Вступление

Адвокат взглянул на своих клиенток, изо всех сил стараясь сохранить спокойный и даже равнодушный вид.

— В случае владения имуществом очень большой стоимости, а в особенности движимым, — произнёс он сухо, — необходимы бесспорные доказательства права на собственность. Следует исключить малейшие подозрения, что предмет мог быть украден или им завладели каким-либо иным незаконным способом. Всплывшая совершенно неожиданно, скажем, картина Рембрандта, о которой ходили туманные слухи… или нет… Исключить вероятность подделки, проследить судьбу предмета…

— В данном случае подделки можно не опасаться, — вежливо заметила одна из клиенток.

— Несомненно. Итак, проследить судьбу, все подтвердить документально, ведь живых свидетелей, как я понимаю, уже не осталось. Возможно, какая-то корреспонденция… разумеется, следует проверить её аутентичность…

— Предположим, все доказано, — нетерпеливо прервала его вторая клиентка. — И что потом?

— И потом, естественно, вы можете им распоряжаться.

— А налог на наследство?

— Налог вы должны будете заплатить в случае продажи этого предмета. Если я правильно понял, его стоимость не поддаётся определению?

Обе клиентки одновременно кивнули.

— Итак, в случае продажи. В случае же получения прибыли от… скажем… демонстрации… налог на эту прибыль. А так я не вижу никаких препятствий, но, пока не получены доказательства, я бы не советовал…

— А кому, собственно, эти доказательства надо предъявлять? — вежливо поинтересовалась первая клиентка. — Полиции? Министерствам финансов различных государств? Совету Европы? ЮНЕСКО?

— Сицилийской мафии? — подсказала другая.

— Думаю, что всем, вместе взятым, — неожиданно откровенно ответил адвокат. — А ещё приплюсуйте сюда прессу, нотариаты и суды.

Обе дамы молча смотрели на него какое-то время, затем разом поднялись.

— Отлично, — заявила одна из них, адвокат уже не ориентировался, которая, так как раньше различал дам по занимаемым местам: одна справа, другая слева, теперь же, встав, они тут же перепутались. — Раззвоним по всему свету. Сделаем нотариально заверенные переводы и разошлём по миру. А с доказательствами проблем не будет.

Вторая задержалась по пути к двери и обернулась.

— Могу я надеяться, что вы подготовите официальный сопроводительный документ?

Адвокат сорвался с места и поклонился.

— Да, конечно. Разумеется. Если вам угодно, могу проследить за экспертизами.

— В таком случае, мы — ваши клиентки.

Дамы вышли, а адвокат рухнул в кресло, вытирая пот со лба…

— Джордж Блэкхилл просил твоей руки, — без всяких предисловий, жёстко и даже грубовато начал отец. — Я дал согласие.

Перед семнадцатилетней Арабеллой Драмонд распахнулись райские врата.

Она могла ожидать чего угодно, только не согласия отца на её брак с Джорджем Блэкхиллом. Даже сам факт, что он попросит её руки, казался маловероятным. Со стороны молодого человека это был бы прямо-таки отчаянный шаг, ведь он находился в ситуации, совсем не подходящей для вступления в брак. Все знали, что он беден как церковная крыса и нет никаких перспектив. Третий сын лорда Тремейна не мог рассчитывать унаследовать родовое имение. Может, какая тётка дала ему немного денег или другой дальний родственник?

В Джорджа Блэкхилла Арабелла влюбилась насмерть с первого же взгляда. Ясное дело, на балу. Он был ей представлен, молодые люди взглянули друг на друга и сразу поняли, что между ними возникло чувство вечное и неземное, такое, что полыхает всю жизнь и даже после смерти. Не отрывая друг от друга глаз, они танцевали все танцы, которые Арабелле удалось вырвать у других поклонников, не стесняясь с приличиями. Вероятно, о чем-то даже говорили, но все это не имело значения. Любовь гремела, как лесной пожар, заглушая все другие звуки.

Разумеется, на следующий день Арабелла встретила его на верховой прогулке, потом в театре, на чае у кузины Анны, на очередном балу, наконец Джордж был принят у них дома и мог бывать. И бывал, да ещё как охотно! И не он один, надо сказать. Родители Арабеллы, имея на шее четырех дочерей, держали дом открытым, ведь как минимум три из четырех уже на выданье. И ни у одной не было сколько-нибудь приличного приданого. Зато все девушки отличались недюжинной красотой, на что, собственно, их мать и рассчитывала. На свете ещё много ошивается богатых дураков, что приобретают себе жён-красавиц, как, например, красивых и породистых лошадей. А у лошадей тоже обычно не бывает приданого.

Надежды леди Драммонд имели под собой основание. Старшая — двадцатилетняя Мери — была обручена с сэром Ричардом Элбери, уже весьма пожилым молодым человеком, обладателем большого состояния и малого числа родственников, которые только портят дело. Он являлся вдовцом и, к счастью, бездетным, а Мери не прочь была стать хозяйкой солидного имения и дома, одно крыло которого очень напоминало полуразрушенную башню замка. Сэр Элбери весьма гордился древностью своего рода, что автоматически переходило на будущих детей Мери, о которых та, имея сильный материнский инстинкт, уже задумывалась. Принимая во внимание все перечисленные выше достоинства, сэр Ричард был одобрен в качестве жениха.

Вторая дочь — Элизабет, чьи волосы были настолько светлыми, что казались серебряными, перебирала женихов как перчатки, и как минимум трое кандидатов казались достойными внимания.

Леди Драммонд весьма разумно отдавала предпочтение младшему из них, правда, плебею, но жутко богатому. Его отец, дядья и, кажется, даже дед были банкирами, он же — единственным ребёнком в семье и наследником трех банкирских состояний.

Если бы не лёгкий налёт дебилизма на его лице, леди Драммонд не колебалась бы ни минуты. Элизабет, будучи ещё разумнее матери, вообще не имела ничего против. Оценив все выгоды от мужа-придурка, она была готова выйти за него хоть завтра, тем более что предками-свинопасами его никто не попрекал, а отец-банкир недавно даже получил дворянский титул.

Семнадцатилетняя Арабелла была третьей по счёту. Самая красивая из сестёр, она отличалась, не иначе как ради равновесия в природе, наихудшим характером. Вспыльчивость девушка унаследовала от матери, категоричность и упрямство — от отца, а деспотизм и своеволие от обоих родителей. Ум же — неизвестно от кого. Леди Драммонд больше всего хотела избавиться от третьей дочери, предвидя, и совершенно справедливо, серьёзные осложнения.

Ярко-рыжие волосы и зеленые глаза Арабеллы не предвещали ничего хорошего, а отчаянный и строптивый характер вызывал наихудшие опасения.

Самая младшая — пятнадцатилетняя Маргарет — оставалась пока в тени, как и её тринадцатилетний брат Гарри, единственный сын в семье, продиравшийся покамест через тернии знаний в частной школе.

Начало девятнадцатого века — период малоприятный для красоты без состояния, но во всех четырех сёстрах было нечто, начисто лишавшее мужчин здравого смысла и в зародыше душившее мысли о приданом. Стань девушки куртизанками, прогремели бы по всему миру, но, к сожалению, они были из приличной, хотя и обедневшей аристократической семьи и подобные мысли даже не могли прийти им в голову. Бесконечные танцы Арабеллы с Джорджем — максимум неприличия, на которое она решалась. Правда, королева Виктория ещё не вступила на трон, а старый король весьма много себе позволял, однако далеко не все следовали его примеру. Приличная семья — это приличная семья, а правила поведения — это правила поведения, и им следует подчиняться.

Обручённая столь неожиданно, Арабелла пребывала в эйфории целых семь часов. Жених, попросив руки в отсутствие девушки и получив положительный ответ, удалился восвояси, что выглядело несколько удивительным. Впрочем, сегодня его ждали к обеду, где представлялось весьма удобным объявить о помолвке. Леди Драммонд, быстро согласовав дело с супругом, не намерена была откладывать его (дело то бишь, а не супруга) в долгий ящик, чтобы окончательно и бесповоротно связать обещанием будущего мужа непокорной доченьки.

Последовавшее за этим знаменовало для Арабеллы конец света. Для начала Джордж не явился на обед. Арабелла начала было беспокоиться, но, похоже, никого, кроме неё, отсутствие претендента не волновало ни в малейшей степени. Девушка даже не успела разнервничаться по-настоящему, как поднялся её отец и в присутствии шестнадцати гостей торжественно провозгласил:

— Имею честь сообщить всем присутствующим о помолвке моей дочери Арабеллы с полковником Джорджем Блэккиллом…

Одновременно жестом отец указал на мужчину, стоявшего у камина.

Мужчину Арабелла отлично знала, видела великое множество раз, даже разговаривала с ним. Это именно он представил ей Джорджа. Кажется, был даже его родственником, чуть ли не дядей.

И в ту же самую секунду несчастная девушка вспомнила, что дядю и племянника зовут одинаково — Джордж. Но ей и в голову не могло прийти, что дядя, этот ужасный сорокапятилетний старик, стоящий уже одной ногой в могиле, мог претендовать на её руку! Он был несомненно богат, свыше двадцати лет службы в Индии принесли ему состояние, но она скорее готова была ожидать от него помощи племяннику.

Тут только Арабелла поняла, кто просил её руки и почему родители дали согласие.

Девушка на мгновение лишилась дара речи и застыла как вкопанная. А трухлявый пень у камина выпрямился и поклонился.

Был он весь морщинистый, коричневый от загара и вообще отвратительный. С отвислой нижней губой. Ходил подрагивая в коленках, говорил гнусавя и все знал лучше всех. Исправлял и поучал каждого, даже отца, который, выполняя данное жене обещание, стиснув зубы, терпеливо сносил дурацкие сентенции. Ей самой, Арабелле, полковник сказал однажды нечто такое…

Лихорадочно пытаясь вспомнить то идиотское, совершенно недопустимое, прямо-таки оскорбительное замечание, сделанное полковником, Арабелла практически не обращала внимания на дальнейший ход торжества. Отец что-то говорил, полковник Джордж Блэкхилл что-то говорил. Другие гости тоже что-то говорили. Все зудели как мухи. А кто отвлекается на мух?…

А потом оказалось, что все кончено и она обручена не с племянником, а с дядей-полковником Джорджем Блэкхиллом и через три месяца должна стать женой отвратительного чудовища.

Бомба взорвалась, когда гости разошлись, а сестры Арабеллы удалились к себе наверх.

Такого грандиозного скандала в семье ещё не было. Так случилось, что и Арабелла и её мать впервые столкнулись столь решительно. Их лучшие черты характера до сих пор настолько откровенно не проявлялись, поскольку леди Драммонд старалась сдерживаться и позволяла дочери, до недавнего времени ещё ребёнку, разные несерьёзные капризы, а Арабелла демонстрировала свой темперамент в основном в деревенских развлечениях. На лошадях, не совсем объезженных; на деревьях, по которым лазила с превеликим удовольствием; в реке, где плавала в рубашках не всегда приличных; среди собак и на охоте на лис. До сих пор никто не пытался сломать ей жизнь, и только теперь…

— Кто тебя обманул, дура?! — шипела разъярённая леди Драммонд. — Что ты несёшь, какой ходячий труп?! Ты же сама согласилась, слова не сказала!

Положение Арабеллы осложнялось ещё и тем, что она не могла рассказать о Джордже-мдадшем. Ей приходилось скрывать свою ужасную ошибку и ни за что на свете не признаваться в любви, которая в глазах родителей погубила бы её окончательно. Ведь только безнадёжная идиотка могла влюбиться в нищего, такую надо изолировать от общества! Её ещё, чего доброго, заперли бы в какую-нибудь темницу!…

В лондонском доме темниц, правда, не было, но Арабелла и так уже плохо соображала. Скованная ограниченным числом аргументов, она особо напирала на разницу в возрасте, что её мать, бывшую не многим моложе полковника, раздражало ещё больше.

Отец молча подождал, пока обе выдохнутся.

— Ты можешь вызвать скандал, Арабелла, если хочешь, — произнёс он под конец весьма сухо, — но заруби себе на носу: у тебя нет ни гроша. Ты немедленно вернёшься в деревню и останешься там навсегда. Будешь жить как служанка: еда, крыша над головой и один фунт в год…

— Служанка получает шесть! — вырвалось у девушки.

— Будешь работать как служанка, получишь шесть. Если ботинки у тебя развалятся, можешь ходить босиком. Я закончил.

Арабелла отлично знала, что отцовское слово твёрдо. Ей придётся вернуться в деревню, в обветшавший дом, к разваливающимся хибарам арендаторов и тяжёлой работе или к смерти от тоски в полном безлюдье, без гостей, визитов и танцев, без поклонников, без Джорджа, без надежд на будущее.

И быть ей старой девой, а ведь она только-только начала жить!…

Тут до девушки дошло, что мать ещё что-то говорит. Вроде бы об отъезде в Индию. Ну конечно, она должна выйти замуж за этого старого паралитика, так как тот уже через три месяца возвращается в Индию и намерен забрать её с собой. А Джордж, молодой Джордж, её Джордж, ведь как раз отправляется в Индию, об этом они говорили, и она даже думала о путешествии в те счастливые семь часов.

Отъезд Джорджа, не имеющего перспектив в Англии, был делом решённым, но молодой человек всячески оттягивал сборы — и только из-за неё. Арабелла даже успела подумать, что они отправятся вместе… Ну ладно, если и не вместе, то она тоже поедет в Индию, пусть хоть с этим старым пугалом, и, пожалуйста, скандал разразится там!

— Очень хорошо, — заявила она, сразу успокоившись и приняв решение. — Я согласна. Выхожу за него.

Леди Драммонд с трудом скрыла удивление. Она никак не ожидала такого быстрого успеха и была настроена как минимум на недельную войну с дочерью. Не будучи окончательно уверенной, не выкинет ли Арабелла какой штучки, и не избавившись ещё от подозрений, она все же вздохнула с облегчением.

Три месяца спустя, стоя перед пастором в белом платье и подвенечной фате и произнося слова супружеской клятвы, миссис Арабелла Блэкхилл, в глубине своего переполненного дикой ненавистью и отчаянием сердца дала себе слово быть самой худшей женой, какая только существовала на свете…

Полковник Блэкхилл выглядел совсем не так отвратительно, как это казалось Арабелле. Высокий и худой, бронзовый от индийского солнца, он действительно ходил не слишком плавно, но его походка была скорее вызвана привычкой к строевому шагу, нежели судорогами. Нижняя губа была и впрямь великовата, но на этом недостатки его внешности заканчивались. Дамам чуть постарше Арабеллы он вполне мог понравиться. Гораздо хуже обстояло дело с его характером.

Полковник оказался страшным педантом во всех областях жизни, властным и глубоко убеждённым в собственной правоте. Он не говорил, а отдавал приказы, вмешивался во вое подряд, знал все лучше всех и всегда настаивал на своём, не считаясь ни с чем и ни с кем, сурово и достаточно жёстко.

Имелись у полковника и достоинства. Командиром он был и в самом деле отличным, а кроме того, справедливым и честным, как он это сам понимал.

Местное население эксплуатировал умеренно, грабежи запрещал и наказывал за них жестоко, а превыше всего ставил честь.

После свадьбы Арабелла возненавидела его ещё больше. Брачную ночь она выдержала стиснув зубы, а разрыдалась от ярости уже позже, когда муж уснул.

К счастью, ужасные минуты не были для неё неожиданностью. Девушка знала, что её ждёт, так как выросла в деревне, где никто и не думал скрывать от хозяйских детей, откуда берутся жеребята, телята, котята и прочие детёныши. Будь семья Драммонд богатой, девочек держали бы в салонах под присмотром гувернанток и в окружении многочисленной прислуги. Коров бы молодые леди видели только издали, лошадей — запряжёнными в кареты, а собак — на охоте. Но отчаянно скрываемая бедность сэра Драммонда всяких гувернанток исключала напрочь, и дети его в силу обстоятельств своим образом жизни и свободой, им предоставленной, мало чем отличались от крестьянских. Разве что были лучше воспитаны и одинаково хорошо чувствовали себя как в конюшне, так и на королевском приёме.

Своё решение отравлять мужу каждую минуту его существования Арабелла начала осуществлять не сразу. Её заинтересовало путешествие, понравилось на корабле, морская болезнь не докучала ей ни в малейшей степени, а вся мужская часть пассажиров, равно как и экипаж, восхищались её красотой. Погодные условия были на редкость благодатными, не случилось ни одной, даже самой махонькой, бури. Полковник отдал свой очередной приказ, на этот раз — погоде, и та, устрашённая, его послушно выполнила.

И только немного позже, уже по прибытии на место, Арабелла узнала кое о чем, что привело её в неописуемую ярость. Выяснилось, что Джорджа-младшего чуть ли не силой заставили отправиться предыдущим рейсом, а её муж — Джордж-старший — специально задержался, чтобы не плыть вместе с племянником. И вовсе не из-за Арабеллы, ещё чего, ни малейших подозрений у него не было, просто дядя считал, что сопливому лейтенанту не пристало находиться рядом со старшим по чину родственником, носящим в придачу ту же фамилию. Все это наводило бы на мысль о протекции, а племянник должен был самостоятельно пробиваться в жизни и делать карьеру безо всяких поблажек.

Когда Арабелла представила себе, чего лишилась, у неё перехватило дыхание. Все долгое путешествие она могла провести в обществе любимого, видеть его изо дня в день все четыре месяца подряд, быть рядом с ним, наслаждаться его присутствием, опираться на его сильную руку, наклоняясь над волнами или поднимаясь по трапу… И все эти упоительные мгновения отнял у неё отвратительный деспот, чьей собственностью она стала. О нет, этого она деспоту не простит!

Слабые стороны мужа Арабелла обнаружила моментально. При виде малейшего беспорядка полковник сердился и страдал, доведённая до абсурда пунктуальность была просто необходима его душе, кратко— и долговременные планы были выверены до минуты, любая расхлябанность доводила беднягу чуть не до удара. Арабелла тут же этим воспользовалась, правда, результаты её разочаровали. Отравлять мужу жизнь как-то не получалось.

Разбросанные всюду вещи моментально собирала отлично вымуштрованная индусская прислуга.

Неожиданно изменить планы оказалось просто невозможно, так как полковник пресекал подобные попытки в зародыше, прибегая даже к физическим методам воздействия. Когда однажды, ссылаясь на головную боль, Арабелла попыталась опоздать в гости, супруг поднял её с постели силой и лично помог одеться, выбрав при этом менее всего подходящее платье. Пунктуальности ради даже не позволил ей сделать причёску. Арабелла не выцарапала ему глаза только потому, что, взглянув в зеркало, сразу же успокоилась. Распущенные волосы и гневный румянец на щеках делали её просто неотразимой, в чем она смогла убедиться пятнадцать минут спустя, наблюдая за выражением лиц присутствовавших на приёме дам.

Можно было не сомневаться, что подобная причёска быстро войдёт в моду в местном обществе.

Пение в те минуты, когда муж хотел посидеть в тишине, тоже не слишком помогало, так как голос у Арабеллы, по иронии судьбы, был приятный и полковник очень любил её слушать. Вместо мучений пение доставляло ему удовольствие. Молчать же целыми днями ей не удавалось из-за слишком живого характера и буйного темперамента. Могла забыть о чем угодно: распорядиться насчёт обеда, об обещанном визите и приглашённых гостях, о зонтике или какой другой мелочи — все было напрасно. Полковник помнил обо всем, а остальное было делом прислуги, боявшейся хозяина как огня. В итоге Арабелла сообразила, что отравляет жизнь скорее себе, чем мужу.

Пришлось придумывать иные способы мести. Измена мужу отпадала: сожительство с ненавистным мужчиной не особенно располагало к сексу, а кроме того, единственным человеком, которого она желала больше всего на свете, был Джордж-младший, совершенно недосягаемый, служивший в отдалённой провинции за много сотен миль. С другими мужчинами Арабелла могла разве что флиртовать, но в этом не было ничего особенного, флиртовали все дамы напропалую, и никто не устраивал по сему по воду скандалов. Купаться нагишом?… Глупость, во-первых, кусались всякие насекомые, а во-вторых, где купаться-то? В реке, полной крокодилов?!

После долгих и тщательных раздумий выход был найден: удар по чести мужа. Но пока неизвестно, каким образом.

Помог, как это часто бывает, случай.

К разговору, журчащему за столом во время очередного небольшого приёма, Арабелла начала прислушиваться где-то в середине. До этого она занималась изучением туалета сидящей напротив рани, супруги раджи Горакпура. Едва взглянув на её сари, Арабелла побелела от зависти. Почти прозрачный шёлк, из-под которого поблёскивало нечто вроде серебряных искорок, облегало тело таким образом, что аж дух захватывало. Такое платье она просто обязана раздобыть и нарядиться, невзирая на протесты мужа. Главное, чтобы он ничего не знал, не будет же устраивать скандал и срывать с неё одежду прямо при гостях… Только цвет другой. Темноволосая рани могла позволить себе носить бордовый, рыжая Арабелла велит сшить зеленое.

Очевидно, что продемонстрировать сей чудный наряд удастся только у себя дома. Отправляясь в гости, полковник всегда внимательнейшим образом изучал внешний вид жены, так что эффект неожиданности исключался начисто. Любая неуместная мелочь в наряде исправлялась со скоростью, достойной военной операции, жёстко и болезненно, невзирая на протесты, зачастую с использованием физической силы, а потом лошадей гнали во весь дух, чтобы прибыть пунктуально в срок. А значит, следовало устроить соответствующее мероприятие у себя, и чем больше будет гостей, тем лучше…

В этот момент Арабелла наконец услышала разговор за столом.

— Индийские алмазы в основном жёлтые, — авторитетно заявил молодой секретарь Вест-Индской компании Генри Мидоуз, живо интересовавшийся драгоценными камнями. — Белые встречаются редко.

Раджа сидел как раз напротив него.

— Не совсем, — возразил он с загадочной улыбкой. — У наших алмазов бывают разные оттенки. Встречаются даже голубые, хотя, должен признать, нечасто. Один такой у меня есть.

— Большой? — заинтересовался полковник Уайт, начальник соседнего гарнизона.

— Средний. Около сорока каратов.

— Время от времени доходят слухи о необыкновенных камнях, — задумчиво сказал полковник Гаррис, самый старший из присутствующих. — Некоторые храмы. Когда я был молод, поговаривали, будто бы в одном из храмов находился алмаз, как раз голубой, превосходящий по размерам все когда-либо виданное. Самый большой алмаз в мире, называемый Великим Алмазом.

— И храм не разграбили? — удивился полковник Уайт.

— Кажется, нет. Вроде бы он и сейчас находится на своём месте.

— Где? Что это за храм?

— Не помню. Я даже не уверен, слышал ли когда-нибудь название той местности.

— Вы наверняка в курсе, — обратился к радже секретарь.

Раджа по-прежнему хранил загадочную улыбку на неподвижном лице.

— Во многих храмах находятся бесценные сокровища…

— Я в курсе, — с полнейшим равнодушием заявил полковник Блэкхилл, чем вызвал живую, но тщательно скрываемую реакцию присутствующих.

— Вы? — недоверчиво переспросил Генри Мидоуз. — Вы знаете, в каком храме находится самый большой алмаз в мире?

— Знаю. Я его видел приблизительно лет десять тому назад. Он вставлен в живот статуи, кажется, бога Шивы, так как там ещё была статуя Кали. Это малоизвестный храм.

— И вы полагаете, что алмаз все ещё там? Храм не разграбили? — изумлённо повторил полковник Уайт.

— Я не допустил грабежа, — холодно ответил полковник Блэкхилл. — Солдаты — не грабители. Раджа Би… ну… тамошний раджа, которого мы победили, добровольно отдал половину своей сокровищницы. Я счёл, что этого вполне достаточно.

— Ну и ну, — произнёс с удивлением и некоторым сомнением в голосе Генри Мидоуз.

Полковник Блэкхилл наградил его ледяным взглядом.

— Я тоже солдат, а не грабитель, — подчеркнул он.

«Идиот», — поправила про себя Арабелла. Иметь под рукой самый большой в мире алмаз… Кому он там в храме нужен? Никто бы и не узнал…

Вдруг она перехватила взгляд рани и, испугавшись, что та прочитает её мысли, поспешила как можно очаровательнее улыбнуться.

— Индия полна золота и драгоценных камней, — вежливо заметила Арабелла, чтобы сказать хоть что-нибудь, поглядывая на огромный рубин на плече рани.

Та кивнула и улыбнулась в ответ.

— Наверное, кто-нибудь его охраняет? — спросил вице-директор компании, до сих пор молчавший. — Какие-нибудь жрецы?

— Конечно. Это их храм. Охраняют его днём и ночью, хотя я гарантировал им безопасность.

— А он и вправду такой большой? — осмелилась поинтересоваться супруга вице-директора.

— Действительно, — вежливо ответил полковник Блэкхилл, сжимая руку в кулак. — Похоже, что он был размером… в полкулака.

— О Господи! — не удержался Мидоуз.

Полковник Гаррис вздохнул.

— Когда я приехал сюда совсем ещё молодым, мы воевали… — начал он.

Но, взглянув на раджу, по-прежнему таинственно улыбавшегося, запнулся. Чуть было не совершил промах. В настоящем все были в хороших отношениях, а неуместные воспоминания о временах, когда шла война и английская армия побеждала, подчиняя британской короне местных князей, являлись в высшей степени бестактными.

— …с французами. — Полковник наконец подобрал нужное слово. — Шли бои с французами. Они разграбили сокровищницу, а мы у них добычу отобрали. Раджа погиб… Ну, надо признаться, что… Никогда ранее я ничего подобного не видывал. Кое-что и мне досталось…

Он снова запнулся, как бы углубившись в свои воспоминания.

— Больше досталось таким, у которых совсем не было совести, — пробормотал себе под нос полковник Уайт.

Арабелла даже пожалела, что не была молодым человеком в те прекрасные времена. Угрызения совести её бы не мучили, это уж точно, а разбогатев, могла бы жениться на ком захотелось. Затем она, впрочем, вспомнила, что Джорджа-младшего в ту пору и на свете не было, и, наконец, все её мысли занял Великий Алмаз в брюхе божества, весьма вероятно, что Шивы. А может, Будды или Брахмы, или ещё какого другого, ведь её муж далеко не всегда прав. Интересно все же, где находится тот храм…

Конкретная идея ещё не пришла ей в голову. Её подсказал чуть позже сам супруг, когда дамы удалились, а мужчины остались в салоне. Ясное дело, подсказал, сам того не ведая.

Мужской разговор Арабелла подслушала совершенно случайно. Рани и вице-директорша какое-то время были заняты посещением гардероба и других укромных мест. Хозяйка же вернулась к дверям салона, так как оставила там на маленьком столике свои благовония, вынутые из специального мешочка. Незадолго перед этим они с супругой вице-директора сравнивали свои благовония. Мешочек, привязанный к поясу, был крепко стянут золотым шнурком, и она не успела положить обратно небольшую шкатулочку с пахучими веществами, так как муж срочно погнал её в столовую, вот и пришлось оставить шкатулку на столике. Вернувшись теперь за забытой вещицей, Арабелла услышала продолжение ранее начатого разговора.

— …как раз чьё, и неизвестно, — уныло объяснял полковник Гаррис. — Ходили слухи, что алмаз принадлежал некоему французу, который получил его за свою жену от одного раджи. Проще говоря, продал жену за алмаз. Абстрагируясь от законности сделки, алмаз принадлежал ему, раз получил в качестве платы. Право собственности раджи на камень, кажется, никто сомнению не подвергал. Так мне рассказывали. Довольно туманно, впрочем…

— Откуда, же собственность оказалась в храме?

— Неизвестно.

— Может, раджа погиб во время военных действий и добычу у него отобрали?

— Или спрятали, как другие драгоценности из сокровищницы?

— Неважно, чья он собственность, — говорил вице-директор компании. — Если вы относитесь к этому как к делу чести, любой грабёж опасен. Малейшие беспорядки…

— Всякие беспорядки исключены, — отрезал полковник Блэкхилл. — И, как вы сами господа, убедились, никто о нем не знает. Никто, кроме меня, его не видел. И только одному мне известно, где он находится. И, будьте уверены, я никому рассказывать не собираюсь. А место это глухое и малопосещаемое.

Жрецы его стерегут, так как там спрятана также половина той сокровищницы из дворца раджи Бихара, который, насколько мне известно, был врагом вашего отца.

Полковник обернулся к радже Горакпура, соизволившему ответить:

— И побеждён при вашем активном содействии…

Дальше Арабелла не слушала. Не могла же она торчать под дверью салона: кругом шныряла прислуга, да и гостьи её заждались. Однако и того, что услышала, было вполне достаточно. И уже в голове стали зарождаться пока ещё не слишком ясные мысли.

«Он один знает… Дело чести… Ограбление, если бы кто украл, думали бы на него… Вот здорово!

Подозрения, ему бы пришлось объяснять, оправдываться… А для него — хуже нет… Ох, хоть бы украли!… Такое пятно на репутации! Но кто же украдёт, если никто не знает?… Разве что я сама. Жена-воровка — тоже компрометация и позор…» На пороге гостиной решение уже было принято.

Арабелла решила украсть алмаз сама, если только удастся разузнать, где он находится.

К делу она отнеслась чрезвычайно серьёзно.

Единственным человеком, кто невольно мог ей помочь, был ординарец мужа. Немногим моложе полковника, он участвовал вместе с ним практически во всех кампаниях. Арабеллу он очень любил, хотя порой и обижался, что она так мало интереса проявляет к карьере супруга и его славному боевому пути. Честно говоря, Арабелла совсем этим не интересовалась, но время от времени, чтобы сделать человеку приятное, задавала какие-то вопросы и притворялась, что слушает пространные ответы.

Проблема же была в том, что полковник Блэкхилл любил на службе иметь под рукой ординарца, а дома — жену. Минуты, когда оба бывали свободны от его общества, случались крайне редко. Но Арабелла знала, как помочь делу, и немедленно расширила палитру своих капризов и выкидываемых номеров, так что уже через неделю добилась поставленной цели.

Полковник Блэкхилл отчаялся предугадать, что его жене взбредёт в голову. Отправится ли в индийскую деревню играть с грязными детьми или искать местного знахаря. Выйдет ли на террасу без платья, утверждая, что ей жарко, и демонстрируя ноги чуть ли не до колен. Ноги того стоили, это он признавал, но не намерен был мириться с публичным их показом. Устроит ли пикник только для дам, а в качестве прислуги использует исключительно молодых и неженатых офицеров, или, ещё хуже, — солдат. Закроется ли в своих комнатах с кем-то совершенно неподходящим и хоть ласками его не одарит, но вызовет настоящий взрыв сплетён. Или поедет черт знает куда, подвергаясь опасности встретиться с тигром, разбойниками или ещё какой голытьбой. А то посадит за стол факиров. Вздумает дрессировать слонов, отправится купаться нагишом в фонтане вице-губернатора. Или выкинет ещё какое не менее компрометирующее безумство.

Полковник боялся себе признаться, что жена в полной мере ему не подчиняется и справиться с ней он не в состоянии. Тогда следовало бы признать, что и женитьба на молодой красивой девушке оказалась ошибкой, а полковник Блэкхилл ошибок не совершал.

В конце концов он нашёл выход. Вполне доволен им не был, но другого не видел. Он решил в некоторой степени пострадать сам, отказываясь от услуг любимого ординарца, к которому за многие годы так привык, но который в то же время был единственным человеком, заслуживающим абсолютного доверия. А в придачу был разумным, решительным и имевшим, в данном случае столь необходимое, чувство такта. Полковник постановил приставить его к жене, вменив в обязанность противодействовать по мере возможности её непредсказуемым штучкам.

Ни о чем другом Арабелла и не мечтала.

Тут же были забыты все домашние и светские глупости, зато на первый план неожиданно выдвинулись верховые прогулки, во время которых ординарец, ясное дело, обязан был её сопровождать.

Таким образом, Арабелла заполучила в своё распоряжение кладезь информации.

С первой же минуты и без малейших усилий Арабелла получила исчерпывающие сведения о военной карьере мужа и всех его приключениях. Теперь она уже слушала внимательно, а поощрённый ординарец все больше входил во вкус и болтал не переставая. Арабеллу прежде всего интересовали географические подробности, названия завоёвываемых местностей и контролируемых городов, в чем ординарец не усматривал ничего подозрительного.

Наконец добрались и до событий десятилетней давности; штурма дворца раджи и проблем с храмами. Арабелла терпеливо и даже с интересом выслушала, утомительнейшие подробности чисто военного плана, рассказ об атаках и обороне, количестве и размещении солдат, а также характеристику использованного оружия, после чего начала задавать вопросы, на которые ординарец давал обширнейшие ответы, не задумываясь ни на мгновение.

— Я слышала, что муж тогда не допустил какого-то грабежа, — сказала она наконец. — Дворца или храма, а затем что-то охранял. Он мне об этом рассказывал. Они стояли там довольно долго, только я уже не помню, где именно.

— Два года, — ответил ординарец. — Но только все было совсем не так. Господин полковник всегда был справедлив и держал слово. Не только дворец тронуть не позволил, но и храм тоже. Даже выделил эскорт, когда они сами, здешние то есть, своё добро переносили, ну, честно говоря, лично сопровождал. Вместе со мной. И навёл порядок! Быстренько всех утихомирил, и потом эти два года, почитай, и делать-то было нечего.

— И где же все это происходило?

Ординарец рассмеялся.

— Здесь, — ответил он, явно развеселившись.

— Как здесь? — поразилась Арабелла.

— Прямёхонько тут, где мы сейчас находимся, в этом самом доме и жил, только тогда он был в худшем состоянии, дом то есть. Сами изволите видеть, госпожа полковница, и следа от всех тех происшествий не осталось. Никто о них и не вспоминает. А тогда ещё пытались, ведь у них здесь святое место, вон там…

Он ткнул хлыстом в направлении густой зелени на границе парка, являвшегося частью резиденции полковника. Зелёный массив был достаточно велик и переходил далее в джунгли. Арабелла со слугой как раз возвращалась после очередной прогулки, и ворота резиденции оказались прямо перед ними. Поражённая хозяйка не могла вымолвить ни слова.

— Держат там какого-то своего божка, — продолжал ординарец. — А беспорядки тогда, собственно, возникли, когда наши миссионеры… ну, как бы это выразиться… немного перегнули. Да и они, местные то есть, меж собой не шибко ладили, все из-за своего идолопоклонства. Так вышло, что уже вроде и мир был, а тут снова началась заваруха, и господину полковнику пришлось наводить порядок. На два года его сюда откомандировали. Здешние что-то на манер заговора учинили, одни против других, а те, другие, и донесли. Однажды ночью они возьми и выступи, а мы их уже поджидали. Меня господин полковник поставил за нашими людьми на краю шеренги, вон там я спрятался… Отсюда не видно, заросло все, тропинка была у меня за спиной. Тогда только одна туда вела. Сейчас вторую протоптали с другой стороны, чтобы через парк не лазали, ведь эти язычники и по сю пору туда шастают, жертвы свои приносят. Людей я поставил по приказу господина полковника так, чтобы в тыл к нам не зашли…

Арабелла перестала слушать. Вопреки своей воле, фактически машинально, она направила лошадь к зарослям, минуя ворота и медленно двигаясь вдоль ограды. Ординарец охотно последовал за ней, так как благодаря такому манёвру мог не только рассказывать, но и показывать, превознося военные таланты полковника, который так гениально устроил засаду заговорщикам. Перебили их всех до одного, за что служители святого места были ужасно благодарны своему спасителю…

Арабелла уже успела прийти в себя и охотно признала, что военную операцию действительно задумали и осуществили превосходно. На военную операцию ей было, честно говоря, глубоко наплевать, но что стоило поддакнуть ординарцу?

— И тот храм все ещё там? — поинтересовалась она, поворачивая лошадь, так как дальше сквозь заросли проехать было просто невозможно.

— Там, куда он денется? Теперь о нем мало вспоминают, ведь ссориться больше некому.

— Я бы хотела его увидеть.

Ординарец покрутил головой.

— Ой, лучше не надо. И добраться нелегко, и чужих здесь не любят. Вы, госпожа полковница, ещё плохо их знаете. А ведь им раз плюнуть — подослать такого с ножом. И не поглядят, что дама. А если и поглядят, то мужа пырнут.

Мысль, что, просто заглянув в храм, можно избавиться от мужа руками жрецов, чрезвычайно понравилась Арабелле. Об алмазе она предусмотрительно не спрашивала: там он или не там, ординарец знать не обязан. Хотя, конечно, очень мало шансов, чтобы по прошествии двенадцати лет сокровище по-прежнему находилось на месте. Зато само посещение…

Возможность совершить богопротивный поступок в присутствии ординарца была нулевой. Чтобы удержать хозяйку, тот решился бы даже применить силу при всем своём почтении. Необходимо прийти сюда одной, что не представляло особых трудностей.

Расстояние от дома до храма составляло не больше мили, а продираться сквозь джунгли Арабелла уже научилась…

План выкристаллизовался у неё в голове практически мгновенно.

О том, чтобы предпринять экспедицию ночью, и думать нечего. Ночью ничего не видно, и охрана храма могла бы её убить, не разглядев, что имеет дело с женщиной. Не говоря уже о том, что в темноте ей никак не найти эту полузаросшую тропку.

Надо на неё выйти перед закатом, когда даже в сумраке джунглей ещё неплохая видимость. Среди бела дня тоже не годится, так как днём прислуга постоянно наблюдает за хозяйкой, а ординарец и вообще ходит за ней как приклеенный. Дальнюю прогулку скрыть не удалось бы, и кто-нибудь уж точно увязался бы следом. Необходимо создать подходящие условия…

Арабелла решила устроить роскошный приём на свежем воздухе и предложить гостям нечто вроде игры в прятки. Все охотно согласятся, так как в обществе всегда найдётся несколько парочек, которые с радостью воспользуются случаем хотя бы на пару минут исчезнуть из поля зрения супругов, к вящему неудовольствию последних. Однако необходимо предусмотреть препятствия, которые могут возникнуть у неё на пути.

Полковник Блэкхилл вздохнул с облегчением, убедившись, что новый каприз его жены подпадает под общую норму. Приёмы под открытым небом входили в моду, и каждый норовил перещеголять соседей новыми развлечениями. На всякий случай он только расставил вдоль ограды дюжину солдат, приказав им не слишком попадаться на глаза гостям.

Арабелла узнала о солдатах в последний момент, и то только благодаря ординарцу, так как её муж не видел нужды информировать супругу о предпринятых мерах безопасности.

Одеваясь, она прямо-таки задыхалась от ненависти. Господи, как она ненавидела мужа! Полковник же только подкреплял это чувство на каждом шагу, даже не отдавая себе в этом отчёта. А может, и отдавая, но это мало его тревожило, так как жена была его собственностью, а остальное старого служаку не волновало. Такой же собственностью, как лошадь, собака или кошка, а кого интересуют мысли и чувства лошади или собаки, их дело — служить, и точка. И она обязана была служить, и её, как собаку, можно было отбросить пинком, если попалась на пути в неподходящий момент. Никогда полковник даже не поговорил с ней по-человечески, только отдавал приказы и устраивал скандалы за малейшее упущение, шлёпая своей обвислой нижней губой. И держал её в этой проклятущей Индии, где дикая жара, волосы липнут к шее, рубашки приходится менять чуть ли не каждые полчаса, полно всякой кусачей пакости и то и дело разражаются разные эпидемии. Слава Богу, что у неё хоть желудок крепкий, все переносит безболезненно. А теперь ещё, как нарочно, муж осложняет её планы своими идиотскими солдатами!

Но тут буйная ненависть отошла на второй план, так как Арабелла вдруг сообразила, что она видит в зеркале. А посмотреть было на что: наконец-то выдался случай надеть то самое зеленое сари, о котором она столько мечтала и оказалась абсолютно права — струящийся зелёный шёлк был ей несомненно к лицу…

Полковник, увидевший жену во всей красе, только когда начали съезжаться первые гости, потерял дар речи. Однако взял себя в руки и, даже когда голос вернулся к нему, не сказал ей ни слова, решив устроить этой сумасшедшей нагоняй попозже. Он только скрипнул зубами, после чего, к неописуемому изумлению, увидел в глазах приглашённых дам вместо ожидаемого порицания и возмущения явное восхищение и зависть. В дамской моде полковник был не силён, поэтому озадаченно покачал головой, подумал и решил не протестовать.

Тем временем задуманное Арабеллой мероприятие катилось своим чередом и, надо сказать, превзошло самые смелые ожидания. Парк полковника, сильно разросшийся, был здорово похож на настоящие джунгли. Гости то и дело исчезали с глаз, неожиданно находились, выслеживали и пугали друг друга, прямо как разыгравшиеся дети. Арабелла без труда ускользнула от своих поклонников и скрылась в чаще той самой отдалённой части сада.

Стена, окружавшая имение, была здесь полуразрушена, и ни одного солдата на посту, а если бы и стоял, видел бы шага на два, не больше.

Перелезть через стену Арабелле ничего не стоило, ведь и двух лет не прошло с тех пор, когда она лазила по деревьям и вылезала через окно из своей спальни в деревенском доме родителей. А сари для подобных упражнений оказалось куда удобнее кринолина.

Арабелла с трудом отыскала старую заросшую тропу. Не знай она о её существовании от ординарца, вообще ни за что бы не обнаружила. Густая чащоба огромных листьев, цветов и лиан маскировала начало тропы так успешно, что никому и в голову не могло прийти здесь искать. Тем более что запущенная роща не обещала никаких удовольствий. Очередные тропические заросли — только и всего. Об охоте нечего было и мечтать: дикие звери к жилью не приближались, а обезьян везде полно. Правда, могла попасться змея.

От волнения Арабелла даже не чувствовала страха. Так окончательно и не решив, показываться ей храмовой страже или нет, она пробиралась по тропинке. Будь у неё уверенность, что в наказание мужа убьют, не колеблясь ни минуты самым наглым образом проникла бы в святилище. Но ординарец что-то там болтал о благодарности. Вместо того чтобы убивать, могут просто донести об оскорблении святыни и потребовать наказать жену, что полковник и не замедлит сделать. К черту, только сама себе навредит…

Следует с прискорбием заметить, что леди Драммонд оказалась права: у её третьей дочери и впрямь был очень дурной характер. Смириться с судьбой, подчиниться запретам, покорно переносить наказания — все это не для неё. Запирать Арабеллу в комнате имело смысл только начиная с третьего этажа, так как со второго она выбралась бы через окно, в придачу склонив на свою сторону стражников, ибо женщиной она была очаровательной и перед её красотой и обаянием не мог устоять ни один мужчина. При этом она легко впадала в ярость, что только придавало ей сил и отваги, а кроме того, была умна и изобретательна. Полковник Блэкхилл случайно наткнулся на единственный способ наказывать жену, действительно весьма для неё чувствительный. Она терпеть не могла вечной критики, придирок и осуждения, постоянных, на первый взгляд мелких, препятствий и ограничений, сковывавших её свободолюбивую натуру. Захоти она поездить верхом — не оказалось бы лошадей. Могла бы поехать на слоне — слона бы тоже не нашлось.

Здесь, в гнусной Индии, ей трудно было бы противостоять, во всяком случав, борьба стоила бы слишком дорого. Арабелла знала себя очень хорошо, как мало какая женщина в её возрасте и в её время, и не намерена была нарываться на подобные осложнения и неприятности.

Уже через несколько ярдов тропинка стала заметнее и удобнее, и Арабелла, все ещё не приняв окончательного решения, шла осторожно и почти бесшумно.

Пятью минутами позже она остановилась в изумлении — как это близко! В зелени просматривались очертания строения, полускрытого разросшимися деревьями и кустами. Подождав немного, женщина подошла ближе. Под ногами почувствовала каменные плиты, потрескавшиеся и вспученные корнями деревьев. Каменная дорожка указывала направление.

Ступая медленно, шаг за шагом, она раздвинула ветви и заметила вход. Нет, это вряд ли был главный вход, так как каменные плиты огибали храм и вели куда-то за здание, под стеной же с её стороны плит не было. Арабелла стояла на задах храма, а то, что она приняла поначалу за вход, оказалось просто трещиной в древней стене.

Она обошла здание, по-прежнему тихо и осторожно, и действительно увидела портал. Снова остановилась, и очень вовремя: из храма вдруг вышел какой-то человек. Жрец. На фоне зелени в своём зеленом сари, в сумерках Арабелла была совершенно неразличима. Она стояла, затаив дыхание, пока жрец не вернулся, неся что-то в руках, и не вошёл внутрь, так и не заметив неподвижной женской фигуры.

Со скуки Арабелла кое-что узнала об Индии и её обычаях. Ясно было, что жрец тут обитает не один, их, несомненно, несколько, живут где-то внутри здания, принимают приношения верующих и молятся. А также несут охрану. Не допускают непосвящённых в святилище божества, которое обычно находится в самом дальнем помещении храма, тщательно оберегаемом от проникновения посторонних.

Именно туда она и должна ворваться, нахально и демонстративно, чтобы навлечь гнев служителей на мужа. Вряд ли это удастся, её перехватят раньше. И никакой мести жрецов не будет, да и не за что им будет мстить, ведь ей даже не дадут приблизиться к святилищу, а значит, никакого осквернения не произойдёт. Надо все это сделать как-то по-другому…

И тут Арабелла вспомнила о трещине на задах здания, ведь святилище должно находиться как раз где-то там…

Храм действительно был очень старым и малоухоженным. А джунгли, пусть и в виде небольшой рощи, делали своё дело. Корни и стволы деревьев раздвинули каменную кладку, расширив тем самым трещину в стене, в которую человек мог протиснуться без особого труда. С бешено колотящимся сердцем, полная любопытства, возбуждённая чуть не до потери сознания и в то же время полная решимости, Арабелла пролезла в трещину и оказалась как раз там, где нужно.

Глаза быстро привыкли к темноте, несколько скрадываемой горящим факелом. В его слабом свете поблёскивали различные предметы, среди которых выделялись три точки: два глаза Шивы и что-то ниже, на его животе.

Это и был алмаз. Прославленный Великий Алмаз, самый большой в мире! Огромный, прямо-таки неправдоподобных размеров, как бы двойной — два яйца, сплавленных друг с другом. Он испускал собственный свет. Арабелла почувствовала, как у неё горят щеки, прежние страхи отошли далеко-далеко.

Она жадно протянула руку к камню.

Алмаз не удавалось ни вырвать, ни выковырять, ногти мало помогали, необходим был нож, долото или что-то подобное. Арабелла взяла себя в руки, хотя глаза у неё светились похлеще, чем у бога Шивы, и решила немедленно сюда вернуться, никому не показываться, наоборот, в глубочайшей тайне выкрасть алмаз и тем самым на веки вечные уничтожить честное имя мужа, этого подлого тирана. Только надо прихватить нож, ножницы, да что угодно. Главное — быстро, пока совсем не стемнело…

Она побежала назад по уже знакомой тропинке, перелезла через ограду и, оказавшись в своём парке, услышала голоса гостей, о которых насмерть забыла. Через три минуты Арабелла остановилась, чтобы перевести дух. Разговаривали несколько человек, разыскавших друг друга по всяким закуткам и теперь беседовавших о ней. Выясняли, кто видел хозяйку, исчезнувшую уже с полчаса назад. Куда, интересно, она могла спрятаться и в чьём обществе?

Кого ещё не хватает?

Арабелле сейчас меньше всего были нужны осложнения. Решение напрашивалось само собой: она высунулась из кустов и громко рассмеялась.

— Я здесь все это время стою, а вы меня и не видите, — радостно заявила она. — Пойду распоряжусь о прохладительном, а вы ступайте в беседку. Признайтесь, мой выход был самым эффектным.

Хозяйка побежала к дому, а смущённая компания принялась лихорадочно вспоминать, не высказывал ли кто каких-либо обидных подозрений.

Празднество набирало обороты. Слуги разносили напитки и зажигали светильники, а хозяйка имела полное право быть занятой, и никто её не искал.

Полковник чувствовал себя вполне удовлетворённым: жена, как и подобает, следит за ходом приёма и не откалывает своих обычных штучек.

Арабелла же вовсю использовала полученное время. Тяжело дыша, она снова преодолевала ограду. Солнце уже касалось горизонта, через четверть часа станет совсем темно. Ей надо успеть до заката, иначе не найдёт тропинку. Сумрак под деревьями сгустился, но к тропинке она вышла точно.

Теперь Арабелла запаслась не только ножом и топориком, который случайно попался ей под руку, но и тем, что должно было заменить алмаз. Несмотря на спешку и жуткие нервы, она и об этом успела подумать, хотя скорее сказался инстинкт, чем разум.

Алмаз сиял в брюхе божества так, что не заметить его просто невозможно. У жрецов глаза были на месте, и отсутствие сияния обнаружили бы сразу.

Значит, чем-то его следовало заменить…

Среди прочих свадебных подарков Арабелла получила шар из литого стекла. В то время это была чрезвычайно дорогая новинка, ведь внутри шара виднелся зимний пейзаж, запорошённый снегом и мерцающий серебряными искрами. «Чтобы ты не забыла в той жаркой стране, как выглядит настоящая зима», — сказала ей старшая сестра, вручая подарок. Шар продержался почти год, после чего разбился. Самый большой осколок — с горсткой снега внутри — Арабелле было жаль выбросить, и он так и валялся на туалетном столике среди бижутерии, а сейчас мог пригодиться. Достаточно воткнуть его на место алмаза, приклеить как-нибудь…

Что и говорить, задатки у Арабеллы были исключительные, и, уродись она в семье попроще, быть бы ей воровкой и куртизанкой. Благородное воспитание несколько притормозило развитие её талантов.

Ничего более липкого, чем мужнина помада для усов, ей в голову не пришло. Полминуты оказалось достаточно, чтобы вооружиться всем необходимым.

Алмаз вовсе не так крепко держался в статуе, как она опасалась, и его удалось выколупать кончиком ножа. Теперь он лежал на ладони Арабеллы, но времени на восторги не было. Намазав помадой осколок стекла, она ввинтила его в освободившееся углубление. Снежные искорки заиграли в свете догоравшего факела.

Она не успела даже обернуться. По каменному полу зашаркали ноги, и у Арабеллы сердце ушло в пятки. Трещина в стене была слишком далеко, — счёт же шёл на секунды. Будучи уверена, что находится в обители бога Шивы, где помещается и статуя его жены Кали, Арабелла действовала почти не задумываясь. Лишь бы успеть принять нужную позу…

Правда, у Кали — четыре руки, но времени на выращивание двух недостающих все равно не оставалось…

Заспанный жрец, видимо только что безжалостно разбуженный, зевая безо всякого почтения к божеству, вошёл в помещение с факелом в руках. Он вынул прежний, догоревший, вставил на его место новый и вышел, практически не глядя до сторонам.

Арабелле потребовалось ровно четыре секунды, чтобы покинуть святилище.

Жрец в соседнем помещении вдруг резко остановился. Что-то мелькнуло в его затуманенной сном голове. Показалось, что в так хорошо знакомой комнате кое-что изменилось, что-то с богиней!… Кали ожила и пошевелилась? Он довольно долго не двигался, стараясь сообразить, затем развернулся и вновь вошёл в святилище. На этот раз жрец внимательно осмотрелся.

Все выглядело так, как и положено. Сияли драгоценности, украшавшие божества. Великий Алмаз мерцал в полумраке, ничего не изменилось. Показалось спросонья…

Арабелла хорошенько разглядела свою добычу только на другой день при солнечном свете, когда осталась одна. Зрелище впечатляло.

Полковник Блэкхилл вовсе не преувеличивал.

Алмаз был громадным, действительно казался как бы двойным, действительно походил на два яйца, соединённых между собой, как бы сплавленных друг с другом. В самом центре, в месте соединения, имелся небольшой изъян, вроде трещины, в остальном алмаз был чистоты необыкновенной. Невзирая на бушевавшие эмоции, Арабелла весьма разумно решила, что надо его распилить на два идеально одинаковых камня, все равно оба будут невиданной величины. Может, когда-нибудь и удастся это сделать, если кража не обнаружится или как-нибудь иначе все уладится.

Мысль о чести мужа, которую так хотелось запятнать, выглядела теперь, когда у неё было эдакое чудо, гораздо менее привлекательной. В конце концов, спешить некуда, пока не насладится алмазом. А уж спрятать сокровище она сумеет…

Арабелла провела в Индии десять лет, которые никак не отразились на её здоровье. Наверняка не выдержала бы так долго и пришлось выдумывать какую-нибудь болезнь, чтобы вернуться в Англию, если бы не Джордж-младший.

Уже через два года ему удалось поселиться неподалёку от дядюшки, и Арабелла могла видеться с любимым как минимум раз в неделю. Вот тогда она от всей души позавидовала беднякам, у которых не было слуг.

Трудно решиться проявить своё чувство, когда за тобой следит столько глаз. Никто не желал хозяйке зла, наоборот, по большей части её даже любили и уважали, так как от нечего делать она проявляла интерес к аборигенам. Раздавала женщинам еду и одежду, снабжала лекарствами, пыталась даже учить детей, что ей не слишком-то удавалось, но все равно было принято с пониманием. Проявляла щедрость, транжиря мужнины деньги. И в то же время соблюдала некую дистанцию, чем была обязана не своему такту и уму, а брезгливости и резкой смене настроений. Арабелле вдруг надоедала благотворительность, становилось скучно, и она покидала местных жителей, но делала это благодаря хорошему воспитанию и обаянию изящно и необидно. Обычно же пребывала в хорошем настроении духа, была весёлой и доброжелательной, горничных не тиранила, ни разу никого не ударила, даже помогла одной служанке выйти за любимого парня. Ей нравилось выступать в роли доброй феи, а помощь состояла, собственно, в приданом, которое она дала девушке. Для жены полковника это была мелочь, а для местной девушки — целое состояние. Учитывая все вышесказанное, Арабелла могла рассчитывать чуть ли не на обожание прислуги, а пристальное внимание к хозяйке являлось всего лишь следствием обычного любопытства. Но жуткий страх слуг перед полковником представлял собой серьёзную опасность. Её могли выдать просто из страха, поэтому Арабелла предпочитала не рисковать. А кроме того, детство, проведённое в свободном общении с разными слоями деревенского общества, научило её, что у прислуги есть глаза, уши и языки, и всем этим она пользуется с превеликой охотой и удовольствием.

Здесь, в Индии, Арабелла постоянно чувствовала на себе чужие взгляды и знала, чем это чревато.

Джордж-младший изворачивался как мог, но тем не менее минуты, проведённые наедине без опасений и насторожённости, были редкостью. А все же они случались, и ради них Арабелла провела здесь эти десять лет.

Идея скомпрометировать мужа кражей алмаза скончалась в конце концов собственной смертью.

Добычу Арабелла не показала никому, зато сильно к ней привязалась и решила оставить у себя. Ведь было очень даже возможно, что они с Джорджем долго не выдержат и решатся бежать, поселятся вместе на Континенте, где-нибудь в Европе, или даже отправятся в Америку, а тогда продажа алмаза очень облегчит им дело. Денег хватит до конца жизни. Арабелла отлично помнила, что выйти за полковника её заставили под угрозой нищеты.

Честно говоря, если бы зависело только от неё, Арабелла пошла бы на все: на открытый роман с племянником мужа и явный скандал, на бегство, на любое безумство, но чувство чести не позволяло её возлюбленному компрометировать ни свою даму, ни себя, ни дядю. Таким образом, приходилось сдерживать и всячески скрывать эту страстную любовь.

Ясное дело, ни об алмазе, ни о туманных планах любимой Джордж-младший не имел ни малейшего понятия. Помня о бедности, что так покалечила его жизнь, он сколачивал собственное состояние честной службой, влюблённый по уши, как и прежде. Джордж торчал в Индии ради личных и служебных интересов, заботливо и совершенно искренне интересуясь здоровьем дядюшки, ведь тот, черт возьми, уже стар и должен же когда-нибудь умереть. К счастью, Джорджу и в голову не могло прийти сократить дни драгоценного родственника, подослав к нему, скажем, наёмных убийц, а то мучиться бы им с Арабеллой угрызениями совести до конца своих дней.

Когда же полковник решил наконец выйти в отставку и вернуться на родину, племянник тоже закончил свои дела и, желая быть неподалёку от Арабеллы, позволил себе бестактность и купил имение рядом с фамильным поместьем дяди.

Полковник в возрасте пятидесяти восьми лет не потерял ещё ни бодрости, ни здоровья, а характер его изменился в том смысле, что стал ещё жёстче.

Ни о каких послаблениях жене и речи не было. К счастью, та как будто поуспокоилась, оставила свои идиотские выходки, вела себя, как даме и пристало, и отношения поддерживала исключительно с членами семьи.

Не раз Арабелла горько себя корила, что испугалась обещанной отцом нищеты и не подождала несколько лет, ведь, как оказалось, Джордж-младший был вполне способен нажить состояние. И нажил. Уже через пять лет пребывания в Индии стал небедным человеком, а теперь и вовсе разбогател. И что ей стоило потерпеть эти пять лет, пусть даже в лохмотьях и босиком, зато потом её жизнь была бы усыпана розами? А так из-за страха перед нищетой и под давлением родителей она прожила жизнь с отвратительным тираном и утешалась только тем, что не родила ему детей.

Ну, и Джордж-младший был рядом почти ежедневно, так как все три сестры Арабеллы, отлично ориентируясь в ситуации и не будучи болтливы, зазывали его в гости наперебой…

Так прошло ещё десять лет.

Во время восстания сипаев в Индии старый храм, обнаруженный совершенно случайно, был разграблен.

Грабежом занимался лично некий капитан Морроу, известный как своими военными, так и грабительскими способностями. Он не был безумно жесток и над людьми не издевался, бессмысленных трупов за собой не оставлял, бедных людей попусту не убивал, вешал только тогда, когда уж иначе никак нельзя было, зато грабил весьма и весьма основательно. Был он человеком жадным, но не глупым. Добычей делился честно, поэтому его солдаты, видя собственную выгоду, не пытались обмануть командира, действуя без его ведома, тем более что ослушников капитан наказывал беспощадно.

Добычу из храма Шивы вместе с другими трофеями доставили в его бунгало и свалили в общую кучу. На затесавшийся среди драгоценностей кусок стекла поначалу никто не обратил внимания, затем, во время раздела сокровищ, капитан Морроу, занимавшийся этим лично, взял стекляшку в руку, осмотрел и вышвырнул в окно.

К разбору своей части добычи он приступил несколько позже вместе с родственником, членом правления Вест-Индской компании, торговцем и знатоком драгоценных камней, некогда бывшим секретарём той же компании. Бывший секретарь, а ныне совладелец крупной ювелирной фирмы, сэр Генри Мидоуз частенько бывал в Индии, и не но обязанности, а для собственного удовольствия, скупая дорогие камни и оценивая их, так как любил это занятие больше всего на свете. А кроме того, он отлично знал, что здесь могут попасться исключительные образцы, каких не найдёшь больше нигде.

О Великом Алмазе сэр Генри отлично помнил все эти годы, но никогда и ни с кем данную тему не затрагивал. Он провёл даже собственное расследование, которое заняло много времени, ибо не с ним, а с Арабеллой делился воспоминаниями ординарец полковника. Когда же наконец сэру Генри удалось установить, в какое время и где сражался полковник Блэкхилл, когда, где и как долго стояли вверенные ему части, и более или менее точно определить местонахождение алмаза, заняться поисками уже не представлялось возможным. В период его весьма краткого последнего пребывания в Индии странные поиски могли возбудить подозрение, а вскоре после этого началось восстание сипаев, поэтому только теперь, после окончательного разгрома бунта, он мог вплотную заняться этим делом. Способствовал поискам ювелира и тот факт, что его племянник действовал как раз в тех самых местах.

Восстание сипаев дало новый шанс. С бьющимся сердцем и большими надеждами сэр Генри-эксперт прибыл к своему молодому родственнику, дочиста обдиравшему до сих пор уцелевшие индусские храмы, находящиеся в районах боевых действий.

Капитан Морроу, в свою очередь, был очень доволен визитом.

Достойные родственнички вместе осмотрели и разобрали добытые сокровища.

— Я старался как мог, — сказал племянник. — Непросто быть в трех местах одновременно, но могу тебя заверить, дядюшка, что там, где мы прошли, ничего не пропало даром.

— Очень хорошо, — похвалил дядя. — Правильно делаешь, мальчик мой, и тем не менее кое-чего здесь не хватает.

Капитан Морроу удивился и заинтересовался.

Сэр Генри Мидоуз, поколебавшись, потребовал полного географо-топографического отчёта. Он моментально понял, что в интересовавшей его местности племянник находился лично и сам проследил за доставкой большого тюка с драгоценностями. Содержимое тюка как раз лежало на циновке перед диваном, и сэр Генри просмотрел все ещё раз.

— По всей видимости, это был храм Шивы, — дополнил свои показания капитан Морроу. — Маленький, старый, полуразрушенный, вообще малоизвестный, даже местные туда заглядывали редко, так как ближе им было до другого, черт знает, буддистского, что ли? Я в этих божках плохо разбираюсь. Его и обнаружить-то не сразу удалось, только когда преследовали отступавших.

Сэр Генри явно все ещё колебался и долго молчал.

— Я тебе скажу правду, — наконец решился он. — Все указывает на то, что именно в этом храме хранился самый большой алмаз в мире. Я специально торопился сюда, зная, что ты направлен в этот район, так как боялся, что не распознаешь в таком большом камне алмаза и отнесёшься к нему с пренебрежением…

— Что-то я выбросил, точно, — прервал его племянник, немного смутившись. — Ерунду какую-то…

Дядя вскочил как ужаленный.

— Куда?

— Да сюда, в окошко. Там в кустах и валяется, мне тут некогда заниматься садом, да и вообще у нас здесь привал ненадолго…

Сэр Генри уже не слушал. Следующий час оба провели, шаря по густым зарослям в радиусе десяти ярдов от окна, среди разного мусора: искрошенных глиняных фигурок, битой посуды и железного хлама, пока не обнаружили осколок стекла. Внутри него поблёскивали как бы серебряные искорки.

— Вот это, — сказал капитан Морроу. — Я посмотрел и выбросил. А вы, дядюшка, думаете, что…

Сэр Генри, наморщив лоб, внимательно разглядывал осколок.

— А это точно из храма Шивы? Ты уверен?

— Абсолютно. Все было в одном свёртке, доехало в целости и сохранности, и ничего постороннего там быть не могло. Делил я другое, этого не трогал.

— Ну что же, тогда мы имеем железное доказательство, — сделал мрачный вывод сэр Генри, понемногу приходя в себя. — По происхождению эта вещь из Англии. Как ты думаешь, откуда она могла взяться в храме Шивы?

Вопрос был явно риторическим, и капитан оказался не в состоянии на него ответить. Сэр Генри — сам себе ответил:

— Кто-то подменил вот этим Великий Алмаз…

Затем замолчал и безмолвствовал довольно долго, перебирая в памяти давнишние события и слова. Сад полковника, его информированность о местонахождении алмаза, Арабелла, привёзшая с собой из Англии оригинальные безделушки, беспорядки, вызванные излишним давлением миссионеров, протесты полковника против грабителей, кто знает, искренние ли, и возможности, так и плывшие ему прямо в руки…

В настоящую и неизменную человеческую честность сэр Генри уже давно перестал верить. У него немедленно возникло подозрение, тут же перешедшее в уверенность. А доказательство он держал в руке. Полковник выкрал алмаз и заменил его осколком стекла. Если бы не это стёклышко, сэр Генри ещё мог бы строить догадки — а вдруг в храме вообще не было алмаза, или его переправили в другое место, но осколок говорил сам за себя. Индусы не могли сами такое изготовить или купить на рынке. А значит, только полковник. А сколько красивых слов наговорил о грабителях и бандитах! Пустая болтовня для отвода глаз!

— Мне казалось, что с тем храмом удачно получилось, — не совсем уверенно произнёс капитан Морроу, который и не пытался скрывать свои пристрастия, особенно от дяди. — Маленький, а богатый. Вот это ведь золотое, нет? Вон то, на слоне, забыл, как называется. А та Кали, точно знаю, что Кали, — у неё четыре руки. Большое такое, из какой-то ерунды, не стоило тащить целиком, только выковырять камушки, ожерелья, браслеты, диадемы или как их назвать, такие украшения на голове…

Сэр Генри прервал его рассуждения.

— Да, конечно. Погоди-ка. Если я правильно запомнил, давно, сколько же?… Лет сорок пять тому назад… Туда перенесли и спрятали разные ценности именно потому, что храм был малоизвестным и находился в глуши. Наверняка пребывали в полной уверенности, что Шива не обидится, если кое-что ему добавят. И среди этого кое-чего, вероятно, находился самый большой алмаз в мире — Великий Алмаз…

— Насколько большой?

— Да вот как раз такой, — сэр Генри, у которого двадцать лет перед глазами стоял кулак полковника, потряс куском стекла. — Из того, что я слышал, и из моих собственных выводов следует, что он должен был находиться именно там, в маленьком старом храме. Что с ним случилось раньше и откуда он вообще взялся, понятия не имею, хотя ходили смутные слухи, что ещё во время войны с французами он переходил из рук в руки. От магараджи к какому-то французу, и уже тогда его прятали. Затем в дело вмешались миссионеры. Теперь вот сипаи. Ну и сипаи же поспособствовали, чтобы эта таинственная подмена обнаружилась.

— Чего там таинственного! — раздражённо прервал капитан Морроу и указал на осколок. — Кто-то его свистнул, а чтобы не сразу хватились, сунул похожую стекляшку. Ну не свинство ли?!

— Даже большее, чем ты думаешь, — сухо заверил племянника сэр Генри. — И пожалуй, я этим займусь…

У сэра Генри уже вошло в привычку скрывать свои сведения об алмазе, и он наверняка продолжал бы действовать в том же духе, начиная своё следствие от контакта с полковником Блэкхиллом с глазу на глаз или осторожной разведки в его окружении, если бы не неожиданный случай. Не он один сидел за столом во время достопамятного разговора, не он один о Великом Алмазе слышал, и не только он им интересовался. Ювелир как раз упаковывал вещи, в том числе и тщательно отобранные предметы из добычи Морроу, когда в бунгало капитана вдруг явился собственной персоной раджа Горакпура, постаревший на двадцать лет, но все ещё в прекрасной форме. С сэром Генри они были ровесниками, обоим — под пятьдесят.

С капитаном Морроу раджа был знаком и находился в состоянии перемирия. Бунт сипаев его владения не затронул, поэтому никаких осложнений с англичанами у раджи не возникало, капитан на его землях не грабил, во всяком случае открыто, а посему они могли друг с другом разговаривать как джентльмены. Свиту раджа притащил небольшую, всего где-то около сотни человек, оставив их в некотором отдалении от лагеря, с собой же взял только одного доверенного слугу.

Оба — и капитан, и сэр Генри — были крайне изумлены визитом, что постарались скрыть, неся всякую чушь о высокой чести, которую им оказали. Раджа же утверждал, что заглянул сюда по пути — вообще-то он путешествует, проезжал мимо и решил навестить приятеля. Капитан Морроу, таким образом, к собственному удивлению, узнал, что является приятелем раджи. Высокого гостя приняли как подобает, а сэр Генри отложил свой отъезд, чувствуя, что дело тут нечисто.

Раджа весь день кружил вокруг да около, говорил обиняками, напустил столько туману, что только поздней ночью ситуация начала проясняться.

— Такие мелочи укрепляют взаимное доверие и дружбу, — сказал он, небрежно указывая на привезённые с собой подарки, способные обеспечить обычную английскую семью до конца жизни. — Моя сокровищница к твоим услугам. Может, и ты захочешь сделать мне приятное?

Капитан Морроу заверил его, что всегда готов.

— Случается порой, — продолжал раджа, — что какая-нибудь вещь так придётся по сердцу, что ничего за неё не пожалеешь. Возможно, что, спасая сокровища храмов от уничтожения…

Сэр Генри высоко оценил дипломатический талант гостя. Что значит формулировка! Его племянник, по сути дела грабитель и вор, вовсе, оказывается, не крадёт и грабит, а спасает сокровища от уничтожения!

— …ты наткнулся на одну вещь, которую согласишься поменять на другие, намного дороже её. Я охотно пожертвую многим ради получения оного. А если мне удастся вернуть Богу его собственность, он одарит меня сторицей, наградит счастьем и благополучием. Не сомневаюсь, что ты, дорогой друг, желаешь мне счастья и благополучия, как и я тебе.

Капитан Морроу и тут с ним согласился, причём совершенно искренне. Он не сомневался, что они с раджой желают друг другу одного и того же.

— А посему, если ты нашёл собственность Бога…

— Минуту, — прервал эти излияния капитан, который не был силён в дипломатии. — Говорите прямо. Сэр Мидоуз — мой близкий родственник, и у меня нет от него тайн. Что это такое, собственность Бога? Кое-какую мелочишку я спас, точно, но никак в толк не возьму, что ваше сиятельство имеет в виду?

Раджа помолчал немного, внимательно изучая собеседников.

— Великий Алмаз Шивы, — произнёс он наконец почти шёпотом.

Сэр Генри не дрогнул, так как уже ожидал чего-то в этом роде, зато капитан Морроу аж подскочил от ярости.

— Великий Алмаз, черт побери! Хотел бы я его увидеть! Нет у меня Великого Алмаза, я его не нашёл!

Лицо раджи осталось неподвижным, зато взгляд стал весьма неприязненным.

— Он там был, — подчёркнуто холодно произнёс он. — Жрецы в этом уверены.

— А вот и не был! Мы сами думали, что должен был…

Сэр Генри жестом остановил племянника прежде, чем тот успел ляпнуть очередную глупость. Затем поднялся с кресла, подошёл к комоду и вынул из ящика осколок стекла.

— Великого Алмаза в храме Шивы не было, — заявил он. — Вместо него там обнаружили вот это.

Раджа взглянул на него, затем посмотрел на поблёскивающий серебряными искорками осколок, взял его в руки, внимательно изучил и снова перевёл вопросительный взгляд на сэра Генри.

— Скажу откровенно, — решительно произнёс ювелир. — Совершенно откровенно. Если бы Великий Алмаз там обнаружили, мой племянник охотно обменял бы его на другие вещи, и не совсем обязательно на гораздо более дорогие, достаточно было бы равных по стоимости, ведь не надо притворяться друг перед другом: камень такой ценности трудно было бы продать. Однако его не нашли, а эта стекляшка свидетельствует, что кто-то забрал его раньше.

— Англичанин, — кратко, но решительно констатировал раджа.

Капитан Морроу и сэр Генри с этим мнением на всякий случай не согласились, правда, не слишком уверенно. Кусок декоративного стекла вполне мог оказаться в распоряжении какого-нибудь индусского слуги, который воспользовался ситуацией и уже давно сбежал.

Раджа отрицательно покачал головой.

— Нет. Собственность Бога. Никто бы не осмелился. Только англичанин. Был такой один англичанин, который знал о нем все…

Затем он ненадолго задумался и с сомнением добавил:

— Был такой момент… признался в этом жрец, один из храмовой стражи. Однажды ему показалось, когда он вошёл в святилище, что боги как бы пошевелились. Потом присмотрелся повнимательнее и решил, что почудилось. Долго об этом случае он молчал, но потом в конце концов признался, так как опасался, что недопонял какую-то волю богов. Никто ему не поверил. А случилось все именно тогда, когда неподалёку жил тот самый англичанин, что все знал…

Таким образом, сведения сторон взаимно пополнились. Присутствующие посмотрели друг на друга и поняли, что думают одинаково. Единственным человеком, который, вне всякого сомнения, отлично ориентировался в алмазном деле, был полковник Блэкхилл. Конечно, существовала небольшая вероятность, что в курсе был кто-то ещё, какой-нибудь солдат к примеру, принимавший участие в тех давних событиях. Но солдаты обычно не слишком разумно обращались с индийскими сокровищами. А если уж пользовались случаем и грабили, то быстренько спускали награбленное. И, украденный простым солдатом, алмаз бы уже где-нибудь да всплыл, кто-нибудь бы его видел, а такое зрелище не забывается. Тем временем никто ничего об алмазе не слышал, а это означало, по глубокому убеждению как сэра Генри, так и раджи, что знал обо всем только полковник Блэкхилл.

Раджа также решился на откровенность.

— Я хочу его иметь, — заявил он прямо. — Если вы нападёте на след камня и раздобудете его, я у вас его куплю. Сохраним все в тайне. Я заплачу больше, чем кто бы то ни было, и не буду задавать никаких вопросов.

Сэр Генри отлично помнил слова полковника Гарриса, который упоминал о праве собственности какого-то француза, и не сомневался, что собеседник также их помнит, но ни тому, ни другому это не помешало заключить сделку. А щекотливый вопрос обошли молчанием.

И дядюшка, и племянник высоко оценили предложение раджи. Капитан Морроу был вне себя от ярости. Честно говоря, на службу в Индию он отправился исключительно из меркантильных соображений и плевать хотел на империалистические замашки королевы Виктории, лишь бы разбогатеть. Бунт сипаев пришёлся как нельзя кстати. Благодаря беспорядкам капитан гораздо быстрее продвигался к заветной цели, а Великий Алмаз мог достойно завершить дело. И тут такая неудача!

Сэр Генри всегда отличался жадностью, а с годами его страсть к драгоценным камням только усилилась. К тому же он очень обозлился на полковника Блэкхилла, в мнимую честность и высокие принципы которого в своё время поверил. Надо же так попасть впросак! В те далёкие времена сэр Генри был не прочь приударить за Арабеллой, и кто знает?… Может, она и не отвергла бы его ухаживания?

Но он даже не попытался, так как был подавлен уважением к твёрдости и принципиальности полковника. А теперь выясняется, что совершенно напрасно. Как последний дурак!

Таким образом, удвоенное недовольство дяди и племянника сосредоточилось на полковнике.

После шестидесяти честь и достоинство сделались у полковника Блэкхилла настоящим пунктиком На фоне многочисленных скандальных разоблачений и проклятий в адрес тех, кто наживался в Индии, осуждения Вест-Индской компании, подозрений, выдвигаемых в адрес военачальников, и прочих проявлений зависти, он хотел сиять, что твой маяк, ярким светом чистоты и благородства.

Проведённые в Индии годы полковник решил описать в мемуарах, всячески выпячивая на передний план собственную неподкупность и точно определяя источники приобретённого благосостояния. Он даже приводил фамилии свидетелей, англичан и индусов, которые своими глазами видели, как полковник отказывался брать взятки и возвращал добытые его солдатами ценности. В такие свидетели попали и раджа Горакпура, и сэр Генри Мидоуз.

Мнение раджи по причине его удалённости особого значения не имело, а вот сэра Мидоуза чуть удар не хватил от возмущения. Вернувшись в Англию, он как раз угодил в тот самый момент, когда полковник в кругу специально приглашённых гостей прочитал очередной фрагмент своего шедевра. Сэр Генри личного участия в данном мероприятии не принимал, его не пригласили на сей пир просто потому, что полковник Блэкхилл понятия не имел о его возвращении. Зато на следующий же день ювелир обо всем узнал в клубе. Один знакомый, вчерашний гость полковника, не замедлил коснуться столь интересной темы, тем более что в прочитанной части речь шла о Великом Алмазе, который якобы являлся собственностью некого таинственного француза, а сэр Генри как раз был свидетелем…

Просто чудо, что сэр Генри тут же не рухнул, сражённый апоплексическим ударом.

— Да уж, — вырвалось у него. — Двойным свидетелем, можно сказать. Во-первых, когда камень старательно стерегли, а во-вторых, когда обнаружилось, что охраняемый предмет исчез.

Собеседник был потрясён — ведь Великий Алмаз, пусть даже далёкий и чужой, всегда вызывал жгучий интерес.

— Как же так? — воскликнул он. — Ничего подобного не было?! Неужели сказанное полковником настолько далеко от истины?!

Сэр Генри с трудом взял себя в руки.

— Не совсем так. Имеются многочисленные доказательства существования камня, но самого его уже нет. А обстоятельства исчезновения пока не выяснены. Очень подозрительное дело.

Больше, несмотря на назойливые вопросы, ювелир ничего не прояснил, но и этого оказалось достаточно, чтобы создать вокруг полковника атмосферу недоверия и подозрительности.

Когда же последний сориентировался в ситуации и до него дошло, что вместо алмаза в статуе Шивы была стекляшка, его самого чуть не хватил удар.

Великий Алмаз являлся как бы символом и квинтэссенцией его сверхъестественной честности, предметом гордости полковника. И вдруг оказывается, что камень исчез неизвестно когда, и, мало того, его самого подозревают в изощрённом обмане. А все прочие честные поступки — только способ создать безупречную репутацию, чтобы, прикрывшись ею, выкрасть это единственное в своём роде, бесценное сокровище.

Общему молчаливому осуждению оказалось противостоять труднее всего. Никаких обвинений открыто не выдвигалось, а посему полковник Блэкхилл избрал единственный возможный выход.

Он застрелился в своём кабинете.

Тот факт, что застрелился он за пять минут до начала званого обеда, сочли большой бестактностью. Мог бы, черт побери, застрелиться и после!

Лишая себя жизни в столь неподходящий момент, он отбил аппетит у приглашённых, да и вообще как-то неуместным казалось вкушать яства, когда хозяин здесь же неподалёку от столовой лежит мёртвый, с дырой в башке. Обед, таким образом, пошёл насмарку, к огромной радости прислуги, которая с превеликим удовольствием слопала скоропортящиеся блюда.

Арабелла достигла цели, не говоря ни слова и ничего не делая. Увидав труп мужа, она сочла необходимым лишиться чувств, иначе ей трудно было бы скрыть свою радость. Её перенесли в спальню, где, зарывшись лицом в подушку, она разрыдалась от счастья, что окружающие восприняли как истерическое выражение отчаяния. Джордж-младший, потрясённый и в то же время переполненный тщательно скрываемым облегчением, пытался находиться в трех местах одновременно: рядом с любимой, в кабинете покойного и среди возбуждённых гостей, которые вовсе не собирались так уж сразу расходиться, тем более что любопытство брало верх над голодом.

Полковник Блэкхилл, известный своей педантичностью, естественно, оставил письмо, где пояснял причину самоубийства. Из письма следовало, что полковник был поражён исчезновением Великого Алмаза и сам признавал, что все указывало на него.

Он один знал, где хранится камень, и жил неподалёку от того места несколько лет. Подозрения, которые он не в состоянии отвести, ибо никто их явно не высказал, бросают тень на его репутацию — первый раз в жизни и, одновременно, последний.

Смыть пятно позора он не в силах и, хотя он абсолютно невиновен, вынужден покинуть этот мир, не сомневаясь, что после смерти все его имущество будет инвентаризовано и результат предан гласности.

А поскольку алмаза там не окажется, весь свет, таким образом, убедится в честности полковника.

Свет убедился немедленно, без всякой там инвентаризации, и даже сэр Мидоуз слегка поколебался в своей уверенности. Полковник Блэкхилл добился поставленной цели.

У Арабеллы же возникла проблема. Ей стало очень не по себе, когда начали распространяться сплетни и подозрения. Уж кто-кто, а она-то лучше всех знала, что полковник невинен как младенец, и единственным её утешением была мысль, что индусские горничные не читают английских газет. Ведь только прежняя горничная-индуска госпожи полковницы могла бы подтвердить, что Арабелла хранила среди безделушек кусок разбившегося стеклянного шара. Только по этому осколку, если уж очень постараться, можно было выйти на неё. Она моментально поняла, что должна немедленно принять жизненно важное решение: или снять подозрения с мужа и тем самым погубить свою репутацию, или сохранить все в глубочайшей тайне до конца своих дней и даже гораздо дольше.

Беспокоил Арабеллу и Джордж-младший. Чувство чести он унаследовал от дяди. Если бы теперь на него пало подозрение, что якобы, вопреки провозглашаемым им собственным принципам, тайком украл алмаз, он, ещё чего доброго, тоже решился бы на самоубийство. Возможно, что до этого он попытался бы разгадать загадку и отыскать вора вместе с украденным предметом, но вряд ли бы преуспел, а значит, как ни крути, пришлось бы пойти по стопам дядюшки. Во всяком случае, Арабелле он ни за что бы не простил её молчания, бросавшего тень позора на всю семью.

Таким образом, выбор был — или Джордж, или алмаз. Ни минуты не сомневаясь, она выбрала Джорджа.

Тридцативосьмилетняя Арабелла была ещё прекраснее, чем в девичестве, а Джордж в свои сорок представлял собой идеального мужчину. Их любовь была по-прежнему сильна. Свадьба состоялась через год после смерти полковника. Они поженились бы и на следующий день, если бы подобная спешка не грозила жутким скандалом. Даже год было маловато, но общество худо-бедно с этим смирилось, а вскоре и совсем успокоилось. Арабелла прямо-таки расцвела от счастья, а Великий Алмаз совсем перестал занимать её мысли, спокойно пребывая там, куда его спрятали сразу же после кражи, — в большом клубке толстой чёрной шерсти.

Будучи человеком состоятельным, а после пребывания в Индии разбогатев ещё больше, полковник Блэкхилл, ясное дело, должен был иметь в Англии дом, поставленный на широкую ногу. Собственно говоря, у него имелось два дома, один в Лондоне, а другой в деревне, неподалёку от столицы — родовое имение, унаследованное от матери.

Сам же позаботился об экономке, тщательно выбирая сей женский аналог мажордома. Мисс Эмма Дэвис получила полное одобрение полковника благодаря выдающимся чертам своего характера. Невозмутимая педантка, жестокая и несгибаемая, она с успехом могла бы заменить хозяина на его командирском поприще. В её преданности не могло быть ни малейшего сомнения, это полковник знал наверняка, хотя понятия не имел, что мисс Дэвис влюбилась в хозяина насмерть и, естественное дело, точно так же возненавидела Арабеллу.

Хозяйство экономка вела образцово, прислуга подвергалась суровому отбору. Единственным исключением была французская горничная Арабеллы, которую хозяйка выбрала сама, игнорируя мнение домоправительницы. К счастью, высоко ценя расторопность и деловые качества Мариэтты, Арабелла не допускала никакой фамильярности, всегда сохраняла приличествующую дистанцию и была строга в своих требованиях. Приглядевшись повнимательнее к взаимоотношениям хозяйки и горничной, мисс Дэвис примирилась с ситуацией и не пыталась вмешиваться. Кроме того, Мариэтта не показалась ей красавицей, а красивых девушек экономка терпеть не могла. Мариэтта же, по её мнению, была слишком худа, слишком смугла, черноволоса и черноглаза, с неправильными чертами лица, не имела ни капли шарма и, таким образом, конкуренткой не являлась.

Обаяния и сексапильности Мариэтты мисс Дэвис не разглядела.

Сама же она красотой никогда не блистала, а теперь, имея за плечами сорок семь вёсен, и вовсе походила больше на пугало, чем на женщину.

Лицо — суровое и бледное, с плотно стиснутыми узкими губами и слегка косящими глазками совсем без ресниц. Фигура — и того хуже. Весь лишний вес, благоприобретённый за годы жизни, отложился в бёдрах, и в то время как бюст при узеньких плечиках и торчащих рёбрышках выпятился вперёд, часть тела пониже длинной талии напоминала зад хорошо раскормленного першерона. Мисс Дэвис упорно оценивала все эти особенности своей внешности как весьма привлекательные. Зад, правда, удавалось в некоторой степени маскировать широким платьем.

Надежд на взаимность полковника у экономки не было никаких, но тем не менее само его присутствие, беседы с ним на хозяйственные темы и похвалы её педантичности доставляли Эмме Дэвис огромное счастье. А полковник в силу своего характера лично входил во все мелочи и даже подумать не мог, чтобы по дому распоряжалась его жена. Арабеллу это вполне устраивало, так как она предпочитала заниматься собственными делами.

После самоубийства обожаемого хозяина мисс Дэвис возненавидела весь свет. Ведь именно он, свет, при поддержке низкого и подлого общества, загнал полковника в могилу. Бурные проявления отчаяния Арабеллы несколько примирили её со вдовой, хотя и вызывали лёгкое подозрение — ведь особой любви к супругу у последней до сих пор как-то не наблюдалось. Но возможно, теперь та наконец поняла, какое сокровище потеряла…

После объявления о свадьбе Арабеллы с Джорджем-младшим недоверчивость мисс Эммы усилилась. Только благодаря тщательно культивируемой ещё с индийских времён осторожности Арабелла избегала прямых обвинений, сплетён и компрометации.

Откровенную ненависть собственной экономки она, конечно, чувствовала, но не придавала ей значения. Мариэтта, горничная-француженка, все это видела как на ладони. Что у хозяйки роман с бывшим племянником, а ныне женихом, доказательств у неё не было, но подозрения, и весьма серьёзные, имелись. В чувствах мисс Дэвис она разбиралась отлично, свои же весьма умело скрывала.

Мариэтта была дочерью французского кузнеца, а поскольку его кузня размещалась при трактире на большой дороге, она с раннего детства вращалась среди людей самых разных. Постоянно имела дело со всевозможными повозками, а также их содержимым, которое, если можно так выразиться, учило её жизни.

Ей некоторым образом повезло. Будучи девушкой умной и сообразительной, она рано научилась читать и писать, так как кузнец, дела которого шли неплохо, решил дать сыновьям образование, самым наглым образом эксплуатируя бедного учителя.

Учитель сей отправился пешком в Париж и, к своему несчастью, угодил под проезжавшую карету прокурора, сломав при этом ногу. Обеспокоенный прокурор, весьма заботившийся о своей репутации, счёл за благо пожертвовать в качестве компенсации скромную сумму, а кузнец пообещал позаботиться о несчастном. За сытные харчи, хотя и без особых разносолов, ловкач-кузнец продержал у себя такого полезного пострадавшего до тех пор, пока оба мальчика не овладели необходимыми знаниями. Мариэтта, будучи способнее братьев, научилась грамоте ещё быстрее. Ей нравились возможности, открывавшиеся вместе с письменной речью, и случай воспользоваться ими очень скоро не замедлил представиться.

Девочке было всего тринадцать лет, когда лошадь путешествующего молодого человека потеряла подкову и захромала, а молодец, ведя её под уздцы солидный отрезок пути, в кровь стёр себе ноги.

Во время медицинских процедур обнаружилось, что путешественник-неудачник направлялся не особенно далеко. Целью его было имение бывшего сборщика податей, который, разбогатев (не иначе как праведной службой), поселился поблизости. Обездвиженный на время не столько даже из-за лошади, сколько из-за абсолютной невозможности натянуть сапоги, молодой человек отправил девчушку с письмецом к супруге того сборщика. Девчушка же сделала привал на пленэре, письмецо вскрыла и прочитала. Каждая строчка в нем пылала бурной страстью, а сверх того явно следовало, что супруга сборщика решилась оставить мужа и бежать с молодцем. Чуть-чуть поразмыслив, Мариэтта уже знала, как ей поступить.

Шантаж удался на славу. Начала она с дамы, хуля и понося некого вымышленного злодея, который якобы узнал о деле и требует за молчание пятьдесят франков. Дама суммой располагала, а умом не грешила. Следующие пятьдесят франков ассигновал перепуганный молодец, который тут же поспешил убраться подобру-поздорову на только что подкованном коне, но без сапог. А под конец обнаглевшая Мариэтта добралась и до обманутого муженька и за столь ценную услугу получила целых сто франков. Роман, естественно, завял, иных последствий не было, юной шантажистке все сошло с рук.

Заработанные честным трудом двести франков девочка припрятала и с большой надеждой стала поджидать следующую оказию.

И дождалась — год спустя. В трактире остановилась дама под вуалью, которую уже поджидал весьма элегантный дворянин. Получить информацию от прислуги не стоило Мариэтте ни малейшего труда.

Дама оказалась замужней, а словесный портрет мужа ни в малейшей степени не походил на ожидавшего господина. Предприимчивая девочка без труда проникла в комнату мирно обедавшей парочки и сообщила ужасную вещь. Только что, буквально час назад, проезжал здесь некий человек, который о них спрашивал. Описал их весьма подробно, все сходится, сказал, что остановится чуть дальше, на развилке, а ей обещал двести франков, если донесёт на них. Если вдруг господа приедут, ей ведено бежать к развилке и сказать…

Господа отреагировали правильно и дали ей двести франков, чтобы никуда не бегала. Мариэтта выполнила их желание и вернулась в кузницу спокойным шагом.

Больше случаев не представилось, ибо тайные любовники как-то избегали их краёв. Зато когда ей исполнилось уже шестнадцать, очередной молодой человек — виконт де Нуармон — заметил красоту девушки и столь глубоко выразил своё восхищение, что она не смогла о нем забыть. Жил виконт в Париже.

Поэтому чуть более двух месяцев спустя Мариэтта, не задумываясь, нанялась на службу к одной проезжавшей мимо даме, чья горничная настолько забылась, что позволила себе тяжёлый приступ печени. Требовалась немедленная замена. Дама направлялась в Париж, Мариэтта усмотрела в этом перст судьбы и начала таким образом новую жизнь.

Виконта она разыскала и дала выход своим чувствам, но не это главное. Будучи девицей расторопной и даже весьма способной, она проявляла себя очень даже неплохо, а потому сохранила место горничной, где ещё и многому научилась.

Дама, за которую удалось ухватиться благодаря печени предыдущей горничной, держала при детях гувернантку-англичанку. За год Мариэтта овладела английским, а надо сказать, что это был язык образованных слоёв общества. От хозяйки же она научилась манерам, шантаж тоже не забывала и процветала, пока однажды, зарвавшись, не перегнула палку. Когда наша ловкачка сообразила, что неудачно выбрала жертву и её скорее прикончат, чем заплатят, она быстренько дала задний ход, а чтобы быть уж совсем спокойной за свою драгоценную жизнь, решила на всякий случай и вовсе исчезнуть с горизонта. Воспользовавшись сделанными сбережениями и знанием иностранного языка, Мариэтта уехала в Англию, где без труда нашла работу: французские горничные были в цене. Перебрав за два года несколько хозяек, она в конце концов остановилась на Арабелле, которая платила лучше всех.

Мисс Дэвис француженка возненавидела сразу же. К Арабелле она относилась, пожалуй, равнодушно, но все же с некоторой долей неприязни из-за излишней требовательности хозяйки. Та все разбрасывала как попало, а Мариэтта обязана была поддерживать порядок; та могла посреди ночи приказать принести чаю или чего-нибудь перекусить, а Мариэтте приходилось бегать из кухни в спальню; та велела себя дожидаться, а возвращалась со всевозможных балов и приёмов в самое неподходящее время. Что же до платьев, шляп и причёсок — у хозяйки возникали самые невероятные идеи, а Мариэтта все это расхлёбывала. А кроме того, Арабелла никогда никакими тайнами и проблемами с горничной не делилась, что ужасно раздражало последнюю.

Зато все тяготы компенсировались приличным жалованьем, и сразу было видно, что хозяйкины фанаберии направлены не против горничной, а против мужа. Это Мариэтта поняла с самого начала и отнеслась с сочувствием, так как сама терпеть не могла полковника.

А мисс Дэвис, в свою очередь, терпеть не могла никакого беспорядка…

Дело было уже много времени спустя после смерти полковника, когда свадьба вдовы с племянником покойного буквально висела в воздухе. Все знали о предстоящем событии и ждали его, начиная с прислуги, хотя необходимые приличия соблюдались со всевозможной строгостью. Однако мисс Дэвис никак не могла смириться с таким глумлением над её идеалом. Сама мысль, что Арабелла может выйти замуж за кого-то ещё, возмущала экономку до глубины души. А плохо скрываемое хозяйкой счастье душило её, как кость в горле. Сама себе не признаваясь в подобных настроениях, мисс Дэвис всячески старалась отравить жизнь этой мерзкой вдове, такой легкомысленной, счастливой и прекрасной, а потому выискивала, к чему бы придраться.

Позабытая-позаброшенная корзина для рукоделия стояла на столике в углу спальни хозяйки. Арабелла никогда не увлекалась вышивкой и прочей ерундой, игла служила ей в основном, чтобы колоть пальцы, спицы теряли петли, а крючок вывязывал какие-то дикие, ни на что не похожие завиясы. Однако приличия требовали притворяться, что хотя бы изредка рукоделием занимаешься.

Арабелле, правда, очень быстро наскучило всюду таскать за собой элегантную декоративную корзиночку, где среди различных ленточек и мотков валялся и нафаршированный чёрный клубок. Все реже она брала рукоделие в салон, когда являлись с визитом другие дамы, тем более что некоторые, особо вредные, интересовались её изделиями. После смерти мужа Арабелла окончательно перестала изображать из себя трудолюбивую матрону и махнула рукой на обычаи. В конце концов, она переживала вторую молодость, исполнялась мечта всей её жизни, уже через два месяца она наконец навсегда, на веки вечные получит в собственность обожаемого Джорджа-младшего, который и сам ничуть не охладел в своих чувствах. И какое ей было дело до всего остального! Арабелла помолодела, сама себе казалась хорошеющей с каждым днём, а для него хотела быть прекраснейшей из всех женщин на земле. Она мечтала о детях, его детях, жила ожиданиями и надеждами, чувствовала себя молодой девушкой, только-только начинающей жить и в то же время достаточно зрелой, чтобы оценить собственное счастье. Все остальное не имело ни малейшего значения, и только ради любимого она соблюдала кое-какую сдержанность и внешние приличия.

Не будь она уверена, что только шокирует и оттолкнёт Джорджа, перебралась бы к нему на следующий же день после смерти полковника.

Вне всякого сомнения, у Блэкхилла-младшего были гораздо более строгие представления о морали, чем у его возлюбленной…

Занятая своими переживаниями, Арабелла поступила так же, как некогда в Индии: поставила идиотскую корзинку на маленький столик в углу спальни и почти забыла о её существовании.

Зато не забыла моль.

Мисс Дэвис ожесточённо сражалась с молью.

Неиспользуемая корзинка с шерстью уже давно мозолила ей глаза, а тут она вдруг обнаружила в ней источник заразы.

Мариэтта в гардеробной как раз приводила в порядок перепутанные шарфы, когда в спальне мисс Дэвис потянулась к пресловутой корзинке.

— Извольте видеть, сударыня, здесь моль завелась, — с претензией произнесла она, взяв в руку большой чёрный клубок. — Ваше превосходительство эту шерсть ещё из Индии привезли двенадцать лет назад.

— Ну и что? — равнодушно спросила Арабелла, примеряя серьги перед зеркалом.

— Все съедено, о!… Сплошные дыры. Даже что-то…

Она вдруг замолчала, уставившись на клубок.

Арабелла неохотно повернулась к ней, взглянула на корзинку и вдруг поняла, на что это мисс Дэвис так внимательно смотрит. Как гром обрушилось на неё воспоминание, что именно находится в чёрном клубке.

Мгновение обе стояли неподвижно. Мисс Дэвис подняла глаза и в упор взглянула на хозяйку. Мариэтта за открытой дверью гардеробной тоже застыла с шарфом в руках. Неожиданно передавшееся ей напряжение было столь ощутимым, что она даже затаила дыхание.

Реакция у Арабеллы была лучше. Быстрыми шагами она подошла к экономке и резким движением отобрала у неё клубок.

— А может, я люблю моль, — сердито заявила она. — Вдруг эта моль дорога мне как память? Извольте оставить мою шерсть в покое, я распоряжусь ею по своему усмотрению. Это клубок одной несчастной женщины, которую потом сожгли на костре вместе с мужем. Я получила его на память вместе с молью, и пусть так все и останется.

Арабелла не задумываясь выдала эту сказочку, так как отлично знала, что любую глупость надо обязательно объяснить и не делать тайны из своих причуд, ибо в противном случае заинтригованные слуги начинают разнюхивать почём зря. Чёрный клубок вполне мог быть очередным бзиком хозяйки. Как всегда, в минуту опасности она проявила находчивость, а индусский обычай сжигать вдов на костре вместе с умершим мужем имел все шансы на успех.

Мисс Дэвис не проронила ни слова, и Арабелла небрежно бросила клубок в ящик на туалетном столике. Он не поместился в маленьком ящичке, пришлось оставить ящик приоткрытым. А взбалмошная хозяйка снова занялась своими серёжками.

Мариэтта на цыпочках вышла из гардеробной через другую дверь. Не отдавая пока себе отчёта почему, она не хотела, чтобы кто-либо знал о её присутствии при этой короткой сценке.

Арабелла достала клубок, только когда осталась совсем одна, и, осмотрев его, похолодела.

Через проеденные молью глубокие дыры просвечивали как бы искорки. Мисс Дэвис наверняка их заметила. Что она подумала?…

Не более полугода прошло с тех пор, как дело об алмазе немного поутихло, а до этого все вокруг прямо-таки сотрясалось от слухов и домыслов. Мисс Дэвис памяти за эти полгода отнюдь не потеряла.

Наоборот, она никак не могла пережить самоубийства полковника, ещё больше подогревшего скандал, и продолжала делать замечания, на первый взгляд безобидные, а по сути весьма и весьма ядовитые.

«Надо её выгнать, — подумала Арабелла. — Избавиться от неё, не сейчас, конечно, через некоторое время. Сейчас было бы слишком опасно: ещё начнёт болтать…» Как же она могла забыть об алмазе и не проверить, в каком состоянии шерсть! Такой отменный тайник пропал! Или нет? Любой решит, что теперь она сменит место, а вот и не сменит…

Мариэтта была абсолютно уверена: мисс Дэвис заметила что-то в клубке, и прямо-таки сгорала от любопытства, что же там могло быть. Существовала, конечно, вероятность, что экономка язык проглотила от возмущения и своим молчанием давала понять, насколько глубоко она осуждает безалаберность хозяйки, но Мариэтта мало верила такому объяснению.

Интуиция подсказывала ей — не иначе как обнаружила что-то в клубке.

Уборку в спальне хозяйки на следующий день догадливая горничная проводила чрезвычайно тщательно, но чёрного клубка в комнате не нашла. Не было его, пропал. Наткнулась на него только через день в будуаре, где за изящным столиком Арабелла обычно писала письма. В корзинке; под рваной и смятой бумагой лежали чёрные нитки.

Клубком это уже никак нельзя было назвать: разрезанные и разорванные клочки спутанных чёрных волокон. Моль и впрямь постаралась на славу, размотать шерсть не представлялось возможным, пришлось раздирать. Мариэтта унесла клочки в свою комнату и там внимательно исследовала, Твёрдый предмет за двадцать лет отпечатался на плотно смотанной шерсти. Арабелла со свойственным ей легкомыслием даже не попыталась уничтожить эти следы. Разрезав ножницами и разорвав изъеденные нитки, она извлекла алмаз, а ненужную упаковку выбросила в корзину.

Мариэтта не пользовалась ни лупой, ни тем более микроскопом, но следы разглядела. Были они слабые, едва различимые, как бы лёгкие сгибы шерсти под углом, заметные в некоторых местах — не ищи она специально, ничего бы не обнаружила.

Хорошенько присмотревшись к чёрным клочьям при дневном свете, горничная теперь была абсолютно уверена: в клубке что-то находилось, мисс Дэвис это заметила, а миссис Блэкхилл достала и перепрятала в другое место.

Интересно, куда?… И интересно, что же это было?…

Мариэтта поняла, что умрёт, если не разгадает эту тайну.

Многочисленные и частые отлучки Арабеллы из дому оставляли горничной много свободного времени, так как далеко не всегда её брали с собой. Особенно удобны в этом смысле были верховые прогулки и скромные визиты к соседям, где смена туалета не предполагалась. Все это свободное время, особенно поздним вечером и ночью, когда прислуга уже ложилась спать, а она дожидалась хозяйку, Мариэтта посвящала поискам.

Арабелла после замечания мисс Дэвис кое-что изменила. Она проявила внимание к своей шерсти, ниткам и лентам от всяких начатых и брошенных на полпути рукоделий и лично навела в них порядок: тронутые молью выбросила, часть всего этого хлама оставила в корзинке, а часть заперла в шкатулке из сандалового дерева, где до сих пор хранились старые банты и прочие безделушки. Все это она проделала одна, без помощи горничной, но Мариэтта уже научилась подглядывать, чем занимается её хозяйка.

Шкатулка из сандалового дерева представляла собой, собственно говоря, небольшой сундучок, правда, весь резной и благоухающий, с замочком и ключиком. Для Мариэтты замки препятствием не являлись. Папашу-кузнеца навещали люди из самых различных слоёв общества, его сообразительная дочурка училась очень быстро, а посему открывать всевозможные запоры подручными средствами, хоть согнутой булавкой, она умела, можно сказать, с раннего детства.

Поиски свои находчивая горничная начала весьма логично с того же самого типа тайника. Клубков не разматывала, а поступала умнее: прокалывала их просто-напросто спицей, поскольку раз уж тот загадочный предмет в чёрной шерсти отпечатался, значит, был твёрдым. В первую очередь исследованию подверглось содержимое шкатулки.

Через все мотки спица проходила свободно, пока, наконец, в одном, на этот раз в бирюзовом, во что-то не упёрлась. Сердце у Мариэтты забилось сильнее, на щеках выступили красные пятна. Украсть клубок сразу? Нет, лучше подменить. На всякий случай не следовало оставлять никаких следов своей деятельности…

Она сдержала нетерпение и дождалась подходящего случая, который представился очень скоро.

Хозяйка отправилась вместе с ней за очередными покупками в Лондон. Как нарочно, её отправили к портнихе за образцами материи на платья, пока госпожа примеряет шляпки. За этим занятием Арабелла могла провести полдня, поэтому у горничной было достаточно времени, чтобы зайти в магазин и сделать собственную покупку. Нитку от бирюзового клубка она предусмотрительно захватила с собой и купила точно такие же, старательно рассчитав необходимое количество.

Запершись в своей комнате на ключ, она смотала шерсть в клубок. Чтобы заменить мотки, хватило минуты. Той же ночью, страшно волнуясь, Мариэтта начала разматывать клубок Арабеллы, на всякий случай предпочитая его не резать.

Из-под шерсти показалась бумага, так как Арабелла, наученная горьким опытом, решила на этот раз быть осторожнее. Она отлично знала, что мисс Дэвис могла разглядеть сквозь проеденные молью дыры, ведь и сама заметила поблёскивающие искорки. Поэтому и обернула камень сначала в бумагу, а потом уже обмотала нитками.

Мариэтта, увидев бумагу, удивилась и занервничала, любопытство так и кипело в ней, заставляя ещё быстрее разматывать шерсть. Под бумагой прощупывалось нечто твёрдое. Девушке не хватило терпения размотать все до конца, она разодрала ножницами освобождённый от ниток кусок бумаги и застыла, ослеплённая сказочным сиянием.

От всех этих переживаний и волнений горничной чуть плохо не сделалось. По пресловутому алмазному скандалу годичной давности, по косым взглядам мисс Дэвис, по штучкам, что откалывала Арабелла, Мариэтта сразу догадалась, с чем имеет дело. В её руках была та драгоценность, из-за которой застрелился полковник и которой так интересовались как минимум две страны, крупнейшие ювелиры и вся Вест-Индская компания.

Горничная сбавила темп, поостыла и уже спокойно, без спешки размотала шерсть до конца. Клубок, понятное дело, стал в два раза меньше. Мимоходом она подумала, где его теперь спрятать или куда выбросить. Наконец бумага была снята, и алмаз предстал взору во всей красе. У Мариэтты от радости и волнения мурашки по спине побежали.

Ей выпал шанс — один на миллион: завладеть невиданным сокровищем.

Почти до рассвета просидела девушка, глядя на камень горящими глазами. Первый час она только смотрела, наслаждаясь зрелищем, на второй — задумалась.

Прежде всего необходимо было убраться отсюда, унося с собой добычу. Это — главное. И в то же время на неё не должна пасть и тень подозрения, иначе бы её стали разыскивать по всему миру, а роль загнанной дичи Мариэтте совсем не улыбалась. Причём охотились бы за ней не только власти, но и всякого рода злоумышленники…

Вообще-то неприятностей со стороны Арабеллы опасаться не стоило. Если до сих пор алмаз пролежал столько лет в чёрном клубке, мог бы с таким же успехом пролежать столько же и в бирюзовом. Хозяйка, по всей видимости, ничего не собиралась с камнем делать, что было очень даже объяснимо, так как появление драгоценности вызвало бы страшный скандал, а вся вина свалилась бы на неё. А посему велики были шансы, что Арабелла свой клубок проверять не станет и кражи не обнаружит, а если и обнаружит, то никому не скажет. Не враг же она себе!

Гораздо большую угрозу представляла мисс Дэвис. Пока она ещё молчала, возможно, не слишком была уверена, а возможно, хотела получить неоспоримые доказательства или обдумывала какое-то решение. Но Мариэтта не сомневалась — как только старая грымза примет решение, её ничто не остановит и скандал будет гарантирован. Арабеллу экономка ненавидела, полковника обожала, а потому счастлива будет очистить светлую память своего идола, свалив всю вину на проклятую хозяйку…

Разве что…

Разве что все-таки виноват сам полковник. И правильно его подозревали, алмаз находился у него, или, во всяком случае, он был в курсе, где камень.

Совесть его загрызла, и, не видя иного выхода, он пустил себе пулю в лоб. Вероятно, мисс Дэвис учитывает и такую возможность, потому и молчит, чтобы не бросить на полковника тень уже после смерти…

Однако, хорошенько обдумав это последнее предположение, Мариэтта сама с собой не согласилась.

Нет, исключено. Она ведь знала полковника, а мисс Дэвис знала его ещё лучше. Человек был препротивный, но, по собственным меркам, кристально честный. О краже и речи быть не могло. Явно Арабелла сама что-то учудила и скрывала алмаз даже от мужа.

Полковник не мог о нем знать. А значит, мисс Дэвис во всем обвинит хозяйку и сделает это в какой-то удобный для себя момент, да ещё с шумом и треском, соберёт юристов, родственников, полицию, полпарламента, судей и черт её знает, кого ещё. Прилюдно размотают все клубки шерсти…

Тут Мариэтта остановилась и задумалась о другом. У мисс Дэвис было меньше свободы доступа в комнаты Арабеллы, чем у горничной, и она могла ещё не обнаружить, куда хозяйка перепрятала алмаз.

Экономка могла думать, что тайник сменили на менее подверженный пожиранию. Могла искать в ящиках, вазах, шляпных картонках, среди книг в библиотеке, там достаточно толстых томов, в которых, вырезав нужных размеров дыру, можно спрятать даже такой большой камень. Так вот в чем дело!

Экономке искать труднее — редко подворачивается подходящий случай, а значит, поиски она продолжает, пока ничего не нашла и поэтому молчит…

И все же рано или поздно возьмётся-таки за шерсть. Действовать экономка будет, пожалуй, таким же способом, что и Мариэтта…

Горничная вдруг вскочила с места. Господи!

Какое счастье, что она не разрезала всю шерсть!

Надо немедленно, ещё сегодня, заменить клубки и подбросить на место предыдущий с чем-нибудь твёрдым внутри. Лучше всего подошёл бы кусок стекла…

Горничная в панике огляделась по сторонам, и взгляд её упал на недогоревший уголь в камине.

Впервые она благословила английский климат, который способен был творить чудеса: заставил людей топить камин даже в июне. Выбрав подходящий кусок, она тщательно завернула его в ту же бумажку и поспешно, хотя и внимательно, начала обматывать шерстью.

А сама тем временем продолжала размышлять.

Хорошенько обмозговав сложившуюся ситуацию, Мариэтта пришла к выводу, что никак нельзя допустить, чтобы мисс Дэвис разгласила тайну алмаза.

Ничего не найдут, хозяйка сообразит, что кто-то украл его совсем недавно, быстро выйдет на горничную и, даже не признаваясь, что прятала камень, сможет преследовать служанку по обвинению в краже чего угодно, допустим, жемчужного ожерелья. А Мариэтте никакие преследования ни к чему, хочется жить спокойно, подальше от Арабеллы, и владеть алмазом. Как быть с мисс Дэвис, горничная решила придумать позже, а пока надо завершить дела более срочные.

Шкатулка из сандалового дерева стояла в спальне на ночном столике рядом с туалетным. Арабелла, которая во время первого замужества старалась не покидать своих апартаментов как минимум до полудня, теперь радостно спускалась в столовую в несусветную рань — где-то в районе половины девятого — на завтрак с женихом, который являлся с визитом уже на рассвете. Джордж-младший, влюблённый, пожалуй, ещё сильнее, чем в ранней молодости, балансировал на грани приличия, утверждая, что без Арабеллы ему просто кусок в рот не лезет. За что Мариэтта была ему глубоко благодарна., Уже в девять она избавилась от хозяйки, получив указание приготовить туалет на вечер. Едва дождавшись, когда уберётся девка, чистившая камины, горничная вошла в спальню Сначала она предусмотрительно разложила на кровати платье, а на полу перед ним выставила несколько пар туфель. Только-только девушка успела поменять клубки и запереть шкатулку согнутой булавкой, как в спальню вошла мисс Дэвис.

Вынутый из шкатулки клубок Мариэтта ещё держала в руке. В складках её широкой юбки было достаточно карманов, чтобы спрятать моток, но копаться в них сейчас не было времени. Ловким и быстрым движением она засунула клубок под низкий столик и обернулась к экономке.

— Ах, как хорошо, что вы зашли, — сказала она почтительно. — Никак не могу решить, какие к этому лиловому платью больше подойдут, голубые или розовые? Ведь фиолетовые — слишком тёмные, а точно в цвет у нас нет. Как вы считаете?

По мнению мисс Дэвис, Арабелле больше подошли бы власяница и вериги для умерщвления плоти, но она не намерена была высказываться Неожиданная вежливость обычно наглой Мариэтты показалась ей подозрительной. Экономка неохотно глянула на платье и туфли.

— Ты в этом сама разбираешься, — ответила она сухо. — Возьми другое платье. А миссис Блэкхилл охотно отправится в город и закажет туфли нужного цвета. Тогда её и оденешь в это. Странно, до сих пор ты моим мнением не интересовалась.

На такие замечания Мариэтта умела отвечать.

— Ах, ведь раньше цвета всегда подходили. Спасибо, отличная мысль, я так и сделаю!

Мисс Дэвис, как палач, все торчала у неё над душой, явно что-то подозревая. Горничная продолжала заниматься хозяйским туалетом: достала другое платье, подобрала к нему туфли и, уже немного успокоившись, стала перебирать шали, надеясь, что экономка не станет нагибаться и шарить под мебелью, а стоя увидеть клубок под низким столиком было невозможно.

Мисс Дэвис нагибаться не стала, а отодвинула довольно далеко пуфик, стоящий перед зеркалом, и уселась на нем. Мариэтта почувствовала неприятный холодок, она могла поклясться, что взгляд, этой мерзкой бабы был направлен прямёхонько под столик и упёрся в клубок, невзирая на препятствие из нескольких пар обуви, выстроенных перед ним. Затем экономка, не сказав больше ни слова, встала и вышла из спальни.

Мариэтта почувствовала, что спина у неё взмокла от пота. Она оставила в покое пыль и прошла в гардеробную и будуар, чтобы удостовериться, ушла ли мисс Дэвис, затем вернулась в спальню и, наконец, быстрым движением достала клубок и спрятала его в карман.

Ей по-прежнему было жарко. Мисс Дэвис пришла, чтобы продолжить свои поиски во время отсутствия хозяйки, надеясь, что Мариэтты тоже нет.

Сейчас ушла, но скоро вернётся, возьмёт спицу и обнаружит уголёк, не иначе как что-то унюхала… Да, экономка очень опасна!

Мисс Дэвис начинала серьёзно беспокоить горничную. Мариэтта видела перед собой и, можно даже сказать, держала в руках уникальнейший в жизни шанс и не намерена была его лишаться из-за какой-то дурацкой старой ведьмы. Опасность исходила только от экономки, а значит, от неё следует избавиться.

Мысль блеснула, укоренилась и превратилась в твёрдое решение буквально в пять минут.

Немного успокоилась Мариэтта только уже в своей комнате. Похоже, она сделала глупость. Не следовало заменять клубки. Зря она оставила в шкатулке тот, с угольком. Тем самым только ускорила реакцию противника, а её лучше бы оттянуть. Ну да уж ничего не поделаешь, может, удастся ещё сегодня поправить дело, но жить в таком напряжении невозможно. Мисс Дэвис решительно необходимо устранить.

Мариэтта отлично понимала, что вся эта партизанская война экономки направлена не против неё, а против Арабеллы. Это с хозяйкой мисс Дэвис мечтала расправиться. Возможно, она и подозревала горничную в пособничестве, но это не имело существенного значения. Компрометируя Арабеллу, экономка автоматически лишала Мариэтту алмаза. А с этим та не могла смириться. Мисс Дэвис необходимо было просто-напросто убрать. И никаких колебаний и угрызений совести девушка не испытывала, подумала только, что все даже обрадуются.

Как убрать — проблем не возникало. Понятное дело, не годилось пырнуть ножом или застрелить из какого-нибудь экземпляра оружейной коллекции полковника. Повешение тоже исключалось. Однако у Мариэтты был способ, однажды с её помощью уже использованный с большим успехом, когда отправили на тот свет одного нежелательного юного наследника — отвратительнейшего, самовлюблённого и жестокого мальчишку, о котором никто, в том числе и наша горничная, не пожалел и которого ненавидели все окружающие. Как и мисс Дэвис. Парню подсунули вино, — экономку напоить не удастся, но есть и другие методы.

Ежедневно по вечерам домоправительница собственноручно заваривала травы, улучшающие пищеварение, и выпивала их перед сном. Выросшая в деревне Мариэтта знала и другие травки, помогавшие заснуть навечно, но их пришлось бы докупать у какой-нибудь знахарки, так как собирать и сушить самой времени не было. Покупать осторожная горничная не хотела. Зато она знала, что у Арабеллы есть опиум, привезённый в своё время из Индии.

Опиум тоже годился. Крепкий сон мисс Дэвис был основой плана.

