ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Укладка чемодана и саквояжа не заняла, благодаря помощи верной Шуры, слишком много времени. Но до отъезда я планировала сделать еще одно дело — повидать Аду и Лидочку, которые собирались в Петербург, попрощаться с ними и отдать им письмо для Михаила.

В силу полной конфиденциальности сведений, содержавшихся в письме (я не каждый день отправляюсь за границу для проведения самодеятельной контрразведывательной операции), мне будет спокойнее, если Ада встретится с Михаилом в Петербурге и отдаст ему мой конверт из рук в руки.

Я впервые посетила новую контору частного сыскного бюро «Шерлок Холмс» (так теперь называлось «дело» помощника присяжного поверенного Легонтова и госпожи Вишняковой). Когда Александр Матвеевич жаловался на пристрастие Ады к шику, он не кривил душой — и вправду помещение и обстановка конторы были устроены, что называется, на широкую ногу.

Глядя на роскошный письменный стол, за которым восседала Адель, (бидермайеровский, насколько я могу судить), я невольно подумала, что доходы сыскного бюро, вероятно, сильно сократились — любители внешнего шика обычно обходятся слишком дорого бюджету своей фирмы…

Как мне показалось, Ада не была в большом восторге от мысли, что я вместе с Александром Матвеевичем еду в Берлин, а она вынуждена, соблюдая все меры предосторожности, везти Лидочку в Петербург и прятать ее там от возможных вражеских происков.

Впрочем, Ада все же хорошо владела собой и умела сохранять такой вид, словно ничто и никогда и не сможет ее уязвить. Она даже нашла в себе силы изобразить любезную мину, приличествующую моменту прощания с доброй знакомой.

— Ну что ж, прокатиться в Петербург тоже забавно, хотя это и не Берлин, — говорила она, стараясь казаться беззаботно-довольной. — А то я уж и не знала, как бы себя развлечь. Никаких ярких событий! На прошлой неделе, правда, извозчик, который меня вез, столкнулся с ломовиком, и мы чуть не угодили под трамвай, но это не такое уж яркое происшествие. А с понедельника и вовсе уж тоска смертная…

Из кабинета Ады мы прошли в небольшую, очень уютную гостиную (цветы, кожаные диваны, низкий столик с китайским фарфором — не так часто подобные уголки встречаются в деловых конторах).

Здесь нас ожидала Лидочка, успевшая приготовить чай. Ей уже было известно о смерти Франца Крюднера, и я заметила, что глаза у бедняжки на мокром месте.

За чаепитием мы немного поболтали о том о сем, причем говорила в основном я, обращаясь к Аде с разнообразными просьбами, касающимися Лидочкиной безопасности в Петербурге. Ада отвечала мне с такой странной горячностью, что не только у меня, а у любого хорошо знавшего ее человека невольно возникло бы подозрение: а так ли уж внимательно она меня слушала?

Уходя, я все же решила как-то приободрить Лидию. Улыбнувшись ей, я тихо сказала:

— Лидочка, я постараюсь сделать все возможное, чтобы изобретения господина Крюднера не попали в чужие руки. Покойный был, судя по всему, очень хорошим человеком. Я не знала его лично, и когда приехала к вам на фирму, мне предъявили под видом вашего шефа постороннего мужчину с перебинтованным лицом. Но все, кто был знаком с господином Крюднером, в один голос утверждают, что он был порядочным человеком и во всех смыслах джентльменом…

— Он и вправду был настоящим джентльменом, — Лидия сквозь слезы улыбнулась мне в ответ. — Из тех, кто задумывается не о ножках, а о ногах своей секретарши.

Я, кажется, не совсем поняла, о чем она говорит. Не о ножках, а о ногах? Наверное, когда нужно в уме переводить свои мысли с немецкого языка на русский, трудно сохранить чёткость формулировок.

