Принц-странник - Страстная Лилит

Это был подходящий момент ответить, что она еще не решила, что ей нужно немного времени, чтобы подумать. Она посмотрела на них обоих; обе пары глаз настаивали, чтобы она согласилась, широко открытые и затуманенные глаза женщины и печальные, тоскливые глаза мужчины. Она отдавала себе отчет в своей слабости, над которой смеялись Фрит и Лилит.

– Мы надеемся, что вы согласитесь, – продолжил он. – Это будет так важно для нас обоих.

Он выглядел таким серьезным, таким усталым и надеющимся, как будто говорил: «Помогите мне. Позабавьте ее. Освободите меня от нее хоть ненадолго. Дайте мне возможность не думать о ней».

Неуверенным голосом она ответила:

– Пожалуй, да... конечно, я согласна.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Аманда лежала в постели и не могла уснуть. Ей была предоставлена удобная комната в доме на Уимпоул-стрит. Она находилась на третьем этаже прямо над гостиной, рядом со спальней Беллы Стокланд.

– Я хочу, – сказала Белла, – чтобы вы слышали, если я вас позову. Мне так уютнее.

Комната была обставлена богато, как все комнаты в этом доме. Ковер был мягким, кровать – из резного красного дерева, гардины – из темно-синего бархата. На тяжелом туалетном столе находилось большое зеркало, отражавшее комнату с ее высоким потолком и лепным плафоном посередине; при малейшем похолодании в камине разводили огонь.

Слуги были с ней предупредительны. Ее положение, должно быть, очень отличалось от положения мисс Робинсон. Все в доме, включая Беллу, сознавали, как велика роль Аманды, потому что, как оказалось, она одна умела делать то, что не удавалось больше никому в доме: она могла гасить вспышки раздражения Беллы и восстанавливать мир и покой. Все остальные, включая ее мужа – и, возможно, он на самом деле больше других, – могли малейшим замечанием взбесить хозяйку дома, а когда она сердилась, бушевала в ярости или плакала от жалости к себе, жизнь в этом доме казалась невыносимой.

Огонь в камине уже угасал, и было, должно быть, уже за полночь. Аманда была крайне утомлена – потому что все ее дни были утомительны, – и все же она не могла уснуть.

Она знала, почему не шел сон. Это было потому, что его не было дома. Впервые за шесть месяцев, с тех пор как она пришла в этот дом, его не оказалось дома; ей было не по себе истого, что комната в конце коридора была пуста.

«Я думаю, – размышляла она, – что мне следует расстаться этим домом, он населен призраками». Великолепная обстановка придавала ему облик солидной респектабельности, и это вводило в заблуждение. Дом был полон ненависти. Прислуга ненавидела свою хозяйку. Она была так непредсказуема, что ей невозможно было угодить. Их кротость была напускной, и они ненавидели Беллу Стокланд. Но им было жаль ее мужа.

А что доктор? Он держался бодро и учтиво, свою жену всегда успокаивал и никогда не позволял себе гневаться на нее.

Был один случай, когда Аманда была готова сообщить ему что она должна уйти, но он, уловив ее настроение, сказал: «Миссис Треморни, я затрудняюсь найти слова, чтобы поблагодарить вас, как бы мне хотелось. Вы успокаивающе действуете на мою жену. С тех пор как вы появились, она чувствует себя счастливее. Я надеюсь, что вы долго будете с нами».

С тех пор у нее возникло новое чувство неловкости. Она поняла, что его благодарность была чрезмерной в сравнении с тем, что она была способна делать. Если подумать, как он умен и как важна его работа, то окажется, что он вдвойне достоин жалости из-за своей беспомощности в отношении жены. Фрит ей сказал, что Хескет Стокланд является одним из «сердечных» светил Лондона и что он очень популярен. Большая частная практика и работа в крупнейшем госпитале в восточной части Лондона занимали все его время. Как странно и как грустно, что человек, который в состоянии так много сделать для страждущего человечества, не умеет обращаться с одной больной женщиной.

