Принц-странник - Страстная Лилит

– Ага! – сказал он, увидев Аманду. – Стало быть, леди принесла готовые сорочки, не так ли?

Он осклабился и, хотя у него и был отталкивающий вид, Аманда почувствовала облегчение, увидев признак дружелюбия. Он похлопал по столу, за которым сидел.

– Кладите их, леди. Кладите.

Она положила пакет на указанное им место.

– Впервые здесь, а?

Аманда кивнула в ответ.

– Стало быть, вы принесли готовые сорочки, а? – повторил он, а потом спросил скептически: – И вы хотите, чтобы я заплатил вам за них, а?

Аманда снова кивнула. Она очень боялась его, и ей не нравилась эта маленькая и душная комната.

– А язык проглотили, да?

– Да, – ответила она застенчиво. – Я... я принесла готовые сорочки.

Толстяк, казалось, чем-то забавлялся; откинувшись на спинку стула, он покачался на нем, на двух его задних ножках, и лукаво поглядел на нее.

– Маленькая мисс Золотоволосая! – сказал он.

– Пожалуйста, дайте мне деньги за сорочки, – сказала Аманда. – Я очень тороплюсь.

– Ого! – воскликнул толстяк и принялся хохотать. Он повернулся к сорочкам и заговорил с ними, как поняла Аманда, подражая ее манере: – Маленькая мисс Золотоволосая торопится. Маленькая мисс Золотоволосая просит свои деньги, и у нее нет времени, чтобы сказать доброе словечко бедному старому Джимми.

Было что-то зловещее в его словах.

– Мне очень жаль... – начала она.

– Ого! – продолжал он, все еще обращаясь к сорочкам. – Маленькой мисс Золотоволосой жаль. Хорошо. Не имеет значения. – Он медленно поднялся и обошел стол; потом уселся на него, не спуская с нее глаз. – Мы поглядим на работу, – сказал он. – Поглядим, хорошо ли сделала свою работу маленькая мисс Золотоволосая, верно? Поглядим, заслуживает ли маленькая мисс Золотоволосая оплаты. – Он открыл пакет и начал осматривать выполненную работу. – Ого! Она, похоже, сапожник – эта маленькая мисс Золотоволосая. Маленькая мисс Сапожник, а? Ей следует отправиться к сапожнику вниз по улице и стать у него подмастерьем. – Он дернул одну из пуговиц.

– Это... это несправедливо, – заметила Аманда.

Толстяк подтер нос тыльной стороной руки и, осклабившись, повернулся к ней.

– Не огорчайтесь, маленькая мисс Сапожник. Вы меня сладко поцелуете, и мы никому не скажем о плохой работе. – Он подмигнул ей. – Мы не пожалуемся. Мы скажем, что здесь не было мисс Сапожника. А маленькая мисс Золотоволосая заслужила свою плату.

Аманда отступила назад, испугавшись его.

– Дайте мне мои деньги! – сказала она. – Дайте мне заработанные мной деньги.

Он сидел на столе и грозил ей пальцем.

– Вы еще ничего не заработали, – ответил он. – Вы только испортили все эти сорочки, вот и все. – Он отпихнул сорочки резким движением руки, и они рассыпались по полу. – Подойдите. Крепенько поцелуйте меня... а потом посмотрим. – Он поднялся из-за стола, но девушка не стала ждать продолжения разговора. Повернувшись, она распахнула дверь и, с трудом выбравшись по трем ступенькам на улицу, бросилась бежать.

* * *

Лилит радовалась хорошей погоде. В хорошую погоду на улицах было много народу. Каждый день она планировала заработать свои пенсы, распевая песенки, а остаток дня гулять по главным улицам в надежде встретить Фрита. Он ведь не будет ходить по узким улочкам бедных районов или трущоб. Ей было смешно думать об этом. Она страстно верила, что найдет его. Фрит ведь здесь, в этом городе, поэтому она должна его встретить.

