22. Клиника

— Чем ты пользовался?

— Окисью углерода, — сказал я ему. — А ты?

— Попытался нажраться валиума. — Он был тощ в бледен, со впавшими глазами, но еще молод, около тридцати лет. — Но можешь съесть целый флакон этого добра и все равно не сработает.

— Так было в последний раз?

Двое санитаров в дверях перехватили пациента и осторожно уволокли его куда-то.

— Да.

— Как давно?

— Неделю назад. Поэтому меня сюда и доставили. Жена его и двое детей погибли в автокатастрофе. А полицейский чиновник просто позвонил ему по телефону и осведомился: “Это мистер Дэвид Томас? Так вот…” Как только могут выдержать такое?

— Сейчас лучше чувствуешь себя? — спросил я. — Есть какие-нибудь изменения?

— Похоже, что да. Вот когда я выйду отсюда и вернусь домой, где все… — Он не мог продолжить.

— Пусть все идет своим чередом, Дэвид.

— Теперь у меня ничего не осталось в жизни.

— Но не стоит биться головой о стенку.

— Все равно их не вернуть.

Нэнси Чонг ждала его, и он поднял глаза.

— Прошу прощения, — сказал он и последовал за ней. Меня доставили сюда с диагнозом “параноидальное стремление к самоубийству, неагрессивен, здоровье в целом нормальное, душевная травма после авиакатастрофы; пациент сам обратился за помощью, согласен на режим лечения и ограничения, которые будут установлены после психиатрического обследования”.

— Преимущества налицо, — объяснил мне Пепперидж в машине по пути. — Ты будешь тут в роли пациента, так что у тебя нет необходимости как-то засвечиваться. Тебя будут подзывать к телефону, ты имеешь право на неограниченное количество звонков, так что ты будешь на постоянной связи со мной, выходя на меня то ли напрямую, то ли через того, кто круглосуточно будет дежурить у телефона.

— Как вам удалось устроить меня сюда?

Теперь он заметно отличался от того, каким я видел его в последний раз в Лондоне; собранный весь, нечего лишнего не болтает. Может, потому что бросил поддавать.

— Клиника под британским управлением, и я переговорил с главным врачом в Комиссариате. Сошлись на объяснении, что ты пережил тяжелые времена и тебе просто надо прийти в себя. Тебе не будут задавать никаких вопросов, не будут обследовать, назначать лечение и вообще ничего. Ясно?

— Да. — Неужели это превращение объясняется тем, что он перестал пить? Тут было что-то еще. Он снова стал профессионалом и весьма толково справлялся с делами — вытащил Кэти из офиса в раздобыл машину с дипломатическим номером, для чего нужны первоклассные документы.

— Так что эту маленькую проблему мы решили. — Он вытащил из кармана плаща экземпляр “Тайме” и кинул его мне на колени.

Первая страница: фотография Веиекера.

“…Расследуя инцидент со взрывом машины в прошлую среду, полиция опознала в жертве Джеймса Эдварда Венекера, английского подданного. Было проведено тщательное расследование…” и так далее. Последнюю точку ставила фотография: у команды Шоды больше не было никаких сомнений, кто оказался жертвой их взрыва.

Я вернул ему газету.

— Ты знаешь, где сейчас Кишнар?

— Нет. Но в клинике ты будешь в полной безопасности. — Он внимательно смотрел на меня своими желтоватыми глазами, заметно прояснившимися после Лондона. — Можешь мне верить.

— Начинаю убеждаться. — Он хорошо воспринял мою иронию и не отвел взгляда. — Что ты выяснял?

— Займемся этим попозже.

Клиника Рэдисона находилась на Пекин-стрит, и Кэти прямиком доставила нас к ней. Как только Пепперидж вылез, она сразу же повернулась ко мне.

— С тобой все в порядке, Мартин?

— Да. А с тобой?

— Как всегда.

Пока Пепперидж осматривал улицу, мне оставалось лишь ждать.

— Отлично, — сказал он, и я, притронувшись к руке Кэти, вслед за ним пересек мостовую.

Когда меня зарегистрировали, он повлек меня за собой на маленький угловатый газон, где мы уселись в тени на садовой скамейке, еще сыроватой после дождя. На веранде стояли светильники и по ней сновали люди в белых халатах. В воздухе стояла давящая духота.

