Квиллер (№12) - Бегство Квиллера

Кто-то постучал в двери.

Приоткрыв их не больше чем на дюйм, Пепперидж выглянул и распахнул створки.

— Отлично… этот человек здесь.

Когда меня выносили, я был укрыт с головой. Сквозь легкую ткань пробивался свет.

— Под ней тебе будет жарковато, старина, но терпеть осталось недолго. С тобой все в порядке?

Я сказал, что да.

В салоне скорой помощи он сдернул с меня простыню и уселся на боковом сиденье, откинувшись к стене. Тут больше никого не было. В слабом свете лампочки под потолком он выглядел осунувшимся, хотя в его желтоватых глазах порой вспыхивали искорки.

— Пить хочешь?

— Да.

Он дал мне пластиковую бутылку с охлажденной водой.

— Не мог дождаться, — сказал я, оторвавшись от нее.

— Чего?

— Вымотало ожидание.

Он подумал над моими словами.

— Ах, да. Кишнара.

— Да. Это был только вопрос времени, когда он найдет меня, так что я решил, что лучше всего просто пригласить его к себе.

— Ты руководствовался только этим?

— Нет. Я решил довести Шоду до предела раздражения.

— Ты снова попал в ее самое слабое место.

— Да.

— Ты, конечно, прав. Теперь мы сможем справиться с заданием. И это главное. Ты не только избавился от Кишнара как от постоянной угрозы, но и, в сущности, использовал его как орудие своего замысла. Как оружие. Что может стать поворотным пунктом в деле.

Я заерзал на подушке, пытаясь приподняться, но он остановил меня.

— Расслабься. Тебе еще понадобятся силы. Он не сказал, для чего, а я не стал спрашивать.

— Дело в том, — сказал я ему, — что я должен был заставить его явиться в клинику.

— Я знаю.

Конечно, он знал. Выйди я на улицу ночью, дождись Кишнара и прикончи я его, команда головорезов тут же пришибла бы меня — финиш.

— Я должен извиниться перед тобой.

— За что?

— Я держал тебя в неведении, а теперь еще потеряли это, укрытие.

— Ах, это. — Он смотрел в сторону, и я не видел ни его глаз, ни их выражения; затем, повернув голову, он положил руку мне на плечо. — Не беспокойся, старина. Я знал, что ты поступишь именно так.

— Слишком изысканно, — сказал я. — Мне прямо не по себе.

Мы оказались в огромной гостиной, обставленной в викторианском стиле — выцветший красный плюш, позолоченные канделябры, тканые обои, обилие маленьких круглых металлических столиков и стульев, вокруг них нечто вроде сцены для танцев; свет падал из-под розовых абажуров, но воздух тут был душный и застоявшийся.

— Сюда? — удивился я.

— Не беспокойся, старина. Все схвачено. Почему бы нам не присесть?

— Это что, ночной клуб?

— Был им. Владелец не смог перестроить его в соответствии с новыми противопожарными правилами, провести водопровод и все такое, так что он временно закрыт. — Он чуть заметно усмехнулся. — И мы сняли его. Как ты себя чувствуешь?

— В легкой подавленности. — Я опустился на красную бархатную кушетку.

— Из-за Кишнара?

— Да.

Он кивнул, сплетя тонкие кисти рук, и уставился в пол.

— О мертвых ничего, кроме…

Не думаю, чтобы это было смешно. Я знал, что этот подонок пришел за моей жизнью, и я знал, что у него был приказ — отрезать мне голову и доставить ее Шоде — “а вы знаете, что мы нашли в туалете пустую картонную коробку с пластиковым мешком внутри?” — и я знал, что его не посещали никакие сомнения, я был для него всего лишь очередной работой, а моя голова — очередным предметом, который надо засунуть в мешок — но все же я убил человека, а это всегда подавляло меня и заставляло задумываться, какой же все-таки образ жизни я веду.

— Когда ты здесь очутился? — спросил я Пеппериджа.

— В этом месте?