Сегодня Лилит решила попытать счастья на этой улице, между площадью Ковент Гарден и сквером с новой статуей лорда Нельсона. Девушка считала эту улицу счастливой. Она была благопристойной, но и оживленной; не бедной, но и не роскошной. На ней находились два соперничающих вечерних ресторанчика, Сэма Марпита и Дэна Делани.

Оказавшись на этой улице, она увидела, что старый шарманщик со своей шарманкой уже там. Только вчера они встретились ла этом самом месте, и Лилит пела песенки, которые он наигрывал; она быстро их выучила, а когда забывала слова, то заменяла их на свои. Люди не обращали на это внимания, шарманщик – тоже. Вокруг шарманки собиралось больше людей, чем обычно; а если она и получала пенсы за свои песенки, то и шарманщику Бсе же доставалось в его шляпу изрядно.

Шарманщик выбрал место около заведения Марпита, закрытого в это время, чтобы привлечь прохожих. Позднее, когда ресторанчики откроются, шарманщик начнет нервничать. Он сказал Лилит на своем ломаном английском, что Сэму Марпиту не нравится, что они выбрали место около его заведения.

Вчера Лилит видела Сэма Марпита, когда он вышел поглядеть на них. Ему было около тридцати лет; если бы Лилит не знала, как одеваются настоящие дворяне и каковы их манеры, то она могла бы сказать, что он выглядит великолепно. Сэм Марпит носил красивый жилет, вышитый крошечными алыми цветочками, большой галстук и цветок в петлице; напомаженный локон свисал на его лоб.

При встрече шарманщик сказал ей:

– Сегодня плохой день. В такие дни деньги остаются в карманах у прохожих.

– Не выдумывайте! – воскликнула Лилит. – Мы превратим его в день для выуживания денег из их карманов.

Репертуар шарманщика был небольшим. Он состоял из нескольких популярных тогда песенок и кое-каких мелодий Россини.

– Подыгрывайте! – скомандовала Лилит. – Мы начинаем. Шарманка заиграла мелодию песни «Дочь крысолова», а так как Лилит никогда не слышала об этой леди, родившейся не в Англии, а за морем, то она лишь что-то мурлыкала или вставляла свои собственные слова и танцевала. Вскоре вокруг них стали собираться люди.

Появилось солнце, и толпа выросла. Кое-кто аплодировал и подавал деньги – некоторые пенсы сыпались в шляпу шарманщика, а другие получала Лилит.

Шарманка играла веселую, задорную и чувственную мелодию Россини, и Лилит исполняла танец «Семь вуалей», придуманный ею самой со слов Аманды о танце, виденном на ярмарке; она сбрасывала с себя воображаемые вуали, забавляя зрителей.

– Купите песенку. Купите песенку, – предлагала она, пробираясь в толпе. Она остановилась, вложив листок с песенкой в руку мужчины, а когда взглянула ему в лицо, увидела, что это был Сэм Марпит собственной персоной. Она ничего не могла понять по выражению его лица. Он, должно быть, вышел из своего ресторанчика и стоял сбоку от толпы.

– Спасибо вам, сэр, – сказала она с вызовом. Он ответил:

– Когда закончится это представление, малышка, заскочите в ресторанчик Сэма Марпита, ладно? Мне надо вам кое-что сказать.

– Может быть, и заскочу, – ответила Лилит.

– Если вы толковая, то заглянете, – ответил он.

У нее в руке оставалось еще шесть листков с песенками и она сказала:

– А вот если вы толковый, то купили бы их все, тогда бы я сразу пришла. Я останусь здесь, пока не продам их... а потом я, может, должна буду пойти на другую улицу, и, кто знает, смогу ли я вернуться.

Он подмигнул, а может, ей показалось.

– Толковая девица, а? – сказал он.

Она набралась уличного жаргона, и он забавно звучал с ее корнуоллским акцентом, это сразу отмечали все слушавшие ее.

– Так ведь там, откуда я родом, все толковые, мистер.

