Он хотел показать ей свои новые серьги. Правда, они красивые? Она тоже считает, что сапфиры идут ему больше, чем изумруды?
      - Мой дорогой, - сказала Катрин, - они великолепны. Но разве мальчики носят серьги?
      Он поджал губы. Эркюль посмотрел на брата с тем удивлением, которое появлялось на лицах детей, когда они видели, как ведет себя Генрих с матерью, которую они все боялись.
      - Но мне нравятся серьги, мама; поэтому я буду носить их.
      - Конечно, будешь, мой дорогой. Вот что я тебе скажу: мужчины поступают глупо, не нося серьги. Они красят всех.
      Генрих обнял ее. Он сказал, что хотел бы иметь в дополнение к серьгам сапфировое ожерелье.
      - Ты - тщеславное создание, - заметила Катрин. - Кажется, ты надушился моими духами?
      Генрих возбужденно ответил:
      - Это твои лучшие духи, мама. Запах мускуса очаровывает меня. Космо или Рене могут приготовить их для меня?
      Катрин обещала подумать об этом; он воспринял ее слова как обещание. Генрих затанцевал по комнате - не так жизнерадостно, как Марго, а изящно, чарующе. Затем он пожелал прочитать матери последнее сочиненное им стихотворение; услышав его, Катрин решила, что оно выдерживает сравнение с лучшими творениями Ронсара. О, подумала она, мой талантливый сын, мой красивый маленький итальянец, почему ты не стал моим первенцем?
      Она обняла его и поцеловала. В очередной раз сказала себе, что воспользуется всей своей властью, чтобы возвысить любимого сына. Она была необходима ему так же, как и он - ей.
      Но теперь он пожелал покинуть ее, отправиться в свои покои и заняться стихосложением; он хотел видеть свое отражение в новом венецианском зеркале, любоваться элегантными нарядами и серьгами, которые он носил.
      Катрин отпустила его - в противном случае он бы закапризничал; когда Генрих ушел, Катрин с неприязнью подумала о других своих детях, мало походивших на него.
      Она не захотела оставить Эркюля у себя; Катрин послала его в сад сказать сестре Маргарите, чтобы она срочно зашла к матери. Эркюль, похоже, испугался; когда Катрин называла Марго не этим уменьшительным именем, придуманным Карлом, это означало, что девочка в немилости.
      - Ты можешь не возвращаться вместе с ней, - добавила Катрин. Останься в саду.
      Эркюль удалился; Марго незамедлительно выполнила приказ матери.
      Перед Катрин стояла маленькая девочка, совсем непохожая на веселую кокетку из сада. Она сделала реверанс; большие темные глаза выдавали овладевший ею страх. Марго всегда боялась вызовов к матери.
      Она шагнула вперед, чтобы поцеловать руку Катрин, но рассерженная женщина не протянула ее девочке.
      - Я наблюдала за тобой, - холодным тоном произнесла Катрин, - и нахожу твое поведение постыдным. Ты валяешься на траве, как последняя служанка, пытаешься глупо кокетничать сначала с месье де Жуанвилем, потом с месье Бопро.
      Катрин внезапно рассмеялась, напугав Марго. Девочка не знала, почему мать внушала ей страх. Да, она догадывалась, что ее ждет порка, которую осуществит воспитательница; но девочку секли часто, и Марго научилась уклоняться от розг. Она сама изобрела оригинальный способ и обучила ему других детей. Ее пугала не порка, а сама мать. Марго боялась разгневать Катрин. Однажды девочка сказала, что сделать это - все равно что рассердить Бога или дьявола. "Мне кажется, - заявила Марго, - ей известно все, что мы делаем; она видит нас, находясь далеко, и знает наши мысли. Вот что пугает меня".
      - Ты не просто глупа, - продолжала мать. - Ты развратна и порочна. Я бы не поручилась за твою невинность. Хорошенькое дело! Твой отец умер совсем недавно, а ты считаешь допустимым развлекаться в саду с двумя кавалерами.
