Карл подарил сестре коня с седлом, украшенным драгоценными камнями и жемчугом; после обмена прочими подарками начались турниры, балы, маскарады и банкеты, которые должны были продолжаться несколько дней. Крестьяне развлекали именитых гостей и их свиту народными танцами; уроженцы разных областей страны играли на музыкальных инструментах, популярных в их родных краях. Провансальцы музицировали на цимбалах, выходцы из Шампенуа и бургиньонцы демонстрировали свое искусство игры на гобое, пуатевинцы использовали волынки. Подчеркивалось все испанское; во время увеселений звучала испанская музыка, исполнялись испанские танцы; Ронсар заранее сочинил стихи, воспевавшие величие Испании.
      Но две стороны собирались не только танцевать и нахваливать друг друга. Эти празднества служили крышей для встречи соперников по политической игре - Катрин с юным королем Карлом представляла Францию, а Элизабет с искушенным герцогом Альвой - Испанию.
      Герцогу Альве было пятьдесят пять лет; этот изящно сложенный мужчина обладал величественным достоинством испанского дона. Его худое желтоватое лицо напоминало лицо мертвеца, но Катрин видела проницательные глаза герцога и хитрость, скрывавшуюся за ними. Она знача, что ей потребуется большая изворотливость, что Карл не сумеет быть полезным в их игре умов.
      Они встретились вчетвером, и Катрин рассердилась на испанскую королеву. Она не любила детей, не подчинявшихся ей; похорошевшая Элизабет с густыми темными волосами, унаследованными от отца, черными глазами и ослепительно белой кожей больше походила на испанку, чем на француженку; она была прежде всего женой Филиппа Испанского, а уж потом дочерью Катрин Медичи. Элизабет ненавидела "еретиков" так же сильно, как и ее супруг; было странным видеть гримасу ненависти на лице девушки всякий раз, когда звучало слово "гугенот".
      Элизабет заговорила с Катрин о религиозных распрях во Франции, но королева-мать не хотела обсуждать эти вопросы с дочерью, ставшей не менее ревностной католичкой, чем ее сиятельный муж.
      - Твой супруг подозревает меня в сочувствии к гугенотам.
      - Какие основания вы, мадам, имеете для того, чтобы думать, что король не доверяет Вашему Величеству? - спросила Элизабет. - Только злонамеренные люди могли подбросить вам такие мысли.
      Катрин вздохнула. Она сама была искусной лицемеркой.
      - О, дорогая дочь, ты совсем стала испанкой, - сказала королева-мать.
      - Вы боитесь войны с Испанией. - Элизабет словно не расслышала замечания Катрин. - Если это так, почему бы вам не поговорить с герцогом? Для этого он и находится здесь - чтобы вы могли прийти к соглашению, которое обеспечит мир между нашими странами.
      Катрин повернулась к герцогу и заговорила о брачных союзах, которые она хотела заключить. Принцесса Марго - просто прелесть, они сами могут в этом убедиться; Дон Карлос будет, несомненно, очарован ею. Второй брак свяжет узами сестру Филиппа Хуану и принца Генриха. Да, верно, Хуана несколько старовата для Генриха, но различие в возрасте не является препятствием, когда речь идет о государственном браке.
      Герцог Альва тонко улыбнулся.
      - Я заметил, что вы не коснулись религии, мадам. Она должна стать главным предметом нашей беседы.
      Не имея иного выхода, Катрин заговорила о том, что происходило во Франции в течение последних лет; она излагала собственное видение событий; но Альва настаивал на своей версии, отличавшейся от точки зрения Катрин.
      - Какое средство, - произнесла наконец Катрин, - разрешит наши проблемы? Назовите его.
      - Но, мадам, - уклончиво сказал Альва, - кому это известно лучше, чем вам? Разве не вы должны сказать, что следует сделать? Говорите, и я передам ваши пожелания Его Величеству.
      - Его Величеству лучше, чем мне, известно все происходящее во Франции! - недовольно заявила Катрин. - Скажите мне, каким способом он предлагает подавить движение гугенотов.