Я не ответил; он знал, что именно это я и имел в виду: чтобы арендовать этот клуб, требовалось время. После его появления рядом со мной в туалете, залитом кровью, он как-то странно себя вел, — то и дело задумывался, отводил глаза, сплетал и расплетал пальцы, словно раздумывая над чем-то. И вел он себя так не из-за судьбы, постигшей Кишнара, в чем я не сомневался — он слишком закален для таких эмоций, потому что и сам не один год работал в поле.

— Снял я его, — осторожно сказал он, — одновременно с клиникой.

Когда мы были в скорой помощи, он признался, что догадывался о моем намерении раскрыть убежище — “я знал, что ты поступишь именно так” — что удивило меня, но, когда я спросил, каким образом это ему стало известно, он ответил, что продолжим разговор попозже. И, думаю, не будь я так измотан после Кишнара, то уловил бы, куда он клонит.

— Хочешь о чем-то спросить меня? — спросил я. Хотя он предложил мне расслабиться, похоже, мне скоро понадобятся силы.

— Нет. — Он резко повернул голову и критически оглядел меня. — Скорее всего, ты хотел бы прикрыть глазки, не так ли?

— Нет. — Я не знал, сколько сейчас времени: часы слетели у меня в туалете, что я заметил только здесь, но в любом случае я не мог бы уснуть; нервы еще не успокоились, ибо находились в таком состоянии с прошлого вечера, когда я понял, что мне предстоит; а день, наполненный ожиданием, тянулся невыносимо долго.

— Значит, хочешь размять ноги? — Пепперидж по-прежнему не спускал с меня взгляда. — Боюсь, девочки все отвалили, но мы могли бы поболтать кое о чем.

— Девочки? Ах, да… — Ночной клуб, запах пота и все такое.

Он прикоснулся к моей руке.

— Слушай, старина, возможно, ты не возлюбишь меня за это, но не воспринимай ситуацию слишком серьезно. Ведь это всего лишь дело, бизнес. — Как-то странно и натянуто улыбнувшись мне, он сполз с дивана и, лавируя между столиками, направился к двери в противоположной стороне комнаты, за которой и исчез; я услышал, как он с кем-то переговорил — до меня доносились голоса. Мне показалось, что кто-то сказал “я его уломаю” или что-то подобное, и я увидел, как Пепперидж кивнул кому-то и вернулся обратно в комнату; двигался он неторопливо, засунув руки в карманы и опустив голову; на меня не глядел. Он был уже на середине комнаты, когда в дверях показался другой человек, которого я сразу не узнал; лишь чуть погодя я сообразил что ко мне приближается Ломан.

Шел он спокойно и уверенно, прокладывая себе путь между столиков, невысокий, щеголеватый и энергичный, держа руки за спиной; он миновал Пеппериджа, который остановился, пропуская его мимо себя. Цепочка мыслей у меня прервалась, и левое полушарие стало лихорадочно обрабатывать обрушившийся на меня поток данных и фактов, пытаясь воссоздать из разрозненных кусков цельную картину, в которой имели место и встречи, состоявшиеся довольно давно далеко отсюда, как, например: Пепперидж, сидящий в “Медной Лампе” над стаканом выпивки и словно высматривающий дохлого червя на дне его. “Ты, конечно, удивишься, узнав, что кто-то может предложить такому гребаному матросу с разбитого корыта такое задание, я тебя отлично понимаю.” Красные воспаленные глаза, растрепанные волосы, растерянная кривая улыбка, а потом его слова: “Я хотел найти кого-нибудь, на кого можно спихнуть это дело, потому что уж слишком оно заманчиво, и будь я проклят, если обращусь в Бюро”.

Ломан аккуратно смотрел под ноги, чтобы не споткнуться о прореху в ковре.

Ломан.

Давным-давно и далеко отсюда, в Лондоне: “Мы чувствуем, что должны принести вам свои извинения, Квиллер. Мы… э-э-э… Глубоко сожалеем об обстоятельствах, которые заставили вас подать заявление об отставке и очень надеемся, что вы еще передумаете”.

