А по наблюдениям Флорека, мальчик любил деревню, что же касается школы, то хватит ему и семилетки. Он и без того успел поднабраться всяческих познаний в Урсинове. С малолетства подрабатывал в упомянутом уже образцовом загородном хозяйстве, а в доме Людвики вместе с ней занимался с настоящей учительницей, родственницей тех самых соседей Мартина, тоже лишившейся дома и тоже прижившейся в вилле Людвики. Теперь же, при народной власти, мог и походить пару лет в школу, но только в зимнее время, потому как с конца весны и до конца осени Флорек забирал мальчонку в деревню, где и передавал ему хозяйственные навыки. Андзя не возражала, напротив, была рада такому обороту дела и, усматривая в этом гарантию будущего сына, во всем соглашалась с Флореком. В том числе и с дополнительными условиями.

Дополнительным же условием было участие в дарственной Людвики. В официальной бумаге никакая Людвика не упоминалась, все своё имущество, движимое и недвижимое, и всю землю Флорек оставлял Ендрусю, но неофициально права на его имущество имела и Людвика. Имела право жить в его доме, когда пожелает, ведь собственно ей он принадлежал со всем содержимым. Дом был набит вещами предков Людвики. Одни были вывезены из поместья ясновельможных господ Пшилесских и здесь спасены от разграбления немцами, то есть из дома польской прабабки Людвики. Другие прибыли из Нуармона, резиденции французских прабабок той же Людвики. Флорек заставил Андзю и Ендруся торжественно поклясться, что выполнят его волю касательно Людвики, а если клятву нарушат, Господь их покарает. Как Андзя, безгранично обожавшая паненку, так и Ендрусь, жутко взволнованный торжественностью обряда, охотно поклялись выполнить волю Флорека.

Только осенью смогла Каролина встретиться с дочерью. Непросто было ей получить разрешение на въезд в Народную Польшу, ведь она происходила из рода довоенных помещиков, эксплуататоров. Власти с удовольствием поступали ей наперекор и не позволили увезти во Францию совершеннолетнюю девушку, рождённую в Польше и имеющую польское гражданство. Бежать же через зеленую границу Людвика категорически отказалась, и эта категоричность немало удивляла её мать. Возможно, на таком решении сказался рождённый оккупацией патриотизм. Но главная причина отказа покинуть Польшу была в другом, что мать не сразу поняла.

С одной стороны, Людвика испытывала по отношению к матери какую-то неосознанную иррациональную обиду. Всю войну мать и отец прожили в роскоши и безопасности, а её бросили на произвол судьбы. На её бедную голову сыпались бомбы, ей грозили облавы, за каждую свинью, украдкой привозимую Флореком, ей грозила смертная казнь, она прожила в оккупации шесть кошмарных лет. За эти годы повзрослела, можно сказать, вдвойне, познала жизнь, полюбила родину, привыкла к самостоятельности, а теперь они спохватились, хотят её воспитывать, командовать ею, сделать своей игрушкой. Ну уж дудки! Здесь, в Народной Польше, установлен справедливый порядок, равенство и свобода для всех, так пусть же они там у себя гниют в своём проклятом капитализме! Не помогли ей, когда она билась как рыба об лёд, пусть же теперь локти кусают, она не намерена облегчать им угрызений совести!

В разгар войны безгранично скучая по родителям, девочка очень нуждалась в их любви, заботе и ласке. И вот в какой-то критический момент в ней что-то надломилось. Ежедневный, ежечасный страх, гибель людей, грозящая ей самой опасность за хранимое в доме оружие и помощь партизанам слишком уж разительно отличались от безопасной жизни в роскоши её родителей. Тут главное даже не роскошь, Бог с ней, а безопасность! Ведь сколько раз думалось — она тоже могла находиться там, где ничто не угрожает жизни человека. Лондон немцы тоже бомбили? Ха-ха, тоже мне опасность! Продовольственные карточки? Ха-ха, ещё жалуются, ведь это гарантия не помереть с голоду. А когда такой гарантии нет? Испытали бы на собственной шкуре, как действительно выглядят война и оккупация! Остались бы сами в Польше…

Итак, наступил переломный момент, и Людвика перестала грызть себя, принялась действовать.