      - Нет надобности применять другие, - сказал Альва. - Решительных шагов окажется достаточно. Изгоните секту из Франции.
      - Почему бы моему брату, королю Карлу, не подвергнуть порке всех, кто восстанет против испанского бога? - вставила Элизабет.
      Карл испуганно посмотрел на мать, которая произнесла резким тоном:
      - Он делает все возможное.
      Она увидела фанатичный блеск в глазах дочери и герцога Альвы. Чтобы уйти от разговора о религии, она снова упомянула ранее предложенные браки, но Альва остановил ее. Отбросив обычный этикет и испанскую церемонность, он прямолинейно заявил:
      - Мадам, мы должны решить религиозный вопрос. Обдумайте его; мы вернемся к этой теме позже. Я сообщу вам пожелания Его Величества; думаю, вы согласитесь с ними.
      Спустя некоторое время в тихой галерее байоннского дворца между герцогом Альвой и Катрин состоялся серьезный разговор. В затененном помещении было сравнительно прохладно. Альва в строгом испанском костюме и Катрин в длинном черном платье прохаживались взад-вперед; полы их одежд хлопали при ходьбе, точно крылья огромной птицы.
      - ...Головы Конде и Колиньи, мадам, должны быть отсечены от их тел, тихо сказал Альва. - Многие могут последовать за Конде, но он - плохой человек. Пока мы не избавимся от него, нам будет угрожать опасность со стороны еретиков. Адмирал Франции также должен умереть. Он - прирожденный лидер, который умеет привлекать людей на свою сторону. Он - великий воин, а вы позволяете ему вести за собой ваших врагов!
      - Господин герцог, как я могу убить такого человека?
      - Мадам, господин де Гиз был могущественным человеком, однако его застрелил убийца, подосланный Колиньи. Пока вы колеблетесь, Колиньи действует решительно. Не объясняются ли ваши колебания симпатией к гугенотам?
      - Вы наслушались клеветы обо мне. Я не люблю гугенотов. Я - истинная католичка.
      - Я сомневаюсь, что Ваше Величество способно вершить правосудие, пока оно отправляется руками вашего канцлера, Мишеля л'Опиталя... гугенота!
      - Он - не гугенот, господин герцог.
      - Вы - единственный человек во Франции, который так считает. При жизни вашего мужа Мишель л'Опиталь слыл протестантом; пока он является канцлером, гугеноты будут в милости. Мой католический король хочет знать, что вы предлагаете для решения этих проблем. Именно для этого я прибыл с королевой в Байонн.
      Катрин могла произнести в ответ лишь следующее:
      - Я - верная католичка. Вы не должны сомневаться в этом.
      - Вашему Величеству придется доказать свою преданность католицизму.
      - Я сделаю это. Но... моим способом. Я не стану ввергать мою страну в гражданскую войну. Подобные дела осуществляются медленно, постепенно и осторожно. Я полагаю, что мне удастся под тем или иным предлогом собрать в одном месте всех влиятельных гугенотов, их лидеров и тысячи последователей.
      - И тогда, мадам?..
      Глаза Катрин сверкнули.
      - Тогда, мой герцог, я предложу католикам поймать их врасплох и расправиться с ними.
      Герцог кивнул.
      - Его Католическое Величество нуждается в подобном доказательстве вашей верности католицизму.
      Катрин продолжала говорить так, словно не слышала его:
      - Это произойдет в Париже, поскольку этот город верен мне и является католическим. Да, нужен предлог... пока я еще не придумала его. Придется подождать. Все должно произойти как бы само собой, непреднамеренно, естественно... внезапное истребление еретиков ревностными католиками. Все главные лидеры обязательно должны умереть - Конде, Колиньи, Рошфуко... они и их последователи, парижские гугеноты.
      - Я сообщу о вашем плане Его Католическому Величеству.
      Она поднесла пальцы к губам.
