Квиллер (№12) - Бегство Квиллера

“Разве что ты найдешь более действенный; более быстрый путь.”

Это слова Пеппериджа в больнице.

И прошлым вечером он почти точно знал: я сделаю то единственное, что можно сделать на этом этапе миссии, потому что какое бы новое направление они не нашли бы для меня, я не сдвинулся бы с места, пока за спиной у меня маячит Кишнар, не давая мне ступить ни шагу. Из всех мыслимых поступков мой был самым предпочтительным, и им было известно, что я это понимаю, почему они и оставили меня буквально на краю гибели самому выпутываться и вот почему Пепперидж заранее позаботился о еще одном убежище для меня и посадил тут ждать Ломана, пока не придет время раскрыть все карты.

— Высший класс.

— Я крепко надеялся, что ты выдашь нечто вроде этого. Потому что так оно и было.

На их совести еще кое-что, но мне не хотелось думать об этом.

— Послушай, — обратился я к Пеппериджу. — Теперь мне надо поспать. Есть тут что-нибудь вроде кровати?

— Я покажу тебе.

Он провел меня через анфиладу помещений, собранный и серьезный, каким и должен быть хороший руководитель на месте, и, открыв плечом какую-то дверь, остановился на пороге, придержав меня за руку.

— У тебя был трудный день. Тут на всякий случай, если тебе понадобится, есть медсестра.

— Хорошенькая? — И, рухнув на кровать, я сразу же заснул.

— Нет. Но ты должен предоставить это нам. Да пошел он к черту!

Она вытирала кровь. Я просто спросил его, есть ли какие-нибудь новости о Кэти.

— Как ты себя чувствуешь, старина?

Пепперидж. Он сидел на диване, подобранный и напряженный. Ежу предстояло гнать хорька дальше по тропе воины, и он был в полной готовности.

— Как нельзя лучше.

— Я очень рад.

Что вполне понятно: Ломан поддерживает тесную связь с Кродером в Лондоне, постоянно информируя его о ходе дел, но на заключительном этапе операции именно Пепперидж должен вынести окончательное суждение о моей готовности к ее завершению.

Я был готов. Спал я хорошо, почти семь часов, проснулся только один раз, когда мне показалось, что надо мной склонился Кишнар, но это была всего лишь тень на стене. Утром Флуд принес мне кофе, жизнь начиналась снова, и я был близок к тому, чтобы расстаться с ней.

— Хочу вас заверить, — Ломан, — что о событиях прошлой ночи не просочится ни слова. Короче говоря, ни Соединенное Королевство, ни Сингапур не хотят, чтобы хоть что-то угрожало стабильности в Юго-Восточной Азии, и они более чем готовы защитить больницу от плохой славы, и посему приказали полиции держать все в тайне. Средствам массовой информации не будет известно ровным счетом ничего.

Медсестра сняла бинт и бросила его на поддон, Последние заботы медицины…

— Я распорядился, чтобы тело Манифа Кишнара в гробу доставили к дому на Сайбу-стрит. Это не только жест вежливости, поскольку его можно считать солдатом, погибшим на поле боя, но и откровенный провокационный вызов Шоде, ибо она лично явилась сюда за вашей головой, не ожидая, что взамен получит его.

Да, она на это напросилась.

Вот сука!

Он же мог убить меня.

— Болит?

— Что?

— Колет?

— Нет.

Черт побери, этот йод жжет огнем.

Она начала бинтовать.

— Вам стоило бы знать, — сказал Ломан, — что вчера рано утром Шода отдала приказ разбомбить радиостанцию в джунглях.

Я должен был ожидать этого.

— Он погиб?

— Да.

Чоу.

“Прощай, семпай!”

Голова его склонилась над старой выщербленной панелью радиорубки, и слеза, что сползла с изуродованной щеки, блеснула на ней.

“Он мой отец.”

Тихий, мягкий, слегка запинающийся голос Сайако в трубке телефона в больнице.

