кампионом, режиссером и оператором по поводу того, как должен падать свет на лик выдающегося археолога.

– Кретины, – с раздражением пробормотал Джей Галло.

Настроение испортилось окончательно. Дела были как сажа бела. Приходилось работать мальчиком на побегушках развозя коробки и пакеты черт знает с чем по адресам, куда второй раз по доброй воле ни за что не поедешь. Но торчать во вшивой телевизионной программе было все-таки лучше, чем париться в тюряге.

В кармане рубашки зазвонил мобильник. Джей нехотя вытащил его потной рукой, нажал кнопку и отошел подальше от спорщиков, чтобы кто-нибудь не выговорил ему за личные разговоры в рабочее время.

– Синьор Галло? Меня зовут Дельгадо. Я работаю в туристической компании в Борго. Вы вряд ли о нас слышали. У меня большая проблема. Вы сейчас заняты?

– Очень. – Джей всегда пользовался этой ритуальной фразой в разговоре с шустрыми клиентами, чтобы поставить на место и принудить по достоинству оценить его услуги, прежде всего в денежном выражении.

– Хм-м. Прошу прощения. Тогда в другой раз.

– Я не сказал, что не могу, – огрызнулся Галло. – Просто занят.

– Нам срочно нужен человек. Ко мне обратились из одного агентства. Прибыла группа важных персон, желающих посетить Остиго[1], и всего за час надо отыскать для них переводчика.

– И о чем трепаться?

– Что-что?

– Я спрашиваю, на какую тему экскурсия? О чем мне им говорить?

– О последних археологических находках периода Римской империи. Краткая история порта. Особых подробностей не требуется.

Впервые за целый день Галло улыбнулся:

– Понял. А подробностей я могу навалить сколько пожелаете. Именно этим я занимался в Гарвардском университете.

Мужчина на другом конце провода слегка заколебался:

– Да, я слышал. Так вы свободны?

Галло хорошо чувствовал момент, когда наступала пора подсекать рыбку:

– Буду с вами откровенен. Как раз сейчас у меня важное деловое мероприятие. И если придется от него оторваться, появятся неизбежные убытки. Короче, шестьсот долларов в день.

– Это очень солидная сумма, – неуверенно протянул турагент.

Галло решил стоять на своем. Оставался лишь один съемочный день, а ему заплатили вперед. И хотя в целом он не любил обманывать людей, но в данном случае сделал бы это с удовольствием.

– Или соглашайтесь, или будьте здоровы.

– А нельзя перезвонить вам минут через тридцать? Вы где будете?

– Найдете меня в остерии "Капри". Это на Лабикана, что рядом с Колизеем.

– Вы там пьете кофе?

– Вот именно, кофе, – ответил он, ухмыльнувшись. И какое парню дело, что он предпочитает пить?

– Там и встретимся. – Собеседник положил трубку. Галло даже не успел выяснить его приметы.

Он снова подошел к операторам-телевизионщикам. Те возобновили съемку. Перед камерами Кампион с важным видом держал в руках какой-то осколок, разглагольствуя о том, что это, возможно, кубок, принадлежавший Нерону.

Галло направился прямо к профессору и решительно отобрал коричневый кусок неглазированной керамики.

– Позвольте опровергнуть фантастические домыслы моего коллеги всего лишь одним реальным фактом, – спокойно произнес Галло, улыбаясь прямо в камеру. – Нерон действительно жил здесь за три года до того, как погиб от руки раба, который опередил римлян, желавших растерзать императора на куски. Но императоры никогда не пользовались такой убогой посудой. У них были великолепно изукрашенные тарелки и бокалы, они ели на золоте и серебре. А такой мерзости никогда не нашлось бы места в императорском дворце. Даже рабу было бы зазорно прикасаться к ней. Ты, дружище, раскопал всего лишь гончарную мастерскую при императорском дворце. Поэтому кончай дурачить добрых людей.

Джей Галло почувствовал полное удовлетворение. Может до встречи с агентом он успеет перехватить и кружечку пивка. Это ему явно не повредит.

Режиссер, невысокая женщина с потемневшим от злобы лицом, ткнув в него толстым пальцем, громко прошипела:

– Вы, мистер, уволены.

– Благословенный денек, – хохотнул Галло и устремился вниз по склону холма, насвистывая от радости.

Теперь у него образовалось окно для двух кружек пива. Лицо у Галло расплылось в блаженной улыбке. Он всегда сумеет найти работу. Все вокруг его любят.

У остерии его поджидал длинный черный "мерседес". Галло удивился ватиканским номерным знакам и влез в машину.

10

Возле входных дверей роились облитые поливалками журналисты – обозленные, решительные и в чем-то забавные.