Почему он женился на ней? Этот вопрос Аманда задавала себе постоянно. Эта женитьба казалась несообразной. Он такой серьезный, а она такая легкомысленная. Аманда, бывало, смотрела на картину в гостиной и понимала, что эта веселая юная девушка и нанявшая ее женщина – разные люди. Время и страдание произвели эту ужасную подмену.

Ночью, казалось, легче оценивать положение дел. Возрастала ли с каждым днем ее неприязнь к Белле по мере того, как возрастала ее жалость к мужу Беллы?

Бывали дни, когда Белла обедала в своей комнате, тогда Аманда с доктором оставались за столом вдвоем. В таких случаях он становился менее серьезным и напряженным, более непринужденным, чем при Белле. Он старался разговорить Аманду и мало-помалу услышал всю историю ее жизни. Она не собиралась многое ему рассказывать, но он каким-то образом вытянул из нее все. Теперь он знал о ее жизни в поместье Леев; она передала ему атмосферу страха, тяготевшую над ней в детстве. Он прекрасно ее понял, так как сам ощущал в своем доме страх, несколько иного рода. Она рассказала ему о Лилит и о том, как они уехали из Корнуолла; рассказала и об их приключениях в Лондоне. Он удивлялся, ужасался и восторгался, слушая ее рассказы.

Ее общества он никогда не искал, и все же она не могла не видеть, что он рад их встречам наедине. Но это, уверяла себя Аманда, из-за отсутствия жены, а не из-за ее присутствия. Как ей было его жаль! Он жил в постоянном страхе ожидания выходок своей жены. При ней он, казалось, постоянно нервничал, ожидая какого-нибудь взрыва, который он трогательно старался предотвратить.

Аманда многое узнала о них от Беллы, потому что Белла говорила о себе постоянно – но ее муж неизбежно возникал в этих воспоминаниях. Они читали мало, ибо Белла могла сосредоточиваться лишь на себе, и, казалось, какую бы книгу они ни взяли, любое какое-нибудь событие напоминало ей случай из ее жизни, и она говорила.

– Это мне напоминает... Отложите книгу и давайте поговорим...

И тут начиналось одно из тех воспоминаний о прошлом, которые возбуждали ее не меньше хранимых ею у себя в шкафу в спальне алкогольных напитков, производя то же оживление, переходившее немного спустя в тоску или, что еще хуже, в неистовый гнев, направленный якобы против кого-нибудь из домочадцев, но в действительности против самой жизни, нанесшей любительнице весело пожить удар в виде болезни, результатом которой должна быть ранняя смерть.

Аманда узнала о загородном доме, где, как выяснилось, забавы следовали одна за другой. Белла была обожаемым ребенком родителей, во всем потакающих детям; она росла в уверенности, что все ее желания должны выполняться.

Она, должно быть, была замечательно хороша собой в то время – картина свидетельствовала об этом. У нее было много поклонников, появившихся, едва ей исполнилось шестнадцать лет. «Как пчелы, – будто бы сказал ее отец, – вокруг гелиотропа».

– Ах, если бы вы могли меня тогда видеть! Я, бывало, танцевала всю ночь, а утром уже была готова веселиться весь следующий день.

Одной из ее любимых забав было размышлять, что бы случилось, если бы она вышла замуж за лорда Бэнксайда, или сэра Джеральда Тора, или за одного из троих других мужчин, кто просили ее руки.

– Уверена, я могла бы выйти замуж двадцать раз. О, и даже больше того. – Она начинала загибать пальцы. – Я была помолвлена четыре раза. Мой отец говорил, что я слишком разборчива. А потом мои родители начали волноваться из-за того, что я унаследовала его сердечную болезнь. Я помню, как они, бывало, наблюдали за мной. Я стала задыхаться, и однажды у меня случился сердечный приступ. Они пригласили доктора...

– Он тоже был в вас влюблен? – слегка иронично спросила Аманда.