      - Не доверяйте эту тайну бумаге. Она предназначена лишь для ушей нас двоих и Его Величества. Не знаю, когда это станет возможным, но даю вам слово - это произойдет. Я должна дождаться удобного случая... идеального момента. Возможно, он настанет скоро. Его Величество король должен до этого времени доверять мне.
      - Если ваш замысел осуществится, - сказал Альва, - я не сомневаюсь в том, что Его Величество признает вас в качестве своего друга. Тогда он никогда не захочет воевать с вами.
      - Он увидит это, - сказала Катрин. - Я прошу лишь терпения и сохранения тайны.
      Альва был так доволен беседой, что остальное время потратил на обсуждение предлагаемых браков; наконец для двух сторон пришло время попрощаться.
      Королева-мать нежно поцеловала дочь. Что касается Карла, то расставание заставило его горько расплакаться. Ему казалось ужасным положение принцессы королевских кровей, вышедшей замуж и уехавшей из родного дома в чужую страну, к незнакомым людям. Он не мог сдерживать слезы, хотя и знал, что они шокируют таких строгих поборников этикета, как испанцы. Мать и священники холодно посмотрели на короля.
      - Но я ничего не могу с собой поделать, - сказал Карл. - Мне нет дела до того, что она - королева Испании. Прежде всего она моя сестра. Я помню, как я любил ее; я не хочу расставаться с ней.
      Карл не отрывал взгляда от берега; сестра и ее свита уехали. Он плакал так горько, словно, как сказали позже люди, его съедало предчувствие того, что он больше никогда ее не увидит.
      Катрин ошиблась, думая, что ее беседа с герцогом Альвой, состоявшаяся в галерее, никем не подслушивалась.
      Юный Генрих Наваррский испытывал угрызения совести. Он был надолго разлучен со своей матерью, но помнил ее наставления. Он воспитывался вместе с маленькими принцами и принцессами французского королевского дома. Изредка он видел мать - например, когда они ездили в Байонн; он знал, что она мечтала забрать его к себе в Беарн и воспитывать в духе ее веры. Но это было запрещено королем Карлом, а значит, и королевой-матерью. Генрих, как и все, боялся Катрин и старался не попадаться ей на глаза. Она не была с ним излишне строга; она даже давала понять, что ее забавляет его остроумие. Иногда ему казалось, что она сравнивает его с Карлом и Эркюлем. "Этот маленький Генрих Наваррский весьма занятный и смешной", - говорила Катрин. Или: "Видела бы сейчас Жанна своего Генриха!" Она громко смеялась, и он понимал, что сделал что-то, способное вызвать осуждение у матери. Его охватывала грусть, пока он не забывал об этом моменте.
      Он с огорчением думал, что он не очень хороший мальчик. Он подражал принцам, важничал, произносил бранные слова, слушал и рассказывал грубые анекдоты. Мать предпочла бы, чтобы он оставался в неведении относительно многих вещей, о которых он знал; в то же время он не учился тому, что она сочла бы полезным и необходимым. Он уже понял, что обладает чем-то, пробуждающим у лиц противоположного пола большой интерес к нему. Женщины любили ласкать и целовать его; по правде говоря, они нравились ему не меньше, чем он - им. Генрих мечтал, чтобы ему поскорее исполнилось четырнадцать и он стал настоящим мужчиной.
      Когда мать увидела его в последний раз в Масоне, во время путешествия к границе, она испытала большее потрясение, чем прежде. Он подслушал, как она делилась своими опасениями с королевой-матерью, которая, рассмеявшись, сказала: "Вы хотите, чтобы он вырос ханжой и скромником? Он - принц, который будет жить среди мужчин и женщин. Пусть он взрослеет. Пусть становится мужчиной... не в наших силах предотвратить это".
      И мать сказала ему:
      - Генрих, сын мой, старайся не подражать распущенным людям, которых ты видишь вокруг себя. Это порочный образ жизни. Всегда помни, что ты гугенот.
      Он кивнул, желая нравиться ей, сожалея о том, что он такой, какой он есть, что ему нравятся многие дурные вещи.