Заметив, что на моем лице появилось непонимание, Лидия пояснила:

— Его рабочий кабинет был во флигеле, если вы помните, а наша контора — у ворот предприятия, окнами на улицу. Приходилось часто ходить к нему через двор и подниматься по лестнице на второй этаж, чтобы забрать нужные бумаги или получить его подпись. А он, бывало, скажет: «Присядьте, моя дорогая, отдохните немного и подождите, пока я закончу этот документ, и вы сможете прихватить его вместе с другими. Тогда вам не придется второй раз идти через двор и подниматься по крутым ступенькам. Вы ведь и так устаете, бедняжка». Понимаете? Он торопился поскорее дописать важный документ, только чтобы мне не пришлось снова карабкаться вверх по лестнице. А ведь всем владельцам контор обычно в высшей степени безразлично, придется их служащей в сто первый раз подниматься по лестнице или нет. Напротив, они с удовольствием гоняют секретаршу куда-нибудь снова и снова, чтобы знала, кто тут хозяин.

— Ладно, девочки, нюни распускать не будем, — вмешалась Адель. — Ну что ж, Леля, давай прощаться, — Ада, как истинная феминистка, по-мужски пожала мне руку. — Желаю тебе удачи. Если вам с Александром удастся выкрасть эти чертовы бумаги, положите на их место записку: «Привет кайзеру Вильгельму!» Забавно было бы посмотреть, какое лицо будет у германского агента, когда он найдет ваше дружеское послание.

Возвращаясь домой на Арбат, я всю дорогу размышляла о последних словах Лидии. Сколько трудностей и проблем возникает у женщин, пытающихся своими силами заработать кусок хлеба. И как редко хоть кто-то в обществе задумывается об этих проблемах! Нет, России феминистское движение положительно необходимо. И если женщины когда-нибудь дадут слабину и перестанут отстаивать свои позиции, это сильно замедлит прогресс в нашей стране.

В назначенное к отъезду время я прибыла на Тверскую заставу, где вместе с провожавшей меня горничной Шурой (немного обиженной, что ее не взяли в заграничную поездку, но все равно в преддверии близкой разлуки особенно любезной) и носильщиком, на которого мы навьючили мой багаж, вошла под гулкие своды Александровского вокзала, чтобы по Брестской дороге покатить на запад, в сторону Берлина.

Новое здание вокзала, огромное, помпезное, начали строить еще в 1907 году, но до сих пор, хотя уже 1911 год подходит к концу, не могут его завершить. Часть помещений еще не отделана, а в тех залах, куда уже пускают пассажиров — запах известки и свежей краски, забытые в углах строительные козлы и ведра с кистями и тот особый неуют, свойственный недостроенным зданиям, который так мешает оценить архитектурный замысел.

Архитектор Иван Струков, гражданский инженер, всю жизнь прослуживший в железнодорожном ведомстве, несомненно пытался подчеркнуть во внешнем облике Александровского вокзала европейский стиль, справедливо полагая, что здесь — московские ворота в Европу. Однако эти попытки придали зданию, широко раскинувшемуся по вокзальной площади, неуклюжую тяжеловесность, совсем несвойственную другим работам Струкова. Взять хотя бы симпатичный, словно игрушечный, вокзальчик в Кунцево…

Видимо, у правления Брестской дороги были свои резоны строить именно такой вокзал, но все же жаль, что строительство не поручили Шехтелю — его Ярославский вокзал с теремком и башенкой, на мой взгляд, — большая удача. Да и другие постройки Шехтеля весьма украсили Первопрестольную — талантливый архитектор талантлив в любом проекте. (К вопросу о немцах, считающих Россию своей отчизной: рожденный в Петербурге Франц Адольф Шехтель — настоящий подарок для нашей страны!)

Вообще, немецкие архитекторы сделали для Москвы так много, как никто, вот разве что итальянцев, возводивших Кремль, кремлевские соборы да Оружейную с Грановитой палаты, можно поставить рядом с немецкими зодчими. На память сразу приходит Храм Христа Спасителя, знаменитое архитектурное творение в «русском» стиле — постройка архитектора Константина Тона, происходившего из петербургских немцев, при участии его учеников Фридриха Рихтера и Карла Рахау, фасадные рельефы изваял Петр Якоб Клодт фон Югенсбург, а свыше тридцати ликов святых для главного иконостаса написал Тимолеон Карл фон Нефф…

А знаменитый «Славянский Базар» Пороховщиковых, построенный Августом Вебером? А резной деревянный терем тех же Пороховщиковых в Староконюшенном переулке на Арбате, возведенный по проекту Генриха Гуна?