– Что верно, то верно, мисс итальянка. Вот вам ваш шестипенсовик. Но сперва отдайте свои песенки. По рукам?

– Шесть песенок за шесть пенсов, – подтвердила она, и глаза ее засияли при виде денег. – Но я не итальянка.

– Ладно, испанская мартышка. Входите и поговорим.

Она немного побаивалась его, наслушавшись рассказов о девушках, которых незнакомцы заманивали в опасные места; и хотя в облике Сэма Марпита было что-то, говорившее ей, что он не таков, что он прежде всего деловой человек, все же если деловой человек заплатил шесть пенсов за ненужные ему песенки, значит, можно быть уверенной, что ему что-то нужно. Он привел ее в большую комнату с множеством столов и стульев; стулья стояли на столах; весь пол был усыпан опилками, а в углу комнаты находилось пианино.

– Присаживайтесь здесь, – пригласил он.

Она села, а он устроился напротив нее и облокотился на стол.

– Не выпьете ли чашечку кофе, малышка, пока мы будем говорить о деле?

– Ну, я бы не отказалась.

– И правильно. А что бы вы скушали, а? Аппетитный сандвич с ветчиной... с горчицей или без?

– С горчицей, пожалуйста.

– Гуляем! – пошутил он. – Я бы сказал, что вам горчица не нужна. – Он рассмеялся и повторил шутку: – Сказал бы, что вам горчица не нужна. А почему? Похоже, вам и без нее жарко!

– Это из-за танцев, – ответила она. Ее ответ развеселил его еще больше.

– Послушай, Фанни, – позвал он, отсмеявшись. – Принеси две чашки кофе и наши фирменные сандвичи для дамы. Не забудь положить хорошую порцию горчицы. Она ее любит. – Он похлопал себя по бедру, легонько и быстро, как будто поздравляя его, свое бедро, за удачные шутки.

Кофе. Сандвичи с горчицей. Это, подумала Лилит, предлагается на пути к греху. Она все это примет, но ничего взамен не отдаст. Для нее не существовало никого, кроме Фрита, а когда она сравнила его с этим мужчиной в расшитом цветочками жилете, с пышным галстуком и с его локоном, напомаженным роулендовским бриолином, то испытала не отвращение от его возможных намерений, а еле сдерживаемое желание расхохотаться.

– Итак, я бы сказал, – продолжил он медленно и значительно, – что вы, малышка, много чего знаете. – Он снова начал смеяться, похлопывая себя по бедру.

– Я не могу не согласиться с этим, – парировала она удар. Тыча в нее пальцем, он продолжал:

– Стало быть, вам знакомо все. – У него вырвался смешок.

– Не все, – со скромным видом сказала она. – Лишь кое-что.

Фанни – молодая женщина лет двадцати, с большой грудью, широкими бедрами и с бархатным бантом в завитых волосах принесла и поставила перед ней сандвичи.

– Спасибо, Фан. – Он махнул Лилит рукой. – Не обращайте на меня внимания. Управляйтесь с угощением, малышка.

Лилит принялась за сандвичи, решив съесть их как можно быстрее, до того как он сделает какое-то предложение, после которого ей надо будет немедленно уйти.

– Итак, – сказал он, растягивая слова и произнося их через нос, – я вас приметил, как только вы стали петь на моей улице и собирать зевак. Знаете что? Вы бы могли делать что-нибудь более выгодное, вы бы могли... ну, такая малышка, как вы, много чего умеющая.

Вот опять старая шутка. Пусть себе, думала Лилит, тянет время, пошучивая и поздравляя с этими шутками свою ляжку. Лилит продолжала безмятежно жевать сандвичи. Она купит что-нибудь вкусное и возьмет с собой своих друзей; она будет сидеть и смотреть, как они едят, как она, бывало, делала это, когда приносила пакет из дома Леев в свой домишко.

Он вынул зубочистку и стал ковыряться в зубах.

– Вы могли бы устроиться лучше, – сказал он. Она выжидала.