Приближаясь ко мне. Ломан сбился с йоги, если можно так выразиться; уступая жаре и духоте, он был в легком альпаковом пиджаке, но в манжетах у него чернели те же запонки из ониксами тот же галстук полка гренадерской охраны; во мне вскипала глухая ярость, от которой мутилось в голове и перехватывало горло, потому что он обдурил меня, этот маленький засранец, он втравил все-таки меня в задание для Бюро — для Бюро — и теперь явился сюда, чтобы самодовольно разыгрывать из себя хозяина — пошел бы ты в свой долбаный Лондон, тоже мне, Иисус Христос.

Подняться — и я встал, когда он остановился передо мной; я встал, но отнюдь не из уважения к нему — но лишь потому, что мне хотелось врезать ему, а я не мог сделать этого сидя.

Здесь было тихо, очень тихо. Все вокруг затянуто плюшем, красные бархатные занавеси, ковры, глушившие любой звук; вокруг стояла полная тишина.

— Квиллер.

Что еще он мне выдаст?

Нет, вряд ли он осведомится, как я поживаю или “как я рад видеть вас”, или “почему бы нам не пожать руки друг другу” и тому подобное.

Я молчал, прикидывая, с каким удовольствием я сообщу ему, что, если он еще пять секунд будет торчать у меня над душой, физиономия его будет напоминать клубничное желе, или просто посоветую ему убираться к долбаной матери, но он-то уверен, что он вправе так себя вести, о. Господи, как мне хочется размазать его по стенке и удалиться — но спокойнее, парень, спокойнее.

Вот именно, спокойнее, возьми себя в руки, не выходи из себя. Просто удивительно, как быстро, только что убив человека, я уже готов к очередному убийству.

Спокойно. Просто у него гнусная рожа, вот и все. Пепперидж стоял тут же, и я посмотрел на него. В его запавших глазах застыло затравленное выражение, и все внезапно изменилось, я почувствовал себя куда лучше, потому что он сам был “духом” в поле и знал, “каково это, когда Бюро возникает у вас на пороге, и сочувствовал мне, видя, что меня собираются распинать. И, хотя я не испытывал к нему никакого сочувствия, его отношение как-то взбодрило меня.

— Так они в самом деле уволили тебя?

Вопрос к Пеппериджу, а не к Ломану. На того я не смотрел.

— Нет.

“Эти ублюдки уволили меня, — бормотал он, сидя над выпивкой в “Медной Лампе”, — и я, как ты, старина, — порой я просто отказывался повиноваться их приказам.”

— Значит, все это имело целью загнать меня в угол?

Он остался стоять в том же положении, но не отвел взгляда.

— Да.

“И должен тебе честно сказать, что не жалею об этом, понимаешь?” — Редкие волосы беспорядочными прядями облепляли череп Пеппериджа, усы под кривым углом свисали с верхней губы и руки его дрожали, когда он брал стакан.

— Актер ты просто потрясный.

— Спасибо. — Он криво усмехнулся. — Мне доводилось играть на сцене.

Я. набрал в грудь воздух, избавляясь от последних следов ярости. Но не стоит думать, что я пришел в экстаз от радости.

— Значит, ловушка, — сказал я больше себе, чем ему.

— Лишь ради задания, — тихо отозвался он. — Твоей миссии. — Еле заметная улыбка. — Я бы относился к этому куда спокойнее.

Жалкий ублюдок, его вообще ничего не беспокоило. По сути, он ничем не лучше Ломана, но я не мог презирать или ненавидеть его за это. Вот что я могу сказать о Ломане: стоит вам увидеть Ломана, и вы его сразу же возненавидите.

— Я думал, переговорить мы могли бы завтра. — Его маленькие глазки оценивающе ползали по моему лицу. — У вас был утомительный день. Но Пепперидж сказал мне, что вам не спится.

Весьма любезно с его стороны. Он явно нравился самому себе. Он всегда старался делать вид, что ему свойственна гуманность.

— Встречаться нам незачем. Ответ тот же — нет. Он попытался изобразить удивление.

— Ответ?..

— Я не собираюсь заниматься этой миссией. Тем более для Бюро.