— Я здесь, — объяснил мне Пепперидж, — в определенной степени потому, что мисс Маккоркдейл позвонила мне в Челтенхем и сказала, что, кажется, ты наткнулся на что-то очень важное. Она сказала, что ты смог выйти на систему электронного прослушивания Марико Шоды. Это верно?

— Да. У нее был твой номер в Челтенхеме?

— Я дал ей его несколько дней назад, когда в последний раз звонил ей в Верховный Комиссариат. Для любителя она более чем талантлива — уверен, что и ты обратил на это внимание.

— Да. Но я не хотел бы втягивать ее во все эти дела, особенно, когда за спиной маячит Кишнар. Я не хочу подвергать ее риску.

Задумавшись на несколько секунд, он тихо заметил:

— Ты же знаешь, что она и сама может за себя постоять. И довольно успешно.

— И все же придерживай ее на заднем плане, Пепперидж.

— Понятно.

Он сидел рядом со мной, и я видел его угловатый профиль, когда он, задумавшись, над чем-то размышлял; внезапно он повернулся ко мне.

— Понимаешь, нам надо привести в порядок все известные данные. Как и говорил тебе, я вкалывал в Лондоне не разгибая спины и еще больше здесь, пользуясь безупречными источниками — в основном, занимаясь Марико Шодой и ее окружением. Он замолчал.

— Ты прибыл, чтобы сообщить мне об этом?

— Нет. Хочу сказать тебе, что притащил через границу кучу сырой информации, и сейчас она анализируется. Когда появится что-то, представляющее для тебя интерес, я дам тебе знать.

Он опять сделал паузу, но я не нарушал затянувшееся молчание, потому что теперь до меня дошло, куда он клонит, и мне нужно было время, чтобы обдумать ситуацию.

— Твоя задача ныне, Квиллер, заключается в том, чтобы ты в точно рассчитанный момент появился на сцене и настиг цель. Но это не получится, если кто-то не будет осуществлять оперативного руководства.

— Понимаю.

— Еще бы. — Он склонил голову набок. — И я решил сам заняться этой работой.

Мне уже все было ясно. В Лондоне он выглядел всего лишь очередным сладившимся “духом”, и у него оставалось всего лишь несколько сохранившихся связей в нашем деле, с такими людьми, как Флодерус и несколько типов в Челтенхеме, которые чутко держали нос по ветру, и знай я, что он предложит мне работу далеко за границей, за морями, без оперативного руководства на месте, я бы и пальцем не пошевелил ради той миссии, которую он предложил, напрочь отказался бы; но я был просто вне себя после разговора с этим подонком Ломаном в Бюро и до смерти перепуган; вот сейчас-то меня наконец выкинули и мне придется завершать карьеру, готовя новобранцев или помогая Костейну в организации промышленного контр-шпионажа, который он в то время организовывал — промышленного, Иисусе, оперативник в мягком кресле, конец, черт побери, всей жизни, без будущего, без риска; поэтому я и согласился без размышлений.

Но сейчас все было по-другому. Пепперидж заметно изменился. Покончив с пьянкой, он подтянулся; он пользуется доверием в Верховном Комиссариате, и в критической ситуации, когда мне вряд ли удалось бы остаться в живых, он нашел мне надежное убежище, и сейчас сидит себе в тенечке и наблюдает за мной, и я понимал, что он не вымолвит ни слова, пока я не приму решения и не скажу ему “да” или “нет”. Причина, по которой мне нелегко было сделать вывод, заключалась в том, что отношения между полевым агентом и его руководителем должны быть очень близкими и доверительными. Если я скажу “да”, то, значит, я вручу ему свою судьбу, жизнь и успех задания, а он должен будет перевернуть небо и землю, в случае необходимости, для спасения меня или задания. Он должен снабжать меня информацией и заботиться о моем благополучии, обеспечивать меня контактами, если надо, поставлять курьеров, средства, связь и местных помощников, когда бы я ни потребовал их. Ему так же придется иметь дело с моей нервной системой, учитывая растущий риск паранойи, которая всегда угрожает хорьку, когда он пробирается в темноте, чувствуя поблизости запах крови — своей собственной или чьей-то чужой, в зависимости, кто играет ему на руку — Господь Бог или дьявол.