Я перевел дыхание.

— Сейчас болит?

— Нет.

Да. Сейчас болт.

— Мне казалось, — помолчав, сказал я, — что генерал Чоу больше не представлял угрозы для Шоды, не так ли?

— Когда вы встретились с ним, она изменила свое мнение. До нее дошла информация о вашей встрече.

— Каким образом?

— По деревне разнеслись слухи.

— Вы узнали об этом от Джонни Чена?

— Да.

— Если она знала, что я там был, почему она не нанесла удар в то время.

— Она опоздала; вы успели уйти. Я ушел, улетел, а Чоу оставалось жить всего лишь несколько часов. Сначала Венекер, теперь Чоу… “Порой я ненавижу свою работу.”

— Самое важное, — отметил Ломан, — что ее поступки — еще одно доказательство того, какое давящее воздействие вы оказываете на нее. — Он перестал шагать по комнате и остановился, глядя на меня сверху вниз, заложив руки за спину. — И вот что я хотел сказать вам, Квиллер. Вы пугаете ее. Я думал об этом.

— Не преувеличиваете ли вы?

— Сомнительно. — Взгляд в сторону дивана. — Пепперидж четко обрисовал мне картину ваших взаимоотношений с Шодой — они-то и являются основным стержнем всей операции, понимаете? — и я согласен с его мнением: вы в самом деле пугаете ее.

Пепперидж выдал мне эту точку зрения несколько по-иному, предупредив меня в больнице: “Думаю, мы нашли ее ахиллесову пяту, и это — ты”.

Ломан опять заметался по комнате, и когда глянцевые носки его туфель касались ворса китайского ковра, поднималась пыль, плавающая в лучах утреннего солнца.

— Разрешите мне обрисовать нашего оппонента. Оставаясь за сценой, она фактически правит всей Юго-Восточной Азией, где и экономика, и политические инфраструктуры в значительной мере зависят от торговли наркотиками. Кроме того, она психопатоидная личность. Переживания детских лет привели к тому, что, с одной стороны, ее ненависть к мужской половине рода человеческого обрела характер патологии, а с другой стороны, она в той же мере боится ее. Немалую роль в ее личности играет и тот факт, что она полна древних предрассудков и суеверий, которые значительно превышают ее ортодоксальный буддизм. — Он резко остановился и снова посмотрел на меня. — Можно с уверенностью сказать, что она нездоровый человек с точки зрения психотерапии. Я готов предоставить вам суммарное мнение трех опытнейших лондонских психиатров, с которыми консультировался мистер Кродер после того, как мы получили исчерпывающий отчет о делах и поступках Марико Шоды за последние пять лет.

Значит, они тоже сидели над домашним заданием. Доктор Израэль сказал мне в больнице: “Один человек может страстно увлекаться многими вещами, но его реальная одержимость будет сфокусирована на некой абстракции. Ненависть. Месть. Жизнь. Смерть. Секс. Болезнь. Здоровье”. И когда я поинтересовался, можно ли с этим что-либо сделать, он ответил: “Нет. Одержимость начинает овладевать человеком на скорости десять миль в час, потом доходит до пятидесяти, и затем до девяноста и остановить эту гонку невозможно. И человек — вдребезги”.

— Таким образом, наш оппонент, — Ломан продолжил свое мотание, — представляет собой классический тип, хорошо известный мировой истории — могущественный мегаломаньяк, помешанный на идее святого крестового похода. Воспринимайте ее как Иди Амина или Кадаффи.

И снова я вспомнил доктора Израэля, когда спрашивал его: “Но, скажем, человек, обладающий силой воли, достаточно умный, сообразительный и интеллигентный — неужели, попав под власть “одержимости, он в конце концов теряет над собой контроль и гибнет?” — И он ответил: “Вспомните Адольфа Гитлера”

Ломан опять остановился напротив меня.