Я заметил, что Пепперидж наблюдает за мной. Для него я бы еще стал этим заниматься: вышел бы на цель и добрался до Шоды — но только не для этих подонков из Лондона. Хотя, что я говорю? Он же и сам из Бюро. Меня пронзила одна мысль, и я взглянул на него.

— И она тоже? Маккоркдейл? — Он медленно опустил голову.

Так вот почему она такая толковая, такая знающая и сообразительная, не говоря уж о том, на что она пошла ради меня. И Чен. Джонни Чен.

— Сайако?

— Нет.

— Кто еще?

— Больше никого. — Повернувшись, он крикнул: — Вы там, Флуд?

Появившийся в дверях человек ловко скользнул меж столиков и остановился, переводя взгляд с Ломана на Пеппериджа и на меня.

— Квиллер, это Джордж Флуд, наш основной контакт здесь. Среднего роста, под отлично сшитым костюмом чувствуются мышцы, глаза ничего не выражают; чувствуется, что профессионал. Он слегка склонил голову.

— Сэр.

Я поклонился в ответ.

— Он руководит нашей базой здесь, — пояснил Пепперидж. Я не ответил. Это не мое дело. Теперь я вышел из игры. Человек, ни на кого не глядя, шагнул назад. Прохладный прием, готов согласиться, но тут уж я ничем не мог помочь.

— Станция работает двадцать четыре часа в… — начал было Ломан.

— Засунь ее себе… знаешь, куда. Даже здесь слова мои отдались эхом. Скривившись, Ломан проглотил оскорбление. Пепперидж взглянул на Флуда.

— Идите и попробуйте еще раз.

— Да, сэр.

Он оставил нас, прокашлявшись, чтобы как-то заполнить смущенное молчание. Я понимал, что его смущало: я был ужасно вульгарен, не в силах справиться со своим настроением; но, послушайте, я провел весь этот чертов день; сидя в какой-то дыре, ожидая появления головореза, который охотится за моей головой, и дважды, прогуливаясь по газону, я дергался из-за ложной тревоги, потом мне пришлось драться за свою жизнь, катаясь по полу в туалете, и, что хуже всего, в завершение меня встречает этот сукин сын, вы понимаете, кого я имею в виду, и начинает крутить мне голову, уговаривая продолжать миссию, а я уже сыт ею по горло, неужели это не понятно?

— Давайте присядем на минутку, вы не против?

Ломан.

Я не столько сел, сколько плюхнулся на диван, не в силах справиться с усталостью — как раз в ту секунду, когда мистер Ломан со столь изысканной вежливостью обратился ко мне. Я слышал, как у Пеппериджа вырвался вздох, полный облегчения, как я прикинул — он-то хотел, чтобы миссия продолжалась, потому что он стоял у самых ее истоков и по-прежнему вел меня, когда я был в поле, и, доведись нам успешно завершить это дело, его акции заметно выросли бы.

Сев на другой конец дивана, он обнаружил какой-то розовый клочок в щели у спинки и вытащил оттуда пару розовых панталончиков; бегло глянув на них, он засунул панталоны себе в карман. “Тот еще клуб”, — смущенно хмыкнул он. Ломан сидел напротив в бархатном кресле с невозмутимой физиономией — как вывеска почтового отделения — и скорее всего, он даже и не подозревал, что мы находимся в бывшем бардаке; и если вам удастся представить Ломана наедине с женщиной, вы, должно быть, окончательно съехали с катушек.

Он начал было говорить, но я не обращал на него внимания, ибо никакие его слова не могли заставить меня изменить решение: просто я испытывал искреннее блаженство, когда сидел вот так, развалившись, вот и все, хотя отдельные части тела еще давали о себе знать, особенно ныла рука, но я предполагал, что в больнице знали, что делали, когда накладывали швы, так что риска инфекции не было, даже учитывая, в какой нестерильной обстановке нам пришлось вести схватку.

