ГЛАВА 31

– Это не самый приятный момент в моей жизни. – Анни стояла на коленях перед унитазом, опираясь одним боком на старинную ванну на львиных лапах. – Прекрасная иллюстрация к моему имиджу пьяницы.

– Ты видела водителя? – поинтересовался Фуркейд. Он стоял в дверях, прислонившись к косяку.

– Только мельком. Я думаю, что он предусмотрительно надел лыжную маску. Была тьма кромешная. Шел дождь. И все произошло так быстро. Господи, – в голосе Анни послышалось отвращение, – я говорю то же самое, что и все жертвы, с которыми мне приходилось иметь дело.

– А что с номерами?

– Мне было не до того, я изо всех сил пыталась не угодить в это чертово болото. – Она помолчала, потом покачала головой и продолжала: – Я решила, что Ренар разыграл сцену с выстрелом, чтобы заманить меня к себе адом, но, может быть, я и ошиблась. Вполне вероятно, что кто-то выстрелил в него и наблюдал, как приехали и уехали полицейские, затем появилась я, ходила вокруг дома, потом тоже уехала.

– Но зачем было ехать за тобой? Почему не дождаться твоего отъезда и еще раз не попытаться прикончить Рена-Ра?

От ответа на этот вопрос Анни вырвало бы снова, если бы в ее желудке хоть что-нибудь осталось. Если нападавший охотился за Ренаром, тогда в том, что он преследовал ее, не оставалось никакого смысла.

– Возможно, ты и права насчет стрельбы, – заметил Фуркейд. – Ренару потребовался предлог, чтобы позвонить тебе. Рассказанная им история хромает, как трехногая собака.

Анни с трудом поднялась и присела на край ванны.

– Если это правда, то у парня из «Кадиллака» была только одна цель – я. Вероятно, он следил за мной от самого моего дома.

Она подняла глаза на Ника, надеясь, что тот станет ее разубеждать. Но не таким человеком был Ник Фуркейд. Факты оставались фактами, и он не видел оснований скрывать правду только для того, чтобы смягчить удар и успокоить Анни.

Ник снял полотенце с керамического крючка в виде руки, торчащей из стены, и намочил один конец холодной водой из-под крана.

– Тебе удается выводить людей из себя, Туанетта, – заметил он, присаживаясь на закрытую крышку унитаза.

– Я не нарочно.

– Тебе следовало бы сначала думать, а потом действовать. Но ты ни на что не обращаешь внимания, а это плохо.

– Кто бы говорил…

Анни прижала мокрое полотенце сначала к одной щеке, потом к другой. Она уже почти пришла в себя.

– Я всегда сначала думаю, Туанетта. Просто временами моя логика оказывается с изъяном, вот и все. Ну как ты? В порядке?

Фуркейд наклонился к Анни, убрал прядь волос со щеки. Его колено коснулось ее бедра, и она немедленно почувствовала нечто похожее на удар тока.

– Да, спасибо, со мной все отлично. Анни встала и подошла к раковине, чтобы почистить зубы.

– Итак, кто желает тебе смерти?

– Не жнаю, – с трудом ответила Анни, у нее на губах запузырилась зубная паста.

– Наверняка знаешь. Ты просто пока не пыталась разложить все по полочкам.

Анни сплюнула в раковину и вытерла губы.

– Господи, как же ты действуешь мне на нервы.

– Кто может хотеть твоей смерти? Пошевели мозгами.

– Видишь ли, в отличие от тебя, в моем прошлом не водятся психопаты и бандиты.

– Мы говорим не о твоем прошлом. Как насчет этого помощника шерифа, Маллена, кажется?

– Маллену очень хочется, чтобы я ушла с работы, но я не могу поверить, что он стал бы пытаться меня убить.

– Если человека довести до крайности, трудно предугадать, на что он окажется способен.

– Ты знаешь это по собственному опыту? – язвительно поинтересовалась Анни, которой отчаянно хотелось сорвать на ком-нибудь злость. Если она его немного позлит, может быть, ей удастся восстановить прежние границы их отношений, нарушенные прошлой ночью.