      - Меня заставляют ходить к мессе вместе с принцами, - сказал он.
      - Знаю, мой сын.
      - Я делаю это вопреки моему желанию, но помню то, что ты говорила мне.
      - Они могут посылать тебя к мессе, но не могут заставить твою душу участвовать в ней.
      - Да, мама. Это им не удастся.
      Она отчасти удовлетворилась этим, и Генрих захотел показать матери, как сильно он любит ее и как хорошо помнит все, чему она учила сына.
      Он был умным мальчиком и проявлял интерес ко всему окружавшему его; он понимал, что иногда матери угрожала серьезная опасность. Он знал также, что все происходившее с матерью способно серьезно отразиться на нем самом. Времена были опасными, он ничего не пропускал мимо своих ушей.
      Папа римский отлучил его мать от церкви, он хотел объявить Генриха и его сестру незаконнорожденными на том основании, что брак Жанны с Антуаном является недействительным из-за ее первого замужества. Также имел место заговор с целью похищения его матери и выдачи ее инквизиции; Жанну хотели посредством пыток обратить в католицизм и в конце концов сжечь на костре. Этот замысел не был осуществлен из-за того, что слух о нем достиг ушей королевы Испании. Элизабет хоть и была католичкой, но все же не могла допустить, чтобы ее близкую родственницу постигла такая участь; она вовремя предупредила Жанну.
      Генрих хотел, чтобы его мать знала о том, что он никогда не забывает ее и остается верен реформизму, хоть и вынужден ходить к мессе и сильно похож на французских принцев.
      Он был знаком с некоторыми методами шпионажа во дворцах; маленькому мальчику не составляло труда спрятаться в огромной галерее, где, как ему стало известно, королева мать должна была совещаться с герцогом Альвой.
      Генриха взволновало это приключение, он представлял, что с ним случится, если его поймают. С отчаянно бьющимся сердцем он спрятался в чулане, накрыл себя старой одеждой, которую нашел там, и, прижав ухо к двери, подслушал обрывки короткой беседы между Катрин и Альвой. Потом Генрих выбрался из чулана и отправился к человеку из его свиты по фамилии Калиньон; мальчик рассказал ему то, что узнал.
      Де Калиньон назвал Генриха ловким маленьким дипломатом; позже в тот же день он показал мальчику шифрованное письмо, которое он немедленно отправил королеве Наварры.
      Генрих ликовал. Он чувствовал, что теперь он имеет право ругаться, важничать и целоваться с кем угодно, к своей радости. Ловкому дипломату простительны маленькие пороки.
      Овдовев, Жанна полностью посвятила свою жизнь делу гугенотов. Энергичная от природы, она нуждалась во всепоглощающем занятии, которое позволило бы ей забыть горечь семейной жизни. Теперь она наконец освободилась от Антуана, от вечных мыслей о нем, которые долго мучили ее. Жанна связывала все свои надежды с детьми; наибольшее беспокойство вызывал Генрих, ее наследник. Он был очаровательным мальчиком, но очень напоминал своего деда и ее дядю, короля Франциска Первого. Сходство бросалось в глаза; в Генрихе уже ощущалась чувственность, присущая этим мужчинам. Если бы она могла присматривать за ним лично - о чем Жанна мечтала, - эта черта беспокоила бы ее меньше. Его мужское начало было бы направлено в нужное русло. Но что может случиться с таким ребенком в аморальном дворе Валуа? Жанну тревожил цинизм королевы-матери. Катрин сочтет шалости Генриха забавными, обрадуется им, будет поощрять их.
      Славная маленькая дочь Жанны не вызывала у нее подобных волнений. Катрин была хорошенькой и умной, однако послушной, домашней. Ею можно было гордиться. Жанна, конечно, гордилась и Генрихом - гордилась им и тревожилась за него.
      Жанна знала, что после смерти Антуана она оказалась в опасности. Поскольку гражданская война временно затихла, преследование Жанны осуществлялось другими методами - более коварными, подлыми, хотя ей не угрожала физическая расправа.