— …и в любом случае я хотел, чтобы вы знали, — голос Ломана то возникал, то снова уплывал, — что это место находится под круглосуточным наблюдением офицеров сингапурской полиции, и у них есть приказ арестовывать любого бродягу, который будет тут болтаться. Так что это не просто убежище, а настоящая крепость.

Очень внушительно. Я был бы просто потрясен, если бы мне в самом деле было нужно убежище, не говоря уж о крепости.

— Во-вторых, если вас что-то беспокоит из-за смерти Кишнара, можете все выкинуть из головы. — Он вбивал мне свои мысли в голову очень настойчиво, подчеркнутой артикуляцией стараясь, чтобы до меня дошло каждое слово. Да, было не деться от того, что меня они не интересовали, просто мне было приятно сидеть, вместо того чтобы стоять, и мне пришла в голову мысль, что лежать на мягкой постели еще приятнее.

— Ломан.

Он осекся. Я встал, глядя на него сверху вниз, и даже тот факт, что я смертельно устал, не мог лишить меня удовольствия при мысли, что произойдет в ближайшие пять секунд, потому что в следующие пять секунд я собирался к чертям собачьим вышибить из этого надутого маленького подонка его самоуверенность. Я попробовал передразнить его изысканную артикуляцию, но не знаю, дошли ли до него мои намеки или нет; во всяком случае, меня это не очень интересовало.

— Я не собираюсь тратить ваше драгоценное время, так как у меня нет ни малейшего интереса к тому, что вы мне собираетесь поведать. — Он таращился на меня снизу верх, и я видел его выпученные белки. — Я не буду заниматься заданием, связанным с Шодой, и ничего из того, что вы скажете; не заставит меня изменить свое решение. Повторяю — ничего.

Он продолжал смотреть на меня, а я — на него. Пепперидж не шевельнулся. Затем дернулся Ломан. Он испустил один из своих вздохов, изображающих его долготерпение, взял с дивана дипломат, встал и, не глядя ни на кого из нас, двинулся между столиков к дверям; глядя ему вслед, я еле сдерживал отвращение, ибо все, чем я занимался с момента моего появления в Сингапуре, ушло впустую, испарилось, включая и шесть жизней — все впустую. Миссия окончена.

Я не представляю, сколько я стоял так, молясь, чтобы Ломан, выйдя отсюда, попал под автобус, чтобы Пепперидж, человек, который в общем-то мне нравился и которого я даже начинал уважать, не загонял бы меня в эту историю, но больше всего я мечтал забраться куда-нибудь и поспать…

— Она по-прежнему не отвечает, сэр. Появился какой-то человек. Флуд.

— Ее нет в Верховном Комиссариате?

— Нет. Они ее не видели.

Что-то, наконец, начало привлекать мое внимание, что-то важное. Но я все пропустил мимо ушей.

— Поищите ее дома. — Это Пепперидж.

— Будет сделано, сэр.

— Вы говорили о Кэти? — это уже я. Он с непроницаемым лицом посмотрел на меня, а потом на Пеппериджа.

— Да.

— Что случилось?

— Она исчезла.

28. Сделка

— Что она знает?

— Немного.

Ему явно не понравилось, как я осадил его.

— То есть, ее можно списать со счета? — Ломан замялся.

— Ну… во всяком случае, без нее можно обойтись.

— Итак, что же вы сделаете, если не разыщете ее? Оставите ее на растерзание псам?

Флуд принес нам черного кофе, что было очень кстати, поскольку я держался на пределе сил. Ломан же зевал: пробило час, и на нем сказывалась разность часовых поясов, которые он пересек на реактивном лайнере.

— Я должен, — сказал он, — получить инструкции из Лондона.

— Из Лондона. — Я тоже подумал об этом. — От кого именно в Лондоне?

— От мистера Кродера.

Ах, да, в самом деле. Шеф Службы контроля. Пепперидж в полном изнеможении опустился на диван; на нем лица не было. Последние двадцать четыре часа держали в постоянном напряжении и его, тем более он знал, что ему придется расшифроваться передо мной, когда я лицом к лицу столкнусь с Ломаном.

— Все это начал Кродер? — спросил я у Ломана. — Он был инициатором всей этой операции?