Анни мерила шагами комнату вдоль своего экзотического кофейного столика, нервы у нее снова расходились.

– А как насчет тебя, Ник? Я тебя арестовала. Ты мог угодить в тюрьму за нападение на человека. Вполне возможно, что ты решил, что тебе уже нечего терять и ты вполне можешь избавиться от единственной свидетельницы.

– У меня нет «Кадиллака», – ответил Фуркейд с каменным выражением лица.

– Мне кажется, что если бы ты решил кого-нибудь убить, то ты украл бы машину и угрызения совести тебя не мучили бы.

– Прекрати.

– Почему? Ты же сам мне велел пошевелить мозгами.

– Так вот и подумай головой. Я же был здесь и ждал тебя.

– Я ехала по дамбе. А там не разгонишься. Ты мог избавиться от «Кадиллака» и приехать сюда на своем пикапе.

– Бруссар, ты выводишь меня из себя.

– Да неужели? Что ж, вероятно, я так действую на людей. Остается только гадать, почему никто не убил меня раньше.

Ник схватил ее за руку, но Анни вырвалась, из глаз у нее полились слезы.

– Не прикасайся ко мне! – крикнула она. – Что тебе от меня нужно? Я понятия не имею, зачем ты впутал меня в это…

– Я тебя никуда не впутывал. Мы с тобой партнеры.

– Да что ты говоришь? Что ж, партнер, почему бы тебе не рассказать мне, что именно ты делал около дома Ренаров в субботу? Высматривал удобную снайперскую позицию?

– Ты думаешь, я в него стрелял? – Ник недоверчиво смотрел на нее. – Да если бы я хотел убить Ренара, он бы сейчас уже жарился в аду.

– Ты меня не удивил. Однажды я тебе уже помешала.

– Ну, ладно, хватит! – приказал Фуркейд. На этот раз он поймал обе ее руки и притянул к себе.

– Что ты собираешься делать? Избить меня?

– Да что с тобой такое, черт побери? Почему ты на меня набросилась? Я не прикасался к Ренару в субботу, я не стрелял в него сегодня вечером, и, разумеется, я не пытался тебя убить!

Ему так хотелось встряхнуть Анни, поцеловать ее, гнев и сексуальная агрессия слились в одно весьма опасное целое. Он с трудом заставил себя отойти от молодой женщины.

– Партнерство предполагает доверие, – сказал Ник. – Ты обязана мне верить, Туанетта. Больше, чем этому проклятому убийце.

Фуркейд сам удивился тому, что сказал. Прежде ему не требовался партнер в работе, и он никогда не тратил время, чтобы завоевать чье-то доверие. Тем более женщины.

Анни громко вздохнула:

– Я уже не знаю, чему верить и кому доверять. У меня такое впечатление, что я заблудилась в зеркальном лабиринте. Кто-то пытался меня убить! Со мной такое происходит не каждый день. Прошу прощения, если я реагирую не как бывалый профессионал.

Они стояли в противоположных углах комнаты. Вдруг Анни показалась Нику очень маленькой и хрупкой. Он ощутил странный прилив сострадания и нежности.

– Это не я, Туанетта, – прошептал Ник Фуркейд, подходя ближе к Анни. – И ты должна мне верить.

Анни закрыла глаза, словно не желая ничего видеть, все забыть.

– Господи, во что же я ввязалась…

– У тебя есть веские причины заниматься этим делом, – заверил ее Фуркейд. – Ты приняла вызов убийцы, взяла на себя обязательства перед памятью убитой женщины. Да, сейчас тебя накрыло с головой. Но ведь ты умеешь плавать. Просто задержи дыхание и работай руками и ногами.

– Именно сейчас я с удовольствием бы выбралась на берег. Но все равно, спасибо за совет.

– Туанетта, ищи правду. Во всем докапывайся до истины. В этом деле, во мне, в себе самой. Ты не ребенок и не пешка в чужой игре. Ты доказала это, когда остановила меня и не дала добить Ренара. Ты работаешь над этим делом, потому что сама этого хотела.