– Ну, отчасти. Ему было под шестьдесят, но он всегда говорил такие приятные вещи. А они были им недовольны и поэтому решили обратиться к специалисту. Хескет был сыном этого специалиста. Тогда он еще только учился. Наши семьи познакомились. Возможно, мне не следовало выходить замуж. Или уж если выйти... то за кого-нибудь другого. Хескет постоянно говорит: «Ты не должна делать это...» Или: «Ты не должна делать то». А ведь именно «это» и «то» я и хочу делать. «Это слишком возбудит тебя». Или: «Для тебя это вредно». Иногда я думаю, что лучше умереть, чем продолжать жить так безотрадно, как советует мне Хескет.

– Это потому, что он о вас заботится, хочет, чтобы вы хорошо себя чувствовали, – успокаивала ее Аманда.

– О да, я понимаю. Но кто захочет быть здоровым и жить так скучно? – Ее глаза начинали наполняться слезами, которых все боялись не меньше, чем ее приступов ярости, это были слезы жалости к самой себе. – Иногда мне хотелось бы умереть, хотелось бы устроить бал и танцевать, танцевать... как я танцевала прежде... танцевать и танцевать, пока я не упаду замертво.

– Но вы не будете танцевать до упаду, – практично заметила Аманда. – Это романтичная картинка. Вы начнете задыхаться... и не сможете танцевать. Вам станет плохо, начнется приступ. Нельзя танцевать, а потом изящно и очаровательно лечь и умереть.

– Какая вы недобрая!

Подобную «недоброту» она принимала лишь со стороны Аманды, но больше ни с чьей. Спокойный здравый смысл Аманды ее не злил. Возможно, благодаря тому, что и в этом случае чувствовалось, что она жалеет и понимает Беллу больше, чем кто-либо другой.

«Да, – снова подумала Аманда, глядя на угасающие огоньки в камине, – мне следует уйти отсюда».

Шести месяцев пребывания в этом доме ей хватило, чтобы понять, что она должна его покинуть, что чем дольше она будет здесь, тем труднее ей будет уйти, но не из-за жалости к больной, а из жалости к мужу больной.

У нее был выбор – она могла бы выйти замуж за Фрита. Она была уверена, что после небольшого намека с ее стороны он бы снова сделал ей предложение. Она могла бы выйти замуж и за Давида Янга. Она представила себе жизнь в приятном загородном доме – возвращение к той жизни, в которой прошло ее детство, Лилит могла бы ей помочь. Аманда изредка навещала Лилит, и Лилит хотелось, чтобы она приходила, когда Сэма не было дома. Она никогда не спрашивала о Фрите, и Фрит никогда не говорил о ней. Аманда догадывалась, что они часто вспоминали друг друга. Они должны были бы пожениться. Но должны ли? Это была старая классовая проблема; от нее не уйти. Лилит и Фрит принадлежали к двум разным классам, разным мирам. Можно ли было объединить эти миры? Возможно, некоторые люди смогли бы. Аманде были понятны доводы Фрита, но она не могла не сочувствовать взглядам Лилит. Поэтому ей было трудно всецело поддерживать одну или другую сторону; поэтому-то она не могла быть всем сердцем предана общему делу, как Уильям был предан или как хотел быть предан Давид. Она не могла отдать свою преданность одной воюющей стороне. Все в мире было так перемешано. Слишком много было оттенков у черного и белого, слишком много степеней у добра и зла. Ей было жаль Хескета, но и Беллу ей было жаль. И вот она здесь, по-прежнему у доктора и его жены.

Лежа в своей комнате, она слышала какое-то движение в соседней. Это ходила Белла. Аманда услышала звук открываемой дверцы шкафа, затем раздалось позвякивание склянок. Значит, Белла не могла заснуть, а ее средство от бессонницы находилось у нее в шкафу.

Аманда вздрогнула. После обеда Белла выпила три бокала портвейна. Когда доктор был дома, он всегда следил, чтобы она пила умеренно; вино и алкогольные напитки он старался прятать.

Аманда часто замечала, как лукаво поглядывала на него Белла, когда он запирал буфет, догадываясь, что Белла думала о запасе в своем собственном шкафу.