Мне было важно выяснить этот вопрос. В Бюро Кродер шел по одному ранжиру со Святым Духом.

— Да. — Ломан по-прежнему стоял передо мной, плотно сдвинув носки лакированных туфель, в правой руке у него болтался дипломат. — Но мне помнится, что вы сказали, будто вас не заинтересует ровным счетом ничего из моих слов.

Конечно, мои слова его зацепили, я предполагал, что он их мне припомнит, и он их выдал точное том же стиле, какого я и ждал: “Мне помнится”, о.. Господи!

Естественно, я не обратил на его реакцию внимания.

— Когда ее видели в последний раз?

— Она оставила офис, — Пепперидж, — утром, вскоре после десяти. То есть вчера утром. И с тех пор Я пытаюсь связаться с ней, потому что мистер Ломан хочет выслушать ее отчет.

— Какой отчет?

— Самый обычный. Рутина.

Еще лучше. Чин из Лондона свалился как снег на голову и, конечно же, ему нужен личный отчет всех полевых работников.

— Квиллер, — тут же подал он голос. — Поскольку вы готовы выслушать меня, я хотел бы задать вам пару вопросов.

— Ну?

— Вы не станете отрицать тот непреложный факт, что, скорее всего, Маккоркдейл захвачена людьми Шоды в качестве заложника, которого можно обменять на вас. И поскольку вы знаете намного больше, чем она, поскольку вы единственное препятствие на пути замысла Шоды поставить дыбом всю Юго-Восточную Азию, я хотел бы задать следующий вопрос: если противная сторона выйдет с вами на контакт и предложит освободить Маккоркдейл в обмен на вас, каково будет ваше решение?

Он склонил голову, глядя на меня сверху с напряженным вниманием, ожидая ответа. Краем глаза я видел, что Пепперидж в таком же состоянии. Откуда-то донеслось слабое журчание, и левое полушарие сразу же определило его источник: кофеварка, оставленная Флудом на мраморном столике.

— Я приму предложение, — ответил я. Пепперидж втянул воздух сквозь стиснутые зубы.

— То есть, вы отдадите себя в руки противника? — хладнокровно уточнил Ломан.

У меня нет выбора. Если откажусь, они начнут пытать ее, дав мне знать об этом, и в конце концов они, не раздумывая, прикончат ее.

— Она так много значит для вас?

— Не в этом дело. Я знаком с ней всего несколько дней. Но она женщина.

Наконец в нем прорвалось нетерпение: он бросил дипломат на диван и резким движением засунул руки в карманы пиджака, выставив наружу большие пальцы.

— Вам не кажется, что вы несколько старомодны в своих воззрениях?

— Нет, не кажется. — Я шагнул к этому вылощенному типу, и он невольно отступил от меня. — И придет время, когда мои взгляды займут подобающее им место.

Он внимательно посмотрел на меня, словно впервые увидел, и наконец сел в кресло, перестав маячить передо мной.

“Паршивая романтичность”, — как мне показалось, пробормотал он сквозь зубы. Подняв глаза, вслух Ломан спросил:

— А что, по вашему мнению, сделает с вами Шода, когда вы попадетесь ей в руки?

— Отвинтит голову.

— После чего ничто не помешает ей приступить к своим замыслам и разжечь войну в Юго-Восточной Азии. И вы считаете, что такое развитие событий менее важно, чем жизнь одной женщины?

— Совершенно верно. Пепперидж только развел руками.

— Ну, старина, ты… — но, увидев выражение моего лица, заткнулся и лишь пожал плечами.

— Это ваше последнее слово? — спросил Ломан.

— Да.

— Значит, если мы получим послание от Шоды через Верховный Комиссариат или через таиландское посольство, что Маккоркдейл в их руках и они предлагают обмен, мы просто передадим им вас?

— Да. Но, если удача нам улыбнется, до этого не дойдет. — Я повернулся к Пеппериджу: — Ее видели в десять часов вчерашнего утра — куда она направилась?

— Похоже, этого никто не знает.

— Она уехала на машине?