Экономка запирала свою комнату на ключ и днём и ночью, однако, как уже говорилось раньше, для Мариэтты это препятствием не являлось. Она умела даже вытолкнуть ключ, торчащий в замке.

Пол в комнате мисс Дэвис был застлан мягким ковром, так что падающий ключ не наделает никакого шума. Немного опиума в отваре, немного помощи чуть позже, и мисс Дэвис отправится в лучший мир, где никому уже не сможет навредить…

Медлить было нельзя. В любой момент скандал мог разразиться, несмотря на очередную подмену клубков.

Арабелла и Джордж развлекались в гостях. Мариэтта исчезла с горизонта, оставляя мисс Дэвис свободное поле деятельности и выбрав как раз тот момент, когда травки были уже заварены и ожидали в комнате экономки. Свою снотворную добавку горничная приготовила заранее и не поскупилась.

Спустя тридцать секунд она вышла из комнаты и принялась размышлять.

Что подумают люди? С юным наследником шуму было много. Решили — умер с перепоя. Четырнадцатилетний оболтус выпил лишнего, а растущий организм с большой дозой алкоголя не справился. Таков был диагноз. В случае мисс Дэвис растущий организм отпадал, а чего такого та могла бы перебрать?… Опиум! У неё возникли проблемы со сном, дозы все увеличивались, после смерти полковника у Арабеллы стал исчезать опиум. Мариэтта начисто была лишена каких бы то ни было моральных принципов и совести, но никак не ума. План она разработала во всех подробностях.

Возвращаясь в апартаменты Арабеллы, Мариэтта опять столкнулась в дверях хозяйской спальни с мисс Дэвис. Выражение липа экономки не предвещало ничего хорошего, и горничная лишь утвердилась в своих намерениях. Черт знает, обнаружила ли проклятая баба что-нибудь, но явно приняла какое-то решение. А значит, контрмеры как нельзя более своевременны.

Как преступница, Мариэтта действовала очень рационально. Вернувшуюся из гостей Арабеллу обслуживала довольно неловко, зевая, и уложив хозяйку, прокралась в комнату экономки. Затем, удостоверившись, что та крепко спит, воспользовалась подушкой. Мисс Дэвис сопротивлялась недолго и скоро затихла. Мариэтта спрятала небольшую дозу опиума в тумбочке и, проверив, не преподнесёт ли ей экономка каких-нибудь неожиданностей, вышла, не оставив после себя никаких следов.

По большому счёту, Мариэтта не имела каких-то особых преступных наклонностей. Деликатное избавление от мисс Дэвис даже не казалось ей убийством. Убийство — это кинжал, вонзённый в сердце, перерезанное горло, раскроенный топором череп, а не такая мелочь. Подумаешь, капельки в травках, а подушку можно придержать и шутки ради, какое тут убийство?

А Великий Алмаз продолжал сиять зловещим светом…

Труп мисс Дэвис обнаружили сообща. Служанка, пришедшая чистить камин, не могла попасть в запертую комнату, а на стук никто не отзывался. По ступеням служебной лестницы дошли до камердинера, который не советовал вышибать дверь, а предложил проникнуть в комнату через окно. Мисс Дэвис всегда держала его открытым, так как любила свежий воздух. До третьего этажа, правда, ни одна лестница не доставала, но на чердаке тоже были окна.

По верёвке из чердачного окна ловко спустился младший лакей, с восторгом воспринявший все происходящее как отличное развлечение. Столпившаяся перед домом прислуга была того же мнения, все дружно признали, что впервые мисс Дэвис доставила людям хоть какое-то удовольствие. За акробатическими упражнениями не наблюдала только Арабелла, которая ещё спала, зато во всем происходящем принимал участие весьма удивлённый и встревоженный Джордж-младший, который чуть свет уже гарцевал перед окнами любимой, с нетерпением дожидаясь той минуты, когда наконец сможет пребывать в её обществе круглые сутки.

Лакей получил чёткие указания, которые и выполнил беспрекословно. К мисс Дэвис он не приближался, та, по всей видимости, крепко спала, а лакей менее всего хотел стать тем человеком, который её разбудит. Он поднял валявшийся на ковре ключ, вставил его в замок и повернул. Дверь открылась.

Ключ, лежавший на полу вместо того, чтобы торчать в двери, пока что никого не заинтересовал.

Мариэтта вынуждена была оставить ключ там, где он упал, когда открывала дверь отмычкой, иначе не смогла бы тем же способом её запереть. Жутко взволнованный своей ответственной миссией лакей совершенно не обратил на эту странность внимания и почти тут же забыл о ключе, тем более что искать его не пришлось: просто поднял и открыл дверь. Он даже никому об этом не рассказал. Факт сей всплыл гораздо позднее и некоему мистеру Томпсону дал почву для размышлений.

Мистер Томпсон, инспектор лондонской полиции, прибыл на место вместе с врачом, который и подтвердил надежды прислуги. Мисс Дэвис оказалась мертва. Умерла во сне. Возможно, чем-то болела и не лечилась, держа свою болезнь в тайне? О травах вспомнили сразу же и без труда обнаружили их солидный запас, а в процессе поисков нашли и опиум.

Инспектора полиции, само собой разумеется, никто не вызывал. Мистер Томпсон был просто другом молодости сэра Блэкхилла. Возвращаясь от своей сестры, решил по дороге устроить себе небольшой отпуск и навестить знакомого аристократа. Он как раз писал письмо в местном трактире, сообщая о своём прибытии, когда всю округу (а уж трактир в первую очередь) взбудоражила весть о странном происшествии. Доктор уже мчался, и мистер Томпсон, махнув рукой на письмо, помчался за ним следом.

Джордж-младший очень ему обрадовался. Он весьма высоко ценил и любил инспектора. Чувствуя себя у невесты как дома, он пригласил гостя к завтраку и распорядился сообщить обо всем случившемся Арабелле. Однако ещё раньше с помощью врача и представителя местной полиции попытались узнать, что же все-таки с мисс Дэвис произошло и почему она столь поспешно оставила этот мир. Начали с прислуги.

Мариэтта постаралась в нужный момент ахнуть, благодаря чему её допросили в первую очередь. Всячески демонстрируя волнение, она поделилась своими наблюдениями: да, мисс Дэвис после смерти полковника явно что-то мучило, она плохо спала, впадала в меланхолию, бывала весьма раздражительна, пила разные травы, действующие успокоительно и снотворно. Вообще вела себя как-то странно.

А что касается опиума, то Мариэтта уже некоторое время назад заметила, что им пользуются. Все меньше и меньше становится. Она ничего не говорила, так как думала… полагала… опасалась… что, может, это сама госпожа… извините, пожалуйста…

Слушавшая сбивчивые признания горничной уже разбуженная и одетая в утреннее платье Арабелла только пожала плечами, не обижаясь на глупые подозрения, а Мариэтта демонстративно вздохнула с облегчением. При этом девушка без колебаний и даже очень охотно добавила, что теперь ей приходит в голову… Она дважды заставала мисс Дэвис около такого специального индийского шкафчика хозяйки…

После столь замечательного начала все остальные вопросы были уже только наводящими, в чем спрашивающие не отдавали себе, отчёта. Каждый очередной дающий показания подтверждал мнение первого свидетеля, даже Арабелла, даже Джордж, а вся прислуга в доме сразу вспомнила, что и впрямь мисс Дэвис вела себя как-то странно, со своими травками носилась, как с тухлым яйцом, иногда по ночам слонялась по дому, видимо, не могла заснуть, но никто не смел её расспрашивать…

В самоубийстве мисс Дэвис не обвинили. Пришли к выводу, что случайно приняла слишком большую дозу снотворного, только и всего. Почившей устроили достойные похороны, а наследство получил какой-то дальний родственник, обнаруженный с помощью адвокатов и осчастливленный столь неожиданной улыбкой судьбы. Ему и в голову не пришло разбираться, действительно ли его престарелая тётка умерла собственной смертью.

Зато этим вопросом задался инспектор Томпсон. Формально никаких поводов для сомнений вроде бы не было. Но что-то никак не давало ему покоя, нестыковка какая-то, мелочь, которая торчала, как заноза, и раздражала инспектора. Работы ему хватало, а времени — совсем наоборот, но в свободные минуты он снова и снова перечитывал свои записи и вёл нечто вроде дневника, где излагал мучившие его мысли. Все свидетели говорили одно и то же, честно и без колебаний, но в этом дружном хоре чувствовалась какая-то фальшивая нота.

Отыскать её помог сэр Генри Мидоуз.

Последний упорно продолжал интересоваться всем, что касалось полковника Блэкхилла и его вдовы. Обвинение в краже алмаза он в принципе отверг, самоубийство полковника показалось достаточным аргументом, но ведь должен же этот пресловутый алмаз где-то находиться. Арабелла подозрений не вызывала, в голову просто не могло прийти, что английская леди, в ту пору ещё очень молодая, способна была сама, лично, совершить нечто подобное. В одиночестве отправиться в джунгли и остаться не растерзанной тиграми, не покусанной змеями, не убитой какими-нибудь злодеями и вообще не спятить со страху! И хотя джунглей-то там был всего какой-то клочок, но все же. Проникнуть в охраняемый храм и хладнокровно подменить алмаз стекляшкой? Исключено! Сэр Генри не знал характера Арабеллы и понятия не имел о сжигавших её чувствах, а чувства эти сами по себе были способны прихлопнуть того гипотетического тигра, не говоря уже о злодее в людском обличье.

Великий Алмаз по-прежнему не давал покоя старому ювелиру. А потому, прочитав маленькую заметку о скоропостижной смерти мисс Дэвис, он отыскал инспектора Томпсона и напросился на небольшой разговорчик. Посетителю такого ранга, как сэр Мидоуз, инспектор отказать не мог.

Гость был принят в кабинете. С первого взгляда на инспектора сэр Генри понял, что должен объяснить свой интерес, и тут же решил рассказать правду.

Повествование об алмазе мистер Томпсон выслушал очень внимательно и в полном молчании, ограничившись только вопросительным выражением лица.

— Скажу вам откровенно, — завершил свою речь сэр Генри, — на то нет никаких рациональных оснований, но все, что связано с домом полковника, для меня жизненно важно. Можно считать это пунктиком, согласен. И, если дело не является государственной тайной, я бы хотел услышать от вас, что именно там произошло. Ведь это уже вторая неожиданная смерть в доме. О первой мне известно все, хотелось бы узнать и о второй.

Инспектор не имел ничего против.

— Никакой тайны тут нет, — ответил он. — К вашим услугам…

Он вынул из ящика письменного стола свои заметки и не торопясь, с мельчайшими подробностями выложил всю историю. Теперь уже сэр Генри молча слушал, но подозрения его не рассеялись.

— Так сразу и догадались, что с ней что-то неладно? — недоверчиво спросил он. — Могла же экономка куда-нибудь выйти, предварительно заперев комнату. Вдруг она такая ранняя пташка? Какая сообразительная там прислуга…

— Нет, — прервал рассуждения ювелира мистер Томпсон. — Не сразу. Искали её по всему дому, стучали, заглядывали в замочную скважину…

— А ключ торчал изнутри? Да, тогда это решающее доказательство.

Инспектор открыл было рот, но вдруг запнулся.

Ключ торчал изнутри?… Ничего подобного никто не говорил, наоборот, в замочную скважину заглядывали все по очереди, видели туфли мисс Дэвис, аккуратно стоявшие под стулом. Видели занавеску на приоткрытом окне. А где же тогда, спрашивается, был ключ?…

— Благодарю вас, — после весьма продолжительного молчания произнёс инспектор. — Я чувствовал, что чего-то тут не хватает, а вы очень помогли мне своими замечаниями. Возможно, это и не имеет никакого значения, но я предпочитаю выяснить все до конца. Ключа в замке не было, поэтому все и могли заглядывать в скважину. Это-то меня и беспокоило. Придётся вернуться к делу и разобраться…

Оттого, что у инспектора появились некоторые сомнения, сэр Мидоуз вдруг ни с того ни с сего почувствовал глубочайшее удовлетворение. Возможно, потому, что у него самого были сплошные сомнения, а в компании как-то веселей. Прощаясь с инспектором, он заручился обещанием, что тот обязательно поделится своими открытиями, если таковые, конечно, будут.

Мистер Томпсон же, не торопясь, завершил текущие дела, передал обязанности кому следовало и выкроил себе свободный денёк. С Джорджем договариваться не стал, так как интересовала его прислуга, а не господа.

Прислуга, все, как один, дружно подтвердила, что ключа в скважине не торчало и пресловутые туфли мисс Дэвис все видели как на ладони. Младший лакей получил освобождение от своих обязанностей на всю вторую половину дня. Инспектор поставил ему пиво в местном трактире.

Хотя времени прошло достаточно, героические свои приключения лакей помнил отлично. К сожалению, не случилось ни бури, ни пожара, да и убийцы ему не встретилось, так что приукрасить события было затруднительно. Ну разве что могла сломаться какая-нибудь перекладина у лестницы или лопнуть верёвка, по которой он спускался в окно. Поскольку лакей не рухнул с высоты третьего этажа, инспектор спокойно пережил все его разглагольствования и потребовал подробнейшего отчёта об увиденном в комнате экономки, когда наш удалец проник внутрь.

— Ведено открыть, — делился впечатлениями лакей, — так завсегда пожалуйста. Покойница была женщина серьёзная, и я, правду сказать, очень боялся. Глаза я, значит, зажмурил и на тот ключ наступил. Ещё издали заприметил, что он лежит…

— Где лежит?

— Да под дверями. На ковре то есть. Как под ногой почуял, сейчас глаза открыл…

Темой всей дальнейшей беседы стал, таким образом, ключ и место его локализации. Можно было, конечно, предположить, что из осторожности мисс Дэвис вынимала ключ из замка. Но вряд ли бы она бросала его при этом на пол, скорее уж положила бы на столик.

Итак, ключ стал той мелочью, что не позволяла инспектору закрыть дело. Для себя, разумеется.

Официально оно было давно закрыто.

Мистер Томпсон предположил, что экономку убили. Но кто и зачем? Племянник-наследник отпадал сразу же. Мало того, что он находился далеко от места преступления и тому имелась куча свидетелей, мало того, что не подозревал ни о каком наследстве, так ещё и понятия не имел о родстве, связывающем его с покойной. Никому же другому смерть мисс Дэвис пользы не принесла. Кражи не было: золотая брошка лежала на туалетном столике, в кошельке оставались деньги, ничего не пропало. Симпатичным человеком экономка не была, это факт. Все подчинённые слуги терпеть её не могли, не для убийства это казалось все же маловато. Что же в таком случае означал ключ?…

Наконец инспектор Томпсон предположил, что, возможно, кто-то просто хотел зло подшутить и впустить в комнату вредной домоправительницы, скажем, крысу или ещё что в таком же роде. А случайно вышло, что время для своей хохмы выбрал крайне неудачно, и теперь ни в жизнь не признается. На всякий случай инспектор поинтересовался, не произошло ли среди слуг каких-либо изменений, и узнал, что отказалась от места горничная-француженка. Но и в этом не видели ничего необычного, так как девушка скопила кое-какие деньжата и решила вернуться на родину, где её вроде бы поджидал жених. Обычное дело.

В итоге мистеру Томпсону пришлось оставить своё расследование, а все записи по делу поместить на самую верхнюю полку в библиотеке.

Мариэтта смылась через три месяца, осторожно и не привлекая к себе внимания.

Великий Алмаз она обшила чёрным бархатом и прикрепила к шляпке. Забота же о шляпке была совершенно естественной: небогатая девушка не может пренебрегать элегантным головным убором.

Стиснув зубы, горничная выждала необходимое время, чтобы избежать ненужных подозрений, а затем осуществила все пункты ранее разработанного плана. Сама написана себе письмо и при первой же возможности отправила его из Лондона. Лучше, конечно же, было отправить из Франции, но там у неё не нашлось никого, кому можно было довериться. С письмом в руке Мариэтта пришла к Арабелле, вся из себя смущённая, раскрасневшаяся и радостно-печальная.

Представьте себе, вернулся из дальних стран её жених. Жив-здоров, помнит о ней, разбогател даже и зовёт к себе. Милостивая госпожа сама видит, она тут никаких романов не заводила, ждала его, хоть, казалось, напрасно, и вот, пожалуйста, дождалась.

Может ли её превосходительство отпустить её?

Её превосходительство к нежным чувствам относилась с пониманием. А горничную найти — не проблема. И Мариэтта была уволена с отличными рекомендациями и приданым в сумме двадцати фунтов.

Таким образом, Великий Алмаз покинул Англию в виде огромного банта на шляпке молодой дамы.

Арабелла об этом не имела ни малейшего представления. Мисс Дэвис с алмазом у неё никак не ассоциировалась. А сама она, упрятав драгоценность в клубок без моли, и думать о ней забыла. Джордж-младший затмевал собой все. Арабелла дождаться не могла желанной свадьбы, и лишь это её волновало.

Всякое идиотское рукоделие она забросила окончательно и бесповоротно, шерсть и прочие нитки запихала в шкаф, вышла замуж и целиком погрузилась в супружеское счастье. Десять месяцев спустя она подарила мужу наследника, после чего весь остальной мир перестал для неё существовать.

Только в старости, где-то ближе к семидесяти, Арабелла вспомнила о позабытом компрометирующем вещественном доказательстве. И заволновалась.

Ей совсем не улыбалось, чтобы Великий Алмаз после её смерти снова всплыл на поверхность. Теперь она заботилась о своей репутации ради сына, и воскрешение давнего скандала никак её не устраивало.

Не слишком пока представляя себе, что делать, Арабелла отыскала в шкафу корзинку для рукоделия и проверила клубки. В бирюзовом нащупала твёрдую сердцевину, размотала шерсть и обнаружила большой кусок угля.

Великий Алмаз исчез.

В первый момент Арабелла почувствовала большое облегчение, во второй поняла, что камень украли, и заволновалась, не вскроется ли все дело снова. В следующий момент она сообразила, сколько прошло времени, и опять успокоилась. Если уж за почти тридцать лет никто с алмазом не появился, то, весьма вероятно, и дальше будет скрываться, не говоря уже о том, что ни один вор добровольно в краже не сознаётся и не будет оповещать направо и налево, что владеет драгоценностью незаконно, информируя попутно, у кого её свистнул. В его же интересах хранить тайну, а значит, слава Богу, она в полной безопасности, дело разрешилось наилучшим образом. И можно больше не ломать над этим голову.

Уголёк из клубка она бросила в камин, а всю историю вычеркнула из своей биографии.

Что камень нужно разрезать и сделать из него два поменьше, зато идеальных, Мариэтта понимала с самого начала и решила не откладывать дела в долгий ящик.

Приятно было сознавать, что благодаря огромной, с трудом поддающейся определению стоимости алмаза она наконец сможет устроить свою жизнь. Приданое, что и говорить, колоссальное. Правда, до поры до времени его надо скрывать, но она же им владеет, и в нужный момент…

Предприимчивая девушка пришла к выводу, что ей следует выйти замуж. Она хорошенько все обдумала: предстоящее замужество явно должно было состояться по расчёту. Всякие графы, маркизы и прочие аристократы пока отпадали, нужен был все-таки какой-то переходный этап от горничной до баронессы, так сразу высшее общество её не переварит. А посему остановилась на ювелире. Принимая во внимание алмаз, решение казалось очень даже разумным — деньги у Мариэтты были. Из Англии она привезла пятьдесят фунтов, от прежней парижской деятельности осталось почти три тысячи франков, на это можно было спокойно прожить почти год. Два платья Арабеллы, полученные за три года службы, решили проблему туалетов. Платья были бальные, хозяйке наскучили, и та отдала их горничной. Мариэтта же сумела, изменив самую малость, сделать из них последний крик моды.

Иных забот у девушки не было, а времени — хоть отбавляй, и она принялась за дело. Систематически и не торопясь обошла всех парижских ювелиров, прочёсывая поочерёдно все районы города. Будущий муж должен был отвечать трём обязательным условиям: быть человеком пожилым, неженатым и не иметь наследников. Как видим, Мариэтта отлично знала, чего хочет.

Но тут случилась незадача. Единственным человеком, отвечающим поставленным критериям, оказался бездетный старик-еврей, который в придачу занимался ещё ростовщичеством и скупкой краденого. При одной мысли о возможности стать его женой Мариэтте делалось дурно. А кроме того, это замужество поставило бы её ещё ниже в социальной иерархии. И кто знает, не арестовали ли бы власти все имущество ювелира после его смерти, так как из-за своих побочных занятий он постоянно находился под наблюдением полиции. Нет, такой марьяж нашу ловкую особу никак не устраивал.

У всех прочих парижских ювелиров были жены и дети.

Мариэтта начала нервничать. Владеть огромным богатством и не иметь возможности им пользоваться! Девушка все больше впадала в панику. Что будет, когда кончатся средства? Придётся сбывать алмаз в спешке, теряя при этом жуткие деньги. Такую уникальную вещь следует продавать не торопясь, терпеливо дожидаясь подходящего случая и используя подвернувшуюся оказию. Оказия же, как назло, все не подворачивалась, а сбережения таяли со страшной силой.

Изобретая иные варианты и почти уже примирившись с мыслью, что распиливать алмаз придётся не в Париже, а, к примеру, в Амстердаме (а может, попытаться заинтересовать им какую-нибудь модную куртизанку?), Мариэтта совершенно случайно наткнулась на виконта де Нуармона, того самого, что послужил причиной её первого приезда в столицу, и о существовании которого она уже почти забыла. Это был перст судьбы.

Виконт с трудом узнал девушку. После пяти лет вращения в высшем обществе Мариэтта выглядела гораздо привлекательнее, чем в ранней молодости, чуть ли не дамой. Такое знакомство никак не могло компрометировать аристократа. Виконт обрадовался и пригласил её на интимный ужин, тем более что делать ему было нечего и перспектива скучного вечера отнюдь не вдохновляла. Вечер в обществе Мариэтты можно было определить по-разному, но ни в коем случае не как скучный. Виконт не имел ничего против необязывающего романчика, на который в придачу почти совсем не нужно было тратиться, ибо наследство он успешно промотал и в настоящий момент сидел по уши в долгах.

Мариэтта моментально сориентировалась в финансовом положении аманта и открыла для себя новые блестящие перспективы.

— Я хочу тебе кое-что сказать, Лу-Лу, — заявила она уже на второй неделе их пасторали. — Но дай слово чести, что никому не скажешь и ни за что не откроешь мою тайну.

Виконт — любопытный по натуре — охотно поклялся. Он совсем не предполагал, что тайна бывшей горничной представляет нечто серьёзное. Скорее всего, какой-нибудь внебрачный ребёнок или мелкое преступление — что-то в этом роде.

— Сколько стоит стать виконтессой? — начала Мариэтта подчёркнуто серьёзно.

Виконт правильно понял вопрос и ответил так же серьёзно:

— Минимум двести тысяч в год и без всяких долгов.

— Это значит… погоди-ка… — четыре миллиона наличными?

— Можно в землях или ценных бумагах. Но лучшее впечатление произвели бы пять миллионов.

— Думаю, столько у меня будет, — произнесла с лёгким вздохом Мариэтта. — Только я не могу это реализовать.

До виконта не сразу дошло услышанное. Затем он не поверил, но, наконец, заинтересовался, и весьма серьёзно.

Легенда у девушки была давно готова, ведь виконт мог бы переварить разные вещи, но уж никак не примитивную кражу, а уж тем более лёгкую помощь, оказанную мисс Дэвис. В разработке истории пригодились туманные слухи о некоем французе, якобы владевшем алмазом.

— У меня есть дядя, — вдохновенно врала Мариэтта, освобождаясь из объятий виконта и доливая вина в бокалы. — Брат мамы. Мать, как ты знаешь, есть у всех, хуже бывает с отцом. Но у меня имелся даже и отец. Впрочем, ты сам его знал.

— Точно. И что же дядя?

— Он был одновременно и моим крёстным. А по профессии — моряком. Со временем стал капитаном и даже владельцем корабля, плавал по всему миру, в том числе и в Индию. Ручаться не могу, может, и пиратствовал помаленьку, но сейчас это уже неважно. Из последнего своего путешествия дядя привёз мне подарок: алмаз огромных размеров. Сказал, что это к моей свадьбе, а дарит заранее, так как не уверен, что до неё доживёт. Так и случилось. Свадьбы у меня ещё не было, а он уже на том свете. Дядя говорил, что и сам получил камень в подарок за спасение чьей-то жизни, но вряд ли кто в это поверит, поэтому велел мне особо не хвастать. Я довольно долго не понимала, чем владею. И только гораздо позднее, когда увидела драгоценности разных благородных дам, сообразила, какую мой алмаз имеет цену. И испугалась. Ты слышал о деле с Великим Алмазом?

Скандал, прогремевший в Англии, во Франции отозвался лишь слабым эхом, да и то в основном в среде профессионалов-ювелиров. Возможно, виконт тогда что и слышал, но уже не помнил.

Мариэтта снова вздохнула.

— Я боюсь, — призналась она. — В Англии по этому поводу разразился целый скандал. А камень вроде бы совсем пропал, говорят, ещё в Индии. Всякие были подозрения. Полковник Блэкхилл из-за них даже застрелился. А мне кажется, что камень достался моему дяде. Сейчас он у меня. И что делать, ума не приложу.

После такого рассказа у виконта глаза и зубы разгорелись. Прежде всего он потребовал показать это чудо, продемонстрировать ему, и немедленно!

Мариэтта, не говоря ни слова, подняла свой корсет, небрежно валявшийся на ковре, извлекла из-под нижней юбки небольшой мешочек, развязала шнурок и преспокойно достала алмаз.

Виконт так и остолбенел.

Он неплохо разбирался в драгоценных камнях.

Неоднократно их покупал, дарил, тратил на них большие деньги, выбирая самые красивые, закладывал в ломбардах остатки фамильных ценностей, продавал те, что подешевле и менее любимые, собственно говоря, имел с ними дело практически всю жизнь. Что перед ним настоящий алмаз, он понял с первого взгляда, хотя глазам все ещё никак не мог поверить. Такого большого камня виконт нигде и никогда не видел и даже не предполагал, что нечто подобное в природе существует. Он молча взял камень и осмотрел со всех сторон.

— Есть дефект, — произнёс он наконец после долгой паузы. — Как раз посередине. Трещина, но камень от этого только выигрывает. Драгоценность для королевской короны. Его должна купить королева Виктория, все прочие царствующие особы, как я понимаю, не настолько богаты.

Мариэтта аж задохнулась от возмущения.

— Ты спятил! Ведь именно в Англии весь скандал и разгорелся! Я тебе больше скажу…

Она колебалась. Виконт де Нуармон был совсем не дурак и мог кое-что заподозрить, а это совсем ни к чему.

— Ну? — спросил он рассеянно, не отрывая глаз от камня.

Мариэтта решилась.

— В разгар всего этого дела говорили, что алмаз как бы двойной. Описывали как выглядит. И этот изъян в серёдке… Все сходится. Камень тот самый, но я это поняла позже, то есть только теперь. Там, в Англии, его вообще у меня с собой не было.

— А где он был?

— В могиле моей матери. Я его зарыла там перед отъездом в Англию. А то прямо не знала, что с ним делать, ведь дядя мне велел держать язык за зубами…

Все это красочное враньё, всю алмазную эпопею Мариэтта тщательно и с такими подробностями сочинила, когда решила взять виконта в дело. Рассказывать же правду девушка никогда и никому даже не думала.

Пока история выглядела вполне правдоподобно.

Какие-то братья у её матери в самом деле были.

Мать умерла двенадцать лет тому назад, и никто понятия не имел, что там с её роднёй происходит.

И приди кому-нибудь в голову провести расследование, с чем Мариэтта, не раз уже имевшая дело с преступлениями, очень даже считалась, любопытствующий напоролся бы на серьёзные препятствия.

Единственный человек мог бы опровергнуть всю эту алмазную сказку — Арабелла, но для неё сие означало бы снова возбудить против себя подозрения Миссис Блэкхилл была достаточно богата, чтобы пожертвовать алмазом ради репутации, на что её бывшая горничная и рассчитывала, даже не зная ещё о предстоящем появлении на свет потомка славного рода.

— Он не имеет цены, — безапелляционно изрёк виконт, положив наконец алмаз на столик. — Мог бы пойти за какие-нибудь колоссальные деньги на аукционе, но на аукционе официальном, объявленном на весь мир, таком, на какой съехались бы банкиры, коронованные особы, китайский император, турецкий султан, не знаю, кто там ещё. Плантаторы из Америки и работорговцы. Но, похоже, ты в таком представлении не заинтересована, да и зачем нам столько шума? Надо его распилить там, где трещина, и сделать два алмаза. Жалко. А так не знаю, кто его купит…

— Ротшильд, — подсказала Мариэтта.

— Ротшильд мог бы, только зачем? Разве как помещение капитала. Вряд ли алмазы когда подешевеют. Я на тебе женюсь. Немного усилий, и сделаем из тебя родную дочь какого-нибудь князя, желающий найдётся. Английский знаешь?

— Знаю, и даже неплохо.

— Придумаем что-нибудь. Только тебе ни в коем случае нельзя больше работать горничной.

— А я и не работаю, как из Англии вернулась. Уже четыре года.

— Отлично. Прелесть моя, ты, можно сказать, дала мне новую жизнь. А за это время ты очень изменилась к лучшему. Встреть я тебя в каком-нибудь салоне…

Как некогда Арабелла, так теперь и Мариэтта очутилась в раю. Однако от Арабеллы француженка отличалась тем, что лучше знала жизнь и к подаркам судьбы относилась критически. В глубине её души все же сохранилась некоторая доля недоверия и опасения: что будет, если виконт каким-то образом узнает правду?

Виконт не был по натуре законченной свиньёй.

Гены его пичкались понятиями чести и достоинства усилиями многих поколений благородных предков. Кроме того, Мариэтта в качестве будущей супруги выглядела весьма привлекательно, особенно в тот момент, когда виконт делал предложение. В её привязанности он был уверен, скука ему не грозила — девушка отличалась находчивостью и жизненной смёткой, а транжирой её бы никто не назвал, о сохранении и приумножении имущества Мариэтта заботилась бы лучше его самого. Таким образом, женитьба на ней не лишит аристократа радостей жизни, а вот материальные проблемы разрешит так, как он и мечтать не мог. А мезальянс? И не такие совершаются в наше время…

Однако, когда ослепляющее и отупляющее воздействие алмаза поуменьшилось, виконт почувствовал себя неуютно. Родители его были ещё живы, и представить им Мариэтту в качестве невесты несколько превышало его силы, уж слишком хорошо он знал её прошлое. Но отступать было поздно, слово дано, девушка ему доверилась и открыла свою тайну, а с предложением жениться его никто за язык не тянул…

Скрепя сердце и понадеявшись, что все само собой разрешится к лучшему, виконт принялся за работу.

И на первом же шагу споткнулся.

— О чем вы говорите, господин граф? — холодно спросил знакомый ювелир, по старой подобострастной привычке завышая титул гостя. — О так называемом Великом Алмазе? Вы верите в его существование?

— Верить мне незачем, — беззаботно отозвался виконт. — Я его видел собственными глазами. Оказывается, англичане его вовсе не крали. Он достался французу, вроде бы в благодарность, а может, в уплату за какую-то защиту. Непосредственно от индусов.

— Какому французу?

— Не знаю. Может, капитану корабля.

— От каких индусов?

— Не знаю. Меня там не было.

— Но алмаз вы видели?

— Даже держал его в руках.

— Здесь, в Париже?

— Здесь, в Париже. Недавно.

— В таком случае господин граф имел дело с сумасшедшим. Если, конечно, алмаз настоящий. После такого скандала, после самоубийства полковника Блэкхилла любое появление этого камня вызовет замешательство. Его владелец — я не спрашиваю, кто он, ведь вы все равно не скажете — должен доказать свои права на него, ну хотя бы затем, чтобы очистить имя не только полковника, но и иных лиц, замешанных в этом деле. Подробно описать весь путь этого алмаза. Я, во всяком случае, пальцем к нему не притронусь, пока не будет внесена ясность. Вест-Индская компания весьма этим интересуется и следит за всем.

— Не пойму почему, — заметил де Нуармон, по-прежнему стараясь казаться беззаботным и равнодушным, хотя уже понял, что пришёл не по адресу. — Насколько я ориентируюсь, речь идёт о войне в Индии, сколько с тех пор прошло?… А тогда всякое бывало. Защищая индусов от англичан, наши могли получать разные подарки…

— Могли, — согласился ювелир. — Но в случае с Великим Алмазом это надо доказать, так как дело приобрело слишком большую известность и к тому же задело честь стольких людей.

Поняв, что совершил ошибку и пришёл не туда, куда следовало бы, виконт сменил тему и, купив траурную булавку для жабо, удалился. Ему удалось скрыть раздражение, но, выйдя на улицу, он сильно помрачнел.

Воспользоваться выгодной женитьбой оказалось не так просто, как он предполагал. Вместо того чтобы поискать обходные пути, ведущие к цели, виконт принялся раздумывать, к чему не слишком-то привык. Мариэтта в качестве довеска к большому состоянию была ещё куда ни шло, но Мариэтта без алмаза никак его не устраивала. На кой, спрашивается, черт ему жениться на горничной — шлюхе и шантажистке, перед которой у него нет абсолютно никаких обязательств, ведь он даже не был её первым любовником! Не дай Бог, стала бы ещё матерью его детей…

С другой стороны, что-то все-таки удерживало виконта де Нуармона. Ну да, конечно, — честь.

Обещание. Отец правильно говорит — всю жизнь он был легкомысленным кретином, таким и остался…

А кроме того, манил мираж богатства, мечта избавиться наконец от кредиторов, иметь возможность купить у ювелира изумрудную табакерку, а не траурную булавку, самую дешёвую в магазине…

Мариэтта в момент учуяла сомнения аманта и испугалась. Виконт как муж и одновременно сообщник угрозы не представлял, но как бывший любовник становился опасен. Хуже того, перспектива стать виконтессой очень её увлекла, и экс-горничная уже начала вживаться в новую роль. И хотя она высоко ценила моральные качества де Нуармона, жизнь научила её: всякое бывает и невозможно предугадать, что и когда отчебучит очередной придурок. И пусть виконт был человеком опытным, но в определённом роде, с алмазом ему не справиться, а значит, о свадьбе нечего и мечтать. Лучше ей поискать какого-нибудь афериста из благородных, может, даже вора…

Без лишних размышлений Мариэтта решила поставить на виконте крест и сменить направление.

Выбирая между богатством и светскими салонами, она предпочла богатство. Но виконта нельзя было так просто бросить, он слишком много о ней знал. Если уж избавляться от него, то с концами.

Жаль, конечно, бедняжку, но не особенно. Страшный опыт, приобретённый девушкой, основательно придавил прежние чувства, и так уже еле теплившиеся; сейчас выгода была для неё куда важнее любви.

Временем она располагала, в травках по-прежнему отлично разбиралась и собственноручно приготовила отвар, которым надлежало угостить непригодного в её деле любовника. Правда, решено было немного подождать, так как виконт собрался с силами предпринять вторую попытку, весьма многообещающую. Мариэтта дала ему последний шанс.

Де Нуармон, придушив свою совесть, отправился на этот раз к ювелиру тоже знакомому, но гораздо менее щепетильному, чем предыдущий.

Об алмазе виконт намекнул очень деликатно и тут же вызвал громадный интерес. Ювелир потребовал предъявить камень.

Мариэтта чуть было сразу не вылила свою микстуру. На следующий день она ждала на другой стороне улицы, так как приводить сомнительного купца к себе домой не имела ни малейшей охоты. Виконт также предпочёл не принимать его у себя. Напряжённо вглядываясь в дверь лавки, Мариэтта переживала адские муки, так как воображение у неё вдруг разыгралось, и она представила себе, что де Нуармон алмаза ей уже не вернёт, сбежит из лавки через задний ход, просто-напросто ограбив её. Или нет, не он, ювелир его убьёт и завладеет камнем. Или некто убьёт их обоих, какой-нибудь бандит — уже там притаился. Или никто никого не убьёт, а оба вместе вызовут полицию, и её арестуют, а тут вдруг в лавке начнётся пожар или какое другое несчастье случится, во всяком случае она алмаза больше не увидит, а свободу потеряет…

Короче говоря, впервые в жизни у Мариэтты случилась настоящая истерика. И даже кое-какое основание уже имелось: виконт, человек бесхитростный, не сумел скрыть своих колебаний и сомнений. Напряжение все возрастало и здесь, напротив ювелирной лавки, достигло высшей точки.

Не имея ни малейшего понятия о переживаниях сообщницы, виконт вышел от ювелира с алмазом.

Осмотр камня был произведён в задней комнатке, представляющей собой нечто вроде мастерской.

Виконт только тогда окончательно убедился, что и впрямь имеет дело с самым большим алмазом в мире, когда увидел реакцию специалиста. Покрывшись багровыми пятнами и хватая ртом воздух, а рукой лупу, ювелир внимательнейшим образом изучил камень, напрасно пытаясь скрыть свои эмоции.

— Распилить или господин виконт хочет продать? — спросил он напрямик.

— Я ещё не решил, — ответствовал де Нуармон, чуть ли не силой отбирая драгоценность у потрясённого ювелира. — Во сколько вы его оцениваете?

— Трудно сказать. Вещь уникальная. Если распилить…

— Подумайте над этим, — сухо посоветовал виконт. — Владелец хотел бы получить деньги. Я зайду завтра-послезавтра.

Ювелир несколько оклемался.

— Послезавтра, пожалуйста. Мне нужно сориентироваться. Возможно, я смогу назвать сумму.

Выйдя за порог магазина, виконт собирался дать радостный знак Мариэтте, скрытой под густой вуалью. Однако знак не очень-то получился, так как де Нуармон вдруг со страхом подумал, а что, если до послезавтра ювелир дознается, что дело-то с душком, и начнёт строить козни? И зачем он полез во все это?… И виконт с недовольным выражением лица затоптался на месте.

Сама не своя от переживаний, Мариэтта восприняла его неуверенность как подтверждение своих подозрений и очертя голову кинулась через дорогу прямо под колёса кареты испанского посла.

Вряд ли и сто лет спустя удалось бы спасти ей жизнь. В начале же второй половины девятнадцатого века возможности были ещё скромнее, и четверть часа спустя бедняжка умерла на руках несостоявшегося мужа. Или несостоявшейся жертвы.

Принимая во внимание высокие сферы, к которым принадлежала карета — в ней, правда, ехал не посол, а его вечно спешащий секретарь, — событие удостоилось аж двух упоминаний в прессе. Третья заметка с тем же самым адресом появилась неделю спустя, и говорилось в ней о насильственной смерти двух женщин, что умерли одна за другой. Первой умерла хозяйка дома, а на другой день её служанка.

Обе отравлены одной и той же субстанцией, остатки которой обнаружены в пустой квартире, снимаемой погибшей в уличной катастрофе. В полицейских архивах остались показания свидетелей, из коих следовало, что обе дамы поочерёдно отведали напиток из изящного хрустального графинчика.

Сделали они это абсолютно добровольно, а жидкость оказалась концентратом очень сильного яда растительного происхождения.

Виконт де Нуармон прочитал эти заметки, но абсолютно никаких подозрений они у бесхитростного молодого человека не вызвали. Он так и пребывал в убеждении, что невеста-сообщница любила его больше жизни, и испытывал большое облегчение при мысли, что не успел огорчить её своими сомнениями.

Остаток денег Мариэтты в сумме четырехсот франков де Нуармон лично отвёз папаше-кузнецу.

Алмаз же оставил у себя. Никаких угрызений совести он при этом не испытывал, так как имел глубочайшую уверенность, что именно такова была бы воля покойной. Да и на что кузнецу алмаз, с которым даже он сам не знает, что делать? А сколько бы пришлось объяснять!…

Во всяком случае, неожиданная и столь драматическая смерть Мариэтты заставила виконта воздержаться от каких бы то ни было дальнейших действий. Ювелиру объяснил, что владелец передумал и уже не желает продавать камень, после чего приступил к затяжному и безнадёжному сражению с одолевавшими его мыслями. И в таком состоянии пребывал целых два года, к огромной радости родителей, так как большую часть времени провёл в родовом замке. Париж виконта стал раздражать.

А затем из страны, бывшей когда-то Польшей, нахлынула новая эмиграция, изгнанная на чужбину в результате разгрома очередного восстания…

Граф Дембский, чей прадед получил титул из рук самого Наполеона, бежал из страны в последний момент, взяв с собой единственную дочь; скорее правильнее было бы сказать, что это дочь забрала легкораненого отца. Имение графа, ясное дело, было конфисковано, но, к счастью, большая часть фамильного имущества находилась в руках бабки, старой графини Дембской, родом из богатых гданьских купцов. В своё время женитьба деда считалась мезальянсом и горячо осуждалась, теперь же оказалась весьма полезной. Приданое старой графини конфискации не подлежало, граф Дембский был единственным наследником, независимо от того, где находился — в Сибири или в Париже. Он предпочёл Париж.

Пересылка средств через Гданьск никаких трудностей не вызвала, и граф, сняв небольшой скромный особнячок на шоссе д'Антен, тут же вошёл в высшее общество, хорошо, впрочем, ему знакомое ещё со времён молодости. Красавица-дочь моментально произвела фурор.

В семнадцатилетнюю графиню Клементину виконт де Нуармон, бывший старше её на одиннадцать лет, влюбился насмерть с первого взгляда. Виконт всегда имел бешеный успех у женщин, но вот уже два года, с тех пор как завладел алмазом, вёл безупречный образ жизни, о чем почти не догадывался. Таинственным образом Великий Алмаз изменил характер транжиры и повесы. Некогда представитель золотой молодёжи, легкомысленный и беззаботный прожигатель жизни превратился в думающего молодого человека. Обладая драгоценностью сомнительного происхождения, виконт не в силах был отказаться от сверкающего и завораживающего своей красотой камня и в то же время не умел провернуть необходимые дела: распилить или продать, найти нужных ювелиров и тому подобное.

Денег не было, де Нуармон все глубже залезал в долги. Семья ничем помочь не могла, и он целыми днями слонялся по последнему, изрядно ощипанному поместью, где престарелые отец с матерью влачили жалкое существование в разваливающемся замке. Дохода с имения едва хватало, чтобы не умереть с голоду, а алмаз сиял и манил, предостерегая в то же время от легкомысленных действий.

А посему виконт в первую очередь изжил в себе легкомыслие.

Весь парижский высший свет, а с ним и полусвет, сначала удивились, потом не поверили, а затем смирились с таким чудесным преображением столь пламенного некогда таланта. Разнёсся слух, что виконт должен выгодно жениться и отсюда столь резкий поворот к моральным принципам, хотя многие и многие молодые и не очень молодые дамы охотно взяли бы его в мужья без всяких дополнительных добродетелей.

Двадцать лет тому назад восьмилетний тогда виконт был представлен молодому графу Дембскому своим собственным отцом, который вводил в парижское общество польского аристократа. Поэтому сейчас возобновить знакомство было нетрудно, а значит, доступ к Клементине открыт.

Клементина, выросшая в стране со сложной политической обстановкой, с одной стороны, напичкана была суровыми принципами с упором на несгибаемый патриотизм, с другой же, излучая радость жизни и энергию, жаждала впечатлений и отдыха после пережитых ужасов, мечтала о веселье и развлечениях. Никаких задатков будущей матроны и вечной страдалицы у неё не имелось. Наоборот. Тот факт, что девушка самолично должна была верхом и пешком среди лесов и долов пробираться к повстанцам, доставляя им еду и перевязывая раны, ничуть её не доконал, и даже разгром восстания не лишил оптимизма. Все пережитое юная полька воспринимала как пусть достаточно мрачное, но все же замечательное приключение и научилась радоваться каждой минуте передышки, восстанавливать силы для грядущих несчастий и свято верить в так называемое лучшее завтра. Она была из тех женщин, что являются сущим даром небес для всего мужского рода. Недавние исторические события сформировали у девушки зрелый ум и характер, внутренне она была гораздо старше своих лет.

И в придачу ещё настоящая красавица.

Виконт де Нуармон настолько потерял голову, что почти перестал думать об алмазе. Клементина, правда, не в таком темпе, начинала отвечать ему взаимностью. Внешне виконт понравился девушке сразу, а оглядевшись вокруг, она оценила поразительно высоконравственный образ жизни молодого аристократа, о котором пошли язвительные сплетни, будто он замаливает прежние грехи. А раз способен покаяться, это уже неплохо, тем более что никто его к этому не принуждал. Но один существенный и, надо сказать, неизлечимый недостаток у виконта все-таки был — бедность. Семья де Нуармон практически разорена, доходов никаких у её отпрыска не было, и никакого наследства не предвиделось. С этой точки зрения дело казалось безнадёжным.

Однако нищета поклонника Клементину не слишком смутила. Что это такое, она знала отлично, так как на родине насмотрелась на разорённые семьи. Были знакомые, что опустили руки и влачили жалкое существование, были и такие, что смогли подняться, несмотря на жестокие удары судьбы. Да и сама она избежала нищеты только благодаря гданьской бабушке. Кроме того, краем уха слышала и о каких-то средствах, помещённых в английские банки и тем самым гарантированные от катаклизмов.

Однако на всякий случай Клементина решила поговорить с отцом.

— Батюшка, — спросила она как-то за завтраком, — скажите, мы богаты?

Граф Дембский, после пережитого вместе во время восстания проникшийся к дочери уважением и даже восхищением, ответил совершенно серьёзно:

— Это с какой стороны посмотреть. Вообще, как семья в целом, скорее да. Но у нас осталось только состояние бабушки, ведь все моё пропало.

Ну, и у тебя есть матушкино Заречье. На все это жить можно.

— А если бы вдруг нам понадобились деньги, много денег, тогда как?

— А что это ты, дитя моё, вдруг такой финансисткой заделалась?

— Я сейчас объясню, только вы сначала, батюшка, ответьте. Если бы нам надо было…

— Много денег — это, по-твоему, сколько?

— Не знаю. Миллион франков или два миллиона.

— Ты бы хотела, чтобы тебе два миллиона выложили на стол? Тогда не сегодня. Самое раннее — завтра, а то и послезавтра. Деньги должны пройти через Гданьск и Лондон. Пришлось бы, конечно, напрячься, но дело возможное. А почему ты спрашиваешь?

— Я вам, батюшка, правду скажу…

Граф воззрился на дочь с некоторым удивлением.

— Ну, я думаю! А как же иначе? До сих пор я от тебя никакого вранья не слышал!

— И не услышите, батюшка, — заверила Клементина, привыкшая к абсолютной откровенности со своей стороны и к полному пониманию со стороны отца. — Здесь все вокруг только и говорят что о деньгах, наследстве, кредитах, приданом… Особенно о приданом. И я хочу знать, а что, если моей руки попросит кто-нибудь бедный? Или мне надо искать богатого мужа?

— Никого тебе искать не надо, сами найдут. Можешь, девочка моя, выйти и за бедного, если тебе по сердцу придётся, лишь бы хорошего рода. А не за какого-нибудь оболтуса, что все промотает. Но я уверен, ты девочка достаточно разумная, только не делай ничего втайне от меня.

— Не сделаю, батюшка…

Данное обещание не означало, понятное дело, признаний, которые делаются по ночам на ушко лучшей подруге, — конечно, ничего подобного граф Дембский не ожидал, да и Клементина отлично понимала, что отец имеет в виду. От неё не требовали откровений о любом движении души, но о таких вещах, как тайные свидания, скрываемые знакомства или бегство с возлюбленным и речи быть не могло. Девушка воспитывалась в убеждении, что честные дела прятать не надо, тайны требуют, как правило, проступки, а то и преступления. Бывают, конечно, и исключения, например, по отношению к врагу. Взять хоть разные заговоры против захватчиков в Польше…

Таким образом, успокоившись в отношении финансов, Клементина дала волю чувствам.

Виконт де Нуармон не отважился предложить руку и сердце исключительно из финансовых соображений. Он понятия не имел о состоятельности графа Дембского и привык скорее к нищете эмигрантов из страны, которой даже не было на картах Европы, да и самого графа причислял к несчастным, проживающим жалкие остатки былой роскоши. При красоте и воспитании Клементины богатое замужество было обеспечено, что для влюблённого виконта явилось бы страшным ударом. Он жаждал обладать прекрасной полькой, но дать ей ничего не мог. Разве что предложить жалкое существование на руинах фамильного замка в обществе нескольких коров, лошадей, овец, чуть более многочисленной домашней птицы и громадного количества крыс и летучих мышей, а также трех человек прислуги: старого лакея, кухарки и девки для чёрных работ. Разве такого богатства она достойна! И почему он, как последний дурак, без памяти транжирил тёткино наследство, осыпая золотом каких-то мерзких куртизанок, швырял деньги циркачам и хористкам из оперы, раздаривал друзьям и врагам лучших лошадей, проигрывал в салонах дикие суммы, а выигранное оставлял на чай прислуге?! Да эта прислуга сейчас в десять раз богаче его. Кретин недоделанный!!!

Самокритику сам на себе виконт отработал, нечего сказать, очень даже добросовестно, но делу это мало помогло. Единственное спасение — Великий Алмаз — снова, и весьма настойчиво, стал вылезать на первый план. Если бы удалось им воспользоваться… Нет, теперь бы он уж не валял дурака, не транжирил деньги столь легкомысленно, а поместил бы их с умом и начал жить исключительно по средствам. Ведь эта девушка — настоящий ангел, а не какая-то капризная кокотка… Де Нуармон перебивался кое-как и не ходил в лохмотьях только благодаря разумному подходу своих заимодавцев. Те отлично понимали, что из вконец обанкротившегося должника все равно ничего не выжать, и предпочитали терпеливо дожидаться, когда его обстоятельства улучшатся. Выгодная женитьба виконту по-прежнему светила, и кредиторы даже сами подсовывали ему завидные партии, весьма огорчаясь при этом, что тот не хватается за вдову банкира, пусть не первой молодости, но зато купающуюся в роскоши и ещё очень даже на ходу. А у дочки виноторговца, миллионера, аж слюнки текут при виде такого жениха. Рано или поздно все равно сдастся и на что-нибудь из предложенного согласится. И в ожидании сей счастливой минуты виконта кормили и одевали в кредит. Даже собственного коня, заложенного за долги, де Нуармону разрешалось брать в случае необходимости.

Виконт теперь ежедневно доставал алмаз, разглядывал его часами, но по-прежнему боялся огласки.

Будучи абсолютно уверен, что в случае малейшего скандального душка он потеряет Клементину навсегда, молодой человек ни на что не мог решиться. Он так угрызался, что помрачнел, похудел и даже изменился в лице. И весьма вероятно, совсем бы загнулся или отмочил какую-нибудь несусветную глупость, не вмешайся вовремя судьба.

Судьба приняла форму дождя, который хлынул совершенно неожиданно. Виконт не раз мрачно торчал перед витриной ювелирного магазина, куда совсем не собирался заходить, так как ни на что ещё не решился, а вид всяких драгоценностей нервировал его до невозможности, — таким образом, можно сказать, занимался мазохизмом. На то, что происходит на небесах, внимания, естественно, не обращал, а посему дождь явился для него полнейшей неожиданностью. Молодой человек оглянулся, ища, куда бы спрятаться, и увидел закрытый экипаж графа Дембского, останавливающийся как раз напротив.

Граф тоже его заметил и пригласил сначала в карету, а затем и к себе домой.

Клементина отсутствовала, была где-то в гостях. Граф приказал подать вина, и оба уселись в салоне, ожидая её возвращения. Вечер у обоих — редкий случай — выдался свободный.

Граф Дембский на зрение не жаловался. Руки дочери у него просили множество раз с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать, и все возможные признаки бурных чувств были ему знакомы, в том числе и по собственному опыту. А посему он, разумеется, догадывался, чем это так тяжко болен виконт де Нуармон. Граф симпатизировал молодому человеку, знал его семью, высоко ценил его отца и в своё время был с последним очень дружен, а посему позволил себе проявить сочувствие, хотя ни в коей мере не собирался поощрять к каким бы то ни было признаниям. Просто хотел, чтобы тому стало легче.

Виконт же в только что разглядываемой витрине увидел рубиновые запонки, счастливым владельцем которых он сам некогда являлся. И сей предмет в очередной раз наполнил его горечью и отвращением к собственной персоне. Первое же доброе слово прорвало и так уже очень тонкую оболочку сдержанности и душевного равновесия.

— Вы, граф, имеете дело с последним дураком и скотиной, — заявил молодой человек. — Лучшее, что вы можете сделать, это вызвать прислугу и приказать вышвырнуть меня за дверь. Сам, добровольно, я не уйду. Характера не хватит. Я люблю мадемуазель Клементину страстно, безумно… Лучше признаться сразу, чтобы не было потом недоразумений. Но руки её у вас не прошу, не имею права, так же как не достоин признаться ей в своих чувствах. И все это меня убивает.

— Довольно своеобразная позиция, — мягко заметил граф. — Вас угнетает какая-то… гм… неприятность?

— Угнетает одна, и весьма существенная. Безденежье. Я лишился всего, я — нищий! И что делать, ума не приложу. Ведь не могу же я обречь на нищету женщину, которую люблю больше всего на свете, а жить без неё тоже не могу. Вы говорите, что я похудел, ничего удивительного: питаюсь в основном угрызениями совести, а это малокалорийная пища. Простить себе не могу, что был таким идиотом, недавно только… ну, уже почти три года… одумался и взглянул правде в глаза. Да, признаюсь, я подумывал о богатой женитьбе, но как только увидел вашу дочь, забыл обо всем на свете. Я скорее застрелюсь…

Граф Дембский был человеком уравновешенным и с большим чувством юмора. Столь драматичное признание его рассмешило, ибо финансовые проблемы, как препятствие в возможной женитьбе на Клементине, стояли на самом последнем месте.

— Вряд ли это будет лучшим выходом, — прервал он отчаянный монолог де Нуармона и подлил ему вина, тактично скрывая при этом своё веселье. — А что у вас, собственно, осталось? Ведь от любого состояния что-нибудь непременно остаётся.

— Осталось… — Слова виконта были полны горечи и сарказма. — Несколько коров и свиней… Женюсь на обожаемой женщине и осчастливлю тем, что ей предстоит кормить крупный рогатый и прочий скот…

— Я, упаси Бог, не хочу на вас давить, но должен сообщить, что моя дочь отлично умеет ходить за свиньями, — промолвил граф, с трудом сдерживая смех. Искренность и простота виконта явно свидетельствовали в его пользу. А сознание собственного материального благополучия, которое могло решить все проблемы, позволяло графу чувствовать себя уверенно и отлично развлекаться занятным разговором.

Де Нуармон открыл было рот, чтобы произнести очередную мрачную тираду, но промолчал, а затем с горечью заметил:

— Вы надо мной смеётесь. И правильно делаете.

— Даже и не думал.

— Но это невозможно. Мадемуазель Клементина и свиньи?!

— А также коровы, лошади и куры. Вам, юноша, не мешает поучиться истории и географии. Наша страна многое пережила, и было время, когда моя дочь в глухом лесу стерегла свиней, пряча их от врага. Иначе повстанцам в той местности нечем было бы питаться. А ещё случилось и так, что все мужчины из имения взялись за оружие и ушли, а женщинам пришлось несладко. Моя дочь доила коров и чистила лошадей. И, надо сказать, полученное ранее образование нисколько ей не помешало.

Де Нуармон уставился на графа как баран на новые ворота, стараясь переварить полученную информацию и решить, кто же из них так напился всего с трех бокалов вина.

— Боже правый… И что… Она и теперь любит этим заниматься?

— Во всяком случае не питает чрезмерного отвращения. Клементина девушка разумная и понимает, что такое необходимость. Хотя, конечно, не мечтает стать дояркой, как мне кажется. Правда, мужчине средних лет иногда бывает трудно понять молодую даму.

Виконт машинально отхлебнул вина и начал приходить в себя.

— Ваша дочь — сокровище со всех точек зрения, — категорично и печально заявил он. — Будь у меня хоть малейшая возможность… Ну, скажем, некоторая имеется, но весьма сомнительная… Я бы попытался… Вы видите, граф, я излишне откровенен, в обществе так не принято, но я пользуюсь привилегией беседы с другом, так как считаю вас своим другом… Ещё с тех пор, когда мне было восемь лет, а отец отзывался о вас с такой симпатией и уважением… Вот и сейчас я почти забыл, что говорю с человеком, который является отцом женщины, составляющей счастье и одновременно несчастье всей моей жизни…

— А что, собственно, заставило вас три года тому назад так изменить свой образ жизни? — снова прервал граф душеизлияния виконта. — Ведь тогда у вас ещё кое-что оставалось?…

Де Нуармон какое-то время боролся с искушением рассказать всю правду.

— Оставалось. И не только. Мне повезло выиграть в баккара значительную сумму. Столь значительную, что позволила мне продержаться до сих пор. А к тому же… Ну, что же… Поговорим как мужчина с мужчиной, ведь не думаете же вы, что я вёл монашеский образ жизни… Одна девушка… Простая девушка, даже не красавица, но полная очарования, умница… легко могла играть роль настоящей дамы…

По своему тогдашнему легкомыслию я готов был даже жениться на ней и считал это забавной шуткой.

Вероятно, я в ту пору достиг предела собственной глупости… Она погибла у меня на глазах под колёсами кареты в тот момент, когда казалась так близкой к цели всей своей жизни. Смерть погасила надежду в её глазах…

Знай виконт, что надежда в глазах Мариэтты была тесно связана с микстурой, которая ждала его в хрустальном графинчике, он, возможно, не столь трогательно вспоминал бы усопшую. Но поскольку не знал, то с чистой совестью мог излучать благородство и раскаяние.

— Я её не любил, — продолжал изливать душу молодой человек, — но был к ней очень привязан, и эта смерть меня потрясла. Никто ни о чем не знает. Все полагают — я образумился, чтобы выгодно жениться. На самом деле после первого шока я задумался, что же со мной происходит и к чему все это приведёт…

— По-моему, вы скорее заслуживаете одобрения, чем порицания, — задумчиво произнёс граф. — До меня доходили разные мнения на ваш счёт. Я и сам в молодости валял дурака и, если бы не смерть отца и необходимость вернуться на родину, вероятно, зашёл бы очень далеко. Хотя, с другой стороны, лучше бы мне растранжирить как можно больше, сейчас бы им нечего было отбирать.

— Если я правильно понимаю, у вас конфисковали все имущество?

— У меня — да. К счастью, у моей матушки кое-что осталось.

— Ну вот, вы сами видите… — Виконт с грустью вернулся к предыдущей теме. — У моих родителей тоже кое-что осталось. Можно считать это исходным пунктом — и не из такой малости работящие люди делали состояния. Засесть в деревне, лично ухаживать за свиньями, коровами и клочком виноградника, всю жизнь провести в тяжких трудах, и наверняка мои внуки снова станут богатыми людьми. Пожалуй, так я и сделаю вместо того, чтобы стреляться, но я никогда бы себе не простил, если б запряг в эту каторгу ангела…

— Вглядитесь-ка в себя самого хорошенько, — посоветовал граф, которого виконтовы метания снова начинали смешить. — Ангел ангелом, но вы-то сами живёте в трех комнатушках с одной только служанкой, с женой, которая сама кормит детей, так как не может позволить себе завести кормилицу, с двумя сменными жилетками и единственным немодным фраком, без оперы, визитов, экипажа?

Виконт тут же вспомнил, как живёт старый ростовщик, которому он задолжал огромные деньги, и в связи с чем однажды посетил его на дому.

— А разве обязательно жить в Париже? — с отвращением прервал он столь красочное описание графа. — Почему не в деревне? Мне даже нравится сельская жизнь, а фрак там нужен как рыбке зонтик.

А что до развлечений, то один конь, одно ружьё и красавица-жена — вполне достаточно. И вообще я мог бы отправиться в Америку и корчевать там дикие леса.

— Нет уж! — Граф Дембский был неумолим. — Я прошу представить себе жизнь скромного чиновника в Париже. Такую, тысячи на две в год. Постарайтесь напрячь воображение и ответьте честно.

Виконт молчал довольно долго, потягивая вино и бессмысленно глядя вдаль. Ему представились две картины. Одна — вполне сносная — жизнь одинокого молодого человека, который не тратился на кормёжку, активно посещая званые обеды и ужины, а двух тысяч вполне хватало бы на гардероб и прочие мелочи. Вторая — просто ужасная — тот же самый человек, обременённый семьёй, с рано постаревшей женой и вечно голодными детьми…

— Я бы попытался что-то сделать, — не сдавался де Нуармон. — Полагаю, энергии хватит. Может, сэкономил бы сто франков и сыграл бы на бирже или заделался грабителем с большой дороги. Лишь бы моя жена была счастлива. Придумал бы что-нибудь. Не смотрите, что я с виду такой болван.

— А, скажем, при доходе в сто тысяч…

Виконт взглянул на графа Дембского с явным беспокойством.

— Шутите. Это же нормальный доход весьма… ну, среднеобеспеченных людей…

— И можно его проматывать…

— Никогда! Ни за что! Это уже было, я дал слово, поклялся всеми святыми! В светлые минуты я даже все продумал: я бы восстановил Нуармон! Свои лошади, своё вино, фрукты, рыба, мясо… Ну уж нет, во второй раз такого маху я бы не дал!

Граф Дембский понял, что слышит правду. И принял решение. Остальное зависело от дочери.

И тут как раз Клементина вернулась из гостей.

Разгорячённый и замороченный разговорами виконт де Нуармон обалдел до такой степени, что, невзирая на присутствие, возможно, будущего тестя, сорвался с кресла и бросился перед девушкой на колени.

— Простите меня, мадемуазель! — отчаянно возопил он. — Я люблю вас! Безумно! Я нищ и не имею на вас никакого права, но если вы согласитесь стать моей женой, я не знаю, что сделаю!

Не ожидавшая столь бурной сцены Клементина глянула на отца, который с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться, и ляпнула:

— Надеюсь, вы позаботитесь о свадьбе.

После чего граф Дембский согнулся пополам и выскочил в кабинет, чтобы вволю там отсмеяться.

Виконт де Нуармон едва не лишился чувств, но неожиданное счастье быстро восстановило его силы.

По-настоящему же молодого человека огорошила информация, что он женится на богатой невесте, то есть просто-напросто произошло чудо.

Деньги Клементины позволили наконец оставить алмаз в покое. Тайник для сомнительной ценности виконт придумал сразу, и над этим ему не пришлось ломать голову. Сделал то, от чего некогда отказалась Арабелла.

Виконт воспользовался первым же визитом к родителям, к которым отправился как можно скорее с целью сообщить о матримониальном успехе. Он отыскал в библиотеке замка толстенный томище, повествующий о соколиной охоте и дрессировке ловчих птиц, и в середине книги вырезал необходимого размера дыру. Страницы вокруг дыры он легонько смазал клеем, так, на всякий случай, ибо вряд ли кто-то мог заинтересоваться столь «актуальной» темой. Соколы в окрестностях давным-давно перевелись, равно как и любители такого рода развлечений.

После чего успокоился и почти забыл о сокровище.

Война с Пруссией, по счастью, семьи не коснулась.

Клементина с супругом и двумя детьми пребывала в Польше, где доживала последние дни её бабушка, старая графиня Дембская. Граф Дембский приехать к матери не мог, так как в своё время пренебрёг необходимыми хлопотами и по-прежнему находился в чёрном списке, будучи для властей прямым кандидатом в Сибирь. У старой графини хватило ума лишить сына всего польского наследства и отписать его на внучку, графу же приказано было отправиться в Англию и присмотреть за тамошним имуществом.

Виконт, а теперь, после смерти отца, уже граф де Нуармон совсем не рвался участвовать в военных событиях и с удовольствием сидел на родине жены, заводя многочисленные знакомства и участвуя в немудрёных сельских забавах. Будучи человеком без классовых предрассудков, можно сказать, даже с лёгким налётом демократизма, он легко сходился с самыми разными людьми, пока, наконец, не попал на некоего пана Владислава Крепеля, шлифовщика алмазов и ювелира в одном лице.

Пан Крепель лет пятнадцать тому назад, ещё молодым человеком, послан был собственным весьма предусмотрительным отцом подучиться за границу и два года провёл в Амстердаме, а два — в Лондоне.

Там он как раз и очутился в самый разгар алмазного скандала, который его, понятное дело, живо заинтересовал. И сейчас, демонстрируя французскому графу различные украшения, ювелир не преминул упомянуть о столь необычном деле. Завязался оживлённый разговор, так как французский граф проявил к теме огромный интерес.

Пан Крепель, свидетель вне всяких подозрений, мог себе позволить выдвигать разные домыслы и соображения и с удовольствием извлёк даже собственные свои письма к отцу, посланные тогда из Лондона и содержащие всякие подробности.

— Вот, пожалуйста, — удовлетворённо заявил он, листая корреспонденцию. — Это был сэр Генри Мидоуз, уж он-то разбирался в деле! В его фирме я полгода практиковался. Он лично со мной беседовал, в конце концов, я был не каким-то мальчиком на побегушках, мой отец не последний в своём деле человек. Ну, и от самого сэра Генри знаю, что предмет спора существовал в действительности. Видел его раджа… раджа Горакпура в детстве, ну и тот полковник-самоубийца, и жрецы свидетельствовали. Сэр Мидоуз связывался с полицией, был уверен, что совершена кража, и категорически утверждал, что алмаз оказался в Англии…

Графу де Нуармону в этот момент сделалось как-то сразу очень жарко, так как вспомнилось, что Мариэтта приехала именно из Англии…

— Мне интересно было и как специалисту, — продолжал пан Крепель. — Судя по описанию, алмаз так и напрашивался, чтобы его распилили. Тогда получилась бы редчайшая вещь: два идентичных камня необыкновенных размеров. Такого не было даже в прославленном колье Марии-Антуанетты. И не плоские, заметьте, ведь он представлял собой настоящую глыбу!

Что представляет собой алмаз, граф де Нуармон знал, пожалуй, лучше всех.

— А тот факт, что так нигде и не появился и до сих пор его прячут, — лучшее доказательство, что владеют им незаконно…

Ни словом не упомянув о своём личном участии в сей неблаговидной истории, граф де Нуармон с лёгким румянцем на щеках жадно выслушал весь рассказ и даже кое-что записал. Раздувшийся от гордости пан Крепель охотно делился известными ему подробностями. Он был убеждён, что сэр Мидоуз ещё жив, для хорошо законсервированного англичанина шестьдесят — не возраст, несомненно жив также и гораздо более молодой инспектор полиции, и уж наверняка жива и здорова леди Арабелла Блэкхилл, вдова самоубийцы. Она тоже находилась в Индии в описываемые времена.

Результатом сей сенсационной беседы явилось письмо графа де Нуармона к находящемуся в Англии тестю. Лично отправляя письмо и не имея ни малейшего представления о филателии и будущем коллекционировании, граф приклеил на конверт марки по десять копеек, отрезные, беззубцовые. Ему и в голову не могло прийти, да и откуда, что именно эта мелочь позволит его потомкам обнаружить в далёком будущем бесценное сокровище, не говоря уже о том, что как раз в тот момент ему было глубоко наплевать на всех потомков.

В письме же, содержащем подробности, которые граф запомнил и записал, он просил Дембского непосредственно связаться с упомянутыми лицами и получить от них как можно больше информации об интересующих его событиях и сплетнях. Просьба мотивировалась обычным интересом к сенсациям.

И письмо графа, и ответ его тестя сохранились в семейных архивах, так как, к счастью, не все дома Европы были сметены с лица земли второй мировой войной.

Старая графиня Дембская умерла, во Франции все более или менее успокоилось, и супруги де Нуармон могли наконец без опаски вернуться домой.

Дочурке Клементины, очаровательнейшей девчушке, было в то время шесть лет, и она являлась предметом обожания четырнадцатилетнего панича Пшлесского из соседней усадьбы Пшилесье. Все семейство Пшилесских восхищалось графинюшкой Доминикой совершенно искренне, так как девочка обладала ангельским характером и потрясающим обаянием. Её младший братишка, четырехлетний Ян Петрусь (во французском варианте Жан Пьер), тоже был симпатягой, но сестрёнке и в подмётки не годился. Клементина, ведомая интуицией и собственной боевой юностью, детей воспитывала разумно и не баловала. Однако как матери ей было приятно, что детьми восхищаются, так что молодой Кшиштоф Пшилесекий получил приглашение погостить во Франции. Графиня де Нуармон приобрела тем самым полную уверенность, что о женихе для дочери заботиться не придётся. Дело едва не дошло до обручения чуть ли не с колыбели, как это принято в королевских домах.

В 1884 году, в чудную эпоху конца века, брак был заключён и Доминика переехала жить в Польшу.

Брат с родителями оставался в Нуармоне, который процветал почти как в старые добрые времена. Конечно, стража с алебардами у каждой двери не стояла и вооружённые рыцари не охраняли стены замка, но нормальной прислуги хватало, так что было кому ходить за свиньями, коровами и лошадьми.

Граф де Нуармон продолжал пламенно любить жену до конца жизни и все время боялся её потерять. Поэтому только на краю могилы, в начале двадцатого века, утратив уже былую ясность ума от старости и болезней, граф решился на признание.

— Поговаривали… — произнёс он с трудом. — Может, ты помнишь, дорогая.

Клементина, сдерживая слезы, заверила его, что помнит все пережитое вместе с ним.

— Алмаз, — выдавил из себя граф. — Великий Алмаз…

Клементина честно напрягла память.

— Да. Помню. Что-то такое было. Очень давно.

— Он есть, — твёрдо заявил граф, неожиданно обретя силы, и замолчал.

Клементина, убеждённая, что муж начинает бредить, но надеясь, что он ещё немного поживёт, охотно согласилась — пожалуйста, пусть этот алмаз побудет.

Граф снова собрался с силами.

— Он у меня, — прошептал он. — Спрятан в книге. В библиотеке. Это было то… благодаря чему… я надеялся… на тебе жениться…

Клементина напряжённо пыталась сообразить, что же все-таки муж имеет в виду. Ведь он на ней женился, значит, дело одними надеждами не ограничилось. Сейчас было очевидно: чего-то он от неё хочет и старается о чем-то сообщить, иначе не сможет умереть спокойно. Графиня всеми силами пыталась ему помочь. У мужа есть нечто, и оно спрятано. В книге. Вряд ли это алмаз. Алмазы обычно прячут иначе. Может, какой-нибудь документ?…

— Бумага? — спросила она неуверенно. — Письмо?

— Нет. Принеси. Книга. Соколы. Охота. Старая…

Граф едва говорил, но в глазах его было отчаяние.

Клементина потянулась к звонку, чтобы позвать прислугу, но муж успел её остановить.

— Нет, — простонал он. — Ты сама… Ты сама…

В библиотеке царил полный порядок, Клементина прекрасно ориентировалась, где что стоит, и самые старые книги обнаружила без труда. Зато столкнулась с проблемой выбора, ибо охота с ловчими птицами оказалась прямо-таки популярнейшей темой. Всего принести она никак не могла: тяжесть огромных томов превосходила человеческие силы.

Она наугад выбрала самую старую книгу.

И, как выяснилось, правильно сделала. Граф от радости немного оживился и даже попытался сам открыть фолиант. Однако обложка из тиснёной кожи, инкрустированная золотой нитью и густо декорированная полудрагоценными камнями, оказалась для него слишком тяжела. Клементина помогла мужу.

Внутренность книги показалась ей немного странной: слипшиеся, как бы склеенные страницы.

— Нож, — нетерпеливо и повелительно прошептал граф.

Послушная жена огляделась, сняла со стены висевший там в качестве украшения стилет и пырнула им склеенные страницы. В тот момент её очень мало волновало, что так можно испортить уникальнейшее рукописное творение эпохи Ренессанса.

Ради того чтобы сделать приятное умирающему, Клементина была готова хоть весь дом поджечь.

Страницы, склеенные по краям, легко, с тихим потрескиванием, разделились, и открылась безжалостно изуродованная сердцевина: неровно вырезанная дыра, а в ней нечто, завёрнутое в тонкую бумагу. Уже ни о чем не спрашивая, Клементина извлекла это нечто и развернула.

Великий Алмаз засиял во всей своей красе.

Довольно долго царило молчание, ибо Клементина лишилась дара речи, а граф с облегчением закрыл глаза и откинулся на подушки. Дышал он глубоко и ровно, а значит, был жив. Пальцами, касавшимися книги, он сделал движение, как бы закрывая её. Для жены его желания оставались по-прежнему затоном, и она, несмотря на все своё изумление и потрясение, втиснула алмаз вместе с бумагой на прежнее место и закрыла фолиант. Граф сделал дополнительный знак пальцами.

— Хорошо, — произнесла Клементина несколько севшим голосом. — Я поняла. Заклею.

Она прочла явное облегчение на лице мужа. А значит, это была именно та информация, которую он хотел передать, и его желание она угадала верно.

Что же теперь ей надлежало сделать?

Граф открыл глаза и с усилием произнёс:

— Бумаги… Письма… Тоже…

Пальцами он по-прежнему касался книги, и Клементина снова догадалась.

— Письма и бумаги — тоже в книгах, правильно? В этой? Нет, наверное, в других? В библиотеке? Мне нужно их найти?

Муж подтвердил, прикрыв глаза, затем тяжело поднял веки.

— Отнеси… Спрячь…

Клементина снова отправилась в библиотеку.

Когда она вернулась, муж был уже мёртв.

Никаких истерик графиня не учиняла, кончину супруга перенесла мужественно, да и то сказать, граф был уже в том возрасте, когда смерть становится естественным событием, а кроме того, будучи человеком глубоко верующим, Клементина сразу подумала о скорой встрече на небесах. Кончина графа имущественных проблем не вызвала, так как ему принадлежал только восстановленный Нуармон.

Всем остальным с юридической точки зрения владела Клементина, да и сам Нуармон переходил к сыну только после её смерти, так что никаких изменений не произошло.

Кроме одной мелочи.

Ни умирающий граф, ни занятая им Клементина не заметили опасности, высунувшейся из-за портьеры, прикрывавшей дверь в гардеробную графа.

Молодой лакей, отвечавший за одежду хозяина, намеревался о чем-то спросить и позволил себе заглянуть в спальню, чтобы убедиться, уместно ли будет побеспокоить господ стуком в дверь. Тактичность он проявил потрясающую, на чем, собственно, его достоинства и закончились.

Книги, лежащей на одеяле графа, лакей хорошенько не разглядел, заметил только, что там что-то лежит, зато алмаз Клементина держала на раскрытой ладони, и блеск его буквально ослепил слугу.

Огромный сверкающий камень в руке графини так прочно приковал лакея к месту, что он спохватился слишком поздно, чтобы выследить тайник.

Однако этим история с подглядыванием не закончилась. Следующим в цепочке оказался польский слуга графини. Самый обыкновенный деревенский Флорек удостоился чести, во многом случайной, но в то же время абсолютно им заслуженной.

Доминике, дочери Клементины, требовалась мамка для ребёнка. Выбрана была в собственной деревне крепкая баба, чьё потомство отличалась необычайной живостью и здоровьем. Старшим же в этом потомстве был как раз Флорек. Благодаря высокому положению, занятому матерью, ему представилась возможность учиться. Мальчик оказался способным и даже вскоре овладел иностранным языком, на котором говорили господа. Мало того.

Барышню, которую выкармливала его родительница, он считал близким человеком и полагал необходимым оберегать как зеницу ока. И оберегал, благодаря чему оказался в нужное время в нужном месте. Четырехлетняя девчушка — ребёнок бешено активный — угодила в пруд, достаточно глубокий, чтобы там утонул и взрослый. Флорек же спас её из пучины. С того самого момента взаимные связи стали неразрывными, а Флорек, вероятно, за то, что ему позволили отличиться, полюбил всю семью барышни, которая оказала ему такую любезность.

Позднее в придачу ещё обнаружилось, что родная бабка барышни — графиня де Нуармон — лично во время последнего восстания кормила в лесу его родного деда, собственными благородными ручками перевязывала тому раны. И если бы не её сиятельство графиня Клементина, отца Флорека и вовсе на свете не было бы, не говоря уж о нем самом. А посему преданность Флорека графине Клементине превосходила не только человеческую, но даже, пожалуй, и собачью. Будучи последний раз в Польше, графиня забрала верного слугу с собой, и Флорек получил новую возможность проявить свои таланты.

Фигаро он явно переплюнул, достигнув в служебной иерархии должности доверенного человека.

За лакеем-французом Флорек и не думал следить специально, но то, что случайно увидел, заставило его серьёзно забеспокоиться. А увидел он выражение лица, на котором явно читалась алчность и звериная жестокость. Суть дела прояснилась сразу. Лакей заглянул в спальню, где как раз умирал господин граф, отдавая последние распоряжения графине. Не иначе как открыл ей какую-то семейную тайну, которую можно было подсмотреть, ну и лакей это увидел, а что могло навести на его рожу жадность, как не какое-нибудь сокровище?

Выждав неделю после похорон графа, верный слуга отправился к госпоже графине.

— Я, ваше сиятельство, больше молчать не могу, — твёрдо заявил он, слегка понизив голос. — Понимаю, что сейчас ещё слишком рано и, прошу прощения, вашему сиятельству сейчас не до этого, но может выйти несчастье, поэтому я осмелился…

— Незачем извиняться, говори прямо, в чем дело, — ответила Клементина, которая весьма высоко ценила Флорека и понимала, что из-за ерунды тот беспокоить не станет.

— Точно не знаю, важно оно иль нет, но только вижу, как этот пройдоха вынюхивает. Арманд. Что при гардеробной светлой памяти графа состоял. Вашему сиятельству только рану растравлю, но все равно скажу. Когда господин граф умирал, вы с ним разговаривать изволили, а этот в спальню заглядывал. Что увидел, того не знаю, а только весь с лица аж изменился. Это я своими глазами видел. А теперь, выходит, я на всякий случай глаз с него не спускаю — что шарит, как бы чего ищет, все больше по книгам в библиотеке. Пока я его близко-то не подпускаю, ночью не войдёт, я сам замок поставил, но как дальше будет, не знаю. Может, для вашего сиятельства оно и важно, а если нет, так не буду зря голову морочить.

Клементина спокойно выслушала слугу, только чуть побледнела. Пока что единственным найденным ею документом, да и то случайно, и не среди книг, а в бюро графа, было письмо от её отца к зятю, содержащее дополнения к ранее полученному письму. Из этого послания она смогла понять только одно: алмаз краденый, а обладание им является, или, возможно, являлось, страшным позором для владельца. Граф Дембский, правда, имел в виду полковника Блэкхилла, но откуда его дочери было об этом знать, ведь имени он не называл, просто продолжал тему, поднятую в предыдущем письме и зятю отлично известную. Клементина страшно испугалась и подумала о муже.

Ни одна секунда, проведённая при смертном одре графа де Нуармона, не стёрлась из её памяти, и не было ни малейших сомнений по поводу того, что именно увидел лакей. Кражи она не боялась.

Алмаз, конечно, поразил её воображение, но алчности не возбудил. Пусть уж лучше украдут, черт бы его побрал, она легко пережила бы утрату камня, но существовала опасность, что дело получит огласку. Доберётся лакей до сокровища или нет, но может разболтать, что видел, а тогда этот страшный позор обрушится на её покойного мужа, который уже не в состоянии себя защитить. Этого она ни за что не должна допустить!

Клементина думала, а мысли отражались в её глазах. Флорек ждал ответа, следил за взглядом госпожи, и ему становилось поочерёдно то жарко, то холодно. Верный слуга убедился, что поступил правильно, придя с доносом, а может, даже не следовало дожидаться похорон господина графа…

— Лучше уж мне тогда не жить! — вырвалось у Клементины. — Но тогда нельзя жить и моим детям, и внукам…

Слуга осмелился высказать своё мнение:

— Вижу, дело не из лёгких.

— Тяжелее не бывает. Погоди, мне надо подумать.

— Это как вашему сиятельству будет угодно. А себе позволю кое-что понять. Вы уж будьте покойны, ваше сиятельство, и на меня не обращайте внимания.

Они посмотрели друг другу в глаза и сочли всякие разговоры излишними. Взаимопонимание было достигнуто.

Честь мужа или человеческая жизнь? Клементина моментально сделала выбор — прямо противоположный выбору Арабеллы.

Казалось бы, обычнейшая и самая что ни на есть натуральная вещь: свидание кухонной девки со своим деревенским ухажёром за стенами замка. Де Нуармоны нападения на замок не опасались, а посему во время ремонта стены оставили в живописном беспорядке. Перелезать через них, правда, было не слишком удобно, так как процесс разрушения продолжался и камни иногда летели из-под ног прямо в пересохший ров. Однако кухонная девка, крутившая любовь весьма интенсивно, знала безопасные перелазы.

К тому же ров, хоть и сухой, не приведённый в порядок, заросший густой травой и всевозможными весьма пахучими полевыми цветами, представлял собой замечательное место для романтических свиданий. Гораздо менее романтичной показалась влюблённой парочке находка, неожиданно обнаруженная в густых зарослях на дне рва.

Девка, понятное дело, завопила так, что подняла на ноги всю прислугу в замке. Ухажёр, не успев вовремя заткнуть ей рот, весьма предусмотрительно смылся, а на его место сбежалась толпа, гораздо менее интересующаяся девкиными прелестями. О происшествии незамедлительно стало известно Клементине.

В 1906 году телефон уже существовал, поэтому полиция явилась быстро. Все переговоры с представителями властей взял на себя камердинер, хотя хозяйка замка выказала полную готовность к сотрудничеству. Однако широко известно, что уровень сведений господ о прислуге редко превышает нулевую отметку, а посему хорошо знавшие жизнь фараоны предпочли пообщаться со слугами.

— Итак, это уже третий день, — давал показания камердинер, сохраняя спокойствие и достоинство, так как в своём деле был профессионалом в нескольких поколениях. — Два дня его не было, этого Арманда Буше, никто его не видел, но должен сказать сразу: никого это особенно и не беспокоило.

— Почему? — недовольно прервал его комиссар полиции. — Его не любили?

— Нет, не в том дело. Относились к нему неплохо, парень вежливый, не лентяй, компанейский… Но было известно, что его все равно уволят, так как состоял при покойном графе. У молодого господина графа — свой лакей. Все думали, был такой разговор в людской, что не стал дожидаться и сам ушёл; может, нашёл хорошее место и боялся упустить.

Невежливо и глупо, конечно, так как сам лишился хороших рекомендаций, но, возможно, вообще сменил занятие? Человек ещё молодой. А жалованье госпожа графиня никогда не задерживала, так что заработанное было при нем, ну вот и полагали, что просто-напросто убрался со двора.

— А вещи? Его вещи?

Камердинер позволил себе некоторое неудовольствие во взгляде.

— О его вещах только теперь узнали, что остались, — объяснил он с достоинством. — Здесь не принято шарить по чужим комнатам. Если позволите, объясню подробнее. В первый день никто не обратил внимания, что его нет. Только вечером кто-то заметил его отсутствие за ужином…

— Кто?

— К сожалению, не знаю. Лично мне кажется, одна из горничных. Я ем отдельно, у себя. Позволите продолжать?

— Да, пожалуйста.

— Итак, отсутствие никого не встревожило. На следующий день, это уже второй, заметили, что его все нет, но решили, что, может, парень загулял.

Воспользовался тем, что после смерти светлой памяти графа работы у него было немного, и позволил себе отлучиться. И только сегодня, на третий день…

Слуга взглянул на часы и несколько сбился.

— Ну, через минуту уже будет вчера… В общем, на третий день пересуды об Арманде приобрели, скажем, излишне оживлённый характер, и я решил, что если он не вернётся до завтра, проверить, взял ли с собой вещи. Это произошло бы как раз сегодня…

— Понятно, — задумчиво произнёс комиссар полиции и начал выспрашивать о более тесных связях покойного с кем бы то ни было.

В результате, допросив всех слуг, он узнал, что погибший в последнее время несколько изменился.

Стал молчалив, рассеян, профессиональные свои обязанности выполнял подальше от людских глаз, казался даже каким-то нервным и раздражённым, но все это объясняли тем, что Арманд должен был приводить в порядок вещи покойного графа, и возможным скорым увольнением. Заметили также, что он часто забирался на стены замка и смотрел вдаль. Что все это значило, никто не догадывался.

Принимая во внимание отсутствие на теле погибшего каких-либо следов насилия, кроме синяков от падения и сломанной шеи, смерть лакея в конце концов сочли несчастным случаем. Во время очередной вылазки на стены наступил на непрочный камень, сорвался — и конец. О самом же факте частых вылазок сообщил доверенный слуга графини, польского происхождения, не имевший никаких связей с французским персоналом и, следовательно, никаких причин для лжи.

В ведущихся в замке Нуармон хозяйственных записях печальное событие нашло своё отражение, вещи покойного и некоторая сумма денег были отосланы его старшей сестре — единственной родственнице. Клементина же, мужественно затронувшая тему, узнала от Флорека, что полиция догадалась верно. И в самом деле, несчастный с той стены свалился — видно, так судьба распорядилась.

Слегка удивлённая такой расторопностью судьбы, Клементина начала приводить в порядок библиотеку.

Помогал ей только один доверенный слуга, необходимый для переноски тяжеленных фолиантов, и никто более. Однако дверей хозяйка не запирала и не запрещала входить в помещение лакеям и горничным, а посему её занятия не вызвали никаких подозрений или сплетён и показались всем совершенно обычным делом.

Только через месяц обнаружился архив мужа.

Граф счёл двухсотлетние «Жития святых» не слишком популярным произведением и устроил там безопасный тайник, разместив между древними страницами часть корреспонденции. Клементина нашла там черновик его письма к тестю, первый ответ своего отца, где пространно описывалась английская часть алмазной афёры, несколько записей и газетных вырезок. Одна была из английской прессы и содержала спекуляции о самоубийстве полковника Блэкхилла, а две — из французской, которые довольно коротко, но зато весьма таинственно намекали на некое проклятие, обрушившееся на внешне ничем не примечательный парижский дом, где в течение одной недели трагически погибли три женщины. Среди записей оказалось дополнительное упоминание о французе, бывшем якобы законным хозяином алмаза.

Из всего этого абсолютно полная картина не складывалась, особенно три женщины из проклятого дома как-то выбивались из общего ряда, но все равно Клементина испытала огромное облегчение. Не её мужу грозил позор, а тому английскому полковнику. Каким образом граф де Нуармон оказался владельцем алмаза, она не имела ни малейшего понятия, однако, разумеется, не верила, что граф мог его украсть, как самый вульгарный воришка. Если кто и стащил камень, то уж никак не её благородный муж, а в детали очередных преступлений Клементина вникать не собиралась. Упоминание о французе неясным образом ассоциировалось у неё с правом собственности на драгоценность, на чем графиня и завершила свои изыскания. Для неё самым важным была возможность очистить имя покойного графа, а все остальное интересовало очень мало.

Что совсем не помешало ей, так, на всякий случай, не признаваться, что алмаз существует и находится у неё.

Зато захотелось взглянуть на него ещё раз.

Желание своё графиня осуществила в полном одиночестве, отправив даже Флорека. Дверь в библиотеку на этот раз она заперла, собственноручно зажгла дополнительные лампы, ибо удобство в виде электрического освещения в замке имелось уже с год, вынула фолиант о соколах и тут вспомнила, что обещала мужу заново склеить страницы. Сделать это было нетрудно. Клей находился здесь же, в библиотеке, и часто использовался для мелкого ремонта книг. Обычно этим занимался специально приглашаемый переплётчик, но и сама Клементина умела обращаться с клеем. Достала его из шкафчика, приготовила кисточку и только после этого раскрыла книгу.

Она очень долго не могла отвести глаз от сияния, усиленного светом лампы. В конце концов, графиня была женщиной, а от такого зрелища нелегко оторваться. Алмаз начинал оказывать своё могучее влияние и на неё. Отказаться от него?… А почему, собственно, она должна это делать? Ценность камня — огромная, а кроме того, он просто прекрасен, а у неё дочь и даже внучка, есть кому оставить!

А если его возвращать, то, собственно говоря, кому, в чьи руки? Запихать в могилу того полковника, что открещивался от камня даже после смерти, или лично отвезти его в Индию и подбросить тайком в какой-нибудь древний храм, который даже неизвестно, существует ли ещё? Чушь. А если семья, не дай Бог, обеднеет, такая страховка на будущее наверняка пригодится…

Клементина с трудом оторвалась от сверкающей драгоценности, аккуратно склеила разделённые стилетом страницы и водрузила трактат о соколах на прежнее место. Бумаги из «Жития святых» она спрятала в шкатулку в своей спальне.

Из всех детей Клементины дочь Доминика как минимум половину времени проводила в Польше, где благоденствовала в многочисленных, беззаботно эксплуатируемых поместьях, сын же, двумя годами младше, Жан Пьер — теперь уже граф де Нуармон, проживал в Париже, время от времени навещая Лондон, Вену и Монте-Карло. В родовой замок он наезжал исключительно в охотничий сезон, который, правда, был таковым только по названию, так как дичью окрестности, прямо скажем, не изобиловали. Гораздо больший интерес представляли лошади, которыми почти сорок лет занимался его отец, создав небольшой, но замечательно налаженный конный завод. Теперь им управляла мать, тоже весьма талантливая в этой области.

Единственной дочери Доминики — Юстине, той самой, которую Флорек вытянул из заболоченного пруда, в год смерти французского деда исполнилось восемнадцать. Единственному сыну, названному по семейной традиции опять же Жаном Пьером, было семь, и малыш только начал учиться. Зятя — Кшиштофа — Клементина всегда очень любила, а вот невестка оказалась неудачной. Молодая графиня де Нуармон являлась самой обыкновенной дурындой, хотя и очень красивой, но с весьма неприятным характером, что обнаружилось, к сожалению, уже после свадьбы, когда было поздно. Заносчивая, эгоистичная, ленивая, патологически жадная и одновременно транжира, она без всяких угрызений совести использовала ложь, коварство, шантаж для достижения своей цели и удовлетворения собственных капризов.

Молодой граф, ясное дело, клюнул на её красоту и влип хуже, чем это могло случиться с его отцом, женись тот на Мариэтте. Ведь та, обладая сходными чертами характера, была по крайней мере трудолюбива и благоразумна.

Следовательно, Клементине пришлось основательно задуматься, кому же оставить сверкающее наследство и всю информацию о нем.

Сын отпадал сразу, так как за ним стояла жена.

А той он ради собственного спокойствия подчинялся во всем и ничего сохранить в тайне не мог. Молодая же графиня способна была на любую глупость и любую подлость и не посчиталась бы ни с кем и ни с чем. Клементина ни за что не доверила бы ей даже дохлого кролика, не говоря уже о чести семьи.

Внук отпадал из-за возраста — слишком ещё мал.

Доминика…

Доминика вызывала весьма серьёзные сомнения.

Она пошла в основном в бабку, старую графиню де Нуармон, от второй своей бабки, графини Дембской, унаследовав только несгибаемый патриотизм.

У старой же графини де Нуармон была масса достоинств, вот только умом бедняжка не грешила. Прекрасная жена и любовница, идеальная мать и хозяйка дома, она в то же время была законченной кретинкой, трусихой, не способной самостоятельно мыслить, зато весьма склонной к истерии. Часто случается, что всевозможные черты характера перескакивают через поколение, вот и Доминика пошла в свою французскую бабку, а её дочь Юстина — в Клементину.

Хорошенько обдумав дело, Клементина выбрала внучку.

Пока она после смерти мужа размышляла и принимала решение, присутствовавшие на похоронах члены семьи успели поразъехаться во все стороны, и Юстина с матерью находились в Ницце.

Внучка как раз разорвала сверхнеудачную помолвку, была этим несколько раздосадована и с охотой предавалась светским развлечениям. Доминика, куда ещё более раздосадованная, поскольку очень рассчитывала, что слишком живая и энергичная, по её мнению, дочь наконец-то устроит свою жизнь и успокоится, а тут все лопнуло, также нуждалась в отдыхе и разрядке. Будучи несколько стеснена в действиях трауром по отцу, Доминика твердила, что жертвует собой исключительно ради ребёнка.

Ребёнок же весьма охотно жертвовал собой ради матери. Таким образом, обе развлекались на славу.

Отдых неожиданно прервало недомогание пана Пшилесского, который в Польше сломал ногу, упав с лошади. Точнее, лошадь упала вместе с ним. Письмо Клементины не застало обеих дам в Ницце, так как те уже успели уехать домой ухаживать за мужем и отцом. Это потребовало какого-то времени, затем у самой Клементины возникли дела в Париже, и в результате прошло два года, прежде чем теперь уже двадцатилетняя внучка наконец к ней приехала.

Внимательно разглядев её, Клементина мысленно поздравила себя с правильным выбором и вдруг почувствовала, что не знает, как начать. Дело все ещё казалось ей несколько щекотливым.

Юстина, сама того не подозревая, помогла ей.

— …не везёт мне с женихами, — печально рассказывала она, изливая душу бабке, к которой чувствовала явное расположение. — Один оказался недоумком, другой — тупым солдафоном, а третьего я не успела заловить. А этот третий, должна тебе, бабуля, признаться, больше всех мне нравился. И надо же, как раз приходит телеграмма от отца, когда Джек Блэкхилл уже почти готов был сделать предложение…

— Как?! — прервала её Клементина.

— Что «как»?

— Как его звали?

— Блэкхилл. Джек Блэкхилл. Англичанин, кажется, лорд, вроде настоящий. Я с ним в Ницце познакомилась. А что? Ой, там вообще была целая история, и он повёл себя весьма достойно…

Молча и очень внимательно Клементина выслушала рассказ внучки о крайне неприятном столкновении, во время которого один молодой англичанин, некий мистер Мидоуз, устроил афронт другому молодому англичанину, этому самому лорду Блэкхиллу, возлагая на него ответственность за некие таинственные прегрешения его предков. Кто-то там якобы кому-то подложил свинью, но лорд Блэкхилл весьма тактично доказал, что все было с точностью до наоборот и не мистер Мидоуз должен предъявлять претензии, а он сам. Но ему на всю эту крысиную возню плевать с высокой колокольни, ибо честь его рода всякая шушера замарать не может. Мистеру Мидоузу, злому и надутому, пришлось убраться, хотя, говорят, он очень богат…

— А в чем суть дела-то? — спросила Клементина. — Из-за чего весь этот скандал? Кто что говорил?

— Да нет, прямо никто не объяснил. Только какие-то туманные намёки, вроде бы дело в каких-то драгоценностях, что весьма вероятно, ведь мистер Мидоуз из семьи ювелиров. Крупные торговцы. Поэтому-то он такой богатый.

Клементина решительно поднялась. Начало было положено.

— Ступай за мной, — приказала она. — Я тебе кое-что покажу.

Заинтригованная Юстина сразу оставила болтовню о пустяках и последовала за бабкой в библиотеку. После возвращения из Парижа Клементина сюда не заглядывала, привезённые новинки для чтения держала в спальне на полке и сейчас, наморщив лоб, нерешительно остановилась посреди зала.

В библиотеке был лёгкий беспорядок: кое-какие книги переставлены, другие высились стопкой на столе, нескольких явно не хватало, а на маленьком столике в углу лежали какие-то бумаги, придавленные подсвечником. Беспорядок не так уж и бросался в глаза, но Клементина, лично занимавшаяся библиотекой, знала её как свои пять пальцев. Расположение книг, не менявшееся десятилетиями, так и стояло у неё перед глазами, и теперешние, пусть даже небольшие, изменения она заметила сразу же.

Графиня сделала несколько шагов, подошла к самому старому шкафу и открыла его.

Книги о соколах не было. Вместо неё между толстенными соседними томами зияла пустота.

Клементина уже успела привыкнуть к мысли, что владеет огромным сокровищем. Дела в Париже пошли не лучшим образом, семье был нанесён некоторый финансовый ущерб, к чему графиня отнеслась с пренебрежением, сознавая, какая материальная поддержка дожидается своего часа среди ловчих птиц. При виде пустого места в расставленных по порядку старинных книгах её чуть удар не хватил. Графиня осмотрела все ещё раз и позвонила камердинеру.

— Во время последнего отсутствия вашего сиятельства здесь был господин граф с друзьями, — спокойно ответил слуга на заданный вопрос. — Месье Флорлан должен все знать, так как он даже вроде бы… вызвал недовольство господина графа…

— Позови месье Флориана!

Месье Флориан, он же Флорек, явился в мгновение ока, ибо только и ждал, когда его вызовут.

Клементина молча подняла брови и обвела рукой все помещение библиотеки.

— Так оно и есть, — с огромным облегчением заявил Флорек. — Дождь лил, будто кто шлюзы открыл, и так два дня кряду. Господин граф приехали с господином маркизом де Руссильоном и с их сиятельством господином дю Лаком. С охотой ничего не вышло, лошадей смотреть разве что на конюшне, кто бы ездил по такому потопу, совсем нечего было господам делать. Их сиятельство господин дю Лак, прошу прощения, за горничными бегал, а господин маркиз чтением занялся и здесь рылся, а господин граф, прости Господи, ещё ему и помогал.

А как я что поперёк говорил, так за дверь меня выгонял, аж я, на все воля Божья, обещал, что вам пожалуюсь, и неизвестно ещё, кто тут больше госпожи графини боится. А он только смеётся и говорит, что все возьмёт на себя. Ну, и что тут повынимали, все так и осталось, потому как знаю, госпожа графиня сама изволит разбираться, а что забрали, то я упёрся, чтоб расписка была. Иначе через мой труп.

Вот здесь эти бумаги, я проследил.

Он указал на документы, лежавшие под подсвечником.

Клементина, по-прежнему молча, подошла к столику и прочитала расписку. Юстина, сильно заинтригованная, ждала, что будет дальше.

Книгу о соколиной охоте взял маркиз де Руссильон, в чем и расписался, а граф де Нуармон, её собственный сын, подтвердил это тут же, вероятно ещё и заливаясь идиотским смехом. Бог покарал её глупыми детьми. Это ужасное событие произошло от силы месяц тому назад, а маркиз де Руссильон…

Пресвятая Богородица! Она же сама убедилась сейчас, во время последнего пребывания в Париже, что этому кретину грозит банкротство и продажа с аукциона всего имущества! Разбогател, нечего сказать… Её сын тоже, разумеется, давал ему в долг, и как минимум тысяч двести — псу под хвост, не будут же они добивать лежачего. Банк и ростовщики заберут все…

Она обернулась к Флореку, и оба пристально и понимающе посмотрели друг другу в глаза. Не затем в своё время любопытный лакей свалился со стены замка, чтобы предмет любопытства вот так запросто пропал ко всем чертям.

— Слава Богу, что ты хоть расписки добился, — произнесла Клементина сдавленным голосом. — Ты самим Господом послан нашей семье, не иначе, и знай, что в своём завещании я тебя отблагодарю. Тебе надо жениться и завести детей. А ты… — обратилась она к Юстине и вдруг прервала сама себя: — Погоди. Можешь идти, Флорек. Вели принести вина и очень холодной воды.

— Бабушка, что случилось? — испугалась Юстина. — О Господи, может, доктора?

— Не морочь мне голову своими докторами.

Сюда сейчас явится Бальбина и приготовит мне травы, это лучше любого доктора…

Клементине скорее помог характер, нежели вино и холодная вода, а дальше пережить полученный удар помогла Бальбина, её личная ключница, самой госпожой выученная, как пользоваться травами. Сама же Клементина чуть ли не с детства была отличной травницей. И прежде чем приступить к главному делу, она успела подумать о будущем — видно, её бесценные знания отправятся вместе с ней в могилу…

— Послушай, девочка моя, — озабоченно обратилась она к внучке, — может быть, времена и меняются, а природа остаётся. Дай мне слово, что все записанное мною о лечении травами ты сохранишь. Просьба моя хлопотная, ибо только часть находится у меня в секретере, а основное — здесь, в книгах, но ничего не поделаешь. Ни у кого другого ума на такое дело не хватит, значит, придётся заняться тебе.

Взволнованная происходящим Юстина готова была дать бабке любую клятву, а главное — выполнить её. Таким образом, что касается трав, Клементина успокоилась.

— А теперь делай что хочешь, а книгу верни, — приказала она весьма категорично. — Будь я помоложе, сделала бы это сама, но сейчас, боюсь, сил уже не хватит. Этот кретин, маркиз де Руссильон, потерял все, и сейчас, наверное, его имущество уже пошло с молотка. Надо ехать и забрать нашу книгу.

Твой дядя не иначе как рехнулся, когда её одолжил.

Вещь это уникальная и представляет собой огромную ценность с разных точек зрения. Поезжай немедленно, чем скорее, тем лучше. Ты хоть молода, но не глупа. Этот недоделанный маркиз и так уже обошёлся нам как минимум в двести тысяч, а возможно, и гораздо дороже…

Юстина отправилась в Париж немедленно, забрав с собой, неизвестно зачем, горничную. На этом настояла бабушка, считавшая, что молодой девушке из приличной семьи не пристало путешествовать в одиночку. Все равно что приехать на вокзал босиком или в ночной рубашке. Таким образом, горничная являлась тем минимумом, ниже которого опускаться было никак нельзя.

Поезд из Орлеана в Париж отправлялся через два часа. Лошади при должном старании преодолевали трассу от замка до Орлеана минут за сорок, а значит, надо было поспешить. Ошарашенная столь неожиданным отъездом горничная, в планы которой входило чрезвычайно заманчивое свидание, выехала вместе с госпожой в состоянии, близком к закипанию…

Маркиз, ясное дело, пошёл с молотка.

Он даже не успел открыть позаимствованный в Нуармоне трактат. Когда прибыл судебный исполнитель, тот лежал себе преспокойненько посреди стола, который уже некому было накрывать, так как вся прислуга оставила столь безответственного хозяина. Сам же маркиз, бросив своё имущество на произвол казны, перебрался к старой няньке, которая и без того мало что соображала, а финансовый крах обожаемого ею барчука вообще до сознания старухи не дошёл. Она была счастлива от одного его присутствия, закармливала маркиза любимыми им в детстве лакомствами и ни о чем не спрашивала.

Судебный исполнитель, пришедший описывать имущество, был человеком на редкость для представителя своей профессии умным. Он отлично знал, что старинные фамилии подчас владеют редчайшими вещами и не один банкрот мог бы спасти остатки своего состояния, выгодно продав какую-нибудь непрезентабельную на первый взгляд картину, задвинутый в дальний угол немодный уже предмет меблировки, часы или прабабкино колье. Пристав не был законченной свиньёй и частенько давал спасительные советы отчаявшимся банкротам, довольствуясь скромным процентом от столь неожиданной прибыли, но к абсолютным кретинам он ни малейшей жалости не испытывал. Маркиз же де Руссильон был, по его мнению, идиотом высшей пробы, и пристав ни в коем случае не намеревался делиться с ним возможной прибылью.

Дело к тому же облегчалось ещё и тем, что у судебного исполнителя имелся брат-антиквар, весьма неплохой знаток своего дела, которого он и взял с собой в качестве эксперта.

И разумеется, первое, что попалось брату-антиквару на глаза, была книга о соколиной охоте. Пристав опечатывал все подряд, а брат, присев за обеденный стол, листал начальные страницы, в упоении читая текст и разглядывая иллюстрации, пока не добрался до склеенной части. Тут он слегка вздрогнул и захлопнул книгу.

— Кто его знает?… — задумчиво произнёс антиквар после того, как довольно долго просидел, бессмысленно уставившись в пространство — Вдруг это та самая книга, которой был отравлен Карл IX?

Находящийся здесь же в столовой пристав вопросительно посмотрел на брата.

— Ну и?…

Антиквар вздохнул и озабоченно заёрзал на стуле.

— Вещь на любителя, возможно, и удастся кое-что выручить, — заявил он. — Я сам её куплю. Ну, если говорить о цене, то не слишком…

Он снова попытался перелистать книгу. Страницы были склеены на совесть, сухие пальцы скользили по толстой бумаге. Антиквар уже поднёс было руку ко рту, чтобы их послюнявить, как вдруг вспомнил исторические домыслы и весь облился потом. Отшвырнув фолиант, он решил пока отказаться от дальнейшего знакомства с ценной реликвией.

На другой день, приобретя книгу законным образом, антиквар сам ещё не знал, как он ей распорядится, но почему-то начал нервничать. Сходил на обед, оставив в магазине молодого расторопного продавца.

Вернувшись и отослав в свою очередь обедать весь персонал в единственном числе, антиквар обнаружил нечто, от чего самым естественным образом скончался на месте от кровоизлияния в мозг. Он уже давно страдал повышенным давлением.

Юстина прибыла в Париж под вечер того дня, когда антиквара благополучно похоронили, и сразу, с корабля на бал, то бишь с вокзала, отправилась к обанкротившемуся господину маркизу де Руссильону, где ещё застала ликвидатора. Последний уже собирался уходить, но любезно задержался и охотно разъяснил ситуацию. Совершенно верно, все пропало, имущество господина маркиза, дурака недоделанного, пошло с торгов только что, продано почти все, сам маркиз уже довольно продолжительное время на люди не показывается, и никто не знает, где он скрывается. Все аукционные квитанции в полном порядке, и он сам даже помнит некоторые вещи и кто их купил. Утром, проведя ночь в парижском доме дяди, Юстина уже стояла перед антикварным магазином, который освобождали от траурного убранства и как раз открывали. Её принял зять покойного — муж наследницы и многолетний компаньон тестя.

— О Боже! — он казался странно взволнованным. — Книга о соколиной охоте? Шестнадцатый век, недавно приобретённая?! Господь милосердный!

Его беспокойство передалось Юстине, хотя она и понятия не имела, что именно содержит в себе пресловутый фолиант. Ведь Клементина так и не раскрыла ей тайну, решив пока воздержаться от признаний, так как в случае безвозвратной потери алмаза доброе имя её покойного мужа сохранится незапятнанным. А посему старая графиня прикусила язык и не стала излагать внучке подозрительную историю о драгоценности сомнительного происхождения. Какой смысл, если вдруг сокровище окончательно черти взяли и в семью оно не вернётся? Разве что этот придурок маркиз его обнаружит и наделает крику, тогда, конечно, она скажет все, что нужно, и отберёт у недоумка алмаз, а если нет, пусть это тёмное дело так и сгинет во мраке неизвестности. Сначала Юстине надо найти книгу, а там видно будет…

Вооружённая заверенной распиской маркиза, Юстина начала выяснять ситуацию с юридической стороны.

— Вы, конечно, понимаете, это было продано с аукциона незаконно, — холодно заметила она. — Собственность нашей семьи, одолженная без нашего ведома, вот доказательство, есть также и свидетели. Данная вещь должна быть исключена из описанного имущества, тут явная ошибка судебного исполнителя, но мы не намерены требовать возмещения ущерба. Наша цель — вернуть семейную реликвию.

— Семейная реликвия! Ха-ха-ха! — Реакция зятя оказалась весьма неожиданной. — Я бы на вашем месте не делал таких признаний.

Юстина оказалась достойной внучкой своей бабки.

— Что вы имеете в виду? — спросила она совсем уже ледяным тоном.

Зять антиквара вдруг не на шутку перепугался, когда из-под внешней оболочки молодой красивой дамы на него взглянула жуткая мегера.

— Все скажу, милостивая госпожа, извольте выслушать. Юридически вопрос вполне можно было бы решить. Подождать введения в наследство, это все ерунда, единственной наследницей является моя жена, так что здесь никаких проблем нет, а я был компаньоном покойного и состояние его имущества знаю как свои пять пальцев. Доказать, а доказательства, как вижу, у вас в наличии, что один предмет был продан с торгов по ошибке, чужая собственность, предмет возвращаем, и делу конец.

Все было бы в полном порядке, да есть тут одна загвоздка…

Зять антиквара сделал глубокий вдох и мужественно продолжил, напуганный видением мегеры больше, чем всеми вероятными правовыми последствиями.

— Так вот, милостивая госпожа… Вышеназванного произведения уже нет. Минуточку, разрешите мне закончить. Мой тесть умер скоропостижно. Он скончался прямо здесь, в кабинете, вы видите, это служебное помещение, его перенесли в квартиру, в спальню, там доктора, семья… Я же обнаружил на его бюро странное письмо, адресованное, вероятно, мне, во всяком случае тому, кто должен перенять дело. Вот это письмо. Даже, может, и не письмо, а записка. Будьте добры, извольте прочитать.

Юстина по примеру бабки слушала молча, скрывая постепенно охватывающее её удивление. Преемник антиквара подал ей обыкновенный листок бумаги.

Покойный антиквар и впрямь написал довольно странные вещи. Во-первых, он сообщал, что владеет купленным на распродаже старинным трудом о соколиной охоте и дрессировке ловчих птиц, после чего предупреждал, чтобы никто не читал и не разглядывал книгу голыми руками. Звучало сие предупреждение довольно странно, так как обычно читают и разглядывают при помощи глаз, а верхние конечности играют скорее вспомогательную роль. Не перелистывать страниц. Существует вероятность, правда, небольшая, что книга пропитана ядом ещё Екатериной Медичи, ею отравился Карл IX, и неизвестно, как долго яд ещё будет действовать. Правда, это только подозрение, основанное на исторических сплетнях и не более того, но на всякий случай…

Здесь письмо обрывалось. Юстина подняла голову и вопросительно взглянула на зятя. Тот выглядел ещё более смущённым и обеспокоенным.

— Видел я эту книгу, — угрюмо признался он. — Буквально какую-то минуту. Даже в руках держал.

Конечно, заинтересовался, заглянул в начало, а дальше не видел, так как страницы были склеены, в конец ещё посмотрел, а середину оставил в покое.

Я, может, и внимательнее бы изучил, как-никак вещь шестнадцатого века в таком отличном состоянии — большая редкость, но тесть буквально вырвал её у меня из рук. Разволновался, аж посинел…

Прямо и не знаю. Бог спас… Ну а потом, сразу на следующий день, оказалось, что помощник её продал. Как раз когда мы ненадолго отлучились. Тесть вернулся, отпустил его на обед, остался один, вероятно, страшно разволновался, я уже не застал его в живых… Но вне всякого сомнения, он книгу рассматривал раньше, читал… Ну а теперь прямо и не знаю, утверждать не могу, но предположения, сделанные в этом письме, мне кажутся ужасными…

Юстине они тоже показались ужасными. Волнение её собственной бабки выглядело весьма красноречивым, а вдруг и впрямь кошмарная реликвия была некогда королевской собственностью и теперь травила направо и налево всех интересующихся орнитологией… Покойный антиквар ознакомился с шедевром и тут же умер. Разве не ясно?…

Тут только до неё дошли слова зятя. Книги о соколах в антикварной лавке уже нет, кто-то успел её купить, а антиквара мог хватить удар при мысли, что яд пошёл в народ; отравился он сам или нет — теперь уже неважно, на все воля Божья, но ей необходимо вернуть книгу!

— Случайность, — продолжал своё печальное повествование зять, — несчастная случайность, ведь крайне редко бывает, чтобы вещь так моментально продавалась, и ведь не дешёвая, и, как назло, никого в магазине не было, только наш продавец…

— Кто?! — прервала его Юстина. — Кто купил?!!

Антикваров зять взглянул на неё и окаменел. Ему пришла в голову та же мысль. Если и вправду в книге яд, хоть маловероятно, но все же… который столь ловко спровадил на тот свет его тестя… а ведь тот едва дотронулся до книги, даже страниц не расклеивал! То кто там сейчас лежит в качестве следующей жертвы?!!

Он вдруг сообразил, что не имеет об этом ни малейшего представления, не спросил того паршивца, кому продан фолиант, небось ещё обрадовался, кретин, что продал такую дорогую вещь…

Но может, все-таки вспомнит, может, даст Бог, знакомый клиент…

Несчастный преемник антиквара смотрел на молодую мегеру взглядом раненой лани.

— Наш продавец, — пробормотал он. — Квитанция, конечно, но фамилии мы не записываем, клиент приходит, покупает, платит и убирается ко всем чертям… Ох, простите, мадемуазель!

— Ничего, — раздражённо буркнула Юстина.

— Но возможно, он помнит… Сейчас он послан по делам… Должен прийти попозже… Если вам угодно…

— Я подожду, — решительно прервала его Юстина. — Пока не узнаю, никуда не уйду…

Время, проведённое вместе в ожидании, пока вернётся продавец, оба — и Юстина, и новый антиквар — независимо друг от друга причисляли потом к худшим минутам своей жизни. Минуты, надо сказать, затянулись, ибо продавец возвратился только во втором часу.

Ошарашенный и даже немного напуганный кровожадным вопросом, он, однако, смог вспомнить покупателя.

— Конечно, это постоянный клиент, — объяснил бедолага. — Виконт Гастон де Пусак, он живёт…

— Знаю, где живёт, — оборвала Юстина, почувствовав одновременно облегчение и новую тревогу. — Это мой кузен. Надеюсь, что… О Господи, может, он ещё жив!…

Теперь она уже окончательно была убеждена, что интерес к кошмарному произведению из соколиной жизни угрожает жизни самого читателя и именно это имела в виду её бабка. Оставив персонал антикварной лавки в состоянии, близком к истерике, Юстина помчалась к кузену. Застоявшиеся кони радостно рванули с места, а кучер хорошо знал Париж.

Кузен был уже мёртв.

Дико взволнованная Юстина угодила прямёхонько в центр циклона. Врачи, полиция, прислуга и в придачу двое страшно перепуганных приятелей — все это перемешалось в жутком хаосе. Несмотря на шок, девушка ещё успела подумать, что, будь это чужой дом, она ничего не узнала бы. К счастью, насколько уместно в этой драматической ситуации говорить о счастье, виконт приходился внучатым племянником её прабабушке, так как у старой графини де Нуармон была сестра, самый младший потомок которой как раз покинул сей бренный мир.

Однако до того являлся родственником, и Юстина у него бывала. Все слуги её знали, и никого не удивило её участие (в прямом и переносном смысле) в случившейся трагедии.