Такой уж у неё был характер. И когда вспыхнуло Варшавское восстание, она уже действовала, не боясь ничего. Пробиралась на Садыбу, один из самых опасных районов Варшавы, в самое пекло, принося восставшим еду и воду. Теперь уже не вспоминала о родных с их спокойной и обеспеченной жизнью, просто забыла о них. Плевать ей на далёкие, богатые страны, тут, в своей стране, она хочет пожить в чудесное мирное время, когда уже не бомбят и не стреляют. Прожила самое тяжёлое без папочки с мамочкой и теперь хочет и дальше жить без них, по-своему!

А с другой стороны, в дело вмешалась большая любовь, в которой Людвика никому бы не призналась ни за какие сокровища мира. Зародилась любовь давно, а теперь вот расцвела, словно джунгли после дождя.

А все потому, что Збышек, сын тех самых соседей Мартина, был героем. И уголь крал, и в конспирации участвовал, и к партизанам сбежал, и даже был ранен! А сразу же после освобождения спас виллу от грабителей. И вообще. Это «вообще» заключало в себя как внешние, так и внутренние достоинства Збигнева. Каролина ничего особенного не заметила в довольно рослом, симпатичном, но жутко веснушчатом парне, так что ни о какой большой любви не догадывалась. Приняла к сведению небывалый патриотизм дочери, с уважением отнеслась к её воззрениям, оценила заботу преданной Андзи и уехала. Не могла надолго оставлять мужа одного.

Граф де Нуармон нуждался в её опеке, ибо Сопротивление не прошло бесследно, и одной рукой он почти не владел.

Збышек вырос вместе с Людвикой и, почитай, всю войну считал её маленькой девочкой, правда неглупой и расторопной, но ничего особенного собой не представлявшей. И только после длительного перерыва, вызванного пребыванием в партизанском отряде, а потом залечивания долго гноящейся раны на ноге, после возвращения всех от Флорека, у которого провели самые опасные последние дни оккупации, Збышек увидел такое чудо красоты, что у него дыхание перехватило.

От Арабеллы и Клементины все женщины рода Блэкхилл-Нуармон отличались исключительной красотой, и не было причин, почему бы и Людвике не стать красавицей. А пламенная любовь к героическому юноше заставляла сверкать её громадные глаза и вызывала румянец на нежных щёчках, что делало её совершенно неотразимой. Всю войну Людвику очень неплохо кормили, тут уж постарался Флорек, так что девица дистрофией не страдала.

Ну и хватило одной секунды, чтобы Збышек сразу же потерял голову.

Не до такой степени потерял, чтобы совсем уж ничего не соображать, хватило ума подумать об образовании.

Экзамены на аттестат зрелости он сдал экстерном, тут добрым словом надо помянуть все ту же учительницу, педагога по призванию. А обретя аттестат, парень поступил в политехнический.

Потом подождали, пока Людвике исполнится восемнадцать, а затем умилённое семейство устроило им свадьбу. Молодые оказались в на редкость замечательных условиях — им было где жить и на что жить. На виллу, хотя в ней и насчитывалось десять комнат, никого не подселили, ибо прописаны в ней были четыре отдельные семьи, а папаше молодого, архитектору по образованию, полагалась дополнительная комната. А Каролина, уезжая, очень благоразумно оставила дочери тысячу долларов.

Сохранившиеся от бабушки драгоценности, ещё довольно в большом количестве, Людвика припрятала на чёрный день, а сама поступила работать переводчицей на Польское радио. Ах, какой у неё был французский прононс!