– Как насчет того, чтобы приходить и петь здесь? – спросил он. Лилит перевела взгляд на пианино. – Людям нравится немного послушать музыку. Это как горчица. Помогает желудку. – Он снова начал смеяться.

Лилит резко перевела разговор на главное:

– Вы имеете в виду, что будете мне платить за мое пение здесь? Мне следует платить за пение.

Он стукнул кулаком по столу.

– Десять шиллингов в неделю, – сказал он, – и ужин. Сердце Лилит затрепетало, но какой-то инстинкт заставил ее сказать:

– Пятнадцать шиллингов в неделю и ужин.

– Круто! – проговорил он задумчиво. – Да еще как круто. Двенадцать шиллингов шесть пенсов и ужин.

Двенадцать и шесть! Каждую неделю! Мастерица по цветам из шелка с мужем считали себя счастливыми, если удавалось заработать вдвоем десять шиллингов. В этом Лондоне, как она и думала, все возможно, если люди готовы платить тебе двенадцать и шесть с ужином всего лишь за исполнение нескольких песенок.

Она подумала об Аманде, которая пела очень мило и брала уроки пения.

– Я знаю кое-кого, кто умеет прекрасно петь, – сказала она. – Она настоящая леди.

– Нам тут леди не нужны. Посетители их не любят. Я вам скажу кое-что. В вас есть то, что им нравится. Не понимаю, в чем дело... знаю только, что-то их захватывает. Посмотрите, как они роятся вокруг этой шарманки. Из-за чего? Из-за «Дочери крысолова»? Не смешите меня. Итальянские мелодии? Не это! Нет. Я знаю, что. Ради того, чтобы увидеть, как вы танцуете; вы достойны большего, чем танцевать на улицах. Поэтому я вам и предлагаю десять шиллингов – целую половину фунта... и ужин, всего лишь за песенку и танец по вечерам.

– Не десять, – сказала она. – Это должно быть двенадцать и шесть.

– Ладно, ладно. – Он посмотрел на нее лукаво, подмигнул и похлопал себя по ляжке, хотя это и не было шуткой. – Решено. Двенадцать и шесть. И мы сделаем этот танец с настоящими вуалями... это им понравится.

– Я должна буду надевать трико и тунику.

– Ладно, ладно. – Он снова подмигнул. – Это солидное заведение, будьте уверены. Мы добудем костюмы, и вы будете танцевать, а? Семья есть?

– Да.

– Живете с ними?

– Да.

– Вы могли бы жить здесь, знаете ли. Вам же лучше. Не надо будет идти по улицам после представления.

– Я буду ходить по улицам после представления.

– С шести вечера до двух часов ночи... а потом еще ваш ужин.

– Хорошо. Мне начинать сегодня вечером?

– Нет. В понедельник. Тогда и начнем. Вы приходите сюда завтра, решим окончательно с танцами. Решим, что вы будете петь... ну и с нарядом. Что-то вроде репетиции.

– Только в том случае, если мне заплатите.

– Вам заплатят. Я заплачу вам семь шиллингов и шесть пенсов в конце этой недели... а двенадцать и шесть начнете получать на будущей. Ну, как? После репетиций вас будут кормить. Вам не решает немного поправиться.

Он похлопал ее по руке, но она оттолкнула руку.

– О-о! – сказал он. – Осторожнее, дружок Сэмми. Веди себя пристойно.

Лилит подождала, пока он кончит смеяться и похлопывать себя по ляжке, и тогда поднялась. Ей не терпелось вернуться в мансарду и рассказать всем, что произошло, объяснить Аманде, что теперь не случится ничего страшного, если она не пойдет больше к этому негодяю в лавку с сорочками. Теперь все уладится. Лилит разбогатеет. Она собирается стать настоящей танцовщицей, такой, какой она всегда страстно хотела стать.

