Лиз Уорд, занимающая высокий пост и по праву считающаяся «генератором идей» в телекомпании «Метро телевижн», проснулась от неожиданного ощущения руки, проскользнувшей за ворот ее шелковой ночной рубашки и начавшей ласкать ее левую грудь.
      Еще десять секунд она лежала с закрытыми глазами, предаваясь радости пробуждения. Но когда другая рука скользнула под подол рубашки, она выгнула в ответ спину, повернула набок голову и бросила взгляд на часы-радиоприемник.
      – Боже, уже десять минут девятого! – воскликнула она, бесцеремонно отталкивая руки Дэвида и выпрыгивая из по стели. – В девять пятнадцать совещание у Конрада!
      Она сбросила рубашку на пол и метнулась в ванную. В коридоре она замерла и прислушалась. Тихо. Это всегда дурной знак. Что еще затеяли Джейми и Дейзи?
      В легкой панике она толкнула дверь спальни Дейзи. Джейми сидел в кровати Дейзи рядом с ней, на нем был недавно купленный ему наряд Бэтмена – человека-летучей мыши, а плащом Бэтмена он пытался обмотать свою протестующую сестренку. По полу были разбросаны абсолютно все колготки из бельевого ящика Дейзи.
      Джейми виновато взглянул на мать:
      – Они нам были нужны. Она должна быть в колготках, если она Робин. Правда ведь, Дейзи?
      – Лобин – это я, – подтвердила Дейзи.
      Лиз подавила в себе желание крикнуть Джейми, что уже четверть девятого и что он опоздает в садик: она вспомнила, что это по ее вине они с Дэвидом с утра занялись глупостями. Вместо окрика она поцеловала Джейми, бросилась назад в спальню и схватила из шкафа костюм, моля Бога, чтобы он оказался не захватанным липкими от сладостей пальцами Дейзи. Женский персонал «Метро ТВ», начиная с обольстительной начальницы отдела развлекательных программ и кончая уборщицей, выглядел сошедшим с обложки журнала «Вог», и Лиз не без усилий держалась на этом уровне.
      Дэвид с видом уязвленной гордости лежал, укрывшись до подбородка одеялом. Она безжалостно откинула одеяло и протянула ему форму Джейми:
      – Давай, давай, папуля, на тебе Джейми. Я переодену Дейзи в ванной.
      Она снова бросила взгляд на часы. Восемь двадцать пять. О Боже, вот они, радости работающей матери.
      Когда она спустилась вниз, держа на одной руке Дейзи, а под локтем другой – отчет, который надо было прочесть вчера вечером в постели, Дэвид уже погрузился в утренние газеты. Как обычно, за завтраком помощи от него ждать не стоило. Тост он поджаривал только для себя и никогда не предлагал сделать это для других. И как у Джона Донна повернулся язык сказать, что ни один человек не может быть островом? Да любой мужчина за завтраком – это остров, обособленный и погруженный в самозабвение остров среди океана женской работы.
      Все еще дуясь на ее отпор, этим утром он был тише обычного и не отрывал носа от «Файнэншл таймс». Внезапно он протянул ей газету через нагромождение тарелок с банановым пюре, коробок с хлопьями и опрокинутых чашек.
      Сквозь вопли Дейзи, настойчивые требования Джейми обратить внимание на то, как он с риском сломать шею взбирается на свой стул, и детскую передачу «Новые ребята в нашем квартале», она с трудом расслышала его голос:
      – Посмотри-ка вот это. Здесь о «Метро ТВ». Конрад говорит, что он наконец решил назначить руководителя программ. Почему бы тебе не попроситься на эту работу?
      – Мне?
      Лиз хотелось, чтобы в ее голосе прозвучала ирония. Ее взяли в «Метро телевижн» главой отдела телевизионных постановок всего несколько недель назад, когда компания получила одну из лицензий для лондонского коммерческого телевидения, и теперь у Лиз было три месяца до выхода в эфир, чтобы спокойно все обдумать и подготовить свои идеи к реализации.
      – Да. Тебе. Элизабет Уорд. Талантливому режиссеру. Автору совершенно нового стиля создания программ. Матери двоих детей, – Дэвид явно вошел во вкус своей темы. – Женщина-руководитель будет прекрасной рекламой для «Метро ТВ». Ни у одной другой телекомпании на этой должности женщин нет. – Пышущий энтузиазмом, он вскочил со стула и подошел к ней. – Черт побери, девяностые годы – это десятилетие женщин, и ты – типичная женщина девяностых. Блестящая карьера и дети. Ты – идеальный вариант! – Ничего удивительного, что из него вышел такой хороший редактор газеты, с нежностью подумала Лиз. Уговаривать людей делать то, чего они делать не хотят, – это у него получается. Но он не знает Конрада Маркса, крутого американца, редактора «Метро телевижн». Конрад считает, что женщины годятся только для одного. Он отшлифовал свой мужской шовинизм до тонкого искусства еще там, в Америке, где мужчины – это мужчины, а женщины ездят за покупками. Он никогда не отдаст власть женщине.
      – Ты не знаешь Конрада, как его знаю я.
      Она поморщилась, вспомнив позавчерашнюю церемонию открытия новых модных апартаментов «Метро телевижн». Всеми правдами и неправдами Конраду удалось убедить герцогиню Йоркскую быть почетной гостьей. Ферджи заявилась в одном из своих костюмерных кошмаров – крестьянском платье с низким вырезом, которому следовало бы навеки остаться в каком-нибудь альпийском захолустье, где ему и было место. Почти всю церемонию Конрад провел, заглядывая в этот вырез, и, едва герцогиня удалилась на расстояние слышимости, он громко прошептал своему заместителю: «Видал титьки герцогини? Во везет королевским щенкам!»
      Конрад никогда не поставит женщину руководить компанией.
      – Я могу лишь предлагать идеи и не гожусь на то, чтобы руководить, – Лиз попыталась одновременно проглотить кофе и не дать Джейми вытереть нос о свою форму. – У меня отсутствует инстинкт палача.
      – Просто ты не очень стараешься.
      Лиз услышала раздражение в его голосе. Он так не похож на нее. Так уверен в себе. В тридцать пять уже редактор «Дейли ньюс», голубоглазый мальчик Логана Грина, очевидный наследник всей империи Грина. Случалось, что некоторые судили о Дэвиде по его мальчишеской внешности. Они всегда потом раскаивались в этом. И еще Дэвид всегда знал, чего хочет. Двигаться вперед. Выбраться из Йоркшира, подальше от адвокатской конторы родителей. Преуспеть. И он преуспел. Даже сверх своих самых смелых мечтаний. И не мог понять ее нежелания проделать то же самое.
      Взглянув на свои часы, он поднялся из-за стола.
      – Не забывай, сейчас обожательно-уважительные девяностые. Инстинкт убивать не в моде. Сейчас считается, что все мы с почтением относимся к женскому началу. К интуиции. К чувствительности.
      – Чушь. Расскажи это Конраду.
      Он наклонился и крепко поцеловал ее.
      – Нет, это ты расскажи ему.
      Лиз смахнула крошки с Дейзиных волос, потом, уклоняясь от тянущихся к ее костюму липких рук, поцеловала вкусную шейку Дейзи под затылочком и не без сожаления передала дочку Сьюзи, няньке. Затем Лиз попыталась убедить Джейми отпустить ее ногу, чтобы она смогла проверить свой портфель. Как всегда, он вопил и цеплялся за нее до последней возможности. В прихожей она мельком посмотрела в зеркало. Не слишком плохо для тридцати шести. Не мешало бы сбросить немного веса, но, по крайней мере, морщин у нее нет. Слава Богу, что на прошлой неделе она удачно постриглась, и это если и не перенесло ее в девяностые годы, то хотя бы вытащило из семидесятых. А легкие дымчато-зеленые тени у глаз, сделанные по совету косметолога, придавали им чувственный восточный оттенок, который вполне ей шел. Говорят, что брюнетки лучше сохраняются. Во всяком случае, брюнетки говорят, что брюнетки лучше сохраняются.
      Взглянув на часы, Лиз ощутила короткий, но знакомый приступ паники: она опаздывала на совещание. Машина нуждалась в профилактике, и она только что вспомнила, что Сьюзи просила машину на сегодня. Как назвал ее Дэвид? Типичная женщина девяностых? Вот именно, черт побери, вот именно.
 
      На еженедельной летучке присутствовали, как обычно, только две женщины: Лиз и Клаудия Джонс, руководитель отдела развлекательных программ. После гонки по Лондону и пробежки по лестнице на четвертый этаж (лифт оказался переполненным) у Лиз не было ни дыхания, ни сил. К счастью, начальник отдела новостей «Метро ТВ» Эндрю Стоун тоже опоздал, и Лиз удалось проскользнуть в комнату заседаний и занять свое место почти незамеченной.
      Это означало, что ей придется обойтись без кофе, за который она отдала бы полжизни, но, по крайней мере, она не дала Клаудии повода бросить на часы один из ее обычных испепеляющих взглядов. Шикарная, одинокая и бездетная Клаудия могла позволить себе создать религию из правила «работа прежде всего».
      Глядя через огромный стол на Клаудию, Лиз не пыталась решить, что ей не нравится в этой особе больше: ее внешность манекена с витрины магазина «Харви Николс», ее беззастенчивая эксплуатация своей женской природы для получения желаемого или ее полная бездарность.
      Клаудия была из тех, кто крадет чужие идеи и выдает их за свои. Она обожала быть женщиной в мужском мире и не желала проникновения новичков в этот клуб. Лиз догадывалась, что это относится и к ней.
      По «Метро ТВ» ходили также слухи, что Конрад Маркс пользовался ее ушами. А время от времени, как гласила сплетня, и остальным ее телом.
      – Прекрасный костюм, – поздравила ее Клаудия. Лиз с удивлением посмотрела на нее. Дружелюбие было не в стиле Клаудии. – От Армани, не правда ли?
      Все глаза в комнате с интересом устремились на Лиз. Неожиданно Клаудия улыбнулась:
      – Кроме обратной стороны, конечно.
      Лиз в ужасе осмотрела себя. Сзади на плече подобно крикливому дешевому украшению постпанковской эпохи висела добрая половина завтрака Дейзи.
      В женском туалете не оказалось ничего, чем можно было бы убрать это. Туалетная бумага измельчила бы пищу и втерла ее в черную ткань костюма, а сшитое в кольцо полотенце оказалось слишком коротким. Во внезапном озарении она полезла в свой кошелек и извлекла оттуда кредитную карточку «Америкэн экспресс». Это было то, что нужно.
      Когда Лиз вернулась в комнату заседаний, Конрад уже был на месте. Она проскользнула на свой стул, надеясь, что он ее не заметит. Тщетная надежда.
      – Я только что сказал, Лиз, – он даже не счел нужным посмотреть в ее сторону, – что тебе, без сомнения, интересно знать, кто у меня в списке кандидатов на должность руководителя программ. Кандидатов два, и оба из наших людей. Думаю, вам не терпится узнать, кто они? – Он обвел взглядом комнату, наслаждаясь напряженным ожиданием, застывшим на лицах присутствующих.
      – Первым является Эндрю Стоун.
      При упоминании имени популярного, хотя и несколько безалаберного заведующего отделом новостей по комнате прокатился сдержанный гул одобрения.
      – А вторым, – Конрад по-волчьи оскалился, явно упиваясь царящим в комнате напряжением, – заведующая отделом развлекательных программ «Метро ТВ» Клаудия Джонс.
      Лиз почувствовала себя так, словно на нее вылили ушат холодной воды, но голова ее оставалась ясной, а ум – острым как бритва. Если Клаудия получит это место, то Лиз конец. Она не должна этого допустить. Она должна выставить свою кандидатуру.
      Но может ли она позволить себе это? Работа руководителем программ заберет ее со всеми потрохами, потребует полной самоотдачи. У нее двое маленьких детей, и, Бог свидетель, она и сейчас видит их слишком редко. Руководя всей компанией, она перестанет видеть их вовсе.
      Может быть, Клаудия не получит это место, может быть, Конрад отдаст его Эндрю. Она бросила взгляд на Эндрю, не очень опрятного и грубоватого, который с дурацкой улыбкой собирал свои бумаги. Когда он наклонился над столом, она заметила, что его рубашка выглажена только спереди, там, где ее видно, и вспомнила, что жена ушла от него к бывшему сотруднику компании, так что Эндрю пришлось познакомиться с не самыми праздничными сторонами быта.
      Теперь Клаудия с улыбкой смотрела прямо на нее. Она, конечно, знала заранее, что Лиз обошли. Вот почему она изменила своей обычной манере поведения ради того, чтобы унизить Лиз перед всеми.
      И глядя на ее уверенную кошачью улыбку, Лиз абсолютно ясно поняла, что Конрад не отдаст место Эндрю. Он отдаст его Клаудии.
      Месяц назад, когда она ушла со своего обещавшего большие возможности места в Би-би-си на работу в «Метро ТВ», она хотела помочь сделать из «Метро ТВ» самую интересную компанию британского телевидения. Бросающую вызов. Новую. Поражающую воображение. Отличную от других. И какой же она станет под руководством Клаудии? Дешевой. Неоригинальной. Назойливой. Предсказуемой.
      Лиз сидела не двигаясь, охваченная паникой. Представление было окончено, все собирали свои бумаги и направлялись к выходу, на ходу поздравляя поднимавшихся со своих мест Клаудию и Эндрю. Момент ускользал.
      И тут Лиз вдруг услышала свой собственный голос, прозвучавший удивительно спокойно и уверенно и легко взлетевший над удивленным шепотом:
      – Поскольку ты явно считаешь, Конрад, что женщина была бы уместна на должности руководителя программ, я тоже хотела бы претендовать на нее.

      – Могу я получить данные о тираже за последние две недели, Джули?
      Дэвид постарался придать своему голосу самый нейтральный оттенок. Кроме него никто пока не заметил небольшого оттока читателей от «Ньюс» к соперничающей «Дейли уорлд». Но он заметил, и это ему не нравилось. Для газет небольшие оттоки читателей имеют скверное обыкновение превращаться в бурные потоки, если на ранней стадии оставлять их без внимания, и Дэвид хотел внимательно разобраться, когда и как это началось, еще до того, как он увидит Логана сидящего на его столе, громогласно вопрошающего, что за чертовщина тут творится.
      К счастью, изучение данных об объеме продаж в наше время битв за тиражи превратилось в почти всеобщее помешательство, и Джули вряд ли усмотрит в его просьбе что-нибудь подозрительное.
      Дэвид взял в руки номер «Дейли уорлд» и закатил глаза к потолку. Он не возражал бы, если бы его читатели уходили к «Сан», – нет, неправда, он, конечно же, возражал бы, но, по крайней мере, это была стоящая газета. Но «Уорлд»! Этот дешевый листок, заполненный наполовину порнухой, наполовину выдуманным вздором, этот образчик подзаборной журналистики.
      Вот, пожалуйста, взгляните хоть на эту «шапку»: «МЕНЯ ПОХИТИЛ ИНОПЛАНЕТЯНИН». И такая ахинея из номера в номер. Нелепые истории, которые они никогда не проверяют, потому что прекрасно знают, что все это чушь. «Правдивые признания». Сделанные телеобъективом снимки принимающих солнечные ванны Джоан Коллинз и принцессы Дианы. И самые грязные сплетни. Хотя их поставщик сплетен, Стеффи Уилсон, – единственное, пожалуй, светлое пятно во всем этом гадюшнике. Шлюшка, конечно, но свое дело знает.
      Дэвид встал и метнул «Уорлд» в мусорную корзину с такой силой, что она опрокинулась. Пора было идти на первую сегодняшнюю редакционную летучку, на которой, благодарение Богу, им предстояло обсуждать невыдуманные истории. Но как долго? Если ему не удастся преодолеть наметившуюся тенденцию, то он знал, что последует за этим. Логан захочет, чтобы «Ньюс» вернула свои позиции. Пользуясь тем же оружием, что и «Уорлд».
 
      – Ой, мам, ты так похожа на миссис Тэтчер!
      Совершенно голый Джейми стоял в дверях и разглядывал Лиз, которая была занята примеркой платьев из целой их кучи: ей предстояло найти образ Женщины, Делающей Успешную Карьеру, для самого важного собеседования в ее жизни.
      Уже почти полчаса она перебирала свой гардероб. Она предпочла бы, чтобы в нем не было так много свидетельств ее неудач: купленных на распродажах кошмарных платьев, галифе с резинками, в которых ее зад был как у борца сумо, пурпурных жакетов от дорожных костюмов. Вот если бы она покупала только нейтральные вещи, как это советуют журналы, тогда, по крайней мере, ее ошибки не были бы так разностильны, и из них можно было бы составить что-нибудь приемлемое.
      Темно-серый костюм выглядел многообещающим до тех пор, пока она не разглядела на нем грязные отпечатки маленьких пальцев. У Лиз была надежда на узкое черное льняное платье, но оно оказалось со слишком глубоким декольте. Вряд ли она сумеет отвечать на вопросы о расписании передач, если ей придется заглядывать в свой собственный вырез.
      Ее последним шансом был костюм, купленный два года назад, – бежевый, в узкую полоску холщовый жакет с плечиками и юбка до коленей. Будь юбка ниже коленей, тогда даже Лиз пришлось бы отвергнуть ее как слишком старомодную. Нет, она выглядит вполне прилично. Застегивая юбку, Лиз старалась не думать, во что будет одета Клаудия.
      На протяжении двух часов этой ночью Лиз глядела на чистый лист бумаги и думала: «Ну и что же, черт побери, я скажу завтра?»
      А потом ее осенило. Главная проблема независимого телевидения – это его аудитория. Зритель коммерческого телевидения был старый и прижимистый – этакий Элф Гарнет зрительской публики. Би-би-си благоразумно сделала ставку на более молодых и более богатых зрителей, которые пьют мартини и ездят на БМВ. Именно такая аудитория была нужна рекламодателям. Лиз надо как-то исхитриться привлечь ее к «Метро ТВ».
      Когда Дэвид в два часа ночи зашел, чтобы спросить, собирается ли она спать, Лиз была так поглощена планами телекомпании, что в изумлении уставилась на него. Я хочу эту работу, вдруг поняла она. Я действительно хочу ее!
      Но вот теперь в холодном свете утра она чувствовала себя совершенно опустошенной. Будет ли она докладывать одному Конраду или всему Совету? Когда десять минут спустя водитель такси позвонил во входную дверь, это было почти облегчением. Лиз посмотрела на Дэвида и решила не будить его, таким измученным он выглядел во сне. На цыпочках она направилась к двери.
      – Эй, – раздался из-под простыни приглушенный голос, – разве сегодня не великий день?
      Сонное, но улыбающееся лицо Дэвида показалось над простыней.
      – Ты не можешь уйти без поцелуя на счастье. Держу пари, что Клаудия свой получила.
      В его лукавом взгляде читался призыв.
      Лиз села на кровать и взъерошила его волосы. Вчера вечером она беспокоилась за него. Он казался молчаливым и занятым своими мыслями.
      – У тебя все в порядке, милый? – Она взяла его руку и поцеловала ее.
      Долю секунды Дэвид колебался, не рассказать ли ей о падении тиража, но оставил эту мысль. Он просто самовлюбленное дерьмо. У нее сейчас великий миг. Ей нужна ясная голова, а не раздумья над проблемами, которые ее муж должен сортировать и решать сам. Улыбаясь, он притянул ее к себе для поцелуя, лишь в последний момент заметив блестящую красную помаду на ее губах.
      – Ну и что бы такое сделать с этой помадой? – Он угрожающе наклонился к ней.
      Смеясь, она вывернулась, но он сграбастал ее, вдруг став серьезным:
      – Теперь послушай меня, детка. Ты умна и красива. Помни это. И ты уделаешь Клаудию. А сейчас беги. И не забудь позвонить мне и рассказать, как все прошло.
      Согретая его любовью, Лиз почувствовала, как уверенность снова начала рождаться в ней. На пороге она обернулась, чтобы послать Дэвиду воздушный поцелуй, но он уже укрылся простыней и засыпал. Все еще улыбаясь, она сбежала к ожидавшему ее такси. Нервы снова были в порядке. Сев на мягкое заднее сиденье машины, она первым делом попросила шофера сделать потише радио. Если у нее будет спокойных двадцать минут, чтобы прочесть свои заметки, она подготовится к выступлению. Однако таксист принял ее просьбу за приглашение к непринужденной беседе:
      – Славный денек, не правда ли?
      – Славный. Послушайте, вы не могли бы…
      – «Метро телевижн», да? Что-то я не слышал о такой компании. Что это за компания?
      – Новая телекомпания. Мы только что получили лицензию от «Кэпитал ТВ». Мы начинаем передачи через три месяца.
      – Ну и чушь стали показывать по телеку. Вы не знаете, что творится с нашим телевидением?
      О Боже, он, кажется, собирается делиться с ней своими представлениями о том, каким должно быть телевидение. И он выбрал для этого именно сегодняшний день!
      – Похоже, что эти ребята с телевидения сами телевизор никогда не смотрят. Они никогда не сядут дома вот как мы, простые работяги, и не посмотрят, что там показывают.
      – Если вы не возражаете, я хотела бы… – Лиз попыталась прервать его. Она больше не могла переносить это. – Послушайте, мне очень срочно нужно прочесть кое-что. Боюсь, я должна заняться этим сейчас.
      Успокойся, говорила она себе, рано или поздно он наговорится. Но она ошиблась. К тому моменту, когда они добрались до здания «Метро ТВ» у Баттерси Бридж, Лиз была на грани истерики. Открывая ей дверцу, этот ублюдок все еще продолжал делиться с нею своими взглядами на удачный подбор программ и на нехватку передач о природе. Лиз так спешила выбраться из машины, что зацепилась за дверцу и порвала колготки.
      Когда она добралась до офиса, было девять пятнадцать, и она была готова разрыдаться. Вив, ее секретарша, всегда первой на всем этаже приходящая на работу, уже готовила кофе.
      Лиз плюхнулась в кресло. Безмолвно она показала Вив на свои колготки, единственную пару, которая была на ней. Вот у Клаудии в столе наверняка есть запасная пара, нет, шесть пар, а также искусственный член и хлыст для усмирения коллег мужского пола. Все, что было в столе у Лиз сейчас, – это просроченный пакет супа и одна из кукол Дейзи.
      Лиз взглянула на свою секретаршу и застыла в изумлении. Вив была занята стягиванием с себя светло-коричневых французских колготок прямо посреди милосердно пустого офиса.
      – Вот, возьмите. Я как раз уже загорела. Вам, как говорится, нужнее. Моя единственная возможность стать руководителем программ – купить видео и заниматься этим дома. А у вас есть Великий Шанс.
      Вив одернула юбку и снова надела туфли.
      – И если хотите знать, как это все выглядит из комнаты для машинисток, то мы считаем, что Конрад слишком зарвался со своей Клаудией, она вьет из него веревки в постели. А Эндрю Стоун такой слабак, что даже Конрад не дал бы ему этого места. Так что, мы полагаем, шансы у вас есть.
      Голоногая Вив отправилась налить им обеим кофе, а к Лиз так и не вернулся дар речи. И откуда только эти секретарши все знают? Пятью минутами позже Лиз поворачивалась, осматривая себя в бежевом костюме с очень идущими к нему колготками «Ле спес». Она чувствовала, как с каждым новым глотком горячего кофе к ней возвращаются спокойствие и уверенность. Успокоившись и держа в рунах свою тщательно продуманную речь, она наконец была готова подняться в кабинет Конрада.
      В лифте она увидела Эндрю Стоуна, который читал газетные вырезки и выглядел даже еще более взвинченным, чем она. Бедный Эндрю. Он один из тех мужиков, которые потеют, как Ричард Никсон на детекторе лжи. Она знала, что его рукопожатие будет вялым и потным, а изо рта будет слегка попахивать чесноком, даже несмотря на вычищенные зубы. Ничего удивительного, что жена ушла от него.
      Все еще погруженный в свои бумаги, Эндрю вдруг понял, что лифт уже на четвертом этаже и что Лиз из него выходит Он метнулся к дверям как раз в тот момент, когда они закрывались. Однако слишком замешкался и застрял, пытаясь раздвинуть двери, как Вуди Аллен в роли Кларка Кента. Его папка упала на пол, заметки и вырезки из нее разлетелись по всему вестибюлю.
      – О Господи! – завопил он. – Они должны быть разложены в определенном порядке!
      Услышав панику в голосе Эндрю, Лиз ободряюще улыбнулась ему и стала помогать собирать бумаги.
      Когда они все еще ползали по полу, собирая разбросанные листки, двери лифта снова открылись, и из него вышла Клаудия. Вестибюль вдруг наполнился запахом духов «Джорджио», таким же резким и обращающим на себя внимание, как и сама Клаудия. Проклятая Клаудия! Как ей всегда удается застать тебя за самым неподходящим занятием?
      – Здравствуй, Лиз, милочка. Привет, Эндрю. Нет, нет, не вставайте!
      Клаудия обошла их, едва не наступив своей четырехдюймовой шпилькой на кисть Эндрю. Ее короткий темный парик блеснул отраженным светом, когда она проплыла мимо них в ярко-красном модельном костюме с золотыми пуговицами. Цвет губной помады и лака для ногтей был подобран идеально.
      И что хуже всего, с ненавистью подумала Лиз, проходя мимо сотрудника отдела сбыта, галантно державшего для нее открытой дверь кабинета Конрада, – в руках у нее ничего не было. Ни папки. Ни карточек. Ни даже записной книжки. Она собиралась выступить без единой заметки!
      Лиз отдала Эндрю последнюю порцию его бумажек и попыталась не чувствовать себя обескураженной. Ведь именно этого добивалась Клаудия. А она-то так самонадеянно гордилась тем, что ужала все свои замечания до одного листка, и вот приплывает эта стерва, у которой все в голове. Будь она неладна!
      Успокойся! Ведь идеи у тебя, а не у Клаудии. Клаудия умеет только соблазнять представителей фирм да уламывать себялюбивых звезд. Дэвид прав. Клаудия даже под угрозой смерти не смогла бы сформулировать стратегию телекомпании.
      Лиз поправила холщовую юбку, на которой после ее ползания на коленях появились теперь морщины и складки, откинула упавшую на глаза прядь волос и придержала открытой двойную дверь для Эндрю, чтобы его не угораздило рассыпать свои бумажки еще раз. В приемной кабинета Конрада сидела Клаудия, потягивая черный кофе и с притворной скромностью заложив одну ногу в черном чулке за другую. Она выглядела, как иллюстрация к одной из этих приводящих в бешенство статей о женщинах, добравшихся до руководящих должностей за пять лет.
      Дверь открылась, и в ней появился Конрад.
      – Итак, мы готовы слушать тебя, Клаудия.
      Глядя на ее удаляющуюся спину, Лиз заметила, что на ее костюме нет ни единой морщинки, и ощутила внезапный приступ яростной ревности. Хоть бы у Клаудии подвернулась нога, хоть бы она забыла свой текст, хоть бы предложила какую-нибудь нелепую передачу, хоть бы ошиблась в оценке расходов, словом, проявила хоть какое-нибудь человеческое качество!
      Но в Клаудии не было ничего человеческого. Это был инопланетянин в красном костюме, и каждое его движение было запрограммировано, вычислено, запланировано. Если содрать кожу с этого самодовольного лица, под ней, возможно, окажутся не кровеносные сосуды и кости, а провода и разъемы.
      Когда за Клаудией закрылась дверь, Лиз молча помолилась. Она молилась очень редко, да и на этот раз особенно не рассчитывала, что Бог внимательно отнесется к ее просьбе. Но, во всяком случае, она ее произнесла:
      –  Дорогой Боженька, если Ты вообще есть… только в этот раз… пожалуйста… сделай так, чтобы Клаудия провалилась к чертовой матери!
 
      По улыбке на лице Клаудии, когда та снова появилась в дверях, Лиз поняла, что ее молитва не была услышана. Эта улыбка сообщала просто и ненавязчиво, что Конрад и Совет уже нашли своего руководителя программ и что дальнейшие собеседования будут простой формальностью.
      – Ну как все прошло? – услышала Лиз свой вопрос прозвучавший против ее воли.
      – Неплохо, совсем неплохо.
      Лиз знала, что в переводе с языка Клаудии это означало: «Почему бы тебе, шмакодявке, не отвалить отсюда тотчас же, чтобы больше не позориться?»и попыталась сосредоточиться на том, что собиралась сказать.
      Ждать ей пришлось недолго. Дверь снова открылась, и нот настала ее очередь медленно вращаться на вертеле, пока Совет компании «Метро ТВ» будет терзать ее нежную плоть колючими вопросами.
      Всего их было пятеро, все мужчины и все, кроме Конрада, который был в рубашке с красными подтяжками, выглядели серыми и застегнутыми на все пуговицы. Люди из мира денег. Все говорят, что сегодня телевидением заправляют бухгалтеры. Посвящение в высшее звание теперь не присуждение награды, а включение в бюджетную статью.
      Когда Конрад усаживал Лиз на стул, она снова испытала ощущение, не покидавшее ее в его присутствии. Он был небольшого роста, но вы всегда знали, когда он входил в комнату, даже еще до того, как вы его видели. Он был похож на каким-то непостижимым образом парящий в воздухе сгусток энергии. Конрад создавал впечатление упакованных и слишком маленькое тело миллионов и миллионов атомов, которые все стремились вырваться из этого тела. Вы чувствовали, что об него можно греть руки.
      Однако, пока Конрад представлял ее председателю «Метро ТВ» сэру Дереку Джонсону и двум другим членам Совета, Лиз поймала себя на том, что ее глаза прикованы к пятому человеку в этой комнате. Он был высок и подтянут так, как это принято в Сити. Не из тех, кто ездит в «порше» и заключает сделки по автомобильному телефону, а из тех, кто еще носит темно-синие костюмы в полоску и строгие галстуки и кто верит в честное слово. Лиз не думала, что такие люди еще остались.
      Он почему-то казался знакомым, и, разглядывая его, она не расслышала имен двух мужчин в костюмах, которых Конрад только что представил ей. Наконец он перешел к пятому мужчине:
      – А вот самое последнее пополнение нашего Совета, одна из восходящих звезд Сити, финансовый чародей и отважный кредитор рискованных предприятий, Марк Роули.
      Лиз почувствовала, что ее шея стала покрываться красными пятнами, как всегда бывало с ней при внезапном замешательстве. Марк Роули! Не может быть, чтобы это был он! И с устрашающей ясностью на нее нахлынули со всеми болезненными подробностями воспоминания о вечере шестнадцать лет назад. Она встретила Марка Роули на вечеринке, вскоре после того как познакомилась с Дэвидом в Оксфорде. Как и ей, Марку было двадцать, это был вежливый, робкий, задавленный муштрой ученик закрытой частной школы для мальчиков, которого только что взяли на работу в компанию Ллойда. Дела Сити, похоже, его не очень интересовали, его единственной страстью была Территориальная Армия. Он был спокойным и сосредоточенным юношей – полной противоположностью Дэвиду, горевшему желанием стать журналистом и презиравшему всех занятых нелюбимым делом, а особенно – учеников частных школ, увлеченных игрой в солдатики.
      Однако чуть позже Марк пригласил ее в Голдсмитс-Холл на торжественный обед в честь своего полка, и она приняла приглашение. Дэвид обозлился, узнав об этом, и его ревность была ей приятна.
      Ей не очень понравились друзья Марка, она нашла их ограниченными и хвастливыми, но Марк ей нравился. Лиз трогало то, что он гордился ею и не мог скрыть восхищенной улыбки, держа ее под руку. И в то же время в ее глазах, глазах двадцатилетней девушки, его неловкость и неискушенность не были привлекательными качествами: чего доброго, он и целоваться не умеет! И она опасалась, что, провожая ее домой, он сделает что-нибудь неловкое.
      Потом был разъезд гостей: все вышли в красивый двор, и друзья Марка болтали с офицерами на мостовой, прежде чем сесть в машины. И тогда она краем глаза увидела приближающуюся помятую малолитражку, а краем уха услышала Вэна Моррисона из динамиков этой малолитражки. И, даже не видя копны кудрявых волос и дерзких голубых глаз, уже знала, что за рулем Дэвид.
      И с жестокостью, о которой никогда не переставала потом жалеть, Лиз попрощалась с Марком и села в машину. Посмотрев через заднее стекло на стоявшего на дороге Марка и на его озадаченных или смеющихся друзей, она увидела на его лице такое выражение боли, что оно продолжает ранить ее и спустя годы.
      Теперь, разумеется, он стал совсем другим. Неуклюжесть и застенчивость давно скрылись под лаком приобретенных хороших манер. Ученик частной школы, трепетавший от восторга, лежа на земле на учениях под Солсбери, теперь участвовал в маневрах корпорации. Лиз на секунду даже усомнилась, тот ли это человек.
      А потом Марк посмотрел в ее сторону, и, прежде чем его взгляд заскользил дальше, их глаза на мгновение встретились. Он ничем не показал, что узнал ее, но она теперь знала, что это был он. И ее шестое чувство подсказало ей, что в его душе воспоминания о том вечере сохранились даже с большей ясностью. Она быстро перевела взгляд на свои заметки.
      – Итак, Лиз, – голос Конрада прорвался через ее воспоминания, – почему бы тебе не поделиться с нами своими соображениями по поводу стратегии нашей компании?
      Не отрывая глаз от Конрада, Лиз сумела овладеть своим голосом. И пока она излагала предложения по постановкам драм и комедий, планы относительно текущей работы и документации, она чувствовала, как ее энтузиазм прорывает формальные рамки этого собеседования; ей удалось даже вызвать на лицах присутствующих подбадривающие улыбки. Что было еще важнее, они, похоже, действительно слушали внимательно, и из их вопросов она могла заключить, что они воспринимали ее серьезно. У нее вырвался безмолвный вздох облегчения.
      – Чудесно, Лиз, – вмешался наконец Конрад, – я думаю, что конструктивность твоих предложений, несомненно, впечатляет, но в девяностые годы телевидение будет жестким бизнесом. У независимого телевидения больше нет монополии на доходы от рекламы. Мы в круговой обороне: Би-би-си, видеобизнес и теперь вот спутниковое телевидение отхватывают все большие кусни пирога. Наш единственный шанс на выживание в том, чтобы быть конкурентоспособными.
      Он сделал паузу, и она поняла, что за этим последует самый главный вопрос.
      – Скажи, Лиз, какие ты предполагаешь расходы на создание программ? Очень приближенно, разумеется.
      Лиз отчаянно попыталась убрать палец с кнопки «Стереть» в мозгу, возникшей из-за бессонных ночей и постоянной усталости и иногда уничтожавшей то, что она собиралась говорить в критические моменты. В конце концов она ожидала этого вопроса и половину прошлой ночи провела с калькулятором в руках, так что знала предмет, о котором шла речь.
      Она всегда отдавала себе отчет, что идеи насчет программ приходят к ней легко. Они – ее сильная сторона. Но вот вопрос о деньгах – это безжалостный судья для ее идей. Ты можешь быть хоть Стивеном Спилбергом, но, если у тебя не все в порядке с бухгалтерией, тебе не получить эту работу.
      Она обвела взглядом группу серьезных людей в костюмах в узкую полоску, и ее вдруг поразила мысль, что по-настоящему их интересует вовсе не телевидение. Все, что их интересует, это итоговая черта в бюджетном отчете: сколько прибыли даст «Метро ТВ», если возьмется за хлопотное дело создания собственных программ. Для них телевидение было лишь еще одним товаром, чем-то вроде акций или ценных бумаг. Из них только Конрад когда-то работал на телевидении, если так можно назвать создание шоу-викторин, по сравнению с которыми телеигра «Угадаем-ка цену» кажется занятием для суперинтеллектуалов.
      Она знала, что им нужна цифра или хотя бы грубая оценка. Но она также знала, что, с ее стороны, было бы безумием давать ее им. Это будет долговая расписка, о которой она горько пожалеет, если получит-таки это место.
      – Я знаю, Конрад, что времена сейчас суровые, но загонять себя в угол на этой стадии, с моей стороны, было бы глупо.
      Это была увертка, и все так и поняли. Она чувствовала, что собеседование подходит к концу. Конрад поднялся со своего места:
      – Спасибо, Лиз, наша беседа была очень продуктивной. – Она встала и пожала руки присутствующим. Марн Роули ОПЯТЬ не подал ни малейшего вида, что они знакомы. Лиз начинала сомневаться в том, что это действительно тот самый человек.
      Когда она вышла, Эндрю приветливо улыбнулся ей. Клаудия уже ушла, скорее всего, затем, чтобы снабдить авторов светской хроники информацией о своем неизбежном триумфе.
      Уже посреди вестибюля она вдруг вспомнила о забытой и кабинете Конрада сумочке и выругала себя за смешную женскую привычку таскать эту сумочку повсюду с собой.
      В двери она на секунду задержалась, чтобы убедиться в том, что момент постучать подходящий. Через тонкие стены, раздражавшие всех работающих в «Метро ТВ» (сотрудники сетовали, что Конраду не стоило прибегать и услугам самых дешевых подрядчиков), она услышала голоса членов Совета, обсуждавших ее выступление. К ее удивлению, мнение их всех о ней было положительным. Всех, кроме одного.
      Сдержанным вежливым голосом Марк Роули заявил, что она кажется ему пустозвонной.
      Лиз оцепенела от ярости. По его голосу она поняла, что не ошиблась, что он именно тот человек, которого она обидела столько лет назад. И он не забыл этого.
      Ее первым побуждением, соответствующим ее нелюбви к стычкам, было забыть про сумку и уйти. Но потом она подумала: как она сможет объяснить Дэвиду свое бегство?
      Она распахнула дверь без стука и вошла, не оставляя им времени для того, чтобы переменить тему.
      – Еще раз приветствую вас, господа. Прошу простить меня. Я забыла здесь это. – Она нагнулась и взяла свою сумочку. – И могу я сказать одну вещь? – Она обвела взглядом присутствующих и постаралась, чтобы ее голос звучал приятно и ровно: – Я не пустозвонка, – она улыбнулась. – Разумеется, если бы я и была пустозвонной, я никогда не призналась бы в этом, не правда ли? И есть только один способ проверить – поручить мне эту работу.
      Она полезла в свою сумочку, вытащила оттуда листок с цифрами, над которыми сидела прошлой ночью, и передала ОГО Марку Роули.
      – Вот подробная схема бюджета, который мне нужен для того, чтобы сделать из «Метро ТВ» лучшую телекомпанию Лондона. Все средства, которые потребуются сверх этой сметы, я найду у спонсоров и в совместных производствах. Уже у двери она обернулась и улыбнулась: – Убедитесь сами. Пустозвонства тут нет.
 
      В женском туалете Лиз плеснула себе в лицо холодной водой и попыталась успокоиться. Какое имеет значение, что она выставила себя дурой и нарушила все писаные правила поведения, вернувшись снова в кабинет? Все равно она не из тех, кого назначают руководителями программ. Она сказала это Дэвиду, и это правда. Последние несколько дней она витала в облаках. Мир высоких кабинетов – для людей вроде Клаудии, способных перешагивать через других, и для таких, как Марк, готовых шестнадцать лет лелеять свои обиды и с точностью до пенни высчитывать причитающееся им. И, ради Бога, пусть они и живут в нем!
      Ей надо, наверное, идти домой и пообедать с Джейми и Дейзи. Она нуждается в глотке свежего воздуха, чтобы избавиться от все еще кипящих внутри гнева и возмущения.
      «Хочешь стать руководителем программ? Э-э-эх… лучше не надо!»
      Ее секретарша сочувственно предложила кофе и пончик, который выглядел как дневная норма калорий для сидящей на диете женщины. Лиз благодарно улыбнулась в ответ и потянулась к телефону, чтобы позвонить домой. А, черт! Автоответчик ее голосом, звучавшим, правда, гораздо более светски, чем в жизни, предложил оставить сообщение. Она попросила Сьюзи позвонить ей, если они с Дейзи вернутся к обеду.
      Пятью минутами позже телефон зазвонил, и она схватила трубку, надеясь, что это Сьюзи вернулась домой. Если Лиз поспешит, то и она будет дома через полчаса.
      Но это была не Сьюзи. Это был Конрад, который спросил, не может ли она на пять минут подняться к нему, и сообщил ей, что члены Совета пришли к решению.

      Когда Лиз поднялась к кабинету Конрада, Эндрю уже ждал снаружи, но, к ее удивлению, никаких признаков присутствия Клаудии не было. Конрад высунулся из двери и попросил Эндрю войти первым.
      На кофейном столике перед нею лежала кипа журналов с блестящими обложками, что вызывало неприятные ассоциации с приемной зубного врача. Лиз перестала читать журналы, когда в один прекрасный день поймала себя на том, что в газетном киоске снимает со стойки не журнал для интеллигентов «Космополитэн», а журнал для домашних хозяек «Гуд хаускипин». Сейчас, однако, для того чтобы успокоить нервы, она стала листать один из журналов.
      На середине привлекшей ее внимание статьи о деловых женщинах, которые в качестве нестандартного средства для снятия стресса делают себе порезы на руках, Лиз вдруг осознала весь ужас своего теперешнего положения. Нет ни малейшего шанса, что это место получит Эндрю. Все шансы у Клаудии. И если Эндрю сможет заставить себя остаться и работать под началом Клаудии, то у нее это не получится. Горькая правда заключалась в том, что Лиз придется уйти.
      Меньше чем через пять минут дверь открылась, и из нее появился Конрад, обнимающий поникшие плечи Эндрю. Лиз невольно пришло в голову, что так выносят за дверь проштрафившегося кота. С той только разницей, что нахальной настырности кота у Эндрю не было. Когда его выносили за дверь, он там и оставался.
      Конрад с удивлением посмотрел вокруг, явно ожидая увидеть Клаудию. Но та, очевидно, была так уверена в благоприятном для себя исходе собеседования, что не проявила нетерпения узнать о его результатах. Конрад взглянул на часы и пожал плечами.
      Вот и ее черед. Лиз встала, набрала в легкие воздуха и медленно вошла в комнату, глядя прямо перед собой и избегая глаз Марка Роули. Последние две минуты она провела, наводя порядок в своей голове, и теперь ее заявление об уходе было сформулировано и готово к произнесению.
      – Пожалуйста, садись, Лиз. – К ее удивлению, Конрад указал на место на диване рядом с собой, а не на стул, где она сидела во время собеседования. Лиз села, стараясь не забыть свою речь и успокаивая себя тем, что сразу после этого она побежит домой и проведет время с детьми.
      Внезапно она почувствовала приступ яростной неприязни к мягким клубным манерам этих пятерых мужчин, которые сейчас отдадут место Клаудии, приятельнице босса, потому что она соответствует их представлению о крутой шлюхе, которая одновременно и пугает, и возбуждает их. А ее, куда более талантливую, они вынуждают уволиться.
      Возможно, это окажется еще одной роковой ошибкой, которая будет стоить ей ярлыков «истерички» и «агрессивной личности», обычно наклеиваемых при малейших попытках женщины нарушить субординацию, но ей все равно. Она не уйдет из этой комнаты, не сказав того, что у нее накопилось. И как же ей будет приятно привести им пару примеров того, что ориентация на мужские ценности является не единственным и даже не лучшим способом ведения дел!
      – Конрад, – ее подбородок воинственно поднялся, – я знаю, что ты собираешься сообщить мне. Но есть одна или две вещи, которые я хотела бы сказать прежде.
      – Ради Бога. Начиная с этого момента нам всем придется внимательно слушать тебя.
      – Что я хотела сказать, это… – она запнулась, внезапно осознав сказанное Конрадом. – Ты хочешь сказать, что…
      – Конечно. И не делай удивленных глаз. Я всегда знал, что у тебя настоящий талант создавать программы, поэтому я и взял тебя, черт меня побери. Но те цифры, которые ты получила, застали нас всех врасплох. Особенно Марка.
      Он улыбнулся Марку, который ответил ему глуповатой улыбкой.
      – Поздравляю тебя. Мы хотели бы предложить тебе должность нового руководителя программ компании «Метро ТВ».
      Когда Конрад провожал Лиз до двери кабинета, Клаудия наконец изволила появиться. Она одарила Конрада долгой сексуальной улыбкой, на которую не получила ответа. Как всегда, секретарский «телеграф» был прав: требования Клаудии начинали надоедатьКонраду. С тех пор, как она в первый раз скрылась под его столом и взяла в рот его член, он стал ее рабом, готовым сделать для нее что угодно, лишь бы не лишиться этого острого, рискованного ощущения.
      Но она становилась все более требовательной. Вот хоть это ее желание стать руководителем программ. Она способный заведующий, но ее идеи вздорны. И он знает, что случится, если она получит новую должность. Через пять минут после назначения она будет отвергать любое его предложение, как вмешательство в сферу своих полномочий. Пройдет не очень много времени, и ему придется уволить ее. Тогда она побежит в газету: «Караул, насилуют!» Шутка, конечно. Во всей истории преступлений не было более готовой на все жертвы. Теперь ему предстояло информировать ее о только что принятом ими решении. Он знал, что она ждет не той новости, которую он должен был ей сообщить. Стараясь подавить в себе невесть откуда взявшуюся дрожь, он придержал для нее дверь:
      – Клаудия, ты не могла бы зайти на минутку?
      – Не могу поверить, что ты так любезен со мной, Конрад.
      Клаудия обращалась к нему так, словно других мужчин здесь не было. Она знала, что в последнее время испытывает судьбу и что Конрад разными способами пытается удалиться от нее, но думала, что причина в том, что он считает неразумным иметь роман с руководителем программ. Она видела, что он старается держаться от нее подальше и может даже совсем порвать с ней, но какое это будет иметь значение, если она получит должность?
      Меньше трех часов назад они были вместе в постели. И вот теперь он говорит ей, что должность, ее должность он только что отдал Лиз Уорд. И теперь он, такой отстраненный и официальный, со своим членом, который она сотни раз зализывала и который сейчас аккуратно упрятан в брюки костюма в узкую полоску, разыгрывает из себя доброго босса и хладнокровно предает ее.
      На секунду ей пришла в голову сумасшедшая мысль выдать его сейчас со всеми потрохами. Не это ты говорил мне, милый Конрад, когда нынче ночью я сидела на твоей физиономии.По его лицу она могла видеть, что он читает ее мысли. Он пытается закруглить разговор, поскорее выставить ее отсюда, поскорее самому выбраться из неприятного положения, пока она не сделала чего-нибудь такого, о чем будет жалеть.
      Может быть, он надеется, что она спокойно проглотит это, даже уволится, как сделала бы дорогуша Лиззи? Но у Клаудии не было ни малейшего намерения увольняться. «Женщина всегда уходит». Так предостерегла ее подруга по работе во время ее самого первого служебного романа. Однако пять лет спустя на своем месте была именно она, а он ушел. Его жена обо всем узнала и выгнала его из дома. Когда и Клаудия захлопнула перед ним дверь, он зачастил в бар, и через полгода его уволили.
      А в следующий раз уйдет Лиз. А она останется на должности руководителя программ. Она это знала. И из-за этой уверенности ее бесила близорукость пяти глупых слабовольных мужиков. Не Лиз Уорд руководить компанией «Метро ТВ». Ей руководить.
      – Хорошо, Конрад, если таково твое решение, – Клаудия разгладила свой безупречный красный костюм и встала. – Поздравляю вас с вашим выбором, джентльмены. Надеюсь, что он оправдает ваши ожидания.
       Увидимся в постели, ты, засранец,хотелось ей сказать. Я с тобой еще не кончила, Конрад. На самом деле я дате еще не начинала.
 
      Лиз бегом спустилась по лестнице в свой офис тремя этажами ниже, совершенно уверенная, что сейчас ей позвонят и скажут, что все происшедшее было ошибкой. Однако шквал приветствий, который разразился, когда она вошла в свой отдел, мог означать только одно: новость уже долетела сюда. Она действительно получила это место.
      Ее сразу оглушил хор, распевавший «Потому что она – чертовски славный малый», а в руку ей, ошарашенной и не верящей в происходящее, сунули пластиковый стаканчик с теплым шампанским.
      Она добилась этого! Она действительно добилась! Она будет первой женщиной – руководителем программ в одной из главных телекомпаний Великобритании, а может быть, всего мира! И она полна решимости достичь на этой работе успеха. Она покажет этим пираньям в костюмах в узкую полоску, что для того, чтобы руководить делом, не обязательно быть потаскушкой!
      Лиз нашла телефон и позвонила Дэвиду, но он был на заседании, и она попросила секретаршу:
      – Не могли бы вы передать ему, что новый руководитель программ компании «Метро телевижн» приглашает его по ужинать сегодня в ресторане?
      По голосу девушки, пообещавшей передать ему сообщение, можно было понять, что она улыбается.
 
      – А теперь могу я предложить тост? За самую потрясающую пару в средствах массовой информации. За Дэвида Уорда, редактора «Дейли ньюс» и в один прекрасный день, кто знает, может быть, главы кое-чего и побольше… – Логан Грин, магнат прессы и один из сотни самых богатых людей в мире, поднял свой бокал, – и за его прекрасную жену Элизабет, только что назначенную руководителем программ в одной из этих маленьких уютных печатающих деньги контор – в «Метро ТВ»!
      Лиз чувствовала себя польщенной тем, что Логан превратил эту вечеринку в «Ритц» в празднование ее назначения. Она понимала – это значит, что Логан Грин дает добро на продвижение Дэвида по служебной лестнице и гарантирует это продвижение. До сегодняшнего вечера Логан почти не удостаивал ее разговором, а сегодня он предлагает за нее тост. Вот это и зовут властью.
      Подошедший официант наполнил ее рюмку марочным рейнским. Она оглядела потолок в гирляндах, статуи, позолоченную мебель и улыбнулась. Лиз Уорд здесь. Она жалела только, что с ней нет ее трех лучших подруг. Они делились друг с другом каждой своей удачей и неудачей с тех самых пор, когда четырнадцать лет назад вместе окончили университет. Им тоже понравился бы сегодняшний вечер.
      Она почувствовала, что рука Дэвида обняла ее за талию. Он так рад ее успеху и так горд им. «Я знал, что ты сможешь это!» Конрад оказался умнее, чем я думала. Он мягко ткнулся носом в ее шею. Лиз взяла его руну и прижала к своей щеке. Она знала, что все в этом зале смотрят на них, но ей было наплевать. Это был ихмиг, и, видит Бог, они потрудились, чтобы он настал. Она оглянулась на восхищенные лица вокруг и вдруг ощутила странный трепет. Так вот наново ощущение успеха. И в первый раз в жизни она поняла, как опьяняет успех. Лиз перевела взгляд на Дэвида, молча гладя его руку. Но он уже не смотрел на нее, его глаза были устремлены на самоуверенного молодого человека, беседовавшего с Логаном в другом конце зала.
      Дэвид обернулся и довольно бесцеремонно, как показалось Лиз, вмешался в разговор стоящих рядом:
      – Берт, какого черта здесь делает заместитель редактора «Уорлд»? Это же наш враг.
      Редактор отдела новостей удивился:
      – Да нет, он больше не враг. Логан только что взял его специальным советником. Разве ты не знал?
 
      – Оставь меня в покое, Джейми, пожалуйста,– Лиз услышала в своем голосе раздражение и ощутила знакомый приступ вины. Была вторая половина воскресенья, и она знала, что это его время, а не ее. – Мама должна закончить вот это до чая. Иди и поиграй с папой, милый.
      Джейми поплелся на поиски отца, удрученно сжимая в маленькой ручке модель самолета, которую он только что собрал из конструктора. Оставалось всего два месяца до их выхода в эфир, и Лиз начала нарушать золотое правило, которого она всегда старалась придерживаться: не брать домой работу на выходные.
      Это ненадолго, говорила она себе, надеясь, что так и будет. Она вскочила со стула и побежала за Джейми.
      – Прости, мой любимый. Покажи-ка это мамочке. Это птичка, или это самолет, или это… Джейми-и-и!
      Она сгребла его в охапку, подняла на руках, изображая, что он – Супермен, и пытаясь искупить этим свою вину, которую почувствовала, когда поняла, что он хочет от нее лишь любви и внимания. Это немного, но этим придется ограничиться, пока они не выйдут в эфир и жизнь снова не станет легче.
      – А сегодня когда ждать вас домой?
      Лиз попыталась не обращать внимания на упрек в голосе няньки, извлекая из своего портфеля огрызок яблока, который туда старательно затолкала Дейзи. Утро понедельника всегда было кошмаром, и она знала, что Сьюзи устает от сидения с детьми вечер за вечером. Если бы Дэвид хоть изредка мог приходить домой пораньше, но он и слышать об этом не хотел. Он должен быть на месте до подписания номера в печать. Вдруг что-нибудь случится к этому моменту. В результате он задерживался в редакции еще дольше, и, когда добирался до дому, сил у него оставалось только на то, чтобы замертво свалиться в кровать. И каждый раз, когда она заводила разговор о том, чтобы он пришел домой пораньше, Дэвид только отмахивался.
      – К восьми, Сьюзи, я тебе обещаю. – Сьюзи скептически посмотрела на нее.
      Лиз знала, что уже несколько недель она не приходила домой раньше десяти или даже одиннадцати. Она никогда прежде не имела дела с огромными бюджетами, с составлением программы передач на целые недели, с организацией завтраков для прессы, с подготовкой презентаций для главных рекламодателей. Она была измотана. И больше, чем она готова была признаться, ей не хватало Джейми и Дейзи. Но она знала, как много поставлено на карту, знала, что должна показать – женщина не просто может сделать это, но может сделать это блестяще.
      – Будет легче, когда мы выйдем в эфир, – попыталась она утешить Сьюзи, – тогда все утрясется, и я начну приходить домой раньше.
      – Да, конечно, – Лиз без труда расслышала в голосе Сьюзи недоверие, – но ведь это же целых два месяца! И неужели вам необходимо работать так много?
      – Все будет хорошо, Сьюзи. Ты только не уходи от нас, ладно?
      Лиз знала, что не может позволить себе быть грубой со Сьюзи, что и ее жизнь, и жизнь ее детей вращается вокруг этой девушки, но Сьюзи затронула одно из ее самых тайных опасений. Действительно ли все наладится, когда они выйдут в эфир, или она только обманывает себя?
      О Боже. У нее хватает забот и без мыслей о том, как бы не обидеть несчастную няньку!
      – Конечно, будет легче, – чем дальше, тем усерднее Лиз старалась убедить себя. – Я сама буду собственным начальником и смогу лучше распорядиться своим временем.
      Сьюзи подняла брови и не сказала ничего. Ей нравилась Лиз, и она не хотела увольняться. Уорды жили счастливо и интересно, и она видела, что Дэвид и Лиз любят друг друга и своих детей. Девушка побывала уже в достаточном количестве семей, чтобы знать, как редко этобывает. Но онаеще и любила Джейми и Дейзи. И потому видела то, что Лиз, увлеченная новым делом, не могла видеть: из-за своей работы она и Дэвид, по сути, забросили детей.
      Теперь на протяжении многих недель почти каждый вечер укладывать их спать приходилось Сьюзи, и, хотя ее дополнительный заработок был неплох, для нее было нестерпимо каждый вечер говорить им, что нет, и сегодня мама не придет, и видеть, как гаснет надежда на их личиках. Пора было сказать все вслух.
 