      Ее отлучили от церкви. Велика беда! Папа римский внушал ей презрение. Но, вспоминая о том, что она едва не оказалась в лапах инквизиции, Жанна невольно вздрагивала. Она не была трусихой, но знала кое-что о пытках святых отцов. Иногда ей снилось, что она попала к ним, что безжалостные глаза палачей смотрят на нее; она видела грубые руки, сжимающие раскаленные щипцы, слышала треск хвороста у ее ног.
      Везде таилась опасность. У Жанны отняли сына; их королевство было в опасности. Если бы Франции стало выгодным поддержать Испанию, Жанна потеряла бы свою землю; она оказалась бы в мрачных подвалах инквизиции. В этом вопросе Катрин, как ни странно, являлась ее союзницей; она защищала Жанну от испанцев; но королева Наварры ни на мгновение не забывала о том, что это объяснялось личным интересом Катрин, не желавшей дальнейшей аннексии наваррских территорий испанцами.
      Жанна похолодела, думая о замысле объявить ее детей незаконнорожденными, схватить ее и увезти в Испанию. Она постоянно ощущала неприятное внимание испанцев. Она немного знала о характере мадридского тирана, правившего большой империей. Однажды он просил руки Жанны, но брак не состоялся. В глазах его Католического Величества смерть стала бы недостаточным наказанием для Жанны, совершившей дерзкий проступок. Подобное отношение он проявлял также к Элизабет Английской. Он желал полного краха Жанны Наваррской и Элизабет Английской, поскольку обе они отвергли его руку.
      Заговор потерпел неудачу, но лишь случайно. Жанну хотели бросить в темницу Святой Инквизиции, а ее детей заточить в испанскую тюрьму. Умертвив королеву и ее потомство, испанцы захватили бы Нижнюю Наварру. В этом заговоре, кроме Филиппа Испанского, участвовали многие другие люди, в том числе распутный, хитрый кардинал Лоррен Жанна горячо верила в то, что Господь на ее стороне, поскольку некто Диманш, гонец, посланный с сообщением в Испанию, заболел и в бреду раскрыл тайный план. Это долетело до ушей Элизабет Испанской, которая пренебрегла возможным гневом мужа никто другой не поступил бы так, - и вовремя предупредила Жанну; королева Наварры успела укрепить границу и предотвратить осуществление замысла.
      В каком враждебном мире она жила! Многие жаждали ее гибели.
      В конце концов она победит. Она была уверена в этом. Фанатизм занял в сердце Жанны место, которое еще недавно занимали любовь к мужу и жажда семейного покоя.
      Теперь ничто не имело значения, кроме Веры; Жанне казалось не важным, каким путем она и ее сторонники дойдут до цели. Главное - достичь ее.
      Франциск, герцог де Гиз, был убит. Колиньи заявил, что он не платил Полтро де Мерею за убийство герцога. Но если бы он и сделал это, что с того? Что значит подобная ложь, произнесенная во имя праведного дела? Что такое убийство? Если Колиньи поспособствовал смерти врага, все настоящие гугеноты должны только радоваться.
      Жанна постепенно менялась. Ее любовь к искренности слабела. Горькие унижения, разочарования, несчастья, опасности... и Вера... сделали глубоко порядочную женщину фанатичкой, улыбкой реагировавшей на убийство.
      И теперь прибыло сообщение о том, что подслушал ее маленький Генрих в галерее Байонна. Планировалось массовое убийство гугенотов - бойня более грандиозная, чем все предыдущие.
      Не теряя времени, Жанна написала Колиньи и Конде; она предупреждала их о том, что услышал ее сын во время беседы королевы-матери и герцога Альвы. Она знала, что это приведет к новым смертям; весьма вероятно, что опять разгорится кровопролитная война.
      Это не имеет значения. Важна лишь борьба за дело гугенотов. Пусть ее сын продолжает жить при развратном дворе Валуа, пусть он обретает дурные привычки. Где еще он сможет так эффективно шпионить?