* * *

Они прожили в Лондоне уже целый год и знали теперь все улочки не хуже большинства его обитателей; они знали, где можно было выгодно что-то купить на рынках, как постоять за себя на улице; они посетили Креморн-парк, отведали устриц в устричном ресторанчике и сервелат и рубленую печенку с лотка. Они больше не ужасались при виде кладбищ у церквей, где среди костей у развороченных старых могил копошились крысы; они воспринимали Лондон так, как будто прожили здесь всю свою жизнь.

Аманда поняла, что она не такая уж неумеха, как сперва решила. Она так и не пошла в лавку с сорочками, но Дженни приносила ей работу на дом, и она научилась не только хорошо пришивать пуговицы, но и шить сама сорочки. Это была трудная работа, и к концу дня Аманда бывала совершенно обессиленной, но ее не обескураживало то, что зарабатывала она при этом совсем мало. Девушка побледнела от затворничества в доме, волосы ее утратили тот блеск, который имели по ее приезде в Лондон, вокруг глаз часто лежали тени, но она была гораздо счастливее, чем некогда в Корнуолле. Аманда чувствовала себя независимой – на еду, по крайней мере, она себе зарабатывала; она не знала, что станет с ней в жизни дальше, да и не задумывалась об этом. Ей было уже семнадцать лет, и она не раз говорила себе, что если даже для нее свобода – это шитье сорочек в течение долгих часов до того, что болели пальцы, глаза и ломило спину, и она изнемогала, – то чувство свободы того стоило.

Менее счастливым в их компании оказался Уильям, считавший себя неприспособленным к жизни. Ему не хватало решительности Лилит, способности Аманды оценить преимущества их нынешнего положения в сравнении с тем, что могло их ждать в жизни дома, не хватало простого оптимизма Наполеона. Уильям был озабочен тяжелой жизнью бедняков и угнетенных, но никто не хотел слышать об этих мучивших его вопросах, люди хотели смеяться.

Лилит, бывало, принималась танцевать по мансарде, изображая посетителей ресторанчика Марпита – городских дам, выискивающих клиентов, или щеголей и сердцеедов. Уильям говорил себе, что ему отвратительна жизнь, которую ведет Лилит, но на самом деле он слегка завидовал ей, потому что Лилит заняла положение опекуна всей их группы, положение, которое должен был занять он.

Даже Наполеон был счастлив. Бедный, простодушный Наполеон, выходивший каждое утро из дому с единственной надеждой в душе – встретить джентльмена, который дал бы ему шиллинг!

Уильяма удивляло, что Аманду так изменили условия этой жизни. Пропал ее цветущий вид, она стала походить на нежную бледную примулу, ее волосы приобрели вид тусклого золота. Он любил Аманду, и это главным образом ради нее он хотел быть человеком с положением, положение в обществе занимало его больше, чем богатство. Ему недавно исполнилось семнадцать лет, и он с трудом разбирался в собственных мыслях. Он не мог себе признаться, что его то приводило в бешенство, то подавляло его собственное положение; ему хотелось быть благородным, поэтому он говорил себе, что его заботит судьба всех бедняков и что его чувство неудовлетворенности не имеет ничего общего с его собственным бедственным положением.

Ни одна из его попыток заработать деньги не удалась. Он ходил с миссис Мерфи на рыбный рынок Биллинзгит, но не мог быстро распродать свою сельдь, и она портилась. Несколько дней он пробовал торговать мясными, рыбными и фруктовыми пирогами, но и тут ему повезло не больше, чем с селедками. По его голосу, когда он кричал: «Выигрывай или покупай», люди понимали, что он провинциал. Ни один продавец пирогов не мог преуспеть без этого древнего обычая: удачно подбросив монету, покупатель получал пирог за так, а если проигрывал, то отдавал пенс, но пирога не получал. Оказалось, что Уильям всегда говорил «орел», когда выпадала «решка», и наоборот. Он проиграл большую часть своих пирогов, пока понял, что эти люди научились ловко подбрасывать монету, чтобы обманывать пирожника-провинциала.