И что самое замечательное — немецкие архитекторы поголовно предпочитают нео-русский (или псевдорусский, как уверждают недоброжелатели) стиль, а наших, как господина Струкова, все тянет на псевдоевропейский…

Отвлекая себя подобными размышлениями на архитектурные темы от беспокойных мыслей, я по гранитным узорам вокзального пола вышла на освещенный матовыми шарами фонарей перрон, куда уже подали берлинский поезд. Паровоз выпускал тугие струйки пара, пахнущего дальними странствиями. Международные вагоны отличались какой-то особой респектабельностью от местных, российских, которые должны были отцепить по пути на узловых станциях.

Честно говоря, я предпочла бы отправиться в заграничное путешествие в роскошном Норд-экспрессе, потрясавшем пассажиров высоким уровнем комфорта, но этот чудо-поезд ходил из Петербурга и не каждый день, а по особому расписанию, а ведь Штайнер уезжал из Москвы и именно сегодня.

Моя же главная задача — составить компанию этому господину Штайнеру, даже если бы он решился отправиться в Европу в третьем классе (какое счастье, что такой вариант и вправду не пришел ему в голову!).

У желтоватых стен вагона царила суета, хотя, как мне показалось, отъезжающих было не так уж и много — кто решится на туристическую поездку под зиму? Разве что важные дела погнали людей из дома куда-то за чужие границы…

Итак, пассажиров было немного, но зато каждого из них провожали целые толпы — с цветами, детьми, собачками, с шампанским; кто-то (похоже, компания подвыпивших купцов в цилиндрах) притащил цыган, исполнявших в сторонке зажигательные песни под аккомпанемент гитары. Все, и уезжающие и остающиеся, давали друг другу последние наставления:

— Осторожнее с деньгами, в дороге встречается много жуликов! — Ради Бога, следи за Милочкой, у нее гланды… И к директору гимназии сходи, Николенька снова принес единицу за диктант. — Пиши, пожалуйста, каждый день, хотя бы немного, несколько строк, а лучше телеграфируй, ты ведь не любишь письма! — Не забудь оплатить счета, особенно зеленщику и молочнику, а то я буду всю поездку волноваться, что в лавочках нам закрыли кредит. — Господа, пожелаемте нашему дорогому Исидору Пафнутьевичу доброго цути и пусть кланяется ихнему кайзеру! Ну-с, облобызаемся на дорожку!

Я тоже, поддавшись общему настроению, стала нервно наставлять горничную:

— Шура, пожалуйста, не забывай без меня поливать цветы, особенно большую бегонию, она влаголюбивая.

Когда Михаил Павлович вернется из поездки, сразу отдай в стирку его белье и скажи прачке, чтобы воротнички на сорочках крахмалила получше. Проветри все зимние вещи от нафталина, скоро могут ударить морозы…

— Сделаю, сделаю все, — успокаивала меня Шура, — не тревожьтесь. Елена Сергеевна, как вы там без меня, в заграницах-то? Ведь волосы уложить и то придется по цирюльням бегать…

— Ничего, Шурочка, я в этот раз ненадолго еду. Вот вскоре отправимся в путешествие уже всерьез, вместе с Михаилом Павловичем, и тебя тогда с собой возьмем, непременно.

— Я вам там курочку жареную на дорожку положила и пирожков свеженьких, кухарка давеча испекла, — вспомнила Шура в последний момент.

— Господи, Шурочка, зачем? В поезде есть ресторан, и я прекрасно смогу там сегодня вечером поужинать, а утром — позавтракать…

— А между ужином и завтраком еще будет долгая-долгая ночь. Знаете, как в дороге-то бывает? Проснетесь среди ночи, захотите покушать, а курочка — вот она. Так и время быстрее пройдет. Да и когда вам еще, Елена Сергеевна, доведется хорошей курятины-то поесть? Эта Германия — ужасно бедная страна. Бог его знает, чем вам там питаться придется…

— Шура, откуда ты взяла, что мне в Германии придется голодать?