Будучи абсолютно уверена, что знает суть дела, ибо кузен, бесспорно, отравился проклятущей книгой, и полная сомнений — не следует ли ей утаить сей печальный факт, девушка заловила личного лакея виконта, который совсем потерял голову вместе со свойственным ему прежде лоском, но зато отменно помнил все детали происшедшего.

У графа Гастона кто-то был. Кто именно, он точно не знал, так как сегодня прямо столпотворение какое-то, к его сиятельству приходило множество народу, один за другим, в том числе и двое друзей — барон де Тремон и маркиз де ля Турель.

Они все ещё здесь, совсем обалдели от случившегося, сидят в салоне и не знают, что делать, полиция велела им ждать, а кроме них ещё парикмахер, посыльный с запиской, слава Богу, хоть известно, от кого записка: от госпожи де Муре, супруги банкира, господин виконт с ней как раз… того… Ну, и переписывался… И ещё помощник ювелира, тот, здоровенный такой, а до него… или после… нет, до, декоратор, потому как господин виконт собирался сменить портьеры, а ещё раньше один такой со счётом… А вообще-то чуть ли не с утра, с полудня то есть, его сиятельство сидел и все просматривал какую-то книгу, старую, да что там старую, древность какую-то допотопную, что он только-только купил.

И не иначе как очень она ему вдавилась, так как все восклицал…

— Раз восклицал, значит, был жив, — совершенно серьёзно заметила Юстина, которая уже успела немного прийти в себя. — А когда перестал восклицать? Кто у него тогда был? Вспомни!

В глубине её души мелькнула отчаянная надежда, что, может, кто кузена просто-напросто убил, ибо мысль о ядовитых свойствах древнего шедевра казалась ей столь ужасной, что девушка изо всех сил старалась её заглушить. Ведь если на то пошло, история о пресловутом Карле IX могла быть обычной сплетней, художественным вымыслом, неизвестно на чем основанном… ну, известно, конечно, на общем убеждении, что в те далёкие незабвенные времена все только и делали, что травили друг друга, но ведь это совсем не обязательно должно быть правдой! О Господи, а бабушка велела вернуть эту дрянь, пока не случилось несчастья, и хотя прямо ничего не сказала, но подтекст-то очевиден…

Лакей честно пытался сосредоточиться, мешая ей думать, что Юстину жутко раздражало, но, в конце концов, она же сама задала вопрос.

— Значит, так, парикмахер вышел, а его сиятельство потом распорядился… Господа де Тремон и де ля Турель в малом салоне велели принести вина, ждали… В кабинет вроде бы вошёл помощник ювелира… Я сам то вино принёс, ничего не слышал, но господа разговаривали, смеялись… Боже всемогущий! Помощник ювелира вышел, куда-то делся, и тут же сразу… да, сразу вошедший за ним, этот посыльный с запиской поднял крик…

Помощник ювелира…

Надежда Юстины расцвела буйным цветом.

— Полиция, — резко прервала она лакея. — Откуда полиция, почему? Кто вызвал?

— Ну как же, камердинер увидел… Полицию сразу же…

Юстина опять оборвала ошарашенного слугу:

— Та книга, которую смотрел кузен… Где она? Нет, погоди… Принеси мне, пожалуйста, воды…

Она лихорадочно соображала. Кошмарный труд о соколах надо немедля изъять, может, ещё не успели дознаться, откуда яд, а бабушка ни в коем случае не желала бы разоблачения столь неприглядной тайны, которая скомпрометировала бы семью! Гастон нечто разглядывал, это могло быть чем угодно…

Екатерина Медичи и в голову никому не придёт…

Вернуть вещь законным путём… Нет, сразу не получится, Гастон не был женат, возникнут осложнения с наследством, кажется, жив его отец — граф де Пусак, наверное, он наследует, а пока приедет из провинции…

В итоге шедевр о соколах Юстина попросту выкрала. Под предлогом воды она услала лакея и, отлично зная, где находится кабинет кузена, заглянула туда. Первое, что попалось ей на глаза, был толстенный фолиант, лежащий на столике у самых дверей. Не обращая больше ни на что внимания, а в кабинете крутились какие-то люди, что-то делали, кто-то даже на неё оглянулся, девушка схватила книгу и убежала.

В мозгу у неё по-прежнему занозой торчал помощник ювелира. Ведь он там был в решающий момент, а если полиция… Вдруг все-таки?…

От какого именно ювелира он приходил, Юстина знала, тот снабжал драгоценностями все семейство, и даже, кажется, смутно помнила помощника: нечто такое огромное, ходячая гора мышц…

У ювелира она оказалась уже через десять минут.

Помощник ещё не вернулся из города. К виконту он был послан с браслетом, на котором надлежало выгравировать трогательную надпись, что и было сделано. Помощник, о котором шла речь, силён как бык и обычно именно его посылали к клиентам с различными ценными вещами, так как злоумышленники вряд ли решились бы на него напасть. Скорее наоборот: он сам представлял угрозу для бандитов, а честность его давно уже была проверена. Почему ещё не вернулся — неизвестно, он получил всего два поручения, и пора бы ему уже возвратиться.

У ювелира Юстина просидела два часа, и не с целью что-то узнать, а скорее чтобы перевести дух.

Необходимо было побороть в себе только что пережитый стресс, и мало какое место подходило для этого лучше, чем ювелирная лавка. Сведения же об отсутствующем помощнике девушка приобрела, можно сказать, в нагрузку, в том числе и о его матримониальных планах, так как ювелир оказался изрядным любителем поболтать.

Самое же главное — изъятый труд о соколах — лежало в экипаже. Так и не дождавшись возвращения столь нужного свидетеля и горя желанием как можно скорее поделиться впечатлениями с бабушкой, Юстина решила ехать в замок сразу, без отдыха. Она была уверена, что в Орлеане её уже ждут лошади.

Клементина тоже ждала — с огромным нетерпением.

Лично втащив тяжеленную книгу по лестнице наверх, внучка с облегчением и триумфом грохнула её на стол. Видя, как бабка торопливо открывает реликвию и собирается листать без перчаток, девушка в ужасе воскликнула:

— Бабушка, нет!… Не надо!…

Клементина ошарашенно остановилась. А поскольку о яде Екатерины Медичи не имела ни малейшего понятия, то весьма удивлённо оглянулась на внучку.

— Почему? Что случилось?

— Бабушка, они мертвы!

— Кто мёртв?

И тут Юстина наконец разрыдалась.

— Все! — с трудом произнесла она сквозь слезы. — Все, кто её читал! Антиквар! Кузен Гастон! Не трогай её! Я не верила, никто не верил, но она отравлена!

— Чушь, — рассердилась бабушка и, взяв нож для бумаг, вонзила его в склеенную серёдку книги и одним махом раскрыла её.

Юстина онемела. Клементина тоже, но по другой причине. Клей высох и начал крошиться, книга открылась без труда, с лёгким треском лишь обламывались по краям склеенные между собой страницы. В центре обнаружилась большая, пустая, давно вырезанная дыра.

Алмаза не было.

После продолжительного молчания Юстина — девушка мужественная и энергичная — отозвалась первой.

— Я ничего не понимаю, — жалобно произнесла она. — Бабуленька, пожалуйста, вымой руки, прямо сейчас, на всякий случай. Два человека упали замертво, разглядывая это, а говорят, ещё раньше отравился Карл IX, а заклеили нарочно…

— Деточка, не мели чепуху, — раздражённо оборвала её Клементина. — Заклеили нарочно, это верно, и сделала я это собственноручно, а раньше клеил твой дед. И уверяю тебя — вовсе не ядом, а самым обыкновенным клеем. Что там в Париже случилось, откуда такой мор? Расскажи все спокойно и по порядку.

Юстина сделала несколько глубоких вздохов, собралась с силами и только через довольно продолжительное время смогла вполне овладеть собой. Бабушке она поверила. А кроме всего прочего, дурой её никак нельзя было назвать, и, увидев дыру посредине книги, она догадалась, что трактат о соколах использовался не для убийства. В книге прятали нечто, чего уже нет, но должно было быть крайне ценным, раз с самого начала бабушка намекала на огромную стоимость реликвии. С дырой внутри книга никак не могла представлять собой огромную ценность! Не иначе как от всех этих лихорадочных поисков она сильно поглупела, если поверила в версию о яде, какая отрава может быть сокровищем?!

Юстина представила бабке полный отчёт о поездке в Париж. Слушая, как всегда, молча, Клементина раздумывала, сказать ли внучке всю правду. Ей по-прежнему не давала покоя все та же мысль: если алмаз пропал, то зачем же раскрывать тайну, которая, возможно, компрометирует семью? С другой стороны, если существует шанс отыскать драгоценность… Следовало бы её поискать, но как искать, если не знаешь, что именно. До завтра… Она все хорошенько продумает до завтра. Юстине и так надо отдохнуть. Она, конечно, молодая, но даже молодым не мешает хоть одну ночь нормально выспаться…

Юстина уже пришла в себя после парижских приключений, но теперь её мучило любопытство Ясно было, что речь идёт о какой-то потрясающей тайне.

Девушка совсем не чувствовала усталости, а эмоции только придавали силы. Услышав, что разъяснения последуют только завтра утром, она взбунтовалась, позволила себе даже выразить протест, а затем принялась упрашивать бабку, чтобы та хоть чуточку приоткрыла тайну, но прямо сейчас. Клементина же оставалась тверда как скала, хотя причины своей неуступчивости и не думала скрывать.

— Деточка моя, я вовсе не назло тебе так поступаю, — грустно призналась она. — Просто я сама ещё не знаю, что делать, и должна все обдумать. Я не могу себе позволить принять поспешное решение, которое отразится, возможно, не только на тебе или на мне, но и на детях последующих поколениях нашего рода. Нельзя без особой нужды играть добрым именем семьи…

Понять её Юстина поняла, но понимание никак не отразилось на взволнованном состоянии девушки. Дожидаться в бездействии завтрашнего дня было сверх её сил. О том, чтобы лечь спать, она и думать не хотела. Её натура требовала действия, какого-нибудь занятия. Тут Юстина вспомнила, что обещала бабке упорядочить разрозненные сведения о травах, собранные в библиотеке. И решила заняться этим немедленно. Клементина заперлась в кабинете, принадлежавшем ранее графу, и таким образом библиотека оказалась в полном распоряжении внучки хоть на всю ночь.

Стена огромного зала чуть ли не под самый потолок была заставлена полками и шкафами, где хранилось несколько тысяч книг на восьми языках: французском, английском, немецком, итальянском, испанском, польском, греческом и латыни. В роду графов де Нуармонов раз на два-три поколения случались образованные личности, которые любили читать, и ещё до изобретения книгопечатания собрание насчитывало несколько десятков прекрасно иллюстрированных книг. Больше, чем во многих тогдашних аббатствах. Несмотря на случавшиеся время от времени финансовые трудности, эти реликвии все же не продавали. Они существовали себе спокойненько целые века, и пожалуй, разве что только девятнадцатое столетие могло их потревожить, если бы не приданое Клементины, которое вернуло былой блеск древнему роду. Вдобавок ко всему во время революции младший брат тогдашнего предка по прямой линии, умерший бездетным и неженатым, обогатил семейную библиотеку всем, что ему удалось купить по дешёвке во время всеобщего хаоса, спасти из огня пожаров, а то и попросту украсть. О польских же книгах позаботилась сама Клементина.

Узнав от бабки, что сведения о травах находятся где-то в книгах, Юстина поняла, какой каторжный труд ей предстоит. Постоянного библиотекаря в замке не было уже лет сто пятьдесят, книги стояли на полках как попало, перемешанные тематически и хронологически. Каталоги хоть и существовали, но давно уже устарели, и их куда-то засунули. Чтобы перелопатить всю эту мешанину, нужно было приложить гигантские физические усилия.

И такой труд как нельзя более отвечал нынешнему душевному состоянию Юстины. Она даже не сделала попытки постучаться к бабушке и попросить какой-нибудь подсказки. Решила начать просто с одного угла и двигаться вправо. С таким же успехом можно было направиться и налево и обнаружить что-нибудь через пару месяцев, а то и лет. В этой части библиотеки находились в основном французские издания двухсот-двухсотпятидесятилетней давности с отдельными включениями в виде Ариосто, Сервантеса и Филдинга в оригинале, все неоднократно читанные многочисленными поколениями де Нуармонов. Юстина в чтение не углублялась, разумно рассудив, что пресловутые записи о травах содержатся не в текстах, а на отдельных листочках, вложенных в книги, или просто на полях.

Ну, возможно, ещё в каких-то тетрадках, засунутых между томами, где попало. А посему она вынимала книги по очереди, просматривала их, трясла и проверяла, нет ли чего под обложкой.

Начала Юстина с нижней полки, и только когда добралась до четвёртой, где можно было уже выпрямиться, сообразила, что не мешало бы накинуть какую-нибудь защитную одежду вроде халата, потому как, несмотря на то что рылась она в застеклённом шкафу, пыли на ней осело столько, будто её специально собирали на старом чердаке. Сил у девушки оставалось ещё много, а нервы помаленьку успокаивались.

Для шестой полки требовалась уже лесенка. В библиотеке было аж две стремянки: повыше и пониже. Возможно, именно с этого угла Юстина начала как раз потому, что здесь стояла одна из них. Она сняла с пятой полки последний том, подвинула лесенку поближе и уселась на нижней ступеньке, просматривая комедии Корнеля.

На первом же, титульном, листе обнаружился едва видимый, нацарапанный от руки текст.

«Мандрагора, — прочитала она. — Человек, заклятием в корень обращённый…» Обрадовавшись находке, девушка решила тут же переписать текст, хотя и предвидела возможные трудности. Запись — выцветшая, язык какой-то странный, несовременный, вероятно, переписано это с чего-то ещё более древнего.

Вскочив со ступеньки, чтобы взять перо и бумагу, она зацепилась локтем о поручень стремянки, и Корнель вылетел у неё из рук. Книга шлёпнулась на пол и раскрылась посередине, где как бы в качестве закладки торчала какая-то бумажка. Юстина нашла бы эту бумажку, только покончив с переписыванием текста о мандрагоре, сейчас же она с любопытством подняла её.

Бумага на вид казалась гораздо моложе той поблекшей записи на титуле книги. Первоначально, вероятно, это был листок весьма дорогой бумаги, но затем сильно пообтрепался и испачкался. Начав читать запечатлённые на нем строки, Юстина сразу поняла, что имеет дело с фрагментом письма: серединой, без начала и конца, исчёрканной и перемазанной, да ещё и с оторванным уголком.

Текст гласил:

«…спятил. Дикие претензии. Ведь ты же не похитил? Алмаз твой, раз ты его получил, даже если и получил ни за что. Кажется, единственный раз в жизни ты заключил выгодную сделку. А если бы ты продал коня? Заплачено алмазом вместо золота, только и всего. Возможно, мадам де Бливе в глазах дикого набоба имеет большую ценность, чем какой-то там конь, это дело вкуса, я не ориентируюсь в ценах на распутниц в Индостане. Не хочу упрекать, но тебе она тоже обошлась недёшево, и теперь сестра выплачивает твои долги. Да, именно сестра, так как у матери уже нет на это средств. Если этот алмаз и правда такой ог… покроет понесённые затраты, и нет причин… сомнева… Он принадлежит тебе… и мне, ожида…»

Потрясённая Юстина несколько раз перечитала вышеизложенные строки, обрывающиеся на недостающем уголке. Листок похож был на черновик, кто и кому отправил столь интригующее послание, она даже не пыталась угадать. Бросив на полпути обнаруженную мандрагору, девушка помчалась к бабушке.

— Где ты это нашла? — спросила Клементина, слегка порозовев по прочтении текста. — Принеси книгу.

Выражение лица бабки было весьма красноречиво. Юстина бегом обернулась туда и обратно, притащив Корнеля.

В старом потрёпанном томике на титульном листе находилась дарственная надпись, едва заметная, так как на неё залезал текст о мандрагоре. Корнеля вместе с собственными чувствами некий Л. де М. преподносил мадемуазель Людвике де Нуармон, которая, вне всякого сомнения, произведение читала и оставила в книге черновик как раз в то время писавшегося послания. Она сама или кто-то другой. Пол лица, пославшего письмо, угадать было невозможно, но что-то все же подсказывало, что это женщина. Весьма вероятно, та самая сестра, платившая долги, писала брату, и очевидно в то время она была уже не молоденькой девушкой.

— Поразительно, — произнесла Клементина и вызвала Флорека.

Когда пятнадцать лет назад расторопный паренёк из польской деревни прибыл во Францию, в Нуармоне жива ещё была старая ключница, чуть-чуть не дотянувшая до ста лет. Несмотря на свой возраст, держалась она отлично, и, пожалуй, единственное, где годы давали о себе знать, было то, что немного путала людей. Клементину старушка принимала за вдовствующую сестру господина графа, а Флорека — за собственного внука, из которого обязательно хотела сделать первого камердинера. Целых два года она активно этим занималась, после чего и скончалась, но эти два года оказались весьма и весьма полезными.

— Ты когда-то записывал все, что плела старая Викторина, — без всякого вступления заявила Клементина верному слуге. — Мне это известно, так как заметки по хозяйству и кое-какие расписки ты мне сам передал.

— К сожалению, не совсем все, милостивая госпожа, — признался Флорек. — Молодой я был, глупый, и довольно много чего пропустил. Зато, потому как записывал, почти все помню, и если ваше сиятельство распорядится, могу дописать…

— На каком ты писал?

— Да и так и сяк. И по-нашему, и по-французскому, как раз, думал, и язык подучу. Пожалуй, странная у меня писанина вышла.

— Ничего. Может, случайно помнишь из её рассказов, кто такая мадемуазель Людвика де Нуармон и в какое время она жила?

— Такого аккурат никак не позабудешь, ведь это же как раз та самая маркграфиня д'Эльбекью, за которую она вас, госпожа графиня, и принимала. В девичестве — мадемуазель де Нуармон. Как бездетной вдовой осталась, тут, у брата, и поселилась, ну и у матери, та ещё жива была. А брат в Индии воевал. Сейчас-сейчас, когда же это было, позвольте, ваше сиятельство, посчитать, а то со счётом у Викторины дело обстояло туго, и все времена перепутались…

— Считай вслух.

— Завсегда пожалуйста. Как я приехал, ей девяносто восемь было, на сотом году померла, выходит, родилась в тысяча семьсот девяносто втором…

Повинуясь бабкиному знаку, Юстина, жутко заинтригованная, принялась эти даты записывать.

Флорек громко продолжал:

— Восемь лет ей было, это точно, когда её взяли в услужение к госпоже маркграфине, потому-то так хорошо и запомнила. Маркграфине уже под сорок выходило. А вообще-то Викторина, чем давнее время, тем лучше помнила, коту, к примеру сказать, велела блюдечко с молоком на своём секретере поставить, маркграфиня, значит. Викторина и поставила, а кот возьми и вылей молоко на маркграфинины письма, то-то шуму было. На брата очень серчала, потому как долги его приходилось платить. Тут вскорости и померла, аккурат как раз граф де Нуармон из Индии и вернулся, раненый и тяжело больной. Викторине тогда одиннадцать стукнуло, девчонка пронырливая была, а кто на ребёнка внимание обращает, вот она и видела, и запомнила, как никто другой. Одиннадцать, значит, шёл тысяча восемьсот третий. В два месяца маркграфиня померла от альтерации, уж очень на брата гневалась. Викторина говорила, что он богатство большое в руках держал, да потерял, оттого с ней удар какой-то сделался. Да быстро все так случилось-то, что и завещание переменить не успела, господину графу от сестры все и перешло.

— Удивительно, как хорошо ты все помнишь, — похвалила Клеменгина.

— Да все через то, что французский учил, — смущённо пояснил Флорек. — Переписывал столько раз, да исправлял, вот оно как-то в память и запало… Да ещё то, что ваша светлость вроде как той самой маркграфиней была…

— Спасибо. Пока достаточно. Сохрани свои записи и, не дай Бог, не потеряй.

Слуга вышел, а Клеменгина ещё какое-то время молчала, даже не пытаясь скрыть своего волнения.

— Теперь я тебе скажу правду, о которой, полагаю, ты и сама уже догадываешься, — наконец обратилась она к Юстине. — А молчала я, так как не была уверена, нет ли во всем этом какого бесчестья.

И вот, прямо-таки невероятно, — выходит, что закон на нашей стороне. Алмаз, о котором идёт речь в этом обрывке письма, существовал в действительности, я сама держала его в руках, и долгие годы он находился в этой якобы отравленной книге.

Вроде бы уже подготовленная в некоторой степени к такого рода информации Юстина тем не менее была потрясена.

— И что? — спросила она, затаив дыхание.

— Надо его найти. Не принадлежи он нашей семье, я бы оставила все как есть и сохранила бы тайну. Но теперь считаю, что следует начать розыски. Правда, вся эта история странная и весьма загадочная, да в придачу замешан в дело и твой лорд Блэкхилл. Лорд он самый что ни на есть настоящий, можешь не беспокоиться, а честь у них в большой цене. Так что слушай меня внимательно…

Вроде бы напрасно потраченное время в конторе ювелира на самом деле оказалось очень полезным, можно сказать, просто бесценным. Хотя Юстина и была огорошена свалившимся на неё потоком информации, ей все же удалось сосредоточиться, восстановить в памяти разговор и припомнить все, что слышала о помощнике ювелира. У него была невеста. Имелись также и родители, и замужняя сестра, но изо всей семейки Юстина инстинктивно выбрала невесту.

Невеста молодого человека проживала в Кале. Дочь корабельного плотника, причём мастера высшего класса. Фамилия невесты известна ювелиру, известен её адрес, ведь именно в ювелирную фирму приходили её письма жениху. И тем не менее ювелир скрыл от полиции эти сведения, наверняка потому, что был уверен — его помощник никак не замешан в смерти клиента. Наверняка ювелир и от Юстины скрыл бы эти данные, если бы не фактор внезапности: Юстине удалось застать ювелира врасплох, он ещё не пришёл в себя после пережитого потрясения.

Ещё как следует не рассвело, а Юстина уже отправилась в Кале, прихватив горничную, старательно скрывавшую раздражение. Горничная никак не могла понять, с чего это её барышня развила вдруг такую активность, и пыталась всеми правдами и неправдами докопаться до истины. Догадывалась это как-то связано со скоропостижной смертью виконта Гастона. В свою очередь, скоропостижная смерть упомянутого виконта тоже стала причиной раздражения, ибо горничной удалось о ней узнать лишь то, что сообщил кучер. Ведь получилось так, что в самый решающий момент барышня не захватила её с собой и тем самым она, горничная, не оказалась причастной к такой потрясающей сенсации, а узнать подробности уже после происшествия помешала спешка госпожи. Такое неблагоприятное стечение обстоятельств хоть кого способно довести до бешенства. Известно ведь — для прислуги лучшим развлечением являются происшествия в жизни её господ, а тут произошли такие потрясающие события! И она, бедняга, оказалась совершенно к ним не причастна. Было от чего психовать и выходить из себя. Надеялась на кое-какие развлечения в Париже, но и тут постигло разочарование. Госпожа в Париже вовсе не остановилась, сразу же проследовала дальше, в Кале.

Прибыв в Кале, барышня наняла фиакр, на нем доехала до какого-то нужного ей дома и опять отправилась туда одна, оставив несчастную девушку в фиакре! Слыханное ли дело, так обращаться с прислугой. Возмутительно!

Без особого труда отыскав дом, в котором проживала мадемуазель Антуанетта Гиббон, Юстина повела себя чрезвычайно странно. Вместо того чтобы нормально подойти к двери и позвонить, Юстина подкралась под окно стоящего в садике небольшого домика, заглянула в это окно и узрела… то, чего и ожидала. Молодая девушка рыдала в объятиях молодого человека. Трогательное зрелище!

Ни рыдающая горючими слезами мадемуазель Антуанетта, ни обнимающий её нежно месье Трепон понятия не имели о существовании панны Пшилесской, а также о том, как панна Юстина провела свои детские и юношеские годы. Им не могло прийти в голову, что упомянутая панна обожала лазать по деревьям (в детстве), объезжать кровных лошадей (в юности), а также заниматься цирковыми акробатическими штучками. В цирке панне Юстине удалось побывать лишь раз, но арена произвела на молодую девушку незабываемое впечатление. Юстина долго потом занималась акробатическими номерами, в чем ей активно ассистировал некий Янек, молодой помощник деревенского кузнеца, которого приводили в восторг как сама барышня, так и её акробатические штучки.

Да, все говорило о том, что Великий Алмаз любил кузнечное дело…

Итак, большое место в жизни панны Юстины занимали танцы, скачки на горячих конях с препятствиями и всевозможные акробатические упражнения. Так что выбить окно и влезть в комнату для высокорожденной паненки Пшилесской оказалось сущим пустяком. Хорошо, что этого не видела её горничная, предающаяся в фиакре мрачным раздумьям.

Неожиданное вторжение заставило парочку окаменеть. И тут выяснилось, что не только панна Юстина обладала акробатическими навыками. Молодой человек, обнимавший заплаканную мадемуазель, проявил недюжинный рефлекс и отличную физическую подготовку. Ему понадобились буквально доли секунды на то, чтобы оставить в покое предмет своих чувств и сигануть в окно, благо оно было уже разбито.

Молодая аристократка рванулась было за ним — предмет чувств, естественно, окаменел, — но опомнилась и осталась на месте. То есть в комнате остались две молодые девушки.

Две молодые девушки, волею судеб втянутые в одно и то же дело, или с ходу возненавидят друг друга, или быстро найдут общий язык. Поскольку в данном случае девушки не были соперницами, не боролись за чувства сбежавшего юноши, дальнейшие события стали развиваться по второму варианту.

В принципе Юстина уже знала, что отравление не имело места, хотя кое-какие сомнения ещё и оставались. У неё и бабушки просто не могли не зародиться сомнения, ведь, в конце концов, фолиант, посвящённый соколам, хранился в библиотеке веками. Его никто никогда не раскрывал, так что какие-то остатки яда (в который никто, впрочем, не верил) могли и сохраниться. Вырезая дыру в книге и скрепляя клеем страницы, виконт де Нуармон мог и не облизывать пальцы, тем самым сохранив жизнь, но кто знает?… А если бы облизывал? Так что надо было во что бы то ни стало выяснить, что там все-таки произошло, у виконта де Пусака, что стало причиной его неожиданной смерти? А самое главное — выяснить, куда же подевалось содержимое библиографического шедевра о соколах.

Умная пани Пшилесская не приступила с места в карьер с этими, пусть и животрепещущими, вопросами к мадемуазель Антуанетте. С пониманием и сочувствием панна Юстина выслушала излияния наболевшего сердца мадемуазель Гиббон, охотно углубилась в проблемы, возникшие вдруг перед влюблёнными, пространно обсудила возможность сохранения верности сбежавшим женихом, и только после приступила к интересующим её проблемам уголовного характера.

Простодушная Антуанетта, на которую вдруг обрушилось сразу столько переживаний, так же искренне, как только что о своих проблемах, поведала о том, о чем ей только что успел рассказать помощник ювелира. Оказалось, жених и сам был потрясён случившимся, сам пришёл в отчаяние и сам не знал, что делать.

Да, Шарль Трепон стал свидетелем несчастья.

Более того — оказался лично причастен к смерти виконта Гастона, но не нарочно, ненамеренно. Ненамеренно, о всемогущий Боже!

Юстина попыталась успокоить отчаявшуюся мадемуазель Антуанетту, охотно согласилась с её мнением — да, разумеется, не нарочно. Тем более что хорошо помнила мнение ювелира о своём помощнике.

Она горячо заверила француженку — да, да, так оно и было, её жених ни в чем дурном не повинен. На измученную душу мадемуазель Гиббон заверения симпатичной незнакомки пролились благотворным бальзамом, она даже немного успокоилась и смогла связно рассказать о том, чему стал свидетелем её несчастный жених.

Итак, прибыв к виконту с браслетом, Шарль Трепон застал того за чтением какой-то огромной книги. Виконт сидел за маленьким столиком у окна. Шарль вошёл в кабинет, закрыл за собой дверь и вынул из саквояжика браслет. В этот момент виконт, не обращая внимания на вошедшего, похоже, обнаружил в фолианте что-то потрясающее, настолько потрясающее, что взволнованно воскликнул:

— О всемогущий Господь! Ах, что же это такое?! Сто тысяч чертей и силы ада!

Вот такие издавал противоречивые возгласы. И одновременно вроде бы что-то выколупывал из книги, во всяком случае у него в руках что-то блеснуло. От волнения руки виконта тряслись, и он это что-то уронил на ковёр. И так при этом был взволнован, что даже не стал звать слугу, сам нагнулся за упавшим предметом! Ошеломлённый увиденным помощник ювелира, который со своим браслетом успел уже подойти к виконту, бросился ему помогать, причём сделал это так неловко, что задел декоративную колонну, стоявшую рядом, в простенке между окнами. Колонна служила подставкой для композиции из мрамора, которая тут же слетела прямо на голову нагнувшегося виконта.

В отчаянной попытке задержать её Шарль изо всех сил толкнул столик, чтобы колонна ударилась о его поверхность. Увы, шаткий столик тут же от толчка перевернулся и острый угол тяжёлой столешницы вонзился в висок несчастного виконта, добив его окончательно.

Чтобы не растянуться на полу, Шарль инстинктивно упёрся руками в ковёр, и упавший предмет нечаянно оказался в его кулаке.

Будучи ювелиром, Шарль Трепон, не глядя, знал, что именно зажал в пальцах. В мозгу зафиксировался и мимолётный блеск, и вот теперь эффект осязания. И ещё зафиксировалась страшная мысль: виконт мёртв, и все улики говорят о том, что убийца — он, Шарль Трепон.

Сейчас сюда прибегут люди. Остаться, объяснить? Но кто ему поверит? К тому же ведь это он толкнул колонну, опрокинул столик. Если бы не толкнул, не упала бы скульптура, не опрокинулся бы столик. А как объяснить, что голова виконта оказалась на полу? Конечно, виконт нагнулся сам, но ведь этого, кроме Шарля, никто не видел! Важные аристократы не имеют привычки ползать по полу, подбирая упавшие вещи, для этого существуют слуги. Нет, ничто не спасёт Шарля, а тот факт, что колонну задел нечаянно, ничего не значит. Попробуй докажи.

Да и неважно, в конце концов, случайно — не случайно, а виконт мёртв. Непосредственный же виновник убийства, алмаз, которого просто не может быть на свете, зажат в кулаке Шарля…

Вот какие мысли пронеслись молнией в голове бедняги, и больше он уже был не в состоянии что-либо соображать. Просто вскочил и сбежал.

Сбежал, подгоняемый безотчётным страхом, не задумываясь над тем, куда бежит, пока не очнулся в доме невесты, своей обожаемой Антуанетты. Тут, заключив девушку в объятья, он немного пришёл в себя, рассказал о случившемся, осознал, что поступил глупо, но осознал также и то, что теперь уже нет ему пути обратно. Главное — из-за дурацкого алмаза, который он прихватил с места… происшествия.

Какой-то просто невероятной величины алмаз, возможно, самый крупный в мире, возможно, о нем никто ещё не знает. Вспомнил, как был потрясён виконт, увидев его в книге… В книге? Как это возможно? Впрочем, некогда об этом думать. Виконт был потрясён, следовательно, не ожидал его там найти, следовательно, видит алмаз первый раз в жизни, следовательно… Ага, сразу после обнаружения алмаза виконт погиб, следовательно, никому не успел рассказать о своей находке, следовательно…

Тьфу, запутался в этом «следовательно».

Что ему, Шарлю, делать сейчас? Пойти и предъявить алмаз? То есть своими руками доставить органам правосудия мотив убийства виконта. Или спрятать где-нибудь проклятый алмаз, присвоить его и скрыться куда подальше? Ведь его, Шарля, все равно станут преследовать из-за убийства виконта де Пусака, невзирая на то, будет ли в его распоряжении алмаз или нет…

И Шарль Трепон, зажав в руке алмаз, бросился на Северный вокзал, откуда как раз отправлялся поезд.

Приехав в Кале, он не сразу кинулся к невесте.

В невменяемом состоянии какое-то время бродил по пригородным дюнам, пытаясь привести в порядок мысли, пытаясь что-то решить. Появился у Антуанетты только сегодня, вот только сейчас, и признался ей во всем.

Нет, она, Антуанетта, полагает — Шарль пока ещё не решил, что делать, потому и снова сбежал как полоумный. От неожиданности сбежал, панике поддался. Если бы вдруг вот в это разбитое окно влез какой разбойник, да что там, три разбойника, Шарль бы не испугался, уж он бы с ними справился, ведь он знаете какой сильный и храбрый! Но увидев влезающую в окно молодую, изящно одетую даму, явно аристократку, бедняга окончательно спятил. Этого его нервы не выдержали, и он, не рассуждая, бежал куда подальше. Если бы вы, уважаемая мадемуазель, влезли бы хотя с пистолетом в руке или там с ножом каким…

— Надо было прихватить дедушкин мушкет, — пробормотала Юстина. — Как-то я об этом не подумала. Впрочем, может, оно и к лучшему. Только вот зачем он бежал? Ведь это глупо. А с алмазом что Шарль сделал?

Антуанетта не смогла дать твёрдого ответа.

— Н-не знаю, — с запинкой ответила она. — Кажется, сюда он приехал с ним. А сейчас и не знаю…

— Вы полагаете, Шарль вернётся?

— Н-не знаю, — жалобным голоском повторила Антуанетта и опять принялась плакать. — Возможно, решит не возвращаться. О Боже, Боже, а ведь через два месяца должна была состояться наша свадьба!

Пришлось Юстине вновь утешать бедняжку, теперь уже с помощью не эмоциональных, а рациональных аргументов. В числе их был и такой: Шарль не покинет навсегда девушку, владевшую его тайной, обязательно напишет, обязательно вызовет к себе. А невеста пусть к тому времени, успокоившись, убедит парня пораскинуть мозгами и поступить разумно. Ведь об алмазе знает множество людей, её, Юстинина бабушка, видела его собственными глазами, из-за этого алмаза разыгралась не одна трагедия, возможно, видел и ещё кто-то, о ком она, Юстина, не знает. Алмаз — величайшая драгоценность и в то же время и величайшая опасность.

Надо хорошенько подумать им обоим, Антуанетте и Юстине, чтобы как-то убедить молодого человека поступить по-умному.

Видя, что постепенно француженка успокаивается, Юстина решила задать вопрос:

— А куда он мог сбежать, не знаете?

— В Англию! — всхлипнула Антуанетта. — Хотя и считает — лучше бы в Америку, но я в Америку не хочу! Так ему и сказала. А до Англии отсюда рукой подать, мог сговориться с нашими рыбаками, они бы его и захватили. Высадили бы в удобном месте…

Ну правильно. Высадится в удобном для него месте, полиции его не найти. Исчезнет вместе с алмазом. Через какое-то время устроится на работу. В ювелирную фирму, ведь Шарль по профессии ювелир, на своём рабочем месте разделит камень на несколько частей, продаст, разбогатеет, приобретёт необходимые документы и устроит свою жизнь, как захочет.

Вот какие мысли вихрем пронеслись в голове панны Юстины.

— А английский он знает? — поинтересовалась она.

— Знает, хотя и не очень хорошо.

И тут мысли Юстины потекли в другом направлении. В Англии находился Джек Блэкхилл, предлагавший ей руку и сердце, которые она, Юстина, намерена была принять. У Юстины был адрес Блэкхилла. А у Блэкхилла был адрес Юстины. Отправляясь к отцу, она и не предполагала, что окажется у бабушки в Нуармоне. Если какие письма и пришли на её имя в Пшилесье, так и останутся там ждать её возвращения. А Шарль мог отправиться в Англию… В Англию… Что ж, значит, и ей следует отправляться в Англию вслед за этим ювелирным придурком!

И Юстина мгновенно решилась, старательно от самой себя скрывая факт, что в Англии её намного больше интересует молодой лорд, чем алмаз. Молниеносно приняв такое решение, Юстина столь же молниеносно рассудила: ехать в Англию ей запретят.

Родные запретят, даже бабушка наверняка не разрешит, если у неё просить разрешения. Вывод: не надо просить! Ни о чем не надо спрашивать, а просто выслать телеграмму с сообщением — отправляюсь в Англию. И дело с концом. Деньги она получит от лондонского поверенного их семьи. Ах, да, для этого требуется выданное отцом поручение. Нет, не отцом, а матерью. Значит, надо отправить телеграмму и в Пшилесье. Паром в Англию…

— А сегодня отправляется ещё какой-нибудь корабль в Англию? — торопливо поинтересовалась Юстина.

Исполненная готовности всячески способствовать погоне за женихом, Антуанетта поспешила вытереть слезы и взглянуть на часы, тикающие над комодом.

— Через полтора часа, — ответила она. — Вы ещё успеете. А вдруг… полиция? Что будет, если вмешается полиция?

— Ничего страшного, — как можно спокойнее ответила Юстина. — Ведь Шарль же не убивал Гастона. А сбежал просто по глупости. То есть, я хотела сказать, не подумав. Полиции мы все сумеем объяснить, а про алмаз не скажем.

Антуанетта не задумываясь согласилась с таким проектом, и обе девушки торопливо выбежали из дома. На пристани Юстина написала две телеграммы и отослала горничную отправлять их на почту.

Ничего не понимающая и тем разъярённая до крайности горничная неохотно подчинилась. Антуанетта подождала, пока её новая знакомая писала телеграммы, потом проводила её к кассе парома, где Юстина приобрела два билета в первом классе. Сопровождаемая Антуанеттой, панна Пшилесская поднялась на борт парома. Поскольку тот уже отправлялся, она отдала второй билет мадемуазель Гиббон для передачи опаздывающей горничной, и девушки распрощались.

Злая как черт, горничная, оставшись одна, внимательнейшим образом прочла обе телеграммы, прежде чем их отправить. Это ей ровным счётом ничего не дало. В телеграммах барышня просила у родителей денег — обычное дело, понятное и не вызывающее никаких подозрений. Это в телеграмме, адресованной родителям. Интереснее была телеграмма графине де Нуармон. Написана вроде бы шифром, вникнув в который, горничная с изумлением догадалась, что её госпожа кого-то преследует.

Вот это сенсация! Горничная сразу сопоставила события: смерть виконта де Пусака при весьма загадочных обстоятельствах, спешный отъезд панны Пшилесской в Кале… Выходит, её госпожа гналась за убийцей? И вот теперь скоропалительный отъезд в Англию и просьба денег у родителей. Все это чрезвычайно подозрительно, жутко таинственно, и она, горничная, жива не будет, если не дознается, в чем тут дело!

Горничная ломала голову, а время шло, и когда, отправив телеграммы, она явилась на пристань, паром с её госпожой на борту уже находился в открытом море.

Вот так получилось, что Юстина отправилась в Англию без денег, без багажа и без горничной. Впервые в жизни панна Пшилесская оказалась одна-одинёшенька среди чужих людей. Впервые, ибо нельзя ведь считать те случаи, когда она отправлялась в далёкие прогулки верхом в окрестностях родного поместья. Тогда ей не нужны были ни деньги, ни тем более горничная, пригодился бы разве что мальчик с конюшни. Да и не была она одинокой в родной стороне, ведь окрестные помещики знакомы…

Второй билет первого класса не был использован. Разъярённая горничная наотрез отказалась дожидаться следующего парома и вообще мчаться за море, поэтому Антуанетта Гиббон проводила её на вокзал, ткнула пальцем в поезд, отправляющийся в Париж, и на этом закончила заботиться о горничной. У неё и своих забот хватало.

Первым, что бросилось в глаза вернувшейся домой Антуанетте Гиббон, был малюсенький саквояж сбежавшего возлюбленного. Выпрыгнув из её нежных объятий прямиком в окно, помощник ювелира забыл про саквояж. Впрочем, даже если бы и помнил, не успел бы прихватить. Вид проникшей через окно молодой аристократки произвёл на беднягу такое ужасное впечатление, что тот себя не помнил, не говоря уже о саквояже. Даже в самом начале XX века аристократы для проникновения в дома пользовались все-таки дверями. Более жуткого впечатления Юстина не произвела бы, даже влети она в комнату через дымоход. А когда человеком овладевает паника, тут уж не до багажа.

Саквояж — единственное, что осталось от возлюбленного, — вызвал в душе безутешной Антуанетты новый взрыв чувств и потоки слез. И она поступила, как любая другая нормальная девушка в её положении: упав на колени рядом с саквояжем, она нежно прижала к груди эту бесценную вещь, единственное, что осталось на память о Шарле. Разумеется, ей и в голову не пришло заглянуть внутрь.

Было бы кощунством заглядывать, было бы оскорбительным для памяти о возлюбленном, для их безграничной любви. Прижимая к груди бесценное сокровище, осыпая его поцелуями и потоками слез, девушка твёрдо решила хранить его как зеницу ока, как память о Шарле. Вот только где хранить? Самым подходящим местом был бы алтарь в храме, более достойного хранилища она выдумать не могла.

Алтарём Антуанетта, к сожалению, не располагала, пришлось срочно придумывать что-то другое.

Может, в комодике, что стоит в её девичьей спальне? Там в трех глубоких ящиках уже хранилось самое дорогое: кое-какие сбережения и нитка бус из ракушек, подаренная неким влюблённым моряком, сгинувшим без вести в далёких морских просторах.

С трудом удалось затолкать в ящик комода саквояж. Хотя он и был очень небольшим, все равно пришлось опорожнить ящик, выбросив из него единственный пеньюар и самую лучшую ночную рубашку. Перекладывая вышеупомянутые предметы в другое место, Антуанетта, даже пребывая в смятенных чувствах, все-таки мимоходом подумала о том впечатлении, которое произвели бы эти предметы на любимого, покажись она ему в них.

Суетные мысли немного смягчили горе, в сердце затеплилась надежда. Вернётся её возлюбленный, непременно вернётся и увидит её во всей красе. Эти мечты придали девушке силы. И вовремя, давно пора было заняться обедом для отца. Матери девушка лишилась в детстве, и сама вела домашнее хозяйство.

А тем временем Шарль Трепон, в панике сбежавший из дома возлюбленной, поступил именно так, как и предполагала Антуанетта. Прибежал к знакомым рыбакам и уговорил их захватить его, когда выйдут в море. Ему хотелось как можно скорее добраться до соседнего государства, где надеялся исчезнуть, раствориться среди местного населения, найдя безопасное убежище. Рыбаки, хорошие знакомые отца Антуанетты, давно знали и жениха девушки и не стали задавать лишних вопросов.

А вот море вело себя хуже. У него были свои причуды и настроения, оно не пожелало считаться с настроениями людей, с горячим желанием Шарля сбежать поскорее в Англию и принялось откалывать номера. Сначала оно зловредно подсунуло рыбакам потрясающий косяк рыбы, и он задержал их настолько, что паром с Юстиной на борту давно уже прибыл в Дувр, а рыбаки все ловили и ловили. А потом море и вовсе распоясалось. Усиливающийся ветер внезапно сменил направление и принялся дуть с северо-востока, выгнал рыбачье судёнышко в открытое море и упорно отгонял его от английских берегов. Логично предпочтя собственную жизнь и судьбу богатого улова стремлениям нежданного пассажира, пусть знакомого и помогавшего при ловле рыбы, добраться до Англии, рыбаки причалили к берегу где-то в районе Гавра.

У помощника ювелира оказалось достаточно времени, чтобы подумать над случившимся. Хотя и был занят наравне с рыбаками ловлей рыбы и тщетными попытками причалить все-таки у берегов Англии, он тем не менее все это время думал. Ему тоже не улыбалось погибнуть в морских пучинах, он не стал сигать за борт, увидев, что судно возвращается во Францию, а спокойно принял свершившееся.

Даже решил отправиться в полицию и рассказать там всю правду, чистую правду. В конце кондов, он хотел… Не его вина, что все получилось не так, как думалось. Точнее, совсем не так, как хотелось, ну да что теперь сделаешь?

Шарль Трепон орлом никогда не был. Нет, ничего плохого о молодом человеке не скажешь, он честно работал и достиг мастерства в своей области.

Ювелир его высоко ценил, и было за что. Молодой человек разбирался в драгоценных камнях как заправский ювелир, овладел непростым искусством огранки камней и изготовления украшений. Правда, уже по готовым проектам, сам не обладал творческой жилкой, зато был очень неплохим ремесленником.

Отличался при этом покладистым характером и добрым сердцем, с ним легко было поладить, был парнем трудолюбивым и исполнительным, хотя и не очень умным.

И вот вечером рыбацкое судно прибило к пустынному берегу. Сойдя на сушу в этом безлюдном месте, голодный и мокрый Шарль попытался решить, что же делать дальше.

Денег у него — кот наплакал, какая-то мелочь, завалявшаяся в карманах. Саквояж, видимо, остался в доме невесты, в Кале. Добросердечные рыбаки на прощание организовали для бедняги ужин на скорую руку, из пойманной рыбы, разумеется. Шарлю не пришло в голову попросить их одолжить немного денег. Имеющихся хватило бы лишь на полдороги до Парижа, остальной путь предстояло проделать пешком.

Проведя с рыбаками последнюю ночь, Шарль наутро попрощался с ними и отправился в путь.

И только после Руана, когда кончился железнодорожный билет, купленный на жалкие гроши, ехавший теперь уже зайцем Шарль вдруг вспомнил об алмазе. До сих пор действительность приносила одну за одной неприятности, о которых приходилось срочно думать, так что на воспоминания не оставалось времени, а теперь вот алмаз вспомнился. И прибил беднягу окончательно, словно был не драгоценным камнем, а мельничным жёрновом на шее.

Вот и ехал бедолага зайцем — выскочить на ходу ему не пришло, к счастью, в голову, — ехал и становился все мрачнее. Что делать с алмазом? Отпереться? В глаза, дескать, никакого алмаза не видел?

Антуанетта убедила его в том, что о камне ни одна живая душа не знает, так что можно о нем и не упоминать, когда придётся каяться в полиции. Не было никакого алмаза — и все тут! Постой, а если не было камня, то какого черта виконт ползал по ковру на четвереньках? Гимнастикой занимался? Такому никто не поверит. Ага, кстати, а куда подевался алмаз?

Куда же он, Шарль, его дел? Вроде бы в карман сунул, но это сначала, а потом вынимал, показывал Антуанетте. Постой, постой, показывал ли? Голова пустая, совсем ничего не помнит. Кажется, не показывал, возможно, и не вынимал… Господи, неужели потерял на рыбачьей шхуне? Вполне возможно, ведь сколько времени их трепал шторм. А до этого вместе с рыбаками сети забрасывал и вытягивал…

Ну все, пропал. Никто не поверит, что он потерял такую ценность.

Безотрывно думая об алмазе, бедный Шарль вышел на первой же станции, где остановился поезд. И очнулся, лишь увидев контролёра, проверявшего у пассажиров при выходе билеты. А его билет был только до Руана! Что делать? Как-то обойти контролёра или дождаться, когда все поезда проедут, может, контролёр отправится перекусить, оставит свой пост хотя бы ненадолго. А дальше придётся топать пешком до самого Парижа.

В боевых условиях солдат способен пройти в день сорок километров с полной выкладкой. Шарль Трепон, будучи человеком молодым, сильным, не отягощённым никакой амуницией — ни ружьём, ни пулемётом, ни даже ящиком со снарядами, итак, не отягощённый абсолютно ничем, ибо ему удалось благополучно лишиться всего имущества, преодолел за сутки трассу длиной в шестьдесят восемь километров и даже не стёр ноги. Нельзя сказать, что его организм совсем уж не отреагировал на бросок, но только облагородился. На четыре-пять килограммов.

К своему хозяину ювелиру молодой человек забрался с чёрного хода.

Когда помощник ювелира предстал пред очи своего хозяина, тот с ужасом вскричал:

— Глупец! Что ты наделал?

Шарль Трепон удручённо молчал. Слишком много успел он наделать в последнее время, так что при всем желании на вопрос хозяина трудно было ответить. К счастью, тут же выяснилось, вопрос был риторическим, ибо ювелир знал, что именно отколол его помощник, знал, впрочем, и натуру помощника лучше, чем он сам себя.

Усадив молодого человека завтракать, хозяин принялся упрекать Шарля и учить его уму-разуму:

— Ешь, ешь, говорить буду я! Да ешь же, тебе говорят, вижу — голоден как волк. Так какого черта ты сбежал? Молчи, не отвечай! На твоё счастье, среди полицейских оказался один умный человек, который понял, что именно произошло, иначе тебя сейчас разыскивала бы вся полиция. Впрочем, она тебя и без того разыскивает, правда, как свидетеля. Дошло? Так с чего тебе втемяшилось в голову бежать?

— Испужался! — с полным ртом выговорил Шарль, и в самом деле набросившийся на еду как оголодавший волк.

Это как раз ювелиру было понятно. Молодой человек был так напуган смертью виконта, что утратил способность здраво мыслить и бежал без оглядки. Ну ладно, бежать в первую минуту, под воздействием страха, оно понятно. Ювелир знал Шарля, знал и жизнь. Но потом?

— Чего же ты потом не вернулся? Сразу же, как только немного опомнился. Надо было возвращаться сюда, домой, сразу, а не через три дня!

Шарль удручённо жевал, его хозяин удручённо раздумывал.

С другой стороны, эти три дня оказались очень полезными, полиция разобралась в случившемся. С набитым ртом и огромным облегчением, не веря своим ушам, выслушал Шарль потрясающую информацию и понял, как ему повезло. Ювелир не скрывал результатов полицейского дознания, тем более они давно уже были опубликованы в печати.

Что же оказалось? Когда о смерти виконта известили полицию, в его кабинете очень быстро, можно сказать молниеносно, появился комиссар полиции, некий месье Симон, на редкость умный и думающий полицейский. Он осмотрел труп, затем мраморную группу, представляющую Тезея и Минотавра, уделив особое внимание могучему бычьему лбу, внимательно изучил опрокинутый столик и острый угол его столешницы, после чего с пристрастием допросил лакея. Лакей простодушно показал, что так оно и было, вот эта колонна, вернее, колонка, подставка скульптурной группы, вечно шаталась, к тому же стояла на мягком ковре. Ну не так чтобы уж совсем падала, но шаталась. Господин виконт даже как-то выразил пожелание, чтобы её закрепить. Известно как, вызвать мастера, тот вот здесь, между окнами, в простенке, и закрепил бы её намертво. Нет, мастера так и не вызывали, пока все кончилось лишь пожеланием, а зря. А сегодня у господина виконта было на редкость много посетителей, все время крутились люди, в салоне рядом с кабинетом ожидали два господина, хорошие приятели виконта, а дверь в кабинет оставалась открытой. Сомнительно, чтобы кто-то отважился совершить преступление при таких обстоятельствах, надо быть совсем уж сумасшедшим…

Спохватившись, лакей извинился перед комиссаром за то, что позволил себе сделать этот комментарий частного порядка, и продолжил официальную дачу показаний. Да, вы правы, господин комиссар, вот эта штука, найденная в полутора метрах от бедного господина виконта, действительно является искусственной челюстью покойного. Господин виконт, невзирая на довольно ещё молодой возраст, вынужден был сделать себе искусственную челюсть, ибо семнадцати лет лишился зубов в одной из трактирных драк. Нет, нет, избави Бог, господин виконт не был забиякой и пьяницей, в тот раз ввязался в кабацкую драку по молодости, по глупости, и она навсегда отбила у него охоту к подобным эксцессам.

А искусственную челюсть скрывал изо всех сил, так что о ней никто и не знал. Он знал, будучи самым доверенным лакеем покойного, упокой Господь его душу. Да, вот именно, что-то с этой челюстью в последнее время случилось, она плохо держалась, свободно могла выпасть.

Впрочем, уже и без допроса этого свидетеля комиссар Симон смог воссоздать полную картину случившегося. Возможно, все началось с того, что виконт, скажем, чихнул, зубы вылетели, в этот момент кто-то вошёл в кабинет, из показаний свидетелей следует — помощник ювелира, виконт в спешке кинулся поднимать челюсть, не желая, чтобы её увидел посторонний, и нечаянно задел колонну с Тезеем и Минотавром, и это привело к столь печальным последствиям. И все-таки вышеупомянутый помощник ювелира пребывал в кабинете виконта какое-то время, поскольку принесённый им браслет валялся на полу у опрокинутого столика. В любом случае помощник ювелира был единственным, кто мог видеть все собственными глазами, поэтому представлялось совершенно необходимым для следствия разыскать бесценного свидетеля.

Услышав в изложении хозяина такую версию происшедшего, его помощник воспрянул духом и к нему вернулась способность соображать. К тому же подзаправился, что, как известно, чрезвычайно благотворно сказывается на умственной деятельности человека. Итак, Шарль взбодрился, расхрабрился, и они с хозяином порешили — он, Шарль, немедленно отправляется к полицейскому комиссару, даже не передохнув после тяжкой дороги.

Что он и сделал. Отсутствие сна и отдыха сказалось, однако, на показаниях молодого человека.

Последовательно изложил он все эпизоды несчастного случая (полицейский мог поздравить себя, практически все отгадал) — у виконта что-то упало, тот в спешке бросился поднимать, задел за шаткую колонку, и проклятая мраморная скульптура свалилась прямо на голову несчастному. И все было бы хорошо, если бы свидетель закончил на этом свои показания. А он не закончил. После бессонной ночи его бдительность притупилась, и следователю удалось вытянуть из молодого человека то, что он увидел, когда вошёл к виконту. В тот самый момент виконт листал книгу. Да, он, Шарль Трепон, видел это собственными глазами. В тот момент, когда вошёл в комнату. Ещё до того, как все перевернулось.

Нет, он понятия не имеет, что это была за книга, только знает — очень старинная. Большая. А в середине книги была дыра… Большая.

Из дыры комиссар сделал вывод. Логичный, хотя и ошибочный. Обнаружив в старинном фолианте, наверняка очень дорогом, большую дыру, виконт так расстроился, что в нервах выплюнул челюсть. Все сходится!

Вот так и получилось, что из сложнейшего положения помощник ювелира вышел чист как слеза младенца, с него сняли все подозрения, все разъяснилось. Очищенный от подозрении Шарль отправился спать, проспав почти трое суток, и сон снял остатки стресса. А комиссар полиции все внимание посвятил теперь злосчастной книге. Для того чтобы довести следствие до обычного конца, расставить все точки над «i», следовало осмотреть книгу, ставшую первопричиной несчастья. А книги не было.

Тут опять пришлось допросить лакея, он выступил на первый план. Лакей показал: книгу забрала мадемуазель Пшилесская, внучка графини де Нуармон. Она как раз появилась здесь в разгар событий.

Да, он, лакей, сам видел это. Нет, нет, никакой ошибки. Он, лакей, поднял с пола старинную книгу, потому что она, видите ли, господин комиссар, валялась на ковре. Так он её поднял и положил на этажерку. А мадемуазель графиня заглянула в комнату, увидела книгу, прихватила её и удалилась. Ну как же можно, господин комиссар, графиня вольна делать, что пожелает, она ведь кузина виконта, близкая родственница и высокопоставленная дама, прислуга ей и слова сказать бы не посмела!

К графине Клементине комиссар полиции Симон отправился лично, хотел побеседовать, чтобы совесть была чиста. И постарался своему визиту придать частный, а не служебный характер.

О смерти несчастного виконта Клементина узнала из трех источников. Первым по очерёдности н по важности источником было сообщение Юстины.

Вторым — газетные публикации. Третьим — телеграмма из Кале от внучки. Не считаясь с расходами, внучка сообщала:

На следующий день по получении Клементиной этой интересной телеграммы прибыла Юстинина горничная и сделала все от неё зависящее, чтобы графиня потеряла голову от беспокойства. Барышня оставила её в фиакре на улице, а сама вошла в дом. Она же, бедняга, ждала и ждала, совсем извелась от нетерпения и беспокойства, и было из-за чего беспокоиться, потому как внезапно поднялась жуткая паника. Барышня выскочила в спешке, помчалась неизвестно куда, появилась какая-то заплаканная девица, её, горничную, барышня послала на почту, а сама, о ужас, за это время успела отплыть на пароме в Англию! А заплаканная девушка такая оказалась бестолковая, что от неё ничего узнать не удалось, она, горничная, от всего этого тоже разрыдалась и вернулась домой. А что ещё ей оставалось делать?

Давно привыкшая размышлять и делать самостоятельно выводы из размышлений, Клементина не испугалась визита комиссара полиции. Подтвердила — да, они действительно забрали старинный фолиант, шедевр научной мысли о соколах, ведь это их семейная реликвия, фамильная, можно сказать, ценность, в своё время маркиз де Руссильон взял её почитать, да обанкротился и незаконно выставил её на аукцион. Графиня предъявила полицейскому в доказательство своих слов расписку, а также продемонстрировала и упомянутый шедевр о соколах. Все это убедило комиссара полиции в правильности его выводов, и он смог закончить расследование с чистой совестью. Сделанные им в ходе расследования собственноручные записи остались в семейном архиве месье Симона.

Неожиданно оказавшись в Англии в погоне за помощником ювелира, Юстина в отличие от него головы не потеряла, хотя сердце девушки трепетало в милой истоме. Хотя в доме мистера Брумстера Юстина оказалась в несусветную пору, его лакей, ни слова не говоря, отправился доложить своему господину о прибытии молодой дамы. Старый опытный слуга знал — о таких дамах обязан докладывать даже в четыре часа утра, а тут всего-то было полдвенадцатого ночи. Последний раз мистер Брумстер видел Юстину, когда той было всего лет пятнадцать, но сразу её узнал. И сразу же все проблемы оказались разрешены.

В соответствии с пожеланиями молодой аристократки её поместили в лучшей гостинице Лондона, и уже на следующий день молодая аристократка развернула оживлённую деятельность, причём сразу по двум направлениям. Естественно, превалировало направление сердечное.

Юстине без труда удалось убедить мистера Брумстера, что Джек Блэкхилл самым теснейшим образом связан с фамильной тайной, которая заставила её мчаться в Лондон при столь странных обстоятельствах. И уже через четыре часа упомянутый Джек Блэкхилл, внук Арабеллы, с унаследованной от бабки горячностью заключил в объятия молодую аристократку.

О фамильной тайне речи почему-то не заходило, так уж получилось, что молодые люди предпочли другие темы для разговора. А из очередной телеграммы, отправленной Клементине, следовало, что Джек Блэкхилл все-таки отважился сделать предложение, которое и было благосклонно принято. Мамочка в Ницце не имела ничего против, так, может, и теперь одобрит дочкино решение? Что бабушка думает по этому поводу? А что касается разыскиваемого лица, то о нем ни слуху ни духу, похоже, в Англии о нем никому не известно. Интересующая всех вещь не появилась на свет. И что теперь?

Клементина снисходительно отнеслась к скоропалительным матримониальным планам внучки.

Она, Клементина, ещё не совсем забыла собственную молодость. По-другому развивались события, но чувства девушек на протяжении веков остаются схожими, как-то не поддаются историческим переменам. Поэтому Клементина принялась энергично писать и отправлять письма — телеграммы её не удовлетворяли — с извещением о предстоящем грандиозном событии. Сама же она не без удовольствия примирилась с фактом, что её внучка, разумеется, с согласия родителей, выйдет замуж за лорда Блэкхилла, потомка тех лиц, что некогда оказались замешаны в истории с таинственным Великим Алмазом, который по непонятным причинам оказался вдруг их собственностью. И что выйдет из этого марьяжа, Клементина была не в состоянии предвидеть.

Однако в сложившейся ситуации она не собиралась так просто отказаться от алмаза. Ведь выяснилось, он их фамильная собственность, она имела на него права, а кроме всего прочего, фамильная реликвия обладала просто потрясающей ценностью, что приобретало особое значение теперь, когда в их семействе наметилась тенденция… ну, не к обнищанию, но к потере былого благосостояния. Понимая, что любимая внучка в настоящее время занята своими проблемами и толку от неё мало, Клементина сама отправилась в Париж. Причина для поездки уважительная: участие в похоронах молодого кузена.

И призвала к себе помощника ювелира, якобы для того, чтобы из первых уст услышать о драматических обстоятельствах смерти родственника.

Заспанный и отупевший за три дня интенсивного отдыха, помощник ювелира испугался графини больше, чем всех полиций мира. Он считал, возможно, не без оснований, что полицию можно провести, графиню же — ни в коем случае. Исключено! Вот он и не пытался даже.

На коленях моля графиню о снисхождении, Шарль Трёпан во всем ей признался. Дрожащим голосом поведал о том, что мраморная группа слетела с постамента при его непосредственном участии. Не нарочно он это сделал, не умышленно, избави Бог! Случайно получилось, согласен, несчастный случай, но ведь он, Шарль, хотел как лучше.

Кинулся на помощь виконту, и вот, пожалуйста, так нехорошо получилось. Чтобы он ещё хоть раз в жизни стал проявлять вежливость! Да лучше пусть у него руки-ноги отсохнут! И судьба наказала его за смерть виконта, хотя, видит Бог, он ни сном ни духом… А судьба наказала. И в море чуть не утонул, и потерял все, что имел, в том числе и хорошее место. Не говоря уже о невесте, ведь они с Антуанеттой собирались пожениться, а теперь неизвестно, чем все кончится. И он просит, он умоляет графиню не судить его строго, принять во внимание все его страдания.

Клементина не собиралась ничего плохого делать молодому человеку.

— Понятно, — спокойно ответила она, когда Шарль закончил свою печальную исповедь. — Если тебя тревожит, не проболтаюсь ли я, могу обещать буду молчать, ведь покойному виконту теперь ничто не поможет, но ничто и не повредит. Тут другое дело… Послушай, оставь в покое челюсть, мы оба знаем, что не челюсть вылетела из книги. Где Великий Алмаз?

Только тут помощник ювелира понял, с кем имеет дело. Он даже и не попытался уверить графиню, что об алмазе не имеет понятия, хотя парню так тошно сделалось, ну хоть головой о стенку, вернее, о пол, бейся, ибо он все ещё стоял на коленях перед графиней.

И Шарль, заикаясь, попытался объясниться:

— Я знаю, я понимаю… этого мне высокочтимая графиня не простит, но я… понятия не имею, где он! Должно быть, в море потонул. Был он у меня, не отпираюсь, машинально поднял его с ковра в кабинете виконта, сам не знаю зачем, взял да и зажал в кулаке, а потом оказалось — его у меня нет… А в море помогал рыбакам вытаскивать сети, а потом штормило… Должно быть, он и вылетел, я не заметил, когда и как… Наверное, когда нас чуть огромной волной не потопило.

— Какой глупец! — только и вымолвила графиня, с отвращением глядя на этого недоделанного. — А не мог ты оставить его у своей невесты?

Шарль Трепон готов был на кресте поклясться, что у невесты ничего не оставлял. И он искренне клялся. С первого мгновения, того самого, когда слетели Тезей с Минотавром, нагромождение страшных событий до того заморочило парню его бедную голову, что он совсем потерял память. О саквояжике забыл напрочь. Смутно припоминалось, что вроде бы у него что-то с собой было, но что — не помнил, и при каких обстоятельствах он это что-то потерял — забыл. Алмаза при свидании с невестой он не вынимал, невесте его не показывал, просто не успел. В двух словах поведал о трагедии, и тут сразу опять пришлось бежать. Так что где сейчас проклятый алмаз — он, Шарль, понятия не имеет. Да, с пола поднял. И в руке зажал, это запомнилось. Потом? Потом уже в кулаке его не сжимал, да, такое ощущение, не сжимал, когда в окно сигал, значит, куда-то сунул, возможно, в карман, но не поручится… Ну не помнит он, и все тут!

Клементина поняла, что имеет дело с кретином.

Она ясно видела — кретин говорит правду, у такого не хватит ума на то, чтобы лгать и выкручиваться. Вот графиня и прекратила бесплодные попытки узнать что-то о судьбе алмаза. Злая как сто тысяч чертей, графиня махнула рукой на фамильную драгоценность и примирилась с её потерей.

Что же касается помощника ювелира, так тот очень перепугался. До сих пор он надеялся, что об алмазе никому не известно, теперь же вдруг узнал о наличии его законной владелицы. Будучи почти ювелиром, он отдавал себе отчёт в баснословной ценности камня и поверить в то, что кто-то может махнуть на него, камень, рукой, просто не мог. Нет, такое в голове помощника ювелира не умещалось. К тому же выражение лица старой графини было такое… ну, в общем, далеко не ангельское. И Шарль решил — графиня будет ему мстить.

Да, она просто обязана мстить, иначе на её месте никто поступить не может. И он сам, дурак несчастный, дал ей в руки мощнейшее оружие — чистосердечное признание в убийстве виконта. Пусть и не предумышленное, но ведь убийство! Что с того, что она пообещала ему молчать, вельможам не обязательно держать слово, данное простолюдинам. Итак, нет ему, бедняге, места в этом мире.

Шарль Трепон написал невесте, она в ответном письме категорически отказалась покидать родину. И тогда помощник ювелира покинул её один. Отплыл в Америку, а о своём решении навсегда покинуть Францию патрону сообщил в письме, не объясняя, однако, причин такого решения. Разумеется, решение было чистейшим идиотизмом, но ведь уже понятно, что умом помощник ювелира не отличался и душевной стойкостью тоже. Вот если бы ему грозили физической расправой, уж тут бы у Шарля хватило смелости противостоять опасности, но катаклизмы нравственного порядка — угрызения совести, неуверенность в завтрашнем дне, расплата за совершённые им преступные деяния, — все это было ему не по силам. И он решил бежать от этого куда подальше, лучше всего — на другой континент. На сей раз бегство удалось осуществить.

Меж тем оставленная на родине невеста, Антуанетта Гиббон, не предалась отчаянию и даже не очень гневалась, как ни странно. Впрочем, чего уж тут странного, если у неё нашёлся утешитель. Оказался под рукой в самый нужный момент, а все благодаря чрезвычайно редкому стечению обстоятельств…

Флорек больше беспокоился о Юстине, чем её родная бабка. Хорошо зная нрав своей молодой госпожи, он имел все основания опасаться за неё, ведь та способна на безрассудные поступки, по сравнению с которыми купание в грязном, заросшем пруду — просто мелочь, не достойная даже упоминания.

И ведь паненка таки отколола номер! Ни с того ни с сего взяла и махнула в Англию, одна, без денег! А ведь там у неё — ни одного близкого человека (так он думал), долго ли обидеть беззащитную девушку! И Флорек категорически решил: его долг позаботиться о молодой госпоже.

Уже лет пять до этого Флорек выписал во Францию своего младшего брата, Мартина. Польская деревня не могла похвастаться молочными реками в кисельных берегах, так что парню из многодетной крестьянской семьи не столь уж трудно было расстаться с родной избой. Правда, семья Флорека не терпела нужды благодаря старшему брату, но земли у них за это время не прибавилось, и если какой лишний рот решился бы поехать в дальние края искать пропитания, родичи восприняли бы это только с удовлетворением. А благодаря господам все парии в этой крестьянской семье получили неплохое образование, младший брат Флорека даже школу закончил, в которой и иностранные языки изучал. Господа были заинтересованы в таком слуге, потому что приходилось несколько раз посылать его в Гданьск, где у Пшилесских были кое-какие фирмы, в настоящее время пришедшие в упадок. Вот и приходилось Мартину, младшему брату Флориана, разбираться с этими фирмами и переводить их в Англию. А совершив несколько вояжей в Англию, молодой человек и английским немного овладел вдобавок к немецкому. Французский и вовсе знал хорошо, ибо по примеру старшего брата обучился у господ.

Клементина охотно согласилась на приезд очередного преданного слуги. Мартин способностями пошёл в старшего брата и теперь, через пять лет, вполне мог его заменить. Кроме таких успехов в знаниях, за истёкшие пять лет Мартин вырос в красивого парня, от которого французские девушки теряли головы. Мартин, однако, высоко держал знамя национального целомудрия и к заигрываниям иностранных красоток остался равнодушным.

Помощник ювелира ещё совершал свой пеший бросок из Гавра в Париж, когда Мартин высадился в Кале. Озабоченный судьбой барышни, Флорек отправил брата по её следам, в то место, откуда пришла от неё последняя весточка — телеграмма с требованием денег… И велел брату отправиться за госпожой даже в Англию, буде возникнет такая необходимость. А в Лондоне разыскать Юстину уже было нетрудно, ибо контора поверенного в делах Пшилесских мистера Брумстера была чем-то вроде явочной квартиры.

Итак, отправленный братом разыскивать паненку, Мартин начал поиски с места, откуда была послана госпожой последняя весточка, явился к невесте помощника ювелира в надежде если не застать там госпожу, то по крайней мере что-нибудь узнать о ней. Раз горничная там прождала столько времени, значит, панна Юстина о чем-то говорила же все это время с француженкой? Может, поделилась и планами на будущее.

И вот ещё не пришедшая в себя после любовного разочарования Антуанетта узрела вдруг перед собой молодого человека, которому её бывший жених и в подмётки не годился. И красотой, и умом — всем взял. Впрочем, и Антуанетта была девушкой хоть куда, очаровательной и неглупой. Глянул Мартин в огромные карие очи, подёрнутые печалью, — и пропал!

Сразу пропал, хотя изо всех сил держался до третьего визита к очаровательной француженке. В Англию он не поехал, от брата пришли телеграммы, из которых следовало, что паненка прекрасно обходится без помощи верных слуг и даже вроде бы мужа подцепила. В то же время Мартин почему-то вдруг решил, что именно здесь, в Кале, ещё пропасть вопросов, которые все никак не решались, а пока они не решатся, ему, Мартину, ну просто никак нельзя из Кале уезжать. К тому же некий внутренний голос принялся ему внушать, что он должен именно здесь, в Кале, ждать возвращения паненки; Мартину даже удалось и брата убедить в правильности такого решения. И таким оказалось поразительное стечение обстоятельств, что во время третьего визита молодого поляка к очаровательной француженке та как раз получила из Америки известие от бывшего жениха.

Поляк принялся энергично утешать не столько огорчённую, сколько разгневанную Антуанетту, вытирая ей слезы платочком. А девушка знай твердила: ну вот, в Америку сбежал, а ведь она, Антуанетта, чётко заявила — ни в какую Америку не поедет! Значит, ему наплевать на её слова, выходит, жених её обманул и теперь ей, несчастной, остаётся только утопиться, благо, море бод боком. Вот какие мужчины, нельзя им верить, уж во всяком случае она, Антуанетта, никогда никому в жизни не поверит!

Ясное дело, Мартин не мог допустить, чтобы в девушке укоренились столь пагубные воззрения, поэтому приложил все силы, чтобы их искоренить, и преуспел в том. Его искреннее и даже пылкое сочувствие помогло девушке перенести бегство жениха в далёкую Америку.

Саквояжик сбежавшего по-прежнему лежал в ящике комода. Контакты с новым обожателем ещё не вошли в ту фазу, когда требуются потрясающий пеньюар и убийственная ночная рубашка, так что Антуанетта как-то совсем позабыла о саквояже. И с каждым днём былую привязанность и печаль по поводу бегства жениха все успешнее вытесняли из сердца мадемуазель Гиббон мечты о светлом будущем, которым следовало немедленно заняться.

Новый поклонник мадемуазель во всем превосходил сбежавшего жениха, а местные кавалеры ему и в подмётки не годились. Да и кем они были, эти местные воздыхатели? Моряками, которые большую часть жизни проводят в бушующих океанах, вдали от родных беретов. Рыбаки, вечно занятые тяжёлым трудом и во всем зависящие от капризов моря и настроения рыбы. Нет, такие мужья не привлекали практичную мадемуазель Гиббон, она предпочитала мужа, который твёрдо стоит на суше обеими ногами. А если и придётся уехать из родного Кале, пусть даже вообще из Франции, — это не страшно, лишь бы не в Америку, куда пришлось бы плыть по бесконечному океану. Нет, нет, никаких океанов с их предательскими глубинами, никаких чужих континентов, она, Антуанетта, желает остаться в Европе, и все тут!

А новый жених и не изъявлял таких глупых поползновений, плевать ему было на чужие континенты, и морские глубины тоже не притягивали. А ещё у него были высокие покровители, причём сразу в двух странах. Вот только из-за этого ему приходилось часто ездить по делам, проживать вдали от любимой, поэтому следовало его покрепче к себе привязать. Антуанетта твёрдо решила — сразу же после свадьбы он заберёт её к себе.

Желание покинуть Кале появилось у Антуанетты не так давно, но зато крепло с поразительной быстротой. Дело в том, что её отец, мужчина ещё не старый, овдовевший четыре года назад, вдруг решил снова жениться, а Антуанетта уже привыкла быть хозяйкой в родительском доме. Отцовскую избранницу она хорошо знала, этим и объясняется твёрдое решение девушки покинуть родительский дом до того, как та переступит его порог в качестве новой хозяйки. Бог с ней, пусть энергичная дама приберёт к рукам отцовские денежки, её, Антуанетты, здесь уже не будет. Ещё помощник ювелира сулился забрать её с собой в Париж, да оказался дураком. Новый жених, прекрасный Мартинек, заберёт её из дому и увезёт ещё дальше! А время поджимало…

А Мартинек тем временем прочно застрял в Кале в ожидании панны Юстины и все глубже погрязал в нахлынувших чувствах. Беспокоило его только одно: как старший брат и госпожа графиня отнесутся к его матримониальным планам. Материальная сторона дела его не беспокоила, кое-какими сбережениями он к этому времени уже располагал, вот только очень не хотелось бы вызвать неудовольствие госпожи и старшего брата, которых Мартин всей душой любил и уважал. Да и по характеру предпочитал жить со всеми в мире, избегая ссор и недоразумений.

Поэтому хитроумный молодой человек заранее принялся обрабатывать этих дорогих ему людей, пространно описывая в письмах потрясающие достоинства бывшей невесты помощника ювелира. И тем не менее Флорек весьма неделикатно намекнул братишке, чтобы тот выбросил дурь из головы.

Такое легче написать, чем сделать. Бедный Мартин с каждым днём все глубже тонул в пучинах ясных глаз милой девушки, и уже не было никакой возможности выбраться из бездонного омута.

Неизвестно, чем бы дело закончилось, не вернись Юстина во Францию. На том же пароме приплыла она в Кале в качестве законной невесты лорда Блэкхилла, осмотренная и одобренная всей лордовской роднёй. Молодой лорд проводил обожаемую невесту только до Дувра, где и посадил на паром.

Правила благоприличия делали совершенно невозможным совместное путешествие помолвленных. В Кале её встретила влюблённая пара. Юстина сама была влюблена смертельно, так что любовь сразу же нашла в душе графини искреннее сочувствие. С Антуанеттой она познакомилась в день отплытия в Англию, в трудный для француженки момент, когда жених вырвался из её объятий и сбежал неизвестно куда. Оказавшись в своё время невольной причиной бегства жениха Антуанетты, Юстина прониклась к бедной девушке сочувствием, одновременно выслушивая излияния простодушного сердца. Поэтому теперь панна Пшилесская, ни минуты не сомневаясь, обещала влюблённым всяческое содействие. По её мнению, Мартинек и Антуанетта были на редкость красивой парой и очень подходили друг к другу. Так что пусть Флорек не выкаблучивается, да и бабка графиня тоже, существуют ещё Пшилесские, которые примут молодых с распростёртыми объятиями. Уж она, Юстина, позаботится об этом. И прежде, чем отбыть с госпожой на родину, шустрый Мартин успел официально обручиться с Антуанеттой и позаботиться о том, чтобы после воскресной мессы в храме священник объявил с амвона о предстоящем бракосочетании.

И тем самым создалась весьма редкостная жизненная ситуация, когда все довольны. Осчастливленная Антуанетта принялась готовиться к предстоящей перемене в судьбе, её будущая мачеха сияла от радости, ибо избавлялась от совсем не нужной падчерицы, у отца Антуанетты скатился камень с души.

Хотя и жаль было расставаться с обожаемой дочерью, но он осознавал неизбежность трений между самолюбивой девушкой и новой женой, останься Антуанетта в доме. Мартин отбыл в Польшу упоённый нежданным счастьем. Юстина же, играя роль благодетельного Провидения, таяла от счастья, которым и без того была переполнена её душа. Ну просто рай!

И тут диссонансом блеснул Великий Алмаз.

Готовясь к отъезду, Антуанетта просматривала вещи и наткнулась на саквояжик. Владелец его исчез совсем недавно, но его след уже успел остыть.

Экс-невеста без особого волнения смотрела на оставшийся от экс-жениха предмет и не знала, что с ним, предметом, делать. Она бы исполнила своё первоначальное постановление, то есть вернула бы Шарлю его собственность в неприкосновенности, но ведь нет возможности… Как вернёшь? Предпринимать для этого сверхъестественные усилия не хотелось, чувства девушки к прежнему жениху совсем испарились.

Выбросить? Глупо как-то. Ладно, пусть останется, дальше видно будет. Но в таком случае надо в саквояжик заглянуть, нет ли там такого, без чего Шарлю не обойтись в новой жизни. В конце концов, она, Антуанетта, зла ему не желает.

В саквояжике оказались: бумажник со ста двадцатью франками наличными; скляночка с помадой для волос, новая, непочатая; не подписанная расписка в получении золотого браслета; портсигар с тремя папиросками; малюсенький висячий замочек с микроскопическим ключиком; надкусанный засохший шоколадный батончик и что-то завёрнутое в несвежий носовой платок. Антуанетта тряхнула свёрток, и из него на стол со стуком вывалилась ослепительно сверкающая глыба.

Глыбы этой Антуанетте видеть раньше не доводилось, зато слышала она о ней очень много. И прекрасно знала, что это такое.

Девушка окаменела, будучи не в силах отвести взора от камня, сияющего неимоверным блеском.

Разумеется, она не знала, что помощник ювелира считал его потонувшим в морских глубинах, о чем и сообщил Клементине, зато прекрасно осознавала тот факт, что проклятый камень является страшной обвинительной уликой. Мимоходом подивившись тому, что никто не догадался поискать алмаз в её доме, девушка сразу же подумала о главном: что же ей теперь делать с этой уликой?

Как честный человек, она, вероятно, должна вернуть камень владельцу. Да вот только неизвестно, кто же его владелец… Коротко информируя невесту о страшном происшествии, Шарль упомянул, что наличие алмаза в книге страшно удивило виконта; судя по всему, тот никак не ожидал обнаружить в фолианте нечто подобное. Так что владелец не виконт.

Тогда кто? Вот то-то, что неизвестно. А если она, Антуанетта, теперь явится в полицию с камнем, это будет равнозначно смертному приговору бывшему жениху. Даже ежу понятно — убил виконта, чтобы завладеть такой драгоценностью. И не из-за таких убивают… И хотя Антуанетта имела право чувствовать себя уязвлённой поведением Шарля, имела право питать к нему претензии, зла парню она не хотела. Он бросил её, это правда, но ведь для неё все обернулось наилучшим образом. Именно из-за того, что Шарль сбежал, она имеет теперь возможность выйти замуж за обожаемого красавца Мартина, а он стоит всех алмазов мира, так что нет у неё повода мстить Шарлю. А алмаз… Ну что ж, никто его не ищет, никто её о нем не расспрашивает, не пристаёт с ножом к горлу, так, может, действительно никто о нем и не знает? Итак, мотив мести отпадает. А если она вдруг ни с того ни с сего заявится теперь с этим камнем в полицию, ей же не избежать неприятностей. Начнутся расспросы, и неизвестно ещё, чем дело закончится.

Девушка совсем пришла в себя и уже смогла рассуждать здраво. Выбросить алмаз? Нет уж, чистейшей воды идиотизм. Использовать как-то? Пока неясно как, не стоит с этим излишне торопиться. Остаётся просто хранить его. Поступить, как пресловутая собака на сене: сам не гам и другим не дам…

Не меньше часа просидела девушка у стола, тупо уставившись на сверкающий камень. От него трудно было оторвать взор. Сидела так, сидела и почувствовала, что уже успела привязаться к сокровищу.

Есть, наверное, что-то такое в настоящем сокровище, что берет душу в полон, овладевает всем существом человека. Нутром чувствуешь — хорошо, что это у тебя есть, пусть даже никто об этом не знает, пусть ты не можешь этим похвалиться. Хорошо уже и то, что сама можешь время от времени украдкой натешить очи этой красотой. Ну а в дальнейшем, кто знает, в жизни всякое случается, может, нужда заставит и расстаться с сокровищем. Не дай Бог, настанет чёрный-пречёрный день, так вот оно, спасение, даже если и продать себе в убыток…

И девушка занялась алмазом. Шить Антуанетта умела, пальчики у неё всегда были ловкими, и к вечеру на свет появился очень нужный в домашнем хозяйстве предмет. На вид совершенно невинный, не возбуждающий никаких, ни малейших подозрений, а то, что у него нетипичная начинка, так ведь это никому и в голову не придёт.

После чего Антуанетта сама себе поклялась не говорить о находке ни одной живой душе, даже мужу.

В семействе Кацперских после отъезда из дому двух сыновей оставалось ещё пятеро детей, причём все, даже девочки, получили образование. Все три дочери умели писать, читать и считать, а одна даже играла на пианино, принадлежащем господам. Кацперскими чрезвычайно уважалось написанное слово, так что письма обоих покинувших семью братьев не только читались-перечитывались, но и бережно сохранялись. Особенно последние письма Мартинека, в которых столь красочно описывались достоинства французской невесты, ставшей вскорости женой. Младшая сестра Мартина так вся и пылала, перечитывая их по сотому разу. Правда, отец и братья не разделяли её восторгов, ну, скажем, по поводу необыкновенной хозяйственности Антоси (польский аналог Антуанетты). Не понимали они, как можно приходить в восторг от того, какую необыкновенную подушечку для иголок и булавок эта самая Антося смастерила и теперь носится с нею как не знаю кто? А вот мать и сестры вполне разделяли восторги Мартина и считали, что в хозяйстве подушечка о многом говорит, так что нечего мужикам смеяться над тем, чего не понимают. А привязанность Антоси к какой-то подушечке тоже только женщинам дано понять, это очень даже трогательная черта в молодой девушке. Так что и мать, и сестры не могли дождаться, когда же наконец Мартинек привезёт домой свою экзотическую невесту. И всячески уговаривали Мартинека сделать это скорее.

Отец семейства не разделял умиления своих баб.

— Чему радуетесь, дурьи головы? — ворчал он на них. — Подумали бы хоть над тем, где тут эта французка жить станет. Вот в этой избе? Они же оба с Мартином при больших господах и сами изнежились, невестка моя небось себя панюсей считает.

Покрутит носом на наше убожество и живенько отсюда смотается. Да ещё с три короба пакостей вам же и наговорит, потом не отплюётесь.

Жена в долгу не осталась и так ответила старику Кацперскому:

— А ты бы, вместо того чтобы раньше времени оговаривать девушку, взял, да о новом доме подумал, ведь эта хата совсем разваливается. Деньжат подсобрал, самое время о доме подумать. Нам же тоже в охотку пожить, как людям. Да и паненка Юстина давно о том говорит, помочь обещается, коли нужда будет.

Дочери горячо поддержали мать, хотя сами, того и гляди, покинут родительский дом. Но ведь девицам негоже признаваться, что каждая мечтает о замужестве, так и сглазить недолго, а тогда век в старых девах прозябать. И так все бабы Кацперские наседали на старика, так уламывали его, что тот поддался наконец уговорам и решил ставить новый дом. Старшенькие сыновья, Флорек и Мартинек, не только всецело одобрили идею, но и материально поддержали её, прислав старикам значительные суммы. Тут в родовое гнездо Пшилесских приехала Юстина. Приличия обязывали перед свадьбой побывать у отца с матерью, жива была и бабка Пшилесская, которой непременно хотелось повидать внучку ещё в девическом состоянии. Повидать, одарить, поговорить и убедиться, верный ли выбор сделала внучка, не пожалеть бы потом. В таких случаях без советов старших не обойтись. Пребывая в состоянии непреходящего счастливого одурения, Юстина была готова весь свет осчастливить. Она охотно приехала к родителям и бабке, выслушала с милой улыбкой их советы и активно подключилась к строительству Кацперскими нового дома.

Юстина хорошо помнила, что жизнью обязана Флореку, без раздумья прыгнувшему вслед за ней в пруд. Боже, сколько она тогда успела наглотаться грязной воды и ила, такое никогда не забудешь!

Новый дом Кацперских — кирпичный, с мезонином, более походил на господский особняк, чем на крестьянскую лачугу. При нем усадьба на загляденье. В таком не стыдно принимать и Мартина с его французской жёнушкой. Да откровенно говоря, и три Мартина с тремя «французками» свободно бы разместились. Правда, строительство таких хором немного затянулось, так что с французской женой сына старики Кацперские увиделись лишь через четыре года. К этому времени один из двух оставшихся при родителях братьев Флорека поступил в духовную семинарию, а второй вовсю ухлёстывал за богатой купеческой дочкой в стольном городе Варшаве. Излишне говорить, что все три дочери уже выскочили замуж, причём Мартин с супругой успели прибыть на свадьбу последней.

— Глянь-ка, сынок, — с горечью говорил Мартину старик отец, — в те поры, как нас было семь-десят, да ещё старая бабка в придачу, на одной печи как-то умещались, а вот теперь места вдосталь, а по покоям ходить-то и некому. Помру я, кто останется? Вы оба на чужбине, Юзек на ксёндза сподобился, Франек, моргнуть не успеешь, в Варшаве осядет.

Девки все пристроены, все хозяйками на своих подворьях. Да нет, я не жалуюсь, чего уж там, грех жаловаться, все слава Богу устроилось, все дети в люди вышли, живут не тужат, а только кто же на отцовском наделе-то останется? Кому земля перейдёт? Не подумай, я тебя не уламываю, где уж тебе на пахоте хребтину-то гнуть, вон рученьки какие белые. А твоя жена…

— Антося тебе не понравилась? — вскинулся Мартин.

— С чего ты взял? Антося твоя — баба на славу, и собой хороша, и ласкова, и к нам с матерью с почтением, и за тобой ходит как за малым дитем, да ведь она тоже к земле не способная. Небось даже коровы не выдоит…

— Ясновельможная пани Пшилесская тоже коров не обхаживает.

— А тебе уже о шляхетстве мечтается? Так ведь у ясновельможного пана Пшилесского влуки, а у тебя только морги[1]. Я бы, может, и прикупил землицы, аккурат пан Пшилесский продаёт, да для кого покупать-то?

Мартинек, ставший к этому времени уже совладельцем нотариальной конторы в Париже, заикаясь ответил:

— Для Флорека.

— Дак он, чать, неженатый.

— Ну и что же? Флорек ещё не стар. А сейчас управляет всем поместьем графским, у де Нуармонов владения — за день не объедешь! Графиня уже стара, панна Юстина за англичанина вышла, а при графе Флорек нипочём не останется. Вот увидишь, вернётся и переймёт отцовское хозяйство. Хотя ведь все равно придётся тебе, отец, делить его, чтобы всем детям досталось.

— Тот, кому своё хозяйство оставлю, выплатит остальным их долю.

— Было бы с чего.

— А Флореку не с чего?

— Кто его знает… Выплатить братьям-сёстрам их долю, может, и хватит, но тогда сам ни с чем останется. А я… Понимаешь, батя, привык я к городу…

Нет, не о том я… В деревне охотно бы поселился, здесь все родное, но уж очень я втянулся в наши юридические дела. И знаешь, у меня неплохо получается. Нравится мне моё дело, люблю я его. И захватывает, ну вот, скажем, как охота! Всегда есть доля риска, всегда опасаешься — все сорвётся, тут уж как повезёт, да и удастся ли мне все предусмотреть. И скажу, не хвастаясь, мне до сих пор удаётся…

Вздохнул тяжело старый Кацперский и закончил разговор с Мартином. Решил сделать ставку на Флорека, это Мартин неплохо присоветовал. Воспользовавшись наличием в доме своего нотариуса, старик составил завещание. Опытный юрист, Мартин прекрасно понимал, что в соответствии с отцовской волей придётся ему выплатить слишком уж крупную сумму, но противоречить старику не стал, только предварительно посоветовался с женой.

Антуанетта в браке была счастлива. Скоропалительно выйдя замуж за красавца поляка, она после свадьбы полюбила его ещё сильнее. Только поближе узнав Мартинека, поняла Антуанетта, сколько же в нем благородства и достоинства, причём совершенно непонятно, откуда они взялись. А ещё он был умным и сообразительным парнем, отлично зарабатывал, супругом оказался страстным и нежным. И не бабник, не увлекался другими девушками. Антуанетта попыталась было скрывать свою превеликую любовь к мужу, но это ей плохо удавалось, переполнявшая её любовь просто излучалась ею, что сразу же заметили свёкор со свекровью и сразу же горячо полюбили невестку, хоть она и чужеземка.

Пребывание в польской деревне чрезвычайно пришлось по сердцу Антуанетте, и она не рвалась обратно в родную Францию. А тут ещё в разгаре была романтическая весна, весьма благоприятствующая нежным чувствам, черёмуха цвела и пахла, сено сохло и тоже упоительно пахло, даже горький запах обыкновенной крапивы казался таинственным и завлекательным. Ну и рядом любимый мужчина, для которого Антуанетта была готова на все.

Как-то раз, темпераментно исполнив свои супружеские обязанности, Мартин сказал молодой жене:

— Детей у нас пока нет, но могут быть. Вот и не знаю, может, глупо поступаю. Отец в своём завещании так распорядился, что в случае, не дай Господь, его смерти нам с Флореком придётся выплатить всем братьям и сёстрам причитающиеся им доли наследства. Теоретически я стану совладельцем отцовского поместья, сама понимаешь, что это за поместье, отнюдь не шляхетские хоромы, да и земли маловато, но и то теоретически. А практически ничего не получу.

Вот и решил с тобой, дорогая жена, посоветоваться, прежде чем подписать. Считаю своим долгом поставить тебя в известность. Ну как, согласна ли ты на это?

В глубинах подсознания дорогой жены вдруг засверкал Алмаз. Что в сравнении с ним какие-то финансовые неурядицы?

И Антуанетта не задумываясь ответила:

— Поступай так, как считаешь нужным, дорогой. И даже если мне придётся навсегда остаться здесь и самой сгребать сено… Правда, вот коровы… Ну да ничего, научусь доить, у меня ловкие руки. Я согласна. Твой дом прекрасен! Будем приезжать сюда в отпуск, здесь чудесно! А деньги значения не имеют.

Мартин с невольным уважением подумал о себе — ай да я, какую жену выбрал! Надо же, как повезло! И перестал вообще задумываться о будущем.

Отец мог писать отныне любые завещания, он станет их подмахивать не глядя.

Старик Кацперский и Клементина ещё пережили первую мировую войну, причём она сказалась на них диаметрально противоположным образом. Кацперский перенёс её сравнительно благополучно, даже лошадей удалось сохранить от реквизированная для нужд армии, а на единственного работника никто не позарился из-за хромоты последнего. Более того, за принудительные поставки провианта для немецкой армии Кацперскому каким-то чудом заплатили. А вот Клементина потеряла все состояние.

И Пшилесские порядком обнищали. Может, потому, что перестали заниматься поместьем в расчёте на английские акции, а их курс катастрофически падал. Французскую же недвижимость очень успешно разбазаривал сын Клементины, а точнее, не столько сын, сколько сноха. Внук, теперь уже восемнадцатилетний, в разбазаривании участия не принимал. Юстина могла сносно существовать благодаря доходам мужа, которые, к сожалению, были уже не те, что раньше. Но все-таки их хватало.

Ясное дело, умирая, Клементина составила завещание. Нуармон, фамильный замок, вынуждена была оставить сыну, прямому наследнику, а вот часть денежных средств, а также драгоценную библиотеку де Нуармонов отписала Юстине.

Приехавшая на похороны бабушки, заплаканная Юстина объяснила дядюшке и его супруге, в чем дело. Видите ли, она, Юстина, до сих пор не исполнила данного усопшей бабушке обещания перенять науку о лечебных травах, а все познания в этой области скрыты где-то в недрах библиотеки де Нуармонов. Вот бабушка своим завещанием и напомнила внучке об её обязанностях. И она, Юстина, непременно выполнит волю умершей, только не сразу. Не имеет смысла забирать эти сотни томов в Англию или в возрождённую Польшу, пусть библиотека остаётся на месте, в фамильном гнезде, в замке Нуармон, ведь её туда всегда пустят, не правда ли? А она, Юстина, уже копалась по просьбе бабушки в библиотеке, да удалось разыскать одну лишь мандрагору. Записи о таинственных свойствах трав сделаны неизвестно в каких книгах, а их тысячи…

Не только легкомысленный дядюшка, но даже его взбалмошная супруга не собирались препятствовать Юстине в её поисках. Замковая библиотека всегда к её услугам, пожалуйста, в любое время.

Юстина может приезжать в Нуармон когда захочет, не только не испрашивая разрешения его владельцев, но даже и без предупреждения. А её английская дочка чувствовала себя в старинном французском замке как дома, и даже лучше. И никто не собирался лишать ребёнка этого удовольствия.

Английской дочке Юстины по окончании войны было одиннадцать лет. Её французскому кузену, молодому виконту де Нуармон, исполнилось девятнадцать. Излишне вертлявая девчонка, что проводила лето в поместье его предков, показалась ему столь несносной, что он был просто не в состоянии забыть её.

Он женился на ней через семь лет.

Как Мартин и предполагал, его старший брат Флорек после смерти Клементины вернулся в Польшу. Старик отец передал ему хозяйство и ушёл на покой. Через полгода скончался и он, и для оформления наследства Мартину также пришлось приехать на родину.

Похоронив отца, Мартин с супругой не сразу вернулся во Францию. Он мог позволить себе задержаться, хотя дела в конторе несомненно страдали от его отсутствия. Материальное положение Мартина делало этот факт маловажным. А все благодаря отцу.

Дело в том, что на старости лет Кацперский совсем помешался на золоте. Наличных денег у старика было немного, все пошло на дом, сначала на постройку, а потом на то, чтобы его достойно обставить.

Для себя старикам Кацперским немного надо было, они заботились о детях. Особенно старика беспокоили два старших сына, оба остававшихся бездетными.

Сдвинулось что-то в старой голове, и Кацперский захотел отсутствие детей вознаградить любимым сыновьям звонкой монетой. Знал, они оба хорошо разбираются в делах, и все равно настоял на своём: под угрозой родительского проклятия заставил перевести в золото все, чем до сих пор располагали сыновья, все эти акции, ценные бумаги и т.п. Оба брата не стали спорить со стариком, уважили его мнение, тем более что золото — это тоже неплохо, вот и проявили сыновью покорность. И вскоре по достоинству оценили провидческий дар старика, когда разразилась общеевропейская послевоенная инфляция и все бумаги обесценились. И даже не один раз при встречах дивились здравому крестьянскому уму покойного отца. Надо же, вроде в далёкой деревне сидит, а так здорово разбирается и в большой политике, и в экономике! А может, просто действовал здоровый крестьянский инстинкт, а политика и экономика тут ни при чем?

Как бы там ни было, Флорек с Мартином сумели выплатить остальным братьям и сёстрам их паи и остались единовластными владельцами двадцати моргов пахотной земли, гектара сада, небольшого участка леса и прекрасного дома с парком и служебными постройками.

А вот господа, ясновельможные Пшилесские, прогорели. Их не заставляли под угрозой родительского проклятия перевести все состояние в золото, самим им такое в головы не пришло, инфляция застала врасплох, в результате чего значительная часть состояния пропала безвозвратно. Бабушка Юстины по отцовской линии скончалась в войну, дедушка — ещё раньше, наследства после них осталось что кот наплакал. Родительское поместье влачило кое-какое существование лишь благодаря давним благодеяниям гданьской бабки. Впрочем, родители Юстины, перебедовав военное лихолетье на родине, махнули рукой на все мечты о давнем магнатском великолепии своих предков и примирились со скромным существованием, тем более что были уже в весьма почтённом возрасте.

Под носом оказались у них два брата Кацперских, те по инерции и в силу давних традиций опять взялись служить господам Пшилесским. Флорек занялся землёй, а Мартинек юридической стороной дела. Вскоре Мартин свернул свою деятельность во Франции и решил навсегда осесть в Польше.

Антуанетта была даже довольна этим. Француженка тоже с возрастом изменилась, причём к худшему. Она относилась к типу худощавых, нервных, излишне эмоциональных женщин. Рассудок не мог совладать с эмоциями, хотя немного и корректировал их. Антуанетта порой с трудом подавляла истерические припадки, стараясь сдержать бушевавшие в ней страсти, но такое каждый раз стоило женщине немало сил и здоровья. А все дело в том, что несчастная страдала от страшных, могучих и разрушительных приступов ревности.

Внешне Антуанетта не очень изменилась, оставаясь все такой же ловкой и стройной, сохранила девичье очарование и прекрасные карие глаза. Но вот остальное… Особенно лицо. Лицо стало вдруг стареть с ужасающей быстротой, кожа как-то сразу увяла и покрылась морщинами. К тому же давала себя знать печень, и на лице выступили коричневые пятна. Видя столь разрушительные следы воздействия безжалостного времени, бедная женщина с трудом сохраняла прежнюю весёлость и ровное настроение.

А этот чёртов Мартин с годами становился только краше. Ни капельки не располнел, не сдал, не утратил юношеской физической силы, напротив, вроде бы стал ещё сильнее, а уж умнее — наверняка. Ничем не болел, здоровье было просто отличное, а уж лицо… Короче говоря, перешагнув сорокалетний рубеж, Мартин оставался красавцем мужчиной, пожалуй, стал даже интереснее, чем в молодые годы.

Женщины в своём большинстве не были слепы и ухлёстывали за красавцем без зазрения совести, что доводило супругу до белого каления. Со временем она совсем перестала переносить служебные командировки и встречи мужа, не терпела никаких клиенток, пусть даже самых выгодных и богатых, порог их дома давно не переступала ни одна женщина, кем бы она ни была. Любая представлялась несчастной Антуанетте опасным врагом.

А Мартинек и не очень-то интересовался женщинами. Ну не сказать, чтобы совсем, так, иногда, позволял себя охмурить одной-другой, но без особо тяжких последствий, а в принципе оставался верен своей Антуанетте. Что с того, та была не в состоянии совладать с жесточайшими приступами ревности и каждый раз в присутствии женщин переживала адские муки.

И теперь, оказавшись со своим излишне красивым мужем в деревенской глухомани, можно сказать, на безлюдье, где из достойных внимания элегантных женщин была одна лишь пани Доминика Пшилесская, слава Богу перешагнувшая за шестьдесят, несчастная Антуанетта испытала такое блаженное облегчение, что даже похорошела. На сердце стало легко, с лица сошла серость. О поездках супруга в город, неизбежных при его положении юрисконсульта и поверенного при господах Пшилесских, Антуанетта как-то пока не думала, а думала о том, как бы подвигнуть мужа остаться здесь насовсем.

И подвигла. Вот таким образом два верных слуги Клементины сменили французский Нуармон и Париж на польский Пежанов.

Флорек не женился по одной простой причине.

Просто-напросто всю свою жизнь, с того самого исторического прыжка в пруд, он всем сердцем любил Юстину, в чем не признавался никому, даже себе. Разве в таком можно признаться? Любовь была безответная, да и в самом чувстве содержалось нечто шокирующее. Что общего может быть между деревенским парнем, крестьянским сыном, и паненкой из аристократического рода? А вот поди же ты, полюбил, и все тут! Сердцу не прикажешь. Нельзя сказать, чтобы он прожил жизнь в таком уж абсолютном безбрачии. Будучи нормальным мужчиной, он изредка заводил подружек, но каждый раз заранее честно предупреждал, что очередной даме рассчитывать на прочные чувства его, Флорека, нельзя и роман закончится ничем. Не всегда такие связи кончались мирно, некоторые темпераментные особы не ограничивались слезами и упрёками, но Флорек оставался твёрдым, как гранитная скала: не женится, и баста!

Вот так складывались обстоятельства, когда пан Кшиштоф Пшилесский заболел воспалением лёгких и скончался. Шёл 1924 год. На похороны отца Юстина приехала с мужем и сыном, четырнадцатилетним Джорджем Блэкхиллом. Захватила она и дочь, шестнадцатилетнюю Каролину, с трудом вырвав её из объятий двоюродных деда и бабки в поместье Нуармон. Отец Юстины ухитрился подхватить воспаление лёгких в очень странную для этой болезни пору года — летом, так что у детей как раз были школьные каникулы.

Впрочем, Каролину не было необходимости вырывать из объятий родственников, ибо привёз её лично граф де Нуармон, младший брат Доминики.

Его сын приехал с ними по непонятным причинам, ибо продолжал считать свою кузину самой несносной девчонкой в мире и просто не мог выносить её общества. В ответ на недоуменные расспросы уверял, что захотел сделать приятное тётке, поскольку очень любил бабушку Клементину.

Результаты вышеупомянутого похоронного съезда были следующие:

У Флорека произошло нечто вроде раздвоения сознания. Шестнадцатилетняя Каролина казалась ему как две капли воды похожей на шестнадцатилетнюю Юстину, в ту пору, когда паненка навсегда взяла в полон его сердце. И вот теперь верное Флореково сердце разделилось на две более-менее равные половины. К Каролине он испытывал трогательное, чуть ли не отцовское чувство, хотя одновременно ощущал что-то вроде претензии, ибо выяснилось, что девушка отлично плавает, так что у него нет практически никаких шансов когда-либо спасти её от смерти в глубоком омуте. Скорее эта бойкая, спортивного склада девица сама спасёт кого угодно. Несколько огорошенный такими способностями девушки, не зная, что бы для неё сделать, вконец растерявшись, взял да и научил девчонку фехтовать и биться на саблях. Весьма сомнительно, чтобы аристократке пригодились благоприобретённые навыки, но девчонка была в восторге.

С Антуанеттой приключилось что-то неладное. При виде Юстины, с которой так подружились в юности, в столь тяжёлый для неё, Антуанетты, момент, благодаря которой, можно сказать, получила своё сокровище — Мартинека, Антуанетта ощутила болезненный укол в самое сердце. В свои тридцать восемь лет Юстина была прекрасной молодой женщиной. Антуанетта была старше её всего на два года, а вполне могла бы сойти за мать. Ну, не за мать, поскольку семейное сходство исключалось, так за старшую школьную подругу матери, невелика разница. Вот и Антуанетта вроде бы как раздвоилась. Любила Юстину и в то же время ненавидела. Кое-какое облегчение приносил тот факт, что её дочь Каролину могла просто ненавидеть, не любя.

В общем, похороны пана Кшиштофа Пшилесского дорого обошлись Антуанетте, желтуха ей, во всяком случае, была обеспечена.

А в Юстине ни с того ни с сего вдруг ярким пламенем разгорелся патриотизм. Не иначе как Клементина с того света поспособствовала. Недаром она при жизни всячески приобщала внучку к истории родного края, старалась впоить ей любовь к родине и сознание глубочайшей исторической несправедливости за ниспосланные ей несчастья и утрату былого величия. Девушка была воспитана на героических примерах истинных сынов отечества, начиная с борцов январского восстания 1863 года и кончая подвигами родного прадедушки. Вот почему обретение многострадальной Польшей наконец независимости наполнило торжеством душу Юстины. Наконец у неё была достойная родина, она перестала быть космополиткой без роду-племени, очень хотела как-то воспользоваться этим обстоятельством и не знала как. Охотнее всего Юстина навсегда поселилась бы в Польше, или, на худой конец, туда бы переехали её дети, но это было маловероятно. Ведь младший в роду Блэкхиллов наследовал майорат. С этим майоратом свалял дурака его прадед, муж Арабеллы, и теперь ничего уже нельзя было поделать.

Оставалась Каролина, в этом отношении (майоратном) она была свободна, но проницательная Юстина уже догадывалась, что дочь навсегда застрянет в Нуармоне. Пожалела Юстина, что больше детей у неё нет, и сделала единственное, что ей оставалось. Прожила у овдовевшей матери целых два месяца, в течение которых заставила отпрысков заниматься интенсивно родным языком, который, впрочем, они и до этого немного знали Ясное дело, неожиданные последствия взыгравшего в Юстине патриотизма отозвались самым плачевным образом на печени Антуанетты…

Молодой виконт де Нуармон, мазохистски вцепившийся в несносную кузину, очень полюбил страну своих предков по женской линии и тоже пожелал провести здесь два месяца, что несказанно порадовало его возвращавшегося во Францию отца. Ведь пребывание в стране предков в финансовом отношении не шло ни в какое сравнение с пребыванием в Париже или, скажем, в Монте-Карло, в Лондоне или в Неаполе, а также в Бьяррице, так что для графа Нуармона выходила большая экономия в средствах, очень и очень желательная. Граф всегда любил племянницу, теперь же полюбил её ещё больше. Он тоже видел насквозь мазохистские фанаберии сына.

Тут будет кстати заметить, что уже очень давно, со времени мезальянса с гданьской купеческой дочерью и ужасной ошибки Арабеллы, в роду не было никаких матримониальных осложнений. Молодое поколение благородно одаривало своими чувствами партнёров из нужных сфер общества, ни одна паненка не сбежала с лакеем или кучером, ни один молодой человек не тащил к алтарю явную куртизанку. И всегда хоть у одного из супругов водились деньжата. Вот и сейчас все говорило о том, что предстоящий брак будет удачным.

Джек Блэкхилл, все ещё безумно любящий Юстину, терпеливо выслушал от супруги несколько нелицеприятных замечаний по поводу идиотских выдумок его дедушки и самоотверженно попытался хоть как-то исправить напортаченное предком.

Он приобрёл полморга земли на окраине Варшавы и повелел выстроить элегантную виллу, предназначенную дочери. Тем самым он хоть как-то помогал Каролине сделать более тесными контакты с родиной её матери и бабки, во всяком случае, сам так думал.

Разумеется, осуществлением прекрасных планов лорда Блэкхилла занялся Мартин, благодаря которому с самого начала удалось избежать возможных осложнений с получением наследства пана Пшилесского. У покойного дедушки были младший брат и ещё более младшая сестра, но оба они исчезли где-то ещё в самом начале первой мировой. Все говорило о том, что оба застряли где-то по ту сторону восточной границы, а следовательно, было мало надежды на их появление. Тот, кто не успел сбежать из коммунистического рая в первую фазу революции, уже там и оставался.

Хорошо сохранившаяся овдовевшая Доминика решила зиму провести на Ривьере, а затем лето — в Англии, оставив под опекой Флорека то, что ещё уцелело от её состояния. Какие-то деньги ещё были на счетах в разных банках Европы, Мартину даже удалось подсчитать, сколько их, и вышло — на путешествие хватит.

Перед тем как покинуть Польшу, Доминика составила завещание и оставила его для разнообразия под опекой Мартина.

Семейство разъехалось в разные стороны, и было это в начале сентября.

Два месяца — это слишком много. Антуанетта их не вынесла. Логики в её страданиях не было абсолютно никакой, но у печени нет ума, и логики она не признает.

К господам приезжали гости. Юстина принимала братьев Кацперских как равных, с ними знакомили гостей, молодые и красивые шляхтянки как-то странно тяготели к Мартинеку, а тот умел держать себя в обществе, особенно дамском, и всех до одной сводил с ума своей белозубой улыбкой. А тот факт, что ему было на них наплевать, не доходил до сознания болезненно ревнивой жены.

У Доминики постоянно были с Мартином переговоры на деловые темы, по делам Мартину теперь приходилось то и дело отлучаться, в том числе и в Варшаву, из-за одной виллы для Каролины хлопот был полон рот, ну и в результате та самая желтуха свалилась-таки на несчастную Антуанетту в начале октября.

Больница отпадала, Антуанетта скорей померла бы на месте, чем позволила оторвать себя от мужа.

Чрезвычайно огорчённый болезнью жены, Мартинек подзапустил дела, чтобы ухаживать за бедняжкой.

Разумеется, вызывал лучших врачей, научился травки заваривать и настаивать, ему по мере сил помогал Флорек, очень любивший невестку, но с желтухой они не справились. В самый канун Задушек[2] на кладбище состоялись похороны.

Вернувшись с кладбища, оба одиноких брата уселись за стол, поставили бутылку. Устраивать поминки было не для кого.

— Что-то бедняжка пыталась сказать мне перед смертью, — грустно промолвил Мартин, не отрывая глаз от огня в камине. — В самую последнюю минуту перед смертью. Бредила, наверное, странные вещи говорила. Жаль мне её, брат!

Флорек по-своему утешал вдовца:

— Мучилась бедняга ужасно, на том свете ей полегче будет. Мне тоже что-то пыталась втолковать, я так понял — о вещах, что останутся на память о ней.

— Каких вещах?

— Не знаю, только очень, сердечная, просила, чтобы не выбрасывать её вещичек. Особенно об одной безделушке убивалась.

Мартин отвёл наконец взгляд от огня и взглянул полными слез глазами на брата.

— А знаешь, теперь и до меня дошло — и впрямь просила ничего не выбрасывать из её вещей. Ты прав, наверное, хотела, чтобы в доме сохранилась о ней память. А я и не собираюсь выбрасывать, места в доме предостаточно. И мне тоже показалось, что об одной вещичке она особенно просила.

— А о какой?

— Если бы я знал! Воля покойной — святое дело, в рамочку бы повесил. Жила в вечных переживаниях, хотя и без всякой причины, пусть бы теперь с того света посмотрела да порадовалась. Может, ты вспомнишь?

Флорек очень хотел помочь брату и попытался вспомнить слова Антоси перед смертью. За больной он ухаживал терпеливо и заботливо, всегда выполнял малейшую просьбу, а уж последнюю тем более.

Да вот неизвестно, в чем она, последняя, заключалась. Голос умирающей был слаб, то и дело прерывался, но видно было — очень бедняжку что-то заботит, так она старалась сказать, да ничего не получалось. Глупости Какие-то говорила. Ведь не может такого быть, чтобы самым ценным для неё предметом, о котором она так назойливо твердила перед смертью, была старая подушечка для иголок и булавок. А у него, Флорека, создалось впечатление, что вроде Антося именно на неё смотрела и о ней говорила. Да, да, и даже попыталась коснуться её!

— Да, она любила её, всегда любила, — меланхолически подтвердил вдовец.

И тут вдруг подала голос старуха Кацперская, мать Флорека и Мартинека.

Со дня смерти мужа, то есть вот уже три с лишним года, она в доме жила тихо, незаметно. Не видно её было и не слышно. Хлопотала по мере сил по хозяйству, а в последнее время тоже ходила за больной невесткой, которую любила, как дочь родную.

И вот теперь, войдя в парадную комнату, где сыновья поминали усопшую, она произнесла тихим, но суровым голосом:

— Да о чем тут толковать? Ить эта самая игольница у неё сроду в особом почёте была. Вспомни, сынок, ты ещё жениться собирался и в письме невесту расхваливал, какая она хозяйственная да рукодельница, какую подушечку для иголок смастерила, то-то наши мужики тогда животики надорвали со смеху. Да у каждой бабы есть вещица, что ей особенно по сердцу, вот и у нашей страдалицы эта подушечка осталась. А может, она желала, чтобы ей в гроб положили, да вы не поняли, дак таперича все одно пропало. А уж она старалась объяснить, уж она так просила! Жаль, по-французскому бормотала, не обучена я, а то скорей бы вас догадалась. А что перед тем как навеки закрыть свои ясные глазоньки, все на подушечку эту глядела, так и я видела, ещё не совсем ослепла от старости. Ничего не скажу — красивая безделица. Да вы сами поглядите.

Из обширных складок платья (в последние годы старая крестьянка стала их носить, чтобы походить на свою госпожу, пани Доминику) старуха извлекла и продемонстрировала сыновьям большую подушечку для иголок и булавок. Очень декоративную и очень неплохо сохранившуюся. Изготовлена она была из красного бархата, а по краям отделана мелкими ракушками, заблестевшими при свете лампы.

В выпуклой середине подушечки торчали несколько иголок и одна декоративная шпилька с коралловой головкой.

Довольная произведённым эффектом, матушка Кацперская уселась в кресло, расправила складки платья, ну точь-в-точь пани Доминика, и продолжала:

— Услышала я, как вы тут головы ломаете, чать ещё не глухая. И из ума не выжила. Слабость завелась в серёдке, не в голове. Ну и принесла вам эту штуку. Носилась она с ней, ну как курица с яйцом, уж и не знаю почему, ну да говорю, у каждой бабы есть любимая вещь. Твоя воля, сынок, поступить с ней, как пожелаешь, но сдаётся мне, грех было бы выбросить, покойница уж очень её уважала.

Мать отдала подушечку Мартину, с трудом встала с кресла и неспешно удалилась.

У братьев полегчало на душе, спасибо матери, поняла последнюю волю покойницы. Тянуло на откровенный разговор, и они предались воспоминаниям.

Начал старший.

— Помнишь, как восемнадцать лет назад ты отправился в Кале за пани Юстиной? — задумчиво произнёс Флорек.

— Ещё бы не помнить, особенно сегодня! — живо отозвался младший брат. — Ведь именно тогда я и увидел свою Антосю!

Флорек помолчал, вроде бы раздумывая, стоит ли продолжать, потом с некоторыми колебаниями все-таки продолжил:

— Столько лет прошло… Пани Клементина скончалась… Вот и не знаю… Тогда я не стал тебе говорить, потому как сам не очень был уверен, но кое о чем догадывался. Затерялась тогда их фамильная драгоценность. Алмаз это был. Старая история, запутанная, полиция разбиралась, как оно было со скоропостижной смертью виконта де Пусака, алмаз вроде бы в следствии никак не упоминался, но помощник ювелира, бывший жених твоей Антоси, везде там мелькал, а потом, сбежавши, к Антосе в Кале явился. Вот я и подумываю — а не знала ли покойница, светлая ей память, чего насчёт алмаза и перед смертью хотела сказать, душу облегчить?

Мартин на слова брата отреагировал двусмысленно — одновременно кивнул и с сомнением головой покачал.