Но однажды Уильям встретил человека, который изменил весь ход его жизни. Это был молодой человек, несколькими годами старше его самого, который выступал в парке перед толпой слушателей. Уильям, восхищенный теориями этого молодого человека, часто слушал его. Он был убежден, что молодой человек обратил на него внимание.

– Я часто видел вас в последнее время, – сказал он однажды.

– Я люблю слушать вас, – ответил Уильям. – Вы говорите именно о том, о чем я думаю.

– Откуда вы приехали?

– Из Корнуолла.

– Издалека. Приехали в Лондон, я уверен, в поисках счастья?

– В надежде заработать на жизнь.

– От зеленых полей в клоаку, а?

– Ну, в Корнуолле было не так уж хорошо.

– Беднякам нигде не живется хорошо! – горячо поддержал его молодой человек; это восхитило Уильяма, потому что этот юноша был в дорогом, почти элегантном костюме.

– Это так.

– А они сами стремятся изменить свою жизнь? – спросил молодой человек с тем жаром, с каким он обращался к слушателям в парке.

– Думается, вы подсказываете им, что бы они могли сделать.

– Разве они меня слушают? Нет! Они ленивы, эти люди. На европейском континенте короны втаптывают в грязь. А что делается здесь? Когда появляется королева, они – эти голодающие – останавливаются и приветствуют ее, надрываясь от крика.

Уильям кивнул в знак согласия.

– Пойдемте, выпьем чего-нибудь и перекусим.

Новый друг привел Уильяма в ресторан, где они съели яичницу с грудинкой и выпили кофе, который показался Уильяму нектаром.

Юноша сказал ему, что его зовут Давид Янг и что он какое-то время работал репортером «Дейли ньюс». Его имя очень ему шло; он был само воплощение молодости с его живостью и энтузиазмом; Давид сказал, что решил изменить к лучшему условия жизни бедняков Лондона. Его родные были против того, что он делал. Они были богаты, забот не знали. Семья Янга жила в графстве Суррей уже сто или двести лет. «Благополучные помещики!» – с презрением говорил Давид Янг. Он больше не работал в «Дейли ньюс»; он хотел все свое время посвятить главному делу, поэтому согласился принять денежную помощь отца, которая позволила ему это сделать.

Он красноречиво рассуждал о современных пороках, которые, как он считал, порождались главным образом новыми видами промышленной деятельности.

– Торговля... торговля... торговля... – восклицал он, и глаза его сверкали. – Англия богатеет... поклоняясь идолу процветания и богатства. Разве они понимают, что у этого идола глиняные ноги? Разве они сознают, что эти состояния и это процветание основаны на страданиях бедняков? Наша задача – разрушить этого огромного идола до основания.

Со своим новым другом Уильям мог делиться собственными желаниями; речь его лилась свободно, и его глаза горели таким же лихорадочным блеском, как глаза Давида Янга.

– Вы должны как-нибудь выступить и рассказать горожанам о страданиях сельских жителей. Встретимся снова. Здесь же... завтра.

Таким вот образом Уильям нашел в Лондоне то, чего ему недоставало в деревне.

* * *

Ресторанчик Сэма Марпита только-только начал заполняться. Сэм стоял у дверей в тщательно продуманном вечернем наряде: его белый жилет с голубыми и красными цветочками был более щегольским, чем когда бы то ни было, галстук был больше обычного, а в петлице красовалась огромная гвоздика; держа табакерку в руке, он приветствовал своих клиентов, предлагая наиболее почетным из них щепотку своего доброго табака.

Сэм был доволен собой. Ресторанчик Марпита был процветающим заведением. Многие постоянные посетители приходили сюда из-за отличной еды – Сэм следил за этим, а многие другие хотели посмотреть на невысокую изящную девушку, которая, Сэм должен был это признать, обладала кое-какими танцевальными способностями, кое-каким певческим даром и огромным талантом привлекать людей в его заведение.

Лилит и танец «Семь вуалей»! Вот из-за чего приходило большинство посетителей. Сотни раз в день похлопывал Сэм свою ляжку, поздравляя себя. Он кое в чем разбирался. Он разглядел в ней кое-что, когда она танцевала на улице под музыку итальянского шарманщика.

