ГЛАВА ПЯТАЯ

Обед прошел в исключительно деловой обстановке — мы с Михаилом обсуждали, что следует предпринять для розыска и спасения Лидии, и признаюсь, тема беседы совершенно не способствовала аппетиту. Но впрочем, может, оно и к лучшему — мне давно хотелось сбросить пару дюймов с талии, чтобы не шнуровать корсет так туго…

— Так, допустим, мы снова обратимся в полицию, — рассуждал Михаил, нацепив на вилку кусочек мяса, но не торопясь поднести его ко рту. — Приведет ли это хоть к какому-нибудь успеху? Уверенности нет… Если уж полицейские решили отмахнуться от этого дела, то вряд ли вдруг передумают и проявят интерес… А если нам попросить помощи у господина Легонтова? Он — мастер сыскного дела…

Александр Матвеевич Легонтов, известный в Москве частный сыщик, выполнял разнообразные конфиденциальные поручения. В качестве помощника присяжного поверенного он числился при ком-то из известных адвокатов, но на самом деле имел собственную контору в Замоскворечье, штат помощников и занимался самостоятельной практикой.

Он действительно мог считаться настоящим мастером сыска, в чем мне довелось убедиться на собственном опыте — я несколько раз обращалась к Легонтову за помощью в самых отчаянных ситуациях. Не покривлю душой, если скажу, что этому человеку я обязана не чем иным, как спасением моей жизни.

Но если у меня были основания считать Александра Матвеевича не столько наемным сыщиком, сколько другом, то мой муж испытывал к нему куда более сложные чувства.

Когда-то, в не столь уж далекие времена, когда я еще не носила фамилию Хорватова, а была совершенно одинокой, хотя и не лишенной привлекательности молодой вдовой мадам Ростовцевой, господин Легонтов осмелился самым романтическим образом предложить мне свою руку и сердце… Впрочем, пусть былые тайны и ошибки останутся в вечном забвении.

Михаил об этой давней истории от меня ничего не узнал, но все же какие-то смутные подозрения у него водились, и он никак не желал привечать Александра Матвеевича в нашем доме. У мужчин так развито чувство ревности и собственнические инстинкты… А мне, признаюсь, вовсе не хотелось подогревать тлеющую ревность Михаила на медленном огне!

Конечно, мою соглашательски-капитулянтскую позицию по вопросу отношения к господину Легонтову нельзя было назвать позицией настоящей феминистки, это была самая настоящая уступка разнузданной мужской тирании. Но что не сделаешь ради большой любви, случается и принципами поступиться…

То, что сейчас мой ненаглядный сам вспомнил о талантливом сыщике, давало мне карт-бланш — можно было смело просить у Легонтова помощи, ведь не я же предложила обратиться именно к этому специалисту!

Однако я чуть было не упустила еще одно обстоятельство, грозившее осложнить дело.

— Боюсь, что Александр Матвеевич уже свернул деятельность своей конторы в Москве — он ведь купил особняк под Петербургом и намеревался переехать туда, — заметила я.

— Не думаю, что вопрос с переездом у Легонтова решится так быстро, — ответил Михаил и философски добавил: — Свернуть все дела непросто, а с переездом его ведь никто не торопит. Месяц-другой туда или сюда — какая ему разница?

Я метнулась к телефонному аппарату и попросила барышню дать мне номер господина Легонтова в Замоскворечье.

Там, в маленьком флигеле в Первом Казачьем переулке, где располагалась контора сыщика, у аппарата обычно сидела специально нанятая секретарша, которая принимала звонки и записывала в тетрадь все важные телефонные сообщения — Легонтов любил порядок в делах.

Но на этот раз трубку никто не снял… На всякий случай через полчаса я перезвонила еще раз и снова с тем же результатом.

Ах, Александр Матвеевич, милый, неужели вы уже обживаете свою новую виллу на берегу Финского залива? Как же вы сейчас были бы нужны мне в Москве!

— Ну что ж, — заметила я, вернувшись к столу, — господина Легонтова застать на месте не удалось. Придется поехать в Замоскворечье и узнать — уехал ли он из Москвы или все еще готовится к переезду. Если бы мне только удалось его разыскать, он непременно занялся бы нашим делом. Я в этом уверена, мне всегда удавалось его уговорить…

— Да уж, у тебя на господина Легонтова большое влияние, — ответил Михаил. Скепсис, звучавший в его словах, я предпочла не заметить.