— Знаешь, мне в голову тоже такие мысли закрались. Подушечка само собой, может, и правда хотела, чтобы память о ней осталась, но в словах её было что-то насчёт сокровища… Не то у неё оно где-то припрятано, не то она только что-то о нем знает. На алмаз я не подумал, ведь слышал, что тот придурок потерял его, ещё когда в море их трепало. Пани Клементина тогда допросила парня и пришла к выводу, что камень пропал. А ты напрасно боялся мне про алмаз сказать, я и без тебя наслышан. Старая-престарая история, индийско-английская. Приходилось слышать, а как же!

— Вот и я говорю…

— Погоди! — вскричал младший брат, о чем-то припомнив. — Этот бывший Антосин жених оставил, убегая, у неё свою вещь, малюсенький жёлтый саквояжик, я когда-то его видел. Ну, я без претензий, если жена хотела сохранить его на память о бывшеньком — ради Бога, мне не жалко. Антося спрятала его, чтобы мне на глаза не лез нахально…

— И где же этот саквояж?

— Не знаю. Раз в жизни всего-то и видел, и то давно, тогда ещё, как только поженились с Антосей.

Флорек задумчиво произнёс:

— Ну вот теперь и думай, действительно ли он потерял в море драгоценность или…

Братья обменялись взглядом и оба глубоко призадумались. Факт остаётся фактом: перед смертью Антуанетта явно пыталась сказать им что-то важное, то, что её тревожило, может, даже удручало. Интересно, куда мог подеваться саквояжик помощника ювелира?

Теперь Флорек пожал плечами.

— Даже если мы решимся его разыскивать, ума не приложу где. Скорее всего, остался в замке Нуармон.

Мартин внёс своё предложение:

— Мне кажется, надо об этом сказать пани Юстине. На всякий случай. Торопиться особо нечего, в Нуармоне все спокойно, ничего не происходит, да и прошли уже целые века и не было там военной разрухи, а из замка наверняка ничего из вещей не выбрасывают, хранится, пылится… Так что, может, при случае…

— При случае, — согласился и Флорек. — Ведь нет у нас никакой уверенности, ничего определённого не знаем, а сообщить надо. Правильно, мало ли что, а совесть наша будет спокойна.

На том и порешили. А декоративную подушечку для иголок Мартин положил на комоде в комнате покойной жены. Долго она там лежала, покрывалась пылью, красный бархат выцветал, и он спрятал её в шляпную картонку, где уже лежали веер, бусы из ракушек, перчатки, шарфик и ещё кое-какие мелочи, принадлежавшие покойной супруге. Прошли годы, Мартин переехал в Варшаву, а служанка без ведома старухи Кацперской вынесла картонку из-под шляп на чердак.

Случай поговорить на эту тему представился через два года, когда только что повенчавшаяся с кузеном Каролина приехала обживать свою варшавскую виллу.

Супруг приехал вместе с ней, оба восприняли приезд в Польшу как заключительный аккорд свадебного путешествия. С Мартином Каролина встретилась сразу же по приезде, ведь он был её официальным поверенным.

Поселившись в особняке, что выстроен был у дороги, ведущей в Урсинов, она с недельку пожила в нем. Молодую графиню де Нуармон очень забавляла роль хозяйки дома, в котором не было прислуги, так что ей приходилось собственноручно готовить завтраки для себя и мужа, в чем граф де Нуармон помогал ей радостно, но бестолково. Через неделю такая жизнь Каролине надоела, ведь надо было и порядок в доме наводить, и кое-какую стирку сделать. Вот Каролина и наняла на два дня женщину, чтобы та привела дом в порядок, а сама с мужем поехала к бабке.

Бабке Доминике к тому времени наскучили вояжи по Европе и она вернулась домой, где ей жилось всего приятнее. Физически Доминика ещё неплохо держалась, но была законченной тунеядкой, а это очень старит. Ничем не занималась, ничем не интересовалась, лишь бы её оставили в покое да как следует обслуживали. Впрочем, посещения дочери и внучки воспринимала благосклонно, ведь все хлопоты приходились на долю превосходно вышколенной прислуги.

Юстина по-прежнему торчала в Англии, и у неё никак не находилось времени для просмотра библиотеки в замке Нуармон. Совесть её, правда, мучила, ведь так и не исполнила заветов Клементины.

После мандрагоры раз попробовала было поискать, обнаружила вложенный в фолиант XVII века под интригующим названием «Как определить вес воздушной массы» отдельный клочок бумаги с рецептом травяного сбора от простуды, после чего приступила к чтению фолианта, увлеклась и больше поисками не занималась. Понемногу в ней зрело решение свалить на дочь бабкину просьбу, ведь та могла жить в замке сколько заблагорассудится, ну уж летом-то в любом случае…

А пока что к Каролине подступился Флорек.

Каролина раньше намеченного вернулась с охоты, поскольку начал накрапывать дождь, предоставив мужу самому взять кабана. Поскольку с мужем оставался егерь, она могла спокойно покинуть графа в лесу. Дорога домой вела мимо Флорековых владений, где её приняли с распростёртыми объятиями. Выскочили на крыльцо, встретили, как особу царских кровей, лошадь отвели на конюшню, а Каролину — в парадную комнату, где и усадили в кресло у камина. Приветствовать паненку с трудом приволоклась старая Кацперская, ведь, в конце концов, это она выкормила её бабку, так что имела право считать Каролину чуть ли не своей правнучкой.

Поприветствовав, старуха, ковыляя, прошаркала вон из парадной гостиной и больше не показывалась.

Принимать паненку выпала честь Флореку, и уж он не посрамил славного рода Кацперских. Во всяком случае, такого мёда, приготовленного по старопольским рецептам, не пивали и короли Речи Посполитой.

А после того как графиня угостилась на славу, Флорек приступил к делу.

— Проше паненки, — начал он и, спохватившись, исправился: — Ох, прошу прощения, проше пани графини…

— Прошу вас, пан Флорек, не валяйте дурака, — услышал он от вельможной паненки. — Всю жизнь вы называли меня по имени, и я очень хорошо помню, как вы отшлёпали меня по… ну, по этому месту, когда я несмышлёной девчонкой сунулась под необъезженного жеребца. Хороший был урок, навсегда запомнился.

Флорек слегка покраснел.

— Не знаю уж, как оно получилось, рука сама дёрнулась. Да и то сказать, ещё секунда — и паненка бы головы лишилась. Молодой граф, что видел все это, потом мне насильно вручил два злотых.

— Вот как! Ну ничего, я ему сегодня это припомню!

— Зачем? Не стоит. А прошу меня послушать, есть одна вещь, о которой я бы хотел с паненкой поговорить, потому как с пани Доминикой смысла нет, её ничто не интересует. Может, стоило бы поговорить с пани Юстиной, да не знаю, когда она в наших краях появится, а мне за море выбираться неспособно. Написал я ей, ответила, что и сама бы дочери передала, да уже нечего.

— Это как же понимать — нечего? — удивилась Каролина.

Флорек почесал в затылке.

— Вот и я сомневаюсь — так ли уж нечего. Тут мы с братом Мартином говорили… Его жена перед смертью здорово нам мозги запудрила. Не могла уже толком сказать, а хотела, болезная, так уж старалась, да смерть пришла. А ведь Антося могла и знать…

Дело в том, что в вашем роду был алмаз, фамильная драгоценность, втайне его хранили, у светлой памяти пани Клементины, вашей прабабушки, в сохранности был и пропал ещё при её жизни. Совсем пропал, с концами Так все думали…

— А как пропал? — вдруг заинтересовалась Каролина.

— Да в море потонул, — ответил Флорек и в подробностях рассказал молодой графине все, что было ему известно, выводя на первый план помощника ювелира. Каролина слушала рассказ старого слуги с растущим интересом.

— А что с ним сталось? — спросила она. — В Америке? Ну, я имею в виду этого придурка, помощника ювелира. Есть ли о нем какие сведения?

— Есть, Мартин специально проверял. Жив он. Удалось ему до Америки добраться, помогли знакомые моряки из Кале. А в Америке, прошёл слух, устроился парень по специальности, поступил работать в ювелирную фирму в Нью-Йорке. Кое-как сводит концы с концами. Нет, не разбогател, значит, не продавал алмаз. А та фамильная драгоценность, о какой я говорил, так это огромный алмаз был. Выходит — не увёз его парень в Америку. И больше мы этим бедолагой не занимались. Так вот, когда пришло время Антосе помирать, та стала что-то непонятное о сокровищах плести, а ведь она была невестой парня, что махнул через океан. Так случилось, что когда помощник ювелира прощался с невестой, их пани Юстина застукала, по его следам в Кале примчалась. Похоже, они и поговорить-то толком не успели, как пани Юстина вдруг в окно влезла. Парень, значит, со страху опять драпанул, да забыл у невесты свой саквояж, маленький, жёлтого цвета. Антося его на память, видно, сохранила, а брат Мартин как-то раз его у неё видел. Мартин говорит — маленький такой, из жёлтой кожи. После того как брат с Антосей поженились, мы какое-то время все жили в замке Нуармон, может, где-нибудь там остался. А после смерти пани Клементины Мартин с женой приехали сюда, ко мне. Уезжали не так, когда забирают все добро, могло что-нибудь и остаться. А ремонта в замке Нуармон не делали со времён свадьбы пани Клементины, уж я это знаю, ведь потом весь замок был на мне. Так что лет шестьдесят там все без изменений, и, если что оставлено, так до сих пор и лежит. Я почему об этом говорю?

Может, он, алмаз, и в самом деле в море потонул, но что стоит проверить? Ведь драгоценность уникальная, на такую не жаль и времени потратить. Самый большой алмаз в мире.

— А чей он? — допытывалась Каролина. — Кому принадлежал? То есть какому именно семейству? Какой его части? Той, что из Польши, или той, что из Франции?

— Речь была о том, что он вообще английский, но я-то знаю — французский. Ведь не глухой же я, не слепой и, возможно, не совсем уж дурак. А слышал я, что он с давних пор принадлежит графьям Нуармонам, что ясновельможная пани Клементина получила его от мужа в подарок. Перед самой смертью подарил. Она и то сомневалась, не чужое ли имущество, но выяснили из старых писем — нет, не чужое, её законное.

— А сейчас его свободно какая-нибудь рыба могла заглотать, — меланхолически заметила молодая графиня. — Но вы правы, и пожалуй, по возвращении в замок я его поищу. Давно облазила все помещения, все закоулки и даже догадываюсь, где именно стоит поискать. А кроме того, боюсь, мама заставит меня приводить в порядок библиотеку, хотя бабушка обязала её этим заняться. Да уж ладно, займусь, я люблю старые книги.

На этом и порешили, и тут как раз появился господин граф, чрезвычайно гордый тем, что подстрелил-таки кабана, которого, уложенного на ветках, тащил конь егеря. Следовало немедленно заняться копчением кабаньего окорока, и алмаз моментально был забыт и Флореком, и Каролиной. Флорек лишь успел порадоваться тому, что сообщил паненке важную семейную тайну, пусть теперь она ею занимается.

Вторую тайну Флорек предусмотрительно оставил при себе. О лакее, сорвавшемся с полуразрушенной стены нуармонского замка, Флорек решил рассказать лишь ксёндзу, исповедуясь перед смертью.

Помощник ювелира действительно добрался до Америки. И на работу устроился сразу же, правда, не по специальности, а грузчиком. Прошло немало времени, прежде чем он пристроился в ювелирную фирму. Работы хватало. Воры и грабители со всей Европы косяками бежали с награбленным в Америку, причём многим из них хотелось изменить внешний вид украденных драгоценностей. Новая огранка камней, новая оправа — и добычу можно было сбывать без опаски. Занявшись любимой работой, месье Трепон стал постепенно обретать душевное спокойствие. И даже память вернулась в нему. Он так усиленно старался восстановить в памяти последний визит к брошенной невесте, так мучительно вспоминал каждую деталь этого визита, что в его сумеречном сознании появились проблески и что-то замаячило.

Все-таки какая-то ноша у него в руках была.

Обычно он приходил к клиентам со своим небольшим саквояжем, в который клал ювелирные изделия, деньги и важные бумаги. И наверняка в тот роковой день он отправился к виконту тоже с саквояжем. Ну да, ведь помнит же, как вынул браслет, который должен был вручить несчастному виконту, а раз вынул, стало быть, было из чего вынимать, стало быть, был при нем саквояжик. Кроме обычной ручки у сумки-саквояжа был ещё длинный ремешок. Шарль обычно вешал сумку на плечо, достав нужное, чтобы освободить руки. Должно быть, и в этот раз так же поступил: достал браслет, а сумку повесил через плечо. В кабинете виконта наверняка сумки с плеча не снимал, а сама она соскочить не могла. Наверняка и в Кале с ней приехал, не снимал её с плеча, только потом… Алмаз же был в кармане, он хотел показать его Антуанетте, но не успел… А дальше что? Не спрятал ли его случайно в саквояж?

И что сталось с саквояжем?

Когда болтался в море с рыбаками, саквояжа при нем не было. Это Шарль отчётливо вспомнил. Не висел он на плече, потому что он, Шарль, свободно сбросил с себя куртку, когда пришлось помогать рыбакам тащить сеть. Потом куртку натянул, а потом волна сорвала её с него, он еле успел ухватить, иначе бы за борт смыло, гонялся за ней по палубе, неудивительно, что вода выпотрошила карманы. Осталась у парня лишь мелочь, что оказалась в кармашке жилетки. Жилетка была тесная, да к тому же на все пуговички застёгнута, её волной не сорвало.

А алмаз?

Неужели действительно и его смыло в море? Не оставил ли он его все-таки в саквояжике, который — о, вот теперь отчётливо вспомнил! Так и стоит перед глазами на столике в комнате Антуанетты. А тут вдруг дама лезет в окно и… и его, Шарля, как ветром выдуло в то же окно! Да, да, вспомнил, не схватил он, убегая, саквояж, даже не подумал о нем в ту минуту…

Чем сильнее напрягал Шарль свою хилую память, тем отчётливее воссоздавал события тех драматических дней, тем более приходил к убеждению, что обманул графиню де Нуармон. Нет, не сгинул проклятый алмаз в бурном море, остался он в Кале. Вместе с саквояжем.

Придя окончательно к такому выводу, Шарль в первый момент чуть было не принялся писать покаянное письмо графине, но спохватился. Совсем спятил, признаться в письменной форме в наличии алмаза! Да ведь это все равно что самому себе подписать смертный приговор. Ясное дело, сразу решат — убил виконта, чтобы овладеть драгоценностью. А теперь, когда по глупости данной драгоценности лишился, делает вид, что замучили угрызения совести, а так он честный человек, простите, дескать, бес попутал. Ещё напустят на него полицию или каких мстителей. Зачем ему это?

Или вот ещё вариант: после его бегства Антуанетта обнаружила алмаз. Выходит, полицию или опять же мстителей он напустит на бедную девушку. Мало того, что обманул невесту, обещал жениться, голову заморочил, а сам аж в Америку сбежал, так теперь ещё бедняжку за решётку посадят!… А если честная девушка, обнаружив алмаз, отдала его по принадлежности графине де Нуармон? Ну, тогда и вовсе незачем делать из себя дурака и писать письмо. Да, решено. Никаких писем!

Отказавшись от мысли написать письмо, от воспоминаний Шарль не мог отделаться. Нет, не о невесте он вспоминал. Перед глазами стояла сверкнувшая на миг ослепительная глыба, сверкнула и навеки исчезла. Несправедливо все-таки устроен этот мир. Раз уж ему, Шарлю, выпало на долю пережить столько мучений, пусть хоть бы в качестве компенсации достался этот чудесный камень. А он не достался. Жаль, очень жаль…

Чем дальше, тем больше думал парень о дивном сокровище. Уж он-то понимал, насколько уникален камень. Одного взгляда хватило. Сверкнул и погас для него навеки. И даже не с кем здесь, в треклятой Америке, поговорить по душам, не с кем поделиться своей бедой. Тут все чужие. Во Франции остался брат, с ним бы Шарль поговорил, но Франция далеко, а писать опасно, ещё перехватят письмо. Вот и пришлось держать при себе все свои горькие мысли.

Прошли годы. Шарль немного обжился в Нью-Йорке. Устроился, потом женился на дочери патрона. Жена родила ему дочь. Постепенно Шарль совсем привык к жизни на чужбине, стала она для него второй родиной. Разбогател даже, но по-прежнему не с кем было поделиться самыми сокровенными мыслями. Не с женщинами же…

А когда появился наконец близкий человек в лице внука, алмаз к этому времени как-то потускнел, превратился в миф, легенду из далёкого прошлого. Даже факт неумышленного, непреднамеренного убийства Шарлем виконта де Пусака выглядел совсем по-другому, утратил черты преступного деяния, вообще стал каким-то нереальным, едва просматривался сквозь туманную завесу времени. В конце концов, может, это и не он, Шарль, толкнул шаткий столик, не он задел хлипкую колонку с мраморной скульптурной группой, а сам покойный, ведь он первый бросился за алмазом…

Во всяком случае, внуку уже можно было кое-что порассказать о романтических происшествиях своей далёкой молодости…

Нуармонской библиотеке явно не везло.

Юстина поговорила с дочерью, объяснила, что именно следует искать среди этого множества книг.

Травы всегда интересовали Каролину. Она искренне желала выполнить волю прабабки и наконец-то просмотреть все книги в библиотеке, чего не удосужились сделать на протяжении веков, а также привести библиотеку в порядок, установив наличный книжный фонд в должной системе — тематической или хронологической, там видно будет.

В то же время Каролину чрезвычайно занимала её подваршавская вилла, она энергично обустраивала её, ведь там она была единовластной хозяйкой. В Нуармоне же хозяйкой была её свекровь и одновременно двоюродная бабка, особа не очень-то приятная. В молодые годы безоглядно транжирила состояние графов де Нуармон, теперь же, с годами, транжирство перешло в скупость, поскольку от графского состояния немного осталось. Выросшая в её замке двоюродная внучка по молодости лет как-то не замечала этих отвратительных сторон хозяйки дома и, лишь выйдя замуж за её сына, поняла, что совместное проживание в одном доме со свекровью сулит мало хорошего. Вот почему молодой женщине хотелось иметь дом, в котором полновластной хозяйкой была бы она.

Поскольку какое-то время придётся провести в замке, Каролина решила смириться, не противоречить свекрови, а уж тем более не воевать с ней. А вот в своём доме она устроит все по своему вкусу. Пусть её дом — не замок, а всего лишь скромная десятикомнатная вилла, зато своя. Каролина наняла прислугу. Доверенную горничную ей порекомендовала Доминика, хорошую кухарку сама разыскала, а лакея наняла по рекомендации Мартина.

Уезжать во Францию Каролина не спешила, наслаждаясь свободой в собственном доме, муж же ей не противоречил. Вообще виконт де Нуармон обладал ровным, спокойным характером, не в мамочку пошёл. Он отличался поразительным умением чрезвычайно изысканно ничего не делать и при этом не скучать, в замке же вечно приходилось чем-то заниматься в качестве представителя старинного рода, noblesse oblige[3], встречаться с людьми, которых не уважал и не любил, так что в стране жениных предков французский аристократ отдыхал душевно и тоже пользовался полной свободой.

И так оба тянули сколько можно, зиму провели в парижском доме, а на лето прибыли в замок Нуармон. Каролина уже была беременна.

Вот когда во всей красе проявились отвратительные черты характера старой графини. Недаром её невзлюбила в своё время собственная свекровь, разглядевшая истинную сущность невестки. Теперь Клементина на том свете могла торжествовать, что давно раскусила эту неприятную особу. Махровым цветом, принимая патологические размеры, расцвела сейчас скупость теперешней хозяйки замка. А если добавить к этому её ограниченность и злобность…

Старая графиня понятия не имела, что значит экономно, разумно вести хозяйство. В молодости бездумно транжирила и полученное ею богатое приданое, и благоприобретённое состояние мужа, легкомысленно, не задумываясь, разрушая созданное предками, легко расставалась с ценнейшими предметами искусства и драгоценностями, когда возникала нужда в наличности. Очень хотелось блистать в свете, покоряя нарядами и роскошными выездами, а поскольку графиня никогда не отличалась тонким вкусом, из её стремлений прославиться в качестве блестящей светской львицы ничего не вышло, только деньги растранжирила. Зато удалось разорить мужа, и это несмотря на то, что в те времена фамильную кассу Нуармонов держала в своих твёрдых ручках Клементина.

И вот после смерти свекрови в невестке произошёл перелом. Как прежде идиотски транжирила, так теперь принялась идиотски экономить. Ну, например, велела прислуге повкручивать в люстры тусклые лампочки, заставила мужа есть на старом, растрескавшемся фарфоре, перестала принимать гостей, держала впроголодь коров и свиней, даже для кур жалела корма. Не велела вытирать пыль с мебели, дескать, мебель от вытирания портится. И редко мылась, экономя мыло. Мясо и рыбу закупала по дешёвке впрок и держала до тех пор, пока не начинали попахивать, фрукты не давала есть, пока совсем не сгнивали. Сокращала и сокращала количество прислуги, так что замок стал постепенно приходить в упадок и разрушался, о текущем ремонте не хотела и слышать, не соображая того, в какую сумму выльется капитальный.

Граф, её супруг, ни в чем жене не перечил, он давно привык к своему месту под её каблуком.

По отношению же к библиотеке намерения Каролины были самые лучшие. Молодая женщина с энтузиазмом принялась за дело, но в самом начале возникли непредвиденные трудности. Оказалось, книга — очень тяжёлая вещь, особенно если это старинный фолиант, а поднимать тяжести Каролине в её положении не рекомендовалось.

Учитывая сокращённый штат замка, помощников не предвиделось, и Каролина попыталась приспособить мужа к роли носильщика. Виконт на такую роль явно не годился. О потрясающих достижениях виконта в области ничегонеделания уже упоминалось, он уклонялся от работы в библиотеке всеми правдами и неправдами, делая это, надо признать, мастерски, и не только отлынивал сам, но ещё всячески старался и жену убедить отказаться от этого нестоящего занятия. Нет, любил он её по-прежнему, о чем убедительно свидетельствовал факт, что трудолюбие проявлял в единственном случае в жизни, а именно доказывая супруге свою великую любовь. В этих доказательствах он бывал неутомим, проявляя прямо-таки трудовой энтузиазм. Только тут, и нигде более.

Ну и в результате Каролина успела привести в порядок лишь две полки книг, причём самых современных, ибо они были полегче, их она могла поднимать и перекладывать. На этом библиотечные подвиги Каролины закончились, так как вскоре она серьёзно поцапалась со свекровью.

Причина ссоры была нетипичной для аристократического графского семейства. Причина крылась в питании.

Будучи в интересном положении, Каролина отличалась прямо-таки бешеным аппетитом. Она не ела блюда, а просто пожирала их со слезами счастья на глазах от наслаждения едой. Съеденное в громадных количествах куда-то в ней девалось, потому что Каролина при всем своём обжорстве совершенно не толстела. Когда подходило время приёма пищи, бедняжка испытывала такой голод, словно неделю ничего не ела. И при этом высказывала ещё какие-то несусветные, экстравагантные пожелания. Например, в апреле она требовала виноградика, а без польского борща с ушками и красной икры просто не представляла себе жизни. При виде паштета с трюфелями и бочковой селёдки делалась просто невменяемой. Всегда была весёлой, ласковой, живой и энергичной, теперь же была готова плакать от голода, сделалась раздражительной и легко выходила из себя.

По всему замку воняли разнокалиберные сыры, ибо Каролиночка желала, чтобы в любое время суток они были под рукой, ведь случалось, была не в состоянии дождаться обеденного часа. И ничего с собой не могла поделать. Так, варениками с капустой дезорганизовала всю работу замковой кухни, ибо французские кухарки не умели их как следует приготовлять. А потом три дня сряду питалась исключительно фаршированными яйцами и артишоками. И дважды в неделю вынь да положь ей устрицы, молодая виконтесса так и тряслась при виде этого лакомства.

Разумеется, все эти яства не были такими уж разорительными для бюджета графской семьи, не говоря о том, что прожорливая дама внесла в этот бюджет весьма солидный вклад в виде своего приданого, но патологически скупая свекровь выдержать такого не могла. И пришёл день, когда она чуть ли не вырвала изо рта невестки бифштекс по-английски. Не понятно, почему её добил именно бифштекс, а, скажем, не икра или лосось в сметане, наверное, бифштекс по-английски явился последней каплей. Каролина пришла в ярость, старая графиня была вне себя, и наутро после инцидента молодая пара отбыла в Польшу. Не описать пером того, что пришлось пережить виконту во время путешествия, кормя жену. Во всяком случае, виконт не раз говаривал, что подобные кошмары не забываются до смертного часа. Хорошо, что у виконта ещё хватило ума телеграфировать с дороги экономке варшавской виллы, чтобы та устроила к их приезду приём на семь персон, иначе не избежать бы бедняге страшных сцен дома.

И вот благодаря такому стечению обстоятельств дочь Каролины Людвика родилась в Варшаве, автоматически обретая тем самым польское гражданство, нуармонская же библиотека опять была забыта.

Смертельная обида поутихла лишь по прошествии нескольких лет, возможно, в связи с возникшей проблемой учёбы девочки. Людвика с рождения была двуязычной, Каролина весьма разумно хотела сохранить двуязычность ребёнка, с тем чтобы вскоре присоединить ещё и третий язык, английский. Вот и встала проблема, как это сделать. Выяснилось, что, редкий случай, свекровь вполне согласна с невесткой по данному вопросу, так что Каролина с ребёнком стала снова приезжать в замок Нуармон.

Туда же, после долгого отсутствия, приехала как-то и Юстина.

Юстина никогда не испытывала тёплых чувств к теперешней хозяйке замка, которая, впрочем, отвечала ей полной взаимностью, и антипатия ещё усилилась после того, как Юстина узнала об измывательствах сватьи над беременной Каролиной. Измывательствах, закончившихся изгнанием дочери из замка на несколько лет. Правда, Юстина оценила комизм ситуации, даже смеялась, слушая рассказ дочери, тоже со смехом вспоминавшей свои страдания, тем не менее для Юстины поведение старой графини означало издевательство над её девочкой, а такое не забывается. Так что любить владелицу замка у Юстины не было причин, она просто её терпела, так как нужно было побывать в Нуармоне.

Вдвоём с дочерью ринулась Юстина на покорение нуармонской библиотеки. В первую очередь совместными усилиями обе женщины одолели тот угол со шкафами, за который Юстина принялась много лет назад. Теперь им удалось просмотреть целых два шкафа. Не так уж много, но дело в том, что несколько книг в этих шкафах оказалось соответствующего содержания, то есть были посвящены природе, и на полях страниц то и дело встречались записи, которыми следовало непременно заняться.

Именно то, что следовало искать. Записи были сделаны давно, от времени стёрлись и выцвели, разбирать их приходилось с трудом. Юстина наткнулась на рецепт травяного настоя, которым некогда бабушка лечила её от ветрянки, и была жутко растрогана. Вот и решила — все эти рецепты следует расшифровать и переписать в отдельную тетрадку. Каролина охотно согласилась с матерью. Ещё бы, ведь это ей приходилось взбираться по стремянкам, доставая с полок тяжеленные тома, Каролина уже рук и ног не чуяла. Спокойную работу за письменным столом молодая женщина восприняла как благословенный отдых.

Юстина с дочерью сели за стол, Каролина делала записи в тетради, Юстина диктовала, с трудом разбирая неразборчивые каракули в старых книгах.

Управились с этими книгами и уже надеялись, что работа пойдёт живее, да не тут-то было. Сразу же наткнулись на три огромных фолианта, которые представляли собой самые настоящие травники.

Буквально на каждой странице были вложены засушенные цветы, листья и даже веточки, сохранившие свой неповторимый аромат, чем-то непонятным прилепленные к страницам книги и описанные частично прекрасным чётким почерком Клементины, а частично какими-то каракулями, явно намного старшими.

Растерянно стояли обе женщины над этими бесценными сокровищами, не зная, что с ними делать и как теперь им поступить. В конце концов решили просто все переписать. Это заняло три недели, а просмотрены были всего два шкафа. Все говорило о том, что приведение в порядок фамильной библиотеки Нуармонов растянется на долгие годы.

— Жалости прабабушка не знала, — с горечью промолвила Каролина. — Может, Людвике удастся добраться до конца, я лично не в силах, тем более что со свекровью трудно выдержать. Из-за Людвики мучаюсь, в замке торчу, но, пожалуй, смотаюсь ненадолго хотя бы в Париж, свежего воздуха глотнуть.

Мать попыталась подбодрить дочку.

— Сейчас пришла мода на тощих женщин, утешайся мыслью, что здесь, на тётушкиных хлебах, мы отощаем до нужной кондиции. О, погоди-ка, мне вспомнилось, встретился тут один потрясающий рецепт на похудание. Разумеется, тоже травки. Бабушка его знала и очень ценила, благодаря ему можно было есть досыта и ни капельки не растолстеть. Немолодые толстые женщины очень уважали. И втайне поили отваром и своих мужей, ведь в старину очень любили поесть.

Информация о потрясающем рецепте чрезвычайно заинтересовала Каролину, хотя толстых мужчин в родне не было. Оказывается, Каролина предусмотрительно заботилась о себе.

— Правда, я давно потеряла тот зверский аппетит, но кто знает… — рассуждала благоразумная молодая женщина. — Имело бы смысл рецепт переписать. Где он?

— Я встретила только кусочек этого рецепта, — сказала Юстина. — И кажется, где-то попадался ещё один. А бабушка помнила его наизусть. Вот только не знаю, где искать.

Разговор происходил, ясное дело, в библиотеке. Мать с дочерью проводили там большую часть дня. И не только ради работы, но и по той причине, что в библиотеку графиня Нуармон никогда не заглядывала. Ни с того ни с сего по прошествии стольких лет она только сейчас вдруг почувствовала себя глубоко оскорблённой завещанием Клементины, отписавшей библиотеку внучке, старалась всячески демонстрировать гостям своё неудовольствие, и библиотеку обходила широкой дугой. Так что в этом помещении можно было говорить спокойно обо всем.

С тяжким вздохом оглядела Юстина стены большого помещения, сплошь покрытые книгами. И вспомнились ей кое-какие находки, на которые она наткнулась в своих поисках.

— Травы — оно, конечно, хорошо, — задумчиво произнесла Юстина. — Разумеется, раз я пообещала бабушке, слово должна сдержать и делаю что могу, тем более что старинные рецепты часто оказываются просто бесценными. Нисколько не потеряли своего значения, несмотря на все успехи современной медицины. Но знаешь, тут может встретиться ещё кое-что чрезвычайно полезное. Я сама когда-то наткнулась на письмо, в котором говорилось о фамильной тайне…

Не закончив фразы, Юстина замолчала. До сих пор она никогда не говорила дочери об алмазе, как-то не представлялось случая. Сейчас засомневалась, стоит ли все говорить.

Каролина, заинтригованная, не дожидаясь продолжения, сама спросила:

— А что за тайна? Случайно не та, о которой Флорек рассказал?

— А что тебе Флорек рассказал? — вскинулась Юстина.

Поскольку последние годы были заполнены очень важными событиями личного порядка, Каролина при встречах с матерью не упоминала о старой истории с Антосей, французской женой Мартина Кацперского, и о затерянном сокровище. С рождением дочери столько было своих проблем, их не успевали обсуждать, тут уж не до событий давно минувших дней. И только сейчас Каролина пересказала матери услышанную от Флорека историю алмаза.

Юстина выслушала дочь со вниманием.

— В этом что-то есть, — сказала она, когда Каролина закончила рассказ. — Там, в Кале, разыгралась драма. А этого несуразного помощника ювелира, этого болвана, я видела всего какую-то секунду, но узнала. Крупный, сильный парень, только не очень умный. Работал у нашего ювелира помощником, так что я на него пару раз натыкалась. Да, когда я влезла в окно, со страху сбежал, было дело. И знаешь, мне припоминается, что какая-то кожаная сумка, жёлтой кожи, лежала там в комнате на столике, а может, на комоде, помню только — лежала.

Я ведь потом в той комнате пробыла довольно долго, успокаивала Антуанетту, разговаривала с ней.

— Помню Антуанетту, — вставила свои воспоминания Каролина, — худая была и жутко нервная.

— Просто она по-страшному ревновала Мартина, хотя, насколько мне известно, повода не было. А у неё это приняло просто болезненные формы, своего рода патология. Довелось мне как-то видеть лицо Ангоси, когда панна Барская заигрывала с красавцем поверенным…

Тут Юстина спохватилась — негоже при ребёнке говорить о таких вещах — и опять не докончила фразы.

Каролина рассмеялась.

— Мамочка, я уже давно взрослая! Представь, помню и панну Барскую, мне уже было шестнадцать лет, если не ошибаюсь. Только я тогда была целиком занята собой, своими переживаниями, и на её заигрывания с Мартином внимания не обращала. Так ты думаешь, что несчастная Антуанетта из-за таких глупостей очень переживала?

И обе дамы с удовольствием принялись обсуждать сплетни тех далёких дней. Это заняло довольно много времени. Наконец вспомнили, с чего все началось, и вернулись к жёлтому саквояжику.

Не перед ними каялся помощник ювелира, не им клялся в своей невиновности, не им излагал историю алмаза и его исчезновения, а Клементине.

Юстина с дочерью не видели несчастного, растерянного молодого человека, так что у них не было причин верить в правдивость его слов. Обе единодушно пришли к выводу — парень мог и соврать, мог и не обронить алмаз в море. Может, не забрал с собой в Америку, может, во Франции оставил, во всяком случае предполагать такое дают основания попытки Антуанетты. Признаться в чем-то перед смертью.

Определённо остаётся надежда, и саквояжик следует непременно попытаться разыскать. Просто на всякий случай хотя бы…

Каролина была готова немедленно приступить к делу.

— Ну как, начинаем? — живо спросила дочка.

Мать отрицательно покачала головой.

— Нет, не сейчас. Не в силах я оставаться здесь. Откровенно говоря, видеть не могу тётушку и не удивляюсь, что тебе необходимо подышать свежим воздухом в Париже. А кроме того, мне нужно поспешить домой. Знаешь, твой брат стал излишне самостоятельным, его так и тянет в неподходящее общество.

— Но он же уже взрослый! — удивилась Каролина.

— Что с того? Взрослый, но глупый. Неизвестно, что может выкинуть, на всякий случай надо быть к нему поближе. Ничего не поделаешь, придётся оставить тебя здесь одну. Сделай, что сможешь. Поищи этот дурацкий саквояжик, а вдруг Флорек окажется прав…

После отъезда матери Каролина принялась искать жёлтый саквояжик. Искала по всему замку.

Поиски велись с большими перерывами. Во-первых, Каролине и в самом деле приходилось уезжать, чтобы хоть немного отдохнуть от свекрови. Во-вторых, она пыталась выполнить свой долг в библиотеке Как первое, так и второе у неё не очень хорошо получалось.

Библиотека, правда, не сопротивлялась руками и ногами, но очень уж жалкий вид представляла собой очередная полка, за которую принялась Каролина, самая нижняя. Когда-то, очень давно, полкой заинтересовались мыши. В настоящее время в замке ни одной мыши не осталось, Каролина даже непроизвольно задумалась над тем, каким образом удалось справиться с такой напастью. Никто не знал, возможно, в своё время в замке развели на редкость способных кошек. Как бы то ни было, а по прошествии года Каролина все ещё клеила и складывала в книгах пострадавшие страницы, а даже и половины полки не обработала. Как назло, один фолиант представлял собою сплошь рецепты разного рода.

А вот свекровь, та и руками и ногами, а точнее, всеми силами отравляла существование невестке. Старуха заметила, что невестка ищет что-то по всему замку, и принялась активно ей мешать. Сказывалась, видимо, прогрессирующая паранойя, во всяком случае графиня стала назло Каролине запирать все, имеющее хоть какие-то замки: комнаты, коридоры, шкафы, комоды, секретеры и т.п. Даже пустые, веками пылившиеся ненужные чемоданы и сундуки — и те позапирала. Мало того, графиня приказала своей немногочисленной прислуге переносить мебель из одной комнаты в другую. Войдя в раж, графиня даже собственного мужа заперла как то в ванной, причём сразу же потеряла ключ. Наконец-то прислуга могла повеселиться, очень уж комичной оказалась операция по извлечению графа из ванной комнаты.

Новые причуды свекрови доводили бедную Каролину до белого каления. Не было у неё сил выносить эту ужасную бабу, которая никогда не отличалась умом, а под старость и последние его остатки растеряла. И помочь Каролине не могли ни свёкор, ни муж. Свёкор боялся супруги, а у мужа на все стенания жены был один ответ: «Сокровище моё, зачем нам тут торчать, поехали в Париж».

Наконец, к счастью, страшная графиня умерла.

Причиной смерти явилась её собственная патологическая скупость. Из экономии графиня запретила топить камины, а морозы в ту зиму во Франции стояли страшные, простудилась, схватила воспаление лёгких и скончалась. Поскольку остальные обитатели замка отделались лишь сильной простудой и долго ещё сопливились, смерть графини от воспаления лёгких признали карой господней.

Каролина наконец-то обрела свободу действий, но недолго ею тешилась…

Едва новая хозяйка замка Нуармон навела кое-какой порядок и восполнила нехватку обслуживающего персонала, расчистила многолетние завалы рухляди и разыскала спрятанные или затерявшиеся многочисленные ключи, как из Польши пришла весть о том, что Доминика тяжело занемогла. Естественно, Каролина все бросила и помчалась в Польшу ухаживать за бабкой, уже не встававшей с постели. Юстина не могла этим заняться, поскольку вместе с мужем находилась в Японии, в погоне за легкомысленном сыном.

Брат Каролины, очередной Джордж в роду Блэкхиллов и будущий лорд, был весёлым, беззаботным юношей, обожавшим путешествия, особенно в экзотические страны. И где бы он ни оказывался, с ним непременно случались всякие неприятные происшествия. Не первый раз приходилось родителям легкомысленного отпрыска мчаться на конец света вызволять его из передряг. Хорошо ещё, что родители любили путешествовать и не драматизировали случившееся, относясь по возможности к неприятностям с юмором, и делали упор на туристическую сторону вояжей. Хотя они и недёшево обходились. Во всех отношениях.

Доминика успела помереть до возвращения Юстины, так что дочь приехала лишь на похороны матери. На похороны, разумеется, съехалась вся родня. Присутствовала и дочь Каролины Людвика. Девочка училась в престижной французской школе для благородных девиц, а поскольку как раз пришла пора летних каникул, после похорон осталась в Польше под опекой все того же Флорека, то есть практически на полной свободе.

Одиннадцатилетняя Людвика была непосредственным, живым ребёнком, наверняка унаследовавшим неординарные качества своих предков по женской линии, хотя они, эти качества, пока что ещё дремали в ней. Судьба её складывалась счастливо. С рождения получила возможность изъездить полсвета, знала и европейские страны, и глухие польские деревеньки, пользовалась всеми видами транспорта начиная со скрипящей телеги и кончая аэропланом.

Однако всегда находилась под присмотром — матери, бабушки или гувернантки и лакея, и только вот теперь могла пользоваться полной свободой. Правда, поначалу девочка не была уверена, что это хорошо, и даже склонялась к мнению, что она несчастна, позабыта-позаброшена, не до неё теперь родителям.

Школа благородных девиц сказывалась… Однако вскоре победил здравый рассудок и Людвика решила — напротив, ей грандиозно повезло и надо вовсю использовать редкую возможность оказаться предоставленной самой себе.

Шёл 1939 год. Как уже упоминалось, для Юстины год был очень хлопотным, ибо сынок, весьма гордый собой, умчался в Японию. Гордый потому, что проиграл очередное идиотское пари и, как пристало истинному аристократу, не задумываясь ринулся выполнять условия. Положение усугублялось тем, что незадолго до этого неугомонный юноша обольстил некую девицу из хорошей семьи, и, как выяснилось, весьма успешно, так что теперь ему, как честному человеку, оставалось лишь жениться на ней. Отчаянное письмо обольщённой девицы настигло Джорджа над свежей могилой бабки, поскольку родители приволокли его на похороны из Японии прямиком в польское поместье.

Джордж так и не научился скрывать от родителей свои похождения, поэтому сразу с поминок английская часть семейства в спешке укатила в Лондон, где пришлось заниматься очень непростым делом: успокаивать рыдающую девицу и её разъярённого папочку, у которого все-таки хватило ума предпочесть свадьбу поединку, хотя при этом и было много крику о фамильном гоноре и прочих глупостях.

Впрочем, нежданная, скоропалительная женитьба легкомысленного Джорджа имела и положительные стороны. Юстина полагала — самое время остепениться её взбалмошному сыночку. Но и тут легкомысленный юнец оказался верен себе: эта его очередная выходка опять потребовала от родителей немалых расходов, ибо девица из хорошей семьи ломаного шиллинга не имела за душой.

Каролина задержалась в Пшилесье для улаживания формальностей с наследством. Немного Доминика оставила своим наследникам: большой дом весьма почтённого возраста и значительно поубавившиеся земельные владения, дававшие столько дохода, сколько Флореку удавалось из них выжать.

Ну и разумеется, драгоценности, их было порядочно, но в последнем завещании Доминика их все оставляла правнучке, так что должны были лежать до исполнения Людвике шестнадцати лет. В завещании не уточнялось, где именно должны лежать.

Когда в Пшилесье пришла весть о тяжкой болезни графа де Нуармона, наверняка грозившей уже недалёкой смертью, во-первых, наступил август 1939, а во-вторых, Людвика слегла у Флорека со свежесломанной ногой, основательно закутанной в гипс. Отправляться в дальний путь не было никакой возможности. Однако на плохой уход девочка пожаловаться никак не могла. Так уж жизнь устроена, что несчастье одного человека для другого оборачивается счастьем.

Флорековы сестры, как известно, в своё время довольно удачно повыходили замуж, однако впоследствии их судьбы складывались по-разному. Одна из племянниц Флорека, некая Андзя из-под Ченстоховы, уже несколько лет назад перебралась к дядюшке. С ней случилась неприятность, которая довольно часто приключается с девицами, и Флорек нашёл нужным забрать её из родительского дома.

Впрочем, племянница оказалась милой и работящей, а хозяйка в доме давно требовалась. Неприятность же в возрасте четырех лет и отличном цветущем состоянии бегала по дому на радость молодой маме и одинокому старому Флореку. Тот постепенно, ненавязчиво заразил племянницу любовью и верностью ко всем паненкам из рода их бывших господ Пшилесских, и, когда появилась Людвика, она сразу же стала кумиром и любимицей дяди и племянницы. Так что Каролина могла спокойно оставить дочь и уехать во Францию к умирающему свёкру. А через десять дней началась вторая мировая война.

Поскольку в роду никто политикой особо не интересовался, войны как-то не предвидели, и для всех она явилась большой неожиданностью.

Торопясь во Францию, Каролина по дороге заскочила в собственный подваршавский особняк и оставила там наследство Доминики, завещанное дочке. Хотела попросить Мартинека поместить драгоценности в одном из варшавских банков, но встретиться лично со своим поверенным не могла, очень торопилась. Мартин жил и работал в Варшаве, встретиться с ним не было времени, поэтому Каролина изложила свою просьбу в письме, которое и отправила по варшавскому адресу Мартина.

Благодаря такому незначительному, случайному обстоятельству Людвика и ещё несколько человек во время войны не померли с голоду, так как Мартин письма не получил и просьбу графини исполнишь не успел.

Старшее поколение покинуло сей бренный мир всего за год. Граф де Нуармон скончался под конец сентября, и Юстине пришлось покинуть Англию и прибыть во Францию на похороны дяди, ибо Каролина была не в состоянии чем-либо заняться. Она места себе не находила от страшного беспокойства за судьбу единственной дочери, брошенной в Польше на арене военных действий, совсем пала духом и норовила забиться куда-нибудь в угол, от людей подальше, где и сидела неподвижно целыми днями, стиснув зубы и ломая руки. Её муж и отец Людвики, Филипп, теперь граф де Нуармон, совсем потерял голову, ибо заниматься конкретными делами никогда не умел и не любил, а тут на него вдруг свалилось все сразу: смерть отца, невменяемая жена, дочка в оккупированной Польше и замок Нуармон.

Впрочем, Юстина, всегда энергичная и деятельная, теперь тоже неспособна была заняться делами, ибо и её чрезвычайно тревожила судьба внучки, так что единственным человеком, занявшимся конкретными делами, оказался её муж, лорд Блэкхилл. И хотя бедный лорд из кожи лез, все равно съехавшаяся на похороны графа де Нуармона французская родня была шокирована отсутствием должной пышности и прежнего размаха.

После того как Польша целиком оказалась под немцем и военные действия прекратились, с помощью писем удалось выяснить, что Людвика, Флорек и Андзя живы, гипс с ноги Людвики давно сняли, девочка не осталась хромой и вместе с Андзей перебралась из деревни в дом под Варшавой, в Урсинов.

На этом ещё очень настаивал Мартин. Настаивал, разумеется, пока был жив, потому как потом, к сожалению, умер. Разболелся ещё в сентябре, болел в доме Флорека, в деревне, там и умер, но перед этим настойчиво внушал Людвике, что та должна перебраться в дом матери. И преуспел в том. Получив письмо, в котором содержались все эти известия, Каролина воспряла духом. Настолько воспряла, что даже собралась с силами, чтобы отправиться в Англию на крестины племянника. А вот вернуться во Францию уже не успела, потому как вторая мировая воина опять оживилась.

Остаток второй мировой Каролина провела в Англии, снова обуреваемая тревогами и беспокойством за судьбы близких. Её муж Филипп Нуармон остался во Франции и как-то естественно стал участником движения Сопротивления, ибо борьба с оккупантами для него не была работой, и он проявил себя очень энергичным борцом. Ещё бы, ведь мстил оккупантам и за Францию, и за терзаемую тем же врагом несчастную Польшу, где осталась его единственная дочка. Младший Каролины, тот самый некогда легкомысленный юнец, радостно отправился на фронт сражаться с общим врагом в качестве пилота истребителя, оставив молодую супругу и новорождённого сына под опекой старшего поколения. С фронта он уже не вернулся, пал смертью храбрых.

Таким образом единственным наследником состояния Блэкхиллов, все ещё солидного, несмотря ни на что, и лордовского титула стал новорождённый младенец, названный, разумеется, Джорджем. Если бы с этим младенцем, не дай Бог, что случилось, тогда наследников майората пришлось бы искать у корней генеалогического древа среди потомков лорда Тремейна. К счастью, младенец рос здоровеньким и лишних проблем не создавал, единственное утешение среди неприятностей и горестей военного времени.

Юстина держалась стойко. Хотя и ей бывало несладко, она находила в себе силы поддерживать дочку и невестку и все чаще поговаривала о том, что свалившиеся на них несчастья это Господня кара. Не выполнили волю покойной бабки, не сдержали данное ей слово, и вот пожалуйста, чем это оборачивается. Библиотека замка Нуармон брошена на произвол судьбы и если, не дай Боже, погибнет, им всем грозит смерть неминучая.

Сначала Каролина лишь вежливо просила дорогую мамочку не каркать и не нести чепуху, но постепенно поддалась силе убеждённости Юстины и почти поверила в тяготеющее над ними проклятие. И в результате вся вторая мировая война для неё свелась к трём элементам, которые она молила Господа уберечь и сохранить, ибо без них не мыслила себе дальнейшей жизни: к её мужу, дочери и проклятой библиотеке в замке Нуармон. Остальное перестало её интересовать.

Оказавшись в военное лихолетье предоставленной самой себе, одиннадцатилетняя Людвика, ещё недавно беззаботное, легкомысленное создание, как-то сразу вдруг повзрослела не по годам. Умной и энергичной она всегда была, а теперь вдруг стала очень походить на свою прапрабабушку Клементину. Мартин передал ей письмо матери, и из него девочка узнала, где Каролина спрятала завещанные дочери драгоценности Доминики. Поскольку Людвика не располагала никакими доходами, исключая ту малость, которую удалось взрастить, собрать и скрыть от оккупантов старому Флореку, прабабкино наследство стало для неё единственным источником существования.

Дожидаться, пока ей стукнет шестнадцать, Людвика просто не могла, пришлось нарушить условия завещания, ну да война её оправдывала. А продаваемых по штучке ювелирных изделий хватило на то, чтобы прожить все пять военных лет, и ещё много осталось.

Не одна Людвика пользовалась деньгами, вырученными за прабабкины драгоценности. Соседи Мартина, что проживали на улице Пулавской у самой площади Унии, лишились крыши над головой в ту самую минуту, когда бомба разрушила и дом Мартина, а его самого тяжело ранило. Соседи отвезли Мартина к Флореку в деревню, а поскольку им некуда было возвращаться, Людвика пригласила их жить в свой дом, в Урсинов. Нет, они не были нахлебниками, старались как могли. Отец семейства вкалывал на полях Урсинова, сын крал уголь из проезжавших составов, мать вязала шерстяные кофты и перешивала старую одежду. И даже пятилетний сынок Андзи очень успешно разводил кроликов. Каждый вносил свою лепту, и все очень подружились.

Трудные времена сближают.

Дом Людвики становился временным приютом для «лесных хлопцев», в нем же было несколько тайников с оружием. Немецкие оккупационные власти никак не могли заподозрить владелицу аристократической виллы в сочувствии партизанам, ведь она французская аристократка, к тому же совсем девчонка. Удалённостью от города и близостью к опасным лесам объясняется тот факт, что вилла Людвики не была реквизирована.

Связь с городом обитатели виллы поддерживали с помощью велосипедов, а также урсиновской брички из образцового загородного хозяйства, возглавляемого немцами. Бричкой пользовались нелегально, но тот факт, что она принадлежала немецким властям, во многом облегчал жизнь обитателям виллы. Флорек благополучно дожил до конца войны. В семьдесят два года он был ещё полон сил и философски воспринял экспроприацию земельных угодий господ Пшилесских. За свои владения Флорек не боялся, ему было далеко до роковых пятидесяти гектаров. Всегда отличавшийся ясным умом и рассудительностью, Флорек правильно оценил наступившие после войны перемены в стране, осознал принципы нового государственного устройства Польши и принял единственно верное решение относительно своих земельных владений.

А именно: составил дарственную в пользу Ендруся. Правда, сынишке Андзи, племянницы, было всего одиннадцать лет, но Флорек надеялся ещё немного пожить и дождаться его совершеннолетия. А по наблюдениям Флорека, мальчик любил деревню, что же касается школы, то хватит ему и семилетки. Он и без того успел поднабраться всяческих познаний в Урсинове. С малолетства подрабатывал в упомянутом уже образцовом загородном хозяйстве, а в доме Людвики вместе с ней занимался с настоящей учительницей, родственницей тех самых соседей Мартина, тоже лишившейся дома и тоже прижившейся в вилле Людвики. Теперь же, при народной власти, мог и походить пару лет в школу, но только в зимнее время, потому как с конца весны и до конца осени Флорек забирал мальчонку в деревню, где и передавал ему хозяйственные навыки. Андзя не возражала, напротив, была рада такому обороту дела и, усматривая в этом гарантию будущего сына, во всем соглашалась с Флореком. В том числе и с дополнительными условиями.

Дополнительным же условием было участие в дарственной Людвики. В официальной бумаге никакая Людвика не упоминалась, все своё имущество, движимое и недвижимое, и всю землю Флорек оставлял Ендрусю, но неофициально права на его имущество имела и Людвика. Имела право жить в его доме, когда пожелает, ведь собственно ей он принадлежал со всем содержимым. Дом был набит вещами предков Людвики. Одни были вывезены из поместья ясновельможных господ Пшилесских и здесь спасены от разграбления немцами, то есть из дома польской прабабки Людвики. Другие прибыли из Нуармона, резиденции французских прабабок той же Людвики. Флорек заставил Андзю и Ендруся торжественно поклясться, что выполнят его волю касательно Людвики, а если клятву нарушат, Господь их покарает. Как Андзя, безгранично обожавшая паненку, так и Ендрусь, жутко взволнованный торжественностью обряда, охотно поклялись выполнить волю Флорека.

Только осенью смогла Каролина встретиться с дочерью. Непросто было ей получить разрешение на въезд в Народную Польшу, ведь она происходила из рода довоенных помещиков, эксплуататоров. Власти с удовольствием поступали ей наперекор и не позволили увезти во Францию совершеннолетнюю девушку, рождённую в Польше и имеющую польское гражданство. Бежать же через зеленую границу Людвика категорически отказалась, и эта категоричность немало удивляла её мать. Возможно, на таком решении сказался рождённый оккупацией патриотизм. Но главная причина отказа покинуть Польшу была в другом, что мать не сразу поняла.

С одной стороны, Людвика испытывала по отношению к матери какую-то неосознанную иррациональную обиду. Всю войну мать и отец прожили в роскоши и безопасности, а её бросили на произвол судьбы. На её бедную голову сыпались бомбы, ей грозили облавы, за каждую свинью, украдкой привозимую Флореком, ей грозила смертная казнь, она прожила в оккупации шесть кошмарных лет. За эти годы повзрослела, можно сказать, вдвойне, познала жизнь, полюбила родину, привыкла к самостоятельности, а теперь они спохватились, хотят её воспитывать, командовать ею, сделать своей игрушкой. Ну уж дудки! Здесь, в Народной Польше, установлен справедливый порядок, равенство и свобода для всех, так пусть же они там у себя гниют в своём проклятом капитализме! Не помогли ей, когда она билась как рыба об лёд, пусть же теперь локти кусают, она не намерена облегчать им угрызений совести!

В разгар войны безгранично скучая по родителям, девочка очень нуждалась в их любви, заботе и ласке. И вот в какой-то критический момент в ней что-то надломилось. Ежедневный, ежечасный страх, гибель людей, грозящая ей самой опасность за хранимое в доме оружие и помощь партизанам слишком уж разительно отличались от безопасной жизни в роскоши её родителей. Тут главное даже не роскошь, Бог с ней, а безопасность! Ведь сколько раз думалось — она тоже могла находиться там, где ничто не угрожает жизни человека. Лондон немцы тоже бомбили? Ха-ха, тоже мне опасность! Продовольственные карточки? Ха-ха, ещё жалуются, ведь это гарантия не помереть с голоду. А когда такой гарантии нет? Испытали бы на собственной шкуре, как действительно выглядят война и оккупация! Остались бы сами в Польше…

Итак, наступил переломный момент, и Людвика перестала грызть себя, принялась действовать.

Такой уж у неё был характер. И когда вспыхнуло Варшавское восстание, она уже действовала, не боясь ничего. Пробиралась на Садыбу, один из самых опасных районов Варшавы, в самое пекло, принося восставшим еду и воду. Теперь уже не вспоминала о родных с их спокойной и обеспеченной жизнью, просто забыла о них. Плевать ей на далёкие, богатые страны, тут, в своей стране, она хочет пожить в чудесное мирное время, когда уже не бомбят и не стреляют. Прожила самое тяжёлое без папочки с мамочкой и теперь хочет и дальше жить без них, по-своему!

А с другой стороны, в дело вмешалась большая любовь, в которой Людвика никому бы не призналась ни за какие сокровища мира. Зародилась любовь давно, а теперь вот расцвела, словно джунгли после дождя.

А все потому, что Збышек, сын тех самых соседей Мартина, был героем. И уголь крал, и в конспирации участвовал, и к партизанам сбежал, и даже был ранен! А сразу же после освобождения спас виллу от грабителей. И вообще. Это «вообще» заключало в себя как внешние, так и внутренние достоинства Збигнева. Каролина ничего особенного не заметила в довольно рослом, симпатичном, но жутко веснушчатом парне, так что ни о какой большой любви не догадывалась. Приняла к сведению небывалый патриотизм дочери, с уважением отнеслась к её воззрениям, оценила заботу преданной Андзи и уехала. Не могла надолго оставлять мужа одного.

Граф де Нуармон нуждался в её опеке, ибо Сопротивление не прошло бесследно, и одной рукой он почти не владел.

Збышек вырос вместе с Людвикой и, почитай, всю войну считал её маленькой девочкой, правда неглупой и расторопной, но ничего особенного собой не представлявшей. И только после длительного перерыва, вызванного пребыванием в партизанском отряде, а потом залечивания долго гноящейся раны на ноге, после возвращения всех от Флорека, у которого провели самые опасные последние дни оккупации, Збышек увидел такое чудо красоты, что у него дыхание перехватило.

От Арабеллы и Клементины все женщины рода Блэкхилл-Нуармон отличались исключительной красотой, и не было причин, почему бы и Людвике не стать красавицей. А пламенная любовь к героическому юноше заставляла сверкать её громадные глаза и вызывала румянец на нежных щёчках, что делало её совершенно неотразимой. Всю войну Людвику очень неплохо кормили, тут уж постарался Флорек, так что девица дистрофией не страдала.

Ну и хватило одной секунды, чтобы Збышек сразу же потерял голову.

Не до такой степени потерял, чтобы совсем уж ничего не соображать, хватило ума подумать об образовании.

Экзамены на аттестат зрелости он сдал экстерном, тут добрым словом надо помянуть все ту же учительницу, педагога по призванию. А обретя аттестат, парень поступил в политехнический.

Потом подождали, пока Людвике исполнится восемнадцать, а затем умилённое семейство устроило им свадьбу. Молодые оказались в на редкость замечательных условиях — им было где жить и на что жить. На виллу, хотя в ней и насчитывалось десять комнат, никого не подселили, ибо прописаны в ней были четыре отдельные семьи, а папаше молодого, архитектору по образованию, полагалась дополнительная комната. А Каролина, уезжая, очень благоразумно оставила дочери тысячу долларов.

Сохранившиеся от бабушки драгоценности, ещё довольно в большом количестве, Людвика припрятала на чёрный день, а сама поступила работать переводчицей на Польское радио. Ах, какой у неё был французский прононс!

С жилплощадью немного подпортил Флорек, вздумавший усыновить Ендруся. Так ему казалось безопаснее… Андзя с радостью согласилась, предоставив нужные бумаги, в том числе свидетельство смерти отца Ендруся. Пришлось парню выписаться из дома Людвики и прописаться в доме Флорека в Пежанове. К счастью, именно в это время Людвика родила второго ребёнка, так общее число проживавших в вилле жильцов не уменьшилось.

Флореково хозяйство было довольно необычным.

На двадцати гектарах работали всего два мужика и одна баба. Зато механизировано было все, что только можно механизировать. Возможно, именно на Флорековы поля выехал первый в стране комбайн. Коров доило электричество, хлев мыло тоже электричество — сильной струёй воды от собственной установки. Весьма эффективную помощь хозяйству оказывало то золото, приобрести которое заставил сыновей старый Кацперский. Не было такого бюрократа, представителя местной власти или вообще партийного бонзы, которого в нужный момент не соблазнил бы упоительный звук и завлекательный блеск. Поистине, son et lumiere[4]…

А вот на внешний вид дома Флорек денег не тратил. Правда, внутри все было как полагается, и даже две ванные комнаты оборудовал, зато крышу так починил, что заплаты уже издали бросались в глаза.

И облупленные стены оставил, и оторванные наличники не стал поправлять, ведь дом и без того отличался от остальных деревенских халуп своим великопанским видом. Подозрительно… Пришлось Флореку представить местным властям объяснительную, из которой следовало, что панский облик дома — одна видимость, мамаша, мол, убогая крестьянка, в своё время, чтобы спасти семью от голодной смерти при капитализме, пыталась сдавать комнаты богатым дачникам. Естественно, объяснительная была подкреплена звонким приложением…

Пришло время, и Ендрусь женился на своей дальней родственнице, троюродной сестре, которую выискал где-то под Жещовом. Банды вырезали все семейство, уцелела одна лишь эта девушка и не ведала, где голову преклонить. Троюродный братец был воспринят как дар небес, а уж Эльжуня не знала, как и отблагодарить небеса за этот нежданный дар. Робкая, спокойная и работящая девушка, на два года моложе Ендруся, охотно согласилась принести клятву, ещё не очень понимая какую. Флорек устроил целое представление, от которого кровь стыла в жилах. Церемония происходила при свечах, клялись на огромном Евангелии. Семь свечей, старинное Евангелие в серебряном окладе, распятие и грозный старец произвели должный эффект. Несчастная Эльжуня скорее бы в колодец прыгнула, чем нарушила клятву. А речь шла все о том же — дети пани Людвики, а также её внуки и правнуки имели право… и так далее.

А дети Людвики каждое лето проводили в Пежанове, завязывали поросятам бантики на шеях и плавать учились в пруду, в котором некогда тонула их прабабка…

На похороны Флорека приехали обе: семидесятичетырехлетняя Юстина и пятидесятидвухлетняя Каролина. Наконец-то по внешнему виду Юстины можно было сказать, что она уже немолода, а Каролина казалась сестрой своей дочери Людвики. Ну, возможно, старшей.

Обе довольно равнодушно восприняли тот факт, что в их родовом поместье теперь размещались школа, больница и склады пуха и пера. Все было в запустении, особенно пух и перо, вроде бы предназначенное на экспорт.

Джек Блэкхилл, муж Юстины, уже умер, лордом в настоящее время был её внук, последний Джордж, причём скорее теоретически, поскольку теперь все эти аристократические нюансы уже потеряли прежнее значение. Муж Каролины, граф Филипп, был жив и даже довольно бодр, но в коммунистическую страну ехать опасался.

А Людвика уже имела возможность съездить во Францию по приглашению матери. Уехать насовсем по-прежнему не хотела, срослась с Польшей и приняла её новый государственный строй, искренне полагая, что его недостатки — результат искривлений основной линии, ошибки, которые будут устранены. Каролина из себя выходила, видя, как коммунистическая пропаганда задурила голову дочери.

Утешало её лишь то, что внуки в равной степени владели тремя языками, за этим Людвика особо следила. Поэтому на очередные каникулы отправила дочь и сына во Францию и Англию, чем, собственно, и закончились их заграничные вояжи.

Денег тоже значительно поубавилось. Впрочем, ни молодому Джорджу Блэкхиллу в Англии, ни Каролине в Нуармоне не грозила нищета, но от прежнего богатства остались одни воспоминания. Только и хватало на то, чтобы с трудом держаться на прежнем уровне. Лорд Джордж даже вынужден был пойти служить по банковской части, что, кстати, выходило у него весьма неплохо, а Каролина основной доход получала с нуармонских виноградников и парижской недвижимости. Впрочем, на то, чтобы пригласить к себе дочь с внуками, денег вполне хватало.

Через три года Юстина умерла. Каролина поехала на похороны и по дороге мрачно размышляла о проклятии, тяготевшем над их родом.

Нет, она не совсем забросила библиотеку, но сделала очень мало. Все время отнимал муж. К парализованной руке прибавилось теперь сильное нервное расстройство, тоже последствие участия в Сопротивлении. В одной из боевых операций Филиппу не удалось спасти друга. Пытался, отсюда травма руки, но не смог, потому что и тогда уже ни на что не годился, таким и жить на свете не следует. Каролина много лет боролась, как могла, с этой депрессией, так что их жизнь лёгкой не назовёшь.

В библиотеке же работала по мере сил и в зависимости от актуального состояния здоровья мужа.

Ей удалось немного продвинуться от того угла, что разгребали её бабки, но тут она наткнулась на записи, которые надолго застопорили её работу. Записи были на отдельных листках бумаги, вложенных в книги, в маленькой тетрадочке, а также просто на страницах книг. Все их следовало аккуратно переписать в тетрадь, и Каролина занималась этим битых два года. Рецепты были просто потрясающие, Каролина даже подумывала над тем, чтобы передать их какому-нибудь врачу-специалисту. И тут как раз умерла Юстина. Значит, опять приходится откладывать работу.

Потом мысли Каролины оставили нуармонскую библиотеку и обратились к ожидающим её грустным обязанностям в Англии. И хлопотам в связи с оформлением наследства. Видимо, она унаследует большую часть состояния матери, какая-то часть достанется племяннику, вопрос, кто оплатит налог на наследство, придётся кое-какое время провести в Англии, пока все не закончится…

Каролина давно уже перестала искать саквояжик.

Мартин и его жена оставили в Нуармоне кое-какие ненужные вещи, Каролина их осмотрела и велела вынести на чердак. Среди них саквояжика не оказалось. В своё время Каролина собиралась заняться ремонтом, привести в порядок хотя бы часть замковых помещений, ибо из-за скупости свекрови все рушилось, но теперь средств не хватало, да и сил с возрастом поубавилось, муж же помощи оказать не мог. Напротив, сам в ней нуждался. Не мог осознать и того, в сколь печальном финансовом положении они оказались.

В замке давно не хватало прислуги, средства не позволяли нанимать её в достаточном количестве, Каролине самой приходилось много работать физически и заниматься сразу всем: домом, хозяйством и мужем. Сама удивлялась, как у неё ещё хватало сил хоть изредка заниматься библиотекой. Потому, наверное, что знала — если как следует покопаться, можно найти нечто такое, что значительно повысит благосостояние семейства. Да вот копаться и вообще поднимать тяжеленные книги с каждым годом становилось труднее. Энергичная от природы Каролина не желала с этим смириться, хотела выполнить волю прабабки и втайне надеялась на помощь дочери.

Однако Людвике на волю прапрабабушки было наплевать, торчала себе в Польше и в ус не дула.

Наследство, оставленное матерью, оказалось значительным, налог оплатил племянник, и, возвратившись во Францию, немного разбогатевшая Каролина смогла сделать в замке частичный ремонт.

Вот тогда-то и отыскался саквояжик, на котором она уже поставила крест. Когда из помещений, занимаемых в своё время Мартином и его женой, выносили мебель, нечаянно уронили любимую кушетку Антуанетты. Ударившись об пол, она сломалась, и при этом вскрылся тайник под матрасом. Собственно, это было место, куда в своё время прятали на день постель. Каролина и предположить не могла наличие такого ящика в салонной мебели. А вот же был, от удара раскрылся, и из него вывалился саквояжик.

Жёлтым он уже давно не был, от времени почернел и съёжился, но несомненно оказался тем самым, усиленно разыскиваемым, саквояжиком помощника ювелира.

У Каролины бешено билось сердце, когда, схватив находку и скрывшись с ней в уединённой комнате, она заглянула внутрь. Предпочла это сделать на всякий случай без свидетелей.

Первоначальное содержимое саквояжика осталось прежним, Антуанетта только выбросила высохший шоколадный батончик и неизвестно зачем вложила небольшой узелок с обрезками материи, оставшимися от какого-то изделия ручной работы. В узелке были обрезки красного бархата, несколько ракушек с дырочками, ошмётки чего-то, напоминавшего мягкую губку, и горсть конского волоса.

Ничего не понимая, рассматривала Каролина эти странные предметы. Она испытала глубокое разочарование, ибо в глубине души теплилась надежда обнаружить алмаз. Потом с тяжёлым вздохом сложила все предметы обратно в саквояж. Собственно, могла бы его выбросить. Подумав, однако, оставила. Места в замке хватит, пусть хранится как семейная реликвия…

А потом случились ужасные события, ну словно и впрямь свершилось проклятие прабабки. Сначала умер граф Филипп. Титул графа де Нуармона унаследовал его прямой потомок по мужской линии, внук Войцех Гурский, сын Людвики, рождённый и выросший в коммунистической стране. Разумеется, родители Войтуся не мечтали о графском титуле для сына, Каролина, обиженная на дочь, тоже не собиралась заниматься оформлением соответствующих бумаг. Безгранично усталая, растерявшая былую энергию, она все-таки собралась с силами и продолжила покорение библиотеки. Однако принялась за неё с большой неохотой, а несчастье только того и ждало. Каролина вскарабкалась на стремянку и слетела с неё с большой охапкой книжек.

Повреждение позвоночника не привело к полному параличу, Каролина только лишилась ног. Теперь она не могла ходить. Нетрудно было приобрести инвалидную коляску, а вставать и пересаживаться с кровати в коляску и обратно, пользоваться ванной без посторонней помощи — это она могла делать.

Однако ни о каком физическом труде уже и речи быть не могло.

На свадьбу внучки Каролина поехать не смогла, да и не очень хотела, обиженная на дочь за то, что та даже на похороны отца не приехала. Оправдывалась тем, что ей не успели вовремя оформить загранпаспорт, какие глупости! И как она вообще может жить и растить детей в такой ужасной стране?!

А потом Людвика не смогла приехать к больной матери, когда с той случилась беда. Как раз в это время погибла в автомобильной катастрофе её дочь, внучка Каролины. Ехала вместе с мужем, и оба погибли, оставив сиротками двух малолетних дочек, близняшек.

Письма от Людвики перестали приходить. Каролина тоже замкнулась в своём горе, позабыв о том, что у неё есть ещё внук.

Возможно, Каролина даже отреклась бы от всех родичей, если бы вдруг не стало происходить что-то странное.

Началось с того, что к ней приехал парижский нотариус и сообщил — некто желает приобрести Нуармон. Замок со всем содержимым, а вот виноградники его не интересуют.

— Предлагает хорошую цену…

— Со всем содержимым? Значит, и со мной? — саркастически переспросила Каролина. — Интересно, в какой же роли я останусь? В качестве музейного экспоната? Или мне предлагается выметаться и поселиться на винограднике?

Нотариус осторожно возразил:

— Вы, уважаемая графиня, располагаете квартирой в Париже. Оно было бы даже удобнее для вас, врачи под боком…

— Врачи мне без надобности, все равно не помогут. Здесь же, видите ли, уважаемый, свежий воздух. А я очень люблю свежий воздух.

Разговор происходил на террасе, откуда Каролина могла по желанию в любую минуту съехать в сад.

Она легко управлялась с коляской, снабжённой электрическим моторчиком.

Сбитый с толку нотариус тем не менее пытался выискать дополнительные аргументы.

— Но ведь содержание этой престарелой громадины обходится очень дорого! А если потом и решитесь продать замок, такой цены уже не предложат. Мой совет — не стоит пренебрегать подвернувшейся оказией.

— А что за кретин собирается приобрести эти развалины?

— Американец, ясное дело. У американцев есть деньги, и они обожают старину.

— Нет, не продам. Пока мне ещё денег на жизнь хватает.

— Разумеется, я в курсе, уважаемая графиня. Просто такой выгодной сделки больше может и не подвернуться.

— Нет! — отрезала Каролина. — Не продам, и все! И не морочьте мне больше голову.

Нотариусу больше ничего не оставалось делать, как только откланяться. Вскоре опять приехал, ибо настырный покупатель поднял цену. Однако упрямая графиня вообще отказалась его принять, так и уехал ни с чем.

Покупатель, похоже, отступился.

А потом в замок проникли воры. Правда, ничего не украли, потому что их спугнули. В замке ещё оставалось трое старых верных слуг: кухарка, горничная и лакей. Они прослужили в замке всю жизнь и сохранили верность старой графине. В саду работал садовник, из деревни к Каролине дважды в день приходила медсестра. Собаки садовника учуяли посторонних и подняли лай. Проснулась кухарка, разбудила лакея, тот схватил старинное ружьё и поспешил проверить, в чем дело. Ну и двое подозрительных типов сбежали. Рылись в комнатах первого этажа, выше подняться не успели.

Каролина решила установить аварийную сигнализацию, ведь в замке было что красть. По стенам развешаны старинные картины и оружие, буфеты ломились от старинного фамильного серебра, старинный фарфор стал просто антикварным. А вдобавок ко всему имелись и драгоценности, так что воры знали, где можно поживиться. Каролине не улыбалось оказаться ограбленной, вот она прибегла к самому простому и надёжному средству.

Взломщики оставили замок в покое. Зато вдруг появилось много желающих устроиться на работу в замок. Учитывая повсеместную трудность с уборщицами и прислугой, это казалось по меньшей мере странным и даже подозрительным. То вдруг появилась какая-то девица, иностранка, горевшая желанием поступить в уборщицы, то какой-то парень, тоже не француз, настойчиво просил принять его на любую работу, то уже немолодой мужчина жаждал наняться в ночные сторожа. Нельзя сказать, что они пришли прямо с улицы, тогда с ними и говорить бы не стали, нет, у них были рекомендации, но очень уж несолидные, когда по цепочке одни знакомые соглашались порекомендовать человека, им неизвестного, но об этом, в свою очередь, просили их знакомые. Нет, совсем не напрасно к этому набегу на замок Каролина отнеслась с подозрением. Не сразу, правда. Девушку иностранку даже зачислила в штат уборщицей, но тут лакей застукал её, когда рылась в вещах в прежнем кабинете покойного графа и в прежней спальне Каролины. Правда, после того как лишилась возможности передвигаться на своих двоих, Каролина переселилась на первый этаж, но верхние помещения сохранили свой прежний вид. Новая уборщица явно там что-то искала.

Каролина немедленно её рассчитала и тут только связала одно с другим. Дождалась очередного приезда нотариуса и попросила назвать фамилию клиента, который хотел купить замок за выгодную для неё цену. Вместе с содержимым…

Нотариус не стал темнить, решил, видно, графиня раздумала и теперь не прочь продать недвижимость. А ему, нотариусу, светил неплохой процент от сделки. Оказалось, богатого американского кретина звали Кеннет Венворт, что абсолютно ни о чем не говорило, этого имени Каролина никогда не слышала. Но поскольку она уже о чем-то стала догадываться, попросила нотариуса назвать ей девичью фамилию матери американского клиента.

— Понятия не имею, — ответил удивлённый нотариус. — Такие сведения не требуются при оформлении купчей.

— Так узнайте! — приказала Каролина. — Вдруг это наши дальние родственники, в таком случае я могу и согласиться. Во всяком случае, согласна подумать.

Кровно заинтересованный в совершении сделки нотариус постарался, причём это заняло не так уж и много времени. Оказалось, девичья фамилия матери предполагаемого клиента была Трепон. Мисс Трепон вышла замуж за американца по фамилии Венворт, отца предполагаемого клиента, сама же была француженкой по национальности.

Тут уж Каролине не пришлось особенно напрягать память. Правда, сцены, о которых рассказывала её мать, происходили ещё до рождения Каролины, но были слишком драматичны, такое не забывается.

Тогда и прозвучала фамилия Трепон. Именно её называла Юстина, описывая драматические сцены.

Ну как же, именно эту фамилию носил помощник ювелира, который заварил кашу. С него все и началось. И это ему принадлежал тот самый жёлтый саквояжик, который она годами искала!

Хотя Каролина была далеко не молодой, склероз ей не грозил. Умом отличалась смолоду, энергии всегда было хоть отбавляй. Нельзя сказать, что не имела недостатков, были, да ещё какие! Натура нетерпеливая и нетерпимая, даже деспотичная, Каролина проявляла и эгоизм, и даже эгоцентризм, была излишне импульсивной и мстительной. Теперь, под старость, утратив былую подвижность и ограничив физическую активность, она компенсировала их усиленной умственной активностью, так что, можно сказать, неиссякаемая энергия переместилась снизу вверх, под темечко. А думать Каролина всегда умела и любила.

И придумала она следующее: помощник ювелира, Шарль Трепон, сбежал в Америку. Не сгинул по дороге, в Америке тоже не помер сразу, а успел устроиться на работу, жениться и произвести на свет детей, по крайней мере одну дочь точно. И вот эта мисс Трепон выросла и вышла замуж за некоего Венворта. Она в свою очередь родила сына. Внук Шарля Трепона, молодой Венворт, узнал от деда об алмазе и приехал за ним сюда. Из чего следует, во-первых, что помощник ювелира алмаза с собой не забрал. Во-вторых, хотя и заявил, что алмаз в море уронил, на самом деле знал, что это враки, не исчез алмаз в пучине морской, а остался на суше, во Франции, у Нуармонов, где и следует его искать. Его, наверное, спрятали бабушка или мать. Обе умерли, Каролина же о нем наверняка не знает, иначе бы замок Нуармон не пребывал в столь жалком состоянии. Ну и в-третьих, решил приобрести замок, чтобы на свободе, не спеша, его как следует обыскать.

Когда же не удалось замка купить, попытался продолжить поиски через подставных лиц, сначала взломщиков, а потом прислуги. Какую же огромную ценность должен представлять этот проклятый камень, если из-за него идут на такие расходы!

Ясно, все дело в алмазе, ничто другое не могло объяснить такого стечения обстоятельств. Трудолюбивые иностранцы одолели, ха-ха! Явно нанятые Венвортом, а может, он лично был одним из них.

И Людвика хороша, совсем мать позабыла. Внучек тоже мог бы хоть написать бабке, приехать, позаботиться о том, чтобы обрести титул графа де Нуармон по женской линии. Не хочет — не надо. У неё ещё правнучки есть…

И вдруг сверкнула мысль. Её мать, Юстина, алмаза никогда не видела, она тоже. Зато её прабабка Клементина так обстоятельно его описала, что все последующие поколения хорошо себе его представляли. Был двойной, как два совершенно одинаковых яйца, сросшихся друг с другом. А у неё, Каролины, появились правнучки-близняшки, впервые в истории их рода, ни в одном поколении близнецов не было.

Говорят, не отличишь, как две капли воды похожи.

Может, это знак, перст судьбы?

Тем временем в Польше произошли большие перемены, вроде бы коммунистический строй пошатнулся, что-то там изменилось к лучшему. Или, наоборот, к худшему? Каролина политикой никогда в жизни не интересовалась, не разбиралась в ней, газет не читала, редко-редко что-то краем уха слышала. Но теперь перемены в соцстранах касались её лично, и не мешало бы поинтересоваться, что там происходит.

Пока же, не вникая в подробности происходящих перемен, Каролина порешила пригласить к себе правнучек. Пусть девочки приедут, она хочет их увидеть перед смертью. Вот только неизвестно, можно ли в настоящее время организовать их выезд из страны за железным занавесом? Жаль, раньше не поинтересовалась. Впрочем, поручит это дело нотариусу, в конце концов, он для того и существует, ему за хлопоты деньги платят.

Графиня уже не была так богата, как прежде, но финансовое обнищание было явлением относительным. Обнищанием его можно было назвать лишь в сравнении с прежним огромным состоянием. Три дома в Париже приносили неплохой доход, остатки ценных бумаг приносили неплохой доход, виноградники по-прежнему приносили неплохой доход. А к тому же при замке ещё имелось, так сказать, своё подсобное хозяйство, сведённое, правда, всего к нескольким коровам, нескольким овцам, нескольким свиньям, нескольким десяткам домашней птицы. И хотя в нем уже не было лошадей, оно находилось в полном порядке и снабжало замок необходимой продукцией. Если подсчитать, сохранившиеся остатки прежней роскоши приносили раз в пятнадцать меньше дохода, чем в прежние времена, но позволяли Каролине вести безбедную жизнь и давали возможность хорошо платить за обслуживание.

Приходящей медицинской сестре Каролина выплачивала сумму, в два раза превышающую её месячную зарплату, старые верные слуги когтями и зубами держались за замок Нуармон не из-за одной верности, не только в силу привычки — служба у старой графини вполне обеспечивала им безбедную старость, которая была уже не за горами. Нотариусу графиня де Нуармон доставляла четверть его годового дохода, и он ни за что на свете не согласился бы лишиться столь выгодной клиентки.

А вот на ремонт замка средств не хватало, хотя в ремонте замок очень нуждался, ведь последний раз его ремонтировали более ста лет назад. Из-за этого графиня и вынуждена была перебраться на первый этаж, ибо старый замок лифтом не располагал, а встроить его можно было, лишь капитально перестроив здание. Продай она драгоценности или кое-что из старинных картин — и полученных средств хватило бы на ремонт не одного замка, но такая мысль Каролине и в голову не приходила.

Правнучки приехали, Каролина таки их увидела.

Две маленькие, совершенно одинаковые девочки, которые растрогали прабабку прекрасным знанием французского. И прабабка приняла решение.

Решение ответственное, как следует продуманное. Каролина написала завещание. Писала не спеша, тщательно обдумывая каждую фразу. Опять возвращалась к написанному, исправляла, редактировала. Первый раз в жизни так тщательно работала над документом. Её нотариус чуть не поседел от бесконечных изменений и исправлений и впервые подумал, что, пожалуй, не зря он получает такие гонорары.

Но вот наконец текст завещания был окончательно отредактирован, одобрен и подписан. Итак, с завещанием покончено. Теперь Каролина принялась писать частное письмо правнучкам, которое следовало им передать лишь после её смерти.

К сожалению, закончить письмо она не успела.

Смерть помешала.

Сёстры

Все началось как раз в то время, когда моя сестра как последняя идиотка влюбилась в гомеопата-фанатика. Правда, надо признать, я же её и познакомила с фанатиком, не подозревая, к каким последствиям это приведёт, черт бы их всех побрал. Впрочем, возможно, он был просто естествоиспытателем, кто его знает.

И только много позже выяснилось — нет худа без добра. Хотя не поручусь головой, что это такое уж добро…

Мы с сестрой были близнецами, до того похожими — родная мать не различала. Разумеется, пока была жива, а это недолго продолжалось.

При потрясающем внешнем сходстве в остальном мы были совсем непохожи. Разными были характеры, хотя вкусы и пристрастия в принципе схожие, разный подход к самому главному в жизни. Если, скажем, наши вкусы в еде и одежде, как правило, были одинаковы, то школьные предметы, а впоследствии мужчины нам нравились разные.

С самого раннего детства мы смертельно ненавидели друг дружку, что отнюдь не мешало нам пользоваться вытекающими из внешнего сходства удобствами и преимуществами.

Ненависть зародилась в тот момент, когда мы, четырехлетние, как-то случайно глянули одновременно в зеркало. Излишне, наверное, упоминать о том, что одевали нас одинаково. Разумеется, глупость: раз уж мы похожи как две капли воды, надо было нас хоть по одёжке отличать. Видимо, в данном случае традиция возобладала над здравым смыслом.

Итак, мы с сестрой одновременно взглянули в зеркало и открыли Америку.

— Ведь это я! — возмущённо заявила Кристина.

И с претензией добавила:

— Ты почему выглядишь, как я?

— А это я! — возразила я, ткнув пальцем в кого-то из нас. — Это ты выглядишь как я! Не хочу-у!

— Не хочу-у! — эхом отозвалась сестра и тоже разревелась. — Немедленно перестань выглядеть!

— Это ты перестань! Я настоящая, а ты выглядишь как я! Сделайся другой!

— Сама сделайся!

Слово за слово и пошло-поехало! К счастью, нас разняли до того, как мы выдрали друг дружке волосы. Хотя Кристина и успела укусить меня за ухо, а я ей — исцарапать нос. В жуткой ненависти, страдая от незаслуженной обиды, бросали мы друг на друга гневные взоры и почти не разговаривали. Даже трагическая гибель родителей в автокатастрофе и общее горе не сделали нас терпимее.

Так продолжалось до того, как мы пошли в школу. Школа как-то примирила нас друг с другом. Выяснилось, во-первых, что мы все-таки разные. Во мне преобладали ярко выраженные наклонности к гуманитарным дисциплинам, я была, можно сказать, гуманисткой с ног до головы, в Кристине же пылали математический талант и страсть к физике и химии, органически чуждым моей душе. Вот она и решала за меня задачки и отвечала у доски по физике, я же писала за неё работы по польскому языку и сочинения, а также рефераты по истории. Беззастенчиво пользуясь тем, что никто нас различить не мог, на нужных лекциях мы менялись местами. Учителя, наверное, догадывались, но что они могли поделать? Образумить нас удалось лишь классной руководительнице.

— Можете делать что хотите, поступать, как считаете нужным, — однажды сказала она нам с Кристиной. — Можете учить лишь те предметы, что вам нравятся, можете отвечать у доски одна за другую. Хочу лишь напомнить: экзамены на аттестат зрелости вы будете сдавать обязательно, причём каждая в отдельности. А кроме того, все-таки надеюсь, хватит у обеих ума понять, что в жизни пригодятся хотя бы основы всех наук. И пусть в минимальной степени овладеть ими следует. Вам предстоит жизнь прожить, и неизвестно заранее, какие сюрпризы она преподнесёт. Подумайте над моими словами. Девочки вы неглупые. Впрочем, поступайте как знаете.

Нам обеим понравилось, что мы, оказывается, неглупые. Однако в ту пору мы воспринимали в штыки намёки на малейшее сходство, и не поручусь, что обе не пожелали в тот же миг стать безмозглыми ослицами, лишь бы отличаться друг от друга. Но ума действительно хватило, и в результате я запомнила таблицу умножения, а Кристина научилась писать без ошибок и знала дату битвы под Грюнвальдом…

Иностранные языки давались обеим одинаково хорошо: видимо, сказалось происхождение от международных предков. На уроках иностранного мы не заменялись взаимно — уникальный случай, — напротив, вроде даже как бы состязались. Родственники, спасибо им, таланты наши разглядели, случая не упустили и создали возможности совершенствоваться в языках, благодаря чему мы одинаково неплохо овладели французским, английским и немецким. А далее, как всегда, каждая захотела отличиться. Я занялась итальянским, Кристина — испанским, потом она вцепилась в шведский, а я в греческий. Одно слово — полиглотки.

Годы шли, наша взаимная ненависть ослабевала, затухала, так что к аттестату зрелости мы почти подружились. И накопили огромный опыт в использовании нашего сходства. Глупые детские выходки сменились продуманными акциями к обоюдной практической выгоде.

Наши родители погибли в автокатастрофе, когда нам с Кристиной шёл пятый год. С тех пор мы оказались на попечении дедушки с бабушкой и многочисленных дядей и тёток. Жили мы в роскошных условиях. В нашем распоряжении оказалась удобная вилла с большим садом на окраине Варшавы. Хотя Урсинов, где находилась вилла, и разросся за послевоенные годы, ни одна из многоэтажек не заглядывала нам в зубы, зато мы вовсю пользовались свежим воздухом и хорошей питьевой водой из собственной скважины.

В десяти комнатах удобно размещались три семейства: бабушка с дедушкой, дядя с женой и единственным сыном Юреком, моложе нас на шесть лет, мы с сестрой и Андзя с внучкой. Андзя относилась к представителям вымирающего вида старых верных слуг. В нашем семействе она появилась ещё в довоенные времена, служила бабушке Людвике в трудные годы оккупации. Глядя на эту энергичную, ещё крепкую пожилую женщину, никто не дал бы ей восьмидесяти. Внучку Андзя выписала из деревни, готовя себе смену.

— Не оставлю я вас без помощи, панна Людвика, — объявила она как-то раз нашей бабушке. — Я ить на святом Евангелии поклялась. Казя меня сменит. У неё, как и у меня когда-то, внебрачный, пусть растит, а если что, заведёт себе приходящего. Необязательно идти под венец.

Было время, все в доме немного опасались, каким он окажется, этот приходящий. И напрасно. Казин приходящий оказался, что называется, мастер на все руки, так что вскоре без него уже и жизни не представляли. Он с одинаковой лёгкостью справлялся как со старыми водосточными трубами, так и с кабельным телевидением и радиотелефонами. Впрочем, когда мастер на все руки занимался телефонами, активную помощь ему оказывала Кристина, прекрасно разбиравшаяся в электронике. И хотя мастера не любят, когда суют нос в их работу, тут Казин приходящий претензий не имел. Напротив, высоко оценил Кристинины познания и профессионально полезные советы, о чем и объявил во всеуслышание. Кристина после окончания школы занялась всерьёз электроникой, а получив диплом, по уши погрязла в компьютерной премудрости. Добилась больших успехов, прямо компания «Майкрософт», а не женщина.

Я же изучала историю искусства и считалась довольно толковым экспертом в области старинной мебели и ювелирных изделий.

Обе мы были красивы. Возможно, даже очень красивы. Я бы не осмелилась назвать себя красавицей, если бы не Кристина. Глядя на неё, я отчётливо сознавала — передо мной замечательная красавица. А если я похожа на неё как две капли воды, выходит, и я тоже? Лицо, форма головы, очи… Господи боже мой, что за очи! Неужели и у меня такие же? Глубокие как море и так же изменчивы: то зеленые, прозрачные, то совсем чёрные. Длинные, пушистые, густые ресницы, очаровательной формы рот, точёный носик, прекрасная фигура и потрясающие ноги неимоверной длины. А сколько в ней очарования! Неужели и я такая же? В собственную красоту я уверовала, лишь глядя на сестру, а не в зеркало. А Кристина призналась — у неё точно такие же комплексы. Короче говоря, глядя друг на друга, мы убедились в собственной красоте и значимости, и это окончательно примирило нас.

Мужчины — от мальчишек до старцев, — разумеется, выражали всяческие восторги, но вот это как раз не имело никакого значения. Ведь они же порой восхищались такими обезьянами, что просто оторопь брала! Так что их преклонение, уравнивавшее нас с прочими кикиморами, нам ещё ни о чем не говорило. Мы предпочитали иметь на сей счёт собственное мнение.

Обе мы рано повыходили замуж, в студенчестве ещё. И обе по-идиотски. Кристинин муж оказался психом-импотентом, мой — тайным наркоманом. О нормальной семейной жизни и речи не было, и мы обе быстро развелись. Развелись почти одновременно, не зная о намерениях другой, так что, может, случайность, а может, и нечто большее…

В приданое каждая получила от бабушки по двухкомнатной квартире. На это пошли остатки некогда значительного родового состояния. Квартиры бабушка купила в Урсинове, на всякий случай поближе к своей вилле. После разводов квартиры остались в нашем распоряжении, идиотам мужьям не удалось прибрать их к рукам, даже на такое они оказались неспособны. Если бы проявили деловую хватку и расторопность, отсуживая жилплощадь, возможно, мы с Кристиной обнаружили бы в наших бывшеньких хоть какие-то положительные качества.

И жилось нам с сестрой более-менее нормально до того самого судьбоносного вечера.

— Слушай, Иоаська, у меня проблема, — заявила Кристина, явившись ко мне в один прекрасный вечер. — Думаю, тут ты пригодишься…

И замолчала.

— Ну! — поощрила я сестру, открывая бутылку сухого белого. Кажется, я уже упоминала — наши вкусы в еде и питьё совпадали, как мы в своё время ни пытались их изменить. — Выкладывай и перестань ковырять в носу, а то у меня нехорошее ощущение — это я сижу и ковыряю.

— Могла бы уже привыкнуть! Видишь ли, сложное дело…

— Ну! — повторила я, разливая вино по бокалам.

— Знаешь, завёлся тут у меня один… — запинаясь, начала Кристина и спохватилась:

— Да что я такое говорю, ты прекрасно его знаешь… короче, это Анджей. Как бы тебе так объяснить, чтобы и не солгать, и не сглазить…

— А, понятно. Ты уже спала с ним?

— Спать-то спала, да не в этом дело…

— Так в чем же?! Разродись наконец!

— Ну ладно. В конце концов, не сексом единым… Полюбила я его, понимаешь!

— Езус-Мария! — в ужасе вымолвила я. И больше ничего не могла сказать. Кристина не дала.

— Знаю, что скажешь! Помешался на своей работе, больше его ничто не интересует, денег зарабатывать не умеет, женщину оценить не в состоянии. Ну и что?

Отпив глоток вина, я нарезала сыр. Камамбер, самый подходящий. Какое счастье, что сей тяжкий крест, я имею в виду Анджея, достался не мне!

— По-моему, он тебя тоже, — сказала я. — Так в чем же проблема?

Кристина так и вскинулась.

— А ты откуда знаешь?

— А то ты не знаешь!

— Я-то знаю, но мне интересно, откуда узнала ты?

— Так мне же по работе приходится иметь с Анджеем дело. Вот на днях опять приходил: изучал грунтовку на одной старинной картине. Ну и я заметила: смотрит на меня странно, так как-то… алчно… Причём с некоторых пор, до этого я его абсолютно не волновала. Наверное, как меня видит, тебя каждый раз вспоминает.

Камамбер малость перезрел и стал слишком мягким. Крыська взяла кусочек и сразу же измазалась.

— Вот интересно, — задумчиво проговорила она, облизывая пальцы. — Почему так получается с этими мужиками? Ты его не волнуешь, а в меня он без памяти влюбился. Выглядим-то мы одинаково!

— Только внешне. Внутри мы разные. Видимо, что-то такое он в тебе учуял. Ты заметила, собаки нас всегда различают? Ну так что? Тот факт, что ты с ним спишь, ещё не проблема, он же разведённый.

— Анджей собирается за границу. В Тибет. Как минимум на год, а то и на два. Какой-то фонд выделил бешеные деньги на изучение природы этого холерного Тибета. Так вот, Анджею интересно это, во-первых, а во-вторых, надеется за один раз отхватить кучу денег, чтобы купить оборудование для своей лаборатории. Сто лет уже об этом мечтает.

— Знаю.

— Отговаривать — дохлый номер. Единственный выход — ехать с ним. А я работаю, терять место… Нет, такого не могу себе позволить. Так что ты должна меня заменить.

— Спятила?!

— Что касается любви к Анджею — да, спятила, честно признаю, во всем же остальном более-менее нормальная. Ведь у тебя ненормированный рабочий день, можешь появляться когда пожелаешь. Ну чего всполошилась? Подумаешь, компьютеры! Подучу тебя немножко, поймёшь, в чем суть, ничего особенно сложного. Никто и не догадается, что это ты, а не я.

Я подавилась сыром и захлебнулась вином. Долго не могла отдышаться и откашляться. Нет, она все-таки ненормальная! Любовь в голову ударила, не иначе. Ведь я же не имела ни малейшего понятия о её работе! Компьютером пользоваться умела, но на самом примитивном уровне, она же все программы щёлкала как семечки, ещё и других обучала. Нет, Кристина определённо помешалась от любви! Каждый дурак в момент раскусит меня, самозванку, а её шеф наверняка схлопочет инфаркт. Ненормальная!

У меня перехватило дыхание, и я слова не могла вымолвить, а Кристина, сочтя, видимо, что я напряжённо размышляю, продолжала уговаривать, все ещё слизывая камамбер.

— Господи, да в чем сложность-то? В три счета научу тебя, объясню суть, и не такие дубины понимали. Да и не стану я торчать на Тибете все время, я же не обязана сидеть там сиднем, буду ездить туда-сюда и появляться на работе. Попритворяешься немного, ну что тебе стоит? И вообще, я решила лететь по твоему паспорту, чтобы не получилось, что я и тут и там. А ты сама знаешь, мужика одного отпускать опасно, мало ли что в голову придёт. Черт его знает, я имею в виду Анджея, на что он там наткнётся, в этом Тибете. Раз уж сейчас ему какой-то паршивый сорняк дороже меня… Не ехать, видите ли, не может, а меня здесь оставить может! Ну уж дудки.

Насчёт того, что мужиков отпускать на свободу опасно, я с сестрой соглашалась целиком и полностью, что и подтвердила, машинально кивнув головой.

— Тут ещё эта лаборатория, — вдохновенно продолжала Кристина. — Цель и смысл его жизни. А у меня нет денег, чтобы ему эту лабораторию оборудовать…

— А с чего это ты должна ему оборудовать лабораторию? — ехидно поинтересовалась я. — Хочешь взять его на содержание? С катушек сорвалась на почве эмансипации?

— Богатый муж у меня уже был, так ведь? — возразила Кристина. — Сама знаешь, чем все закончилось. Временных же хахалей я не люблю.

Это правда, при муже-импотенте истощение нервной системы ей было гарантировано, как в банке. А к тому же импотент был жутко ревнив. Видимо, бедняжка тщательно скрывала от него вышеупомянутых хахалей, которых приходилось заводить для профилактики. Кошмарная жизнь! Ясное дело, уж лучше отказаться от богатства…

И тем не менее выполнять её идиотскую просьбу я не собиралась. Все равно заменить сестру я не смогла бы при всем желании — тут одного внешнего сходства явно недостаточно. Уж скорее могло получиться наоборот, то есть если бы Крыська взялась заменить меня. Хотя… нет, тоже ничего хорошего бы не получилось, у меня чутьё на антиквариат, а у неё и в помине нет…

Начался долгий, бестолковый, изнурительный разговор. Мы основательно поцапались, а в перерывах между обменом эпитетами пытались найти какой-то другой выход. Переломать Анджею ноги, например, чтоб по горам не шастал, или, на худой конец, одну ногу. Ничего умного не приходило в голову, и наверняка мы бы поссорились по-страшному, если бы вдруг не зазвонил телефон.

Звонила тётка, жена нашего родного дяди, того, что с виллы.

— Иоася? Звоню в твою квартиру, так, наверное, у телефона ты. Из нотариальной конторы в Париже пришло письмо, адресовано тебе и Крысе, сразу обеим. Толстое такое. Что мне с ним делать?

— Минутку! — Я попыталась унять злость и раздражение. Предназначенные сестре, они не должны излиться на ни в чем не повинную тётушку. Затем передала информацию Крыське, уже не сдерживая в голосе злых ноток.

Сестра лишь пожала плечами, испытывая ко мне идентичные чувства. В пылу ссоры ни она, ни я как-то не оценили всей значимости сообщения.

— Если тебе интересно — смотайся за письмом! — проворчала Кристина. — Я подожду тут, я с тобой ещё не покончила.

Я обернулась за четырнадцать минут и вернулась с толстым конвертом. Раздражение немного поулеглось, и я попросила Кристину на время отложить свои любовные перипетии. Посмотрим, чего от нас хочет парижский нотариус.

Конверт вскрыла я, Крыська так и не слизала с себя всего камамбера.

Через десять минут уже почти примирившиеся, но слегка ошеломлённые, мы перечитывали письмо по третьему разу.

Парижский нотариус нашей французской прабабушки извещал, что графиня Каролина де Нуармон скончалась, назначив нас своими прямыми наследницами и поровну разделив между нами имущество, но с одной оговоркой. В связи с вышесказанным совершенно необходимо присутствие в Париже хотя бы одной из нас с доверенностью от другой. Лично у него, нотариуса, имеются некоторые сомнения. Примо: по закону очередным графом де Нуармон должен стать наш дядя, и ему достался бы замок вдобавок к титулу, но для этого дяде следует предпринять соответствующие юридические шаги. Секундо: покойная графиня оставила для нас ещё письмо, которое, по её особому распоряжению, должно быть вручено лишь нам лично. Он, нотариус, не считает это письмо таким уж важным документом, но воля завещательницы свята.

Перечитав письмо и уяснив себе его смысл, мы уставились друг на друга. Анджей если и не совсем выветрился из Крыськиной головы, то, кажется, значительно потускнел.

— Интересно, что же это значит? — сурово начала Кристина и закончила оживлённо:

— Погоди-ка, наследство прабабушки, правильно поняла? Помнится, она не была такой уж бедной. Слушай, может, тогда для меня будет уже неважно, что с работы уволят?

Прабабушку мы помнили не очень хорошо. Когда-то, в раннем детстве, мы приезжали к ней в замок Нуармон. В памяти осталась не столько очень старая дама в инвалидной коляске, сколько то, как она отлично с этой коляской управлялась. Мы страшно завидовали её средству передвижения и мечтали хоть разочек прокатиться. Не получилось, прабабушка с коляски не слезала. От самого замка осталось довольно расплывчатое впечатление: очень большой и старый, своё подсобное хозяйство, виноградники с созревающим виноградом. Вот это вызывало интерес. И ещё в замке была пожилая горничная и такой же лакей, почему-то всегда глядевшие на нас с умилением и чуть ли не со слезами на глазах. Дети инстинктивно чувствуют отношение к себе, и мы, хотя были ещё очень малы, беззастенчиво пользовались расположением старых слуг. Стараясь перещеголять одна другую, изобретали самые невероятные пожелания, в основном относительно вкусненького, но все наши капризы и фанаберии исполнялись с готовностью и даже с радостью. Короче говоря, тогда нам понравилось у прабабушки в замке. Однако сама прабабушка, серьёзно и испытующе разглядывавшая нас из своей инвалидной коляски, внушала некоторую робость. В Нуармоне мы и овладели французским как-то сразу, за месяц, что прабабушку очень радовало…

— Вот бы хорошо! — ответила я сестре. — Послушай, а может, имеет смысл тебе сначала съездить в Париж, а уж потом на Тибет?

— Раз уж прабабушка отколола такой номер… А что там о дяде? Может, он захочет унаследовать и титул, и замок?

И впрямь от любви люди глупеют на глазах.

— Ты считаешь, дядюшка Войтек обратится в суд, чтобы отстаивать свои права и лишить нас наследства?

Кристина спохватилась.

— Нет, что ты! Ни он, ни тётушка, ни бабушка. Кажется, бабушка была не в ладах с прабабушкой, своей матерью?

— Я тоже слышала. И давай поедем к ним, поговорим, а от меня пока отцепись, ладно? Когда отбывает твой ненаглядный?

— Через две недели.

— Ну так мы ещё успеем подумать…

— Не хотелось бы вспоминать о семейных раздорах, — с раздражением произнесла бабушка Людвика. — Терпеть не могу… Но видите ли, дети… Родная мать оставила меня совсем маленькой здесь, в Польше, во время войны. Бросила, можно сказать, на произвол судьбы. И если бы не бабушкино наследство, мы бы тут все с голоду померли. Да и вы до сих пор живёте безбедно только благодаря этому наследству. С Нуармонами же не желаю иметь дела! Письмо, говорите? Если ваша прабабка оставила вам какое-то письмо, можете не сомневаться — относительно библиотеки. Была в нашем роду такая навязчивая идея, на целые поколения протянулась. Меня тоже пытались загнать в библиотеку, только я не поддалась. Что же касается наследства, тут ничего не скажешь, имеет смысл…

— А у прабабушки оставалось хоть что-нибудь, кроме развалин замка? — спросила Кристина.

— А что с библиотекой? — одновременно с ней выпалила я. — Почему тебя пытались туда загнать и что за навязчивая идея?

— Не люблю, когда все сразу задают вопросы! — фыркнула бабушка Людвика. — Это меня раздражает. Давайте по очереди. Ну!

Мы обе молчали, ведь ясно — если заговорим, то опять в один голос.

Сидели мы с бабушкой на застеклённой террасе, сплошь заставленной цветущими растениями. Тут всегда был потрясающий цветник. Прямо тропики! Говорят, здесь, под полом террасы, в войну партизаны устроили склад оружия. Просто удивительно, что никто из предков тут не погиб.

Бабушка знала нас как облупленных, поэтому взяла инициативу в свои руки. А чтобы получилось по справедливости, вспомнила детскую считалочку и принялась тыкать в нас поочерёдно пальцем, приговаривая:

— Тут лес, тут бор, тут будет раз-го-вор… Начинай, Крыся, тебе выпало водить.

— Она Иоанна, — поправила бабушку сестра. — Крыська — я.

— Все равно. Говори, Иоася.

— И вовсе не все равно! — возмутилась я чисто автоматически. — Мы разные. А я хотела узнать про библиотеку. Что собирались с ней сделать?

— Вот уж никакой разницы не вижу! — пробурчала бабушка себе под нос. — А библиотеку надо было привести в порядок и просмотреть книги, если мне память не изменяет. Перелистать все по страничке!

— Зачем?

— Чтобы отыскать записи о лечебных травах. Об их целительных свойствах. И рецепты.

— Как ты сказала? — в волнении вскричала Крыся.

— Надеюсь, дитя моё, ты ещё не оглохла? Я же ясно сказала: считалось, что в библиотеке содержались совершенно бесценные сведения о чудодейственных свойствах всевозможных растений и тому подобные идиотизмы. Записанные прямо на полях книг или на отдельных страничках бумаги, вложенных в книги. Ищи-свищи!

Сарказм и презрение в голосе бабушки достигли апогея. Она терпеть не могла всей так называемой народной медицины, воплотившейся для неё в целебных травах. И такое отношение имело свои причины. Когда бабушка была ещё молодой, какой-то врач осчастливил её рецептом травяного настоя для похудания. В результате бедняжка три дня не выходила из нужника и из-за этого не смогла явиться на какую-то жутко для неё важную встречу. Не говоря уже о том, что травяной настой был кошмарно горьким. И с тех пор навсегда прониклась к травкам отвращением.

Зато у Кристины глаза и щеки разгорелись.

— И что, эта библиотека все ещё существует? — допытывалась она. — Её до сих пор так и не привели в порядок? И эти записи все ещё там? Никем не обнаруженные? Никто к ним не прикоснулся?

— Вот уж не скажу. Возможно, ваша прабабка и пыталась привести её в порядок, так что, может, и прикасалась, не знаю, не скажу. Зато уверена — уж предрассудки-то остались в неприкосновенности.

— Какие предрассудки? — опять дуэтом спросили мы.

— Проклятие предков! — с издёвкой пояснила бабушка Людвика. — Вроде бы наложено такое на наш род: не разбогатеем, пока всю библиотеку не приведём в порядок. И прочие подобные глупости. Так что, мои дорогие, поступайте как знаете.

А с нами уже все было ясно. Мне не пришлось уламывать сестру — она сама рвалась во Францию и меня поторапливала. Небось надеялась, что библиотечные травки переплюнут Тибет.

— И на наследство я тоже рассчитываю, — честно призналась мне Кристина. — Видишь ли, Анджей мечтает развести при своей лаборатории подопытную плантацию. А вдруг наследства хватит, как думаешь? Расскажу ему обо всем и попытаюсь уговорить задержаться немного с отъездом, пока не получит от меня весточки. Вдруг уломаю.

— Прабабушка в могиле перевернётся, если ты все деньги вложишь в мужика! — предупредила я.

— Ничего, хоть какое-то развлечение для бедняги. На чем едем?

— Если не ошибаюсь, замок стоит на отшибе, вдали от проезжих дорог. Возможно, теперь туда и ходит какой-нибудь автобус, но я на всякий случай все равно поехала бы на машине.

— Правильно. Я тоже.

— На твоей или моей?

— На твоей. У моей мотор барахлит.

Я не упустила случая с удовлетворением заметить:

— Я говорила тебе — «тойота» лучше «фиесты». В парике кто едет?

— Могу и я. Но потом поменяемся.

Мы с Кристиной уже давно старались не показываться на люди вдвоём, чтобы не вызывать ненужных сенсаций. И противно, и незачем всем знать, что каждая существует в двух экземплярах. А когда уж приходилось ехать куда-то вместе, одна из нас надевала парик, чтобы хоть немного отличаться. Теперь, когда придётся ехать в одной машине, этого просто не избежать. Полагаю, излишне говорить, что мы обе проклятый парик на дух не выносили.

В путь мы снаряжались, можно сказать, в пожарном порядке. Крыську подгоняло опасение, что Анджею надоест её ждать. Упоминая о его неспособности оценить женщину по достоинству, Кристина, разумеется, имела в виду тот факт, что этот маньяк-натуралист непременно предпочтёт даме сердца свои растения. Я мнение сестры всецело разделяла. Более того, в глубине души подозревала, что он в состоянии отвлечься от любимой женщины в самый упоительный момент, если ему вдруг придёт в голову новая творческая идея об экстракте из какого-нибудь чертополоха. Чтобы в такую минуту в голову лезли творческие идеи… Нет, я лично не вынесла бы столь нервной обстановки, но раз Крыська выносит — её дело. Бог с ней…

У меня же были свои стимулы к немедленной поездке в старинный замок Нуармон. Меня всегда привлекал антиквариат, в особенности старинная мебель. Ну и, разумеется, картины. А кроме того, с этой поездкой я тоже связывала кое-какие личные надежды…

Местом встречи нотариус выбрал свою контору в Париже.

— Графиня де Нуармон, да будет ей земля пухом, ясно поставила вопрос, — начал нотариус загробным голосом.

Я подумала — так ему по должности положено, но следующие его фразы вывели меня из заблуждения.

— Вы, уважаемые дамы, наследуете условно, — вот какие слова сказал нотариус по-прежнему угрюмо. — А именно: наследство переходит к вам только после того, как будет выполнено это условие.

— Какое ещё условие? — невежливо буркнула Кристина.

— Приведение в порядок замковой библиотеки.

— Вот видишь! — невольно вырвалось у меня.

Сестру явно раздосадовала отсрочка с получением наследства. Забыв о правилах хорошего тона, она раздражённо допытывалась:

— А кто станет оценивать, приведена она в порядок или нет? И в чем, собственно, заключается это самое «приведение в порядок»?

Нотариус хладнокровно удовлетворил её любопытство.

— Оценивать придётся мне в качестве душеприказчика госпожи графини. А работа такая: просмотреть каждую книгу и разместить их на полках в том порядке, который вы сочтёте наиболее рациональным — хронологическом, тематическом или же по языкам. И надо ещё составить каталог, в котором все книги будут перечислены и обозначено их место на определённой полке в определённом шкафу. Значит, следует пронумеровать шкафы и полки.

Свой вопрос я задала с соблюдением правил хорошего тона:

— Не кажется ли вам, уважаемый месье, что это просто каторжная работа?

Уважаемый месье, не смутившись, хладнокровно парировал:

— Именно поэтому её так и не довели до конца. Что касается меня, то я весьма признателен милым дамам за то, что вы не стали медлить и сразу откликнулись на моё письмо. Видите ли, пока я не покончу с этим делом, не могу пойти на пенсию, закрыть контору, а давно бы пора. В конторе меня сейчас удерживает только завещание уважаемой графини де Нуармон, светлая ей память. Дамы и сами наверняка обратили внимание — я далеко не молод.

Обратили, а как же! На вид ему можно было дать все сто двадцать. А судя по тону высказываний, прабабушка основательно его допекла. Наверное, особенно после смерти. Впрочем, нас также.

Кристина тоже вспомнила о том, что мы девушки из хорошей семьи, и тоже вежливо поинтересовалась:

— А не были бы вы так любезны проинформировать нас о размере наследства? Хотя бы в общих чертах?

— Разумеется. Итак, это три объекта недвижимости в Париже, замок Нуармон с угодьями и акции, приносящие годовой доход около восьмидесяти тысяч франков. Доход от недвижимости в Париже приносит в чистом виде — по вычете налогов и расходов на содержание — около четырехсот тысяч в год. Кроме того, имеются драгоценности, помещённые в банковском сейфе. Их стоимость мне неизвестна, в завещании она не названа. Теоретически вы получите их бесплатно, оформлены в качестве подарка от госпожи графини при её жизни…

Мы переглянулись. Молодец прабабушка, сообразила…

— И кроме того, как я вам сообщил, есть ещё письмо, — сухо продолжал нотариус. — Прочесть его могут лишь правнучки, то есть вы. Находится упомянутое письмо в ящике стола графини в замке Нуармон. Вот ключи от ящика, возьмите.

Что ж, получается, от фамильных, некогда сказочных богатств — а бабушка Людвика любила иногда повспоминать о них — сохранились вполне приличные остатки. Наверняка эти остатки былой роскоши в сравнении с этой самой былой выглядели жалкими, но Кристина все равно воспрянула духом. Вон как горят глаза! Наверняка при своих математических способностях уже успела сосчитать в уме все эти бесконечные нули и прикинула, что на лабораторию для Анджея хватит. Вот интересно, кто победит в конкуренции — лаборатория или Тибет? Что касается меня, я и без подсчётов знала — мне не хватит.

И все равно уже стало ясно — за библиотеку обе примемся с энтузиазмом.

Затем мы заверили нотариуса, что дядюшка Войтек не намерен биться за графский титул, и на этом наша беседа закончилась. Мы торопились отбыть в замок Нуармон. Полагаю, нотариусу мы ещё больше понравились, вон какие немногословные и энергичные молодые дамы, сразу берутся за дело.

А я хотела ещё засветло успеть добраться до Нуармона. Впрочем, найти замок оказалось нетрудно. Везде понаставили дорожные указатели, да и сам замок виднелся уже издалека.

Мы с Кристиной были в замке четверть века назад, и в ту пору он вроде бы был побольше. Но и теперь, хотя замок и не казался столь огромным, впечатление производил внушительное, особенно когда, вот как сейчас, его освещали косые лучи заходящего солнца. Я остановила машину, не доезжая, и мы молча сидели, любуясь старинными стенами. А затем въехали во внутренний двор через настежь распахнутые ворота. На парадном крыльце нас встретили лакей и горничная.

Письмо прабабушки мы без труда обнаружили в ящике потрясающего бюро XV века. Письмо оказалось весьма оригинальным.

«Дорогие девочки! — писала прабабушка. — Он есть. Он должен быть. Не потерялся и не пропал…» «Дорогие девочки! Я и сама поверила в тяготеющее над нашим родом проклятие, а вы можете, вы должны его преодолеть…» «Дорогие девочки! Именно с той поры все и стало приходить в упадок, ибо не было исполнено обещание, данное моей прабабке…» «Дорогие и так далее. Вы должны просмотреть каждую книгу, а то, что удалось найти мне, тоже обнаружите в библиотеке. Все переписала в большую толстую тетрадь, положила её в ящик стола. Очень умные вещи там найдёте. Мир становится грязнее, человек его отравляет…» — Ты не находишь, что прабабушка малость того?… — спросила Кристина по прочтении очередного фрагмента оригинального послания.

— Скорее у меня вызывает сомнение, то ли это письмо, — неуверенно ответила я. — Очень уж смахивает на черновик.

— В ящике больше ничего нет. Вернее ничего, что можно было бы назвать письмом. Да и на конверте чётко написано: «Моим правнучкам».

Я тяжело вздохнула:

— Ну ладно, давай читать дальше.

«Дорогие и так далее. Все говорит о том, что его кто-то ищет. Его фамилию я помню. Вот и получается — он не пропал и находится где-то у нас. Где-то должен быть. Последняя надежда нашего рода, очень большая ценность. Возможно, потом, когда перестанет действовать проклятие, вам удастся его найти…» «Дорогие мои правнучки! Вы близнецы и поэтому, мне кажется…» «Дорогие и так далее. Я уже очень старая женщина. Оставляю вам все, но вы должны привести в порядок библиотеку. Ищите записи, сделанные от руки на полях и на страницах старых книг. И вообще везде. Травы. Вроде бы моя прабабка могла лечить травами от всех болезней. Нужно все рецепты собрать вместе и дать какому-нибудь врачу…» «Дорогие девочки! Мне удалось разыскать и переписать очень немного, но даже и из этой малости понятно, как важно уметь лечиться травами. Я сама пыталась разыскать врача, который бы заинтересовался этим, но без толку, теперь в медицину идут одни кретины…» — Вот хорошо было бы познакомить Анджея с прабабушкой, — заметила я. — Уж они бы сразу нашли общий язык.