– Главное то, что она их привлекает! – говорил Сэм.

Лилит! Одно это имя было Божьим даром для владельца ресторанчика, кому бы оно могло прийти в голову так сразу! О ней что-то там говорилось в Библии, размышлял он... но она не так часто упоминается, как Ева или Далила, которые всем известны и которыми не очень разборчивые владельцы ресторанчиков могли бы окрестить разных там Джейн или Салли. Нет! Лилит была единственная в своем роде, что и привлекало разных снобов. Мало кто знал об этой Лилит из Библии, но признавать это они не хотели и принимали таинственный вид. Лилит была таинственной. Именно так. А видеть, как Лилит танцует свой танец «Семь вуалей» в затемненном зале, в этом, по мнению Сэма, и была загадка. Конечно, если бы под седьмой вуалью могло ничего не быть... ну, в этом случае пошли бы разговоры. Но такие вольности допускают в подвале, а тут респектабельное заведение.

– Я сохраняю репутацию приличного и респектабельного заведения, – ответил он старому джентльмену с моноклем, который завел разговор о небольшом дельце в подвальчике. По правде говоря, Сэм был бы не против того, чтобы завести дельце в подвале, потому что оно, несомненно, приносит неплохие деньги.

Сэм любил деньги – не только за то, что на них можно что-что купить или что-то сделать с их помощью. Он просто любил деньги, он испытывал к ним нежное чувство.

– Я их просто люблю, – сказал он Фанни. – Мне приятно держать их в руках. Мне нравится видеть, как они прибывают.

Итак, Сэм стоял у дверей ресторана, тихо приветствуя своих клиентов словами: «Добрый вечер», сперва поправляя уложенный на лоб напомаженный локон, потом гвоздику в петлице, выставляя напоказ золотую табакерку, подсчитывая возможную выручку, принюхиваясь к запаху гренок с анчоусами, которые были фирменным блюдом ресторана, а также к запахам других более питательных блюд. На самом деле он был не так беззаботен, как казалось; он беспокоился, и беспокоился по поводу Лилит.

Только что вошел Дэн Делани; он курил сигару и выглядел очень деловито; по сути, он, конечно, должен быть здесь по делу, потому что ради чего, как не ради дела, должен он оставить свое заведение в такой час и посетить ресторан соперника?

Дэн был человеком ловким, человеком, любящим деньги не меньше Сэма, и возможно, думал добродетельный Сэм, не гнушался никаким способом их зарабатывания. Как он слышал, под рестораном Делани имелся весьма уютный подвальчик, посещаемый состоятельными людьми.

Поэтому Сэм понял, что в ресторан «Марпит» Дэна привел какой-то деловой замысел, и, как сказал себе Сэм, он готов поставить недельную выручку ресторана «Делани» против пенсового пирога, что замысел Дэна касается Лилит.

Сэм не ошибался, Дэн хотел приобрести Лилит для «Делани».

Лилит как раз давала представление; освещение уменьшили, но не настолько, как это будет сделано позднее для танца с вуалями. Она пела одну из своих забавных корнуоллских песенок, песенку о девушке «в сногсшибательной шляпке и полуголом платье»; сама Лилит была в красном платьице с розами по подолу и с красной лентой в темных волосах. Она настояла на таком костюме, и Сэм признал, что он был «то, что надо». Потом она начала другую песенку в ритме танца ее родного края. Она умела придумать слова к танцевальным мелодиям, получались забавные песенки о ресторанчиках и их постоянных клиентах. Присутствующие упивались песенкой, как проголодавшийся котенок молоком. Сэм подумал, что она достойна платы в один фунт в неделю, которую она теперь от него получала.

Девушка закончила петь и ушла в небольшую комнату за баром, где она переодевалась. Он немного подождал, а потом незаметно прошел из зала по проходу, ведущему к другой двери в комнату Лилит.