Лука Росси окинул их сердитым взглядом:

– Не могу поверить, что опустился до такого.

– Мы выполняем задание. Припоминаешь? – спросил Коста.

– Мое задание состоит в том, чтобы прибыть сюда. Я и прибыл. А ты ступай и потолкуй с этой бабой. Она даже взгляда моего не выносит. Может, к тебе будет подобрее.

– Ты что, опять хочешь выпить?

– Ха-ха. Кажется, тут вертится знакомый мне писака. В прошлом он бывал мне полезен. Надо с ним поговорить. Иногда репортерам известны такие подробности, которые нам и не снились. Лады?

Коста пожал плечами. Он не был уверен, что Росси до конца с ним откровенен. При обыске в квартире Ринальди старший выглядел озабоченным, даже расстроенным, а ведь не сказал ничего особенного.

– Иди, если хочешь.

– Потом вернусь в контору. За меня не беспокойся. Поговорим за ужином.

Коста всей душой желал избежать намеченного мероприятия:

– Она от тебя тащится, дядя Лука. Другого мнения быть просто не может. Я вам буду только мешать.

Похоже, толстяк обиделся, сочтя, что Коста намекает на внешность Бешеной Терезы. Между тем многие мужики в ее возрасте выглядели куда хуже.

– Я просто не хочу привлекать к себе ее внимание. Я молод, строен, симпатичен и все такое прочее.

Росси широкой ладонью шутливо потрепал напарника по щеке, впрочем, не слишком нежно:

– Запоминай. Тестаккио. Улица Калигулы, тринадцать. Ресторан Альберони. Восемь вечера. Не опаздывай. Я плачу.

– Годится.

Росси врезался в толпу, на ходу обменявшись взглядами с одним из журналистов, который Косте показался знакомым. Вскоре оба исчезли за углом. Может, у них и впрямь было о чем потолковать. Хотя вряд ли истинная причина ухода Луки заключалась именно в этом. Фальконе говорил о необходимости отыскать самое простое объяснение. Так вот, толстяк просто не хотел видеть Сару Фарнезе.

Но, попав в ее квартиру, Ник усомнился в правильности своего предположения. На Саре были темно-красная хлопковая рубашка и джинсы модной линялой голубизны. На сей раз волосы она убрала в пучок. Умные, широко распахнутые зеленые глаза слегка искрились, что поразило Ника. Она передвигалась по комнате легко, с выверенной грацией, словно заранее все обдумала и контролировала ситуацию.

Квартира была отделана и обставлена с большим вкусом, который отвечал представлениям Ника о зажиточном среднем классе: стильная деревянная мебель, полированный обеденный стол в центре и огромное количество картин на стенах – пейзажи, средневековые портреты и даже несколько абстракций, которые тонко сочетались с ними. Стены, словно в пятизвездочной гостинице, были оклеены плотными бумажными обоями с объемным рисунком. И конечно, книги – десятки полок, забитых разноцветными томами в твердых обложках или кожаных переплетах. Телевизора Ник не приметил, но углядел очень дорогой музыкальный центр и рядом с ним большой стеллаж компакт-дисков с классическими произведениями. Пока увиденное не слишком вязалось с его представлением о Саре Фарнезе. Джинсы из бутика, да и весь завораживающий облик этой женщины с таинственно-лучистым взглядом плохо сочетались с обстановкой, которая больше пристала богатой старой деве.

Он кивнул на окна, под которыми галдела невидимая толпа:

– Существуют специальные законы о защите личности от беспокойства. Если хотите, вызову наряд муниципальной полиции.

Она присела в изящное кресло с высокой спинкой, на вид не слишком удобное.

– Рано или поздно они разойдутся, верно? Я так и не поняла, чего они хотят.

Он-то знал – им нужна ее фотография. Чтобы это привлекательное лицо украсило первые страницы их изданий – дескать, вот та самая дамочка, из-за которой поехала крыша у почтенного профессора.

Он осторожно опустился на мягкий диван, чувствуя себя довольно неловко в изысканной обстановке.

– Они хотят получить вашу фотографию. Вот и все.

– Ну, тогда им долго придется ждать. Я договорилась, чтобы мне доставили продукты из магазина прямо сюда, их принесет консьерж. А в университет я не пойду, пока эта ерунда не прекратится. Если охота, могут разбить здесь лагерь хоть на неделю. Ничего они не получат.

"Легко сказать, – подумал он. – Она еще не знает, как быстро человек теряет самообладание от назойливого внимания и насколько журналистская братия изобретательна".

– Вы так и не сказали мне, как вас зовут.

– Коста. Ник Коста.

– Что вам угодно, синьор Коста?

Он вытащил из кармана блокнот:

– Несколько вопросов. Если не возражаете, разумеется. Основные данные и некоторые личные подробности.