— Не сомневаюсь! — на полном серьёзе ответила сестра. — Выходит, бабушка не ошиблась, речь и в самом деле идёт о травах. И даже о проклятии тоже говорится.

Я заглянула на последнюю страничку прабабушкиного письма.

— Езус-Мария, целых восемь страниц, и все такими вот кусочками! Сплошные зачины — и сразу письмо обрывается. Начала — и оборвала, начала — и не закончила.

— Причём везде в принципе одно и то же, — скривилась Кристина. — Но ничего не поделаешь, мы должны дочитать до конца. Хотя бы из чувства долга. Что там дальше?

«Дорогие мои девочки…» — начала было я, но сестра перебила:

— Прабабушку не упрекнёшь в излишнем разнообразии обращений.

— «…Я должна описать всю историю, чтобы вы знали, — продолжила я. — Так, как мне её рассказывала моя мать, а она слышала её от своей бабки. И я бы тоже сочла, что все пропало, если бы не последние события. Его пытаются разыскать именно здесь, здесь, где его наверняка нет…» «Дорогие девочки! Как войдёшь — первый угол слева, с него мы начали. И шли от этого угла вправо. Искали моя мать и я. Мне удалось просмотреть целый сегмент полок и 34 второго, а потом я слетела со стремянки. Больше всего нашла в нижней части второго сегмента и именно это переписала в тетрадь, отняло массу времени…» «Над библиотекой тяготеет проклятие. Как только какая-нибудь представительница нашего рода начнёт поиски, так сразу же случается какое-нибудь несчастье или неприятности…» — Хорошенькая перспектива, — прокомментировала Кристина.

«Дорогие девочки! У меня предчувствие, а старики иногда перед смертью обретают дар ясновидения, что, если вам удастся привести в порядок библиотеку, вы найдёте и его. Ведь вас двое…» — Да что же мы, в конце концов, найдём?! — не выдержала Кристина. — Скелет, который следует захоронить в освящённом церковью месте?

Я выдвинула свои предположения:

— Женьшень. Или корень мандрагоры. Тогда не придётся Анджею тащиться за этой пакостью на край света.

— Твоими бы устами…

— Вот только одно тревожит: то таинственный «он» здесь наверняка отыщется, а то, напротив, его здесь наверняка нет.

— Не трави душу, давай читай дальше.

«Дорогие правнучки! Завещаю вам просмотреть всю библиотеку и отыскать в ней то, что удалось сделать моей прабабке и её предкам по женской линии. Вернее, не её эти предки, она не из Нуармонов, ну да все равно. Отыскать старые рецепты и описание свойств лекарственных трав…» «Дорогие девочки! Надо же когда-то наконец все это упорядочить, и помните — состояние было огромное…» «Не так, не так. Не знаю. Травы. Моя бабка клялась, что все насчёт трав сделает. А теперь должны сделать вы, иначе не будет ей покоя на том свете…» И на этом у Кристины лопнуло терпение.

— Слушай, может, остальное ты дочитаешь одна, а я пойду в эту проклятую библиотеку и приступлю к поискам? Если я правильно поняла, наши прабабки оставили необработанным кусок от дверей до угла. Так я начну прямо от дверей. А чтение продолжу, когда уработаюсъ так, что уже руками не смогу пошевелить.

Я только плечами пожала. Наверняка будет вкалывать до утра, уж очень силён допинг в лице Анджея.

По приезде нас накормили ужином. Прабабушкина кухарка сочла своим святым долгом кормить нас на славу и ужин приготовила королевский. Я изрядно устала, поскольку всю дорогу вела машину. Крыська дорвалась до рейнских вин, так что я не хотела рисковать. Я бы предпочла приступить к работе с утра, необязательно же трудиться в ночную смену. Впрочем, раз ей хочется — дело хозяйское.

Кристина отправилась в библиотеку, я же дочитала до конца странное прабабушкино письмо. Стиль был выдержан тот же — сплошные кусочки без продолжения. Я пыталась представить себе, как прабабушка писала письмо. Сидела небось вот за этим старинным бюро, начинала письмо, перечитывала начало, не нравилось, она бросала и начинала снова. Потом опять прерывалась и задумывалась, неподвижно сидя над чистым листом и глядя в окно куда-то вдаль. А тут наступала ночь и прабабушка отправлялась спать. На следующий день все повторялось, и опять с тем же результатом.

Собранные воедино фрагменты прабабушкиных начал сводились к следующему: следовало привести в порядок библиотеку и выписать все сведения о лечебных воздействиях и свойствах трав. Подумать только, такая Ниагара на мельницу Кристины! Дальше. Поскольку мы близнецы, нам с такой работой легче справиться, считала прабабушка. Ясное дело, как-никак четыре руки. Дальше. В ходе библиотечной каторжной работы нам мог попасться какой-то таинственный «он», который одновременно и есть, и его нет, и который при этом мог нас сказочно обогатить. Я ничего не имела против большого богатства, чем бы «он» ни был, пусть даже историческим скелетом или памятником старины.

А все дело в том, что и я была такой же идиоткой, как моя сестра. И я влюбилась без памяти, с той только разницей, что предмет моих чувств был страшно, нечеловечески богат. Так что, возможно, я была ещё большей идиоткой…

Закончив читать прабабушкино письмо, я аккуратно сложила его, сунула обратно в конверт и отправилась в библиотеку.

Размерами библиотека не уступала небольшому концертному залу. Двадцать метров на восемь, а высота не меньше пяти. И все стены уставлены книгами. Крыська с ходу взяла неплохой темп. Войдя, я споткнулась о нагромождённые на полу толстенные фолианты, а моя сестра, сидя среди них, задумчиво чесала в затылке.

— Хорошо, что ты пришла! — обрадовалась она. — Тут такие сложности, не знаю, что и делать. Все свалено в кучу: Гомер в оригинале, Лафонтен в оригинале, «Алиса в стране чудес» по-английски, какой-то немецкий путеводитель, труды какого-то алхимика семнадцатого века, в жизни о нем не слышала, маркиз де Сад, научный трактат о паровых двигателях…

— По-каковски? — невольно поинтересовалась я.

— Что? Не помню, дай-ка погляжу. А, на французском. И вот только что наткнулась на речи Цезаря в оригинале. Как все это систематизировать?

— А внутрь ты заглядывала?

— Зачем внутрь? Я читала титульные листы…

— Хороша! Ведь сама знаешь — надо просматривать все страницы. Забыла? Пролистать книгу всю, с начала до конца, на полях любой страницы может оказаться интересная запись касательно твоих дурацких травок.

— Чтоб тебе лопнуть! — от души пожелала Крыська, поднимаясь с пола. — Ну ладно, черт с ними, пошли спать. С утра, на свежую голову, подумаем, как это все упорядочить…

Вечером следующего дня, тяжело отдуваясь, Кристина призналась:

— Честно говоря, меня удивляло, почему наши бабки и прабабки за все эти годы и столетия так и не провернули библиотечные работы. Хотела высказать недоумение, а теперь уже не хочу. И в самом деле каторга!

За весь день мы расчистили всего лишь половину того самого кусочка между дверью и углом комнаты, причём так ещё и не решили, какого же принципа придерживаться в систематизации, расставляя книги по полкам. Крыська сожалела, что нет под рукой компьютера, который наверняка принял бы за нас верное решение. Хотя, насколько мне известно, для этого требуется снабдить машину информацией. Ну, автор, название произведения, год издания, язык, содержание… И к тому же уверена — сам по себе компьютер не стал бы просматривать записи на полях, так что в нашем случае польза от электроники невелика. Пока же мы своими хилыми мозгами сообразили лишь то, что набросанные на полу книги надо разложить с каким-то смыслом, ну хотя бы отделить маркиза де Сада от паровых машин.

— Знаешь, я тоже удивляюсь, — ответила я, со стоном разгибаясь. — Ведь у наших бабок и прабабок было множество прислуги, какой-нибудь паж или, скажем, лакей мог бы таскать книги, снимать с полок и опять расставлять, а бабки сидели бы себе, как барыни, в кресле и только распоряжались. Или, в крайнем случае, записывали в тетрадь, что надо.

— Ты что! Да разве с такой работой лакей справится? А тем более паж. Я уже не говорю о пояснице или люмбаго, они бы просто один за другим выходили из строя.

— Да, пожалуй. Тем более что по мере обеднения рода с прислугой возникли проблемы. Погляди хотя бы на теперешних, всего три штуки в пенсионном возрасте. И все. Так что у последних прабабок наверняка тоже было худо с рабочей силой.

— А мы ещё не проверили мебель в кабинете и спальнях, — напомнила Кристина, слезая со стремянки и отирая пот со лба. — Ведь, кажется, именно там собраны все сведения о травах, которые нашим бабкам удалось отыскать на протяжении веков.

И она уселась на нижней ступеньке стремянки.

Я тоже решила передохнуть и плюхнулась на стопку книг большого формата в твёрдых переплётах.

— А их мы с тобой оставим на десерт. Одно удовольствие будет порыться там после этой каторги.

Привычка оставлять на десерт самое вкусное также была присуща обеим. Обе мы предпочитали начать с плохого, с тем чтобы закончить хорошим. Начать с горького, оставляя на десерт сладкое. Когда ещё были девчонками, случалось, одна у другой вырывала сладкий кусочек, прибережённый к концу.

Разумеется, сестра подумала о том же.

— Заметила, какими мы стали благородными? — спросила она. — Уж и не припомню, когда последний раз вырывали друг у дружки сладкий кусочек.

И принялась просматривать какую-то книжку.

— Смотри-ка! — вскрикнула Кристина. — Вот и награда за наше благородство. Наконец-то что-то стоящее. Печёночницы обыкновенной корень выкопай целиком в погожий день весенний, до того как ему цвесть, ибо в ту пору исполнен он наибольшей благостью… Езус-Мария, да тут целая лекция на полях записана!

— А что за книга?

— Минуточку… Монтень[5], «Апология Раймунда Себона». Не знаю никакого Себона. Переписать, что ли, сразу? Перепишу, пожалуй, немного передохну после гимнастики.

Кристина работала, я же сидела в бездействии под предлогом размышлений о наших дальнейших действиях. Наломалась сегодня так, что болели все косточки. Эх, отвыкла я от физической работы. Антикварную мебель у нас обычно таскали мужчины. Советы давать, однако, ещё могла.

— Заодно впиши и данные о книге. Наверняка нам ещё попадутся и «Опыты» Монтеня, надо бы обе книги поставить рядом.

Крыська пошарила на полке и удивилась.

— Представь, стоит! Поразительно, рядышком две книги одного автора!

Сестра переместилась к столу, прихватив обе книги Монтеня. Отметив печёночницу пока закладкой, она начала с «Опытов».

— Гляди-ка, по-латыни! — делилась она впечатлениями. — И с картинками, чтоб мне лопнуть! Да встань же, погляди, какие смешные! Крокодила запекают прямо в шкуре!

Я со стоном встала и, держась за поясницу, подошла к столу. Латынь для меня не представляла трудностей.

— Темнота! Это же бесценные миниатюры, наглядное пособие. А крокодила не запекают, его коптят.

Сестра раскритиковала наглядное пособие XV века.

— Я бы лично предпочла копчёного зайца, причём предварительно выпотрошила его. И шкуру содрала. А тут крокодил! Ну, может, аллигатор, никакой разницы, ведь у обоих крокодилова шкура! Надеюсь, даже в шестнадцатом веке никто не пользовался этими наглядными пособиями?

Мне же в голову пришла вдруг потрясающая идея.

— Крыська! Ты внимательно прочла завещание прабабушки? — спросила я. — Не было ли там чего о запрете продавать?

— Ты о чем? — не поняла Кристина. — Не помню. Если хочешь, давай посмотрим, у нас ведь есть копия завещания.

— Ну как ты не понимаешь? Ведь вот здесь, на полках, громадное состояние! Такие раритеты, что волосы встают дыбом! Оригиналы, начиная с Гутенберга! Первые печатные книги! Ты представляешь, сколько дадут за них библиофилы?! А вот в том углу, правда, туда мы доберёмся лет через десять, не раньше, я просто глянула одним глазком, — так вот, в том углу стоят инкунабулы[6]! И рукописные книги! Если их выставить на аукционе — огребем бешеные деньги. Да нет, это просто музейная ценность!

Кристина по достоинству оценила идею.

— Лично я бы такого копчёного крокодила покупать не стала, но на вкус и цвет… И все-таки, знаешь…

Поскольку сестра не договорила, пришлось её потянуть за язык, хотя я уже и без того знала, что скажет. И она сказала:

— Лично у меня создалось впечатление, что прабабушке просто в голову не пришло такое. То есть о продаже она не думала, поэтому и не оговорила в завещании… Так что запрета там нет, но и продавать… Сама знаешь, как мне нужны деньги, какая я стала алчная, но в данном случае все во мне так и протестует…

Тяжело вздохнув, я вернулась на своё место. Ведь и я так считала — прабабушка завещала нам позаботиться об этом книжном хламе не для того, чтобы разбазаривать его. Книги должны оставаться в библиотеке замка до тех пор, наверное, пока сам замок не превратится в руины. А может, и дольше. Когда замок начнёт разваливаться, библиотеку придётся перенести в другое, более подходящее место.

И я печально подвела итоги нашего разговора:

— Холера!

Кристина увлечённо занялась печёночницей обыкновенной, о которой много чего оказалось понаписано на разных страницах Монтеня. Иногда обращалась за помощью ко мне, потому что я была сильнее в старинной орфографии. Зато сестра гораздо лучше меня знала названия всевозможных травок, причём на всех языках, например, знала, как зовётся по-древнегречески зверобой продырявленный, хотя древнегреческий изучала я, а не она. Должно быть, и в самом деле втюрилась в своего Анджея по самые уши.

Пришлось и мне взяться за работу.

Неделя с гаком понадобилась нам для того, чтобы покончить с одной стеной и приняться за вторую. Ту самую, отдельные фрагменты которой были просмотрены нашими прабабками. После них здесь явно похозяйничали мыши. Целые две полки оказались засыпаны жалкими клочками того, что когда-то было книгами. Разобрать пометки на обрывках страниц было почти невозможно, хотя мы и пытались сделать это с помощью лупы. Просто пренебречь ошмётками былых книг нам не позволяла совесть. Крыське попалось какое-то гималайское зелье, и она себя не помнила от счастья. Похоже, мания Анджея — заразная штука…

Ясное дело, ни на что другое у нас не оставалось ни времени, ни сил. Пришлось, стиснув зубы, на время позабыть о собственной слабости к старинной мебели. Пока мы не заглядывали ни в секретеры, ни в туалетные столики наших прабабок.

Несколько облегчили работу составленные прабабушкой Каролиной списки просмотренной и упорядоченной части библиотечного фонда, обнаруженные нами на обработанных ею полках. Ими можно было не заниматься. Я говорю о полках, списки же мы собирались просмотреть позже и вписать в наши тетради.

Грязными мы были как черти, ведь даже в запертых застеклённых шкафах библиотеки все оказалось покрыто вековым слоем пыли. Хорошо ещё, сантехника в замке действовала отлично, мыться можно было ежедневно, даже по несколько раз в день.

Зато библиотека очень помогла в любовных делах. Сестра доложила о находках своему любимому маньяку, и тот, похоже, уже не так упорствовал в стремлении немедленно выехать на Тибет. Нет, совсем не отказался, с Тибетом Анджея связывали большие надежды как в растительном, так и финансовом плане, но и наша библиотека оказалась весьма, весьма заманчива… Вот гомеопат-фанатик и решил подождать, поехать со второй сменой экспедиции. К счастью, ему и в голову не пришло дурацкое подозрение насчёт того, что ведь Крыська и соврать может. Крыська не врала, хотя позволила себе несколько приукрасить наши находки, пообещав совсем уж сказочные, просто ослепительные успехи в области дикорастущей флоры, лекарственных растений разных стран и народов, а также старинных рецептов целебного зелья.

Что касается моих взаимоотношений с предметом чувств, то здесь дело обстояло сложнее. Правда, я тоже позвонила своему предмету, но меня по-прежнему терзали сомнения, хотя по мере продвижения в библиотечном деле вроде бы тоже замаячила надежда…

Как вспомню про наши ранние, бездумные браки… Бросились обе неоглядно головой в омут. Сколько это принесло обеим горя, разочарования в жизни… Годы прожили замкнувшись, боясь ответить на встречные чувства — а вдруг опять попадётся такой же? И вечная тоска по желанному, своему мужчине. Теперь вроде бы мне попался такой, во всех отношениях подходящий, тот самый, о котором мечтала бессонными ночами. Но теперь между нами стояло… нет, не жизнь, скорее, мой характер.

Прабабушкино наследство явилось проблеском надежды. Пока только проблеском…

На Брантома[7] Кристина наткнулась случайно. Я сидела за столом, приводя в порядок карточки каталога, — чтобы немного передохнуть. К делу мы подошли со всей серьёзностью и, не считаясь со временем, каталог делали двойной — общий и дополнительный, на отдельных карточках, которые предполагалось разложить по шкафам и полкам. Все это мы собирались переписать, и Кристина настаивала на том, чтобы купить если уж не компьютер, то хотя бы приличную электрическую машинку. Я с ней соглашалась.

Передо мной на столе уже лежало немало книг, содержащих поистине бесценную информацию о целебных растениях. Кристина сияла от счастья, утверждая, что для Анджея это просто клад, но перестала записывать, не желая делать двойную работу. Решила потом сразу на машинке переписать, пока же отмечала соответствующие страницы закладками. Я пыталась представить себе, на какой стадии оказалась бы какая-нибудь из наших прабабок, вздумай она сразу же набело делать записи. Думаю, в самой начальной. Неудивительно, что до этого места ни одна из них не дошла.

Зато дошла Кристина.

— Иоаська, гляди! — раздался её радостный голос у меня за спиной. — Лопнуть мне на месте, если это не средневековая порнография! Была порнография в средние века? Ну точь-в-точь как современная, вот только вместо фотографий рисуночки. Спятить можно!

Я обернулась, и как раз в этот момент из порнографии вылетела какая-то исписанная бумажка, которую я поймала на лету. Крыська с книгой подошла к столу.

Мне хватило одного взгляда.

— Это не средние века, а Ренессанс. А, «Фривольная жизнь дам в иллюстрациях». Покажи-ка… И в самом деле, талантливо сделано.

— Кажется, отсюда что-то вылетело, — рассеянно заметила Кристина, с интересом разглядывая легкомысленное произведение. — А, ты подняла… Да, и в самом деле, беззаботная была эпоха. Запиши книгу, раз уж ты там сидишь. Тем более что она на итальянском. А на бумажке что?

— Корреспонденция наших предков, — пробормотала я, погружаясь в чтение.

Через минуту мы уже обе читали старое письмо, оказавшееся намного интереснее ренессансной порнографии.

«Дорогой друг! — писал кто-то старинным почерком. — Я приложил все старания, чтобы наилучшим образом выполнить твою просьбу. Вот какие подробности удалось разузнать об интересующей тебя истории.

Разумеется, виконт де Нуармон поступил легкомысленно, однако справедливости ради должен с прискорбием заметить, что госпожа де Бливе тоже не безгрешна. Не вызывает сомнения сам факт обмена вышеупомянутой дамы на самый большой алмаз в мире, так называемый Великий Алмаз. Виконт де Нуармон просто-напросто уступил радже Бихара госпожу де Бливе в обмен на этот алмаз. По имеющимся у меня сведениям госпожа де Бливе чувствовала себя оскорблённой такой сделкой, а сведениями о том, что было с этой дамой потом, я не располагаю. А виконт лишился алмаза. Владел он им законно, коль скоро раджа отдал его добровольно. При штурме виконт был тяжело ранен, его вынесли с поля битвы, но уже без алмаза. Видимо, его кто-то украл.

Мне довелось стать случайным свидетелем сцены, полагаю, весьма знаменательной. Мы перевозили раненых на побережье, когда неожиданно один из местных принялся разыскивать среди них виконта, а найдя, передал ему от имени раджи сообщение, которое и довелось мне услышать. Не почитаю постыдным для моей чести такое обстоятельство, ибо я не прислушивался специально, просто совершенно случайно услышал. Видимо, виконт и этот индус были хорошими знакомыми и доверяли друг другу, ибо индус сказал следующие: „Твою вещь я спрятал вместе с моей в храме Шивы. Вот что повелел сообщить тебе мой господин“. Раненый виконт был явно взволнован таким сообщением, но он и рта раскрыть не успел. Посланец раджи исчез молниеносно.

Сдаётся мне, дорогой друг, что речь шла об алмазе, а виконту был известен тот самый храм Шивы. Возможно, он ещё отыщет свой алмаз, что лично я сочту величайшей несправедливостью, ведь как-никак госпожа де Бливе не являлась собственностью виконта.

Завоёванные нами земли заняли англичане. Некий капитан Блэкхилл…» На этом письмо обрывалось. Мы с Кристиной уставились друг на дружку.

— Неужели? — полувопросительно, полуутвердительно проговорила Кристина.

— Ты думаешь? — неуверенно отозвалась я.

Сев со мной рядом, сестра сама принялась перечитывать обрывок письма, напряжённо нахмурившись.

— Сдаётся мне, некий капитан Блэкхилл входил в число наших предков, — веско заявила Кристина. — По крайней мере прабабка Каролина в девичестве звалась Блэкхилл, я запомнила, в завещании говорилось…

Молча встав, я отправилась наверх и вернулась с ксерокопией прабабушкиного завещания.

«Я, Каролина де Нуармон, урождённая Блэкхилл…» Так начиналось завещание.

— Выходит, один прадедушка свистнул алмаз у другого прадедушки? — не поверила я.

Кристина сделала неудачную попытку задумчиво покачаться в кресле. Ничего не получилось, старинное кресло оказалось слишком тяжёлым.

— Интересно, интересно… Он есть. Он должен быть. Не потерялся и не пропал. Может, вы найдёте его. Я не цитирую прабабушку, я просто конспективно излагаю содержание её письма. Не кажется ли тебе, что прабабушка, говоря так, имела в виду именно алмаз, вдвойне фамильную реликвию? И какая нам разница, кто именно из предков в своё время сумел им завладеть?

— Учитывая раджу Бихара, действие происходило в Индии, — так же задумчиво произнесла я, размышляя вслух. — Кто знает, кто знает…

И мы опять уставились друг на дружку. Больше не требовалось слов. Послание неизвестного друга столь же неизвестному адресату сулило большие надежды и открывало перед нами широкие горизонты.

Долго просидели мы в молчании и неподвижности. Трудно было так сразу переварить столь грандиозную фамильную тайну. Не столь уж мало прожили мы на свете, но до сих пор никто из наших родичей даже не намекал на фамильный алмаз, никто о нем не знал, во всяком случае мы ни словечка не слышали.

Информация, содержавшаяся в обрывке старого письма, была для нас полной неожиданностью, и, если бы не известные фамилии, мы бы на письмо и внимания не обратили. А так оно сразу как-то очень удачно дополнило хаотичное посмертное письмо прабабушки, адресованное нам, правнучкам. Считай, получили уже два посмертных письма.

Из второго следует, что виконт де Нуармон, несомненно, наш предок, отколол номер с какой-то дамочкой сомнительного поведения, избавившись от неё с большой выгодой для себя. Эквивалент за даму не сгинул, не пропал, хотя долгое время так думали. Благородный раджа спрятал его в надёжном месте. А что дальше? Вот бы узнать…

Прабабка Каролина была уверена на все сто — алмаз существует. Правда, эти её все сто изложены в сотне бессвязных фрагментов посмертного письма, но она не сомневалась в своём утверждении. Да ещё и нас озадачила, завещая его найти во что бы то ни стало. Первым шагом на пути к алмазу прабабушка сочла приведение в порядок библиотеки. При чем тут библиотека? Где Рим, а где Крым… А может, алмаз вернулся к прадедушке и укрыт где-то в библиотеке? Нет, ведь прабабушка чуть ли не в каждой строке своего письма утверждала, что его здесь нет. О боже, где же логика?! И все-таки, не исключено, упоминая таинственного его, прабабушка Каролина могла иметь в виду именно тот самый Великий Алмаз, который обязан вернуться к представителям нашего рода. К нам с сестрой!

Я почувствовала, что меня бросило в жар, а по телу забегали мурашки. Как он там написал? Самый большой алмаз в мире…

Вот интересно, какой он, самый большой алмаз в мире?

— Вроде бы «Куллиан» весил более трех килограммов[8], — пробормотала Кристина. — Его разрубили на куски.

Я рассеянно взглянула на неё. Ну конечно, опять мы одновременно подумали об одном и том же. Итак, примем, что нечто подобное существует, и попытаемся отыскать? Мысль очень завлекательная, но глупая. Обнаружить в наши дни потрясающий алмаз, завалявшийся в каком-то тайнике? Наверняка, если даже и был когда-то, давно затерялся во мраке истории. Но все-таки подумать следует… А Кристина, помолчав, с раздражением проговорила:

— Интересно, кто писал это письмо и кому? О прадедушке де Нуармоне в нем говорится как о третьем лице. И откуда оно взялось тут, в библиотеке?

На меня снизошло вдруг нечто вроде дара ясновидения.

— Адресатом мог быть поклонник госпожи де Бливе! — вдохновенно вымолвила я. — Явился к нашему прадедушке и швырнул ему в лицо это письмо, требуя сатисфакции. Насчёт поединка ничего не скажу. А вот уверена — в тот момент прадедушка читал как раз Брантома, чтобы немного развлечься, он ещё не оправился от ран, полученных в экзотических битвах. Письмо сунул в книгу в качестве закладки. И привет. Осталось на века.

— Возможно, так оно и было, возражать не стану. А вот прабабушка не даёт мне покоя…

— В каком смысле?

— Мне кажется, она знала больше, чем написала нам. Откуда, интересно? Ведь не из этого же…

И Крыська помахала страничкой старого письма. Я уже открыла рот, собираясь задать глупый вопрос, но не задала. Догадалась, о чем думала сестра. До Брантома прабабушка не добралась, так что письма предка не читала. Ведь не оставила бы в книге столь важного свидетельства, подтверждающего права нашего рода на алмаз.

И я ограничилась замечанием:

— Очень благородно со стороны прадедушки, что он не похитил драгоценность в пылу боя, прикончив раджу.

— Заметила, у наших предков была нехорошая привычка делать закладки в книгах из того, что в данный момент оказывалось под рукой, в том числе и из такой важной корреспонденции. Помнишь, нам ещё попалось приглашение на пикник…

— Точнее, половина приглашения.

— В Мольере, если не ошибаюсь.

— И целая открытка поздравительных глупостей…

И в самом деле, когда мы с сестрой занялись ещё не обследованной прабабушками частью библиотеки, обнаружили в книгах в качестве закладок хранившиеся веками обрывки писем и записок. А в той части, что была до нас обследована, ничего подобного не сохранилось. Правда, это ещё не было прямым доказательством, но давало основания задуматься.

— Вообще-то, многовековой переписки должно бы тут больше сохраниться… — начала было я излагать пришедшее в голову предположение, но сестра не дала закончить.

— Лично меня заинтересовал алмаз, — решительно заявила она. — Как-то лишь сейчас дошли наконец намёки прабабушки. Кто знает, может, он и в самом деле существует и нам удастся его разыскать. Лично я попыталась бы. А ты?

— Сама же перебила меня! — недовольно проворчала я, усаживаясь за стол напротив сестры. — А я только что собиралось сказать — в каждом нормальном доме, даже в наши дни, обязательно найдётся порядочно старых писем. Или их просто не выбросили, позабыли, так и валяются, или сохраняют по разным соображениям. Хотя бы из-за марок…

— Езус-Мария! — страшным голосом вскричала Кристина, срываясь с кресла.

Точнее, хотела сорваться и даже вскочила. Однако кресла в библиотеке, как я уже говорила, были старинные, очень тяжёлые. И вместо того чтобы отъехать назад, как это сделало бы другое обычное кресло, это подрезало Крыське ноги под коленями, так что она со всего маху плюхнулась обратно и ей удалось-таки наконец опрокинуться назад вместе с антиквариатом. Я непроизвольно сорвалась с места, и со мной произошло то же самое. К счастью, мы обе были молодые и достаточно ловкие, так что не рухнули на пол, как колоды, и не разбились насмерть, а на лету перевернулись, самортизировав падение. В результате я сбила локоть, а Кристина сильно ударилась бедром. На ноги мы поднялись самостоятельно, подкрепляя себя соответствующими выражениями.

Стеная и охая, я подняла своё кресло, поставила на место, уселась и вежливо поинтересовалась:

— Можешь сказать, что случилось, идиотка ты этакая?

— Целиком и полностью с тобой согласна. Идиотка, кретинка и вообще ослица! Глупее и не найдёшь.

— Полностью разделяю твоё мнение, но ближе к делу!

Немного успокоившись, Кристина наконец села и принялась массировать ушибленное бедро, предложив:

— Если хочешь, можешь дать мне в морду.

— В настоящее время нет охоты, к тому же локоть болит. Так в чем дело?

— В марках. Когда я их собирала…

В те времена, когда мы с сестрой желали во что бы то ни стало хоть чем-то отличаться одна от другой, я усиленно вышивала крестом, а она с головой погрузилась в филателистику. Было нам в ту пору по тринадцати. Моё увлечение быстро прошло, а её осталось надолго. В глубине души я завидовала Крыське, мне самой бешено хотелось собирать марки, но не могла я подражать сестре! Втайне же продолжала интересоваться марками.

А Крыська в те годы развернула бешеную деятельность. Собирала марки везде, где могла, отбирала конверты с марками у всех родных и знакомых, копалась в старых бумагах. Помню, как-то раскопали филателистические сокровища в Пежанове, где в доме с большим участком, садом и хозяйственными постройками, на которые у нас вроде были какие-то непонятные права, жили наши знакомые. Именно там мы с сестрой обычно проводили летние каникулы. Впрочем, не только мы, прочие родичи тоже, в том числе и бабушка. А хозяин пежановской усадьбы, старый Кацперский, которого все упорно называли Ендрусем, невзирая на его почтённый возраст, даже заявил: если паненки пожелают спалить дом со всей усадьбой, он и слова не скажет против, ибо, если бы не какая-то из наших бабок, его, Ендруся, и на свете бы не было. Наслушалась я тогда разных преданий о давно минувших временах, в которых фигурировали наши предки. Кристина преданиями совершенно не интересовалась. Я со своей склонностью к истории уделяла им больше внимания, но все равно толком не запомнила.

А сейчас дрожащим от волнения голосом Кристина заявила:

— На чердаке у Кацперских. Тогда там стоял сундук, полный старых писем в конвертах. С марками! Понятия не имею, откуда он там взялся, вряд ли в безграмотные времена мужики вели оживлённую переписку…

Теперь я перебила сестру:

— Я знаю. И тебе об этом неоднократно рассказывала, да только ты никогда не слушала. Это не мужицкое, а наше, фамильное. Пшилесским принадлежит.

— А ты откуда знаешь?

— От Ендруся. Когда проводили сельскохозяйственную реформу и у нас отобрали Пшилесье вместе с дворцом… Надеюсь, ты знаешь хотя бы о том, что Пшилесье принадлежало нашим предкам?

— Об этом знаю.

— Ну так вот, отец Ендруся, некий Флорек… Вернее, никакой не отец, скорее дядя, а может, и двоюродный дедушка, точно не скажу, я уже совсем запуталась во всех этих поколениях и родственных связях, во всяком случае, Флорек усыновил Ендруся и стал ему отцом родным. И вот этот самый Флорек перед обобществлением успел забрать из дворца Пшилесских кое-что из вещей. Картины там, портреты, серебро, фарфор, ещё кое-какие предметы меблировки, а главное, бумаги. Все бумаги! Не разбирался, важные или макулатура, просто вывалил все в кучу, набил сундук и перевёз к себе, в свой дом в Пежанове. На чердаке спрятал. Именно его ты и обнаружила. А теперь рассказывай дальше.

Крыська энергично кивнула головой, для убедительности несколько раз.

— Погоди, немного приду в себя. И задница болит. Надеюсь, кость не треснула. Слушай, если позвонить, Петронелла принесёт нам вина?

— А что, требуется что-то отметить? — сразу догадалась я.

— А это ты сама сейчас решишь. Ну так что, звоним?

— Рискнём, пожалуй.

На звонок явилась не Петронелла, как мы обозвали Пьяретту, французскую горничную. Вино из наших собственных погребов принёс сам Гастон. Шаркая ногами, старый лакей торжественно водрузил на стол бутылку, подчеркнув, что это с фамильных виноградников.

Вино оказалось очень недурным. Привыкшие к самостоятельности, мы так редко обращались за помощью к престарелой прислуге замка, что не очень утруждали её. С тем большей готовностью выполнялось каждое наше пожелание. А может, они просто жутко скучали без работы?

Подняв бокал, Кристина провозгласила тост:

— За здоровье Флорека!

— Выпьем! — согласилась я. — А потом, кажется, все-таки дам тебе разок в морду, потому как терпение у меня кончилось. Скажешь наконец, в чем же дело?

— Сейчас скажу. Боюсь вот только, как бы тебя кондрашка не хватил. Видела, что со мной сделалось? Так вот, слушай. Там было одно письмо… А может, два? Но одно я помню хорошо. В нем писалось что-то об алмазе. Я прочла, потому как очень было интересно, ну прямо настоящий детектив. Если бы я тогда знала, что это каким-то боком и ко мне относится, постаралась бы запомнить. А так. честно говоря, по-настоящему меня заинтересовала лишь марка на конверте. Знаешь, какая это была марка? Первая Польша, обрезная, беззубцовая!

Вот это я как раз могла понять! После тайного увлечения марками прекрасно понимала, каким филателистическим сокровищем была Первая Польша, когда марки печатались на одном большом листе и потом разрезались вручную.

А Кристина, все так же волнуясь, продолжала:

— Вот почему я не стала сдирать её с конверта, оставила конверт целиком. Вместе с письмом. Из уважения к марке! И хоть убей, об алмазе ничего не запомнила! Только и помнится — в письме говорилось о каком-то алмазе. Так вот, если в том письме говорилось об этом самом алмазе, тогда, если сопоставить оба письма, может, что и поймём?

— Убивать таких надо! — процедила я сквозь зубы. — И не помнишь хотя бы, кто писал и кому?

— Ясное дело, не помню.

— Господи, господи, и это моя сестра! А где конверт? Это ты хотя бы помнишь?

— Ещё бы! Ведь из своей коллекции я ничего не продала. И не собиралась, вот только в последнее время стала подумывать… Да, к счастью, не успела.

По привычке подперевшись локтем, я чуть не завопила от боли, допила вино и осторожно встала, с усилием оттолкнув проклятое кресло.

— Ну что же, за дело. Звоним, заказываем билет, я отвезу тебя в аэропорт, слетаешь и немедленно возвращаешься. С двумя письмами, если их все-таки два!

— А почему я? — привычно взъерепенилась Кристина.

— А кто? Дух Святой? Он хоть и голубок, но не почтовый.

— А ты? Все я да я!

— Вроде бы ты ударилась задницей, а не головой. Я стану рыться в твоих вещах!

Кристина опомнилась. Как она могла отдать свои сокровища мне на растерзание? В самом деле, совсем ума лишилась. И хотя по лицу было видно — очень хотелось со мной поспорить, сказала другое:

— А денег нам ещё хватит? Эти вояжи обходятся в копеечку.

Я возразила:

— В крайнем случае одолжим у нотариуса, в счёт будущего наследства. Он лучше нас знает, сколько там нам следует. Если хочет, может проверить, что мы уже провернули четвёртую часть завещанной работы.

Кристина все-таки поворчала, потом поканючила из-за ушибленного бедра, потом ещё к чему-то придралась, но обернулась в два дня. Надо же, какие времена наступили! А ведь я очень хорошо помню, когда ещё совсем недавно пришлось бы заводить новый загранпаспорт, а на это уходило как минимум недель шесть…

А я воспользовалась отсутствием сестры, чтобы передохнуть. Да и локоть болел. По этой причине с чистой совестью отложила на время перетаскивание тяжестей в библиотеке и занялась разборкой бумаг в прабабушкином секретере. Секретер оказался забит счетами, квитанциями, всевозможными хозяйственными записями. Из них я узнала, к примеру, что семьдесят второй год был на редкость благоприятным для производства вина, которое потом продавали по весьма выгодной цене. Из Гастона удалось выдавить информацию, что в погребах осталось немного божественного напитка. И вот наконец попался блокнотик с записями личного характера. Такими, например: «Доказательство нашего права на владение». Затем через несколько страничек: «Информация, которую сообщил Флорек». «Для памяти — от прабабушки Клементины». «Все вместе в соколах».

Сначала я попыталась сосчитать на пальцах, кем мне приходится бабушка Клементина. Прабабушка нашей прабабушки. Этих «пра» получилось кошмарно много, ну прямо как нулей в теперешних деньгах. Прапрапрапрабабка. Вспомнила, дочерью упомянутой Клементины была наша прапрапрабабка Доминика Пшилесская, та самая, которую обобществили после её смерти. Она же в свою очередь была прабабушкой нашей бабушки Людвики, о которой последняя вспоминала всегда с чувством глубочайшей признательности. Это она, обойдя дочь и внучку, оставила драгоценности правнучке, благодаря чему та смогла безбедно жить в войну, да и после войны ещё осталось. Минуточку, а кто же был дочерью Доминики? А, вспомнила, Юстина, мать нашей прабабушки Каролины, урождённой Блэкхилл. Выходит, именно Юстина и была женой капитана Блэкхилла?… Ох, не так, не мог же капитан жить более сотни лет. Значит, была женой одного из его потомков.

Кое-как справившись с хронологией, я спохватилась: одни бабушки, а где же дедушки? Пришлось опять погрузиться в историю. Начала с мужа прабабушки Каролины, прадедушки Филиппа, последнего графа де Нуармона. Выходит, он одновременно был сыном брата её бабушки, то есть её двоюродным дядюшкой. Вычислив такую степень родства, я сама себе не поверила, стала проверять, записав на бумажке, — нет, все правильно. Брак с близким родственником… И как ещё их потомство не выродилось, ведь могло и на нас с сестрой отразиться. Уродились бы какие-нибудь золотушные или и вовсе недоразвитые…

Потом я принялась раздумывать над тем, что бабушка имела в виду, написав о соколах? «Все вместе в соколах». Каких соколах? Знаю, в прежние времена дворяне развлекались соколиной охотой. В поместьях и, наверное, в замках, соколы разводились специально, их обучали в… Наверное, в соколярнях, как ещё назвать? По аналогии с псарней. Вот интересно, была ли такая соколярня при нашем замке? Тогда, возможно, в её развалинах и спрятано нечто важное.

Призвала Гастона и попыталась выведать у него. Выведала, а как же! Оказывается, ещё его дед был камердинером при графах де Нуармон в этом замке. Однако о соколярне ему, Гастону, слышать не приходилось. Да, когда-то и в самом деле графья охотились с соколами, даже во времена его дедушки, хотя соколиная охота уже тогда пришла в упадок, но совсем из моды не вышла. Однако в замке соколов вроде бы никогда не разводили. Вот собак разводили. Лошадей тоже, можно сказать, до самого последнего времени, а соколов — нет, никогда. А если меня так интересует домашняя птица, пожалуйста, и до сих пор при замке имеется и курятник, и гусятник.

Пришлось оставить соколов в покое. Возможно, прабабушка прибегла к метафоре, написав о соколах.

И я опять погрузилась в историю, которую всегда любила, а тут история, можно сказать, касалась меня лично. Постаралась припомнить все, что с раннего детства приходилось слышать о наших предках, а теперь вот эти устные слухи и предания подтвердить документально, письменными источниками.

Для восстановления последовательной хронологии очень не хватало точных дат. Как историка, это очень меня мучило. До тех пор пока я не наткнулась на шкатулку размером с небольшой сундук, битком набитую официальными документами. Здесь хранились свидетельства о рождении и смерти, крестинах и свадьбах и т.п., охватывающие период почти в четыреста лет. Выяснилось, что муж прабабушки, тот самый её двоюродный дядюшка, был старше её всего на десять лет. А я уже переживала, что молодую девушку выдали за старца из династических соображений. Ещё раз подтвердилось правило — никогда не следует огорчаться раньше времени! И в данном случае оказалось, что прабабушка вышла замуж за молодого человека в самом расцвете сил. А пра— и так далее бабка Клементина родилась, оказывается, в Польше, была дочерью графа Дембского. Вот интересно, больше в документации мне ни разу Дембские не попались, вымерли, должно быть. Ничего удивительного, январское восстание, эмиграция, Сибирь и тому подобное…

А вот диплом о присвоении виконту де Нуармону звания капитана какого-то полка в Индии. Не тот ли это случайно виконт, что обменял пресловутую мадам де Бливе на алмаз? Дата вроде бы подходит. А вот свидетельство о смерти некоего Раймунда де Нуармона. Скончался 24 августа 1572 года в возрасте 26 лет. Езус-Мария, ведь это же ночь святого Варфоломея! Варфоломеевская ночь!

Какая все-таки замечательная наука — история, как интересно прослеживать судьбы представителей одного рода на протяжении столетий. Может, напрасно дядюшка Войтек не пожелал ни за какие сокровища стать очередным графом де Нуармоном? Хотя бы теоретически… Ведь историю надо уважать!

Я все ещё копалась в шкатулке-сундуке, когда вернулась Кристина с письмами.

— Неужели ты считаешь меня способной отдать жемчужины моей коллекции, — вызывающе спросила Кристина. — Ещё чего! На всякий случай я все переписала с конвертов, содержимое же их — вот, в целости и сохранности. Я уже не меньше десяти раз прочла письма, теперь читай ты.

Я накинулась на письма, как гиена на падаль, а Кристина обиженно бормотала, перечисляя свои беды.

— Глаз не сомкнула за все это время! Паршивый самолёт, конечно же, опоздал в обе стороны, пришлось торчать в аэропортах. А потом ещё к бабушке смотаться, у неё многое осталось из моей коллекции, полдома перевернула, потому что на вилле наводили порядок и все попереставляли. Я думала, может, ещё какое нужное письмо попадётся, но ничего не попалось, а если бы не Первая Польша, я бы и об этих письмах понятия не имела. Правда, подвернулась королева Виктория за полтора пенса, я как гарпия вцепилась в неё тогда, но письмо прочла только сейчас. И кое-какие выводы напрашиваются, только не скажу какие, интересно, придёшь ли ты к ним самостоятельно…

— Заткнись, пожалуйста! — вежливо попросила я. — Помолчи, дай прочесть, не мешай. Я тем временем восстановила историю. А пока пошла к черту!

Кристина послушно отправилась в свою комнату и завалилась спать. Теперь можно было читать спокойно.

Итак, сестра привезла только письма, ведь конверты с драгоценными марками и почтовыми штемпелями были таким сокровищем, которое никак невозможно передать в чужие руки. К счастью, у неё хватило совести аккуратно переписать весь текст с конвертов на отдельные листы бумаги, так что я по крайней мере могла узнать, кто писал письмо и кому.

Приступила к чтению и сразу же принялась удивляться. Письмо из Польши в Англию, написанное по-французски Людовиком Нуармоном, оказалось в Польше же, в Пежанове. Вернее, сначала в Пшилесье, но все равно у нас. Как оно могло там оказаться? До Англии письмо дошло, а раз уж сохранилось, там должно было и остаться. Минуточку, кому оно адресовано?… Ага, адресат — граф Вацлав Дембский. Какое дело было к нему у графа де Нуармона? Какое он имел к нему отношение? Ага, оказывается, тесть. Вот, ясно написано: «Дорогой отец моей жены!» Так обращался к графу Дембскому тот самый Людовик. Письмо выдержано в шутливых тонах, хотя содержание его весьма серьёзно. Должно быть, тесть и зять были в неплохих отношениях. А вот почему граф Нуармон оказался в Польше? И кем был его тесть, граф Дембский?

Архив в шкатулке оказался настоящим сокровищем. Ведь о такой помощи в исторически-фамильных изысканиях можно только мечтать, а я на неё наткнулась совершенно случайно. Порылась немного в бумагах и выяснила: Людовик де Нуармон оказался мужем той самой пра-Клементины, а его тесть, граф Вацлав Дембский, поляк… сейчас, сравним даты… так… торчал в Англии, видимо, потому, что вынужден был эмигрировать после восстания. А каким ветром Людовика занесло в Польшу? Ага, все понятно, франко-прусская война, Париж в осаде, наверное, сбежали в Польшу, где под крылышком родни решили переждать военное лихолетье.

пра— и так далее дедушка Дембский получил, выходит, в Англии письмо и сохранил его. Как же оно оказалось в Польше? Может, привёз? Вряд ли участнику январского восстания въезд в Польшу был заказан навечно. Видимо, скончался в Англии, а после смерти графа Дембского все вещи отослали его родичам в Польшу. В те времена люди с почтением относились к письмам: собирали аккуратно, перевязывали ленточками, на пачке писали от кого и кому, а частные нотариусы и прочие душеприказчики всегда выполняли волю почившего.

Итак, граф Дембский отсиживался в Англии, замужняя дочь его жила во Франции… А, все равно, главное — содержание письма.

Перестав ломать голову над причинами вояжей предков, я приступила к чтению. О, тут было от чего взволноваться! Прапрапрапрадед Людовик информировал пра— и так далее деда Дембского об удивительной истории, случившейся в Лондоне много лет назад. Связана была история с огромным алмазом, а он, Людовик де Нуармон, узнал о ней от варшавского ювелира, некоего Крепеля. Собственно, это был грандиозный скандал, в результате которого полковник Джордж Блэкхилл покончил с собой, ибо его подозревали в ограблении или краже или ещё в чем-то нехорошем. Алмаз вроде бы похищен был в Индии. Ему, Людовику де Нуармону, очень бы хотелось знать подробности этой истории, вот он и просит дорогого тестя разузнать все, что можно, и сообщить ему. По словам ювелира Крепеля, главную скрипку играл некий сэр Генри Мидоуз, тоже ювелир, это указание может послужить отправной точкой в поисках графа Дембского.

Я схватилась за второе письмо. В отличие от первого оно было в очень плохом состоянии. Ну словно два пса грызлись из-за него, сплошные помятые обрывки без конца и без начала. Интересно, кто над ним так издевался, неужто Кристина? Ну, если, не дай бог, она — выгоню из замка пинками, отправлю негодницу разыскивать отсутствующие страницы! Есть все основания полагать, что это был ответ графа Дембского, потому что, судя по надписи на конверте, письмо пришло из Лондона в Пшилесье примерно через месяц после того, как отправил письмо Людовик де Нуармон. Похоже, месяц понадобился дедуле Дембскому на сбор информации и сплетён.

«…большой, размером с кулак, и к тому же двойной, как два сросшихся яйца, совершенно одинаковых, так о нем говорят, и прежде всего сэр Мидоуз. Понять не могу, откуда такие подробности, ибо никто его в глаза не видел за исключением покойного Джорджа Блэкхилла. Тот, говорят, подробно его описал. А поскольку покойник был педантом, его слова сомнению не подлежат. На покойного пало подозрение в том, что он только представлялся честным, как раз для того, чтобы безнаказанно похитить алмаз из храма, который ему, полковнику Блэкхиллу, известному своей честностью и храбростью, и поручили охранять. Ходят сплетни, что упомянутый алмаз принадлежал какому-то французу. Тот, раненый, потерял его во время битвы.

Вдова покойного Блэкхилла вышла замуж за его племянника, которого звали точно так же, как и покончившего с собой мужа. В своё время такой брак шокировал великосветское общество, но это было уже давно, и сейчас все успокоились. От этого брака у Блэкхиллов родился сын, никакой дискриминации по отношению к нему не проявляется.

Алмаза в доме покончившего с собой полковника Блэкхилла никто, ясное дело, не стал искать, какой смысл, раз человек предпочёл смерть позору. Ходили смутные слухи, что в доме полковника ещё кто-то умер, вроде бы кто-то из слуг. Расследованием, удалось выяснить, занимался лично инспектор полиции Томпсон из Лондона, он ещё жив.

Больше всего об интересующем тебя деле я узнал от сэра Мидоуза на том самом рауте, о котором упомянул в начале письма. А леди Арабеллу Блэкхилл имел честь видеть собственными глазами и должен сознаться, что, хотя и не молоденькая, даст сто очков любой молодой девушке, такую красавицу мне ещё не доводилось встречать…» На этом письмо обрывалось. Нельзя сказать, что пра— и так далее дед проявил особые способности в розыске, хотя, возможно, на отсутствующих страницах было больше конкретных фактов. Однако и этих было достаточно.

Алмаз стал приобретать зримые очертания.

Раз скандал из-за него разразился в Лондоне, значит, алмаз покинул Индию и переместился в Англию? Или хотя бы в Европу?

А главное — алмаз был! Он — не миф и не легенда. Вряд ли полковник Блэкхилл покончил жизнь самоубийством ради фантома. А раз был, следовательно, его поиски относятся не к области фантазии, а опираются на твёрдую, реальную почву.

Кристина привезла с собой не одно письмо и не два. Наверняка ей пришлось как следует покопаться в своей коллекции, ничего удивительного, что она утомилась и теперь отсыпалась за эти дни и ночи. Надо будет сказать пару добрых слов за то, что бережно сохранила свои филателистические сокровища, а главное, не выбросила писем из старых конвертов и конверты тоже сберегла.

А вот старинная изящная открытка, в которой сэр Мидоуз просил графа Дембского перенести назначенное время встречи, ибо ему, Мидоузу, совершенно необходимо срочно уехать по важному делу. Так что, по всей вероятности, позже будет отправлено ещё одно письмо на интересующую нас алмазную тему.

А вот письмо от лондонского нотариуса пани Доминике Пшилесской, извещающее о падении курса ценных бумаг, повлекшее за собой большие убытки для клиентки нотариуса. Выходит, пра— и так далее бабка Доминика обеднела. Это — во-вторых, а во-первых, оказывается, у неё были в Англии ценные бумаги, что и может объяснить пребывание в Англии прадеда Дембского. Видимо, он вёл там фамильные финансовые дела. Доминика обеднела позже. Вот интересно, откуда у неё в таком случае ещё нашлось богатое наследство для бабки Людвики? То самое, на которое Людвика и её близкие безбедно прожили в Польше вторую мировую. Да ещё хватило и на квартиры для нас с Кристиной, и на обеспеченную жизнь самой бабушки Людвики. Как же были богаты наши дальние предки!

Оставила предков в покое и прочла очередное послание. Оно оказалось крайне лаконичным, зато сохранилось в целости. Очередная прабабка Юстина извещала мать о том, что обручилась с лордом Блэкхиллом, которого, впрочем, её матушка хорошо знала, поскольку они встречались в Ницце, и, похоже, не возражала против лорда. Юстинина бабушка брак одобряла. И в этой коротенькой эпистоле Юстина мимоходом информировала мать о жутких переживаниях, что выпали на её долю во Франции и заставили нежданно-негаданно махнуть в Англию, а именно: её чрезвычайно расстроила отрава в соколах, но потом все разъяснилось, о подробностях расскажет при личной встрече.

Вот, пожалуйста, опять какие-то соколы!

Минутку, а кто её бабушка, одобрившая брак? Ага, та самая, супруга Людовика, Клементина, дочь графа Дембского. Спятить можно от всех этих матримониальных сложностей и смен поколений наших предков!

В принципе же Кристина была права: все сходится как в банке. Существовал некогда Великий Алмаз, затем исчез при невыясненных обстоятельствах. И вот прабабка Каролина в своих странных письмах, адресованных нам с Кристиной, всячески пытается убедить нас в том, что ничего подобного: и вовсе он не исчез, а есть! С ума сойти! Теперь во всяком случае известно — затерялся он поначалу в Англии, там и следует докапываться до корней алмазной истории.

Не из-за алмаза ли прабабка навязала нам библиотеку? Ведь именно там, среди книг, мы наткнулись на первую, бесценную информацию о таинственном алмазе. А лечебные травки могли быть только камуфляжем.

От возбуждения меня трясло, но хватило терпения дождаться, пока Кристина проснётся самостоятельно. Все равно от насильственно разбуженной мало проку.

— Ну и что? — поинтересовалась она, усаживаясь вместе со мной за ужин.

Обслуживали нас Гастон с Пьяреттой и делали это с величайшим удовольствием. Дорвались наконец! Без обслуживания господ им, похоже, жизнь не в жизнь.

— Так сколько у тебя получилось выводов? — ответила я вопросом на вопрос. — Потому как у меня два.

— Надо же, у меня тоже вышло два. Причём один простой, а вторым я очень горжусь, и именно он главный. Ну? К чему ты пришла?

— По очереди… Во-первых… дай сюда лимон, привыкла от меня прятать самое вкусное, тут лимоны не редкость… Так вот, во-первых, я пыталась догадаться, откуда взялось в Польше письмо, отправленное в Англию. Они, наши предки, никаких писем не выбрасывали, все сохраняли. Наверное, прадед помер, неважно где, главное, не в замке Нуармон…

— А почему?

— Потому что тогда бы оно осталось здесь, в замке. Итак, он умер в другом месте, а все его бумаги отослали в Пшилесье, фамильное гнездо, возможно, его внучке. Наверное, куда бы он ни переезжал, все имущество возил с собой, в том числе и письма. А может, никуда не ездил, торчал в Англии, был у него там небось какой-то дом… В Польшу он не вернулся, отсюда вывод — переслали всю корреспонденцию в Пшилесье после его смерти, наверняка согласно его завещанию.

— Вот именно! — торжествующе вскричала Кристина, взмахнув вилкой, с которой сорвался кусочек кролика в укропном соусе и шлёпнулся, к счастью, не на скатерть, а в салатницу с салатом. — Вот именно! Я тоже до этого додумалась, хотя и считаю, что Пшилесье нам досталось не от этого предка. Но он был в родстве с прямыми нашими предками. И именно этим выводом я страшно горжусь. Ведь история — не моя область, тут мне не помогали исторические познания, сама по себе догадалась. Только я так думала: он все-таки сюда вернулся и лично привёз свой архив. Почему считаешь, что не вернулся?

— Потому что был участником январского восстания. Когда вернёмся, покопаюсь у Кацперских, может, что ещё найдём. Хотелось бы знать, каким чудом участнику восстания, эмигрировавшему из Польши, удалось сохранить состояние. Ведь его дочь, эта самая… погоди, опять придётся считать, сколько тут пра… в общем, пра— и так далее Клементина получила неплохое приданое, выходя за де Нуармона.

— А ты откуда знаешь?

— Из её брачного контракта. Тут, без тебя, я наткнулась на фамильный архив, можешь почитать, интереснейшее чтение. Папочка Клементины безбедно проживал в Лондоне, наверняка не заметал улиц, и даже после первой мировой ещё оставалось порядочно от прежнего состояния. Впрочем, после второй мировой тоже. А участники восстания, знаю наверняка, были лишены всего имущества, у них все конфисковали. Прадед был политическим эмигрантом, вернуться на родину не мог, разве что за взятку устроил себе амнистию, а раз в Англии жил, значит, не устроил. Вернись же он нелегально — его уже ждала бы кибитка и Сибирь. Бумаги прислали в Польшу лишь после его смерти, тут не может быть двух мнений.

— Ну ладно, дошло. Хочешь вина?

— Ясное дело. Как оно тебе?

— Отличное! Откуда?

— Наше собственное, урожая семьдесят второго года. Оказывается этот год был самым благоприятным для винограда. Я выклянчила у Гастона бутылочку, чтобы отметить наши достижения.

С должным вниманием рассматривая бутылку драгоценного вина, Кристина похвалила и его, и меня:

— Много полезного извлекла ты из семейного архива. Знаешь, я, пожалуй, тоже его почитаю, раз так интересно. Ну, продолжай. Каков твой второй вывод?

— Похоже, никуда не денешься, придётся ехать в Англию.

— Вот именно! Сам напрашивается. Я уже перевела на кредитную карточку оставшиеся у нас деньги, была уверена, ты тоже так решишь. А ещё что-нибудь нашла?

— Нашла, а как же! — ядовито заметила я. — Опять соколов!

Крыська поперхнулась вином и чуть не вылила его на скатерть.

— Ну, знаешь! — крикнула она. — Снова соколы! Ведь я хорошо запомнила — какая-то из наших прабабок обнаружила в соколах яд. Что бы это значило?

Пожав плечами, я пододвинула к себе маринованные оливки.

— А мне откуда знать? Даже прислугу расспрашивала, да все без толку.

Кристина потребовала подробностей. Я доложила обо всех своих изысканиях, в том числе и по части соколов. Да, с соколами не складывалось, мы выдвигали все новые гипотезы, одна глупее другой, но так ни к чему и не пришли.

Выйдя из-за стола, удалились в кабинет, прихватив бутылку с остатками вина. Постарались как-то систематизировать накопленную информацию о фамильном алмазе.

— Наконец-то я поняла прабабушку, — рассуждала вслух Кристина. — Алмаз двойной, и нас тоже две штуки. К тому же мы близнецы. Предзнаменование! Указание свыше! И клянусь тебе — если нам удастся разыскать этот алмаз, я уже никогда в жизни не скажу плохого слова о близнецах. И даже сама готова родить такую гадость.

— Я тоже могу, если хочешь, — благородно вызвалась я. — Погоди, давай теперь все запишем в хронологическом порядке…

— И на всякий случай отдельно выпишем все фамилии. Дай листок бумаги. Диктуй, я буду писать.

И мы возжаждали алмаза. Не имело значения, насколько реальны наши надежды, желание отыскать алмаз возобладало над разумом. Алмаз решал все наши финансовые проблемы. Правда, мы с сестрой получили ещё наследство прабабушки, но пока точно не знали, сколько же нам обломилось. Нуармон зарабатывал на собственное содержание коровами, птицей и вином, других доходов не было. А нам с Кристиной требовалось по самым приблизительным подсчётам в два раза больше.

Проблемы же, ясное дело, и у неё, и у меня возникли из-за мужчин. Кристинин Анджей — нормальный маньяк, которому какая-то лаборатория для научных работ была жизненно необходима, а заработков на неё не хватало. У Кристины тоже не было таких средств. Маньяк же утверждал — в природе существует средство от рака и у него, Анджея, есть все шансы открыть его. В этом он видит своё жизненное призвание, так что намерен все силы положить на поиски и лабораторные исследования. Кристина ему не мешала, более того, он благородно согласился принимать её помощь. Распределение ролей было следующим: она заботится об изыскании денежных средств, он же берет на себя всю работу. При этом, возможно, не спит ночами, ибо у него как раз что-то забулькало в пробирочке. И пока не улетучились эфирные масла, улавливает их. За хвост, наверное.

Кристина, при её познаниях в компьютерах, могла запросто переключиться на компьютерные анализы для любимого, но вынуждена была вкалывать на прежней работе, ведь надо зарабатывать.

Обильные финансовые вливания разрешили бы эту проблему.

Я же своего пока скрывала, не хотелось сознаваться в собственной глупости. У меня ситуация сложилась прямо противоположная. Мой Павлик был чудовищно богат, в их семье это было уже третье поколение богатеньких. Причём они никогда не поднимали шума по поводу своего богатства, были «тихими» миллионерами. Основу благосостояния семьи заложил ещё дед Павлика, и было это в очень неблагоприятные для сколачивания состояний времена. Сколачивал он его на международной почве, а это в ту пору было небезопасно, так что дедушке пришлось скрывать нажитое. Привлёк к своему бизнесу единственного сына, тот пошёл по стопам отца и тоже успешно, правда, ему уже было легче. Однако действовать в открытую смог лишь Павел: времена изменились, в стране наступил период экономического расцвета, если, конечно, можно назвать расцветом повсеместные махинации, инспирированные высшими эшелонами власти. Павлу не было необходимости прибегать к махинациям, у него оказались и средства, и исключительный талант бизнесмена. Причём его состояние намного превышало мои познания в области математики. Мне так и не удалось запомнить слово, означающее цифру с огромным количеством нулей. Последнее в этой шеренге известное мне числительное — миллиард — для Павла было суммой на мелкие расходы.

Ещё дедушка — основоположник состояния — был твёрдо убеждён в том, что баб привлекают лишь деньги. Дедушку трудно было назвать красавцем, его сынок был уже намного красивее, а Павел… лучше и не говорить! При его появлении мои руки сами собой, непроизвольно тянулись к нему. И не только мои. Все дело, разумеется, в мамашах, привлечённых сказочными капиталами. Красота женщин положительно сказалась на внешности наследников громадного состояния.

И тем не менее в Павле, со времён дедушки, на генном уровне укоренилось твёрдое убеждение, что женщин привлекает лишь его богатство, что его внешние и внутренние достоинства ровно ничего не значат, что он может быть сущей обезьяной, а женщины все равно будут липнуть со страшной силой. Вот и пришлось мне скрывать свои чувства не только от себя, но и от него, притворяясь, что мне на него наплевать. А в глубине души мечтать о том, как бы самой разбогатеть. Причём в такой степени, чтобы ездить лишь на «ягуарах» и «роллс-ройсах»; жить на роскошной вилле с электронной кухней, которой я наверняка боялась бы смертельно, пользоваться ванными комнатами, выложенными изразцами штучной работы, обставить дом исключительно антикварной мебелью. Хотя нет, на «людовиках» сидеть неудобно, пусть антикварными будут лишь комодики и секретеры… Мечтала о том, чтобы все карнавалы проводить в Рио за свои кровные и даже располагать паршивой яхтой, черт с ней, нужна она мне как рыбке зонтик. Но может быть, тогда Павел изменил бы своё мнение?

Амбиции меня одурманили, факт, но здравого смысла пока хватало. Павел не был бабником, хотя от баб отбою не было… Не шёл по линии наименьшего сопротивления, производил тщательный отбор. И похоже, отобрал меня. И все-таки в его отношении ко мне ощущалась этакая снисходительность. Бедная сиротинка, голая и босая, которую принц подберёт на пыльной дороге, возвысит до себя, посадит на трон и икрой накормит. У меня в глазах темнело от ярости, как только я доходила до этой икры, и я начинала завидовать сестре, полюбившей неимущего. Не было у меня ни времени, ни способностей убеждать своего набоба в том, что начхать мне на его богатство. Наверняка бы не поверил, то есть не думаю, что счёл бы меня коварной и лживой обольстительницей, но наверняка в глубине души его осталась бы незаживающая… царапина сомнения.

А я не хотела этого! И очень хорошо представляла, какая бы жизнь нас ожидала. Например, новогодний подарочек в виде шиншилловой шубки стал бы для меня ударом кинжала в самое сердце. Я уже не говорю о машинах… Возможно, и сейчас я бы могла купить себе пресловутый «роллс-ройс», но тогда у меня не останется денег даже на мыло и филе хека. И что, попросить: «Павлик, дай немножко денежек?» Да я скорее удавлюсь, чем такое скажу!

Ну уж нет, не для меня роль девки на содержании у миллионера. Разве что девка станет помыкать миллионером… Хотя тоже не подходит. Во-первых, Павел не из тех, кто позволит помыкать собой. Во-вторых, мне самой не нужен такой, который позволит собой помыкать.

А вот если бы в ответ на шиншиллы я могла подарить ему половину самого большого алмаза в мире!… Совсем другое дело, одним махом развязывается гордиев узел. А ведь без алмаза, того и гляди, придётся отказаться от Павла и до конца дней своих угрызаться из-за несостоявшейся жизни! И все думать, думать, а не глупо ли я поступила, а не лучше было бы наплевать на свои амбиции, примириться с его мнением о женщинах и хотя бы недолго попользоваться женским счастьем? Недолго, вот в этом я ни капельки не сомневалась, долго бы я не выдержала.

Ужасно! Вот времена настали! Раньше не женщины, а мужчины ломали головы, женщины же сидели на заднице и ждали, что у тех получится. Хотела бы я, чтобы и сейчас было так? Ну уж нет! Баба, вцепившаяся в мужика бульдожьей хваткой, — мерзость, а не человек. Пусть уж лучше будет так, как есть.

Возможно, глупые рассуждения. Ну тогда что?…

С большими сомнениями и явной неохотой нотариус пообещал нам выдать в случае необходимости аванс в счёт будущего наследства, поэтому мы поселились в двух разных гостиницах Лондона: «Гроусвенор» и «Иден Плаза». Первая была более высокого класса и в три раза дороже второй, так что мы с самого начала договорились — будем меняться. Возможно, разумнее было бы поселиться у английских родственников, но мы вычислили степень родства с современным лордом Блэкхиллом и получилось, что он был племянником прабабки Каролины, то есть двоюродным братом нашей бабушки Людвики, то есть нашим двоюродным дедушкой. Далековатая родня, к тому же лорд. Правда, мы тоже графини по женской линии, но все равно.

— Не нравится мне роль бедной родственницы! — упёрлась Кристина. — Лучше уж, тоже будучи аристократкой, отправлюсь с визитом, но жить стану в другом месте, это произведёт более благоприятное впечатление. Ты ведь знаешь этих англичан, они всех иностранцев презирают.

Да, я англичан знала и тоже выбрала независимость в гостинице. Однако нанести визит было необходимо, ведь фамильные архивные документы двухсотлетней давности логично искать в недрах фамильного архива. У нас были документы, доказывающие наше родство с Блэкхиллами, так что с этим трудностей не предвиделось.

— Об алмазе ни слова! — предупредила я. Кристина энергичным кивком выразила полное со мной согласие.

— Правильно, не дай бог, опять скандал разразится, как тот, двести лет назад.

— И с визитом отправится одна из нас. Я!

— Почему ты? — машинально возразила Крыська.

— Ну разве непонятно? Потому что я историк, неважно, что историк-искусствовед. И вот я, будучи историком, решила написать историю рода Нуармонов со всеми их родственными ответвлениями. А род Нуармонов пересёкся с родом Блэкхиллов, это мне стало известно из наших фамильных преданий и благодаря некоторым, чудом сохранившимся архивным документам, в основном письмам. Из них я узнала, что во времена нашей пра— и так далее бабки, красавицы Арабеллы, произошла какая-то непонятная история, хотелось бы понять, что к чему, так что пусть разрешат ознакомиться с бумагами, которые сохранились у них…

Кристина возмутилась:

— Зачем мне по сотому разу рассказывать одну и ту же историю, да ещё во всех подробностях? Я прекрасно все помню.

— На всякий случай. И не во всех подробностях, наоборот, вкратце. А ты слушай да запоминай, не исключено, тебе придётся меня подменить. Итак, решено. С визитом к Блэкхиллам отправляюсь я одна.

— Надо обдумать заранее, как мы станем различаться. Парик, макияж, очки…

— Все равно будем похожи.

— Будучи сёстрами, имеем право. Так и быть, пожертвую собой, буду носить брюки и туфли без каблуков. Могу кроссовки купить…

Я по достоинству оценила самопожертвование сестры. Мы обе любили туфли на высоких каблуках, обуви без каблуков у нас вообще не было. И насторожилась:

— Так ты тоже собираешься с визитом к дальним родственникам?

— Разумеется. Иначе быть не может! — отрезала Кристина. — Почему ты так против этого?

— Чтобы времени даром не терять. Думала — я отправлюсь к дедуле, а ты в библиотеку. Ознакомишься с прессой интересующего нас времени.

— Не горит! Успею и потом познакомиться. Звони дедуле.

— Лучше бы письмом предупредить…

— Спятила! Кто сейчас предупреждает о визите в письменной форме, пусть даже в Англии? Телефон для того и изобрели, чтобы им пользоваться.

Вечером, напялив парик и тёмные очки, я пришла к сестре в гостиницу. Кристина названивала по телефону. В особняке лорда Блэкхилла к телефону подошла не то горничная, не то домоправительница. Кристина представилась дальней родственницей лорда, у которой к нему дело. Оказалось, его светлость пребывает в своей загородной резиденции. Да, у него есть сын, Блэкхилл-младший, живёт отдельно. Нет, ни его телефона, ни телефона загородной резиденции лорда она сообщить не имеет права и просит её извинить.

— Нет так нет! — проворчала Кристина и опять набрала номер справочной. Я сидела и терпеливо ждала.

Домработница Блэкхилла-юниора была не столь сдержанна. Сообщила, что хозяин на работе, вернётся вечером, часиков в восемь, а может, и позже. Кристина опять информировала, что она дальняя родственница, но называть себя не стала. Все равно фамилия им ни о чем не скажет, вряд ли лондонская родня слышала о Нуармонах, а тем более о каких-то Езерских. Ну ладно, айда в библиотеку…

Алмазный скандал разразился в 1858 году, это мы знали. Значит, нужны газеты этого года. И очень скоро выяснилось, что можно было ограничиться газетами только за один месяц, к сожалению, последний. Газеты за одиннадцать месяцев мы просмотрели без толку. И лишь в декабре появилась первая заметка — о похищении драгоценностей в Индии. Написана она была каким-то врагом Восточно-Индийской Компании, ибо автор в завуалированной форме, между строк, охаивал сотрудников этой компании. И у читателя создавалось твёрдое убеждение в том, что сотрудники компании — сплошь воры и мошенники, от которых ничего хорошего и ждать не приходится. Заинтересованные, мы ожидали продолжения, но, к сожалению, было уже поздно и библиотека закрывалась. Мы не унывали, ведь у нас ещё были шансы этим же вечером заловить кузена Блэкхилла.

— Кем он, собственно, нам приходится? — спросила Крыська, выходя на улицу. — Сын двоюродного дедушки…

— В том-то и дело, что он не приходится нам двоюродным дедушкой, — несколько смущённо заявила я. — Двоюродным дедушкой он мог быть только в том случае, если бы был братом нашего дедушки по прямой линии, а он, этот дедушка Блэкхилл, является… минутку, соображу… двоюродным братом бабушки Людвики. Так что нам он приходится троюродным дедушкой. А его сын… Ну до чего же трудно разобраться в этих родственных связях! Сын троюродного дедушки по женской линии…

— И ты намерена это растолковать ему по-английски? — усомнилась Кристина. — Да англичанину в жизни такого не понять!

— Так ведь он не чистокровный англичанин! — защищалась я. — Наполовину англичанин, наполовину француз, да ещё с примесью польской крови. Такой, может, и поймёт.

— Ага, значит, дворняга, — сообразила Кристина. — Что ж, дворняги умнее чистокровных собак, может, и поймёт. Слушай, поехали прямо сейчас! Плевать на все эти условности. А если он ещё не вернулся с работы, подождём, погуляем. Эх, жалко, что ты не на колёсах.

Я возмутилась:

— Ещё чего! С этим их левосторонним движением… Слушай, все-таки неудобно как-то заявляться вот так, не предупредив.

— Ещё чего! — как эхо отозвалась Кристина. — Ведь мы же не собираемся за него замуж. Впрочем, он может оказаться и женатым. А что без предупреждения — нет худа без добра. Увидев таких невоспитанных иностранок, захочет поскорее от них избавиться и сразу скажет все, что нас интересует.

— Да интересует-то нас всего лишь телефон загородного дома его папаши. Ну да ладно, поехали, а позвонить можем и из ближайшего автомата, чтобы соблюсти приличия. А пока давай ищи сортир!

— Это ещё зачем?

— Нужно же нам переодеться. Ведь я должна быть самой собой. И ты, заменяя меня, тоже будешь выглядеть нормально.

Объяснение убедило Кристину, и в удобном туалете мы немного изменили внешность. Я отдала сестре волосы, очки, стёрла с губ яркую помаду. Кристина сделала пошире брови. И все равно мы были кошмарно похожи, хотя уже кое-какая разница просматривалась.

Дом кузена оказался очень большой, роскошной виллой недалеко от Хэмптона. На станции мы взяли такси. По дороге решили — звонить не станем, а то ещё велит нам приезжать послезавтра или даже через неделю, а нас уже время поджимало. Так что лучше использовать эффект внезапности, пусть уж считает нас деревней, если ему захочется.

Нам повезло. В тот момент, когда я расплачивалась с таксистом, а Кристина была занята поисками звонка на калитке сада, подъехал «мерседес», перед которым распахнулись въездные ворота. Не дожидаясь сдачи — таксист копался в куче пенсов — мы с Крыськой поспешили вслед за «мерседесом». Нет, не бросились бежать подпрыгивая, а проследовали с достоинством, но медлить не стали. Что ж, деревня так деревня.

«Мерседес» тоже вёл себя спокойно, не протестовал, а подъехал к гаражу и остановился. Сидящий внутри мужчина заставил с помощью дистанционного управления подняться ворота гаража, но въезжать в гараж не стал. Должно быть, мы явились уж слишком диссонирующим элементом. Хлопнула дверца, водитель вышел из машины. Ещё раз хлопнула дверца, с другой стороны из машины вышла особа женского пола.

Вот интересно, как родственник начнёт разговор с нами. Известно, что на протяжении веков англичане испытывали трудности в общении с людьми, которых им не представили. Наш кузен, хотя и жил уже не во дворце, явно душою оставался в высших сферах. Так какими же будут его первые слова, обращённые к нам?

И мы их услышали, просто прелестные слова!

— Прошу покинуть частные владения!

— А мы бы не стали тебя вышвыривать, появись ты у нашего дома! — с места ответила Кристина, наголову побивая его оксфордский акцент. — У нас принято гостеприимно относиться к родственникам.

— Даже если они появляются внезапно, предварительно не предупредив! — с достоинством добавила я.

Кузен остолбенел и, похоже, лишился дара речи. Дама, явно супруга, дара не лишилась.

— Родственники?!…

Пришлось взять в свои руки общение с вновь обретённой роднёй, как бы ни было малообещающим начало.

— Ведь вы мистер Блэкхилл, не правда ли? Мы разыскиваем нашего кузена, Уильяма Блэкхилла. Извините, что явились без разрешения. Степень родства будем тут выяснять или все-таки пригласите нас в дом? Хотя газон у вас прекрасный, ничего не скажу…

Из двери выглянуло нечто похожее на лакея. Возможно, ощутив за спиной подкрепление, хозяин осмелел и решился пригласить нас в дом. В случае чего сила на их стороне…

Документы нашей пра— и так далее бабки Юстины я приготовила для того, чтобы предъявить их двоюродному дедушке сэру Блэкхиллу, он для нас был ключевой фигурой. Однако вот пригодились. Выглядели документы солидно, а держала я их в специально купленном для этой цели элегантном бумажнике. Ясное дело, копии, не оригиналы. Для того чтобы возить с собой оригиналы, наклеенные на твёрдый картон, мне бы понадобился чемодан.

Уильям Блэкхилл слышал о своём прадедушке Джеке Блэкхилле, доводилось ему слышать и о том, что данный Джек женился на иностранке. Правильно, у них сначала родилась дочь, а потом сын, об этом свидетельствуют документы из фамильного архива. Причём дочь, кажется, покинула Англию, вернулась в родную по материнской линии Францию, где, разумеется, имела право завести потомство…

Для того чтобы все это восстановить в памяти, Уильяму потребовалось немало усилий. Ничего, восстановил с нашей помощью и был вынужден согласиться с нами — мы и в самом деле родня. Поэтому в изысканных выражениях извинился за неласковый приём и, похоже, всерьёз задумался над тем, не пригласить ли нас к ужину. Сомнения и колебания явственно отражались на лице кузена. Я сняла тяжесть с его души, разъяснив причину нашего визита. Слезла наконец с генеалогического древа и поведала о том, что, будучи историком, в настоящее время работаю над эпохальным трудом о самых известных родах Европы, прослеживаю их историю на протяжении веков, в связи с этим роюсь в архивах и т.д. По глазам жены, напряжённо следившей за нашим разговором, я поняла — напряжение спало, а милый кузен Уильям так прямо расцвёл в улыбках. Ну разумеется, такой архив у них хранится, но у отца, не у него. Отец наверняка с пониманием отнесётся к нашей просьбе, такое внимание к истории рода обрадует старика, все правильно, всего лишь лет сто назад титул перешёл к боковой ветви. Вроде бы сын третьего брата скончался, не оставив потомков…

Тут кузен запнулся, и я прекрасно понимала почему. Потому что добрался до той самой, сверхчеловечески прекрасной Арабеллы и вспомнил об алмазном скандале.

— Разумеется, — заикался кузен, — полагаю… надеюсь… некоторые малозначительные детали истории нашего рода… и так далее… Всегда, знаете ли, возможны ошибочные трактовки, так что… надеюсь, не обо всем следует знать широкой общественности. О да, вот правильная формулировка — ошибочная интерпретация, а ваша работа, ваш труд, уважаемая, как раз очень удобная возможность расставить все по своим местам!

Я охотно согласилась с его мнением, хотя и не была уверена, что наши точки зрения совпадут. Наши интерпретации, если воспользоваться его удачной формулировкой. Мне намного важнее в данный момент было получить номер телефона загородной резиденции двоюродного дедушки, я уточнила — да, да, звонить можно без церемоний, впрочем, он сам тоже позвонит отцу, предупредит в нашем звонке (о, вы так любезны!) и стала прощаться. Больше нам нечего было здесь делать.

Кристина вела себя смирно, в наш разговор старалась не вмешиваться, лишь изредка обменивалась парой слов с супругой кузена. Хозяева не стали нас задерживать, хотя, признаю, прощание было несколько теплее встречи. Лакей, а вероятнее, слуга широкого профиля, отвёз нас на станцию в машине Блэкхиллов.

— Есть хочется страшно! — раздражённо произнесла Кристина, на всякий случай уже после того, как мы вылезли из машины. — Ты можешь себе представить, чтобы у нас в подобном случае даже чаем не напоили?

Я нашла оправдание негостеприимству хозяев:

— Наверное, сами были жутко голодны, вот и поспешили избавиться от нас. Что же касается гостеприимства, не уверена… Заявись кто ко мне нежданно-негаданно, чем бы я стала его угощать? Ведь у меня лишь сыр да яйца в холодильнике…

— И вино, я видела. А кроме того, сама сунула в твой холодильник упаковку ветчины в целлофане. И вроде бы завалялись заплесневелые сухие хлебцы. К тому же у нас нет прислуги, и вообще я имею в виду дом бабушки!

— Ну, у бабушки им был бы обеспечен великолепный ужин. А сейчас едем к тебе, в моем отёле нет ресторана. Прекрасный отель для тех, кто сидит на диете.

— Переоденемся?

— А зачем? Пусть меня принимают за тебя, ведь наверняка не помнят, как ты была одета. А уйду уже будучи сама собой, твоя гостья. Как её зовут?

— Ты о ком?

— Да о нашей тётушке или как её называть? Ну, жене кузена Уильяма. Может, случайно знаешь?

— Разумеется, знаю, и вовсе не случайно, с самого начала спросила, как её зовут. Шейла. Не ради красоты на ней женился, это понятно. Вылитая лошадь, ты не находишь?

— А это из-за зубов. Слушай, как думаешь, почему они так себя вели? Как-то насторожённо… Не по отношению к нам, ведь потом раскрахмалились, значит, такое отношение вызвано не нами. Как будто что-то стерегли…

Уставившись в окно вагона на проплывающий мимо пейзаж, Кристина задумалась. Я тоже. Помолчали, ещё раз прокручивая в памяти детали недавней встречи.

— Знаешь, ты права. На фамильную тему кузен говорил без опасений, свободно, ну, за исключением той самой алмазной истории, оно и понятно, щекотливая тема. А обо всем остальном — уж так сдержанно, уж так осторожно, словно боялись, как бы о чем не проговориться. Как бы ничего лишнего не брякнуть. И кажется мне, оба боялись, как бы ненароком не пригласить нас… все равно на что. На ужин ли, на ночлег…

— Может, так оно и было?

— Точно так, теперь я не сомневаюсь! О, вспомнила. Видимо, тогда, в разговоре, испытала такое же чувство, и что-то мне шепнуло сказать им, что мы остановились в гостинице. Да, да, именно тогда и расслабились. Попроще сделались и даже предложили доставить на своей машине на станцию.

Позже, когда мы побольше узнали об английских родичах, выяснилось, что наша догадка оказалась правильной. Кузен Уильям с супругой Шейлой составляли на редкость дружную пару скупердяев. Вот уж подобрались… Охотнее всего они поселились бы в собачьей будке и питались сухим хлебом и наверняка очень страдали из-за необходимости жить в большом доме и содержать прислугу из двух человек. Их положение в обществе делало невозможным отказ от такого расточительства. И очень может быть, прежде чем предложить нам машину, подсчитали, что бензин обойдётся дешевле, чем заказ такси по телефону. Отцу же кузен наверняка позвонил с работы. Узнали мы об этом от дедушки, презиравшего сыночка и его благоверную.

Троюродный дедуля встретил нас совсем по-другому, с ходу предложив поселиться у него и жить, сколько сами пожелаем. Это ещё тогда, когда мы позвонили ему, с тревогой ожидая, как он примет нас.

— Я тоже еду! — заявила Кристина, обнадёженная ласковым приёмом. — Не волнуйся, для отличия могу прилепить на нос пластырь, но не допущу, чтобы ты одна шлялась по историческим апартаментам и купалась в роскоши!

— А библиотека? — пыталась возразить я.

— А мы управимся с ней за день. Пойдём вместе, уже знаем, где искать. К дедуле же поедем на следующий день.

— Ну ладно, как знаешь. Но сегодня я живу в твоей гостинице! Хватит с меня, намучилась в своей. К роскоши надо привыкать!

Троюродный дедушка прекрасно сохранился: высокий, худощавый седовласый джентльмен. Принял он нас в библиотеке, глянул на Кристину и заявил:

— Не нужны мне никакие удостоверяющие личность документы. У меня есть глаза, и я пока прекрасно вижу без очков. Пошли, девочки, покажу вам одну вещь.

И, не давая вставить слова, потащил нас в салон. Был ясный полдень, большую гостиную заливал солнечный свет. Дедуля остановился перед одним из множества портретов, украшавших стены.

— Ну, что скажете? — взволнованно воскликнул он, чрезвычайно довольный собой. — Вглядитесь хорошенько, это одна из наших общих прабабок. Арабелла Блэкхилл. А зеркало за вашими спинами.

Взглянула я на Арабеллу и, потрясённая, повернулась к Кристине. Господи боже мой!

На сей раз переоделась Кристина. На голове у неё был рыжий парик, цвета молодых каштанов, освещённых солнцем. На изгибах локонов, рассыпавшихся по плечам сестры, вспыхивали красные огоньки. Кристина надела зеленую блузку со стоячим воротничком и декольте спереди, в ушах покачивались зеленые же клипсы. Пластырь на нос сестра не стала прилеплять, но немного изменила форму бровей. И выглядела теперь точь-в-точь как Арабелла на портрете! Да что я говорю, это был портрет Кристины, вот только неизвестно, когда и кто успел его написать?!

А дедушка потирал руки от удовольствия, словно такое сходство было именно его рук делом, и только знай приговаривал:

— И вы хотите, чтобы я требовал от вас документы? Сынок мой никак ослеп, ведь он же знает этот портрет.

— Ах, как она прекрасна! — вырвалось у Кристины.

— А разве ты не прекрасна, дитя моё? — подхватил дедушка. — Обе вы прекрасны. — И повернувшись ко мне, милостиво добавил:

— И ты тоже похожа на Арабеллу, хотя и не в такой степени, как твоя сестра. Но очень, очень! Ах, как я рад вас видеть! Ведь прабабка Арабелла была выдающейся личностью, хоть и англичанка, и мне приятно видеть её живой.

Вот, пожалуйста, какую все-таки большую роль в нашей жизни играет его величество случай! За сходство с Арабеллой дедуля с первого взгляда полюбил нас, и родственно-дружеские отношения были установлены в одно мгновение. И мы его полюбили, да и как было не полюбить? Возможно, все-таки в нас и в самом деле сохранились какие-то гены Арабеллы? Вот только теперь придётся постоянно ходить в рыжем парике, тут уж никуда не денешься. Ну да ничего, будем меняться.

Документы я все же предъявила. После ужина, к сожалению, типично английского, то есть средней пакости. Приходится удивляться, что среди англичан попадаются и толстяки. Как от такого можно растолстеть?

Дедуля все же ознакомился с бумагами, хотя было видно — делает это лишь из любопытства. Старичку очень хотелось узнать, как же сложилась судьба потомков Яцека, извините, Джека и Юстины, основоположников теперешней фамильной ветви. Моё желание создать исторический шедевр дедуле чрезвычайно понравилось, он обещал завтра же предоставить в наше полное распоряжение все фамильные архивы вплоть до средних веков. При этом дедуля недвусмысленно изъявил надежду на то, что я стану усердно работать с архивом, он же сможет вволю наслаждаться обществом Кристины-Арабеллы.

Естественно, поселились мы в резиденции.

Перед сном Крыська пришла в мою комнату.

— Нет, я спячу! — гневно заявила она. — Дедуля мне нравится, иначе и быть не может, но сколько времени придётся ходить в парике? От него, проклятого, голова преет!

— Так ведь ты сама этого хотела! — ехидно заметила я. — Ну вспомни, я ещё возражала против таких волос. Сейчас признаю — напрасно. А теперь ничего не поделаешь. Уж пострадай за общее дело. И утешься тем, что ты так же прекрасна, как и прославившаяся своей красотой Арабелла Блэкхилл.

— Пользы мне от этого! Наследницей все равно не стану, тут уж Уильямчик колодой путь преградил. Слушай, не валяй дурака, придумай, чем бы я могла заняться в архиве. В конце концов, читать я умею. И даже писать. А что надо искать — и без тебя знаю. Дай мне хоть один денёк отдыха!

Вообще-то она права. В конце концов, мы составляем одно целое, занимаемся общим делом, нечестно сваливать на одну из нас такую нелёгкую роль. Даже если Крыська по темноте своей что-то в архиве и не заметит, можно задержаться у дедули подольше, чтобы я смогла наверстать упущенное. Это на худой конец. Ведь пребывание в резиденции нам ничего не стоило, так что можно позволить себе пожить и подольше.

— Хорошо, послезавтра, — решилась я. — Надеюсь, завтрашнего дня мне хватит, чтобы разобраться в макулатуре. А один день уж как-нибудь выдержишь. Только прошу тебя, тоже не бездельничай. Хотя бы постарайся запомнить, о чем вы с дедулей говорили, чтобы мне потом не выглядеть склеротичкой, когда поменяемся ролями. Да и тебе тоже, так что хотя бы для себя постарайся.

— Ну хватит, заладила! Постараюсь…

Проведя в лондонской библиотеке целый день, мы весьма пополнили наши познания в нужной области. Просидели до закрытия, но улов был стоящий! Я принялась уговаривать Крыську остаться в Лондоне ещё на день, чтобы покопаться в полицейских архивах. Ведь некий инспектор Томпсон расследовал дело о самоубийстве полковника Блэкхилла, а в некоторых газетных публикациях упоминалось ещё о скоропостижной смерти экономки полковника. Газетчики со свойственной им склонностью к сенсациям всячески намекали на проклятие, тяготеющее над домом Блэкхиллов. Чрезвычайно, чрезвычайно интересно.

Что же касается алмазной истории, то пресса преподносила её аж в четырех версиях, причём автор каждой из них клялся и божился, что только он сообщает почтеннейшей публике правду и только правду. Бесценный алмаз то пропадал в Индии, то плыл на корабле в Англию, несчастный полковник то его коварно похищал, то, напротив, благородно охранял. Один из журналистов утверждал, что некий ювелир видел его собственными глазами, только из публикации было неясно, где видел: в Англии, во Франции или в Голландии. Связующим элементом во всех этих противоречивых сообщениях был инспектор Томпсон. Если бы он был жив, стал бы для нас бесценным источником информации. К сожалению, полицейский инспектор Томпсон давно скончался, полицейские инспекторы тоже смертны. Но я напирала на то, что у инспектора тоже могли быть потомки, которые тоже могли относиться с уважением к старым бумагам, тем более касающимся такой нашумевшей истории. Наверняка они где-то есть, надо только найти их.

Злая как сто тысяч чертей, Кристина огрызнулась:

— Мне ничего не стоило бы найти их, будь они закодированы в памяти компьютера. Это ты у нас специалист разыскивать старьё по подвалам, чердакам и сейфам. Я для этого слишком современна. Так что поищи себе сама!

— Нам сама! — поправила я. — Чтоб тебе лопнуть, такой современной!

И ничего с ней не поделаешь, хотя читать она в самом деле умела. Я даже удивлялась, как легко мы справлялись с английским. Обе в равной степени обладали способностями к языкам. Овладев греческим, я потом как-то незаметно усвоила и датский, Кристина занималась одновременно венгерским и финским, утверждая, что они очень похожи и просто сами просятся, чтобы их изучать одновременно.

Освободившись на следующий день от сестры и дедули, дрожа от предвкушаемого наслаждения, я расположилась в библиотеке дедулиной резиденции и с головой погрузилась в фамильные архивы. Любила я копаться в старинных бумагах. Нет, это слабо сказано. Обожала! Мне доставляло глубочайшее наслаждение проникать в прошлое, выковыривая из него вроде бы незначительные детали, но именно они воскрешали давно минувшие годы, делали их живыми и яркими, позволяли зримо представить отшумевшую жизнь во всех её красках и звуках.

Я раскопала интересные вещи. Брачный контракт и свидетельство о браке Арабеллы с полковником. Выяснилось — приданого у неё не было, полковник взял её, можно сказать, в одной рубашке. Что ж, теперь, когда я видела портрет Арабеллы, я не удивлялась. Вот письма Арабеллы к сестре, посланные из Индии. Непонятно, почему эта корреспонденция оказалась у Блэкхиллов, в их фамильном архиве. Возможно, передали их туда уже после смерти полковника, ведь откровения в письмах супруги явно не предназначались для мужа.

Да, становилось ясно — мужа Арабелла терпеть не могла и всячески старалась ему навредить. А вот письмо, адресованное Арабелле, дорогой тётушке. Написано племянником полковника, совершенно ошалевшим от любви к этой тётушке. Головой ручаюсь — это письмо оказалось в архиве тоже уже после смерти полковника. И второе свидетельство о браке прекрасной Арабеллы с этим племянником. Разумеется, сохранились и свидетельства о смерти полковника, и его предсмертное письмо, объясняющее причины, заставившие покончить самоубийством.

С величайшим вниманием читала я и перечитывала это потрясающее письмо.

Нет, этот человек не крал алмаз. Напротив, делом чести почитал охрану бесценной реликвии. И охранял её долгое время. Тихо, без шума, втайне от всех. Поселился недалеко от храма, где хранился алмаз, и делал все, чтобы никто не узнал о его местонахождении. Когда на полковника пали подозрения в столь гнусном преступлении, он нашёл единственный выход для честного человека — смерть.

Тогда кто же свистнул драгоценность?

Я сразу же подумала об Арабелле. Раз полковник проживал рядом с тем самым храмом, значит, она тоже. И происходи дело не в девятнадцатом веке, в его первой половине, а в наши дни, я непременно заподозрила бы её. Ведь юная Арабелла всей душой хотела сделать гадость супругу. А как? Лучше всего — ударить по самому больному месту полковника, кичившемуся своей честью и незапятнанной военной карьерой. Ударить исподтишка по этому самому месту — прекрасная идея! Но вот могла ли Арабелла её осуществить? Черт их знает, какие там, в Индии, создались обстоятельства, может, и могла.

Хотя, с другой стороны, похитить алмаз мог и другой человек, солдат, скажем, или какой-нибудь слуга полковника. Хотя вряд ли, прислуга у него была из местных, не стали бы грабить храм. И вряд ли алмазный скандал разразился бы в Англии, если бы алмаз похитил кто-то из индусов. Наверняка у сэра Мэтью были основания бросить тень на полковника.

Да, прабабка Арабелла заинтриговала меня по-страшному. С такой красотой ей ничего не стоило соблазнить, скажем, жреца храма, не говоря уж о подкупе. И что, завладела алмазом, а дальше? Дальше-то куда он девался? Завладей им Арабелла, алмаз непременно со временем всплыл бы в семействе Блэкхиллов, даже если они передавали его втайне из поколения в поколение. Пусть через сто лет, но выскочил бы. За давностью лет можно было бы уже воспользоваться сокровищем, рискуя разве что… Чем рискуя? Судебное преследование давно прекращено, вот разве только Нуармоны выразили бы протест, ведь камень принадлежал одному из них в качестве возмещения за пресловутую госпожу де Бливе…

Ну никак не могла я отвязаться от Арабеллы Блэкхилл, хотя и трудно было представить, как в начале девятнадцатого века высокопоставленная английская леди крадёт драгоценный камень из индийского храма. Не могла снять с неё подозрения. Ладно, предположим, преступление совершила она, что нам стоит…

Испытав на мгновение радость при мысли, что завтра станет над этим ломать голову Кристина, я опять взялась за архивные документы. Вот копия письма к наследнику неизвестной мне Эммы Дэвис, скончавшейся скоропостижно. Наследник, кажется племянник, получил совершённый пустяк. Впрочем, в те времена сумма, оставшаяся после Эммы Дэвис, не была таким уж пустяком. Надо бы выяснить, чем занималась упомянутая мисс Дэвис в доме наших предков.

Пришлось основательно покопаться в архиве. Хорошо, предки ничего не выбрасывали. Обнаружилось множество счётов, расписок, записей. Вот, скажем, составленный мисс Дэвис перечень отданного в стирку белья. Ага, значит, безвременно почившая Эмма Дэвис была кем-то вроде домоправительницы или экономки в доме полковника Блэкхилла. Точнее, в замке. Постой-ка, вроде бы я уже встречала эту фамилию. Где?

Села, подумала, поднапрягла память и вспомнила — ну как же, ведь как раз об этом неприятном случае упомянул полицейский инспектор Томпсон, очень ему не понравилось тогда, что к смерти полковника примешалось ещё дело о внезапной кончине экономки. Что-то больно быстро экономка последовала за хозяином.

Пришлось заняться изучением хозяйственных документов. Вот целая кипа аккуратно сложенных и даже перевязанных ленточкой тетрадей крупного формата. Надо же — в хронологическом порядке! Чего там только не было! Кроме счётов и квитанций, всевозможных реестров и описи господского имущества обнаружились «расчётные ведомости», в отдельных графах которых фигурировали фамилии слуг, должность, размер жалованья, вычеты за нанесённый ущерб и прочее. Поскольку хронологически первые тетради из этой стопки совпадали с возвращением полковника из Индии, я занялась ими с должным вниманием. Были, правда, и более ранние хозяйственные записи, разрозненные, которые я пока отложила, займусь ими потом, если понадобится. Оставила, так сказать, на десерт, ведь они мне не пригодятся в моем историческом расследовании, изучу для приятности, а не из чувства долга. Сейчас же надлежало разыскать следы фамильного алмаза. Все хозяйственные записи в толстых тетрадях, все ведомости заполнялись одной рукой — несомненно, мисс Дэвис… Изменения совпали со днём её смерти. Записи стала делать её преемница, а из списка прислуги имя Эммы Дэвис вычеркнули. Преемницей стала старшая горничная, не такая образованная, как мисс Дэвис, в сделанных ею записях то и дело встречались орфографические ошибки, но, по-видимому, лицо, достойное доверия господ.

Господа, похоже, не любили менять прислугу, за десять лет беспорочной службы мисс Дэвис не произошло никаких изменений. Нет, минуточку… Произошли-таки: появилась личная горничная прабабки Арабеллы, судя по имени и фамилии, — француженка. Из списка прислуги её вычеркнули через три месяца после скоропостижной смерти Эммы Дэвис. Неясно, уволили или сама ушла, хотя вряд ли сама, ведь согласно записям, она зарабатывала большие деньги, почти столько же, сколько и камердинер полковника…

Горничная-француженка привлекла моё внимание, хотя никаких особых поводов для этого не было. Я снова принялась изучать расчётные ведомости, теперь уже выискивая относящиеся к француженке Мариэтте, и убедилась в том, что девушка покинула семейство Блэкхиллов по собственной воле. Вот запись о том, что при расставании с Англией она получила вознаграждение от господ в размере двадцати фунтов. Полтора века назад это были огромные деньги. Следовательно, с Блэкхиллами и Англией рассталась добровольно, интересно почему… Доходы в хозяйственных книгах записывал лично полковник, секретаря у него не было, это я установила. Почти целый год после смерти хозяина в книге царил беспорядок: видимо, вдова попыталась записывать доходы и расходы по дому, но делала это уже не так скрупулёзно, как ранее супруг. Из чистого любопытства я пролистала страницы, сверилась с датами. Так, дальше записи снова приобрели божеский вид. Нет, секретаря по-прежнему не было. Выходит, Джордж Блэкхилл номер два лично продолжил начатое дядюшкой. И ничего особенного в доходах не проявилось, семейство не разбогатело. То есть все время было довольно богатым, но никаких финансовых скачков, расходы и доходы принципиально не менялись. Если у них алмаз и был, они не воспользовались им, не продали.

А вот был ли?

Оставив хозяйственные книги, я переключилась на корреспонденцию. За интересующий меня период сохранилось всего несколько писем: от сестёр Арабеллы, соболезнования в связи со смертью её супруга от разных лиц, через год — два-три поздравления с новым браком и намного больше — с рождением сына. Весьма интересным оказался черновик письма Арабеллы одной из сестёр. Дело в том, что в этом письме говорилось о причинах ухода французской горничной Мариэтты. Правда, в основном Арабелла жаловалась на трудности с подбором новой горничной, но мимоходом упомянула, что Мариэтта покинула её ради своего жениха, отыскавшегося через много-много лет. И вот девушка возвращалась во Францию, чтобы выйти замуж. Черновик читать было трудно, написано небрежно, многое перечёркнуто, намучилась я порядочно, расшифровывая сокращения, но, во всяком случае, одну загадку я разгадала.

На пачку перевязанных розовой ленточкой нежных писем жениха, будущего супруга номер два, я лишь бросила взгляд. Не стала просматривать и документацию, относившуюся к процедуре получения вторым супругом лордовского титула после смерти его старшего обладателя. Зато прямо-таки набросилась на большой конверт с надписью «От инспектора Томпсона».

До самого вечера, не помня себя от волнения, читала я и перечитывала потрясающий детектив. Даже побежала смотреться в зеркало — правда ли, что горят щеки. И в самом деле пылали. Я отказалась от ленча и обеда. Оторвал меня от захватывающего чтения лишь приход дедули с Кристиной.

Сестре хватило одного взгляда на меня.

— Ну? — жадно спросила она.

— Пока ничего тебе не скажу. Кое-какие соображения появились, почитай сама, интересно, появятся ли у тебя такие же. Не исключено — я оптимистка и выводы мои слишком уж далеко идущие.

— Я тоже оптимистка, — возразила Крыська. — Ладно, подожду. Завтра я сажусь за архив, а ты станешь Арабеллой. Скажи спасибо, я оказала тебе услугу.

— Какую? — насторожённо поинтересовалась я.

— Пообещала завтра дедуле описать в подробностях замок Нуармонов, его мебель и библиотеку. Разумеется, имея в виду тебя. Ведь антики по твоей части. Ещё тебе предстоит конная прогулка, но ведь ты тоже умеешь ездить верхом.

Что же, это и в самом деле была большая услуга. Я не осталась в долгу и проинструктировала сестру, на что следует обратить внимание, а что из фамильного архива можно и проигнорировать. Особый упор сделала на то, чтобы инспектора Томпсона оставить на закуску. Мне представлялось целесообразным, чтобы мы обе шли одним и тем же путём.

— А откуда он там вообще взялся, этот Томпсон? — спросила Кристина, спускаясь вслед за мной в столовую. — Вроде бы в число наших предков не входит.

— А вот это я тебе, пожалуй, объясню, чтобы ты не тратила время понапрасну. Инспектор Томпсон умер в глубокой старости. Наследовал его имущество внук. Из благодарности к деду оставшиеся после того бумаги разослал заинтересованным лицам.

— А мог бы начать писать детективы…

— Может, не было у него способностей к писательскому ремеслу. Судя по письмам, для него две толковые фразы написать — труд был адский. Не придирайся, спасибо, что поступил именно так. Разбирая бумаги усопшего дедушки, увидел, что целый портфель относится к делу о самоубийстве полковника Блэкхилла, и отослал эти бумаги родственникам полковника, пусть делают, что сочтут нужным. А они ничего не стали делать, все сохранили в целости. Так что ты почитай повнимательнее, а потом как-нибудь улизнём от дедули и пообщаемся.

— Улизнёшь от него, как же! — вздохнула Крыська. — Сама убедишься.

— На худой конец, пообщаемся ночью.

Так оно и получилось…

Ездить верхом мы научились ещё в детстве. И я с большим удовольствием отправилась с дедулей на экскурсию. Попутно выполнила обещание, данное ему Кристиной. Честно сказать, я ей была очень благодарна. О мебели в нуармонском замке я бы могла написать докторскую диссертацию, дедулю же эта тема явно интересовала. Так что мы с ним провели замечательно весь день, потом уже втроём — замечательный вечер. Выяснилось, что завтра опять втроём проведём замечательное утро, а что касается завтрашнего дня, то дедуля, ясное дело, желал его провести с той из нас, кто так похожа на Арабеллу… Правда, мы уже немного запутались и не сразу припомнили, кто же из нас главная Арабелла.

Нельзя сказать, что нам уж так неприятно было общество деда. Симпатия, зародившаяся с первой же встречи, ещё возросла из-за его отношения к собакам. Собаки заполняли громадный дом и чувствовали себя хозяевами. Не всегда позволяли они согнать себя с дивана или кресла, и нам часто приходилось усаживаться на недогрызенной кости, а утром выяснялось, что одна из собак затесалась незаметно в спальню и будила чуть свет свою жертву, нежно вылизывая ей лицо. Нам это не очень мешало, собак мы любили.

Итак, для себя у нас оставалась лишь ночь.

— Начинай! — приказала я в первую же ночь, после того как Кристина тоже ознакомилась с фамильным архивом Блэкхиллов. — Надо обсудить все, пока мы ещё живём здесь. Вдруг ещё придётся покопаться в бумагах.

— Французская горничная! — не задумываясь выпалила Кристина. — Подтверждаю свою первоначальную концепцию: алмаз спёрла Арабелла. А горничная Мариэтта — единственный человек, уехавший отсюда. Как-то ей удалось обнаружить его у прабабки и свистнуть. А перед отъездом прикончила экономку.

Я энергичными кивками подтверждала каждое слово сестры.

— Все так, ну а теперь давай поподробнее, может, именно из подробностей извлечём какую дополнительную пользу.

— А если в подробностях, то история с ключом говорит сама за себя. Кто-то пробрался в комнату экономки, крепко спавшей по принятии опиума. Знаешь, у этого инспектора определённый писательский талант, так описал происшедшее, что я словно воочию все увидела. Наверняка несчастная домоправительница или что-то знала, или о чем-то догадывалась, во всяком случае была для француженки опасна. Может, заметила, как та алмаз крала.

— А ты не считаешь, что экономку прикончила собственноручно прекрасная Арабелла? Вдруг та узнала про алмаз.

— Это ты уже напридумывала. Ведь видела же счета Арабеллы, наша прародительница была не из предусмотрительных. После смерти полковника… Слушай, он тоже был нашим предком?

— К счастью, нет. Остался в стороне.

— Очень хорошо, значит, могу из-за него не переживать, а то он мне очень несимпатичен. Судя по всему, в том числе и по его письмам, закоснелый служака, начисто лишённый эмоций. После его смерти Арабелла наверняка себя не помнила от счастья, перед нею открывалась новая жизнь, стала бы она впутываться в преступление? Раз уж, наплевав на общественное мнение, сочеталась новым браком в рекордно короткий срок, значит, скандалом её не испугать. А чем ей ещё могла быть опасна домоправительница? Если и шантажировала, так только угрозой вызвать скандал. Нет уж, не придумывай дополнительных версий.

— Да я просто лишний раз проверяю свою, вот и пытаюсь её подвергнуть сомнению. Целиком и полностью согласна с тобой. Слишком уж просто все получается. Вот мы додумались, почему же, например, сэр Мидоуз не мог догадаться? Арабелла ему и в голову не приходила.

— А все потому, что в те благословенные времена дама из общества была вне подозрений. К тому же такая красавица. Как знать, может, он тайно был в неё влюблён? — заметила Кристина, открывая банку живецкого пива. — Как хорошо, что мы наткнулись на магазин с нашим пивом! Ихнее просто помои. Остальное я затолкала в кухонный холодильник. Прокралась в кухню, надеюсь, никто не заметил.

— А если даже и заметили, какая разница. Все равно у них уже сложилось мнение об иностранцах.

— Так на чем мы остановились?

— На том, что Арабеллу Мидоуз не подозревал. И все равно заставил инспектора Томпсона с особым вниманием провести расследование. Ни с того ни с сего вдруг умирает здоровая, ещё не старая женщина. И тут я согласна с тобой — это дело рук горничной.

— Сообразительная девушка! — похвалила Кристина француженку, поставив на стол опорожнённую банку из-под пива и загладывая в записи инспектора. — Видишь, она давала показания первой. Вот, все записано. Мариэтта Гурвиль очень умело преподнесла полиции депрессию мисс Дэвис. Настолько убедительно, что остальные слуги знай повторяли версию француженки. И об опии она упомянула. Направила следствие, так сказать, в нужное русло.

— И не сразу сбежала! — подхватила я. — Переждала сколько надо и уехала открыто, к тому же получив от хозяйки дополнительное вознаграждение. Из чего следует — возвращаемся во Францию. Поищем Мариэтту Гурвиль. Вот только как? По кладбищам походим?

— Ослепла ты, что ли? — возмутилась сестра. — Этот славный английский сыщик записал её адрес. Правда, всего один раз, и не исключено, что эта ловкачка просто голову ему морочила, но все же зацепка. Вот, гляди. Франция, какая-то деревушка…

— Две мировые войны и одна франко-прусская…

— И все равно, с чего-то начинать ведь надо?

Я задумалась. А подумав, стала рассуждать вслух:

— Прабабка Клементина изо всех сил старалась убедить нас в том, что алмаз существует. Не пропал, «он есть!». Мы с тобой пришли к выводу, что сам собой из Индии до Европы не добрался, его выкрала из храма и привезла в Европу Арабелла… О храме все упоминают… об Арабелле никто. Её мы сами вычислили. Она на нашей совести.

— Потому что самая подходящая кандидатура.

Я кивнула и потянулась за пивом, очень оно помогало думать. Увы! Придётся сходить за новой банкой, надеюсь, в доме все уже спят.

— Сейчас спущусь за пивом, — пообещала я. — А из материалов расследования инспектора Томпсона делаю вывод — произошло убийство.

— Я тоже, — подтвердила Кристина.

— Странно, что сам инспектор не сделал такого вывода.

— Так он же не знал об алмазе. Мотива у него не было.

— Пожалуй, ты права. А я-то голову ломаю! Ну конечно же, не видел он никаких причин для убийства мисс Дэвис. Никто потом не сбежал, никто не сорил деньгами. Ничего не было украдено, а опий в ту эпоху входил в моду. Были у инспектора кое-какие сомнения, он пытался их как-то объяснить и отступился. Ну ладно, с инспектором все ясно. Пошли дальше. Итак, считаем, Мариэтта вернулась во Францию с алмазом, ведь как-то он должен был оказаться во Франции. Разумеется, и прабабка Каролина, и мы можем ошибаться по всем линиям, ведь она алмаза никогда не видела, а только располагала о нем некоторыми сведениями. Но ведь мисс Дэвис погибла насильственной смертью, а это о чем-то говорит…

— Послушай, вот чего я не понимаю, — перебила Кристина. — Почему Арабелла не подняла шума? Если обнаружила пропажу алмаза?

— Могла обнаруживать сколько влезет, но кричать бы не стала. Да ты вспомни, какой совсем недавно разразился алмазный скандал, стала бы она себя разоблачать? А может, со свойственной ей беспечностью и не стала переживать, обнаружив кражу алмаза. Нет, пусть наша Арабелла беспечна и легкомысленна, но ведь была женщиной умной, зачем ей вить верёвку на собственную шею? Женщина, которая довела до самоубийства мужа, этого благородного, честного служаку… Да, такого бы ей общественное мнение не простило! А тут ещё наклёвывался второй брак, с любимым человеком. Как знать, вдруг этот второй Джордж Блэкхилл проявил бы моральную щепетильность и отказался брать в жены такое чудовище? А если пропажу алмаза обнаружила не сразу, а позднее, тем более не стала поднимать шум. У неё был уже сын, следовало подумать о добром имени ребёнка, наследнике славного титула.

Кристина согласилась со мной:

— К тому же Арабелла не жила в бедности, так что и настоятельной необходимости, в деньгах не было. Иоаська, ты куда-то гнёшь. Ну, выкладывай.

— И в самом деле, мучит меня одна вещь, — призналась я. — Погоди минутку, слетаю все же за пивом, очень хорошо под него думается.

Спускаясь и поднимаясь по лестнице, я успела сформулировать пока не очень и для меня самой убедительное соображение.

— Полагаю, Мариэтта не могла пропасть с концами, — начала я, прихлёбывая пиво. — Нет, не затерялась вместе с алмазом, иначе бабка Каролина не знала бы о нем ничего и нам не стала бы морочить голову. И не в деревушку нам надо ехать, а в свою собственную библиотеку. Заброшенную нами самым бессовестным образом. Мы с тобой прервали работу на половине…

— На какой половине? И четверти не сделали!

— Ну, скажем, одну треть расчистили, чтобы ни вашим ни нашим. Надо привести её в порядок. Уверена, именно там что-то обнаружим.

Оказывается, во время моего похода за пивом Кристина тоже не бездельничала. Тоже думала и теперь решительно заявила:

— И следует внимательнее знакомиться с документами. Правда, в замке Нуармон архив не в таком образцовом состоянии, как здесь, никто там не вёл хозяйственных записей на протяжении веков, но кое-какие заметки остались. А вдруг мы наткнёмся на Мариэтту? Могла же она фигурировать в составе прислуги.

— Это само собой, — не возражала я. — Но главный архив Нуармонов сосредоточен в библиотеке. Во всяком случае, только там и сохранилась переписка наших французских предков. Не было у них других закладок для книг, как только письма.

У Кристины имелось ещё одно соображение.

— И не только. Необходимо порыться во французской прессе соответствующих периодов. Поищем какие-то сообщения в парижских газетах, скажем, той поры, когда Мариэтта возвратилась из Англии.

Я принялась перелистывать большой и толстый блокнот, приобретённый ещё в Париже специально для записей о великой алмазной афёре. Вот, нашла: изучение французской прессы следовало начинать с газет 1861 года, точнее, с 10 октября, даты отъезда Мариэтты Гурвиль. Искать в печати публикации, где упоминается её фамилия.

— А теперь давай подумаем, что эта юная отравительница могла сделать с нашим алмазом, — предложила Кристина. — Я, например, уверена, к родным в провинцию она не поехала.

— Ясно, обосновалась в Париже, — кивнула я. — Ведь уехала по доброй воле, никто её ни в чем нехорошем не подозревал. Не было у Мариэтты необходимости скрываться. А деньги у неё были…

Кристина воспользовалась случаем придраться. Уж слишком долго мы во всем соглашались друг с другом. Самое время немного поцапаться.

— Откуда знаешь, что были?

Я не осталась в долгу.

— Это же дураку ясно! Арабелла платила ей хорошее жалованье, горничная практически все откладывала, ничего на себя не тратя. А под занавес ещё получила от хозяйки дополнительно двадцать фунтов. Двадцати фунтов ей с лихвой хватило бы на целый год скромной жизни, скажем, в Булони.

— Скромная жизнь! — фыркнула Крыська. — С таким алмазом в кармане!

— А вот с алмазом она как раз и не рассталась, — возразила я. — Да и не утверждаю, что вела скромную жизнь, я сказала — хватило бы на скромную жизнь. Нет, сбережения у неё были, иначе не оставила бы такое выгодное место.

Кристина выдвинула свою гипотезу.

— Оставила, потому что нервы не выдержали.

— Ну ты даёшь! Нервная девица не стала бы убивать, а потом ещё хладнокровно выжидать целых три месяца.

Кристине вожжа под хвост попала.

— Вот, опять! Да откуда ты знаешь, что выжидала хладнокровно? Может, вся на нервах! Ну ладно, ладно, успокойся. Погоди, если предположить, что Мариэтта застряла в Париже и не реализовала алмаз, может, пустилась во все тяжкие? Скажем, красть начала…

— Слишком уж многого хочешь ты от судьбы. Нам и так везёт, а если бы начала красть, сразу бы в газетах пропечатали. Ты же сама назвала её сообразительной девушкой. Не отколола бы она такой глупости, не стала рисковать. Скорее всего, опять пошла в услужение, благо опыт работы уже приобретён. А вдруг в замок Нуармон?!

Кристина не осталась в долгу:

— Ну, теперь ты хочешь от судьбы слишком многого…

Как мы ни старались, поссориться по-настоящему так и не удавалось. Да и какие могут быть ссоры, ведь единогласно решили — теперь едем во Францию. Бросили жребий, кому завтра быть Арабеллой. Выпало мне. Поворчала, а что делать? К тому же дедуля был таким симпатичным и так огорчился из-за того, что мы уезжаем!

Целый день я развлекала его, став своей собственной прабабкой, Кристина же рылась в бумагах. Договорились, что сестра оставит для меня самую старую часть архива, старина была мне наиболее интересной. Отъезд наметили на послезавтра. Не ломали голову над тем, как поедем. Ясное дело, паромом до Дувра, ведь в Кале я оставила на платной стоянке свою машину.

Когда сестра спустилась к обеду, мне оказалось достаточным одного взгляда. Что-то обнаружила!