— Да одна моя товарка там была, ну из Москвы поехала в Гамбург со своими хозяевами, у которых в услужении состоит. Так говорит, курицу подавали там только по большим праздникам, и к тому же местные даже представления не имеют, что такое севрюга или осетрина, кругом одна селедка. Херинг по-ихнему называется — еще и имечко какое для селедки выдумали, прости Господи, только плюнуть впору!

— Надо же, какая дикость, — огорченно заметила я, но боюсь, Шура уловила в моем тоне иронию и обиженно замолчала.

Я хотела сказать еще что-то важное, но тут мое внимание отвлек некий господин, который, проходя по перрону, с размаха задел меня плечом и тут же с извинениями, вежливо приподняв шляпу, заглянул мне в лицо. Буквально через секунду он с ужасом отпрянул и кинулся бежать так, словно за ним гнались волки, оттолкнул проводника и скрылся в двери вагона.

Допускаю, что выражение моего лица было не слишком приветливым (ведь трудно испытывать восторг при виде мужчины, бесцеремонно расталкивающего дам), но в конце концов я же не кикимора болотная, чтобы так уж меня пугаться!

Пожав плечами, я простилась с Шурой и тоже вошла в свой вагон.

По коридору, устланному красной ковровой дорожкой, проводник проводил меня в мое купе, жарко протопленное, с уютной настольной лампой под красным абажуром и стенами, обитыми мягкой тисненой кожей. Путешествие в неизвестность началось…

Поезд тронулся, и за окном поплыл сначала перрон, потом забитые вагонами запасные пути Брестской дороги, огоньки московских окраин и пригородов, и наконец — зубчатые черные полосы подмосковных лесов. Пора было устраиваться в купе для долгой дороги.

Прежде всего мне захотелось снять манто — в преддверии близкой зимы я отправилась в путь в каракуле, а в купе было так тепло, что пребывать и далее в мехах казалось просто невыносимо. Теперь можно было и умыться, ведь стоит просто пройтись по перрону рядом с поездом, и каким-то образом угольная пыль и сажа оказываются на лице.

Внутренняя дверь в соседнее купе, расположенная рядом с умывальником, была заперта. Вероятно, эти двери открывают лишь в том случае, когда оба купе заняты большой семьей или коллегами, путешествующими вместе. А когда по соседству едут случайные попутчики, во избежание нежелательных визитов из одного купе в другое принято пользоваться лишь дверью, ведущей в коридор.

Умывшись и причесавшись, я открыла прихваченный у вокзального газетчика иллюстрированный журнал. Номер журнала оказался старым, но полагаю, и в момент своего появления на свет он не вызвал большого ажиотажа среди читателей. Правда, издатели (как сообщалось в рекламе, «не щадя затрат») печатали часть иллюстраций модным способом «драй фарбен друк», то есть «в три цвета» (тоже, судя по названию — немецкое изобретение), так что вечная девочка с кошкой или собачкой и подписью «Два друга», парижская цветочница и «Именины бабушки» приобрели кое-какие цветовые нюансы.

Однако, на мой вкус, можно обойтись и монохромными рисунками, напечатанными «айн фарбен друк», если от этого выигрывает содержание журнала. Да мне, собственно, было и не до чтения — меня тревожили иные мысли.

Александр Матвеевич так пока и не объявился, хотя, раз билет в Берлин был прислан мне Легонтовым, он должен знать, что я уже еду в нужном направлении…

Но от Легонтова — ни слуху ни духу, а в одиночку украсть патенты у неизвестного мне в лицо господина Штюрмера — дело для меня непростое.

Я полностью погрузилась в эти неприятные раздумья, когда из соседнего купе тихо постучали в смежную дверь, щелкнул замок и передо мной возник Александр Матвеевич собственной персоной. Он появился так неожиданно и театрально, как герой сценической постановки. Короче говоря — «Явление 2-е. Елена и Легонтов».