      Лиз села и сделала вид, что читает свои бумаги. Неужели Джейми действительно несчастлив? Она знала, что сейчас уделяет детям недостаточно внимания. Но ведь это не будет длиться долго. Все должно наладиться. Сейчас у нее самое большое испытание в жизни, и она должна с ним справиться. Скоро все снова будет хорошо. Разве не так?
      Лиз оглядела комнату, битком набитую журналистами, которые все хотели знать, собирается ли «Метро ТВ» предложить что-нибудь отличное от дешевых развлечений и «мыльных опер», стоивших ее предшественнице, «Кэпитал ТВ», лицензии.
      До сих пор все шло хорошо. Предложения новых актеров и свежих идей компании «Метро ТВ» были встречены с вежливостью, которая не исключала, конечно, того, что они собрались разнести их в пух и прах в своих газетах. С прессой никогда не знаешь, чем кончится дело.
      Лиз набрала в легкие воздуха и постучала вилкой о рюмку, чтобы обратить на себя их внимание. Эту речь она репетировала целый день, но, как она уже поняла, одно дело работать на телевидении, и совсем другое – сыграть свою роль.
      – Ослепительна! Ты была просто ослепительна, черт побери!
      Лиз слабо улыбнулась. Подготовка к тому, чтобы рассказать журналистам о новых программах «Метро ТВ», отняла все ее силы, и теперь ей хотелось проспать неделю, а может быть, целый месяц. Конрад за руну тащил ее в свой кабинет, чтобы выпить за успех. А ей хотелось только одного – скорее бежать домой, к Джейми и Дейзи.
      Было шесть вечера, и если она поспешит, то успеет еще до того, как им будет пора в постель. Не обращая внимания на неодобрительное выражение лица Конрада, она бегом спустилась по лестнице на восемь этажей вниз, в гараж компании.
      Был час пик, и казалось, что все лондонские светофоры сговорились против нее. Почему она не позвонила и не попросила Сьюзи пока не укладывать детей спать? Чувствуя свою трусость, она понимала, что своим звонком как бы делала уступку этой девушке. Кроме того, ей хотелось, чтобы ее приезд был сюрпризом. Поймав себя на том, что машина визжит колесами на поворотах и срывается с места на желтый свет, Лиз поняла, до какой степени взвинчена. Через пять минут она их обнимет.
      В десять минут восьмого машина наконец с визгом затормозила возле дома, и она с золотящимся сердцем бросилась наверх, предвкушая радостные вопли, которыми встретят ее дети.
      Вместо этого в непривычной, почти жутковатой тишине она увидела выходящую из ванной Сьюзи с комбинезончиком Дейзи в руках.
      – Лиз? – Она улыбнулась в замешательстве и добавила, явно имея в виду сказанное Лиз при уходе: – Я меньше всего ждала вас домой рано именно сегодня. Как прошел прием?
      Лиз вовсе не хотелось вступать с нянькой в обсуждение своих служебных дел. Особенно сейчас, когда единственным ее желанием было обнять Дейзи и Джейми и почитать им на ночь.
      – Прекрасно. Где они?
      Сьюзи выглядела слегка виноватой.
      – Боюсь, что спят. Они зверски умаялись сегодня, и я уложила их пораньше.
      Это был удар ниже пояса. Ей так хотелось их увидеть. Она подошла к двери комнаты Джейми и приоткрыла ее. Он с раскинутыми руками лежал спиной на одеяле, копна темных волос стояла дыбом, как у панка, а лицо было умиротворенным: глубокий отрешенный сон детства.
      На секунду ей захотелось разбудить его, но она сразу поняла, насколько это было бы эгоистично. И ограничилась тем, что укрыла его одеялом, может быть, не совсем осторожно, в слабой надежде, что он проснется или хотя бы улыбнется ей во сне. Но он не проснулся и не улыбнулся.
      Сидя на краю кровати, она гладила рукой волосы сына. Он выглядел достаточно счастливым. Может быть, ее тревоги напрасны? Лиз тихонько вышла из комнаты, чтобы налить себе выпить. Ей это действительно было нужно. Слава Богу, завтра выходной, и они с Дэвидом наконец побудут вместе дома.
 
      Несколько мгновений Лиз лежала в своей большой комнате, наполовину проснувшись и наблюдая за лучами света, пробившимися через зазоры по краям штор. Она потянулась. Сегодня весь день они вместе. Бассейн, аттракционы, кукольное представление, пицца в парке. Какое блаженство! Интересно, что они делали все то время, когда у них не было детей? Просто невозможно себе представить, чем же они заполняли тогда дни. И тут она вспомнила. Они занимались любовью. Праздное валяние в постели с газетой. Короткие набеги в лавку деликатесов за паштетом домашнего приготовления и соусом песто для ужина. Обед в ресторане «Джули». Неторопливые прогулки по антикварным лавкам на Портобелло-роуд.
      Хотя она знала, что ни за что не сможет объяснить это их бездетным друзьям, но, странное дело, сейчас такое времяпрепровождение показалось бы ей довольно скучным! В конце концов, как ни много чудесных блюд, как ни много интересных мест, куда можно пойти в выходной, все это приедается. Дети, по крайней мере, делают жизнь непредсказуемой!
      Словно прочитав ее мысли, Джейми ворвался в комнату без штанов, но в курточке от пижамы и в ее туфлях на высоких каблуках. Вполне гармонируя с Дейзи, которая на этот раз была Томасом-Танком. На голове ее красовалась мусорная корзина, а пижама была разрисована фломастером.
      – Где папа? – тихо спросила Лиз, пряча голову под одеяло и внезапно меняя свое мнение об отрицательных сторонах обеда без детей в «Джули».
      – Та-та-та-та-та! – прозвучал из-за двери фальшивящий голос. Джейми и Дейзи закрыли уши руками, а Дэвид, пританцовывая, внес в комнату поднос с завтраком и газеты.
      Он раздвинул шторы, и дневной свет ослепил Лиз. Она потянулась за «Дейли мейл», чтобы узнать, что пишут про вчерашний обед для прессы в «Метро ТВ». Однако Дэвид опередил ее, выхватил из газеты посвященные телевидению страницы, скомкал их и швырнул в открытое окно, к полному восторгу Джейми и Дейзи, которые принялись проделывать то же самое с остатками газеты. Новая игра им понравилась.
      – Эй, – запротестовала Лиз, выпрыгивая из постели. Дэвид толкнул ее обратно.
      – Никаких страниц про телевидение сегодня. Ты должна отдыхать. Твоя беда в том, что ты считаешь телевидение самым важным на свете делом.
      Лиз усмехнулась и села, опершись на подушку.
      – А оно не самое, да?
      – Нет, не самое, – сказал Дэвид, – есть дела поважнее.
      Он схватил подушку и, орудуя ею, навалился на Лиз, пока она, насмеявшись до слез, не запросила пощады.
      Внезапно она почувствовала руку, прокравшуюся под ее ночную рубашку и начавшую гладить грудь. Несмотря на присутствие Джейми и Дейзи, она в ответ напряглась, и ее пронзил неожиданный приступ желания.
      – Дэвид, – мягко упрекнула она, – не при детях!
      – Совершенно верно, – согласился он и отпустил ее. Потом нежно, но твердо взял детей за руки: – Ну-ка пошли с папой.
      Они вышли из комнаты и спустились по лестнице.
      – У папы для вас видеофильм.
      Когда они добрались до гостиной, Лиз услышала громкий театральный шепот:
      – Вот тут две коробки конфет. Только не говорите о них маме. – И Дэвид отправился вверх по лестнице.
      Плотоядно улыбаясь, он закрыл дверь и запер ее.
      – Так на чем мы остановились, миссис Уорд?
      Когда он прыгал в кровать, его пестик приветливо выглянул из коротких спортивных трусиков. Ее душил смех.
      Однако скоро она перестала смеяться, когда его руки снова проникли под ночную рубашку. Одна рука ласкала ее сосок, а другая мягко углубилась в ждущую влагу между ее ногами. А еще через несколько секунд она уже не помнила ни о чем. Ни о телевидении, ни о няньке, ни даже о своих материнских обязанностях. Они прильнули друг к другу в радостном, страстном порыве.
      Через несколько секунд после того, как оргазм прошел, в дверь вдруг забарабанили, и снаружи раздался вопль Джейми:
      – Папа, папа! Лента кончилась!
      Лиз почувствовала, что Дэвид опал, как шарик, из которого вышел воздух.
      – Скажи мне, – он скорчился на ее груди от смеха и обнял ее, – чья это была идея иметь детей?
 
      – Так какая она, ваш новый босс? – Стеффи Уилсон, поставщик сплетен и главный интервьюер «Дейли уорлд», заметила, как передернуло Клаудию при слове «босс». – Я слышала, что на приеме для прессы репортеры давили друг друга, чтобы она только обратила на них внимание.
      Они сидели в баре «Гарри». Стеффи пододвинулась поближе к своей старой подружке Клаудии Джонс и заказала еще один коктейль «Беллини». Восхитительная смесь шампанского и грушевого сока всегда напоминала ей об оплаченных редакцией командировках в Венецию. До ее перехода в «Уорлд», конечно. Эти хотят, чтобы ты облапошивала людей с наименьшими затратами. Но, по крайней мере, они тебе хоть хорошо платят за это.
      Стеффи знала Клаудию еще со школы, которую они окончили пятнадцать лет назад. Это не была Роудиен колледж или Челтнем Лейдиз колледж. Они были выпускницами обычной средней школы в Саутенде, и это объединяло их больше, чем могла бы объединить принадлежность к какому-нибудь привилегированному учебному заведению. Только им двоим и удалось прорваться из захолустья в большую жизнь.
      – Да, – Клаудия старалась не выдать голосом своего гнева даже перед Стеффи, – я тоже слышала.
      – Все-таки что же случилось? Я думала, ты выдрессировала коротышку-американца настолько, что это место уже было у тебя в кармане! И я так думала, но тут явилась эта чертова Лиз Уорд со своим трюком суперженщины, и старикашки из Совета растаяли перед ней.
      – Довольно странно. Так что же она собой представляет? Никогда не слышала о ней раньше. Ничего особенного, я думаю: счет у Брауна, служебный «мерседес», собственный тренер, выходные в «Клаб Мед»?
      Клаудия хихикнула, вспомнив костюм Лиз с остатками пищи на плече.
      – Нет, скорее, дешевые магазины, фургон-»вольво» и дача в Девоне.
      Клаудия отпила из бокала, и лицо ее прояснилось. На нее сошло вдохновение. Стеффи быстро приобретала репутацию автора самых скандальных статей.
      – Знаешь, тебе надо взять у нее интервью. Фирменное интервью Стефании Уилсон. Она тебя заинтересует. Видишь ли, я думаю, что если ты поскребешь самую влиятельную женщину на телевидении, то под ней окажется провинциальная мамаша, старающаяся пробиться в жизни. Ей в самый раз командовать школой, а не пытаться руководить телекомпанией. Вопрос только в том, как скоро она сама поймет это.
      Она видела, что Стеффи заинтригована. Стеффи ненавидела делающих карьеру матерей не меньше Клаудии.
      Та наклонилась к подруге еще ближе и бросила быстрый взгляд вокруг, прежде чем начать снова говорить.
      – Может быть, ты сумела бы помочь ей понять это чуточку скорее.
      – А тебе – чуточку скорее сесть в ее кресло? – через свой бокал Стеффи бросила Клаудии ответную улыбку.
      – Вот именно.
      – И как, по-твоему, я смогу заставить ее признать это?
      – Я не знаю. Это ты – репортер. Обвини ее в том, что она плохая мать, – Клаудия допила остатки своего «Беллини». – А еще лучше, найди что-нибудь грязненькое про нее. Поговори с ее нянькой. Я слышала, как она жаловалась на ссору с нянькой.
      Стеффи на мгновение задумалась. Это была неплохая мысль. «МАГНАТША ТЕЛЕВИДЕНИЯ ЗАБРОСИЛА СВОИХ ДЕТЕЙ». А для «Уорлд» нет ничего слаще, чем прищемить хвост телевизионщикам. Тем более именно этой персоне с телевидения, которая замужем за редактором соперничающей газеты.
      – Хорошо, милочка, – Стеффи коснулась бокала Клаудии своим, – я подумаю, что смогу сделать.

      – Тридцать… двадцать пять… двадцать… пятнадцать секунд до эфира.
      Пока велся обратный счет, Лиз сидела на галерее передающей студии, затаив дыхание. Через пятнадцать секунд «Метро телевижн» в первый раз выйдет в эфир, и вся ее работа последних нескольких месяцев окажется либо нужной, либо ненужной. Это был самый страшный и самый прекрасный миг ее жизни. Сравнить его можно было только с одним. С родами. С той только разницей, что за появлением твоего ребенка, слава Богу, восемь миллионов зрителей не наблюдают.
      – Тишина в студии, пожалуйста, – предупредил дежурный по студии занятых в передаче техников, которые, на взгляд Лиз, относились к своим обязанностям довольно небрежно: они все еще заглядывали в свои бумажки.
      – Десять секунд до эфира. Девять. Восемь. Семь. Шесть. Пять секунд до эфира. Три. Две. Одна. Заставка. Внимание всем! Мы в эфире!
      Лиз сидела и смотрела отличную заставку «Метро ТВ» уже, наверное, в миллионный раз, но она все еще нравилась ей. Некто невидимый, представленный лишь глазом камеры, идет по лондонским улицам, становясь свидетелем благородства и низости, культурных новостей и криминала, политических событий и праздников… О том, как это удалось, будут говорить по всему городу. Кадр из этой заставки появится завтра на обложке «ТВ уик».
      Когда появилась заключительная заставка в виде пронзенной молнией большой красной буквы «М», Лиз откинулась назад и закрыла глаза. Наверху ее ждало целое сборище рекламодателей, журналистов и начальства «Метро ТВ». Она встала. И вдруг поняла, что все в студии и на галерее тоже встали. Они аплодировали ей стоя.
      – Ты – главная новость, Лиззи! Телефон звонит не переставая! – прошептал Конрад, когда она вошла в комнату.
      – С вами хотят говорить представители всех газет Великобритании, – вмешалась Синди из отдела по связям с общественностью, – а также женских журналов и групп в защиту цветного населения. Похоже, ребята, скучать вам не дадут!
      Лиз чувствовала себя так, словно только что услышала от врача очень плохую новость. Последние несколько дней были просто кошмарными: все занимались окончательной доработкой своих программ. За это время она увидела больше рассветов над Темзой, чем видела их в Оксфорде, где считалась подающим надежды молодым дарованием. Теперь она уже не была молодым дарованием. Она была старой клячей, годной разве что для живодерни.
      И все же, позируя фотографам на фоне реки в спешно приобретенном ярко-желтом костюме от Арабеллы Поллен, который стоил больше всех купленных ею за год платьев, Лиз знала, что происходящее имеет огромное значение для «Метро ТВ», даже если она при этом ощущает себя разнаряженной куклой. И когда Синди передала ей бокал шампанского, она улыбнулась и почувствовала, что довольна собой.
      Фотографы поспешили в свои редакции, чтобы напечатать снимки, а Синди подошла к ней с расписанием предстоящих интервью.
      – Надеюсь, у вас хватит сил? Они вам очень понадобятся! Я договорилась о четырех интервью для национальных газет сегодня и еще двух или трех для журналов – завтра. Вот расписание, – Синди протянула ей отпечатанный спи сок: – «Дейли мейл» в два, «Гардиан» в три тридцать, «Тудей» в пять. Затем Ай-ти-эн надеется получить от вас несколько слов для своей программы новостей.
      Девушка заглянула в блокнот, и ее голос прозвучал озадаченно:
      – Ой, и Стеффи Уилсон из «Дейли уорлд» тоже хочет беседовать с вами, – она ободряюще улыбнулась Лиз. – Я не думаю, что это ее поле деятельности, но эту даму с ее четырьмя миллионами читателей не стоило бы отталкивать. Вы знакомы со Стеффи?
      – Только с ее репутацией. Желчная королева, ведь так ее зовут?
      – Именно так. Она твердо решила заслужить славу самого ядовитого пера современности и на пути к этому готова оставить несколько трупов. Во всяком случае, она просила о встрече завтра вечером, для пущего колорита – у вас дома. Может быть, мне следует присутствовать?
      – Не беспокойтесь, – голос Лиз прозвучал несколько бодрее, чем она себя чувствовала. – Я уже большая девочка.
      – Надеюсь на это, – озабоченно сказала Синди. – Это наверняка пригодится вам.
      Передавая Лиз список запланированных интервью, она спрашивала себя, видела ли Лиз последний номер «Пресс газетт» со статьей о том, что «Дейли уорлд» вытесняет «Ньюс» с первого места в списке самых популярных газет.
 
      Паркуя свою машину возле детского сада Джейми, Стеффи бросила взгляд в зеркало заднего вида. Из нескольких небольших частных садиков нетрудно было выбрать тот, куда семья преуспевающих журналистов отдала бы своего малыша. После этого ей оставалось просто позвонить туда и убедиться, что такой воспитанник там действительно есть. Теперь нужно было только сделать вид, что она собирается забрать своего ребенка. Проблема заключалась в том, что Стеффи не выглядела ни нянькой, ни матерью. Скорее уж, крупье или дама высшего света. Ей придется сделать вид, что она слегка безнравственная тетушка какого-нибудь пострела. Эта роль была ей по душе.
      Отлично, здесь уже ожидали своих детей несколько мамаш, одна из которых по виду была прекрасным объектом для вытягивания из нее любых секретов. Рослая и плохо одетая, она явно была профессиональной матерью, верящей в то, что первые двадцать лет жизни ее чада должны пройти под материнским крылом. Не было ни малейшего сомнения в том, что к полутора годам ее дети будут уметь читать, писать и играть фортепьянные сонаты Моцарта. И если Стеффи хоть что-нибудь понимает в людях, то лучшей сплетницы для темы работающих матерей ей не найти.
      Она увидела, как эта женщина наклонилась к своей подруге и стала шептать ей что-то на ухо, предварительно украдкой осмотревшись по сторонам. Первоклассная любительница совать нос в чужие дела, как я погляжу, подумала Стеффи.
      Слава Богу, в садиках такого размера мамаши обычно знают друг о друге все. Приветливо улыбаясь, Стеффи представилась тетей Софи (просто не могло случиться, чтобы среди курносых малышек этого заведения не оказалось хотя бы одной Софи!) и, прислонившись к ограде, начала беседу:
      – Вы читали, что пишут в сегодняшних газетах о маме Джейми? Она командует этой новой телекомпанией. Это, должно быть, нелегкая работа. Каково – иметь такую ра боту и двоих детей!
      Любительница совать нос в чужие дела, которая отказалась от не очень многообещающей карьеры в рекламном бизнесе ради того, чтобы самой воспитывать дочь, заметно нахохлилась:
      – Эти бедные дети! Знаете, она никогда их не видит. А когда сама привозит Джейми в садик, тут же сломя голову бежит в эту свою потешную машину. А была она хоть на одном детском празднике? Ни на одном! Ну, почти ни на одном.
      Она сделала эффектную паузу и пододвинулась к Стеффи поближе, отчего та испытала сильное желание отодвинуться, чтобы не слышать резкого запаха изо рта собеседницы.
      – Она не была на средневековом маскараде, на вечере «Расспрашиваем о семье» и на конкурсе по бросанию ботинка с благотворительной лотереей в пользу библиотеки для детей до пяти лет. Я точно знаю. Эти мероприятия организовывала я.
      – Какой ужас! – Стеффи постаралась, чтобы в ее голосе действительно был слышен ужас.
      – Зачем она вообще завела детей, одному Богу известно. А вот Сьюзи, ее нянька, молодец. Она как каменная стена. Но даже и она не может больше выдерживать это.
      Женщина понизила голос до драматического шепота и еще ближе придвинулась к Стеффи:
      – Знаете, она собирается уходить от них. Оставаться дольше она не в силах.
 
      Сьюзи катила по улице коляску с Дейзи так быстро, как только могла, и ругалась про себя. Она опаздывала забрать Джейми из детского сада.
      Когда она добралась до него, почти всех детей уже разобрали. О Боже, тут опять эта кошмарная Морин, как бишь ее. Заметив, что Морин поглощена разговором с наштукатуренной дамой в розовом костюме, Сьюзи понадеялась, что она не обратит на нее внимания. Но надежда оказалась напрасной.
      – Сьюзи, – прогромыхала Морин, – иди сюда и по знакомься с тетей Софи. Она здесь в первый раз и никого не знает.
      Стеффи повернулась к Сьюзи и улыбнулась:
      – Совершенно верно. Я приглядываю за Софи только пару недель и ни души здесь не знаю. Если бы я могла угостить вас чашечной кофе и послушать ваше мнение о том, как познакомиться с другими родителями. Мне кажется, вы знаете здесь всех.
      Сьюзи слегка покраснела от удовольствия, польщенная тем, что ее считают центром общества.
      – Тут за углом я заметила уютную кондитерскую, – голос Стеффи звучал соблазнительно. – Может быть, нам пойти туда?
      Сьюзи пыталась соблюдать диету, но при мысли о кофе «капуччино» и клубничном торте в кафе «Гурман» не устояла. Раньше она изредка бывала там с другими няньками, но теперь они туда не ходят из-за тамошних диких цен. А эта дама собиралась ее угощать.
      – Хорошо, – согласилась она, – но сперва я схожу и заберу Джейми.
      Ей пришлось выслушать резкие замечания воспитательницы по поводу ее опоздания; кроме того, Джейми угораздило именно в этот день потерять свою кепку, так что при выходе из садика Сьюзи была сердита и взвинчена и совсем не обратила внимания на то, что тетя Софи забыла забрать свою племянницу.
      А еще позже вечером, когда Сьюзи уже была снова дома и смотрела телевизор, ей в первый раз пришло в голову, что в детском саду мисс Слоун ни одной Софи нет.
      Когда вечером следующего дня приехала Стеффи Уилсон, Лиз уже дала четыре интервью и чувствовала себя совершенно разбитой. Она просто не отдавала себе отчета в том, каких усилий стоит четырежды в один день стараться быть умной и говорить то, что потом можно цитировать. И она горько жалела теперь, что согласилась дать интервью этой нехорошей женщине у себя дома, особенно с учетом ее дурной славы недобросовестного интервьюера. Этим она допускала ее слишком близко, словно бы давая ей шанс заглянуть в чужой гардероб и в чужую ванную. В первый раз она поняла, почему столь многие из знаменитостей, с которыми имела дело «Метро ТВ», настаивали на том, чтобы беседа с ними проходила в безликих номерах гостиниц. Но сейчас менять что-либо было уже поздно. Она уже слышала звонок в дверь.
      Лиз улыбнулась натянутой улыбкой, впуская Стеффи: она надеялась, что та не догадается о ее состоянии.
      Стеффи бросила взгляд на Лиз в костюме от дорогого портного, улыбнулась снисходительной улыбкой и решила, что ненавидит ее. Клаудия заподозрила Лиз в том, что она привязана к кухне, но Стеффи не могла разглядеть никаких признаков этого. Для нее это была еще одна проклятая суперженщина. Господи, они сегодня повсюду! С ленточной лапши на плече, этой эмблемой позднего слащавого материнства, они порхают по жизни, уверенные, что могут ИМЕТЬ ВСЕ. А когда им приходится туго, они ждут, что кто-нибудь непременно должен сделать им скидку.
      Стеффи наизусть знала биографии женщин вроде Лиз. Теперь эти биографии ложились на ее стол каждый день. «У президента «Империал кемикл индастриз» и матери шестерых детей Дон напряженная жизнь на работе и дома…» Бла-бла-бла-бла. Просто тошнит.
      Пока Лиз ходила за бутылкой вина, Стеффи осмотрела кухню. Светло-коричневые рамки с семейными снимками, приклеенные клейкой лентой везде, где только можно. Почему эти работающие матери вечно суют вам под нос снимки своих чертовых детей, словно это какие-нибудь трофеи? Вот Джейми, накормленный и наклеенный на картон, таким он был в 1983 году.
      Может быть, это оттого, что они так редко видят их и не могут вспомнить, как они выглядят? Уж если они так любят своих отпрысков, почему бы им самим не приглядывать за ними, вместо того чтобы доверять подросткам вроде Сьюзи, которые, скорее всего, кормят их насильно и запирают в спальнях, пока сами трахаются со своими дружками?
      Если у нее, Боже упаси, будут дети, она немедленно уйдет с работы. По ее глубокому убеждению, хорошо делать можно только одно дело. К счастью, намерения иметь детей у нее не было.
      Взгляд Стеффи упал на доску для заметок. Ага, вот во всей их красе десять заповедей работающей матери: нянькино расписание, списки покупок, памятка, кого когда отвезти и когда забрать с уроков музыки, танцев и тенниса. И, Господи помилуй, должно быть, еще и на какой-нибудь «суд-зуки» или «мини-менза».
      Боже, что за жизнь! У нее, наверное, на три месяца вперед расписано меню, назначены встречи за завтраком с детьми и траханье с мужем по вторникам через неделю.
      Оглядевшись по сторонам, Стеффи решила, что с удовольствием раздраконит эту работающую мамашу. Уже пришло время спустить на них собак и слегка пощипать их в прессе, вместо того чтобы курить им фимиам. Она по горло сыта баснями о чудесах совмещения материнства и карьеры, которые создают комплекс неполноценности у всех остальных бедных женщин, которым не довелось руководить международными концернами из своих спален. Стеффи злобно усмехнулась. А если вспомнить, за кем Лиз замужем, то ее, вероятно, ждет еще и повышение!
      Лиз заметила, что Стеффи смотрит на доску для заметок, и молча выругала себя. Она собиралась убрать эти записи. Из-за них ее жизнь выглядела как военная операция, которой она, конечно же, и была, но знать об этом Стеффи Уилсон совершенно не обязательно. Во что это превратится в статье Желчной королевы из «Дейли уорлд»?
      Мгновение Лиз завороженно смотрела на Стеффи. Это была типичная львица с Флит-стрит: на четвертом десятке, волосы окрашены прядями, густой загар цвета красного дерева от частых солнечных ванн в «Саннтуари» с похмелья, помада «Джекки Коллинз» примерно номер 1968, браслетов больше, чем у индийской танцовщицы, пальцы с кроваво-красным маникюром унизаны огромными перстнями. Она, скорее всего, считает, что детей надо топить сразу после рождения.
      Лиз уже встречалась с этой породой: стервозность у них профессиональное качество. Ей придется следить за каждым своим словом.
      – Вы не будете очень возражать, если я закурю? – Не дожидаясь ответа, Стеффи полезла в свою огромную спортивную сумку и извлекла из нее пачку ментоловых сигарет и портативную пепельницу. Курение стало таким непопулярным занятием, что было удобнее, по мнению Стеффи, все необходимое носить с собой. Приятель-курильщик подарил ей ониксовую пепельницу с защелкивающейся крышкой, сказав при этом, что с такой штукой отпадает надобность всякий раз спрашивать что-нибудь, куда можно стряхнуть пепел, и на тебя перестают смотреть, как на растлителя малолетних на пикнике воскресной школы.
      Стеффи сделала большой глоток холодного белого вина, налитого ей Лиз, и открыла свой блокнот. Если в этой самодовольной оболочке есть хоть одна трещина, она скоро найдет ее. Но лучше начать мягко и заставить эту особу расслабиться. Свою ногу она успеет вставить в щель позже.
      – Итак, Лиз, – она приветливо улыбнулась, – как чувствует себя самая влиятельная на телевидении женщина?
      «Прекрасно, – подумала Лиз, – начинаем в мягких перчатках. Что ж, будем помнить плакат на вечеринке: «Быть матерью – преимущество».
      – Великолепно. Я хочу сказать, что «самая влиятельная на телевидении женщина» – всего лишь штамп газетчиков. Однако эта работа чудесна. Я буду первой женщиной, когда-либо возглавившей большую телекомпанию.
      Лиз надеялась, что это прозвучало умно и вдохновенно, а не самодовольно и ограниченно.
      – Я шла к этому годы, но теперь я наконец смогу делать программы, в успех которых верю. И – самое замечательное – смогу доказать, что это по силам женщине с детьми.
      – Но действительно ли по силам? – быстро спросила Стеффи. Она намеревалась не касаться этой темы, пока Лиз не потеряет бдительность, но отказаться от свалившегося на нее подарка не могла. – Я хочу сказать, что это будет невероятно трудно. Разве наличие детей не означает постоянных компромиссов? Вы не боитесь, что вам придется размазывать себя слишком тонким слоем?
      Временами Лиз действительно чувствовала себя старой резинкой, которую растянули так сильно, что она вот-вот лопнет, но не собиралась признаваться в этом Стеффи Уилсон.
      – Ерунда, – сказала она отрывисто, – все дело в организации и в распределении обязанностей. У меня прекрасная нянька.
      «Прекрасная нянька, которая думает уходить, потому что ты никогда не видишь своих детей», – злорадно подумала Стеффи.
      – Но работа вроде этой наверняка требует полной самоотдачи. Можете ли вы посвящать себя ей на все сто процентов?
      Лиз тронула пальцами свой бокал, вспоминая вчерашнее недовольство Конрада, когда она уклонилась от выпивки на вечеринке в ее честь и помчалась домой, чтобы увидеть Джейми и Дейзи, и свое горькое разочарование, когда застала их уже спящими. «Вот эта история тебе понравилась бы», – думала Лиз, пока Стеффи с любопытством разглядывала ее. Такова цена Успеха. Не почувствовала ли эта акула запах крови? Достаточно ли глубоко, достаточно ли далеко от хищных глаз акул с Флит-стрит спрятаны раны Лиз?
      – Когда я на работе, я на сто процентов отдаю себя делу. Просто закрываю за собой дверь моей личной жизни и забываю о ней.
      Врушка, врушка, завирушка. Это была зыбкая почва, и Лиз не знала, как долго ей удастся продержаться на ней. Надо отвлечь эту хищницу. Сменить тему. Бросить ей приманку секса и сбить ее со следа.
      – Когда я на работе, я по уши в ней и занята исключительно ею. Только очень важные обеды. Никаких выпивок после работы. Одни старые машинистки считают, что на работе надо каждый день сидеть до десяти вечера. Это ведь мужская привычка выпивать и трепаться на работе, не прав да ли?
      Однако Стеффи была слишком опытна, чтобы заглотнуть наживку.
      – Но детей вы все равно видите нечасто? Вы не скучаете по ним?
      Лиз ничего не ответила. Стеффи Уилсон сделала еще один большой глоток вина. Она ни на шаг не продвинулась к своей цели. Лиз была слишком осторожна, слишком хорошо усвоила предостережения представительницы компании «Метро ТВ» по связям с общественностью. Стеффи видела, что интервью ускользает из ее рук, превращаясь из разгромного памфлета в стиле Стефании Уилсон в заурядный очерк о работающей женщине, который мог написать кто угодно. Пора пускать в ход крупный калибр. Нянька может быть очень полезной, если суметь убедить ее перейти от «капуччино» к вину.
      – Как часто вы в действительности видите своих детей? – Лиз как будто бы уловила легкое изменение тона Стеффи, но решила, что ей почудилось.
      – По утрам мы проводим вместе час, когда дети лезут к нам в кровать. Это очень славное время.
      «Если им повезет, как утверждает твоя нянька», – подумала Стеффи.
      – Ну а вечером? Вы купаете их, укладываете спать?
      – Конечно, я делаю это, – Лиз постаралась, чтобы в ее голосе не было оправдывающихся интонаций, – всякий раз, когда могу.
      – И как часто это бывает?
      – Как я сказала, всякий раз, когда я могу. – «Куда клонит эта женщина?»
      – Раз в неделю? Два раза в неделю? – Лиз начинала чувствовать раздражение.
      – Послушайте, это интервью должно быть…
      – О вас. Это интервью должно быть о вас. Оно и есть о вас. Итак, вы видитесь с детьми часок утром два или три раза в неделю. А как насчет спортивных праздников, детских утренников в садике и тому подобного?
      – Еще раз могу повторить, всякий раз, когда могу.
      – Всякий раз, когда можете, – в голосе Стеффи появилась нотка сарказма. – И вы не смогли быть ни на средневековом маскараде, ни на встрече с рассказами о семье, ни на соревнованиях по бросанию ботинка с лотереей в пользу библиотеки для детей до пяти лет?
      Лиз была сражена. Откуда эта ведьма все знает?
      – Скажите мне, Лиз, вам никогда не приходила в голову мысль, что вы забросили своих детей?
      Лиз в ярости поднялась:
      – Это возмутительно. Разумеется, нет! Мои дети вовсе не заброшены.
      – А я слышала совсем другое. Я слышала, что это редкое везение, если в какой-либо день они увидят вас.
      – Откуда у вас такие подробности о моей семье?
      – Только сплетни, Лиз. Знаете ли, сплетни – это моя специальность. Не чувствуете ли вы своей вины, Лиз, при мысли, что вы не видите своих детей?
      Вина! Что эта гарпия с красными ногтями знает о вине? И тем не менее это самое подходящее слово для нее. Лиз месяцами жила с этим травящим душу чувством, прикованная к работе, вечер за вечером вгрызаясь в свои проекты программ и мечтая поцеловать пухлые щечки Дейзи и почитать на ночь Джейми.
      Гнев душил Лиз. Какое имеет право эта накрашенная корова обвинять ее в том, что она плохая мать? Пока она не потеряла над собой контроль и не наговорила такого, о чем потом будет жалеть, ей надо ненадолго выйти.
      – Простите, я должна выйти на минуту, – с трудом сдерживаясь, холодно сказала она. – Мне кажется, мой сын плачет.
      Ничего не видя от злости, она бросилась на второй этаж и столкнулась со Сьюзи, которая с лестничной площадки, белая как полотно и вся в слезах, вглядывалась в Стеффи.
      – Лиз, кто эта женщина?
      – Она из отдела скандальной хроники «Дейли уорлд». – Увидев лицо Сьюзи, Лиз почувствовала первые признаки панического страха:
      – А что?
      – О Господи, Лиз, я так виновата! – Сьюзи разрыдалась. – Она сказала, что она тетя одной из подружен Джейми, и пригласила меня выпить кофе…
      У Лиз закружилась голова и потемнело в глазах.
      – И что ты ей рассказала?
      Но слезы мешали девушке говорить.
      – Хорошо, Сьюзи. Я улажу это. Тебе лучше пойти в свою комнату.
      Полминуты Лиз оценивала ситуацию, прислонившись к перилам. Стеффи узнала все от Сьюзи и, судя по сказанному ей, от других матерей из садика. Она собиралась разделать Лиз под орех, это было очевидно. Жестокая мать, которая пожертвовала своими детьми ради карьеры. И, похоже, домашнюю часть работы Стеффи уже сделала. Лиз попыталась не поддаться панике и спокойно оценить свои возможности.
      Она могла все отрицать, но Стеффи этим не остановишь. Могла начать умолять Стеффи о молчании, но та, скорее всего, вставит и этот эпизод в свой рассказ. Могла пригрозить Стеффи судебным иском, но Лиз давно знала, что этот путь ошибочен. Остальная часть прессы просто повторит изложенные в суде обвинения, и ты пострадаешь дважды.
      Мгновение Лиз не видела никакого выхода. Но потом нашла его. Была еще одна возможность. Она могла сказать Стеффи всю правду. Она устала притворяться, что быть работающей матерью просто, устала скрывать свои боль, страх и вину. Это было ее пятое интервью сегодня, и все предыдущие были словно продолжением праздничного приема. «Материнство – не проблема. Оно только добавляет красок к ее пониманию ежедневных дел». Но оно было проблемой. Она не видела своих детей. И своего мужа, кстати.
      Может быть, уже пора сказать правду. Всем этим читательницам подсовывали пустышку. ИМЕТЬ ВСЕ – это миф, выдумка, опасная ложь. Разумеется, вы можете иметь сразу и карьеру, и семью. Но есть одна маленькая деталь, которую проповедницы феминизма забывают упомянуть: цена, которую вы должны уплатить за это. Стеффи, скорее всего, будет в восторге. В конце концов этот рассказ гораздо интереснее.
      Она медленно спустилась вниз, села напротив Стеффи, наполнила ее бокал и налила себе. Похоже, без этого ей не обойтись.
      – Вы только что сказали, что меня гложет вина, и я почти собралась отрицать это. – Она отпила глоток. Вино и облегчение оттого, что она наконец отдала себе отчет в цене успеха, сделали ее мысли ясными и четкими. – Но вы правы, разумеется. Правда состоит в том, что это мучает меня.
      Стеффи изо всех сил старалась не выдать своего ликования, но внутри у нее все кричало: «Вот оно! Этот крепкий орешек раскололся!» Она носом уже чуяла сенсацию. Ее редактор наделает в джинсы от радости. Особенно при мысли о том, какая дуля это будет мужу Лиз.
      Лиз немного помолчала, раздумывая, как продолжить. Теперь, когда она сделала решающий шаг, у нее было что сказать. И слова полились нескончаемым водопадом боли и вины.
      – Это правда, что я не укладывала своих детей спать уже три месяца. Если мне повезет, то я вижу их полчаса утром, а потом должна оторвать руки Джейми от своей ноги, чтобы я смогла идти на работу.
      Она умолкла, вспомнив лицо Джейми, прижатое к стеклу парадной двери, когда она уходила сегодня утром. Сьюзи сказала, что через пять минут он успокоился, и она знала, что так и было, но его лицо все равно стояло перед ней.
      Стеффи подняла голову от своего блокнота, испугавшись, что Лиз, возможно, передумает говорить. Это был динамит. Но Лиз, казалось, забыла про все.
      – Я работаю по четырнадцать часов в день, а еще часто приношу работу домой. Бывают и бессонные ночи. Правда в том, что я измотана, что меня преследует страх и что я чувствую себя страшно виноватой. Иногда, закрыв за собой дверь, мне хочется разрыдаться. – Она взяла свой бокал и допила его. – Фактически я начинаю задумываться, не является ли эта работа самой большой ошибкой в моей жизни.
      Стеффи внимательно посмотрела на Лиз. Клаудия обмочилась бы, если бы услышала это.
      – И что вы сделаете, если работа окажется слишком трудной? – впервые Стеффи поймала себя на том, что с нетерпением ждет ответа.
      Лиз провела пальцем по ободу пустого бокала.
      – Думаю, тогда я просто уйду с нее.
      – А что легендарный Конрад Маркс думает обо всем этом?
      Стеффи знала о Конраде все. Клаудия не скрыла от подруги ни одной детали его привычек в постели и вне ее.
      – А он не знает, – Лиз пробрала неожиданная дрожь от осознания этого факта. – Пока.
      А также, поняла она вдруг, этого не знает и ее собственный муж.
      Стеффи захлопнула блокнот и одним глотком допила вино. Ей оставалось только продиктовать текст по телефону из своей машины до того, как Лиз передумает и заберет свои слова обратно.
      Лиз стояла в дверях и наблюдала, как Стеффи садится в свой кричаще-розовый, окрашенный по особому заказу «Гольф-СП». Что же она натворила? И что скажет на все это Конрад?
      Подхватившая ее волна облегчения оттого, что она признала наконец правду, теперь начинала откатываться, оставляя Лиз один на один с устрашающей мыслью, что она только что совершила непоправимую глупость. Но разве у нее был выбор? И разве не пора было кому-то встать и сказать так, чтобы это было услышано? И если она только что совершила героический для работающей матери поступок, то разве должна она чувствовать, что ее облапошили, как последнюю дурочку?

      Лиз минуту стояла в прихожей, делая глубокие вдохи. Раз. Два, три… ладно, вот она и высказалась… четыре, пять… может быть, это и к лучшему… шесть, семь, восемь… в конце концов, нельзя же притворяться бесконечно… девять, десять… будь, что будет, che sara, sara… успокойся… черт побери! Рано или поздно ты должна была сделать этот шаг! Но изо всех газет выбрать для этого именно «Дейли уорлд»!
      Она услышала поворачивающийся в замке ключ. Дэвид! Она должна рассказать ему, что она натворила. Поймет ли он? Он так радовался ее успехам. Как он воспримет сейчас ее рассказ о том, что она только что поставила под удар все это?
      Дэвид протиснулся в гостиную, едва не споткнувшись о креслице Дейзи. Под мышкой у него была бутылка шампанского. При виде царящего в комнате беспорядка лицо его на секунду омрачилось, но, заметив жену, он подошел и уткнулся носом в ее шею.
      – Ну как моя сверхзвезда? В программе новостей ты выглядела великолепно, – в его голосе сквозила гордость. – Особенно мне понравилось место, где ты говоришь, что девяностые годы принадлежат женщинам. Я не написал бы лучше!
      Лиз закрыла глаза. Кроме этого места, все сказанное ею было ложью. Сегодня она дала четыре интервью, прославляющих радости совмещения материнства и работы. И только одно правдивое. Она взяла портфель мужа и положила у зеркала.
      – Послушай, милый, нам надо поговорить.
      – Поговорим потом, – он поцеловал ее в шею и начал расстегивать пуговицы ее желтого костюма. – Мы еще не отпраздновали это событие. – Было ясно, что он уже приступил к празднованию. – Бутылку захватим с собой наверх.
      Сегодня в первый раз за столько времени она увидела его спокойным. Может быть, секс – это именно то, что им сейчас нужно? Прошло уже десять дней, как они последний раз занимались любовью. Вот после выхода в эфир, говорила она себе каждый вечер, замертво сваливаясь в кровать.
      Только мгновение она колебалась, настоять ли ей на разговоре сейчас, не больше мгновения: знала, что такие моменты бесценны. В памяти всплыл один из мудрых советов ее матери по поводу семейной жизни: «Секс – это смазка, без которой семейная телега не поедет.».
      Раньше она недолюбливала эти маленькие материнские премудрости. «Пусть закат не увидит твоего гнева», «Для танго нужны двое», «Позаботься о копейках.» Теперь, к своему смущению, увидела, что живет по ним.
      Устало она побрела за Дэвидом наверх. Когда добралась до кровати, он был уже без одежды и шел к ней с двумя бокалами на длинных ножках. Отпив шампанского, Лиз снова попыталась рассказать ему, что она только что натворила.
      – Не сейчас, – пробормотал он, забирая ее бокал и ставя на ночной столик.
      Она начала снимать свой костюм.
      – Нет, оставь его, – скомандовал Дэвид, отрывисто и тяжело дыша. Лиз чувствовала его возбуждение, когда он укладывал ее на кровать, одновременно задирая ей юбку. Неожиданно перекатился через нее, увлекая ее с собой, так что одним быстрым движением не он оказался наверху, а она сидела на нем верхом с поднятой к поясу юбкой, все еще одетая, как для интервью. Она никогда не видела его таким возбужденным. Глядя на него сверху вниз, вдруг подумала, что знает почему. Его возбудил ее успех, сама мысль о том, что выбившийся из низов Дэвид Уорд занимается любовью со своей всемогущей женой. На мгновение Лиз тронула его наивность, его бесхитростная вера в плоды успеха. Да, эта вера двигала им, давала ему энергию. Она была его сильной стороной. Но Лиз боялась, что эта же вера может помешать ему видеть действительность, осознать тот фант, что за их успех надо платить и что платить приходится ей. Ей и детям.
      Лиз посмотрела на его красивое лицо, когда его тело содрогалось в оргазме, и поняла, что пропасть между ними увеличится, если она не объяснит ему, почему рассказала все Стеффи Уилсон. Она знала, что должна рассказать ему о своих сомнениях и страхах до того, как он возьмет в руки «Дейли уорлд» и прочтет все сам. Медленно слезла с него и легла рядом.
      – Дэвид, – сказала она твердо, гладя его спину, – есть кое-что, что ты должен знать. Я не так счастлива, как ты думаешь. Все последние дни я билась над этими проклятыми вопросами, но сегодня я все рассказала Стеффи Уилсон. У меня не было выбора. Дэвид, я хочу, чтобы ты понял. Дэвид?!
      Она заглянула ему в лицо и обнаружила, что его глаза закрыты и он тихонько похрапывает. Он спал глубоким и спокойным сном.
 
      – Да ты понимаешь, мать твою так, с чем ты играешь? – Конрад швырнул номер «Дейли уорлд» с такой силой, что кофе из чашки Лиз пролился на ее стол.
      Заголовок аршинными буквами через всю страницу кричал: «КАЖДЫЙ РАЗ, КОГДА Я ЗАКРЫВАЮ ЗА СОБОЙ ДВЕРЬ МОЕГО ДОМА, Я ПЛАЧУ, ГОВОРИТ МАГНАТ ТЕЛЕВИДЕНИЯ».
      – Что это за бред? – орал Конрад. Она никогда не видела его в таком гневе, даже когда он садился на своего любимого конька – начинал говорить о необходимости обуздать профсоюзы. – Я плачу тебе за то, чтобы ты была витриной «Метро ТВ» – крутой, агрессивной, уверенной в себе женщиной, которая способна провести нашу телекомпанию через девяностые годы, а получаю вот эти сопливые рыдания о том, как трудно оставить детей дома. Только Бог знает, как это скажется на нашей репутации в Сити. – Он передразнил, подражая ее голосу: «Если я не смогу совмещать карьеру и семью, я просто уйду с работы».
      – О чем, черт тебя побери, ты думаешь?
      – Дело в том, Конрад, что это правда.
      – И какой же болван так наивен, чтобы говорить правду Стеффи Уилсон? Боже, ведь ты не дефективная дурочка из банды сопляков, которую злодеи-газетчики обманом заставили выложить свою историю!
      – Я считаю, что это важная тема. – Он резко повернулся к ней:
      – Это правда? Вся эта белиберда о слезах на пороге?
      – Конечно, нет. Я только сказала, что иногда уходить от детей мне бывает трудно.
      – Слушай, детка, если тебе слишком жарко, иди обратно на кухню. – Лиз начинала чувствовать, что сердита не меньше Конрада:
      – У меня нет желания возвращаться на кухню, Конрад. Речь о другом.
      – Так о чем же, так твою мать?
      Мгновение они стояли лицом к лицу. Гнев был тем, что Конрад понимал и уважал. Это было мужское качество.
      – Речь о том, что ты взял на эту работу женщину, потому что так тебе было выгодно. Ты знал, что иметь женщину на месте руководителя программ – это хорошая реклама. Теперь перед тобой последствия этого шага. Я женщина и я люблю своих детей. Я не собираюсь прикидываться тем, нем не являюсь. Но это не делает меня менее пригодной для моей работы. Поверь мне, Конрад, это дело у меня пойдет. На моих условиях.
      Конрад повернулся и направился к двери. В дверях он задержался:
      – Я надеюсь, что у тебя получится, Лиз, надеюсь, что получится. А теперь займись рефрижераторной компанией ладно? И не давай больше никому интервью.
      Он с грохотом захлопнул за собой дверь.
      Полминуты спустя Вив, ее секретарша, с сочувственной улыбкой просунула голову в дверь. Она, видимо, слышала все до последнего слова через эти хлипкие стены.
      – Звонили из «Космополитэн» А также из «Эль», «Дейли мейл» и журнала «Хелло» Похоже, вы затронули больную тему.
      Она ни с кем говорить не собиралась. Она свое сказала.
      – Да, и еще эта стерва Стеффи Уилсон звонила тоже. Она считает, что вам это может быть интересно: завтра они собираются поместить продолжение. У них так много читательских откликов, что решено отвести под них разворот. – Лиз уронила голову на руки. Меньше всего на свете ей хотелось продолжать эту тему Конрад тогда совсем взбесится.
 
      – Вы видели интервью с Лиз в сегодняшней «Дейли уорлд»? – Мелани Мейсон пригубила коктейль и бросила взгляд на двух своих подруг, чтобы убедиться, что ее слушают.
      Это была идея Мел, чтобы три лучшие подруги Лиз собрались в клубе «Гручо» и отметили ее триумф. Как редактор «Фемины», библии Работающей Женщины, Мел считала своим долгом показываться в местах, где собирается авангардная журналистская братия, а авангарднее «Гручо» места не было. Однако, предлагая это, она не могла предвидеть, что о Лиз вдруг станут так много говорить. Знать бы заранее, выбрала бы что-нибудь не столь кишащее развязными репортерами скандальной хроники и босяцкого вида журналистками.
      Поверх огромного стакана темного стекла Мел оглядела своих подруг Бритт, как всегда, была до тошноты стильна в своем черном костюме с небольшим ожерельем тонкой работы из огромных осколков цветного стекла. Спросите любого лондонского бродягу, и он скажет вам, что не стал бы платить за эти стекляшки ни гроша, а подобрал бы их где-нибудь на свалке.
      Мел заметила, что и прическа Бритт была в новом стиле. Ее светлые волосы были коротко подстрижены. Боже, это придает ей вульгарный вид. Поразительно, как обманчива бывает внешность. Бритт единственная из ее знакомых, кто, будучи стопроцентной женщиной, обладает совершенно мужскими повадками.
      – Она, должно быть, рехнулась, что говорит такое, – Бритт щелкнула пальцами проходившей мимо официантке и попросила бутылку «Лансон» Потом полезла в свою сумку от Шанель за бумажником.
      Мел усмехнулась. Бритт не упускала случая щегольнуть своей золотой кредитной карточкой «Амекс».
      – Еще рано расплачиваться, Бритт, – заметила она.
      Бритт вспыхнула. Она боялась своих промашек в обществе и трепетала при мысли, что кто-нибудь за изысканным стилем одежды и небрежным видом угадает ее настоящее происхождение. Она убрала карточку. Пора ей уже избавиться от этого глупого страха оказаться не при деньгах.
      – И все же я думаю, что она поступила отважно.
      Обе подруги взглянули на Джинни, которая потягивала свою «Деву Марию». Джинни предстояло вечером возвращаться на машине домой в Суссекс.
      «Боже, кто же может пить «Кровавую Мери» без водки?» – подумала Мел. Джинни, разумеется, могла все. Еще в университете она была заводилой.
      Джинни откинула назад прядь своих прямых волос и поиграла с сережкой. В местах вроде этого она чувствовала себя не в своей тарелке. Она потратила кучу времени на выбор платья для сегодняшнего вечера и в попытке выглядеть Работающей Женщиной остановилась на единственном костюме из своего гардероба. Однако, как только вошла сюда, ей сразу же дали понять, что она вовсе не принадлежит к этому миру. Здесь все были в черном, и юбки у всех были на три дюйма выше колен, а не до середины икр, как у нее. Эта публика скорее умрет, чем пренебрежительно отзовется о дамском парикмахере Джованни из Восточного Гринстеда. Джинни чувствовала себя так, словно распорядитель повесил ей табличку, вроде тех, что вешают на конференциях: «ДЖИННИ УОКЕР, ДОМАШНЯЯ ХОЗЯЙКА».
      – Привет, девочки. Кого-нибудь ждем?
      Занятые обсуждением того, следовало или не следовало Лиз давать это интервью, они не заметили ее появления. Но все остальные в клубе заметили. Мел увидела, что сидящие за столиками подталкивают друг друга локтями и шепчут что-то, прикрывшись ладошкой. Нравилось это Лиз или нет, но она стала знаменитостью дня.
      – Ага, – съязвила Мел, протягивая ей бокал заказанного Бритт шампанского, – ждем слезливого телевизионного магната. И как это тебя угораздило? Начиталась «Воган»?
      – Дай мне перевести дух, пожалуйста, Мел. Я уже по горло сыта тем, что наговорил мне Конрад.
      – А это было для тебя неожиданностью, да? – Мел подвинулась на низком диванчике, освобождая место для Лиз. – Я думаю, он вряд ли был обрадован, ведь правда?
      – Я сделала это не для Конрада, – устало сказала Лиз. Она хотела поговорить о чем-нибудь другом, но всюду, где она оказывалась, люди ни о чем другом говорить не желали.
      – Так почему ты сделала это? – спросила Бритт стараясь за небрежностью в голосе скрыть свое негодование. На самом деле она была возмущена поступком Лиз. Как это было похоже на нее – получить место, за которое другие выцарапали бы сопернику глаза, и не ценить этого хотя бы настолько, чтобы держать язык за зубами.
      Сколько Бритт знала Лиз, той все доставалось легко: частная школа, каникулы за границей, машина, даже Дэвид, первый студент курса. Ей не приходилось бороться за все, как Бритт. И все же именно Лиз пригласила ее, выпускницу простой школы, в свой маленький аристократический кружок в колледже. Бритт так никогда и не поняла, почему Лиз так поступила. Но и сейчас она сознавала, что Лиз сделала ей одолжение. А людей, делающих ей одолжение, Бритт ненавидела.
      Лиз закусила удила:
      – Я сделала это для себя. Мне осточертело притворяться, что это не стоит мне никаких усилий, вот и все. Осточертело весь день принимать ответственные решения после бессонной ночи из-за расстройства желудка у ребенка. Осточертело, когда от тебя ждут, что ты оставишь детей дома, захлопнешь за собой дверь и даже подумать о них не посмеешь. – Она обвиняюще смотрела на Мел: – Ты знаешь, что я прочла в твоем чертовом журнале? Статью о возвращении женщины на работу после рождения ребенка, в которой ей советуют никогда не упоминать о своих детях, потому что мужчины о детях не говорят, и красить ногти красным лаком, потому что так она будет меньше похожа на мать!
      Мел явно чувствовала себя неловко:
      – А тебе не кажется, что ты немного переборщила со всем этим? Многие женщины с детьми работают. Фактически большинство читательниц «Фемины» – работающие матери.
      – Но разве ты говоришь им правду? Ведь у тебя даже нет детей, Мел, а Оливия – так та предпочитает кошек. Но ты все же навязываешь всем этот образ женщины: с «Уоллстрит джорнел» в одной руке и с ребенком в другой, женщины, которая заткнула всех за пояс на заседании правления и успела домой, чтобы искупать детей. Я говорю тебе, Мел, что это чушь!
      Мел в смущении поглядывала вокруг и потягивала «Маргариту». На этот раз она не бросилась на защиту своего журнала. Оливия Макиван, основатель «Фемины» и с недавнего времени ее издатель, только что открыла для себя Семью, и теперь ни один номер журнала не обходился без фотографий счастливых карапузов, ползающих вокруг своих влиятельных мамаш. Оливия решила, что дети придают мамам то качество, которое рекламодатели называют «сексуальностью». Иными словами, поднимают тираж так же, как снимки принцессы Дианы или автомобилей, разыгрываемых в качестве приза.
      Так случилось, что статья о матерях на высоких должностях оказалась на редакторском столе Мел как раз перед тем, как она отправилась в «Гручо». И ни одна из этих матерей не скулила, как Лиз.
      – Я думаю, что решение очевидно, – Бритт допила остатки шампанского и побарабанила пальцами по пустому бокалу. – Если у тебя карьера, то у тебя не будет детей. Это просто.
      – Просто для тебя, – вспыхнула Лиз. Деланное равнодушие Бритт начинало действовать ей на нервы. – Ты детей не хочешь.
      – Ради Бога, Бритт, – вмешалась Мел, – так делало предыдущее поколение женщин. Мы считали, что мы другие. Мы верили в то, что можно Иметь Все, ты помнишь?
      – Возможно, мы ошибались, – недовольная разговором, Бритт щелчком пальцев дала знак официантке принести еще одну бутылку шампанского.
      – Да нет, мы не ошибались! Лиз ошибается! – Мел в запале повернулась к Лиз, совсем забыв, где они находятся. – И я надеюсь, что ты понимаешь, какой вред ты причинила другим женщинам своей выходкой!
      Джинни с ужасом наблюдала, с какой злостью сцепились между собой три ее подруги. Ее поразила горечь, которую, видимо, породил предмет разговора. До сих пор она молчала. В конце концов, что ей известно о трудностях совмещения детей и карьеры?
      Она всегда была домашней хозяйкой. Зарывшей свой талант, как не упускает случая отметить ее властная мамаша. Ты могла бы стать художницей, не устает повторять она. А дети все равно остаются маленькими так недолго. Не успеешь оглянуться, как они уже выросли и покинули тебя. Это говорит ее мать. Которая была слишком поглощена своей профессией хирурга, чтобы заботиться о Джинни и ее брате. С детьми Джинни так никогда не будет.
      Против своей воли Джинни не могла не чувствовать тайного удовлетворения оттого, что Лиз приходится нелегко. Это помогало ей меньше жалеть себя. Разумеется, Лиз ничего нового не придумает. Она и понятия не имеет, что значит быть только матерью, каково это, когда люди начинают зевать, слушая твой рассказ о том, сколько всего ты сегодня переделала, или на вечеринках уходят от тебя, чтобы найти кого-нибудь поинтереснее. Ее бесило, насколько дешево ценится сегодня материнство.
      Если даже ты только захотела быть матерью, ты обнаруживаешь, что все равно в глазах общества твоя ценность упала. Джинни любила хлопотать по дому, обожала присматривать за Эми и Беном, чувствовала себя счастливой и больше ничего не желающей, находясь в центре семьи, но она ощущала себя неловко и скованно в компании работающих женщин – даже вот этих, ее лучших подруг.
      – Так что ты собираешься делать? – спросила она Лиз.
      – Не знаю. Я действительно не знаю. Посмотрим, чем все это обернется. Вдруг под шовинистической оболочкой Конрада прячется Мужчина Нового Времени, который понимает, что нежность и чувствительность так же важны, как жесткость и агрессивность. Кто знает, вдруг он смягчится и станет даже позволять мне изредка видеть моих малышей.
      – А может, и не станет, – Бритт допила свой бокал и пододвинула его для следующей порции.
      – Поехали дальше, девочки, – Лиз взяла бутылку и наполнила шампанским их бокалы. – Не забывайте, что мы здесь не на поминках. Что будем есть?
 