Чего стоило нам сдержать себя и спокойно провести вечер в обществе дедули! Дедуля все сомневался, хватит ли ей, то есть мне, этих считанных дней для того, чтобы набрать нужный материал для работы над историей рода. Похоже, дедуля отчаянно скучал в своём загородном доме, в нашем лице небеса послали ему просто небывалое в Англии развлечение, и он не намерен был ни одного дня упускать, вот и вцепился в нас когтями и зубами. Пришлось в мягкой форме пояснить, что дальнейшее пребывание в его гостеприимном доме для нас невозможно по целому ряду веских причин. Я пообещала, что снова непременно приеду к нему и проживу подольше. Дедуля оживился и потребовал, чтобы непременно приезжали обе, скажем, на все лето, он повозит нас по другим владениям Блэкхиллов, потому как вот этот загородный дом вовсе не является фамильным гнездом, лишь во времена Арабеллы он отошёл к Блэкхиллам, гнездом же являются развалины где-то на севере Англии. Должны же мы осмотреть резиденцию наших средневековых предков, пусть даже от неё остались одни руины?

Лично я руины всегда любила. Кристина тоже любила древность, но, чтобы отличаться от меня, всегда делала вид, что не переносит старья. Эх, похоже, идиотское стремление хоть чем-то отличаться друг от друга здорово отравило нам жизнь. А уж этот вечер особенно. Мы из кожи вон лезли, играя роль другой, и только где-то ближе к концу сообразили, что стать самими собой можем хоть сейчас, для этого не обязательно ждать, когда останемся одни.

— Ну, говори, что нашла? — торопила я Крыську, с остервенением смывая в ванной брови.

— Письмо прабабки Юстины к жениху! — ответила та, напротив, рисуя брови. Парик уже красовался на её голове, слава богу! — Нет, ты не представляешь! И с соколами все стало ясно, вот только, похоже, у нас ещё прибавится работы…

Больше ни о чем не удалось поговорить, надо возвращаться к дедуле. Нет, он вовсе не был старым занудой. Общество его всегда было приятным, но вот проклятый алмаз тоже требовал времени, хоть разорвись.

И дураком наш дедуля не был. Когда мы вернулись в гостиную, он с весёлым блеском в умных глазах произнёс:

— Не бойтесь, я не выживший из ума старый хрыч, эгоист и болван. Обещаю, когда вы приедете ко мне на более длительное время, предоставить вам больше свободы. Сейчас же вы так недолго пробыли у меня, что я просто был не в силах отказаться ни от одного дня общения с вами. Я в таком восторге от вас, что просто ничего не могу с собой поделать! Уж извините, использую каждую минуту…

— Не понимаю, чем тут восхищаться! — возразила Крыська. — Не такие уж мы замечательные, и уверяю вас, дедушка, длительное общение с нами редко кто выдержит. Несколько дней — ещё туда-сюда, а вот больше…

Живчик дедуля перебил внучку:

— Ведь вы здесь что-то ищете, так? То, что могло сохраниться в фамильных документах. А теперь нашли и потому уезжаете. Нет, нет, я вовсе не хочу знать, что именно, только ответьте, я угадал?

Поскольку в данный момент Арабеллой была опять Крыська, я могла ответить за себя, ту, что приехала работать над исторической сагой.

— Да, — подтвердила я. — Мы и в самом деле ищем конкретный, решающий момент, связывающий наши семейства, я ведь и в самом деле историк. В Нуармоне в фамильной документации жуткий бардак, а у вас, а здесь! Благообразие и порядок! Все записано, вся хронология как на ладони! И даже если бы вы, дедушка, меня сами не пригласили, я бы напросилась приехать снова и хорошенько порыться в архивах. Ну где ещё я бы смогла узнать, сколько стоили нитяные пуговицы к наволочкам сто двадцать лет назад?!

Крыська прямо-таки с восхищением уставилась на меня, а чем тут восхищаться? Я не притворялась, меня и в самом деле всегда приводили в восторг вот такие, казалось бы, незначительные детали. Наряду с пуговицами я обнаружила ещё и расписку столяра-краснодеревщика за сделанную работу. Делал же он недостающую ножку от старинного кресла, резную, полированную, из чистого дерева, без всякой фанеровки.

Дедуля тоже был в восторге. И в самом деле, если бы не мы, кто ещё мог бы рассказать ему такие удивительные подробности из жизни предков?

— Нитяные пуговицы к наволочкам? — хихикнул он. — Знаете, мои дорогие, меня просто поражает ваше знание английского. Откуда оно?

Кристина тяжело вздохнула.

— В конце концов, хоть к чему-то должны у нас быть способности. А французский мы знаем ещё лучше. О польском я уже не говорю…

— Ах, какая жалость, что я не очень богат! — вздохнул дедушка. — Смог бы тогда разделить наследство.

— Хорошо, что Уильямчик не слышал этих слов, — веселилась Кристина, поднимаясь вслед за мной в библиотеку, где нас ожидало письмо прабабки Юстины.

«Дорогой мой! — писала пра— и так далее бабка, наверное, жениху, Джеку Блэкхиллу. — Надеюсь, ты помнишь, почему я приехала в Англию, я тебе говорила. А если все же не помнишь, напоминаю: чтобы найти сбежавшего туда помощника ювелира. Я нашла тебя, но это уже другая тема. Так вот, выяснилось, что помощник ювелира и не уезжал из Франции, море их трепало, он вернулся в Париж и уже потом сбежал в Америку. Выяснилось также, что его невеста сказала правду — он и в самом деле не убивал моего кузена Гастона. Что же касается яда в соколах, то, кажется, его там нет, но точно этого никто не знает. И вообще это длинная история, я расскажу тебе её в подробностях при встрече…» — Ну вот, опять соколы! — взорвалась Кристина. — Кажется, я начну кусаться при одном упоминании о птичках!

— Не только ты! — мрачно отозвалась я. — Вместе будем кусаться!

«…Сейчас я еду в Польшу к родителям. Отец мой уже выздоровел. Бабка пытается занять меня работой в библиотеке, но дело не очень срочное. Дорогой, я как-то уже упоминала о нашем фамильном сокровище, впрочем, об этом тоже лучше поговорить при встрече, я очень надеюсь, скорой. А сейчас пишу в спешке, кони ждут. Подробное письмо напишу тебе уже из дому. Или, может быть, ты приедешь сюда? Люблю, люблю тебя!

Твоя, уже вскоре, жена

Юстина».

Мы с сестрой переглянулись.

— Ненормальная! — сердито произнесла я. — Когда оно написано?

— Никакого уважения к бабушке! — осудила меня Кристина. — Есть же дата. Вот, эта закорючка вроде бы шестёрка? Значит, 6 мая 1906 года.

— А-а, начало века! Ещё совсем недавно девице её круга ни в жизнь не написать таких… простых слов. Ну, что думаешь?

— Мне кажется… если не упоминать о соколах, от которых меня уже мутит, речь в письме идёт о нашем алмазе. Видишь, сорок с лишним лет понадобилось, чтобы о нем появилось хоть какое-то упоминание. Значит, что-то о нем стало известно.

— А потом вдруг перестало быть известно… Что за тип подозревался в убийстве её, а значит, и нашего родственника Гастона? Тебе что-нибудь об этом попадалось?

— Нет, ничего такого не видела. Зато опять вижу проклятую библиотеку. Скоро она начнёт сниться мне по ночам. Надо прикончить её наконец. Ну ладно, завтра опять охмуряю дедулю, а послезавтра уезжаем…

Прошла неделя.

— Я уже могу претендовать на золото в тяжёлой атлетике! — Кристина отёрла пот со лба. — Слушай, не поискать ли нам отдохновения где-нибудь в другом месте?

Мы уже приближались к концу третьей, самой длинной стены. Оставались только четвёртая, самая короткая из-за оконных проёмов, и пятая, от угла до дверей. Похоже, мы приблизились к самой старой части книгохранилища. То и дело попадались огромные, неподъёмные фолианты в дорогих переплётах, а на горизонте замаячило нечто поистине угрожающее — средневековые сокровища. Такие должны лежать на особых подставках, прикованные цепями к стенам. При одном взгляде на них становилось плохо.

Я попыталась придать бодрости нам обеим.

— Зато прикинь их стоимость! Ведь в завещании ни слова о том, что их запрещается продавать. Известно ли тебе, что в средние века за один такой шедевр, написанный от руки и украшенный многоцветными миниатюрами, можно было купить две деревни, а со временем эти рукописные книги и инкунабулы лишь возросли в цене? И если мы не найдём этого паршивца…

— Так ты называешь наше фамильное сокровище?

— Именно. Что-то постепенно исчезает всякая симпатия к нему. Так вот, если не найдём, устроим с тобой грандиозный аукцион и тоже разбогатеем. Такие раритеты, такие белые вороны тут стоят, пальчики оближешь!

— Оставь в покое орнитологию! Слышать не могу!

Напрасно она так психовала, в конце концов в библиотеке мы раскопали целые залежи рецептов в области траволечения. При своём Анджее Кристина немного подучилась, так что смогла по достоинству оценить обнаруженные сокровища. Взять хотя бы два чудовищных размеров гербария в отличном состоянии. Поскольку этим травкам, листочкам и цветочкам было не меньше двухсот лет, мы на всякий случай перефотографировали каждую страницу. Крыська настаивала, утверждая, что воздух вреден престарелым экспонатам. Я не возражала, даже профану ясно, какая это огромная ценность. Не менее недели ушло у нас на эти гербарии, а я все думала — кто же собирал растения? Какая-то из наших прабабок? Ключница? Местная знахарка? Во всяком случае человек, у которого хватило терпения и знаний одно и то же растение сорвать в разные периоды его жизни и подметить разницу. Сорванное в солнечный день после заката, оно выглядит вот так, на рассвете же или в пасмурный день — совсем по-другому. А вот оно в цвету. Цветочки целебные, а семена, оказывается, вредные. Корень летом и тот же корень поздней осенью. Теперь он уже без надобности, потому что немного повреждён, из-за этого улетучилось из него все хорошее. А этот целёхонек и потому бесценный. И прочие тонкости, наверняка неизвестные современным лекарям. Наряду с описанием целебных свойств растений приводятся целые страницы описаний болезней, от которых данные растения помогают, и конкретные советы по лечению. Интересно, даже упоминаются люди, излеченные с помощью травок. Особенно заинтересовал один случай запущенной гангрены ноги. Мне лично казалось, ампутация неизбежна. Оказывается, ничего подобного! Нога гноится? А для чего существует подорожник узколистный? И подробные указания, как пользоваться этим подорожником, в зависимости от того, свежий он или сушёный, лучше, конечно, свежий, и как заваривать сушёный при отсутствии свежего. Как сохранить эфирные масла, которые и до сих пор ещё не укрощены… Потрясающе! Как жаль, что такие знания позабыты.

— Ну в точности как с янтарём! — заметила я. — В семнадцатом веке его умели склеивать, а потом напрочь позабыли, пока уже в наше время не изобрели эпоксидную смолу.

На проклятых соколов наткнулась Кристина. Стащила с полки тяжеленный томище, уселась рядом с ним на полу, обеими руками перевернула первую страницу и заорала диким голосом:

— А-а-а! Вот они, проклятые!

Я, свалив на пол «Жизнеописания святых», споткнулась о толстенный фолиант и с налёту рухнула прямо на Кристину. Хотя я больно стукнула сестру, она не стала выражаться, только охнула, почесалась, и мы приступили к делу.

На титульном листе фигурировало, как и положено, название шедевра, длинное и сложное, из которого следовало, что в томе говорится об охоте, а также обучении хищных птиц охотничьим приёмам. Ниже красовалось весьма реалистическое, мастерское изображение двух соколов. Ну прямо как фотография.

Нетерпеливо, в величайшем волнении, сталкиваясь головами, мы перевернули заглавный лист и принялись листать следующие. И сразу почувствовали — страницы книги какие-то чрезвычайно ломкие, их края крошились от малейшего прикосновения, так что мы изо всех сил постарались сдержать нетерпение.

Некоторые страницы оказались вроде бы склеенными, легко перелистывались лишь те, между которыми были вложены листки бумаги. А вот и совсем уже страницу невозможно перелистнуть.

Мы замерли. Переглянулись. Охрипшим от волнения голосом Кристина неуверенно произнесла:

— Что-то говорилось о яде. Книга историческая, древняя. Может, лучше перчатки надеть? Ты что знаешь об исторических ядах в книгах?

— Помнится, Екатерина Медичи пыталась отравить Генриха Четвёртого, подсунув ему книгу об охоте с соколами. Правда, об этом написано в литературном произведении, выдумка писателя, но он основывался на каких-то действительных фактах. Во всяком случае, в те годы много об этом ходило слухов. Историки полагают — выдумка, чтобы отравиться, королю пришлось бы в процессе чтения лизать пальцы, переворачивая страницы. Я так полагаю — чепуха все это, от лизания не отравишься, ведь мы вот переворачивали страницы голыми руками и что? Сама видишь.

— Может, помогало, когда клей был ещё свежий…

— Да ты что, говорю же — исторические сплетни!

— В каждой сплетне есть доля правды, нет дыма без огня и так далее. Не знаю, не знаю, но пальцы лизать не советую.

— Да я и не лижу! — возмутилась я и подняла листок бумаги, вылетевший из соколов при нашем столкновении. — И вообще возьми себя в руки. Вспомни, что писала прабабка — все в соколах! Так что давай спокойно, методично все просмотрим. О Езус-Мария, а это что??

— Покажи, покажи! Она, Клементина!

«Хочу предупредить моих потомков, — такими ужасными словами начиналось послание прабабки с того света. — Данная книга могла принадлежать Екатерине Медичи. Её страницы склеил мой муж, Луи де Нуармон, а потом и я сама. Клеили обыкновенным клеем, без яда, но никто не поручится, что некогда эти страницы не были смазаны отравой. Поэтому советую глубокоуважаемым потомкам не касаться пальцев языком, а страницы переворачивать с помощью ножа. Возможно, эта предосторожность напрасна, но бережёного бог бережёт. Клементина де Нуармон».

— Ну уж нет! — решительно произнесла сестра, вставая с пола. — Я на многое готова пойти ради нашего алмаза, но помирать нет желания. Пойду вымою руки, а ты как знаешь. И нож захвачу.

— Тогда уж лучше стилет, — посоветовала я, тоже вставая. — Такой тонкий, заострённый, как кинжал, видела, на стене висит?

Вскоре Кристина вернулась со стилетом. Я тем временем позажигала в библиотеке все лампы, а на стол поставила бутылку салицилового спирта и коробку с бактерицидным пластырем. Больше ничего подходящего под руку не попало.

— Очень удивлюсь, если наши предки по женской линий своими фанабериями не загонят нас в гроб! — ворчала Кристина. — Давай это свинство все же положим на стол, удобнее будет работать.

Совместными усилиями водрузили мы на стол средневековый шедевр о соколах и, чувствуя, как замирает сердце, а также печёнка и селезёнка, приступили к методичной работе.

Вылетевшая из-под переплёта бумажка с предостережением пока была единственной. Дальше следовали страницы без всяких вложений и без записей на полях. А потом вдруг сразу перевернулись склеенные вместе страницы и нам предстала середина книги.

Там была огромная дыра, вырезанная в склеенных страницах каким-то острым орудием, не очень ровно. Дыру заполняли клочки бумаги, сложенные мелкими квадратиками. Мы с сестрой переглянулись.

— Не сомневаюсь — вот она, колыбель нашего алмаза. Увы, вместо него вот это.

— По микроследам можно установить точно, у себя я проверила бы за пять минут. Эх!

— Ладно, начинаем!

Принялись один за другим разворачивать бумаги, заполнявшие дыру. Первым оказалось письмо какой-то неизвестной особы, мы сразу почему-то решили — женщины, адресованное её брату. Особа упрекала брата за то, что обменял госпожу де Бливе на алмаз. О госпоже де Бливе мы уже знали.

— Вот, подтверждается наше право на алмаз. Наша собственность! — с торжеством вскричала я. — Не зря писала об этом пра— и так далее бабка Клементина.

— А я и не сомневалась в правдивости слов прабабки Клементины! — ехидно заметила Кристина. — Но только это уже второе подтверждение её слов. Первым было то письмо, которое швырнули в лицо нашему предку. Во всяком случае, ты так считаешь, что швырнули.

Да, на память Кристина не могла пожаловаться. Я сочла излишним говорить сестре комплименты по этому поводу, обойдётся и без комплиментов. У меня тоже память что надо. Поэтому я ограничилась лишь кивком и потянулась за следующим квадратиком. На сей раз — не письмо, вроде бы бумага газетная. Расправила мелко сложенный листок. Это и в самом деле оказалась вырезка из газеты.

— Вот она — награда за наш адский труд! — восторженно заорала я. — Награда за то, что послушно исполняем волю старших. Кажется, не придётся больше рыться в библиотеке. Итак, газетная заметка…

— Три газетные заметки, — перебила Кристина, выковыривая из дырки ещё два кусочка. — Что у нас здесь? О боже, «В доме, где проживала жертва катастрофы, ещё одна смерть»…

— «Отравлены две женщины», — почти одновременно прочла я на развёрнутой мною газетной вырезке. — Слушай, слушай! «Через два дня после трагической гибели мадемуазель Мариэтты Гурвиль»… Не сойти мне с этого места!!!

— Чего желаю тебе от всего сердца. Погоди, в том ли порядке мы читаем? Раз Мариэтта, значит, вот здесь начало. Ну конечно же, вот и даты кем-то написаны, а мы, как слепые куры, ничего не видим.

Взяли себя в руки, постарались успокоиться, разложили все газетные вырезки рядышком в хронологическом порядке. Особенно потрясла нас первая. В ней описывалась автокатастрофа… Нет, что я, какая авто? Несчастный случай на улице. Мадемуазель Мариэтта Гурвиль неосторожно шагнула с тротуара прямо под колёса мчавшейся во всю прыть кареты испанского посла и погибла на месте. В объятиях виконта Луи де Нуармона! Благодаря чему не вызывает сомнения личность погибшей. Виконт знал несчастную с детства и вызвался сообщить её семье о гибели девушки. Мадемуазель Гурвиль проживала на улице де ла Оратуар в доме, номер 2, снимая там квартирку. В карете же испанского посла ехал секретарь посольства месье М., которому наверняка придётся подумать о том, чтобы сменить место работы…

— Ну вот, и пересеклась наконец Мариэтта с Нуармонами! — торжествовала я. — Правда, посмертно…

— Ничего себе посмертно! Ты что, читать не умеешь? Чёрным по белому написано: «…знал несчастную с детства». Иначе с чего это вдруг хватать ему в объятия незнакомую девицу из низших сфер?

— Так ты считаешь, он ещё при жизни Мариэтты свистнул у неё алмаз? А схватить в объятия его заставили угрызения совести?

Кристина не на шутку разозлилась.

— Не иначе как на тебя затмение нашло. Читай дальше. Видишь? «Несчастный случай имел место на улице Ришелье, прямо напротив ювелирного магазина, откуда виконт вышел за секунду до случившегося». Тебе это ни о чем не говорит?

Я с трудом удержалась от желания огрызнуться. Сестра права. Итак, налицо ювелир, Мариэтта и наш предок. Четвёртым непременно должен быть алмаз, о котором в заметке не было ни слова. Сам собой напрашивается вывод: именно в этот трагический момент драгоценный камень и перешёл в руки законного владельца. А может…

— А может, и немного раньше, — предположила я. — Не стал бы виконт рыться в карманах несчастной под колёсами кареты на виду всей улицы! Логичнее предположить, что к ювелиру он пришёл уже с алмазом в кармане. Вот только не знаю… — Я задумалась над внезапно мелькнувшей мыслью.

— Чего не знаешь? — не выдержала Крыська.

— Знакомы они были с давних пор, — медленно начала я. — Не исключено, что он сам же отправил её в Англию к Блэкхиллам, поручив найти и похитить алмаз. Мариэтта задание выполнила. Правда, возникли осложнения. Вряд ли она предвидела необходимость ликвидации этой… как её… мисс Дэвис.

Кристине понравилась моя версия.

— Что ж, очень может быть… В конце концов, читать он умел.

— Писать тоже, — вдруг вспомнила я. — Ведь это тот самый Людовик Нуармон, который писал тестю. Ну помнишь, то письмо с просьбой сообщить подробности алмазного скандала в Англии? Выходит…

— …он знал о нем понаслышке, в общих чертах! — подхватила Крыська. — Интересно, что именно. И на каком этапе застрял. Наверное, прочёл имеющуюся здесь корреспонденцию, расстроился, что алмаз, некогда принадлежавший его предку, неважно, папочке, деду или прадеду, остался в Индии, мечтал о том, чтобы заполучить его…

— …а тем временем владел им вполне легально, папочке или там дедушке не надо было для этого перебить жрецов храма.

— Легально-то легально, но уже не владел, в том-то и дело! Мог прослышать о полковнике Блэкхилле, поскольку в Англии разразился алмазный скандал.

— Заткнись и слушай, что я тебе говорю! — разозлилась я. — Нечего выдвигать всякие беспочвенные версии. Сразу видно — ты не историк. Нужно взять и сравнить даты отдельных событий. Сейчас принесу блокнот, они у меня все записаны, настоящие учёные не полагаются на память.

И, не реагируя на насмешливое фырканье сестры, я встала и вышла из комнаты, ворча про себя:

— Господи, только и знаешь бегать туда-сюда. Мог бы этот замок быть и немного поменьше!

За время моего отсутствия Кристина успела ознакомиться с парочкой документов из поразительного орнитологического труда и приветствовала меня возгласом:

— Слушай, да это настоящий детектив! И ты права, надо действовать хронологически. Что тебе говорят даты?

А я чуть не свалилась с лестницы, пока поднималась в библиотеку, ибо, горя нетерпением, принялась листать блокнот ещё по дороге. Так что на вопрос могла ответить с ходу:

— В ту пору, когда разразился алмазный скандал, Мариэтта уже почти два года проработала горничной у прабабки Арабеллы. Выходит, начала раньше. Выходит, прадед Людовик раскопал переписку предков, каким-то образом узнал, кто там стерёг сокровище, в конце концов, это не так уж трудно, в конце концов, ещё прошло совсем немного времени после единоборства в Индии англичан и французов, вот он и выслал девицу к нужному человеку!

— Преступная шайка! — обрадовалась Кристина. — Ты правильно считаешь, алмаз у него был уже в кармане, когда он выходил из ювелирного магазина. А она поджидала его. Сообщница! Честно передала ему добычу, ведь сама не смогла ею воспользоваться, как пить дать, обвинили бы в краже. Весь ювелирный мир наверняка был наслышан об алмазе! Значит, присвоить себе просто не могла, но меры предосторожности приняла, чтобы высокопоставленный сообщник не оставил её на бобах, а то и похлеще!

— Это ты о чем? — не поняла я.

— А вот гляди!!!

И сестра сунула мне под нос ещё две газетные вырезки. Из одной я узнала, что в доме номер два по улице Оратуар скоропостижно скончалась хозяйка, владелица недвижимости. Какой-то рок тяготеет над этим домом. Ведь всего два дня назад снимавшая в этом доме квартиру жилица погибла в уличной катастрофе. Попала под карету…

Вторая заметка оказалась пространнее. Вот это сенсация! В том же злополучном доме на следующий день после смерти хозяйки померла служанка, причём симптомы внезапного заболевания, одинаковые у той и другой, наводили на мысль об отравлении. Служанка успела перед смертью сообщить, что они с хозяйкой, приводя в порядок комнату покойной мадемуазель Гурвиль, подкреплялись винцом из графинчика вышеупомянутой мадемуазель. Полиция взяла на анализ остатки вина, ведётся расследование, делом лично занялся комиссар Мишон.

И в заключение репортёр повторил слова о проклятии, тяготеющем над домом, в котором одна за другой скончались три женщины.

Дочитав до конца, я в полном обалдении подняла голову и не успела ещё ни слова произнести, как Кристина обрушила на меня поток умозаключений.

— Возможно, у меня скверный характер, — произнесла она с триумфом, который как-то не вязался с покаянными словами, — но сдаётся мне, предусмотрительная мадемуазель не хотела рисковать и приняла меры. На всякий случай приготовила для сообщника напиток, способный самым радикальным образом решить возможные недоразумения. Ты права, очень много значат именно детали! Исторические! Я просто зримо представляю себе: вот они вернулись после посещения ювелира, она понимает, что её надули, с улыбочкой преподносит виконту бокал вина — и дело в шляпе! Но не судьба, несчастная погибла под колёсами, а заготовленным напитком подкрепились бабы, приводящие в порядок комнату покойной.

Я похвалила сестру:

— Воображение у тебя что надо. В принципе логично, Мариэтта начала с мисс Дэвис, потом взялась за виконта. Бабы же сами виноваты — нечего пить что ни попадя. А служанка — ещё и дура, никаких выводов из смерти хозяйки не сделала.

— А может, она отхлебнула ещё до хозяйки, только меньше выпила, да и организм мог оказаться покрепче. Ну так что, поищем комиссара Мишона?

— Вот уж не уверена, что он нам нужен. Я бы лучше занялась прессой. Возможно, в газетах было ещё что-нибудь интересное. Все-таки сенсация!

Легкомысленная сестра поделилась со мной ещё одним умозаключением:

— Знаешь, теперь я уже прочно верю в алмаз. Раз столько трупов… Вот если бы обошлось без жертв — ни за что бы не поверила. Большие алмазы жаждут крови!

— Не каркай. Что там у тебя ещё?

— Ещё вырезка из английской газеты со сплетнями об алмазе, но мы уже её читали в Лондоне. А ещё расписка. Дана неким маркизом де Русильоном в том, что он одалживает книгу о соколах и обязуется вернуть её по первому требованию. Понимаешь, какое это имеет значение?

Я ответила вопросом на вопрос:

— А не нашла ли там случайно свидетельства о смерти этого маркиза?

— Пока не нашла, но, может, ты и без свидетельства соизволишь подумать? Одолжил вот этот фолиант, и что? Ну, думай же! Одолжил вместе с алмазом?

До меня наконец дошло и аж в жар бросило.

— Холера, возможно, это как раз исторический момент исчезновения алмаза? Что мы знаем о маркизе?

— Ровным счётом ничего. Однако советую обратить внимание на тот факт, что сокола вернулись на место. Вот они, перед нами, можешь пощупать. Лучше в перчатках. И как ты себе представляешь, маркиз берет почитать книжку с алмазом, а возвращает без? И прабабушка это спокойно восприняла? Ведь ни слова не написала. Кстати, какая из прабабок? Проверь по своему блокноту, на расписке есть дата.

Я проверила. Это оказалась Клементина, супруга того самого Луи-Людовика, который завёл шашни с Мариэттой. И что, родной жене ни словечка не проронил об алмазе?

Мы призадумались. Потом я заглянула в дыру. Там ещё что-то торчало.

— Гляди, ещё одна газетная вырезка.

— Не успела прочитать, — оправдывалась Кристина. — Уж больно скоро ты прискакала со своим блокнотом. И не одна вырезка, там ещё что-то белеется. Дыра большая. И если наш алмазик был такого размера…

— Мидоуз уверяет — по словам полковника, размером с кулак. Соблазнить мог любого, в том числе и маркиза. Но пока об этом преждевременно говорить. Покажи!

Очередная газетная вырезка, набранная петитом, извещала о том, что 25 марта 1906 года имущество покойного маркиза де Русильона за долги идёт с молотка. Через две недели после того, как маркиз взял почитать книжонку о соколах!

Мы с сестрой опять переглянулись, на сей раз в ужасе. И замолчали надолго.

— Все понятно, — упавшим голосом наконец произнесла Кристина. — Алмаз пошёл с молотка. И тот, кто приобрёл старинную книгу, был приятно удивлён…

— …увидев алмаз или дыру в середине? — разозлилась я. — Хоть немного пошевели мозгами! Неужели тебе ни о чем не говорит наличие соколов именно здесь?

— Говорит, а как же, — начала было Кристина заносчиво, но не выдержала и, отбросив притворство, жалобно поинтересовалась:

— А о чем говорит?

— Или о том, что на аукционе обнаружили дыру и не выставили соколов на продажу, или же их приобрёл кто-то из наших предков, знающий, в чем дело. Может, прабабка лично.

— Да нет же! — воскликнула воспрянувшая духом Кристина. — Ведь у неё под рукой была шустрая внучка Юстина! Так? Я не ошибаюсь? Вот она и послала внучку. Погоди-ка, а там, в твоей хронологии, нет ли кого, кто бы умер как раз в ту пору?

Я заглянула в блокнот.

— Как не быть! Есть, кузен Гастон! Как звали маркиза?

— Филипп.

— Нет, не он…

— В таком случае соколов купил Гастон, и кто-то его убил! Где твоя макулатура? Слушай, мы должны её постоянно держать под рукой, никогда не известно, что понадобится из старых писем, видишь, вечно всплывают отдельные детали…

— Так что, мне опять бежать?

— А ты считаешь, сами придут?

Побежала, ничего не поделаешь. Можно было, конечно, заставить Крыську проветриться, но она опять бы что-нибудь напутала. Все-таки историк — я.

Я притащила целую охапку исторической документации, всю нашу добычу. Чтобы больше не бегать. Вдвоём мы разложили на столе нужные письма во главе с письмом прабабки Юстины.

Внимательно ознакомившись с документами, Крыська изрекла:

— Выходит, помощник ювелира не убивал нашего кузена Гастона. Зато сбежал в Америку, Но кто-то же должен был убить Гастона, а, учитывая характер минерала, без убийства тут не обошлось.

— А вот нам не обойтись без глоточка доброго вина. Так что давай-ка пошевеливайся, я уже ног под собой не чую. Очень уж в этом замке неудобные лестницы! Ключи от погребов в нашем распоряжении, а прислугу будить в полночь не стоит.

Вопреки ожиданиям, Кристина охотно подчинилась.

— И бокалы прихвачу, а ты пока почитай вот это.

И подсунула мне два документа, извлечённых из все той же бездонной дыры в соколах.

Первым оказалась квитанция, из которой стало ясно — соколов приобрёл на аукционе антиквар, который вскоре после этого скончался, оставив полное сомнений и страхов письмо. Копию данного письма, судя по почерку, сняла собственноручно прабабка Юстина. Наконец-то стала понятной её навязчивая идея насчёт яда в соколах. Антиквар тоже предостерегал насчёт яда, а тот факт, что он вскоре умер, говорит о многом.

А из очередной газетной вырезки мне наконец стала понятна причина смерти кузена Гастона. Виконт Гастон де Пусак погиб в гостиной собственного дома в результате трагического стечения обстоятельств: ему на голову свалились мраморные Тезей с Минотавром. Правда, поначалу подозревали умышленное убийство, но в результате тщательного расследования всех обстоятельств была установлена истина. Следствием руководил комиссар полиции месье Симон.

— Боюсь, у нас нет никаких шансов рассчитывать на месье Симона, — сказала я Кристине, возвратившейся с бутылкой, бокалами и штопором. — Нас отделяют от него две мировые войны, а Франция — это тебе не Англия. Сомневаюсь, чтобы нам второй раз улыбнулось счастье.

— Что стоит попробовать! — отозвалась моя легкомысленная сестра, осторожно расставляя принесённое между драгоценными бумагами. — Как думаешь, справимся мы с этим штопором? Ну, и что ты теперь скажешь?

— Жаль, пока не обнаружили никакого письма от прабабки Клементины наподобие того, что нам оставила Каролина. И ничего от Флорека. А судя по намёкам прабабки Клементины, они должны быть. Меж тем дыра опустела.

— Зато под дырой что-то есть постороннее, видишь, как топорщатся страницы. Загляни, только осторожнее, кто там знает, вдруг и в самом деле сохранился какой средневековый яд?

Осторожно, с помощью ножа я перевернула слепленные страницы вместе с опустошённой дырой. Под ней оказалось, можно сказать, недостающее продолжение. Прабабка Клементина оставила потомкам настоящее послание, по пунктам, хотя в нем нигде не упоминалось слово «алмаз». Предполагалось, что адресовано оно людям, знавшим, в чем дело.

В числе прочих в послании разъяснялось происхождение и смысл отрывка письма, адресованного какой-то неизвестной бабе. Оказалось — маркграфине де Эльбекю, урождённой Людвике де Нуармон. Овдовев, упомянутая Людвика вернулась в родительский замок, но не имела никакого желания платить долги брата. Как раз в это время её брат, тогдашний граф де Нуармон, тяжело раненный, вернулся из Индии. Сведения на интересующую тему уже давно раздобыл Флорек. От старой ключницы, которая ещё девочкой состояла при будущей маркграфине.

Маркграфиню чрезвычайно разгневало легкомысленное отношение брата к материальным ценностям.

— Баба из себя выходила, потому как братишка вернулся без алмаза, — прокомментировала я в этом месте. — Самым глупейшим образом потерял фамильное сокровище.

Смакуя каждый глоток великолепного вина, Кристина одновременно со мной знакомилась с посланием прабабки.

— А кто такой Флорек? — задумалась она. — Где-то нам уже встречалось это имя.

Это уж слишком!

— Ну, знаешь, твоя нелюбовь к истории уже переходит границы! Ведь это же старший из Кацперских, приёмный отец Ендруся. Сейчас бы ему было… минуточку… кажется, около ста двадцати лет.

— В таком случае разреши мне усомниться в его отцовстве…

— Я же сказала — приёмный!

— …а во-вторых, как это старший? Наверняка у него был и папа, и дед, не сорока же его из-под хвоста выронила, были среди Кацперских и старше его!

Поскольку я располагала гораздо большими познаниями в области нашей родословной — с детства любила слушать семейные предания, предпочитая их самым завлекательным сказкам, — то могла легко вывести сестру из заблуждения. И не преминула ещё раз её упрекнуть — надо было в своё время тоже слушать, а она как огня избегала всех этих преданий семейной саги нашего рода.

— Во-первых, — сказала я, — Ендрусю сейчас около шестидесяти и ему ни за что столько не дашь…

— Факт! — согласилась Крыська. — Очень хорошо сохранился…

— Так что Флориан Кацперский имел право породить его, будучи в таком же возрасте, и нечего на человека наговаривать. Однако не породил. Адаптировал. Ну усыновил, ясно? Ендрусь был сыном его младшей сестры… или племянницы, уже не помню. Было там что-то внебрачное. Возможно, как раз этот Ендрусь. И Флорек, уже после войны, усыновил его, чтобы было кому оставить имущество. И благодаря этому они не потеряли Пежанова.

— А что, черт возьми, этот самый Флорек из Пежанова делал в замке Нуармон? — взвилась Крыська.

— Ну, ты даёшь! Не представляю, как можно быть до такой степени тупой! Неужели и в самом деле не помнишь, о чем нам все уши прожужжали в детстве?

— А откуда мне было знать, что все это понадобится? Знаешь, так объясни. Не то вина ни глоточка не получишь, сама все выпью!

— Все равно уже на донышке, алкоголичка… Ладно, слушай, ослица! Этот самый Флорек всю свою жизнь был самым доверенным слугой нашей прабабки Клементины. И проживал именно здесь, в замке Нуармон! Если не ошибаюсь, в этой крестьянской семье наших польских подданных все неплохо знали французский, наши предки Пшилесские их обучили. Поскольку он и ключница состояли в одном и том же обслуживающем персонале графов де Нуармон, легко общались, а ключница наверняка радовалась, что есть с кем поболтать на родном польском. Все свидетельствует о том, что она была чуть ли не очевидцем исторического момента появления в нашем роду проклятого алмаза. Гнев маркграфини на брата говорит о многом.

— Хорошо, дошло. Читай дальше.

А дальше прабабка Клементина сообщала, совершив большой прыжок во времени, что, по её мнению, помощник ювелира Шарль Трепон, разумеется, идиот, но Гастона не убивал. Она, Клементина, беседовала с ним лично, с Трепоном, а она уже старая и в людях умеет разбираться. Нет, Шарль Трепон не врал. И вроде бы не врал относительного того, при каких обстоятельствах потерял… это самое, но тут уже возникают сомнения…

— Ну вот, теперь опять какой-то Трепон, — раздражённо перебила меня сестра. — Не было такого до сих пор. Кто это?

— Наверное, тот самый, про кого писала прабабка Юстина. Кузена Гастона он не убивал… Помощник ювелира, не кажется тебе подозрительным это обстоятельство?

— Кажется. Да ещё потерял это самое. Холера, предки только и знали что теряли фамильный алмаз!

Я обратила внимание сестры, что как раз относительно этого пункта у прабабки Клементины возникают сомнения.

— Хотя и непонятно почему. Так, минутку. Вот, она пишет: «…в бушующем море потерял все, что имел». И заметь, бабка не поставила крест на потерянном имуществе, были, должно быть, у неё какие-то основания. И она не усматривает никакого стыда в том, чтобы признать утраченный алмаз нашим фамильным достоянием. Может, потому, что уже одной ногой стоит в могиле? В общем, прабабка права, в данном случае стыдно должно быть госпоже Бливе, а не нашему предку.

Внимательно изучив послание прабабки, мы поняли по отдельным намёкам и кое-каким деталям, что Клементина не имела понятия, каким образом алмаз вначале покинул Индию, а потом Англию и переехал во Францию. Её это даже и не очень интересовало, а супруг прабабки, граф Нуармон, тот самый Луи-Людовик, наверняка не признался жене в близких связях с Мариэттой. А если прабабка Клементина и сделала кое-какие выводы из газетных публикаций о несчастном случае и тяготеющем над неким парижским домом проклятии, то сохранила их для себя.

— Ну вот, можно сказать, и умчались в синюю даль наши надежды бодрой рысцой, — с грустью произнесла Кристина. — Это все или там ещё о чем-то написано?

Я постаралась сохранить остатки оптимизма.

— Прабабка Клементина — это огонёк в непроницаемой темноте истории, — веско заметила я. — И нечего хныкать, лучше внимательнее вникай в её послание.

А дальше в послании упоминалось о телеграмме из Кале дочери Клементины, Юстины. А вот и письмо, отправленное Юстиной из Лондона. Его хаотичность просто выводила из себя.

— Да, в наличии писательского таланта эту прабабку не обвинишь, — ворчала Кристина, изучая сумбурное послание. — Вроде бы человеческим языком написано, даже без грамматических ошибок, а уж наворочено — без поллитра не разберёшь.

— Допей своё винишко и постарайся разобраться, — посоветовала я, задумавшись внезапно над посторонним, казалось бы, вопросом: а на каких языках написана изучаемая нами историческая корреспонденция? Польский, французский и английский мы знали в равной степени, так что нам было без разницы, на каком написано. А ведь это имеет значение. Вот, скажем, Юстина писала матери наполовину по-французски, наполовину по-польски, время от времени вставляя английские слова. Не исключено, именно от неё к нам перешли способности к языкам.

В письме из Лондона сообщалось нечто очень важное. Хотя и сумбурно, но в деталях описывалась сцена смерти кузена Гастона. Подробности Юстина узнала от мадемуазель Антуанетты Бертье, дочери корабельного плотника. Её, Антуанетты, женихом был тот самый помощник ювелира. Сразу после случившегося он прибежал к невесте, а явившаяся туда же Юстина его там застукала. Правда, поговорить ей не удалось, ибо помощник ювелира сбежал, увидев Юстину, но та обо всем узнала у Антуанетты, которой жених успел рассказать о несчастном случае. Да, кузен Гастон перелистывал книгу, и оно вылетело, а пришедший с браслетом для кузена Гастона помощник ювелира из вежливости кинулся поднимать. Толкнул колонку и столик опрокинул, причём сам чуть тоже не опрокинулся, подпёрся рукой, в руке оно и оказалось. Сбежал в панике, а думать начал уже потом. Что-то насчёт Америки говорил, потому как ему все равно не поверят. Но поскольку Англия была ближе, а он знал некоторых рыбаков, то поэтому Юстина и отправилась в Англию. Пусть бабушка не беспокоится, о ней позаботится их поверенный в Лондоне. Все в порядке.

— Упокой господи душу нашей прабабки, но все-таки она ненормальная, — недовольно сказала Кристина. — Мне кажется — как раз порядка-то и не было!

Для меня в письме важным было другое:

— Видишь, вот ещё одно подтверждение того, что убийства никакого не было. Но вот о чем я подумала… Антуанетта, Антуанетта, Антося… Приходит на ум та самая Антося у Кацперских. Неужели это она? Каким образом?

Кристина перестала злиться и задумалась. Подумав, заявила:

— Слушай, никак мы обе перестали соображать. Вернее, это ты перестала. Парень был у кузена Гастона в момент его смерти, свистнул наш алмаз и потерял его во время шторма на море, когда попытался сбежать в Англию. На кой ляд тебе какая-то Антося у Кацперских? Скорее всего, девка из соседней деревни. Где Рим, а где Крым… А прабабка Каролина к старости могла стать склеротичкой, мало ли что ей в голову втемяшилось? Все, с меня достаточно! Давай кончать с библиотекой, ты займись оценкой старинной мебели и прочего имущества, продадим наследство, продадим все и станем богатенькими. Что же касается алмаза, то нам остаётся лишь выражать претензии к предкам, прошляпившим его, и ничего более.

Логично разум велел мне соглашаться с сестрой, но душа протестовала.

— Это от нас никуда не уйдёт, — возразила я. — И все-таки давай-ка все упорядочим. В хронологическом порядке рассмотрим… А в подвале, думаю, ещё найдётся бутылочка?

Кристина с готовностью вскочила.

— Я сбегаю!

Вино освежающе действовало на серые клеточки. Мы быстренько установили — и даже совсем не ссорясь, — что внезапно всплывший из небытия Шарль Трепон — тот самый помощник ювелира, жених мадемуазель Антуанетты, который не убивал нашего кузена, но алмаз похитил, потом сбежал при виде Юстины. Прабабушка Клементина была о нем невысокого мнения — идиот. А если идиот, как можно полагаться на его слова? Может, и не захватил с собой алмаза, и не потерял его в бушующих волнах, а просто забыл или нарочно оставил у невесты? Чтобы не подвергать превратностям опасного путешествия…

Разглядывая на свет вино в бокале, Кристина заметила:

— В таком случае мадемуазель Антуанетта Бертье становится для нас весьма интересной фигурой. Знаешь, что касается меня, так из всего французского наследства самым ценным считаю вот это винцо. И учти, я ни бутылки не продам, так что сразу выбей из своей дурьей башки! Ты как знаешь, а я свою половину сразу же забираю в Варшаву…

— Я тоже, так что не пытайся со мной поссориться. Даже если мы с тобой найдём двадцать алмазов! Нет, знать бы заранее! Ведь мы только что были в этом самом Кале. Придётся теперь опять туда съездить, может, и удастся разузнать что-нибудь об этом, как его… корабельном плотнике?… Сколько лет прошло? Погоди, подсчитаю… Ого, девяносто, если не сто! Узнаем, где жил, в центре города или на окраине, и если в центре, то и соваться нечего. Центр в Кале очень современный, просто до омерзения!

— Кале? Что ж, я согласна. А по дороге свернём в Париж и пообщаемся с фараонами. Комиссар… как его? Симон, кажется? Найдётся в полиции архив, как думаешь? Вот и покопаешься в нем, ведь тебя хлебом не корми, вином не пои, дай покопаться в старых бумагах. Учти, я на тебя надеюсь!

С важностью произнеся последние слова, Крыська снова отхлебнула из бокала…

На следующее утро мы ещё сидели за завтраком, когда престарелый камердинер доложил, что с нами желает видеться неизвестный посетитель. Впрочем, он, камердинер, не уверен — с нами обеими или только с одной, тот сказал — с наследницей госпожи графини.

— Вместе или отдельно? — по-деловому поинтересовалась Кристина. Разумеется, по-польски.

— Для начала я бы посоветовала отдельно, — тоже по-польски ответила я. — Ты или я?

— Ты, конечно. Для меня тут слишком много истории.

— Тогда попытайся хотя бы подслушать.

Посетитель дожидался, по словам камердинера, в нижней гостиной.

В нижнюю гостиную я постаралась вплыть как можно солиднее, хотя сердце сжималось от нехороших предчувствий — а не сборщик ли это налогов или какая другая зараза? Ведь прабабка могла, скажем, судиться с окрестными крестьянами из-за клочка земли, и вот теперь нам придётся расплачиваться. Или посетитель предъявит какую-нибудь давно просроченную расписку…

Тип в гостиной выглядел нестрашно и даже довольно симпатично: большой, блондинистый и добродушный. Лет сорока. В общем, мечта уставших от жизни женщин. С хорошими манерами и не слишком робкий.

Увидев меня, посетитель вскочил и вроде бы чем-то подавился, во всяком случае такое произвёл впечатление. Я не удивилась, привыкла, что именно так мужчины на меня и реагировали. Ничего удивительного, красивая женщина. Ведь раз Кристина красавица, и Арабелла тоже, значит, и я выгляжу неплохо?

— Слушаю вас, — милостиво произнесла я.

Тип с трудом взял себя в руки и ограничился восхищённым взглядом. Говорить он начал по-французски, причём акцент не вызывал никаких сомнений. Поэтому я сразу же перебила его:

— Можем говорить на английском. Для меня без разницы, даже если на американском английском.

Посетитель явно обрадовался и сразу же приступил к делу.

— Вы правы, я и в самом деле приехал из Штатов. Мой босс мечтает о приобретении старинного французского замка, не обязательно большого, может быть и таким, как Нуармон. Несколько лет назад он предлагал графине де Нуармон продать ему замок, но госпожа графиня не пожелала. Босс подумал, что наследница госпожи графини может быть другого мнения. Цену он предлагает хорошую, впрочем, этот вопрос можно обсудить. Но одно условие: замок он желает приобрести со всем содержимым. То есть купив все, что в данный момент имеется в замке.

На меня вдруг снизошло озарение. Не дослушав посетителя до конца, я перебила его:

— Полагаю, ваш босс или не отдаёт себе отчёта в ценности того, что имеется в замке, или считает меня идиоткой. Уверяю вас, если последнее, то он ошибается. К тому же так уж получилось, что я по образованию и опыту работы искусствовед, историк и знаю цену антиквариату. Хотите убедиться? Пошли!

Не дав посетителю опомниться, я схватила его за руку и потащила за собой.

— Вот, глядите. Да не туда, на стену! Это Ренуар, подлинник. Джотто. Да не этот, вон картина, над зеркалом. Кстати, зеркало тоже немалая ценность, стекло — шестнадцатый век, рама же ещё старше, начало Возрождения, все подлинное. А вот это дубовое карло… Ну куда вы уставились? Я говорю вам об этом низеньком кресле с изогнутыми перекрещёнными ножками. Раннее средневековье. И не поручусь, что на нем не сидел собственной… гм… персоной Карл Великий. Оба подсвечника на камине — Ренессанс, гданьский комод чёрного дуба — начало семнадцатого века. Теперь возьмём фарфор. Не стесняйтесь, загляните внутрь, пожалуйста. Вот этот — мейсенский, первой эпохи, а есть и немного китайского, причём даже не Минг, а Сунг! В идеальном состоянии! Да что вы жмётесь, смотрите, смотрите во все глаза! Так сколько же мне ваш босс собирается отстегнуть от щедрот своих? Да захоти я это продать — устроила бы аукцион для знатоков и коллекционеров. Известно ли вам, что маньяка никакая цена не испугает, а мне, возможно, повезёт и подвернётся парочка маньяков-коллекционеров.

Посланец американского босса малость офонарел от моего натиска, но, надо отдать ему справедливость, оклемался довольно скоро. Остановившись перед напольными нюрнбергскими часами XV века, бодро тикавшими, в роскошном барочном футляре, он поинтересовался:

— А могли бы вы для примера назвать цену хотя бы вот этих часов?

Случайно я помнила, что похожие часы, правда, немного помоложе, на последнем аукционе пошли за сорок тысяч долларов. Естественно, я зловредно немного завысила цену.

— Эти часы будут стоить пятьдесят тысяч.

— Франков?

— Нет, долларов.

Парень неплохо соображал и быстро принимал решения.

— Тогда, скажем, за все про все — два миллиона за содержимое.

— Это вместе с фарфором эпохи Сунг? — поинтересовалась я как можно ехиднее.

— Я уже сказал — о цене можно поговорить особо. Мой босс не намерен торговаться.

С трудом сдержавшись, чтобы не высказать ему все, что думаю о его боссе — или спятил, или знает о наличии в замке совсем уж потрясающих ценностей, — я произнесла почти равнодушно:

— Что же, я подумаю. До завтра.

— Благодарю вас, в таком случае завтра я позволю себе ещё раз побеспокоить мисс.

За посетителем ещё не успела закрыться дверь, как Кристина уже появилась в комнате.

— Двумя миллионами он может подтереться, — заявила она. — Миллион на нос — для меня это слишком мало. Но зато ясно — он рассчитывает на алмаз, откуда-то узнал о нем. И я так полагаю, раз уверен, что алмаз в замке, — пусть платит нам шесть миллионов, а потом ищет себе до посинения. Денежки мы получим, и не наша забота, что алмаза он не найдёт. По-моему, великолепная идея. Ты как считаешь?

— Я пока не считаю, я пока думаю. С одной стороны, не исключено, что на аукционе мы можем получить не меньше, а то и больше, но, с другой стороны, кто у нас купит эту развалюху? Даже если найдётся какой американец, такой цены уже не даст. А с третьей, честно говоря, жаль мне этого барахла и не хотелось бы все продавать. Кое-что я бы себе взяла.

— Знаю, знаю, наверняка вот этот гданьский комодик. Прекрасная вещь, ни в одну варшавскую квартиру не поместится. Ну, если даже и поместится, то через дверь не пройдёт. Станешь дом разбирать?

— У бабушки поместится! — обиделась я за комодик.

— А, я не поняла, что ты собираешься осчастливить бабушку, а не себя.

— Ну чего привязалась к комодику? Ты его назвала, не я. Тут найдётся кое-что не столь габаритное.

— Слушай, неужели и в самом деле такое барахло, как эти завалящие часы, может стоить аж пятьдесят кусков? — недоверчиво поинтересовалась Кристина.

Я махнула рукой.

— Да нет, думаю, до двадцати бы дошли, и конец. Они не в наилучшем состоянии, да ещё намучаешься с ними, надо постоянно следить, содержать в порядке. Просто я хотела задурить ему голову.

— А задурила мне, и ещё как! Иоаська, с меня достаточно. Никуда больше не поедем, пока ты здесь не определишься. Ну, чего глаза вытаращила? Пока здесь всего не осмотришь и не подобьёшь бабки. Мне надо знать, на что рассчитывать. А потом примемся, не покладая рук, разыскивать этого паршивца. Если уж мужик из Штатов сюда заявился, алмаз, как пить дать, находится в замке! Они там, в Штатах, лучше знают, где надо искать. То есть того… я хотела сказать, раз американскому боссу приспичило приобретать нашу фамильную развалину, значит, об алмазе ему больше нас известно. Честно признаюсь — только вот сегодня я так, по-настоящему, поверила в алмаз и теперь понимаю прабабку Каролину.

— Что-то в этом есть, — признала я. — «Со всем содержимым»… Неужели он и в самом деле спрятан где-то в замке? Купит шеф у нас замок и разложит его на элементарные частицы…

— Не пугай меня. В любом случае мы должны покончить с библиотекой, поскольку без этого не получим права на наследство. Выходит, нечего раньше времени думать о распродаже. Так что я — в библиотеку, а ты берись за антиквариат.

— Интересно! По-твоему, в библиотеке не антиквариат? Так что в библиотеку пошли вместе…

Трудоёмкий фолиант о соколах мы уже обработали. Однако следующий толстенный том — английское издание легенды о короле Артуре и рыцарях Круглого стола (XV век) оказался не менее трудоёмким, до того он был напичкан сведениями в области траволечения. Кристина провела над ним полдня. Я радовалась — трава по её части. Непонятно, почему какой-то из наших прабабок понадобилось именно в Артуре записывать столь ценную информацию. Возможно, сочла короля наиболее подходящим для этого из-за иностранного языка, надеясь, что том не будут трогать. А может, её привлекли удобные, широкие поля на страницах этого шедевра.

Я же наткнулась на очередное письмо. Нас это уже не удивляло, мы привыкли к тому, что предки рассовали свою корреспонденцию по книжкам. Правда, данное письмо не продвинуло вперёд наши алмазные поиски, ибо сплошь состояло из великосветских сплетён.

Надолго застряла я над изумительной рукописной книгой эпохи средневековья, воспевающей подвиги христианских рыцарей в первом крестовом походе. Это было просто чудо! И язык, и почерк писца не представляли для меня трудности, я легко справилась с ними. Нет, с такой жемчужиной не расстанусь ни за какие коврижки! Заберу с собой, прочту от начала до конца, наслаждаясь каждой строчкой, любуясь превосходными миниатюрами. Кристине она ни к чему, все равно не осилит. Могу ей в крайнем случае рассказать потом содержание своими словами. Если захочет, даже перевод сделаю в письменном виде. А с книгой не расстанусь!

Таким образом, каждая из нас застряла на интересующем её экспонате, в результате чего к вечеру мы едва расчистили небольшой сегмент библиотечных полок. Перед нами были ещё нетронутые целые две стены. Утешались тем, что теперь стали попадаться особо ценные экземпляры.

За ужином я сказала сестре:

— Нет, ни за что не соглашусь продать оптом весь замок этому американскому идиоту. Среди книг попадаются просто бесценные экземпляры. Заявляю, что с крестовым походом, например, ни за что на свете не расстанусь!

— У меня другая проблема, — отозвалась Кристина. — Я уже не говорю о вине, с которым тоже ни за что на свете не расстанусь, а вылакать его мы с тобой не сумеем, как бы ни старались. Видишь ли, я чувствую, если мы продадим замок со всем содержимым, я всю оставшуюся жизнь буду думать: а не продали мы американскому идиоту наш фамильный алмаз? Ведь у нас не было времени как следует пошарить в помещениях замка, а все равно случайно наткнулись на веер какой-то из прабабок, помнишь? Это же такая прелесть! Пусть и не алмаз найдём, а что-нибудь в этом роде, все равно неимоверные сокровища. Вот и буду думать всю оставшуюся жизнь — а что там ещё было? Нет, я не согласна! Ты даже представить не можешь, что там может ещё оказаться.

— Я-то как раз могу представить, поэтому и не хочется расставатьсяс замком.

— А если попробовать договориться с идиотом насчёт того, что мы кое-что из содержимого отберём для себя, а остальное ему, так и быть, продадим вместе с замком? Деньги-то нужны.

— Не согласится. Подумает, мы отбираем самые перспективные в алмазном отношении предметы, чтобы самим найти сокровище.

— Ну тогда я не знаю… Пусть просмотрит отобранные нами экземпляры обстановки и книги. Как думаешь, на такое пойдёт?

Представитель американского босса не заставил себя долго ждать, заявился на следующий день с самого утра, когда мы ещё завтракали. Ранняя птичка!

Я сообщила ему своё решение. Согласна продать замок, но не со всем содержимым. Намерена оставить за собой предметы, составляющие фамильные ценности, с которыми я не желаю расставаться, и точка! А кроме того, два миллиона — смешная цифра, стоит вспомнить хотя бы только одни старинные книги из библиотеки.

Представитель тоже успел подумать, а может, посоветоваться и проконсультироваться с боссом, если таковой вообще существует.

— Пять миллионов за все про все! — решительно произнёс он. — Насчёт фамильных ценностей согласен, но оставляю за собой право предварительно их осмотреть. Договор должен быть подписан немедленно, желательно ещё сегодня. А завтра же сюда вместо вас вселяется мой босс.

— Исключено! — возразила я. — Я сама ещё официально не оформила права наследования.

— Неважно, главное — действительный факт, а не формальности. Оформление прав наследования — долгое дело, пусть идёт своим путём. А упомянутая вами только что библиотека тоже уже больше вам не принадлежит.

— Дудки! Пока не приведу в порядок библиотеку, не видать мне наследства как своих ушей. Таково условие завещания прабабки.

Похоже, условие явилось для американского посланца полной неожиданностью.

— Как вы сказали? — не поверил он своим ушам.

— То, что слышали. Условие завещания! Только после приведения в порядок библиотеки и составления каталога!

— Но почему же?

— Пожалуйста, это я имею право вам сообщить. Моя прабабка была помешана на траволечении, неплохо разбиралась в этом, а получилось так, что множество сведений из этой области народной медицины разбросано по книгам фамильной библиотеки Нуармонов. Не только отдельные труды по траволечению, но и просто записи на полях в самых разных книжках. Наследство мне достанется лишь после того, как я выполню это каторжное условие завещания.

Все-таки условие действительно оказалось для него совершенно непредвиденным препятствием, американец явно не был к этому подготовлен и теперь с трудом собирал мысли, не зная, как реагировать. Придумал наконец.

— Это сделает мой босс! — заявил он. — А я ему помогу.

Тяжело вздохнув, я невинно заметила:

— И я бы не отказалась от вашей помощи. Вы не представляете, какие тяжёлые эти книги, особенно старинные, у меня уже сил нет. Пригодилась бы помощь крепкого мужчины, что и говорить. Но видите ли, по условиям завещания сделать это должна я лично, а нотариус следит за мной, как цепной пёс!

— Он может и не знать о нашем соглашении! А деньги вы, разумеется, получите сразу же.

— Очень заманчивое предложение! И все-таки мне придётся отказаться от него. Библиотеку я должна закончить, тут ничего не сделаешь. На это потребуется ещё около недели…

Он перебил меня:

— Ну ладно, согласен! Могу начать прямо сейчас!

— Что начать? — не поняла я.

— Помогать вам в библиотеке. Я готов! Где это? Пошли!

— Да бог с вами!… — начала было я, но и на сей раз мне не дали докончить фразы.

— Соглашайся! — послышалось вдруг громкое шипение на польском языке, доносящееся откуда-то из-за стены. Кристина! Подслушала и взалкала миллионов!

Американский посланец вздрогнул и непонимающе огляделся по сторонам. Я сочла нужным объяснить ему, в чем дело. Не хотелось, чтобы поползли слухи о привидениях в нашем замке.

— Это моя сестра. Мы наследуем замок вместе с нею, поэтому вместе вкалываем в библиотеке. Похоже, она согласна принять вашу помощь.

Американец похвалил Кристину:

— Благоразумная особа. Ну так что?

Теперь я в свою очередь была немного сбита с толку. Но раз Крыська пожелала… И я ответила:

— Хотя бы завтрак дадите мне закончить? Уже немного осталось. Может, и вы пожелаете?…

Гость отказался:

— Благодарю вас, я уже позавтракал. Вот разве что чашечку кофе.

При появлении Кристины гость оторопел. Он лишь молча переводил взгляд с неё на меня и обратно. Ради американца мы не стали усложнять себе жизнь и переодеваться, поэтому выглядели нормально, то есть идентично.

— А вы здорово похожи! — наконец пробормотал американец, неизвестно почему явно смущённый нашим сходством.

— Взгляды у нас тоже одинаковые, — заверила его Кристина, разливая кофе. — И хотела бы вас предупредить, даже не спрашивая согласия сестры, что ваша помощь в библиотеке ещё ничего не решает. Продадим ли мы замок со всем содержимым — пока неясно. Знаете, я тут случайно наткнулась на веер прабабки, так это же просто чудо! И ещё альбом с фотографиями. Сразу предупреждаю — их я никому не уступлю! И я уверена, где-то здесь наверняка найдётся и прабабушкин корсет, я очень на него рассчитываю, а вот вашему боссу он, согласитесь, совсем ни к чему. Вообще, мне не очень нравится сама постановка вопроса — продавать замок со всем содержимым.

— А пять миллионов вам тоже не нравятся? — с неожиданным ехидством поинтересовался американский посланец.

Кристину не так-то просто было смутить.

— Так себе, средняя цена, — небрежно отмахнулась сестра. — И вообще к финансовым вопросам мы с Иоанной относимся довольно легкомысленно.

Похоже, ей таки удалось сбить с него спесь, американец так и застыл с раскрытым ртом.

Вспомнив, в каком виде мы бросили библиотеку, я поднялась из-за стола.

— Пожалуйста, допивайте спокойно свой кофе, сейчас поведём вас на каторжные работы.

Если бы он подозрительно поинтересовался, куда это я иду, оставив их за столом, не моргнув глазом ответила бы: «В туалет». К счастью, у него хватило такта не задавать глупых вопросов. Крыська продержит его за столом сколько потребуется, в этом я не сомневалась.

А мне надо было привести в порядок наше рабочее место. Я быстренько сгребла с библиотечного стола пожелтевшие бумаги, а соколиный шедевр сунула на полку в уже просмотренной части библиотеки. Теперь все будто бы в порядке. Интересно, к чему приведёт помощь американца? Наверняка, настаивая на ней, Кристина что-то имела в виду, было у неё какое-то соображение.

Этим соображением она поделилась со мной уже поздним вечером, когда мы остались одни. На всякий случай мы не стали говорить по-польски. Мало ли что, а вдруг этот посланец далёкой Америки владеет нашим родным языком? Ведь не исключено, что его матушка проживала в хатке-развалюшке где-нибудь под Новым Таргом. Чем черт не шутит!

В качестве носильщика посланец вполне себя оправдал. В соответствии с нашими указаниями снимал с полок, клал на стол и расставлял обратно тяжеленные тома. И даже не вспотел! Работали мы на редкость продуктивно, в весьма приятной обстановке, лекарственных заметок было немного, корреспонденции вовсе не встречалось, так что к вечеру мы добрались до последнего куска стены.

Боясь сбить трудовой ритм, мы не стали обедать, а вот к ужину помощника пригласили. Тут я не преминула заострить внимание на нужном аспекте.

— Ну вот, сами убедились, какие в библиотеке ценности. Своими руками такие раритеты таскали, за которые в своё время можно было купить три деревни. Ну как можно такое продавать гуртом? Разве что нужда заставит, но мы пока нужды не испытываем.

— Вы правы, — согласился гость. — Свяжусь с боссом; возможно, он от кое-чего откажется.

Крыська не преминула вставить свои три гроша:

— И обратите внимание на вино, которое пьёте. Уверяю вас, такого больше нигде на свете не найдёте. А оно наше, тутошнее. С наших виноградников, понятно? — И безжалостно добавила:

— Пейте, пейте, пользуйтесь случаем, больше не получите, потому как нам его жалко, сами намерены выпить. И я категорически против его продажи!

Посланец лишь покосился на неё и промолчал. Как-то его, разумеется, звали, этого посланца, он ведь представился, да я не запомнила. По мнению Крыськи, имя его было Хьюстон, но, думаю, она что-то путает, ведь это то ли название улицы, то ли отеля, то ли газеты, то ли ещё что, но только не имя.

Сомнительный Хьюстон пообещал пересмотреть вопрос с покупкой замка и ушёл. Наконец мы могли поговорить свободно.

— Сколько же, интересно, стоит этот проклятый алмаз, если американец платит такие деньги? — вслух размышляла Крыська. — Ведь не может же стоить десятки миллионов? А вдруг миллиарды?

— Не забывай, он уникальный, самый большой в мире! Что же касается цены — понятия не имею. Надо будет при случае поинтересоваться в Париже, почём там крупные алмазы. Теперь говори, зачем тебе понадобилась его помощь в библиотеке?

— А что, скажешь, плохая мысль? Паренёк работящий, вон как с ним легко пошло дело. А мне хотелось приглядеться к нему, понаблюдать, как станет себя вести. Начнёт разнюхивать, совать нос куда не следует…

— Ну и…

— Ну и в самом деле совал нос, хотя и умеренно. Книги просматривал внимательно, заглядывал под переплёты, полки прощупывал и тому подобное. Так что я считаю — дело нечистое, надо держать ухо востро.

Я кивнула, полностью разделяя её точку зрения. Разговор мы вели на застеклённой веранде, которая являлась как бы продолжением столовой. С веранды можно было спуститься прямо в парк. Газон у веранды освещали фонари, а окружавшие лужайку кусты росли на порядочном расстоянии, так что подслушать нас было невозможно. Разве что мы стали бы специально громко кричать.

Кричать мы не собирались, беседовали вполголоса.

— Видишь, он не оставил визитной карточки, — заметила Кристина. — А если он и в самом деле представляет здесь своего босса, ни разу этого босса не назвал, только «босс».

— Полагаю, купчую на замок он оформил бы по всем правилам, — высказала я своё мнение. — Только вот расплатился бы фальшивыми банкнотами. Или поддельным банковским чеком.

Кристина возразила:

— Чеком платить опасно, мы ещё до подписания купчей могли бы проверить.

— А банкноты? Но раз мы такие легкомысленные в финансовых вопросах, мог понадеяться, что не проверим. И все равно я настаиваю на фальшивой наличности, чек для него опасен, банк стал бы его разыскивать.

Кристина не сразу возразила. Помолчала, подумала. Потом высказала предположение:

— Наверняка он что-нибудь бы придумал. Замок наш ему нужен как рыбке зонтик. Для него главное — возможность поискать алмаз. И пусть потом мы и банк вывели бы его на чистую воду, он успел бы за это время обыскать замок и смыться с найденным алмазом. А там ищи ветра в поле.

— По-твоему, замок возвращается к нам, да ещё он теряет пять миллионов долларов наличными? Не слишком ли дорогая цена за алмаз?

— Да что теряет? Ну, ты даёшь! Фальшивые доллары?

— А, ну да, я забыла…

Опять помолчали. Кристина задумчиво произнесла:

— Сдаётся мне, он хотел бы разыскать в замке именно то, что мы с тобой уже обнаружили: дневник прабабки, переписку предков, другие бумаги, которые помогут напасть на след алмаза. Хотя не исключаю, что в отличие от нас уверен — алмаз спрятан где-то в замке. Признаюсь, это меня как раз и тревожит. Мы с тобой мотаемся по всей Европе, а должны бы как следует поискать в замке, не исключено, он и в самом деле здесь.

— Тогда прабабка Каролина написала бы об этом прямо.

— Она же намекала на это, не так ли?

— Вот именно, одни намёки. А в таком случае указала бы на место, где искать алмаз. Нет, думаю, она и сама не знала, где он.

— Тем более!

— Что «тем более»?

— Может быть где угодно! Ведь Юстина могла его найти, а прабабка Клементина запрятать куда подальше… Или сама Юстина запрятала без участия Клементины, уже после её смерти.

— И родной внучке ни словом не обмолвилась?

— Судя по тому, что говорила бабушка Людвика, её матушка Каролина была малость того… ну как бы поточнее выразиться… в общем, от Каролины можно было всего ожидать. Нет, я уверена — или алмаз где-то в замке, или точные сведения о нем!

— И значит, одно из двух и намерен обнаружить в замке наш трудяга Хьюстон?

Вот так! И получается, что независимо от того, найдём ли мы алмаз или не найдём, удастся ли нам потом продать замок или не удастся и придётся платить французские налоги, все равно замка мы продать сейчас не имеем права! Потом до конца наших дней станем мучиться, упрекая себя, не сделали ли грандиозной глупости.

И я решилась наконец поделиться с сестрой соображением, которое уже долгое время не давало мне покоя.

— Вот смотри, Крыська, как получается. Обрати внимание на такой факт: в нашем роду из поколения в поколение бабы только и делают, что откалывают одну глупость за другой. А из-за чего? Из-за мужиков. Заметила? Просто какое-то проклятие над нами тяготеет. Или из-за мужчин, или ради них. Начиная с Арабеллы. Ведь она стибрила из храма Великий Алмаз главным образом для того, чтобы подложить свинью своему супругу. И возможно, ради того мужчины, которого любила. Пошли дальше. Клементина. Хотя насчёт Клементины мы не располагаем конкретными уликами, поэтому давай сразу перейдём к её наследнице Юстине. Ведь она только делала вид, будто ищет алмаз, а на самом деле в Англию поехала лишь ради прадеда нашего, Джека. Ведь об этом в её письме между строк яснее ясного читается. И наконец, мы с тобой…

Крыська даже подпрыгнула в своём кресле.

— А что, ты тоже? Ведь ничего не говорила. У тебя кто-то есть? Кто он?

Я вздохнула.

— Нечем хвастаться. Не тем же, что спятила! Ну ладно, ладно, успокойся, так и быть, скажу. Ты его знаешь. Павел Дарский.

— Езус-Мария! Так тебя тоже денежки привлекают?!

— Ну и дура! Ведь говорю же — спятила! Именно потому!

Ошарашенная Кристина немного подумала и сообразила, что к чему. Сама, ей не надо было разъяснять. Все-таки мы были одинаковы, наверное, не только внешне.

— Ну что ж, тебя можно понять, — признала она. — И если это серьёзно… А он что?

— Вроде бы тоже… Что-то насчёт свадьбы говорил. И даже о детях, но я ему рот заткнула.

— Как думаешь, не раздумает, пока мы тут торчим?

Встревоженно глянула я на сестру, но одного взгляда оказалось достаточно, чтобы успокоиться. Если я выгляжу так же — не раздумает. Нет, от такой прекрасной женщины ни один мужик не откажется, разве что она выкинет что-то из ряда вон выходящее. Я же до сих пор демонстрировала своему Павлику сплошные достоинства и никаких недостатков. Нет, он просто обязан сейчас тосковать по мне безгранично!

Кристина меж тем совсем пришла в себя и принялась рассуждать о моем будущем. Вернее, о нашем, они были взаимосвязаны.

— Ты права, я бы на твоём месте тоже чувствовала себя неуютно, имея дело с таким денежным мешком. В этом случае просто необходимо и самой иметь кое-что за душой. Так что другого выхода у нас нет — ищем алмаз! Большие надежды вселил в меня этот Хьюстон. Если и в самом деле наш алмаз такая потрясающая ценность, он даже твоего Павла проймёт. В сравнении с тобой он будет просто мусорщик! Хотя в наше время мусорщики — люди состоятельные… Ну тогда — безработный на пособии! И сразу бы сообразил, девушка любит его самого, а не его денежки. Впрочем, он ведь вроде парень неглупый, почему без алмаза этого не поймёт?

— Наверное, у него просто нет времени подумать как следует.

— А, ну разумеется, для этого ему понадобился бы отпуск на год. На два года! Ну да ладно, согласна, выбрала ты парня что надо, только не в моем вкусе. Я предпочитаю Анджея.

— Неужели ты, балда этакая, до сих пор не сообразила — какое счастье, что у нас разные вкусы по отношению к мужикам? — гневно обрушилась я на сестру. — Ты только на минуточку представь, что было бы, влюбись мы в одного и того же!!!

— Езус-Мария! — представила Крыська. — При одной мысли плохо делается. Вспомнила, как однажды твой бывшенький схватил меня в объятия, приняв за тебя. Ну, помнишь, я зашла к вам? И мне так противно стало, так противно… Извини, пожалуйста!

— Пожалуйста! — отмахнулась я. — Меня твой тоже раз облапил, точно такое же ощущение. Хотя теперь я думаю, что напрасно мы тогда не воспользовались нашим сходством. Я не о постели, совсем наоборот.

— Не поняла! — заинтересовалась Крыська. — Поясни.

— Я имею в виду всевозможные супружеские сцены, конфликты, претензии. Вот послушай. Я давно собиралась тебе рассказать, да все как-то случая не представлялось. Одна моя подруга, возможно, ты даже её знаешь, но это неважно, очень хотела высказать своему супругу все, что думает о нем. В спокойной обстановке, аргументированно, беспристрастно. Но не могла. При одном взгляде на паршивца все аргументы улетучивались из головы, так она его любила, и спокойно выложить претензии эта идиотка ну просто не могла. Если даже такие аргументы и приходили в голову, начинала заикаться, а потом плакать, так что нормального делового разговора просто не получалось. А вот будь у неё сестра-близняшка — другое дело. Лишённая эмоций, сестра выложила бы супругу как на блюдечке все претензии его благоверной, глядишь, совместно и нашли бы разрешение конфликта.

Кристина не согласилась со мной.

— Предположим, сестре удастся его убедить, — возразила она, — при условии, разумеется, что до него вообще доходят логические аргументы. А потом? Ты что, не знаешь, чем заканчиваются примирения любящих супругов?

— Прекрасно знаю, — огрызнулась я. — Подумаешь, в постель бы легла законная супруга, ожидающая в полной боевой готовности где-нибудь поблизости. Ведь для замены и секунды хватит.

— Ну, тогда согласна. Ты права, если любишь кого-то или, наоборот, ненавидишь, непременно проявятся эмоции, здравомыслие исключено, обязательно выкинешь какую-нибудь глупость. В таких случаях и впрямь пригодится замена. Хорошо, что ты сказала об этом. Не исключено, придётся воспользоваться.

— И мне тоже.

Вот к такому неожиданному соглашению пришли мы в тот памятный вечер, сидя на веранде нашего замка и попивая наше великолепное винцо. Время от времени поглядывали на освещённую лужайку, на непроницаемую черноту парка за ней, наслаждаясь ночной свежестью.

— А чем закончилось дело с твоей знакомой? — поинтересовалась сестра.

— В том-то и дело, плохо закончилось. Они разошлись, — грустно ответила я.

Кристина вдруг спохватилась.

— Какого черта мы занимаемся отвлечёнными проблемами, когда на повестке дня столько конкретных? Чем займёмся завтра? Как станем себя вести, если Хьюстон опять заявится? Откровенно скажем ему о принятом решении — дескать, распростись с надеждой купить замок, или станем водить его за нос?

Я и сама не знала, как поступить.

— Лучше бы по-честному, — не очень уверенно высказалась я. — Хотя, с другой стороны, может, ему доставляет удовольствие незаметно шарить по углам, когда мы копаемся в библиотеке? Пусть шарит, бог с ним.

— Тогда так, — решила Кристина. — Поставим вопрос ребром, честно и откровенно: продавать не будем, а помогать может, если пожелает. А я готова не знаю на что поспорить — пожелает! Превратиться мне в паука на этом месте!

Оглядев сестру с ног до головы, я заметила:

— Поскольку никаких признаков превращения пока не наблюдается…

Загадочный Хьюстон (фамилии его мы так и не узнали) разозлился как сто тысяч чертей. Он сделал все возможное, чтобы нас переубедить, выложил какие мог аргументы, кажется, алчно оценивал наши шеи — сможет ли каждую из нас задушить одной рукой, но Кристины в паука не превратил. И выразил желание помогать.

Ни словами сказать, ни пером описать того, сколько сил понадобилось мне для сокрытия от него листка бумаги, обнаруженного в старинном труде по астрономии. Хорошо ещё, бумажка не вылетела сама по себе, просто лежала тихо-мирно между страниц упомянутого труда. К тому же написана оказалась по-польски. И все равно, ни к чему пробуждать в Хьюстоне лишние подозрения.

Благодаря тому, что нам уже не приходилось тратить столько физических сил на работу в библиотеке, мы сразу продвинулись далеко, остались лишь два последних шкафа у самых дверей. Окончание мучений уже чётко просматривалось на горизонте. Теперь даже без помощи сильного мужчины мы смогли бы за один день покончить с просмотром книг и приступить к составлению каталога, при помощи которого без труда можно было бы найти любую книгу на любой полке любого шкафа. Это и означало упорядочение библиотеки. Теперь каждый дурак мог с закрытыми глазами найти то, что требовалось. А если учесть, что Кристинины ботанические записи по объёму составляли три толстенных тома, полагаю, завет прабабушки мы выполнили полностью.

Вечером американский посланец сделал весьма знаменательное заявление:

— Прошу вас, уважаемая леди, как следует подумать. Завтра я улетаю в Штаты, меня здесь не будет, но советую ещё раз хорошенько обдумать. Лучшего предложения вы никогда не получите, и делаю его вам последний раз. Послезавтра я вернусь.

Похоже, наше проклятое сходство довело его до белого каления, потому как он обращался куда-то в пространство между нами и пользовался грамматической формой единственного числа. Не по силам ему, видно, справиться с одной особой в двух лицах. Мы с Крыськой заверили его, что непременно как следует подумаем, и опять остались одни.

— Ну? — нетерпеливо подгоняла меня Крыська. — Что ты там нашла? Показывай!

Нашла я, разумеется, очередное письмо предков. Обрывок письма, но на сей раз сохранилось начало, так что по крайней мере можно было понять, кому письмо адресовалось.

«Дорогой братец Мартинек! — писал некто. — Во первых строках сообщаю, что мы все здоровы, чего и тебе желаем, так что с этим покончим, и перейду сразу к делу. Сдаётся мне, влип ты, братец, здорово. Из твоего письма делаю вывод — и не только я, — что панна Антуанетта здорово тебя задела за сердце и песенка твоя спета. Поэзия у меня получилась случайно. Матушка наша целый день молчала, а потом сказала — так и быть, в случае чего даст вам своё родительское благословение. Так что препятствий тебе не будет, поступай, как сочтёшь нужным. А у матушки не иначе как предчувствие, потому что она почему-то стала называть молодую даму Антосей. Видишь, переводить с французского все мы умеем. Было бы хорошо, если бы Флорек…» На этом письмо обрывалось, так как закончился листок, а следующего за ним не оказалось.

— Могла бы писать не такими огромными буквами, — недовольно раскритиковала автора письма Кристина, решив неизвестно почему, что писала женщина. — Вижу тут уже знакомого мне Флорека. А кто такой Мартинек? Ты небось знаешь?

— Конечно, знаю и тебе говорила, да у тебя совсем нет памяти! Мартинек — это младший брат Флорека, тоже Кацперский, потом стал поверенным нашего семейства. Или юрисконсультом, точно не знаю. Во всяком случае, вёл все дела. Погиб во время войны. А жил в том же доме, что и дедушка Збышек, поэтому бабушка и вышла за дедушку.

— Поразительно! — ехидно восхитилась Кристина. — Вышла из-за того, что Мартинек погиб в войну или потому, что жила с ним в одном доме?

— Из-за того, что в одном доме. Когда их дом разбомбили, они переехали к нам. Бабушка влюбилась в него с первого взгляда, так мне кажется, хотя она и уверяет, что позже, после того как тот проявил необычайный героизм в войну.

Кристина поняла.

— Ага, и из-за него осталась в Польше. Ни за какие сокровища не соглашалась уехать во Францию. Припоминаю, действительно, я об этом что-то слышала в детстве. И ещё мне запомнился такой случай: перед Рождеством бабуля велела нам купить селёдку, я встала в очередь. Хвост был громадный, стоять пришлось не один час. Правда, потом ты меня сменила, но я все равно успела подумать, что, вот, стою в очереди из-за глупости бабули, уехала бы она в своё время во Францию, какую прекрасную жизнь бы мы там вели, не торчали бы в очередях. Нам тогда по пятнадцати лет было.

— Ещё не стукнуло пятнадцати, около. Как же, помню такой случай. Нас тогда ещё спросили, что мы выбираем: селёдку или работу в кухне. Мы предпочли селёдку. Ну и времена были!

— Ладно, вернёмся к нашим баранам. Наверняка это письмо Мартинеку писала одна из его сестёр. Он был здесь, выходит?

— Да, несколько лет провёл здесь. Вместе с братцем Флореком служили нашим предкам. Если быть точной — прабабке Клементине.

— И именно тогда он каким-то образом столкнулся с мадемуазель Антуанеттой из Кале. Знаешь, эта Антося начинает меня все больше интересовать. Ты не помнишь, Мартин женился-таки на ней?

— Точно не скажу, но, кажется, женился. Узнаем в Пежанове, они там все старые письма хранят. И давай наконец покончим с проклятой библиотекой, составим каталог, а потом уже, на свободе, сможем и все остальное осмотреть. Авось ещё что-нибудь интересное найдём.

Пришёл день, когда и с каталогами покончили. Каталогов было целых три штуки. Первый, общий, алфавитный, насколько это оказалось возможным. Второй — тоже общий, в нем книги шли в том порядке, в котором стояли на полках в шкафах. И третий — состоящий из отдельных частей, в котором каждая соответствовала отдельному шкафу и конкретной полке. Кроме того, на каждой полке мы приклеили перечень книг, стоящих на ней, а на корешках всех книг — соответствующие каталожным номера на особой клейкой бумаге, безвредной для книжных переплётов. И оказалось, всего в библиотеке замка Нуармон — двадцать восемь тысяч триста одиннадцать книг.

Работу мы провернули гигантскую и были чрезвычайно горды собой.

Хьюстон не появлялся, но мы и не жалели, потому что не было уже нужды в помощнике-чернорабочем, а для умственной работы нам помощник не требовался. Видимо, охоту общаться с нами отбил отказ продать его боссу замок со всем содержимым. А раз не увлёкся очаровательной женщиной в двух экземплярах, значит, сердце у него — камень.

Вечером по своему обыкновению мы отмечали завершение рабочего дня стаканчиком превосходного вина.

— Значит, завтра прибывает нотариус, если не ошибаюсь, во второй половине дня? — рассуждала Кристина. — Надеюсь, к обеду успеем протрезветь. Ибо я сегодня твёрдо намерена упиться вдрызг вот этим, лучшим из вин!

Вздохнув, я меланхолично отозвалась:

— С удовольствием последовала бы твоему примеру, только не даёт мне покоя одна вещь. Мы с тобой взяли такой темп, что не было возможности обсудить её. Теперь же, когда библиотеку скинули с плеч, можно и поговорить. Естественно, пока ты не напилась как свинья.

— Тогда поторопись, видишь же, я делаю все, что в моих силах.

— Вижу, вот и беспокоюсь — не успею. Может, немного притормозишь? Так вот, вчера вошла я в кабинет…

— На кой черт? — удивилась Кристина.

— Смутно помнила, вроде бы там ещё завалялись какие-то книги, штуки две-три, вот и захотела проверить. Оказалось, это не книги. Одна была инвентарной описью так называемого живого инвентаря замка, а точнее лошадей. Все о лошадях, которые разводились и содержались в замковых конюшнях. Большая толстая тетрадь в твёрдых книжных корочках. Вторая же содержала вырезки из газет и записи о всех гонках и скачках начиная ещё с тех времён, когда какой-то из прадедов содержал тут конезавод. Но не в этом дело. Видишь ли, рядом с длинным шкафчиком, ну, тем самым, с множеством ящичков, я заметила немного сигаретного пепла. Совсем немного, кот наплакал, но пепел был. Знаешь, не такой, когда нарочно стряхивают пепел с сигареты, а такой, словно стряхивали его в пепельницу, которую держат в руке, но нечаянно попало мимо. Напрягись, вспомни, не заходила ли ты туда? В кабинете мы обе с неделю как не были. А когда были, ты курила? Потому что я нет.

Кристина честно попыталась поднапрячься и вспомнить. Она даже не отпила из бокала, так и замерла, поднеся его к губам. Даже сморщилась от напряжения, так интенсивно думала.

— Курила ли я в кабинете? Нет, ни разу туда с сигаретой не заходила. Ты там копалась без меня, я же лишь курсировала на трассе спальня-библиотека-столовая и обратно. Ну, ещё ванная. Нет, не курила я там! Интересно…

— Вот именно! Странно, что я заметила такую мелочь, но солнце светило ярко, и пепел просто бросился в глаза. Никто из прислуги не курит. И сама не рада, что заметила пепел, вот теперь не знаю, что и думать.

Сестра поставила бокал, напряжённо раздумывая, потом опять подняла и опорожнила одним духом.

— А чего там думать, дорогая, яснее ясного — кто-то посещает нас. Визиты наносит, никаких сомнений. Вот только не знаю, каким образом, ведь дом запирается. Наверняка это делает господин Хьюстон. Или оставил своего заместителя. Ну встань сама на его место. Ты пожелала приобрести замок, две кретинки не соглашаются его продать, а сами копаются. Он же не дурак, видит. Что бы ты сделала на его месте? Поскольку они заняты работой в библиотеке и вкалывают по-страшному, он сам видел, ночью точно спят как убитые… Прислугу подкупить не удаётся, все трое заботятся о замке больше нас с тобой. Вот и получается, выход у него один. Иоаська, давай завтра над этим подумаем, сегодня я устраиваю себе отдых, ладно?

Тут уж возразила я:

— И думать нечего, ежу понятно. Он это, Хьюстон. Ничего не крадёт, а алмаз пусть ищет до посинения. Правда, может наткнуться на письма… В кабинете их больше нет, я проверила. Ладно, отложим до завтра. Покончим с нотариусом и займёмся остальным…

Отдых мы себе устроили что надо. Проснуться удалось лишь к полудню. Осоловелые со сна, ни о чем не думая, сели мы за стол. Горничная принесла поздний завтрак и робко поинтересовалась:

— Прошу меня извинить, но вот у меня… есть вопрос. Можно спросить?

— Разумеется. Пожалуйста.

— Не отправляли барышни Гастона куда-нибудь с поручением? Его с самого утра не видно, а он обычно предупреждает, если куда отправляется.

Мы переглянулись, потом тупо уставились на горничную. Пока ещё не осознали всей важности услышанного.

— Нет, — ответила я, а Кристина просто молча покачала головой. Поскольку вино было и в самом деле чудесное, никаких последствий с похмелья не чувствовалось, головой можно было качать безболезненно.

— Большое спасибо, — ответила огорчённая горничная, присела в старинном полупоклоне и удалилась.

Поглядев ей вслед, Кристина вскочила и тоже отвесила мне церемонный поклон, заявив:

— Ради одного того, чтобы насладиться таким книксеном пятидесятилетней бабы, уже стоило провернуть эту каторжную работу в библиотеке. Ну, как у меня получилось? Смутно вспоминаю, вроде бы бабуля пыталась нас в детстве научить этой штуке. Гляди, гляди, вот я приседаю…

— И очень складно у тебя получается, — похвалила я сестру. Впрочем, тут же поправилась:

— Бабуля, должно быть, в своё время постаралась, научила-таки. Можешь наниматься в горничные.

Окрылённая успехом, Кристина ещё два раза присела в полупоклоне, потом заняла своё место за столом и спросила:

— Как думаешь, что случилось с Гастоном?

Мне стало завидно, вскочив, я тоже присела в церемонном реверансе. Полагаю, у меня получилось не хуже, чем у Кристины.

— Ну как? — поинтересовалась я, не отвечая на её вопрос.

— Ничего! — снисходительно одобрила сестра. — Одно из двух: или бабуля обладала несомненным педагогическим талантом, или приседания у нас заложены в генах. Ведь в прежние времена все девчонки обучались реверансам, теперь редко кого научат. А жаль, ведь это очень красиво.

Покончив с поклонами, я тоже уселась на место и смогла уделить внимание исчезновению Гастона.

— Будь этот Гастон лет на сорок моложе, решила бы, что загулял с девицами. Но в его возрасте!…

— А не мог последовать нашему примеру, причём пил прямо в подвале и теперь где-нибудь там и отсыпается?

— Сомневаюсь, но вот немного оклемаюсь и пойду поищу. Малый хорошо сохранился, но ведь годы берут своё, может, почувствовал себя плохо и где-нибудь свалился?

— И ещё имеет смысл отправить эту нашу Петронеллу в деревню, пусть порасспрашивает, может, кто видел Гастона. Но тоже немного погодя, ведь и я малость сонная. Ага, вот ещё о чем подумала — мы заказали обед для господина нотариуса?

— Не знаю. Вроде бы я не заказывала. А ты?

— Я тоже не заказывала. Холера! Надо поскорее это сделать.

Я позвонила горничной. Такие уж тут порядки. Можно, разумеется, сбегать и сказать ей про обед, но не принято. Да и неизвестно, где в данный момент её искать. А носиться по замку с пронзительными криками «Пьяретта! Пьяретта!» — значит показать свою полную невоспитанность и незнание хороших манер.

Пьяретта тут же появилась и с надеждой посмотрела на нас. Должно быть, полагала, мы вспомнили, куда услали Гастона с поручением. Пришлось разрушить её надежды. Я сообщила горничной, что к обеду мы ждём господина нотариуса, которого следует хорошенько накормить, так что пусть кухарка из кожи вылезет, но приготовит хороший обед, не считаясь с расходами. Господин нотариус должен прибыть часа через два.

Господин Терпильон появился в точно назначенное им самим время, выпил чашечку кофе и направился в библиотеку. Мы, ясное дело, попёрлись следом. Очень интересно знать, каким образом он станет проверять результаты наших каторжных трудов.

Обернувшись к нам, нотариус сухо, но решительно приказал:

— Прошу мне ни в чем не помогать, ничего не разъяснять.

Нет так нет, как угодно, пусть сам мучается. Мы встали в сторонке и молча наблюдали за ним.

— Я желаю найти книгу некоего Мэрдока. Трактат об охотничьем оружии, английское издание, конец прошлого века! — заявил нотариус куда-то в пространство, вроде бы сообщая самому себе о своём желании. — Ага, вот каталог, чудесно. Попробуем с его помощью.

По-прежнему игнорируя нас, нотариус раскрыл страницу каталога на букве «М». Сделал это без особого труда. Надо сказать, что вышеупомянутый алфавитный каталог мы решились сделать из скоросшивателей, в каждый из которых вставлялись каталожные карточки с аккуратно напечатанными на машинке данными о книге. Не посчитавшись с расходами, приобрели мы скоросшиватели, карточки и даже дырокол. Главным образом потому, что заполнять карточки на машинке было намного легче и быстрее, чем от руки. Правда, получился каталог грандиозных размеров, из двух толстенных пачек. С «М» как раз начиналась вторая.

— Мэрдок, Мэрдок… — бормотал себе под нос нотариус, переворачивая один за другим скоросшиватели. — Ага, вот он! «Краткий трактат о видах, свойствах, особенностях, уходе и содержании…» Одиннадцать тысяч сто двадцать восемь. Сегмент пятьдесят два… Сегмент? Молчать! (Это нам, хотя мы и без того молчали.) Оглядевшись по сторонам, господин Терпильон продолжал бормотать под нос, игнорируя нас.

— Не такой уж я склеротик! — информировал он себя. — Ага, понятно. Шкафы разные. И открытые полки. Так, так… Вот теперь понятно, что за сегмент. Какой он там? Ага, пятьдесят два.

На каждой из открытых полок, от пола до потолка покрывающих отдельные стены или их участки, мы огромными буквами написали соответствующий номер сегмента. Учитывая, что библиотекой могут пользоваться и близорукие.

Разыскиваемый нотариусом Мэрдок оказался на самой высокой полке, под потолком. Мы стояли в сторонке, на полу, разумеется, причём Кристина небрежно опиралась о стремянку. Перестала опираться, но ни на шаг не отодвинулась. Хотел все сделать сам — пожалуйста.

Нотариус опять огляделся, увидел стремянку (нас, разумеется, не видел), схватил, приволок к нужному сегменту полок, влез на самый верх, не слетел, проехался пальцами по переплётам книжек и инвентарным номерам и извлёк желаемый трактат. С трактатом в одной руке осторожно (но без ущерба для здоровья) спустился со стремянки и положил на стол легко и просто обнаруженную книгу.

И опять принялся бормотать себе под нос:

— Предания о лисе… Скажем, автор неизвестен… Скажем, я не помню автора… Скажем, авторов может быть несколько…

Тематический каталог лежал рядом с алфавитным, сделали мы его таким же, двухтомным, на карточках. На нем чётко было написано: «Тематический каталог», а господин Терпильон читать умел, мы уже убедились.

— Предания или басни? — спросил нотариус самого себя. — Что может быть о лисе? Повести, рассказы, прибаутки, предания, басни… Или песни? Или поэмы? Нет, поэзия отпадает, значит, проза. Начнём с басен.

Мы спокойно слушали рассуждения старого нотариуса, поскольку все, что только было написано о лисе, мы поместили в первом томе в статье «Лис». Господин Терпильон быстро вышел на лиса. На сей раз стремянки не потребовалось. Вот он извлёк том.

Интересно, что теперь придумает? Придумал, оказывается, такой уж он был въедливый, этот нотариус.

— Предположим, я хочу взять почитать эту книгу, — произнёс он в пространство и замер.

Я подошла к нему, откинула первую страницу переплёта избранной им книги, вытащила длинную узкую бумажку, сверху которой фигурировали автор и название книги, и жестом велела ему вписаться. Молча, раз он запретил нам говорить. Просто ткнула пальцем в нужную графу.

— Что ж, очень хорошо, — сказал нотариус и поставил книгу на место.

Очень скуп был на похвалы этот нотариус. Вроде бы уже убедился — поработали мы на совесть, но все никак не мог успокоиться, ходил по библиотеке, читал надписи на полках, рассматривал номера и кивал головой. Кажется, с одобрением.

— Говорить уже можно? — вежливо поинтересовалась Кристина.

— Разумеется! — ответил чрезвычайно удивлённый вопросом нотариус, словно не он строжайше запретил нам что-либо разъяснять и несколько раз невежливо крикнул: «Молчать!» — Только мне бы хотелось ещё взглянуть на то, каким образом вот из этого, — тут он широким жестом обвёл все библиотечные шкафы и полки, — вы извлекли сведения о лечебных растениях и в какой форме их суммировали.

Тяжело вздохнув, Кристина подошла к отдельному столику у окна, на котором лежал толстенный том с записями по названной теме. Очень внушительно выглядел этот фолиант, не хуже средневековых гигантов, только что не в переплёте из телячьей кожи.

— Следовательно, пожелания завещательницы выполнены, — констатировал нотариус. — Осталась последняя формальность. Прошу следовать за мной. Замок я знаю.

Мы непонимающе переглянулись. Что ещё за формальность и при чем тут знакомство с расположением помещений в замке? Станет проверять, не украли ли мы чего?

Нотариус же решительно двинулся вперёд, не ожидая нашего согласия и не делая тайны из последней формальности.

— Просто я обязан проверить, все ли книги, имеющиеся в замке, включены в составленные вами каталоги, — разъяснил он на ходу. — Ведь вы могли чего-то не заметить, а обитатели замка Нуармон всегда были большими любителями чтения. Могли бросить книгу в любой комнате… Вот, скажем, в этой столовой… Или в этой гостиной… Или в кабинете…

Я сочла нужным сделать замечание:

— Вы правы, и сразу предупреждаю — в наших спальнях обнаружите две книги, читаем с сестрой перед сном. Тоже любим читать. Но они уже записаны в каталог.

— Эх, надо было вписать на карточке, что взяты из библиотеки тогда-то и тем-то. И подписаться, — заметила Кристина в пространство.

Я ответила громко, возможно, демонстративно громко:

— И вовсе нет. Записывают лишь те книги, которые выносят из замка. Наши книги замка не покидали, так что незачем было их записывать. Впрочем, если хочешь, сбегай запиши.

Кристина развернулась на сто восемьдесят градусов и молча бросилась вниз по лестнице.

Господин Терпильон не отреагировал на наш разговор. Он методично раскрывал одну дверь за другой и окидывал взглядом одну комнату за другой. Особое внимание уделял столам, столикам, этажеркам и тёмным углам. Вот мы уже проследовали через анфиладу жилых помещений, вот осмотрели помещения, предназначенные для гостей, где мебель стояла в чехлах, вот прошлись по вспомогательным комнатам — буфетным и гардеробным. Потом пробормотал, что следует осмотреть спальню прабабки, куда никто никогда не совался. На этом этапе нашего следования нас догнала запыхавшаяся Кристина.

— Холера, забыла, какую книгу ты читаешь, пришлось искать промежутки между книгами на полках! — пожаловалась она шёпотом. — Не волнуйся, нашла и тоже вписала. Хорошо, когда книги стоят вплотную друг к дружке.

Тем временем господин Терпильон немного опередил меня и в прабабкину спальню вошёл один. Тут же послышался его недовольный голос:

— Безобразие, такой беспорядок! Что это значит?

Мы с Кристиной подхватились и бросились к нему, с налёту слегка подтолкнули в спину, пытаясь разглядеть, что же его так возмутило. При этом ни у Кристины, ни у меня не было абсолютно никаких злых предчувствий.

Езус-Мария!!!

На полу прабабкиной спальни у камина лежал наш престарелый камердинер, лежал неподвижно, лицо его покрывала смертельная бледность, а на полу у виска расплылась и уже успела застыть узкая полоска тёмной жидкости…

Нам повезло, что преступление оказалось совершённым в то время, когда в замке был нотариус. Он прекрасно знал, как следует поступать в подобных случаях, и немедля запустил в ход следственно-медицинскую машину. Первым в спальню, куда принесли камердинера, был допущен срочно вызванный врач. И тут выяснилось — преступник совершил промах, старый Гастон только выглядел покойником, а на самом деле был жив.

Упомянутое выше обстоятельство чрезвычайно взбодрило полицейских, они страшно засуетились, проявили невероятную расторопность, мы и глазом не успели моргнуть, как Гастона отправили в больницу на завывающей машине «скорой помощи». Нам сообщили — с переломом основания черепа, вернее, с подозрением на перелом, так предположил врач, осмотревший пострадавшего. А чего тут подозревать, причина перелома этого самого основания бросалась в глаза. Поскольку голова несчастного камердинера оказалась на каменном обрамлении камина, вывод напрашивался сам собой: падая назад, стукнулся о камень затылком — и привет! Вроде бы все указывало на несчастный случай: старик поскользнулся на скользком от мастики полу или за что-то зацепился и грохнулся навзничь. Странным казалось лишь то, что у камина были обнаружены сразу две кочерги. Одна торчала там, где ей и положено находиться, — в декоративно оформленном комплекте вместе с другими причиндалами к камину, а другая валялась на полу у правой руки несчастного. И ещё, естественно, возникал вопрос: что, черт возьми, делал старик в ночной пижаме в спальне графини?

Мы с Кристиной заранее решили говорить правду, и только правду.

— Уж я этому паршивцу задам! — мстительно заявила Кристина. — А ты — как знаешь. И если это не Хьюстон отколол, то считай, я — английский король. Наверняка, скотина, опять к нам пробрался, а Гастон его и застукал.

— Согласна с тобой и присоединяюсь к намерению вывести скотину на чистую воду, только давай хорошенько продумаем свою версию. Что могла эта скотина тут искать?

— А у меня уже готов детектив! — похвасталась сестра. — Нет ничего проще: преступник искал в спальне прабабки её драгоценности. Он ведь, бедняга, не мог знать, что хранятся они в банковских сейфах. Фарфор его не интересовал, его он не трогал, ведь ты сама демонстрировала его американцу, сообразил, паскуда, что в случае чего подумают сразу на него. Знал — мы все время торчим в библиотеке, заняты лишь книгами, о драгоценностях не думали, ничего для их безопасности не сделали, впрочем, можем даже не знать, есть ли они где в замке. Вот и искал…

В принципе версию сестры я одобрила, хотя не преминула подкинуть и свои соображения:

— Тем более что сама лично информировала его о непременном требовании завещательницы: пока не закончим упорядочение библиотеки, не имеем права ни к чему в замке прикасаться. А поскольку мы девушки честные, не суём носа, куда запрещено. А ты не думаешь, что в замок он заявился не ради кражи, а ради… одной из нас? Влюбился, и все тут?

— Спятила! — скривилась Кристина. — Влюбился и ночами шастает по замку, вместо того чтобы хотя бы полюбоваться на свой предмет? Хотя бы повздыхать, я уж и не говорю о другом. Такой робкий влюблённый?

— Так кто же знал, что он будет каждую ночь пробираться в замок? — отстаивала я свою концепцию.

Кристине хватило одной секунды на взвешивание моей версии.

— Нет, — решительно возразила она. — Не согласна я на преступление по любовным мотивам. Они тут к таким относятся снисходительно, отнесутся с пониманием к чувствам влюблённого… Нет, не согласна я! Отделается ещё условным наказанием, а я крови жажду!

— Да и не поверят, — согласилась я, отметая собственную версию. — Зачем, спросят, залез в прабабкину спальню, а не в наши? Заблудился, сиротинка? Впрочем, заблудиться нетрудно, замок большой, помещений достаточно…

Тут из больницы позвонили с сообщением о состоянии здоровья бедного камердинера. Жив он; череп, конечно, разбитый, но никаких переломов, а сознание потерял от сильного удара. Уже понемногу начинает приходить в себя, так что вскоре сможет рассказать о том, что же приключилось.

С больницей говорил месье Терпильон. Засевшая в нашем замке полиция тут же подхватилась и помчалась в больницу в надежде на общение с жертвой преступления. Пьяретта перестала плакать, а кухарка, приободрившись, приступила наконец к своим профессиональным обязанностям. Благодаря последнему нам удалось пообедать вовремя и очень вкусно.

Месье Терпильон проявил бездну такта и доброй воли. Сначала терпеливо и покорно пережил первые минуты расследования, без возражения согласился с первой полицейской версией о несчастном случае, затем столь же безропотно воспринял наличие сомнений у полиции. Внимательно и терпеливо выслушал и наши с Кристиной подозрения, о которых мы сообщили нотариусу с глазу на глаз, не посвящая пока в них полицейских. Ещё успеем донести ей на Хьюстона…

За обедом нотариус сам затронул животрепещущую тему.

— А что касается приобретения недвижимости, — внезапно заявил он безо всяких вступлений, — то госпожа графиня под конец жизни получила множество предложений, весьма схожих с теми, что сделали вам. Дословно: замок со всем содержимым. Ещё шутила — дескать, содержимое — она сама. И как-то упомянула, что кто-то без её ведома проникал в замок и что-то в нем искал. Именно по этой причине она и переместила в банковский сейф остатки фамильных драгоценностей, которые до этого легкомысленно держала в ящике столика, что стоял в изголовье кровати. Нет, я не осуждаю клиентку, боже избави, и тогда ни слова осуждения не сказал, позволил себе лишь слегка удивиться, не более того.

Договорив до этого места, нотариус замолк и внимательно поглядел на нас, желая убедиться, что мы отнеслись с надлежащим вниманием к его сообщению. Мог не беспокоиться, мы поняли, насколько важным было это сообщение. Если уж старый, опытный нотариус удивился — значит, дело нешуточное, значит, из ряда вон выходящее. Поэтому мы обе уставились на старика с таким захватывающим, с таким непритворным интересом, который удовлетворил бы самые завышенные требования.

Нотариус явно удовлетворился и продолжил рассказ.

— Само предложение купить недвижимость, пусть даже и по завышенной цене, ещё не преследуется законом. Американцы располагают средствами, и им часто приходят в голову… гм… неординарные идеи. Мне представляется логичным предположение, что данный американец, когда вы ему отказали, решил проникнуть в замок ночью и обыскать. Ведь известно, что в старинных замках, которые многие поколения находились в руках одного дворянского рода, которые не ремонтировались веками, не перестраивались и из которых ничего не вывозилось, — в таких замках могут оказаться старинные предметы, ценности которых даже хозяева не знают. Хозяева, как правило, не являются специалистами в области антиквариата, а молодой человек мог им оказаться. К тому же общая сумма, в которую по завещанию оценён замок, названа весьма приблизительно, лишь для того чтобы можно было вычислить процент налога с наследства. Если уважаемые дамы пожелают иметь осложнения с полицией, их право сообщить ей о своих подозрениях…

Нет, нет, уважаемые дамы отнюдь не желали никаких осложнений, ни в коем случае. О чем мы и не преминули заверить уважаемого нотариуса. Тот по-прежнему внимательно наблюдал за нашей реакцией, и она его, похоже, вполне удовлетворила.

— Так я и полагал, — заметил он бесцветным голосом. — Следовательно, оставил бы при себе ваши подозрения. И весьма этому рад. Должен признаться — госпожу графиню я обожал и почитал с детства, более очаровательной дамы мне не довелось встретить за всю мою жизнь, и я уверен — она не пожелала бы, чтобы к фамильным ценностям прикоснулись чужие руки…

Если нотариусу захотелось нас огорошить, ему это удалось. Признаться в огромной любви, пронесённой через всю жизнь, столь бесцветным, деревянным голосом — нет, такое в голове просто не укладывалось. К тому же он наверняка знал или хотя бы догадывался о существовании алмаза и деликатно дал понять, что лишний шум ни к чему. Хьюстона следовало оставить в покое.

Я нерешительно произнесла:

— Наверняка вы правы…

Нотариус не дал мне докончить фразы.

— Послушаем, что скажет камердинер. Полагаю, ждать придётся недолго. А потом и примем решение.

Кристина встревожилась:

— Надеюсь, вы до тех пор останетесь у нас? Распоряжусь, чтобы для вас приготовили комнату.

— Если можно, две комнаты, — сухим скрипучим голосом поправил её нотариус. — Я приехал на взятой напрокат машине с водителем. Считаю своим святым долгом довести до конца дело, порученное мне покойной графиней, обстоятельства же принимают весьма серьёзный оборот.

— Должно быть, по уши влюбился в прабабку, света белого за ней не видел, — заметила Кристина, когда мы остались одни, а месье Терпильон обустраивался в отведённой ему комнате для гостей. — Так сказать, верность до гробовой доски!

— Скорей бы уж Гастон пришёл в себя! — вздохнула я. — И жутко хочется заняться поисками, аж руки чешутся. Хочется знать, чем же мы, в конце концов, владеем! Увидеть своими глазами…

— …например, бальные платья! — вскричала Кристина. — Представляешь все эти роскошные туалеты наших прабабок! Должны же они где-то здесь висеть! А? Ты как думаешь?

— Думаю, должны. Мне тоже хочется их примерить.

Камердинер окончательно пришёл в себя поздним вечером и дал показания. К сожалению, полиция не спешила нас осчастливить, о показаниях старика-камердинера мы узнали лишь утром. Возможно, французские менты просто сочли неудобным беспокоить нас после полуночи.

Итак, Гастон внезапно проснулся среди ночи. Что-то его разбудило. Старик не мог уточнить, что именно, просто, по его словам, он испытал такое ощущение, будто в замок пробрался посторонний. Нет, и раньше тишину ночного замка нарушали непривычные звуки, ну, скажем, когда обе уважаемые мадемуазели работали в библиотеке, ведь они то и дело спускались в подвал, бегом бежали, каблучки постукивали, он, Гастон, уже привык. Но на сей раз его разбудили другие, непривычные звуки, а какие — сказать не может. И почувствовал…

Это место показаний старого камердинера немного сконфуженная Кристина прокомментировала так:

— Голову даю на отсечение — старый зануда подсчитал все бутылки, что мы с тобой выдули.

— Ну и что? — беззаботно отмахнулась я. — Уважаемые мадемуазели имеют право распоряжаться своим вином.

…И что-то ему говорило — дело нечисто. Долг заставил старого слугу встать с постели. Прихватив на всякий случай кочергу от камина, камердинер вышел в коридор и прислушался. А на слух он никогда не жаловался. Шум вроде бы доносился из спальни покойной графини. Нет, сначала он не мог точно локализовать место необычного шума, но понял — доносится сверху. И уже поднявшись наверх и послушав у замочных скважин покоев прежних владельцев замка, камердинер определил — встревожившие его звуки доносились из спальни графини. Старик открыл дверь и вошёл в комнату. И тут на него набросился какой-то незнакомый человек. Про взломщика камердинер мог сказать лишь одно — мужчина крепкого телосложения. Когда он, камердинер, вошёл в спальню графини, незнакомец стоял у туалетного столика покойной графини, спиной к двери, и копался в ящиках туалетного столика. Ну, того самого, с тройным зеркалом, в нем множество ящичков. Лица грабителя слуга не видел, обратил внимание лишь на его руки, совсем чёрные. Он, камердинер, из ума ещё не выжил, понял, что тот был в перчатках. А как же, замахнулся на него своей кочергой, но злоумышленник его опередил. Ещё не поворачиваясь, ногой пнул, ну словно жеребец копытом, так что слуга повалился навзничь, обо что-то больно стукнулся головой и больше ничего не помнит. Божий свет вновь увидел лишь в больнице, где его привели в сознание. И ещё увидел очаровательную девушку, сестричку, такую прелестную, что даже подумал — не умер ли он и не ангел ли небесный перед ним.

— Вот интересно, — заметила я, — в любой больнице обязательно найдётся красавица-сестрица, я давно это заметила. Наверное, в больнице хоть одну подбирают, специально для поднятия духа больных пациентов. А слух у него что надо. Послушай, у кого самый острый слух? Самый лучший на свете?

Кристина резонно предположила:

— Наверное, у такого зверя, у которого очень плохо со зрением. Не помню, кажется, у змей. Но в данном случае скорее всего Гастон действовал инстинктивно. Замок он знает как свой карман, так что без труда определил, откуда именно могут доноситься посторонние звуки. Да наверняка и не посторонние тоже расслышит и сразу поймёт, где скребётся мышь, а где пируют жучки-древоточцы.

— И ещё. Гастон мог страдать бессонницей. Такое часто случается со старыми людьми. Впрочем, неважно. Читай дальше.

Заключительная часть полицейского протокола состояла из вопросов и ответов, связанных с внешним видом злоумышленника. Впрочем, ничего нового: крупный мужчина, наверняка молодой, волосы скрыты под капюшоном или чем-то вроде того. Одет в чёрную широкую куртку, скрывающую фигуру, брюки тоже такие… вроде как на вырост. Так что даже со спины ему, камердинеру, ни за что не опознать незнакомца.

Что ж, все говорит о намеренном проникновении в дом, какая уж тут случайность. Кристина наверняка поделилась бы с полицией своими соображениями о Хьюстоне, не предупреди нас нотариус о необходимости держать язык за зубами. Пришлось дружно заявить, мы ни о чем не знаем, никого не подозреваем, взломщик появился в замке впервые, и, похоже, ничего не украдено. Камердинер спугнул негодяя, тот сбежал, опасаясь, что шум привлечёт остальных обитателей замка. Полиция была того же мнения, хотя и удивлялась, как это никто больше никакого шума не слышал. Пришлось ей разъяснить причину. Комнаты горничной и кухарки расположены ещё дальше, чем комната камердинера, а мы обе после утомительного рабочего дня спали каменным сном. Разумеется, ни словечка не проронили о вине, которое скрасило нам вечер.

Полиция решила прекратить расследование, учитывая тот факт, что пострадавший был застрахован и к тому же мы с Кристиной, воспользовавшись присутствием нотариуса, лица официального, в один голос пообещали щедро вознаградить верного слугу, пострадавшего на посту. Покидая нас, полиция посоветовала все-таки установить сигнализацию и вообще позаботиться о безопасности замка.

— Лучше всего завести хорошую злую собаку, приученную есть лишь из рук хозяина, — решительно заявила Кристина. — Все прочие сигнальные установки можно отключить, а собаку нельзя.

— Зато в неё можно выстрелить усыпляющей пулей, — печально возразила я. — С глушителем, мы ничего и не услышим.

Разумеется, Кристина нашла что возразить.

— Ну, во-первых, пёс может сидеть в укрытии, не лезть на глаза громиле. А во-вторых, можно завести двух собак, тогда вторая подключится и сделает своё дело.

— Интересно, как она его сделает? Лай поднимет? — вскинулась я, да опомнилась. — О глупостях говорим, ещё не хватает из-за мифических псов ссориться, когда тут столько дела.

И в самом деле, скрыв от полиции Хьюстона, мы сами очень встревожились. Только теперь должным образом оценили тот самый сигаретный пепел, которому в своё время не придали значения. К тому же месье Терпильон поведал нам, что и во времена прабабки кто-то пробирался в замок, так что было от чего забеспокоиться. Кто такой этот Хьюстон? Судя по акценту, наверняка американец, ну и что из этого? А прабабка тоже не сообщала в полицию…

Что именно Хьюстон разыскивал в замке? Не алмаз же. Надо быть полным идиотом, чтобы надеяться найти столь маленький предмет в столь большом замке методом кратких ночных визитов. Разве что об алмазе он знал что-то конкретное, знал больше нас…

— Будь у нас побольше денег, наняли бы мы с тобой частного сыщика, чтобы подстерёг и застукал на месте негодяя, — мрачно рассуждала Кристина. — Нервирует он меня! Но что об этом мечтать, денег у нас кот наплакал, да и жалко расходовать их на подонка.

Я попыталась успокоить сестру и себя:

— Может, у нас появится немного времени, когда тут все успокоится. И сами что-нибудь… или разыщем, или узнаем. Ведь время — те же деньги.

Крыська сердито фыркнула, однако вынуждена была согласиться со мной. Конечно, интересно знать, что именно известно подлецу Хьюстону.

После отъезда полицейских месье Терпильон поспешил закончить с нами все дела. Дел оставалось немного, к тому же старик не стал тянуть бюрократическую волынку.

Попытавшись придать торжественность своему сухому, скрипучему голосу, нотариус объявил:

— Отныне вы становитесь полноправными владелицами наследия графини де Нуармон. Налог на наследство будет уплачен мною из специально предназначенной для этой цели суммы, выделенной мне завещательницей. Желаю счастья.

После чего позавтракал, так же сухо откланялся и уехал. Мы остались одни.

Ни у меня, ни у Крыськи не хватило духу немедленно отправляться в Кале с остановкой в Париже, для того чтобы до конца расследовать дело об алмазе и мадемуазель Антуанетте. Наследие прабабок притягивало нас со страшной силой. В конце концов, алмаз не заяц, не сбежит от нас, нет такой уж необходимости гнаться за ним во всю прыть, а в замок, брошенный на произвол судьбы, опять может вломиться Хьюстон или какая другая гангрена. Теперь он, замок, стал нашей собственностью и мы могли легально присвоить себе все, что пожелаем. Разве что поссоримся, а то и подерёмся из-за чего-нибудь. Наученные горьким опытом, заранее договорились с сестрой — в случае чего станем бросать жребий.

Поиски решили вести согласно намеченному плану — начать с самых старинных спален. Прапрапрапрабабка Клементина имела спальню, общую с мужем, разумеется, до тех пор, пока последний был жив, после чего спала в ней уже одна. Однако их совместные апартаменты остались в неприкосновенности и в таком состоянии простояли целые века. Никто их не трогал, никто не перестраивал. И похоже, пыль тоже не вытирал.

Торжественно, дрожа от волнения, сняли мы вместе с сестрой выцветшие от времени пыльные чехлы с мебели в апартаменте предков. Глянула я на эту мебель, и у меня дух захватило.

— Крыська, вот, гляди, что значит, когда в семье заведётся баба скупая и алчная. Права оказалась бабка Людвика. Ещё до войны это было огромным состоянием. Скупость — та же глупость. Правильно мы сделали, что прогнали Хьюстона.

— А что? — заинтересовалась Кристина. — Эта мебель и в самом деле такая ценная?

— Несомненно подлинный Людовик Пятнадцатый, и даже остатки Четырнадцатого. Обивка немного потёрлась, но погляди на эти розочки! Ручная вышивка. Дерево же в прекрасном состоянии. Крыська, да это просто музейные экспонаты!!!