Сэм постучал, и она ответила: «Давайте входите!» – в свойственной ей необычной манере говорить, как бы иностранной, но и не совсем, и игравшей важную роль в заманивании клиентов.

– О, – сказала она, глядя на Сэма. – Это ты, значит.

– Да, это я, точно, – ответил Сэм.

Лилит выглядела очень привлекательно в красном платье и с красной лентой в темных локонах.

– Народ собирается, – продолжал он, слегка похлопывая себя, как обычно, по бедру.

– Да, – ответила она с тем же чувством удовлетворения, с каким говорил он. – Они явились поглядеть «Семь вуалей».

Сэм был осторожным человеком. Он заметил:

– Да, и отведать приготовленных Фанни гренков с анчоусами, или одну из ее отбивных, или котлет... и немного выпить. Ставлю твой сегодняшний заработок против пенсового пирога, что во всем Лондоне тебе не найти таких гренков с анчоусами, какие готовит Фанни.

Лилит презрительно рассмеялась на эти его слова. Она держалась дерзко и самоуверенно, полностью сознавая свою необъяснимую способность «занимать их».

Сэм был возбужден. С недавних пор он обдумывал один замысел, и ныне этот замысел почти сформировался. Все началось почти при таких же обстоятельствах, как теперь; тогда он попытался ее поцеловать, и она его не одобрила – больно лягнула в голень. Лилит предпочитала брыкаться, а не раздавать оплеухи; и он не мог вспомнить ни одной хорошенькой девушки, умевшей строить такие безобразные рожи.

Ему казалось изрядной глупостью то, что такая девушка, как Лилит, и такой мужчина, как он, не сблизились. Это неестественно. Когда он помадил волосы и повязывал галстук, когда вставлял цветок в петлицу и смотрел на себя в зеркало, держа в руке табакерку, – ну, ничего не скажешь, настоящий принц-регент! Все еще были живы люди, помнившие принца, и однажды ему было сказано:

– Сэм, если бы ты слегка пополнел, то был бы вылитый регент... я имею в виду то время, когда он был регентом... до того, как он стал королем и жутко растолстел.

Тем не менее Лилит держалась отчужденно; больше того, она отвергала и других, уделявших ей внимание. Это было непонятно. Не похожа она была и на тех томных красавиц, которые держались подальше от мужчин, чтобы не дать им повода для дурных мыслей. О Лилит нельзя было сказать ничего подобного. Ее юность открывалась в ее танцах, и она-то и манила клиентов и казалось доступной! Вот в чем была притягательность Лилит. И совсем непонятно, почему бы этим ее обещаниям не быть исполненными.

Сэму казалось, что он понял. Лилит нужно было что-нибудь более основательное, чем временное пребывание у Сэма в ресторане «Марпит».

– Что ж, Лилит, – сказал Сэм; он частенько подавлял в себе желание назвать ее Лил, что нарушило бы их деловые отношения. – Что ж, Лилит, не стану отрицать, что ты помогаешь завлекать сюда посетителей. А ты когда-нибудь вспоминаешь то время, когда танцевала вокруг шарманки? – Девушка иронически следила за тем, как он похлопывает себя по бедру, как бы говоря, что она не против похлопывания, лишь бы оно не доставалось ей. – Сэм, приятель, постоянно говорю я сам с собой, да если бы не ты, эта малышка умирала бы с голоду.

– Кто-то, кроме тебя, мог увидеть мои танцы на улице, Сэм. Как знать?

– Послушай, Лилит, у меня всевидящие глаза...

– Я была бы рада, если бы ты повернул их в другую сторону, пока я переодеваюсь.

Она становилась чересчур остроумной – совсем как уроженка Лондона.

– Благодарность, – печально сказал он, – вот чего человек никогда не получает. Помогаешь людям подняться, а что делают они! Благодарят тебя? Нет, они поворачиваются и кусают кормящую их руку.

– Или лягают в голени тех, кому в голову лезет разная дурь.