Кроме того, я осознавал, что если я соглашусь работать с ним, то только не потому, что больше не с кем — в таком случае ты подписываешь себе смертный приговор. Такое решение можно принимать, лишь если доверяешь человеку и хочешь с ним работать.

— Тебе приходилось раньше заниматься таким руководством полевым агентом?

— Нет. — Он не отвел взгляда.

— Рано или поздно что-то приходится делать в первый раз. Он перевел дыхание.

— Я хотел бы воспользоваться этой привилегией. Встав, он сделал пару шагов, не отрывая глаз от освещенных окон, и я видел, что он не обращает внимания на людей на веранде. Понимал я, что к нему пришло осознание, как нелегки свалившиеся на него обязанности, с которыми с трудом справлялся даже такой опытный оперативник как Феррис, и что теперь за его спиной нет мощи Бюро.

Повернувшись, он вынул из кармана листик бумаги и протянул его мне.

— Мой номер. В любое время.

Запомнив его, я вернул листок Пеппериджу.

— У тебя есть документы от таиландцев?

— Да.

— Какие-нибудь другие?

— Нет.

— Если они тебе нужны, мы их к утру сможем сделать. Ты знаешь, где находится Майо-стрит?

— Нет.

— Там надежная личность.

Он был тут два года назад в связи с “Фламинго” и вел его Кродёр, который умел оказывать действенную помощь, потому что знал, что такое работать в поле.

Он снова сел рядом со мной.

— Есть еще вопросы?

— Тайская разведка — ты с ней связывался?

— Да. Но ничего выяснить не удалось. Если в ней и есть крот, он слишком глубоко зарылся.

— А в самом посольстве?

— Ответ ты сам знаешь.

— Конечно. — Еще одна ситуация, в которой невозможно разобраться: выяснение того, что происходит в недрах разведывательного агентства потребовало бы несколько месяцев работы непосредственно на месте. — В деле мне еще многое не ясно, так что пока мне нечего сказать ни принцу Китьякаре, ни кому-то другому, да они и не давят на меня.

— По крайней мере, они благородно ведут себя. Они поручили тебе задание, ты сказал, что справишься с ним — но как давно ты здесь? Всего пятнадцать дней. А они ухлопали несколько месяцев, чтобы выйти на Шоду, и у них ничего не получилось.

— Так я это себе представляю, и поэтому я и позвонил Кэти, чтобы сразу же поставить на прослушивание Шоду. И теперь оно идет.

Он согласно кивнул.

— Просто невероятно. Мы можем узнать все, что нам надо. Теперь, что там относительно того “клопа” у Джонни Чена?

— Его могла поставить Сайако.

— Та женщина, которая пыталась защитить тебя?

— Да. Подслушивать Чена могли и наркодельцы из Сингапура, но, думаю, сейчас они от него отстали. Сомневаюсь, чтобы это были головорезы Шоды, тогда бы они слышали, как я просил Чена вытащить меня из джунглей, как и Кишнар, задача которого — убить меня. Но все же это могло быть делом рук Сайако, Хотя это всего лишь предположение, — потому что существует какая-то связь между ней и полковником Чоу. — Я рассказал ему о странной реакции Чоу, когда я упомянул ее имя.

— Кто она ему? Жена, любовница?

— Или, возможно, дочь.

— Он был женат на японке?

— Не обязательно.

— Какая связь… — Он поднял глаза.

— Мистер Джордан? — Ли Сианг, один из врачей; меня представили ему, когда регистрировали.

— Ах, да! — Вскочив, Пепперидж торопливо заговорил: — Доктор Сианг, почему бы вам не переговорить с администрацией относительно положения нашего друга здесь? Спросите у миссис Джи — она вам все объяснит.

— Мне надо обследовать его. — Он приподнял к свету планшетку с записями. — Вы мистер Мартин Джордан, не так ли?

— Она объяснит вам всё, что необходимо, доктор. Миссис Джи, договорились?

— О, простите. Очень хорошо. — Он расплылся в улыбке. Я был не в курсе. Прошу прощения.