      – Куда едем, миссис Уорд? – шофер Лиз придержал дверь клуба «Гручо» и помог Лиз и Бритт забраться на заднее сиденье сверкающего лаком «ягyapa-XJ6».
      – Пожалуйста, в Ноттинг-хилл, Джим. Моей подруге надо добраться до ее машины.
      Бритт откинулась назад и погладила мягкую, шелковистую кожу сиденья. Набрала воздуха в легкие. Запах кожи в «ягуарах» всегда кажется более настоящим, чем в других машинах. Она не могла понять, как Лиз ухитряется не быть счастливой, когда у нее есть все это. Господи, да сколько еще женщин имеют служебный «ягуар» с шофером?
      – Божественная машина. Долго пришлось требовать, чтобы тебе ее дали?
      Лиз рассмеялась:
      – На самом деле я попросила «Спейс вэгон», а не «Экс-джей-6» Видела бы ты лицо Конрада! «Но это машина, чтобы возить детей на дачу! Я дам тебе черный «Экс-джей-6» с мягкими кожаными сиденьями. Такая машина у руководителя программ «Эл-даблъю-ти». Мы не можем позволить, что бы ты разъезжала, как мамаша из пригорода!»
      «Как это типично», – с горечью подумала Бритт. Она не могла удержаться от мысли, что презрение Лиз и атрибутам успеха каким-то образом направлено против нее, Бритт. Что плохого в том, чтобы хотеть иметь «Экс-джей-6»? Или «порше»? Или пентхаус в Докленде? Бритт хотелось иметь это все. Как, думается, и мужу Лиз.
      Бритт посмотрела на подругу с интересом.
      – Так что же божественный Дэвид думает обо всех этих «правдивых признаниях», да еще в конкурирующей газете? Мне кажется, в связи со всеми этими слухами о том, что Логан Грин взял какого-то парнишку из «Уорлд», чтобы по править дела «Ньюс», что его могут потихоньку-полегоньку оттереть.
      Так вот оно что! Вот чем Дэвид так озабочен последнее время. Но Господи, почему же он ничего не сказал ей? А тут она еще разоткровенничалась перед «Дейли уорлд», именно перед ней, и завтра будет продолжение. Он никогда не простит ей! Лиз была рада, что в машине темно и что Бритт не может увидеть на ее лице ужаса от сознания происшедшего.
      – Если честно, Бритт, то я не знаю. Об этом мы никогда не говорили.
      Бритт подняла элегантно наведенные брови. Вот как, и в идеальном браке бывают свои проблемы?

      – Мам, а где папа?
      Маленькая ручонка тянула за одеяло, под которым калачиком свернулась Лиз.
      Она быстро села и посмотрела на часы-радиоприемник. Восемь. Дэвид, должно быть, на утренней пробежке. Теперь так получается, что у них не бывает случая спокойно поговорить. Она собиралась это сделать вчера вечером, но, когда Джим привез ее, в доме было темно, и Дэвид уже спал. Он выглядел почти мальчишкой, и все следы редакторских забот исчезли с его лица.
      Она хотела разбудить его, но спросонья от него не было никакого толку. Когда дети были маленькими, он ухитрялся даже не слышать их ночного плача от болей в животе или от резавшихся зубов, а утром как ни в чем не бывало заявлял ей, что она должна была разбудить его. Один раз она попробовала, но он был такой злой, что она зареклась это делать. И теперь она тоже подумала, что будить его не стоит. Ее голова гудела от лишних разговоров и от лишнего шампанского, и Лиз решила отложить разговор до утра. Сейчас ома поняла, какая это была ошибка.
      Она поднялась с кровати и выглянула в окно. Был ясный день. Еще одно чудесное лето, хотя она не очень-то его видела. Лиз заглянула в комнату Дейзи, но Сьюзи, наверное, уже одела ее и спустилась с ней завтракать.
      – Давай, Джейми, снимай пижаму и надевай шорты. На улице чудесная погода.
      Она попыталась схватить его в охапку, но он выскользнул, верткий, как угорь.
      Она бросилась ловить его, но он уже спрятался за туалетным столиком, вне ее досягаемости, и вопил: «Не надену! Не хочу!» Она почувствовала раздражение. Одно и то же каждое утро. И откуда столько силы в пятилетнем ребенке? Да, пройти с боем Фолкленды, наверное, было легче, чем заставить Джейми одеться.
      – Джейми, выходи оттуда немедленно! – Она перегнулась через столик и выудила его, брыкающегося и вопящего, почти опрокидывающего ее. В попытке заставить его снять пижаму и надеть шорты пришлось перепробовать все известные ей трюки: лесть, попытки отвлечь внимание, обещания. В конце концов, как обычно, пришлось прибегнуть к силе.
      «Спокойнее, – говорила она себе, – не теряй равновесия. Это твоя вина, а не его. Он никогда не видит тебя». Она была вымотана, ее нервы напряжены, а на часах восемь пятнадцать. Многовато для хорошего темпа.
      В конце концов для экономии времени она понесла Джейми вниз на руках, с досадой заметив на коврике у входной двери ожидающий ее большой коричневый конверт. Это наверняка сценарий спорного документального репортажа, показ которого намечен у них на завтра. У юристов возникли насчет него сомнения, и она по дороге на работу должна прочесть его и решить, правы ли они.
      Первое, что Лиз увидела, войдя на кухню, был Дэвид, читающий «Дейли уорлд».
       «О черт, – подумала она, – черт, черт, черт!»
      Он поднял на нее глаза:
      – Похоже, ты заварила порядочную кашу. – В его голосе она расслышала горечь.
      – Мамочка, – Джейми тянул ее за подол юбки, – мамочка, можно я надую надувной бассейн?
      – Конечно, можно. Попроси Сьюзи помочь тебе. Иди, вон она кормит Дейзи во дворике.
      На поиски Сьюзи Джейми устремился через окно террасы.
      Дэвид сложил газету:
      – И как долго это назревало? – Лиз села рядом с ним.
      – Не знаю. Я даже не знала, что так думаю, пока не начала этого интервью. Эта стерва вынюхивала вокруг, стараясь разузнать все, что можно, о том, какая я плохая мать. Она добралась до садика Джейми и нашла там какую-то болтливую мамашу, которая считает, что меня надо судить за пренебрежение детьми. Она собралась разнести меня в пух и прах, и я решила, что единственный выход для меня – сказать правду.
      Почему-то она не упомянула о роли Сьюзи во всем этом. Лиз еще не решила, что ей делать со Сьюзи, но знала, что Дэвид выгонит ту немедленно.
      – И ты решила вместо этого немного поплакать на плече у Стеффи Уилсон? – горечь в его голосе бритвой резанула по оголенным нервам Лиз. Его непонимание было частично и на ее совести. Даже себе, не говоря уже о нем, она не пыталась объяснить, почему чувствует себя разрываемой на части. Может ли она винить Дэвида за его гнев, когда ему приходится узнавать об этом из газеты, да еще из конкурирующей?
      – Надеюсь, ты понимаешь, в каком нелепом виде ты меня представила?
      Она видела, что он сдерживается, чтобы не услышали Сьюзи и дети.
      – У моей жены кризис середины жизни, а я последним узнаю об этом, – Дэвид бросил газету на кухонный стол. – Ты могла бы, по крайней мере, отдать этот сюжет моей газете, а не этой паршивой «Дейли уорлд»!
      Лиз смотрела на мужа, оскорбленная: по-видимому, единственное, заинтересовавшее его в этой истории, – что кто-то заполучил скандальные фанты о жизни Лиз Уорд! Похоже, сейчас он мог думать только о своей газете.
      – Сожалею, что не отдала эту историю в «Ньюс», – в своем собственном голосе она услышала ответную горечь. – Возможно, когда я напишу заявление об отставке, я извещу «Ньюс» первой.
      Но ирония ее слов ускользнула от Дэвида.
      – Каждая собака в Лондоне знает, что «Уорлд» катит на нас бочку. Логан взял специальным советником Мика Нормана, ожидая вот-вот решительной атаки, а ты на тарелочке подаешь им душещипательную историю о твоих тайных печалях.
      – Может быть, о ваших делах и знает каждая собака в Лондоне, но только не я. Потому что ты ничего не рассказал мне, Дэвид. Я твоя жена, и я узнаю последней. Может быть, если бы ты рассказал мне раньше, всего этого не случилось бы! – Она понимала жестокость своих слов, но почувствовала внезапную, ослепляющую ярость. – Но ты так занят своими идиотскими тиражами, что не заметил бы, если бы у меня действительно случился кризис середины жизни!
      Дэвид снял ноги со стола и подошел к ней.
      – Прости. Я самодовольное дерьмо.
      – Во всяком случае, это никакой не кризис середины жизни. Просто я скучаю по детям, вот и все.
      Словно по чьей-то подсказке Джейми ворвался в кухню, чтобы застать своих родителей в объятиях друг друга.
      – Мама, мама, иди посмотри на надувной бассейн!
      – Джейми, милый, я говорю с папой. Я освобожусь через минутку.
      Бедный Джейми, теперь ему всегда приходится делить с кем-нибудь ее внимание. Она нежно погладила его по голове.
      Глядя на то, как она гладит волосы Джейми, Дэвид внезапно почувствовал угрызения совести. Они так хорошо смотрелись вместе. Джейми был так похож на мать темными волосами, яркими голубыми глазами, длинными руками и ногами. Сейчас весь открыт, а через секунду робко замыкается в себе. Вот Дейзи пошла в него. Светловолосая маленькая воображала Дейзи знает, чего ей надо, и добивается этого. Дэвид не был уверен, что понимает Лиз. Казалось, она все время меняет свое мнение о том, чего она хочет.
      – Прости, дорогая, но я должен бежать, – он обнял их обоих, жалея, что сердился на нее, любя ее, озадаченный ею. – Нам лучше поговорить об этом позже.
      – Да, – согласилась она, целуя его, но с болью осознавая, что он ничего не понял, ничегошеньки. И когда им удастся поговорить? Когда они смогут теперь выбрать время, чтобы поговорить хоть о чем-нибудь? Один или другой из них всегда допоздна на работе или завален по горло бесконечными совещаниями, деловыми встречами и неотложными вопросами, ждущими решения.
      Она взяла Джейми за руку и вышла в сад. Только девять утра, а уже жарко, небо безоблачное и голубое. Англию снова не узнать. Тепличный эффект. Всемирное потепление. Полярные льды, наверное, тают и насылают ураганы на Карибское море, но в Холланд-парке просто чудесно.
      Сьюзи наполнила надувной бассейн и поместила его в тени под яблоней. Дейзи стояла рядом в одной панамке. Она задрала свою крохотную ножку, пытаясь без посторонней помощи забраться в бассейн. Лиз рассмеялась, одним движением подняла девочку и расцеловала ее маленькие голые плечики сверху и сзади, где они нежнее всего. Она поймала себя на мысли, что последнее время постоянно целует Дейзи. Девочке недолго осталось быть крошкой. Эти маленькие припухлости с ямочками на ее запястьях скоро исчезнут. Рывок роста сейчас в любой день может вдруг превратить ее из пухленькой малышни в стройного подвижного ребенка.
      Лиз не любила кормление грудью: она знала, что некоторым это нравится, но для нее оно всегда было трудным, и она ненавидела постоянную неуверенность в том, что ребенок получил положенное ему, и не проходящее беспокойство, что у нее не хватит молока. Но раз это было хорошо для малыша, она прогоняла молоко через свои набухшие груди и потрескавшиеся соски – даже спешила с работы домой к шестичасовому кормлению с истекающими молоком грудями под костюмом от Остина Рида.
      Она мечтала о дне, когда этому мучительному и хлопотливому занятию придет конец. И когда этот день действительно наступал, когда она отнимала детей от груди и переходила к бутылочкам с аккуратно отмеренными делениями, так что всегда было точно известно, сколько они получили, Лиз вдруг ощущала настолько мощный приступ сожаления, что плакала. Связь прерывалась. Дейзи начала расти. Скоро ей понадобятся первая стрижка и первые туфельки. Она больше никогда не будет младенцем.
      Это удивительно, как материнство каждый раз застает тебя врасплох, ловит в свои сети, как паук, даже если ты решила, что уже разделалась с ним. Кто бы мог предположить, что она окажется «мамашей-по-новой». Так в Штатах зовут женщин вроде нее. Делающих карьеру женщин среднего класса, которые в действительности хотят видеть своих детей лишь изредка. Компании не желают рисковать еще раз. Предлагались даже тесты для выявления потенциальных «мамаш-по-новой», чтобы они, Боже сохрани, случайно не оказались на ответственных постах. Бедный Конрад, ему первому пришлось взять такую на высокий пост.
      Лиз с сожалением огляделась вокруг. Здесь все было уютно и гостеприимно, солнце мелькало среди ветвей. Там, снаружи, ее ждет асфальт, который скоро начнет плавиться, собаки, нюхающие мусор, и автомобилисты, лающиеся друг с другом на ежедневном поле битвы, имя которому – лондонские улицы.
      – Что ты сегодня собираешься делать, Сьюзи? – Нянька отвлеклась от смазывания плечиков Дейзи кремом от загара.
      – Сегодня такая славная погода, что мы, я думаю, просто посидим здесь в саду и устроим пикник.
      На минуту Лиз представила себе запретный для нее мир нянек и детей, мир пикников и надувных бассейнов, из которого она была исключена благодаря принадлежности к миру работающих матерей. Она вздохнула. Пора было отправляться на работу.
      Как всегда, Дейзи отвернула свое личико и изо всех сил прильнула к Сьюзи, когда Лиз наклонилась к ней, чтобы поцеловать. Джейми, как он делал каждый день, чувствуя, что Лиз вот-вот уйдет, отказался отпускать ее ногу: «Не уходи, мамочка. Останься. Пожалуйста, мамочка, останься!»
      Дэвид появился из кухни в мятом, по моде, холщовом костюме. Каждый раз, когда Лиз пыталась выгладить его, Дэвид не давал ей это сделать, заявляя, что, выглаженный, костюм не будет выглядеть льняным. Джейми устремился к отцу и потянул его к надувному бассейну.
      – Когда ты вернешься домой сегодня? – спросила Лиз, следуя за ними. Ответ она уже знала. Как всегда говорил Дэвид, он должен быть там, когда номер сдают в набор, потом пропустить рюмочку-другую с коллегами, потом просмотреть оттиск первой полосы. Конечно, должен.
      – Боюсь, что поздно. Логан назначил на вечер заседание. – Он говорил почти правду. Логан назначил чрезвычайное заседание редакции по поводу тиража газеты, но Лиз было достаточно и этого.
      Лиз в досаде отвернулась. Почему всегда она должна спешить домой? Но она не могла долго сердиться. В восторге от неожиданного появления папочки Дейзи начала плескать на него водой и намочила его новый костюм.
      – Дейзи, противная девчонка! – раздраженно закричал Дэвид, но, увидев, как помрачнело и сморщилось ее личико, выхватил ее из бассейна и прижал к себе, скользкую и хихикающую.
      – Дэвид, ты промокнешь! – Он свирепо усмехнулся:
      – Ах так, тогда бери ее ты!
      И с Дейзи в руках, под ее восторженные вопли, он бросился за Лиз вокруг террасы. Безобразие прекратила Сьюзи, которая сначала с осуждением наблюдала это мальчишеское поведение, а потом наконец вступилась и забрала Дейзи.
      Лиз взяла свою папку и направилась к выходу, размышляя о том, как может Дэвид настолько любить своих детей и в то же время напрочь забывать о них, закрыв за собой входную дверь. Причина, должно быть, где-то в гормонах. В сотый раз она задавалась вопросом, почему он не чувствует себя виноватым, оставляя их. Если Логан попросит его на три недели съездить в Нью-Йорк, он скажет «да», ни на секунду не задумываясь.
      Лиз села в машину. Сиденья были уже накалены солнцем. Почему, спрашивала она себя, почему появление детей меняет женщину, навсегда меняет ее мировоззрение? Дэвид ведь тоже любит детей, но он не претерпел той внутренней перемены, которая случилась с ней. Одна из вечных загадок жизни: сперва женщины зубами и ногтями сражаются за то, чтобы с ними обращались, как с мужчинами, а потом обзаводятся детьми и обнаруживают, что принадлежат к совсем другому виду.
      Она помнила, как, будучи беременной в первый раз, спросила подругу, на что это похоже – иметь детей. Она ожидала услышать обычное нытье по поводу бессонных ночей, утраты свободы, детского плача. Вместо этого, к ее изумлению, подруга сказала, что это больше всего похоже на любовный роман.
      – Ты не можешь представить себе возбуждение, захватывающее дух предвкушение, когда ты спешишь домой и знаешь, что твоя малышка ждет тебя. Совсем как любимый.
      И из всех ее подруг именно она была права. Во всей предыдущей жизни Лиз не было ни малейшего намека на ту страсть, то сильнейшее чувство, которое возникло у нее к Джейми. Глядя на него, лежащего завернутым в тонкую пеленку, на следующий день после родов, она подумала, что это, наверное, оттого, что такая любовь бескорыстна. Когда у тебя возникает близость с другим взрослым человеком, то каждый из вас приносит в нее столько своего багажа, столько своего прошлого, своих желаний и тревог. Эта любовь сложна, в ней много постороннего. А твой ребенок не приносит с собой ничего. Он просто нуждается в тебе. И твоя любовь к нему проста, инстинктивна, чиста.
      И все же, к ее удивлению, удивлению женщины, делающей хорошую карьеру, своего рода образца в смысле того, чего может добиться женщина, ее возвращение на работу, когда для этого пришло время, произошло поразительно легко. С маленькими детьми так много забот, они требуют к себе так много внимания, что для нее было почти облегчением, когда за ней закрылась дверь мира стерилизаторов, пеленок и бесконечных разговоров о детях. Если честно, она могла бы сказать, что не думала о Джейми особенно много после того, как вернулась на работу.
      А потом появилась Дейзи. С ротиком розочкой, толстыми щечками и круглыми голубыми глазами, смеющаяся и хихикающая Дейзи была похожа на милого, добродушного щеночка. И на этот раз Лиз было труднее от нее оторваться. Слава Богу, что этим долгим и чудесным летом у нее было достаточно времени, чтобы втянуться в ритмы дома и детей, впервые, по сути, по-настоящему узнать их. И вдруг оказалось, что Лиз совсем не просто захлопнуть за собой дверь в эту часть своей жизни и оказаться в мире служебных интересов, а заодно и в деловом костюме от Джегера.
      За поворотом налево на Кенсингтон Черч-стрит она увидела спешащего к станции метро мужчину. Он наклонился и заглянул в машину, разглядывая шофера и Лиз на заднем сиденье. Лиз услышала, как он проворчал: «Везет же некоторым». И он был прав. Она должна собраться и прекратить эти фантазии. Сколько еще женщин зарабатывают по восемьдесят тысяч, получают вдобавок пакет акций своей компании, который может сделать их состоятельными людьми, способны отправиться в Нью-Йорк или Лос-Анджелес, когда захотят, и пользоваться услугами личного шофера? А сверх всего этого была потрясающе интересная работа и мгновенно возникающее уважение всех, кто узнавал, что она – одна из самых влиятельных женщин на телевидении. Лиз Уорд добилась значительного успеха. Немного вины и сожалений – не слишком большая плата за все это, не правда ли?

      – Прекрасно, и давайте кое о чем договоримся. У нас на «Метро ТВ» теперь новый девиз: «Прибыль выше общественной пользы!»
      Лиз опасалась этого заседания, на которое Конрад собрал всех заведующих отделами, чтобы сообщить им некоторые истины для внутреннего пользования на телевидении девяностых. Все они пришли в компанию из коммерческого телевидения или с Би-би-си, где было принято относиться к общественной пользе с большим или меньшим уважением. Все, кроме Конрада, который вышел из джунглей американских телесиндикатов, где чиновники бросались из окон своих небоскребов, когда рейтинг возглавляемых ими компаний падал, и где борьба за каждого телезрителя велась не на жизнь, а на смерть. И путь к выживанию был только один: играть на низменных инстинктах.
      – Так вот, леди и джентльмены, до сих пор в благопристойном мире субсидируемого правительством британского телевидения было два вида программ: достойные программы и программы, пользующиеся популярностью. Я хотел бы с предельной ясностью довести до вашего сознания, что в будущем останется только один вид программ, и я надеюсь, что мне нет нужды объяснять вам, сообразительным ребятам, какой именно. В будущем даже ваши художественные изыски должны будут собирать аудиторию, иначе можете с ними проститься.
      Лиз записала себе напоминание проверить состав исполнителей нового сериала по Агате Кристи на «Метро ТВ». Если дать ему волю, постановщик скорее всего возьмет на главную роль даму из Королевского шекспировского театра, тогда как сопродюсеры хотели бы видеть в этой роли Джоан Коллинз. Лиз должна изловчиться и угодить обеим сторонам, чтобы актриса была одновременно и подходящей, и знаменитой.
      Подняв голову от блокнота, Лиз встретилась глазами с Сэмом Пауэлом, сменившим ее на должности заведующего отделом постановок, взгляд которого говорил: «И ты собираешься остаться на своем месте и проглотить все это?». Дискутировать с ним здесь не было никакого смысла, это только разозлило бы Конрада и ничего не дало. Она будет спорить с ним по конкретным проектам.
      – Дальше. Для меня не секрет, что вы, ученые ребята с университетскими степенями, считаете мурой то, что я поставил в Штатах. Но это была успешнаямура. Как кто-то сказал, еще никто не разорился от недооценки вкуса публики.
      Лиз оглядела присутствующих. Негодование на лицах было почти комичным. Интересно, а каким, по их мнению, должен быть Конрад? Со всеми соглашающимся робким человечком, который в самое выгодное время запускал бы Вагнера?
      – Поэтому, как бы неприятно это ни было для вас, – Конрад встал, чтобы придать больший вес своим словам, – думайте об аудитории, думайте о хорошем рейтинге. Если программа соберет меньше пяти миллионов зрителей, за будьте о ней.
      Лиз начинала понимать, что тоска по детям, похоже, не единственный минус ее работы. Уровнем выше Конрад будет гнаться за рейтингом и прибылью. Уровнем ниже создатели программ будут сражаться за высокие стандарты и качество. А посредине будет она, Лиз Уорд, самая влиятельная женщина на телевидении. Ветчина в сандвиче.
 
      – Моя подруга Лиз Уорд, новый босс «Метро ТВ», считает, что мы в «Фемине» вешаем читателям лапшу на уши и что Иметь Все – это миф, выдумка, опасная ложь.
      Все присутствовавшие за редакционным столом «Фемины» повернулись к Мел с ужасом и недоверием на лицах, словно она только что заявила, что многократный оргазм невозможен и что мужчины обожают домашнее хозяйство.
      Весь персонал редакции «Фемины» собрался за столом на одно из нескончаемых заседаний, которые Оливия считала жизненно важными, чтобы журнал не отрывался от текущих проблем. На них должны были являться все, начиная от управляющего директора и кончая телефонистками. Про себя Мел считала их пустой тратой времени, но она никогда не осмелилась бы сказать это Оливии.
      – Значит, ваша подруга считает, что «Фемина» вводит в заблуждение своих читательниц? – Голос Оливии был высок и резок, словно она почуяла дворцовый переворот. Пусть Мел редактор, но Оливия все еще издатель журнала, и она хотела, чтобы все присутствующие знали это. – И вы согласны с ней?
      Так что же именно она думает? Мел окинула взглядом вставленные в рамки обложки «Фемины», покрывавшие каждый дюйм стен зала, обложки, первые из которых датировались ранними восьмидесятыми, когда Оливия основала журнал.
      «Фемина» была первым журналом для нахальных, самоуверенных молодых женщин, у которых карьера была настолько же существенным атрибутом, как квартира в стиле студии или собственная кредитная карточка «Виза». Женщина не спускает глаз с добычи, кричала «Фемина».
       Берегитесь, мужчины, – предупреждал ее первый же номер, – нас теперь не остановить!
      Со всех сторон на Мел с улыбкой глядели молодые женщины в красных жакетах и строгих костюмах, гордо размахивавшие новейшим оружием в войне полов – портфелем высокопоставленного служащего. И «Фемина» стала их библией, вдохновлявшей на штурм мужских бастионов, что так долго преграждали им путь к власти. И, естественно, «Фемина» считала само собой разумеющимся, что для новой женщины ничего невозможного нет. Она может Иметь Все: работу и семью, успех и счастье. Но что станет лозунгом журнала на девяностые годы? Что в конце концов женщина не может иметь все? Что ей, возможно, придется выбирать? Эта мысль была нелепой. Лиз была глубоко, абсолютно не права.
      Мел знала, что все ждут ее ответа.
      – Разумеется, я не согласна с ней. Если бы она была права, это означало бы, что вся наша борьба была напрасной.
      – Я рада слышать это, – Оливия в упор посмотрела на Мел. – На мгновение мне показалось, что вы, возможно, утратили веру.
      Мел обозлилась на Оливию. Конечно, она не теряла веры. Вчерашняя атака Лиз глубоко затронула ее чувства. Она была задета даже больше, чем могла сама себе в этом признаться. «Фемина» была ее жизнью. Она принимала ее полностью, она жила по ее принципам. Черт возьми, она даже верила печатавшимся там гороскопам! А это не просто, если ты знаешь составляющую их толстую старую даму.
      – Прекрасно, – Оливия улыбнулась деланной улыбкой своей по-прежнему верной последовательнице, – двигаемся дальше.
      – Прежде, чем мы двинемся дальше, – раздался голос с другого конца стола, – нужно, мне кажется, задержаться на этом вопросе еще немного. Я хочу сказать, что, с моей точки зрения; точки зрения просто мужчины, подруга Мел права.
      Мел вытянула шею, чтобы увидеть, кто это осмелился бросить вызов оракулу. По голосу она не могла его узнать. В стене плеч и локтей она разглядела нового автора, который только что начал работать у них сдельно. Она припомнила, что его зовут Гарт какой-то.
      Ему было лет 25, у него были густые блестящие каштановые волосы, собранные сзади в «конский хвост», насмешливые карие глаза и гладкая кожа цвета бисквита, глубоким соблазнительным клином выглядывавшая из расстегнутого ворота его белой льняной рубашки. Мел поймала себя на мысли, что ей интересно проверить, весь ли он этого аппетитного цвета. К сожалению, если он и дальше будет вести себя так, то не пробудет в редакции достаточно долго, чтобы она успела выяснить это. Мел знала Оливию. Малейший намек не нелояльность, и ты получишь коленной под зад.
      Она попыталась поймать его взгляд и дать ему понять, что он совершает своего рода публичное самосожжение, но он глядел не на нее. Он спокойно глядел на Оливию.
      – Я хочу спросить, почему мы так боимся признать, что в этом может быть доля истины? Это не означает, что «Фемина» ошибалась, это означает только, что женщины сделали еще один шаг вперед. Возможно, они открыли для себя то, что мужчинам было известно давно. Что работа – это не Святой Грааль, не вновь обретенный рай и не клуб журналистов.
      – Так вы считаете, что женщины хотят снова ходить беременными и сидеть на кухне? – Менее твердого мужчину острый голос Оливии разрезал бы на кусочки, но Гарт просто проигнорировал его.
      – Разумеется, нет. Но не думаете ли вы, что маятник, может быть, качнулся в обратную сторону слишком далеко? Вот посмотрите на себя, – он показал руной на женщин вокруг стола. – Вы называете себя освобожденными, но вы скованы больше, чем были ваши матери. Я вижу, что вы приходите на работу измотанными после бессонной ночи, а потом после работы бежите в супермаркет, вместо того чтобы посидеть за стаканчиком вина, как все нормальные люди.
      В ужасе бросив взгляд на лица присутствующих, Мел с трудом подавила нервный смешок. Возможно, это последняя речь молодого самоубийцы в «Фемине», но аудитория у него очень внимательная.
      – Вы усвоили мужские амбиции, но не избавились от женских обязанностей. Не придется ли от чего-то отказаться? И я думаю, что это будут прежде всего развлечения, сибаритствование в «Санктуари», редкие мгновения чудесного, здорового эгоизма. Вы можете сидеть за рулем БМВ, но сдается мне, вы все равно рабы. Я не хотел бы раскачивать лодку, но, с моей точки зрения, работающая мать – это как новичок среди шулеров!
      – Так вы согласны, что «Фемина» вводит в заблуждение своих читателей? – Голос Оливии звенел, как кусочек льда в очень сухом мартини.
      – Да, фактически согласен.
      Глупенький, глупенький мальчишечка. Он подавал себя Оливии на блюде с яблоком во рту и пучком зелени под хвостиком. Мел не могла дальше смотреть этот спектакль. Она не любила кровавые виды спорта.
      – Фактически, – невозмутимо продолжал Гарт, – здесь может быть даже новая тенденция, которую еще никто не заметил. Возможно, что здесь перед нами возникает главная проблема девяностых годов. Знаете, меня всегда поражала, – он обворожительно улыбнулся группе молчащих женщин, – способность «Фемины» вовремя сменить курс. Вовремя увидеть, что стойки ворот передвинуты, и объявить, что это «Фемина» передвинула их. Видите ли, я верю, – он одарил Оливию еще более обворожительной улыбкой, – что и эту тему» Фемина» могла бы сделать своей.
      Умно, подумала Мел. Соблазнить ее приоритетом в новой философии. Она затаила дыхание. Оливия медленно повернула голову к Гарту и улыбнулась улыбкой богомола, собирающегося позавтракать.
      – Мне жаль, мистер Брук, но вы меня не убедили. Сегодняшняя женщина не закрепощена работой, она освобождена ею. А теперь нам пора двигаться дальше. Мы и так уже уделили этому предмету слишком много времени.
      Через лес плеч Мел обменялась с Гартом понимающим взглядом. Возможно, что он ошибался, но тем не менее он был самым аппетитным куском из всех, попавших в ее поле зрения за последние месяцы.
 
      Бритт Уильямс взглянула на часы и выругалась. Десять вечера, а работы еще, по крайней мере, на час. Свой собственный бизнес имеет тот недостаток, что если ты сама не сделаешь работу, то, черта лысого, за тебя это сделает кто-нибудь другой.
      На мгновение она представила себе свою пустую квартиру. Обычно ее радовала мысль о собственном доме, где никто не выдавит вдруг пасту из середины тюбика и не разбросает где попало грязные носки. Но не сегодня. Ее плохое настроение было, наверное, от легкого похмелья, с которым она проснулась сегодня утром. В конце концов, если ей и нужны были доказательства правильности сделанного выбора – одиночество и карьера, – то Лиз вчера вечером дала их. Бритт ни капельки не завидовала ее образу жизни: для нее жизнь Лиз состояла только из того, чтобы отдавать, отдавать и отдавать. А Бритт, когда у нее был выбор, предпочитала брать, брать и брать. И если это означало, что вечером ее будет ждать пустая квартира, что ж, возможно, такова цена, которую надо заплатить. В конце концов секс – не проблема. Ты можешь достаточно легко получить его на конференциях и в деловых поездках, и притом безо всяких обязательств.
      Она слегка поежилась, вспомнив уик-энд в Канне в прошлом месяце с итальянским кинорежиссером. Они не вылезали из постели тридцать шесть часов. Он оказался совершенно невероятным любовником и часами доводил ее до самой грани экстаза, прежде чем начал даже думать о себе. И когда он предложил ей таблетки амитала натрия, она была, честно говоря, шокирована. Но потом сказала себе: если ты не собираешься иметь серьезную связь, то, по крайней мере, можешь позволить себе приключение. И она должна была признать, что эффект был потрясающий. Когда они наконец выбрались из постели, он нежно поцеловал ее и записал ее телефон. Бритт была уверена, что он не позвонит. Тем не менее следующие три вечера она ждала у телефона. Ее не удивило, что он не позвонил. В конце концов никаких обязательств никто из них на себя не брал, и ее это устраивало. Устраивало, не правда ли?
      Во всяком случае, когда она смотрела на цифры доходов компании, игра выглядела стоящей свеч. Четыре года назад ей пришла в голову мысль основать компанию, занимающуюся совместным производством видеофильмов, и тогда с трудом удалось наскрести 20 000 фунтов кредита. Сейчас их оборот достигал трех миллионов фунтов.
      У Бритт Уильямс дела в порядке, слава Богу. На секунду она вспомнила свой родной городишко с его брошенными шахтами, с царящими повсюду тоской и запустением. Такое унылое место. Там даже не было следующего поколения! И это в нашем-то веке! Как отец с матерью могли оставаться там, она не понимала.
      С такой же горечью она думала и о родителях. Как можно быть такими зашоренными! Они могли бы гордиться ею? О нет. Они все еще верили в свой социализм и в то, что они называли «незыблемыми ценностями рабочего класса». Они даже не стали выкупать свой принадлежащий муниципалитету дом из-за того, что считали это аморальным. Отец так презирает мир предпринимательства, что не может увидеть то хорошее, что принесло последнее десятилетие даже работягам вроде него. Он только и делает, что бубнит насчет безработицы и неравенства. Каждый раз, когда она приезжает домой, между ними возникают яростные стычки. Больше она туда не поедет. На черта ей этот убогий домишко, где все старо, дешево и ветхо?
      Мысли Бритт перескочили на ее перестроенный из склада дом на Канари Уорф с потрясающим видом на доки. Отец ненавидел его. Как-то раз он заехал к ней по дороге на конференцию шахтеров и был вне себя от гнева на этих яппи, которые превратили старые доки в район набережных и винных кабачков. Больше он не был у нее ни разу.
      Бритт собрала свои бумаги. Как-то сразу поняла, что сегодня работаться не будет. В офисе уже никого не было, она заперла его и спустилась в подземный гараж, где ее ждал красный «порше каррера», сверкающий символ успеха, который она могла себе позволить, потому что дела ее компании шли хорошо. Бритт любовно погладила его и подумала, что она, наверное, единственная владелица «порше», отец которой стыдится этого.
      Ее родители были бы, вероятно, счастливее, если бы она вышла замуж за какого-нибудь местного слесаря и нарожала бы троих вопящих детей. Ну нет, она не собирается делать этого. Ни сейчас, ни потом. Замужеством ее не соблазнишь. Достаточно посмотреть на Лиз, которая изливает душу Стеффи Уилсон, а Дэвиду даже не заикается про свои сомнения. А она-то думала, что они говорят друг другу все. Нет, есть только один человек, на которого ты можешь положиться всецело: это ты сама.
      Хотя было уже поздно, она откинула назад крышу и впустила в машину летнюю ночь. От своего офиса она слышала уличного флейтиста из Сохо, игравшего «Маркитантку» на ступенях церкви Святой Анны, а дальше по Шафтсбери-авеню – саксофониста, отбивавшего ногой такт под аккомпанемент огромного свингующего оркестра, звучавшего из переносного магнитофона. Вместе со звуками в машину ворвались запахи: из китайских лавчонок, от торговцев горячими сосисками. Эта экзотическая смесь, это ощущение полноты и странности жизни делали Лондон таким необычным местом, что Бритт казалось – она находится не в трехстах, а в трех тысячах миль от своих родных мест. Поездка по городу была такой чудесной, что она вдруг почувствовала себя одиноко. На тротуарах возле пабов толпился народ, и каждая такая группа людей выглядела как собравшиеся на вечеринку, на которую ее не пригласили. Именно таким вечером Бритт впервые встретилась с Дэвидом на пикнике. Они были единственными северянами среди этих заносчивых выпускников Итона и их развязных подруг, и потянулись друг к другу, еще даже не будучи представленными. Потом стащили бутылку шампанского и уединились на плоскодонке посреди Черуэлла. Следующие два месяца были для нее самыми счастливыми за все три года в Оксфорде – пока он не сказал ей, что должен налечь на занятия, но Бритт знала, что это только вежливый способ отделаться от нее.
      По мере того как она ехала на восток, улицы становились пустыннее, и она поймала себя на мысли, что размышляет о том, как все это выглядело тогда для Дэвида. Для Дэвида, который похож на нее гораздо больше, чем на Лиз. Бритт никогда не могла понять, почему он предпочел Лиз ей.
      Бедный Дэвид, если слухи не врут, то он хотя и не потерял контроля над ситуацией, то уж ночами наверняка не спит. А сейчас у него еще должна болеть голова о том, что Лиз затеяла всю эту историю и поставила под удар свою работу. И это тогда, когда ему самому приходится вертеться ужом на сковородке. Лиз, наверное, слишком поглощена своей работой и своими детьми и не замечает, что положение Дэвида стало весьма неуютным. Вот в чем проблема совмещения карьеры и детей: у тебя нет времени и сил думать о своем партнере. А в данный момент Дэвид нуждается в ободрении и поддержке не меньше, наверное, чем Джейми и Дейзи. С той только разницей, что Дэвид, насколько она его знала, сам никогда не попросит об этом.
      Да, уж Дэвида-то она знала. За эти два месяца до его встречи с Лиз она узнала его отлично. И иногда ей казалось, что так хорошо, как тогда с ним, потом ей никогда не было.
      Бритт протянула руку, вставила кассету в магнитофон и включила звук. Эрик Клэптон пел «Чудесный сегодняшний вечер». Эта кассета была подарком Дэвида. Как раз перед тем, как он ушел от нее к Лиз.

      Лиз во второй раз за последние полчаса посмотрела на часы. Когда же кончится это проклятое заседание? Только идиоту Конраду могла прийти в голову мысль назначить рядовое совещание на половину шестого в пятницу.
      Джейми и Дейзи в пижамах наверняка уже ждут ее вместе со Сьюзи, а «мерседес» Дэвида, под крышу набитый продуктами, дорожной одеждой, игрушками и дачной обувью, припаркован снаружи. Впереди были шесть недель отпуска и путешествие в Суссекс, где у Лиз был коттедж, завещанный бабушкой.
      Дэвид, конечно, с ними сейчас не едет. С этой поездкой он всегда тянул, сколько мог. Он ненавидел дорогу туда и каждый раз приходил в ужас, когда их приглашали в воскресенье в гости к какому-нибудь местному полковнику и Лиз заявляла, что отказаться будет невежливо.
      А Лиз там нравилось. Она часто бывала в этом сложенном из камня и крытом соломой коттедже, когда там жила ее бабушка, и хранила счастливые воспоминания о прогулках по меловому взгорью и о том, как ездила в детстве за три мили на побережье. А теперь у нее не было более любимого занятия, чем сбросить с себя городскую одежду, надеть джинсы и сапоги и копаться в саду с Джейми и Дейзи.
      Во всяком случае, в это воскресенье им не грозят скучные вечеринки с выпивкой. Они едут на обед к Джинни, куда Мел и Бритт приглашены тоже.
 
      Мел изучала лежащее на подушке рядом с ней лицо Гарта, ища на нем признаки сожаления. Сначала она хотела потихоньку уйти, пока он не проснулся, чтобы не видеть, как он открывает глаза, замечает ее и испытывает желание, чтобы ее здесь не было… Но пока он мирно спал и был так красив, что она не могла заставить себя встать и уехать на обед к Джинни. На секунду она подумала о том, чтобы пригласить и его тоже. Однако на нынешней нежной стадии их отношений безжалостного внимания и пристального интереса ее подруг может оказаться достаточно, чтобы убить все в зародыше.
      Она не помнила в деталях, как они оказались в постели. Помнилатолько, что подвезла его в своей машине и что по дороге они яростно спорили. Мел сказала ему, что если говорить откровенно, то он и Лиз хотят отбросить женщин на двадцать лет назад.
      – И все же вы не убедили меня, – сказал он в ответ, включил ей указатель левого поворота и показал рукой на автостоянку у сверкающего огнями винного бара с названием «Икота», который был битком набит богатыми арабами и автодельцами. Шампанское оказалось отвратительным на вкус и ошеломительно дорогим. Они выпили две бутылки. А она все еще не была окончательно убеждена его аргументами.
      – О Боже, – промолвил Гарт с притворным отчаянием, – ну что я еще могу сделать, чтобы убедить вас?
      Он остановил такси и, даже не посоветовавшись с ней, назвал шоферу свой адрес.
      В такси она чувствовала себя, как жадный ребенок в гостях: на столе так много вкусного, что хочется съесть все. В волнении даже забыла про свое железное правило: никогда не соглашаться посещать дом мужчины, всегда настаивать, чтобы идти к ней. Снимая платье, Мел всегда чувствовала себя такой уязвимой, что единственным способом ощутить себя в безопасности было оказаться там, где она сама могла обставить сцену: освещение сделать мягким и щадящим, возле постели повесить кимоно, которым можно укрыть то, что некрасиво, быть уверенной, что в комнату не войдет вдруг кто-то посторонний.
      Однако сразу за входной дверью квартиры Гарта Мел забыла обо всем, кроме того, как страстно она хочет его.
      И Гарт оказался откровением.
      Он знал, казалось, инстинктивно, чем ее можно довести до исступления. Она помнила, что сначала ей было любопытно, где он научился всему этому, но потом это перестало ее интересовать. Возможно, что нынешние девицы последовали совету «Фемины» и выкладывали своим партнерам, чего они желали бы в постели. Но, будучи редактором библии современных девушек, сама Мел решалась самое большее на то, чтобы попросить мужчину в постели погасить свет.
      Обнаженный, он оказался еще более восхитительным, чем она могла предположить. Если все новые мужчины таковы, то жаль времени, потраченного ею на старых.
      И все же, рассматривая сегодняшним утром его лицо на подушке, она чувствовала, как что-то беспокоило ее, какой-то маленький гвоздик застрял на самом дне ее сознания. И наконец она вытащила его на поверхность. Это было ощущение, что, несмотря на наслаждение, которое они дали друг другу, между ними все-таки сохранилась какая-то дистанция. Словно все эти действия, столь невыразимо приятные и дающие такое удовлетворение, были порождены не страстью, а искусством.
 
      – Он сделал что-о-о?!
      Обводя взглядом подруг, Лиз постаралась скрыть изумление в своем голосе. Все они собрались у Джинни на непринужденный обед, но вместо этого шло представление «Кама Сутры» с Мел и ее новым дружком в главных ролях.
      Боже, сказала себе Лиз, ты явно лицемеришь. В самом деле, возможно, что в ней просто говорила зависть. Хотя бы из-за того, что они с Дэвидом в «позе проповедника» уставали буквально через пять минут. Приятно было вспомнить, что однажды они занимались этим по всему дому: на лестнице, на кухонном столе и, о чем она не могла вспомнить без улыбки, на гладильной доске, сняв с нее филипсовский утюг с отпаривателем. Но, разумеется, все это было до Рождества Христова. До рождения детей.
      Ей было интересно, как воспринимают это другие. Джинни нервно наблюдала за детьми, плескавшимися в надувном бассейне на другом конце сада. Но те, конечно, производили слишком много шума, чтобы что-нибудь услышать. Гэвин озорно улыбался и старался поймать ее взгляд. Джинни обернулась к нему, и он подмигнул ей. Если судить по этому их обмену взглядами, они тоже, должно быть, славно провели ночку.
      Лицо Дэвида выражало неодобрение. Ему не нравилась Мел. Он считал ее грубой и бесчувственной. Он прав, конечно, но это и делает ее Мел.
      Бритт сидела слегка в стороне. Презрение на ее лице было написано так же явно, как пишут надписи на майках. Она считает, вероятно, что ее шведское происхождение делает ее экспертом в области секса, язвительно подумала Лиз.
      На секунду взгляд Лиз задержался на ногах Бритт. Они вылезали из ее модных шорт, длинные, золотистые и вызывающие. Их загорелую гладкость не нарушал ни один волосок. Интересно, как часто она мажет их кремом, подумала Лиз, тщательно пряча свои, вдруг напомнившие ей ощипанного цыпленка, под платье, и надеясь, что никто, особенно Бритт, не заметил этого ее движения. И как она ухитряется так загореть? Солнечные ванны или перерывы в сексе во время уин-эндов в Акапулько?
      Бритт всегда спешила в какое-нибудь солнечное местечко с мужчиной, о котором они раньше ни слова не слышали. Мужчин она предпочитала состоятельных, пожилых и преимущественно женатых. В этом случае подарки были дороже. Они дарили ей белье от Дженет Рейджер, дорогие часы, приглашали ее в шикарные отели, где тебе подаютмахровый белый халат. И не возражают, если ты прихватишь его с собой. А один из ее любовников, вспомнила Лиз с улыбкой, снял для Бритт даже квартиру с собственной оранжереей. Лиз, теснившаяся тогда втроем в однокомнатной квартирке на Эрлз Корт, спрашивала себя, почему она должна жить рядом с психами и в запахе дешевых духов, когда у Бритт три комнаты и просторный туалет.
      Лиз еще раз посмотрела на ноги Бритт. Когда у тебя маленькие дети и работа, маленьких удовольствий вроде солнечных ванн и бронзового загара ты лишаешься прежде всего. Почему мы чувствуем себя более уверенно с гладкой кожей, спрашивала себя Лиз. На недавней пресс-конференции она была убеждена, что кто-нибудь обратил внимание на мохнатые подмышки под ее дорогим новым костюмом. И у тебя нет выбора, твои подмышки – не подмышки феминистки,а просто неухоженной, затюканной, падающей от усталости женщины.
      Худшие из всех, какие только можно себе представить.
      А Мел между тем расходилась все больше.
      – Это было восхитительно, – ее глаза мечтательно зажмурились. – По крайней мере, девять дюймов.
      Она ждала возгласов восхищения, но их не последовало.
      – Даже десять, – она развела руки, изображая нечто размером с воздушный шарик в форме таксы или с очень большой жезл.
      Все рассмеялись. Все знали Мел.
      – Я заглянула однажды в каталог принадлежностей для секса, – Бритт демонстративно скрестила ноги, потом вернула их в прежнее положение. – Презервативы бывают трех размеров: «джамбо», «колоссаль» и «суперколоссаль».
      Мел хихикнула по поводу тщеславности мужчин.
      – Ну так у Гарта был «суперколоссаль», – гордо заявила она.
      – А я всегда считал, что размер роли не играет, – Дэвид старался не выглядеть напыщенно, но ему не удалось.
      – Не верьте этому! – взвизгнула Мел. – Это миф, распространяемый мужчинами с маленькими членами.
      Дэвид с интересом посмотрел на Бритт и спросил себя, как и было задумано, чем же это она была занята, когда заглядывала в каталог принадлежностей для секса. К его смущению, образ Бритт, банальной и стереотипной, но тем не менее странным образом властной, в черном глянцевом костюме баскского покроя с пятидюймовыми «кинжалами», в шапочке «нацистского» стиля на коротко стриженых русых волосах и с хлыстом в руках, целиком врезался в его сознание. Он отвернулся в сторону, стараясь не показать, насколько это задевало его.
      Джинни встала, чтобы заняться обедом. Лиз присоединилась к ней, пользуясь возможностью уйти, так как обстановка становилась напряженной. Все эти разговоры о сексе были одно расстройство. Трижды за ночь! Да она не помнила, чтобы у них с Дэвидом хоть раз в год это случалось больше раза.
      Что делают другие, чтобы сохранить страсть в браке? Она слышала, что одна пара назначала свидание друг другу раз в неделю, без сомнения, записывая это в свои записные книжки, и удалялась в постель с тарелкой бутербродов и бутылкой вина.
      «Интересно, приглашали они на это время няньку посидеть с детьми?» – лениво подумала Лиз.
      Войдя вслед за Джинни на кухню, Лиз еще раз восхитилась ею. Сердце дома, она каждый раз гостеприимно встречает тебя, когда ты входишь, и тебе хочется остаться здесь навсегда, окутанной ее душистым теплом.
      А эта кухня была настоящей мечтой. Не рекламной фантазией из цветных приложений к газетам, где представление художника о домашнем уюте сводилось к лежащему на полу Лабрадору и свисающим с потолка пяти дюжинам засушенных роз. У Джинни была настоящая кухня с изумительными запахами, тянущимися от голубой плиты, с бело-голубым фарфором в посудном шкафу, с миской для собаки рядом с кипой старых газет для растопки и с продавленным диваном, прикрытым лоскутным покрывалом.
      Напоминания о путешествиях, экскурсиях, любительских раскопках, романтических встречах из их прошлого и прошлого всех, кого Джинни любила, смотрели на Лиз со всех стен. Это было как огромное лоскутное одеяло памяти, способное свести с ума любую сторонницу опрятных и по-больничному чистых кухонь. Но Лиз оно приводило в восторг.
      Она задумчиво прошлась по кухне и остановилась у одной из висевших по стекам вышивок. Коллекционирование вышивок входило в число многочисленных хобби хозяйки. Джинни пленяла мысль о том, что кто-то сидит вот сейчас, может быть, даже здесь, в Суссексе, и вышивает поучение, которое и через сотню лет покажется людям верным., очевидным.
      А этого поучения Лиз еще не видела, и, как гороскоп, в который ты веришь только тогда, когда он говорит тебе то, что ты хочешь услышать, оно поразило Лиз своей трогательной правдой:
 
Стены – из камней и кирпичей,
Но дом – из ласковых речей.
 
      Она вспомнила свою собственную кухню со столами от стены до стены, с огромным холодильником-морозильником, сделанным в Америке, где знают толк в закупке продуктов впрок, с микроволновой печью, со всеми сберегающими труд хозяйки устройствами, какие только можно увидеть в магазинах, и с доской для заметок, на которой она пишет свои расписания, списки и поручения. И только одной вещи там не было. С завистью, которой она не питала ни к Мел с ее любовными похождениями, ни к Бритт с ее деньгами, Лиз вдруг осознала, что это за вещь. То, что Джинни взбивала с суфле и пекла с пирожками, была любовь.
      «Мой дом похож на гостиницу, – с ужасом подумала Лиз. – Элегантную, ухоженную, красивую. Это потому, что никто из нас в нем не живет. У моего дома нет сердца».
      На мгновение она увидела себя ожидающей дома прихода Джейми из садика, как ожидает своих детей Джинни. Она услышала, как он кричит: «Привет, мамочка!» и бросается в ее объятия, прижимаясь к ней холодными от зимнего воздуха щеками.
      А каково было бы ждать с работы Дэвида и кормить его не разогретым в микроволновой печи, а приготовленным на плите ужином? Был бы он этому рад или ему встала бы поперек горла любовь, запеченная ею в пудинг с почками по-домашнему?
      Взяв в руки один из рисунков Джинни и разглядывая его сложный красивый узор, Лиз спрашивала себя, как она могла раньше жалеть ее. Она всегда считала, что подруга растрачивает свой талант на пустяковые зарисовки цветов и на бесконечные изображения предметов мебели, потому что больше ей применить его негде. Теперь она не была в этом так уверена. Возможно, что работы Джинни были мелки и неоригинальны, но зато в жизни у нее было так много всего: ее прекрасный дом, ее рисунки цветов, ее Гэвин, ее дети. Джинни была осью, на которой держалась ее семья.
      Лиз посмотрела на Джинни, выдавливающую сок для лимонного пудинга. Запах лимонов был острым и резким.
      – Знаешь, Джинни, я завидую тебе.
      От неожиданности Джинни чуть не уронила деревянную ложку.
      –  Тызавидуешь мне? – в ее голосе сквозило изумление. – Но ты же птица высокого полета. У тебя блестящая квалификация, работа на телевидении, красивый муж. Я только домашняя хозяйка, а ты…
      – Знаю, знаю, – прервала ее Лиз, – я сверхженщина, я та самая, которая добилась всего. Так мне все говорят.
      Джинни выглядела озабоченной. Такой горечи в словах Лиз она раньше не слышала.
      – У тебя все в порядке? – Она уже несколько месяцев не говорила с Лиз по душам. – Хочешь, я приеду на той неделе в город, мы пойдем куда-нибудь пообедать и спокойно поговорим?
      И Лиз вдруг поняла, как нужно ей поговорить с кем-нибудь, кто понял бы ее, кто не счел бы ее чудачкой или психопаткой, как Мел и Бритт. И даже Дэвид.
      – Это было бы чудесно, – Лиз макнула палец в восхитительный соус. – Договорились. Я немного соберусь с мыслями и пойду посмотрю, как там идет исповедь измученного сексом редактора журнала.
      – Скажи им, что обед готов, ладно?
      Через стеклянную дверь Лиз вышла в сад. Из дальнего конца сада неслись вопли восторга: там Гэвин у надувного бассейна брызгал на детей водой. Мел мечтательно улыбалась своему стакану, явно размышляя о том, что приготовил на сегодняшнюю ночь ее возлюбленный. Бритт, развалясь на пледе, улыбалась Дэвиду, сидевшему в плетеном кресле.
      – Ну все, разбойники, обед готов, – позвала она Гэвина и детей.
      – Пошли, Дэвид, – Бритт потянула его за руку, – идем посмотрим, что там наша миссис Тигги-Уинкл сотворила со своими запасами.
      И оба зашлись смехом.
      Сравнение Джинни с гордой своим хозяйством и сварливой героиней романа Беатрикс Поттер было настолько блестяще точным и в то же время настолько жестоким, что Лиз невольно оглянулась, чтобы убедиться, что Джинни не слышала этих слов. Джинни стояла на крыльце дома. Она не могла не слышать.
      Кипя от негодования, Лиз побежала в сад и выволокла Джейми из надувного бассейна.
      Из-за этого она не увидела, как Бритт на долю секунды прижалась к Дэвиду, встававшему с кресла. Не увидела она и возбуждения, мелькнувшего на лице Дэвида, когда он решал, было ли это прикосновение случайным.
      Но Джинни увидела.