— Вот так выглядит ситуация, а если говорить именно о вашем личном задании и о вашей личной цели, то это — Марико Шода. — Он не глядел на Пеппериджа, но у меня сложилось впечатление, что эти слова были обращены и к нему. Пепперидж смотрел куда-то в пространство. — Пока вы не пришли к мнению, что задание может быть выполнено только под эгидой Бюро, я не мог проинформировать вас обо всех аспектах, имеющих к нему отношение. Теперь я могу вам сказать, что у мистера Кродера есть группа в зоне разворачивающихся событий, которая действует под руководством одного из самых талантливых наших работников.

Он уставился на меня, и я понял, что он ждет вопросов. У меня их была целая куча, и я выдал первый из них.

— В какой именно зоне?

— Конечно, не в этой. Она принадлежит только вам.

— Кто руководит?

— Феррис.

Ах ты, сукин сын.

Мы можем предложить вам оптимальную раскладку, сказал он как-то в Лондоне, например, вы сами будете принимать решения о прикрытии, о сигналах, системе связи, контактах и так далее. И он даже спросил меня, кого бы я предпочел выбрать своим руководителем, и он же знал, кого бы я хотел видеть в этой роли, не так ли? Верно — Ферриса. Как он мне был нужен!

— Так где же все-таки зона его действий? — Ни выражением глаз, ни голосом я не дал ему повода для торжества.

— Ответить на это непросто; — Развернувшись, он снова ходил, нервно дергаясь при каждом шаге. Но я слушал его очень внимательно. — Где-то на Ближнем Востоке исчез из поля зрения груз в сто “Рогаток” с боеголовками. В настоящее время наша вторая груши пытается засечь их, установить над ними контроль и проводить до места назначения в Таиланде.

Я уставился на него. Ого. Сто “Рогаток”. Хватит, чтобы взять под свой контроль все воздушное сообщение над Индокитайским полуостровом — и военные трассы и все прочие.

— Но, Господи, — спросил я, — что вы имеете в виду, говоря, что он исчез из поля зрения? — Он вскинул голову.

— Эвфемизм. Мы не сомневаемся, что на самом деле люди Шоды перехватили этот груз и направили его в какое-то свое тайное укрытие. И мы должны как можно скорее перехватить его, ибо не позже завтрашнего дня он окажется в руках военных сил Шоды; иными словами, крайний, предельный срок в три дня, о котором я вам намекал, уменьшился до двенадцати часов или даже меньше того. И опасность ситуации, без сомнения, ясна для вас.

“Уверен, что мне не надо подчеркивать, мистер Джордан, всю опасность этого оружия, если оно попадет не в те руки, — принц Китьякара. — Это значит, что любые революционеры, получив в достатке такое оружие, достигнут своих целей, потому что им обеспечена полная безопасность от удара с воздуха. Это значит, мистер Джордан, что, если организация Шоды получит такое оружие, через неделю весь Индокитайский полуостров займется пламенем войны. К чему, конечно, она и стремится.”

— Мы с минуты на минуту ожидаем сообщения от нашей второй группы, что груз найден и взят под контроль, — продолжал Ломан, опять остановившись прямо передо мной. — Так что теперь вы должны понимать, что ваша собственная миссия имеет гораздо более важное, чем вы предполагали, значение. Удастся ли или нет вырвать оружие из ее рук, Шода должна быть уничтожена. Имея ракеты, которые могут уничтожить мир и покой во всей Юго-Восточной Азии, или без них, она представляет постоянную опасность для мира в этом регионе. Конечно, у нас есть на руках и нечто вроде козырной карты. Если даже ей и попадут в руки “Рогатки”, я совершенно уверен, что она не осмелится пустить их в ход, пока вы живы. Короче, я убежден, что, кроме и вне вопроса о судьбе груза “Рогаток”, оба задания могут найти решение в ходе вашей встречи с Марико Шодой.

29. Думать и еще раз думать

Вскоре после речи Ломана вошла она. Я не видел ее, пока она не оказалась рядом с нами, так как стоял спиной к дверям, разговаривая с Пеппериджем.