Крыська не была бы Крыськой, если бы не нашла что возразить:

— Однако до войны она была моложе на полвека. Холера! Собралась присесть на диванчик, а теперь засомневалась. Неловко как-то…

— Точно, это было бы кощунством, — согласилась я. — Да ладно уж, присядь, но осторожненько, как мотылёк… К тому же ты в столовой и так сидишь на Генрихе Четвёртом, так что какая разница?

Копаться в наследии предков оказалось просто неземным наслаждением. Перебирали всякую муру: какие-то шкатулочки, коробочки, флакончики, шали и пелеринки, обшитые лебяжьим пухом. Правда, лебяжий пух пообтрепался за века, но издали и в слабом освещении все это выглядело весьма, весьма эффектно. Нас привели в восторг домашние туфельки на изящных каблучках и неисчислимое количество слежавшихся, но все равно прелестных перчаток из тончайшей кожи, отделанной ручной вышивкой, или же атласных, расшитых мелким жемчугом. Лучше всего испытания временем выдержали кружева.

С уважением разглядывали мы ночной колпак прадеда, по очереди примеряя его и удивляясь:

— Как они могли в этом спать? Неудобно. И голове жарко. Я бы не могла. А ты?

— Ещё чего! И всегда удивляюсь, как люди в прежние века непременно надевали нечто подобное на головы. Привыкли, должно быть. Гляди, а вот это жабо ещё старше, наверняка дореволюционное.

— До Великой французской революции? — с почтением удивлялась Кристина.

Сколько радости доставили нам находки! Мы пытались втиснуться в корсет какой-то из прабабок. Упорства нам не занимать. Крыська заявила — с места не сдвинется, а зашнурует-таки меня! С трудом удалось вырваться от неё в последнюю минуту, когда мне уже грозило удушение. Сестра меня раскритиковала:

— Верх и низ у тебя ещё так-сяк, а вот талия ни к черту не годится. Позор!

— Значит, и у тебя то же самое, — огрызнулась я.

— Боюсь, ты права.

— Слушай, наконец я поняла, почему они не могли сами одеваться, всегда нуждались в услугах горничных. Все крючки сзади!

— А вот мне помнится, у куртизанок петельки и крючки были спереди. Выходит, умнее были аристократок. Жутко неудобная эпоха.

Время летело незаметно, мы с неохотой оторвались от увлекательнейшего занятия, когда пришло время спускаться на обед. Проглотили его в спешке, даже не разобрали, что ели, и поспешили опять в прабабушкины апартаменты. Мы уже добрались до её роскошных вееров, и тут мне в голову пришла наконец умная мысль.

— Я молода, — проинформировала я сестру. — Не знаю, как ты.

— Вроде бы я аккурат в твоём возрасте, — отозвалась та и подозрительно глянула на меня. — К чему ты ведёшь?

— Будучи особой молодой, я способна предаваться развлечениям всю ночь. Проверено не раз. Причём мне это не доставляло никаких трудов, совсем наоборот. Не поспать одну, вторую, третью… без проблем!

Сестра поняла меня с полуслова.

— Для меня тоже нет проблем. Предлагаешь не терять время на дурацкий сон и просидеть тут до утра?

— А поспать потом днём. Тем самым лишим взломщиков всяких шансов, и отпадает необходимость в сигнальных установках. И заявляю официально: я не перенесу, если что-то из этого украдут! Не переживу, и все тут! Отдам концы. Понимаю, ценности все это старьё не имеет, разве что музейную, но какая прелесть!

Крыську не надо было агитировать. Мы запаслись горячим кофе в термосе и вином, а от ужина отказались. Духовная пища всецело заменяла нам телесную.

Уже стало светать, когда мы наконец обратили внимание на небольшой секретер прабабки Клементины. До сих пор мы обходили его стороной, всецело поглощённые гардеробом. О, перед прабабулиными туалетами любая мебель отходила на второй план. Теперь же, несколько удовлетворив свою страсть к дамской одежде минувших веков и аксессуарам, даже немного пресытившись всеми этими шелками, атласами и бархатами, мы решили для передышки вплотную заняться изящным секретером.

Секретер оказался битком набитым всевозможными бумагами и бумажонками, и даже в одном из ящичков, под бумагами, мы обнаружили серёжку — большой изумруд в окружении бриллиантиков, вполне исправную, но без пары.

— Интересно, где же вторая? — вырвалось у Кристины. — Наверное, прабабушка потеряла.

— Это случилось позже, ведь на портрете она изображена с двумя серёжками.

— На каком портрете?

— Да на том, что в малой гостиной. В полдень на него падает солнечный луч, серёжки так и сверкают, потому и обратила внимание. Жаль, нет второй. Большая ценность. Памятник старины, полагаю — конец барокко, к рококо приближается.

Махнув рукой на барокко и рококо, Кристина принялась просматривать бумаги в ящичках секретера. В основном это были какие-то счета, хозяйственные записи, например, перечень изысканных блюд к торжественному обеду. А вот куча визитных карточек и приглашений. И множество записей, относившихся к лошадям: перечень призов, описание скачек, информация о самочувствии Розалины и отличной форме Торренто, целые генеалогические древа наиболее выдающихся кобыл и производителей, переписка с владельцами ипподромов, характеристики жокеев и конюхов. Ну и, разумеется, связка рецептов лекарственных травяных сборов по лечению всевозможных лошадиных болезней.

— Похоже, прадедушка держал неплохую конюшню, — уважительно прокомментировала я. — То-то мне показалось странным, что в библиотеке мы с тобой не так уж много обнаружили литературы и записей о лошадях. Только в кабинете прадеда реестры, помнишь?

— Потому как предпочли собрать все в одном месте, вот здесь, — ответила Кристина. — А прабабушке не откажешь в последовательности, видишь, лошадей тоже лечила травами. О, гляди, вот интересная запись, даже ветеринар был поражён и признал её правоту. Знаешь, я все больше люблю эту бабульку. И если Анджей не станет на коленях благодарить меня…

— Не станет! Времени у него не будет. Схватит эти записи, ознакомится и если не падёт трупом на месте, то сразу помчится в свою лабораторию.

— Ты права, опасно так его огорошивать. Буду давать по частям…

Тайник обнаружила, разумеется, я, недаром столько лет занималась старинной мебелью. Большой плоский ящичек оказался отлично замаскированным, но я нюхом почуяла его в самом неожиданном месте и сумела отпереть. Он был битком набит газетами, точнее, вырезками, а также отдельными страницами каких-то официальных документов.

Дрожащим от волнения голосом я подозвала сестру.

— Гляди! — сказала я, трясущимися руками выгребая из ящичка кучу бумаг. — Похоже, нет теперь необходимости ехать в Кале с остановкой в Париже. Наша прабабушка — просто жемчужина неоценимая! Думаю, именно вот это и хотел найти паршивый Хьюстон.

Кристина вмиг позабыла о драгоценных лошадиных рецептах.

— Что у тебя? О Езус-Мария! Та самая пресса, которую мы собирались искать в Кале и Париже? Потрясающе!

— И не только! — с торжеством произнесла я. — Сдаётся мне, вот это копии полицейских протоколов. Каким чудом удалось прабабке заполучить их?

Кристина вырвала у меня из рук кипу макулатуры.

— Должно быть, наша бабуля обладала поразительной силой убеждения. Гляди, одна тысяча девятьсот шестой год. Ну, молодой она уже не была, но, должно быть, все ещё отличалась потрясающей красотой.

— Графиней она была, причём с характером, — возразила я. — И наверняка все ещё ослепительной красавицей. И полицейский комиссар, какой-никакой, а все равно мужчина, наверняка не устоял перед ней. Погоди, не рви из рук! Надо все это разложить в хронологическом порядке.

Мы ещё и полкомнаты не застлали газетными вырезками и полицейскими протоколами, когда я извлекла копии бесценных записей полицейского комиссара: его личные комментарии к показаниям свидетелей.

Вот что нам удалось установить в результате внимательного изучения всех этих бумажек.

Прабабке Клементине нанёс визит господин комиссар Симон собственной персоной. Об этом свидетельствовало коротенькое письмо, заботливо сохранённое прабабкой (булавкой прикрепила его к одной из газетных вырезок той поры). В письме полицейский комиссар просил позволения посетить уважаемую мадам графиню в удобное для неё время. Наверняка уважаемая графиня охотно выразила позволение. Итак, комиссар посетил графиню Клементину в замке, а последующие документы явились плодом этого визита.

Сидя на полу, устланном бумагами, с горящими от возбуждения глазами и пылающими щеками читали мы с Кристиной эти драгоценные свидетельства прошлого в хронологическом порядке. Извещённый по телефону о позволении навестить графиню, полицейский комиссар без промедления явился в замок Нуармон и поведал уважаемой графине о ходе расследования, а также поделился своими личными соображениями. Графиня наверняка почувствовала к умному, наблюдательному комиссару симпатию и доверие, ибо в свою очередь поделилась своими.

Вот, оказывается, как все происходило.

Получив сообщение о скоропостижной смерти виконта де Пусака, полицейский комиссар Симон примчался в его особняк со всей возможной скоростью. На месте предполагаемого преступления он обнаружил труп виконта и кошмарный беспорядок в комнате, где труп лежал. Тут же был назван подозреваемый в убийстве, некий Шарль Трепон, помощник ювелира, который незадолго до смерти виконта явился к нему и вдруг таинственно исчез. Месье Симон тщательнейшим образом проверил эту версию. Доказательством пребывания в кабинете молодого помощника ювелира был браслет. Валялся на полу, его как-то никто до комиссара не заметил. Позже ювелир Брумстер заявил, что послал к виконту помощника именно с этим браслетом, на котором он, ювелир, выгравировал надпись по заказу господина виконта. Вот помощник ювелира и явился к заказчику, чтобы вручить тому браслет. По мнению лакея, злополучный браслет помощник ювелира мог принести в небольшом саквояже жёлтого цвета. Он, лакей, помнил, как, подходя к дверям кабинета, этот молодой человек сунул руку в саквояжик, словно что-то вынимая оттуда. А все остальное произошло в кабинете, где виконт оказался с этим молодым человеком один на один, и было покрыто тайной. Но не для комиссара Симона.

По мнению комиссара, дальнейшие события в кабинете развивались следующим образом.

Виконт сидел у окна за маленьким столиком и рассматривал купленную накануне старинную, очень ценную книгу, огромный и тяжёлый фолиант. Раскрыв его, виконт с ужасом обнаружил, что эта несомненно чрезвычайно ценная вещь оказалась внутри совершенно испорченной.

Данное обстоятельство настолько потрясло виконта, что тот не удержался от громкого возгласа, засвидетельствованного находившимся в соседней комнате лакеем.

И тут существенную роль сыграло, казалось бы, второстепенное обстоятельство, а именно тот факт, что виконт пользовался искусственной челюстью. Будучи ещё довольно молодым человеком, виконт старательно скрывал это обстоятельство, и тем не менее все о нем знали. Видимо, в тот момент, когда виконт в волнении издал громкий возглас, челюсть вылетела у него изо рта, и как раз тут в комнату вошёл помощник ювелира. По всей вероятности, виконт не взглянул даже на вошедшего, достаточно было того, что вообще кто-то вошёл в кабинет, вот несчастный виконт и бросился стремительно на пол, желая как можно скорее спрятать компрометирующий его предмет. При этом он нечаянно толкнул неустойчивую подставку со стоящей на ней мраморной скульптурной группой, и та, падая, со всей силой ударила его по голове. И одновременно опрокинулся столик с лежащей на нем злополучной книгой. Она тоже полетела на пол, вернее, на ковёр, застилающий пол в кабинете.

По мнению месье Симона, молодой помощник ювелира при виде всех этих падений инстинктивно бросился на помощь к виконту, выронив браслет, который уже держал в руке. И браслет, и мягкая бумага, в которую тот был завернут, тоже были обнаружены на полу.

— А почему, черт возьми, помощник ювелира принёс драгоценность в бумажке, а не в каком-нибудь футляре? — вдруг возмутилась Кристина. — И почему это ни у кого не вызвало подозрения и вообще не привлекло внимания?

— Понятия не имею, — нервно ответила я. — Но уверена, дотошный комиссар Симон выяснил и это обстоятельство.

И точно. Выяснил. Правда, до этого наблюдательный комиссар отметил ещё тот факт, что столик, на котором лежал фолиант, был восьмигранным, с острыми краями и, падая, в свою очередь нанёс виконту удар острым углом прямо в висок.

— Все шишки на бедного Макара! — меланхолично констатировала Крыська.

А помощник ювелира при виде всех этих ужасов до того перепугался, что не рассуждая подхватился и был таков. Так полагал комиссар Симон.

Далее следовали показания ювелира, тоже в пересказе комиссара. Тот пояснил, что браслет виконт непременно хотел получить завёрнутым лишь в мягкую бумагу, не в футляре, ибо нежная надпись на нем должна явиться сюрпризом для некой дамы, у которой виконт незаметно его похитил и столь же незаметно намеревался подбросить на место. Данное обстоятельство комиссар проверять не стал, не хотелось рыться на туалетном столике уважаемой дамы в поисках наверняка имеющегося там футляра от браслета. Опять же, учитывая упоминание в надписи упоительных мгновений, вряд ли было по-джентльменски компрометировать даму. Тем более что по смерти виконта ни одна дама не обратилась в полицию с требованием вернуть ей браслет. По всей вероятности, дама была замужем.

Я не упустила случая поддеть сестру.

— Ну вот тебе и объяснение.

— Да ладно, отстань. Шут с ней, с этой дамой. А дальше что там?

А дальше комиссар описал нашей прабабке наверняка очень интересующий её старинный фолиант. Фолиант лежал на ковре в раскрытом виде, причём в глаза комиссару бросилась огромная дыра в самой середине книги, проверченная чуть ли не через всю толщу страниц. Впрочем, разглядывать книгу не было времени, а потом её поднял с полу лакей и, захлопнув, положил на столик, в чем комиссар не успел ему помешать. Ведь тут появился вызванный ещё раньше врач, которого следовало допустить к телу виконта, толпой ввалились друзья покойного, до сих пор безмятежно попивающие вино в одной из гостиных. А потом старинный фолиант исчез. Много трудов заняло у комиссара установление факта, что старинная книга принадлежала графине, вот он и позволил себе просить её уделить ему внимание, за что чрезвычайно благодарен, и прояснить дальнейшую судьбу злополучной книги. Ведь там, в особняке виконта, в момент несчастья оказалась графинина внучка, мадемуазель Юстина…

— Так вот почему ему так хотелось нанести визит мадам графине, — поняла Кристина.

— А прабабушка, голову даю на отсечение, горячо поддержала его версию насчёт искусственной челюсти! — подхватила я. — Только она одна и вылетела. Клементина даже могла показать ему соколов, почему не показать?

— А сама небось жутко разнервничалась, — продолжила наши рассуждения сестра. — Ведь поняла же — не челюсть вылетела, а наш алмаз из книги!

— Челюсть тоже…

— Одно другому не мешает, вылететь могло все на свете, места на полу много. Но помощник ювелира небось не за челюстью кинулся, на фиг ему чужая челюсть…

— Передохнем и подытожим, — предложила я. — В принципе обо всем этом мы уже или знали, или догадывались, теперь вот узнали в подробностях. Осложнения начинаются в Кале. Оставил ли этот Шарль алмаз у своей невесты или тот потонул в морских пучинах? Стоп, не торопись. Что у него было при себе в критический момент?

— Так тут же написано — жёлтый небольшой саквояжик.

— Чем нам этот саквояжик может помочь?

И мы уставились друг на дружку, напряжённо размышляя. Ни к какому выводу не пришли. Кристина поднялась с пола, налила вина в два бокала и вернулась на место.

— И все-таки этим алмазом занимались многие поколения наших предков, — задумчиво произнесла она, потягивая испытанное средство. — Видишь, сколько сведений старательно собрано и сохранилось в неприкосновенности до наших дней. А все наши предки, дай бог им… то есть упокой господи их души.

— Не все предки, только прабабки, — поправила я сестру. — Исключение составляет прапрадед Людовик, тот, что с Мариэттой связался. А так алмазом занимались одни женщины, наши предки по женской линии.

— А сейчас наоборот. Во всяком случае, Хьюстон вроде бы мужчина, во всяком случае, таким кажется.

Мы опять помолчали, опять подумали. Ничего умного в головы не приходило. Вздохнув, Кристина предложила почитать газеты, раз уж они у нас под рукой.

Журналисты всегда были журналистами. И в те давние времена тоже сделали все от них зависящее для повышения тиража своих газет. Наряду с информацией, уже известной нам из первоисточника, можно сказать, от комиссара Симона, они расписали смерть виконта во всех подробностях, не скупясь на детали — или вымышленные, или совсем лишние в расследовании. Вроде того, что, вот, картина в кабинете виконта висела косо, друзья покойного обсуждали как раз в самый трагический момент что-то смешное и громко, на весь дом, хохотали, хотя некоторые из них потом клялись — у них были нехорошие предчувствия. Один писал о том, что внезапно в особняке виконта появилась неизвестная молодая дама и, воспользовавшись царившей там паникой, спрятала что-то за корсет и была такова. В репортажах этих писак фигурировали, разумеется, неизбежные брызги крови на стенах и даже на двери кабинета и приводились высказывания дурака лакея и его подробная биография. И т.д., и т.п. Когда уже совсем не о чем стало писать, вспомнили ювелирную фирму мистера Брумстера, а также несчастливое детство его молодого помощника Шарля Трепона. Последнее нас заинтересовало, и прежде всего потому, что в нем описывался внешний вид молодого человека во всех подробностях.

«Шарль Трепон был высоким, ладно скроенным парнем крепкого телосложения», — писал один репортёр. «Шарль Трепон был верзилой, обладающим силой быка», — писал другой. Неудивительно, что хозяин посылал его одного, без охраны, с большими ценностями к клиентам, тем более что помощник пользовался неограниченным доверием ювелира. И доверие он оправдывал, а грабители не отваживались напасть на молодого силача. За честность помощника ювелир головой ручался и, судя по всему, симпатизировал молодому человеку. Одевался Шарль обычно скромно, чтобы не искушать потенциальных злоумышленников, носил просторный сюртук со множеством карманов и всегда имел при себе небольшой саквояж из жёлтой кожи, сумку на длинном ремешке, чтобы вешать на плечо. Даже если злоумышленники и знали, что вот этот здоровяк — помощник ювелира и, возможно, несёт ценности клиентам, они не могли догадаться, где же эти ценности он спрятал — в карманах или в сумке. А при его силе, пока тот жив, прощупывание исключалось.

Кристина решилась сделать предположение:

— Учитывая показания лакея виконта о том, что, входя в кабинет, Трепон сунул руку в саквояж, делаю ставку на последний. Сюртук с карманами мне кажется сомнительным, журналисты мастера приврать, Шарль мог быть в узком пиджачке или пальто с пелериной. Хотя и не знаю, какая нам польза от этого.

Я задумчиво возразила:

— И все-таки прабабушка по каким-то соображениям сохранила весь этот бумажный хлам, да ещё хорошенько его припрятала. Ведь не просто на память?

— Облегчила нам работу, факт.

— А может, мы с тобой не обратили внимания на что-то важное? Ну, скажем, на то, что во всей этой газетной шумихе, поднятой вокруг скоропостижной смерти виконта, при всех подробных описаниях ювелира и его помощника ни слова нет о невесте помощника. А ведь газетчики такие сентиментальности просто обожают. И уж кто-нибудь наверняка бы разнюхал о покинутой невесте и расписал её трагедию. Кстати, о бегстве Шарля — ни слова правды, одни глупости.

Естественно, Кристина нашла что возразить:

— А не кажется ли тебе, что, после того как с Шарля сняли подозрение в убийстве, пресса просто потеряла к нему интерес? Ведь и комиссар Симон, если не ошибаюсь, о невесте парня тоже не упоминал. Ни разу не назвал Антуанетту! Выходит, прабабка о ней самостоятельно дозналась, от дочери.

— И собрала воедино всю эту макулатуру. Для чего? Ладно, давай пока оставим загадки в покое, голова кругом идёт.

— Но сначала изучим до конца этот предмет меблировки, а вдруг в нем ещё какой тайник?

Никаких потайных ящичков в секретере мы больше не обнаружили, зато нашли письмо, отправленное ясновельможной пани графине Мартином Кацперским из Кале. В письме Мартин намекал на необходимость подождать возвращения из Англии ясновельможной паненки Юстины. Неизвестно, что там, в Англии, происходит, поэтому, по мнению Мартина, имеет смысл ещё подождать в Кале, поблизости от английских берегов, и в случае чего быстренько смотаться в Англию. А кроме того, не исключено, что сюда, в Кале, может вернуться известный пани графине тип. Так что он, Мартин, пока останется бдить в Кале. Я удовлетворённо произнесла:

— Ну вот, теперь понятно, какая связь между мадемуазель Антуанеттой Гиббон из маленького французского города Кале и семейством Кацперских из польской глубинки. И сдаётся мне, что этот самый Мартин женился на Антуанетте, что-то такое смутно вспоминается, какие-то намёки в разных письменных источниках. Не она ли та самая Антося? И бабуля что-то такое рассказывала…

— Раз уж ты слушала болтовню бабули, могла бы и запомнить кое-что! — рассердилась Кристина. — И слушать надо было внимательно!

— Да я слушала очень даже внимательно, а вот бабулины воспоминания были какие-то… туманные. Кажется, все происходило ещё до её рождения, так что, собственно, вспоминать она не могла, уже потом слышала от старших. Обрывки воспоминаний. К тому же мне показалось — ей неприятно было говорить об этих вещах. Так при чем я здесь?

— Может, ещё какое письмо попадётся…

Писем больше не попадалось, а вот ночное бдение доставляло нам массу удовольствия и приятных эмоций. Начать с того, что своим новым образом жизни мы шокировали прислугу и полностью дезорганизовали распорядок в замке. Где это видано, чтобы благородные девушки всю ночь не спали, зато потом дрыхли целый день, завтракали где-то ближе к вечеру, а с обедом и вовсе непонятно, что делать? Всю ночь в окнах покоев горел свет, и что бы сказала покойная графиня? Правда, выразить недовольство открыто никто из слуг не решился. Господам виднее, как поступать…

Сжалившись над верными слугами графини и убедившись, что старик-камердинер поразительно быстро оправился от травм, мы собрали прислугу в огромном холле и честно выложили ей мотивы нашего странного поведения. Ведь все равно необходимо привести в порядок доставшееся нам наследство предков и ознакомиться с предметами, из которых оно состоит, а если мы делаем это по ночам, зажигая свет то в одном окне, то в другом, где попало, без всякой системы, ни один злоумышленник не рискнёт лезть в замок ночью. Так что жертвуем собой ради общего блага. Понятно? А днём уж они постерегут. Днём нам надо отоспаться, иначе не выдержим, понятно? Что же касается обеда — пожалуйста, раз уж так им хочется, могут приготовить, скажем, к одиннадцати ночи. Хотя проще было бы оставить нам холодный ужин, а самим отправляться спать. Ужин съедим во втором часу ночи, ну и что? Так что сами должны понять — лучшего способа охранять имущество покойной госпожи графини просто не придумать.

Недовольство прислуги как рукой сняло, в мгновение ока оно сменилось уважительным одобрением. Оказывается, эти вертихвостки не такие уж безмозглые, какими кажутся, не такие безалаберные. Наш способ охраны замка был признан замечательным, а верные слуги графини решили нам всячески помогать, поделив между собой обязанности. Гастон взялся опекать нас вечером, кухарка же с горничной — с раннего утра. У взломщиков не осталось никаких шансов.

Мы с Кристиной порешили составить перечень наиболее ценных предметов в замке, что замедлило темпы ознакомления с ними, так что до гардероба прабабки Каролины мы добрались лишь через десять дней.

— Слушай! — вдруг в полночь радостно вскричала Крыська. — То есть я хотела сказать — гляди! Это и в самом деле шляпные картонки?

Я поглядела. И в самом деле. Целый шкаф в гардеробной прабабки был заполнен шляпными картонками, они же горой громоздились на шкафу. Первый раз наткнулись мы на такое богатство головных уборов, до сих пор нам попадались лишь ночные чепцы и колпаки, да ещё изящные бальные украшения на голову, настоящих же шляп пока мы не встречали. Как-то не было времени подумать над таким феноменом: с чего это вдруг прочие предметы дамского туалета изливались на нас прямо-таки Ниагарой, скажем, туфельки заняли целую ночь, надо ведь было все перемерить, а вот шляп — ни одной не попалось?

Кристина себя не помнила от восторга.

— Шляпки! Наконец-то! Своими глазами увижу прославленные в романах шляпки прошлых веков! И пойму наконец, как их носили, почему ветер не сдувал их с голов модниц. Как думаешь, и в самом деле среди них окажутся и птичьи гнёзда, и цветники, и блюда с фруктами, и мельничные колёса? Желаю хронологически! Исторически! Чтобы знать, к каким эпохам относятся.

Крыська с лёгкостью вскочила на стул и замерла в готовности по моему знаку подавать картонки со шляпками с самой верхней полки.

Раз пожелала научного подхода, пожалуйста, будет ей и хронологически, и исторически. И я продержала её на стуле в боевой готовности, сделав маленькую вступительную лекцию. Итак: в данный момент мы находимся во второй, основной гардеробной прабабки, находящейся на задах первой, подручной. То есть первой прабабка пользовалась сама, а вот в этой, основной, сложены головные уборы всех наших нисходящих предков по женской линии.

Выслушав вступление, сестра так взволновалась, что чуть со стула не слетела. Еле успела подхватить её с первой шляпной коробкой.

Дрожа от волнения, принялись мы одну за другой открывать картонки, извлекая на свет божий настоящие сокровища.

Боже, чего только эти бабы не носили на головах! Ведь вроде бы мы с Крыськой были девушками начитанными, знали, чего можно было ожидать, но одно дело — знать понаслышке, и совсем другое — увидеть собственными глазами. Ни одно произведение шляпного искусства минувших эпох нас не разочаровало, каждое было в своём роде шедевром. Пожалуй, наиболее сильное впечатление произвела шляпа, украшенная целой стаей маленьких птичек, из которой (стаи) вырастали чудовищной длины и поразительной красоты страусовые перья. Это нельзя представить, это надо видеть! По сравнению с ней бледными и невыразительными показались даже целая виноградная плантация с крупными гроздьями винограда и грандиозная соломенная крыша. Шляпы украшались кружевами, попугайчиками-неразлучниками, самыми разнообразными перьями, цветами и ветвями, фруктами известными и экзотическими, птицами наших широт и райскими. Я уже не говорю о бантиках и лентах, которые, если их развязать, опоясали бы весь земной шар по экватору. А вуальки! Ну просто оргия форм, красок, материалов!

Ясное дело, мы примеряли, пока хватало сил. Зеркал в гардеробной было предостаточно. В эту ночь в замок могли ворваться сорок разбойников и порубить топорами антикварную мебель — мы бы ничего не услышали. О хронологии мы быстренько забыли. До неё ли, когда это красочное богатство ошеломляло, выбило из головы все мысли, кроме одной — ах, какая же это прелесть! И очень к лицу, как ни странно! Мы просто не в состоянии были отвести глаз от своих отражений в зеркалах.

Опомнились лишь тогда, когда рук уже не могли поднять, и присели на минутку передохнуть. Крыська первой восстановила утраченные силы, встала и вытащила из шкафа (уже третьего по счёту) последние картонки, завалявшиеся на самом дне. Я сняла крышку с самой большой из них и увидела множество чёрных перьев, отливающих зелёным и фиолетовым при ярком свете электрических ламп.

— Траурная, должно быть, — решила я. — Интересно, какой птицы эти перья? И никаких других финтифлюшек, одни перья.

И я осторожно извлекла шляпу из картонки, а Кристина в этот момент с любопытством заглянула на её дно.

— Гляди-ка, а это что? — воскликнула она.

Быстренько насадив шляпу на голову — её широкие поля мешали разглядеть что-либо под нею, — я увидела кожаную сумку, а поскольку руки у меня освободились, схватила находку, однако Кристина успела уже вцепиться в неё, и какое-то время мы безуспешно пытались вырвать сумку друг у дружки. Слишком долго мы пребывали в мире и согласии, самое время поцапаться. Не знаю, кто из нас одержал бы победу в этом поединке, не взгляни Кристина со злобой на меня.

Глянула — и замерла. А потом, бросив предмет раздора, со сдавленным криком «Езус-Мария!» сорвала с моей головы траурную шляпу.

Удивлённая, я в свою очередь посмотрела на сестру. Та уже была у зеркала и трясущимися руками натягивала на лоб чёрный шедевр. У меня перехватило дыхание: я никогда не видела свою сестру такой прекрасной!

Мерцающие чёрные перья не только покрывали поля шляпы и тулью целиком, но, кажется, украшали и нижнюю сторону полей, ибо отбрасывали на лицо какую-то таинственную тень, нечто слегка лиловатое, что придавало коже свежесть, а глазам — особый блеск. Думаю, даже уродина выглядела бы в этой шляпе красавицей, а что уж говорить о красивой женщине.

— Ну и ну! — только и произнесла я, обретя дар слова. — Неужели я тоже так выгляжу?

Крыська не удостоила меня ответом. Любуясь собой, не отрывая глаз от своего отражения в зеркале, она твёрдо заявила:

— Это — самый ценный предмет, обнаруженный нами в замке. Как думаешь, где мы сможем это носить? Да не бойся, будем надевать по очереди, я не жадина. И не стану тебя убивать, чтобы самой пользоваться шляпой.

— На ипподроме в Аскоте! — ни минуты не задумываясь, ответила я. — Туда каждый является в чем захочет.

— Ну уж нет! — покачала головой Кристина, не сводя с себя глаз. — На скачках публика ничего, кроме лошадей, не видит. Жаль на них шляпу тратить.

— Женщины увидят. Ведь большинство из них приходит именно из-за шляп.

— Мне этого мало, — возразила сестра. — Надо использовать её на всю катушку. Слушай! — оживилась она вдруг. — Как бы сделать так, чтобы Анджей неожиданно увидел меня в этой шляпе? Ну да ладно, что-нибудь придумаю. Меняю на шляпу свою долю алмаза, идёт?

Вспыхнув, протест сразу овладел всем моим существом, как пожар охватывает сухой лес.

— Ну, знаешь! Ищи дураков. И выбей из головы! Я тоже иногда хочу так же выглядеть.

Горестно вздохнув, Кристина сняла прекрасную шляпу.

— Жарко в ней. Печёт голову. Вот интересно, ты заметила: непременно всегда обнаруживается какая-нибудь одна шляпа, от которой все с ума сходят? Помнишь, и у Скарлетт О'Хара тоже была потрясающая шляпа, что ей привёз Кларк Гейбл…

— Ретт Батлер, дура!

— Все равно. Ладно, подумаю, где и по какому случаю появлюсь в этой шляпе, должно быть нечто из ряда вон выходящее. Так что там было под шляпой?

Только теперь вспомнила я о предмете, который судорожно зажала в руке. Выцветшая от времени небольшая сумка на длинном ремне была чем-то набита. Кристина аккуратно вложила в пустую картонку чудесную шляпу и присела рядом со мной на пол.

— Покажи. Слушай, тебе не кажется, что она некогда была жёлтого цвета?

Я тряхнула головой, пытаясь окончательно выбросить из неё шляпу, и внимательно оглядела находку. Осторожно отвернув клапан, прикрывающий замок, убедилась — и в самом деле, некогда кожа была жёлтого цвета.

А Кристина нагнетала:

— Если мне не изменяет память, помощник ювелира запустил руку в жёлтый саквояжик, входя в кабинет виконта?

— Носил сюртук с карманами и жёлтый саквояжик, — подхватила я. — На длинном ремне, иногда вешал сумку на плечо.

— Ох, не выдохнись я на шляпе, сейчас наверняка бы задохнулась от волнения…

— И я…

Недолго думая, я щёлкнула застёжкой и, перевернув саквояжик вверх ногами, вытряхнула на пол его содержимое. Совать руку терпения не хватило.

Молча накинулись мы с сестрой на вывалившиеся из сумки предметы. Первой стукнулась об пол и немного откатилась в сторону стеклянная баночка с остатками то ли пасты, то ли помады. Вслед за ней появились: небольшой серебряный портсигар с превратившимися в труху папиросами, миниатюрный замочек с ключиком и узелок из носового платка. Они не откатывались в сторону, так кучкой и лежали на полу. Я жадно схватила завязанный узлом носовой платок, но надежда, вспыхнувшая было, тут же погасла: узелок оказался лёгким.

Все так же, не произнося ни слова, рассматривали мы, развязав узелок, его странное содержимое: какие-то ветхие обрывки красного бархата и малюсенькие морские раковинки. Продырявленные. И ещё среди этих «сокровищ» попадались небольшие кусочки губки с налипшими клочками конского волоса. Обрывки бархата не выцвели от времени, так и горели живым пламенем, и ракушки поблёскивали, совсем не потускнели.

Оторвавшись от находки, мы с сестрой переглянулись, и наконец Кристина заговорила:

— Тебя не удивляет, что такой большой крепкий парень, ювелир по профессии, носил с собой такие вот вещи?

— Откровенно говоря, не знаю, что и думать, — честно призналась я. — Как-то ничего умного не приходит в голову.

Кристина уселась поудобнее на полу: опёрлась спиной о шкаф, локти на коленях, подбородок уткнулся в кисти рук. Так лучше думать, особенно если устремить взор в пространство. В данном случае взор сестры был устремлён на декоративный замок старинного сундука у противоположной стены комнаты. И все равно ничего она не придумала, с досадой проговорив:

— Что-то такое шепчет мне душа, но так тихо, что и не услышишь. Давай хорошенько подумаем, должны же понять…

Я решительно поднялась.

— Душа тоже нуждается в подкреплении. Осталось у нас ещё здесь вино?

— Погляди за шкафом.

Бесценное вино явно помогло, сразу же обрели способность рассуждать. Начала Кристина, отхлёбывая из второго бокала:

— Не сомневаюсь, это тот самый пресловутый жёлтый саквояжик. Ты ведь тоже не сомневаешься? Только вот каким образом он оказался в гардеробной прабабки — ума не приложу… Откуда он взялся?

Тут и я подключилась.

— Не иначе как от его невесты. Шарль оставил его у своей Антуанетты, а там ведь был потом Мартин Кацперский, ну и привёз его своей госпоже. Только вот какого черта — тоже ума не приложу. И тоже сомневаюсь, чтобы помощник ювелира таскал в подручной сумке такие бабьи принадлежности. И сочла бы содержимое узелка просто мусором, не храни его прабабка под красивейшей шляпой своей коллекции.

— Ты права. Мемориальному мусору самое место на чердаке.

— А вот и нет. На чердак складываются просто отжившие свой век старые вещи, а такие вот мемориальные ценности прячут куда подальше. Бабуля выбрала место что надо! Нет, неспроста это припрятано. Я бы ещё подумала…

Поставив на пол пустой бокал, Кристина принялась по новой со вниманием рассматривать предметы из саквояжика. Я последовала её примеру. Даже не поленилась встать и сходить за откатившейся стеклянной баночкой. Да и размяться хотелось, очень уж неудобно сидеть на полу, все члены одеревенели.

— Независимо от того, что здесь хранилось, — начала я, открывая баночку, — крем для лица или сапожный… Нет, чтоб мне лопнуть, это помада для волос. На, нюхни! Вот, написано: «Лучшая помада для волос прославленной лионской фирмы…» Кристина вырвала помаду у меня из рук. Легкомысленно вели мы себя, позабыли про отраву в соколах, а ведь и содержимое банки могло быть опасным. Да пусть и не отрава, пусть обычная помада. За прошедшие годы могла провоняться, тоже приятного мало.

— Я осторожно, — возразила сестра. — Да, факт, мужская помада для волос и не очень даже воняет. Помада — логично. Парень заботился о своей внешности, можно понять. Портсигар тоже не удивляет. Но вот это… Ну, думай, от какого изделия сохранились вот эти остатки?

И, указав пальцем на ракушечно-бархатный мусор в расстеленном на полу носовом платке, Крыська осмотрелась по сторонам.

— Шляпа? Да нет, ничего такого красного не попадалось, иначе наверняка бы запомнилось. Что-нибудь из одежды? Платье? Накидка?

— К тому же обшитая ракушечками, ведь они проколоты, явно иглой. Может, какой-нибудь кошелёк или старинная косметичка?

— Косметичка?! Тоже мне историк! — была шокирована Крыська.

— Да шучу, шучу, я просто так назвала, чтобы понятнее было. Ну кошелёк, сумочка к нарядному платью, мало ли что ещё…

— На кой черт губка и конский волос для изготовления сумочки?

— Понятия не имею. А тут ещё все осложняется остальными предметами, чисто мужскими. И портсигар, и помада принадлежали мужику…

— …но тут встретилась баба, эта его невеста. И по собственному почину могла подложить ему в саквояж от себя на память. И тогда считай, саквояж не чисто мужской, а двуполый. И все было бы ясно, если бы не это!

Кристина потрясла замочком с ключиком. Естественно, я тут же вырвала его из рук сестры. Удивительное дело, устройство действовало, ключик свободно проворачивался в замке, дужка легко проходила в петли саквояжа и запирала его.

— Меня тоже заинтриговал этот предмет, — призналась я. — Только вот никак не понять почему. Обычно вот такие ключики являются преддверием к какой-то загадке, какой-то тайне. Попадётся такой ключик — значит, следует искать то, что он запирает. А тут другой случай.

— Найди мы просто ключик, и в самом деле бросилась бы искать что-нибудь маленькое и запертое, не лежи тут рядышком замочек. Что бы это значило?

Я поднапряглась. Вот замочек, вот ключик, вот петли под этот замок. Ну и что дальше? Ещё раз внимательно оглядела замочек.

— Гляди, вроде бы он поновее петель. Выглядит совсем новеньким, недавно купленным!

— У новенького, недавно купленного замка было бы как минимум два ключа, а тут только один, — возразила Кристина.

— Ну, тогда не знаю, что ещё придумать. Но уверена — были веские причины так старательно сохранить этот саквояжик с его странным содержимым.

— Хорошо бы знать ещё, у кого именно были столь веские причины, — недовольно заявила сестра. — Не надо было нам так это все лапать. На предметах могли сохраниться отпечатки пальцев, и если собрать их, то есть отпечатки, со всех этих коробок, мебели, бумаг и так далее… Электроника делает чудеса! Наверняка мы смогли бы выделить пальчики прабабки, невесты и этого паршивца, помощника ювелира. А ты сразу хвать за портсигар и ну его ощупывать! А вот на нем отпечатки пальцев наверняка сохранились. Теперь все пропало. Эх!

Я разозлилась:

— Ну что ты несёшь! За сто лет наверняка эти вещи не раз трогали, с мебели стирали пыль и так далее. Какие уж тут отпечатки?

— Ладно, давай условимся: в дальнейших поисках непременно обращать внимание на все предметы, сделанные из вот такого красного бархата. Ну, ту самую гипотетическую косметичку-сумочку. Полагаю, её трудно проглядеть, бархат такой яркий.

— Э, сколько лет прошло. Эти куски лежали спрятанные, потому и не выцвели, а косметичка могла пообноситься, пообтереться, из ярко-красной могла стать серовато-розовой. И вообще, это может быть вовсе и не косметичка, а что-нибудь другое. Так что я скорее настроилась бы уж на ракушки, тем время нипочём.

Ракушки нас примирили, решили в дальнейших поисках ориентироваться именно на них. Я аккуратно сложила в платок наши находки — обрывки красного бархата, ракушечки, кусочки губки с налипшим конским волосом, завязала все в узелок, как было раньше, и сложила в саквояжик все бывшие в нем предметы. Поднимая с пола узелок, обнаружила под ним сложенную вчетверо бумажку. Как-то мы её не заметили, когда она выпала вместе со всем барахлом.

И опять мы с Кристиной со вспыхнувшей вновь надеждой схватили бумажку. Это оказалась расписка. «Я, виконт де Пусак, подтверждаю настоящей получение своего браслета с выгравированной надписью…» А вот и не получил, подписи виконта на расписке не было, видно, ювелир, посылая к заказчику своего помощника, расписку заготовил заранее.

— Что ж, вот ещё одно доказательство того, что эта сумка — тот самый, упоминаемый многими свидетелями, жёлтый саквояжик Шарля Трепона. Никаких сомнений!

Усталые, мы наконец встали с пола. Саквояжик я забрала к себе в спальню. Так уж повелось, мне вменялось в обязанность заботиться о всех старинных предметах, имеющих историческую ценность, а саквояжик и его содержимое несомненно были очень ценным историческим памятником.

Ближе к вечеру, когда мы с сестрой пили кофе на застеклённой веранде, в широко распахнутую дверь постучался старик-камердинер. Он был уже в своём нормальном виде, без белого тюрбана на седой голове. Освоившийся с тем, что нас двое, камердинер уже не обращался в пространство между нами, как в первые дни нашего пребывания в замке, а нормально смотрел то на Кристину, то на меня. Высокопарно извинившись, старик попросил у высокородных мадемуазелей разрешения сообщить нечто важное.

Разумеется, высокородные мадемуазели тут же разрешили, причём Кристина добавила:

— Только вы, Гастон, сначала сядьте. Нечего стоять перед нами, тем более что вы ещё не окрепли после травмы.

— Ни в коем случае! — с силой возразил камердинер. — Не пристало мне…

— Ещё как пристало! — оборвала его Крыська. — Иначе и разговаривать с вами не будем. Я, например, все равно бы ничего не поняла, думая лишь о том, что вам стоять вредно.

И поскольку Гастон все ещё колебался, Крыська рявкнула:

— Прошу немедленно сесть!

Должно быть, в этот момент Кристина показалась камердинеру вылитой старой графиней, распоряжения которой он привык выполнять не рассуждая. Вот и теперь Гастон сразу перестал возражать и немедленно сел. Правда, не к столу присел, избави бог, а в сторонке, на краешке стоящего у стены кресла.

Желая поощрить старика, мы произнесли: «Слушаю». Получилось в один голос.

Гастон откашлялся и приступил к делу.

— Так вот, милостивые мадемуазели, я этого бандита опознал. А не признался полиции потому, что не её это дело, а ваше, фамильное. Когда негодяй бросился на меня, я успел рассмотреть его лицо, да и ещё раньше, до этого, как только вошёл в комнату, а он стоял к двери спиной и рылся в туалетном столике графини, так я его со спины признал, потому как очень он приметный вот тут, в плечах.

Желая показать, где именно мерзавец приметный, старый камердинер выразительно повёл плечами, как это делают испанские танцовщицы. И замолк, ожидая нашей реакции.

Не пристало старика разочаровывать, и реакцию мы выдали самую бурную, словно бы не догадывались раньше ни о чем.

— Так кто же это был? — опять дуэтом вскричали мы.

— Да тот самый американец, который сюда приходил, в замок, — ответил очень довольный камердинер. — Милостивые мадемуазели его ещё на целый день в библиотеку запустили. На два дня! А он и раньше бывал в замке, ещё когда госпожа графиня была жива.

— Ну вот, видишь! — почему-то торжествующе крикнула мне сестра, а камердинер удовлетворённо кивнул, словно чего-то такого и ждал от нас.

— А дальше что было? — спросила я.

— Госпожа графиня велела мне быть особенно внимательным и сразу же доложить ей, если тот снова появится, но его больше не было. Несколько лет не появлялся.

Старик замолк, подсчитывая что-то про себя, и продолжал:

— Да, лет шесть как не появлялся. А вот теперь опять приехал. Не очень изменился. Можно сказать, совсем не изменился.

— А вас не узнал? — удивилась я. — При встрече с вами, когда легально пришёл в замок?

Старик вроде бы смешался, но превозмог себя. По нему было видно, решил говорить правду, и только правду.

— Не признал. И по двум причинам. Во-первых, в те времена в замке было много прислуги и он больше имел дело с лакеем. Да и я… Так и быть, признаюсь. И я в те годы выглядел иначе. Боялся, как бы госпожа графиня не сочла меня слишком старым и не отправила на покой, вот и старался выглядеть помоложе. Волосы у меня тогда были чёрные, да и одевался, и держался соответственно. Так что он запросто мог спутать меня с лакеем, Бернардом, тот тоже был брюнетом. Лакея давно уволили. Но это ещё не все.

— А что ещё? — пришла на помощь старику Кристина, видя, что тот не знает, как лучше приступить к рассказу.

Обе мы слушали камердинера с нескрываемым интересом; старик, заметив это, разошёлся, от первоначальной скованности и следа не осталось. Теперь он рассказывал живо, с огоньком.

— Вот, значит, какое дело. Милостивые мадемуазели наверняка знают — прислуге всегда все известно, больше, чем ей положено, да только она помалкивает. Я же… Ведь я здесь, в замке, и родился, ещё в первую войну, мать моя здесь ключницей работала. Она хорошо помнила высокородную графиню Клементину. Матери моей и двадцати лет не было, когда здесь, в замке, разыгрались важные события. В ту пору скоропостижно скончались их милость, виконт де Пусак, Гастоном, как и меня, звали, пусть ему земля будет пухом. Трагической смертью помер! У госпожи графини тогда в замке проживала её внучка, леди Юстина Блэкхилл, тогда ещё молодая девушка и фамилии этой ещё не носила. Так она с превеликой поспешностью туда-сюда ездила, а госпожа графиня с полицией общалась. Какой-то важный полицейский комиссар приезжал к ней в замок. Обо всем этом матушка не раз мне рассказывала, особенно в старости, ей все её молодые годы вспоминались. Вот я и запомнил. Да только не в этом дело.

Кристина сорвалась с места.

— Ну нет! Такие прекрасные истории нельзя слушать всухомятку! Сейчас принесу вино!

И она умчалась прежде, чем несчастный камердинер осознал, что произошла чудовищная вещь, просто скандал в благородном семействе: высокородная дама обслуживает его, слугу! Побагровев, бедняга вскочил с места, что-то бормоча, и собирался броситься вслед за Кристиной на своих старых, разбитых ногах. Пришлось чуть ли не силой усадить старика на место.

— Ну уж нет, господин Гастон, не для того мы с сестрой разведали самое лучшее винцо в этом замке, чтобы теперь оставлять его здесь на произвол судьбы. Ещё неизвестно, кому оно может достаться, так что мы решили его сами прикончить. И вы нам немного поможете. А ваши воспоминания, безусловно, достойны самого прекрасного вина!

Не знаю, насколько мои уговоры убедили бы верного слугу, да Кристина, к счастью, обернулась быстро, и Гастону ничего не оставалось, как принять участие в торжестве, причиной которого стал он сам, и выпить бокал чудесного вина. Впрочем, спокойно выпить ему не дали.

— Ну! — торопила старика Кристина. — Остановились вы на том, что обо всем этом рассказывала вам ваша матушка и не в этом дело. Так в чем же?

Старик послушно отставил благородный напиток и продолжил рассказ:

— Так получилось, что моя покойная матушка была в приятельских отношениях с горничной мадемуазель Юстины, Лизелоттой, вот, даже имя запомнилось. Так вот, как раз в ту пору, что с господином виконтом несчастье приключилось, эта самая Лизелотта замуж собралась и аккурат за женихом охотилась. А её госпожа все планы Лизелотты порушила. В голову ей втемяшилось мчаться за тридевять земель и, ясное дело, горничную с собой прихватить. А тут жених ждёт, еле его уломала. Так эта самая Лизелотта себя не помнила от злости. К тому же госпожа бросила её на произвол судьбы в Кале, а сама в Англию махнула. А ещё Лизелотта никак понять не могла, из-за чего весь сыр-бор, с чего вдруг мадемуазель Юстина в Кале помчалась, а потом аж в Англию, ради чего она, Лизелотта, торчит в этом паршивом Кале, когда решается судьба её? И это совсем её из себя выводило. В замок Нуармон Лизелотта явилась зарёванная и злая как сто тысяч чертей и моей матушке плакалась, как это водится между подружками.

Мы с сестрой даже о вине позабыли, настолько сенсационные новости узнали от старого слуги. У того, похоже, пересохло в горле. Заметив, что бокалы пустые, я осторожно, стараясь не пролить ни капли драгоценной жидкости, наполнила всем бокалы. Камердинер, уже не стесняясь, отхлебнул, откашлялся и продолжил повествование:

— Больше всего, ясное дело, эта Лизелотта жаловалась на пренебрежительное отношение со стороны барышни. И только после того как все узнали о трагической смерти виконта де Пусака, как газеты расписали обо всем в подробностях, и об убийце, который оказался не убийцей вовсе, но все равно сбежал, Лизелотта перестала твердить о своей обиде и кое-что припомнила. И матушке моей рассказала. Сидела она, Лизелотта, в фиакре, как ей барышня приказала, и ждала барышню. Ждала, ждала, глаз не сводила с переулка, куда барышня побежала, как вдруг из этого переулка какой-то тип выскочил. Молодой парень, высокий, плечистый, в распахнутом сюртуке и такой перепуганный, что ничего перед собой не видел. На лошадей чуть не наскочил, те даже шарахнулись. И парень шарахнулся вбок, руками взмахнул, чтобы не упасть, и куда-то сбежал. Лизелотта, естественно, тоже перепугалась. Сидит, бедняга, одна-одинёшенька, с кучером, в фиакре, ждёт госпожу, а той все нет. Наконец мадемуазель Юстина явилась — тоже бегом прибежала, что-то там все бегали как полоумные. Лизелотту на почту с телеграммой отправила, а сама тем временем в Англию уехала, вот так! Не предупредив её, Лизелотту! Хорошо ещё, по словам Лизелотты, какая-то девушка-француженка о ней позаботилась, барышня её попросила, вся заплаканная и печальная, нет, не барышня, а та девушка, но хоть и чем-то огорчённая, о Лизелотте позаботилась, к поезду её отвела, помогла билет купить. Но и она ничего горничной не рассказала, вообще почти не говорила, на расспросы горничной не реагировала. Правда, кое-какие слова у печальной девушки вырвались сами по себе, горничная их запомнила. «Не видать мне его больше!» — вот какие слова вырвались у печальной французской девушки, причём, как говорила Лизелотта, такое горе в них звучало, словно печальная девушка сейчас побежит в море топиться, благо море под боком. Из чего горничная сделала вывод, что тот перепуганный плечистый сбежал вот от этой печальной девушки.

Больше никому в замке, кроме моей матушки, Лизелотта ни словечка не рассказала, назло так поступила, потому что из-за сумасбродных поездок барышни от неё, Лизелотты, жених тоже сбежал. Ну не так чтобы далеко сбежал, но свадьба сорвалась. Вот она и обозлилась. И вскоре потом уволилась от нас, и двух месяцев не прошло, барышня из Англии не успела возвратиться. А пока не уволилась, без конца жаловалась и плакалась моей матушке на свою несчастную долю да на безалаберную барышню, что жизнь её порушила. Но все равно дело не в этом…

— Езус-Мария! — чуть ли не с ужасом произнесла Кристина. — Пожалуй, схожу ещё за бутылкой…

Я обоих остановила, ибо, услышав о таком намерении, камердинер тоже сорвался с места.

— Спокойно, у нас ещё много времени. Гастон, пожалуйста, продолжайте и не торопитесь, вы чудесно рассказываете.

Тут, как назло, прилетела какая-то певчая птичка, уселась на веточке под самым окном и принялась отчаянно щебетать. Так расщебеталась, что я даже не расслышала, что ответил Гастон.

— Брысь! — заорала на птичку Кристина, а та — ноль внимания, знай поёт в своё удовольствие на всю округу. Сестра крикнула громче и даже рукой устрашающе махнула. Певунья замолкла на мгновение, наклонила головку, поглядела на Крыську изумлённым глазом-бусинкой — как это кому-то может не нравиться такое прекрасное пение? И опять принялась самозабвенно распевать, даже и не думая улетать.

Я вдруг почувствовала, что просто не выношу живой природы. Сорвавшись с кресла, бросилась к распахнутому окну и энергично махнула на птичку тем, что оказалось в руке, — бокалом с остатками вина. Подействовало, птичка вспорхнула и улетела, явно обиженная.

И одновременно что-то зашуршало под окном. Еше одна энтузиастка-певунья или какой зверёк в сухой траве? Я высунулась из окна и увидела прижавшегося к стене дома какого-то парня. Он понял, что я его заметила, смутился, но не очень испугался. Без особой спешки, словно раздумывая, он поднялся и вдруг как-то мгновенно исчез за углом террасы.

И все-таки старик Гастон успел. Я и не заметила, когда он оказался рядом со мной, когда перегнулся через перила и увидел парня.

— Вот это самое! — торжественно заявил он.

Кристина молча сорвалась с места и успела вернуться ещё до того, как я усадила почтённого камердинера. На сей раз за стол. Сил не было смотреть, сколько усилий он тратил на то, чтобы взять со стола свой бокал, как изгибался кряхтя. И опять же в наших интересах, чтобы он тратил силы на умственную работу, а не на физические упражнения.

Ясное дело, Кристина принесла новую бутылку и решительно заявила:

— Мы непременно должны выпить за то, в чем же дело, независимо от того, в чем оно заключается.

— Вот именно, — согласился камердинер. — Дело как раз в этом. В Леоне Берттуалетте, сыне нашего трактирщика. Мадемуазели в трактире мало бывают, так что могут и не знать. Подслушивал, паршивец.

Услышав такое, мы с Кристиной как-то не сумели сформулировать вопрос, который бы выразил наше глубочайшее изумление. Так и молчали, уставившись на старика во все глаза. Для него этого оказалось вполне достаточным.

— Если уважаемые барышни разрешат, я расскажу все по порядку.

— По порядку! — дуэтом попросили уважаемые барышни.

— Ну, значит, в те давние времена, а было мне всего лет двадцать, незадолго до второй войны померла наконец графиня Мария-Луиза…

Сообразив, что допустил бестактность, камердинер сконфуженно замолчал, да слово не воробей. Сказанного не воротишь, и старик, махнув рукой, обескураженно побрёл дальше:

— Скончалась, значит, тогдашняя графиня Мария-Луиза, и хозяйкой стала в замке милостивая мадам Каролина, светлая ей память. А в замке в те времена такой бардак… извините, такой беспорядок царил, что и сказать нельзя. Ведь графиня Мария-Луиза была скупа до умопомрачения, чего уж скрывать. Моя матушка, бедняга, царство ей небесное, уж так из-за этого переживала, так переживала, что и на тот свет раньше времени отправилась. А графиня Мария-Луиза каждое полешко считала, топить не разрешала печей и каминов, хотя леса у неё было предостаточно. В спальнях у господ мороз трещал, что уж говорить о помещениях для прислуги. Раз зимой даже вода в трубах замёрзла, тогда только графиня Мария-Луиза вроде как немного опомнилась, пусть земля ей пухом будет…

Графиня Каролина, значит, принялась наводить в замке порядок, моя матушка, тогда ещё живая, помогала ей, насколько сил хватало, и вот однажды милостивая графиня и говорит матушке: «Если ты, Клотильда, где наткнёшься на старинный жёлтый саквояжик — не прикасайся к нему, а сразу позови меня. Где-то здесь он должен быть, а мне дорог как память». И все. И больше об этом никакого разговору не было. А то, что госпожа графиня искала, так я точно знаю, много раз своими глазами видел, как рылась в шкафах и ящиках комодов…

Кристина подняла бокал с вином и торжественно произнесла:

— Ваше здоровье, Гастон! Будьте здоровы и счастливы ещё сто лет!

Как пристало галантному французу, камердинер, привстав, в свою очередь поднял бокал с вином:

— А я пью за ваше здоровье, дорогие барышни! Итак, вернёмся к делу. Читать мы все умели и из газет знали, что парень, первоначально подозреваемый полицией, носил с собой жёлтый саквояжик на длинном ремне. Ну тот, которого сначала подозревали в убийстве виконта де Пусака. И он пропал, я о саквояжике говорю, да, наверное, не совсем, потому как госпожа графиня его всюду искала. И рассказы матушки хорошо помню. Ведь та Лизелотта ей сколько раз повторяла: мчался тот парень, себя не помня от страха, и руками размахивал. А коли размахивал, выходит, в руках у него ничего не было. Спрашивается, где саквояжик?

Похоже, старик немного устал. Чтобы передохнуть, отпил из бокала и посмотрел на нас чрезвычайно довольный собой. А мы могли сказать, где в данный момент находится саквояжик, бывший в те давние времена жёлтым, да не стали. Старик явно не закончил, чувствовалось, он к чему-то ведёт, ещё не все сенсации выложил. Передохнув, камердинер продолжил рассказ:

— Ну и потом все началось! Несколько лет назад, ещё при жизни графини Каролины, приехали сюда двое. Тот самый американец и ещё один с ним. С графиней разговаривал в основном тот, другой, он постарше был этого американца. Хотел купить замок вместе со всей меблировкой. А молодой американец, который к вам приезжал, тогда больше занимался тем, что вынюхивал. Старую прислугу разыскивал, в деревне расспрашивал, вино ставил кому ни попадя. Ну и раз обжёгся. Простите, уважаемые барышни, а не жалко вам такого вина для старика-камердинера?

— Никто больше вас не заслуживает такого вина, Гастон! — торжественно заверила старика Кристина, подливая ему в бокал.

— Продолжайте же, Гастон! — умильно попросила я. — В жизни не слышала ничего интереснее!

Привстав и отвесив нам элегантный полупоклон, камердинер вернулся к прерванному рассказу.

— Есть тут у нас в деревне один парень, некий Фавье, в трактире прислуживает, так он ни разу в жизни не напивался пьяным, зато умеет прекрасно пьяного изображать. Отец этого Фавье в давние времена у нас в замке служил. Золотые руки были у мужика, чинить умел все, деревянное ли, железное ли, и даже электрическое: замки, краны, аппараты разные. Работы у него было невпроворот, потому как после госпожи графини все у нас тут рушилось. Помер ещё до приезда американцев, ну так младший из них теперь к Фавье прицепился. Пьер Фавье — не такой мастер, как отец, куда ему, но вот пьяным никогда не напивался. А тот американец решил: раз отец в замке многие годы работал, сын наверняка от него мог слышать кое-что интересное. Ну и прицепился к сыну, а для начала решил его подпоить. А в результате сам упился вдрызг, а Пьер Фавье — ни в одном глазу, только притворялся пьяным. Вот и получилось, не американец от него, а он от американца кое-что услышал. Очень важные вещи услышал, сказал он мне, барышням тоже непременно следует о них знать. Мне этот Фавье ничего говорить не захотел, только и проронил одно словечко — о какой-то страшно драгоценной вещи речь идёт. И вообще неизвестно, скажет ли он кому или ещё подумает. Американец, очухавшись, денег ему дал, чтобы молчал.

Камердинер и сам вдруг замолчал, решил, видимо, что все сказал. Мы тоже долго молчали. Вспомнились мне прабабкины записи.

— Езус-Мария, почему же вы, Гастон, не рассказали обо всем графине Каролине? — упрекнула я камердинера.

Тот спокойно возразил:

— Так я же, уважаемая мадемуазель, лишь вчера сам все это узнал. Ну, о пьянстве. Пьер Фавье никогда мне не признавался. Только вот вчера ни с того ни с сего заявился в замок и сказал, что раз уж я получил по башке, то по крайней мере имею право знать почему. И рассказал, как американец пытался его подпоить, а вместо этого сам упился и все выболтал. А я позволил себе сразу проинформировать вас, уважаемые барышни. На всякий случай.

Первой нужные слова нашла Кристина.

— Гастон, — проникновенно сказала она, — вашей информации просто цены нет. Кое о чем мы уже слышали, но очень мало и очень непонятно. Просто не знаю, как мы сумеем вас отблагодарить.

Оказалось, на сей счёт у камердинера уже было мнение.

— Если бы и в самом деле оказалось, что речь идёт о каком-то необыкновенном сокровище, — деликатно промолвил он, — и если бы барышням при моем скромном участии удалось это сокровище разыскать, мне бы очень хотелось взглянуть на него перед смертью. Вот и все.

— Это мы вам твёрдо обещаем. Уж на нас можно положиться, как на швейцарский банк…

Перебив восторженные излияния сестры, я задала деловой вопрос:

— Минуточку, а при чем здесь тощий парень? Ведь это при виде его вы, Гастон, произнесли загадочную фразу: «Вот это самое».

Камердинер, совсем раздувшийся от гордости, услышав торжественное обещание Крыськи и её похвалы, вроде бы немного опомнился и спустился на грешную землю.

— Ах да! Пьер Фавье и об этом мне сказал. Перед отъездом американец завербовал себе помощников. Леону Бертуалетту тоже заплатил. Тот должен был подслушивать и подглядывать за вами, мадемуазели, глаз с вас не спускать. Премию обещал, если что необычное увидит или услышит. А Леон паренёк шустрый, всюду пролезет. Я и то удивлялся, что это он мне на каждом шагу попадается, да не хотелось раньше времени милостивых барышень тревожить. Но со вчерашнего дня я понял — придётся поставить вас в известность.

Кристина тоже охолонула и снова могла рассуждать здраво.

— Скажите, Гастон, где мы могли бы найти молодого Фавье? Полагаю, нам следует с ним пообщаться.

— Да где же, как не в трактире? А там не застанете — тогда дома он. Вот сейчас, вечерком, пожалуй, уже дома. А живёт он сразу за крестом на большой дороге. Там у дома ещё огромный каштан растёт.

— Вы полагаете, Гастон, он захочет нам что-нибудь сообщить?

— Не уверен, но попробовать надо. Кто знает?

Не откладывая дела в долгий ящик, мы с сестрой сорвались с места и сбежали по ступенькам террасы в сад, оставив старого камердинера допивать чудесное винцо.

Работа в замке отнимала у нас все силы, так что мы перестали думать о своей внешности. Как-то позабыли многолетнее стремление непременно хоть чем-то отличаться друг от дружки. Издавна мы охотнее всего одевались в зеленое, ибо зелёный был нам больше всего к лицу. Вот и сейчас на нас оказались почти идентичные зеленые платья. Не совсем одинаковые: Крыськино было зелёным в белую полоску, а моё белое в зеленую полоску. Вместе они составляли на редкость элегантный ансамбль. На поиски молодого Фавье мы бросились, даже не подумав о том, чтобы переодеться и немного изменить внешность.

Крест у дороги мы давно приметили и теперь мчались прямиком к нему. И большой каштан уже издали бросался в глаза, так что на дом Пьера Фавье мы вышли, как по нитке. По соседству расположилась и старая корчма, трактир, который, ясное дело, теперь был превращён в аккуратную маленькую гостиницу.

Молодой Фавье, на вид мужчина лет сорока пяти, сидел в палисаднике своего домика за столиком и потягивал сидр из оплетённой бутыли. По всей видимости, содержимое бутыли доставляло ему величайшее удовольствие. От наслаждения он закрыл глаза, по лицу блуждала довольная улыбка, откровенно говоря, не очень умная. А может, он задремал и видел теперь приятные сны? Как бы там ни было, мы не намерены были ждать, когда он проснётся, и довольно бесцеремонно заорали над его головой:

— Добрый вечер, месье Фавье!

Молодой Фавье, а точнее Фавье не первой молодости, вздрогнул, широко раскрыл глаза, глянул на нас и тут же снова закрыл. Даже крепко зажмурился. Потом осторожненько приоткрыл один глаз, и на его лице отразился такой ужас, какого наверняка не испытывал ни один мужчина при виде молодых женщин, если они, конечно, не держали в руках какого-либо орудия убийства.

— О святой Пётр! — простонал Пьер Фавье. — Что же это такое? Да и выпил ведь всего ничего… Надо же, первый раз в жизни!

Он закрыл приоткрывшийся глаз и приоткрыл второй. Затем повторил операцию, поочерёдно открывая то правый, то левый глаз, но смотрел почему-то только одним. Слегка ошеломлённые, мы терпеливо стояли над ним, слишком занятые своими проблемами, чтобы пытаться понять причину столь странного подмигивания. И только после того как, собравшись с духом, месье Фавье открыл оба глаза, приподнялся со стула и ткнул пальцем Кристину в живот, до нас дошло.

— Вот эта настоящая! — пробормотал он. — А та привиделась…

И он махнул в мою сторону рукой, видимо, желая прогнать призрак. Итак, Пьер Фавье решил, что первый раз в жизни напился допьяна и теперь у него двоится в глазах. Разумеется, мы могли легко вывести его из заблуждения, но не торопились. Прихватив по стулу, мы подсели к нему с двух сторон.

— Мы из замка, месье Фавье, — объявила Кристина. — Ведь вы нас знаете, не так ли?

Пьер Фавье не ответил. Изо всех сил напрягая зрение, он сначала уставился на слегка покосившийся забор, потом перевёл взгляд на могучий каштан, затем вытаращился на бутыль и стакан на столе. И только после того, как все рассмотренное предстало перед ним в единственном числе, он осмелился взглянуть на то, что двоилось. На одну бабу в двух лицах.

— Ваши милости, — пробормотал он, с ужасом переводя взгляд с Кристины на меня и обратно. — Ваша милость…

Тут нервы бедняги не выдержали и, позабыв о правилах приличия, желая убедиться, что глаза его не обманывают, он попытался одновременно ткнуть в нас обеих, но пошатнулся, чуть не слетел со стула и, желая сохранить равновесие, ухватился одной рукой за мою коленку, а другой — за Крысъкину. Собственная бестактность его совсем доконала, и он жалобно возопил:

— Ваши милости, вы одна или две? Трезвый я или как свинья пьяный?

— Вы трезвый, а нас действительно две. Вы никогда не напиваетесь допьяна, на что и попался тот американский придурок.

— Просто мы очень похожи, — пояснила Кристина, желая приободрить Пьера Фавье, который все ещё не мог обрести душевное равновесие. — Понимаете? Мы близнецы. Не переживайте из-за этого, а лучше расскажите все, что узнали от американца.

Облегчение, испытанное беднягой, оправдавшим свою славу никогда не пьянеющего, было столь велико, что на радостях он позабыл о прежнем решении соблюдать сдержанность. Как сорвавшийся с тормозов локомотив мчится под уклон, не в силах остановиться, так и Пьер Фавье принялся безостановочно выбалтывать нам все услышанное от американца.

Оказывается, этот американский задавака уже на пятой бутылке раскололся, а туда же, собрался споить его, Пьера Фавье, известного на всю округу тем, что, сколько бы ни выпил, никогда пьяным не бывал! Ну и все ему выболтал. Оказывается, прадед этого американца в Америку прибыл из Франции ещё задолго до первой мировой. Был он ювелиром и в Америке тоже занялся ювелирством, оставил своим потомкам хорошую ювелирную фирму. И все никак не мог пережить одной вещи, все никак не мог позабыть о том, что здесь, во Франции, оставил сокровище неимоверной ценности, из рук, можно сказать, упустил, какую-то баснословной стоимости драгоценность, потому как должен был в спешке бежать из Франции, обвинённый в убийстве человека. Об этом он рассказывал своему сыну, значит, отцу того самого американца. Драгоценность эту оставил скорее всего у своей невесты, больше негде было, потому как сначала эта драгоценность у него была, а потом уже не было. Выходит, попала эта драгоценность в руки графьев де Нуармонов, так что владеют они ею незаконно. Вот он, значит, тот самый американец, и приехал для того, чтобы восстановить справедливость и разыскать принадлежащее ему имущество. А находится эта драгоценность наверняка где-то в замке Нуармонов, больше негде ей быть, и очень может быть, что до сих пор лежит в том самом жёлтом саквояжике, в который молодой ювелир, убегая за границу, его положил. Такая жёлтая кожаная сумочка на длинном ремешке, он всегда с ней ходил. А саквояжик молодой помощник ювелира, убегая, оставил в доме своей невесты. Впоследствии он и его семейство провело целое расследование, и вышло, что та самая невеста из Кале переехала в замок Нуармонов, потому как вышла замуж за какого-то прохиндея отсюда. Вот почему они и ищут своё сокровище в замке. И это ихнее имущество, а не графское. Ведь в том самом саквояжике, кроме того самого драгоценного ювелирного изделия, были ещё личные вещи сбежавшего ювелира: принадлежавшие ему деньги, приличная сумма в бумажнике или портмоне, золотой портсигар и ещё что-то. Так что они имеют право разыскивать свою собственность, а владельцы замка им всячески препятствуют…

Дойдя до этого места, Пьер Фавье вдруг неожиданно смолк. Похоже, шок прошёл и он удивился, с чего вдруг так разболтался перед незнакомками. Задарма. И опять отбросив добрые манеры (настолько поразила его собственная болтливость), машинально налил себе стаканчик и залпом его опорожнил, позабыв предложить дамам. Дамы, однако, не обиделись, напротив, казались вполне довольными. Во всяком случае, они, видимо, получили, что хотели, потому как быстренько распрощались и отправились в обратный путь.

— Если бы этот паршивец рассказал все прабабке, возможно, проклятый алмаз уже давно лежал бы в сейфе, — рассуждала по дороге Кристина. — Прабабушка наверняка знала больше, чем записала, так что могла и догадаться, где именно следует его искать.

Я возразила:

— Ничего он бы ей не сказал, ни в чем не признался! Прабабушка была одна, нам же признался лишь потому, что нас двое. Обалдел малость, вот и разболтался. И сразу же заткнулся, как только пришёл в себя. Твёрдый орешек!

— Должно быть, этот самый Хьюстон здорово его напугал.

Ожидая нашего возвращения, Гастон весь извёлся от любопытства, хотя и пытался его скрыть под маской обычной сдержанности. Однако столик на террасе уже украшала непочатая бутылка полюбившегося нам вина и два бокала. Разумеется, мы велели немедленно принести третий, что было охотно и быстро исполнено.

И за стол с нами камердинер сел почти без сопротивления. Многолетняя дрессировка капитулировала перед желанием услышать новенькое об исторической фамильной загадке.

Мы не стали темнить и тянуть. Кристина без колебаний выдала новые сведения верному слуге графов де Нуармон:

— Молодой Фавье рассказал все, что слышал от американца. Наконец стало ясно, в чем дело. Он и в самом деле пытался отыскать затерявшуюся драгоценность. Прадед этого американского паршивца считал, что имеет на неё право. Убегая от правосудия в Америку, он оставил её где-то здесь, во Франции, хоть и не знал точно, где именно…

— Но мы должны вас разочаровать, Гастон, — со вздохом призналась я. — За что и приносим свои извинения. Видите ли, вначале мы искали здесь вовсе не драгоценный предмет, а старинные рецепты по лечению травами, которые были записаны в разных книгах здешней библиотеки. Не по собственному желанию искали…

И я рассказала камердинеру об условиях завещания графини Каролины. Затем, предварительно выглянув в окно и убедившись, что никто больше нас не подслушивает, я поведала о тех открытиях, что мы сделали в библиотеке. Наш род, объяснила я старику, владел каким-то очень ценным предметом. К сожалению, предмет был утерян. Однако в соответствии с обнаруженными старинными свидетельствами можно со всей уверенностью утверждать — на данную драгоценность мы имеем законные права и более никто таких прав не имеет, даже если бы произошло чудо и драгоценность удалось все-таки найти.

Омрачившееся было чело верного слуги снова прояснилось. И он заверил нас, для пущей торжественности встав со стула:

— В таком случае я ни минуты не сомневаюсь в том, что мне доведётся увидеть эту вещь. Принести ещё вина?

— Разумеется, — не менее торжественно ответствовала Кристина. — Очень просим вас — принесите!

Известие о том, что Иза приехала в Варшаву, поразило меня как гром с ясного неба.

Иза была моей самой нелюбимой подругой и отличалась тем, что ещё в школьные годы с маниакальным упорством пыталась отбить у меня мальчиков. Другие её не интересовали, только те, что ухлёстывали за мной. Кристининых ухажёров она не замечала, охотилась только за моими. Правда, возможно, сама она не разбирала, у которой из нас отбивает поклонника, но всегда получалось так, что у меня. Разумеется, всякий раз победу одерживала я, особым успехом у сильного пола Иза никогда не пользовалась, но и нервов мне стоила немалых. Несколько лет назад Иза уехала в США, и я получила возможность передохнуть, следовало лишь бдительно следить за ней во время её нечастых приездов на родину. Потом она выскочила в Штатах за какого-то миллионера и начала процветать, подробности меня не интересовали, и я почти забыла о ней.

Ужасную новость сообщила Кристина, которая через день звонила в Варшаву. Приходилось присматривать за Анджеем, как бы он случайно не махнул все-таки на свой дурацкий Тибет. На сей раз к телефону подошла Агнешка, младшая сестра Анджея, и буквально засыпала её целым ворохом варшавских сплетён. Агнешка прекрасно знала и меня, и, что очень важно, также и Павла.

Оторвав меня от коллекции старинных камей, которые я пыталась отчистить от многовековых наслоений пыли и грязи, Кристина нервно сообщила:

— Слушай, Агнешка сказала, эта гарпия успела овдоветь, а теперь приехала и ухлёстывает за Павлом. Правда, пока без особого успеха, потому как Павел только что откуда-то вернулся, так что та ещё не преуспела, но бережёного… и так далее. А он не заподозрит её в алчности, потому как она и без того в золоте купается.

Очередная камея вывалилась у меня из рук и с тихим стуком ударилась о мраморную поверхность столика. Подхватив её, Кристина принялась расхаживать по комнате, продолжая свой рассказ.

— Что касается меня, то я возвращаюсь. То есть не скажу, что сюда уже не вернусь, но сейчас я еду в Варшаву! Два месяца Анджей выдержал, а сейчас уже ногами сучит. Отвезу ему прабабкины рецепты, иначе конец. Возможно, он меня и любит, но ещё больше любит гималайские травки, холера бы их взяла! Просила его приехать сюда, а он заявляет — тянуть с отъездом на Тибет больше нельзя, последние, можно сказать, денёчки — и накроется осенний сбор трав, чтоб он лопнул, так что выхода нет, поеду вместе с ним, пару злотых ты мне из нашего наследства выделишь?

И замерла на месте, прижимая камею к груди и с трепетом ожидая моего ответа.

Ошарашенная собственным несчастьем, я с трудом смогла ей ответить:

— В данный момент ты прижимаешь к груди не менее двух тысяч долларов. Знаешь, и я поеду! Продажа этих побрякушек может затянуться, Изюня же, насколько я её знаю, времени терять не станет. Наверняка приехала на «роллс-ройсе», отделанном чистым золотом… Да и жаль мне…

Кристина бросила рассеянный взгляд на камею и положила её на каминную полку.

— Мы так и не осмотрели драгоценности предков, что хранятся в банковском сейфе, — напомнила она.

— Уверяю тебя, драгоценностей тоже было бы жаль.

— А вдруг среди них найдётся что-нибудь жутко ценное? Да нет, глупости говорю. Для продажи драгоценностей тоже нужно время.

В замке у меня оставалось ещё много дел. Я намеревалась основательно изучить весь антиквариат, сделать попытку хотя бы примерно оценить его, предпринять конкретные шаги по продаже. Но Павел важнее всего. Богатая и свободная Иза была смертельно опасна. Впервые на жизненном пути Павла встала сказочно богатая женщина. Иза сделает все, чтобы соблазнить богатого беднягу, а меня там нет, он не устоит… О нет, не оставлю я любимого в опасную минуту! Еду, немедленно еду, только надо хорошенько подготовиться… И я решительно заявила:

— Шляпу берём с собой. Едем через Париж, надо оформить перевод денег на наши счета. Немного возьмём наличными…

Кристина перебила меня:

— Много наличными, пока там они переведут…

— …и бросим взгляд на фамильные драгоценности, — закончила я. — А вдруг среди них найдётся какой эффектный перстенёк или ещё что…

— Но никаких ночёвок! И осмотров прабабкиной недвижимости, в другой раз познакомимся с её парижскими домами. А сейчас едем одним духом и немедленно!

— В таком случае давай упаковывай свой лекарственный хлам. Ох, уже первый час, а ведь нам надо бы как следует выспаться перед дорогой.

До обеда мы провернули множество дел. Оформили и перевод денег на наши варшавские счета, а с собой наличными взяли суммы, намного превышающие дозволенное таможенными правилами.

Впрочем, мы обе сразу же забыли о всяких нарушениях, ибо фамильные драгоценности превзошли самые смелые наши ожидания. Выбрав из них несколько экземпляров поскромнее, остальные мы опять спрятали в банковском сейфе.

— И это называется обнищанием, — бормотала Кристина, перебирая пальцами сверкающие бриллианты облюбованного ею колье. — Каждый камешек не меньше четырех каратов, где я в этом покажусь? И вообще, на кой это мне? Вот тебе надо понавесить на себя как можно больше, будешь сверкать не хуже новогодней ёлки. Надеюсь, границу проскочим, вот разве на нашей придерутся…

— Скажем, они искусственные. Уж скорее к шляпе могут придраться. И перестань наконец каркать, кому какое дело до таких мелочей? Вот если бы мы с тобой ехали в железнодорожном вагоне, тогда обратили бы внимание.

— Ты права, железнодорожный вагон на шоссе не может не привлечь внимания…

На этот раз мы вели машину поочерёдно и благодаря этому сумели добраться до Варшавы в рекордное время, делая лишь небольшие перерывы на еду. Хотя обе мы были взвинченные и все на нервах, нам как-то удалось не поссориться — наверное, потому, что не было времени на разговоры. Ведь всю дорогу одна из нас вела машину, а вторая отсыпалась на заднем сиденье.

Кристинина машина стояла на охраняемой стоянке у её дома.

— Пожалуй, не стоит тащить это в квартиру, — зевая во весь рот, заявила сестра, извлекая из багажника моей машины сумку чудовищных размеров. — Все равно завтра с самого утра доставлю это Анджею.

— Глупая! — тут же возразила я. — Пусть он приедет к тебе, сразу поставишь его на место. И вообще, насколько я знаю жизнь, тогда твою машину непременно этой ночью уведут.

Уже открыв рот, чтобы резко возразить, Кристина все же передумала. Хватило ума!

— Возможно, ты и права… Погоди, помнится мне, до отъезда я не смогла на машине поехать куда-то, что-то в ней неисправно, а что — вылетело из головы. Ну ладно, помоги доволочь торбу хоть до лифта.

Избавившись от Кристины, я получила наконец возможность заняться собой и Павлом.

До утра, ясное дело, ждать я не могла и, войдя в квартиру, тут же кинулась звонить Павлу. По телефону он не мог видеть, как я выгляжу после утомительной дороги и бессонных ночей, так что могла себе такое позволить, иначе не показалась бы любимому мужчине ни за какие сокровища мира. По Кристине видела, как отразились на моей внешности двое суток непрерывной езды: свободно можно было дать нам все наши тридцать лет. Да и будь мне всего восемнадцать, растрёпанная и помятая, я бы не рискнула лезть на глаза человеку, в отношении которого ко мне была чрезвычайно заинтересована. Так что телефон как раз то, что надо.

— Павлик? — нежно проворковала я, услышав в трубке его голос.

— Девушки, да оставьте же меня хоть на минутку в покое! — простонал в ответ Павел.

Трубку я положила почти спокойно, аппарат не пострадал. А вот сердце стиснуло так, что казалось, я утратила способность перевести дух. Такое ощущение — вот-вот задохнусь. Сидела неподвижно, не в силах пошевелиться, не в силах думать, не в силах дышать.

Зазвонил телефон. Голос Павла.

— Иоанна? Так ты вернулась? Слушай, только что не ты звонила? Я не ожидал тебя услышать и не узнал твой голос. Только после того как ты швырнула трубку, меня как что ударило. Еду к тебе!

— Нет.

— Нет, еду!

— А я тебя на порог не пущу! — проорала я, но он уже не слышал, бросив трубку.

Ко мне разом вернулись все способности — дышать, двигаться, соображать. Какое там не пущу, у него же ключи от моей квартиры, точно так же, как и у меня от его. Не стану же я запираться на цепочку!

Я метнулась в ванную, по дороге срывая с себя запылённую одежду. Немедленно, немедленно под душ, лучше купальный халат и тюрбан на голове, чем эта дорожная серость и помятость. Пять минут воды и мыла — и я уже не буду такой кикиморой. Три часа дня, можно сказать, на улицах час пик; чтобы доехать до меня, ему понадобится не меньше пятнадцати минут, почему, интересно, он в такое время оказался дома и чем, интересно, занимался?! Как правило, мой Павлик выходил из дому ранним утром и возвращался лишь к ночи. Весь день вкалывал — работал в офисе своей фирмы, ездил на встречи с нужными людьми, обедал в ресторане и тоже с деловыми партнёрами, в общем, вёл подвижный образ жизни. Прекрасно зная это, я позвонила так, на всякий случай, и получила обухом по глупой башке, идиотка! С себя надо было начинать…

Горячая вода и взрыв эмоций, вместе взятые, сделали своё дело. Через пятнадцать минут Павел сначала позвонил, а потом заскрежетал ключом в замочной скважине. На мне и в самом деле был купальный халат, а на голове тюрбан из полотенца, но лицо почти обрело нормальный вид, и можно было выставлять его на обозрение. Когда Павел входил в комнату, я как раз вытряхивала на стол содержимое своей сумки в поисках пилочки для ногтей, единственной пригодной для этой цели. Возила её с собой, потому как не могла найти второй подходящей, хотя закупала эти пилочки по всей Европе. Попадались все время дрянь, так что в моем распоряжении была одна-единственная, а я сейчас в спешке сломала ноготь, а пилочка затерялась в барахле, которым забита сумка, а Павел уже в дверях…

— По дороге я успел подумать, — заявил Павел после продолжительной паузы, выпуская меня из рук. — Везде пробки, пришлось ехать целую вечность, было время подумать. Так вот, извиняться не буду, откуда мне было знать, что это ты? Ведь из Франции ты звонила обычно по вечерам. А теперь по чистой случайности получила доказательство того, как я отношусь ко всем остальным женщинам.

— Собиралась звонить бабушке, твой номер как-то сам собой набрался. Почему ты днём оказался дома?

— Нечаянно пролил кофе на брюки, пришлось заскочить переодеться. Зол был как сто тысяч чертей, а услышал твой голос — и сразу прошло. Ты вернулась ненадолго или насовсем? Боже, как же я по тебе соскучился!

Отстранив его на расстояние вытянутой руки, я внимательно всмотрелась в любимое лицо. Нормально выглядел, глаза мне улыбались, рот до ушей растянулся. Любит! Похоже, Изюня ещё не успела поработать. От сердца отлегло, но так сразу прощать я не собиралась. Взяв найденную наконец пилочку, я принялась неторопливо обрабатывать повреждённый ноготь.

— Ну, хорошо, а с чего это ты так ополчился на девушек? Пользоваться успехом приятно. Доконали тебя?

— Точно, доконали! Такой в последнее время успех, что жизни не рад. Хотя, возможно, не все девушки виноваты, одна привязалась, проходу не даёт. Вроде бы даже ты её знаешь, кажется, вы ещё в школу вместе ходили, некая Иза. Вернулась из Штатов и в поисках тебя как-то на меня вышла. Сама так сказала. Ты её помнишь?

Сказать, что у меня отлегло от сердца, — значит ничего не сказать. Я испытала неимоверное облегчение. Сам заговорил об Изе, а я всю дорогу думала, как бы поделикатнее его о ней расспросить, как бы не навредить, не проговориться, что мне известно о её возвращении в Польшу. Непохоже, что Павел от неё в восторге, хотя, судя по всему, Изюня вовсю охотится на него. А Павел продолжал изливать душу:

— Откровенно говоря, я думал — это она звонит. Поэтому и решил в такой безличной форме выразить неудовольствие, высказаться подипломатичнее, как-то неудобно женщине прямо говорить, что надоела до чёртиков. И ведь интересная женщина, а вот меня словно что-то от неё отталкивает. Интересно, что?

— Характер! — не выдержав, пояснила я. — Такой у неё характер, что на внешности не сказывается, а вроде как излучается из неё. Очень рада, что ты это почувствовал. Ты торопишься или можно угостить тебя чем-нибудь вкусненьким?

— Уже не тороплюсь, а вкусненькое я вижу перед собой и не намерен дольше ждать. Ведь говорю же — страшно соскучился по тебе!

Потом я опять закрутила голову полотенцем и накинула купальный халатик. Сквозь охватившую все моё существо радость с трудом пробивалась трезвая мысль — на кой черт я, идиотка законченная, сама придумываю какие-то неприятности, ведь видно же — любит! А для меня в нем — весь смысл жизни, так зачем я нагромождаю на пути к счастью вымышленные трудности? Выйти за него, жить вместе, спать в одной постели, готовить салат из креветок, рожать ему детей… А я вместо этого гоняюсь за каким-то алмазом!

И тут Павел произнёс с нежностью и вроде бы с восхищением:

— Ты — единственная женщина в мире, которая даёт мне все, ничего не требуя взамен. Кажется, это меня начинает мало-помалу терзать, но я эти муки вынесу с наслаждением.

Вот тебе и на! Только мужчины могут быть такими глупыми.

— Говоря о чем-то вкусненьком, я имела в виду другой вид разврата. Из Франции привезла вино предков, такого ты точно не пил, потому как другого такого на свете нет. Попробуешь? Правда, на закуску у меня лишь плавленый сырок и солёный миндаль.

— Через желудок ты мне угодила прямо в сердце! О боже, а это что такое?!

Только теперь Павел обратил внимание на барахло, вываленное мною из сумки. Из-под кучки документов, денежных купюр, сигарет, зажигалок, счётов и квитанций поблёскивали бриллианты алмазного колье, которое Кристина бросила мне в сумочку. А серьги и кольца, хоть и слегка припудренные, поскольку путешествовали в коробочке из-под пуховки, тоже неплохо сверкали.

— Наверняка это из наследства, за которым ты поехала? — с явным интересом спросил Павел, внимательно рассмотрев драгоценности. — Очень, очень недурные, я-то в этом немного разбираюсь. А таких изумрудов теперь ни за какие деньги не достанешь, старинная огранка…

Буду ковать железо, пока горячо! Вот он, так давно ожидаемый случай! Я вынула из дорожной сумки бутылку несравненного вина, отдала Павлу, отобрала у него серьги и приказала:

— Откупорь, и побыстрее. Штопор на кухне, в буфете. Надо отметить нашу встречу.

Пока Павел разыскивал штопор, я успела вдеть в уши изумрудные серёжки. Полотенце на голове было зеленое, так что они вполне подходили… Посмотрела в зеркало. Мелькнуло в голове — драгоценности усиливают красоту женщины, я с трудом отвела глаза от своего отражения.

Павел глянул — и пропал…

Прошло не меньше часа, прежде чем он принялся откупоривать бутылку. Я достала из сумки сырок и миндаль. Хорошо, купила по дороге, зная, что дома — шаром покати. Ладно, обойдётся, не в ресторан пришёл, а все говорило, убедительно говорило о том, что он и в самом деле соскучился по мне.

Прогнать Павла удалось лишь поздно вечером. Мне просто необходимо было заняться собой и отдохнуть. И опять я пожалела о том, что мы живём не вместе, Павел по этому поводу даже что-то говорил, да я невнимательно слушала.

Оставшись одна, я расчесала и уложила волосы, сколько можно ходить в тюрбане? Больше ничего не успела сделать, позвонила Кристина.

— Ты оказалась права, — начала она, и даже что-то похожее на признательность прозвучало в её голосе. — И в самом деле, имело смысл вызвать Анджея сюда.

— Могла бы и сама догадаться.

— Просто мне ужасно хотелось спать, плохо соображала. Дай бог здоровья нашей прабабке. Я сразу догадалась и обрадовалась.

— Так он не едет на Тибет?

— Не едет. По крайней мере пока. Совсем спятил при виде наших травок. Не беспокойся, знаю, что скажешь. Нет, у меня хватило ума сначала использовать его для себя, а только потом показать добычу. А у тебя как?

— Павел приезжал, недавно только удалось его выставить. Похоже, Изюня допустила промашку. Хотя и сидит на миллионах, не удалось ей скрыть природной алчности, а он это сразу почуял. И слава богу!

— А алмаз мне все равно нужен, просто необходим как воздух, — гнула своё Крыська. — Лаборатория, понимаешь? Анджей любит меня на лоне природы. Боюсь, однако, что если возникнет необходимость выбирать, выберет природу, хотя сердце его и будет разбито. Мужчины как дети, нельзя отбирать у них любимые игрушки.

— Ты сказала ему о наших больших надеждах?!

— Спятила?! Чтобы сглазить? Ничего не говорила. И готова биться об заклад — ты тоже.

— Ясное дело. Давай-ка подумаем…

— Думать? Сейчас? Уверена, ты тоже не в состоянии. Предлагаю начать думать завтра с утра. Поскольку пойду на работу, часов в пять могу приехать к тебе.

Я внесла поправку:

— К бабушке. Или лучше сделаем так: приди ко мне в четыре, я до той поры управлюсь, и вместе поедем к бабуле, иначе обидится. А тебе ещё надо успеть отдать машину в мастерскую.

— Ещё чего! Стану я заниматься этим старьём. Продам как есть и куплю «тойоту», такую же, как у тебя. Хотя завтра, наверное, не успею. Ну да ладно, к бабуле поедем на твоей…

Бабушка Людвика не очень охотно припомнила:

— Слышала я краем уха, будто Мартин Кацперский женился на француженке. Но она умерла ещё до моего рождения. Да, да, ребёнком я слышала что-то такое, но мне это было неинтересно, вот и не придавала значения.

Кристина печально вопросила:

— Ну и почему ты, бабуля, такая нетипичная? Все нормальные старушки в твоём возрасте обожают семейные предания, а уж в таком роду, как наш, где полно исторических событий, наверняка помнили бы каждый эпизод. А ты что?

— Дорогая Иоася, в детстве я была в другом возрасте, — резонно возразила бабуля. — Так что имела право не интересоваться семейными преданиями.

Бабушка Людвика, как правило, путала нас. Редко-редко когда попадала. Сейчас мы не поправляли её, чтобы не нервировать и не сбивать с темы. По рассказам старшего поколения, бабушкины комплексы из-за того, что мать её бросила в Польше и она одна вынесла тут все ужасы минувшей войны, усилились в послевоенный период. Бабулю не устраивал государственный строй послевоенной Польши и в результате странной трансформации в её сознании выразился в смертельной обиде на родичей, о которых она и знать ничего не желала. Полагаю, бабушку Людвику можно вполне назвать жертвой коммунистического режима, хотя она при нем не бедствовала, совсем наоборот. Я поддержала сестру:

— Ничегошеньки бабуля не сохранила — ни писем, ни документов, ничего. И даже не желает порыться в памяти! Боже, боже! Несчастные мы сиротки, никто не хочет нам помочь.

— Нечего прибедняться, Крыся! — оборвала меня суровая бабушка. — Наследство моей матери вы получили? Получили. Так что радуйтесь и не морочьте мне голову. Я же не выражаю по этому поводу никаких претензий, так ведь? Потому как сама жила благодаря наследству своей прабабки.

— Зато мы изо всех сил собираем все, что осталось от предков, крохи информации, сохранившиеся в письмах, заметках, каких-то разрозненных записях, а ты, бабуля…

— А я не желаю! — упорствовала бабка. — Что же касается сведений о предках и оставшихся от них вещей, так все сохранившееся от прабабушки Доминики спас Флорек, и мне не было необходимости надрываться!

Мы с сестрой переглянулись. Ну конечно, теперь одной из нас придётся ехать в Пежанов. Наверняка мне, ведь Кристина решила пока не увольняться с работы. Но уж я заставлю и её приехать, пусть хотя бы в выходной или другой какой свободный день, не одной же мне вкалывать. Своего Анджея она надолго усадила в Варшаве, по уши закопался в привезённых ею травах, так что спокойно может оставлять его какое-то время без присмотра, пока тот блаженно роется в старинных рецептах. Честно говоря, я бы и сама справилась, но предпочитала работать вдвоём с Кристиной, мы прекрасно дополняли друг друга.

По дороге домой Кристина с тревогой поинтересовалась:

— Ты как думаешь, найдём мы этот проклятый алмаз или нет? Моя жизнь зависит от него!

— Моя тоже. А найдётся ли — один дьявол знает. Сколько лет прошло, сохранился ли он вообще? Крыська, а ты не удивляешься, почему это мы с тобой так страшно молчим о нем? Ведь стараемся никому ни словечка об алмазе, заметила? Из-за чего? Что нам мешает о нем рассказать?

— Разум, идиотка. Скажешь хоть словечко одному — и сразу узнает общественность. Широкая. И все примутся искать…

— …а найдёт какой-нибудь случайный кретин. Ты права. Так что, едем?

— Едем, конечно. Из бабули больше ничего не выдоишь. Предлагаю ехать в пятницу, проведём уик-энд в трудах. Идёт?

Уик-энд я собиралась провести с Павлом. Ну да ладно, может, и к лучшему, что меня не будет. Я как-то излишне эмоционально отнеслась к нему при встрече, самое время теперь отступить на заранее намеченные позиции. То есть последовательно придерживаться избранной линии: не очень-то он мне нужен со своими деньгами, я не какой-нибудь плющ, чтобы прицепиться к нему всеми присосками. Вот когда наше материальное положение более-менее сравняется, тогда я позволю себе идти ва-банк, пока же продолжаю соблюдать похвальную сдержанность.

Кристина развивала планы:

— Ехать будем по отдельности, я уже избавилась от металлолома, завтра получу новую «тойоту», точно такую, как у тебя, и, к сожалению, такого же цвета. Других не было, увы! Условимся о встрече уже на месте, к шести я успею.

Я кивнула, а сама все думала о Павле. А может, имеет смысл отказаться от всех своих принципов, ни о чем не думая выйти за Павла, жить вместе, в его доме… Не ждать, пока возрастёт моё благосостояние, неизвестно ведь, сколько придётся ждать. Да не поступлю я так, холера! Мне все будет казаться — нет у меня дома, и даже сотня детей ничего не изменит. Права Крыська, ненормальная я какая-то…

— Я с тобой говорю! — рявкнула на меня Кристина. — Слушай, когда говорят. Оглохла, что ли?

— Вот сейчас точно оглохла, на правое ухо. Разве можно так орать? Ну, задумалась я немножко. Ты о чем говорила?

— Спрашивала, где у тебя вся алмазная документация.

— Зачем тебе?

— А на случай, если бы мы все-таки нашли паршивца и собрались его продавать, ведь надо будет доказать — он не краденый, мы вправе им распоряжаться. А в противном случае иначе как на аукционе не удастся продать, тогда уж в тайне никак не сохранишь. Ты ведь забрала из замка все бумаги?

— Забрала, конечно. Лежат в той огромной сумке, что мы с трудом затолкали в багажник.

— До сих пор она в багажнике?

— Ну да. Забыла вынуть оттуда.

— В каком смысле забыла?

— Хотела оставить её у бабули, у неё всегда кто-то сидит дома, так что никакой Хьюстон не заберётся. И забыла. А теперь мне не хочется возвращаться.

— Ну и ладно. У тебя ведь стоянка платная, сторож присматривает.

Я отвезла сестру к Анджею и занялась своими проблемами.

В Пежанов я отправилась немного позднее, чем собиралась. Из-за Изюни. Заявилась без предупреждения, не позвонила, гангрена этакая. Она, видите ли, оказалась в моем районе и не могла упустить случая, а вдруг я как раз дома? К сожалению, я и была дома. Пришлось делать хорошую мину при плохой игре. Не могла я сказать ей, что спешу, что уезжаю на два дня, что оставляю Павла без присмотра. А эта язва расспрашивала меня о Павле, а как же. Пыталась делать это дипломатично, словно ненароком, да только дипломатия у неё получалась, как у осла соловьиные трели. Нет уж, не могла я оставить ей свободный доступ к Павлу. Напротив, дала этой змее понять, что договорилась о свидании с ним. Пришлось терпеливо дожидаться, пока эта кикимора, выпытав все, что хотела, не удалится.

А ещё под самым Ловичем меня перехватили гаишники. Ну ладно, превысила я скорость, но ведь сумела же притормозить аккурат рядышком с ними. Опустила окошко, подошёл сержант, молодой и красивый, уже открыл рот, чтобы накричать на нарушителя, но глянул на меня да так и застыл с открытым ртом, словно на месте окаменел.

— Ну? — нетерпеливо поинтересовалась я. — Вам, наверное, документы подать?

И я принялась рыться в сумочке. Сержант наконец захлопнул рот, сделал шаг назад, оглядел мою машину и опять уставился на меня. Заговорил, слава богу, дар речи к нему вернулся.

— Десять минут назад вы ехали в ту же сторону, на этой самой машине и с такой же скоростью. Сто сорок два. Как пани удалось за столь короткое время вернуться на это шоссе? Каким путём пани ехала?

Ага, значит, десять минут назад он заловил Кристину. Я могла бы порезвиться, уверяя, что проехала просёлками специально ради них, так они мне понравились, да не стала. Время поджимало. Вместо этого как можно суше заявила:

— Не волнуйтесь, в глазах у вас пока не двоится. Это была не я, а моя сестра. Полагаю, её вам вполне хватило, так что я уже не нужна. Могу ехать?

— Да, — слабым голосом ответил сержант, так его ошарашило моё идиотское заявление. — Действительно, одной вполне достаточно.

— Ну так большое спасибо и всего доброго, — обрадовалась я, не стала дожидаться, пока он придёт в себя, и умчалась.

В зеркальце заднего обзора я видела, как дорожный патруль в составе трех человек замер на обочине, глядя мне вслед и не обращая внимания на пролетавшие мимо машины. Вот и опять меня выручило сходство с Крыськой. Интересно, как она одета?

Я почти её догнала. Когда тормозила у ворот усадьбы Ендруся, Кристина за оградой вытаскивала из машины дорожную сумку. Ну конечно, не сговариваясь, мы оделись почти одинаково. Правда, наши жакеты цвета беж немного отличались кроем, но на первый взгляд разницы не заметишь А вот зеленые косыночки на шее очень бросались в глаза, даже на первый взгляд. Я не удивилась, уже привыкла к тому, что если мы предварительно не обсудили, кто во что будет одет, то оденемся одинаково. Должно быть, под воздействием некой высшей силы… А впрочем, вернее всего, одевались одинаково потому, что обеим к лицу были одинаковые тряпки. И мы с детства испытывали пристрастие к одному и тому же цвету.

Первой нас встретила дочка Ендруся, Марта.

— Как хорошо, что ты дома! — обрадовалась Кристина. — А я уж боялась, придётся тебя по всей округе искать.

— Привет, рада вас видеть, — в свою очередь обрадовалась Марта. — О боже, опять вы выглядите одинаково. Кто из вас кто?

— Я Крыська. А ты все ещё работаешь в пшилесском дворце?

— Да, почитай, уже и не работаю, — заморгала Марта. — А что?

— Потому что у нас там важное дело… О, Ендрусь, здравствуй!

Тут приветствовать нас высыпало все Ендрусево семейство. Все искренне радовались, ибо, неизвестно почему, нас по-прежнему уважали, почитали и обожали в Пежанове, а уж посещение Пежанова бабулей Людвикой можно было приравнивать если не к явлению Божьей Матери народу, то к монаршему визиту королевы Ядвиги. Вообще-то мы с детства слышали передаваемое из поколения в поколение предание о том, как наша прабабка Клементина спасла какого-то из предков Кацперских во время январского восстания и вообще Кацперские только благодаря ей и живут ещё на этом свете. Из поколения в поколение передавалась и легенда о том, что Флорек сначала спас тонувшую в здешнем пруду какую-то из барышень Пшилесских, а потом на смертном одре велел своим потомкам прклясться вечно любить и почитать нас, ибо род Кацперских выбился из нужды только благодаря ясновельможным господам Пшилесским. И так на протяжении веков процветала и крепла симпатия между Пшилесскими и Кацперскими на пользу обоим родам. Мы тоже изо всех сил старались быть милыми и симпатичными, общаясь с представителями славного рода Кацперских, и тем не менее проявляемое ими чуть ли не набожное почитание казалось нам сильно преувеличенным. К счастью, проводя всю жизнь каникулы и отпуска в Пежанове, мы несколько привыкли к такой трактовке.

Ендрусю никто бы не дал его шестидесяти двух лет. Выглядел он просто здорово! Должно быть, так смотрелся старик Борына, собираясь взять в жены молоденькую Ягусю: высокий, крепкий, полный сил мужик, воплощение здоровья и оптимизма. Не хуже выглядела и его жена Эльжуня, на три года моложе мужа. С их детьми Юреком, Геной и Мартой мы дружили с детских лет, играла во все детские игры, соревновались в плавании, верховой езде, прыжках с верхней балки высокой риги, дойке коровы, лазании по деревьям и прочим деревенским видам спорта. В настоящее время Юрек хозяйничал в усадьбе с помощью отца и как раз собирался жениться. Марта вышла замуж несколько лет назад за автослесаря, который вскоре стал владельцем процветающей автомастерской, и работала в библиотеке дворца в Пшилесье. Младшенький Гена только что получил диплом врача и стал практиковать в родной деревне.

Так получилось, что все они как раз были в родительском доме и радостно выскочили нас приветствовать.

Понятно, больше всех в данный момент нас интересовала Марта.

— Так что с твоей работой? — спросила я за ужином.

Ужин, разумеется, был организован со всей возможной пышностью. А как же, приехали ненаглядные ясновельможные паненки! Похоже, приготовить в рекордно короткое время торжественный приём Эльжуне не составило ни малейшего труда. Она всегда славилась потрясающими кулинарными способностями, а поскольку ещё совсем недавно с продуктами было трудно, Эльжуня научилась обходиться своими. Чего только у неё не было! Консервированная свинина, отличные колбасы и прочие копчёности, всевозможные заготовки из овощей, фруктов и даже рыбы, грибочки в разных видах и многое другое. В любой момент она могла накрыть потрясающий стол, причём все блюда были неимоверно вкусными. Тому, кто придерживался диеты, смотреть на такой стол было вредно для здоровья. Просто удивительно, что никто из Кацперских не растолстел.

— Открываю частное предприятие, — объявила Марта. — Не знаю, известно ли вам, что Пшилесье купил один из тех, что разбогатели в последнее время, ведь пани Людвика отказалась от всех прав на имение, поэтому гмина (местное самоуправление) и продала. А библиотеку купила я. Дёшево, да ещё в рассрочку, и теперь открываю свою библиотеку с читальней. Сейчас в вашем бывшем доме осталась лишь моя библиотека, ну ещё кафе сделали, потому как пух и перо уже повыбрасывали, а что там новый владелец сделает — не знаю.

Информация о новом владельце нас чрезвычайно взволновала и встревожила.

— А ты уверена, что он уже купил? И права оформил? И кто он? Ну, этот новый владелец. Фамилию знаешь?

— Точно не знаю, но ходили слухи, что какой-то американец польского происхождения. И фамилию называли, да я не запомнила.

— Хьюстон, провалиться мне на этом месте! — в ужасе вскричала Кристина.

— Может, и Хьюстон, не знаю. А что?

— Хьюстон — мошенник, и прав у него никаких нет! — категорически заявила я, злая как сто тысяч чертей, что этот подлец и сюда добрался. — Случайно или не случайно — это ещё доказать требуется, а кузена нашего пристукнул, статую на него опрокинул. Ну что вы так на меня смотрите? Сто лет назад. Правда, не этот Хьюстон, а его предок, какая разница. Все равно не согласна, чтобы теперь потомкам негодяя досталось наше сокровище…

— Какое сокровище? — подозрительно поинтересовался Ендрусь.

— В пшилесском дворце запрятано какое-то сокровище? — одновременно прозвучал вопрос Гены.

— Ничего не понимаю! — растерянно простонала Эльжуня.

Недоумение собравшихся за столом заставило меня прервать гневную филиппику. Пришлось подключиться Кристине.

— Это длинная и запутанная история, мы все вам расскажем. Но сначала вы скажите, что там, во дворце, происходит на чердаке? Этот прохиндей уже там шарил? По всей видимости, нам требуется именно чердак…

— …и ещё, возможно, библиотека, — ехидно дополнила я.

Кристина так и подпрыгнула.

— Убила бы эту ехидну! — с ненавистью глядя на меня, вскричала она.

— Каким именно образом? — заинтересовался Гена. — Мне пригодится опыт в области судебной медицины и психиатрии, ведь здесь, в деревне, я поневоле омнибус — врач по всем специальностям.

— За что Крысенька собирается убить Иоасеньку? — приставала ко всем Эльжуня.

Ещё когда мы садились за стол, она приколола к волосам сестры цветок — не для красоты, а чтобы различать нас. И теперь не ошиблась.

Тяжело вздохнув, я решила наконец рассказать Кацперским обо всем, никуда не денешься.

— Видите ли, прабабка Каролина оставила нам наследство….

— Знаем, пани Людвика писала об этом.

— Ну и в завещании было поставлено условие: во владение наследством вступим лишь тогда, когда приведём в порядок библиотеку замка Нуармон. Вот мы и привели… Два месяца как ишаки вкалывали. И боюсь, теперь на всю оставшуюся жизнь с нас хватит библиотек. Ещё хорошо, что языки знаем, иначе не справились бы.

— А за все время только два дня нам помогали поднимать тяжести. Кстати, носильщик был чрезвычайно подозрительным типом. Наработались, словно конь на пахоте, — подтвердила сестра.

— Мы трактором пашем, — неизвестно почему брякнул Юрек.

— Теперь и на нас можно пахать, опыт большой.

Лишь Марта проявила сочувствие.

— И правда, книги страшно тяжёлые. Мне ли не знать! А в вашей фамильной библиотеке могли попадаться и старинные фолианты в кожаных переплётах…

— Не только. Были и в серебре, драгоценными камнями украшенные. Я уже не говорю о переплётах из дерева.

— В нашей библиотеке деревянных и серебряных переплётов не встретится, — успокоила нас Марта. — Так что вам будет легче.

— Все равно не желаю! — продолжала бушевать Кристина.

— От твоего желания тут ничего не зависит, — приструнила я сестру. — Не зарекайся, может, придётся.

— А почему носильщика книг вы назвали подозрительным типом? — хотел знать Юрек. — В каком смысле подозрительный? Раз уж такие сенсации нам сообщаете, выкладывайте все!

Ничего не поделаешь, придётся выкладывать. Не вдаваясь в подробности и конспиративно называя алмаз «семейной драгоценной реликвией», мы галопом прошлись по его истории, затем надолго задержались на прабабкиных рецептах по траволечению, а вдруг в Пшилесье тоже обнаружится что-либо из этой области?

Внимательно выслушав нас, Марта задумчиво произнесла:

— Книги из пшилесской библиотеки я хорошо знаю, каждую если не читала, то перелистывала. Никаких вложений в них нет, бумажки я бы заметила. А вот относительно записей на полях… Нет, не стану ручаться…

Я поспешила её заверить, что пока полями мы заниматься не станем, пока предпочли бы старые письма.

Крыська вернулась к своему вопросу:

— Так что там на чердаке? Домом все эти годы пользовались, а чердак? Им кто-нибудь занимался?

Марта заверила нас, что чердаком никто никогда не занимался, ничего там не трогали. И вдруг осеклась.

— Ох, вспомнила! Вот как раз недавно… с месяц назад в дом кто-то забрался. Со стороны сада. Но в доме ничего не украл, даже вроде бы не шастал особо, а сразу полез на чердак. А уж там порезвился: следы оставил, всю паутину порвал. Мы ещё думали, должно быть, не один раз туда забирался, уж очень там все оказалось перевёрнуто. Но похоже, и оттуда ничего не забрал. Хламьё как стояло, так и осталось на местах. Мы даже в полицию не сообщили, что там украдёшь? А теперь вот можно предположить…

— Да что предполагать-то? — перебил дочку Ендрусь. — Чтобы предполагать, знать надо, а на чердаке лет сто никто порядок не наводил. Хотя вспоминается мне, как сразу после войны, когда обобществление происходило, дядя кое-какие ценности из дворца к нам сюда принёс. Не все, конечно, что под руку попало, в спешке надо было спасать. Ну, картины кое-какие, ваше фамильное серебро, так мы их потом пани Людвике передали. Оно-то сохранилось?

— Сохранилось, — успокоила его Кристина. — И картины тоже. Вся её квартира прадедами и прабабками завешана, а я лично позавчера ела солёный миндаль с серебряной тарелочки.

— Ну и хорошо. Но никто из нас не знает, не осталось ли там ещё чего ценного.

Марта обеспокоенно заметила:

— А он намерен дом капитально отремонтировать, американец этот. И начать собирается с чердака. Меня предупредил, чтобы я с библиотекой поспешила, а ещё не меньше трети книг осталось…

— Погодите! — вдруг перебила нас Кристина. — Вот мне пришло в голову… Когда он купил дом?

— Месяца три назад, покупку оформил очень быстро, ведь никаких препятствий не было.

— А в дом злоумышленник проник месяц назад? Ничего не понимаю. На кой черт было Хьюстону тайком пробираться на чердак и шарить по ночам, если он уже приобрёл дом в собственность! Легально. Теперь может не торопясь рыться сколько душе угодно, каждую дощечку осматривать, причём при дневном свете. И вообще мог нанять сторожа…

— Так он и нанял! — сообщила Марта. — И в доме поселил. А то ведь раскрадут все, хотя теперь вроде бы стройматериалы продаются свободно. Да ведь народ у нас такой, сами знаете. Непременно норовит украсть, попользоваться на дармовщинку. Отсталый народ, что и говорить. Никакого прогресса…

— Ну не скажи, прогресс намечается, хотя и медленно, — поправил сестру Юрек.

Я попросила:

— Хватит о политике, ладно? Мне тоже непонятно, зачем понадобилось проникать в дом тайком. Марта, ты полагаешь, злоумышленник все ещё копается на чердаке?

— А кто его знает, может, и копается. Чердак охранять никому и в голову не приходит. Так что, если вы намерены именно там искать свои драгоценные реликвии, советую поторопиться. Пока у меня есть ещё ключи от дома. А как перенесу к себе всю библиотеку, ключи придётся отдать. И они тут же начнут ремонт. Выходит, у вас есть конкуренты?

— А точно ли Хьюстон купил Пшилесье? — вслух раздумывала я.

Поскольку случившееся в Пшилесье очень напоминало проникновение Хьюстона в замок Нуармон, логично было предположить, что и здесь действовал тоже он. Ну а кто же ещё?

Кристина попросила Марту разузнать поточнее, кто же все-таки приобрёл Пшилесье: фамилия, имя, как выглядит. Наверняка кто-нибудь из местных его видел. Потрясённая наличием какой-то драгоценной фамильной реликвии, Марта пообещала обо всем разузнать. Здесь все ей знакомы, а чуть ли не половина гминной администрации одноклассники. И совсем ей не обязательно для этого отправляться в магистрат, может забежать домой к старым друзьям.

Я перестала слушать разговор за столом, унесясь мыслями в далёкое прошлое. Причудливо переплелось виденное и прочитанное. В воображении предстал вдруг Хьюстон с жёлтым саквояжиком. Вот в Кале он мчится, перепуганный до потери сознания, вспугнув лошадей, запряжённых в фиакр, где горничная ожидала возвращения своей барышни Юстины. Мчался, размахивая руками, значит, уже без саквояжа. И на плече наверняка не было, горничная непременно отметила бы это обстоятельство. А может, все-таки висел? Ведь так и вижу его с жёлтым саквояжиком. А вот зарёванная Антуанетта…

— А ну помолчите! — прикрикнула я на присутствующих. — Мешаете думать, я так страшно думаю…

— Гляди не свихнись, — посочувствовала Кристина.

— Кажется, уже начинаю. Надо бы одну историческую проблему разрешить. Припоминается мне довольно смутно, вроде бабуля говорила как-то о том, что один из вас, Кацперских, женился на француженке. И в бумагах, обнаруженных нами в библиотеке, тоже об этом упоминалось. Ендрусь, вы не помните случайно такого?

— Помнить я никак не могу, а слышать приходилось, — с крестьянской обстоятельностью ответил Ендрусь. — Была в нашем роду француженка, но ещё до войны померла. А может, в самом начале войны. Жена дяди Мартина. Хотя, по правде говоря, какой он там мне дядя. Ни он, ни Флорек не приходились мне дядьями, я уже потом вычислил — двоюродные дедушки. От Флорека слышал и о том, что его брат Мартин привёз себе жену из Франции… А кто такой Флорек, вы знаете? Он ещё вашу прабабку из пруда вытащил, когда тут у нас тонула девчонкой. Так вот панна Юстина как раз первой познакомилась с француженкой, на которой потом женился Мартин. А вот как и почему познакомились — не знаю. Что-то там такое было, у нас в семье часто об этом говорили, но я, глупый мальчонка, не слушал. Но что-то было, это точно. А её портрет у нас висит. И Иоася, и Крыся сто раз видели его.

Нас с Крыськой словно ветром из-за стола выдуло. Может, сто раз и смотрели, да не знали на кого. Теперь же торопились со знанием дела взглянуть на таинственную Антуанетту, ту самую несчастную невесту помощника ювелира, который, спасаясь от правосудия, бросил её на произвол судьбы.

Антуанетта висела в самом тёмном углу большой парадной комнаты. Пришлось Юреку принести ещё настольную лампу и, сняв с неё абажур, направить на портрет яркий луч света.

Даму мы оглядели чрезвычайно внимательно. Красивая женщина. Даже больше чем красивая. Антуанетта обладала особым шармом, каким-то неуловимым очарованием. Прелестное лицо, красивые глаза, грация во всем существе. Неизвестно, кто писал портрет, но, кажется, художнику удалось передать характер женщины. Она наверняка знала, чего хочет, а в душе её бушевали страсти. На стройной шее — очень нетипичное украшение по тем временам: бусы из морских ракушек. Художник тщательно воспроизвёл каждую ракушечку, добросовестно поработал. Вырывая друг у дружки лупу, мы внимательно изучили странное ожерелье.

— Интересно! — пробормотала Кристина.