      Черт побери! В радиусе полумили от вокзала «Ватерлоо» не было места для парковки, а Лиз уже опаздывала. Она должна была встречать Джинни у поезда в половине девятого. Столик в «Монплезире» был заказан только на полчаса, и им надо было поторопиться. Лиз пришлось оставить машину у реки и отправиться к вокзалу пешком.
      – Не пожертвуете ли фунт на чашку чая, миссис?
      Лиз только-только повернула к подземному переходу, ведущему к вокзалу, когда ее приветствовал таким способом ирландец, по лицу которого нельзя было сказать, что чай стоит на первом месте в списке его любимых напитков. С каких это пор чашка чая стоит фунт, спрашивала себя Лиз, выуживая мелочь из своей сумки. Разве что пить его на том берегу, в «Савое»?
      Она не прошла и десяти ярдов, как к ней обратился второй человек, потом еще один. Беспокоясь, что Джинни будет волноваться, Лиз прибавила шагу. Однако сбегая в подземный переход, она вдруг поняла, что в последних двух попрошайках было что-то необычное. Они не были старыми бродягами, которые есть в каждом городе. Они были молодые. Ничем не отличались от всех остальных подростков.
      Повернув за угол, на широком открытом пространстве она застыла в изумлении. Она видела «картонный город» по телевизору, но как это ни странно, руководя телекомпанией, она никогда не видела его в жизни.
      Она сразу поняла, откуда взялось это название. Хотя было еще рано, сотни бездомных, молодых и старых, устраивались на ночлег, строя себе временные пристанища из картонных коробок. Старики устраивали свои укрытия наподобие домов, натягивая сверху крышу из одеял.
      Небольшая группка стариков и подростков рылась в куче старых пальто, которым предстояло послужить одеялами для тех, у кого их не было. Кто-то развел костер возле одной из бетонных колонн прямо на дороге, и он горел, создавая странное ощущение, что он не из этой бездушной пустыни, а из эдвардианской эпохи и горит за изящной каминной решеткой.
      На мгновение Лиз не поверила, что она в Англии. Это могла быть Бразилия или какая-нибудь бедная банановая республика, но не Лондон, не место, удаленное от парламента и Букингемского дворца меньше чем на милю.
      Хотя она и спешила поскорее пройти мимо всего этого, устремляясь к спасительным ярким огням вонзала и несшейся оттуда музыке, Лиз замедлила шаги у самого трогательного из зрелищ, когда-либо виденных ею. Это была постель, сооруженная из двух положенных друг на друга старых матрасов. Но в отличие от всех остальных самодельных постелей из ветхих спальных мешков и грязных изношенных пальто, эта была аккуратно застелена отжившими свой век простынями и старательно подоткнутым одеялом и снабжена подушкой в виде наволочки, набитой газетами. Рядом с ней импровизированным ночным столиком стояла перевернутая картонная коробка.
      Посреди всей этой безнадежности и запустения кто-то пытался создать свой маленький дом, свою крепость против напастей этого враждебного мира.
      Поднимаясь по лестнице к вокзалу, Лиз чувствовала навертывающиеся на глаза слезы, и в ней росло твердое убеждение: «Метро ТВ» должна сделать что-то, чтобы помочь этим людям.
 
      – Ну так, Лиз, в чем дело? – Джинни через ресторанный столик ободряюще улыбнулась своей подруге. – Раньше у тебя не было такого кислого настроения.
      – Да, я знаю, – уныло проговорила Лиз. – Просто все считают, что у меня все в порядке, а на самом деле я отчаянно пытаюсь удержать все как есть. Я всегда стремилась к успеху, а теперь, когда я его добилась, у меня нет счастья. Это, наверное, звучит странно, но мне, похоже, не удалось запихнуть все в мою жизнь так, чтобы там еще осталось место и для меня. Я теряю силы, пытаясь совместить работу, детей, домашнее хозяйство и редкие встречи с моими друзьями! Я вижу, что для одной жизни это слишком много.
      – А разве Дэвид не помогает тебе сейчас, когда ты так загружена?
      – Помогает, конечно, немного помогает, но он ведь мужчина, Джинни, а ты же знаешь, что такое мужчины! Воспоминания об одном походе в супермаркет хранятся в мужской голове пять лет, и все эти пять лет они то и дело твердят: «За продуктами в семье всегда хожу я»!
      Джинни усмехнулась:
      – Я понимаю, о чем ты говоришь. Но нельзя ли избавиться от части забот?
      – Не знаю. Я все время стараюсь, но работы так много. А на службе ты чувствуешь, что свое дело должна делать не просто так, как его делал бы мужчина, а еще лучше!
      – Я не понимаю, откуда ты берешь на все это силы.
      – И я не понимаю. Иногда мне приходит в голову дикая фантазия: уехать куда-нибудь в глушь и предоставить им возможность разбираться во всем без меня.
      – Ты никогда не сделаешь этого. Ты привыкла вертеться в центре событий и в глуши умрешь с тоски.
      – Думаешь, умру? – Секунду Лиз выглядела серьезной. – Пожалуй, ты права.
 
      Мел перемотала ленту своего автоответчика и прослушала запись еще раз. Она знала, что это бесполезно, что там не было звонка от Гарта, но не могла лишить себя еще двух минут бесплодной надежды. Может быть, запись затерялась где-нибудь в конце ленты, и она пропустила ее.
      Ни-че-го. Пусто. После той, проведенной вместе славной ночи прошла целая неделя. Неделя, когда она вскакивала к каждому звонку, когда она каждое утро мыла голову на случай, если он зайдет на работу, когда она не один раз засыпала, не смыв косметику, но обновляла ее каждое утро. А телефон все не звонил, и у нее было такое чувство, что если он и приходил в редакцию «Фемины», то нарочно выбирал для этого такое время, когда ее там не было.
      Напряжение убивало ее. Мел решила, что, если он не позвонит до завтрашнего дня, она изорвет в клочья свои купленные специально для него у Джанет Рейджер ажурные трусики и отправит их ему почтой. «Вот вам взаимопонимание между мужчинами и женщинами, – в ярости думала она. – Я видела в этом начало тридцатилетней счастливой совместной жизни, а для него это было развлечение на одну ночь».
      И для ее оскорбленного самолюбия не было даже той спасительной лазейки, что он мог потерять ее телефон. Черт возьми, он работал в «Фемине»! И потом, она ведь оставила свой номер на его автоответчике. Даже дважды. Теперь, глядя назад, можно признать эту мысль не самой удачной. С другой стороны, Мел, основываясь на своем знании отношений десяти ее знакомых женщин со знакомыми им мужчинами, была склонна разрешить сомнение в пользу провинившегося и принять как гипотезу, что это была вынужденная отлучка. Ее палец неудержимо тянуло к диску телефона.
      Может быть, ей лучше оставить ему еще одно коротенькое послание, просто для того, чтобы перестраховаться.
      После трех гудков его автоответчик включился.
      – Привет, – сказал он голосом Гарта, – это Гарт. Сейчас меня нет дома, но после гудка вы можете оставить мне свое сообщение.
      Мел на секунду задумалась. Надо сказать что-нибудь приветливое и остроумное. Ничего выходящего за рамки.
      – Привет, Гарт, это Мел. Сейчас семь часов, и я дома, так что, если ты зайдешь и изнасилуешь меня, я возражать не стану. Пока.
 
      – Эта серия передач про бездомных, Лиз, – Конрад ковырнул рукопись своей авторучкой, словно это было нечто неприятное, оставленное на его рабочем столе кошкой, – выглядит очень скучной и очень, очень дорогостоящей.
      «Так, – подумала Лиз, – началось». Она работала над этими передачами уже два месяца, и не было недели без стычки с Конрадом по поводу его согласия на что-нибудь более спорное, чем телевикторина или развлекательное шоу. Она начинала думать, что Бритт была права: Конрад взял ее только в качестве украшения витрины, и теперь, когда «Метро ТВ» уже вела передачи, он начал смотреть на нее, как на досадную помеху.
      Она всегда знала, что ей не избежать генерального сражения за этот сериал. Конечно, нельзя сказать, что она постоянно пыталась навязывать серьезные программы упирающейся аудитории. Некоторые из ее развлекательных программ имели заметный успех, и количество зрителей у «Метро ТВ» было таким, что оставались довольны самые придирчивые рекламодатели.
      Но это был проект, который она решила довести до конца во что бы то ни стало.
      С того самого вечера, когда Лиз своими глазами увидела «картонный город», ей стало ясно, что «Метро ТВ» должна дать бой этому позору у собственного порога. Однако она должна была убедить в необходимости этого и Конрада. Не только ради людей, которых она видела тем вечером, но и ради самой себя. Эту битву она должна была выиграть. И все должны были видеть, что ее выиграла она. Она обвела взглядом пятерых заведующих отделами, сидящих вокруг стола. Как и все сотрудники компании, они хотят знать, кто ею руководит. Она или Конрад. И им нужно узнать это поскорее.
      – Послушай, Конрад, – для начала она решила пустить в ход обаяние, – мы даем достаточно телевикторин, чтобы рекламодатели чувствовали себя на седьмом небе. Но нам нужно подумать и о нашем имидже как серьезной телекомпании тоже. Ты когда-нибудь видел, как это все выглядит в действительности?
      Зрелище той трогательной картонной постели иногда целыми днями стояло у нее перед глазами.
      – Тысячи людей влачат жалкое существование прямо на улицах, словно Лондон – какие-нибудь трущобы. Молодые люди, не беспомощные старики, а люди, которым просто не повезло, живут в картонных коробках! И это не Сан-Пауло, не Мехико-Сити, это Вестминстер! В миле от матери этих чертовых парламентов!
      – А ты сама-то видела этих несчастненьких неудачников?
      Лиз не сумела вовремя заметить приготовленную для нее ловушку.
      – Да. Я видела. Я шла на вокзал «Ватерлоо» встретить подругу, и я не могла поверить своим глазам. Это было словно «третий мир».
      – Ага, теперь ясно, как было дело. Наш недавно назначенный руководитель программ на минутку вышла из своего «ягуара» с личным шофером… – тут он выдержал паузу, чтобы дать улечься нервному смешку, прокатившемуся по комнате.
      «Ты, ублюдок, – в ярости подумала Лиз. – Я ведь не хотела этого чертова «ягуара»!
      – …и на целых пять страшных минут попала в ад, прежде чем вернуться обратно в «Савой» или «Ковент-Гарден». После этого наша леди Щедрость хочет поведать миру, какие ужасы увидела. Ты опоздала, милочка! Мир уже знает о «картонном городе», и ему наплевать на него. Его можно видеть в новостях каждый месяц. Или, может быть, ты купаешь детей, когда его показывают? Эта новость никому больше не интересна. Это не новость. И ты хочешь, чтобы я выкинул сотни тысяч фунтов на сериал о том, что у публики уже навязло в зубах?
      Покровительственные нотки в голосе Конрада вызвали у нее желание хорошенько наподдать ему ногой.
      – Так вот, это не должно навязнуть в зубах! Это слишком важный вопрос! И оно не навязнет, если мы сделаем это как следует, – огрызнулась Лиз. Как он смеет намекать, что материнство мешает ее работе? – Мы должны сделать так, чтобы все это стояло у публики перед глазами!
      – И как же мы сделаем это?
      – Мы пошлем нашего собственного репортера, чтобы он жил, действительно жил там без копейки денег, как и все остальные, и будем снимать его скрытой камерой. Он сможет рассказать нам, каково быть на самом дне, и в то же время мы увидим такие кадры, которые тронут даже тебя, Конрад.
      – Моя дорогая девочка, – мягко заметил Конрад, – тебе бы заниматься политикой, а не телевидением.
      Все было без толку. Она видела, что он уже принял решение. Что бы она ни говорила, это ничего не изменит. Поговаривали, что он домогается высшей чести – приглашения на Даунинг-стрит, 10. И ему не видать этого, как своих ушей, если он будет досаждать правительству показом «третьего мира» прямо у него под носом.
      – Уделив этой идее должное внимание, – он по-волчьи улыбнулся, – я прихожу к выводу, что она дохлая.
      Конрад авторучкой оттолкнул от себя рукопись так, словно она действительно издавала неприятный запах, запах нищеты и безнадежности.
      – Таким образом, мы оставляем ее. Деньги я решил передать в другой отдел.
      Он повернулся и улыбнулся Клаудии. Лиз слышала, что они помирились. Они явно сговорились по только что обсужденному вопросу, и, судя по взглядам, которыми обменялись, было ясно где.
      Лиз чувствовала, что на нее смотрят все присутствующие в комнате. Они тоже понимали, что происшедшее было прямым вызовом ее авторитету. Она должна была действовать, должна была каким-то образом дать Конраду отпор, иначе от уважения к ней не останется и следа. Уже к обеду эта история станет известна всем. Дальше ей можно будет освобождать свой стол и выметаться.
      – Очень жаль, Конрад, – спокойно сказала она.
      – Да? Это почему же?
      – Потому что на вчерашней пресс-конференции я виделась с Беном Морганом из Комиссии по независимому телевидению, – Лиз с улыбкой обвела взглядом присутствующих. – Бен Морган, как вы, возможно, помните, вручал «Метро ТВ» ее лицензию. И он хотел бы получить подтверждения, что мы верны нашим обязательствам. – Она снова повернулась к Конраду. – Он отвечал корреспондентам «Гардиан» и «Санди таймс». Они поинтересовались, как он собирается обеспечить выполнение компанией «Метро ТВ» своих обещаний по выпуску серьезных программ. Бен сказал, что будет постоянно нас контролировать, и спросил меня о наших планах.
      Лиз отпила кофе из своей чашки. Кофе был холодный, но ей хотелось заставить Конрада понервничать.
      – И что же ты ответила ему? – Конрад пытался скрыть свое раздражение.
      – Что мы вложили кучу денег в серьезный сериал о бездомных. Он был в полном восторге. Эта тема как раз его тоже волнует. – Она поставила чашку на стол. – Его сын ушел из дома в шестнадцать лет, пристрастился к героину и в конце концов оказался в «картонном городе». Мне кажется, этот случай дает тебе возможность чуть-чуть по-личному взглянуть на такие вещи. Бен с нетерпением ждет выхода сериала в эфир.
      Лиз постаралась не замечать гримасничающие от сдерживаемого смеха лица вокруг. Конрад встал и вышел из комнаты. Клаудия последовала за ним.
      Как только дверь за ними закрылась, комната разразилась аплодисментами. Лиз улыбнулась. Первый раунд был за ней. Но игра, которую она затеяла, была опасной. Она действительно виделась с Беном Морганом прошлым вечером. Но он был слишком занят, чтобы говорить о конкретных программах. И насколько она знала, сын Бена, здоровый и крепкий юноша, жил вполне благополучно в доме родителей, которые сломя голову бросались выполнять все его желания.
 
      «Неужели я действительно миссис Тигги-Уинкл, трогательное маленькое создание, которое старается построить свое гнездо и отгородиться в нем от жестокой действительности?» Джинни взяла в руки игрушечную кроватку и поставила ее в домик куклы Эми. Эми вечно собирала мебель изо всех комнат домика и складывала ее кучей в гостиной. Джинни осторожно поставила кровать в спальню и стала искать платяной шкаф. Вернула на место и его и стала рыться в куче в поисках туалетного столика, а потом комода.
      Обычно она находила успокоение, наводя порядок в этом крошечном мире, но сегодня слова Бритт все время всплывали в ее памяти, убивая удовольствие от этого занятия.
      Боже, чем она занята? Уборкой в этом чертовом кукольномдомике? Она сгребла всю мебель из спальни, бросила ее на пол и вышла из комнаты.
      В доме было расслабляюще тихо. Бен был в школе, а у Эми – послеобеденный сон. Когда дети спят, тишина кажется почти жуткой. Это, должно быть, оттого, считала Джинни, что ты вслушиваешься, и твое ухо ловит малейшие звуки.
      Слова Бритт не шли у нее из ума. Возможно, Бритт и права. Возможно, что в ее жизни не хватает чего-то еще. Но чего? Какой-нибудь работы на неполный день? Она ни в коем случае не хотела такой работы, как у Лиз, когда тебя рвут на части и у тебя нет даже времени получить от чего-нибудь удовольствие Привычное хорошее настроение вернулось к Джинни. Ей прямо сейчас нужно обдумать разные варианты. Но тут она вспомнила еще одну вещь, тревожившую ее. Тот взгляд, которым обменялись Дэвид и Бритт. Возможно, за ним ничего не было. Джинни знала, что не очень хорошо разбирается во всех тонкостях этого сложного мира. И все же она испытывала беспокойство. Может быть, ее крохотный мирок в конце концов не так уж и плох.
 
      Конрад сидел напротив Лиз в ресторане, который так рекламировал справочник и который он так тщательно выбирал, и широко улыбался. Встреча с представителями обувной фирмы «Пантер» прошла великолепно. Он мог даже простить ей эту вчерашнюю историю с Беном Морганом.
      Все шло именно так, как он запланировал, начиная с момента, когда присланный «Пантер» вертолет забрал их в штаб-квартиру фирмы в Суиндоне, где они провели все утро, утрясая детали самого большого договора о спонсорстве в истории британского телевидения.
      К восторгу Конрада «Пантер» согласилась заплатить три миллиона фунтов за привилегию быть спонсором новой спортивной развлекательной викторины «Метро ТВ». И поскольку Конрад слегка преувеличил их расходы, для «Метро ТВ» это сулило приличный навар, а если быть честным, то и лично для Конрада тоже. А он определенно нуждался в деньгах. Разумеется, его трудности временные. Нужен небольшой займ, чтобы дела поправились.
      Конрад смотрел на Лиз и улыбался. После этой истории с «картонным городом» он опасался, что она может начать строить из себя оскорбленную невинность и погубить всю сделку. Но она повела себя замечательно. Тони Адамс, генеральный директор «Пантер», ходил перед нею на задних лапках. Она даже избавила Конрада от необходимости каждые десять секунд напоминать о кредите. Конечно, она не знает настоящих производственных расходов, но он и не собирается сообщать их ей.
      Он наблюдал, как Лиз заказывает себе еду, и вежливо слушал рассказ Тони Адамса. Он видел, что Адамсу она нравится. Немного сексуальной алхимии никогда не помешает бизнесу. А она была действительно очаровательна, когда хотела, – это приходилось признать.
      Ну да, он взял еедля витрины, собираясь вести дела сам, но потом она оказалась такой строптивой, что он стал подумывать, не лучше ли избавиться от нее. Однако теперь не был в этом уверен. Она создает неплохой контраст. У него финансовая хватка и способность быть законченным мерзавцем, у нее порядочность, чтобы смягчить удар. А персонал так обожает ее. Даже этот ее бред с материнством привлек к ним много симпатий.
      «Мы не такое уж плохое сочетание, – подумал он, наполняя ее бокал. – Совсем не такое уж плохое» Он оглядел непристойную роскошь ресторана, с позолоченным потолком и скульптурными украшениями в стиле рококо, и заговорил вполголоса, наклонившись к ней:
      – Здесь, наверное, не самое подходящее место, чтобы сообщить это тебе, но я решил продолжить подготовку сериала о бездомных. Я выделил тебе триста тысяч.
      Лиз не могла поверить своим ушам. Это было на пятьдесят тысяч больше, чем она просила! Постаралась сохранить спокойствие, но не могла сдержать улыбки. Она победила!
      В своем волнении Лиз не заметила с беспокойством смотревшего на нее метрдотеля и не слышала, как он приказал гардеробщице найти ее плащ.
      – Миссис Уорд… – он стоял у ее столика и был явно не в восторге от собственной миссии, – ваш пилот просит вас подойти к вертолету. Срочный звонок из Лондона.
      Лиз вскочила из-за стола и поспешила за ним. Судя по тому, что он постарался убрать со своего лица все эмоции, дело было серьезным.

      – Сестра, вы можете сказать мне, где мой сын? – Лиз изо всех сил старалась не впасть в истерику. Истерикой Джейми не поможешь. – Сегодня утром его сбила машина.
      Сестра невольно взглянула на часы. Пять вечера. Миссис Уорд явно не очень-то спешила к своему сыну. В этой больнице она повидала всякого: и матерей, отказавшихся от своих детей, и матерей, не желающих кормить их, и безответственных матерей, которые предпочитали пойти выпить, вместо того чтобы навестить своего больного ребенка. Такую она видела впервые. Большая начальница, слишком занятая для того, чтобы позаботиться о своем пострадавшем сыне. Она бросила взгляд на дорогой костюм Лиз, на ее кашемировый плащ и портфель ручной работы и решила, что ей больше по душе матери-забулдыги, которые время для посещений проводят в пабе. Их хоть можно понять.
      Лиз видела неодобрение на лице сестры, просматривавшей списки, и ей хотелось ударить ее. Какая сволочь! Разве она не понимает, что творится у Лиз внутри? Что с тех пор, как ей два часа назад в истерике позвонила ее секретарша, все утро пытавшаяся ее разыскать, она перевернула небо и землю, чтобы попасть сюда?
      – Детское отделение, третий этаж, – сестра повернулась к следующему посетителю.
      – Он в порядке?
      Сестра подчеркнуто посмотрела на часы снова.
      – Понятия не имею, дорогая. Вам надо спросить у дежурной сестры в отделении.
      Слишком расстроенная, чтобы ждать лифта, Лиз через две ступеньки побежала по лестнице и попала в лес непонятных надписей. МВ1. МВЗ. Отделение Джона Хэзлбери. Никакого упоминания о детском отделении, и спросить некого. Подавляя в себе панику, она пробежала бесконечный коридор, вдоль стен которого были наставлены картонные коробки с одноразовыми капельницами и катетерами. Слезы отчаяния навертывались ей на глаза. Вот наконец и сестра.
      – Джейми Уорд, пожалуйста! – крикнула она, задыхаясь, практикантке-сестре, сидевшей за столиком. Девушка показала в дальний конец холла.
      – Как он?
      Молоденькая сестра взволнованно объяснила, что только что приняла смену.
       «Они не хотят говорить мне», – думала Лиз, лихорадочно переводя взгляд с койки на койку. Ее сердце упало при виде маленькой фигурки, с ног до головы перевязанной бинтами, но, слава Богу, это был не Джейми. А потом она увидела табличку с его именем. Сердце замерло, и она почувствовала холодную испарину. Койка была пуста. «О Боже, Боже, Боже. Пожалуйста,только бы он не… Я сделаю все. Я больше не отойду от него ни на секунду…»
      – Ма-а-мочка-а-а-а! – Маленький вихрь набросился на нее из-за угла, с головой в ссадинах и с грузовиком, собранным из конструктора, в руках. – Посмотри, что мы с папой сделали!
      Она подхватила его в свои объятия и изо всех сил прижала к себе.
      – Ой, мам, мне больно! – закричал Джейми.
      – Привет, чужая тетя. В твоей конторе был хлопотливый день? – Лиз поняла, что бестактность Дэвида вызвана чувством облегчения, но ей все равно хотелось убить его. – Ничего страшнее шишки на голове размером с куриное яйцо. Может, это научит его не перебегать дорогу перед машинами. Доктор сказал, что он счастливо отделался.
      – Господи, почему же никто не сказал мне, что он в порядке? – Лиз прижимала к себе извивающегося Джейми, и ее тревога превращалась в гнев.
      – Никто не мог найти тебя. Это твое совещание в верхах было таким секретным, что генеральный директор «Пантер» не сказал даже своей секретарше, где оно состоится.
      Ее гнев внезапно испарился, и она поцеловала Джейми, не в силах больше сдерживать слезы.
      – Я должна была быть здесь. Я не должна была поручать его Сьюзи. Они моидети.
      – Ну перестань, Лиз. При тебе это могло случиться точно так же, как и при Сьюзи. – Дэвид взял Джейми из ее рук и поцеловал его. – Ну пока, разбойник. Папе надо вернуться на работу и подписать номер в печать. Домой тебя заберет мама.
      Поцеловав Лиз, Дэвид осторожно вытер слезы с ее щек.
      – Ради Бога, перестань плакать. Это не твоя вина. И не думай, что это была Божья кара за то, что ты – работающая мать.
      Лиз вяло улыбнулась. Он прав. Она не должна быть такой чудачкой. Как он сказал, это могло случиться и при ней. И все же Дэвид так и не понял, что ранило ее больше всего: ее родной ребенок нуждался в ней, а ее не было, и никто не знал, где она. Он мог умереть, когда она была за сотню миль от него, улаживая сделки в вертолете. И она никогда не простила бы себе этого.
 
      – Извини, Конрад, но мне действительно нужновзять завтра свободный день. Я должна отвезти Джейми к матери, чтобы он неделю поправлялся там. Врачи говорят, что ему нужен полный покой.
      – А разве твоя чертова нянька не может отвезти его? Я всегда считал, что они именно для этого и существуют.
      – Нянька остается в Лондоне приглядывать за Дейзи. С обоими моей маме не управиться.
      – А как же сделка с «Пантер»? Завтра мы подписываем с ними контракт.
      – С «Пантер» все улажено. При подписании мне быть необязательно. Возьмешь девицу из «Третьей страницы» «Пантер» больше понравится цыпочка в мини-юбочке, чем я.
      – Тебе они доверяют.
      – Прости, Конрад, но это важно.
      – А сделка с «Пантер» – разве не важно?
      – Важно, но не так, как благополучие моего сына.
      – Ага, понимаю.
      – Действительно понимаешь?
      Она знала, что это будет еще одно пятнышко на ее быстро тускнеющем образе деловой женщины, но разве не наплевать на это? После того происшествия она пообещала себе, что будет с Джейми всегда, когда нужна ему. А завтра она будет ему нужна.
      По дороге к матери, оставляя позади прекрасные мирные пейзажи Восточного Суссекса, она ощутила, как чувство вины и напряжение покидают ее. Она всегда любила эту часть Англии. И теперь, среди начинающих желтеть листьев, в сиянии позднего сентябрьского дня, «Метро ТВ» казалась выдумкой, плодом больного воображения.
      Когда они наконец свернули на дорожку, ведущую к ферме «Пять ворот», Лиз на минуту притормозила, чтобы бросить взгляд на свой старый дом. «Пять ворот» были беспорядочно разбросанной по усадьбе елизаветинской фермой, построенной из рыхлого розового кирпича вперемежку с темно-красным, образовывавших затейливый рисунок, с огромными трубами уступом, которые сегодня не взялся бы сложить ни один каменщик. Было предание, что сама королева Елизавета 1 провела здесь ночь в одной из своих поездок по Юго-Восточной Англии, и, хотя твердых доказательств этого не сохранилось, с тех пор хозяйская спальня гордо именовалась комнатой королевы.
      Глядя на этот мирный дом среди мирных полей, сохранившийся неизменным за сотни лет, Лиз раздумывала, почему же она его покинула. Ведь это был счастливый дом. Всякий раз, когда она возвращалась, ее мать была там и встречала ее на пороге террасы. А когда она уезжала, мать в любую погоду, игнорируя все ее просьбы не беспокоиться, выходила махнуть ей на прощание руной.
      И вот теперь мама, как всегда, стояла на ступеньках, махала ей рукой и улыбалась. И внезапно Лиз вспомнила, почему она покинула весь этот мир красоты и покоя. Он казался ей слишком безопасным и уютным. Ей были нужны шум и суета, опасности и напряжение городской жизни. И вот теперь ее жизнь завершала свой круг.
      Мама сбежала со ступеней к машине.
      – Здравствуй, дорогая! Как Джейми? И как твой кошмарный босс принял новость, что ты смотаешься с работы сегодня? – спрашивала она, целуя Лиз и помогая вытащить из машины Джейми.
      Лиз удивило, что ее мать, одетая в ситцевое платье и почти совсем седая, знала выражения вроде «смотаться с работы». Смотрит дневные передачи, подумала она.
      – Босс посинел от злости.
      – Бедная Лиззи. Давай я помогу тебе устроить Джейми на софе. А потом, перед чаем, у нас будет время покормить моих бентамок.
      Когда дети разлетелись из родного гнезда, мать Лиз взялась за разведение вьетнамских кур. А теперь, после смерти мужа, куры, вместе с выпечкой кексов для церковного праздника и штопкой старой одежды для благотворительных распродаж, заполняли все ее время. И, к удивлению Лиз, она выглядела совершенно счастливой.
      Лиз поцеловала Джейми и бережно уложила его на софу. Он выглядел лучше, но был еще бледен от перенесенного потрясения. Несколько дней здесь поставят его на ноги. Несколько дней здесь и ейне помешали бы, но надежды получить их у нее не было. Секунду она помечтала о том, как хорошо было бы сейчас надеть какие-нибудь домашние боты, сгрести кучу хрустящих, как рисовые хлопья, листьев, бросить в нее свою городскую одежду и со смехом посмотреть, как все это будет гореть. А потом ничего не делать. Ну ничегошеньки. Она выглянула в окно и прислушалась к шуму ветра в деревьях, напоминавшему шум воды. Ей не удавалось вспомнить, когда в последний раз у нее было время, чтобы ничего не делать.
      Лиз видела, как у переделанного из конюшни курятника мама разбрасывала корм из старой потрепанной корзины, как сбегались к ней яркие разноцветные птицы, как некоторые из них брали корм прямо из ее рук. Мама гладила их и ласково ворковала что-то, совсем как Лиз, когда ей нужно было уложить Дейзи спать.
      Она вдруг ощутила острый приступ сожаления, что так редко видит свою мать и что в ее жизни теперь так много вещей, на которые у нее нет времени.
      Словно угадав ее настроение, мама взяла ее под руну и повела в курятник.
      – Пойдем, я покажу тебе что-то удивительное.
      Она открыла верхнюю створку деревянных ворот и оперлась на нижнюю. Лиз присоединилась к ней.
      Внизу в набитых сеном яслях сидела неопрятного вида старая курица.
      – Она из соседнего питомника. Я попросила у хозяина курицу, чтобы высиживала яйца, если настоящая мать не делает этого, – она бросила курице горсть корма, – и когда я взяла ее, она даже не выковыривала лапой из земли зерна. Не умела.
      В голосе мамы звучала гордость:
      – А посмотри на нее теперь!
      Лиз снова посмотрела на жалкую, лысеющую курицу, так потешно гордую своим кратким мигом одолженного материнства. И почувствовала, как слёзы наворачиваются ей на глаза. Слезы о своем утраченном материнстве и о всех тех вещах, которых она лишилась в своей жизни. О покое. О тепле. О времени. О свободе.
      Она взглянула на мать. Все поколение Лиз чувствовало себя немного виноватым перед своими матерями. Осужденные на серую жизнь без достижений, они попивали чай на лужайке, пока их мужья переживали все тревоги и радости огромного мира. Лиз считала, что жизнь этих женщин – надругательство над ними. Сама Лиз такой ошибки никогда не сделает!
      И все же, чья жизнь была лучше? Ее матери, которая могла выбирать, как распорядиться своим временем, и была стержнем этой сельской общины, или ее жизнь с большой властью и большими нагрузками, когда зарабатываешь кучу денег и не имеешь времени потратить их?
      – Мам, что ты думаешь о моей жизни?
      Мать бросила горсть корма курам, и на ее лице отразилось замешательство. Споры и поединки были не ее стихией. Она принадлежала к поколению, которое не делало из правды кумира и не считало ее средством для решения всех проблем.
      – Ты хочешь правду?
      – Конечно, – ответила Лиз, вовсе не будучи уверенной, что действительно хочет ее.
      Не поворачивая головы, глядя прямо перед собой, Элеонор бросила еще корма курам.
      – Если ты действительно хочешь правды, то я думаю, что ты понапрасну тратишь свою жизнь. Ты добилась больших успехов, и я очень горжусь тобой. Но у тебя никогда нет времени для действительно важных вещей. Ты забываешь о днях рождения, ты забыла о моем в прошлом году.
      Лиз закрыла глаза, напрягая свою память. Она была так невероятно занята тогда. Но она знала, что это для нее не оправдание.
      – И ты все время работаешь. Даже когда ты приезжаешь сюда на уик-энд, ты привозишь работу с собой. Ты совсем не занимаешься воспитанием своих детей. Я знаю, что так принято в нынешние времена, но ты очень многого лишаешь себя, – мать взяла ее за руку и печально улыбнулась. – И что хуже всего, ты, похоже, совсем не видишь радости.
      Издали послышался телефонный звонок, и Элеонор отпустила руку дочери с явным облегчением, что предлог уйти нашелся.
      Все эти годы, подумала Лиз с горечью, я жалела мать, и вот теперь я обнаруживаю, что она жалеет меня. Так где же женщины сбились с пути?
      – Это твоя секретарша, дорогая. Она говорит, что тебе лучше вернуться. Конрад что-то затевает.
 
      Лиз смотрела на смету программы «Люди из картонных коробок» и старалась понять, что же именно задумал Конрад. Вчера, когда она уехала в свой Суссекс, Конрад запросил копию этой сметы, а двумя часами позже ее запросил и начальник производственного отдела. Случайностью это быть не могло.
      Все три месяца, что она занимала свою должность, Лиз сражалась с Конрадом за то, чтобы сдвинуть с места серьезные проекты, и каждый раз он накладывал на них вето. На все, кроме этого. Это была ее первая и единственная победа. И если она потеряет ее, она потеряет все.
      Когда зазвонил один из телефонов на ее огромном матовом черном столе, она от неожиданности вздрогнула. Секретарша напоминала ей об обеде с Бритт.
      На этот раз ей не хотелось видеться с Бритт. У той был корыстный интерес: она собиралась начать производство телефильмов и надеялась, что компания старой подруги поможет ей.
      Лиз оглядела прохладное, спокойное зеленое убранство «Ле Эскарго». Чудаку хозяину говорили, что зеленый цвет невозможен, что такого в ресторанах никогда не было, что он неминуемо разорится. Но он никого не стал слушать, а доверился своему инстинкту. И теперь «Ле Эскарго» – «Улитка» – был одним из самых процветающих ресторанов Лондона. Его второй этаж был излюбленным местомдля заключения сделок у представителей прессы и телевидения. История «Улитки» всегда приводила Лиз в хорошее настроение, и она не упускала случая побывать здесь – особенно когда платила не она.
      Сегодня платила Бритт, но, слушая ее сладкие речи, Лиз твердо знала, что бесплатных обедов не бывает.
      – У нас замечательная – действительно замечательная– идея развлекательной программы, – громко и с энтузиазмом говорила Бритт. – Я уверена, что вы захотите заполучить ее до того, как ею заинтересуется Би-би-си.
      К ужасу Лиз, только что заказанное Бритт чрезвычайно изысканное блюдо стыло на ее тарелке.
      – Это лучшее, что я видела за многие годы. Это программа бережная и теплая и в то же время смешная и смелая…
      – Бритт, – смущенно прервала ее Лиз. Бритт напоминала ей рекламного агента, которому оставалось уломать только еще одного клиента, чтобы получить оплаченный отпуск. – Это же я, Лиз, одна из твоих самых старых подруг. Прекрати, пожалуйста, эту агитацию и расскажи мне только самое существенное.
      – Ладно, – Бритт осеклась и подцепила вилкой кусочек со своей тарелки. – Называется она «Итак, вы поняли, что у вас проблемы».Из публики приглашают троих. У каждого в аудитории, знаешь, есть те или иные личные проблемы, и они рассказывают о них составленному из знаменитостей жюри, которое дает им совет, как эти проблемы решать. Остальная часть аудитории голосует, согласна она с этим советом или нет. Конечно, мы рассчитываем здесь на смех. Ничего слишком серьезного. Знаменитости не будут экспертами, они будут комедиантами, актерами, диск-жокеями, кем-то в таком духе.
      – А ты не думаешь, что все это превратится в еще одно шоу с ритуальным осмеянием реальных людей?
      – Почему?
      – Потому что это раньше считалось забавным разрушать «я» простого человека и выставлять его этаким недоумком перед миллионами телезрителей. Теперь от этого отказались.
      – Понятно. Но у нас есть и другие идеи.
      – Послушай, Бритт.
      – Да?
      – Твой «тальерини с четырьмя соусами и лесными трюфелями» остынет.
      Бритт осуждающе посмотрела на нее и поиграла вилкой.
      – Ты не хочешь выслушать мои идеи, да? – Лиз ловко переменила тему:
      – Послушай, завтра вечером в «Метро ТВ» прием. Там будет полно полезных для тебя людей. – «И насколько я тебя знаю, – подумала Лиз, – ты, скорее всего, выберешь самого полезного и отвезешь его к себе домой». – Почему бы тебе не прийти?
      – Хорошо, – просияла Бритт, – это звучит многообещающе.
 
      В такси по дороге в «Метро ТВ» Лиз просмотрела список проектов, который Бритт передала ей. На взгляд Лиз, все они были неоригинальными и скучными. На ее стол каждую неделю ложились сотни проектов вроде этих, и она вежливо говорила: нет. Дружбы ради проекты Бритт она читала особенно внимательно. И из этого чтения Лиз становилось ясно, что Бритт лучше было бы ограничиться тем, что у нее получалось блестяще – деловой стороной работы, а идеями программ предоставить заниматься кому-нибудь другому. И тут она вспомнила, что тоже ради дружбы согласилась показать этот список Конраду для независимой оценки. Лиз оставалось только надеяться, что она не пожалеет об этом.
      – Ну давай же, Берт, Бога ради, придумай для «шапки» что-нибудь более смачное, чем «Яппи-попрошайки»! – сердито обратился Дэвид к редактору новостей. – Яппи-попрошайки уже несколько дней не сходят с первой страницы «Сан». Где нашаистория? Такая, о которой другие газеты еще не писали. Черт тебя побери, ведь мы же газета, а не хренов «Ридерс дайджест»!
      Дэвид оглядел серьезные молодые лица репортеров и представителей младшего редакционного состава, собравшихся на полуденную летучку, и решил, что не стоит выходить из себя. Их варианты «шапки» были просто чушью. Никто не распознает добрую старую сенсацию, если столкнется с таким заголовком нос к носу. Беда большинства из них в том, что они попали в «Дейли ньюс» прямо из университетов или журналистского колледжа, лишь иногда, может быть, проработав несколько месяцев в местной газете и затем решив, что эта работа слишком мелка для них и что пора упаковывать чемодан и перебираться в газету общенациональную.
      Никто из них, сердито думал Дэвид, по-настоящему никогда не искалсюжет, не собирал его мучительно по кусочкам из слухов, бесед и результатов тяжкого репортерского расследования. Им неизвестно, что это такое – в промозглую погоду стучаться в двери в какой-нибудь трущобе, чтобы добыть жизненно важную частицу информации. Им никогда не случалось приносить в дом ничего не подозревающей жене новость о том, что ее муж только что погиб на автостраде М25, или быть свидетелем встречи разоблаченного взяточника с женой и детьми.
      Нет, не то чтобы Дэвиду нравилась такая работа, – кому она понравится? – но она закаляет. Она заставляет понять, что журналистика родилась на улице, а не возникла из пресс-релизов и правительственных заявлений. В ней приходится потеть и перелопачивать пустую породу, пока редко, совсем редко ты не раскроешь Уотергейт. А эти сопляки, наверное, думают, что Вудворд и Бернстейн играли в бирюльки.
      – Есть неплохая история, которую принес Брайан, о бабульке, пришпилившей насильника шляпной булавкой, – неуверенно отважился заметить Берт.
      – Это не неплохая история, – бросил Дэвид, – это потрясающаяистория. В ней есть все, что нам нужно: отвага, юмор, секс. Я знаю эту историю. Я прочел ее во вчерашней «Стар».
      Берт почувствовал себя неуютно и обвел вопрошающим взглядом собравшихся репортеров.
      – У меня есть кое-что, что может подойти.
      Дэвид повернулся, чтобы увидеть говорящего. Это была новенькая, молодая женщина-репортер, недавно перешедшая к ним из «Норзерн эко». Дэвид припомнил, что ее зовут Сьюзан. Нет, как-то забавно. Сюзанна. Да, Сюзанна. Ну что ж, может быть, у них в «Эко» заставляют репортеров иногда выходить на улицу.
      – Прекрасно, валяйте.
      – Это история о коррупции в полиции. Мне намекнули, что полицейский из Отряда по борьбе с серьезными преступлениями занимается вымогательством. Похоже, это надо проверить. Мне кажется, я близка к раскрытию этого дела.
      Впервые за сегодняшний день Дэвид был заинтересован. И он понял, чем ему запомнилась Сюзанна. Не только своим занятным именем, но и тем, что она была сногсшибательно красива. Стараясь не думать о ее внешности, а сосредоточиться на ее словах, Дэвид старательно отводил взгляд от длинных ног, которые она не пыталась скрыть своей черной мини-юбкой.
      – Насколько близка?
      – Не очень, Дэвид, – вмешался Берт. – Мне жаль, Сюзанна. Это хорошая история, но она пока сырая. Если ее напечатать сейчас, то все будет скомкано. Над ней еще нужно работать.
      Сюзанна выглядела разочарованной. Дэвид улыбнулся ей, узнавая в ее нетерпеливости свою пятнадцать лет назад и не желая глушить единственное проявление инициативы за сегодняшнее утро.
      – Итак, нет ни одной приличной оригинальной истории, готовой в набор?
      Ответом Дэвиду было глухое молчание примерно дюжины репортеров, каждый из которых напряженно рылся в своей памяти, чтобы, как кролика из шляпы, вытащить из нее что-нибудь, что заслужило бы одобрение Дэвида.
      – Есть еще одна вещь…
      Дэвид не мог понять, почему Берт говорит так робко.
      – Да, так что это?
      – Вот. Их принес сегодня Мик Норман.
      Он вытащил из папки пачку черно-белых снимков размером десять на восемь дюймов. Это были любительские фотографии исхудавшего мужчины на больничной койке. Взяв их в руки, Дэвид увидел, что этот человек был Джим Джонсон, еще недавно самый популярный в Англии комик, который мог рассмешить людей в любое время и в любом месте.
      – Но Джим Джонсон умирает. Говорят, у него СПИД. – Берт выглядел смущенным:
      – Да, очень похоже на это.
      – Черт возьми, где Норман взял эти снимки?
      – Купил с рук.
      – И почему же он не отволок их в «Уорлд»? Ведь «Уорлд» платит вдвое больше нас. Так вот, я скажу вам почему. Потому что даже вонючий «Уорлд» не пал так низко, чтобы напечатать это. Так что, ради Бога, Берт, тут говорить не о чем.
      Берт с облегчением вздохнул:
      – Хорошо, хорошо. Я просто подумал, что должен упомянуть про это.
      – Прекрасно. Ты упомянул про это. Так, все возвращаются на свои рабочие места. Нам остается только надеяться, что после обеда что-нибудь выплывет. Берт, через час зайди ко мне, пожалуйста, мы обсудим кое-какие детали. И ищи, Берт, ищи. Нам нужно что-нибудь получше того, что ты предлагал.
 
      Дэвид мерил шагами комнату, каждый раз пиная мусорную корзину с такой яростью, что она наконец рассыпала свое содержимое по всему полу. Тогда он снял пиджак, сел за монитор, включил его и стал просматривать ленты «Ассошиэйтед Пресс». Черт его возьми, он сам найдет тему!
      – Дэвид, – голос у секретарши Логана Грина был воркующим и сладострастным, что должно было свидетельствовать о ее полном соответствии занимаемой должности, – вы не могли бы заскочить к Логану на несколько минут?
      Когда Дэвид, постучав, открыл дверь, на лице Логана сияла улыбка, что всегда предвещало неприятности. И он был не один. На краю его стола сидел Мин Норман с таким видом, словно стол принадлежал ему.
      – Привет, Дэвид. Я хотел бы в спокойной обстановке перекинуться парой слов насчет этих снимков Джима Джонсона.
      Дэвид внутренне весь напрягся:
      – Что ты хочешь узнать, Логан? Мы не публикуем этих снимков, потому что это было бы явным посягательством на личную жизнь. Более того, мы поступили бы противозаконно. Показывать человека на смертном одре и записывать его предсмертные стоны – это именно то, что пытается запретить новый закон.
      – Это можно обойти, – Мик Норман впервые подал голос, – я говорил с фотографом. Он не действовал самовольно. Он получил разрешение на съемку у сестры. Он не нарушал ничьих прав. Закон ведь запрещает только нарушение чьих-то прав. Поэтому мы можем использовать эти снимки.
      Дэвид неприязненно посмотрел на него. Мику Норману было двадцать семь, и он был типичным продуктом «десятилетия алчности»: амбициозный и эгоистичный, он считал нормы морали устаревшими и ненужными. Вместо сердца у него медицинская страховка на лечение сердечных болезней.
      – И сколько этот «фотограф-любитель» заплатил сестре за разрешение снимать? Или вы думаете, что она позволила ему это по доброте душевной и из любви к желтой прессе? Бога ради, Логан, разве ты не слышишь вони, которой разит от всего этого?
      – Нам нужны эти снимки, Дэвид, – спокойно сказал Логан. – «Уорлд» начинает сводить нас на нет. Это сползание в пропасть мы должны остановить.
      – Но только не публикацией отвратительных снимков умирающего человека. Пойми, Логан, люди любят Джима Джонсона. Он один из символов этой страны. Они не хотят видеть его вот таким: истощенным, в болячках. И эта публикация не пройдет без последствий. Ты помнишь, как «Уорлд» опубликовал снимок жертвы изнасилования в Брентвуде? Девушки, подвергшейся групповому изнасилованию и пыткам? Он вызвал у людей такое отвращение, что «Уорлд» потерялчитателей вместо того, чтобы их приобрести. И мы потеряем наших тоже.
      Мик Норман собирался что-то сказать, но Логан знаком приказал ему молчать.
      – Хорошо. Возможно, ты и прав. Мы не будем печатать эти снимки.
      Дэвид с интересом посмотрел на Логана. Почему он вот так сразу сдался? Дэвиду польстила бы мысль, что дело было в силе его аргументов или в остатках морали у Логана, но он знал его слишком хорошо. Морали у Логана было ничуть не больше, чем у Нормана. Тут должна быть другая причина, которой Дэвид не знал. Пока не знал.
      Считая беседу законченной, он встал. На полпути к двери его остановил голос Логана:
      – Дэвид…
      – Да, Логан?
      – Нам нужна сенсация. И поскорее.
      – Я знаю, Логан, я знаю.
 
      Дэвид смотрел, как Лиз, склонясь над своим туалетным столиком, заканчивала подводить глаза. Они отправлялись на вечеринку. Лиз была удивительно красива в эти дни. Успех шел ей. Она никогда не была слишком озабочена своей внешностью – помнится, услышав наделавшее столько шуму высказывание Брюса Олфилда, что англичанки предпочитают тратить деньги на верховую езду и всякого рода курсы, а не на модные туалеты, она воскликнула: «И слава Богу! Это гораздо полезней для здоровья!», – но тем не менее она купила несколько хороших новых платьев, и они были ей к лицу.
      Однако Дэвид был бы искренне рад, если бы им не нужно было идти на этот прием. В нем еще не улеглись переживания от сегодняшнего разговора с Логаном, и меньше всего ему хотелось этого трепа с кучкой самодовольных телевизионщиков. Хорошо хоть, что все должно кончиться к девяти и что их там прилично покормят. Слава Богу, на приемах «Метро ТВ» вино всегда льется рекой, и он сможет как следует надраться, если станет слишком скучно.
      Он осторожно приподнял прядь волос у шеи Лиз и поцеловал ее. К его удивлению, она слегка вздрогнула.
      – Что ты?
      – Извини, я немного не в своей тарелке. Меня достал Конрад. Он что-то задумал, а я не пойму что. Он оттирает меня на каждом повороте. Я бьюсь за уровень передач, а он считает меня занозой в заднице. Бритт была права, я нужна ему только для витрины. А теперь, когда он увидел, что я стою у него на пути, он может захотеть избавиться от меня.
      – Ну перестань, твой уход был бы для «Метро ТВ» большой потерей.
      – Может быть. Но для меня он был бы, возможно, к лучшему, – она посмотрела на Дэвида в зеркало, чтобы увидеть, понял ли он ее.
      Но выражение его лица было замкнутым и раздраженным.
      – Почему, скажи, пожалуйста? Ты зарабатываешь кучу денег, все тебе завидуют…
      – Потому что в жизни у меня осталась, похоже, одна работа. Я почти не вижу своих детей. И одному Богу известно, какой вред это наносит им.
      – С детьми все в порядке. У них цветущий вид. Они обожают Сьюзи.
      – И одному Богу известно, какой вред это наносит мне.Нет, в самом деле, все, что мне осталось в жизни, – это работа и борьба с Конрадом. Где мои развлечения? Где встречи с друзьями? Где даже чтение детям на ночь?
      – Такова, наверное, цена успеха.
      – В таком случае я начинаю думать, что для меня эта цена слишком высока.
      На мгновение Дэвид увидел пропасть, в которую вел этот разговор. Работа становилась Лиз поперек горла, она могла даже плюнуть на нее, и это как раз тогда, когда у него самого начинаются неприятности. Все, хватит, больше никакого сюсюканья, надо говорить прямо и честно. И страх заставил его быть резким с ней:
      – Послушай меня, Лиз. Если хочешь вести такую жизнь, как наша, ты должна быть готова на жертвы. За вещи, которые ты хочешь иметь, надо бороться. Лиз оглядела их обставленную дизайнером спальню с огромной кроватью, накрытой покрывалом от Осборна и Литтла. Метр этого покрывала стоил 25 фунтов, а сколько стоили стулья и туалетный столик в том же стиле? А подобранные в тон обои в смежной ванной, которые по настоянию дизайнера были выбраны цвета плесени?
      – Возможно, что они больше не нужны мне настолько. – Дэвид сидел на кровати и со злостью надевал туфли.
      – Ну так мне они нужны! Ты всегда относилась к вещам слишком легко. Всю твою жизнь мамочка и папочка пеклись о плате за твое обучение, о машине, о каникулах, о новых платьях. А вот мои не пеклись, потому что это было им не по карману. И это заставило меня захотеть добиться всего самому. Ну ладно, пусть Конрад – дерьмо. Конечно, дерьмо. Поэтому он и начальник. Но дерьмо имеет свое применение. Ты должна научиться работать с ним, вместо того чтобы все время с ним сражаться. Уступи ему немножко, и взамен он сделает то же для тебя.
      В душе Дэвид клял себя за свое лицемерие. Разве он сам уступил Логану? Нет, он захотел права считать себя честным, а вот сейчас злится на Лиз за то, что она хочет того же.
      – А если я не смогу?
      Дэвид на секунду вспомнил об огромных счетах по кредитам, о плате за детский сад, о жалованье няньки и уборщицы и почувствовал себя так, как, должно быть, почувствовал себя его отец, когда узнал о превышении своего кредита в банке на два фунта. Из-за этого у отца открылась язва. Дэвид знал – ему следовало бы сказать жене, что их положение не так надежно, как она думает, но он боялся, что она начнет его презирать. Добытчиком должен быть мужчина, это его дело.
      – Лиз, забудь даже думать об этом! Дома ты сойдешь с ума. Ты побежишь на работу через пять минут!
      – Джинни, похоже, нравится дома. И моей маме.
      – А как насчет моеймамы? Всю жизнь она жила жизнью отца и моей, вместо того чтобы иметь свою собственную. Ведь не этого ты хочешь?
      – Я не знаю. Неужели это будет так ужасно? – Она посмотрела в его глаза и увидела там страх, как у туриста, который опасается быть втянутым в незаконную сделку назойливым иностранным торговцем.
      – Между нами не было договора об этом.
      – А разве мы когда-нибудь об этом говорили?
      – Говорить не было нужды. Мы оба знали.
      – Ну так, может быть, нам лучше обсудить это сейчас?
      – Мы идем на прием. Твой прием. Ты должна будешь приветствовать всех. Не забывай, что ты большая шишка, ты самая влиятельная женщина на телевидении.
      – Не забываю, – с горечью согласилась Лиз, – не забываю.
 