— Доброе утро.

Ломан резко повернулся. Пепперидж вскочил с дивана. Она спустила с плеча ремень большой кожаной сумки и подошла к Ломану.

— Ленты, — сказала она, протягивая сумку ему.

— Все?

— Да, сэр.

— Не хотите ли кофе?

— Будьте любезны.

И только тут она взглянула на меня в первый раз, чуть повернув голову: словно ей пришлось сделать усилие для такого движения, но ее серо-голубые глаза оставались совершенно спокойными.

Несколько ранее Флуд уже принес новость, которую Пепперидж охарактеризовал как “приятную”, за ней и последовало ее появление. Шарада, да и только…

— Она позвонила в свой офис в Верховном Комиссариате, — сообщил он. — Оказывается, вчера утром у ее тетушки случился приступ аппендицита, вот почему она и вылетела, не успев никому сказать куда. — Ломан не глядел на него во время сего повествования; отвернувшись от всех, он продолжал мерить комнату мелкими шажками. — И она оставалась в больнице, пока ее тетушку не прооперировали. — Он вдруг криво усмехнулся. — Так что весь этот шум, гам, тарарам впустую.

Отнюдь не для того, чтобы смутить его, я сказал, что испытываю искреннее облегчение.

Наконец, повернувшись ко мне, она еле слышно поздоровалась.

— Как ваша тетя?

— С ней все в порядке. — Она качнула пышной копной волос. — Я… я надеюсь, вы не очень волновались за меня.

— Нет.

Сглотнув комок в горле, она опустила глаза.

— Тогда я рада.

— Просто я знал, что в этом нет никакой необходимости. Она быстро вскинула на меня глаза, а затем перевела взгляд на Ломана и Пеппериджа, разбиравших записи, после чего опять посмотрела на меня.

— Ну и ну. — Засмеявшись, она пожала плечами. — Думаю, что я упала в ваших глазах.

— Не важно. Игры окончены. Я включу эту штуку, вы, кажется, любите с молоком, не так ли?

— Да. Ваша рука в порядке?

— Все как нельзя лучше.

Я включил кофеварку. Под глазами у нее лежали тени, видно, она не выспалась. Можно предположить, она в курсе, как и из-за чего я провалил предыдущее убежище. В противном случае она рванула бы прямиком в больницу и попала в руки моих соглядатаев, и мне не хотелось даже думать о такой исходе.

Кофеварка засвистела, и я крикнул Флуду, чтобы он принес ей чашку. Ломан заправлял ленту в магнитофон. Кэти присела на диван, тоненькая и стройная в рубашке и брюках цвета хаки.

Пошла тщательная проработка идеи, с тройной проверкой, и мы с Ломаном играли роль теннисистов на корте, когда каждый отбивает мяч напарнику, ожидая от него ответного хода. Он был убежден, что я хотел бы продолжить выполнение задания, но не могу позволить себе этого, поскольку теперь знаю, что меня втравило в это дело Бюро; и он дал мне возможность сохранить лицо, сообщив, что Кэти пропала. Это была ложь, я знал это, и он знал, что я знаю, но на какое-то мгновение я сам поверил, что это случилось, и пошел с ним на сделку, оставшись в деле. Такой вот тройной узел, и на тот случай, если вы забыли, напоминаю, что так выглядит дело, которым мы занимаемся.

— Мы выжали из них все, что можно, — сказал Ломан. — Остался только сухой осадок.

Я подошел к ним. Магнитофон стоял на полу; и мы расселись вокруг стола, пока Кэти разливала кофе.

— К записям приложен перевод с тайского и камбоджийского, за исключением тех случаев, когда она говорит по-английски, скорее всего с человеком, для которого этот Язык родной. Если у вас есть вопросы, я остановлю воспроизведение. — Он нажал клавишу.