Ник поднял руку, коснулся пальцами щеки Анни, провел по нежной линии скул.

– Ты сильнее, чем тебе самой кажется.

– Я напугана до смерти, вот и все, – негромко сказала Анни. – Терпеть не могу пугаться. Меня это выводит из себя.

Ей надо было бы отвернуться, уйти от его прикосновения, но она не могла заставить себя пошевелиться. Это проявление нежности оказалось таким неожиданным и таким необходимым.

– Прости, – негромко продолжала Анни. – Я испугалась, что потеряла работу. Это было достаточно неприятно. Но теперь мне приходится опасаться за свою жизнь.

– И еще ты боишься меня. – Пальцы Ника пробежали по нежной коже под подбородком.

Анни подняла глаза, взглянула на его избитое лицо, увидела глаза, в которых полыхал тот же огонь, что и в его душе. Она только накануне вечером говорила Нику, что он ее пугает, но боялась она не его.

– Нет, – запротестовала Анни, – я не верю, что ты сидел за рулем «Кадиллака» и что ты стрелял в Ренара. Прости меня. Прости.

Она все повторяла и повторяла эти слова, а по телу снова пробежала дрожь.

Ник обнял ее, и Анни показалось, что она утонула в его объятии. Его руки нежно гладили ее волосы, затылок, губы легкими поцелуями ласкали шею, щеку. Она нашла его губы своими, и поцелуй Ника обжег Анни.

Их языки соприкоснулись, и словно раскаленная лава растеклась по телу Анни, она вся трепетала от такого полного ощущения радости бытия, как никогда ясно сознавая, что совсем недавно могла умереть. Жар проник ей под кожу, достиг самого сокровенного уголка ее тела, Анни ощущала свое желание и желание Ника, чувствовала его, ей хотелось подчиниться ему и забыть обо всем на свете. Она не желала думать, рассуждать, мыслить логически. Она хотела его.

Ладони Ника скользнули под ее футболку, погладили спину. Футболка и его рубашка полетели на пол, они опустились на ковер. Мужчина и женщина раздевались, не отрывая губ друг от друга. Их тела слились, соприкоснулись разгоряченная кожа, жадные губы, ищущие пальцы. Анни легла на пол и увлекла за собой Ника, выгибаясь ему навстречу, когда его рот сомкнулся на ее соске.

Она позволила себе забыть обо всем, кроме его прикосновений, его силы, его желания. Пальцы Ника пробрались между завитками темных волос, ощутили жар и любовную влагу. И он вошел в нее, заполняя ее целиком. Анни впилась ногтями ему в спину, обхватила ногами его бедра, и страсть унесла прочь все мысли. Оргазм оглушил ее, сжигая в своем яростном пламени все страхи и сомнения.

Анни вскрикнула, вцепилась в Ника, как будто он мог оставить ее в такой момент. Он крепко обнимал ее, низким, негромким голосом нашептывал ей на ухо невероятно эротичные французские фразы. Его движения стали настойчивее, быстрее, и на этот раз они достигли пика наслаждения вместе. Анни ощутила его разрядку, его спина напряглась, Ник застонал сквозь стиснутые зубы. Наступила тишина, нарушаемая только их прерывистым дыханием. Никто из них не шевелился.

Угрызения совести буквально захлестнули Анни, как только желание было удовлетворено. Фуркейд был последним мужчиной, к которому она могла бы позволить себе почувствовать вожделение. И разумеется, последним из тех, кому она могла позволить себе отдаться.

Возможно, стрессовая ситуация сыграла свою роль. Или просто необходимо было разрядить ощутимое сексуальное напряжение, существовавшее между ними. А возможно, она просто рехнулась.

Анни как раз обдумывала эту вероятность, когда Ник поднял голову и посмотрел на нее:

– Согласен, напряжение мы сняли. А теперь пойдем поищем кровать и займемся делом как следует.

Когда Анни выбралась из постели, уже перевалило за полночь. Завязывая пояс на халате, она рассматривала Фуркейда при свете ночника. Детектив Ник Фуркейд слишком хорошо смотрелся в ее постели.