      – Он считает, что я становлюсь как его мать, – в женском туалете здания «Метро ТВ» Лиз клала на губы еще один слой ярко-красной помады и наблюдала за тем, как Бритт поправляет платье. Она не видела никакой другой причины для неприязни Дэвида. Конечно, у него могли быть проблемы в связи с падением тиража, дело было, возможно, серьезнее, чем он это признавал, но раньше Дэвид никогда не позволял делам влиять на их отношения. С самой их свадьбы он взял за правило не делиться с ней своими служебными трудностями. Иногда ей хотелось, чтобы он делился. Ей была ненавистна мысль, что он страдает молча, не обращаясь к ней за помощью. Но таков был Дэвид, и она давным-давно поняла, что не надо пытаться изменить людей, их приходится любить такими, какие они есть.
      И все же на сей раз ей следовало, возможно, быть более настойчивой. Все это слишком важно, чтобы оставить без внимания. Когда они вернутся, надо серьезно поговорить с Дэвидом. Если его беспокоит работа, то она, может быть, сумеет помочь ему.
      Лиз убрала помаду и посмотрела на Бритт, только что надушившую волосы и за ушами. Почувствовала пряные, сексуальные оттенки «Анималь», любимых духов Бритт. Она явно что-то затевает сегодня!
      Бритт заметила, что подруга наблюдает за ней. Интересно, о чем она думает? Лиз теперь всегда выглядит такой озабоченной. Она потрясающе красива сегодня, несмотря даже на то, что тревожится о Дэвиде. Почему бы тебе не увезти его сейчас домой и не соблазнить? Это отвлечет его от мыслей о работе,почти вырвался у Бритт совет, но какая-то неясная мысль о собственной выгоде удержала ее. Она спрятала духи и обернулась.
      – А ты действительно?
      – Действительно что?
      – Становишься похожа на его мать?
      – Ты с ума сошла, Бритт. Конечно же, нет! Его мать – тошнотворная баба, которая сделала из себя мученицу, а потом обвинила в этом свою семью.
      – И это из-за нее у Дэвида пожизненный комплекс заботы о женщинах?
      – Да.
      – Очень неумно с ее стороны.
      – Во всяком случае, ни слова об этом Дэвиду. У него сейчас это больное место.
      – Конечно, не скажу. Ни полслова.
      Лиз поправила расческой волосы и направилась к двери.
      Бритт бросила в зеркало последний взгляд на свое дорогое модельное платье. Она выложила за него кучу денег. Но, как говорится, деньги не молчат. Мягкое облегающее шерстяное платье шло ей идеально. Когда она была неподвижна, оно выглядело изысканным и загадочным. Когда же она двигалась, – двигалось вместе с ней, волшебным образом передавая каждый изгиб ее тела.
      Как интересно, подумала Бритт. Так, значит, сейчас у Дэвида это больное место.
      Еще бы не больное. Когда твоя жена собралась спуститься с высот и заделаться кухаркой, когда твой босс готов превратить твою газету в бульварный листок, кому это понравится? Да ему сейчас нужнее всего, наверное, жилетка, в которую можно поплакать.
      На секунду Бритт удивилась, что он вообще оказался сегодня здесь. А потом, улыбнувшись своему отражению в зеркале, расстегнула еще одну пуговицу.

      Бритт взяла у официанта рюмку белого вина и прошла в глубь переполненной комнаты. Торжественное появление было ее любимым коньком, причем для большего эффекта она часто нарочно опаздывала. Она наслаждалась, когда при виде ее стихали разговоры и люди спрашивали друг друга, кто это. Было бы лучше, если бы они уже знали ее, но скоро они ее узнают.
      Потом был чудесный миг покоя, когда Бритт стояла, потягивая вино из рюмки и ища глазами Лиз. Но Лиз не было видно. Какой-то маленький шустрый мужчина таращился на нее. Принимая во внимание его габариты и непритязательную одежду, Бритт была готова проигнорировать его. Но потом уловила неожиданное почтение, с которым обращались к нему окружающие.
      – Здравствуйте, молодая леди, – к ее удивлению, он заговорил с заокеанским акцентом. Средний Запад. Чикаго, наверное, или Де-Мойн. Он не был англичанином. И уж точно, без приличного образования. – Кого ищем? Меня зовут Конрад Маркс, я хозяин этой лавочки. А вы кто?
      Бритт усмехнулась. Лиз убила бы его на месте, если бы услышала, что онхозяин «Метро ТВ».
      – Меня зовут Бритт Уильямс. Я старая подруга Лиз Уорд.
      – Ага, погодите-ка, это вашу бумажку с проектами мне положили на стол сегодня утром? – Он бросил взгляд на только что расстегнутую пуговицу платья Бритт. – Совсем неплохие проекты. Очень оригинальные. Они мне нравятся.
      Говоря откровенно, он даже не заглядывал в эту папку, но после знакомства с Бритт он обязательно ее просмотрит.
      Лиз, которая заметила Бритт в ногтях Конрада и поспешила ей на помощь, – но потом поняла, что Бритт вовсе не хотела ее помощи, – не могла не слышать последней фразы. Что это за чушь несет Конрад? Все проекты Бритт были кошмарны. Она надеялась, что устами Конрада говорило только содержимое его трусов.
      К своему удовольствию, она заметила, что к ним движется Клаудия, явно решившая, что беседа Конрада с Бритт длится уже достаточно долго. Бедная Клаудия, в энергии ей не откажешь, но против Бритт она не тянула.
      Клаудия намертво вцепилась в рукав Конрада и потащила его в безопасный угол, подальше от Бритт. Лиз была не очень настроена жалеть брошенную и покинутую Клаудию, но трудно не посочувствовать любой женщине, мужик которой оказался в поле зрения Бритт.
      Лиз почувствовала чью-то руну на своем рукаве.
      – Вас просят к телефону, миссис Уорд.
      Это удивительно, почему вас вызывают к телефону именно в тот момент, когда вы собрались пропустить пару рюмок вина?
      На мгновение Бритт почувствовала себя не очень уютно и стала осматриваться по сторонам в поисках знакомого лица, пытаясь подавить в себе чувство легкого разочарования оттого, что Дэвида явно не было здесь, но тут она услышала чей-то обращенный к ней вопрос:
      – Так что же ты думаешь обо всей этой вспышке мании материнства, о несравненная богиня всех яппи?
      Она вздрогнула от неожиданности. Так он все же здесь! Он стоял, опершись на легкий столик, неприлично молодой и красивый, и останавливал каждого проходившего мимо с вином официанта.
      – Дэвид, ты упьешься.
      – Хочу утопить в вине свои заботы. Ты не ответила на мой вопрос.
      Бритт посмотрела на него. Такой же до безумия привлекательный, как всегда. Она никогда не могла понять, почему ее так тянуло к мужчинам, страстно увлеченным своим делом. Может быть, она чувствовала в них родственную душу. Даже теперь Дэвид своим насмешливым взглядом проникал за оболочку ее мудрости и опыта и заставлял ее чувствовать себя двадцатилетней девчонкой. Если бы так вел себя кто-нибудь другой, она расценила бы это как флирт, но Дэвид никогда не флиртовал. И с тех самых пор, когда столько лет назад они расстались, Дэвид был последним из тех, кого она могла заподозрить в стремлении сбить ее с пути истинного. И все же, глядя на него, она раздумывала, не проскочила ли между ними искорка. Просто крохотная искорка, из которой можно раздуть что-нибудь большее – легкий флирт, например, или даже небольшой роман. Ничего угрожающего семье, ведь Лиз, в конце концов, ее подруга, да и Дэвид так верен ей, что и делает всю эту затею вполне невинной. Так, что-нибудь, что будет забавно, пока оно длится, и что поможет изгнать прошлое.
      И Лиз никогда ничего не узнает. В конце концов у Бритт такой опыт в деликатных делах. А Дэвид, похоже, нуждается в ободрении. Она смотрела, как он осушает одну рюмку за другой, и поняла то, чего не понимала Лиз: хотя Дэвид никогда не попросит о помощи, она ему нужна.
      – Знаешь, Дэвид, прошло уже больше пятнадцати лет с тех пор, как мы в последний раз были вместе на вечеринке, – мягко сказала Бритт, наклоняясь к его уху, – а я все еще чувствую, когда у тебя не все хорошо.
      Он поднял глаза, явно желая убедиться, что расслышал ее правильно:
      – Ты действительно так думаешь? Спасибо. К сожалению, Лиз это больше не волнует.
      Бритт услышала горечь в его голосе.
      – В списке ее приоритетов я в настоящее время нахожусь довольно низко. Первым идет «Метро ТВ», потом дети. Я на довольно скромном третьем месте.
      Ах вы, самовлюбленные мужики, подумала Бритт. Бедняжки, вы ведь должны быть центром вашей Вселенной. Вы смешны, но в своем ослеплении вам не до этого. О Лиз, что же ты за глупышка!
      – Дэвид, вот ты где, – Лиз вынырнула из толпы. – Я обещала Сьюзи вернуться к половине десятого. Она идет на вечеринку. Ты со мной?
      Дэвид посмотрел на нее с раздражением. Единственное, ради чего он шел на этот чертов прием, был ужин. Пока он не встретил Бритт.
      Он допил рюмку, обдумывая слова Бритт.
      – Нет, любимая. Я только что вспомнил, что обещал заехать в газету.
      Это была ложь, и он сам не знал, почему солгал. Обычно он не лгал Лиз.
      Она поцеловала его в щеку и устремилась через толпу к выходу.
      Дэвид, чуть покачиваясь в легком опьянении, обратился к Бритт:
      – Я сказал, что я третьим в списке? Пардон, я хотел сказать, четвертым. Я забыл чертову няньку.
      Бритт медленно улыбнулась ему.
      – Бедный Дэвид, – ее голос был мягким и нежным. – Почему бы нам не пойти и не выпить? Ты мог бы рассказать мне обо всем этом.
 
      Черт возьми! Лиз уже забрала плащ и сумку из своего кабинета, когда вдруг вспомнила, что обещала Конраду отдать сегодня окончательный вариант сметы расходов на съемки сериала по Агате Кристи. Придется подсунуть бумаги ему под дверь по дороге.
      Наклонясь перед дверью, чтобы просунуть под нее папку, Лиз вдруг поняла, что дверь кабинета Конрада не только не заперта, но и слегка приоткрыта и из-за нее слышны какие-то странные звуки. Света не было на всем этаже, а выключатели были расположены так по-дурацки, что она никогда не могла найти нужный.
      Очень медленно Лиз приоткрыла дверь и стала на ощупь искать шнур выключателя. В кабинете послышались какие-то шорохи и возня, и голос Конрада сообщил ей, что кабинет занят.
      Долю секунды она стояла в оцепенении, а потом почти бессознательно дернула за шнур. Моргая в ярком свете, перед ней предстали Клаудия со своими трусиками «Ля Перла» на лодыжках и Конрад, торопливо застегивающий ширинку. В панике Клаудия схватила мусорную корзинку и надела ее Конраду на голову.
      Не в силах удержаться, Лиз расхохоталась при виде окурков, пластиковых стаканов и комков бумаги, сыплющихся на плечи Конрада.
      – Ах, Клаудия, какая галантность! – сквозь смех выдавила она. – Но корзинку надо было надеть на свою голову. Спутать член Конрада ни с каким другим невозможно!
 
      Когда она вошла, Сьюзи уже ждала в холле. Едва увидев решительное выражение ее лица, Лиз поняла, что ни на какую вечеринку Сьюзи идти было не нужно. Ей был нужен откровенный разговор.
      – Простите меня, Лиз, но я так больше не могу. Вы говорили, что все наладится, когда «Метро ТВ» выйдет в эфир, но ничего не наладилось, – Сьюзи начала атаку, даже не дав Лиз снять плащ. – Мне так жаль, что я говорила с этой ужасной женщиной, но это ничего не меняет. Я хочу сказать, что вас по-прежнему нет дома!
      Лиз изо всех сил пыталась сдержать свой гнев. Шантаж, это был чистый шантаж, и Лиз не собиралась уступать ему. Сьюзи наверняка хочет больше денег. Но почему не сказать прямо?
      – Сьюзи, – Лиз изо всех сил старалась подавить раздражение в голосе, – если ты считаешь, что мы должны платить тебе больше, давай поговорим об этом завтра.
      – Простите, Лиз, дело не в деньгах.
      – Если дело в часах, то давай и об этом поговорим завтра.
      – Нет, Лиз, простите.
      Черт побери! Двадцатилетняя нянька говорит с ней спокойно и свысока, словно взрослая – она, а Лиз – своенравный ребенок.
      – Вы с Дэвидом действительно нравитесь мне, и после той истории с газетой я чувствовала себя обязанной остаться у вас, но боюсь, что это просто выше моих сил – все время говорить Джейми и Дейзи, что вы опять не придете.
      О Боже, она действительно решилась. Лиз мгновенно протрезвела, и вся ее твердость испарилась при мысли, что Сьюзи на самом делеуходит. Она не может уйти! Особенно сейчас, когда она так нужна им! Она, по сути, член их семьи. Джейми ее обожает. Ну ладно, пусть она иногда фордыбачится, но ведь это из-за того, что ей не все равно! Это только говорит, какая она хорошая нянька.
      – Сьюзи, – Лиз постаралась, чтобы ее голос не звучал умоляюще. Няньки, как и мужчины, теряют к вам интерес, если ваше внимание к ним слишком велико. – Ты знаешь, как мы тебя ценим Ты замечательная няня, и Джейми с Дейзи так окрепли с твоим приходом Было бы очень жаль поставить на всем этом крест. Может быть, взять кого-нибудь тебе в помощь? Другую няню, которую они знают?
      – Мне жаль, Лиз, но дело не в этом. Дело в том, что им нужно чаще видеть вас. Я все решила. Я действительно решила. Я хочу уйти в конце этого месяца. Если вы дадите свое объявление в «Леди» завтра, то его напечатают на следующей неделе. Последний срок у них – три часа дня. Я звонила, узнавала.
      Боже, она говорит это вполне серьезно!
      – Сьюзи, я всегда чувствовала, что мы платим тебе недостаточно, учитывая ту ответственность, которая на тебе лежит. Что, если мы увеличим твое жалованье до ста пяти десяти фунтов? Это наполовину больше нынешнего, но разве жаль денег?
      Сьюзи одарила ее взглядом, который победитель в схватке гладиаторов мог бы бросить на побежденного, умоляющего Цезаря поднять палец вверх.
      – Извините, Лиз, но это не решит проблемы. Деньги меня не волнуют. Я забочусь о счастье детей.
      О Боже, Боже, Боже. Надо же, чтобы она сделала упор именно на этом! Итак, Сьюзи уходит, и она должна найти ей замену до конца месяца.
      При звуке закрываемой двери Лиз уронила голову на руки. Сил у нее не было.
 
      – Миссис Уорд, можно вас на два слова? – Директриса детского сада Джейми возникла словно из воздуха, когда Лиз высадила сына у садика утром. Что нужно этой старой крысе? Неужели Лиз снова забыла внести плату?
      Директриса усадила Лиз в кресло в своем кабинете и углубилась в какие-то бумаги.
      – Мне кажется, нам пора немного поговорить. Мы очень беспокоимся за Джейми. Он все время моет руки. Вчера он мыл их шесть раз. Я надеюсь, что вы не сочтете мое любопытство неуместным, но у вас что, какие-то проблемы дома, да?
      Лиз не могла поверить своим ушам. Джейми вымыл руки шесть раз! Он никогда не делал этого дома. Ей всегда стоило больших усилий дотащить его до умывальника. На ее взгляд, он был совершенно счастлив. Паника вдруг охватила Лиз. Это потому, конечно, что уходит Сьюзи. Она что-нибудь сказала ему? О Боже, если он ведет себя так сейчас,то что будет, когда она уйдет?
 
      – А как насчет „ГОЛ ОЗВЕРЕВШЕГО ФУТБОЛИСТА В СОБСТВЕННЫЕ ВОРОТА»? Это про футбольного болельщика, который хватил своего приятеля бутылкой по голове. Мальчики из «Уорлд» уписаются от зависти!
      – …Дэвид, так ставить заголовок про болельщика или нет?
      Ответственный за номер с удивлением смотрел на Дэвида. Обычно тот отвергал пару первых предложений и затем сам предлагал что-нибудь получше. Сегодня, похоже, ему было наплевать, что у них будет на первой полосе.
      Дэвид попытался сосредоточиться на летучке. Проблема была в том, что он не мог перестать думать о Бритт. Он не знал, как быть с ней дальше. Вчера вечером ничего не случилось – они просто сидели и разговаривали. Боже, ему было почти стыдно за то, что он наговорил, – о себе, о своей маме, о том, как он ушел из дома, о том, как хотел попасть в газету. Уже многие годы он так не откровенничал. Рассказал ей даже о стычке с Норманом.
      И для него было открытием то облегчение, которое он получал, просто беседуя с кем-то, особенно с человеком, чье будущее никак не зависело от того, останется он на своей работе или нет Дэвид был изумлен тем, как легко ему было с Бритт. Он всегда думал, что она стала стервой с тех пор, как они учились в университете, но она стервой не стала. Под непроницаемой оболочкой она сохранила женственность. И гораздо лучше Лиз понимала, из какого прошлого он пришел. Наверное, потому, что оно у них было одинаковым.
      Годами он пытался понять мотивы поступков Лиз, понять, почему она реагировала на все не так, как он. В конце концов он решил, что дело в классовой принадлежности. У нее в прошлом были клубника со сливками, теннис и чай на лужайке. У него – копры шахт, безработица и тревога о будущем. Он думал, что эта разница не сыграет роли. Но она сыграла. И Бритт это знала.
      Он думал об этом и ночью и чувствовал замешательство. Когда он подвез Бритт к ее дому и перегнулся через нее, чтобы открыть ей дверцу, он едва не поцеловал ее, но она отпрянула, лишь мимолетно, по-дружески, коснувшись его щеки. Конечно, она подруга Лиз. И верная подруга. А он любит Лиз, несмотря на то что у нее сейчас не слишком много времени для него. Поэтому он рад, не так ли, что не случилось ничего, о чем потом им пришлось бы жалеть?
      Ему надо собраться с мыслями. Он ведет себя как глупый школьник. Он даже не слышал предложения Берта Смита, так что одному Богу известно, на какой заголовок он согласился. И ему будет хорошим уроком, если завтра окажется, что первые полосы у них и у «Сан» одинаковые. Впервые на его памяти окончание летучки он встретил с облегчением.
      Едва он вернулся в свой кабинет, телефон на столе зазвонил, и секретарша спросила, будет ли он говорить с Бритт Уильямс Дэвид испытал непривычный приступ паники, смешанный с возбуждением. Такого с ним не случалось уже много лет. Хочет ли он говорить с ней? Господи, хочет, конечно, хочет.
      – Привет, Бритт. Я вот сижу здесь, думаю о вчерашнем вечере и чувствую себя полным идиотом. Столько всяких глупостей я не наговорил за годы. Ты, наверное, умирала от скуки.
      – Ну, конечно, умирала. И сейчас умираю, – от легкого ехидства в ее голосе у него закололо затылок. – Настолько умираю, что хочу знать, не согласишься ли ты пообедать со мной. Я направляюсь в ваши края, на пресс-конференцию в Ай-би-эм.
      Пообедать. Все знают, что это нормально. Совершенно невинное занятие. Все обедают. Пообедать.Восхитительно. Масса возможностей. Первый шаг по ухабистой дороге в кровать. Лучшая из возможностей в этом случае? Именно так. Конечно.
      Положив трубку, Дэвид на долю секунды задумался, зачем Бритт сказала ему, что направляется в эти края. Его опыт журналиста говорил, что выдача ненужной информации обычно означает только одно: тщательно сконструированную ложь.
      «Не будь смешным, – убеждал он себя, – нелепо воображать, что она все это подстроила, чтобы только увидеться с тобой».
      По внезапному наитию он снял трубку и набрал номер Ай-би-эм. Когда минуту спустя он клал трубку, он улыбался. Никаких мероприятий для прессы у них сегодня не было.
 
      В три сорок пять Дэвид посмотрел на часы и подумал, что пора вернуться в редакцию. Возвращавшиеся с обеда позже четырех рисковали услышать «ВПГ», что в «Ньюс» означало не «время по Гринвичу», а «вы подавились гуляшом?». Они там ждут его уже сейчас. Но, черт их побери, кто из них редактор? Подождут.
      Перехватив его взгляд на часы, Бритт предложила подкинуть его на своем «порше». В самом деле он увидел в ее глазах замаскированное предложение, или ему показалось? Пару раз за время обеда ее нога коснулась под столом его ноги, и раз, когда она вставала, направляясь в туалет, а он придерживал ее стул, она коснулась его бедром.
      Дэвид не знал, что думать. Ее сигналы были такими противоречивыми. Вот сейчас это спокойное дружелюбие. Минутой позже, будь на ее месте любая другая, ее поведение можно было бы однозначно расценить как приглашение. Боже, но откуда эти мысли? Он любит Лиз и не хочет никакого романа с ее лучшей подругой. Это все фантазии зрелого возраста. Он разменял тридцать пять, и Лиз, похоже, уже не так интересует все это. А ему сейчас просто нужна поддержка. Это все выглядит довольно жалко. Он должен вежливо сказать Бритт, что им лучше больше не встречаться. Так он и сделает по дороге в «Ньюс».
      Но когда они оказались в машине, висящее в воздухе напряжение сделалось почти невыносимым. Оно и заставило Дэвида сказать то, о чем он пожалел, еще не закончив фразу:
      – Знаешь, когда вчера вечером ты ускользнула от меня, – Бритт усмехнулась своей загадочной холодной улыбкой, – я не знал, радоваться мне или горевать.
      Бритт промолчала.
      И это сработало. Конечно, сработало. Это всегда срабатывало. Создать напряжение, а потом быстро ускользнуть. Мужчины вовсе не хотят быстрой победы, недоступность только распаляет их желание. Особенно если они, как сейчас Дэвид, даже не знают, что хотят тебя больше всего на свете.
      Двумя минутами позже Бритт зарулила в подземный гараж «Дейли ньюс» и остановилась, чтобы высадить Дэвида. Несколько секунд они провели в мучительном и неловком молчании. Потом Дэвид принял решение. Он резко открыл дверцу и стал выбираться из машины. Но в этот момент Бритт наклонилась и остановила его. Она притянула его лицо к своему и поцеловала его в губы, поцеловала крепким, долгим и не оставляющим сомнений поцелуем.
 
      Дэвид внимательно посмотрел на свое отражение в зеркале ванной. Он действительно так привлекателен, как говорит Бритт? Ему хотелось бы перестать думать о ней. После того поцелуя она заполнила его мысли и воображение, как он ни старался изгнать ее оттуда. Но он должен был признаться себе, что старался не очень. И понимал, что Бритт была только отголоском, правда, очень соблазнительным отголоском настоящей проблемы, которая существует между ним и Лиз.
      С детьми и работой у них теперь едва оставалось время на любовь, и, когда они все же отдавались ей, это происходило второпях и автоматически. Это была его вина настолько же, насколько и ее. Целыми месяцами Дэвид думал, что секс не имеет такого уж большого значения, что это одна из тех вещей, от которых с появлением детей приходится отказаться, как от долгого валяния в постели по воскресеньям и пустопорожних разговоров. Но теперь он знал, что ошибался. И был абсолютно уверен, что сила его реакции на Бритт имела простую причину: она желала его, а Лиз нет.
      Запахивая халат, Дэвид решил, что, если он и Лиз действительно хотят остаться вместе, они должны что-то с этим сделать. Немедленно.
      К его удивлению, Лиз еще не ложилась. Она сидела на краю кровати совсем одетая и смотрела прямо перед собой.
      – Что случилось? – На одно пугающее мгновение он подумал, что она обо всем узнала, что кто-то видел их с Бритт обедающими вместе. Ну что ж, по крайней мере, все прояснится. В конце концов он не сделал ничего постыдного. Пока.
      – Это Джейми.
      О черт, он мог бы догадаться. Не то что он не любит Джейми, он его любит. Больше, чем кого-либо на свете. Но почему всегда Джейми? Или Дейзи? Или этот проклятый Конрад?
      – Его воспитательница говорит, что он все время моет руки. Вчера он мыл их шесть раз. – Она повернулась к нему, и ее голос внезапно стал тревожным. – Дэвид, ока спросила меня, все ли у нас в порядке дома. У нас ведь все в порядке, да?
      Дэвид посмотрел в полные тревоги глаза Лиз и почувствовал внезапный приступ вины. Она под таким давлением на работе из-за Конрада и дома из-за Сьюзи. Он не должен ждать от нее, что она будет в постели Линдой Ловелас.
      – Конечно, все в порядке, – солгал он. Если не считать, что я не могу перестать думать о твоей лучшей подруге.
      Она протянула к нему руки, и он быстро пересек комнату и обнял ее. За жесткой внешностью деловой женщины она была так уязвима. Несколько мгновений Дэвид держал ее в своих объятиях, к своему удивлению и некоторому стыду обнаруживая, что эта уязвимость возбуждает в нем желание. Он осторожно просунул руну под мягкий шелк юбки и почувствовал, как Лиз напряглась. Но не от возбуждения и не от предчувствия эротического наслаждения, которое он стремился дать ей, а от скованности.
      – Прости, Дэвид, – пробормотала она, – я так рас строена этой новостью про Джейми и тем, что Сьюзи уходит…
      Дэвид почувствовал, как на него снова нахлынула вся скопившаяся знакомая горечь. Он отпустил Лиз и забрался в постель. Сон пришел скоро. Он пришел с властным видением стройной блондинки в черном облегающем баскском костюме и на пятидюймовых каблуках. На этот раз хлыста в руках у нее не было, и ее руки были гостеприимно раскрыты. Очень медленно она положила в рот палец и стала сосать его.

      Дэвид встал в укромном уголке подземного гаража возле «порше» Бритт и посмотрел на часы. Семь двадцать пять. Ее секретарша сказала, что она заканчивает работу в семь тридцать. Ему было не по себе. Что он здесь делает? А если он себя обманывает?
      Но он знал, что не обманывал себя, он без сна пролежал всю ночь, думая об этом, и сейчас был уверен. И услышав стук ее высоких каблуков по бетонному полу, внезапно совершенно четко осознал, что он тут делает. И что собирается сделать И что собирается сделать она.
      Пока Бритт искала ключи от машины, он выступил из тени и обнял ее сзади, обвив шею одной рукой. Она не успела открыть рот, чтобы крикнуть, как он развернул ее и поцеловал долго и крепко. За секунду он увидел, как страх в ее глазах сменился вспышкой возбуждения. И понял, как давно уже не испытывал всепоглощающей эротической животной страсти.
      Не говоря ни слова, они сели в машину и быстро поехали в сторону Канари Уорф.
 
      Лиз посмотрела на часы микроволновой печи. Она разогревала молоко. Дэвида еще не было, и она решила посмотреть финал своего любимого телевизионного боевика с горячим молоком в постели. Уже несколько недель Дэвид приходил домой все позже и позже. А придя, вел себя с ней и с детьми так, что иногда ей казалось: было бы лучше, если бы он не приходил вовсе. Для «Ньюс», наверное, наступили тяжелые времена.
      Залезая в кровать, она увидела себя в зеркале со стаканом молока, в халате и в шлепанцах. И была потрясена. Она выглядела, как ее мать. Ничего удивительного, что Дэвид не спешил домой.
      А потом она с гневом подумала, как это несправедливо. Женщины считают, что они должны быть привлекательными, чтобы удерживать мужчин, но мужчины не пытаются сохранить свою красоту, чтобы удерживать женщин. Они, видимо, думают, что быть мужчиной достаточно. Почему Дэвид ни разу не перебирал полдюжины разных трусов, чтобы решить, в каких он будет более соблазнительным? Мысленная картина перебирающего свои трусы Дэвида развеселила Лиз, и она полезла в шкаф, чтобы вытащить оттуда кремовую шелковую ночную рубашку. Надев ее, надушила волосы и тело „Шанелью № 5». Мэрилин Монро ограничилась бы, возможно, только духами, но сегодня было прохладно. Вот так, пожалуй, хорошо. Она элегантно расположилась на подушке. Теплое молоко не очень идет к образу соблазнительницы, ну да плевать.
      Час спустя Дэвида еще не было, и она заснула.
 
      – Лиз, Лиз, ты меня слышишь? – голос Клаудии прорвался через горестные размышления Лиз. – Или нам с режиссером надо оказаться по ту сторону окна, чтобы ты обратила на нас внимание?
      Ехидство в голосе Клаудии вернуло ее в реальность. Они обсуждали новый сериал о современной семье, в котором Клаудия была помощником режиссера. К удивлению Лиз, сериал получался и очаровательным, и умным. Выбор потрясающего комика Уэнди Блэка на роль ведущего было Божьим озарением, он позволил избежать и тяжеловесной глубокомысленности, и развязного тона вроде «А теперь давайте-ка вы и я обсудим ваши проблемы перед пятью миллионами зрителей», которым грешили многие аналогичные программы. А решение интервьюировать на тему о семейной жизни и знаменитых, и простых людей оправдало себя блестяще.
      И вот теперь Клаудия готовила гвоздь сериала, домашнее задание для зрителей под названием «Как узнать, не завел ли ваш партнер роман на стороне?»
      Лиз машинально ставила крестики в квадратах на переданном ей листке. Для составления вопросника Клаудия воспользовалась популярными тестами «Как узнать, не являетесь ли вы алкоголиком», публикуемыми женскими журналами и воскресными приложениями.
       Приходит ли ваш партнер последнее время домой поздно?Крестик.
       Заметили ли вы необъяснимые перемены в его поведении?Крестик.
       Были ли вам звонки, когда на другом конце провода молчат?Боже, такой звонок был вчера вечером. Крестик.
      Внезапно Лиз почувствовала, как ужас подступает к ее горлу, а ноги наливаются свинцом.
       Этот тест в точности описывает поведение Дэвида.
      Как она могла быть так слепа? Почему она радовалась появившемуся у нее времени, вместо того чтобы поинтересоваться, где проводил Дэвид все эти вечера? Ей ни разу не пришло в голову проверить его объяснения о совещаниях и авралах в редакции. У Дэвида был роман! Это было так же ясно, как если бы она застала их в «позе проповедника» на полу в гостиной.
      Клаудия с интересом посмотрела на Лиз, у которой кровь отхлынула от лица и губы стали белыми. Клаудия однажды видела находящуюся в шоке жертву автомобильной аварии, и она выглядела в точности как Лиз теперь. Так она была права насчет Дэвида и той блондинки, которая нацелилась тогда на Конрада! Ей повезло, что она вовремя успела оттащить Конрада от нее!
      На какое-то мгновение ей стало жалко Лиз. Боль от предательства была написана у той на лице. Но постой-ка, напомнила она себе, ведь это Лиз Уорд. Это женщина, которая украла у тебя твое место.
      «Ну что, Лиззи, – прошептала она про себя тихонько, – до печенок достало?»
      – Ну что, Лиззи, у тебя все в порядке? – Лиз слышала сочувствие в голосе Джинни, и оно было почти невыносимо для нее. Джинни очень просила их с Мел и Бритт приехать к ней в этот уик-энд, пообещав сообщить им что-то очень важное.
      – Все в порядке, – солгала Лиз. Она не была в порядке. Она чувствовала себя раздавленной. После того оглушающего открытия она поехала домой и бросилась в кровать в ожидании Дэвида.
      Должна ли она высказать ему все? А вдруг она ошибается, вдруг все это – плод ее больного воображения? Однако инстинкт говорил ей, что ошибки нет. А он редко обманывал ее.
 
      Когда наконец около полуночи послышались шаги подымающегося по лестнице Дэвида, Лиз уже знала, что ничего не делать нельзя. Она должна что-тосказать. И спросила, где он был и не случилось ли чего-нибудь. Но вместо того чтобы выложить все начистоту и попросить у нее прощения, он был раздражен и уклончив. Фактически он просто отказался говорить об этом.
      Раньше Лиз часто удивлялась, почему ее подруги оставляют без последствий любовные похождения своих мужей. И всегда считала, что, если бы дело касалось ее, она не стала бы терпеть и так или иначе довела его до конца. Потребовала бы признать или отрицать измену. И если все окажется правдой, то пусть он уходит. Это так просто.
      Но сейчас она поняла, что это не так просто. Это совсем не просто, потому что ты никогда ничего не знаешь наверняка. Мужчины никогда не скажут: «Виноват, начальник, я действительно трахался со своей секретаршей», они начнут отрицать все. Или просто откажутся говорить об этом. И какая-то сомневающаяся часть вашей души вздохнет с облегчением. Сомнение – в пользу обвиняемого. Ничего другого вам не остается, потому что на карту поставлено так много: любовь, дети, невыплаченные кредиты, положение в обществе, комфорт. Выстроенные вами из кирпича стены вдруг могут оказаться соломенными. И одна мысль об этом пугает вас до смерти.
      – Ты уверена,что ты в порядке? – Джинни подошла к ней, села на подлокотник кресла и заглянула ей в глаза.
      Лиз вяло улыбнулась. Постепенно она овладевала собой.
      – Спасибо, Джинни, со мной все хорошо.
      Сквозь туман своего горя она увидела, что Джинни едва сдерживает возбуждение, какого Лиз никогда у нее не наблюдала.
      – В таком случае, я думаю, мне пора сделать мое заявление.
      Она встала и повернулась к ним лицом, совсем как председатель на каком-нибудь заседании.
      – Моя новость состоит в том, что я начинаю свой собственный бизнес, – взволнованно и громко произнесла она. – Агентство по трудоустройству женщин, которые хотят работать неполный день!
      Если бы Джинни не была так взволнована, ее, возможно, покоробило бы изумление, возникшее на лицах трех ее подруг. Джинни! Идеальная домашняя хозяйка! Королева всех домоседок! Женщина, которая маринование довела до степени искусства!
      – Джинни, это потрясающе! – Лиз первой обняла Джинни и расцеловала ее. – И давно ты это задумала?
      Джинни постаралась не встретиться взглядом с Бритт:
      – Месяца два назад. Я собираюсь заниматься этим тоже неполный день, но это только начало. Я много читала о том, что женщин сейчас стараются заманить на работу, и подумала, как много моих знакомых хотели бы работать, но работать лишь часть дня. Так я решила начать дело. На прошлой неделе мой банковский агент дал мне добро.
      Мел никак не могла прийти в себя:
      – Так ты, значит, оказалась «темной лошадкой»?
      – Итак, – Бритт переменила положение своих длинных элегантных ног и улыбнулась с едва уловимым оттенком снисходительности, – как же ты думаешь назвать свое новое отважное предприятие?
      Джинни обернулась и посмотрела на нее впервые за сегодняшний день, явно не пропустив мимо ушей легкое ударение в только что сказанной фразе.
      – Я хотела было, – Джинни отхлебнула кофе из чашки и медленно поставила ее на место, – назвать его «Агентством миссис Тигги-Уинкл».
      Лиз и Мел сдержанно фыркнули.
      – Но потом подумала, что это может навести на мысли о жалком создании, пытающемся в своем гнездышке укрыться от реальностей мира, и я отвергла это название. – Джинни спокойно улыбнулась. – Ты ведь эксперт по ярлыкам, не правда ли, Бритт? Что ты думаешь о названии «Женская сила»?
       Бог в помощь,подумала Лиз, которой происходящее нравилось настолько, что она совсем забыла о собственном горе. Если Джинни смогла сама распорядиться своей судьбой, то почему она не сможет сделать то же? И начать надо вот прямо сейчас. Если все вытащить на белый свет, то выглядеть оно будет не так страшно.
      – Раз уж у нас сегодня вечер заявлений, то и у меня есть одно.
      Все устремили глаза на нее, ожидая сообщения о новом рывке вверх в стремительной карьере Лиз Уорд. Но Лиз собиралась сообщить им вовсе не это.
      – Дэвид мне изменяет, и я не знаю, что мне по этому поводу предпринять.
      Бритт на мгновение застыла над своим кофе. Джинни посмотрела в ее сторону и увидела коричневое пятно, расплывавшееся на крепдешине блузки от Кельвина Клейна. Значит, она была права.
      – Так вот, – продолжала Лиз, чувствуя, как становится легче бремя, давившее на ее плечи, – что мне делать? Разузнать, кто она?
      – Ну конечно! – поддержала ее Мел. – Пойти и разбить палатку в ее саду! Проколоть ей шины! Сделать ее жизнь кошмаром!
      Джинни с интересом наблюдала за Бритт.
      – На твоем месте, – Бритт попыталась прикрыть кофейное пятно свободной рукой, – я бы забыла об этом. – Она улыбнулась своей улыбкой сфинкса. – Дэвид всегда обожал тебя. Я думаю, тебе все это показалось.
      – О нет, – Лиз покачала головой. Каждый из вопросов этой дурацкой анкеты был словно вырезан у нее в мозгу. – Мне это не показалось.
      Пока Джинни щебетала о своих планах, Бритт не притронулась к роскошному салату на тарелке. Ею владело незнакомое раньше чувство, чувство вины. И она не желала, чтобы вся вина лежала на ней. Дэвиду захотелось оплакать у нее на плече. Это вина Лиз. Это она должна была видеть знаки приближающейся беды.
      Кроме того, ты не можешь выйти за кого-то замуж, потом превратиться в другого человека и ожидать, что твой муж согласится с этим. Если ты передвигаешь стойки ворот ваших отношений, то нужно быть готовой к последствиям.
      Во всяком случае, ничего серьезного между ней и Дэвидом не было. Он просто хотел секса и поддержки. Подумаешь, большое дело. Так поступают все мужики. Пройдет немного времени, и он вернется к Лиз, и через год или два Лиз будет устраивать вечеринки в память о Романе и говорить, как много пользы он им принес, внеся ясность в их приоритеты.
      Дэвид не будет первым заблудшим мужем, которого Бритт возвращает его жене более счастливым, чем до встречи с ней. Смешно чувствовать себя виноватой. Конечно, если бы они были осторожней, Лиз так никогда ничего и не узнала бы. Но все равно, им лучше, наверное, притормозить их роман.
      Джинни взяла у Бритт поднос с грязными тарелками и попросила ее помочь убрать со стола. На протяжении всего обеда Джинни колебалась, стоит ли ей говорить что-нибудь. Когда увидела, как Бритт пролила свой кофе, совсем уже решила промолчать – было ясно, что Бритт чувствует за собой вину. Но теперь, когда перед ней была прежняя, высокомерная Бритт, Джинни проглотить это не могла.
      Иногда Джинни удивлялась, почему они все продолжали поддерживать отношения с Бритт. Ну ладно, тогда в университете они были знакомы с самого первого дня, им было интересно вместе, но ведь с тех пор прошли уже годы. Сегодня от Бритт можно было ждать любой подлости. Это правда, что она бывает прекрасной собеседницей, когда захочет, и знает, как делаются дела. У нее есть магнетизм и энергия, которые притягивают к ней людей. Устраиваемые ею вечеринки интересны – у нее есть умные друзья во всех слоях общества, и, когда она собирает их вместе, эффект получается потрясающий. Но друзья ли они ей на самом деле? Скорее, знакомые. Бритт коллекционирует людей и телефонные номера, как Джинни коллекционирует вышивки. Единственные настоящие друзья у Бритт – это Мел, Лиз и она. И даже для них старая дружба начинает становиться слишком слабым оправданием…
      – Бритт… – Джинни взяла из рук Бритт поднос, чтобы та не уронила его. – Лиз сказала, что у Дэвида роман, – это с тобой, да?
      Бритт на мгновение застыла в ужасе. Но отрицать предположение Джинни не стала.
      – Как ты догадалась?
      – Я видела, как вы смотрели друг на друга, когда были здесь в прошлый раз.
      – Это было так явно?
      – Слепой мог увидеть.
      – И каков же будет твой дружеский совет? Хотя, разве я не знаю? Пожалеть бедную Лиз. А бедная Лиз – самый сильный человек из всех, кого я знаю. Вот о ком я действительно беспокоюсь, так это о себе.
      До Бритт вдруг дошел неприглядный смысл только что сказанных ею слов, и она поняла, что это была правда. Она действительно беспокоилась о себе. Бритт подумала о Дэвиде и о том, что в последние недели они проводили вместе все больше времени. У нее было связей без счета, и обычно они не длились дольше пары ночей. Сама того не сознавая, она втягивалась в роман с Дэвидом глубже и глубже. У нее не было намерения совсем украсть мужа у Лиз, как и Дэвид, очевидно, никогда не собирался уходить от жены. Хотя Бритт иногда раздражало, что он в сотнях вещей оставался предан Лиз. В сотнях, за исключением одной – постели. Здесь он принадлежал Бритт.
      Возможно, все зашло уже слишком далеко. Это было чудесно, но сейчас начинает выходить из-под контроля. Так она и скажет Дэвиду при их следующей встрече. Только бы он не побежал к Лиз просить прощения. Мужчины такие слабаки. Они не могут просто держать язык за зубами, чтобы никому не причинять вреда. Нет, они должны побежать к мамочке и наябедничать. Вот так и получается, что страдают все.
 
      – Лиз, мы не могли бы встретиться во вторник после обеда, чтобы обсудить смету на «Людей из картонных коробок»?
      Веселая приветливость Конрада была ей вовсе не по душе. Она означала, что он что-то задумал. Лиз знала это. На вторник он заготовил ей какой-то подвох, и она кровь из носу должна догадаться какой, чтобы встретить атаку во всеоружии. На этот раз она сражается не за «Людей из картонных коробок», а за свое выживание.
      Лиз сидела за столом, и столбцы цифр плясали у нее перед глазами. Она пыталась отыскать, какие еще сокращения сметы можно сделать без ущерба для программы, но каждый раз, когда заставляла себя думать об электронной графике или о том, могут ли они тратить пять тысяч на ассистента, таскающего пару коробок, ее мысли опять возвращались к Дэвиду.
      За последние несколько дней он изменился. Стал приходить домой к восьми вместо одиннадцати, и ему, похоже, стало опять приятно видеть ее. Вчера он даже принес ей цветы. Принимая их, Лиз поцеловала мужа, но, когда ставила их в воду, ей вспомнилась фраза, когда-то сказанная матерью Мел: «Всякий раз, когда он дарит мне цветы, я знаю причину». Сможет ли она когда-нибудь снова начать доверять ему или, как у матери Мел, у нее впереди тридцать лет подозрений?
      Лиз наблюдала, как Дэвид щекочет Дейзи и улыбается в ответ на счастливые вопли, которые она издает, когда он сажает ее к себе на плечи. Одной рукой он придерживает Дейзи, а другой держит ручонку Джейми. Осеннее солнце играет в светлых волосах Дейзи, и, когда она восторженно мотает головой, вокруг нее возникает золотой нимб.
      На мгновение Лиз захотелось, чтобы вот этот миг застыл: обычная счастливая семья в зоопарке в выходной день.
      Заметив, что она наблюдает за ними, Дэвид улыбнулся ей. И она ответила ему улыбкой. Что бы это там ни было, оно прошло. Лиз почувствовала, как облегчение разливается по ее телу, согревая его, как глоток горячего пунша в морозный день. Холодность и отчуждение между ними исчезли. Было похоже, что Дэвид принял какое-то решение. Она потянулась к нему на цыпочках и поцеловала его. Счастье и любовь смыли беспокойство последних недель. Если они будут счастливы, ей по силам все: работа, Конрад, даже уход Сьюзи.
      – М-а-мочка, мороженого! – Джейми прыгал перед ней, как резвый ягненок на весеннем лугу. С его необыкновенной чувствительностью он словно знал, что в семье снова все хорошо. – Вот такого, как леденец!
      Лиз с досадой вспомнила, что оставила свою сумку в машине. Дэвид подсаживал Дейзи на горку на игровой площадке рядом с гориллами.
      – У тебя с собой есть деньги?
      – Бумажник в куртке, в кармане, – он показал на кожаную куртку, брошенную на сиденье раскладного стула.
      Напевая про себя и чувствуя на плечах тепло послеполуденного солнца, она направилась за курткой. В первом кармане бумажника не было. Там были лишь несколько монет и ресторанный счет. Машинально она взглянула на него, и ее сердце упало. Счет был из бистро «Влюбленные», и выписан во вторник на прошлой неделе, как раз в тот день, когда Дэвид, по его словам, поздно задержался на работе.
      Для подтверждения его неверности ей не были нужны испачканные простыни или уличающие снимки. Она знала Дэвида. Это бистро не было местом, где говорили о делах. Лиз отлично помнила, как Дэвид повел ее туда в их первую проведенную вместе ночь, тогда, столько лет назад.
      Тяжело дыша, она села на стул. Солнечный день словно погас в ее глазах. Лиз никогда не думала, что это так больно. И это именно теперь, когда она начала верить ему снова.
      – Мамочка, с тобой все в порядке? – Джейми подбежал к ней и обнял.
      Потом в тревоге посмотрел на нее и с безжалостным детским эгоизмом спросил:
      – Ты ведь не заболела, да? Ты не пропустишь мои соревнования по бегу в мешках?
      Спортивный праздник в садике Джейми! Ну конечно, эта стерва воспитательница говорила ей, как они все там рады, что у Джейми нервы снова в порядке и что он сможет принять участие в соревнованиях. С этими неприятностями она обо всем забыла.
      – А когда он будет?
      – Во вторник, – Джейми показал, как он будет прыгать в мешке, – в три часа.
      Лиз захотелось закричать, что это нечестно. Она изо всех сил старалась не дать своей семье рассыпаться, сохранить ее, так чем же, чем она заслужила это?
      Бег в мешках назначен на три. А за четверть часа до этого у нее встреча с Конрадом. Совсем в другом конце города. Она должна выбирать, куда она пойдет. О Боже, что ей делать?

      – Мне жаль, Лиз, но я боюсь, что Конрад не сможет перенести завтрашнюю встречу на другое время, – в голосе девушки было мягкое сочувствие, однако Лиз знала правду. Снедаемая честолюбием секретарша Конрада всю свою жизнь подчинила одной цели – подняться по служебной лестнице. И за ее медоточивым тоном скрывалось кипящее возмущение тем, что Лиз позволила себе нарушить правила. Как осмеливаешься ты, подразумевали ее слова, забраться на самый верх и не быть готовой пожертвовать всем? Какой позор!
      Некоторое время Лиз сидела, глядя на материальные свидетельства своего успеха. Огромный угловой кабинет был расположен в самой престижной части здания. За такой кабинет с видом с пятнадцатого этажа на Темзу в «Метро ТВ» перегрызали глотки, он был свидетельством высокого положения его хозяина. По мере появления новых программ кабинеты в «Метро ТВ» все время перестраивали, и каждый режиссер или редактор жил в постоянном страхе, что какой-то другой режиссер или редактор оттяпает у него пару дюймов пространства. Когда заведующего отделом викторин перевели из углового кабинета в комнату с видом на автостоянку, все знали, что его дни сочтены.
      Взглянув на два огромных черных кожаных дивана, Лиз усмехнулась. Диван в кабинете был в «Метро ТВ» явным знаком власти и успеха. У нее их было два. У Конрада только один. Значило ли это, что она была вдвое влиятельней и удачливей Конрада? Она должна была признать, что, когда дело касалось игр власти, Конрад всегда оказывался несомненным победителем. Глубоко в душе, как и большинство женщин, она не выказывала интереса к этим играм, считая их пустой тратой времени и сил и предпочитая им работу.
      Но она начинала понимать, что без них невозможно оставаться на плаву. Так на что же рассчитывала, прося перенести совещание? Что Конрад скажет: «Конечно, Лиз, давай перенесем совещание, на котором должны быть еще двадцать человек, чтобы ты смогла пойти на спортивный праздник с участием твоего сына!»? Черт возьми, ведь мы живем в реальном мире. Организаторы рекламных кампаний могут сколько угодно твердить об уважительно-обожательных девяностых, но для Лиз положение не изменилось ни на йоту.
      Словно при вспышке света она увидела, какой была наивной. Разумеется, Конрад не перенесет совещание. Он что-то задумал. И это что-то у него лучше получится, если ее там не будет Меньше, чем кто-либо другой в «Метро ТВ», Конрад заинтересован в переносе совещания. Каждая клеточка мозга Лиз кричала, что это ловушка, что это совещание, возможно, самое важное в ее карьере. И с устрашающей ясностью она поняла: если хочет выжить, она должна быть на нем.
      Лиз отвела Джейми в раздевалку и помогла ему надеть красные шорты и красную майку. Она улыбнулась, доставая его новенькие кроссовки «Пантер». Они покупали их вместе, и отдел спортивных товаров потряс ее Из трех сотен разных кроссовок Джейми моментально выбрал самые «клевые» и отказался мерить какие-нибудь другие. Лиз тихо ахнула, когда увидела их цену. Рядом в универмаге «Вулворт» на эти деньги можно было бы купить десять пар!
      Завязывая шнурки на кроссовках двойным узлом, она заглянула Джейми в лицо. Но он не ответил на ее улыбку, даже не посмотрел в ее сторону. Он сидел с равнодушным видом и не отреагировал на ее шутливое замечание, что в гонках с яйцом в ложке надо использовать только вареные вкрутую яйца.
      – Ах, миссис Уорд, я так рада, что вы здесь.
      О черт, подумала Лиз, только не нотации этой стервы. Но на этот раз директриса была само дружелюбие.
      – Хочу сказать вам, как мы довольны Джейми. У него так здорово получается скакать, правда, Джейми? Ведь вы дождетесь, конечно, этого соревнования?
      Джейми потупил глаза.
      – Боюсь, что никак не получится. У меня сегодня очень важная встреча.
      – А, понимаю, – ее тон задел Лиз за живое. Он говорил: разве может какая-то встреча быть важнее бега в мешках с участием вашего сына?
      Виновата, виновата, виновата. ВИНОВАТА! Но почему она ощущает такое леденящее душу чувство вины, а Дэвид может уехать в Манчестер и испытывать при этом лишь намеки на угрызения совести, отделываясь обещанием показать Джейми на следующей неделе свой офис? И Джейми с восторгом принимает это предложение! Он улыбается и благодарит: «Спасибо, папочка!» А вот у мамы отделаться так легко не получится.
      – До свидания, мой милый. Удачи тебе. Сьюзи придет попозже и отведет тебя в кафе. Ты не хочешь пригласить своих друзей?
      Но Джейми не отвечает. Он распустил свои шнурки и делает вид, что заново завязывает их. Лиз взъерошивает его волосы и направляется к выходу.
      У двери она останавливается и машет ему рукой, втайне надеясь получить в ответ знак прощения. Но темноволосая голова Джейми все еще опущена. Потом он отворачивается.
 
      – Лиз, вы не дотронулись до своих сандвичей.
      Лиз удивленно взглянула на маленькие кусочки черного хлеба с копченой лососиной, начинающей сворачиваться в трубочку. Час до этого она просидела за своим столом, снова и снова перебирая аргументы, с помощью которых собиралась сразить Конрада, защитить программу «Люди в картонных коробках» и доказать всем, что в «Метро ТВ» только онаспособна принимать творческие решения. Но перед ее глазами все время стояло обиженное лицо Джейми.
      Он такой чувствительный мальчик. Она вспомнила, как он снова и снова мыл руки. Он чувствовал, что у отца с матерью не все в порядке, и думал, что это его вина.
      Внезапно Лиз поняла, что ни в коем случае не должна упустить этот момент, который так много значил для него. Чего бы это ей ни стоило.
      И впервые за последние дни все стало просто. Почти смеясь от облегчения, она сгребла бумаги на своем столе и вызвала секретаршу.
      – Вив, позвони, пожалуйста, в кабинет Конрада и скажи им, что сегодня я прийти не могу.
      Вив смотрела на нее в изумлении. Смысл сказанного дошел до нее не сразу.
      – Что мне сказать им?
      Лиз поняла, что Вив бросает ей спасательный круг. Дружеское предложение придумать какую-нибудь отговорку. Умер кто-то из родных. У Дэвида загадочная болезнь. Но, разумеется, не было ни малейшего шанса, что Конрад поверит в эту ложь.
      – Скажи им… Скажи им, что я уехала смотреть бег в мешках и что я вернусь позже.
 
      – А нельзя побыстрее? Может быть, есть дорога короче?
      Услышав в ее голосе тревогу, таксист обернулся и пожал плечами. Он делал все, что мог. Работа научила его спокойному отношению к отчаянию других. Иначе кондрашка хватила бы не только их, но и его.
      Часы показывали 3.04, и Лиз начинала паниковать. Движение на лондонских улицах являло собой сущий кошмар, и теперь, когда они были почти у цели, перед ними протянулась на несколько миль пробка из грузовиков и «лендроверов».
      Глядя на простирающееся впереди море машин, Лиз с удивительной ясностью, вызывающей оцепенение и холод под ложечкой, представила себе картину происходящего. Она пожертвовала своей карьерой и подвела своих сотрудников ради того, чтобы попасть на соревнования Джейми, и вот теперь на них опаздывает. Она ему там сейчас нужна, он чувствует себя преданным ею, а она застряла в уличной пробке в трехстах ярдах от него. Ее пронизала дрожь. На глаза навернулись слезы. Все пропало. Она потеряла сына, ее семья распадается, она подвела всех в «Метро ТВ», не выстояв перед Конрадом.
      – Милочка, вам лучше добежать. Мы здесь можем проторчать несколько дней. Проклятые «вольво»!
      Наконец до сознания Лиз дошли слова таксиста. Она извлекла из сумки и протянула ему десятку, а он бросил взгляд на ее узкую юбку и трехдюймовые шпильки.
      – Вам придется взять пример с принцессы Дианы.
      О чем это он? И тут она вспомнила. Принцесса Диана и спортивный праздник ее сына. Она сбросила туфли. Улыбнувшись таксисту и добавив ему огромные чаевые, Лиз так и поступила. Задрав выше коленей юбку, она босиком пробежала последнюю сотню ярдов до стадиона.
      – Где бег в мешках? – спросила она, задыхаясь, у первой встреченной воспитательницы.
      – Вон в том конце – показала женщина, – но вам нужно поторопиться. Соревнования уже начинаются.
      Тяжело дыша, Лиз поспешила туда по сырому полю, то и дело огибая родителей, детей, походные стулья и собак. В боку у нее кололо, а ноги были в грязи. Но она знала, что в ее жизни осталась только одна важная вещь – попасть туда, попасть к Джейми и дать ему знать, что она смотрит на него.
      Измученная и задыхающаяся, Лиз наконец добралась до цели. В беге участвовало около десятка ребят, и она увидела, что один из мальчиков уже преодолел примерно половину дистанции. Его родители во все горло подбадривали его. Вглядываясь в лица остальных, она, к своему ужасу, не могла найти Джейми. О Боже, неужели он где-нибудь плачет, вместо того чтобы участвовать в соревнованиях.
      И тут она увидела Сьюзи, которая кричала и подпрыгивала на месте. Дейзи из своей легкой колясочки помогала ей. А вот и Джейми. Третий от конца, между пухлым мальчиком и девочкой в очках с толстыми стеклами.
      Наконец он заметил ее.
      – Мама! – завопил он радостно. – Моя мама здесь! – На секунду ей показалось, что он собрался бросить свой мешок и побежать к ней. Но Джейми вместо этого сделал отчаянный рывок, начав прыгать, словно под ноги ему насыпали горячих углей, а за финишной чертой его ждал приз в виде двойной порции бананов.
      – Давай, жми, Джейми, ты можешь победить! – Лиз закричала так громко, что стоящая рядом интеллигентная пара вздрогнула и одарила ее презрительным взглядом, в котором ясно читалось: „Ох уж эти нахрапистые мамаши!»
      Теперь Джейми шел с лидером ноздря в ноздрю. Рассекая воздух мощным рывком Супермена, он приземлился за финишной чертой на миллисекунду раньше своего озадаченного соперника, который уже было решил, что победа у него в кармане, и самодовольно улыбался через плечо своим родителям, снимавшим его финиш видеокамерой.
      Лиз подхватила Джейми и прижала к себе, сдавив так, что он едва мог дышать. Смывая косметику, по ее лицу текли слезы гордости, любви и, прежде всего, облегчения оттого, что она не пропустила миг его триумфа и не зря пожертвовала своей карьерой.
      Втайне она ожидала сопротивления Джейми, его обычного: «Ой, мам, отпусти!» Но на этот раз сын не отталкивал ее, а, наоборот, обвил руками, и она почувствовала, что он обнимает ее так же крепко, как она его. И Лиз недоумевала, как она могла так долго колебаться, не умея решить столь простую задачу: она ему нужна, значит, она должна быть здесь. Столь простую и столь головоломную.
 