      Принцесса Элеонора болела в замке Конде; она знала, что конец близок.
      Ее муж уже не был пленником католиков, она могла вызвать его, но не спешила сделать это. Она с грустью думала о нем, о начале их совместной жизни, о его жизнелюбии и оптимизме, о том, как Луи учил ее быть такой же, как он. Они могли жить счастливо, как и Жанна с Антуаном, если бы не их положение в этой неспокойной стране.
      Она и ее муж когда-то значили все друг для друга; она пробудила в нем желание сражаться за Веру. Она всегда знала, что ему недостает ее религиозности, что прежде всего он был воином, нуждавшимся в приключениях. Но, приняв ее Дело всей душой, он хранил верность ему. В отличие от брата Конде не отрекся от веры и обязательств перед собственной женой. Бедная Жанна, как она, должно быть, страдает! Какому унижению подверг ее Антуан!
      В замке Конде постоянно молились. Рядом с Элеонорой находились ее дети; она просила Господа о том, чтобы они жили честно и достойно. Она пыталась выкинуть из головы мысли о Луи и его красивой шлюхе, Изабелле де Лимей.
      Почему он изменил ей? Как он мог проявить такую слабость, зная, что Изабелла - шпионка королевы-матери? Какими чарами околдовала его эта женщина в подобных обстоятельствах? Он не был в отличие от Антуана глупцом. Возможно, именно любовь к приключениям, к опасностям придворной жизни сделала ее мужа легкой жертвой интриг королевы-матери.
      Катрин Медичи сознательно разрушила счастливую семью - не только принцессы Конде, но и Жанны Наваррской. Бедный Луи! Он так красив, женщины находили его неотразимым. Так было всегда - даже в большей степени, чем с Антуаном. Возмущение народа принцем Конде вызвала не только его связь с Изабеллой де Лимей - кроме нее, были и другие женщины. Кальвин писал Конде, Колиньи умолял его одуматься. Луи вечно хотел сделать это, он сожалел о своей слабости; но затем - бокал вина, веселая песня, пара ярких глаз, и он снова попадал в женские сети.
      Она не спала от волнений; ее переполняли недобрые предчувствия; однажды утром, когда она появилась из своих покоев, стало ясно по выражению ее лица, что она обрела покой; она поняла, что скоро навсегда избавится от земных тревог.
      Она отправила гонца к принцу с известием о том, что ее дни сочтены; она велела вестнику передать новость деликатно, осторожно, чтобы уберечь Конде от внезапного потрясения.
      - Вы должны сказать ему, - промолвила Элеонора, - что меня переполняет одна надежда. Я верю, что наши души останутся связанными. Скажите также принцу, что я прошу его воспитывать наших детей в духе моей веры, в страхе перед Гневом Господним.
      Когда Конде принял гонца и узнал о болезни жены, он сильно опечалился. Этот человек с нетвердым, переменчивым характером целиком погрузился в отчаяние. Он поспешил в замок Конде; там он бросился на пол у кровати жены и стал осуждать себя и свое поведение.
      - Ты должна жить, моя любимая; тогда я смогу доказать тебе, что для меня не существует никого, кроме тебя. Дай мне шанс показать, как глубока моя любовь к тебе.
      Его слезы были искренними, но она также знала, что через неделю его настроение может измениться. Такими уж были Луи и его брат Антуан; поэтому не только их жены и дети обречены на страдания, но и подвергается опасности великая Вера.
      Элеонора погладила его волосы.
      - Мой дорогой, - сказала она, - ты дал мне огромное счастье. Я не хотела бы, чтобы ты был другим. Смогла ли бы я любить тебя тогда?
      - Ты заслуживаешь больше любви, чем моя. Я - подлец. Скажи мне это. Скажи, что ненавидишь меня. Я это заслуживаю. Я заслуживаю того, чтобы оставаться несчастным до конца жизни.