“Я хотела бы подчеркнуть, что мы не собираемся предпринимать серию разрозненных революционных выступлений, нечто вроде пустого швыряния камней в стенку. Планируются военные действия, которые начнутся одновременно, как только груз будет получен, осмотрен, доставлен на место и подготовлен к использованию.”

— Эти переговоры, — прокомментировал Ломан, — были перехвачены только один раз. Продолжения нет — есть только отдельные записи по той же теме, сделанные в разное время.

“Я повторяю, что этого агента необходимо найти и покончить с ним до начала наших операций. Будет смертельной ошибкой, если мы недооценим его влияние и позволим проникнуть ему в нашу систему и тем самым поставим под угрозу срыва наши планы. Пока с ним не будет покончено, никаких выступлении.”

— Вряд ли я должен говорить вам, — это Ломан, — что с нашей стороны мы приложили все усилия, дабы нащупать и перехватить все группы, брошенные на ваши поиски. Достаточно сказать, что прошлой ночью Лондон поднял всех законспирированных агентов и местные контакты из Гонконга, Сайгона,. Ханоя и Бангкока, и все они брошены в дело, поддерживая связь лично с мистером Кродером через Верховный Комиссариат здесь в Сингапуре. На помощь вам, Квиллер, брошены большие силы, очень большие.

Подтекст: вы никогда не должны расставаться с Бюро; только посмотрите, какими ресурсами мы располагаем.

Но я ничего не сказал. Он опять нажал на клавишу.

“Теперь наши успехи зависят от Кишнара. Пока я не получу от него известие, что он выполнил задание, наши проекты не сдвинутся с места. Завтра я лично отправляюсь в Сингапур и буду ждать от него информации.”

— Это было позавчера, — сказал Ломан, отпуская клавишу паузы.

“Вся подготовка, о которой шла речь, завершена, но мы не приступим к действию, пока не получим сообщения, что препятствие устранено. Мы не должны недооценивать действия английской и таиландской разведок, направленных против нас.”

Ломан прокрутил еще три ленты, но они, главным образом, содержали оценку политических аспектов деятельности различных революционных групп, действующих по всему Индокитаю, часть из которых подчинялась Шоде.

— А эта, — обратил наше внимание Ломан, — запись, в которой она говорит то ли с каким-то англичанином, то ли с американцем, словом, с тем, кто не понимает ни одного из азиатских языков, которыми она владеет. Мы пытаемся выяснить, кто он такой.

“Мне сообщили, что груз обязательно прибудет, на местах тактика отработана, но у меня по-прежнему нет никаких известий от Кишнара, и я отправляюсь в Сингапур. Если вам необходимо связаться со мной, я буду на месте к пяти часам, и вы сможете воспользоваться радиотелефоном.”

В первый раз я услышал, как она говорит по-английски. Речь у нее была чистой и почти без акцента. Шипящие у нее звучали чуть глуховато, что мне запомнилось, еще когда я услышал впервые ее голос по рации, и в нем та же энергия, но теперь в ее тоне появились новые нотки, которых я не замечал ранее — напряжение и тревога. У меня сложилось впечатление, что мир Марико Шоды сошел со своей орбиты, что явилось для нее неприятным открытием. Ломан выключил воспроизведение.

— У вас есть что сказать?

Я встал. Мне надо было подвигаться.

— Я не подозревал, что развязка так близка. — Он не ответил, и внезапно я понял почему. Развязка не преминет последовать, если они успеют пристукнуть меня и получить груз “Рогаток”.

— Ну, хорошо. Ясно, что она не может начать операцию, пока не дотянулась до меня, так что она бросит на поиски вашего покорного слуги всю свою камарилью. У нее нет больше времени, чтобы тайно послать ко мне, скажем, еще одного убийцу со струной. И стоит им увидеть меня, как они сразу же начнут стрелять из любого положения — так?

— Поэтому через дипломатические каналы мы и попросили сингапурскую полицию о содействии. Поэтому этот дом и охраняется.