      При упоминании об отце Марго заплакала; она внезапно ясно вспомнила большого, доброго человека с серебристыми волосами и ласковой улыбкой; она всегда видела в нем прежде всего отца, а лишь затем - короля. Она забыла о нем, заставляя Генриха ревновать ее к глупому юному Бопро. Кажется, она забывала обо всем, находясь рядом с Генрихом де Гизом.
      - Ты французская принцесса... ведешь себя постыдным образом. Скажи кому-нибудь из женщин - пусть найдут твою воспитательницу и пришлют ее ко мне.
      Дожидаясь прихода наставницы, Марго успокаивала себя. Это пустяк, всего лишь порка. Но девочка не могла унять дрожь.
      - Заберите принцессу, - сказала Катрин женщине. - Устройте ей порку и проследите за тем, чтобы она оставалась в своей комнате до конца дня.
      Марго, по-прежнему дрожа, ушла от матери, но, оказавшись в коридоре с наставницей, вновь обрела присутствие духа; слезы внезапно остановились, девочка хитро посмотрела на бедную женщину, для которой экзекуция была более тяжким испытанием, чем для Марго.
      В покоях принцессы наставница с розгой в руке пыталась настичь верткую, шуструю проказницу; редкие удары достигли подвижного маленького тела. Время от времени Марго насмешливо показывала женщине свой красный язычок; когда силы воспитательницы иссякли, Марго заплясала по комнате, любуясь своей расцветающей красотой и жалея о том, что Генрих де Гиз не может сейчас восхищаться ею.
      Отпустив Марго, Катрин отправила служанку в сад за Карлом.
      Как и Марго, он явился в страхе. Девятилетний Карл казался относительно здоровым мальчиком. Лишь после истерических припадков его глаза наливались кровью, а на губах выступала пена.
      - Заходи, сын мой, - сказала Катрин.
      - Вы звали меня, мадам.
      - Я наблюдала за тобой, когда ты находился в саду, Карл.
      В его глазах появился тот же испуг, что и у Марго. Он, как и его сестра, боялся всевидящего материнского ока.
      - Что ты говорил Марии, Карл?
      - Я спросил, можно ли мне почитать ей стихи.
      - Стихи... написанные тобой для Марии?
      Он вспыхнул.
      - Да, мадам.
      - Что ты думаешь о своей невестке? Скажи мне правду, Карл. Ты не можешь утаивать ее от меня, сын мой.
      - Я думаю, - сказал Карл, - что на свете еще не было более красивой принцессы.
      - Продолжай, продолжай.
      - Мне кажется, мой брат Франциск счастливее всех, потому что ему досталась в жены Мария.
      Катрин сжала запястье сына.
      - Это измена, - тихо произнесла она. - Франциск - твой король.
      - Измена! - закричал мальчик, пытаясь освободиться. - О нет, это не измена.
      - Ты вынашиваешь нечестивые мысли относительно его жены.
      Она говорила тихо, словно ситуация была слишком шокирующею, чтобы ее можно было обсуждать в полный голос.
      - Вовсе не нечестивые, - воскликнул Карл. - Просто я хотел бы быть старшим сыном моего отца и оказаться на месте Франциска - не ради престола, а чтобы Мария была моей женой.
      - Это гадкие, порочные мысли, сын мой. Предательские мысли.
      Он хотел возразить ей, но взгляд Катрин лишил его дара речи.
      - Ты знаешь, мой сын, что случается с изменниками? Когда-нибудь я свожу тебя в тюрьму и покажу тебе, как обращаются с ними. Их подвергают пыткам. Ты не знаешь, что это такое, но раз в твоей голове завелись такие мысли, мой долг - показать тебе, как мучают изменников.
      - Пожалуйста, не надо, - взмолился Карл. - Я не смогу... смотреть на это. Я не в силах глядеть на такие вещи.
      - Но тебе следует знать, малыш, что даже принцев подвергают пыткам, если они предают своих королей.
      Его губы зашевелились; Катрин увидела выступившую на них пену; его глаза округлились, белки налились кровью.