— Но сначала я поеду в Лефортово, в контору Крюднера, и буду там сидеть до тех пор, пока он не соизволит меня принять. У него останется только два выхода — либо принять меня, либо выслать служащих, чтобы меня силой выгнали вон. Однако второй путь сулит господину Крюднеру немалые сложности — во-первых, он уволил всех служащих и вышвыривать меня из конторы будет некому, кроме управляющего, а в честном бою один на один со мной не так-то легко сладить… Ибо, и это второе, я намерена сопротивляться насилию — даже если Крюднер с управляющим вынесут меня из конторы, им придется прежде вырвать из моих рук какую-нибудь дверную ручку или мебельную ножку, или еще что-нибудь, во что я успею вцепиться… Конечно, нельзя исключать, что Крюднер, используя грубую силу, вынудит-таки меня покинуть помещение конторы, но в таком случае я постараюсь, орудуя зонтиком, наставить ему побольше синяков и ссадин на память о нашей встрече — мужчинам следует прививать хорошие манеры, даже если они упираются…

— Я как-то не понял, зачем ты едешь к Крюднеру — узнать что-то о Лидии или устроить потасовку с мордобоем в целях воспитания отдельных представителей сильной половины человечества?

— Ну, потасовка — это вольный полет фантазии, надеюсь, до этого все же не дойдет, я — воспитанная дама и знаю, что такое благопристойность, да и о господине Крюднере говорят, что он — джентльмен… Однако при всей воспитанности я все же съездила бы зонтиком по его джентльменской физиономии, просто руки чешутся! Своим отношением к людям он это вполне заслужил. Ведь служащие всего лишь работали на его паршивой фирме как наемный персонал, и из этого вовсе не следует, что он купил их целиком, с потрохами, и может издеваться над этими людьми как угодно! Может быть, пара оплеух помогла бы ему реально оценить свои поступки.

Кажется, я несколько увлеклась обличительным пафосом и говорила с тем жаром, с каким профсоюзные лидеры выступают на рабочих стачках, призывая бастующих побить окна в заводской конторе. Но на Мишу моя гневная речь произвела сильное впечатление.

— Ну, дорогая моя, раз ты лелеешь столь кровожадные планы, мне волей-неволей придется тебя сопровождать — не могу же я допустить, чтобы мою супругу взашей выталкивали из конторы солидной фирмы с оторванной дверной ручкой в кулаке! Равно как и подвергли бы аресту за нападение на господина Крюднера и нанесение ему травм при помощи дамского зонта — живость твоих манер может показаться обманчивой людям с ограниченным воображением… Давай поторопимся, а то мы никого в конторе Крюднера не застанем и твоему зонтику будет негде разгуляться.

— Ну что же, мой пират, вперед под всеми парусами — будем брать Крюднера на абордаж!

— Ей-Богу, когда ты, озаботившись судьбой очередной обиженной барышни, начинаешь звать окружающих на подвиги в ее защиту, это должно благотворно действовать на наше общество. Я, во всяком случае, готов сразу же встать под твои знамена, ибо в такие минуты и отдаешь себе отчет, что жизнь — не сон пустой, а борьба, полная сурового труда и неумолимого долга!

Комплимент прозвучал слишком уж высокопарно, чтобы быть искренним. Я тут же заподозрила в нем скрытый сарказм, но не стала тратить силы на ненужную дискуссию, лишь взглянула на Михаила кротко, как человек желающий возлюбить ближнего, как самого себя, но встречающий на этом пути бесконечные препятствия…

Надеюсь, мой кроткий взгляд содержал подходящую дозу немого укора.

В приемной конторы господина Крюднера за пишущей машинкой восседала какая-то девица, настолько тщательно вымытая и накрахмаленная, что ее вид приводил на память нарисованных барышень с назойливого рекламного плаката «Пять поколений опытных хозяек стирают мылом „А.М. Жуков“».

Мадемуазель, символизирующая гигиеническое преимущество хорошего мыла, вероятно, заняла здесь место Лидии…

Я была настроена по-боевому, поэтому безжалостно вытащила девицу из-за ее «ундервуда» и потребовала, чтобы она доложила господину Крюднеру, что его желают видеть господин и госпожа Хорвате вы.