Этот шкаф в спальне пополнялся слугами. Белла считала себя умной и хитрой. Она по очереди посылала слуг покупать для себя джин или виски, убеждая себя, что они держат язык за зубами. Иногда, обнаружив винный погребок открытым, она с ликованием приносила какую-нибудь бутылку для пополнения своего запаса в шкафу. Тайна этого дома, несомненно, находилась в шкафу у Беллы.

Часто Аманда слышала, как доктор входил в комнату жены; до нее доносились их спорящие голоса – то выговаривающий, то умоляющий его голос и ее, скандальный и ворчливый.

Но сегодня его там не было, и она пила.

Аманда представляла его в те ночи, когда он был в своей комнате по другую сторону от спальни Беллы, сказавшей Аманде, что они уже много лет живут отдельно. Он, должно быть, так же, как она теперь, лежит без сна, прислушиваясь к звуку открывающейся дверцы шкафа, к звяканью стекла.

«Я должна выбраться отсюда», – в двадцатый раз за вечер думала Аманда.

Ее встревожил звон разбившегося стекла, и, выбравшись из постели и завернувшись в халат, она вышла в коридор. У комнаты Беллы она остановилась, поколебавшись секунду или две, прежде чем постучать. Ответа не было.

– Миссис Стокланд, – спросила она, – у вас все в порядке? Так как и на этот раз ответа не последовало, она открыла дверь и вошла. Белла сидела в кресле. Разбитый бокал лежал у ее ног, она улыбнулась и махнула Аманде рукой.

– Я как раз немного выпила. Почувствовала жажду... ужасно захотелось выпить. Поднялась из постели и что-то выпила...

Аманда собрала куски разбитого стекла.

– Я все уберу, – сказала она, – где-то должна быть тряпка. Белла кивнула. Взгляд у нее был тусклый, она смеялась, не сердилась, и то слава Богу.

Аманда нашла тряпку и промокнула ковер. Взгляд ее упал на шкаф с открытой дверцей. В нем было несколько бутылок и бокалов. Белла уловила ее взгляд.

– У меня есть ключ... – пробормотала она. – Он хотел бы заполучить его, но я его не отдам. Кот за дверь... как там дальше? Мыши в пляс! Я маленькая мышка. Мышка! Так, бывало, звал меня мой отец. Говорил, что я его любимая мышка. Но мышка попалась в лапы коту и кот не разрешает ей больше веселиться. Не позволяет ей танцевать... не позволяет ее друзьям оставаться в доме... пытался отобрать ключ от шкафа...

– Вам это вредно, – сказала Аманда. – Позвольте, я помогу вам лечь в постель.

– Виски... – пробормотала Белла.

– Вы уже достаточно выпили.

– Вот и он так говорит... Пытался взять мой ключ. Почему это я не могу выпить капельку виски, если мне хочется, а? Ответьте мне.

– Вам это вредно, – сказала Аманда. – Идемте. Позвольте, я помогу вам лечь в постель. Потом, возможно, мы дадим вам горячего молока.

– Горячее молоко! Горячее молоко! Вы такая же зануда, как и он. Не желаю горячего молока. Хочу виски... говорят вам.

Аманда подняла ее на ноги, отворачиваясь от нее из-за запаха перегара. В таком состоянии она еще никогда Беллу не видела. Она была очень пьяна – так пьяна, что, казалось, едва понимает, о чем говорит. Часто ли это случалось за ночь? Он в таком состоянии часто ее видел?

К счастью, Бэлла не буйствовала. Она была полусонной, и Аманде удалось уложить ее в постель. Она со всех сторон заботливо укрыла ее одеялом, как ребенка.

– Виски... – бормотала Белла.

– Довольно.

– Такая же зануда, как он... Но ключ у меня, верно?

– Дайте мне его, и я закрою дверцу шкафа. Белла лукаво улыбнулась.