      - Я скажу тебе, что случается с предателями, - продолжила она. - Это станет частью твоего образования. В темницах Консьержери - ты знаешь эту тюрьму - томятся преступники. Они кричат от ужаса. Они мечтают потерять сознание, но им не позволяют сделать это. Их приводят в чувство с помощью трав и уксуса. У некоторых выколоты глаза, у других - отрезаны языки или уши. Одних подвергают водяной пытке, иных мучают "испанским сапогом". Особенно жестоко истязают тех, кто предал короля. Их плоть рвут раскаленными докрасна щипцами, а в раны заливают расплавленный свинец, воск, смолу, серу...
      Карл начал кричать:
      - Нет... Нет! Я не пойду туда. Не хочу, чтобы меня пытали. Не хочу... мама... Ты не позволишь им забрать меня?
      Катрин взяла мальчика на руки. С него достаточно. Вероятно, он теперь поумнеет. Будет думать о камере пыток каждый раз, когда Мария Стюарт взглянет на него своими блестящими глазами.
      - Карл, Карл, мой дорогой сын. Твоя мама здесь, она защитит тебя. Не допустит, чтобы тебе причинили вред. Ты - мой сын, мой принц. Ты знаешь это.
      Он уткнулся лицом в грудь Катрин.
      - Да, мама. Да, мама.
      Карл крепко вцепился в рукав ее платья, ища защиты, точно маленький ребенок.
      - Ну, мой малыш, - успокаивающе произнесла она. - С тобой ничего не случится. Ты - мой маленький принц, и я буду гордиться тобой. Ты ведь никогда не предашь своего короля, верно? Никогда не пожелаешь жену другого человека - тем более собственного брата?
      - Да, мама, да!
      Карл дрожал. Катрин предотвратила припадок. Она сделала это, поскольку не любила видеть его в безумном состоянии.
      Она успокаивала сына, гладила своей прохладной рукой его лоб; Катрин положила Карла на кровать, села рядом с ним, взяла его за руку.
      - Не бойся, сын мой, - сказала женщина. - Поступай так, как тебе советует мать, и она примет меры к тому, чтобы с тобой все было хорошо.
      - Да, мама, я обещаю.
      - Всегда помни это, Карл.
      Он кивнул, Катрин стерла капельки пота с его лба. Она сидела с ним до тех пор, пока он не успокоился окончательно.
      Какие трудности ждут ее! - подумала Катрин. Она должна провести самоуверенных де Гизов и нерешительных Бурбонов, а также постоянно направлять собственных детей, следить за каждым их шагом. Она не знала, что труднее - обмануть соперников или совладать с кровью Валуа.
      Франциск готовился к охоте. Ему нездоровилось, но он был счастлив. Он получал удовольствие от охотничьих вылазок, когда в них участвовала Мария. Он всегда радовался обществу Марии. Ему никогда не надоедало смотреть на нее, говорить ей о том, как она красива. Это делало их обоих счастливыми.
      Он хотел избавиться от матери и кардинала, постоянно быть наедине с Марией. Он жалел о том, что любимый им отец умер. Он был готов убить Монтгомери, капитана шотландских гвардейцев. Франциск не хотел быть королем; он чувствовал себя гораздо лучше, будучи дофином. Тогда он мог все время танцевать и играть с Марией. Став королем, он потерял свободу, постоянно находился под присмотром матери и кардинала.
      Он боялся их обоих. Он знал, что никогда не сравняется с ними в уме. Ему приходилось подчиняться им; это было трудно делать, поскольку иногда их желания расходились. Кардинал открыто насмехался над ним, делая остроумные, обидные, безжалостные замечания, причинявшие Франциску боль, в которой он не смел признаться. Король хотел бы устранить кардинала, но Мария называла его своим дорогим дядей; кардинал умел радовать девушку. Франциск не мог прогнать прочь дядю Марии.
      Что касается матери, то он был готов предоставить ей полную свободу действий, поскольку она лучше его разбиралась в том, как следует править Францией. Но рядом с ним постоянно находился кардинал с тонкими, красивыми чертами лица и жестокими губами, с которых срывались недобрые слова.