С жилплощадью немного подпортил Флорек, вздумавший усыновить Ендруся. Так ему казалось безопаснее… Андзя с радостью согласилась, предоставив нужные бумаги, в том числе свидетельство смерти отца Ендруся. Пришлось парню выписаться из дома Людвики и прописаться в доме Флорека в Пежанове. К счастью, именно в это время Людвика родила второго ребёнка, так общее число проживавших в вилле жильцов не уменьшилось.

Флореково хозяйство было довольно необычным.

На двадцати гектарах работали всего два мужика и одна баба. Зато механизировано было все, что только можно механизировать. Возможно, именно на Флорековы поля выехал первый в стране комбайн. Коров доило электричество, хлев мыло тоже электричество — сильной струёй воды от собственной установки. Весьма эффективную помощь хозяйству оказывало то золото, приобрести которое заставил сыновей старый Кацперский. Не было такого бюрократа, представителя местной власти или вообще партийного бонзы, которого в нужный момент не соблазнил бы упоительный звук и завлекательный блеск. Поистине, son et lumiere[4]…

А вот на внешний вид дома Флорек денег не тратил. Правда, внутри все было как полагается, и даже две ванные комнаты оборудовал, зато крышу так починил, что заплаты уже издали бросались в глаза.

И облупленные стены оставил, и оторванные наличники не стал поправлять, ведь дом и без того отличался от остальных деревенских халуп своим великопанским видом. Подозрительно… Пришлось Флореку представить местным властям объяснительную, из которой следовало, что панский облик дома — одна видимость, мамаша, мол, убогая крестьянка, в своё время, чтобы спасти семью от голодной смерти при капитализме, пыталась сдавать комнаты богатым дачникам. Естественно, объяснительная была подкреплена звонким приложением…

Пришло время, и Ендрусь женился на своей дальней родственнице, троюродной сестре, которую выискал где-то под Жещовом. Банды вырезали все семейство, уцелела одна лишь эта девушка и не ведала, где голову преклонить. Троюродный братец был воспринят как дар небес, а уж Эльжуня не знала, как и отблагодарить небеса за этот нежданный дар. Робкая, спокойная и работящая девушка, на два года моложе Ендруся, охотно согласилась принести клятву, ещё не очень понимая какую. Флорек устроил целое представление, от которого кровь стыла в жилах. Церемония происходила при свечах, клялись на огромном Евангелии. Семь свечей, старинное Евангелие в серебряном окладе, распятие и грозный старец произвели должный эффект. Несчастная Эльжуня скорее бы в колодец прыгнула, чем нарушила клятву. А речь шла все о том же — дети пани Людвики, а также её внуки и правнуки имели право… и так далее.

А дети Людвики каждое лето проводили в Пежанове, завязывали поросятам бантики на шеях и плавать учились в пруду, в котором некогда тонула их прабабка…

На похороны Флорека приехали обе: семидесятичетырехлетняя Юстина и пятидесятидвухлетняя Каролина. Наконец-то по внешнему виду Юстины можно было сказать, что она уже немолода, а Каролина казалась сестрой своей дочери Людвики. Ну, возможно, старшей.

Обе довольно равнодушно восприняли тот факт, что в их родовом поместье теперь размещались школа, больница и склады пуха и пера. Все было в запустении, особенно пух и перо, вроде бы предназначенное на экспорт.

Джек Блэкхилл, муж Юстины, уже умер, лордом в настоящее время был её внук, последний Джордж, причём скорее теоретически, поскольку теперь все эти аристократические нюансы уже потеряли прежнее значение. Муж Каролины, граф Филипп, был жив и даже довольно бодр, но в коммунистическую страну ехать опасался.

А Людвика уже имела возможность съездить во Францию по приглашению матери. Уехать насовсем по-прежнему не хотела, срослась с Польшей и приняла её новый государственный строй, искренне полагая, что его недостатки — результат искривлений основной линии, ошибки, которые будут устранены. Каролина из себя выходила, видя, как коммунистическая пропаганда задурила голову дочери.