Я тоже встал, и мы двинулись по дорожке, обсаженной цветущим жасмином, густой пряный запах которого висел в воздухе.

— Пока мы от них отделались, — сказал Пепперидж. — Так какая тут связь с подслушкой у Чена?

— Она может быть любого рода, но он регулярно летает на этот аэродром, а он расположен не дальше чем в сорока милях от радиостанции Чоу.

— Многое станет ясно, когда подслушаем ее разговоры. — Он опустил руку в карман. — Это тебе.

Он сунул мне в руку какой-то предмет — маленькую пластиковую коробочку черного цвета, в какой обычно хранятся пилюли. Подслушка, которая стояла у Чена.

— Спасибо.

— Чен вручал ее мисс Маккоркдейл, а она передала мне. Зачем она тебе нужна?

— Когда-нибудь мне еще придется говорить с полковником Чоу, а это — единственный способ расколоть его.

— Он говорит по-английски?

— По-французски.

— Он записывал Чена?

— Не регулярно. Время w времени он ловил его частоту; у него масса магнитофонных записей, по большей части случайных.

Я поведал все подробности о Чоу, что заняло около получаса; Пепперидж вытащил свой мини-рекордер и сменил в нем кассету.

— Единственные два перехвата, когда я слышал голос Шоды, были на камбоджийском, и Чоу переводил мне, так что информация у меня из вторых рук — она беседовала с командиром одной из своих вооруженных группировок, приказывая ему отменить мобилизацию своих сил до прибытия какого-то груза. Она подчеркивала, что для него жизненно важно поддерживать связи с остальными ее силами, чтобы избежать преждевременных действий.

— Вот оно что. — Голос у него был тихим и спокойным. — О каком грузе шла речь?

— Чоу не знает. Конечно, я задавал ему этот вопрос. Пепперидж остановился, раздумывая.

— Если поступит дополнительная информация, что-то прояснится; я проанализирую то, что у нас есть, и сообщу тебе выводы. Похоже, она говорила о “Рогатках”; я тут же свяжусь со своими людьми в Лондоне и посмотрим, смогут ли они провести небольшую изыскательскую работу — для меня. Не хочешь ли продолжить?

Я закончил рассказ картиной деревни, затерянной в джунглях и ее образом жизни. Затем, коротко подытожив весь материал, я выяснил, что в нем упустил.

— Есть еще кое-что, указывающее, что “клоп” у Чена — дело рук Сайако. Я был у него, когда он сказал, что я должен лететь на рейсе 306, а на следующий день она перехватила меня в аэропорту и отговорила от полета на нем. В то время я не мог понять, откуда она узнала о моих намерениях.

— А теперь, вроде, это удалось установить, — сказал он. — Интересно, в какой мере Сайако может быть нам полезна, если мы серьезно зададимся этим вопросом? Кстати, теперь у нас есть ее номер телефона.

— Откуда?

— Она дала его мне. — Он снова вытащил магнитофон и сменил кассету. — Сегодня она позвонила Чену, дала ему номер телефона и попросила передать его тебе. Чен не знал, где ты, поэтому позвонил Маккоркдейл, а она ухе связалась со мной. Я позвонил Сайако и записал для тебя наш с ней разговор.

Он нажал клавишу.

— Да?

— Меня зовут Пепперидж. Мистер Чен сообщил мне ваш номер, потому что я близкий друг мистера Джордана. Могу ли я передать ему ваше послание?

— Скажите, пожалуйста, где он сейчас?

— Пока еще точно не знаю, но скоро мы с ним увидимся. (Она замялась, и я услышал только шуршание ленты.)

— Очень хорошо. Я хотела бы переговорить с ним, если у него будет такое желание. Это очень важно для меня лично. Кроме того, он должен знать, что Марико Шода пришла в ярость из-за этой истории со взрывом машины, которая позволила мистеру Джордану избежать встречи с Кишнаром. Она приказала казнить того, кто подложил бомбу в машину. Я могу сообщить ему гораздо больше, если он захочет поговорить со мной по телефону. Передайте ему это, пожалуйста.

— Обязательно передам. Но я пользуюсь полным его доверием, мисс Сайако, так что вы можете сказать мне все, что…

— Простите? Вы сказали — доверие?