— Один из служащих сказал, что она взяла велорикшу.

— Ваши предположения?

— Вполне возможно, что она получила записку, в которой вы просите ее о встрече и предупреждаете, чтобы она никому не задавала никаких вопросов. Из-за Кишнара она очень беспокоилась о вас.

— Вы знаете, что на Сайбу-стрит у Шоды есть дом?

— Да. А откуда вы-то знаете об этом?

— Сайако сказала. Вот оттуда я и начну. Я уже был на полпути к дверям, когда меня окликнул Ломан.

— Квиллер!

В голосе его звучала резкая требовательность, которая остановила меня.

— Я хотел бы предложить вам сделку.

— Что?

— Сделку. — Он подошел ко мне. — Я отдаю должное вашим способностям, но прикиньте — сколько у вас шансов найти Маккоркдейл, вытащить ее живой и самому не попасться в руки Шоды?

— Немного.

— Согласен. Я бы даже сказал, что у вас нет ни одного шанса. Но мои возможности значительно превышают ваши, поскольку за спиной у меня Бюро.

— В этом деле не нужна массовая поддержка; с ним может справиться только один человек. Я…

— Войти в дом Шоды.

— Нет. Включиться в операцию — в этом-то все и дело.

— Мы можем окружить дом полицейскими. Мы можем…

— И что это даст?

— Как только мы выясним, что Маккоркдейл там, мы сможем…

— Ох, бросьте. Ломан. Шода неприкасаема на политическом уровне, и вы это знаете. В противном случае, мы бы давно уже с ней справились.

Он подошел ко мне вплотную.

— Если вы попытаетесь сами спасти Маккоркдейл, то мы окажемся почти на грани провала, Квиллер. Вы спасете одну жизнь — а мы расплатимся сотнями.

— Вы дали мне понять, что ее можно списать со счета…

— Говоря языком политики, дна не относится к числу незаменимых, но…

— Ради Бога, да признайтесь же наконец — вы хотите отдать ее на растерзание этим псам?

— Нет, — сразу же отреагировал он, — если мы заключим с вами сделку.

— Какую сделку?

— Для этого вам надо только выслушать меня. — Голос у него звучал хрипловато, и он отнюдь не симпатизировал мне, на что вы, наверно, уже обратили внимание. — Пока вы демонстрировали явное нежелание к сему.

Господи, дай мне терпения вынести присутствие этого чертова идиота.

— Времени у меня немного, так что валяйте, но покороче, без длинных рассусоливаний.

Стоя ко мне в пол-оборота, он размышлял несколько секунд.” С каким бы удовольствием я послал бы его, вместо того чтобы слушать.

Он повернулся ко мне.

— Если вы продолжите выполнение своей миссии, я гарантирую вам, что все наши силы немедленно будут брошены, чтобы найти и обеспечить безопасность Маккоркдейл; используем возможности Верховного Комиссариата, таиландского посольства, сингапурской полиции, всей ее тайной и явной агентуры на местах. Вот что я вам предлагаю.

Мне показалось, что я начал было что-то говорить, но передумал. Эмоции — непозволительная роскошь, когда надо принимать решение в таком деле, и мне нужно успокоиться, чтобы не выглядеть разгневанным ребенком. Ломан, конечно, дерьмо, и я с трудом выношу его присутствие, но в то же время он из элиты Бюро, и он “вел” меня в Бангкоке и Танжере, и, надо признать, в поле он практически не допускал ошибок, в силу чего я до сих пор живой. Так что успокойся, вот так, и дай ему время изложить свои соображения.

— Вам будет предоставлено право пользоваться всеми возможностями Бюро, включая контроль со стороны мистера Кродера, важность которого, вы, думаю, понимаете.

Я ничего не сказал. Выкладывай-ка все, что у тебя есть, дай-ка мне полное представление, но если ты ляпнешь хоть одно не то слово, меня ты больше не увидишь.