      – Привет, Лиз, – промурлыкала Клаудия, когда Лиз выскользнула из лифта и направилась к кабинету Конрада, пытаясь прикрыть свои грязные ноги плащом. Клаудия была похожа на кошку, которой достались не просто сливки, а вся маслобойня. – Ты пропустила самое интересное. Боюсь, что твой сериал о бездомных похерили. Слишком мрачно. Конрад заменяет его блестящей новой шоу-программой о личных проблемах.
      Лиз едва удержалась, чтобы не рассмеяться. «Итак, вы поняли, что у вас проблемы»– один из тех третьесортных проектов, которые Бритт всучила ей и которые она передала Конраду из одной только вежливости. Если он готов выкинуть «Людей в картонных коробках» ради такой низкопробной муры, то у «Метро ТВ» нет ни малейшего шанса стать приличной телекомпанией.
      Когда кабинет Конрада покинул, стараясь не глядеть на Лиз, последний из находившихся там служащих, в дверях появился сам Конрад:
      – Ты не зайдешь ко мне?
      Небольшая группка зевак разочарованно рассеялась, когда стало ясно, что представление будет не для публики.
      Конрад придержал для нее дверь.
      У Лиз промелькнула мысль о сотрудниках, которым она нужна, и о программах, которые она теперь никогда уже не подготовит. Без нее «Метро ТВ» не выпустит ничего, кроме дерьма. Но что важнее, «Метро ТВ» или ее собственная семья? По иронии судьбы раньше она считала, что делать выбор ей не придется. Была уверена, что женщина действительно может иметь все. Карьеру и Семью. Управление компанией и детей. До сегодняшнего дня. Сегодня ей наконец пришлось выбирать.
      – Как прошел спортивный праздник? – вопрос Конрада был рассчитан на то, чтобы задеть ее, но прозвучал довольно жалко.
      – Потрясающе, – улыбнулась она. – Джейми победил.
      – Ах, вот как? – Конрад по-волчьи оскалился. – Молодец. И как жаль, что его мама потерпела поражение.
      Лиз выдержала на себе его взгляд с того момента, как вошла в кабинет, и, когда ответила ему, ее голос был спокоен:
      – Все зависит, Конрад, от того, как посмотреть на это.
      К своему удивлению, она заметила, что на диване рядом со столом Конрада сидит Марк Роули. Слегка покраснев, села рядом. Просто удивительно, как ей мешает быть естественной с ним этот эпизод студенческих лет.
      – Я попросил Роули остаться, чтобы выслушать твои объяснения. Я уверен, ты предпочтешь, чтобы члены Совета компании получили их из первых рук.
      – Я уже сказала тебе, Конрад. Я должна была пойти на спортивный праздник моего сына. Последнее время он чувствует себя неуверенно, и было важно, чтобы я присутствовала там.
      – А вы не могли попросить Конрада перенести совещание? – Удивительно, но в голосе Марка Роули звучало сочувствие.
      – Было ясно, что это невозможно, – ответила она резко.
      – Итак, – Конрад говорил мягко, почти вкрадчиво, – я готов на этот раз оставить происшедшее без последствий при условии, что получу официальные извинения. – Он выдержал паузу. – И, конечно, заверения, что такое больше никогда не повторится.
      Лиз было понятно, что это чистая уловка.
      – Я не могу этого сделать, Конрад. Дети не признают рабочих часов. И не жди никаких извинений. Я подаю в отставку прямо сейчас. Естественно, я напишу заявление об уходе, если ты хочешь.
      – Не думаю, чтобы в этом была нужда. Это ведь взволнует твоих коллег, не правда ли? – Он бросил взгляд на часы. – Пять тридцать. – Тон Конрада был таким снисходительным, что у Лиз появилось желание ударить его. – Если ты поспешишь, то успеешь домой как раз ко времени, когда надо купать детей.
      Направляясь в последний раз к лифту на этаже правления, Лиз заметила, что за ней идет Марк Роули. Нервно оглянувшись по сторонам, он поравнялся с ней.
      – Лиз! Лиз! – Ее удивила тревога, звучавшая в его голосе. – Не делай этого. Не доставляй ему этого удовольствия. Я следил за твоей работой последние три месяца. Ты работаешь прекрасно. Ты же знаешь, что произойдет, если ты уйдешь. Он отдаст это место Клаудии Джонс! – В эмоциональном порыве он взял ее за рукав. – Останься, Лиз! Я постараюсь убедить Совет поддержать тебя.
      Лиз улыбнулась, удивленная и тронутая его порывом:
      – Прости, Марк, но я не могу. Действительно не могу. Я не могу обещать, что это не повторится снова.
      – Ну и что, если повторится? Перенести совещание согласились бы все, кроме Конрада.
      – Все? Я не уверена. Прощай, Марк. Это были самые замечательные месяцы моей жизни. Но мне пора уходить. Я больше не верю Конраду.
 
      – Здравствуйте, Лиз. Мы не ждали вас домой так рано, – Сьюзи первой заметила Лиз, заглядывавшую в дверь ванной.
      Дейзи, все еще блестящая и мокрая после купания, заверещала от восторга и метнулась в материнские объятия. Джейми, совершенно голый, если не считать ленты с медалью победителя на шее, последовал за ней.
      – Мам, мам, я съел бутерброд с сыром. И большое жаркое. И шоколадный коктейль. И яблочный пирог с мороженым!
      Сьюзи выглядела слегка смущенной этими разоблачениями гастрономических излишеств. Лиз улыбнулась:
      – Очень хорошо. Тебе ведь нужно восстановить силы.
      – А сегодняшнее совещание было очень важным? – робко спросила Сьюзи.
      – Да. Правда, я не была на нем.
      – Вместо него вы пошли на спортивный праздник Джейми? – Сьюзи даже перестала вытирать Дейзи. – И они не возражали?
      Лиз вспомнила холодную ярость на лице Конрада.
      – Немного возражали. Теперь у меня будет, скажем так, гораздо больше времени, чтобы видеть детей.
      Девушка бросила на Лиз быстрый взгляд, полный сочувствия:
      – В таном случае, что бы ни произошло, я думаю, это к лучшему.
      – А почему ты не на работе, мам? – Джейми потерся о ее колено, чтобы вытереться.
      – Потому что мама какое-то время не будет работать.
      – Никогда? Или завтра? Или два дня? Или три дня? – Новость явно заинтересовала Джейми. – А папа будет работать?
      Скромная радость Лиз сразу померкла при упоминании Дэвида. Кто знает, как он встретит новость об уходе Лиз с работы? Но разве она не поняла бы его, если бы Логан Грин поставил его в безвыходное положение?
      Внезапно она почувствовала злость. Какое ей дело до того, чтоон подумает, если он до сих пор изменяет ей? И вот теперь, когда ушла с работы, она поняла: нужно что-то делать с этим. Она слишком спокойно приняла его измену, а надо бороться. Ну ладно, теперь она поборется.
      Как же добиться, чтобы Дэвид наконец понял, чем он рискует, продолжая эту дурацкую интрижку? Необходимо найти какой-то способ показать ему, что женушка и детки отнюдь не всегда готовы терпеливо ждать, когда он изволит вернуться домой.
      Прижимая к себе Джейми, Лиз улыбнулась. Она, кажется, придумала такой способ.
 
      – Энди, ты не мог бы помочь мне? – Дэвиду нравился заведующий рекламой отдела новостей. Он никогда не лукавил, был деловит и искренне расположен к Дэвиду. – Мне нужны данные о доходах от рекламы всех общенациональных газет за пару месяцев.
      Энди ухмыльнулся:
      – И тебе тоже? Я только что собрал именно эти данные для Мика Нормана. – Он с интересом посмотрел на Дэви да: – Так эти слухи, значит, верны?
      Дэвид, занятый изучением заголовков сегодняшней «Дейли уорлд», слушал фактически вполуха.
      – Какие слухи, дружище?
      – О том, что Логан затевает издание бульварного соперника «Уорлд»?
      Дэвида словно молнией пронзило. Разумеется. Все сходилось. Именнодля этого Логан взял Нормана. Не только для того, чтобы взбодрить «Ньюс», но, главным образом, чтобы основать совершенно новую газету! И именно поэтому Логан так легко уступил ему в той истории со снимками Джонсона. Он хотел приберечь их для новой газеты! Черт, и даже Энди Уоррен узнал об этом раньше него. Раньше него, считавшегося любимчиком Логана, которому тот не обмолвился ни единым словечком.
      Дэвид почувствовал, словно волна отвращения к Логану, к «Ньюс», ко всему этому вонючему миру газет накрыла его. Вот он, вкус поражения! Он испытал непреодолимое желание пойти и напиться.
      Но тут вспомнил, что у Лиз сегодня очень важное совещание и что ему надо прийти домой пораньше, чтобы спросить, как оно прошло. И еще спортивный праздник Джейми.
      Потом он вспомнил о Бритт и понял, что больше всего на свете ему хочется притиснуть ее так, чтобы она стонала от наслаждения и чтобы эти стоны оглушили его и доказали ему, что он победитель, а не неудачник. Прихватив свой портфель, он вышел из здания и поймал такси, направлявшееся к восточной части города.
 
      Чем больше Лиз думала, тем больше ее план нравился ей. Он был крайне незатейлив. Когда Дэвид сегодня придет домой, их просто там не будет. Это так потрясет его, что к нему снова вернется разум.
      Единственный вопрос заключался в том, нуда им деться. Можно, конечно, было поехать к Мел. Или даже к Бритт. Джинни и ее мать были слишком далеко. Дело, однако, было в том, что Лиз не хотела признаваться ни одной из своих подруг, насколько плохи были дела у них с Дэвидом. А вот так, если ловко все устроить, даже дети не поймут, в чем дело.
      – А ну-ка, Джейми, это твой великий день! Мы опять едем отмечать его!
      Купание было уже позади, они уже посмотрели по видео «Улица Сезам» и трижды сыграли в подкидного дурака. Было самое время ехать. Лиз бережно перенесла Дейзи на сиденье машины, пристегнула их обоих ремнями и довезла до местной пиццерии. Сражаясь с усталостью, Джейми одолел кусок пиццы «Времена года» и кусок «Американской». После этого он заснул мертвым сном, так и не успев вытереть со своих щек полосы томатного соуса, которые придавали ему вид окровавленного персонажа фильмов ужасов. Лиз осторожно вытерла ему щеки и перетащила обоих малышей обратно в машину.
      Было без четверти десять, и она прикинула, что для успеха ее плана нужно покататься по улицам примерно до часу. До сих пор Дэвид не приходил домой позже полуночи.
      Сначала она доехала до Виндзора и объехала вокруг Виндзорского парка, остановившись на некоторое время, чтобы полюбоваться освещенным снаружи дворцом. Улыбнулась, мысленно задавая себе вопрос, не приходилось ли королеве проделывать что-нибудь подобное много лет назад, когда принц Филип, по слухам, весело проводил время на Средиземноморье, а она была привязана к дому своими королевскими обязанностями. Эта история, несомненно, бросала новый свет на величественный облик королевы и матери.
      На обратном пути Лиз медленно проехала Ричмонд и Кью. Привлекая к себе любопытные взгляды, дважды останавливалась у кафетериев. На Флит-стрит купила ранний выпуск «Дейли ньюс», подивившись, как людно было на этой улице, несмотря на то что многие газеты уже перебрались отсюда в новые фешенебельные здания в районе доков. И наконец, совершенно обессиленная, увидела, что уже час и что они могут возвращаться домой.
      Подъехав к дому, она бросила взгляд на окна, втайне надеясь заметить в одном из них взволнованное лицо, но все занавески были задернуты.
      Сидя в тени, что отбрасывала яркая оранжевая лампа уличного фонаря, Лиз слышала, как открылась входная дверь их дома и кто-то сбежал по ступенькам. Через тридцать секунд она будет в его объятиях, он расплачется, и она его простит. Он скажет, что никогда больше не будет так поступать, и она будет знать, что это правда. Вместе они уложат детей и повторят свои обещания друг другу, и кончатся эти недели кошмара, от которого они наконец пробудились.
      Но появившееся в окне машины встревоженное лицо не было лицом Дэвида. Это было лицо Сьюзи.
      – Слава Богу, что вы вернулись.
      Нота облегчения в голосе Сьюзи делала его высоким и взволнованным.
      – Сразу после вашего отъезда позвонил Дэвид, – избегая смотреть на Лиз, Сьюзи начала отстегивать Дейзи. – Он просил передать вам, что у них в газете неприятности и что он не приедет сегодня ночевать.

      Удивительная тишина в спальне была первым, на что Лиз обратила внимание, когда проснулась. Часы-радиоприемник молчали. Не слышалось мягкого похрапывания Дэвида. И что заметнее всего, не было воплей Джейми и настойчивых «Хоцю! Хоцю!» Дейзи, пытающейся вскарабкаться к ним на кровать.
      Это было так не похоже на их обычное шумное утро, что на мгновение Лиз показалось, будто она не у себя дома. Но, оглядевшись в сумраке спальни, она узнала знакомые, любимые предметы: лампу в виде слона, которую ее отец привез из Индии, наивный рисунок быка, который коллеги Дэвида в шутку подарили ему к свадьбе, детский стульчик, присланный ее матерью после рождения Джейми, и корзину с игрушками Джейми и Дейзи.
      Она снова взглянула на часы-радиоприемник. Девять часов! Господи, она должна уже быть на работе! И тут она вспомнила. На работу ей не надо. И с осознанием этого все другие события вчерашнего дня нахлынули на нее с устрашающей, леденящей ясностью. Вчера она ушла с работы. Вчера она попыталась спасти свою семью. Вчера Дэвид решил провести ночь в чьей-то постели.
      Некоторое время мозг Лиз отказывался принять весь ужас ее положения. Возможно, она преувеличивает. Дэвид сказал, что в газете неприятности. Всем известно, как непредсказуемы газеты. У них неприятности с оборудованием. Неприятности с профсоюзами. Неприятности с судами. Возможно, он говорил правду.
      Целых тридцать секунд Лиз ходила вокруг брошенного ей Дэвидом спасательного круга и исследовала его. Она может ухватиться за него и сказать себе, что это, конечно, не лодка, но это лучше, чем ничего. По крайней мере, она не утонет и сможет накопить достаточно сил, чтобы добраться до берега. Это ведь лучше, чем утонуть, не так ли?
      Но было нечто, что мешало ей принять предложенную Дэвидом версию. Вся интуиция, которой она обладала, каждое нежное воспоминание о пережитом ими вместе, каждая частица опыта их совместной двенадцатилетней жизни кричали ей, что это ложь. Дэвид не ночевал в редакции. Он занимался любовью с кем-то. И Лиз вдруг почувствовала, что ее затягивает в черную дыру отчаяния и безнадежности. Если бы не измена, она пережила бы потерю работы. Если бы не потеря работы, она пережила бы измену. Но против двух этих бед вместе она была бессильна.
      С горечью она вспомнила, что одна из ее сотрудниц говорила: «Все хорошо, если в порядке три вещи: работа, личная жизнь и дом. Ты проживешь без одной из них, без двух тебе будет очень плохо, а без трех – конец». Какое-то время Лиз смотрела в потолок, ожидая, что вот-вот по нему пройдет трещина и она услышит, как стены ее дома начинают рушиться. Но, к своему удивлению, вместо этого она услышала стук в дверь. Если не отвечать, то они постучат и перестанут. Но они не переставали. За дверью раздавались крики и шум, и Лиз услышала голос Дейзи: «Мама, двель!» Усилием воли она вытащила себя из засасывавшей ее черной дыры и заставила подойти к двери.
      Как преследуемые светом призраки, Джейми и Дейзи ворвались в комнату. У Дейзи в руках был букетик фрезий, а Джейми прятал что-то за спиной. За ними Сьюзи держала поднос с круассанами и ароматно пахнущим кофе. Немного застенчиво Джейми протянул ей подарок, и она увидела, что это была розетка. «НАШЕЙ МАМОЧКЕ, – было написано на ней, – ЗА ТО, ЧТО ОНА МОЛОДЕЦ. МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ».И тут Лиз почувствовала на глазах слезы. Слезы о себе, о своей семье, о детях, о надеждах и о том, что теперь все лежит в развалинах. Но когда Джейми и Дейзи бросились утешать ее, они превратились в слезы благодарности за то, что, хотя она и потеряла бесценные вещи, у нее осталось так много.
      И, крепко прижимая их обоих к себе, она увидела, что над их головами Сьюзи с сочувствием улыбается ей. На секунду Лиз стало неловко оттого, что девушка так много знает о ее жизни. Слишком много. Ну да разве это сейчас важно? Сейчас, когда она рада каждому другу.
      – Кстати, – робко сказала Сьюзи, – о моем уходе. Обстоятельства изменились. Я должна была уйти через две недели, но, может быть, вы хотите, чтобы я побыла у вас еще?
      Прежде чем Лиз успела ответить, они услышали звук открывающейся входной двери. И обе знали, что это был Дэвид.
      – Вы хотите, чтобы я взяла детей? – Сьюзи нервно отодвинулась от кровати, доверительная атмосфера улетучилась. Девушка направилась к двери, предчувствуя бурю.
      – Нет, все хорошо. Оставь их.
      Почему она так сказала? Не лучше ли было бы, если бы дети спокойно ушли со Сьюзи?
      Чуть позже, к своему стыду, Лиз поняла, что хотела защититься ими. При детях ничего ужасного здесь случиться не могло. При детях она не смогла бы обвинить Дэвида в измене, а он не смог бы оставить их навсегда. И еще она впервые поняла, как ей страшно. Она больше не была телевизионной начальницей с большим окладом. И если потеряет Дэвида, то окажется матерью-одиночкой, борющейся за выживание. Хватит ли у нее сил на это?
      Было слышно, что Дэвид, как обычно, бежит по лестнице через две ступеньки. Потом раздался треск, его крики и проклятия. Потом он появился в спальне, одной руной держась за ушибленную коленку, а в другой сжимая причину своего падения, космический пулемет Джейми.
      – Черт тебя побери, Джейми, – простонал он, – опять ты оставил на лестнице эту хреновину.
      Пока Джейми бежал в ее спасительные объятия, Лиз наблюдала, как Дэвид плюхнулся на кровать, потирая коленку.
      – Па-а-почка! – радостно завопила Дейзи, в своем святом неведении бросаясь к отцу.
      А для Лиз, увы, и мятый костюм Дэвида, явно проведший ночь где-то на полу, и исходивший от него слабый мускусный аромат были красноречивей любого признания, как и виноватое выражение его глаз.
      Услышав хныканье Джейми, Дэвид взял его на руки. Он явно раскаивался.
      – Извини, что накричал на тебя, старина. Папка немного устал.
      Дэвид избегал взгляда Лиз.
      – В редакции выдалась трудная ночь, – неубедительно добавил он.
      Она отчаянно хотела поверить его словам, поверить, что усталость, а не вина была причиной его несдержанности, что человек, которого она любила, с которым смеялась последние двенадцать лет, не предал ее, словно все это для него ничего не значило, что эта ночь, как он и сказал, была для него трудной ночью на работе. Но она знала, что поверить во все это не сможет.
      Внезапно до Дэвида дошло, что уже почти десять утра, а Лиз все еще в постели.
      – А что ты делаешь в постели? – Его тон подразумевал обвинение в притворстве. – Ты заболела, или что-нибудь случилось?
      От обиды и гнева Лиз совершенно забыла о своем намерении смягчить удар.
      – Если бы ты соизволил прийти домой вечером, то узнал бы, что вчера я ушла из «Метро ТВ». Так что могу валяться в постели столько, сколько захочу!
      – Ты ушла с работы?
      – Я же говорю.
      – Ты хочешь сказать, что разорвала контракт в четверть миллиона фунтов из-за своей чертовой прихоти? Зная, что тебе не заплатят никакого выходного пособия и что ты – мы– останемся без гроша? Прекрасно, абсолютно прекрасно!
      В ярости он вскочил и устремился к двери. Он знал, что не должен кричать на нее, что должен был бы сказать ей, что все в порядке. Но все не было в порядке. Она ушла из «Метро ТВ», даже не посоветовавшись с ним, ушла, когда и он в любой момент может остаться без работы. На его место посадят какого-нибудь молодого проходимца, которого Логан переманит из «Уорлд». И тогда они оба окажутся на улице. Они! Большие шишки, которым все завидовали!
      – Дэвид, – проговорила Лиз спокойно, – ты даже не спросил меня, почему я ушла.
      Он остановился в дверях и обернулся.
      – А я и так знаю. Потому что ты хочешь гладить мои рубашки, как твоя подружка Джинни!
      Лиз вздрогнула, как от удара:
      – Это нечестно! Дело не в глажении рубашек. Я больше не могу разрываться на части. Я хочу быть здесь ради Джейми и Дейзи. Хочу создать дом, куда ты мог бы приходить.
      – Если мы не будем осторожны, у нас вообще не будетдома, куда можно было бы приходить!
      О чем это он?
      Но Дэвид не стал объяснять. Ее слова об уходе с работы словно разбудили спящий вулкан.
      – Сколько раз говорить тебе, Лиз, что мне не нужна жена, которая сидит дома! – Перед его глазами возник образ его матери, которая вытерла и вымела всю радость из его детства. – Мне нужна равная мне. Нужна женщина, которая сознает себя личностью, со своей собственной жизнью. Я не хочу жить с копией своей проклятой мамаши!
      Лиз просто бесила несправедливость всего этого. Как ей защитить себя от этой страдалицы, которая притворялась, что отдает всю себя семье, но потребовала за свой подарок такую цену, что ее сын и сейчас еще не может расплатиться? А вместе с ним и она.
      – Послушай, Лиз, давай договоримся об одном. Ты делаешь это не для меня. Ты делаешь это для себя.
      И вдруг Лиз обнаружила, что у нее нет ответа. Он попал в больное место. Она бросила все ради мечты, которую считала их общей мечтой. Но глядя сейчас на злое лицо Дэвида, поняла, что ошибалась. Другой жизни хотела только она.
      Когда Дэвид вышел из комнаты, Джейми начал всхлипывать. Увидев на его лице испуг, она подняла и прижала его к себе, и все ее тревоги отступили перед страстным желанием защитить его, своего первенца.
      И во второй раз за этот день Лиз спросила себя, что же она все-таки собирается делать. Ей было позарез нужно поговорить с кем-нибудь. И с огромным облегчением она вспомнила, что сегодня обедает с Мел. Спасибо тебе, Господи, за Мел. Она и добра, и остроумна, и умна. Уж если кто и знает, что делать, то это Мел.
      Лиз нырнула под густую шапку пены и с наслаждением почувствовала, как ароматная вода промывает ее волосы и делает их скрипуче чистыми. Возможность принять ванну и потом не спеша одеться была такой незнакомой для нее роскошью, что Лиз была готова предаваться ей, невзирая ни на какие обстоятельства. После этого она собиралась надеть свое самое красивое платье – на встречу с Мел. От депрессии нет лучшего лекарства, чем процедура одевания.
      Сев за свой туалетный столик, она исследовала урон, нанесенный ее лицу переживаниями. Небольшая припухлость осталась, но от красноты вокруг глаз удалось избавиться с помощью «Оптрекса». Оставшегося до ухода времени как раз хватало, чтобы привести в порядок волосы и наложить косметику.
      Когда три четверти часа спустя Лиз посмотрелась в свой трельяж, она поразилась сама. По внешнему виду никто не сказал бы, что сегодня самый тяжкий день ее жизни. Кожа и волосы лучились здоровьем, а заботы лишь избавили от пары фунтов веса, от которых она годами собиралась избавиться. Сегодня ярко-желтый костюм сидел на ней даже лучше, чем три месяца назад, в ее первый день на должности руководителя программ «Метро ТВ».
      Глядя на шикарную женщину в зеркале, Лиз вспомнила, как в этом костюме они с Дэвидом занимались любовью. Знать бы тогда, насколько разойдутся их интересы. Он считает, что успех – это божество, которому надо поклоняться и к которому стремиться любой ценой, а она так не считает. Возможно, что все к этому и сводится.
      На улице она сразу увидела такси и остановила его.
      Когда водитель такси высаживал ее у ресторана, Лиз, выбираясь из машины, не могла не заметить оценивающего взгляда, который он бросил на ее ноги. На тротуаре она на секунду остановилась, посмотрела вверх и горько усмехнулась. Изо всех лондонских ресторанов Мел выбрала тот, который назывался «Menage a Trois» – „Любовь втроем».
      Мел уже ждала ее. В любой ресторан она неизменно приходила за пять минут до срока, чтобы найти столик, откуда могла обозревать место действия и первой узнавать, кто за кем ухлестывает, не пренебрегая при этом и слухами. На этот раз Мел решила, что наилучшей позицией для нее будет столик между женским туалетом, мужским туалетом и выходом.
      – Слушай, ты выглядишь потрясающе! Безработица явно тебе к лицу!
      Лиз улыбнулась в ответ на нескрываемое восхищение в голосе подруги. Мел всегда считала, что она уделяет своей внешности недостаточное внимание. Ну что ж, сегодня внимание было достаточным.
      – Ну так как ты? Среди журналистов только и говорят о том, как ты утерла нос Конраду. – Мел горела желанием выяснить всю историю с отставкой без малейших пропусков.
      – Ах, об этом.
      – Что значит «ах, об этом»? Да в «Гручо» ни о чем другом не говорят.
      Но Лиз никогда не разделяла жгучего интереса Мел к слухам среди журналистов, да и тема эта после событий вчерашней ночи казалась ей пустяковой. Поговорить с Мел она хотела о Дэвиде.
 
      Бритт раздраженно побарабанила пальцами по рулю и в поисках места для парковки в третий раз объехала вокруг квартала. Она знала, что ей не следовало ехать в своей машине, что очередь за местом для стоянки на Найтсбридж надо занимать сразу после рождения, но машина позже была ей нужна, и вариантов у Бритт не было.
      Когда Дэвид час назад позвонил ей, она сразу поняла: что-то неладно. Бритт уже смирилась с тем, что он болезненно переживает свое предательство по отношению к Лиз, но сегодняшним утром он потерял над собой контроль. Дэвид не был прирожденным обманщиком. Для многих мужчин из числа тех, кого она знала, измена была образом жизни. Но не для Дэвида. Когда он просил ее о встрече, по голосу было ясно, что он готов разрыдаться, и интуиция говорила ей, что лучше до этого не доводить.
      Какое-то мгновение у нее был соблазн попытаться решить больную проблему, просто уклонившись от ее решения: уехать, а потом позвонить и попросить передать ему, что она не может с ним встретиться. Бритт уже была готова так и сделать, когда прямо перед ней от стоянки отъехал «гольф»– В ней моментально сработал инстинкт лондонского водителя, знающего, что такой шанс выпадает одному счастливчику из нескольких миллионов, и она ловко зарулила на образовавшееся место и припарковалась.
      Счетчик этой стоянки был всего в трех футах от входа в «Menage a Trois», и на нем было еще почти два часа оплаченного времени. Такое везение вызвало у нее дурные предчувствия. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Сказав себе, что становится суеверной старой каргой вроде своей матери, она вылезла из машины и проследовала к ресторану как раз в тот момент, когда шофер Дэвида притормозил перед входом.
 
      А в ресторане Мел слушала горестную историю Лиз и пыталась поймать глазами официанта. Встреча явно обещала быть на пару бутылок.
      – И что же мне теперь делать? – Лиз наклонилась ближе к Мел и попыталась понизить голос: – Пойти на конфликт? Заставить его признаться в измене? Или просто принять, что у нас с ним теперь разные ценности и что нам, возможно, пора разойтись?
      – Чушь собачья! – Мел так грохнула пустым стаканом о стол, что за соседним столиком на нее посмотрели с беспокойством. – Это не имеет ничего общего с разными ценностями. У парня легкое разжижение мозгов, вот и все! Сейчас просто плохой момент. Подумай сама: он чувствует себя жутко виноватым, – и правильно делает, подонок! – а ты в этот момент ошарашиваешь его новостью, что готова пожертвовать собой ради того, чтобы быть все время с ним И это тогда, когда он предпочел бы, чтобы ты поехала в командировку куда-нибудь в Гонконг!
      Волшебным образом появилась вторая бутылка – Лиз даже не заметила, как Мел заказала ее. Мел повсюду находила с официантами общий секретный язык знаков. Она налила еще по одной.
      – Послушай, Лиззи, то, что нужно сейчас Дэвиду, – это не теплые шлепанцы и не домашняя запеканка. Этим его можно до смерти запугать. Ему нужно пространство. И если у тебя есть хоть капля здравого смысла, ты увидишь, что он все еще любит и тебя, и детей.
      Мел ободряюще похлопала Лиз по руне.
      – Все, что ему нужно от нее, – это засунуть свой пестик во взбитые сливки, и чтобы ему при этом сказали, что такого траханья еще не было во всемирной истории.
      Она пригубила свой бокал.
      – Я знаю, тебе сейчас трудно в это поверить, но уверяю тебя, это пройдет. Через несколько недель у него все это кончится. Жены всегда берут верх. Поверь мне, я знаю. Мне так часто приходилось уступать им! Подожди, когда появятся признаки. Он начнет приходить домой засветло, а когда среди ночи вдруг зазвонит телефон, его это будет пугать не меньше, чем тебя. Он начнет прижиматься к тебе в постели и спрашивать, приняла ли ты овалтин. Вот тогдаты и вспоминай про домашние блюда. Пара изысканных ужинов у камина с кое-чем особенным на десерт, и твоему козлику захочется видеть тебя дома. А если не захочется, вот тогда и надо будет думать о непреодолимых различиях, а не теперь. Поверь старушке Мел.
      Впервые, наверное, за несколько дней Лиз рассмеялась.
      – Но я не знаю, смогу ли не обращать на это внимания. Неопределенность страшнее всего. Мы всегда были откровенны друг с другом, всегда обсуждали важные проблемы. Я хочу, чтобы он сознался в своей измене, если она была, и именно из-за этого он ведет себя так трусливо. Все было бы гораздо проще, если бы не было никаких секретов.
      – Ты что, смеешься? Совсем наоборот! Это бы все разрушило! Никогда не спрашивай– вот единственный совет для семейной жизни, который дала мне моя мама. Папаша был кобель тот еще, но она ни разу не спросила его, верен ли он ей. Она думала, правда, выследить его, но это так понятно. А потом спросила себя, хочет ли она разрушить идеальную семью, узнав правду. И ответила себе – нет – Мел горько улыбнулась. – В следующем месяце они отмечают сороковую годовщину свадьбы.
      – Но, Мел, это же ужасно! Это могло устраивать наших матерей, но ведь мы верим в открытость, честность, в то, что нужно говорить обо всем, во все другие идеалы сумасшедших шестидесятых, разве не так?
      – Конечно, верим. Когда это нам удобно.
      Лиз отпила вина и задумалась о том, что сказала Мел. Как бы ужасно это ни звучало, в этом была доля правды. Разве ее семейная жизнь не стоит того, чтобы за нее сражаться? Если она теперь выбросит полотенце, Дэвид, скорее всего, заменит ее какой-то двадцатилетней дурочкой, с которой он сейчас крутит любовь. Лиз начинала приходить в себя.
      – Так ты считаешь, что через несколько недель все будет хорошо, да, Мел? Мел!
      Но Мел не отвечала. Она неотрывно смотрела на только что вошедших в ресторан мужчину и женщину, которые стояли спиной к Лиз и ожидали, когда им укажут свободный столик. И внезапно, словно молния, Лиз пронзила догадка, почему Мел не могла оторвать от них взгляда.
      Мужчина был Дэвид.
      Его спутница только что села и держала в руках огромное меню. Все, что Лиз удалось разглядеть, были короткие светлые волосы и дорогой белый костюм.
      Внутри у Лиз все сжалось. Теоретически эта женщина могла оказаться кем угодно, деловые обеды были у Дэвида каждый день, но инстинктивно Лиз почувствовала, что это не деловой обед. Это она.Приступ паники сжал ее грудь. Как ей быть? Что бы Мел ни говорила о том, что это надо спустить на тормозах, невозможно спокойно сидеть тут и делать вид, что ничего не случилось.
      Ни он, ни она не обратили внимания на Лиз и Мел. Когда женщина повернулась к официанту, чтобы что-то спросить, Лиз с изумлением узнала в ней Бритт. Облегчение волной прокатилось по ее телу, и она едва сдержалась, чтобы не рассмеяться. Улыбаясь, встала и направилась в их сторону, размышляя о том, почему Дэвид не упомянул, что сегодня обедает с Бритт. Ну да, ведь сегодня утром было не до этого.
      Но уже за несколько футов до их стола Лиз почувствовала мускусный запах любимых духов Бритт, и на мгновение застыла, пытаясь вспомнить, где она их уже ощущала.
      И вдруг истина бомбой взорвалась в мозгу Лиз с такой силой, что она едва устояла на ногах. Это был запах одежды Дэвида. И впервые с абсолютной ясностью она поняла, с кем у Дэвида роман. Это не цыпочка из отдела по связям с общественностью, не обожающая секретарша, не репортерша с игривыми глазками. Это Бритт.
      Теперь и Дэвид заметил ее. Как и Мел, он сидел неподвижно и с застрявшими в горле словами наблюдал за приближением Лиз.
       Никогда не спрашивай.Рецепт семейного счастья матери Мел звучал в ушах Лиз, словно дразня ее.
      – Так у тебя роман с Бритт? – спросила она тихим и ясным голосом.
      Дэвид ничего не ответил. И она вспомнила, что он всегда был плохим лжецом. Это была одна из черт, которые ей нравились в нем. Она думала, это значит, что ему можно верить.
      – Полагаю, что это целиком ее вина. – Лиз не смотрела на Бритт. Суку Бритт. Предательницу Бритт.
      Дэвид медленно поднял глаза и не схватился за спасательный круг.
      – Нет, это вовсе не целиком ее вина, – его голос звучал устало. – Мне жаль, Лиз. Мне действительно жаль.
      Обычно ее трудно было вывести из себя, но теперь она чувствовала, как гнев, благословенный и очищающий гнев вскипает в ней. И хотя раньше ей никогда не приходилось делать ничего подобного, она медленно и рассчитано подняла рюмку на длинной ножке и выплеснула вино в лицо Дэвиду, с удовлетворением отметив, что оно попало и на белый костюм Бритт.
      Потом она услышала, как ее собственный голос удивительно спокойно произнес:
      – Я думаю, что тебе лучше убраться отсюда.
      Некоторое время Дэвид молчал. Если бы он только сказал: «Не надо, Лиз, давай поговорим об этом!»,кто знает, может быть, их брак был бы спасен.
      Но он не сказал.
      – Да, – она услышала в его голосе опустошенность и поняла, что уже поздно, что, какие бы чувства он к ней ни питал, все уже позади.
      – Да, – повторил он, – наверное, лучше.
      Лиз обвела взглядом зал ресторана. Посетители быстро уткнулись носами в свои тарелки, но она знала, что они слышали каждое слово. Собрав в кулак все свое достоинство, она повернулась. «По крайней мере, я не ударила в грязь лицом, – пришла ей в голову неуместная мысль. – Не выглядела забитой домашней хозяйкой».
      Какое-то время она ощущала себя в настолько нереальном мире, что втайне даже ожидала услышать аплодисменты. «Не будь смешной, – говорила она себе, как слепая, выходя из ресторана, – это не рекламный ролик. Это реальная жизнь».Когда Лиз поймала такси, слезы, которые она из последних сил сдерживала, молясь о том, чтобы достоинство не покинуло ее, наконец хлынули из глаз, смывая тщательно наложенную косметику и оставляя следы на ярко-желтой ткани ее любимого костюма.

      Когда она вошла в дом, он встретил ее милосердной тишиной. Сейчас Лиз не вынесла бы встречи с Джейми и Дейзи, ей нужно было побыть одной. Мел побежала за ней и пыталась настоять на том, чтобы проводить ее до дома, но она отказалась. В жизни бывают моменты, когда никто не в силах тебе помочь, и сейчас у Лиз был такой момент. Бывают моменты, когда тебе хочется плакать, валяться в постели и предаваться собственному горю. И только потом, когда ты выплачешься, тебе захочется поговорить с кем-нибудь. И тогда ты не сможешь наговориться. Ты без конца будешь снова и снова прокручивать в памяти каждую сцену, в отчаянии вспоминать каждое слово, каждый оттенок каждого разговора из тех, что с железной неминуемостью привели тебя к несчастью.
      А пока ей хотелось только плакать. Она держалась молодцом в ресторане, где это было важно, а теперь больше не хотела быть молодцом. Но сейчас, когда она желала плакать, слез уже не было, и она лежала на своей кровати, на ихкровати, опустошенная и оцепеневшая, и разглядывала свидетельства их 0умершей любви. Свадебные фотографии. Сувениры, привезенные из счастливых отпусков. Старая открытка, подаренная ей ко Дню Матери. А потом она увидела на полу игрушку Джейми, о которую Дэвид споткнулся сегодня утром, столетие назад, и наконец заплакала. Глубокие, мучительные рыдания сотрясали ее тело, пока у нее не заболела голова и не стало першить в горле. И она отчаянно захотела прижаться к своей матери. Хотя и знала, что она уже взрослая, что она одна, что мать не в силах помочь ей, что мать слишком слаба, чтобы взять на свои плечи ее горе, что у нее достаточно и своего. В конце концов Лиз свернулась калачиком и заснула.
      Час спустя она проснулась, как ныряльщик все-таки выплывает на поверхность, даже зная, что его ждет там смертельная опасность.
       О Боже, Боже, Боже. Пусть это не будет правдой! Не дай моей жизни рассыпаться на кусочки именно тогда, когда я считала, что она налаживается!
      И, вставая с постели, Лиз вдруг поняла, что ей еще предстоит самое страшное: рассказать обо всем детям. Что же она им скажет? Горькую правду или какую-нибудь щадящую ложь, которая смягчит удар? Что для них будет легче в долгой перспективе?
      Новый приступ горечи охватил ее. Почему именно ей всегда приходится склеивать кусочки? Потому что ты хочешь быть центром своей семьи, той осью, вокруг которой вращаются их судьбы. Вот цена, которую надо за это платить. Это так же больно, как и приятно.
      Она медленно села и посмотрела на часы. Пять. Сьюзи наверняка поит детей чаем. У Лиз, по меньшей мере, час до их появления, чтобы собрать вещи Дэвида и вызвать такси.
      Она тщательно заперла дверь спальни на тот случай, если дети вернутся раньше и захотят увидеть, что она делает. Сняла с гардероба его чемоданы и начала собирать вещи. Грустная пародия на их бесчисленные сборы на уик-энды или в отпуск. Те счастливые сборы. Теперь больше не будет ни уик-эндов, ни отпусков.
      Она методически обследовала всю комнату, подбирая каждый предмет одежды, каждую вещь и каждую безделушку Дэвида в стремлении начисто вычеркнуть все следы его присутствия и из своей жизни, и из своей спальни. Но и когда каждая рубашка и каждый пиджак, каждая пара трусов, его лосьон для бритья и даже его теннисная ранетка были аккуратно упакованы, в комнате, казалось, все равно что-то осталось от него. Модель грузовика, которую он помог Джейми собрать только вчера, кучки мелочи, которую он время от времени выгребал из своих карманов, даже пустой гардероб навязчиво напоминали ей о Дэвиде, о его энергии и непосредственности, о радости, которую он умел извлекать из жизни. И она во второй раз села и разрыдалась. Зная, что, если не встанет сейчас, она может не встать никогда, Лиз заставила себя подняться и с необычной яростью принялась застегивать чемоданы Дэвида. Ей нравился звук застегиваемой молнии. Словно что-то рвалось.
      На секунду она закрыла глаза и представила себе звук, с которым рассудительная Лиз Уорд спокойно рвет на клочки белье Бритт Уильямс. Это был восхитительный звук. Она читала об обманутых влюбленных, которые рвали белье соперницы и бросали в ее почтовый ящик. Лиз всегда удивляло, как можно быть такой мстительной. Теперь это ее не удивляло.
      Она подняла чемоданы и понесла их к двери. На полпути заметила свою фотографию с детьми в серебряной рамке, быстро открыла один из карманов и положила ее туда. Пусть он, по крайней мере, видит, что потерял. Чего ему стоило траханье с Бритт. И снова поднимая чемоданы, она с надеждой думала: он поймет, что оно того не стоило.
      – Мамочка, что ты делаешь с папиными вещами? – Голос Джейми заставил Лиз застыть от неожиданности.
      Она не слышала, как дети вернулись. И разве она не заперла дверь? О Господи, совсем забыла про дверь из смежной ванной!
      Она медленно опустила на пол чемоданы и посмотрела на сына. Ни ее опыт работы руководителем, ни стычки с Конрадом, ни бесконечные переговоры о деньгах и об эфирном времени не подготовили ее к этому, к самому тяжкому мигу ее жизни.
      – Подойди и сядь, мой милый.
      Она посадила Джейми на колени и крепко прижала к себе. Посмотрев в его глаза, она увидела в них настороженность, которая была почти невыносима для нее. Казалось, они говорили: «Ты собираешься сделать мне больно? Какие бы слова ты ни говорила, ведь все сведется к этому, да?»
      Ей пришла в голову мысль сказать ему всю правду: мама и папа больше не любят друг друга. Но она знала, что не сможет сделать этого. Он заслуживает лучшего. Он заслуживает лжи.
      – Ты же знаешь, как занят папа? Ну вот, он уезжает по делам, поэтому я и уложила его чемоданы.
      – А когда он вернется?
      – Не скоро, милый.
      – А когда?
      – Через несколько месяцев. Но это не значит, что он не любит тебя, дорогой. Папа любит тебя очень-очень.
      Джейми смотрел на нее с недоверием.
      – А вы что, расходитесь? – Лиз была ошеломлена.
      – Родители Тома расходятся, его нянька сказала Сьюзи, а родители Кэти разошлись полгода назад.
      Боже милостивый, что мы делаем с нашими детьми, спросила себя Лиз, если они знают о таких вещах в пятилетнем возрасте?
      – Да, милый, мы расходимся. – И, не в силах сдержать себя, добавила: – На некоторое время.
      – Это из-за того, что я сегодня утром оставил свой космический пулемет на лестнице?
      – Нет, дорогой мой, ты не виноват, честное слово. Виноваты мама и папа.
      Джейми сполз с кровати, недоверчиво посмотрел на нее и тихо вышел из комнаты.
      Через минуту он снова вернулся, и его руки были заняты игрушками, которые он бережно передал ей.
      – Если я отдам все мои космические пулеметы Бену, папа вернется?
      Лиз пришлось отвернуться, чтобы он не увидел ее слез. Космические пулеметы были предметом его гордости и радости. Как объяснить ему, что все космические пулеметы магазина игрушек «Хэмли» не вернули бы его отца домой? У папы была теперь новая игрушка.
 
      С раскрытым от изумления ртом Бритт наблюдала, как таксист выгружает два огромных чемодана, сумку, набор теннисных ракеток и ракеток для сквоша, лампу и траченое молью старое пальто на глубокий ворс ее нового кремового ковра. Закончив, он весело сообщил ей, что с нее причитается 22 фунта. У нее мелькнула мысль отослать все это в какую-нибудь гостиницу, но она достаточно хорошо знала Дэвида, чтобы не сомневаться, что при намеке на плохое обращение он немедленно отправится к Лиз. И хотя ее намерения в начале их романа не выходили, так сказать, за рамки обычной предосудительной связи, за последние несколько недель она обнаружила, что любит его, пожалуй, больше всех, кого ей довелось знать.
      Бритт поглядела на огромную кучу вещей и села на ковер рядом с ней. Боже, как же все плохо получилось! Худшего дня она не могла припомнить. У нее и в мыслях не было причинять боль Лиз, и она уж точно не собиралась разбивать ее семью. Сначала она убеждала себя, что легкий флирт, о котором Лиз никогда не узнает, не может причинить никакого вреда. А потом взяла и влюбилась, черт ее побери! И из всех мужиков на свете выбрала для этого мужа своей лучшей подруги. И это она, которая всегда играла по правилам, пусть даже эти правила были ее собственные и не претендовали на согласие с общепринятой моралью. Но любовь делает человека неосторожным. Любовь и заставила ее нарушить свои главные правила для романов с женатыми мужчинами: никогда не ходить в «интимные» рестораны и никогда, никогда не просить их остаться на всю ночь.
      И вот результат.
 
      Лиз сидела за письменным столом в своей спальне и смотрела прямо перед собой. Часы показывали половину десятого, и сил у нее уже не было. Джейми, наплакавшись, наконец уснул, а Дейзи непонятно почему вдруг закапризничала и не могла успокоиться, пока Лиз десять минут назад не удалось убаюкать ее.
      Перед Лиз стоял большой стакан с джином и тоником и лежал калькулятор, на котором она подсчитывала расходы. Ну и момент она выбрала, чтобы уйти из «Метро ТВ»! Без зарплаты у нее было около восьми тысяч в банке. С выплатой кредита и счетами за дом этого надолго не хватит. Значит, ей вернуться на телевидение на другую работу? Нет, это означало бы, что жертвы были напрасными. Сейчас для нее важнее, чем когда-либо, начать новую жизнь, и лучше старой. Иначе, потеряв Дэвида и испортив себе карьеру, она все равно не будет видеть своих детей. Необходимо найти способ прожить на сбережения до тех пор, пока она не решит, что ей делать.
      Она сделала большой глоток джина с тоником. Может быть, лучше проглотить горькую пилюлю и согласиться с тем, что теперь этот дом для них слишком велик? Расставание с ним кажется бесповоротным шагом. Но даже это не решит ее ближайших финансовых проблем. Продажа дома может занять полгода, а может, и больше. И на нее нужно согласие Дэвида.
      Разумеется, после ухода из «Метро ТВ» у нее больше нет нужды жить в Лондоне. Очень мило, что Сьюзи предложила остаться, но отныне Лиз может присматривать за детьми сама. Она будет им нужна как никогда – теперь, когда ушел Дэвид. И тут к ней явилось решение. Они переберутся в свой коттедж! Это недалеко и от ее матери, и от Джинни. И дети так любят Суссекс. Это будет как возвращение домой.
      Да, это идеальное решение. Без работы и без Дэвида в Лондоне ее ничто не держит. И ей надо уехать от воспоминаний. Здесь все напоминает о нем. И еще одно преимущество: она будет далеко от злорадства и сплетен, которые поползут по Лондону, когда станет известно, что идеальная семья журналистов рассыпалась в прах.
      На секунду она задумалась, что будет в «Метро ТВ» без нее. Успел ли уже Конрад отдать ее место Клаудии? Возможно, что именно сейчас они в «Гручо» празднуют ее назначение. Лиз постаралась выбросить эту мысль из головы.
      Она стала составлять список вещей, которые им понадобятся. Теперь, когда она приняла решение, сомнений больше не было. Они едут завтра. Они уедут из Лондона, где люди только и делают, что причиняют друг другу боль и обманывают друг друга. Они начнут жизнь снова. На этот раз она постарается стать настоящей матерью. Как Джинни.

      – Мам, ты взяла моего Зога, Злого Волшебника Вселенной?
      Лиз сдержала раздражение и в третий раз выгрузила все из машины. В первый раз Дейзи потеряла свое любимое одеяло, потом Лиз вспомнила, что под чемоданами осталась карта. И вот теперь Зог. Втайне Лиз надеялась, что он навсегда потерялся вместе с Безлицым Тором и Ягом, Властелином Зоидов. Но именно сейчас Джейми нуждался во всех своих друзьях.
      Она нашла Зога в корзинке для пикников и отдала сыну. Вдруг она вспомнила, как Дэвид безжалостно дразнил Джейми, и чуть не расплакалась снова.
      – Такой большой и играешь в куклы? – начинал обычно Дэвид.
      – Они не куклы! – яростно кричал Джейми, оскорбленный тем, что в его пять лет его не считают мужчиной.
      – Конечно, куклы, – смеялся Дэвид, – как у Дейзи. – Но потом, видя переживания Джейми, он поднимал его и прижимал к себе. – Нет, сынок, конечно, они не куклы. Глупый старый папка.
      И Джейми обнимал Дэвида и тряс его голову.
      – Глупый старый папка, – кричал он, – глупый старый папка!
      Лиз внезапно обрадовалась возможности уехать из этого полного воспоминаний дома, который вдруг опустел. Даже странно, ведь Дэвид так много работал и так часто уезжал, и ей казалось, что это должно смягчить удар от его ухода. Ничуть не бывало: этот уход оставил огромную зияющую дыру в их жизнях. Без шумных игр и неуемной энергии Дэвида дом, казалось, погрузился в траур.
      Когда они зашли попрощаться со Сьюзи, которая тоже собирала свои вещи, чтобы перебраться к родителям на те несколько дней, что оставались до начала ее новой работы, Лиз снова почувствовала, что слезы подступают к глазам. К счастью, ей тут же пришлось сосредоточить все внимание на том, чтобы перебраться через преграждавшую путь к машине гору зловонных черных пластиковых мешков с мусором, разбросанных по тротуару. Где же эти мусорщики? И тут она вспомнила: какой-то самонадеянный хозяин забыл дать им чаевые на прошлое Рождество и десять месяцев спустя все еще расплачивался за это.
      Когда они отъезжали, Сьюзи неистово махала им рукой. Лиз ехала по полуденным улицам, полным транспортных пробок и агрессивных водителей, и спрашивала себя, что ей нужно в Лондоне. Картинные галереи? Театры? Модные магазины?
      Но она не ходила по галереям, у нее не было времени ни на театры, ни на бар после работы. Она даже не могла вспомнить, когда она с детьми в последний раз ходила покупать одежду. Она работала. И у нее были дети. И это все.
      Так что же людивроде нее делают в этом будоражащем воображение, в этом полном возможностей городе, художественной столице мира, финансовом центре, законодателе уличной моды, городе, где изобрели стиль «панк»?
      Они ходят в гости к другим людям, у которых тоже есть дети, и жалуются на школу, на здравоохранение, на замусоренные улицы. Вот о чем они говорят. Темы разговоров на лондонских вечеринках простираются от сравнения частного и государственного образования, краж машин и уличных грабежей до относительных достоинств сигнализации от воров, установленной перед вашим домом, на которую никто, включая взломщиков, внимания не обращает, и сигнализации, проведенной в полицейский участок, на которую также никто там не реагирует.
      Однажды на вечеринке Лиз целых полчаса провела в беседе о дружинах самообороны с человеком, чье лицо ей было смутно знакомо. Позже ей сказали, что это был всемирно известный писатель, все книги которого она читала.
      – О Господи, какая жалость, – посетовала она, – я могла поговорить с ним о его романах!
      – Не переживай, – успокоили ее друзья, – ему, как и любому другому, гораздо интересней поговорить о дружинах самообороны.
      Вот что такое Лондон.
      И проезжая по грязным улицам, она подумала, что все вокруг словно подстроено нарочно, чтобы ее отъезд не был болезненным. Вот развязный десятилетний подросток с искаженным от злобы и ненависти лицом кричит на своего приятеля – наверняка по какому-нибудь пустяковому поводу. Вот молодой человек на мощной машине перестроился перед самым ее носом и в ответ на робкий протест опустил стекло и обложил ее трехэтажным матом. Вот на тротуаре бульдог в ошейнике с украшениями рвется с поводка у лысого мужчины, истекая слюной, в попытке вцепиться в карликового пуделя пожилой дамы. И Лиз почувствовала неожиданное облегчение оттого, что покидает город.
      Да, когда-то ей нравились суета и шум городской жизни, но теперь она поняла, как ей хочется сказать «прости» этому плавильному котлу преступлений и грязи, зависти и напряжения. Как можно здесь жить?
      И все же внутренний голос возражал: ты просто старая реакционерка, вот ты кто. Ты постарела и тебе хочется покоя. Когда-то ты была без ума от тех самых вещей, которые сейчас проклинаешь, как любовника, двусмысленные чары которого нравились тебе прежде, но теперь опостылели. А через полгода ты будешь ныть, что в деревне негде купить авокадо, а чтобы посмотреть приличный фильм, надо ехать за шесть миль в Брайтон!
      Однако по мере того, как они выезжали из Лондона и приближались к Суссексу, она чувствовала, что напряжение все ощутимее отпускает ее. Еще час, и они доберутся до Льюиса, за которым пойдут уже сельские дороги.
      Джейми и Дейзи спали, и Лиз открыла окно, впустив в машину послеобеденные солнечные лучи. Ей нравилось, как низкое октябрьское солнце освещает уже желтеющие деревья. Каждый год она обещала себе поехать в деревню осенью, чтобы видеть, как меняет цвет листва, но каждый год это не удавалось.
      За Льюисом был перекресток, и после поворота направо, к Симингтону, она почти физически ощутила волнение. По обе стороны узкой дороги склонялись, приветствуя их, ветви с золотой листвой. Девушка на неторопливо трусящей им навстречу лошадке приветливо помахала рукой. На шпиле маленькой церквушки крутился бронзовый петушок, облака то и дело закрывали солнце, превращая широкие вольные поля Даунса в пестрое одеяло. Лиз с удовольствием отметила, что чайные беседки еще не заколочены на зиму.
      А вот и околица их поселка. Вот дом из песчаника под соломенной крышей, спрятавшийся в лощине Даунса, в котором ее бабушка провела последние года своей счастливой жизни и который она завещала Лиз. Она и не думала, конечно, что сегодня он послужит той спасительным прибежищем.
      Разгружая багажник, Лиз на минуту остановилась и посмотрела на дом. Она всегда верила в судьбу. И сейчас, стоя в тени этого прекрасного, мирного старого дома, окаймленного бордюром из астр и ярких хризантем, словно сошедших с коробки шоколада, чувствовала, как его покой передается ей. И знала, что ее утраты не были напрасными – потеря работы, потеря Дэвида. Все это должно иметь смысл. Когда Джейми побежал вперед, а Лиз взяла с сиденья машины спящую Дейзи, она знала, что это не конец ее прежней жизни, как ей показалось в бездне ее горя. Это начало новой. Это должно быть началом новой.
 