Судя по выражению ее ничем не замутненных голубых глаз, я не взялась бы утверждать, что девица понимала хоть слово из тех, что произносились рядом с ней. Мне понадобилось немало труда, чтобы зажечь в этих глазах искру разума и объяснить, чего именно я от означенной особы ожидаю.

Прошелестев оборками крахмальной блузки, барышня ненадолго удалилась и привела вместо Крюднера уже знакомого мне управляющего фирмой. Но подобная замена мне лично не показалась равноценной.

— Вы можете быть свободны, фрейлейн Эмилия, — бросил управляющий по-немецки новой секретарше (неужели он полагал, что, худо-бедно отучившись в гимназии, я не пойму что такое фрай зайн?) и добавил уже по-русски: — Чем могу служить, господа?

Я не видела никакого толка в его услугах, так как интересовала меня беседа с Крюднером, о чем я прямо и объявила:

— Видите ли, господин управляющий, нам было бы желательно переговорить с вашим хозяином по чрезвычайно важному делу.

— Важному для вас или для господина Крюднера?

— Надеюсь, господин Крюднер тоже сочтет его важным, хотя и для нас это не пустяк.

— Простите, сударыня, но я не уверен, что господин Крюднер захочет вас видеть, — высокомерно ответил управляющий. — Может быть, вы все же соизволите изложить свое дело мне?

Я сочла ответ управляющего совершенно недопустимым и с трудом поборола в себе желание вопросить ледяным голосом — за кого он, собственно, меня принимает, если считает, что может позволить себе подобный тон?

Но от риторических вопросов, направленных на то, чтобы уязвить совесть противника, обычно бывает мало толку. Лучше избрать другую тактику.

— Я уже заметила, что в этой конторе служат на редкость приветливые люди, — мой тон был обезоруживающе незлобивым, даже почти ласковым. — Но поскольку мадемуазель Танненбаум, в судьбе которой я принимаю участие, по-прежнему не дает о себе знать, то я не уйду из этого дивного места, не побеседовав с вашим шефом и не получив исчерпывающих сведений об означенной девице. Вы можете попробовать выгнать нас, но предупреждаю, без громкого скандала это вам не удастся, да и после я не успокоюсь. Может быть, московских репортеров заинтересует загадочная история исчезновения молодой девушки, которую перед тем непонятно на каком основании выгнали со службы на улицу, как вы думаете? Такая трагичная история гонений на бедную сироту и возможного доведения бедняжки до последней черты — для субботних выпусков газет настоящий подарок. Дамы будут рыдать, читая, как жестокий хозяин лишил бедняжку куска хлеба. Славная реклама фирме господина Крюднера, не так ли? Многие радуются, когда название их предприятия мелькает на страницах газет…

— Успокойтесь, мадам! — управляющий сменил тон и заговорил с примиренческими интонациями. — Я посмотрю, что смогу для вас сделать…

— Да нет, господин управляющий, это я посмотрю, что вы сможете для нас сделать, — не желала сдаваться я.

— Видите ли, господин Крюднер никого не принимает, потому что он болен.

— Ну, внезапная болезнь — это широко распространенный предлог для дипломатичного отказа нежелательным визитерам.

— В данном случае это вовсе не предлог. Господин Крюднер ранен.

— Неужели на него напали несправедливо уволенные с фирмы служащие? — подал наконец голос Михаил. — Какое несчастье! Надеюсь, господин Крюднер не сильно пострадал в этой стычке?

Управляющий буквально передернулся.

— Ваши шутки совершенно неуместны, господа. Шеф проводил в лаборатории эксперименты со взрывчатыми веществами. Один из этих опытов оказался не вполне удачным.

Мне стало стыдно.

— Мы выражаем господину Крюднеру наше сочувствие, но все же просим напомнить ему, что мадемуазель Танненбаум бесследно исчезла и любые сведения о ней для нас чрезвычайно важны. Попросите хозяина, господин управляющий, если только он в силах, уделить хотя бы пару минут беседе с нами. Не будем использовать высокопарные слова, но, боюсь, в данном случае речь идет именно о жизни и смерти, как это принято называть…

Управляющий проследовал в свой кабинет и снял трубку с телефонного аппарата. Сквозь неплотно прикрытую стеклянную дверь доносились отрывистые фразы:

— Да, господин Крюднер. Да, господин Крюднер. Нет. Эта дама, я имею в виду владелицу пансиона «Доброе дело», здесь. Да-да, именно так. Ничего не могу поделать. Она настаивает на встрече с вами. Речь идет о фрейлейн Танненбаум. Исчезновение девицы вызвало большой переполох. Да, я говорил об этом, но мадам настаивает на своем. Ничего не могу поделать. Да, господа, прибывшие по поводу Лидии, сейчас в конторе. Они ждут. Слушаюсь. Слушаюсь. Полностью согласен с вами. Я все передам.