Утешало её лишь то, что внуки в равной степени владели тремя языками, за этим Людвика особо следила. Поэтому на очередные каникулы отправила дочь и сына во Францию и Англию, чем, собственно, и закончились их заграничные вояжи.

Денег тоже значительно поубавилось. Впрочем, ни молодому Джорджу Блэкхиллу в Англии, ни Каролине в Нуармоне не грозила нищета, но от прежнего богатства остались одни воспоминания. Только и хватало на то, чтобы с трудом держаться на прежнем уровне. Лорд Джордж даже вынужден был пойти служить по банковской части, что, кстати, выходило у него весьма неплохо, а Каролина основной доход получала с нуармонских виноградников и парижской недвижимости. Впрочем, на то, чтобы пригласить к себе дочь с внуками, денег вполне хватало.

Через три года Юстина умерла. Каролина поехала на похороны и по дороге мрачно размышляла о проклятии, тяготевшем над их родом.

Нет, она не совсем забросила библиотеку, но сделала очень мало. Все время отнимал муж. К парализованной руке прибавилось теперь сильное нервное расстройство, тоже последствие участия в Сопротивлении. В одной из боевых операций Филиппу не удалось спасти друга. Пытался, отсюда травма руки, но не смог, потому что и тогда уже ни на что не годился, таким и жить на свете не следует. Каролина много лет боролась, как могла, с этой депрессией, так что их жизнь лёгкой не назовёшь.

В библиотеке же работала по мере сил и в зависимости от актуального состояния здоровья мужа.

Ей удалось немного продвинуться от того угла, что разгребали её бабки, но тут она наткнулась на записи, которые надолго застопорили её работу. Записи были на отдельных листках бумаги, вложенных в книги, в маленькой тетрадочке, а также просто на страницах книг. Все их следовало аккуратно переписать в тетрадь, и Каролина занималась этим битых два года. Рецепты были просто потрясающие, Каролина даже подумывала над тем, чтобы передать их какому-нибудь врачу-специалисту. И тут как раз умерла Юстина. Значит, опять приходится откладывать работу.

Потом мысли Каролины оставили нуармонскую библиотеку и обратились к ожидающим её грустным обязанностям в Англии. И хлопотам в связи с оформлением наследства. Видимо, она унаследует большую часть состояния матери, какая-то часть достанется племяннику, вопрос, кто оплатит налог на наследство, придётся кое-какое время провести в Англии, пока все не закончится…

Каролина давно уже перестала искать саквояжик.

Мартин и его жена оставили в Нуармоне кое-какие ненужные вещи, Каролина их осмотрела и велела вынести на чердак. Среди них саквояжика не оказалось. В своё время Каролина собиралась заняться ремонтом, привести в порядок хотя бы часть замковых помещений, ибо из-за скупости свекрови все рушилось, но теперь средств не хватало, да и сил с возрастом поубавилось, муж же помощи оказать не мог. Напротив, сам в ней нуждался. Не мог осознать и того, в сколь печальном финансовом положении они оказались.

В замке давно не хватало прислуги, средства не позволяли нанимать её в достаточном количестве, Каролине самой приходилось много работать физически и заниматься сразу всем: домом, хозяйством и мужем. Сама удивлялась, как у неё ещё хватало сил хоть изредка заниматься библиотекой. Потому, наверное, что знала — если как следует покопаться, можно найти нечто такое, что значительно повысит благосостояние семейства. Да вот копаться и вообще поднимать тяжеленные книги с каждым годом становилось труднее. Энергичная от природы Каролина не желала с этим смириться, хотела выполнить волю прабабки и втайне надеялась на помощь дочери.

Однако Людвике на волю прапрабабушки было наплевать, торчала себе в Польше и в ус не дула.