      Кардинал бесцеремонно вошел к королю, когда Франциск одевался для охоты, и повелительным жестом отпустил помогавших юноше слуг. Франциск хотел выразить протест, но тогда он непременно начал бы заикаться; кардинал смеялся над заиками, и Франциск боялся раскрыть рот в его присутствии.
      - Мы выезжаем через полчаса, Ваше Величество, - сказал кардинал.
      - Я не знаю, будет ли готова королева, - ответил Франциск.
      - Королева должна быть готова, - раздраженно сказал кардинал.
      - О... еще есть время, - выдавил из себя Франциск. - Мы встретим принца Бурбона в месте, расположенном в получасе езды от дворца.
      - Нет, Ваше Величество, сегодня... мы не встретим Бурбона.
      - Нет... но он едет сюда. Я слышал об этом.
      Кардинал Лоррен посмотрел на свои длинные белые пальцы.
      - Ваше Величество, Бурбон действительно едет к нам. Его сопровождает скромный эскорт, потому что ему стало известно о том, что он представляет интерес для испанского короля. Шпионы этого монарха не должны знать о передвижениях Бурбона. Он прибудет ко двору как простой человек.
      Франциск не улыбнулся. Он не выносил, когда над кем-то насмехались; Антуан де Бурбон занимал более высокое положение, чем кардинал. Франциск ненавидел хитрое, красивое лицо кардинала, его вкрадчивый голос.
      - В любом случае мы должны встретить принца, - сказал король.
      - Зачем, Ваше Величество?
      - Зачем? Этого требует вежливость. Более того, это - наша традиция. Разве мы не встречаем всегда наших гостей... во время охоты... как бы случайно?
      - Если гость - важная персона - да.
      - Но это принц Бурбон.
      - Тем не менее он должен понять, что он не слишком важен для нас.
      - Я не могу так поступить, господин кардинал. Не могу столь невежливо обойтись с моим родственником.
      Кардинал сел; он с улыбкой глядел на свои пальцы до тех пор, пока к мужчинам не присоединилась Мария. Она была радостной, улыбающейся; молодой король снова восхитился красотой жены.
      - Ты готов, любовь моя? - спросила Мария. - Кого мы ждем?
      Франциск шагнул к супруге и поцеловал ей руку.
      - Мы ждали тебя.
      - К сожалению, дорогая племянница, - сказал кардинал, - мы поедем не той дорогой, которую выбрала ты. Король приказал ехать на юг и встретить Бурбона.
      Мария перевела взгляд с мужа на дядю. Она, как всегда, тотчас поняла намек кардинала.
      - О, Франциск, но я не хочу ехать на юг. У меня другие планы. Я собиралась показать тебе кое-что к северу от дворца.
      Она сделала очаровательную гримасу.
      - Этот Бурбон! Он носит серьги. Он щеголь и дурак, я устаю от него. Франциск, пожалуйста, давай сделаем вид, что мы разминулись с ним. Поедем в другую сторону. Франциск... дорогой... сделай это ради меня.
      - Мы поедем туда, куда ты поведешь нас, моя дорогая, - пробормотал Франциск.
      Кардинал ласково улыбнулся своей красивой племяннице и ее юному королю.
      Антуан находился всего в нескольких милях от дворца Сент-Жермен. Он думал о новом положении, которое он обрел после смерти короля Генриха. Он был принцем королевских кровей, юному Франциску исполнилось лишь шестнадцать лет. В таких случаях важно иметь сильный и влиятельный Тайный Совет. Разумеется, он, Антуан, в соответствии со своим положением, займет в нем высокий пост.
      Антуан размышлял о том, что он сделает для преследуемых протестантов, которым сочувствовал вместе с братом. Он заранее гордился собой - все протестанты Франции признают его своим лидером; они обрадуются, узнав, что он находится при дворе. Он почти слышал крики: "Да здравствует Бурбон! Сделаем его нашим вождем. Все наши надежды связаны с ним!"