У меня на мгновение мелькнула короткая мысль — странно, что он говорит с Крюднером по-русски, если даже пишбарышне отдает распоряжения по-немецки. В других обстоятельствах я подумала бы, что управляющий играет на зрителя, желая, чтобы визитеры непременно уловили суть его телефонной беседы с хозяином. Но сейчас ведь в этом не было особого смысла.

— Господин Крюднер согласился принять вас, — торжественно объявил управляющий. — Только прошу вас подождать, господа. В настоящее время у хозяина важная деловая беседа с адвокатом.

Ну что ж, раз так, значит, ранение Крюднера не отличается особой тяжестью — человек, сраженный недугом, не решает важных вопросов с адвокатом, в крайнем случае — с нотариусом, которому диктует последнюю волю, но на это не похоже…

Наше ожидание тянулось бесконечно долго. Прибыли мы с Михаилом в контору в сумерках, а потом за окном стемнело, зажглись фонари, унылый осенний дождь застучал по окнам… Накрахмаленная барышня закончила работу, зачехлила «ундервуд», накинула плащ и ушла.

Наконец, когда я уже стала терять всякую надежду, нас пригласили пройти к господину Крюднеру.

Управляющий провел нас из конторы во внутренний двор, по усыпанной гравием дорожке мы пошли куда-то в глубь обнесенного высоким забором участка и вскоре увидели просторное здание, незатейливая архитектура которого напоминала небольшую провинциальную тюрьму, включая все необходимые аксессуары, вплоть до решеток на окнах.

Впрочем, раз в лаборатории проводятся опыты с взрывчатыми веществами, может статься, — решетки и запоры отнюдь не лишняя мера предосторожности, случайные люди не должны иметь никакого доступа к взрывчатке…

— Здесь находятся лаборатории и мастерские, — пояснил управляющий, — а также кабинет хозяина. Прошу вас, входите.

Внутренние интерьеры здания со стенами, выкрашенными унылой темно-синей краской, напоминали тюрьму не меньше, чем его фасад. Малоприятное местечко! К тому же воздух был насыщен ароматом керосина и каких-то сложных химикалиев, не добавлявших помещению уюта.

Управляющий попросил нас подняться на второй этаж, где находился кабинет господина Крюднера. Мы пошли наверх по крутой металлической лестнице, противно грохотавшей под ногами. В узкий коридор второго этажа выходило несколько дверей, одна из которых вела в кабинет хозяина.

Кабинет был, пожалуй, единственным помещением, претендующим на некоторое изящество, впрочем из-за скудного освещения детали интерьера рассмотреть было невозможно. Электрическая люстра под потолком не горела, а единственная керосиновая лампа, стоявшая на боковом столике, не способна была полностью разогнать тьму, хотя и вносила свою скромную лепту в общее керосиновое благоухание.

Массивный письменный стол из темного дуба, кожаные кресла, гравюры со смутно различимыми сюжетами на стенах (кажется, изображались на них какие-то рыцарские турниры) и уходящие во мглу ряды книжных полок — вот и все, что мне удалось рассмотреть.

Во всяком случае, ничего порочащего хозяина в убранстве кабинета мной замечено не было.

Управляющий предложил нам присесть. Вскоре в дверях появился довольно стройный человек, чье лицо украшали разнообразные пластыри и марлевые повязки, а глаза прятались за стеклами темных очков. Компанию ему составлял вездесущий адвокат Штюрмер, который сухо кивнул нам с Михаилом, потом отступил к стене и застыл, словно античный барельеф.

— Добрый вечер, — поздоровался незнакомец в темных очках, говоривший с сильным немецким акцентом. — Я Франц Крюднер. Герман доложил мне, что у вас важное дело, господа. Я весь внимание.

Я решила сразу же перейти к делу.