      – Бога ради, перестань скулить, Джейми! Иди поиграй с соседским Сэмом.
      – Его нет дома.
      – Тогда побегай на участке.
      – Сегодня дождь.
      – Так надень свой дождевик. – Лиз старалась не выдать закипающего раздражения.
      – Мы забыли его в Лондоне.
      Лиз отложила в сторону рецепт домашнего пудинга и снова взяла его, почувствовав острый укол совести. Этот тон она должна была оставить в Лондоне, вместе со своей работой и связанным с нею напряжением. Но здесь она быстро поняла, что материнские обязанности отнимают столько же сил, сколько и руководство телекомпанией. Как она можетвот так огрызаться на Джейми? Вопреки ее надеждам, не очень-то он здесь счастлив. Она думала, что с Сэмом – шестилетним мальчиком, с которым Джейми охотно играл, когда они приезжали сюда на выходные, – и с сыном Джинни, Беном, живущим в пяти минутах ходьбы отсюда, он подружится сразу. Но ей придется набраться немного терпения. Скоро она устроит его в детский садик поселка, и там он будет вместе с Беном. Тогда все наверняка уладится.
      Лиз на минутку присела и задумалась о том, что же на самом деле портит ей настроение. Прошло только две недели, как они уехали из Лондона, а она уже была вымотана до предела. Нянька у Джейми была с четырех месяцев, и для Лиз стало полной неожиданностью, сколько сил и времени отнимают материнские обязанности. Она не управлялась даже со стиркой и глажением. Когда Дейзи нужна была ее третья смена белья за день, она неизменно либо Оказывалась в стиральной машине, либо сохла на веревке.
      К тому времени, когда зазвонил дверной звонок, Лиз уже дошла до точки. Дейзи последние полчаса непрерывно ревела, потому что у нее воспалилась кожа на попке, и Лиз пришлось пустить ее бегать без подгузника; Джейми перебрал все свои игрушки из ящика. Впустив Джинни, Лиз в ужасе огляделась. Если бы она пришла домой и застала что-нибудь подобное, Сьюзи была бы уволена тут же.
      Добродушно улыбаясь, Джинни осторожно пробралась через кучи игрушек и куски бисквита к кухонному столу, за который села Лиз.
      – Бен сегодня не пошел в садик, и я подумала, что они с Джейми могли бы поиграть вместе.
      Лиз благодарно улыбнулась в ответ, а мальчишки без плащей пулей вылетели на улицу, под дождь.
      – Ну как ты?
      – Все хорошо, – солгала Лиз, не задумываясь. Гордость была частью ее прежней жизни. Но тут же ей стало стыдно. – Знаешь, если честно, на самом деле я дохожу. Я не могу дождаться, когда они наконец уснут и я смогу сесть и налить себе здоровенный стакан вина. Я даже иногда думаю, не сказать ли им в половине пятого, что пора спать. Беда только в том, что Джейми уже понимает, сколько показывают часы!
      – Когда уснут! Ты молодец, что можешь дотянуть до этого времени, – Джинни заговорщически наклонилась к ней. – А я иногда не выдерживаю и прикладываюсь к бутылке уже в обед!
      Лиз в изумлении посмотрела на нее:
      – Но у тебя все так легко получается: ухоженные дети, восхитительные обеды. Сказки на ночь, которые ты сама сочиняешь…
      – Тебя послушать, так действительно я идеальная хозяйка. Но одно секретное средство у меня на самом деле есть. Когда дети становятся мне поперек горла, я запираю их в детской и отправляюсь в ванну.
      – Джинни… – Лиз была ошарашена.
      – А, скоро сама все поймешь. Видишь ли, матери, воспитывающие детей сами, не все делают по книжкам. Книжной доктора Спока, например, я пользуюсь только для того, чтобы запустить ею в Бена, когда он оборвет головки соседским нарциссам или насыплет соли в аквариум с золотой рыбкой.
      – Он не мог сделать подобного!
      – Еще как мог. На прошлой неделе. Бедняжка, конечно, сдохла. Бен сказал, что это был «эксперимент для выяснения, понравится ли рыбке соленая вода».
      Джинни взяла руку Лиз.
      – Ну так как ты? На самом деле.
      – Ты хочешь спросить, каково мне, если забыть про угрызения совести из-за того, что я забрала Джейми из его садика? Или из-за того, что выгнала Дэвида? Или просто из-за того, что я скверная мать? У меня все чудесно. На самом деле.
      – Ты вовсе не должна чувствовать себя виноватой.
      – Виноватой в чем?
      – А ни в чем. Особенно в том, что выгнала Дэвида. Что тебе еще оставалось делать? Даже если виноват не он, а Бритт.
      – А откуда нам знать, что виновата Бритт?
      – Оттуда. Мы же знаем ее. Ведь ты не бросишь себе в постель щелкающую зубами живую пиранью, правда?
      Лиз впервые улыбнулась.
      – Конечно, нет, если у нее бесчестные намерения.
      – Ты понимаешь, что я хочу сказать.
      – Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. И все же, как любит повторять моя мама, для танго нужны двое.
      – Но ведь это она поощряла его. Я знаю, я видела, как она делала это в тот день, когда вы все приезжали ко мне.
      Лиз была тронута горячностью и гневом Джинни. Она была похожа на лебедя, крыльями отгоняющего незваных гостей.
      – Я не знала, говорить ли тебе об этом, когда ты сказала нам, что у Дэвида роман Бритт, похоже, считала, что все уже кончилось.
      На мгновение Лиз охватила ярость. Какой же дурой она была, рассказывая им все и спрашивая, что ей теперь делать, в то самое время, когда муж изменял ей с Бритт!
      – Ты тоскуешь по нему?
      – Знаешь, Джинни, тоскую. Я помню, как много лет назад моя мама спросила меня: «Почему мы всегда помним не хорошее, а то плохое, что нам говорили люди?» А в браке, по-моему, как раз наоборот. Мы помним только хорошее, а плохое забывается. Из плохого я могу припомнить только его храп и наши споры, но разве это сравнится с завтраками в постели и со счастливым воркованием?
      Джинни встала и обвила ее руками.
      – Бедная Лиз. Ты не заслужила этого.
      Лиз задела жалость в голосе Джинни Она привыкла к зависти и восхищению, и для нее было новостью, как это больно, когда в тебе видят жертву.
      – Ну ладно! – Она поднялась и заговорила преувеличенно энергично: – Хватит о брошенных женах. Расскажи мне лучше о «Женской силе».
      – О, с «Женской силой» все прекрасно. Просто пре красно.
      Слишком занятая своими проблемами, Лиз не заметила перемены в тоне подруги.
      Правда, хотя Джинни и не сказала этого, заключалась в том, что с «Женской силой» прекрасного ничего не было. Три недели назад она сняла в Льюисе небольшой офис на втором этаже, над магазином электротоваров на Хай-стрит, и стала ждать, что будет дальше. А дальше ничего не было, только тишина, и неопытная в бизнесе Джинни не знала, что же ей делать. Было бы гораздо лучше, если бы у нее был партнер, совладелец этого бизнеса, который мог бы подбадривать ее в моменты вроде теперешнего.
      И все же ее идея была прекрасна, ей все это говорили. Не было недостатка в женщинах, которые хотели бы вернуться на работу на неполный рабочий день и просто горели желанием, чтобы «Женская сила» нашла им такую работу. Дело было только в том, что Джинни пока не удавалось отыскать нанимателей, готовых взять их. Но ведь нельзя, убеждала она себя, рассчитывать на мгновенный успех. Для налаживания дела нужно время, вот и все.
 
      – Дэвид?
      – Ммм? – Дэвид открыл глаза и вопросительно посмотрел на Бритт.
      – О чем ты думаешь?
      Ну вот. Вот вопрос, который раньше или позже каждая женщина задает каждому мужчине после акта любви. И девять мужчин из десяти в ответ лгут. Обычно мужчина думает: «Интересно, как скоро я смогу выкатиться отсюда?», вне зависимости от того, любовь ли это на одну ночь или позади десять лет брака.
      Когда он переселился сюда две недели назад, у него было смутное ощущение, что на самом деле она этого не хотела. Но это было до того момента, как они занялись любовью. С тех пор они занимались ею постоянно. В постели. На полу. На изготовленной по особому заказу софе. На ней чаще всего. Они даже воспроизвели сцену, которую он нашел неубедительной в фильме «Роковое влечение», и проделали это на сливном бачке. Все было чудесно. Чудесно знать, что в глазах Бритт не будет даже мимолетного колебания, этакого молниеносного компьютерного поиска повода для отказа и едва скрываемого облегчения, когда этот повод принимают. Бритт нравилсясекс. Она просто обожала его. Лиз как-то сказала, что у Бритт мужской образ мыслей, а ее отношение к сексу уж точно было чисто мужским – как можно больше и как можно чаще.
      Так в чем же дело? Почему вдруг оказалось, что именно он ищет повода для отказа? Он просто больше не знает, что ему нужно. Ему была нужна Бритт и ее страсть к нему. Его самолюбие требовало, чтобы женщина, с которой он живет, желала его не меньше, чем он желает ее. Но ему так недостает его семьи. Он даже не подозревал, как много для него значит быть отцом, чувствовать охватывающее весь дом возбуждение, когда он открывает входную дверь, слышать радость в тоненьком голоске Дейзи, верещащей: «Па-а-почка!», когда он каждое утро вытаскивает ее из кроватки. И вот, возможно, самое большое для него открытие. Открытие, что именно его семья дает ему чувство егобезопасности.
      Бритт лежала, завернутая в плотно облегающую ее стройное, тренированное тело тонкую белую простыню – четкие линии простыней и пледов она предпочитала бесформенным нагромождениям пуховых одеял – и пристально смотрела на Дэвида. Она знала, что борьба не кончена, что выигран только один раунд. Знала, что для полной победы должна досконально изучить сложную натуру Дэвида. Лиз это не удалось, поэтому она и потеряла его. И Бритт казалось, что она уже нашла к нему ключ: его неуверенность.
      Внешне напористый и сильный, он мог процветать в мире, требующем нервного напряжения и постоянной готовности сражаться, но в темных неспокойных глубинах подсознания нуждался в поддержке. Подобно многим мужчинам, он желал близости со своей матерью. Не буквально, конечно, однако ему нужен был не просто секс, но нечто ублажающее и ласкающее его самую чувствительную часть: его эго. Лиз не увидела этого, и здесь была ее самая большая ошибка. И эту ошибку Бритт не собиралась повторять. Но сейчас ее задача – оторвать его мысли от прошлого и добиться, чтобы он начал получать удовольствие от настоящего.
      Медленными легкими движениями пальцев она начала поглаживать у него между ногами до тех пор, пока не почувствовала, как он повернулся к ней. Потом пробежалась языком снизу вверх по его животу, быстрыми движениями пальцев касаясь члена. Когда тот от удовольствия ожил и потянулся к ее рту, она заставила его подождать еще немного, нежно дуя на яички и проводя пальцем вверх между половинками зада, пока Дэвид не изогнулся дугой и не притянул ее резко к себе. Тогда она взяла его член в рот.
      Облизывая его и вбирая в себя с каждым движением все глубже, она не сводила глаз с лица Дэвида и видела, что, по крайней мере, теперь любая мысль о Лиз и детях вытеснена из его головы волной невыразимого, всепоглощающего наслаждения.
 
      Лежа в постели, Лиз протянула руку к маленькому решетчатому окну, открыла его и посмотрела в сторону моря на Даунс. Сегодня еще один чудесный день. Погода явно была на ее стороне, и она предпочитала видеть в этом добрый знак, подтверждение того, что она правильно поступила, перебравшись сюда, – хоть и знала при этом, что любой нормальный человек посмеялся бы над ее суеверием. Просто ей были нужны все добрые предзнаменования, которые она могла собрать.
      Из соседней комнаты доносились крики и смех Джейми и Дейзи. Джейми наверняка уже забрался в кровать сестренки, и они прыгали там, причем каждый прыжок вызывал у них приступ неудержимого смеха. Слава Богу, они, кажется, освоились. Конечно, все время спрашивают о Дэвиде и хотят знать, когда он приедет их навестить. Она не знает, что им отвечать, не знает, надо ли что-нибудь сделать для того, чтобы он приехал повидать их. Сейчас ей просто хочется быть здесь с ними одной и на безопасном расстоянии от мучительной боли, которую она пытается оставить в прошлом.
      Снова посмотрев в окно, Лиз упрекнула себя. Как можно пребывать здесь в подавленном настроении? Покоя здешних мест хватило бы на десяток курортов. И само отсутствие примет времени, сама жизнь, почти не меняющаяся из поколения в поколение, странным образом действовали успокаивающе. Что ее маленькие заботы перед неизменностью этой деревушки, стоящей здесь уже многие сотни лет?
      Почувствовав внезапный прилив энергии, Лиз вскочила с постели, облачилась в оранжевый комбинезон – какое счастье, что тут никому нет дела до того, как она одета! – и вытащила Дейзи из ее кроватки. Потом сбежала вниз с Джейми, преследующим ее по пятам, распахнула входную дверь и подперла ее стопором в виде раскрашенного гуся, так что косые лучи утреннего ноябрьского солнца ворвались в гостиную. Было совсем не холодно. Ее самая любимая погода: ясная и солнечная со слабым намеком на осень, погода для хлопчатобумажной спортивной рубашки по утрам и, может быть, шерстяного джемпера вечером. Они все постояли на крыльце, наблюдая за пешеходом, поднимавшимся на Южный Дауне по дороге, которая вилась по холму напротив их коттеджа. Пешеход обернулся и помахал им рукой, счастливый, словно он, подобно ей, был беглецом из города. Она помахала ему в ответ и отнесла Дейзи в ее креслице.
      – Прекрасно. Что ты хочешь на завтрак, Джейми? – Джейми обследовал батарею коробок с хлопьями над холодильником.
      – «Коко Попс».
      – У нас больше нет «Коко Попс», дорогой, да они и вредны для тебя. Слишком много сахара.
      На мгновение Джейми был озадачен. Он уже прекрасно понял, как извлекать выгоду из материнского чувства вины, получая всякие запретные удовольствия. Но сегодня это не сработало.
      – Тогда «Корнфлекс».
      – У нас их тоже нет, милый.
      – А бабушка посыпает «Корнфлекс» сахаром! – Он рассмеялся над абсурдностью этого обстоятельства.
      – У нас есть хлопья из отрубей, «Витабикс» и «Шреддис».
      – Я хочу немного «Шреддис», немного «Витабикс» и самую капелюшечку хлопьев из отрубей…
      – Джейми…
      – …и еще немного банана сверху. Только половинку. – Он посмотрел на сестренку, которая в этот момент была занята тем, что поливала соком свою пижаму.
      – Вторую половину пусть возьмет Дейзи, – добавил он великодушно.
      Лиз сосчитала до трех и дала ему тарелку с хлопьями «Шреддис» без банана.
      Для Джейми это было равносильно объявлению войны. Он бросился на пол и что было силы завопил, дрыгая руками и ногами:
      – Сьюзи позволяла мне…
      Лиз сделала над собой усилие, чтобы не вспылить:
      – Мне нет дела до того, что позволяла тебе Сьюзи. Я даю тебе «Шреддис» без бананов.
      – Бана-а-на, хочу бана-а-а-на…
      Тридцать секунд Лиз колебалась, решая для себя, стоит ли ценой отказа от твердости купить возможность прожить это утро, не сойдя с ума. Книжки по детской психологии она читала. Она знала, как важно быть последовательной. А как поступила бы Джинни, супермама? Стояла бы на своем и отказалась поддаться шантажу пятилетнего бандита? Конечно, отказалась бы.
      Джейми вопил все сильнее и даже начал синеть. Лиз сдалась и положила половинку банана на его хлопья. В конце концов, что значит половинка банана в жизни? Но уже отрезая ее, Лиз знала, что она значит очень много. Пенелопа Лич, Верховная Жрица Воспитания Детей, осудила бы ее. Да задавись эта дерьмовая Пенелопа, ее дерьмовый муж ведь не сбежал с ее дерьмовой лучшей подругой! У него не было на это времени, он стирал пеленки и мыл посуду.
      Банан совершил чудо: Джейми поднялся с пола и сел за стол с таким видом, словно за спиной у него были ангельские крылышки. И Лиз, и он даже притворились, что крылышки были.
      – Мамочка?
      Лиз посмотрела на Джейми, удивленная его серьезным тоном.
      – Да, Джейми?
      – Ты теперь моя нянька?
      – Нет, Джейми, я не твоя нянька. Я твоя мама.
      – Но ты же присматриваешь за мной!
      Изумление в его голосе заставило ее улыбнуться. Бедный Джейми. В Лондоне он не знал ни одного ребенка, чья мать присматривала бы за ним! В каком же безумном мире мы живем, если в нем каждая женщина почти сразу после родов отдает кому-то свое дитя и возвращается на работу! Ее поколение работающих женщин было подобно викторианским мамашам. С той только разницей, что вместо вышиванияцелый день у камина они в большом мире крутили руль, заключали сделки, суетились и куда-то стремились с не меньшей энергией, чем мужчины. Они все принесли на алтарь Работы. Да благословенны будут амбиции! Избавь нас, о Боже, от всей домашней работы и от всех хлопот по дому! Спаси нас от ухода за нашими собственными детьми! И удостой нас автомашинами «порше» с автомобильными телефонами, как Ты удостоил ими противоположный пол. Аминь!
      Но если быть честной, разве не тосковала она по треволнениям соперничества, по сладкому чувству всесилия, по зрелищу людей, которые вскакивают с места, когда ты к ним обращаешься? Конечно, тосковала. Но не так сильно, как раньше по Джейми и Дейзи. Поднимая Дейзи из креслица и прижимаясь носом к ее нежной шейке, она знала, что сделала правильный выбор. Единственно правильный.
      И теперь, когда сделала его, она будет наслаждаться каждой минутой. Начиная вот прямо с этой. Лиз сгребла в кучу куртки и направилась с ними к двери.
      – За мной, дети, мы идем на пляж!
      Прислонясь к согретой солнцем скале на широком дугообразном пляже у Бирлин Гэп, она наблюдала за Джейми и Дейзи, которые собирали ракушки. Два дня назад был шторм, и на берегу было чем поживиться.
      – Мамочка, посмотри, что это?
      Джейми протянул ей крошечную ракушку береговичка серого цвета, совсем не поврежденную, и побежал за новой добычей: сердцевидками и мидиями, обломками перламутровой раковины, прядями темно-зеленых водорослей. Но настоящий клад нашла Дейзи: прекрасную ракушку гребешка, отполированную морем до совершенства, из которой игрушечная Венера могла бы сойти в пене морской на берег.
      Лиз сидела и смотрела на темную и белокурую головни своих играющих детей, солнце грело ее спину, а соленый ветер теребил волосы. Она попыталась вспомнить, чем была занята вот так же утром во вторник всего несколько недель назад. И вспомнив, не смогла сдержать улыбки. Конечно же, по вторникам у них было еженедельное совещание руководства. Двадцать специально отобранных чиновников в серых пиджаках или жилетах под ее председательством обсуждали сверхурочную работу, бюджет и ежегодные переговоры спрофсоюзом.
      Возможно, и было что-то в «Метро ТВ», чего ей сейчас не хватало, но это явно были не совещания и интриги, не суета и пустая трата времени и не все эти люди, у каждого из которых был свой дом, но они, похоже, совсем не стремилисьтуда вернуться.
      Внезапно Лиз почувствовала себя необъяснимо счастливой оттого, что избавилась от всего этого. И к удивлению Джейми и Дейзи, она подхватила их, и они все вместе срадостными криками понеслись к кромке воды.
      А дома в это время их ждало письмо, которое грозило проколоть воздушный шарик ее вновь обретенного счастья.

      – Ой, мамочка, посмотри, это почтальон!
      Лиз выгрузила из машины сумку с ракушками и с удивлением посмотрела на почтальона. О нынешнем месте их пребывания знало так мало людей, что она вовсе не ждала никаких писем.
      В возбуждении Джейми побежал к дому и открыл входную дверь. На коврике лежало написанное от руки письмо. Он его поднял и стал разглядывать.
      – Оно Дейзи и мне! Как ты думаешь, от кого оно? – А Лиз уже знала от кого. Письмо было от Дэвида.
      Она почувствовала, как счастье этого дня вдруг испарилось, а к ней вернулась так знакомая ей тупая боль. Попыталась взять себя в руки и говорила себе, что это лучше, гораздо лучше, что он написал, что не исчез совсем из их жизни, что она должна быть рада.
      – Мамочка, мне можно открыть его?
      Посадив Дейзи рядом с корзинкой игрушек, она аккуратно вскрыла конверт ножом и вернула Джейми, даже не посмотрев.
      – Мам, ты прочтешь его мне?
      Джейми читал уже достаточно хорошо, и она надеялась, что он прочтет письмо сам, что ей не придется увидеть почерк Дэвида и услышать его слова, словно бы сказанные им самим, сидящим среди них. Но потом поняла, что именно поэтому Джейми и хотел, чтобы письмо прочла она. Этот маленький акт как будто на мгновение снова сближал его мать и отца.
      Лиз подняла мальчика и посадила к себе на колени.
       «Дорогие Джейми и Дейзи, я надеюсь, что вам хорошо в деревне. Мамочке и мне очень жаль, что какое-то время мы не можем быть вместе…»
      Она на секунду прервала чтение. Что он хочет сказать этим «какое-товремя»? Как и у нее, у него просто не хватает духу сказать детям, что это навсегда? Внезапно она поняла, как трудно, наверное, было Дэвиду написать это письмо. Он, конечно, знал, что на каждое его слово она будет смотреть через призму своей боли и горечи. Нет, надо читать его слова так, как они написаны, и прекратить этот бессмысленный анализ.
      Но Лиз почувствовала комок в горле, когда дошла до слов: «Мамочка и я хотим, чтобы вы знали: что бы ни случилось, мы очень-очень любим вас и я приеду повидать вас, когда у вас все наладится». Но когда это случится? Когда у них все наладится без него? В этом году, в следующем, когда-то потом, никогда?
       «Попросите мамочку крепко поцеловать вас за меня. Я люблю вас. Папка».
      И это было все. Ни слова ей. Никакой приписки с извинением или объяснением. А на что она рассчитывала? На постскриптум со словами: «Скажите мамочке, что я люблю ее больше всего на свете и что последние несколько недель были самыми тяжелыми в моей жизни»?
      Когда Джейми прервал ход ее мыслей, она устыдилась, что позволила собственной боли вытеснить беспокойство о том, что чувствовал он.
      – Мамочка, а когда мы поедем домой, к папе?
      – Не знаю, дорогой мой. Не сейчас. А тебе разве не нравится здесь?
      Он мужественно улыбнулся, зная, какого ответа от него ждут:
      – Да, мам, здесь интересно.
      Однако, когда он соскользнул с ее коленей и пошел к Дейзи, Лиз услышала тихое, но ясно различимое всхлипывание. Джейми пытался понять свою мать, помочь ей, но ему только пять лет. Он быстро вытер слезы и поднял на нее глаза.
      – Но я хотел бы к папе.
      Лиз, спотыкаясь, выбежала в сад. Она знала, что ей нужно побыть одной, чтобы не потерять последние остатки мужества и не разрыдаться прямо перед Джейми. Правильно ли она поступила, так окончательно порвав с Дэвидом? Правильно ли с точки зрения интересов детей, а не ее? Впервые ей вдруг стало ясно, почему люди «остаются вместе ради детей». Раньше она считала, что они поступают нелепо, бесчеловечно, старомодно. Но сейчас, вспоминая страдание на лице Джейми, она могла посочувствовать им. Дети не понимают развода. Они просто хотят, чтобы мамочка и папочка снова были вместе. Лиз читала о случаях, когда годы спустя после развода родителей, уже давно создавших другие семьи, их дети мечтали вернуть их друг к другу.
      Она вытерла слезы и огляделась вокруг. Ее взгляд остановился на огромной белой лошади, вырезанной на меловом склоне далекого холма. Лиз снова спросила себя, как спрашивала уже и раньше, что она означает.
      – Вы, кажется, разглядываете лошадь, дорогая?
      Лиз вздрогнула, обернулась и увидела Руби, восьмидесятилетнюю соседку, которая была занята прополкой своей грядки ревеня.
      – Я как раз думала, откуда она там, Руби? С доисторических времен?
      – Нет, не с доисторических, – Руби ковырнула тяпкой засохшее растение, – а с прошлого века. Молодая девушка полюбила своего слугу. Конечно, тогда это было неслыханное дело. Ее родители, естественно, не разрешили им пожениться, и она верхом на лошади бросилась вниз со скал у Бичи Хэд.
      Руби отряхнула грязь с листьев ревеня и посмотрела на белую лошадь.
      – Ее отец-помещик вырубил эту лошадь в память о ней. Я думаю, что он жалел о своем упрямстве, не правда ли? Но тогда жалеть было уже немного поздно.
      Руби покачала головой, явно осуждая недальновидность мужского пола, и вернулась к своему ревеню, предоставив Лиз возможность в одиночку любоваться белой лошадью.
      Жизнь была так сурова к женщинам на протяжении столь многих лет! Они были собственностью мужчин, были вынуждены делать то, что им приказывают, под страхом бесчестья или даже, как эта бедная дочь помещика, смерти. Но зато сегодня у них есть выбор. Лиз свой выбор сделала, и ей надо его держаться, какие бы у нее ни были сомнения в его правильности. Пусть дети тоскуют по Дэвиду, пусть его письмо было трогательным, но он предал и унизил ее. И ни за что она не будет жертвой любви, вроде той девушки на белой лошади. Она перебралась сюда, чтобы начать новую жизнь. И хотя бы в чем-то эта новая жизнь лучше старой.
      Лиз поставила вазу с букетом последних осенних астр из своего сада на середину кухонного стола и улыбнулась. Самой большой радостью последних нескольких недель было для нее открытие, сколько удовольствия можно найти в маленьких ритуалах вроде сгребания опавших листьев, развешивания на веревках белья, наведения порядка в ящиках или изготовления симпатичных подушечек. Раньше у нее никогда не было времени на домашние дела, и теперь она с изумлением обнаружила, сколько наслаждения они приносят. Разве не старалась она когда-то любыми способами избежать этой нудной работы, переложить ее на плечи нянек и уборщиц, разве не жалела тех бедняжек, которые обречены, помилуй их, Господи, сами вести своедомашнее хозяйство? Так почему же теперь она так наслаждается всей этой чертовщиной?
      Лиз с упоением предавалась радостям домашней работы. И постепенно, неделя за неделей, превращала коттедж из голого неуютного строения с облупленными стенами и сырыми углами в чудо тепла и гостеприимства.
      Однажды после обеда она отважилась вытащить электрическую швейную машинку, которую купила много лет назад и с тех пор не вынимала из коробки, и принялась изучать инструкцию. Чтение инструкций, как скоро обнаружила Лиз, было проклятием одиноких женщин. С тоской и одиночеством она могла справиться, но ее никто не предупреждал, какой мукой для нее будет чтение инструкций к самым простым бытовым приборам. Может быть, это как с муками родов, которые все скрывают от вас, считая, что вы будете не в состоянии перенести их. В самом деле, когда, вооружаясь инструкцией, принимаешься менять ремень пылесоса или начинаешь собирать комплект мебели по описанию, переведенному с румынского языка, тут крыша вполне может поехать. Почему, черт побери, после этой сборки всегда остаются три лишних шурупа?
      Но удивительнее всего ей было обнаружить, что она получает удовольствие от экономии на маленьких расходах. Она, которая никогда не изучала отчетов, присылаемых из «Америкэн Экспресс», которая не отказывала себе в удовольствии поесть в дорогом ресторане, которая всегда презирала мелочную расчетливость в любой форме! Теперь ее приводила в радостное волнение экономия от сушки белья на веревке, а не в стиральной машине, от хранения бутылок с кетчупом горлышком вниз и от повторного использования пластиковых пакетов. Лиз считала себя раньше непрактичной, но оказалось, что она прижимиста. И ей это нравилось.
      В Лондоне она всегда жалела людей, которые у кассы вытаскивали принесенные с собой старые пластиковые пакеты. Это так убого, казалось ей, и так грустно. Но теперь она знала, что это вовсе не грустно. И поняла, что в маленьких победах, вроде этих, черпает силы. Они помогают ей смотреть в лицо куда более страшным несчастьям, над которыми она не властна: переживаниям ее детей, ее собственному одиночеству и в не очень отдаленном будущем денежным проблемам, решить которые не сможет повторное использование никакого количества пластиковых пакетов.
 
      Бритт смотрела на спящего рядом с ней Дэвида и улыбалась. Трудно поверить, что прошло уже два месяца, как он перебрался к ней. Она никогда не думала, что сможет прожить с кем бы то ни было два месяца, не сойдя с ума, – ее рекорд равнялся двум выходным дням, и то к воскресному завтраку она начинала нервничать. Но с Дэвидом все было по-другому. К ее удивлению, с ним было интересно.
      У него были, конечно, кое-какие неприятные привычки. Он постоянно влезал с ногами на ее белую софу – хотя надо признать, что перед этим он снимал ботинки. Но потом неизменно забывал их возле софы, и ей, которая никогда в своей жизни не прислуживала ни одному мужчине, приходилось либо целыми днями смотреть на них, либо самой относить их наверх. У него была также привычка оставлять все полотенца влажной кучей на полу ванной. Кроме того, он упорно приносил домой букеты увядших хризантем, которые покупал у продавца цветов рядом с редакцией. У того недавно ушла жена, и Дэвид жалел его, хотя Бритт настаивала на том, чтобы все цветы в ее доме доставлялись каждую неделю из цветочного отдела магазина «Хил».
      Иногда она спрашивала себя, совместимы ли они просто по уровню опрятности: Бритт не могла уснуть, если телефонные книги не были сложены в должном порядке, а Дэвиду было наплевать, имеет ли пробка ванны форму пробок пива «Гиннесс» и валяются ли его носки на полу, просясь в стиральную машину. К своему ужасу, она однажды обнаружила недоеденный сандвич с яичницей и томатным соусом на его ночном столике.
      Все это, однако, можно, уладить, когда они поженятся. Потому что женитьба, как решила Бритт, была единственным надежным способом удержать его. Разумеется, она сама улавливала здесь иронию: ведь он был женат, когда начался их роман, и это тем не менее не помешало ему уйти к ней; но она знала, что он не из тех мужчин, которые способны проделать такое дважды. Конечно, Бритт еще не сказала ему об этом, потому что не была уверена, что вытеснила из его сердца Лиз. Но она вытеснит ее. Все, что ему нужно сейчас, – это регулярный прием по утрам и по вечерам того же самого лекарства, – сладостного, отнимающего разум, взрывного секса.
      Она осторожно проскользнула под одеяло и принялась лизать мягкую плоть в верхней части его бедра, по-кошачьи водя языком по его коже вверх и вниз, пока Дэвид не начал шевелиться и не потянулся к ней во сне. Бритт медленно поднялась на четвереньки и взяла в рот его член. Он нравился ей таким: похожим на змею и мягким, ждущим, когда его станут лизать и поглаживать, пока он не приобретет наконец так хорошо знакомую ей жесткость шомпола.
      Но сегодня она с легким чувством тревоги осознала, что ничего не происходит. Что она делает не так? Стараясь не впадать в панику, попробовала знакомую процедуру: подула на мошонку, легкими движениями пальцев помассировала головку члена, словно меся тесто, и провела пальцем назад, к другому, запретному источнику страстного наслаждения, ко все было напрасно.
      Ну ладно, подумала Бритт, выбираясь из-под одеяла, сегодня он слишком устал. В конце концов сегодня воскресенье, а прошлой ночью они побили рекорд. Трижды, не разнимая объятий. Она даже порвала резинку на своем поясе от Джанет Рейджер.
      Бритт бесшумно соскользнула с кровати и прихватила одежду с собой в ванную. Она займется своими бумагами и даст ему выспаться. Ей нравилось поработать в выходной, и почему бы этим не заняться сегодня. Она тихонько закрыла за собой дверь ванной комнаты и пустила воду. И не видела, как он открыл глаза, в которых не было ни следа сна, и взял со столика книжку.
 
      – Проклятая железяка! – Лиз пнула холодную как лед «Агу» своим шлепанцем. – Чтоб тебе ни дна, ни покрышки!
      «Ага», как она знала, является пределом мечтаний любого дачника. Для них она больше чем просто печь, для них она – образ жизни. Каким-то загадочным образом она олицетворяет собой все прочное, надежное и, конечно же, деревенскоев сельской жизни, поставляя в дом тепло и горячую воду двадцать четыре часа в сутки и превращая кухню в уютное гнездышко. Однажды она даже видела целую телевизионную передачу, каждый из участников которой признался, что «Ага» изменила его жизнь и что теперь он не смог бы жить в доме без «Аги». У нее было несколько знакомых, которые выломали обычную плиту с белым керамическим верхом, чтобы смонтировать на ее месте просторную, сияющую голубой эмалью «Агу», – и это в Челси!
      – Мам, почему ты кричишь на плиту? – Она не заметила, что босой Джейми появился за ее спиной в холодной кухне. За ночь на дворе бабье лето превратилось в английскую зиму, а «Ага» для того, чтобы скурвиться, выбрала самый неподходящий момент: на три дня должна была при ехать Мел.
      Лиз с досадой посмотрела на суссекский пудинг, над которым она трудилась весь вчерашний вечер: ждала, пока к полуночи поднимется тесто, чтобы добавить в него топленого жира и облепить им целый лимон. После этого в миску для пудинга был положен жженый сахар и сверху все обвязано марлей, в которой пудинг предстояло варить три часа сегодня утром.
      Однако сдаваться Лиз не собиралась. Особенно в предвидении замерзающего дома и отсутствия горячей еды на все время визита Мел. Припомнив тон, которым когда-то заявляла: «Я – руководитель программ компании «Метро телевижн», она позвонила на завод, где сделали «Агу», и потребовала к телефону директора. Ему она сообщила, что именно по его персональной вине ее плита сломалась и что ее маленькая дочь может схватить воспаление легких, а у пятилетнего сына астма уже началась. И что – и тут в ее обольстительном голосе прозвучала угроза – если он немедленно не пришлет кого-нибудь, то она будет вынуждена позвонить своей лучшей подруге Эстер Рантзен, королеве всех экспертов потребительских обществ, и будет очень жаль, если та в телевизионной программе спустит всех собак на компанию «Ферл фернасиз», не правда ли?
      Когда бедняга вежливым голосом сказал, что сегодня у них нет на работе ни одного инженера, Лиз поинтересовалась, не сможет ли он в таком случае заехать к ней сам.
      – Мамочка, мамочка, «бентли» приехал!
      В ночной рубашке от Лоры Эшли и в халате Лиз поспешила к окну и увидела, как из стоящего возле ее коттеджа почтенного возраста автомобиля вышел не менее почтенного возраста джентльмен.
      – Миссис Уорд, если не ошибаюсь?
      Лиз застегнула пуговицу на своей рубашке и запахнула халат.
      – Вот, пожалуйста, возьмите подушку!
      Он был настолько разбит артритом, что процедура опускания на колени заняла у него пять минут, и у нее не было уверенности, что он сумеет подняться снова. Он с благодарностью поставил колени на подушку и просунул голову в плиту. Повторяя «так, так», он осмотрел горелки, а потом перенес свое внимание на индикатор на стенке плиты.
      – Ага, – он поднялся с колен, – я вижу, в чем у вас проблема.
      – Это у вас проблема, у вашей фирмы, – отрезала Лиз.
      Она все больше входила в роль потерпевшего потребителя. Мел должна была скоро приехать, а в доме все еще стоял холод. – Плиту обслуживали в прошлом месяце, а эти приборы рассчитаны на работу в течение всего гарантийного срока, даже нескольких гарантийных сроков…
      – Да, но только если вы заливаете в них мазут, – мягко прервал ее джентльмен.
      Лиз замолкла на середине своей тирады.
      – Как вы сказали?
      – Я сказал, что у вас кончился мазут. Взгляните на этот индикатор. Вы видите на нем букву «П». Она означает…
      – Пусто! – закричал Джейми и начал хихикать.
      – Помолчи, Джейми.
      Это нечестно. Она так старалась прочесть все инструкции, но инструкция к «Aгe» была потеряна, наверное, еще до первой мировой войны. Дэвид всегда сам следил за плитой. Ей было стыдно поднять глаза на пожилого джентльмена.
      – А как скоро вы могли бы привезти мазут?
      – Самое скорое через четырнадцать дней.
      – О нет, это у нас единственный источник тепла… У моей малютки воспаление легких…
      – Именно так. А у вашего мальчугана астма, – снова прервал он, глядя на стоящих возле нее и лучащихся здоровьем Джейми и Дейзи, – поэтому в качестве маленькой меры предосторожности в багажник своего «бентли» я прихватил баррель мазута. Его вам хватит, по крайней мере, на пару дней. Но боюсь, что заливать его вам придется самим. У вас найдется воронка?
      Она была готова расцеловать его. Ей так хотелось, чтобы к приезду Мел в доме было тепло и уютно, чтобы он являл собой картину сельской идиллии. И провожая пожилого джентльмена к его машине, Лиз спрашивала себя, почему ей так это важно. В конце концов Мел была ее лучшей подругой и не стала бы возражать, если бы ее встретили в домашнем халате и в нетопленом доме. Она только нашла бы это забавным и предложила бы пойти в китайский ресторанчик или в паб.
      Но Лиз знала, что это будет значить для нее самой,если к приезду Мел в доме будет холодно и темно. Тогда Мел может подумать, что Лиз совершила ошибку, переехав сюда. А ей так нужно, чтобы подруга одобрила ее поступок. Потому что именно сейчас она поняла, что не уверена, правильно ли поступила.
      Поиски воронки по всем закоулкам заняли у Лиз целых десять минут, но в конце концов она нашла ее и принялась осторожно заливать в бак мазут, которого должно было хватить на три дня.
      Стоя на коленях на каменном полу кухни и наблюдая медленное движение стрелки по шкале индикатора вверх, она приложила руну к стенке плиты и ощутила первые слабые признаки тепла.
      Откинув голову, Лиз рассмеялась в ответ на радостные вопли Джейми. Она, еще несколько недель назад командовавшая огромной технологической империей, как ребенок, радовалась тому, что не потерпела поражения в схватке с кучей железа, изготовленной почти три четверти века назад.
      – Мамочка, это твоя подруга!
      – О нет! Этого не может быть!
      Но Джейми был прав: почти на час раньше срока по дорожке к коттеджу подъезжала машина Мел, а Лиз была все еще в грязном комбинезоне, который надела, чтобы помочь старикашке из «Ферл фернасиз» донести из машины мазут. Она собиралась сменить его на купленные на прошлой неделе в Льюисе новые синие джинсы, а детей нарядить в сшитые ею из наборов яркие костюмчики, которые действительно шли им, создавая картину здорового, краснощекого сельского детства.
      Ну да ладно. Уговаривая себя не делать из мухи слона, Лиз поспешила во двор, чтобы увидеть, как Мел вылезает из своего служебного БМВ. Она приехала сразу с заседаний, и на ней все еще был костюм деловой женщины, хотя Мел оставалась собой и надела его с желтоватой шелковой блузкой, низкий вырез которой создавал интересную перспективу.
      Как всегда, Мел нарушила сразу все правила: ее огромные болтающиеся серьги брякали о массивную оправу темных очков, и она щеголяла в туфлях из кожи «под леопарда», которые вполне подошли бы уличной проститутке. Но Мел носила все это с таким вызовом, соединила это с настолько шикарным, настолько хорошо сшитым костюмом, что все вместе выглядело потрясающе.
      На долю секунды Лиз ощутила себя раздавленной. Мел с ее БМВ и в костюме за полтыщи фунтов выглядела здесь пришельцем с другой планеты. И хотя это могла быть та самая планета, которую ты добровольно покинула, в прошлом всегда есть вещи, по которым тоскуешь. Внезапно, неожиданно Лиз ощутила такую тоску по дружеским отношениям на службе, по сплетням и безобидным розыгрышам, по язвительным комментариям в лифте. Она бросила взгляд на свой промасленный комбинезон. Если бы Мел приехала на полчаса позже и Лиз, как собиралась, встретила бы ее на крыльце – благополучная мать с двумя очаровательными детьми, – а на плите варился бы восхитительный суссекский пудинг, то, возможно, она и устояла бы перед этой возникшей вдруг волной зависти, которая сейчас грозила затопить ее.
      – Лиз! – Мел наконец заметила ее в дверном проеме. – Лиззи!
      И она бросилась в объятия подруги. Когда Мел сняла свои темные очки, чтобы поцеловать ее, Лиз поняла, что они были не для красоты. Глаза Мел были красны от слез.
      – Он не позвонил мне, Лиззи-и. Ни разу за два месяца. И если я в редакции захожу в комнату, он выходит из нее. Он даже стал присылать статьи по почте, а не приносить их сам! Он избегает меня, я знаю. Я звонила ему, наверное, дюжину раз! Я знаю, что не должна преследовать его, но, Лиззи, он самый замечательный мужик, которого я встретила за многие годы!
      Внезапно словно груз свалился с души Лиз – она увидела, что ни одна из этих побрякушек, этих символов успеха не имеет абсолютно никакого значения. Ты можешь издавать глянцевый журнал, но это не помешает тебе быть такой же одинокой, как девушка за конторкой почты. Власть и деньги, дорогие рестораны и роскошные приемы – все это ничего не значит, если ты любишь человека, но ему не нужна.
      – О, Мел, – она обняла ее и крепко прижала к себе, – как же чертовски здоровоувидеть тебя!
 
      Бритт бросила взгляд на кипу бумаг, над которыми собиралась поработать на этот раз, пока офис был пуст, а телефон молчал, и поняла, что из этого ничего не выйдет. Она просто не могла сосредоточиться на работе. Ей не давала покоя мысль о безвольном члене Дэвида. Возможно, она придает этому слишком большое значение. В конце концов, у каждого время от времени возникают проблемы. Возможно, что прошлой ночью они перетрудились. Ей действительно надо взять себя в руки.
      Она взглянула в окно на пустынную улицу. Все сейчас дома со своими семьями, кроме неисправимых работоголиков вроде нее. Бритт всегда гордилась своей трудоспособностью – когда надо, она могла работать хоть всю ночь. И любила хвастать, что в этом заткнет за пояс любого мужика. Они всегда в конце концов поднимают лапки кверху: или соскучились по женушке, или по телеку, или им хочется храпануть под одеялом. Словом, рано или поздно они сдаются. Но не Бритт. По крайней мере, до сегодняшнего дня. Сегодня она вдруг поняла, что работать не хочет, хотя именно сегодня дел было навалом. Ей захотелось свернуться клубочком на диване возле Дэвида и почитать воскресные газеты, как все нормальные люди.
      Послушай, Уильямс, сказала она себе в панике, ты распускаешь нюни. Так тебе скоро захочется ворковать с младенцами и ковыряться в поваренных книгах. Ради Бога, возьми себя в руки!
      Но это оказалось не так-то легко. Раз уж она не могла иметь его в постели, ей хотелось хотя бы сидеть рядом и просто быть вместе. Бритт посмотрела на часы, и ей пришла в голову внезапная мысль. Пять тридцать. Она вытащит его поужинать. Ее любимый ресторан «Чайнатаун», самый старый китайский ресторан в Лондоне, всего в какой-то миле от ее дома. Снова почувствовав себя уверенно, она по телефону заказала столик на половину седьмого и отправилась домой, чтобы сделать Дэвиду сюрприз.
 
      – Ммм, пахнет изумительно! – Мел склонилась над плитой и вдохнула теплый терпкий запах лимона.
      – Фирменное блюдо этого дома. Суссекский пудинг!
      – Уже местные рецепты. Я потрясена!
      Мел с восхищением осматривала коттедж, пробуя на ощупь яркие красные розы ситцевых занавесок, лоскутные покрывала и опрятную сосновую мебель.
      – Симпатичные занавески.
      Мел ничего не смыслила в занавесках. Она поручала их своему декоратору. Лиз вспыхнула:
      – Я сделала их сама.
      – Ой! Оставьте место на первой странице! Босс телевизионной империи сама шьет занавески! Я вижу это на обложке «Верайети»!
      Лиз хихикнула:
      – Бывший босс, с вашего позволения. Пойдем-ка, я покажу тебе фасоль босса империи.
      Она вытащила Мел в сад, смеясь над тем, как та пробирается между кочешками брюссельской капусты на своих четырехдюймовых каблуках.
      – Да, фермершей тебе не стать!
      – Еще бы! Если я не в пределах поездки на такси от клуба «Гручо», я сразу начинаю чувствовать себя не в своей тарелке.
      – Мамочка, мамочка! Иди сюда!
      Лиз понимала, что Джейми ревнует ее и Мел и хочет, чтобы на него обратили внимание, но видеть Мел было таким счастьем, что она притворилась, будто не слышит его, и продолжала показывать подруге свой огород.
      – А это мои альбертинки. Они бледно-розовые и цветут дважды в год. Я хочу добиться, чтобы они обвивали мою дверь, – как на коробках с шоколадом! Это вот дельфиниум, я вырастила его сама, это наперстянка, а это кентерберийские колокольчики. А это, – она показала рукой на пучок бледно-зеленых листьев, – мое самое большое достижение, садовые лилии!
      Мел улыбнулась, слыша гордость в голосе подруги. Для нее садоводство было чем-то вроде бега трусцой: она много раз собиралась заняться им, но откладывала до тех пор, пока желание не проходило. Однако она могла понять, что значит оно для Лиз. Черт побери, она выглядела такой серьезной, стоя на коленях в своем грязном комбинезоне и хвастаясь всеми этими садовыми лилиями и дельфиниумами, словно речь шла о миллионных контрактах, которые она только что заключила!
      Как Мел ни любила ее, Лиз всегда оставалась для нее загадкой. Когда она оставила работу, чтобы стать женой и матерью, Мел была в ужасе. Это было что-то вроде жертвоприношения – отказаться от власти и привилегий, словно они ничего не стоили, словно тысячи других женщин не пошли бы на убийстворади обладания всем этим. И когда Дэвид ушел к Бритт, то Мел, хотя ей было больно смотреть на страдания Лиз, сочла это своего рода карой за тот безумный, сумасшедший шаг. Ты из большой шишки становишься кухаркой, а твой муж дает тягу с деловой сукой, твоей лучшей подругой. А что же ему еще остается? Чего еще могла ждать от него Лиз?
      Это знамение времени. Это двадцать лет назад твой муж мог бросить тебя, если ты осмелилась стать деловой женщиной, но не сегодня. Сегодня он бросит тебя, если ты осмелилась стать домашней хозяйкой! И вот вам Лиз без мужа и без работы подрубает занавески, выращивает цветы, печет суссекский пудинг и, похоже, всецело поглощена этим!
      – Ты никогда не скучаешь по работе? – спросила Мел с интересом.
      Лиз поднялась с коленей.
      – Конечно же, скучаю. Именно о ней я подумала сегодня утром, когда ты подкатила на своем чертовом БМВ и в своем потрясном костюме! Вдруг мне захотелось брать на работу и увольнять, быть в курсе служебных интриг, узнать, ушел ли Конрад от своей жены к Клаудии, просто радоваться тому, что передача удалась!
      Мел с облегчением усмехнулась. А Лиз продолжала:
      – Но потом я вспомнила все это политиканство, всю эту пустую трату времени, все эти идиотские заседания, которые какому-нибудь гребаному чудаку может вздуматься назначить на шесть вечера только потому, что он домой не спешит! Вот все это я вспомнила. Мел, мы, как и прежде, можем выиграть, только играя по мужским правилам! Мы даже становимся похожи на них. Мы перенимаем их агрессивность и склонность к соперничеству. Мы превращаемся в Бритт, помилуй нас, Господи. Мы начинаем ставить работу на первое место и плевать на все остальное!
      Лиз сорвала одну из последних роз и протянула ее Мел.
      – Я знаю, что ты поверишь мне с трудом, но здесь я получаю наслаждение. У меня есть такая штука, которую называют вечерами! По утрам я сама решаю, чем буду заниматься сегодня. У меня есть то, чего нет у тебя, – время.Время посидеть в саду, время приготовить обед, время поиграть с детьми, время почитать…
      – Мама, мама! – Джейми снова высунул голову из-за двери. – Здесь странно пахнет.
      – Мне лучше пойти посмотреть. Ему показалось, наверное, но я должна проверить. Я вернусь через секунду.
      Мел побрела по саду, держа в руке свою рюмку вина и стараясь не уколоться на сношенном газоне. Иней сошел, небо голубело, а в воздухе была лишь легкая прохлада. Даже она была готова признать, что это действительно чудесное место. Казалось, вся деревенька спит в лощине Даунса, как в колыбели, убаюкиваемая пролетающими над ней столетиями. Живя здесь, в самом деле можно забыть о существовании того, другого мира с его спешкой и суетой. И Мел впервые спросила себя, не права ли Лиз.
      Но тут она услышала взрывы хохота, доносящиеся с кухни, и поспешила туда через лужайку. Джейми и Дейзи, хохоча, катались по полу, застеленному самодельным лоскутным ковром, а Лиз держала в рунах почерневшую кастрюлю с обугленными останками суссенского пудинга. Слезы смеха катились по ее щекам.
      – Ну и слава Богу, – Мел обняла Лиз и тоже рассмеялась. – Может быть, теперь ты перестанешь воображать себя Матушкой-Природой!

      Слишком полная нетерпения, чтобы дожидаться лифта, Бритт через ступеньку побежала вверх по лестнице, спеша обрадовать Дэвида. Представила себе его улыбку, когда скажет ему про столик в ресторане…
      Она заглянула в кухню, но Дэвида не было на его обычном месте – за кухонным столом, где он чаще всего читал газету или решал кроссворд. Тут Бритт услышала, что наверху, в гостиной, орет телевизор. Дэвид лежал с ногами на софе, где его сморил сон. Без ботинок, правда, но кругом обложенный спортивными страницами всех доступных газет, нимало не заботясь о том, что типографская краска может отпечататься на девственной белизне новой софы. Рядом на белом ковре валялись две пустые банки из-под пива «Дос Эквис». По телевизору показывали футбол.
      Бритт тщетно поискала пульт дистанционного управления и в конце концов протянула руку, чтобы выдернуть вилку. Но посреди этого движения она застыла. В комнате что-то изменилось. На верхней полке намина стояла фотография в серебряной рамке, первый вклад Дэвида в обстановку квартиры. На снимке были Джейми и Дейзи. Бритт взяла фотографию и стала разглядывать. Чудесные дети. На секунду она ощутила свою вину, но потом ее быстро сменила обычная логика Бритт. Она не разбивала их брака. Это сделала Лиз. И ища на снимке черты Дэвида в лицах его детей, Бритт вдруг поняла вещь столь очевидную, что было удивительно, как она не увидела ее раньше. Ну конечно же! Как слепа она была. То, что творилось с Дэвидом, то, отчего даже секс уже не мог его отвлечь, была тоска по детям.
      Несколько минут Бритт сидела молча, размышляя, что же делать с этой проблемой, которая, как она ясно видела, в самом скором времени будет угрожать их отношениям и разрушит планы их общего будущего, которые она построила. И внезапно, под рев болельщиков, которым они встретили гол, забитый «Арсеналом» в ворота «Шпор», Бритт поняла, что есть только один выход: если она хочет, чтобы Дэвид забыл детей от Лиз, она должна дать ему своего ребенка.
      Осторожно, чтобы не разбудить его, она вынула из сумки свою записную книжку. Бритт была человеком порядка. Годами она вела точный учет каждого заработанного ею пенса, каждого уплаченного фунта налогов и всех расходов, которые могут быть включены в налоговую декларацию, – все это с самого первого дня ее работы. Она хранила номера телефонов всех, с нем когда-либо была знакома и кто мог оказаться полезен ей. И, будучи по горло сыта тем, что при каждом визите к врачу ее просили назвать дату ее последних месячных, которой она не помнила, пять лет назад взяла за правило записывать в эту книжку и точную длительность своих менструальных циклов.
      Достав калькулятор, Бритт подсчитала, что последние десять ее циклов длились ровно по двадцать восемь дней. Она удовлетворенно улыбнулась. Это сильно упрощало дело. Потом тщательно отметила в своем календаре четырнадцатый день. Это на следующей неделе. Завтра она пойдет и купит шампанского и еще шелковое белье.
      На экране «Шпоры» сравняли счет за несколько секунд до свистка на перерыв, и их болельщики сходили с ума. Бритт с ненавистью посмотрела на экран. Проклятый футбол! И тут заметила на груди у Дэвида пульт управления. Нацелив его на экран, она с удовольствием увидела, как нападающий «Шпор» исчез в самый миг своей славы. Разбуженный наступившей тишиной, Дэвид открыл глаза. Увидев сидящую рядом Бритт, он заставил себя улыбнуться. Однако в глубине души смутно сознавал, что в ту долю секунды, пока сознание только просыпалось, его реакция была совсем другой: это была досада. Досада на то, что он уже не в приятном мире снов, где нет битв за тиражи и соперничающих владельцев. Досада на то, что пропустил футбол. И больше всего на то, что рядом оказалась Бритт.
      – Привет, милый, – Бритт быстро убрала свою записную книжку и наклонилась к нему, улыбаясь своей странной улыбкой сфинкса. – У меня для тебя такой сюрприз…
 
      Небольшая кучка покупателей толпилась у витрины магазина «Селфридж», разглядывая его знаменитую на весь мир рождественскую выставку. Но только один из них с трудом сдерживал слезы. Прошло уже больше двух месяцев, как Дэвид последний раз видел своих детей, и не было дня, когда он не тосковал бы о них. От попытки увидеться с ними его удерживали только стыд и боязнь презрении Лиз. Только это и еще ощущение, что будет, наверное, честнее, если он не приедет к детям до тех пор, пока все не прояснится.
      Потом он пошел по Оксфорд-стрит на назначенную встречу, и тут увидел это. Это была витрина с огромной коллекцией космических пулеметов. Перед ним встало лицо Джейми с горящими от восторга глазами. Из глаз Дэвида катились слезы.
      Бритт с раздражением смотрела на Дэвида. Сегодня четырнадцатый день, и она пришла домой пораньше, чтобы приготовить особый ужин и поставить шампанское на лед. Надела новое шелковое белье под свое любимое платье и даже успела забежать в магазин видеофильмов и купить эротический фильм.
      Но глядя на него сейчас, она ясно понимала, что не помогут ящик шампанского и дюжина «голубых» фильмов. Он продолжал разглядывать фотографию и не слышал ни слова из сказанного ею. Она даже заметила, как он отвел глаза от телевизора, когда передавали рождественский призыв помочь лондонским детям.
      Пора было что-то делать. Но что? Это желание увидеть детей уже выходило из-под контроля. Ей пришло в голову, что он десятки раз собирался позвонить туда, но боялся, что Лиз не даст ему поговорить с ними. Ну что ж, может быть, стоит попробовать. По крайней мере, после этого у него будет другое настроение – скорее всего, больше похожее на то, которого она добивается. Особого вреда от одного звонка не будет. А потом, если все пойдет хорошо, у него скоро появится новый младенец для неустанных забот и попечений.
      – Дэвид, милый, – Бритт подошла к нему и нежно погладила по шее, – почему бы тебе не позвонить Лиз? Не пора ли тебе повидаться с детьми?
      Она почувствовала себя виноватой, когда увидела, как озарилось благодарностью и облегчением его лицо.
      – Ты правда так думаешь?
      – Конечно, да. Я уверена.
      – И ты не будешь против?
      – Ну разумеется, нет, дорогой.
      Черта лысого, она не против. Но другого выхода ей не удалось придумать. Надеясь, что не доживет до часа, когда ей придется пожалеть об этом, она передала ему телефон.
 