      Он говорил об этом с Жанной перед отъездом; жена все сильнее сочувствовала сторонникам новой веры; скоро она публично заявит об этом. Дело было не в том, что она боялась открыть свои религиозные пристрастия; ее не страшила враждебность де Гизов и Филиппа Испанского; она скрывала свою веру из уважения к чувствам отца.
      О, Жанна, подумал он, как я люблю тебя! Восхищаюсь тобою, моя дорогая! Ты больше, чем женщина... больше, чем жена. Я рад тому, что вел распутную жизнь до встречи с тобой, потому что общение с пустыми, легкомысленными женщинами помогло мне лучше оценить тебя.
      Жанна хотела, чтобы он возглавил движение реформистов и помог им избавиться от периодических гонений. В глазах Жанны он уже был вождем. Он вернется в Нерак, к Жанне и детям; она сможет гордиться его достижениями.
      Он сказал своим спутникам:
      - Мы с минуты на минуту встретим короля и его свиту. Будьте готовы.
      Но они так и не увидели короля; когда Антуан и его эскорт достигли Сент-Жермена, придворные, похоже, удивились их появлению.
      Антуан, возмущенный таким приемом, произнес холодным тоном:
      - Отведите меня немедленно в мои покои.
      - Принц, - сказали ему, - для вас не приготовлены покои.
      - Это абсурд. Меня не ждут? Отведите меня к королю... нет, к королеве-матери.
      - Мой господин, они уехали на охоту и вернутся к вечеру.
      Антуан понял, что это не случайное недоразумение, а преднамеренное пренебрежение; он догадался, кто стоял за этим. Происшедшее могло значить только одно. Его давнишние враги де Гизы контролировали ситуацию.
      Антуан заколебался, проявил нерешительность: он знал, как поступил бы на его месте Франциск де Гиз. Герцог выхватил бы свою шпагу и обрушил бы на людей поток брани; он потребовал бы немедленно приготовить для него покои. А кардинал? Антуан представил себе полное презрения лицо с холодными, красивыми чертами; он услышал четкий, резкий голос, внушавший страх всем, кто слышал его.
      Но Антуан не был де Гизом. Он не знал, как ему поступить. Будучи смелым воином, он робел в ситуациях, требовавших моральной стойкости, не умел быстро соображать и правильно реагировать на неожиданные обстоятельства. Он храбро дрался в бою, но это было не военное сражение.
      Его друг, маршал де Сент-Андре, пришел ему на помощь; он предложил Антуану свою комнату во дворце и пообещал найти жилье в деревне для спутников Антуана. Принц с благодарностью согласился. Он понял, что все подстроено де Гизами, пожелавшими, чтобы, приехав ко двору, он оказался один среди своих врагов, в то время как его немногочисленный эскорт будет разбросан по деревне. Он знал, что поступал неразумно, долго откладывая визит в Сент-Жермен; ему следовало явиться ко двору на несколько недель раньше; возможно, тогда власть де Гизов еще не была столь полной. Он, Антуан, должен был прибыть с помпой и надежной собственной охраной. Он совершил глупость, вняв недоброму совету, и теперь понял это. Антуан полностью осознал, какие силы работали против него, когда по завершении охоты вошел в комнату для аудиенций.
      Король Франциск - смущенный, но явно подчинявшийся приказам - стоял неподвижно, не пытаясь поприветствовать гостя. Кардинал Лоррен, замерший возле короля, повел себя точно так же. Это было серьезным оскорблением, поскольку Антуан занимал более высокое положение, чем кардинал, и даже если король желал унизить принца, то Лоррен определенно не имел права держаться подобным образом. Но Антуан был лишен собственного достоинства. Он неуверенно обнял короля и кардинала, которые никак не отреагировали на этот жест.
      На аудиенции присутствовали Катрин и юная королева; наблюдая за Антуаном де Бурбоном, Катрин испытывала желание рассмеяться. Слава Богу, что она не доверилась Бурбону. Ему отвели роль камеристки, подумала Катрин. И он безропотно смирился с этим! Глупец! Неужели он не видит, что сейчас ему нельзя показывать слабость?