— Господин Крюднер, мое имя Елена Сергеевна Хорватова. Я — хозяйка пансиона, в котором проживает ваша служащая Лидия Танненбаум. Девушка уже несколько дней не возвращается домой, местонахождение ее никому не известно, никаких сведений о ней нет, и я сильно тревожусь. Простите великодушно, что пришлось побеспокоить вас в неурочное время, тем более что вы нездоровы… Но не откажите ответить на пару вопросов. Я очень рассчитываю на вашу помощь в деле поиска Лидии.

Крюднер, прихрамывая, прошел к креслу и удобно устроился в нем.

— Я и вправду не совсем здоров и прошу извинения за свой вид. Видите ли, госпожа Хорватова, я в настоящее время провожу эксперименты со взрывчаткой — моя мастерская получила заказ на производство устройств для направленных взрывов, а это, по понятным причинам, связано с определенным риском.

Крюднер скрестил пальцы рук и ненадолго замолчал.

— А по поводу Лидии Танненбаум… Во-первых, она — моя бывшая служащая, а во-вторых, она — достаточно взрослая барышня, чтобы суметь обойтись без няньки в моем лице. Я слишком занят важными делами и не могу опекать каждую юную особу из числа своих служащих. Она все равно была уволена несколько дней назад, ее карьера на моей фирме окончена. А я никогда не занимаюсь делами, которые не имеют ко мне отношения.

Мне показалось, что он вот-вот произнесет какую-нибудь ритуальную фразу вроде «Засим честь имею»

или «Более мне нечего вам сообщить» и любезно распрощается с нами.

Чтобы не дать Крюднеру возможности так легко отделаться, я поторопилась взять инициативу в собственные руки. Пусть он сочтет меня бестактной, главное, чтобы выиграло дело. В конце концов я никогда прежде не видела этого господина и вряд ли когданибудь увижу его впредь, так какая разница, что он будет обо мне думать?

— Простите мою назойливость, господин Крюднер, но нельзя ли узнать, почему ваши служащие, в том числе и Лидия, были так внезапно уволены?

Крюднер многозначительно помолчал, видимо, давая понять, что мое любопытство зашло слишком далеко. Я же смотрела ему в глаза (то есть в темные стекла его очков) таким ясным взглядом, словно совесть моя была в полном порядке.

— Не знаю, должен ли я обсуждать с посторонними столь щекотливые темы, — заговорил наконец Крюднер, — но впрочем, извольте… В моей конторе имел место случай воровства, и все лица, оказавшиеся под подозрением, немедленно получили расчет. Среди них была и ваша протеже. Я не терплю подобных вольностей.

А мне еще говорили, что господин Крюднер — джентльмен! Как недальновидны бывают люди…

— Господин. Крюднер, вы удивляете меня! Ведь большинство ваших служащих — честные люди. Как можно было оскорбить подозрением весь персонал из-за того, что кто-то один оказался нечист на руку?

— Прошу простить, мадам, но в ваших словах звучит типично русская расхлябанность! Что значит — оскорбить персонал подозрением, если один из этих людей — вор и это всем известно? Спустить такое нельзя, однако обращение в полицию или гласное расследование дискредитировали бы честное имя моей фирмы. Сумма пропавших денег не столь велика, чтобы разорить меня, но держать у себя в конторе вора я не желаю, и служащим пришлось нести коллективную ответственность за случившееся. У меня тоже возникли определенные проблемы — мало того, что я понес убытки, так теперь еще и штат конторы укомплектован не полностью, и я испытываю некоторые трудности с подбором нового персонала. И это в то время, когда следует бросить все силы на выполнение важного военного заказа!

Я сочла за лучшее вернуться к разговору о пропавшей девушке.

— Господин Крюднер, простите мою назойливость, но все же вы лучше других знали Лидию. Прошу вас, помогите мне, припомните хоть что-либо о ее жизни, что могло бы послужить отправной точкой в моих поисках.

— Откровенно говоря, мне не очень понятно, почему вы с такой страстью занялись этим делом, мадам. Вы ведь чужой человек для этой девушки. У Лидии есть родственник, господин Штюрмер, но он не тревожится.

Адвокат сверкнул в мою сторону стеклами пенсне и изобразил на лице нечто вроде улыбки. В душе я позволила себе не согласиться с Крюднером — судя по визиту господина адвоката в мой дом, определенный интерес к исчезновению Лидии, а главное, к ее бумагам и дневникам у Штюрмера есть.

— Итак, что же вам сказать о Лидии? Неглупая, старательная, аккуратная девушка… У меня не было к ней никаких особых претензий до тех пор, пока в конторе не произошел этот скандал с украденными деньгами, — продолжал Крюднер.