Наследство, оставленное матерью, оказалось значительным, налог оплатил племянник, и, возвратившись во Францию, немного разбогатевшая Каролина смогла сделать в замке частичный ремонт.

Вот тогда-то и отыскался саквояжик, на котором она уже поставила крест. Когда из помещений, занимаемых в своё время Мартином и его женой, выносили мебель, нечаянно уронили любимую кушетку Антуанетты. Ударившись об пол, она сломалась, и при этом вскрылся тайник под матрасом. Собственно, это было место, куда в своё время прятали на день постель. Каролина и предположить не могла наличие такого ящика в салонной мебели. А вот же был, от удара раскрылся, и из него вывалился саквояжик.

Жёлтым он уже давно не был, от времени почернел и съёжился, но несомненно оказался тем самым, усиленно разыскиваемым, саквояжиком помощника ювелира.

У Каролины бешено билось сердце, когда, схватив находку и скрывшись с ней в уединённой комнате, она заглянула внутрь. Предпочла это сделать на всякий случай без свидетелей.

Первоначальное содержимое саквояжика осталось прежним, Антуанетта только выбросила высохший шоколадный батончик и неизвестно зачем вложила небольшой узелок с обрезками материи, оставшимися от какого-то изделия ручной работы. В узелке были обрезки красного бархата, несколько ракушек с дырочками, ошмётки чего-то, напоминавшего мягкую губку, и горсть конского волоса.

Ничего не понимая, рассматривала Каролина эти странные предметы. Она испытала глубокое разочарование, ибо в глубине души теплилась надежда обнаружить алмаз. Потом с тяжёлым вздохом сложила все предметы обратно в саквояж. Собственно, могла бы его выбросить. Подумав, однако, оставила. Места в замке хватит, пусть хранится как семейная реликвия…

А потом случились ужасные события, ну словно и впрямь свершилось проклятие прабабки. Сначала умер граф Филипп. Титул графа де Нуармона унаследовал его прямой потомок по мужской линии, внук Войцех Гурский, сын Людвики, рождённый и выросший в коммунистической стране. Разумеется, родители Войтуся не мечтали о графском титуле для сына, Каролина, обиженная на дочь, тоже не собиралась заниматься оформлением соответствующих бумаг. Безгранично усталая, растерявшая былую энергию, она все-таки собралась с силами и продолжила покорение библиотеки. Однако принялась за неё с большой неохотой, а несчастье только того и ждало. Каролина вскарабкалась на стремянку и слетела с неё с большой охапкой книжек.

Повреждение позвоночника не привело к полному параличу, Каролина только лишилась ног. Теперь она не могла ходить. Нетрудно было приобрести инвалидную коляску, а вставать и пересаживаться с кровати в коляску и обратно, пользоваться ванной без посторонней помощи — это она могла делать.

Однако ни о каком физическом труде уже и речи быть не могло.

На свадьбу внучки Каролина поехать не смогла, да и не очень хотела, обиженная на дочь за то, что та даже на похороны отца не приехала. Оправдывалась тем, что ей не успели вовремя оформить загранпаспорт, какие глупости! И как она вообще может жить и растить детей в такой ужасной стране?!

А потом Людвика не смогла приехать к больной матери, когда с той случилась беда. Как раз в это время погибла в автомобильной катастрофе её дочь, внучка Каролины. Ехала вместе с мужем, и оба погибли, оставив сиротками двух малолетних дочек, близняшек.

Письма от Людвики перестали приходить. Каролина тоже замкнулась в своём горе, позабыв о том, что у неё есть ещё внук.

Возможно, Каролина даже отреклась бы от всех родичей, если бы вдруг не стало происходить что-то странное.

Началось с того, что к ней приехал парижский нотариус и сообщил — некто желает приобрести Нуармон. Замок со всем содержимым, а вот виноградники его не интересуют.