– Прекрасно.

Базовую информацию о себе Сара Фарнезе изложила за пять минут. Оказывается, они ровесники (он думал, сна немного моложе). У нее двойное гражданство – Италии и Великобритании – благодаря национальности покойных родителей. Работает она в университете в должности профессора средней категории. Ее интимная связь с Ринальди закончилась несколько месяцев назад. Насколько она помнит, в его присутствии она никогда не упоминала о скором приезде в Рим Хью Фэрчайлда, хотя это и не исключено. О проблемах Стефано Ринальди с деньгами и наркотиками понятия не имеет и, похоже, не врет.

Она по памяти процитировала источник зловещего высказывания по поводу крови мучеников и выразила недоумение, каким образом оно связано со случившимся. Коста зачитал ей полный вариант дурацкого стихотворения о Сан-Айвсе.

– Так это загадка? – удивилась она.

– Наверное, для решения вам понадобится калькулятор.

– Это еще зачем? Ответ и так очевиден: в Сан-Айвс идет лишь один человек, тот, что сочинил загадку. Остальные идут в противоположном направлении.

Ему стало ясно, почему Росси в ее присутствии теряется. Она слишком умна, слишком рассудительна, слишком хладнокровна. Любой, наверное, рядом с ней чувствует себя маленьким и глупеньким, причем без всяких усилий с ее стороны унизить, оскорбить. Она помимо своей воли отталкивает людей. Над ней словно витает облако одиночества, особенно заметное в этой стерильной, изощренно украшенной квартире, которую и жилищем-то трудно назвать.

– Профессор Ринальди знал кого-нибудь из Ватикана?

– Там у него был практически тот же круг знакомых, что и у всех нас. В основном академические связи. Прежде всего чиновники, контролирующие доступ в библиотеку.

– Но чтобы попасть туда, нужен специальный пропуск, не так ли? Ведь только в этом случае вас пропустят как частное лицо и вам не придется стоять в очереди с туристами?

Она открыла дорогую кожаную сумку голубого цвета, лежавшую на соседнем стуле и выглядевшую, как и все в этой комнате, слишком солидно для молодой женщины. Порывшись в ней, Сара Фарнезе достала ламинированную карточку, на которой были ее имя и фотография.

– Разумеется. В их библиотеке огромное количество уникальных источников периода раннего христианства. Поэтому я и переехала в Рим.

Коста пригляделся к пропуску.

– Но этот документ дает доступ на всю территорию Ватикана, а не только в библиотеку.

– Иногда, – ответила она после небольшой паузы, – бывает нужно ознакомиться с объектами, расположенными в разных местах.

У него не было ни одного знакомого, не считая ватиканских служащих, с подобным пропуском.

– И у Стефано была такая карточка?

– Не думаю. Ему каждый раз приходилось стоять в очереди. Может, из-за этого и случился такой переполох, когда он вчера ворвался в читальню. Будь у него пропуск, никаких проблем не возникло бы.

"Тут что-то не так, – подумал Коста. – Она работает в университете каких-то три года и уже обладает столь ценным документом, а Ринальди, проведший на том же факультете более двадцати лет, каждый раз, чтобы посетить Ватикан, вынужден томиться в толпе туристов".

– А почему он не оформил такой пропуск? Ведь это очень удобно.

– Сама не знаю, прошу прощения. Мы работали на одном факультете, но на разных курсах. Может, просто ему было не очень нужно. Многие материалы в наши дни можно получить через компьютер – по Интернету или электронной почтой. Лично я предпочитаю иметь дело с первоисточниками – им как-то больше доверяешь, а он...

– Почему же он считал по-другому?

– Я уже сказала вам, – произнесла она с легким раздражением, – не знаю. У меня был слишком короткий роман с этим человеком, я не успела изучить его досконально.

А вот покойный Стефано Ринальди, похоже, успел, если решился совершить на ее глазах фактическое самоубийство, чтобы принудить к определенным действиям. Каким? Может, он хотел обменять смерть жены на смерть нового любовника Сары?

– Синьорина Фарнезе, вчера вы упоминали, что Стефано Ринальди говорил с вами двумя разными голосами.

Судя по ее задумчивому лицу, она уже почти забыла о своих словах.

– Да, именно так. Цитируя Тертуллиана, он говорил очень четко и размеренно – чтобы слышали все присутствующие. И намеренно громко. – Тут она снова задумалась, словно восстанавливала в памяти картину происшествия. – А вот о Мэри он говорил намного тише. По сути, это уже была простая беседа.

Коста попытался сообразить, что бы это могло означать.

– А в читальне, кроме вас двоих, был еще кто-нибудь? Не считая охранника, застрелившего профессора?