Идя по коридору, Анни бормотала себе под нос:

– Во что на этот раз ты впуталась, моя дорогая?

Ответа на этот вопрос она не знала и слишком устала, чтобы пытаться его найти. Но другие вопросы без ответов кружились в ее голове – о деле Памелы Бишон, о Линдсей Фолкнер и Ренаре, о том, кто сидел за рулем несущего смерть «Кадиллака». Ник говорил, что она сильнее, чем думает. Но он сказал и о том, что она боится заглянуть слишком глубоко в собственную душу. Анни подумала, что Фуркейд оказался прав в обоих случаях.

Включив свет на кухне, она медленно обошла вокруг стола, потянулась к шарфу, вдруг почувствовав потребность прикоснуться к нему. Сначала он внушал ей отвращение, так как Анни считала, что его прислал убийца. Потом этот кусок шелка вызывал у нее тошнотворное чувство, стоило ей представить, что его когда-то уже дарили женщине, погибшей страшной насильственной смертью.

– Это тебе Ренар прислал, верно?

Анни резко обернулась при звуке его голоса. Ник стоял на пороге в одних джинсах и босиком.

– Я не хотела тебя будить.

– Ты и не разбудила. – Ник подошел ближе, дотронулся рукой до полоски бледного шелка. – Это его подарок?

– Да.

– Точно так же он вел себя с Памелой.

– Мне вдруг показалось, что это тот самый шарф, что Ренар посылал ей, – призналась Анни. – Он тебе знаком? Фуркейд покачал головой:

– Никогда такого не видел. Что Ренар сделал с подарками после того, как Памела ему все вернула, остается загадкой. Стоукс должен был бы знать, тот ли это шарф, но я сомневаюсь. У него не было повода обратить на такую безделицу внимание. Дарить женщине милые пустячки совсем не значит нарушать закон.

– Белый шелк, – задумчиво произнесла Анни. – Как у Душителя из Байу. Ты думаешь это преднамеренно?

– Если бы это было так важно для Ренара, я думаю, что он задушил бы этим шарфом Памелу.

Анни чуть передернула плечами при одной мысли о такой вероятности, потом взяла себя в руки и вернулась в гостиную. Она включила стереосистему, стоявшую на книжных полках, выбрав фортепианную блюзовую композицию. За высокими французскими окнами все еще лил дождь, хотя теперь он стучал по крыше не так яростно, чуть приглушеннее. Гроза переместилась к Лафайетту. Словно неоновый всполох, небо на севере прочертила молния.

– Зачем ты отправился к Ренару в субботу, Ник? – спросила Анни, обращаясь к его отражению в оконном стекле. – Он мог позвонить в полицию, и тебя бы арестовали. Зачем так рисковать?

– Не знаю.

– Уверена, что знаешь. – Анни обернулась через плечо, как всегда, удивляясь сиянию его неожиданной улыбки.

– Ты отличная ученица, детка, – он шутливо погрозил ей пальцем и подошел ближе.

Фуркейд открыл створку и глубоко вдохнул холодный ночной воздух.

– Я был в том доме, где умерла Памела. – Он помолчал. – А в субботу решил посмотреть, как живется ее убийце. Понимаешь, ярость – очень прожорливый зверь. Ее надо регулярно подпитывать, иначе она погибнет. А я не хочу, чтобы моя ярость угасла. Пусть она бьется в моей ладони, как живое сердце. Я хочу его ненавидеть. И хочу, чтобы его наказали.

– А если Маркус Ренар не убивал Памелу Бишон?

– Он убийца. Ты знаешь, что это его рук дело. И я об этом знаю.

– Я понимаю, что Ренар в чем-то виновен, – ответила Анни. – Я знаю, что эта женщина стала его манией. Я верю, что он ее преследовал. Его образ мыслей, то, как он рассуждает, говорит, как выворачивает все по-своему, пугает меня. Наверное, Маркус Ренар мог убить Памелу. Возможно, что он ее все-таки убил. Но, с другой стороны, кто-то попытался убить Линдсей Фолкнер именно тогда, когда она собиралась рассказать мне о чем-то, что могло иметь отношение к гибели ее подруги. А теперь кто-то пытается убить меня, и это явно не Маркус Ренар.