— Но, ради Бога, вы же не заставите меня вечно сидеть здесь, чтобы только она не начала действовать. В конце концов, она может потерять терпение и рискнуть.

Ломан не ответил. Пепперидж тоже не промолвил ни слова. Они все проработали и теперь выясняли мое отношение, поскольку я был ключевым фактором в их планах, которые будут развиваться в зависимости от того, к чему я готов. Таков обычный порядок действий, многократно отработанный, но пока я не видел, в какую сторону нам можно двинуться и есть ли вообще возможность движения.

— У вас есть еще что-нибудь для меня? — Я-то думал, что у них что-то еще за пазухой, но по какой-то неизвестной причине это придерживалось. У Пеппериджа снова появился рассеянный взгляд, который я не мог не заметить.

— Наверное, тебе стоит знать, — наконец заговорил он, — в подтверждение твоей мысли, что Шода сейчас может пойти на все, лишь бы “избавиться от этого британского агента”, сегодня утром в Сингапуре приземлились два самолета чартерным рейсом с так называемыми туристами — один из Камбоджи, а другой из Лаоса. У наших контактов есть все основания предполагать, что они прибыли в поддержку группе слежки за тобой.

Он имел в виду банду головорезов. — Отлично. По крайней мере, мы знаем, какие силы нам противостоят.

Я чувствовал на себе взгляд Кэти. Она была работником Бюро, ей приходилось и раньше иметь дело с тайными агентами, так что она догадывалась, что нам придется делать, дабы выпутаться из этой тупиковой ситуации — придется пойти на чертовски опасный риск в надежде, что удача сыграет нам на руку, и маленький хорек унесет ноги — может быть, окровавленный, но с усами; и послушайте, хотя я излагаю все это не без юмора, на что вы, конечно, обратили внимание, но в этот момент меня пробрал страх, потому что воспоминания о Кишнаре были еще слишком живы, и нервы у меня еще не успокоились, а тут практически не было шансов ускользнуть от них, и если только мы не предпримем какого-то решительного шага, то наступит финиш, который так или иначе положит конец или Шоде, или мне.

Все шло к тому.

И всем это было ясно: Ломану, Пеппериджу, Кэти и тому, кто был отделен от нас половиной земного шара и сидел в Лондоне, то есть Кродеру, шефу Службы контроля.

Тем не менее ничего еще не потеряно, попробую-ка поприседать, хотя еще болит левое бедро, но надо привести в норму уровень адреналина в крови.

— Сколько пройдет времени, — спросил я Ломана, — прежде чем вы получите информацию, что вторая группа напала на след “Рогаток”? Если вообще удастся добиться успеха в этом деле?

— Тут же дадут знать, — он удивленно посмотрел на меня.

— Не через Лондон?

— Или через Лондон, или напрямую, или и так и так. А что?

— У меня нет полной уверенности. — Встав, он посмотрел на меня; я присел, разминая мышцы. — Но, думаю, это очень важно. — Голос у меня был спокойный и умиротворенный, но левое полушарие уже стало что-то обдумывать, сопоставлять какие-то компоненты головоломки. — Это важно — снова начал я, — чтобы мы как можно скорее узнали, где и когда будет перехвачен груз — то есть знали, что он не попадет в руки Шоды. Вот что важно. — Я размышлял вслух, забыв о приседаниях. — Кроме того, очень важно, чтобы, если “Рогатки” перехватим, она не знала об этом, пока мы с ней не встретимся.

До меня донеслось лишь эхо слов, которые я только что произнес; оценив их, я нашел несколько оговорок, на скорую руку поправился и еще раз мысленно окинул представшую картину, чувствуя, что я уже почти нащупал ход возможных, действий, еще, правда, не представляя себе четко, какие они и как сработают.

Замолчав, я осмотрелся и увидел, что все, не шевелясь, смотрят на меня.

— Все дело во времени, — подчеркнул я Ломану. — Только о нем и следует думать. Нам придется иметь дело с очень узким промежутком времени.