— Предлагает хорошую цену…

— Со всем содержимым? Значит, и со мной? — саркастически переспросила Каролина. — Интересно, в какой же роли я останусь? В качестве музейного экспоната? Или мне предлагается выметаться и поселиться на винограднике?

Нотариус осторожно возразил:

— Вы, уважаемая графиня, располагаете квартирой в Париже. Оно было бы даже удобнее для вас, врачи под боком…

— Врачи мне без надобности, все равно не помогут. Здесь же, видите ли, уважаемый, свежий воздух. А я очень люблю свежий воздух.

Разговор происходил на террасе, откуда Каролина могла по желанию в любую минуту съехать в сад.

Она легко управлялась с коляской, снабжённой электрическим моторчиком.

Сбитый с толку нотариус тем не менее пытался выискать дополнительные аргументы.

— Но ведь содержание этой престарелой громадины обходится очень дорого! А если потом и решитесь продать замок, такой цены уже не предложат. Мой совет — не стоит пренебрегать подвернувшейся оказией.

— А что за кретин собирается приобрести эти развалины?

— Американец, ясное дело. У американцев есть деньги, и они обожают старину.

— Нет, не продам. Пока мне ещё денег на жизнь хватает.

— Разумеется, я в курсе, уважаемая графиня. Просто такой выгодной сделки больше может и не подвернуться.

— Нет! — отрезала Каролина. — Не продам, и все! И не морочьте мне больше голову.

Нотариусу больше ничего не оставалось делать, как только откланяться. Вскоре опять приехал, ибо настырный покупатель поднял цену. Однако упрямая графиня вообще отказалась его принять, так и уехал ни с чем.

Покупатель, похоже, отступился.

А потом в замок проникли воры. Правда, ничего не украли, потому что их спугнули. В замке ещё оставалось трое старых верных слуг: кухарка, горничная и лакей. Они прослужили в замке всю жизнь и сохранили верность старой графине. В саду работал садовник, из деревни к Каролине дважды в день приходила медсестра. Собаки садовника учуяли посторонних и подняли лай. Проснулась кухарка, разбудила лакея, тот схватил старинное ружьё и поспешил проверить, в чем дело. Ну и двое подозрительных типов сбежали. Рылись в комнатах первого этажа, выше подняться не успели.

Каролина решила установить аварийную сигнализацию, ведь в замке было что красть. По стенам развешаны старинные картины и оружие, буфеты ломились от старинного фамильного серебра, старинный фарфор стал просто антикварным. А вдобавок ко всему имелись и драгоценности, так что воры знали, где можно поживиться. Каролине не улыбалось оказаться ограбленной, вот она прибегла к самому простому и надёжному средству.

Взломщики оставили замок в покое. Зато вдруг появилось много желающих устроиться на работу в замок. Учитывая повсеместную трудность с уборщицами и прислугой, это казалось по меньшей мере странным и даже подозрительным. То вдруг появилась какая-то девица, иностранка, горевшая желанием поступить в уборщицы, то какой-то парень, тоже не француз, настойчиво просил принять его на любую работу, то уже немолодой мужчина жаждал наняться в ночные сторожа. Нельзя сказать, что они пришли прямо с улицы, тогда с ними и говорить бы не стали, нет, у них были рекомендации, но очень уж несолидные, когда по цепочке одни знакомые соглашались порекомендовать человека, им неизвестного, но об этом, в свою очередь, просили их знакомые. Нет, совсем не напрасно к этому набегу на замок Каролина отнеслась с подозрением. Не сразу, правда. Девушку иностранку даже зачислила в штат уборщицей, но тут лакей застукал её, когда рылась в вещах в прежнем кабинете покойного графа и в прежней спальне Каролины. Правда, после того как лишилась возможности передвигаться на своих двоих, Каролина переселилась на первый этаж, но верхние помещения сохранили свой прежний вид. Новая уборщица явно там что-то искала.