– Ключ держу при себе. Это мой ключ. Он хотел бы заполучить ключ. Пусть закрывает все, что ему вздумается, лишь бы мой ключ был при мне. Он жесток со мной, да-да. Он не позволяет мне немного выпить, когда мне так хочется. Вы такая же. Вы и Хескет... вы тут заодно. Вы тоже против меня.

Вот и хорошо знакомое настроение, мания преследования. Весь мир против нее. Уж сколько раз она говорила это Аманде!

– Мы хотим вам помочь, – сказала Аманда. – Мы хотим, чтобы вы чувствовали себя как можно лучше, а если вы будете много пить, вы будете чувствовать себя плохо.

– Я выпила не слишком много. Чуть-чуть. Один глоток... пожалуйста. Дайте мне один глоток...

Ее веки почти сомкнулись. Как ужасно она теперь выглядит – опустившаяся, подурневшая, рыжие волосы потеряли блеск и висят вокруг лица неряшливыми прядями, глаза воспалились, лицо в багровых пятнах, рот полуоткрыт.

– Не дадите... не дадите мне его? Вы и Хескет... вы тут заодно. – Неожиданно она будто проснулась. – Конечно, заодно. Вы думаете, что я не знаю. Вы думаете, что я слепая. Я видела, как он смотрит на вас. Он думает: «Как бы мне хотелось не быть женатым на Белле. От Беллы ничего хорошего. Она больна. Она пьет... жизнь с ней ужасна. Мне следовало жениться на какой-нибудь спокойной женщине, скромной и скучной, которая бы думала, что это чудесно быть женой приобретающего известность врача... которая бы интересовалась моей работой». Вот что он думает. Вам меня не обмануть. Я заметила это. Он думает, вот Аманда Треморни. Она хорошенькая, у нее красивые светлые волосы и голубые глаза... и покорная. Без забот... Я знаю его лучше, чем он полагает.

Аманда резко прервала ее:

– Вам надо заснуть. Вы не должны говорить чепуху.

– Чепуху? Чепуху... Неважно. Дайте мне каплю виски... Всего маленькую каплю... У меня онемели ноги. Я не дойду до шкафа. Понимаете... даже они против меня.

– Засыпайте, – сказала Аманда.

Белла откинулась назад, закрыла глаза. Аманда оглядела комнату, посмотрела на открытый шкаф, на бутылки и бокалы, на изысканную мебель, на женские безделушки, которыми эта женщина любила себя окружать; посмотрела она и на дверь, ведущую в ту комнату, где обычно по ночам находился доктор.

Голова Беллы свернулась в сторону, рот открылся, и раздался приглушенный храп.

Аманда подошла к шкафу и прикрыла дверцу; тихо выходя из комнаты, она сказала себе:

– Да, мне время уходить из этого дома.

* * *

Ресторан процветал. Его все еще называли рестораном Сэма Марпита, но большинство людей мысленно считали его рестораном Сэма и Лилит.

Лилит не только танцевала; она подсаживалась к посетителям и болтала, и острила; вместе с Сэмом она стояла у дверей, чтобы приветствовать самых уважаемых клиентов. Она появлялась в своих замысловатых вечерних туалетах, приветливая, гостеприимная и поразительно красивая.

Лилит изрядно ожесточилась; и жизнь с ней, говаривал себе Сэм, не была такой уж приятной и веселой.

Удивительно, думал Сэм, он-то полагал, что она смягчится, выйдя замуж; он думал, что за ним будет последнее слово. Но оказалось не так. Она вела себя не менее независимо, чем раньше. Чуть какая-нибудь мелочь не по ней – а таких мелочей, конечно, хватало, – и она выходила из себя, и говорила, что уйдет к Дэну Делани в ресторан, как будто не она была для Сэма источником мелких и больших забот. Сплошные заботы! Не ему первому выпало это на долю!