      Он был так красив со слезами на щеках и отброшенными назад волосами, говорил так убежденно, искренне. Но много ли времени пройдет, прежде чем он будет клясться в вечной верности Изабелле де Лимей или мадам де Сент-Андре? Не скоро ли они, да и другие тоже, услышат срывающиеся с этих красивых губ признания в любви?
      Очаровательный Конде, непосредственный в эмоциях, неистовый в битве! Почему эти Бурбоны, наделенные обаянием и привлекательной внешностью, так ненадежны? Не в характерах ли этих мужчин таится причина поражений Реформизма во Франции? Они не могли оказывать сопротивление женщинам, даже известным как шпионки королевы-матери.
      Но что толку сожалеть об этом сейчас? Кончина Элеоноры была близка.
      - О, моя дорогая! - воскликнул Луи. - Моя дорогая жена! Да будет благословен тот миг, когда Господь соединит наши души на небесах!
      - Не кори себя, моя любовь, - сказала Элеонора. - Заботься о детях и помни, что я любила тебя. Помни о наших счастливых днях. Помни застенчивую, чопорную девушку, на которой ты женился и которую научил смеяться. Обещай заботиться о наших детях, и я обрету покой.
      Она велела привести к ней ее сына и попросила его чтить короля Карла, королеву Наварры, своего отца и дядю Гаспара.
      - Никогда не предавай Веру, которую я открыла тебе.
      Мальчик заплакал; она попросила мужа увести его и оставить ее ненадолго одну. Когда они ушли, она с улыбкой откинулась на подушки, ее губы зашептали слова молитвы: "Господи, моя зима прошла, наступает моя весна..."
      Когда Конде понял, что она мертва, он не смог скрыть своего горя. Ему казалось, что его измены всплыли в памяти, чтобы посмеяться над ним. Он помнил многое, вызывавшее у него стыд.
      - О, какой я негодяй! - стонал Луи.
      Его маленькая дочь подошла к нему и попыталась утешить отца. Он взял ее на руки и сказал:
      - Постарайся, дорогая, походить на маму. Если это тебе удастся, я буду любить тебя еще сильнее. Говорят, что девочки наследуют черты отца, но ты должна брать пример с матери. У нее не было недостатков, пусть она станет твоим идеалом.
      Он провел недели траура в замке Конде; он не отпускал от себя детей и постоянно говорил об их матери; он заявлял, что хотел бы начать жизнь сначала, повернуть назад стрелки часов.
      Но настроения Конде менялись часто; самобичевание и так длилось дольше обычного. Его ждут дела, так он сказал. Он больше не может оставаться с семьей.
      Его ждала Изабелла - соблазнительная и красивая, как никогда прежде. Он поделился с ней своей решимостью стать лучше, исправиться. Изабелла слушала его с сочувствием. Она знала, что ей не составит труда похоронить новые намерения самого очаровательного грешника Франции.
      Вернувшись ко двору после поездки в Байонн, Катрин обнаружила, что вражда между Колиньи и Гизами стала опасной. Юный Генрих де Гиз, которого она считала просто мальчиком, обретя новое положение и ответственность, похоже, стал мужчиной. Несмотря на молодость, он был главой дома и не мог ни забыть, ни простить убийство отца. Катрин понимала, что, как и всегда, подобная взаимная ненависть была не просто следствием ссоры двух семей; тут проявлялось противоречие двух религий, как и во время конфликтов между Дианой де Пуатье мадам д'Этамп в годы правления Франциска Первого; они стали искрами, от которых разгорелось пламя гражданской войны, бушевавшее по всей Франции.
      Катрин отправилась с визитом к Гаспару де Колиньи в его шатильонский дом, где он наслаждался временным уединением в кругу семьи. Здесь, находясь с женой и детьми, окруженный домашним теплом и покоем, Гаспар казался совсем другим человеком. Катрин понимала, что эти радости, которым он предавался с явным удовольствием, были смыслом его жизни, но он имел свое Дело, свою Веру; если бы его призвали сражаться за них, он бы немедленно покинул семью. Он был еще одним фанатиком.