Каролина немедленно её рассчитала и тут только связала одно с другим. Дождалась очередного приезда нотариуса и попросила назвать фамилию клиента, который хотел купить замок за выгодную для неё цену. Вместе с содержимым…

Нотариус не стал темнить, решил, видно, графиня раздумала и теперь не прочь продать недвижимость. А ему, нотариусу, светил неплохой процент от сделки. Оказалось, богатого американского кретина звали Кеннет Венворт, что абсолютно ни о чем не говорило, этого имени Каролина никогда не слышала. Но поскольку она уже о чем-то стала догадываться, попросила нотариуса назвать ей девичью фамилию матери американского клиента.

— Понятия не имею, — ответил удивлённый нотариус. — Такие сведения не требуются при оформлении купчей.

— Так узнайте! — приказала Каролина. — Вдруг это наши дальние родственники, в таком случае я могу и согласиться. Во всяком случае, согласна подумать.

Кровно заинтересованный в совершении сделки нотариус постарался, причём это заняло не так уж и много времени. Оказалось, девичья фамилия матери предполагаемого клиента была Трепон. Мисс Трепон вышла замуж за американца по фамилии Венворт, отца предполагаемого клиента, сама же была француженкой по национальности.

Тут уж Каролине не пришлось особенно напрягать память. Правда, сцены, о которых рассказывала её мать, происходили ещё до рождения Каролины, но были слишком драматичны, такое не забывается.

Тогда и прозвучала фамилия Трепон. Именно её называла Юстина, описывая драматические сцены.

Ну как же, именно эту фамилию носил помощник ювелира, который заварил кашу. С него все и началось. И это ему принадлежал тот самый жёлтый саквояжик, который она годами искала!

Хотя Каролина была далеко не молодой, склероз ей не грозил. Умом отличалась смолоду, энергии всегда было хоть отбавляй. Нельзя сказать, что не имела недостатков, были, да ещё какие! Натура нетерпеливая и нетерпимая, даже деспотичная, Каролина проявляла и эгоизм, и даже эгоцентризм, была излишне импульсивной и мстительной. Теперь, под старость, утратив былую подвижность и ограничив физическую активность, она компенсировала их усиленной умственной активностью, так что, можно сказать, неиссякаемая энергия переместилась снизу вверх, под темечко. А думать Каролина всегда умела и любила.

И придумала она следующее: помощник ювелира, Шарль Трепон, сбежал в Америку. Не сгинул по дороге, в Америке тоже не помер сразу, а успел устроиться на работу, жениться и произвести на свет детей, по крайней мере одну дочь точно. И вот эта мисс Трепон выросла и вышла замуж за некоего Венворта. Она в свою очередь родила сына. Внук Шарля Трепона, молодой Венворт, узнал от деда об алмазе и приехал за ним сюда. Из чего следует, во-первых, что помощник ювелира алмаза с собой не забрал. Во-вторых, хотя и заявил, что алмаз в море уронил, на самом деле знал, что это враки, не исчез алмаз в пучине морской, а остался на суше, во Франции, у Нуармонов, где и следует его искать. Его, наверное, спрятали бабушка или мать. Обе умерли, Каролина же о нем наверняка не знает, иначе бы замок Нуармон не пребывал в столь жалком состоянии. Ну и в-третьих, решил приобрести замок, чтобы на свободе, не спеша, его как следует обыскать.

Когда же не удалось замка купить, попытался продолжить поиски через подставных лиц, сначала взломщиков, а потом прислуги. Какую же огромную ценность должен представлять этот проклятый камень, если из-за него идут на такие расходы!

Ясно, все дело в алмазе, ничто другое не могло объяснить такого стечения обстоятельств. Трудолюбивые иностранцы одолели, ха-ха! Явно нанятые Венвортом, а может, он лично был одним из них.