И все же, повторял себе Сэм, я бы сделал то же самое, начни я жить сначала. Его чувства к ней не изменились; просто он разочаровался в семейной жизни. А ведь была еще Фан. Его женитьба совершенно расстроила ее планы. Ну не может человек угождать сразу всем женщинам. Как говорится, для одной свадьба, для другой – погибель. Не то чтобы она ему всегда не особенно нравилась. Фан была одной из тех женщин, которые просто не могут сказать: «Нет». Нежная и податливая. Хотя он даже и женился на Лилит прямо у нее под носом, он знал, что употреби он чуточку лести, потрепи ее по подбородку, шлепни раз или два, и Фан стала бы сговорчивой, как всегда. Возможно, ему стоило бы избавиться от Фан. Ну, нет уж. Или не раньше, чем подыщет ей работу. А почему он должен избавляться от нее? Он считал, что поступил с ней не совсем хорошо. Нельзя же, чтобы она потеряла и работу, и их совместные забавы. Кроме того – говоря себе это, Сэм подмигнул неизвестно кому, – чем черт не шутит!

Лилит не просила его избавиться от Фан. Если бы она сделала это, он был бы вынужден подчиниться. О нет, мадам Лилит была слишком горда, чтобы предлагать такое. Это казалось ему забавным. Любая нормальная женщина сказала бы: «Пусть она идет вон!» Но Лилит прикинулась, что ей безразлично – здесь ли Фан или нет.

Так вот Фан и осталась – на случай дождика, как говорится, сказал себе Сэм и снова подмигнул.

Тот франт больше не приходил в ресторан за Лилит. Сэму хотелось бы знать, что с ним случилось. Что ж, у Лилит есть несколько первоклассных друзей. Это ее кузина или невестка, которая приходит изредка увидеться с ней. Приятная юная леди. Компаньонка у какой-то богатой женщины. Он удивлялся, почему Лилит никогда не ходила навестить ее. Это было так не похоже на Лилит – не сунуть свой нос туда.

Он подумывал о том, чтобы спросить ее, но были некоторые вещи, о которых лучше было Лилит не спрашивать, если дорожишь покоем.

Ну что же, он не должен жаловаться. Дела шли хорошо. Хотя странно, как Лилит удается все еще мучить его, заставлять чувствовать, что он так и не знает ее, несмотря на так называемые «интимные отношения».

Расположившись за прилавком, Сэм ковырялся в зубах и наблюдал, как она подсаживается к столикам. Она, несомненно, привлекает посетителей. И знает, как обращаться с людьми. Слегка пококетничает и тут же дает понять, что бесцеремонности не потерпит.

Лилит была «то, что надо», она делала гораздо больше, чем пела песенки и исполняла этот танец с вуалями. Сегодня вечером она выглядела немного странно... что-то новое появилось в выражении лица. Как бы это назвать? Задумчивость? Нет, не совсем то. Скорее у нее есть какая-то приятная тайна. Тревожась, он все же надеялся, что она не встречается снова с тем франтом. Да и как бы она смогла? Он ловко следил за каждым ее шагом, да она, кажется, и не стремилась удаляться от ресторана.

И все же она изменилась – вне всякого сомнения. Лилит... но не совсем Лилит. Одну за другой она сбрасывала свои вуали. Он был рад, что она не позволила ему убедить ее танцевать в подвальчике. Ныне он мог гордо держать голову; он мог смотреть сверху вниз на того, кто упоминал ресторан Делани. В конце концов, выигрывает добропорядочный, честный человек, соблюдающий респектабельность своего ресторана.

Что с ней произошло? Движения ее не изменились. Теперь он в подробностях знал танец с вуалями... каждый жест. Все было таким же, но она казалась другой, уже не обещавшей самое важное, Не подававшей им надежды на то, что, сбросив последнюю вуаль, она предстанет обнаженной.

По старой привычке он пошел за ней в ее комнату. Он поступал так в прежнее время, когда ухаживал за ней; он подумал, и мысль эта его позабавила, что он до сих пор ухаживает за Лилит.

– О, это ты.

– Ну, нечего сказать, поздоровались.

Она бросила на него один из своих уничтожающих взглядов. Просторечие она не одобряла; она старалась совершенствоваться, стремясь говорить, как эта ее невестка с манерами и наружностью леди.

