Заговор дилетантов

К тому же у меня с годами развилась страсть всех воспитывать, и тебя — в первую очередь, ты ведь всегда под рукой… И еще я не люблю современное искусство и не разделяю твое восторженное отношение к работе нынешних мастеров. Но я готов терпеть любые шедевры вроде «Полета мысли» даже на собственной прикроватной тумбочке, лишь бы ты скорее поправилась, дорогая. Ты не представляешь, что со мной творилось при одной мысли, чад могу тебя потерять… Ради Бога, не покидай меня! Я обещаю принимать твоего Легонтова в нашем доме как родного брата, я к будущему лету дострою помещение для твоей парфюмерной фабрики, даже если придется перевернуть всех поставщиков и подрячиков вверх тормашками… Я больше никогда не посмеяю объяснять тебе, как ты должна поступить, более того, буду во всем полагаться на твою интуицию. А теперь я собираюсь кормить тебя с ложки бульоном и читать тебе Диккенса, чтобы ты не скучала, прикованная к подушке, только, пожалуйста, выздоравливай, дорогая!

— О каком бульоне ты говоришь? Сейчас ведь пост..

— Глупости, болящие и странствующие получают разрешение от поста. Кухарка уже сварила тебе свежую курочку. Чашка горячего бульона и чай с сухариком, полагаю, тебе не повредят. А то без еды ты совсем ослабеешь. И еще я спрошу у доктора, пока он не ушел, можно ли впустить к тебе кота? Мурзик почуял беду и рвется в спальню как одержимый, мне даже пришлось запереть его в ванной комнате, и он там орет диким голосом и, кажется, кидается на дверь, пытаясь ее выбить. Но силенок не хватает — двери у нас сделаны на совесть.

Кажется, все мои неотданные распоряжения — насчет еды, кота, Диккенса и прочего — Миша предугадал сам. Осталась только пара мелочей.

— Дорогой, когда ты меня покормишь, будь так добр, спустись на берег и дойди до писчебумажного магазина «Надежда» у церкви Николы в Плотниках. Там всегда хорошие рождественские открытки, так ты выбери дюжины полторы, а лучше две. Ведь скоро Рождество. Ты знаешь, я человек старомодный и люблю на праздники рассылать открытки тем немногим старым друзьям, что у меня еще остались. Я бы послала Шуру, но боюсь доверять ее художественному вкусу. Твой вкус не не всегда бывает безупречным, но так и быть на этот раз я согласна обойтись без стиля «модерн» и довольствуюсь елочками, заснеженными домиками и девочками с мишкой или кошкой. Да, и еще — принеси мне почитать пару свеженьких криминальных романов кроме Диккенса. Диккенс — замечательный писатель, но крови у него всегда маловато. Когда лежишь в постели с разбитой головой, хочется читать про убийства с морем крови…

— Извращенные вкусы. Мы только что смыли кровь с твоего собственного лба. Неужели крови тебе еще мало? Когда все вокруг в крови, это выглядит несколько неряшливо, ты не находишь?

— И этот человек только что собирался перестать меня пилить и воспитывать! Хорошо, я согласна на компромисс — пусть крови будет немного, но на двух-трех запутанных убийствах в каждом криминальном романе я настаиваю. Яд и удушения, а равно и утопления, тоже подойдут. И вообще, какие могут быть споры? Больная жена, можно сказать, несчастная страдалица, прикованная к одру, попросила принести ей интересную книжечку почитать, и что? Ты кормишь ее нотациями, оскорбляя в лучших чувствах? И кто-то камень положил в ее протянутую руку — так, да? Твой христианский долг, мой милый, — не мотать мне нервы, а бегом бежать в книжную лавку.

— Теперь стопроцентно уверен — жить ты будешь! — улыбнулся Михаил.

Интересно, а на что он рассчитывал? И жить буду и внимания к себе потребую! Да и найдется на свете женщина, которая в подобных обстоятельствах не заставила бы мужа плясать вокруг нее?

Ну вот, теперь вроде бы и все, можно немного вздремнуть, дав отдых больной голове. Тем более что на меня вдруг навалилась страшная слабость. Но, уже засыпая, я вспомнила еще одно очень важное дело.

— Да, Миша, пусть Шура соберет наконец передачу Лидии в тюрьму. Список всего необходимого у меня в ридикюле. Скажи… женская тюрьма… на Новинском… отнесите.

Кажется, я уснула, так и не успев договорить…

Наступал 1912 год. Оставалось еще два с половиной года до рокового выстрела в Сараево, оборвавшего жизнь австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда, и вступления России в Первую мировую войну. Последние два с половиной года мирной и блестящей жизни великой Российской Империи…

После того как Лидия Танненбаум была приговорена судом к пяти годам каторги с лишением прав состояния, предприятие «Франц Вренер Крюднер» было передано в казну, и работа на нем пошла спустя рукава. Только военные заказы, в изобилии посыпавшиеся осенью 1914 года, спасли его от финансового краха.

Патентные изобретения господина Крюднера так и завалялись где-то в чиновничьих кабинетах Петербурга. Лет через пять по понятным причинам о них уже никто и не вспоминал. Однако в 1914 году в Германии при производстве оружия и боеприпасов были использованы идентичные технические разработки. Нельзя исключать, что лейтенант фон Люденсдорф довел-таки свое дело до победного конца, реабилитировав себя в глазах начальства.

Агент германской разведки Паулина Догау, она же Елизавета Эрсберг, Урсула Рихтер и Магда Штакельгрубер, была арестована за шпионаж только в начале 1916 года, когда отношение к иностранным шпионам в России кардинально поменялось. В Российском Уложении о наказаниях к тому времени уже предусматривалась серьезная ответственность за шпионскую и агентурную деятельность, а по законам военного времени пойманную с поличным шпионку просто расстреляли.