      При первом удобном случае Катрин раскрыла Колиньи цель ее приезда. Она подошла к нему, когда он трудился в саду. Он любил сады и создал в Шатильоне настоящее произведение искусства.
      - Господин Колиньи, - сказала Катрин, оставшись наедине с адмиралом, вы причинили нам серьезные неприятности, вступив в отношения с убийцей, которого звали Полтро де Мерей!
      Лицо Колиньи окаменело. Действительно ли он организовал этот выстрел, сваливший Франциска де Гиза с коня на землю? Гаспар явно не был похож на убийцу, но разве не мог он убить ради Веры? Да, решила Катрин, он способен сделать это, заручившись в душе прощением Господа. "Я совершил это ради тебя, Господи..." Имея право с чистой совестью произнести подобные слова, он мог решиться на все; Катрин уже не сомневалась в этом.
      - По-моему, - сказал Колиньи, - то дело было закрыто.
      - Боюсь, я не могу этим удовлетвориться. Я хочу поговорить с вами о нем. Де Мерей был вашим человеком, верно?
      - Да, он был моим человеком.
      - Вашим шпионом, месье?
      - Он работал на меня.
      Катрин улыбнулась, и Колиньи продолжил:
      - Мадам, чем вызван ваш интерес? Разве я не ответил исчерпывающе на все вопросы?
      - Это просто мое личное любопытство, только и всего.
      Катрин надеялась, что он пожелает обсудить с ней убийство Гиза. Было бы интересно сравнить их точки зрения.
      - Вы слышали о том, что этот человек намерен убить герцога, и ничего не предприняли?
      - Верно.
      Катрин кивнула. Несомненно, он намекнул де Мерею о том, что хотел бы видеть Гиза мертвым, но не пожелал сам взять грех на душу. Возможно, Колиньи предложил деньги этому человеку, чтобы тот нес бремя вины в глазах Господа. Методы этих людей вызывали у нее смех. Де Мерей, говоря с Колиньи о планах убийства герцога, безмолвно спрашивал: "Мой господин, вы одобряете это?" Молчание Колиньи означаю согласие. Вероятно, снова подумала Катрин, эти люди не слишком сильно отличаются от меня.
      - Я приехала, однако, не для того, чтобы говорить о событиях прошлого, - сказала Катрин, - юный Гиз - отчаянная личность. Боюсь, что в нем мы обрели второго герцога Франциска. Он еще молод, но поэтому еще более безрассуден и дерзок. Он объявил войну вашему дому; хотя нам известно, что вы непричастны к убийству герцога Гиза, - ваше чистосердечное признание о том, что вы знали о намерениях преступника, полностью обеляет вас, - этот горячий молодой челочек придерживается иного мнения. Вы понимаете, адмирал, что эта враждебность мне не по душе. Я желаю мира нашему королевству.
      - Что вы хотите от меня, мадам?
      - Я не могу допустить, чтобы мой адмирал подозревался в убийстве. Я предлагаю устроить банкет в Амбуазе, - нет, лучше в Блуа; там я объявлю о вашей невиновности. Вы лично вместе с Гизами будете почетными гостями. Я хочу, чтобы вы продемонстрировали взаимные дружеские чувства, обменялись рукопожатиями и поцелуями мира. Пусть все видят, что вы - друзья, что дом Гизов не подвергает сомнению вашу невиновность в трагической гибели их родственника.
      - Мадам, это невозможно. Мы только что воевали друг с другом, находились в разных лагерях.
      - Поэтому это следует сделать, адмирал. Я не хочу, чтобы этот несдержанный юнец говорил о своих подозрениях, подстрекая сторонников. Сейчас мы обре ли мир - правда, неустойчивый - и должны сохранить его.
      - Вы думаете, что, пожав мне руку и поцеловав меня в щеку, Генрих де Гиз станет моим другом, мадам?
      - Я хочу показать всем, что между вами нет вражды. Вы должны сделать это. Я настаиваю. Приказываю, наконец.