— Вы имеете в виду какой-то потенциально конструктивный подход? — с подчеркнутой небрежностью спросил Ломан.

— Имел я всех вас — что это значит?

Снова наступило долгое молчание. Да, я знал, что означает слово “потенциальный” и термин “конструктивный”, но мое левое полушарие лихорадочно просчитывало ситуацию, и подобные слова не имели ровно никакого значения, ибо они столь длинны, что надо останавливаться и обдумывать, что же они значат, какой они несут смысл.

— Прощу прощения.

— О, ничего особенного. Вежливости выше головы и все такое.

— Давайте начнем вот с чего, — сказал я. — Я не могу просто взять и нанести удар. — Снова молчание. Им не хватало данных для реакции на мои слова. — Вы же знаете, я не наемный убийца. Единственный раз, когда я хладнокровно пошел на убийство — из-за женщины, которую предали, заманили в ловушку и застрелили. Я не… — И поймал себя на том, что смотрю прямо на Ломана, дожидаясь, пока этот сукин сын поймет, о чем идет речь. — Я не наемный убийца для Бюро. Это понятно?

— Конечно, — холодно подтвердил он.

— Иными словами, надо уничтожить цель, то есть Шоду, не убивая ее. Наша задача — уничтожить организацию Шоды, в роль исполнителя поручена мне… — Я снова заходил кругами по комнате. — И теперь мы стоим лицом к лицу перед конечной фазой операции, но у нас нет ни малейшего представления, как мы с ней справимся.

После минутного молчания Пепперидж еле слышно сказал:

— Я-то думал, что ты это представляешь, старина.

— Что? — резко повернулся я. — Может быть. Но очень смутно. Просто я размышляю вслух, пытаясь установить обратную связь со слушателями.

Я налил себе еще кофе, но поставил чашку на стол, так и не отпив из нее, потому что стремительно надвигался конечные этап операции, и мне предстояло схлестнуться с женщиной, которая подняла в ружье целую небольшую армию против меня, и я не хотел, чтобы меня перехватили из-за опасного избытка кофеина в крови, что порой может привести к гибели.

— И еще одно, — я снова размышлял вслух, но теперь все по делу, поскольку все мы собрались тут ради “мозгового тренинга”, — я не могу пойти на конфронтацию с Шодой без того, чтобы ее как-то не изолировать. — И, едва вымолвив это слово, я понял, что в нем заключен, основной смысл — изолировать, хотя я не знал, как это сделать. — Я не имею в виду отрезать ее от телохранителей, на что я не смею даже надеяться. Я хочу сказать, что наша встреча должна произойти где-то вдали от публики, чтобы никто не пострадал. Наша встреча меньше всего будет напоминать чаепитие.

Меня опять встретило долгое молчание, но теперь совсем другого характера, вот теперь в нем было что-то потенциально конструктивное и так далее. Что-то начинало проясняться.

— Изолировать, — повторил Пепперидж и встал, засунув руки в карманы и уставясь в стенку. — Во всяком случае, не в этом доме.

— Нет. Отсюда мне живым не уйти. — Ломан тоже с минуту рассеянно смотрел куда-то перед собой и не произносил ни слова. Затем опять заходил по комнате.

— Мы пользуемся полной поддержкой сингапурской полиции, но они ничего не могут противопоставить Шоде. Она неуязвима с политической точки зрения. И с дипломатической тоже. Она может свергнуть практически любое демократическое правительство в Азии, просто нанеся удар по его экономике или разоблачив любую дюжину коррумпированных высокопоставленных чиновников. — Он в упор посмотрел на меня: — И тут мы помочь вам не можем.

— Это я понимаю.

Во всяком случае, не представлял, что конечный этап операции превратится в подобие массовой полицейской акции. Они вообще не имели права притронуться к Шоде. Правительство не могло коснуться ее. Так что тут не могло идти и речи об операции как таковой, а лишь об инфильтрации, проникновении, очень точном, очень целенаправленном, которое под силу лишь одному человеку.