– Держи все концы отдельно, иначе нити запутаются, Туанетта, – резко оборвал ее Ник. – Первое – на свободе разгуливает насильник. Он выбрал Фолкнер, потому что она подходит к его схеме. Второе – у тебя есть личный враг, и это помощник шерифа Маллен. Он хочет тебе отомстить. Допустим, Маллен следил за тобой, доехал до дома Ренара, и это вывело его из себя. Ты не только никого не слушаешь, но еще и вступила в сговор с врагом. Это заставило Маллена переступить черту.

– Может быть, и так, – согласилась Анни. – Или мои попытки раскрыть это дело заставляют кого-то нервничать. Возможно, Линдсей вспомнила что-то такое о Донни и об этих сделках с землей. Ты сам говорил о возможных связях между Донни Бишоном и Дювалем Маркотом, – напомнила она Нику.

– Я рассматривал все варианты и до сих пор уверен, что Памелу убил Ренар.

– Разумеется, ты в этом не сомневаешься. Иначе если Ренар не убийца, то с чем останешься ты? Ангел-мститель, разящий человека без всякой на то причины, превращается в обыкновенного бандита. Наказывать невиновного несправедливо. Если Ренар не преступник, тогда преступник ты.

Именно об этом думал Ник, когда возвращался из Нового Орлеана, а все его тело мучительно болело после побоев, нанесенных головорезами Ди Монти. Что, если, сосредоточившись на Ренаре, он проглядел другие возможности? Какие тогда карты остались у него на руках?

– Так вот что ты думаешь обо мне, Туанетта? Ты считаешь меня преступником?

Анни вздохнула:

– Я уверена, что ты неправильно обошелся с Ренаром. Я всегда хотела верить в законы, но каждый день я вижу, как их нарушают. Иногда мне это нравится, иногда нет. Все зависит от результата. Так кто же я после этого?

– Человек, – ответил Ник, глядя на дождь. – Ливень прекратился.

Он вышел на балкон. Анни пошла за ним босиком по холодным мокрым половицам. На севере небо оставалось черным от грозовых туч, а на юге его бриллиантовой россыпью украсили звезды.

– Что будешь делать с этим парнем в «Кадиллаке»? – спросил Ник. – Ты не заявила в полицию.

– У меня такое чувство, что я только попусту потрачу время. – Анни смахнула воду с перил, закатала рукава халата и оперлась о мокрое дерево. – Вряд ли кто из коллег поспешит мне на помощь. И к тому же я не запомнила номера, да и водителя не могу толком описать. Утром я составлю рапорт и проедусь по мастерским, посмотрю, не стоит ли где большая машина с остатками моей краски на боку. Но это все равно что искать иголку в стоге сена.

– А я проверю алиби Маллена, – предложил Ник. – В любом случае пора с ним немного поболтать.

– Спасибо.

– Я виделся со Стоуксом сегодня вечером. Он говорит, что состояние Линдсей Фолкнер стабильно, но она по-прежнему без сознания.

Анни кивнула:

– Вчера они встречались за ленчем. Чез ничего об этом не говорил?

– Нет.

– А обо мне упоминал?

– Сказал, что ты как заноза в заднице. Ты думаешь, Фолкнер могла ему что-нибудь сболтнуть насчет того, что ты копаешь вокруг этого дела?

– Не вижу причины, почему бы ей этого не сделать. Когда я с ней встретилась в воскресенье, Линдсей сообщила мне, что очень скоро увидится со Стоуксом. Ее вовсе не обрадовало то, что я спасла Ренару жизнь. Так что она встретилась со Стоуксом за ленчем и могла что-то рассказать ему о Памеле. А вечером Линдсей позвонила мне с извинениями и просьбой о встрече.

– Отчего такие перемены?