Она усаживалась, глядя на себя в зеркало, все такая же отрешенная и задумчивая, как в танце. Он положил руки на ее голые плечи, но она вывернулась. Как бы ему хотелось, чтобы она была такой же мягкой и любящей, как Фан.

– Ну, что еще? – спросил он.

Она взглянула на потолок, с раздражением вскинув голову – этот ее жест был ему хорошо знаком.

– Ты изменилась, – сказал он. – Что-то случилось. Я знаю. Неожиданно подобрев и улыбнувшись, она повернулась к нему.

– Неужели, Сэм?

Тут она поднялась и села на туалетный столик, повернувшись спиной к зеркалу и все еще улыбаясь. В этот момент любовь захлестнула его. Она обладала какой-то силой заставить его возненавидеть себя, а потом неожиданной улыбкой все изменить, как сейчас. И ведь разве не с самого начала она так на него влияла, когда заставляла его платить ей двенадцать шиллингов с полтиной плюс ужин вместо тех десяти, что он предлагал ей сначала.

– Лилит, – повышая голос, спросил он, – что случилось?

– Сначала я была не уверена, – ответила она. – Мне не хотелось тебе говорить, пока я не буду убеждена. О малыше, Сэм.

– Малыш!

– Ну не смотри так недоверчиво. Сделав два шага, он обнял ее.

– Лилит, – сказал он. – Малыш, а?

– Я думаю, ты доволен.

– Ну, а кто не был бы доволен? Ты не рада?

– О, Сэм, – ответила она, – так рада... я готова была сегодня расцеловать всех людей в ресторане.

– Эй, ресторан Марпита – респектабельное заведение, да-да! Тут они рассмеялись, и он поцеловал ее раз, потом другой, а потом не мог остановиться. Она взяла его за уши и потеребила.

– Я хотела этого больше всего на свете, – сказала она. – Малыш. Настоящий малыш. Мой!

Сэму захотелось танцевать. Он схватил вуали и, навернув их на себя, начал танцевать... сбрасывая их одну за другой, смеясь или пытаясь смеяться, пока слезы не потекли по его щекам, подлинные слезы. «Кто бы мог вообразить меня плачущим», – подумал Сэм.

Опершись о столик, Лилит плакала, не пряча слез. Нежная, как Фан, только несравненно более красивая.

– Еще немного, и я не смогу танцевать, Сэм.

Он стоял и легонько, нежно похлопывал себя по бедру, как будто оно было источником его удовольствия.

– Нет, – ответил он. – Ты должна беречься. Провалиться мне на этом месте, если я не выставлю всем шампанского в честь паренька.

– Лучше помолчи пока.

– Ладно, ладно. – Он улыбнулся ей. Он был рад, что у них есть тайна... такая тайна. – А когда? – спросил он.

– Еще не скоро. По крайней мере, шесть месяцев.

– А кто это будет... мальчик или девочка?

– Мальчик, – ответила она.

– И я говорю, что мальчик. Мы назовем его Сэмом. Она не ответила, что не собиралась называть его Сэмом.

– У него должно быть все, Сэм. Все самое лучшее.

– Все, что нужно. Во рту у него будет серебряная ложка, а в пеленках бриллианты.

– В пеленках – бриллианты?! – Она рассмеялась.

– Ну, это я, как ты говоришь, пофантазировал. Я имел в виду, что у него должно быть все самое лучшее.

– Мы дадим ему образование, Сэм.

– Образование! Зачем это? Образование ничего не дает людям.

– Я хочу, чтобы он был образованным.

Сэм сунул руки в карманы брюк, оттянув назад полы сюртука и показав все великолепие своего жилета. Он представлял себе сына в еще более великолепном жилете, протягивающего усыпанную бриллиантами табакерку завсегдатаям у роскошных дверей самого большого ресторана в Лондоне.

Лилит пылко продолжала:

– У него должно быть все... все... У него должно быть все самое лучшее в стране, у нашего сына. Никто не повернется и не скажет ему: «Ты недостаточно хорош!» Он будет достоин танцевать с королевой.