— Хочет кто-нибудь перекусить? — Кэти.

Ломан резко остановился, словно наткнувшись на стенку, и уставился на нее, видно, не поняв ее приглашения. Может, ей стоило бы употребить слово “завтрак”.

— Хорошая мысль, — пробурчал Пепперидж. Я глянул на часы: было уже около полудня.

— Протеину не помешало бы.

Выходя из комнаты, она прошла почти вплотную ко мне и тихо бросила: “И немного забальоне”.

В воздухе остался запах ее духов; о Господи, одно присутствие женщины помогает сбросить напряжение, пусть даже она и не прикоснулась к тебе.

— Послушайте, — начал было Пепперидж, но не окончил фразы, как в дверях появился Флуд и сообщил, что звонит кто-то из контактов в Камбодже, и Ломан вышел переговорить с ним, а через минуту начался конечный этап операции, в который мы влетели очерти голову.

30. Мистер Кродер

— Где? — задал вопрос Ломан.

Мы сидели в курительной комнате, где на стене висела изящная китайская акварель обнаженной натуры с торчащими сосками; тут же стояли красные бархатные кресла и антикварный медный телефонный аппарат.

— Когда?

Ломан — само спокойствие. У него было одно достоинство, которое я не мог отрицать: когда события текли ровно и неторопливо, он напоминал лапшу в дуршлаге, но когда они убыстряли свой бег, он мгновенно заводился и работал, как отлаженная динамо-машина. Флуд сообщил ему, что поступил сигнал от нашей второй группы в Камбодже.

— В какое время завтра?

Пепперидж взгромоздился на высокий табурет у стойки, и в его желтоватых глазах появилось обманчиво сонное выражение. Флуд стоял под торшером из папье-маше, изображавшем херувима, держащего абажур. Флуд держался с подчеркнутой вежливостью, давая понять, что он не больше чем подчиненный, и обращался ко мне “сэр”, но лишь потому, что он моложе остальных и тут присутствовало большое начальство из Лондона. И теперь я знал, какая ему отведена роль, ибо несколько ранее я спросил Пеппериджа:

— В случае чего заменить меня должен будет Флуд? Пепперидж, отведя было глаза, снова посмотрел на меня:

— Да, старина. Но ему, конечно, никогда не придется перенимать твои дела.

По сути, меня это не волновало. Более того, я испытывал определенное удовлетворение при мысли, что, если в течение нескольких часов я совершу непоправимую ошибку и отправлюсь в Элизиум, по крайней мере, кто-то продолжит начатое мной.

— Минутку, — и Ломан, прикрыв рукой микрофон, посмотрел на нас с Пеппериджем и коротко бросил: — Они выследили груз. Он на самолете направляется в Прей Вент.

— Где это? — спросил Пепперидж.

— Напротив Пномпеня, по другую сторону Меконга. — Теперь он выжидающе смотрел на меня. Половина дела была как-то определена, я был второй половиной — и ему необходимо было знать, есть ли у меня какие-то вопросы. Они у меня были. От ответа на них зависели успех или поражение.

— Могут ли они вскрыть контейнеры и заменить их содержимое?

— Могут что?

— Разрешите мне переговорить с ними. — Я был подчеркнуто вежлив, действуя строго по уставу, потому что он все же был из Службы контроля из Лондона, и окончательное решение, зависело от него или от Кродера: теперь вся картина действия четко вырисовывалась у меня в голове, но времени катастрофически не хватало. Каждая минута на вес золота, пока не наступит “час ноль”, поэтому я и решил быть предельно вежливым с Ломаном, чтобы, не дай Бог, не сорвать операцию; счеты будем сводить потом, только не сейчас.

Помедлив, он протянул мне трубку.

— Вас слушают.

— Добрый день. Дело не терпит отлагательства. Можете ли, вы заменить содержимое контейнеров и отправить их по старому месту назначения.