      Он должен был потребовать почтения от кардинала; если бы Антуан сделал это, бедный юный король дрогнул бы, и кардинал понял бы, что имеет дело с сильным человеком. Но, увы, у Антуана не было чувства собственного достоинства, уверенности в себе.
      Кардинал говорил с ним весьма высокомерно; Антуан улыбался, радуясь хоть какому-то вниманию.
      Бедный жалкий щеголь! - подумала Катрин. Появился человек, использовать которого не составит труда.
      Антуан вернулся к жене; Катрин с улыбкой рисовала себе их встречу. Она больше не завидовала их взаимной любви, поскольку была уверена, что Жанна когда-нибудь разочаруется в этом браке. Жанна была сильной, она должна презирать слабость. Катрин с удовольствием представляла себе, как Антуан возвращается к жене, чтобы рассказать ей о том, как его приняли при дворе, что он смог сделать для протестантов, надеждой которых являлся с тех пор, как принца Конде преднамеренно отправили с миссией за границу - Антуан не добился ровным счетом ничего.
      Конде был человеком другой породы. Его нельзя было игнорировать с такой же легкостью, как Антуана, старшего брата Конде. Но сейчас он находился в отъезде, и о нем можно было забыть. Борьба за власть - сложное дело, поглощающее человека целиком; здесь нельзя предвидеть будущее дальше, чем на расстояние нескольких ходов.
      Она, однако, располагала временем представить себе Антуана, с поджатым хвостом возвращающегося к супруге, чтобы поведать ей историю своего унизительного поражения. Когда-нибудь мадам Жанне придется понять, за какого человека она вышла замуж.
      Катрин часто преследовали мысли о Жанне; она всегда будет ненавидеть ее, считать своей политической противницей, а также женщиной, счастливой в любви - хотя с каким партнером! В будущем ей следует остерегаться Жанны.
      Катрин было о чем поразмышлять дома. С помощью братьев Руджери, а также ее парфюмера Рене, державшего лавку на набережной напротив Лувра, она убрала одну или две второстепенные фигуры, мешавшие ей. Такие действия позволяли Катрин ощутить свою власть; она с удовольствием улыбалась намеченным ею жертвам и обещала им свое расположение. Затем следовала ликвидация - мгновенная или длительная, в зависимости от целей, которые преследовала Катрин. Это действовало на нее, точно обезболивающая мазь, приложенная к ранам, нанесенным когда-то Дианой, а в последнее время де Гизами. Иногда ей казалось, что следует подсыпать что-нибудь в бокал Франциска де Гиза - какое-нибудь ядовитое вещество, улучшающее вкус вина, поскольку герцог обладал даром дегустатора; в другие моменты она думала о том, что с радостью подарила бы кардиналу Лоррену книгу, обработанную особым образом Рене или одним из братьев Руджери; она охотно преподнесла бы этому денди, Антуану де Бурбону, пару надушенных перчаток, которые убивали надевшего их. Но это сулило лишь мгновенное удовлетворение. Неразумно поступать так с людьми влиятельными или имевшими высокое звание. Кроме того, она начала видеть, что живые де Гизы и Бурбоны полезнее для нее, чем мертвые, - она может с выгодой для себя столкнуть два соперничающих дома. Иногда могло показаться, что она приняла сторону де Гизов, но она не собиралась делать это всегда. Когда представлялся удобный случай, Катрин давала понять слабому, тщеславному Бурбону, что она - его союзница, хотя и тайная, поскольку власть де Гизов велика; она напоминала принцу о том, что Франциск не вечен.
      Когда Франциск умрет, корона перейдет к Карлу; истеричный, неуравновешенный Карл был приучен во всем полагаться на мать. Он обладал слабым характером, но ей следует помнить о его склонности к бунту. Катрин уже видела, как Мария Стюарт увела из-под ее контроля Франциска.