– Лилит, – сказал Сэм, – я обучу его нашему делу. У него будут все возможности, которых не было у меня. А когда он подрастет, мы будем вести дело вместе... «Марпит и сын».

Лилит молчала. Надежда иметь ребенка смягчила ее. Сэм не понимал, и ей не хотелось огорчать его, сказав, что его сын никогда не будет знать, что такое ресторанная стойка. Она, родившаяся на свое несчастье не в уважаемом классе общества, собиралась позаботиться о том, чтобы ее сын не страдал так, как она.

Когда-то ей ничего так не хотелось, как жить одной жизнью с Фритом; теперь она в нем больше не нуждалась. Вся ее пылкая любовь сосредоточилась теперь на другом существе – на еще не родившемся ребенке. Вся ее жизненная энергия, все ее планы и чаяния принадлежали ее ребенку; она решила, что клеймо низкого происхождения не должно его коснуться.

Она надеялась, что это будет мальчик, и преисполнилась решимости сделать из него джентльмена. Ничему на свете не позволит она этому помешать.

* * *

К обеду Аманда надела черное бархатное платье, для покупки которого деньги ей одолжил Фрит. Она сделала себе немодную прическу, зачесав волосы в высокий пучок, но она не хотела соперничать с Беллой, потому что должен был прийти Фрит, а он нравился Белле. Аманде хотелось бы знать, считала ли Белла, что Фрит в нее влюблен. Он ведь делала ей экстравагантные комплименты, которые она с удовольствием принимала. Фриту все бывали благодарны, потому что, когда его ждали, у Беллы весь день бывало хорошее настроение.

Как ей и было сказано, прежде чем спуститься вниз, Аманда зашла к Белле. Там была горничная, а туалет Беллы был только что окончен. Она была в розовато-лиловом наряде, казалось, подчеркивавшем розовато-лиловый цвет ее лица. Ее глаза блестели, и она, как догадалась Аманда, уже наведалась в свой шкаф.

– А, вот и вы. Как я выгляжу?

– Очень привлекательно, – сказала Аманда чистую правду, потому что она, конечно, привлечет внимание в этом розовато-лиловом шелковом платье, с розовато-лиловой бархатной лентой в волосах и с бриллиантовым украшением на розовато-лиловой ленте вокруг шеи.

– Когда Фрит был здесь в последний раз, он сказал, что розовато-лиловый цвет идет мне больше всех других цветов. И знаете, я думаю, что он прав. Он прекрасно разбирается в таких вещах. Такой очаровательный молодой человек. Я часто удивляюсь, почему он не женится.

Она удовлетворенно улыбалась своему отражению, потом посмотрела в зеркале на Аманду.

– Как вы мило выглядите! Ваш черный цвет хорошо гармонирует с моим розовато-лиловым, верно? Конечно, черный гармонирует с любым цветом. Это платье напоминает мне одно мое давнее. О, в былые дни у нас бывали настоящие званые обеды. За стол садилось двадцать человек. А теперь нас будет всего четверо. Ну, неважно. Фрит действительно очарователен... а вот если бы были другие гости, он не смог бы уделять мне много внимания.

Но на самом деле она не верила, что Фрит или кто-то другой мог бы интересоваться еще кем-то в ее присутствии.

Она больше не упоминала об интересе Хескета к Аманде после той ночи, несколько месяцев тому назад, когда Аманда нашла ее пьяной в ее спальне. Аманда была за это признательна; она чувствовала, что любое дополнительное предположение на этот счет окончилось бы ее уходом. Нет, серьезно Белла не считала, что кто-то мог думать о другой женщине, когда есть она. Возможно, однако, что, именно будучи пьяной, она отдавала себе отчет, какой стала; было похоже, что в трезвом или полутрезвом состоянии она жила в мире грез, где играла роли Елены Прекрасной или Клеопатры.

Для Аманды это был неспокойный обед, потому что во время него Хескет не спускал с жены глаз. Она говорила без умолку – почти все время с Фритом – и, как обычно, много пила.