– Не знаю. Вполне вероятно, Стоукс не посчитал ее информацию особенно важной. Но если Фолкнер все-таки упомянула обо мне, то почему Стоукс молчит? – спросила Анни. – Вот этого я понять не могу. Днем он велел мне держаться подальше от его дел, но почему ему было не отправиться прямиком к шерифу? Чез знает, что у меня и без того уже неприятности. У него была возможность добиться моего отстранения от работы. Почему он не воспользовался случаем?

– Но если Стоукс расскажет обо всем Ноблие, милая, то ему самому тоже придется несладко, – пояснил Ник. – Если все будет выглядеть так, что Стоукс плохо работает над этим делом, то шериф его отстранит, тем более что сейчас Чез возглавляет особую группу. А он вовсе не хочет расставаться с делом Памелы Бишон.

– Да… Пожалуй, в этом есть смысл. – Анни встряхнулась, пытаясь избавиться от какого-то странного неприятного ощущения. – Может быть, Линдсей вообще ему ничего не сказала. Полагаю, мне об этом не узнать, пока она не придет в себя. Если Фолкнер вообще очнется. Я очень на это надеюсь. Как бы мне хотелось узнать, о чем она собиралась мне рассказать.

Раздавались привычные ночные звуки – ветер шумел в листве деревьев, где-то плескалась вода, дробные крики ночных цапель доносились с одного из поросших ивняком островков.

Анни казались странными эти долгие мгновения спокойного, мирного молчания между ними, словно они были давними друзьями. А временами воздух между ними начинал буквально потрескивать от напряжения, ярости, сексуальности, подозрений.

– Так вот где ты выросла, – произнес Ник.

– Да. Однажды, лет в восемь, я привязала веревку вот к этому столбику и попыталась спуститься на землю. Я прорвала тент внизу и шлепнулась прямо посреди стола, за которым сидели туристы из Франции.

Ник рассмеялся:

– С самого раннего возраста от тебя одни неприятности.

Его слова вдруг вызвали в памяти Анни образ матери. Она появилась здесь одна, беременная, и так никогда никому и не назвала имени отца своего ребенка. Анни пронзила острая боль, словно капля крови выступила от удара колючки.

Ник заметил, как мгновенно погрустнела Анни, словно дымкой подернулись глаза, и задумался, не в этом ли кроется причина того, что Анни скользит по поверхности жизни, предпочитая не опускаться на глубину. И вдруг ему стало грустно, ведь обычно в Анни горел какой-то удивительный живой огонек. Что привлекло его к этой женщине? Этот яркий внешний блеск или та сила, что таилась пока под спудом?

– А я вырос вон там, – Ник указал в направлении юго-востока. – Тогда это место было центром моей вселенной. Во всяком случае, когда мне было двенадцать.

Анни удивило это признание. Она попыталась представить себе Ника беззаботным мальчишкой, проводящим все время на болотах, но не смогла.

– И как же случилось, что в конце концов ты оказался здесь? – задала она вопрос.

В глазах Ника появилось отстраненное, задумчивое выражение, а голос прозвучал устало:

– Это был долгий путь.

– Честно говоря, я прошлой ночью подумала, что ты при смерти, – с опозданием призналась Анни.

– Разочарована?

– Нет.

– Некоторым это пришлось бы по вкусу. Маркоту, Ренару, Смиту Притчету. – Ник вдруг вспомнил комментарий Стоукса в баре. – А как насчет мистера Дусе из офиса окружного прокурора?

– Эй-Джей? – Анни выглядела удивленной. – А какое он к тебе имеет отношение?

– Какое отношение он имеет к тебе? – спросил Ник. – Поговаривают, что вы с мистером помощником окружного прокурора заодно.

– Ах вот оно что, – протянула Анни, внутренне съеживаясь. – Если бы Эй-Джей знал, что ты здесь, он бы взорвался.

– Из-за того, что я сделал с Ренаром? Или из-за того, чем мы занимались с тобой?

– И из-за первого, и из-за второго.

– Тогда возникает следующий вопрос. У него есть на то причина?

– Он бы ответил на этот вопрос утвердительно.

– Я спрашиваю тебя. – Ник даже дыхание затаил в ожидании ее ответа.