Да, это и в самом деле было интересно. В саквояжике, забытом женихом Антуанетты, мы обнаружили ракушки, очень похожие на эти. Совпадение или нечто большее? Девушка проживала в Кале, приморском городе, возможно, или сама собирала ракушки, или ей привозили в подарок моряки, возвращаясь из плавания по далёким экзотическим морям. И вот, позируя художнику, Антуанетта надела бусы из ракушек… Ведь наверняка были у неё настоящие украшения, она же предпочла простые раковинки. В память о прошлой любви? Или желая на что-то намекнуть, что-то подсказать тем, кто потом, возможно через много-много лет, взглянет на её портрет?

Кристина думала о том же.

— Были же у неё колье и ожерелья, Мартин Кацперский не бедствовал. Эх, жаль, саквояжик оставили в замке, сейчас бы ракушечки сравнили…

Вернувшись в столовую, принялись обсуждать с Кацперскими планы на завтрашний день. Постановили: за чердак в Пшилесье приниматься немедленно, провернуть всю операцию в диком темпе, но по возможности втихую.

Это был потрясающий чердак. Ни одной целой вещи, сплошные куски и обломки, абсолютно ни на что не годные. Казалось, обитатели дворца, поколение за поколением, не знали, что такое свалка, и за неимением оной все ненужное тащили на чердак, так что к настоящему времени количество рухляди превосходило всякое понятие.

Следы, оставленные взломщиком, виднелись отчётливо: переставленные с места на место жалкие остатки мебели, стёртый слой вековой пыли, множество пауков, трудолюбиво восстанавливающих порванную паутину. Во всем этом явственно чувствовалась рука человека. И похоже, ничего эта рука тут не обнаружила.

Не менее двух часов каторжной работы понадобилось нам для того, чтобы понять — мы сами не знаем, что ищем.

— Сдаётся мне, у нас совсем мозги набекрень, — раздражённо проговорила Кристина. — Может, все-таки подумаем, что, собственно, мы здесь ищем? Вот ты можешь сформулировать?

— Могу! — не очень уверенно заявила я, присаживаясь на что-то твёрдое. Твёрдое оказалось совсем ветхим и с треском развалилось подо мной. — Холера, и посидеть-то здесь не на чем!

— Не на чем. И не пытайся.

— А вот и не правда! — возразила я, ибо узрела древнюю колченогую кушетку, из которой вылезали пружины и конский волос. — Вот, вполне хватит на две персоны. Только проверим, не придавим ли каких маленьких перепуганных мышек…

— Плевать мне на мышек! — проворчала Кристина, но все-таки убедилась, что ни мышек и никаких других зверюшек в кушетке не завелось. Обе мы любили животных. — Ну, выкладывай! — потребовала, усаживаясь, сестра.

— Значит, того! — устраиваясь поудобнее, начала я, надеясь, что хоть что-нибудь придёт в голову. — Значит, мы с тобой пошли по следу… того…

— По следу Антоси! — нетерпеливо подсказала Крыська.

— По следу Антоси, это во-первых, а во-вторых, вообще предков. Ведь если подумать, получается, все, о чем нам стало известно, мы узнали из сохранившихся писем и прочих бумаг, оставленных предками, и у нас есть основания полагать…

— Говори только за себя! — перебила сестра.

— Как хочешь. И у меня есть основания полагать, вернее, надеяться найти ещё письма. И в-третьих, Хьюстон тоже о чем-то знает и тоже здесь копается, наверняка не без причины. И не только письма. А вдруг где-то в этом бардаке спрятан наш алмаз?

— И какие же основания у тебя так думать?

— Ну как же! Признайся, ведь подспудно мы надеемся, что алмаз достался Антосе от бывшего жениха… Может, привезла его сюда, выйдя замуж за Мартина Кацперского. Минутку, кто тогда… А, Клементина! Предположим, она её боялась. Сюда Антуанетта прибыла уже после смерти прабабки Клементины и алмаз передала прабабке Доминике. Судя по всему, Доминика была особой добродушной и безалаберной. Возможно, собиралась…

И тут вдруг погас свет. Кацперские предупредили нас — порой электростанция надолго отключает электроэнергию, причём, как правило, делает это, когда уже темно. Сейчас было за полночь, теоретически люди должны спать, так что электростанция вроде бы поступила гуманно.

Замолчав, посидели в темноте. Потом я услышала Крыськин голос:

— Нет ли тут где свечей?

Я пожала плечами, хотя в темноте этого не было видно. Даже если и есть, где их искать?

Опять посидели, помолчали. И опять первой заговорила сестра.

— Я лично отсюда не сдвинусь! Даже если придётся до самого утра спать на мышках. Тут и при свете-то можно свободно ноги переломать.

— Вообще-то у нас с собой зажигалки, — без особой уверенности заметила я. — Так что до двери добраться можно, а там ощупью по лестнице… Зато уже ни о каких поисках не может быть и речи.

— Думаю, о поисках вообще уже и говорить не стоит. И Хьюстон такой же идиот, как и мы. Разве тут что найдёшь? Так ты говоришь, Антося… А она бывала в этом доме?

— Сто раз! — уверенно заявила я. — Ну, может, и не сто, но часто. Наши предки и предки Кацперских постоянно общались. Но лично мне Хьюстон кажется перспективнее. Сама подумай. Он действительно может знать больше нашего. Кто поручится, что после бегства он не переписывался с бывшей невестой? Не сам Хьюстон, конечно, его предок, помощник ювелира. И она написала ему то, что для нас недоступно, а Хьюстон прочитал.

— Чтоб тебе лопнуть! — от всего сердца пожелала мне сестричка. — Обязательно гадость скажешь. Я было уже придумала — надо искать там, где эта Антося прожила жизнь, а ты опять меня сбила с панталыку…

Я догадалась, что Кристина раздражённо стёрла пот со лба. Я сама только что сделала то же самое. Легко представить, как мы сейчас выглядим. Марта снабдила нас двумя рабочими халатами, одним старым и одним новым. Через полчаса они уже не отличались друг от друга. А теперь ещё и морды в грязных подтёках…

Опять помолчали, потом одновременно принялись хлопать по карманам в поисках зажигалок.

— Пошли, пожалуй! — раздражённо буркнула я. — Это затемнение может и до утра длиться. Ночь ведь, а инкубаторы и доильные аппараты включают только с рассветом. Поспать бы!

Зажигалки нашлись одновременно, и одновременно же мы встали с развалин кушетки. И в наступившей тишине, когда мы ощупью выискивали место, куда бы шагнуть, вдруг услышали донёсшийся снаружи какой-то звук. Обе замерли, моментально погасив зажигалки.

— Хьюстон! — шепнула мне в ухо Крыська.

— Вот обрадуется! — хихикая, прошептала я ответ.

Замерев, в полной темноте мы принялись ждать. Интересно, кого же увидим, знакомого или нет? Вот в щелях двери появился слабый свет. Кто-поднимался по лестнице, наверное, со свечой. Вот дверь заскрипела и стала медленно открываться…

Крыська жарко зашептала мне в ухо:

— Нападение — лучшая защита. Зажигаем одновременно. Раз, два, три, ну!

В распахнутой двери уже появилась тёмная фигура, в поднятой руке человек и в самом деле держал свечу. Одновременно щёлкнув зажигалками, мы разом шагнули вперёд, предварительно найдя место, где поставить ноги. Фигура в дверях вроде бы, ойкнув, замерла, а потом, уронив свечу, с грохотом ринулась вниз по лестнице.

Не обращая внимания, на что наступаю, я бросилась к двери.

— Ещё дом сожжёт, скотина!

Крыська не отставала от меня, топоча следом.

Чердак был битком набит легко воспламеняемыми материалами, но они не сразу загорелись, помешала уже упомянутая многовековая пыль. И нас тоже судьба хранила, я, например, отделалась единственной шишкой. Подбежав к двери, подняла с пола горящую свечу, одновременно затоптав какое-то занявшееся огнём тряпьё. Рядом Кристина тушила тлевшие бумаги. А снизу донёсся грохот — таинственная фигура свалилась с последних ступенек.

— Так ему и надо! — мстительно прокомментировала я.

Кристина сделала попытку проявить справедливость:

— Зато оставил нам свечу. Очень мило со стороны взломщика. Ты смогла его разглядеть? Хьюстон?

— Кажется, нет. Вроде бы кто-то малость поплюгавее…

— Пошли спасать бедолагу? Может, подыхает там, внизу? Или пусть уж подохнет?

Прислушались. Снизу не доносилось ни звука.

— Должно быть, не убился насмерть. Может, что и повредил, но сбежал. Нет, с меня на сегодня хватит. Я лично намерена вернуться к Кацперским и хорошенько выспаться. А ты поступай как знаешь.

На следующее утро, войдя в мою комнату, Кристина энергично заявила:

— С меня довольно твоих идиотских выводов, не желаю их больше слушать. И наша идиотская работа вот где у меня сидит. Так это был не Хьюстон?

К счастью, я успела уже проснуться, поэтому смогла вразумительно ответить:

— Не он. А что?

— Как что? Если это не он собственной персоной, тогда кто же? Кому он мог довериться до такой степени, чтобы рассказать об алмазе, самом большом алмазе в мире, и позволил его поискать?! Сыну? Нет, он слишком молод, взрослого сына у него быть не может. Какому-нибудь родственнику в Польше? Какие у него могут быть в Польше родственники, ведь это был французский ювелир!

Наверное, я все-таки ещё не совсем проснулась, потому что пялилась на сестру, не находя что ответить. Придумала наконец.

— Он мог в Америке жениться на какой-нибудь эмигрантке из Польши, а у той здесь родня…

— Чушь! Такую тайну можно доверить лишь родному брату, а не какой-то родне. Нет уж, — уверена, об алмазе он своему агенту и словечка не проронил. Тогда что же здесь искал его посланец?

Правильный ответ пришёл в голову в тот же момент, как Крыська не выдержала и выдала своё соображение:

— Саквояжик он искал, идиотка! Головой ручаюсь! Прадед Хьюстону рассказал о саквояжике, в Нуармонском замке тот его не нашёл, вот и приехал искать сюда. Или прислал своего уполномоченного. Надеется, что драгоценный камень по-прежнему в саквояже. Верил в чувства Антуанетты.

— Такой дурак? — с сомнением произнесла я.

— Дорогуша, мы обе знаем — глупость мужчин не имеет предела! — И, подумав, честно призналась:

— Впрочем, глупость женщин тоже.

— Вот-вот! — подхватила я. — Сама только что уверяла, что никакому посланцу не доверит тайну алмаза, и тут же утверждаешь — послал его на поиски саквояжика, в котором, надеется, завалялся алмаз. Где логика?

Крыська не удостоила меня ответом и покинула мою комнату столь же стремительно, как ворвалась, оставив мне информацию к размышлению.

Прошло не так уж много времени, и жизнь подтвердила правильность предположений моей сестры. Точнее, произошло это в тот же день, за обедом.

Все собрались за столом, и тут Кацперские сообщили нам сенсационную новость. Сразу трое — Марта, Ендрусь и Гена — услышали эту новость, каждый сам по себе, и спешили поделиться с остальными. Так вот, Антось Бартчак собственными глазами видел во дворце Пшилесских привидение. Собственными глазами! А самое главное — привидение было двойное. Будь оно нормальное, в одном лице, парень мог бы принять его за обычное человеческое существо и ничуть бы не испугался, но ведь оно было двойное, значит, привидение. А в дом Антось отправился трезвым как стёклышко, так что не с пьяных глаз привиделось. И шло это привидение прямиком на него, Антося!

Парень был так потрясён, что болтал о привидении направо и налево. Два часа болтал, потому как пребывал в стрессе. Принял пол-литра, и стресс как рукой сняло, но по Пежанову уже поползли слухи. Больше всего наслушался Гена от пациентов, те даже о болезнях своих позабыли, наперебой выкладывали пану доктору сенсацию. Марта узнала новость от мужа, которому в свою очередь в подробностях пересказал её кореш Антося, собственными ушами слышавший от потрясённого друга. Ендрусь же, которого в Пежанове почитали и стар и млад, не поленился отправиться к пострадавшему и лично прижать его к стене. И вот что выболтал прижатый.

Оказывается, побывал здесь, в Пежанове, один тип. Какой американец, наш, собака! И нанял Антося за большие денежки. Обещал ещё больше заплатить, если найдёт. Ясно что, найдёт на чердаке старого дворца… да нет, какое сокровище, барахло старое, сумку небольшую на манер саквояжа, только на ремне. Старую, ясное дело. Когда-то она была жёлтая, теперь, сказал, небось выцвела, но кожаная. Из настоящей кожи, тогда заменителей не было! И запретил открывать. Нет, почему же, очень хорошо объяснил, почему не открывать. В сумке должна сохраниться какая-то жуткая средневековая отрава. Такая, стерва, жуткая, что понюхаешь — и с копыт долой. И даже нюхать особенно не надо, достаточно лишь сумку открыть, и считай — ты покойник. Если не на месте окочуришься, то уж через недельку — железно. Так что, пожалуйста, кому жизнь не дорога, может открыть, не жалко, но заказчик сразу узнает, потому как исполнитель подохнет. И не только не получит обещанного вознаграждения, но и заказчик от сумки откажется. Да потому, что если её открыть, эта зараза средневековая тут же улетучится, такая там хитрая субстанция, а заказчику именно она и нужна.

Антосю было плевать на все яды, в том числе и средневековые. Соблазнился он хорошей оплатой и предполагаемыми наградными. И хотя открывать сумку не собирался, работать на всякий случай решил в перчатках, даже приобрёл пару в местной аптеке. Несколько раз шарил на чердаке, но искомого предмета не нашёл и наверняка больше искать не станет. Парень он крепкий, чем попало его не проймёшь, но двойного привидения и для него достаточно. А привидения очень даже хорошо сочетаются с ядами.

— Вот, пожалуйста, саквояжик! — торжествовала Кристина. — А что я говорила? Видишь, какая я умная? Тебе такое и в голову не приходило!

— Неужели он так уверен, что сокровище именно в саквояжике? — недоумевала я. — Полагаешь, у него есть основания так думать?

— Не знаю. Может, просто надеется, что в саквояжик невеста сбежавшего помощника ювелира могла сунуть записочку. Памятную. Ну, знаешь, всякие там «три шага на север, вынуть седьмой кирпич в третьем снизу ряду»…

— Подавись ты этими кирпичами… Ладно, относительно Антоси ты меня убедила. Здесь следует искать, ведь здесь Антося прожила всю жизнь. Но сдаётся, на чердаке Пшилесских мы ничего не найдём, он так выглядит, что отпала всякая охота там копаться. Думаю, самое нужное Флорек в своё время перенёс к себе в дом. А в этом доме Антося жила, здесь она и умерла. Вот интересно, знает ли об этом Хьюстон?

Подумав, Кристина пришла к выводу:

— Хьюстон, скорее всего, не имеет ни малейшего понятия о Кацперских. До Пшилесских как-то добрался, но дальше не продвинулся. Из чего следует заключить, что жених с Антосей не переписывался, а о саквояжике Хьюстон наслушался непосредственно от дедули. И черт с ним, пусть хоть до посинения слушал, это нам ничем не грозит. Эх, напрасно мы с тобой в привидения пошли. Так что давай-ка опять примемся за чердак, только другой.

Наше решение не только встретило понимание у Кацперских, они прямо-таки в восторг пришли. Расчувствовались даже. Пожалуйста, ройтесь на чердаке сколько заблагорассудится, они просто счастливы, что мы задержимся у них в гостях, лишь бы согласились регулярно питаться. Для Эльжуни нет большего наслаждения, как кого-нибудь кормить.

Пежановский чердак состоял из двух частей, большой и поменьше. Нас интересовала большая. Она оказалась запертой. Ендрусь отыскал ключ от дверцы и торжественно распахнул её настежь. Марта из любопытства пошла с нами. Заглянув в дверь и увидев завалы старья, сплошь Эвересты и Монбланы, она была потрясена.

— Как вы со всем этим справитесь? А пылищи-то, пылищи… Когда сюда заходили последний раз? А дом, интересно, когда строили? Лет сто назад? Не помните?

Я могла удовлетворить её любопытство:

— В одна тысяча девятьсот восьмом году! В ноябре вбили колышки, а к Новому году получили из Франции в подарок три экземпляра роскошных старинных часов и трюмо.

— А ты откуда знаешь?

— Попались прабабкины счета. Если уж она что записывала, то делала это обстоятельно. А запись такая: «Часы, три штуки. Одни напольные, в резном футляре из тёмного дерева. Вторые декоративные, каминные, работы Булле, инкрустированные перламутром. Третьи настенные, изготовленные по новейшей моде. Отправлены в Пежанов в качестве новогоднего подарка для нового дома Кацперских». И трюмо тоже описано во всех подробностях. А вдобавок к этим подаркам на обмывание нового дома послан ещё и бочонок устриц. Что с ними делали Кацперские — неизвестно, может, и съели. Во всяком случае, не осталось никаких записей в анналах насчёт того, что кто-то из Кацперских расхворался после обмывания нового дома.

Кристина была потрясена.

— Фантастика! Знаешь, я понемногу начинаю проникаться уважением к истории.

Марту тоже впечатлило историческое документальное свидетельство.

— Надо же! Выходит, я почти угадала, пыль и в самом деле столетняя. Почти столетняя. Как вы тут с нею управитесь? Я бы помогла, да надо на работу. Раз Пшилесье вам не понадобится, поскорее перенесу книги из библиотеки и отдам ключи от дома.

Мы с Кристиной остались на чердаке одни.

— С чего начнём? — спросила Крыська, с отвращением обозревая покрытые толстым слоем пыли нагромождения старого хлама. Пока это напоминало неровную груду развалин, аккуратно прикрытую толстым мягким покрывалом серого цвета. Даже не угадаешь, что под ним кроется, что стоит или валяется. Хотя вот это вроде бы некогда было кроватью. Посмотрим в своё время.

И все же чердак дома Кацперских уже с первого взгляда отличался от чердака помещичьего дома в Пшилесье. Это не была беспорядочная свалка ненужного барахла, тут скапливались вещи, которые просто устарели, но ещё могли послужить. Почти все предметы меблировки стояли на собственных ножках, на всех четырех, у многих сохранились в целости даже дверцы. Решительно пежановский чердак сулил большие надежды.

— Надо было с самого начала прийти сюда, — печально констатировала я. — А так мы с тобой попусту растранжирили часть пятницы и почти пол-субботы…

— Ладно, давай теперь не станем терять времени.

Одетые в рабочие халаты Марты и обутые в какие-то старые башмаки, мы начали с рекогносцировки. Прошлись по чердаку, хотя это оказалось очень непросто.

— Знаешь, мне уже фамильный алмаз боком выходит! — пожаловалась Кристина. — Наработались из-за него как лошади, а теперь вот ещё здесь предстоит копаться. Лучше бы уж с самого начала наняться на алмазные прииски. Ты отдаёшь себе отчёт, сколько придётся здесь вкалывать, да ещё в таких антисанитарных условиях?

— Очень даже отдаю. И все равно считаю — лучше здесь ишачить, чем в алмазных копях. Ведь там ещё пришлось бы красть алмаз, да и сомнительно, что попался бы тот самый.

— А тут не сомневаешься?

— Сомневаюсь, конечно. Зато никаких сомнений в том, что, если вот так будем одними разговорами заниматься, ничего не попадётся. Это уж точно. Ну, берись за щётку. Да ты что! Осторожно надо, иначе задохнёмся, ишь пылищу подняла.

Вскоре выяснилось, что орудий труда нам явно не хватает. Через пять минут выяснилось. Начать следовало с радикальной очистки чердака от пыли. Пылесос тут бы не помог. Выбрасывать ошметья пыли в чердачное окошко было неудобно и непроизводительно. Пригодились бы какое-нибудь ведро, мешок или, ещё лучше, большое полотнище. Рекогносцировка показала, что толстый мягкий слой пыли лежал по всему чердаку ровно, нигде не нарушен. Так что и в самом деле на чердак никто в последние десятилетия не заглядывал, никто здесь не наводил чистоту, никто ненужных бебехов не подбрасывал. Просто удивительно, как такой чердак мог оказаться в доме Кацперских, в котором царила просто стерильная чистота.

Через час к нам поднялся Ендрусь и, осматриваясь сквозь тучи пыли, дал пояснения:

— Никто никогда сюда не приходил. Даже дети не играли на чердаке, хотя очень им хотелось. И я вам скажу, почему. Умирая, дядя Флориан собрал всю родню и уже заплетающимся языком, но в великом волнении заявил нам: этот чердак не наш, этот чердак господ Пшилесских и даже Нуармонов, может, пани Каролина приедет, может, пани Людвика, и все на чердаке пусть лежит в неприкосновенности, ждёт их. Хорошо помню его слова. Ещё прибавил: «На всякий случай». Мы не очень-то поняли, но услышали, что он, дядя Флорек, в сорок шестом снёс на чердак какие-то вещи господ Пшилесских, чтобы с ними ничего при коммунизме не приключилось. Пусть все лежит здесь в целости и сохранности, вот детям и не разрешалось играть на чердаке, ещё, не приведи господь, чего поломают или разобьют, и что потом господам скажем? Заставил нас поклясться, что сделаем, как он завещает. Мы, ясное дело, поклялись, что его волю исполним, и так оно и было.

— А в той части чердака что? — поинтересовались мы, радуясь передышке.

— Там помещение поменьше, и туда тоже стоит вам заглянуть. Той частью чердака мы пользовались, Эльжбета там зимой бельё сушит, так что там почище. А как вы сказали, что на чердаке могут быть и наши вещи, Кацперских то есть, то для вас это тоже свой интерес имеет, раз наши, то и ваши. А у дяди Мартина детей не было…

Помолчав и оглядевшись, Ендрусь добавил уже другим, деловым тоном:

— Придётся вам помочь. Принесу сейчас побольше бумажных мешков, у нас этого добра навалом, а вы их не сносите вниз, только на лестницу вытащите, а уж мы с Юреком потом сами выбросим.

Мы с благодарностью восприняли совет Ендруся. Даже одного часа каторжного труда хватило, чтобы понять, насколько нужна помощь. Вскоре стали заметны результаты наших трудов. Вот в одном углу обозначились очертания двух плетёных дорожных сундучков, облезлого кресла, старого комодика и ещё чего-то, напоминавшего деревенский ткацкий станок прошлого века. Видела я когда-то такой на старинной гравюре. Проявилась также грандиозная кипа старых газет, наполнив нас смутными надеждами. Все-таки печатное слово.

Мы с Крыськой здорово закалились в нуармонской библиотеке, но до утра все равно не выдержали. В два часа отправились спать, успев к этому времени очистить от пыли едва четвёртую часть чердака.

— А все от чистого деревенского воздуха. Спать хочется по-страшному, — говорила сестра, откашливая вековую пыль. — Сдаётся мне, отпадает проблема с уик-эндами на ближайшие полгода.

— Если бы эта паршивая Изюня уехала, я взялась бы тут поработать и в будние дни, — с тяжёлым вздохом вторила я сестре. — Сама бы всю пыль вытащила.

— Оптимистка! Не уедет она, пока Павла не захомутает.

— Шиш ей! Против моего алмаза её миллионы — ноль без палочки. За Павла выйду я!

— Ты уже пообещала ему приданое?

— Не издевайся, ничего не пообещаю, но и ничего не потребую. Ох, у меня дурные предчувствия, — вздохнула я, спускаясь вслед за ней по лестнице.

Дурные предчувствия оправдались в воскресенье к вечеру. Очистив к тому времени от пыли больше половины чердака, мы не чувствовали ни рук ни ног и, совсем обессиленные, повалились на какое-то обшарпанное фамильное ложе.

На помощь Кацперских рассчитывать не приходилось. Выносить пыль они ещё могли, рыться же с нами на чердаке решительно отказывались. А всему виной был Ендрусь. Всем сердцем сочувствуя нам, он тем не менее твёрдо стоял на своём.

— Лично я клятву, данную умирающему, сдержу. И собственных детей прокляну, если её нарушат. Ведь ясно же дядя Флорек говорил: только вы, потомки Нуармонов и Пшилесских, имеете право тут рыться, а мы и пальцем не смеем ничего тронуть. И избави бог нас даже подглядывать. Так и сказал — не смейте им на руки глядеть! А почему — не пояснил. Может, в нашем роду какое преступление состоялось или другая какая деликатная фамильная тайна, может, сокровища какие ваши тут запрятаны, это нас не касаемо. Ведь недаром же дядя Флориан так и не женился и меня признал своим приёмным сыном.

— А какая тут связь? — возразил Гена. — То есть того, я вовсе не собираюсь совать свой нос куда не надо, и незачем вам, папаша, проклинать меня страшной клятвой, неприятное и трудоёмкое это занятие, но какая связь может существовать между фамильной тайной Пшилесских и холостяцкой жизнью прадедушки?

— Двоюродного прадедушки к тому же, — дополнила Марта.

— Может, даже троюродного, от этого не легче.

— Наверняка в их роду было что-то внебрачное! — предположил обычно молчаливый Юрек, которому явно доставляло удовольствие копаться в далёком прошлом, но тоже не горевший желанием копаться в чердачной пыли. — Вдруг окажется, что Пшилесские — это мы, а они, наоборот, Кацперские? Вдруг никто не имеет ни на что права, и вот это как раз и надо скрывать?

— Уж такие ты, сынок, мелешь глупости, что аж слушать противно, — одёрнула сына Эльжуня.

Вышеприведённый обмен мнениями происходил, разумеется, за столом, во время торжественного воскресного ужина, который на прощание соорудила нам Эльжуня. Мы с Кристиной собирались возвращаться в Варшаву, и, разумеется, натощак бы нас не выпустили.

Услышав оригинальное предположение, я невольно принялась перебирать в памяти все подробности истории наших двух родов, нет ли в семейной хронике каких намёков. Изо всех сил напряглась, но ничего не обнаружила.

— Нет, — заявила я сотрапезникам, замершим в ожидании результата моих раздумий. — Я в Нуармоне смогла ознакомиться с семейным архивом и скажу вам, просто на редкость оказалось порядочное семейство. Два семейства. Женились и выходили замуж по любви, сохраняли друг другу верность, никаких измен, никаких скоков вбок…

— И в самом деле, — ехидно перебила меня Крысыса. — Особенной добродетелью отличалась некая госпожа де Бливе, светоч нашей фамилии. И тот, кто её продал… или поменял на что-то там. Тоже идеал… Не говоря уже об Арабелле, которая обвела вокруг пальца своего мужа-полковника. А Мариэтта? Прикончила двух ни в чем не повинных людей. И хотя я не историк, но на память не жалуюсь.

— Все в одну кучу свалила! Названные тобой особы не принадлежали к нашему роду. Вот разве что Арабелла, от неё могли перейти не те гены. Но если и перешли, то лишь на нас, Кацперские ни при чем, зачем же их хаять? Мариэтта совсем посторонняя особа, а предки наши в полном порядке. И порочить их память не позволю! К тому же предположение, высказанное Юреком, лишено всяких оснований. Я же ясно сказала — речь идёт о фамильном сокровище, только, ради бога, никому об этом ни слова!

— Никому не скажем! — хором заверили нас Кацперские, но при этом с таким напряжённым любопытством уставились на меня, что пришлось немного расколоться.

— Потерялась эта пакость уже давно. Я — о сокровище. И все говорит о том, что шансы найти его имеются лишь у нас с Кристиной. Драгоценность эта вроде как бы двойная, из двух идентичных половинок состоит. И нас тоже две, и тоже идентичные. Это прабабка Каролина пришла к такому выводу. А сокровище ищут и потомки того типа, что в Америку сбежал…

Тут Марта аж подскочила на стуле.

— О боже! — взволнованно воскликнула она. — Совсем забыла! Ведь я же узнала, кто купил Пшилесье. Гурма он, тот американец, Стэнли Гурма. Никакой не ювелир, наоборот, состояние сколотил на автомобильных покрышках, а теперь надумал вернуться в Польшу. Вроде бы ещё ребёнком уехал отсюда, вернее, сразу после войны его увезли в Америку папочка с мамочкой. А перед смертью завещали ему вернуться на землю предков. Вот что я узнала о нем. Ага, ещё у него есть жена и дети.

Какое-то время мы молча переваривали услышанное, тупо уставившись на Марту. Если этот Стэнли только после войны покинул Польшу… Хьюстон мог вообще ничего о нем не знать. Опять парню не повезло? Какой-то незнакомец из-под носа увёл Пшилесье… Пришлось бедолаге опять прибегнуть к взлому…

— Да черт с ним! — разозлилась вдруг Кристина. — Стоит ли из-за них головы ломать? Пусть шарят сколько влезет, с меня довольно! Только сюда его не впускайте, а мы через недельку вернёмся…

Неделька выдалась на редкость драматичной.

Уже во вторник стало ясно — проклятая Изюня решила заполучить Павла во что бы то ни стало. И поскольку Павел её избегал, сообразила вцепиться в меня, из-за чего мы с Павлом не могли встретиться наедине, везде оказывалась третья лишняя. Я просто сатанела и не знала, чем бы дело кончилось, если бы эта зараза, выходя из кабака, не вывихнула ножку. Я не успела обрадоваться, напротив, меня чуть кондрашка не хватил, ибо провожать эту гангрену до дома не мог никто другой, только Павел. И домой довёз, и компрессик на больную ножку сделал, и спатиньки положил, холера ясна!!! Ну конечно, как всякого нормального мужчину, не могли его не разжалобить слёзки в прекрасных подслеповатых глазках и трогательная беспомощность. Странно, что от скрежета зубовного у меня ни один зуб не сломался. Ну да и я не промах, мне удалось этим и ограничить его медицинские заботы о ней. Просто я перестала поднимать трубку телефона. Иза могла звонить до посинения, а приезжать ко мне, не убедившись предварительно, что я (а значит, и Павел) дома — не решалась. Вот в моем доме и разразился скандал.

Я уже было решилась последовать совету сестры относительно ребёнка, но Павел, вместо того чтобы предпринять необходимые для этого действия, устроил мне форменный скандал. Совершенно неожиданно он вдруг раздражённо заявил, что хотел бы наконец остепениться, жениться и завести детей и не намерен ждать до бесконечности. А дети у него должны быть непременно, и менее двух штук! Больше всего, продолжал он так же раздражённо, он бы хотел жениться на мне, но начинает понемногу уставать от бесконечных препятствий, которые я выдумываю на каждом шагу, и преодолевать дурацкие преграды, которых могло бы не быть. Он, Павел, не понимает, зачем я вынуждаю его терять время, тратить силы, портить нервы и вообще. Он, Павел, думал, я тоже к нему всей душой, как и он ко мне, и тоже веду себя честно, а я что? Мало того, что вечно выкаблучиваюсь, так ещё хитрю и виляю, и какого черта тогда покупала с ним вместе новую кухню, если не собираюсь в ней хозяйничать? Для другой бабы? А другой бабе мой выбор не понравится, и тогда что?

Кухней он меня совсем оглушил. Ведь и в самом деле современную электронную кухню я выбирала для себя…

Так вот, он, Павел, дошёл до ручки, и пусть я решусь наконец, ибо больше он не выдержит! И он желает, чтобы я честно и откровенно сказала ему, в чем дело. И женимся мы, холера, в конце концов, или он окончательно разуверится в моих к нему чувствах, потому как о любви вообще смешно говорить. Как выглядит любовь, он-то уж знает, есть женщины, которые сумели доказать ему свою любовь, а он, кретин, все чего-то ждал от меня!…

И я не выдержала. Ничего в жизни я так не желала, как выйти за Павла замуж. А остальные женщины — это, конечно же, Изюня. Уж она-то сумеет продемонстрировать любовь в дистиллированном виде, без всяких выкрутасов и излишних рефлексий. Да и какие могут быть сомнения и размышления у этой самовлюблённой коровы? И её притягивало к нему то, что меня как раз останавливало, — его баснословное богатство. Вот если бы он хоть немного обеднел, не обнищал, нет, но перестал быть таким богатым. Ведь я нутром чуяла укоренившуюся в нем уверенность, что бабы любят лишь его деньги.

И все-таки в тот вечер… да, меня ещё никогда не тащили к алтарю с такой силой, как в тот вечер. А если уж он не может разориться, так хотя бы мне разбогатеть! А тут ещё Изюня с её миллионами и больной ножкой…

— Хорошо, дорогой! — с ангельской улыбкой произнесла я, перебивая на полуслове разбушевавшегося любимого.

А тот не услышал. Вошёл в раж и решил выложить мне все, раз и навсегда. Идиота я из него делаю, то поманю, то отталкиваю, дьявол, что ли, вселился в меня, он ни о чем думать не может, дела забросил, никогда с ним такого не было, я отравляю ему жизнь, а могла бы украсить…

О, Изюня поработала на славу.

— Хорошо, дорогой! — заорала я страшным голосом.

Павел на полуслове замолчал, все ещё пыхтя и сыпля искры, как разогнавшийся локомотив.

— Что?

— Хорошо, говорю. Согласная я. Можем пожениться.

— Ты серьёзно?

— На самом полном серьёзе. Хочу я тебя в мужья, хочу быть тебе доброй женой и даже, представь, я умею готовить!

— А это зачем? Ты что, спятила?

— И вовсе нет. Я знаю жизнь. Если мужчину плохо кормить, он охладеет очень быстро к своей женщине, даже если только что обожал её до потери сознания. Можем пожениться через два месяца.

— И одного хватит. Хотя я бы предпочёл через неделю.

— А я бы предпочла через два. Павлик, послушай… так и быть, скажу. До сих пор скрывала от тебя, но, видишь ли, мне улыбается очень неплохое приданое, а ведь ты ни за что не поверишь, что я люблю тебя бескорыстно, если я не переплюну Онассиса. Деньги отрицательно влияют на умственные способности.

— До сих пор я считал, что отрицательно влияет их отсутствие. И кончай молоть чепуху. Какое имеет значение, как ты меня любишь? Хватит того, что я тебя люблю, а ты даже и притвориться можешь, если это у тебя хорошо получится. Ну ладно, скажем, к примеру, Изе не приходится притворяться…

Тут меня всю просто передёрнуло. А Павел ничего не замечая, докончил:

— …но я предпочитаю тебя. Ладно, месяц. Иначе, богом клянусь, перестану тебе верить, потому как понимать тебя отказываюсь. Хорошо, и я тебе признаюсь. Своим дурацким поведением ты меня до того довела, что я стал тебя подозревать и нанял людей, чтобы наконец убедиться…

Уж и не знаю, как я не померла на месте. Вся обмерла, слова не могла вымолвить. В чем же он меня подозревал?!

— …потому как совсем в тебе разуверился. И лишь случай спас. Я уж совсем было поверил в то, что ты встречаешься с каким-то типом, мне сто раз об этом доносили, да только в тот раз ты как раз была у меня, ну я и догадался, с тем типом не ты, а твоя сестра. А у тебя никаких типов нет, не обижайся, ну что ты обмерла, просто люблю я тебя как не знаю кто, а в таком состоянии и ума можно лишиться, вот я и хотел подлинно знать, как оно на самом деле, почему ты отказываешься выйти за меня?

Все правильно, все логично. Чудовищно богатый молодой человек, красивый и симпатичный, до такой степени облепленный со всех сторон девками, что их приходится то и дело стряхивать, желает знать, почему нормальная, явно влюблённая в него женщина отказывается выйти за него замуж?! Я бы на его месте тоже удивлялась и желала знать. И, откровенно говоря, тоже захотела бы выяснить…

А Павел никак не мог успокоиться. Вместо того чтобы заняться делом, метался по комнате, высказывая предположения одно глупее другого. Что мне оставалось делать?

— Ладно, пусть будет месяц, — покорно согласилась я.

На этом скандал и закончился.

Как только Павел вышел от меня, я принялась звонить Кристине. Занято. Подождав немного, опять позвонила. Опять занято. Тогда я начал звонить бесперебойно, и занято тоже было бесперебойно. Терпения хватило на четверть часа. Через пятнадцать минут я вышла из себя, набросила плащ на домашний халат и в тапочках помчалась к ней.

Распахнув передо мной дверь, сестра подозрительно уставилась на меня.

— Если ты носишься по городу, тогда кто, черт возьми, повис на твоём телефоне? — Увидев халат и тапочки, сестрица поняла. — А, вот оно что!

— Ну разумеется! — сердито говорила я, скидывая плащ. — Как всегда, одновременно принялись названивать друг дружке. Я не выдержала, в машину — и к тебе.

— Я тоже не выдержала, — сказала Кристина. — Анджей такой скандал мне закатил! Оказывается, я завела богатенького хахаля, вот откуда денежки для него, Анджея, а он, Анджей, не альфонс какой-нибудь, и с него достаточно. Разумеется, меня понесло, я плюнула ему в лицо и так далее. Что вы, Езус-Мария, отчебучили с Павлом, что Анджей принялся меня альфонсами попрекать? Павел вырядился в горностаи и золотую корону?

— О, холера! — смутилась я. — Нет, это я вырядилась. Как раз мы с ним электронную кухню покупали; наверное, Анджей видел, как он расплачивался. Неужели ты не сказала, что это была я?

— И ты, кретинка этакая, напялила чёрную шляпу?!

Пришлось сокрушённо признаться — да, напялила.

— Тогда все понятно, — опечалилась Кристина. — Ведь накануне он видел в ней меня. А таких шляпок не может быть две штуки. Она единственная в мире! Нас может быть две штуки, шляпа же — уникальная. Одно утешение: он переживал жутко. Теперь нет другого выхода, они с Павлом должны встретиться, хватит играть в прятки.

— Так я из-за этого и принялась тебе названивать, а ты висишь на телефоне, пришлось мчаться к тебе в таком виде. Павел прижал меня к стенке, через месяц наша свадьба, открутиться не удалось, ни на какие проволочки не согласен, и что, выходить за него без приданого?

— Так все же прекрасно, что ты кипятишься? Ведь сама этого желала!

— Но по-другому, идиотка! Итак, едем в Пежанов на неделю, а понадобится — и две проторчим! Хоть из кожи вылезай, другого выхода нет. Антося наша последняя надежда, последний шанс. Или я еду одна, выбора у меня нет!

— Дудки! Я тоже еду. Придётся рискнуть, может, какую справку раздобуду. Могу же я заболеть, в конце концов? Слушай, два раза уже нас выручило наше сходство. Ну, соображай! Только благодаря тому что мы существуем в двух экземплярах, раскололась та пьяная морда во Франции — раз! И Антось здесь — два. Может, и в самом деле на третий раз… ох, боюсь сглазить. Решено, едем вдвоём и пороемся до победного!

Приятный сюрприз: пежановский чердак оказался полностью очищенным от пыли.

Ендруся одолела жалость к нам, он уже не мог смотреть, как мы надрываемся (а может, мы ему надоели и он хотел поскорее избавиться от нас?). Вот и убрал вековой слой пыли с помощью жены и дочери. Только верхний слой и снял, в других местах пыль сохранилась, ибо, оставаясь верным клятве, больше на чердаке ни к чему не прикасался, оставил это нам. Поиски фамильных сокровищ — это наше фамильное дело.

Уже на второй день поисков мы раскопали большой сундук, битком набитый бумагами. Главным образом переписка, но попадались альбомы, документы, дагерротипы и даже фотографии.

— Ага, вот они! — радостно воскликнула Кристина, но осеклась. — Хотела сказать — вот они, те самые письма, с которых я срезала марки лет пятнадцать назад, но ничего подобного. Не они! Этих я никогда не видела, хотя старая семейная переписка меня интересовала. Точно, этих я не видела, а ведь лично рылась в сундуке… Погоди, это же не тот сундук! Тот был поменьше. Куда же тот подевался?

— Ясно, не тот, за каких-то пятнадцать лет столько пыли не накопится. А ты копалась на этом чердаке?

Кристина тупо глянула на меня, подумала и наконец сообразила.

— Да нет же! На чердаке, но не на этом! На этом я никогда в жизни не была. Он всегда оставался запертым. Постой… сдаётся мне, копалась я в той, другой части чердака, где Кацперские устроили зимнюю сушку для белья.

Со стоном поднявшись с карачек и растирая задеревеневшую поясницу, я решительно направилась к выходу. Какое нужно терпение, чтобы общаться с такой дурындой, как моя сестра!

— Неужели ещё за тебя думать? Совсем из головы вылетели твои паршивые марки, а ведь ещё в Нуармоне твёрдо решила — начинать нужно с переписки предков. Ну, вспоминай, откуда ты брала те самые письма с марками?

— Говорю же тебе — из сундука! — оправдывалась сестра, топая следом. — Но он был поменьше. Не вырос же за пятнадцать лет? Холера, где он может быть?

Сундук поменьше как бык стоял в углу второго, обжитого, чердака, где Кацперские сушили бельё в непогоду и в зимнее время. В тот раз, когда нам демонстрировали эту часть чердака, мы не заметили сундук, ибо все помещение было завещано выстиранным бельём. Эльжуня обожала стирку, у неё вечно что-нибудь сохло.

— О, вот он! — обрадовалась Кристина, бросаясь к старому знакомцу. — Тогда он тоже стоял в этом углу. Видишь, и старая этажерка рядом. Помню, зачитывалась журналами, что на ней лежали. И лежат. В те времена все было на виду, никакое бельё их не заслоняло, а ты придираешься!

— Ведь мы же тогда приехали в Пежанов летом, на каникулы, забыла? Бельё Эльжуня развешивала для просушки в саду.

— Да, да, всегда в саду что-нибудь висело…

— Хватит о бельё, берись с той стороны, отнесём его в комнату, там работать сподручнее.

Сундучок был тяжёлый, но мы справились. Отдыхая по дороге, перетащили его вдвоём в мою комнату, и я, не теряя драгоценного времени, немедленно принялась разбирать письма. Наверное, Кристину все-таки замучили угрызения совести, потому что она по собственной инициативе принялась сносить в мою комнату бумаги, обнаруженные в первом, большом сундуке. Носила частями. Должно быть, ей доставляло удовольствие постепенно превращать мою комнату в склад макулатуры.

Вот наконец дорвались мы до полного собрания переписки наших предков, которые, похоже, никогда ни одного письма не выбросили, все сохранили в полном объёме. И перед нами предстала история двух семейств, Дембских и Пшилесских, а также бескрайнее окружение их родных и знакомых. Читая, я забыла, для чего изучаю эти документы, такими увлекательными оказались перипетии биографий, извилистые жизненные пути и тропки, а главное, детали, подробности, живые чёрточки давно минувшего.

Скандал в благородном семействе — мезальянс новоиспечённого графа Дембского, деда (пра— и так далее, эти бесчисленные «пра» буду опускать, иначе запутаешься) прабабки Каролины, с дочерью гданьского купца и английской леди, дочери лорда, мультимиллионерки. Одного этого скандала хватило, чтобы заполнить чуть ли не полсундука. А как интересно было читать, ну и повеселились же мы с Крыськой! Благодарственное послание Кацперского — участника восстания, адресованное бабке — купецкой дочери, в котором красочно описывалась его, повстанца, клиническая смерть и воскрешение благодаря сверхчеловеческим усилиям ясновельможной паненки Клементины. Ага, вот они, истоки опять же сверхчеловеческой любви к нам рода Кацперских.

Письма Клементины бабке сначала извещали об ухаживании за ней виконта де Нуармона, а затем о сделанном ей предложении, обручении и, наконец, свадьбе. Ироничное и остроумное письмо отца Клементины давало представление о характере виконта, в котором отмечалось немало достоинств, и в то же время в этом письме поднимались вопросы финансового порядка, подтверждающие поступление средств из Лондона.

— Гляди-ка, прадедушка был настоящим денди! — обратила я внимание сестры. — Жилет ценою в две гинеи, с ручной вышивкой. Вот интересно, жемчугом, что ли, эту жилетку вышивали, такие деньги! И в таком возрасте!

— Тоже мне возраст! — хмыкнула Кристина, которая в отличие от меня считала быстро. — Сорок восемь лет, совсем молодой человек. И вообще, не отвлекайся, у нас вон ещё сколько работы. А об алмазе никакого упоминания. Его к тому времени ещё не было?

— Был. Мариэтта попала под машину ещё до этого. То есть я хотела сказать — под фиакр. Или под карету? Да нет же, послушай, это просто прелесть. «На этом балу маркграфиня де Мерсье блистала в платье абрикосового атласа, украшенном оборками из алансонских кружев цвета слоновой кости». Интересное сочетание. И ко всему этому рубины в ушах, на шее и диадема в волосах. Наверное, очень эффектно баба выглядела!

— Говорю тебе, успокойся и давай делом займёмся, а исторические изыскания оставь до лучших времён. Поищи письма более близкой нам эпохи.

С трудом оторвалась я от потрясающего письма, в котором описывался в подробностях бал по случаю именин какой-то из прабабок и на котором глупенькая Элеонора имела бестактность учинить афронт графине Потоцкой, а ей, прабабке, теперь расхлёбывать. А сделать это надо срочно, иначе вредная графиня нипочём не допустит до желанного брака. Так и не выяснила, о каком марьяже шла речь, а жаль, безумно интересно! Ладно, и в самом деле потом, в свободное время снова вернусь к этим письмам и почитаю без спешки, в своё удовольствие.

Пришлось отложить в сторону массу интереснейших сообщений. К примеру, о сломанной оси новой кареты и неслыханной компрометации молодой пани Имельской, которая всенародно продемонстрировала в катастрофе ногу по самое колено, и теперь бедняжке только в монастырь удалиться. О заливном поросёнке, который неосторожно был подан на стол «вроде как бы малость засмердевши», и опять была жуткая «компрометация», о водке, настоянной на золототысячнике, которая очень помогает «при звоне в ушах и лишаях по всему телу», о бесчисленных недомоганиях членов семьи и прислуги, всех этих вздутиях живота, колотьё в боку, болях в пояснице и пр. и пр. И о тысяче всяких других мелочей, благодаря которым словно воочию видишь минувшую жизнь с её красками и запахами. Обязательно вернусь к этим письмам.

Один из объёмистых пакетов я сунула Кристине, коротко заявив:

— Травки.

— Холера! — услышала в ответ.

Однако пакет Крыська аккуратно спрятала в свою сумку.

Наконец мы опорожнили сундучок. Ни одного словечка об алмазе! Крыська в полном отчаянии принялась рыться в кучах бумаг, принесённых ею из большого сундука.

— Гляди-ка, Иоаська! — оживилась она. — Наконец-то письма Кацперских. От и до… И наши тоже. О, как раз те годы, которые нужнее всего!

А я-то собралась передохнуть. С тяжким вздохом взялась за работу, но не успела ничего стоящего разыскать, как пришла Эльжуня.

— Я, конечно, молчу! — веско заявила эта энергичная женщина. — Сижу тихо, не мешаю, с обедом не навязываюсь. Но ужин-то вы у меня съедите как миленькие! И не здесь, не на полу же есть, так что извольте спуститься в столовую. О боже, сколько тут бумаг! И все надо прочесть?

— Надо! — печально подтвердила Кристина. — Эльжуня, вы как раз вовремя появились, не знаю, как Иоаська, а я как волк голодна. Пошли скорее!

Ужин, как всегда, затянулся, и к прерванной работе мы вернулись за полночь. А полезная переписка отыскалась и ещё позже. На неё наткнулась сестра, потому что я опять застряла на каком-то историческом описании, оторваться от которого было выше моих сил.

— Вот она! — шёпотом, чтобы не разбудить всех в доме, заорала Крыська. — Антуанетта! Наконец что-то о ней!

Я отмахнулась от сестры.

— Да погоди ты! Мне попались дневники Флориана Кацперского. Чудо! Это надо переписать. Вот, гляди, истории, рассказанные старой ключницей. О том, как молодой граф де Нуармон наделал долгов и отправился в Индию на войну, а его долги выплачивала сестра, маркиза д'Эльбекю, и какие возникли сложности…

Вырвав у меня из рук изящно переплетённую тетрадь, Крыська безо всякого почтения отшвырнула её в сторону и, размахивая у меня под носом листками бумаги, яростно зашипела:

— О маркграфине мы уже читали, не отвлекайся, идиотка! Вот письмо Мартина родителям, отправленное из Кале. Он помчался вслед за пани Юстиной, та махнула в Англию, а он бросил якорь у мадемуазель Антуанетты. Вон из той кучки письмо, может, там и ещё есть.

— Тогда зачем ты развалила кучку? Сама идиотка! Они наверняка были сложены по порядку, а ты все перепутала. И слезь с моей ноги! Убери ногу, кому говорю!

— А куда мне её деть? Вокруг шеи замотать? Тут ногу поставить некуда, все письмами завалено. Ну читай же скорее!

Нет, я не стала торопиться, читала внимательно, вдумчиво, ведь именно сведений о мадемуазель Антуанетте нам так не хватало. Очень кстати, что вот в этой кучке обнаружилась переписка как раз того периода, когда Антуанетта появилась на горизонте. Именно переписка, а не односторонняя корреспонденция.

— Как хорошо, что в этой семье испокон веков ценили написанное слово! — торжественно заявила Кристина. — Смотри, Мартин получал письма в Кале, Париже, Нуармоне и все их заботливо сохранил, не растерял, не выбросил, а привёз обратно в Польшу, в родительский дом. Ведь не сами же они сюда прибежали?

— Не сами, — подтвердила я. — Оба брата так поступали. Взять хотя бы вот этот дневник Флорека, который ты так непочтительно отшвырнула. Не сомневаюсь, мы непременно найдём и письма, которые ему слали отсюда… Ага, вот как раз письмо от сестры, ответ на одно из его писем.

— Езус-Мария, что за марки! — схватилась за голову Крыська. — И я только теперь это обнаружила?!

— И хорошо, что только теперь. Марками займёшься потом. Не отвлекайся!

Часа через два мы рассортировали драгоценные письма рода Кацперских и уложили в хронологическом порядке. Только потом принялись читать. Ах, какое это было увлекательное чтение! Не заметили, как минула ночь, как наступило утро.

От случайных и сухих упоминаний о мадемуазель Антуанетте Мартинек быстро перешёл к похвалам девушке и восторгам. Как и следовало ожидать, вскоре последовала просьба к родителям дать своё родительское благословение на брак с этим чудом природы. Письма Мартинека мы читали вперемежку с письмами его старшего брата Флориана. Тот поначалу отмалчивался, а потом принялся высказывать предположения, что его братишка не иначе как спятил. Проблему разрешила ясновельможная паненка Юстина, авторитетно подтвердив высокие моральные и прочие качества француженки и полностью одобрив предстоящий марьяж. Очень понравились нам письма сестёр Мартина и Флорека, девиц хоть и крестьянских, но образованных. В их письмах почти не встречались орфографические ошибки.

Итак, в одну сторону летели ироничные письма Кацперских дев, а им в ответ Мартинек всячески превозносил свою невесту, особенно напирая на её хозяйственность. Уж такая она мастерица, вон, даже смастерила потрясающую подушечку для иголок — глаз не оторвёшь. И с таким вкусом её отделала ракушечками, такой красивый бархат выбрала — просто нет слов!

Видимо, не так уж много изделий смастерила собственноручно прекрасная Антуанетта, потому как о подушечке для иголок Мартин писал неоднократно, что дало повод сёстрам деликатно поиздеваться над влюблённым братцем. «Теперь, любезный братец, — писали девы Кацперские, — отпадёт потребность в портном, жёнушка-искусница станет тебя обшивать. Это какая же экономия в хозяйстве!» А вот письмо Флорека, написанное уже позже, когда братец Мартин привёз молодую супругу в замок Нуармон: «…а на игольницу из красного бархата Антуанетта не надышится и трясётся над ней, словно та золотая…» — Чего это они так расписывают несчастную подушку для иголок? — недоумевала Кристина. — Прямо помешались на ней.

— Из-за того, наверное, что девушка она была бедная, приданого не имела, вот и подчёркивали всячески её хозяйственные способности.

— Возможно. Старики Кацперские небось по-крестьянски на какое-то приданое рассчитывали, но в письмах нигде не жалуются.

Тут я вспомнила о главном.

— Погоди, ведь по нашим предположениям алмаз в это время у Антуанетты уже мог быть. Интересно, куда она его дела? Оставила в Кале или привезла в Нуармон?

— Если обнаружила, то обязательно захватила с собой, — была уверена Кристина.

— А если не обнаружила? Он мог так и остаться в проклятом саквояже жениха, бывшего жениха. А брошенная невеста увлеклась новым поклонником, нашим Мартинеком, в саквояжик могла и не заглянуть. Не знала, что алмаз оказался в её распоряжении. Ведь недаром же Хьюстон так упорно разыскивает жёлтый саквояжик!

— Логично, — немного подумав, согласилась Кристина. — Могло получиться и так: заглянула в жёлтую сумку только перед самым отъездом в Польшу, обнаружила в ней сокровище, забрала с собой и спрятала уже где-то здесь. А перед кончиной не успела никому сказать.

— Перед кончиной, как ты выразилась, уж непременно бы хоть кому-нибудь призналась.

— Необязательно. Во-первых, может, не было у неё такого доверенного лица. А во-вторых, откуда человеку знать, что наступает эта самая кончина? Всегда ведь надеется, что ещё не время…

— В таком случае перед нами открывается роскошная перспектива: перекопать весь чердак, не ограничиваясь одной корреспонденцией.

— Будь я законченной свиньёй… — ехидно начала Крыська и многозначительно замолчала.

— Ну!

— Я предоставила бы моей сестре одной рыться на чердаке. Плевать мне на алмаз, марок вполне хватит на лабораторию для Анджея.

— Марки являются составной частью общей наследственной массы, — не менее ядовито заметила я. — Не говоря уже о тех, что наклеены на конвертах с перепиской Кацперских. Переписка принадлежит Кацперским, значит, ограбишь их. А на прочие я имею такие же права, так что придётся поделиться со мной.

— Холера! Придётся, видно, искать эту дрянь.

Итак, к утру мы смогли просмотреть всю обнаруженную корреспонденцию, хотя так хотелось прочитать её не торопясь, с чувством и толком. И все равно запомнилось, что панич Пясецкий упал в колодец, но угодил в ведро и его, панича, извлекли живым. А норовистая кобылка Розалинда вбежала по лестнице в парадную гостиную Млынарских, по дороге сбросив барона Лестке, — врубился, балбес, в притолоку и перебил севрский фарфор. А панну Ясиньскую по ошибке заперли в гардеробной вместе с паном Здиховским, и теперь неизвестно, что делать, ибо последний женат и ожидает потомка. А сколько пришлось напереживаться, когда в последний момент выяснилось, что из двух дюжин яиц половина — болтуны или тухлые, куры же по зимнему времени неслись плохо и очень важный приём оказался под угрозой срыва. Повар графьев Залесских по всему саду гонялся с кухонным ножом за паничем Ястшембским, потому как шаловливый панич шутки ради взял да и встряхнул суфле, что готовилось на званый вечер. Потрясающее чтение! Подумалось: даже если и не найдём алмаз, стоило покопаться в старьё уже ради одного удовольствия.

— Ну как, поспим немного? Глаза сами закрываются! — заявила сестра. — И честно предупреждаю: если меня с работы погонят, пойду в содержанки к твоему Павлу, неважно, под видом тебя или себя. А там пусть себе удивляется и не понимает сколько ему угодно.

— Да, придётся, видно, дать тебе отдых. А отпроситься с работы не удалось?

— Нет, пришлось брать справку, что больна.

— Чем? — с невольным интересом спросила я.

— Пищевое отравление. Пойди докажи, что нет! Если надо, могу хоть целый день просидеть в сортире. Запасусь интересным чтением и просижу.

— Ладно, поспим немного. Эльжуня все равно разбудит на завтрак.

На пятый день две трети чердака были приведены в образцовый порядок. Сжав зубы, мы с сестрой так налегли на работу, словно кто платил нам поденно золотыми долларами. И проделали её с величайшей тщательностью. Не обошли ни одного предмета, превышающего размерами спичечный коробок. Ничего не упустили. Отломанные мебельные ножки и ручки, а также прочие куски дерева рассматривали сквозь лупу, поскольку было логичным предположить, что если Антуанетта и нашла похищенный бывшим женихом алмаз, то укрыла его там, где прожила большую часть жизни. А если не так… ну что ж, все наши каторжные труды — псу под хвост. Крыська полетит вслед за Анджеем на Тибет, а я быстренько разведусь с Павлом, потому как моя душа не вынесет финансовой зависимости от него.

Итак, осталось нам обработать одну треть чердака. И тут я услышала исполненный надежды Крыськин возглас:

— О! Шляпная коробка! Может, ещё какой шедевр обнаружится?

Я бросилась к сестре, тоже преисполнившись надеждами. Ведь так долго нам не попадалось ничего интересного!

Старинная шляпная коробка была густо оплетена бечёвкой. Последняя оказалась вся в узелках, Крыська тщетно пыталась их развязать и, потеряв терпение, прибегла к помощи перочинного ножа. Вот, наконец, отброшена крышка. Затаив дыхание, я глядела из-за плеча сестры на содержимое картонки. В картонке оказались очень красивые вещи. Шёлковый веер, расписанный от руки, в прекрасном состоянии. Очень красивые бусы из морских раковинок, тоже хорошо сохранившиеся. Две пары длинных бальных перчаток, украшенный жемчужинами гребень и красная бархатная подушечка для иголок и булавок, отделанная по краям ракушечками. А шляпы никакой не было.

Кристина ухватилась за веер и принялась его раскладывать, я же взяла в одну руку игольник, во вторую — ракушечные бусы. Где-то я уже такие видела…

— Слушай, не в них ли Антуанетта изображена на портрете? — вдруг вспомнила я.

— Точно, в них, — подтвердила Крыська, помахав сначала веером на себя, а потом и на меня. — И сомневаться нечего! А вот и знаменитая подушечка, о которой столько раз упоминали Кацперские в письмах. Ничего себе подушечка для иголок. О, да она размером с думку! Спать на такой можно.

И тут ещё какое-то смутное воспоминание промелькнуло в голове. Ну конечно же!

Я ткнула подушечку сестре под нос.

— Внимательно гляди, ни о чем тебе она не напоминает?

— Ещё как напоминает! Ведь мы удивлялись, чего это о ней столько понаписано в корреспонденции Кацперских.

— И больше ни о чем она тебе не говорит? Вспомни, что мы обнаружили в злополучном саквояжике!

Веер замер в руке Кристины.

— О, лопнуть мне на этом месте, ты права!

Слава богу, склерозом мы пока не страдали и обе без труда припомнили обрывки вот такого же бархата и вот такие же ракушечки в выцветшем саквояжике помощника ювелира Шарля Трепона, незадачливого жениха мадемуазель Антуанетты. Значит, вот эту подушечку собственноручно изготовила француженка. А оставшиеся материалы неизвестно почему не выбросила, а заботливо собрала и сложила в сумку, принадлежавшую сбежавшему жениху, сумку же запрятала куда подальше. Зачем она так сделала? И имеет ли это обстоятельство вообще какое-то значение? Даже если девица действительно была чрезвычайно хозяйственной, как это всячески подчёркивал в письмах к родным её жених Мартинек Кацперский, то можно допустить, что из экономии приберегла лоскутки бархата (могут для заплаток пригодиться) и ракушки, в самом деле очень красивые и, возможно, привезённые из экзотических стран. Но на кой черт сохранять ошмётки губки и конского волоса? Даже если бы подушечку потребовалось отремонтировать, внутрь можно запихать что угодно. Остаются сентиментальные чувства к экс-жениху. Сохранила на память?

Бусы перестали занимать моё внимание, я их бросила в картонку. Кристина отложила веер в сторону, вырвала у меня из рук бархатную подушечку и принялась её вертеть.

— Символ хозяйственности француженки Антоси, — пробормотала она, со вниманием рассматривая пузатенькое рукоделие. — А что ты думаешь по этому поводу?

— Ничего. В четыре часа утра я вообще не могу думать. Почему они так с ней носились? Почему она сама так её ценила? А вдруг это единственное законченное ею произведение ручной работы? Или на редкость удачное, другие были похуже…

Кристина принялась выдвигать свои версии:

— А может, возлюбленный, отдыхая, клал на эту подушечку уставшую голову? Разумеется, предварительно повытащив из неё иголки и булавки. Размер вполне подходящий… А вдруг…

Выхватив у Кристины подушечку, я принялась вертеть её в руках.

— Если бы не остатки материалов, из которых подушка сшита, её вполне можно принять за фабричную. Поразительно аккуратно сделана! Можно подумать — куплена в магазине. Наверное, шила на машинке, швейные машинки изобретены в конце прошлого века.

— Небось были страшно дорогие, не по карману Антуанетте.

— Кто её знает. А вот ракушки пришивала иголкой. Да я вовсе не настаиваю на машинке, женщины в ту пору были искусными рукодельницами, шили просто изумительно. Куда там машинке!

— А может, это произведение её матушки! — оживилась Кристина, выдав свежую версию. — И она так бережно хранила её в память о покойной маман.

Что ж, версия неплохая, тогда понятны и забота о подушечке, и желание сохранить даже обрывки и остатки материалов, из которых матушка её мастерила. И прекрасное состояние самой подушки, её не использовали в домашнем хозяйстве, она сохранялась как память.

И в самом деле подушечка выглядела как новенькая. Отнимая её друг у дружки, мы с сестрой никак не могли на неё наглядеться, что-то заставляло нас снова и снова её рассматривать. Мягонькая и эластичная, но пополам не перегнёшь. Ракушечки по краям поблёскивали таинственно.

— И в самом деле ею не пользовались по назначению, — задумчиво произнесла Кристина. — Совсем не выцвела от времени, значит, хранилась где-то в шкафу. И никаких дырочек от иголок и булавок. Никаких следов!

— И все-таки Антося могла сшить игольницу сама, а поскольку получилось прекрасное изделие, считалось, что является частью приданого невесты. А потом, в замужестве, больше ничего не шила. Детей у них с Мартином не было, пеленочки и распашоночки отпадали… Нет, тогда зачем сохранять ошмётки? И почему именно в саквояжике бывшего жениха?

— Да, непонятно. И странно. Такие вещи обычно держат в рабочей шкатулке с нитками. Разве что подушечку смастерил сам бывший жених, этим и объясняется наличие ошмётков в его сумке.

— О, новая версия!

Я вновь принялась вертеть в руках изделие, которое правильнее было бы назвать подушкой, а никак не подушечкой. При необходимости на такой и переспать можно. Правда, мешали бы ракушки, острые, как пить дать, вопьются в ухо.

Я никак не могла ухватить мысли, промелькнувшей в мозгу и скрывшейся, прежде чем я успела сообразить, с какими ассоциациями она связана. Саквояжик и подушечка, подушечка и саквояжик… Ведь не будь ошмётков от подушечки в саквояжике, я бы давно отложила её в сторону, не стала бы напрягать мой бедный ум.

Кристина ни с того ни с сего вдруг сказала:

— Подушечка являлась предметом особой заботы Антоси… Над этой подушечкой Антося тряслась, словно над золотом… В саквояжик спрятала остатки материалов… Перед смертью ни в чем не призналась, но ведь, наверное, думала, раз так поступала?

И я решилась.

— Даже если это память о матушке или первой любви, делать нечего — распорем! Только как можно осторожнее…

— А почему осторожно?

— Ведь это же собственность Кацперских, не наша. Могла бы сообразить сама! И к тому же памятник старины, без малого сто лет, уважать надо, а не изничтожать семейные реликвии Кацперских. Распорем так, чтобы потом можно было незаметно зашить.

— Незаметно! — простонала Крыська. — Куда нам до их мастерства! Я тоже было подумала распотрошить, да как вспомнила, что потом придётся приводить в порядок, — сразу расхотелось.

— Спокойно! Завтра раздобудем красную нитку и аккуратненько зашьём. Скажем — так и было. Как бы это поаккуратнее…

— В таком случае — сбоку, — посоветовала Кристина. — Вот тут, где ракушки. Даже самый твой топорный шов прикроют, авось сойдёт.

— Почему именно мой? — взвилась я.

— Не я же буду зашивать, — отрезала Кристина. — Тогда никакие ракушки не спасут. Чем бы таким, острым?

На чердаке ничего острого не нашлось, пришлось спуститься в свою комнату за маникюрными ножничками. Вернулась на чердак и осторожно принялась разрезать красный бархат, стараясь не задеть ниток, которыми были пришиты ракушки. Поскольку подушечка была круглой, то я не успела проехаться и по трети окружности, как из неё полезли губка и конский волос. Крыська дышала мне в плечо и тыкалась носом в руки, мешая работать. Её тоже удивило то, что губка была затолкана в подушечку не целиком, а мелкими кусочками.

— Вот странно! — вслух удивилась сестра. — Ведь легче было бы обшить бархатом целый кусок губки.

И, не выдержав, бесцеремонно выхватила у меня недорезанный исторический экспонат, сунула в него пальцы и замерла.

— Господи Иисусе! — только и сумела прошептать она.

Оттолкнув сестру, я сама запустила пальцы внутрь подушечки. Нащупала что-то твёрдое и извлекла наружу. Что-то твёрдое оказалось завёрнутым в кусочек тончайшего шелка. Шёлк соскользнул и…

И у нас перехватило дыхание.

Чудовищных размеров алмаз сиял, искрился и переливался в свете слабой электрической лампочки, которая сразу ещё больше потускнела. Он был умопомрачительным! Два соединённых вместе, совершенно одинаковых куриных яйца идеальной формы, полыхающие в месте соединения живым огнём, сверкали так, что глазам было больно. Безупречная чистота, безукоризненная форма, ошеломляющий блеск.

Не скоро мы пришли в себя.

— Беру обратно все нехорошие слова, которыми я его обзывала! — охрипшим от волнения голосом торжественно произнесла Кристина. — Ни в жизнь бы не поверила, что такое может быть на свете!

Почувствовав, что ко мне возвратилась способность говорить, я высказала ту же мысль другими словами — значит, мы испытывали одинаковые чувства:

— Не будь он настоящим, непременно бы решила — поддельный!

Вздрогнув, Крыська бросила на меня всполошённый взгляд, схватила сверкающую глыбу и, осмотревшись, устремилась к старому шкафу, в дверце которого ещё сохранился кусок стекла. С силой проехалась по стеклу алмазом.

Глубокая царапина подтвердила — алмаз настоящий.

Сразу воспрянув духом, Крыська повернулась ко мне. Её глаза сияли не хуже алмаза.

— Сейчас я стану рассуждать логично, а ты не смей мне мешать! Пыль на данном чердаке ясно свидетельствует… нет, будем точны, свидетельствовала о том… нет, пыль — доказательство того, что камню не меньше пятидесяти. Нога человеческая за полвека не ступала на сей чердак, и рука человеческая не могла сюда ничего подбросить. Подбросила, а потом опять покрыла толстенным слоем пыли? Такие штучки отпадают. А пятьдесят лет назад не было материала твёрже алмаза и не умели его искусственно производить. Теперь, в эру космических путешествий, не стану столь же категорически утверждать, но сдаётся мне, алмаз по-прежнему побивает все рекорды…

Я предложила ещё один тест на подлинность алмаза:

— Можно бросить его в огонь, посмотрим, превратится ли в уголь.

— Сейчас же сплюнь через левое плечо, не хватает ещё, чтобы тут вспыхнул пожар! Не забывай — мы на чердаке. Не сбивай меня, я продолжаю рассуждать. Значит, он настоящий, раз режет стекло. Кстати, стекло тоже настоящее, полвека назад ещё не было плексигласа.

— Ладно, ты меня успокоила. Пошли к себе, там побольше света…

— …и в случае пожара выскочить легче. Со второго этажа я уж рискну выпрыгнуть в окно.

— А кроме того, по пути сюда меня как что вдруг толкнуло, и я купила бутылочку Chateau Neuf du Pape. Красного.

Кристина явно растрогалась.

— О, кажется, первый раз в жизни совершенно искренне поверила, что ты не такая глупая, какой кажешься…

С чердака мы спустились спокойно. Не приплясывали, не испускали диких криков восторга, не лишились от счастья рассудка и не принялись будить весь дом. Думаю, лишь потому, что находка нас порядком-таки оглушила. Мы знали, что где-то когда-то существовал наш фамильный алмаз, даже питали слабую надежду его отыскать и, пожалуй, могли в конце концов предположить, что найдём. Но когда воочию узрели алмаз, он нас просто ошеломил. Да и любого бы потрясли размер и идеальная чистота этой сверкающей громадины. Даже в кинофильме «Сокровища царя Соломона» показывали алмаз поменьше нашего, даже «Кохинор» в подмётки не годился нашему, хотя огранён был получше.

Мы уселись в кресла с бокалами в руках. На столе стояла откупоренная бутылка благородного вина. И лежал, ослепительно сияя, Великий Алмаз. Мы забыли о вине, будучи не в силах отвести глаз от этого сияния.

— Кажется, то, что там, в серёдке, просто огнём горит, и есть изъян, — не очень уверенно предположила Кристина. — И если пилить на две части, то аккурат в этом месте.

— Ну, не знаю! — возразила я. — Разделим его на две части, и он сразу утратит половину своей привлекательности. И вообще, это варварство — такую красоту рушить!

— Точно, варварство! Наверняка варварство. Но ведь по-другому камень не поделишь.

— Ладно, поделим, и что дальше? Ты продашь свой кусок?

— Да ты что! Ведь обе половинки идентичны, и ценность его как раз в том и заключается, что состоит из двух совершенно одинаковых половинок. Уверена, второго такого на свете нет. И никогда не было! Нет, одна я бы продавать не стала.

— Значит, если бы решилась продать, то обязательно вместе? Чтобы покупатель офонарел, увидев две одинаковые уникальные глыбы?

— Вот именно. А для этого необязательно камень разделять на две части. Продавать — так целый. Наверняка это выгоднее всего.

Какое-то время я раздумывала над выгодой, а потом заявила честно и твёрдо.

— Нет. Мне жалко.

— Мне тоже жалко, — как эхо отозвалась сестра.

Мы все ещё были ошеломлены и не очень хорошо соображали, но до сознания уже смутно добиралась потрясающая правда: мы нашли Великий Алмаз, самый большой алмаз мира, который к тому же законно являлся нашей фамильной собственностью и теперь по наследству достался нам. Был наш! И мы могли это доказать с помощью официальных документов.

— Ущипни меня, — попросила Крыська, поставив на стол бокал с недопитым вином. — Уж не снится ли мне сон?

— Не люблю я щипаться. Не выношу и даже тебя не стану щипать. Хочешь, уколю?

— Ну так уколи.

Сделала это я с помощью штопора, благо оказался под рукой. Крыська дёрнулась.

— Почувствовала! А ты уж не могла поосторожнее, обрадовалась! Значит, я не сплю. И алмаз в самом деле есть?

— Есть. Можешь пощупать, — великодушно предложила я.

Крыська воспользовалась разрешением. Схватила алмаз, ощупала его, подбросила и поймала, потом даже полизала. Трудно поверить, что это правда. Отыскали фамильное сокровище, и это в наше-то время! И в собственном доме, можно сказать! И как раз тогда, когда оно нам было просто жизненно необходимо!

— А теперь ты! — попросила я сестру, отобрав у неё алмаз. — Уколи меня, мне тоже не верится.

— С превеликим удовольствием!

Крыська охотно оказала мне эту услугу. Боюсь, дырку в бедре провертела до кости, зато я сразу почувствовала — нет, не сплю. И в голове как-то вдруг прояснилось.

Положив алмаз на стол, где он опять неимоверно рассверкался, я задала деловой вопрос:

— Так что же будем делать?

— А ничего. Сиди и смотри. Наслаждайся. Такого больше нигде не увидишь. Гляди во все глаза, наслаждайся этим потрясающим зрелищем, чтобы на всю жизнь хватило. Знаешь, он с каждой секундой кажется мне все прекраснее, я даже стараюсь не мигнуть, чтобы не потерять ни мгновения…

Молча сидели мы за столом, попивая вино и не сводя глаз с чудесного алмаза. А он словно притягивал к себе, отвести глаза уже просто было невозможно. Время от времени одна из нас протягивала руку, чтобы прикоснуться к сокровищу, убедиться, что оно на самом деле существует.

Кристина, похоже, как и я, обрела способность мыслить, ибо вдруг спросила:

— Слушай, а как же ключик?

Я не поняла.

— Какой ключик?

— Ну, точнее, замочек и ключик. Те, что мы обнаружили в саквояжике, ещё собирались поискать, что бы такое было заперто, а мы смогли бы найти и спилить замок. Помнишь?

— Тебе так хочется ещё поработать? — удивилась я. — Так что же мешает? Тут полно старых бебехов, запертых и незапертых, найди подходящий и принимайся за работу. Я не возражаю.

— Балда! Ну как ты не понимаешь? Просто тут что-то не сходится. Не правильно получилось. Замочек с ключиком непременно должны были что-то запирать. Ну, скажем, какая-нибудь шкатулка, нет, старинный ларец, запертый на висячий замочек, а внутри — алмаз! На кой черт этот придурок носил в своём саквояжике замочек с ключиком и на кой черт Антося так старательно их сохранила?

Долго думала я, но ничего путного так и не пришло в голову.

— Боюсь, этого мы так никогда и не узнаем, Как видишь, с алмазом это не имело ничего общего. И очень хорошо, что я насмерть забыла о замочке с ключиком, иначе, как знать, и впрямь принялась бы спиливать подряд все замки. А могло случиться и так, что замочек и ключик были как раз от жёлтого саквояжика. Может, Шарль Трепон имел обыкновение постоянно его запирать, а перед тем как войти к злополучному виконту, отпер и сунул в сумку? Чтобы не потерять. По-моему, самое простое объяснение.

— И все-таки меня оно не удовлетворяет. Уж слишком просто. Никакой роли не сыграли…

— Господи, она ещё недовольна! Этого тебе недостаточно? — ткнула я в алмаз. — Ну ты прямо как старуха из сказки о золотой рыбке. Помнишь, чем там закончилось?

— Ну ладно. Может, ты и права.

И мы опять замолчали, не отрывая глаз от пылающего живым огнём камня, в который трудно было поверить…

Проснувшись около полудня, я сразу вспомнила об алмазе. Неужели мы и в самом деле нашли его? Езус-Мария, нашли наконец этот холерный алмаз! Да нет, такое могло только присниться. Выпила немного, вот и… Хотя нет, полбутылки вина, даже натощак, от этого пьяной не станешь. Значит, мы действительно нашли его, а потом сидели и до утра любовались этой сказочной красотой. И можем снова любоваться, хотя бы до вечера… Минутку, а где он?

Вряд ли оставили посередине стола, наверняка спрятали. Кто прятал, я или Кристина? И где? Места назывались разные, это я помню, а вот на чем же остановились?

Сев на кровати и спустив ноги на пол, я задумалась, подперев подбородок. Так куда же мы спрятали этого сверкающего паршивца? Помню, я предложила запереть в ящичек секретера, но не было ключа. Кристина придумала сунуть в цветочную вазочку, но он не проходил в горлышко. Под подушку? Её или мою?

Посмотрела под своей подушкой, даже как следует прощупала под ней простыню — а вдруг закатился. Нет, не было. И на остальной части постели тоже не было, впрочем, спать на алмазе я бы не смогла. Господи, неужели теперь придётся по новой начинать поиски?!

Тут дверь комнаты распахнулась и влетела Крыська.

— Слушай, где он?! Что мы с ним сделали?

— Видишь же — сижу и думаю! — недовольно отозвалась я. — Под моей подушкой его не оказалось…

— Под моей тоже. Мне помнится, ты упоминала о каких-то яслях в коровнике?

— Упоминала, но в коровник не ходила, это точно помню. И сдаётся мне, мы с тобой вообще никуда не выходили.

— Выходили, в туалет и ванную. А больше и в самом деле никуда. Разве что ты все-таки отправилась к яслям, когда я пошла спать?

— А что, разве он остался у меня?

— Ну конечно, ведь мы же бросали жребий! Ты что, забыла?

Ага, вспомнила! И в самом деле бросали жребий, у кого алмаз останется на ночь, и вышло — у меня. Но насчёт места мы обе решали, а вот насчёт коровника…

Вскочив с места, я набросила халат и спустилась вниз. Обнаружила в кухне Эльжуню и обрадовалась — значит, будет завтрак.

— Кто сегодня доил коров? — задала я вопрос в лоб.

— Я, как всегда, — удивилась Эльжуня. — А что?

— Когда вы доили коров, мы уже спали?

— Какое спали? И свет горел, и шаги слышались. А что?

— А вы, Эльжуня, в коровнике были все время? Без перерыва?

— Без перерыва, по-другому доить нельзя. А что?

— А я туда не приходила?

Эльжуня так удивилась, что чуть было не выронила из рук чайник. Хорошо, я подхватила вовремя.

— Это как же понимать? Разве вы, Иоася… или, минутку, вы Крыся?

— Иоанна я!

— Так вы что же, Иоася, сами не знаете, были в коровнике или нет? Могу, могу сказать, конечно, зачем сразу сердиться. Не приходили вы в коровник. Ни одна из вас не приходила, значит, Крыся тоже. А когда я с молоком вернулась, то вы уже обе спали. А что?

— Да ничего особенного, — со вздохом отвечала я. — Просто мы с Крыськой опять поссорились. Она уверяет, что я попёрлась в коровник, а мне кажется — не была я там.

— Правильно кажется, не была. А сейчас давайте завтракать. Сделаю вам на завтрак яичницу с сыром, так, как вы любите.

— Только немного, кажется, у нас нет аппетита.

Я поднялась к себе. На моей кровати сидела Крыська в точно такой позе, как я перед этим, и тоже напряжённо над чем-то раздумывала. Во всяком случае такое производила впечатление. И брови нахмурены.

— Все твои чемоданы перетрясла и проверила карманы во всех твоих одёжках, — сообщила она. — Нигде его нет. Что же, черт возьми, мы с ним сделали?

— Коровник отпадает, — в свою очередь информировала я. — Меня там не было. Из этого следует, пространство поисков сужается. Приступим?

— А как же иначе? Если вещи не найти сразу, она потеряется навсегда.

— Ладно, тогда давай действовать методически…

На этот раз мы по крайней мере знали точно размеры разыскиваемого предмета. Разделили комнату и в угрюмом молчании принялись исследовать все места, где могли поместиться два куриных яйца. Эльжуня внизу, в кухне, нервничала и торопила с завтраком, мы крикнули сверху, что просим немного подождать. Какой завтрак в этой ситуации? Да нам кусок в горло не полезет, так и погибнем голодной смертью.

— А перчатку ты тоже потеряла? — ехидно поинтересовалась Крыська, копаясь в моей сумочке, ибо она оказалась в её квадрате. — Здесь только одна. Где вторая?

Оторвавшись от прощупывания верха шкафа — шкаф пришёлся на мой квадрат, — я слезла со стула и тупо уставилась на Крыську с моей перчаткой в руке. И тут меня осенило. Хорошо, что со стула я успела слезть до того! Пав на колени перед шкафом, из-за его задней правой ножки я вытащила недостающую перчатку с засунутым в неё алмазом. Сама же его туда сунула всего несколько часов назад!

— Эльжуня! — тут же победно заорала Крыська громовым голосом. — Мы идём! И умоляем приготовить двойную порцию яичницы! Из ста яиц и килограмма сыра!!!

Немного успокоившись, я решительно заявила:

— Ну, знаешь, таких потрясений мне долго не выдержать. Не знаю, как ты, а я не согласна изо дня в день думать, куда прятать наше сокровище, а потом ломать голову над тем, куда спрятали. Так и свихнуться недолго. С этим паршивцем надо решить вопрос раз и навсегда.

— А согласись, он все-таки хорош! — ответила сестра, любуясь алмазом, из осторожности не вынимая его из перчатки, а заглядывая в неё. — Раз уж жребий пал на тебя, держи алмаз там, где держишь, например, загранпаспорт. Или чековую книжку. Их ты ещё ни разу не теряла.

— Или деньги, — предложила я. — Деньгами я пользуюсь чаще, чем загранпаспортом или чековой книжкой, и в принципе тоже не теряю.

Приняв такое решение, мы вложили сокровище в мою сумку, достаточно вместительную, туда вошла бы ещё дюжина таких алмазов, и спустились наконец на завтрак. Выходя, Кристина на всякий случай проверила, хорошо ли закрыто окно, чтобы кто снаружи не забрался.

Выведенная из равновесия нашим поведением и оглушительными криками сверху, Эльжуня всерьёз восприняла заказ на плотный завтрак. Кроме чудовищных размеров яичницы она на всякий случай поставила на стол ещё колбасы, домашнюю ветчину и феноменально вкусный паштет собственного приготовления. И ещё маринованные грибочки, и ещё аппетитные корнишончики, и ещё салат из помидоров. Я было открыла рот, чтобы попросить убрать все эти излишние яства, как вдруг почувствовала — и вовсе они не излишние, аппетит разыгрался прямо-таки волчий и я готова съесть все это одна без помощи Кристины. И вообще я какая-то пропасть бездонная, а не человек.

— Стрессы несомненно жизнь укорачивают, зато чрезвычайно возбуждают аппетит, — только и сумела я произнести до того, как принялась набивать рот.

Кристина отозвалась с уже набитым:

— Так оно и есть, а на хорошие манеры мне…

И дальше уже нечто совсем нечленораздельное.

С умилением и чуть ли не со слезами на глазах наблюдала Эльжуня за тем, как мы поглощаем все это богатство. Кристина попыталась что-то сказать, чуть не подавилась, закашлялась и все-таки героически довела начатое до конца, проговорив сквозь кашель:

— Наши родные… польские… отечественные поллитра… на ужин. Позавтракаем и поедем купим…

Удивлённая такими алкогольными наклонностями благородных паненок, Эльжуня тем не менее спокойно и с достоинством возразила:

— Зачем же за ними куда-то ехать? В холодильнике всегда найдётся парочка-другая бутылок. А что? Ведь вы же никогда такого не пьёте.

Я-то Кристину поняла с полуслова. Наученная её горьким опытом, предварительно проглотила то, что оказалось во рту, и пояснила:

— Надо обмыть событие. А для этого случая с нашей польской ничего не сравнится.

Добрая и заботливая Эльжуня была не только отличной хозяйкой. Она ещё и соображала.

— Так вы нашли сокровище? — обрадовалась она. — Какое оно? Где нашли? Как выглядит? Покажете всем?

— Нет, не всем! — отрезала Кристина, успев к этому времени откашляться. — Только особо доверенным лицам. Не так уж много того, на что смотреть, зато впечатляет.

— А пока, Эльжуня, никому ни слова! — добавила я. — За ужином расскажем и покажем, но только Кацперским.

— За ужином! — ещё больше обрадовалась гостеприимная хозяйка. — Ну так я приготовлю такой ужин, что не скоро забудете!

До торжественного ужина мы с Кристиной успели всесторонне обсудить проблему.

Баснословный фамильный алмаз нравился нам с каждой минутой все больше и больше. Просто смотреть на него — и то ни с чем не сравнимое наслаждение. А когда ещё при этом осознаешь, что такое уникальное сокровище твоё — ну, это, знаете ли, даже и описать невозможно. Разделить его на две части? Наверняка в таком случае стоимость его возрастёт, но тогда исчезнет живой огонь в середине камня, сверкание, от которого дух захватывает и сжимается сердце. Жалко…

Как-то сразу стало понятно, что алмазы можно любить. Тому в истории есть множество примеров. Поняли мы также и то, почему никто до сих пор не разделил наш алмаз на две части. В основном в нашем роду алмазом владели женщины, а у какой бы из них поднялась на него рука, какая решилась бы уничтожить такую красоту…

— Да никакая! — подтвердила вслух Кристина, нимало не сомневаясь, что мы думаем об одном и том же. — И знаешь, мне кажется…

— Правильно тебе кажется. Так что посмотри ещё раз свои марки.

— Ты ведь сама говорила, они не мои, а Кацперских.

— Не все. И откровенно говоря, Кацперским на них… скажем, наплевать. Не стану при алмазе выражаться. А тебе полагаются десять процентов за оценку и продажу. Деньги получишь неплохие.

— Жаль мне марок.

— Мало ли что. Мне, может, тоже жаль комодика маркизы де Помпадур, а я же ничего не говорю. Предков распродавать не станем, а вот те часы в холле…

— И если Кацперские не проболтаются, может, Хьюстон и купит наше родовое имение со всем содержимым?

— Сомневаюсь, не такой уж он дурак, догадается. И покупать не станет, а вот нас может поодиночке прикончить, чтобы похитить алмаз.

— Господи! Сколько сразу новых проблем! Слушай, давай все-таки решать: идём по стопам предков или придумываем что-то новенькое?

Я понимала Кристину. Она хотела знать, будем ли мы поступать, как все очередные владельцы алмаза, то есть прятать его куда подальше, возможно, вытаскивая время от времени и любуясь на него? Мы находились как раз в начале очередного этапа. Алмаз сменил владельца и ждал, что мы с ним сделаем. Продаём и получаем какие-то бешеные деньги или оставляем, чтобы изредка наслаждаться потрясающей красотой камня, отказавшись от первоначального стремления разбогатеть и устроить свои личные судьбы?

Настроение стремительно падало. Две идиотки, такое счастье привалило, а они чуть ли не в отчаяние пришли.

— Хорошо ещё, — мрачно заметила Кристина, — что над нашим алмазом никакое проклятие не тяготеет и мы располагаем свободой действий, не опасаясь, что нас ждёт лютая смерть. Хотя от этого не легче. И все равно. Поскольку с самого начала мы с тобой были настроены на изыскание больших денег, давай подумаем, не выдоим ли их из доставшегося нам наследства, оставив алмаз в покое.

— Ты собираешься жить в замке?

— Спятила?

— Вот и я говорю — на черта нам этот Нуармон?

— А если не найдётся на него покупателя?

— Тогда пусть себе стоит, не поджигать же его. На аукцион выставим.

— А о нем умолчим? — ткнула Крыська пальцем в сверкающее чудо.

— Полагаю, не станем умалчивать, хотя бы из-за рекламы. Представляешь, как она пригодится при продаже замка и его содержимого? Но не сразу признаемся, сначала придумаем для него надёжное убежище. Согласись, место под шкафом в доме Кацперских не самое подходящее.

— Правильно. Об алмазе в любом случае стоит сообщить. А вдруг все-таки когда-нибудь решимся продать. Ну ладно, пошли на ужин. Заодно посоветуемся с Кацперскими.

Поскольку стол для торжественного ужина пером не описать, я и пытаться не стану. Но вот хозяйка навела последний лоск, все уселись. Мы, старики Кацперские и трое их детей. Все глаза с любопытством устремлены на нас. Воцарилась напряжённая тишина.

— Вам как желательно — с самого начала или сразу конечный результат? — спросила Крыська.

Все пятеро ответили одновременно, причём у каждого было особое мнение. Верх одержала Марта. Наверное, благодаря пронзительному голосу, ну ещё и потому, что, нацепив на вилку кусок селёдки, угрожающе размахивала им под носом братьев.

— Сначала результат! — потребовала она. — А уж потом по порядку. Иначе помру от любопытства, так и не дождавшись результата. Да и не пойму ничего из рассказа, все буду думать — а чем закончилось?

— Ага, значит, результат. Проше бардзо, пожалуйста. Вот результат.

И, вынув из кармана алмаз, я положила его в центре стола, между салатом из помидоров и грибами в сметане. Как раз под лампой, спускавшейся с потолка. Явно довольный соседством, алмаз рассверкался так, словно посередине стола вспыхнул яркий огонь, затмивший свет лампы.

По столовой пронёсся звук, словно все присутствующие одновременно захлебнулись.

Через какое-то время последовала индивидуальная реакция.

— Святой Юзеф! — простонала Эльжуня. — Что же это такое?

— Так вот оно, ваше сокровище? — выкрикнула потрясённая Марта.

— Ага, значит, все-таки нашли! — почти спокойно констатировал Ендрусь.

— Так что это? — подозрительно поинтересовался Гена. — Не алмаз же, хотя и похож на него.

— И не хрусталь, хрусталь сокровищем не назовёшь, — добавил Юрек.

— Именно алмаз, — вздохнула Кристина. — Мы с самого начала знали — ищем алмаз, причём самый настоящий. Проверили, стекло режет. И теперь не знаем, что с ним делать.

— А можно его взять и рассмотреть? — с почтением попросила Марта.

— Можешь даже откусить кусочек, если захочешь. С ним ничего не случится, с тобой тоже. Разве что зуб сломаешь.

Поскольку за сокровищем потянулись сразу все руки, пришлось предварительно алмаз отмыть от налипшей горчицы, а также сметаны, майонеза и оливкового масла. Эльжуня сбегала в кухню и вернулась с миской тёплой воды и самым лучшим посудным полотенцем. После купания алмаз стал ещё краше.

После того как он перебывал поочерёдно в руках у всех Кацперских и получил достойную его порцию комплиментов и восторгов, его опять осторожненько поместили в центре стола, и Юрек потребовал:

— Ну, а теперь давайте обо всем с самого начала.

Столь продолжительного ужина в этом доме, пожалуй, ещё никогда не было. Во всяком случае, в одиннадцать ночи мы добрались лишь до половины нашей одиссеи. Теперь, когда перевалили за половину, подключился Ендрусь, принялся кивать, подтверждая наш рассказ, и кивал до самого конца. И потом торжественно заявил:

— Выходит, это было то самое. Дядя Флориан перед смертью упоминал, туманно упоминал, но очень настоятельно, что вот, мол, имеется одна вещь, что принадлежит вам, но неизвестно, где она и что это такое и вообще, есть ли оно или нет. Но очень может быть. И если что найдётся, так это собственность Нуармонов, и нам, то есть роду Кацперских, должно быть стыдно, если у нас обнаружится. Со дня смерти Антоси, брата жены, никто ничего не может знать, а если что не так, только из-за неё.

Туманно. Должно быть, это у Кацперских фамильное. Хотя молодое поколение уже было другим. Гена позволил себе лёгкий критицизм по отношению к отцу:

— Не уверен, что папаша изложил суть яснее, чем это сделал перед смертью дядя Флориан. Опять туманно…

— Так оно и было, — подтвердил неизвестно чем довольный Ендрусь. Кажется, он совсем не обиделся.

— Ничего, мы понимаем, — живо отозвалась Кристина. — Сами подумайте, что могла сделать несчастная Антуанетта, обнаружив такое сокровище после бегства своего жениха? И после того, как влюбилась в вашего Мартинека? А что влюбилась, так я головой ручаюсь! Мы с Иоаськой уже думали над этим. Ведь её бывшего жениха сначала обвиняли в убийстве виконта, а она зла ему, жениху, не желала и сначала могла спрятать алмаз, чтобы скрыть вещественное доказательство преступления. Шло полицейское расследование, девушка не знала его нюансов, мало ли что. А потом, когда невиновность Шарля Трепона оказалась доказанной, решила оставить алмаз себе. К этому времени уже влюбилась в Мартинека, уже решила стать его женой, уже решила уехать в Польшу. Многое для нас остаётся неясным, не все перипетии истории Нуармонов и Пшилесских отражены в сохранившейся корреспонденции, поэтому наверняка сказать трудно. Мы приняли первую версию. Из уважения к Антуанетте, Антосе, одной из представительниц вашего рода.

Я оседлала своего любимого конька и произнесла краткую речь в похвалу исторической переписке представителей двух наших родов, благодаря которой до нас дошли не только перипетии Великого Алмаза, но и донесена атмосфера ушедших в прошлое эпох, воссозданы приметы канувшего в Лету времени, живой жизнью наполнились сухие страницы истории. Попутно рассказала парочку анекдотов, вычитанных из переписки. Эльжуня сразу же заинтересовалась кулинарными рецептами, но её перебила дочь.

— Одна англичанка, две француженки, остальные сплошные польки, — принялась она перечислять по пальцам. — И глядите, все бабы одинаковы, независимо от национальности. Я сама… не поручусь, но и алмазик могла припрятать, и голову потерять ради какого-нибудь мужика… И вовсе Антосю не осуждаю, хотя она, похоже, дважды теряла голову ради двух мужиков, сначала французского, а потом нашего…

— Девушка чувствительная, — с пониманием вздохнула Эльжуня.

Мужчины во все времена были одинаковы. Вот и эти не очень прониклись сентиментальной подоплёкой алмаза, их интересовали сугубо деловые вопросы.

— Так что вы собираетесь с ним делать? — спросил Юрек.

— В том-то и дело, что не знаем. Прабабушка Каролина твёрдо знала, раз алмаз двойной, мы просто обязаны найти его, раз мы двойняшки. То есть он должен непременно достаться нам. И все! О том, что дальше с ним делать, прабабушка не оставила никаких указаний. Никаких инструкций, может, потому как сама не очень верила в такую удачу. И даже в то, что алмаз где-то сохранился. Мы на вас надеялись, может, что посоветуете. Ведь так уж исторически повелось — на протяжении ста пятидесяти лет семейство Кацперских было просто благодеянием для Пшилесских и Нуармонов.

— На протяжении ста тридцати трех, — поправила меня Крыська.

— Это ещё неизвестно, кто кому оказывал благодеяние, — сурово заметил Ендрусь. — Благодаря Нуармонам Кацперские из нужды да бедности выбились, в люди вышли. Остатки Флорекова золота до сих пор сохранились, а то, что вот они, — старик обвёл взглядом сыновей и дочь, — слава господу, не жадные и не глупые, так за то судьбу благодарим. И сдастся мне, будет только справедливо, если и у вас что-то останется. Можно, конечно, продать, но… Не знаю, не знаю…

Затем в качестве эксперта и советника выступил Павел.

Ещё до отъезда в Варшаву мы с Крыськой все как следует обсудили. Инициатором выступила сестра, ибо в отличие от меня способна была трезво оценить наших будущих мужей, не строя никаких иллюзий.

Уже одетая по-дорожному, она ворвалась ко мне, сердито упрекая нас обеих за опрометчивость.

— Дуры набитые, надо же такое придумать — ехать сюда на двух машинах! Теперь вот ехали бы вместе и по дороге все обсудили, вон сколько времени можно сэкономить! А тут как посоветуешься? Разве что ехать вплотную и орать в открытые окошки.

— Очень удобно, особенно сегодня, когда такой дождь, — согласилась я и опять села. — Ну что, у тебя очередная идея?

— Точно! Все надо свалить на мужика. Разумеется, подходящего. Мой Анджей отпадает, не деловой он, непрактичный. Твой Павел подходит больше. Вот я и предлагаю ещё сегодня вечером посоветоваться с ним.

— Так считаешь? Но Анджея непременно надо кооптировать, иначе обидится.

— Так считаешь?

— Уверена. Просто обязан обидеться! А заодно разрешишь проблему. Сама же жаловалась — Анджей подозревает, что ты завела богатого хахаля и доишь для его же, Анджея, блага. Да ведь мы и так собирались наконец встретиться вчетвером, вспомни, мы с тобой решили — это уже назрело.

— Хорошо. Где устроим встречу?

— Полагаю, у меня. У бабули слишком много народа в доме, к Павлу может заявиться эта злыдня Иза, а у тебя…

— А мне придётся потом мыть посуду. Нет уж, давай лучше у тебя. Значит, так, как только приедем, ты сразу его хватаешь и тащишь к себе, а я начинаю тебе названивать.

Со вздохом приняла я из рук сестры толстый шерстяной носок, призванный служить временным хранилищем для нашего алмаза. Опять мы бросали жребий, и опять мне выпало заботиться о нем. А я уж надеялась было немного отдохнуть от нервотрёпки, связанной с постоянной тревогой за наше сокровище, с выискиванием для него безопасного места. Хватит, не буду больше ничего выдумывать, все равно так и не нашла подходящего тайника в качестве временного хранилища, и просто затолкаю носок с алмазом в свою сумку.

А Кристина ещё и до Поддембиц не доехала, как на неё уже совершили нападение.

Выехали мы одновременно, но известно, что на шоссе не всегда удаётся придерживаться нужной дистанции. Кристина ехала первой, я старалась держаться за ней, а тут вдруг между нами вклинился грузовик, доверху нагруженный прессованными кубами сена. И эти геометрические тела в один прекрасный момент вдруг вывалились на дорогу, так что я едва успела притормозить. Я стояла и ждала, пока сено немного не приберут, и нападения на сестру не видела. Она мне потом сама рассказала.

Кристину остановил дорожный патруль в лице двух полицейских. Заставили её съехать с шоссе, свернуть на просёлок к роще и тут, перестав притворяться, вытащили пушки. А Крыська сразу вспомнила о носке, который вручила мне, и это так её развеселило, что она до самого конца операции не могла остановиться, так всю операцию и прохохотала. Настроения ей не испортил даже личный досмотр. А обыск мерзавцы провели по всем правилам. Тщательно обыскали машину, не сообщив её владелице, что ищут, потом в ярости столь же тщательно ощупали самое владелицу и в бешенстве исчезли, не нанеся, в сущности, ни Крыське, ни её машине никакого ущерба. Крыська считает — даже морального. Напротив, она испытала большое удовлетворение от того, что так провела этих прохвостов. Ну а я спокойно проследовала на своей машине по шоссе, не подозревая, что вот в этой рощице моя сестра подверглась нападению. Правда, потом Крыська жаловалась, что от смеха у неё разболелись ребра, так она заходилась во все время досмотра, ну да это не страшно.

Много позже, совершенно случайно мы узнали, как оно все происходило. Настоящий дорожный патруль в количестве трех человек стоял себе на посту совсем на другом участке шоссе. Вдруг все трое схватились за шеи, удивившись, откуда осы в эту пору года, нехорошо отозвались о насекомых, и тут же все трое отключились, погрузившись в глубокий сон. Очнулись спустя какое-то время в кустах, без мундиров, зато, к их величайшему изумлению, при оружии. Точнее, мундиров не было на двух членах патруля, третий пребывал в полном обмундировании. Поэтому вначале коллеги высказали по его адресу глупые подозрения, от которых сами тут же и отказались, логично предположив, что это надо быть совсем уж последним кретином, чтобы ограбить товарищей, а самому остаться при одежде. Машина их была вскоре обнаружена другим патрулём неподалёку. А медики заявили — полицейских усыпили с помощью усыпляющих пуль на крупного зверя.

Происшествие было странное, из ряда вон выходящее и весьма компрометирующее сотрудников дорожной полиции, поэтому о нем особо не распространялись и постарались быстренько замять дело. Тем более что никакого особого ущерба ведомство не понесло, а за похищенные мундиры было взыскано с беспечных сотрудников. А те хотя и пролежали раздетыми довольно долго, даже насморка не заработали, поскольку дождь к тому времени прекратился.

Зато вечером того же дня Крыське было что рассказывать. Собрались мы у меня вчетвером, потому что легко поймали по телефону и Анджея, и Павла. Наконец эти двое встретились. Сначала довольно недоверчиво присматривались друг к дружке, потом подозрение улетучилось, оба расслабились, повеселели и воцарилась тёплая, непринуждённая атмосфера, которой весьма способствовало ироничное и весёлое описание Крыськиных злоключений.

Я выставила на стол все, что было в доме, — вино, пиво, коньяк и отлично замороженное шампанское. После чего без лишних слов водрузила на стол алмаз.

Боже, слов нет, чтобы описать, как приятно было положить на стол то, что не имеет права существовать, чему нет равного на свете, от чего просто глаз не оторвёшь, что цены не имеет и сразу ставит тебя в разряд не только богатых, а просто неимоверно богатых людей! Положить такое на столе и небрежно позволить любоваться. И небрежно произнести: ах, это наше, фамильное. Наследство, доставшееся от предков…

И что бы мой обожаемый дурачок потом ни придумывал, заподозрить меня в том, что я вышла за него из-за денег, никак уже не сможет. Что бы ему ни нашёптывали злопыхатели, в том числе и эта паршивая Иза.

Вспомнила об Изе, и моё торжество достигло апогея. Её же кондрашка хватит, когда она узнает об алмазе! Вряд ли такое вообще переживёт. Только Изюни мне и не хватало для полного счастья. Крыське же его доставили грабители-неудачники, так что обе мы буквально плавились от счастья.

Крыська никак не могла успокоиться, вспоминала все новые подробности происшествия.

— На ихнюю пушку мне было наплевать, — захлёбываясь от смеха, рассказывала она. Никто её не перебивал, никто даже вопросов не задавал. Гости молчали, остолбенело уставившись на нашу фамильную драгоценность. — Держали меня, не пускали, а поскольку я от смеха совсем ослабла, для держания одного хватило. А я и не вырывалась даже. А будь алмаз у меня, они вот (кивок в сторону мужчин) никогда и не увидели бы такого. Впрочем, боюсь, переоценила я твоего Павла, на Анджее сразу поставила крест, чего от него требовать, на Павла же понадеялась, а, похоже, зря. Впрочем, не будем слишком требовательны…

Тут Павел пришёл в себя, должно быть, дошли до него Крыськины слова.

— Это алмаз! — открыл он Америку. Услышав наш весёлый смех, совсем не обиделся, а деловым голосом повторил:

— Это алмаз. Я немного разбираюсь в камнях. И имею представление об алмазных аукционах. Наши девушки…

Тут он неуверенно перевёл взгляд с Крыськи на меня. Мы с ней предусмотрительно оделись по-разному, ради такого случая. А кроме того, Крыська все ещё хихикала, никак не могла успокоиться. Думаю, именно по этому признаку Павел сразу же определил, кто из нас Кристина, а кто я. Установив наши личности, Павел душевно успокоился и смог все внимание уделить алмазу.

— Сам бы его купил, да где мне, — заявил он. — И вообще, откуда у вас такой?

Вот и настало время обо всем рассказать, и, как ни странно, для этого нам и часа хватило. Немного, если учесть, что по ходу повествования мы предъявляли вещественные исторические доказательства.

Оба слушали затаив дыхание. Даже Анджей. Хоть и фанатик, но не дурак, хватило ума должным образом оценить потрясающую историю, закончившуюся потрясающей находкой. Павел же, человек деловой, сразу взял быка за рога.

— У меня несколько соображений, — сказал он. — Желаете?

— Глупый вопрос, — тотчас же вежливо ответила Кристина.

— Итак, первое: жёлтую сумку, или, как вы её называете, саквояжик, в обязательном порядке и как можно скорее вернуть потомкам его владельца, тем самым выбить из их рук оружие — юридические обоснования судебного иска. Где он?

Я сразу сообразила — Павел спрашивает о саквояжике, а не о владельце.

— Остался в замке Нуармон, — смущённо призналась я. — Мы уезжали в жуткой спешке и напрочь забыли о нем. Остался в моей спальне, наверное, на полке в шкафу.

— Если до сих пор ещё там лежит… Так вот, потомкам владельца вручить его с шумом и треском, при свидетелях и под расписку. Второе: широко обнародовать историю камня, делать это документально обоснованно с привлечением экспертов. Журналистов привлекать не придётся — сами сбегутся, почуяв сенсацию. Третье: застраховать драгоценность, пока сам не знаю где. Четвёртое: положить его в банковский сейф…

— Не в наших же банках, — не выдержав, перебила Павла Кристина. — Из любого нашего банка он таинственным образом улетучится, а в сейфе останется лежать имитация. Будто не знаете!

— Согласен, поэтому полагаю — его следует увезти во Францию. Все началось с француза, так что логично. А если желаете его продать…

— Не желаем! — вырвалось у нас обеих лёгким вздохом.

— Я так и думал. Но притвориться можете, что хотите продать? Ручаюсь, несколько предложений сразу получите. А для вас удобный предлог демонстрировать алмаз направо и налево. Объедет мир, как, скажем, перуанское золото. И сам на себя заработает, ведь за показ можно большие деньги брать.

И опять не выдержала Кристина:

— А во время какого-нибудь показа его свистнут.

— Никто не станет его красть. Смысла нет, да и трудно будет это сделать. Ведь о безопасности алмаза позаботятся лучшие страховые компании мира, так что организация кражи обойдётся слишком дорого, а возможность продать — равна нулю. Если свистнут и на части разделят, продавать будут по частям, тогда не окупятся даже расходы на похищение. Разумеется, следует считаться и с тем, что похитители или украдут камень по заказу, или потребуют от вас выкупа, а ведь всем известно — у вас ни копейки.

В моей уютной гостиной вдруг повеяло холодом. Все сокрушённо молчали. Среди присутствующих лишь Павел располагал средствами.

И я сразу представила себе дальнейшее развитие событий: всю оплату охране, все требования вымогателей, все взятки защитникам правопорядка — все придётся оплачивать Павлу. В такой ситуации я бы на месте Павла ни за что на мне не женилась, ведь я становлюсь опасной для окружающих. Затем буйное воображение услужливо подсунуло другую картину: фанатик Анджей поднимается и совершенно мёртвым голосом объявляет, что не вправе рисковать святым делом — своей работой, не может подвергать её такому риску и опасностям. Станет держаться от Кристины на порядочном расстоянии, побоится прикоснуться к ней даже раскалённой кочергой. После чего неловко откланяется и покинет нас. Павел последует его примеру. Возможно, выходя, сообщит мне адрес какого-нибудь эксперта. И в ушах отчётливо раздался дьявольский хохот Изюни…

Достигла я своей цели, ничего не скажешь.

А вообще, сколько стоит мир, был ли хоть раз случай, чтобы алмаз принёс счастье своему владельцу?

И я увидела, замерев, как Анджей поднимается со своего стула.

— Вот уж никогда не предполагал, что влюблюсь в бомбу с часовым механизмом! — весело произнёс он. — По-моему, самое время открыть шампанское. Разрешите? А что касается моего мнения, дамы и господа, я заранее одобряю любое решение, какое вы примете.

Не успела я во всей полноте осознать сказанное им, как послышался голос Павла:

— В создавшейся ситуации придётся тебе, Иоаська, сразу же переселиться ко мне. У меня имеется сейф, и это решает дело. Никаких возражений и слышать не желаю! А завтра осторожно прощупаю алмазную биржу, шепну кому следует пару слов, пусть заинтересуются. Чем раньше, тем лучше. И посоветую хорошего парижского адвоката, уж он сумеет заняться вашим алмазом со знанием дела.

— Что вы сказали? — дрожащим голосом переспросила Крыська. И я поняла — в своём воображении она видела то же, что и я. — Выходит, вы все-таки собираетесь жениться на нас?

Анджей счёл нужным уточнить:

— Каждый на одной.

И он все внимание сосредоточил на бутылке с шампанским, осторожно двигая пробку. Бутылка долго лежала в ведёрке со льдом, теперь с неё капало на пол.

Занимаясь бутылкой, Анджей рассеянно добавил:

— Я, конечно, говорю за себя… Надо же, плотно сидит!

Кристина глупо упорствовала:

— Но ведь мы же стали опасными. Связываться с нами — рискованно.

— Немного риска делает жизнь лишь интереснее.

— Я тоже на одной, — быстро сказал Павел и ткнул пальцем в мою сторону. Надо же, не перепутал! — Вот на ней, если не ошибаюсь. Да ты что делаешь, зачем же над пепельницей, такое отличное шампанское!…

И он бросился на помощь Анджею.

С сердца свалилась свинцовая тяжесть, блаженство разлилось по всем членам. Я обратила растроганный взгляд на сверкающий среди бокалов алмаз. Ведь, в конце концов, только эта бесценная глыба заставила поверить, что Павел меня действительно любит. Как и Анджей Крыську.

И мы опять вернулись к животрепещущей теме — обсуждению судьбы алмаза. Когда упомянули Хьюстона, Кристина опять принялась хохотать — вспомнила про неудачное нападение на неё и уверяла, что он тоже участвовал в нем в качестве третьего злоумышленника, но скрывался в кустах, чтобы она его не опознала. Это он нанял двух других бандитов. И Антося Бартчака тоже нанял он, кто же ещё? А теперь надо этого мерзавца отловить, разоблачить и осчастливить саквояжиком. Фамилию Хьюстона мы можем узнать у нотариуса, с которым мерзавец пытался заключить сделку. Ну да, у нашего французского нотариуса.

После продолжительного обсуждения кое-какой план наметили. После чего Кристина с Анджеем нас покинули. А драгоценная глыба так и осталась сверкать на столе, я просто забыла о ней. Гипотетическим злоумышленникам представился отличный случай похитить алмаз. Они им не воспользовались, и я потеряла к ним всякое уважение.

А через три дня парижский адвокат представил нам свои соображения.

К своей собственной свадьбе я успела вернуться из Франции, после чего начался весьма необычный медовый месяц.

Целый месяц я разыскивала, отбирала, ксерокопировала и расшифровывала фамильные документы, письменные свидетельства. К ним приложила выдержки из исторической прессы, соответствующим образом их прокомментировав.

Целый месяц прошёл в поисках Хьюстона и установлении его личности. Настало время назвать Хьюстона его настоящей фамилией — Вэнворт. И тут я дала маху. Ведь ещё прабабка Каролина, оказывается, установила тот факт, что у сбежавшего в Америку помощника ювелира за океаном была семья. И теперь, устанавливая родословную Хьюстона, пардон, Вэнворта, выяснили — бабка его была наполовину француженкой, её девичья фамилия — Трепон. Дочь Шарля Трепона, ювелира, эмигранта из Франции…

И этот Вэнворт, честно говоря, кретин. Саквояжик искал, балбес. Надо было заняться картонными коробками, а он зациклился на саквояже! А теперь, когда разыскиваемый им предмет лежал в обычном шкафу, он и пальцем не пошевелил. Или и в самом деле ограниченный тип, или просто не суждено ему было найти.

Торжественный акт передачи Вэнворту фамильной реликвии совпал по времени со свадьбой Кристины, так что мы очень торопились. Едва успели, наряду с саквояжиком, всучить ему алмазную документацию и попросить, чтобы отвязался от нас. И кажется, он не был таким уж ограниченным, потому что, по всей вероятности, понял, что шансов у него не осталось.

И ещё. Обещание своё мы выполнили. Когда отправлялись в замок Нуармон за саквояжиком, забрали с собой Великий Алмаз. Согласна, очень опрометчиво поступили, но Гастон должен был его увидеть. Впрочем, поступок был не просто опрометчивым, а прямо-таки дурацким, никому из злоумышленников не пришло в голову, что мы на такое способны, и драгоценность мы провезли благополучно. А верный слуга заслужил честь узреть его. Восторг верного слуги превзошёл мои самые смелые ожидания, Гастон забыл обо всем на свете, не только о необходимости соблюдать сдержанность. Куда там! И только теперь, полагаю, наша фамильная драгоценность, получив нечто сродни благословению старейшего из причастных к Нуармонам, обрела подлинное благородство.

И ещё одно событие произошло за последний месяц, правда, из разряда курьёзных. Я говорю об Изюне. Так получилось, что в Польше она оказалась в одно время с Хьюстоном (я уж лучше буду называть его Хьюстоном, так привычнее). Два богатых американских гражданина в нашей стране вращались примерно в одном обществе, два богатых заокеанских иностранца не могли не заметить друг друга. Тут уж Изюня своего не упустила. Павлу удалось ускользнуть из её коготков, но Хьюстона она схватила мёртвой хваткой. В Польшу явилась с твёрдым намерением подцепить здесь богатого мальчика, ну и подцепила нашего конкурента. По возвращении к себе в Америку они тут же поженились. Говорят, свадьба прошла на самом высоком уровне. Что ж, так им и надо. Хотя, не исключено, каждый получил, что хотел.

Когда это приятное известие добралось до нас кружным путём, Кристина философски заметила:

— Смотри-ка, наш алмаз прямо какая-то брачная контора! Есть в нем что-то матримониапьное, ты не находишь? Причём не очень он деликатничает, бьёт наотмашь — каждый с каждым.

— И не только это, — возразила я. — Дело гораздо глубже. Вот смотри. Сколько всего было баб? Дай-ка подсчитаю. Ну, тех, кто владел алмазом легально. Начнём с начала. Арабелла…

Сестра перебила меня:

— Прабабку Арабеллу ты считаешь легальной?

Моя честная натура заставила усомниться в правоте собственных слов.

— Как сказать… Из храма она его выкрала, но тем самым вернула в семью, которой он принадлежал до этого. Ладно, скажем так — полулегальная.

— Ладно, и что дальше? Арабелла…

— Потом идёт Клементина. Мариэтты, ясное дело, не считаю, она не из нашего рода. После Клементины Доминика, затем Юстина, потом прабабка Каролина. А по пути к ним присоединяются пшилесские прабабки, ну и наша бабушка Людвика.

— И что они все? Что ты хочешь сказать?

— Неужели сама не понимаешь? Подумай хорошенько, пораскинь мозгами. Все они, как одна, были счастливы в браке! Всю жизнь! Никаких семейных трагедий, никаких измен, драматических переживаний, никаких фамильных несчастий…

— Ты позабыла об Антосе Кацперской. А уж она, как никто, оказалась причастной к алмазу.

— А вот она-то как раз нелегально им владела! Она же не из Нуармонов-Пшилесских.

Крыська глубоко задумалась. Долго сидела и думала, покачивая головой.

— Пожалуй, ты права. Знаешь, в таком случае лично я не продам его за все сокровища мира! И тебе не советую.

Уже давно отказались мы от глупой привычки говорить и действовать друг другу наперекор. Так сказать, из принципа, лишь бы поступить по-другому. А в данном случае факты говорили сами за себя. Факты исторические, подтверждённые документально. И из конкретных фактов рождалось какое-то суеверное чувство, особое, иррациональное, неизъяснимое отношение к нашему потрясающему алмазу. Вроде бы баснословная драгоценность, а богатства не приносит. Никто из прародительниц не сумел пустить его в оборот, никто даже не пытался превратить в деньги, да и нас с Крыськой прямо с души воротит, как только об этом подумаем. Ну как его можно использовать, какое практическое применение найдёшь нашему алмазу? Ни продать, ни на куски разрезать, ни на шею повесить. Да и выставлять на публичное обозрение… нет, тоже с души воротит.

Так пусть и лежит, черт с ним! На текущие расходы нам хватило остатков от наследства и на жизнь хватит, причём безбедную. А об алмазе пусть думают наши дети, пусть они поломают себе головы. А потом внуки. Как знать, может, в нашем роду выведутся ещё какие близнецы…

И разве не может так быть, что появился наконец на свете алмаз, который приносит счастье своим обладательницам?