      Она решила осуществить план, который давно вынашивала. Казалось невозможным заставить Карла выбросить из своей головы Марию Стюарт. Когда Катрин говорила с ним, пробуждая в его душе самое сильное чувство, которое он мог испытывать, а именно страх, он уступал ей. Увидев на следующий день Марию, он пожирал ее взглядом, как влюбленный мальчик.
      Катрин послала за двумя итальянцами из ее свиты, которым она могла доверять так же, как своим астрологам.
      Когда они явились в ее покои, она закрыла за ними двери и убедилась в том, что никто не прячется в шкафах или приемной. После этого она объяснила, чего она хотела от них. Она могла говорить откровенно-в той мере, в какой она была способна на это, - с Бираго и Гонди, графом де Ретцем; итальянцам приходилось подчиняться королеве-матери, они знали, что их положение во Франции зависит от Катрин.
      - Я тревожусь за моего сына, - сказала она. - Я имею в виду не короля, а Карла, которому предстоит занять трон в случае ранней кончины Франциска. Он не по годам сильно... увлекся женой брата. Это не полезно для маленького мальчика. Французы...
      Она доверительно улыбнулась своим соотечественникам.
      - Французы не видят ничего опасного в плотской любви... даже между детьми. Это естественно, говорят они. Какой любовник вырастет из этого мальчика!
      Катрин внезапно рассмеялась.
      - Но в том возрасте, в каком находится мой сын, по-моему, более естественно любить лиц своего пола.
      Ее большие, выпуклые глаза смотрели вперед, в пространство; мужчины пристально глядели на Катрин.
      - Вы считаете, мадам, - осмелился произнести граф де Ретц, желательным, чтобы он поддерживал обычную тесную дружбу с... мальчиками своего возраста.
      - Как хорошо вы меня поняли! Да, именно так. Я не хочу ломать его врожденные наклонности.
      Они обменялись улыбками. Итальянцы знали, что королева-мать имеет привычку говорить обратное тому, что она думала.
      - Я хочу, чтобы он наслаждался дружбой с лицами его пола. Он весьма слаб, и я полагаю, что вы, джентльмены, способны сделать для него многое. Пусть он не думает в столь юном возрасте о женщинах.
      Итальянцы снова улыбнулись. Им стало ясно, что они выбраны на роль воспитателей Карла из-за их извращенных наклонностей, а не вследствии образованности.
      Они поняли королеву-мать. Принц Генрих был "дорог ей, как правый глаз" - так говорили люди, Франциск, похоже, имел мало шансов дожить до старости; у него пока что не было собственного сына. Если юная королева Мария родит ему наследника, несомненно, решили итальянцы, Катрин найдет способ устранения этого маленького препятствия. И после Франциска... Карл. Надо свести к минимуму опасность появления детей у Карла. Он был слабым и неуравновешенным; им не составит труда изменить природные наклонности Карла.
      Кто-то мог удивиться такой беседе с королевой-матерью, но только не новые воспитатели Карла. Они все отлично поняли и взялись за порученное им дело.
      Обнаженный Бираго лежал на кровати лицом вниз; его руки и ноги были прикованы к четырем ее стойкам кандалами.
      Маленький Карл сидел в глубоком кресле, крепко сжав пальцами подлокотники; ему хотелось убежать из покоев графа де Ретца, но мальчика охватил странный паралич, ноги не слушались его. Он не знал, что зелье, подмешанное в утренний чай, отняло у него и без того слабую волю. Он боялся своих наставников, особенно де Ретца, и не смел возражать ему. На бледном лице Карла блестела испарина, его губы судорожно подергивались.
      - Еще! Еще! - закричал Бираго. - Не останавливайся! Делай со мной все что хочешь, мой господин!
      Плетка-семихвостка, управляемая искусными пальцами графа, снова опустилась на спину мазохиста. Из его горла вырвался сладострастный стон.