– Нет, – негромко сказала Анни. – Я с ним не сплю, если ты спрашиваешь об этом.

– Именно об этом я и спрашиваю, Туанетта. Я лично делиться не люблю.

– Но это не значит, что это была отличная идея, Ник, – призналась Анни. – Я не хочу сказать, что сожалею о случившемся. Это не так. Но просто… Посмотри на ситуацию, в которой мы оказались. Все и так слишком сложно, и… и… Видишь ли, я так никогда не поступаю…

– Я понимаю, – Ник подошел ближе, положил ей руки на бедра, ему хотелось к ней прикоснуться, предъявить свои права. – Я тоже так не поступаю.

– Мне не следовало спать с тобой. Я…

Он прижал палец к ее губам, заставляя замолчать.

– Это не имеет никакого отношения к расследованию. Это не имеет никакого отношения к случаю с Ренаром. Понятно?

– Но…

– Речь идет о влечении, желании, страсти. Ты почувствовала это еще в тот вечер в баре «У Лаво». И я тоже. Еще до того, как началась вся эта кутерьма. Это две разные вещи. Наши желания теперь живут своей собственной жизнью и никак не зависят от ситуации, в которой мы с тобой оказались. Ты можешь это принять или можешь сказать «нет». Чего тебе хочется, Туанетта?

Анни отодвинулась от него.

– Как, должно быть, приятно, когда так уверен во всем. Знаешь, кто виновен, а кто невиновен. Знаешь, что хочешь ты, что чувствую я. Ты никогда не попадаешь впросак, Ник? Никогда не испытываешь неуверенности? А я испытываю. Ты был прав. Меня накрыло с головой. Еще одна тяжесть на мои плечи, и я никогда больше не смогу глотнуть воздуха.

Она взглянула ему в лицо, пытаясь прочитать его мысли, но Ник оставался бесстрастным.

– Ты хочешь, чтобы я ушел? – спросил он.

– Мне кажется, то, чего я хочу, и что лучше для нас обоих, это две большие разницы.

– Ты хочешь, чтобы я ушел?

– Нет, – в отчаянии выпалила Анни. – Этого я не хочу.

И тогда Ник снова подошел к ней – серьезный, целеустремленный, словно хищник.

– Тогда со всем остальным мы разберемся позже, потому что я уже говорил тебе, я знаю, чего хочу.

Ник поцеловал Анни, и она позволила его уверенности захлестнуть их обоих. Он внес ее обратно в дом, уложил в постель, оставив балкон, как пустую сцену. В тени ночи остался только один зритель.

«Я вижу ее с ним. Она прикасается к нему. Целует его. ШЛЮХА!

Она не знает, что такое верность. Мне следовало бы убить ее.

Любовь, страсть, гнев, ненависть, они набрасываются на меня по очереди, кружатся в кровавом хороводе, обступают меня со всех сторон.

Знаете, иногда мне трудно различать их. Они мне неподвластны. Но они властвуют надо мной. Я жду их приговора. Только время нас рассудит».

ГЛАВА 32

Чернота ночи сменилась глубокой синевой неба на востоке, когда Ник открыл дверь квартиры Анни и вышел на улицу. Он не хотел, чтобы его здесь видели. Именно поэтому Фуркейд оставил машину в четверти мили отсюда на уединенной лодочной станции около дамбы. Если только просочится хотя бы намек на связь между обвиняемым и ключевой свидетельницей в деле о нанесении тяжких телесных повреждений, им обоим придется дорого заплатить.

Ник не стал будить Анни. У него не было ни малейшего желания снова оказаться под градом ее вопросов. Она нуждалась в нем, он хотел ее, это само по себе и совершенно просто, и невероятно сложно.

Ник не желал даже думать о том, как дальше будут развиваться их отношения. И уж совсем ему не хотелось размышлять о том, почему он после долгого воздержания выбрал из всех женщин именно Антуанетту. Весь последний год он потратил на то, чтобы по кусочкам склеить свою жизнь. Ник так выкладывался на работе, что ему больше нечего было предложить другому человеку. Сейчас он бы так не сказал, хотя его снова загнали в угол и над ним нависла угроза не только разрушить карьеру, но и потерять себя самого. И вот, пожалуйста, он увлекся той женщиной, которая обвинила его в преступлении.