— Официально вы по-прежнему работаете на таиландское правительство и вам не возбраняется получить от него вознаграждение, о котором вы договорились. Это нас не касается. — Он не сводил с меня глаз, надеясь увидеть какую-то реакцию, но не учел, что у умного хорька всегда блестящие темные глаза, которые ровным счетом ничего не выражают — такова уж у него работа.

— Должен сказать вам, Квиллер, что я прибыл сюда лишь потому, что у нас осталось всего лишь три дня. Марико Шода готова начать планируемый переворот — через три дня. И учитывая такое положение дел, я хочу надеяться, что вы не бросите свою миссию в столь критический момент.

Он ждал. Я не мешал ему.

Три дня. Какого черта, откуда он это взял?

Спрашивать я не “обирался. Пока еще не время.

— Что еще?

Вынув из кармана конверт, он вытянул оттуда письмо, развернул и положил его на маленький металлический столик рядом и повернулся ко мне.

— Может быть, вас заинтересует его текст. Словно выкинул из рукава козырного туза. Я взял листик. Очень белая, очень плотная хрустящая бумага с официальной печатью премьер-министра.

“Ввиду крайне критического положения дел, угрожающего миру и геополитической стабильности в Юго-Восточной Азии, разрешаются любые действия, направленные на улучшение ситуации. Я выражаю самую серьезную надежду, что тайный агент, чьи данные хорошо известны мне, позволит убедить себя и продолжит выполнение взятой на себя миссии, доведя ее до успешного завершения. Если желаете, можете передать ему мои наилучшие пожелания.”

Когда я поднял глаза, Ломан смотрел на меня с невозмутимыми благодушием, которое снисходило на него, когда он считал, что одержал верх. Я бросил письмо обратно на столик.

— Дешевый шантаж чистейшей воды.

— Очень жаль, что вы восприняли его именно так.

— С чего вы взяли, что меня надо “убеждать”?

— Я понимал, что в тот момент, как вы меня тут увидите, от вас начнутся одни неприятности. — Он подтянул к себе письмо. — Значит, вы отказываетесь от продолжения своей миссии?

— Нет.

Нервы внезапно дали сбой, скорее всего, из-за облегчения, что я наконец как-то определился.

— То есть вы хотите сказать, что остаетесь в деле и будете подчиняться Бюро?

— Да. Я сделаю то, что смогу. Это все.

Я не смотрел на него, но слышал его голос, в котором не было триумфа; на этот раз он говорил очень тихо и очень сдержанно.

— Это все, что нам надо.

Сработал он отменно. Зверя высшего полета загнал в яму, даже не притронувшись к нему, чего никак не ожидал, что не могло не произвести на него соответствующего впечатления.

— Надо найти ее, — сказал я. — В этом суть нашей сделки. — Конечно. Мы немедленно же начинаем. — Он пересек комнату по направлению к двустворчатым полированным дверям, и я услышал, как, подозвав Флуда, он начал договариваться с ним о системе условных сигналов или о чем-то еще. Пепперидж устало поднялся с места.

— Отменное шоу. Я знаю, что в делах они сущие подонки, но есть у тебя на примете что-то получше?

— В общем-то, нет.

— Их гениальность, — продолжил он, — в том, что они знают свою тайную агентуру от и до, — Говорил он тихо, и я слышал голос Ломана, который по телефону упомянул имя Кродера. — Ты работал под их руководством с первого же дня, как ты тут очутился. Теперь ты это знаешь. Но вот что мне нравится — они давали тебе лишь наводки и позволяли действовать, как тебе заблагорассудится. В таких условиях ты работаешь с наибольшей эффективностью, что им и надо. Взять, например, ситуацию с Кишнаром.

Я не хотел даже думать о ситуации с Кишнаром, потому что еще не отошел от нее, но левое полушарие уловило какой-то намек, и я в упор посмотрел на него. — Боже праведный. Она была предусмотрена.

Кривая усмешка.

— Да, старина.

Отлично. Высший класс. Оперативное руководство высшего класса — и не Пеппериджа, не Ломана, а лично шефа Службы контроля в Лондоне, Кродера, потому что только у него есть право подставить оперативника, выполняющего задание, на крав гибели и бросить его в таком положении.