— Неужели вы хотите сказать, что подозреваете Лидию в воровстве?

— Я не могу этого исключить.

— Что ж, оставим этот вопрос на вашей совести, — я не смогла удержаться от небольшой шпильки. — А не известно ли вам что-либо о сердечных делах Лидии, господин Крюднер? Может быть, Лидия просто вышла замуж и уехала из Москвы с мужем?

Крюднер столь красноречиво пожал плечами, что мне сразу стала ясна вся абсурдная бестактность моего вопроса.

— Простите, мадам, но я не имею ни возможности, ни желания следить за сердечными делами служащих, у меня много иных дел, — сухо заметил он. — Впрочем, кажется, младший чертежник проявлял к ней определенное внимание.

— А со стороны Лидии наблюдался ответный интерес?

— Не думаю. Барышня, при всей своей поверхностной скромности, была очень высокого мнения о себе. Чрезвычайно высокого. Лидия считала себя девушкой утонченной. Слишком утонченной, чтобы проводить свободное время в обществе помощника чертежника.

Мне удалось задать Крюднеру еще пару вопросов и получить столь же незначащие ответы. Кажется, перед нами тут разыгрывали сцену. Только не такую, на которую я рассчитывала.

Пожалуй, больше ничего узнать не удастся и можно было бы уже и откланяться. Но я была уверена, что и у Крюднера есть ко мне какое-то дело, иначе он ни за что не согласился бы меня принять. Когда же он соизволит заговорить о том, что волнует его?

— Что ж, господин Крюднер, благодарю вас за предоставленные сведения…

— Боюсь, я ничем не смог вам помочь, госпожа Хорватова.

— Напротив, мне теперь многое кажется более ясным, — ответила я, слегка покривив душой. — Полагаю, мы не вправе долее занимать ваше время.

— Одну минуту, мадам. Я тоже хотел бы попросить вас об одной любезности.

Так-так, и что же нашему джентльмену понадобилось?

— Мне стало известно, что в ваши руки попали дневники, письма и другие бумаги сбежавшей девицы. Полагаю, из женского любопытства вы не преминете в них заглянуть. Не знаю, какого характера сведения Лидия считает нужным заносить в дневник, но прошу вас не предавать гласности ничего, связанного с деятельностью моей фирмы.

— А разве данные о вашей фирме представляют секрет?

— В какой-то мере, да. Я выполняю военные заказы для нужд армии. Но помимо этого меня очень тревожит доброе имя моей фирмы. И я жестко пресекаю любые попытки повредить этому имени.

Тон Крюднера становился все более и более неприятным.

— Прошу понять меня правильно, — проскрипел он наконец голосом, напоминающим о ржавом железе, — но если в газетах будут опубликованы какие-либо порочащие меня измышления, я стану защищаться. Любыми доступными мне средствами. Не советую вам проверять действенность этих средств, мадам.

Михаил, молчавший весь вечер, наконец выступил вперед и строго спросил:

— Вы угрожаете нам, господин Крюднер?

— Ну что вы, — Крюднер попытался изобразить улыбку, которая плохо удалась из-за бинтов и пластырей. — Всего лишь прошу. Нижайше прошу и надеюсь на вашу любезность. Всего вам доброго, господа. Герман проводит вас к выходу.

Пока мы шли по темному двору под мелким моросящим дождем, я позволила себе спросить управляющего:

— Простите, а Герман — это ваше имя или фамилия?

Он ведь так и не счел нужным нам представиться, и теперь я не знала, как следует обращаться к нему в случае нужды.

— И имя, и фамилия, — ответил он. — Герман Оттович Герман. Крестные когда-то подшутили над беззащитным младенцем… Проходите сюда, сударыня, а теперь налево по дорожке, я проведу вас сразу к воротам.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

— Ну, и как тебе этот предприимчивый джентльмен? — спросила я у мужа, когда мы в извозчичьей коляске с поднятым верхом катили по Немецкой в сторону Елоховки.

— Не знаю, порадует ли тебя мое мнение, но мне он как-то не показался симпатичным. Да и слухи о его джентльменских манерах были явно преувеличены.

— Без сомнения. Я до сих пор не понимаю, почему барышни называют его именно джентльменом. Вероятно, забывшись, девицы используют первое попавшееся слово, что подвернется им на язык. На редкость неприятный субъект. Мой внутренний голос не раз подавал мне сигналы тревоги, пока мы находились в этом милом местечке.