Антуанетта, молодая, искренняя, неиспорченная. В нем самом ничего такого не осталось. Так что же это такое было? Неужели ему просто захотелось прикоснуться к чему-то доброму и чистому?

«Ты никогда не попадаешь впросак, Ник? Никогда не испытываешь неуверенности?» – спросила его Анни.

– Каждый день, chure, – прошептал Ник и тронул машину с места.

В телефонном справочнике Байу-Бро значился только один Маллен. К. Маллен-младший жил в обшитом досками доме пятидесятых годов. Лодка и пикап марки «Шевроле» стояли на бетонной площадке перед его воротами.

Ник прошел вдоль стены дома, заглядывая в окна, немытые в этом десятилетии. Все вокруг было завалено хламом – старые покрышки, мотоцикл, ржавая газонокосилка. Позади дома две пятнистые охотничьи собаки, посаженные на цепь, даже не повели глазом в сторону Ника.

Фуркейд постоял у задней двери дома и вошел, замок он открыл без труда. Кухня оказалась убогой крошечной комнатенкой с грязными тарелками на всех свободных поверхностях. Рядом с половиной батона, открытым пакетом картофельных чипсов и тремя пустыми бутылками из-под пива были сложены какие-то железки. Револьвер Маллена в кобуре лежал на стопке старых журналов.

Ник заглянул в шкафчики и в холодильник, достал кастрюльку, масло, яйца. Пока грелась сковородка, Ник разбил яйца в кастрюлю, понюхал пакет с молоком на предмет свежести, налил немного, добавил щепотку соли и перца, потом сбил смесь вилкой. Сковорода удовлетворенно зашипела, когда будущий омлет покрыл ее дно.

– Ни с места!

Ник обернулся через плечо. Маллен стоял на пороге кухни, прижимая к белому рыхлому плечу приклад дробовика.

– Ты собираешься изрешетить меня после того, как кричал на всех углах, что я твой лучший друг? – поинтересовался Ник, помешивая омлет лопаточкой. – Вы плохо воспитаны, помощник шерифа.

– Фуркейд? – Маллен опустил ружье и подошел ближе, словно глаза могли его подвести на расстоянии в полтора метра. – Какого черта ты здесь делаешь?

– Лично я готовлю миленький такой завтрак, – спокойно ответил Ник. – Твоя кухня – это просто безобразие, Маллен. Знаешь, ведь кухня – душа дома. Как ты содержишь кухню, так ты и со своей душой обращаешься. Оглянись по сторонам. Я бы сказал, что ты абсолютно себя не уважаешь.

Маллен молчал. Он положил дробовик на стол и почесал голову, покрытую редкими сальными волосами.

– Какого…

– Кофе у тебя есть?

– Что ты делаешь в моем доме? Да еще в шесть часов утра, черт бы тебя побрал!

– Ну, как тебе сказать. Я подумал, что, раз мы такие хорошие друзья, ты не будешь против. Разве я ошибся, помощник шерифа? – Фуркейд последний раз помешал яйца, снял сковородку с огня и обернулся. – Прости, что не называю тебя по имени, но, видишь ли, я не думал, что мы настолько с тобой близки, поэтому я просто забыл узнать его.

Маллен тупо смотрел на него.

– О чем ты толкуешь?

– Что ты делал вчера вечером… – Ник перегнулся через стол и взглянул на имя и фамилию на конверте с надписью «Ваш новый клей всегда с вами!» – …Кейт?

– А что?

– Мы же приятели. Так почему бы нам не поболтать? Чем ты занимался вчера вечером, Кейт?

– Пошел в стрелковый клуб. А что?

– Пострелять захотелось? – поинтересовался Ник, заливая омлет соусом «Табаско». – Из чего же ты стрелял? Уж не из этого ли револьвера, что валяется на столе?