— Здравствуйте, дорогая Елена Сергеевна. Рад вас видеть, вы прекрасно выглядите, — поприветствовал меня Александр Матвеевич с такой непринужденностью, словно просто забежал вечерком ко мне на Арбат на чашку чая.

— Александр Матвеевич, вы меня напугали, — не удержалась я от упрека. — Я уже предположила, что вы остались в Москве и мне придется сражаться со Штайнером один на один. А я могу его не узнать и в силу этого упустить…

— Елена Сергеевна, голубушка, я никогда не позволю себе бросить даму на растерзание врагам отечества.

А Штайнера вы, по-моему, и впрямь не узнали, столкнувшись с ним на перроне…

— Так это он — тот самый хамоватый господин, который так бесцеремонно толкался?

— Да. И у него ваше появление на вокзале вызвало явный шок. Я из вагонного окна с интересом наблюдал за его мимикой. Для агента иностранной разведки ему следовало бы лучше владеть собой.

— Но теперь-то он уж наверняка затаится в своем купе и не высунет оттуда носу до самого Берлина.

— А я полагаю — напротив. Вы были на фирме Штайнера в качестве хозяйки пансиона для молодых девиц и разыскивали Лидию. Он наверняка проверил эти сведения и убедился, что вы сказали ему правду. Так что же он должен предположить — что наша контрразведка, которая даже не имеет своего отделения в Москве, вдруг неизвестно зачем завербует содержательницу благотворительного пансиона и пошлет ее в Берлин следить за господином Штайнером? Не хочу оскорблять ваших феминистских взглядов, но и Штайнер и я понимаем, что если бы наша контрразведка и решила за ним следить, то подрядила бы для этих целей молодого и выносливого жандармского офицера.

— Я тоже не хочу никого оскорблять, но от толковой женщины в таком деле было бы больше проку, а молодые жандармские офицеры уже столько раз демонстрировали миру полную несостоятельность…

— Сударыня, давайте не будем развязывать ненужную дискуссию, мне хорошо известны ваши взгляды на политические и социальные проблемы. Вернемся к нашему делу. Я с большой долей уверенности могу предположить, что Штайнер теперь сам будет искать с вами знакомства, представ в образе мужчины, исполняющего простой долг вежливости и старающегося загладить неловкость. Заодно он втянет вас в беседу, чтобы окончательно расставить для себя все точки над i — то есть определить, до какой степени случайно ваше появление в этом вагоне и нет ли у вас к особе господина Штайнера дополнительного интереса. У меня одна просьба — дайте ему возможность завязать с вами знакомство и попытайтесь сделать так, чтобы он пригласил вас в ресторан. Мне нужно время, чтобы обыскать его купе и найти бумаги.

— А как вы проникнете в его купе, Александр Матвеевич?

— Это как раз не сложно — либо через крышу в окно, либо из коридора через дверь.

— Но ведь и дверь и окно будут заперты.

— Нет таких замков, которые нельзя было бы открыть, дорогая Елена Сергеевна. А окно к тому же можно просто разбить. Мы ведь с вами отважились на криминальную авантюру, так стало быть, отступать нам некуда. И я бы сказал, что проникнуть в купе Штайнера через дверь намного предпочтительнее, чем через окно — останется меньше следов моего проникновения, и наш голубчик не сразу схватится, что у него кое-что пропало. Сегодня вечером Штайнер может и не вылезти из своей норы, а вот завтра с утра вам наверняка удастся познакомиться с ним накоротке.

— Александр Матвеевич, а вдруг вы все же ничего не найдете? Вдруг Штайнер едет налегке, а документы он переправит в Германию каким-нибудь иным, хитроумным образом?

— Что ж, сделаю вывод, что я не пригоден к службе в контрразведке, вернусь к слежке за неверными мужьями и вороватыми управляющими и похороню память о своем фиаско под кипами аккуратно подшитых досье в своей конторе. Но давайте все же будем надеяться на лучшее!