      Бираго рано остался без матери, умершей при очередных родах. Молодая мачеха, которую его старый отец не мог удовлетворить, бросала томные взгляды на двенадцатилетнего мальчика. Скоро с ее помощью он стал мужчиной. Открыв для себя мир чувственных наслаждений, он связал его исключительно с молодой женой отца и быстро превратился в ее послушного раба. Отец Бираго, не без оснований ревнуя похотливую супругу, частенько избивал ее. Находясь в зависимости от грозного мужа, двадцатипятилетняя Клаудия отыгрывалась на сыне, мстя его отцу: она стала допускать его к своему великолепному, искушенному телу лишь после изощренной, обстоятельной порки. Постепенно истязания начали нравиться юноше, он уже не мог обходиться без них.
      Когда рука графа устала хлестать "друга", де Ретц посадил его в корзину без дна, подвешенную с помощью веревки к потолку. Истерзанные ягодицы Бираго торчали из отверстия возле пола, устланного толстым ковром. Де Ретц лег на пол, расстегнул штаны и смазал свой член каким-то маслом. Потом он ввел его в задний проход Бираго и стал вращать корзину руками.
      Карл смотрел на происходящее с отвращением, однако он не смел и не мог подняться с кресла. Когда тело графа задрожало в экстазе, юный принц исторг на ковер непереваренный завтрак.
      Катрин занималась подготовкой коронации Франциска, которая, по традиции, должна была состояться в Реймсе. Сколько времени, спрашивала она себя, этот юный король проведет на троне? Он доставлял ей много беспокойства в детстве. На первом году жизни Франциска его тело периодически покрывалось алыми пятнами, с которыми доктора не могли справиться. Они не знали их происхождения. В его носу образовался абсцесс, который, как считали, мог привести к смерти малыша; он выжил, но у него осталась неприятная на слух гнусавость речи. Всегда казалось, что он проживет недолго. Сейчас, глядя на него, можно было подумать, что он не дотянет до коронации. Катрин чувствовала, что может действовать смело - все пойдет так, как она хотела.
      За несколько дней до отъезда в Реймс Катрин сидела со своими фрейлинами; речь зашла об Анне дю Бурге, которого муж Катрин, покойный Генрих Второй, отправил в тюрьму за еретические взгляды. Сейчас Анн дю Бург ждал суда; этот человек стал причиной волнений, прокатившихся по стране. Во время беседы Катрин поняла, что окружавшие ее дамы - герцогиня де Монпансье, мадемуазель де Гогир, мадам де Крюссоль и мадам де Мейлли сочувствуют гугенотам. Катрин воспряла духом, интуиция интриганки подсказывала ей, что эти женщины собрались вместе не случайно. Она позволила им говорить.
      - Но, - произнесла наконец Катрин, - мне кажется, во Франции уже есть две партии гугенотов: одна занята вопросами веры - ее я уважаю, - а вторая сосредоточена на политическом аспекте религии. Мадам де Мейлли, не перебивайте меня. Я имею основания полагать, что часть второй партии состоит в сговоре с Элизабет Английской. По-моему, они стремятся сбросить с трона моего сына и посадить туда принца Конде.
      Подумав о Конде, Катрин не смогла сдержать еле заметной улыбки. Конде! Какие странные мысли пробуждал в ней этот человек! Она знала, что могла без колебаний, использовать его, могла подсыпать яду в его вино, если бы появилась такая необходимость. Но она всегда испытывала волнение, слыша имя принца. Это было безумием. Для женщины ее возраста, тем более не слишком нуждавшейся в физической близости. Однако вопреки своему желанию она не могла унять возбуждение, охватывавшее ее перед очередной встречей с ним. Он обладал большой жизненной силой, его магнетизм действовал на всех женщин, хоть раз видевших принца. Несомненно, это было так, если он тронул сердце Катрин де Медичи. Она слышала, что многие дамы влюблены в него. Он был невысоким, но обворожительным мужчиной, обладал вспыльчивым темпераментом, легко обижался. Она полагала, что у него неуравновешенный характер. Он нуждался в руководстве, но, по слухам, Конде получал его в избытке от жены Элеоноры, страстной защитницы реформистов. Он был опытным соблазнителем, как и его брат Антуан де Бурбон. Два ловеласа в цепких руках заботливых жен!