— Дорогая, когда обычные люди начинают слышать голоса, хочется им посоветовать скорее бежать к психиатру.

Я сочла за благо пропустить мимо ушей эту клеветническую шутку. Но Миша тут же реабилитировался, продолжив:

— Однако твой внутренний голос — это редкое исключение. Как я успел заметить, на его слово можно положиться. А вот интересно — внутренний голос нашептывал тебе нечто конкретное или просто исполнял сигнал тревоги, как горнист на военных маневрах?

— Скорее нашептывал, причем о господине Крюднере особо лестных слов у него не нашлось.

— Да, благодаря визиту в Лефортово вечер получился на редкость неприятным. Слава Богу, хоть до рукоприкладства не дошло. Ты так меня запугала, что я все ожидал — не взыграет ли у тебя ретивое. А что в итоге нам удалось узнать? Первое — Лидию заподозрили в воровстве…

— Это чушь, — я сразу же отмела клеветнические измышления. — Полагаю, и сам Крюднер в это не верит. Просто он по какой-то причине захотел избавиться от своих служащих и выдвинул версию воровства, весьма подходящую, чтобы не ломать долго голову, под каким бы предлогом выставить с фирмы весь персонал. Дело щекотливое, и опровергнуть его слова трудно…

— Допустим, — согласился Миша. — Но он чего-то боится. И Лидия могла знать, что именно кажется ему опасным. Адвокат приходил к тебе за дневниками барышни явно по просьбе Крюднера.

— Необходимо прочитать дневники самым внимательным образом — может быть, и нам откроются его тайны.

— Крюднер строил какие-то намеки на тему собственной жестокости при пресечении наших потенциальных попыток предать его тайны гласности, — напомнил муж.

— Что ж, тем интереснее это сделать. Посмотрим на богатырскую удаль Крюднера в деле — так ли уж он страшен, как ему самому хочется казаться.

— Ладно, Бог с ним. Второй установленный нами факт из жизни пропавшей барышни — это наличие у нее некоего поклонника из числа чертежников. Жаль, что мы не спросили его адрес в суматохе.

— Ну, это дело поправимое. Адрес можно будет узнать у этого Германа Германа по телефону. Не думаю, что он откажет. Но только сдается мне, что поиски младшего чертежника — тупиковая ветвь в нашем расследовании. Лидия ведь не отвечала на его ухаживания. И вряд ли простой чертежник обладает столь изысканным воображением и столь дорогой фотографической камерой, чтобы сделать те пикантные снимки, что обнаружились в Лидочкином альбоме. А этот неизвестный фотограф, человек состоятельный и с развитым художественным вкусом, и вправду может оказаться ее возлюбленным…

— А почему ты так недооцениваешь чертежников? — возмутился Михаил. — Они известные ловеласы и дамские угодники, да и «кодаком» обзавестись при желании не такая уж проблема для чертежника. Я лично ставлю на то, что фотограф и чертежник одно и то же лицо, а Крюднер, как черствый и эгоистичный сухарь, просто не в курсе дел своих служащих.

— Что ж, проштудировав дневники, я, возможно, найду упоминание об этом господине с фотокамерой, как и о влюбленном чертежнике — вот тогда и посмотрим, сольются ли эти два образа в один.

Мы уже подъезжали к Арбату, когда мне в голову пришла еще одна важная мысль.

— Мишенька, мы ведь сегодня не ужинали! Я за всеми делами совершенно забыла о такой прозаической вещи, а ты, как верный рыцарь, сопровождаешь меня молча, хотя наверняка уже умираешь с голоду — мужчины гораздо нетерпимее к подобным мукам. Давай зайдем в «Прагу» и устроим себе маленький праздник — у сегодняшнего мерзкого дня должно быть какое-нибудь приятное завершение, чтобы примирить нас с жизнью. Думаю, после тяжких трудов мы заслужили право на столь невинное развлечение?

— Совершенно справедливо. Я всегда был уверен, что самое главное качество настоящей женщины — это ум. Дама, способная заниматься расследованием преступлений, руководствуясь собственными логическими выводами, — сама по себе подарок, но если она к тому же не забывает, что ее спутник голоден, и заботится о хорошем ужине — о! Такая женщина — просто сокровище!