— Я хочу сказать, что мне вы можете сказать все, что хотели бы сказать ему. Это совершенно безопасно.

(Она снова помедлила, на этот раз молчание длилось, дольше.)

— Мне очень хочется поговорить с ним лично. Передайте ему, пожалуйста.”

Щелчок.

— Она положила трубку, — сказал я. — Или ты?

— Совершенно верно. Она очень осторожна.

— Ты считаешь, я должен позвонить ей?

— Да. Если у нее нет какого-то официального положения, она не может вычислить, с какого номера ты ей звонишь. Раздался шелест подошв по сырой траве и женский голос:

— Прошу прощения, но уже девять часов. Больничный распорядок.

— Благодарю вас, — кивнул ей Пепперидж. Лужайка погрузилась в темноту. Когда мы подошли к веранде, основное освещение было уже выключено и горела только дежурная лампа.

— Проводить тебя до палаты?

— Да:

— Они не позволяют посещений после отбоя, но в случае необходимости я проберусь к тебе… Дело в том, что слова Сайако по телефону скрывают в себе значительно больше, чем ты можешь себе представить. — В коридоре стояла тишина, и он понизил голос. — У нас появилось возможность найти ахиллесову пяту у Шоды, и, предполагаю, нам удастся это сделать. Думаю, миссия увенчается успехом.

— С помощью “клопа”?

— Нет. С твоей помощью.

23. Одержимость

“Мне нужна его голова.”

Дымок от тонкой сигары доктора Израэля плыл в душном воздухе, серо-голубоватым облачком клубясь вокруг настольной лампы.

“В твоем распоряжении ровно двадцать четыре часа. И мне нужна его голова, ясно?”

Моя. Моя голова.

— Расскажите мне, — попросил я доктора Израэля, — об одержимости.

Он помолчал. Позади трудный день. Вечером привезли еще двух, покушавшихся на собственную жизнь, и я видел, как санитары двадцать минут назад бежали в палату, из которой слышались крики и плач женщины.

“Здесь не дом отдыха, — успел предупредить меня Пепперидж, — а линия фронта. Но старайся ни на что не обращать внимания.”

Теперь, наконец, воцарилась тишина, и доктор Израэль слегка расслабился, что было заметно по тому, как он сидел, скрестив свои короткие ножки, распахнув белый халат; тлеющий кончик его сигары светился в полумраке комнаты.

— Одержимость… — повторил он и улыбнулся. — Что я могу вам сказать о ней? Ну, существует она в реальности. Я имею в виду… — он сделал неопределенный жест худой угловатой кистью руки, — жена может сказать о своем муже, что он одержим гольфом, понимаете? Или же он может сказать, что его жена просто помешалась на диете, одержима ею или чем-то еще. — Он покачал головой. — Но это не одержимость.

Мне захотелось спросить: как он воспринимает меня? Мою голову?

Но не спросил.

— Понимаете ли, есть бесконечное количество проявлений одержимости. Человек может страстно увлекаться множеством вещей, но реальная его одержимость сфокусирована на некой абстракции. Ненависть. Месть. Жизнь. Смерть. Секс. Болезнь.

Здоровье. — Он пожал плечами. — Я знал человека, который был уверен, что у него рак желудка, хотя он подвергся всем обследованиям, и все они дали отрицательный результат. Но он все равно не успокоился! Он был уверен, что у него рак желудка. Почему? Может быть — нам так и не удалось выяснить — может быть, потому, что его отец умер от рака желудка, а этот человек плохо относился к своему отцу, и после смерти старика он стал настолько терзаться угрызениями совести, что решил подвергнуться тем же самым страданиям — о, конечно, на подсознательном уровне. — Усталая улыбка. — А то немногое, что, нам под силу, обращено именно к сознанию. Так что, — еще одно пожатие плеч, — он позвонил из таксофона в больницу, сказал, чтобы за ним приехала скорая помощь, после чего вытащил пистолет и выстрелил себе в живот. Дело в том, что ему отказали в полостной операции, поскольку отсутствовали показания. А теперь ему обязывают ее сделать, и он не сомневался, что найдут раковую опухоль. Мягкие шаги.