И Людвика хороша, совсем мать позабыла. Внучек тоже мог бы хоть написать бабке, приехать, позаботиться о том, чтобы обрести титул графа де Нуармон по женской линии. Не хочет — не надо. У неё ещё правнучки есть…

И вдруг сверкнула мысль. Её мать, Юстина, алмаза никогда не видела, она тоже. Зато её прабабка Клементина так обстоятельно его описала, что все последующие поколения хорошо себе его представляли. Был двойной, как два совершенно одинаковых яйца, сросшихся друг с другом. А у неё, Каролины, появились правнучки-близняшки, впервые в истории их рода, ни в одном поколении близнецов не было.

Говорят, не отличишь, как две капли воды похожи.

Может, это знак, перст судьбы?

Тем временем в Польше произошли большие перемены, вроде бы коммунистический строй пошатнулся, что-то там изменилось к лучшему. Или, наоборот, к худшему? Каролина политикой никогда в жизни не интересовалась, не разбиралась в ней, газет не читала, редко-редко что-то краем уха слышала. Но теперь перемены в соцстранах касались её лично, и не мешало бы поинтересоваться, что там происходит.

Пока же, не вникая в подробности происходящих перемен, Каролина порешила пригласить к себе правнучек. Пусть девочки приедут, она хочет их увидеть перед смертью. Вот только неизвестно, можно ли в настоящее время организовать их выезд из страны за железным занавесом? Жаль, раньше не поинтересовалась. Впрочем, поручит это дело нотариусу, в конце концов, он для того и существует, ему за хлопоты деньги платят.

Графиня уже не была так богата, как прежде, но финансовое обнищание было явлением относительным. Обнищанием его можно было назвать лишь в сравнении с прежним огромным состоянием. Три дома в Париже приносили неплохой доход, остатки ценных бумаг приносили неплохой доход, виноградники по-прежнему приносили неплохой доход. А к тому же при замке ещё имелось, так сказать, своё подсобное хозяйство, сведённое, правда, всего к нескольким коровам, нескольким овцам, нескольким свиньям, нескольким десяткам домашней птицы. И хотя в нем уже не было лошадей, оно находилось в полном порядке и снабжало замок необходимой продукцией. Если подсчитать, сохранившиеся остатки прежней роскоши приносили раз в пятнадцать меньше дохода, чем в прежние времена, но позволяли Каролине вести безбедную жизнь и давали возможность хорошо платить за обслуживание.

Приходящей медицинской сестре Каролина выплачивала сумму, в два раза превышающую её месячную зарплату, старые верные слуги когтями и зубами держались за замок Нуармон не из-за одной верности, не только в силу привычки — служба у старой графини вполне обеспечивала им безбедную старость, которая была уже не за горами. Нотариусу графиня де Нуармон доставляла четверть его годового дохода, и он ни за что на свете не согласился бы лишиться столь выгодной клиентки.

А вот на ремонт замка средств не хватало, хотя в ремонте замок очень нуждался, ведь последний раз его ремонтировали более ста лет назад. Из-за этого графиня и вынуждена была перебраться на первый этаж, ибо старый замок лифтом не располагал, а встроить его можно было, лишь капитально перестроив здание. Продай она драгоценности или кое-что из старинных картин — и полученных средств хватило бы на ремонт не одного замка, но такая мысль Каролине и в голову не приходила.

Правнучки приехали, Каролина таки их увидела.

Две маленькие, совершенно одинаковые девочки, которые растрогали прабабку прекрасным знанием французского. И прабабка приняла решение.

Решение ответственное, как следует продуманное. Каролина написала завещание. Писала не спеша, тщательно обдумывая каждую фразу. Опять возвращалась к написанному, исправляла, редактировала. Первый раз в жизни так тщательно работала над документом. Её нотариус чуть не поседел от бесконечных изменений и исправлений и впервые подумал, что, пожалуй, не зря он получает такие гонорары.