      Когда зазвонил телефон, Лиз и Джейми были заняты рождественскими приготовлениями. В течение многих лет она выписывала «Гуд хаускипин» и «Хоумз энд гарденз» и вырезала оттуда статьи с названиями вроде «Украшаем гостиную ветками остролиста» или «Как самому сделать праздничную гирлянду». Разумеется, у нее никогда ни до чего подобного не доходили руки. Все оставалось розовыми мечтами, и времени обычно хватало только на то, чтобы в последний вечер сломя голову побежать в продуктовый отдел «Харродс» и второпях набить там тележку фабричными рождественскими кексами и пудингами. Она предполагала, что у ее мамы случился бы инфаркт, узнай она об этом, но на протяжении многих лет для нее лучшим рождественским подарком было, когда из магазина «Маркс энд Спенсер» доставляли индейку, нашпигованную фаршем со специями, орехами и цедрой, а также деликатесные мясные пирожки, которые были настолько вкусны, что превращали домашнюю стряпню в ненужную блажь.
      Но в этом году все будет по-другому. Ради Джейми и Дейзи в этом году она сделает из Рождества великолепный праздник. Все утро они провели в лесу, разыскивая остролист, сосновые шишки и норвежскую ель, которые, как уверяют все статьи, легко прикрепить к проволоке. Потом их можно свить в гирлянды, украсить бантиками из красного атласа и получить роскошное рождественское украшение. Лиз часто наблюдала, как Джинни без видимых усилий плела венки из колосьев и сухих цветов. Неужели и она не сможет сплести простенькую новогоднюю гирлянду?!
      Однако, сидя за кухонным столом среди клея, проволоки и своих лесных трофеев, она обнаружила, что это совсем не такое уж простое дело. После часа работы, исколов руки иглами остролиста и испортив почти все шишки, Лиз получила довольно жалко выглядевшее изделие, лишь отдаленно напоминавшее пышную блестящую гирлянду, показанную на снимке.
      – Не переживай, – утешал ее Джейми, – не у всех мам все получается!
      Она уже была готова надрать ему уши, когда зазвонил телефон. Все с удивлением посмотрели на него. Потом Джейми подскочил к аппарату.
      – Алло. Скажите, пожалуйста, кто говорит? – спросил он тоном вышколенного дежурного, но сразу оставил попытки изобразить вежливость и завопил: «Папка-а! Это папка-а– а!», одновременно отталкивая Дейзи, которая тоже поняла, кто на другом конце провода, и пыталась вырвать трубку.
      Терзаемая противоречивыми чувствами, Лиз слушала, как Джейми, то и дело сбиваясь от волнения, излагает перепутанные события их жизни за последние три месяца. Она была рада, что Дэвид позвонил, но негодовала, что позвонил только сейчас, рада, что Джейми получил возможность говорить с ним так долго, но сердита, что он, трус, не просит к телефону ее.
      Джейми повернулся к ней, его лицо горело возбуждением:
      – Мама, мама, может папа взять нас посмотреть на Деда Мороза? Ну, пожалуйста-а-а!
      На мгновение Лиз ощутила ярость. Как она могла теперь сказать нет? Если бы Дэвид сначала спросил ее, то у нее был бы, по крайней мере, выбор, а так ее ставили в положение, при котором об отказе не могло быть и речи. Но почему она должна отказать? Она же не собирается использовать детей в качестве орудия мести за то, что сама оскорблена и отвергнута?
      Джейми снова обратился к ней, и в его голосе прозвучала нотка понимания:
      – Мам, папа спрашивает, может ли он сказать тебе два слова?
      Именно этого она ждала все время, но теперь ей хотелось выкрикнуть: «Нет! Скажи ему, чтобы он катился но всем чертям! Скажи ему, пусть убирается к своей Бритт и оставит нас в покое!» Однако желание сразу пропало, едва она увидела умоляющее выражение лица Джейми. Лиз взяла трубку.
      Помня, что это их первый разговор с того дня в ресторане, она постаралась не выдать голосом своего гнева и горечи:
      – Здравствуй, Дэвид. Джейми говорит, что ты хочешь повидать их?
      – Здравствуй, Лиз. – Его голос тоже был лишен эмоций и сдержан, но собственная боль помешала Лиз понять, что и Дэвид, скорее всего, борется с волнением и не знает, как повести себя. – Как ты?
      – Прекрасно, – последовавшее за этим молчание подтвердило: оба они знали, что это ложь. – Когда ты хочешь взять их?
      – В эту субботу – не слишком рано?
      В субботу Лиз собиралась везти их на рождественскую ярмарку в Льюис, но она вряд ли сравнится с лондонскими «Харродс» или «Селфридж», куда наверняка поведет их Дэвид. Лиз почувствовала злость, знакомую каждой брошенной матери семейства. Ее удел – нудные будни и супермаркет, а волшебство и блеск праздников достаются приходящему папаше.
      – Хорошо, – ей уже хотелось закончить разговор как можно скорее. – Поезд приходит в десять тридцать. Жди нас на вокзале «Виктория».
      – Прекрасно, я на машине отвезу их домой.
      – Дэвид…
      – Да?
      Лиз вдруг поняла, что задать при Джейми мучивший ее вопрос она не может.
      – Ничего. Увидимся в субботу.
      И она повесила трубку, зная, что с этой минуты до субботы не перестанет думать об одном, только об одном. Будет ли Бритт там? Поведет ли проклятая Бритт ее детей смотреть Деда Мороза? В какой-то момент она почти решилась позвонить ему и отменить поездку, но потом представила себе разочарование Джейми и Дейзи. Ладно, в любом случае ей надо поговорить с ним о деньгах. До сих пор кредит за их дом в Холланд-Парк выплачивал он, и ей удавалось жить, не слишком трогая свои сбережения, но довольно скоро ей придется это сделать. Если только они не посмотрят в глаза правде и не продадут свой лондонский дом.
 
      Бритт увидела, что Дэвид положил трубку, и на секунду отвернулась. Ее не обманул его нейтральный тон, она прекрасно понимала, что это только маска. Его все еще мучила совесть. Удивительно, почему Лиз не заметила этого и не поспешила воспользоваться.
      Наблюдая за его лицом и вслушиваясь в их разговор, Бритт открыла для себя убийственную правду: если Лиз захочет вернуть Дэвида и поведет себя правильно, она вернет его. Даже сейчас. Даже в субботу. И Бритт, кровь из носу, должна быть там, чтобы помешать.
      К счастью, она знала и Лиз. Лиз не поступит так, как надо. Она слишком горда для этого. И к тому же не уверена, хочет ли вернуть его. А скоро уже будет поздно.
      – Как дети?
      С лица Дэвида сошло загнанное выражение, и оно озарилось любовью и предвкушением встречи.
      – Они молодцы! И похоже, действительно были рады поговорить со мной. Джейми рассказал мне все, что они делали эти месяцы!
      Впервые, кажется, за многие дни напряжение оставило его, и Бритт снова увидела знакомую мальчишескую улыбку. Слава Богу. Теперь, по крайней мере, к нему вернется хорошее настроение. Она сознательно рисковала, и риск оправдал себя. Возможно, теперь даже не будет нужды в шампанском.
      Глядя прямо ему в глаза, она начала расстегивать крохотные пуговицы своей шелковой блузки.
 
      Лиз стояла в холле с расписанием поездов в руках. На ней была новая шуба, отделанная тесьмой, и она раздумывала, стоит ли надеть папаху в русском стиле, которая очень сюда подходила. Она уже потратила полчаса, выбирая что надеть, и, хотя повторяла себе, что Дэвид стремится увидеть детей, а не ее, ей все равно хотелось выглядеть нарядной.
      Хотелось показать ему, что она не опустилась, что пришел, возможно, конец их браку, но не ее жизни. Лиз давно заметила, что после развода многие женщины становятся красивее. Полгода спустя бывшие мужья порой не могут узнать своих жен. Мужчины, напротив, часто совсем пропадают, начинают злоупотреблять пивом и по дороге из паба домой покупать жареного цыпленка. А женщины теряют несколько фунтов веса, которые они годами мечтали сбросить, и проявляют больше заботы о своей внешности. Возможно, это правда, что брак делает тебя самоуспокоенной, создает уверенность, что твой муж от тебя никуда не денется и что ты можешь себе позволить иметь немного жирка на бедрах.
      Лиз бегом поднялась наверх, чтобы отловить Джейми и Дейзи и заставить их надеть пальто – на улице было морозно. Застегивая им пуговицы, она поняла, что принарядила и их тоже. И на минуту ей стало обидно, что на встречу с отцом они идут в лучших праздничных одежках, а не в кедах и затасканных комбинезончиках, как следовало бы.
      Перед входной дверью она минуту поколебалась и надела-таки папаху. Если это окажется слишком, тем хуже, но так она будет чувствовать себя уверенней. А сегодня ей понадобится все ее самообладание.
 
      Бритт раздраженно крутила приемник. Ее бесило, что Дэвид настоял, чтобы она осталась в машине, когда он пойдет на встречу с Лиз и детьми. В конце концов рано или поздно они должны были встретиться лицом к лицу, и Бритт хотелось, чтобы это произошло при детях, что заставило бы Лиз сдерживать себя. Но Дэвид был непреклонен, и ей пришлось уступить, иначе он не взял бы ее с собой вообще. Бритт знала, что он предпочел бы оставить ее дома, но не могла позволить, чтобы бывшие супруги оказались вдвоем, и, кроме того, хотела показать Дэвиду, какой она будет хорошей матерью, когда посвятит себя этому.
      Но вот сидеть здесь, спрятавшись, она не собирается. Достав с заднего сиденья журнал, Бритт вышла из машины и стала читать, прислонясь к капоту. Проезжавший мимо таксист присвистнул ей, и она махнула в ответ рукой.
 
      Дэвид увидел их первым. Он побежал по платформе и обнял Джейми и Дейзи так крепко, что они едва не задохнулись. К своему удивлению, Лиз увидела, что он нервничает. Он даже не мог посмотреть на нее. А когда наконец сделал это, Лиз показалось, что в его глазах мелькнуло что-то похожее на восхищение, прежде чем он вновь перевел взгляд на детей.
      Слава Богу, он один. И глядя, как он обнимает малышей, как его глаза светятся любовью к ним, Лиз впервые поняла, что и он заплатил за все это немалую цену. Что и он, как она, жалел об утраченном. И улыбнулась.
      Когда шли вдоль платформы – дети в середине, они по бокам, – у Лиз возникло странное чувство, что последних нескольких месяцев не было, что они – обычная семья на прогулке. Выйдя из вокзала, Дэвид стал прощаться, но Лиз, которой хотелось продлить эти мгновения как можно дольше, сказала, что проводит их до машины.
      Уже у выхода она почувствовала, что беспокойство Дэвида возрастает. И за поворотом на Бунингем-Палас-роуд поняла почему. Прислонясь к машине Дэвида, Бритт читала журнал «Эль», и на ней был такой дорогой и шикарный костюм, что в своей русской шубе и папахе Лиз почувствовала себя человеком, который пришел на прием и обнаружил, что в маскарадном костюме здесь только он один.
      Не говоря ни слова, Лиз поцеловала детей и пошла назад к вокзалу.
 
      – Боже, посмотрите на эту очередь! – Дэвида почти рассмешил ужас в голосе Бритт, когда она увидела толпу желающих посмотреть на Деда Мороза. – Она на несколько часов!
      «Рождественская пещера» магазина «Харродс» известна по всему миру, и весь мир, похоже, сел на самолет и прилетел посмотреть на нее именно сегодня. Два часа в небольшом пространстве, набитом сотней вопящих ребятишек, каждый из которых горит нетерпением увидеть Деда Мороза, – это не отвечало представлениям Бритт о том, как надо развлекаться.
      – Почему бы тебе не пойти и не потратить немного денег? – Дэвид даже не старался скрыть раздражение. – А нам с детьми и тут хорошо!
      Бритт предпочла проигнорировать намек на свое мотовство. Почему, скажите на милость, она не может позволить себе быть расточительной? Ведь это ее деньги. Видит Бог, она зарабатывает их нелегким трудом. Во всяком случае, она никуда не пойдет. Сегодня она собиралась доказать ему, что, вопреки всем его сомнениям, под ее жесткой оболочной бьется сердце, полное любви к детям.
      – А ну-ка иди к тете Бритти! – Она протянула руки к Дейзи, прекрасно отдавая себе отчет в том, как выигрышно будут смотреться вместе две белокурые головки. Но Дейзи прижалась к отцу, как испуганный медвежонок коала, словно ее хотели отнять навсегда, и заревела.
      Бритт опустила руки, нервно улыбнулась и переключила свое внимание на Джейми:
      – Так что ты хочешь попросить у Деда Мороза, Джейми?
      Нимало не задумываясь, Джейми отбарабанил:
      – Космический корабль «Мантафорс» со стартовой площадкой и двадцать космических десантников. Лучше всего «Красные гадюки». Но подойдут и «Черные барракуды», если «Красных гадюк» у него не окажется.
      – Так ты, значит, увлекаешься космосом? – Бритт понимающе улыбнулась.
      – Не-а, – Джейми закатил глаза к небу, – игрушечными железными дорогами.
      Бритт пыталась прикинуть, на сколько же потянут желания пятилетнего прожигателя жизни, когда вдруг заметила, что из подгузничка Дейзи на куртку Дэвида что-то сочится.
      – Дэвид, – закричала она, – маленькая тебя всего обосрала!
      В ответ на это нарушение материнской этики в их сторону повернулись сразу три головы. Каждой матери известно, что маленькие не срут. Они какают.
      – На, подержи ее, – Дэвид протянул девочку Бритт и стал искать свежий подгузник. – А где пакет на смену?
      – Какой пакет на смену?
      Дэвид с изумлением посмотрел на нее.
      – Пакет, в котором все подгузники. Ты же не хочешь сказать, что оставила его в машине?
      Напуганная количеством вещей, которыми снабдила детей Лиз, и уверенная, что та просто перестраховалась, Бритт решила ограничиться одной легкой коляской. Дейзи, оказавшись в ее рунах, сменила тональность с огорченной на истерическую. Проклиная неумелость Бритт, Дэвид взял малышку обратно.
      Бритт посмотрела на пятна, оставленные на ее бежевом костюме от Бетти Джексон.
      – Сейчас же иди и купиподгузников, – рявкнул Дэвид.
      Бритт с изумлением обнаружила, что в «Харродс» действительно продавали подгузники. Товар этого рода был деликатно убран в самый конец детской секции. Однако, к ее огорчению, его продавали только комплектами по сорок штук.
      Продираясь сквозь толпу с огромным пакетом, Бритт спрашивала себя, не был ли ошибкой ее так тщательно разработанный план. Может ли что-нибудь оправдать всю эту пачкотню с маленькими детьми? Даже обладание Дэвидом?
      К ее возвращению Дэвид продвинулся почти к самому началу очереди. Он помахал ей рукой, другой прижимая к себе улыбающуюся Дейзи. А Дэвид улыбался стоящей рядом с ним матери троих детей.
      – Эта любезная леди сжалилась надо мной и одолжила нам подгузник. – Женщина одарила его ответной улыбкой и холодно взглянула на некомпетентную Бритт. – Она даже взяла у меня Дейзи и переодела ее.
      Последние несколько футов очереди Бритт преодолела, вся кипя от сдерживаемой ярости. В рунах у нее был гигантский пакет «памперсов», пятна на костюме еще не высохли, а челка прилипла ко лбу, потному от усилий последних пятнадцати минут.
      – Господи, Бритт, – поддразнил Дэвид, не обратив внимания на выражение ее лица, – ты выглядишь, как затюканная мамаша!
      И вот наконец они у дверей. После полутора часов стояния в очереди Дед Мороз посадил Джейми к себе на колени и спросил, какой подарок он хочет к Рождеству. Джейми молчал.
      – Ну же, сынок, чего бы ты хотел? – повторил Дед Мороз, слегка раздосадованный этой непредвиденной задержкой производственного конвейера. Его усы прилипли к лицу, а дыхание слегка благоухало водкой.
      На них смотрели ряды измученных родителей, которым не терпелось усадить своего отпрыска на колени к Деду Морозу, а потом поскорее добраться до кафетерия. Бритт промокала платком лоб, думая только об одном: не появились ли уже, спаси Христос, пятна пота у нее под мышками.
      Джейми посмотрел на нее и сказал ясно и четко:
      – Я хочу, чтобы эта леди отпустила моего папу жить с мамочкой и со мной.
 
      Когда Бритт поймала такси, ее щеки все еще пылали от унижения, которому она подверглась на глазах у такого множества людей. Это все Лиз. Ясно, что она подучила мальчишку выкинуть какую-нибудь штучку вроде этой, наговорив ему, какая ужасная женщина украла их папочку, в расчете на то, что папочкино сердце растает и он побежит домой. Только, к счастью, скорее всего, уже поздно.
      Проезжая мимо дежурной аптеки на Найтсбридж, она попросила шофера остановиться и подождать ее, забежала в аптеку и купила набор для тестирования на беременность «Си-Блю» с достоверностью девяносто пять процентов (так было написано на коробке) при условии, что вы выждали, по крайней мере, сутки. У нее, как подсчитала Бритт, прошло уже трое.
 
      Когда Дэвид высадил Джейми и Дейзи из машины, он не поверил своим глазам – такая перемена произошла с коттеджем. С момента, когда Лиз открыла дверь и он увидел пылающий камин, самодельные украшения и маленький сосновый сервировочный столик с симпатичным фарфором, услышал струящийся из кухни аромат корицы, он почувствовал себя по-настоящему дома. Он едва мог поверить, что это тот же сырой, холодный домик, куда по пятницам они приезжали поздно вечером, усталые и злые. И, как правило, обнаруживали, что уголь кончился, что молоко они забыли и что простыни так и лежат в стиральной машине.
      Он осмотрелся кругом: приятный беспорядок, стопа старых газет для разжигания камина, лоскутное покрывало на софе, ничего особенно нового или изысканного, но весь дом наполнился уютом.
      Просто смешно, как он запаниковал, когда Лиз сказала, что хочет бросить работу и создать для них настоящий дом. Это все вина его матери. Именно из-за нее слово «дом» для него значило не безопасность и уют, как для других, а угнетение и жертвы. И это напугало его на всю жизнь.
      На минуту он представил себе ее, свою мать. Постоянно занятая уборкой страдалица в фартуке, она всегда где-то рядом с совком в руке, чтобы немедленно подмести любую крошку, которую ты осмелился уронить на идеально вычищенный ковер, а тарелку выхватывает у тебя, чтобы вымыть, еще до того, как ты закончил есть. Однако, принимая от Лиз чашку чая, он вдруг понял, что не дом, созданный Лиз,напоминал ему материнский дом его унылого детства. Материнский дом напоминала похожая на музей квартира Бритт.
      Дэвид поставил на стол пустую чашку. Он знал, что пора ехать, но ему не хотелось уходить.
      – Ты позволишь мне помочь искупать детей?
      Лиз машинально посмотрела на часы. Было уже семь вечера. Она рассчитывала, что Дэвида к этому времени здесь давно уже не будет, но он, похоже, и не собирался уезжать. Сказать по правде, ее слегка раздражало, как легко он проскользнул в ее здешнюю жизнь, как спокойно и непринужденно взял и уселся на полу играть с Джейми в подкидного дурака, словно жил здесь все время.
      Но разве не именно этого она хотела от него? Ради чего еще она употребила столько стараний, чтобы дом выглядел уютным, даже положила корицу в духовку, – старый трюк агентов по продаже домов, – словно собиралась продать ему свой новый образ жизни, как продают дома. Ведь на самом деле люди хотят купить не кирпичи с известкой и не шесть комнат с ванной, а атмосферу дома. И Лиз чувствовала, как часть ее души – сильная, разумная часть – хочет сказать: «Нет, ты не можешь присутствовать на купании детей. Позволить тебе купать детей значило бы притвориться, что последних трех месяцев не было, что они не лежат между нами подобно рваной ране, которая слегка затянулась, но к которой еще больно притронуться».
      А другая часть – слабая и одинокая – знала, что, когда дверь закроется за ним, свет померкнет не только для нее, но и для Джейми и Дейзи. Поэтому Лиз сказала: «Да, ты можешь остаться на купание». Но не жди, что мы будем делать это вместе, потому что это было бы слишком.
      И когда он ушел с детьми наверх, она услышала радостные вопли и визг, которых не слышала уже несколько месяцев. И включила приемник, чтобы заглушить тщательно захороненные воспоминания, воскрешенные этими счастливыми звуками.
      Когда Дэвид спустился вниз и внес вымытых Джейми и Дейзи в чистых хрустящих пижамах в теплую душистую комнату, он почувствовал непреодолимое желание попросить у Лиз прощения, убедить ее позволить ему вернуться.
      – Лиз, мне надо поговорить с тобой. Не при детях…
      – Ты мог, кажется, говорить с Бритт при детях, почему же со мной не можешь?
      Он понимал, что эти больно хлещущие слова диктует ее гнев, и знал, что заслужил его.
      – Мне жаль, Лиз, Бритт не должна была быть сегодня там.
      – Вот именно! – Лиз чувствовала, как подавляемая ею горечь закипает при воспоминании о самоуверенной улыбке Бритт.
      – Послушай, мы можем поговорить, когда дети лягут спать…
      – Нет, Дэвид.
      – Пожалуйста, Лиз.
      Секунду она колебалась, терзаемая искушением. Но ей не верилось, что он действительно изменился. Если бы ему в самом деле было жаль, он на пушечный выстрел не подпустил бы Бритт к детям! Уже одно только это проявление черствости не позволяет простить его.
      – Извини, Дэвид. Нам не о чем с тобой говорить. – Она подошла, взяла Дейзи из его рук и понесла ее в кровать.
      В полной темноте деревенской ночи Дэвид из окна своей машины смотрел, как в окнах спальни на втором этаже коттеджа загорается свет. Господи, зачем он сегодня поддался на уговоры и взял Бритт с собой? Он был готов на убийство, когда увидел ее прислонившейся к машине. Но в конце концов это только его вина. Он должен был настоять на своем.
      На мгновение ему пришла мысль вернуться в коттедж, хочет Лиз этого или нет, и заставитьее выслушать его. Но она слишком сердита и слишком огорчена, чтобы слушать. И все из-за Бритт.
      Словно при внезапной вспышке света, Дэвид вдруг увидел решение. Он должен уйти от Бритт. Может быть, тогда Лиз станет слушать его. И в тот же самый миг он понял еще одно. Понял, что уже давно хочет это сделать. Независимо от того, намерена Лиз вернуть его или нет. И ему сразу стало легче.
 
      Бритт сидела в безукоризненно чистой черно-белой ванной своей квартиры и смотрела на маленькую чашечку на пластмассовой подставке. К раствору в этой чашке она только что добавила две капли своей мочи. Не самые первые и не самые последние.
      Через полчаса она узнает с почти полной достоверностью, будет у нее ребенок от Дэвида или нет.

      К тому моменту, когда Дэвид вставил свою карточку в охранное устройство стоянки на Канари Уорф и припарковал свой заваленный хрустящими пакетами и пустыми коробочками из-под соков «мерседес»-фургон рядом с красным сверкающим «порше» Бритт, он уже убедил себя, что она должна его понять. Последние два часа, мчась через темную красоту зимней ночи, он не мог думать ни о чем другом, кроме того, как сильно ему хочется оказаться в стареньком кресле возле камина Лиз и дуться в подкидного дурака до тех пор, пока замертво не свалится в кровать рядом с ней. Не обнаружив ничего угрожающего в созданной ею картине уюта и домовитости, Дэвид поразился действию, которое картина эта произвела на него. Ему захотелось стать ее частью.
      Бритт должна понять, что дальнейшее развитие их отношений, выбранных ими не совсем по доброй воле, не назовешь удачным романом. В конце концов они никогда не имели в виду что-то постоянное. Если бы Лиз зашла тогда в любой другой лондонский ресторан, он и Бритт сегодня уже не были бы вместе.
      Они считали себя родственными душами, но на самом деле приняли связывающее их общее происхождение за что-то более глубокое. Сначала ему казалось, что Бритт понимает его так, как Лиз никогда не сможет понять, что между ним и Лиз всегда будут классовая пропасть, годы обедов в теннисном клубе, лыжных курортов с мамочкой и папочкой и социальное самосознание, унаследованное вместе с фамильным серебром. Но вчера, сидя с ней у камина, он понял, что чувствует себя дома гораздо больше, чем когда-либо с Бритт.
      Потому что в последние несколько месяцев он сделал для себя открытие, касающееся Бритт. Возможно, что корни у них были одинаковые, но их ценности, увы, не совпадали. Конечно, он желал успеха, власти и положения, всех тех вещей, которых в Кеттли ни у кого не было, но желал не так, как хотела их Бритт, и не был готов пожертвовать всем ради них. Сидя в мирном и спокойном коттедже, Дэвид наконец понял, почему Лиз соглашалась рисковать столь многим. В отличие от него, она понимала, что иногда успех может быть врагом счастья. Однако у Бритт на такую философию времени нет.
      Приходится признать, что подлинным стержнем их романа был секс, голый и простой. И Бритт должна понять, что это не может быть основой для брака на всю жизнь. В конце концов, она всегда избегала надолго связывать свою судьбу с кем-либо, говорила, что она, скорее, охотница, чем домоседка, и что предмет ее гордости – это число мужчин, которых она затащила в свою постель. Ей и самой, наверное, этот роман уже надоел, и она спрашивает себя, когда же Дэвид наконец выкатится, чтобы можно было поставить свой очередной стальной капкан.
      Почувствовав себя увереннее, он припомнил пару недавних случаев, когда ловил на себе ее взгляд, который словно проверял его пригодность для чего-то, как будто она решала, достоин ли он чести продолжать совместную жизнь с ней, и в этом взгляде была не любовь, а, скорее, холодная оценка. Вероятно, она спрашивала себя, когда будет приличным попросить его уйти.
      Входя в лифт, Дэвид питал уже некоторую надежду. А когда поворачивал ключ в замке, почти убедил себя: Бритт должна будет согласиться, что им пора расстаться.
      Сначала Дэвид решил, что в квартире никого нет, хотя замок и не был заперт на два оборота, а сигнальная система не включена. Бритт чрезвычайно заботилась о безопасности, и он не мог вообразить себе, что она уйдет из дома, оставив квартиру незапертой. Рассчитывать забраться к ней в дом и спереть ее компакт-диски мог только ненормальный.
      Гостиная была пуста. Пуста была и кухня, хотя Дэвид обратил внимание, что кофейник на ощупь еще теплый. Он быстро заглянул в студию. Вполне похоже на Бритт – попробовать воткнуть в ее двадцатипятичасовой рабочий день еще несколько минут работы. Но на этот раз компьютер не подмигнул ему своими зелеными глазками.
      Наконец он обнаружил ее в спальне, хотя была только половина десятого. В непривычно целомудренной белой ночной рубашке она лежала на горе белоснежных подушек и вместо обычного вина демонстративно потягивала минеральную воду.
      Дэвида пронизало дурное предчувствие. Что за номер она решила выкинуть? Бритт обожала хорошо поставленные сцены обольщения, и если Дэвид, придя домой, нашел бы ее в кожаной одежде и привязанной ремнями к кровати, он и бровью не повел бы. Однако сегодня в воздухе было что-то такое, отчего его ладони покрылись потом, а в шее началось покалывание. И вдруг он понял. На сей раз Бритт изображала из себя не блудницу, а мадонну.
      Она медленно подняла на него глаза. Протянув руку к маленькой прозрачной чашечке, стоявшей на столике рядом с кроватью, взяла крохотную пробирочку и протянула ему.
      – Привет, папочка, – улыбнулась она, – добро пожаловать домой.
      В темноте огромной гостиной Дэвид сел и включил телевизор. Кадры смерти и разрушения где-то на другом конце света мелькали перед глазами, но он не видел их.
      Бритт беременна. В потаенной глубине ее стройного, тренированного тела крохотный зародыш, снабженный генетическими кодами его и Бритт, уже начал медленный, уверенный и обещающий полное изменение их жизни путь к моменту своего рождения. И он – его отец. Он знал, что никаких сомнений в этом не было.
      Дэвид в первый раз задал себе вопрос, почему он никогда не задумывался над тем, что Бритт может забеременеть, почему с самой первой их исступленной ночи ни разу не спросил ее, приняла ли она меры предосторожности. Он просто был уверен, что это немыслимо, чтобы такая, умело распоряжающаяся своей жизнью женщина, как Бритт, пала жертвой случайной беременности, словно молоденькая продавщица, фабричная работница или незадачливая школьница.
      И он понял, что спрашивает себя, была лиэта беременность случайной. Быть может, подстегиваемый своей жаждой секса и ободрения, он не заметил, когда шептал в постели нежные слова, что Бритт просто слушала тиканье биологических часов?
      И вот теперь будет ребенок. Его ребенок. Несвоевременный ребенок. На долю секунды он почувствовал неизмеримую жалость к этому маленькому созданию, чье время появления на свет было таким неудачным, хотя его вины в этом нет.
      И неумолимая реальность беременности Бритт напомнила Дэвиду о суровой правде, в глаза которой он ни разу еще не смотрел: он предал Лиз и своих детей, а теперь собирается предать Бритт. И еще он предаст и это крошечное создание, не выбиравшее себе ни матери, ни отца и ничего не знающее о той буре страстей, которая разразится в течение девяти месяцев, что предшествуют его появлению на свет. Его, брыкающегося и кричащего, требующего любви мамы и папы, которая автоматически полагается каждому младенцу. Окажется ли рядом с ним одна Бритт, испытывающая только горечь при виде этого маленького напоминания об уже умерших отношениях и, может быть, вообще неспособная любить его из-за его отца?
      Пока беззвучные сцены насилия и убийств мелькали перед ним на экране, Дэвид понял еще одну истину, которая и успокаивала, и ранила его. Лиз не хочет его возвращения. За те часы, которые они провели сегодня вместе, она ни разу не подала ему малейшего знака, что ей не все равно, что с ним происходит.
      В каком-то смысле это упрощает дело. Он не может оставить Бритт и маленького. Он должен остаться с ней и попытаться сделать все, чтобы из этого вышло что-нибудь путное.
      Он ожидал облегчения после того, как принял это решение, ожидал удовлетворения от чувства выполненного долга. Но вместо этого почему-то думал только о том чудесном дне, когда они узнали, что Лиз беременна Джейми. Из месяца в месяц они отчаянно желали ребенка, но ничего не происходило, как бы часто они ни занимались любовью. Он улыбнулся при воспоминании о том, как доктор сказал, что они делают это слишком часто, что следует только черездень.
      Но ничего все равно не случалось. И каждый месяц он переживал за Лиз, когда ока тихонько бежала в ванную проверить, начались ли у нее месячные, и опять возвращалась в слезах. И его всегда поражало, насколько даже сейчас женщины зависят от своих менструаций – недаром они зовут их «проклятием»! – подростками холодеют от ужаса, если они не наступают, а в зрелом возрасте, страстно желая ребенка, плачут каждый раз, когда они приходят.
      А потом начались анализы. Начали с этого кошмарного анализа спермы. В девять часов холодного февральского утра он пришел в больницу, его отвели в малюсенькую комнатку и попросили «произвести образец». В жизни у него никогда не возникало желания помастурбировать. Иллюстрация из «Пентхауса» могла бы помочь делу, но суровая медсестра не предложила ему даже «Ридерс дайджест». Он был предоставлен самому себе.
      А потом, когда сообщили результат анализа, гласивший, что количество активных сперматозоидов в его сперме отменно велико, что его сперма вне подозрений и что ее можно даже экспортировать за океан, он так гордился этим, словно выиграл какой-нибудь приз.
      Тогда врач велел им начать измерять температуру Лиз и ставить точечки на графике, чтобы узнать, когда для любви подходящий момент. Друзья потешались над ними, интересуясь, как может быть любовь по заказу, и было трудно объяснить им, что это совсем другое. Трахаться ради ребенка. Это все равно что «лопатой добывать победу». Это создает у тебя ощущение, что ты участвуешь в великом деле.
      Но все равно ничего не происходило. И когда они уже были готовы отчаяться, у Лиз вдруг не наступили месячные. Не смея поверить тесту из купленного ими набора, они вместе пошли в больницу и, в лихорадке от ожидания и надежды, сделали анализ крови. Общительный больничный врач, которому чаще приходилось приносить плохие новости бесплодным или сообщать дрожащим девочкам, что они снова забеременели, посоветовал им пойти в ресторан и отпраздновать событие. У них будет ребенок.
      Сначала они просто смотрели друг на друга, не в силах сказать ни слова. Потом Дэвид расцеловал Лиз, подхватил на руки и вынес из больницы, словно невесту. С радостными воплями он выскочил на улицу, распугав приезжих, жевавших свои бутерброды на ступеньках больницы. Люди оборачивались и улыбались им. Их радость была приятна всем.
      Ну и отпраздновали они это событие! Лиз говорила, что ребенок с утробы станет алкоголиком, любителем шампанского.
      Тут Дэвиду пришло в голову, что он еще не поздравил Бритт. Он полез в холодильник и с удивлением обнаружил, что от целой батареи бутылок, которые Бритт с непонятной целью приобрела несколько недель назад, осталась только одна. Он взял ее и, прихватив пару стаканов, понес в спальню:
      – За малыша! – улыбнулся он, наклоняясь к Бритт и целуя ее животик под французской вышивкой.
      – Нет, милый, спасибо, – Бритт отстранила рукой стакан с таким видом, словно он только что был налит Лукрецией Борджиа. – Для него это плохо.
 
      Лиз еще раз проверила расписание поездов и начала гасить огонь в намине. В Лондоне сейчас наверняка рождественская толчея, но она пообещала Джейми купить ему новый велосипед, а он был твердо убежден в том, что без компетентного контроля со стороны человека не старше восьми лет она может купить не то и вернуться либо с развлекательной книжкой, либо с воспитательным видеофильмом. Поэтому он непременно хотел поехать с ней. Спасибо Джинни, что взяла Дейзи на весь день.
      По привычке она стала думать, что купить для Дэвида, и с содроганием вдруг вспомнила, что в этом году подарок ему будет дарить Бритт. Интересно, что это будет за подарок? Уж конечно, не пошлые носки или трусы, которые обычно просил Дэвид у Лиз. Она не могла себе представить Бритт в отделе мужского нижнего белья магазина «Маркс энд Спаркс».
      Невольно улыбнувшись, Лиз вспомнила подарки, которые делал ей Дэвид: один раз это была шелковая баска на два размера меньше нужной, которую ей очень лестно было получить, но в которую не удалось влезть, а на другой год гарнитур из красных атласных трусиков, лифчика, завязывающегося под грудью, и пояса с подвязками, вульгарности которого устыдилась бы любая проститутка и который Лиз сразу удалось обменять на вполне приличную ночную рубашку.
      Снимая с вешалки в прихожей свою русскую шубу, Лиз вздохнула. Кто знает, если бы в их браке было больше атласных лифчиков и меньше ночных рубашек, они, может быть, были бы сейчас вместе? Но тут же одернула себя. Что это еще за мысли?
      Джейми копался где-то наверху, и Лиз крикнула ему снизу, чтобы он поторапливался. Ее взгляд упал на кресло, в котором Дэвид сидел всего несколько дней назад, и она отвела глаза. В этот приезд он был так не похож на себя, так мягок, так счастлив, общаясь с детьми, так старался доставить им удовольствие и развеселить их, что ей стоило большого труда не думать о нем постоянно.
      После долгих понуканий появился наконец Джейми, и она застегнула молнию его куртки и заперла дверь на два замка. Когда они шли по заиндевелой, поскрипывающей земле к машине, Лиз не смогла удержаться от того, чтобы уже в десятый раз не спросить себя, о чем же Дэвид хотел поговорить с ней, что было для него так важно, если он даже не мог сказать этого при детях.
      Она аккуратно припарковалась на стоянке у станции в Льюисе за пятнадцать минут до прихода поезда, и этого времени было как раз достаточно, чтобы купить в дорогу себе журнал, а Джейми комикс.
      На стойке киоска лежало новое издание «Кантри ливин». Она неловко потянулась к нему и уронила на пол старый номер «Ти-Ви уик». Нагибаясь, чтобы поднять его, Лиз увидела смотрящее на нее лицо Клаудии под большим заголовком: «НОВАЯ ЖЕЛЕЗНАЯ ЛЕДИ «МЕТРО ТВ».
      Секунду или две она колебалась, не купить ли этот номер, чтобы узнать соображения Клаудии о том, какими преступными были действия руководства «Метро ТВ» до сих пор. Но это только испортило бы ей день. И она купила взамен батончик «Марс» и номер «Вог». В конце концов Рождество – это праздник хорошего настроения.
      Пробиваясь через толпу к отделу игрушек, Лиз поняла, какой ошибкой было приехать в «Харродс» в обед за два дня до Рождества. Магазин был забит покупателями-самоубийцами, до зубов вооруженными кредитными карточками и явно опасными: каждый из них решил либо купить все свои рождественские подарки за один день, либо умереть.
      В отделе велосипедов у Лиз разбежались глаза. Множество моделей, и у каждой название вроде «роудрейсер», или «спидример», или «спайдербайк». Но Джейми точно знал, чего он хочет. Черный «трэкзеппер» с красными полосами и регулируемым гидравлическим седлом. С нарастающим ужасом Лиз увидела, что «трэкзеппер» остался только один. Тот, который опробовал семилетний мальчик; его папаша выглядел так, будто может купить весь магазин, и после этого у него еще останется кое-какая мелочишка.
      Лиз добиралась сюда ровно два с половиной часа, а до магазинов «Хэмлис» или «Селфридж» нужно было добираться, наверное, еще часа полтора. Необходимы были решительные действия.
      – Папочка, купи его, пожалуйста, – попросил семилетний испытатель.
      – Посмотри, Джейми, а это не «трэкзеппер»? – громким шепотом спросила Лиз. – О нем что-то говорили в передаче для покупателей.
      Лиз сделала вид, что вспоминает.
      – Ах, да: выглядит броско, но на поворотах в подметни не годится «роудрейсеру».
      Она заговорщически подмигнула Джейми и показала рукой на конкурирующую модель. Джейми схватил все на лету.
      – Точно. У Бена такой был. Он упал с него, и его отец вернул этот велик в магазин.
      К бесконечному облегчению Лиз, денежный мешок пришел в ужас и потащил своего сына к более безопасным моделям.
      А Лиз, едва выждав приличествующее время, покатила, вероятно, последний в Лондоне «трэкзеппер» к ближайшей кассе.
 
      Джинни положила трубку и посмотрела в окно на улицу, запруженную людьми, спешащими за рождественскими покупками. Она слушала побрякивание кружек для сбора пожертвований и нежные перезвоны рождественских гимнов, несущихся из установленных на Таун-Холл громкоговорителей, и чувствовала, как тает ее оптимизм. Не то чтобы у «Женской силы» не было сейчас заказов – сокрушительное сочетание неиспользованных отпусков штатных работников, которые пропадут после января, и прогулов из-за перепоя на ежегодных учрежденческих выпивонах означает, что работы у них будет больше, чем они могут выполнить.
      Проблема была в другом. Большинство зарегистрированных у нее женщин не желало работать в Рождество. Возможно, ей следует начать молиться. Первый взнос по ее банковскому кредиту надо будет внести через шесть месяцев, но денег на это у нее до сих пор нет.
      Она сложила бумаги стопкой. Не стоит раньше времени расстраиваться. В конце концов сейчас Рождество. Как-нибудь все обойдется.
 
      Лиз сидела в кафетерии перед своим «капуччино» и смотрела, как Джейми поглощает ломоть торта. Слава Богу, он унаследовал метаболизм своего отца и может питаться одними «Биг-Маками» и при этом выглядеть как огурчик. Подкрепившись тортом, кока-колой и взбитыми сливками из ее чашки кофе, он наконец согласился двигаться дальше.
      До возвращения на вокзал Виктория у них было полтора часа, и Лиз собиралась употребить их на осмотр одежды в Британском доме моделей, которую не может себе позволить купить. Пока она двигалась вдоль рядов великолепных, безумно дорогих платьев, Джейми довольствовался тем, что крутил вешалки и делал вид, что не замечает неодобрительного взгляда продавщицы.
      Лиз держала в руках бальное платье от Виктора Эдельстейна стоимостью, примерно равной стоимости ее коттеджа, когда услышала, что знакомый голос выкрикивает ее имя. Обернувшись, она оказалась лицом к лицу с кошачьей физиономией новой «железной леди» «Метро телевижн».
      – Как ты поживаешь? Мне такжаль было услышать обо всем произошедшем, – Лиз отметила про себя, что тон Клаудии выражал все, что угодно, кроме сожаления. – Мы так сочувствовали тебе. Я иногда думаю, что, если бы мы, женщины, только знали, какие мерзавцы на самом деле мужчины, мы были бы гораздо счастливее.
      Сообразив, что Джейми в любой момент может что-нибудь понять, Лиз быстренько отправила его выяснить у смотрителя в форме, как работает лифт.
      – Разумеется, я видела, что это произойдет, еще на том приеме в «Метро ТВ», куда она заявилась. Если бы она не вцепилась зубами в Дэвида, эта судьба постигла бы Конрада. Я знаю таких. Потаскушки с претензиями, готовые раз двинуть ножки для любого, кто, по их мнению, может помочь им подняться по лестнице.
      Лиз с трудом подавила усмешку, поскольку это было едва ли не точное описание самой Клаудии, в то же время ломая себе голову над тем, под каким предлогом сбежать. Меньше всего на свете ей хотелось обсуждать роман ее мужа в доме моделей перед заинтересованной аудиторией рождественских покупателей.
      – Клаудия, так приятно увидеть тебя, но боюсь, что мы с Джейми должны спешить на поезд.
      Клаудия была в недоумении. Она явно рассчитывала, что в ее распоряжении, по крайней мере, полчаса. Подхватив свои покупки, Лиз стала подавать нетерпеливые сигналы Джейми. Но Клаудия не собиралась так легко разжать свою хватку.
      – Бедная Лиззи. Тебе так тяжело, наверное, слышать новости о них. Мы ведь ходим с ней в один тренировочный зал, и в понедельник она всем рассказала.
      Лиз с облегчением видела, что Джейми наконец возвращается, и еще через несколько секунд они смогут уйти.
      – Что рассказала? – почти машинально спросила она, закатывая глаза к небу при виде того, как Джейми остановился у эскалатора, чтобы побеседовать с маленьким мальчиком.
      Клаудия пододвинулась к ней и понизила голос с таким расчетом, чтобы наверняка привлечь внимание любого из присутствующих в зале.
      – О ребенке.
      Лиз впервые посмотрела на Клаудию. О чем это она?
      – О каком ребенке?
      – Об ихребенке. Бритт и Дэвида. Она ждет его в августе.
      Лиз почувствовала, что кровь бросилась ей в лицо. Ребенок Бритт. Ребенок Бритт и Дэвида. Этого не может быть. Бритт ненавидит детей. Это просто смешно. Клаудия, наверное, что-то не так поняла.
      – Она рассказывает об этом всем. Я видела ее вчера в тренировочном зале. Инструктор поздравила ее и сказала, что она будет самой спортивной мамой в Лондоне.
      Лиз показалось, что она теряет сознание. От засасывающей черной дыры ее спасло только то, что в трех футах от себя она увидела Джейми.
      – Лиз? – на мгновение на лице Клаудии появилось выражение искреннего раскаяния. – Лиз, разве ты не знала?

      Лиз стояла, прислонясь к двери туалета, и пыталась сдержать рвущиеся из груди истерические рыдания. Ведь по ту сторону тонкой фанерной двери ее ждал счастливый и ничего не подозревающий Джейми.
      Она не могла себе представить, что это будет так больно, – больнее, чем увидеть Дэвида входящим в тот ресторан, даже больнее, чем порвать с ним. И в первый раз должна была признать почему. Еще пять минут назад где-то в самой глубине ее подсознания таилась вера в то, что они будут вместе снова.
      Начиная с самого детства, она порой просыпалась и, не зная почему, ощущала себя необъяснимо счастливой. Иногда требовались секунды, а иногда минуты поисков, чтобы найти причину: приятная новость, обещанное лакомство или похвала – что-то запрятанное глубоко в память, но все еще достаточно сильное, чтобы озарить ее внезапной радостью. Прислонясь к двери дамской комнаты дома моделей и пытаясь не думать о толпе рождественских покупателей по другую сторону двери, она поняла, что именно эта ее вера в возвращение Дэвида, неосознанная, даже осуждаемая рассудочной частью сознания, была упрятана в его глубине и в самые тяжкие моменты как бы светилась и обещала возвращение счастья. А теперь она была навсегда утрачена. С немым криком боли Лиз увидела, что она – обычная брошенная жена, которая не может посмотреть в лицо неумолимой реальности.
      И все же, неужели она только обманывала себя? Всего неделю назад она ощутила всплеск этой тайной надежды, когда Дэвид приехал в коттедж. Он казался совсем другим, чуть ли не благодарным за то, что он здесь, словно очутился наконец дома, обрел какую-то утраченную важную часть себя. Несмотря на напряженность между ними и ее гнев на Бритт, его присутствие было словно недостающий фрагмент в головоломке ее новой жизни.
      Когда раздался стук в дверь, Лиз вздрогнула, как будто танк ломился в кабинку дамского туалета.
      – Мам, мам, ты в порядке?
      В голосе Джейми слышалось беспокойство. Она должна взять себя в руки. С его чувствительностью он вмиг догадается, что произошло что-то ужасное. Как бы ни было сильно искушение, она не должна опираться на него. Она– взрослая. Она– защитник. А он – только ребенок. Сильной должна быть она.
      Она пошуршала туалетной бумагой и с шумом спустила воду в унитазе. Порывшись в сумочке, вытащила маленькое зеркальце и вытерла слезы.
      – Да, Джейми, со мной все в порядке.
      Если быть честной до конца, она решила, будто Дэвид опять любит ее. Ладно, это ошибка. Дэвид просто стряхнул с себя свою старую жизнь и начал новую. Нравится ей или нет, надо сказать себе правду: дети означают привязанность. Дети означают начало.
 
      – Ты что, собираешься кормить грудью?
      В сотне футов от «Харродс» во французском ресторанчике «Брасьери Сен-Кентэн» подруга Бритт, Карла, опустила на тарелку вилку с куском морского ангела с горошком, застыв с открытым в ужасе ртом.
      – Конечно, нет, – Бритт посмотрела на нее осуждающе, словно Карла заподозрила ее в каком-то особо изощренном и отвратительном половом извращении. – В этом случае я не смогла бы сразу вернуться к работе.
      – На сколько ты берешь отпуск?
      – Не знаю. Недели на три?
      – Так много? – Тон Карлы дал понять, что, по ее мнению, в отпуск по родам на три недели может уйти только очень распущенная женщина. – Лора Уэллс вернулась в «ТВ Норт» через две недели, а моя подруга Эйри Грин, кинопродюсер, брала только десять дней. Я всегда повторяю, – тут Карла, принципиально бездетная, покровительственно потрепала Бритт по руке и пригубила свой совиньон, – не разевай варежку. На твое место столько претенденток, а на телевидении забываешь все так быстро.
      Не веря своим ушам, Дэвид вслушивался, как Бритт и Карла перечисляли высокопоставленных рожениц, каждая из которых стремилась перещеголять других в сокращении срока, пожертвованного на такое пустяковое дело, как роды.
      – Если кому-нибудь интересно, что я, простой отец, думаю, то три недели мне кажутся слишком большим сроком.
      Бритт и Карла воззрились на него с удивлением.
      – Почему бы тебе не опростаться прямо в свой портфель и не послать его с таксистом домой? Тогда ты даже не опоздаешь на деловую встречу.
      – Если бы мужчины рожали детей, то родильные дома были бы при мужских туалетах! – бросила Бритт, и они с Карлой вернулись к своему разговору.
      – Как я сказала, три недели – это самое большее, иначе я вернусь домой и обнаружу, что никто даже не отвечает на телефонные звонки, – Бритт явно испытывала облегчение от принятого решения.
      – Знаешь, – доверительно поведала она Карле, – есть такая замечательная вещь, как патронажные сестры, которые берут на себя заботу о малыше сразу после твоего выхода из больницы и делают все, в том числе встают к нему ночью и кормят его.
      – Великолепно, – Карла постаралась, чтобы в ее голосе не прозвучало соболезнование, но это ей не удалось. Бедная Бритт, забеременеть! Какое несчастье! – Тебе даже не придется менять замаранные пеленки и все такое?
      – Только по выходным. Но я уже ищу няню на уик-энды.
      Сидя за своим вторым мартини за день, Дэвид чувствовал, что к нему возвращается знакомое чувство подавленности. Когда родился Джейми, ни он, ни Лиз не смотрели на это как на краткую помеху в их деловом графине. Это просто был самый счастливый день их жизни.
      Роды были трудными, и когда акушерка спросила, хотят ли они взглянуть на появившуюся головку, Лиз была так измучена, что ей было все равно, рожает она человечка или гориллу. Так что Дэвиду одному пришлось быть свидетелем этого невероятного момента. Когда наконец после всей этой борьбы Джейми выскользнул наружу, словно паста из тюбика, он повернул свою головку набок и огляделся вокруг спокойным и сосредоточенным взглядом, точно ожидал официанта со счетом.
      Потом его положили на руки Лиз, и она плакала от радости и облегчения, а Дэвид сидел на краю койки и обнимал их обоих, свою семью. Он чувствовал себя так, будто с ним случилось чудо.
      И что же стало со всей этой любовью, с этим ощущением, что теперь, когда они семья, для них нет невозможного, весь мир принадлежит им?
      К реальности Дэвида вернул следующий вопрос Карлы:
      – А тебя не пугает, что ты станешь толщиной с бочку?
      – Я вовсе не собираюсь. Никакого хлеба. Никаких бисквитов. Ничего мучного. И, уж конечно, ничего спиртного. Думаю, что до шести месяцев я не буду прибавлять ни фунта и только в последнюю треть прибавлю, может быть, пару фунтов.
      Так вот почему она отказалась от шампанского, не ради здоровья маленького, а ради своей гребаной фигуры! Дэвид снова взглянул на Бритт и Карлу, теперь обсуждавших, как Жасмен Лебон удалось вернуться на съемочную площадку почти тотчас после выписки из родильного дома, и понял, что с него достаточно. Слава Богу, что ему надо идти и позвонить в «Ньюс» Берту насчет разоблачительного материала Сюзанны о полиции, который был уже почти готов и обещал стать сенсацией.
      В глубине ресторана он нашел телефон, отгороженный от нескромных взоров цветастой ширмой и расположенный рядом с дамским туалетом. Проклятого Берта не было на месте, и это означало, скорее всего, что он отправился выпить полпинты пива в «Собаку и бочонок» через дорогу. Дэвид хотел было позвонить прямо в «Собаку и бочонок», но дело было слишком щекотливым, чтобы обсуждать его в пабе. Придется просто перезвонить ему позже. Сгоряча Дэвид попробовал набрать номер Сюзанны, но ему ответил противный электронный голос, повторявший без конца: «Спасибо за звонок. Мы пытаемся связаться с вами». Потом без видимой причины механический голос сменил пластинку: «Простите, мы не можем связаться с вами. Позвоните, пожалуйста, еще раз».
      Он уже был готов повесить трубку, когда увидел приближающихся к нему Бритт и Карлу. Но они искали не его, а дамский туалет. Дэвид собрался было выскочить на них, выкрикивая какую-нибудь хулиганскую фразу, но решил, что Бритт это не покажется смешным. И неожиданно услышал то, что сразу приковало к себе его внимание.
      – Так когда ты все поняла?
      – На прошлой неделе.
      – Ты была удивлена? Я бы просто чокнулась. Это же самоубийство!
      – Удивлена только тем, что для этого понадобилось потрахаться шесть раз. Я считала, что хватит одного. В моей семье бабы жутко плодовиты. Нам достаточно посмотреть на палку – и привет, абортарий!
      – Откуда ты знаешь, что шесть раз? Как ты можешь это знать?
      На секунду Дэвид испугался, что сейчас они исчезнут за дверью дамского туалета, оставив его почти в состоянии прерванного полового акта, но тут Карла схватила Бритт за рукав и остановила.
      Бритт понизила голос до шепота:
      – Ты что, Карла, уж не думаешь ли, что это был случай? Да я самая осторожная женщина на свете.
      – Поэтому я и подумала, что навернякаслучай. Ты хочешь сказать, что сделала это нарочно?
      – Конечно, нарочно. Неужели ты подумала, что я могу забеременеть по оплошности? Все, что потребовалось для этого, – пара бутылок шампанского и трусики от Джанет Рейджер!
      – И это сработало?
      – Как часы!
      – Но почему, скажи на милость, ты захотела забеременеть?
      – Потому что Дэвид до сих пор сохнет по своим щенкам. Я решила, что единственный способ помешать ему вернуться к ним, – это дать ему нашего.
      Карла и Бритт, хихикая, проследовали в туалет, а Дэвид несколько мгновений стоял как вкопанный. Потом очень спокойно прошел за свой столик и стал дожидаться их возвращения.
 
      Лиз собиралась воспользоваться своим редким визитом в «Харродс», чтобы купить подарок Джинни, что-нибудь от Пенхелигона, туалетную воду «Викторианский букет», например, или что-нибудь от фирмы «Крэбтри и Ивлин». Косметику Пенхелигон она обожала за ее милую старомодную упаковку. Она вспомнила, как однажды на Рождество стояла в очереди и смотрела, как мужчина перед ней покупал целый набор Пенхелигон – духи, одеколон, увлажняющий крем, пена для ванны, мыло в маленькой яркой коробочке с тремя отделениями, вода для очистки лица, пудра, все в старомодных стеклянных флаконах с серебряными пробками и упаковано в огромный, старинного фасона кожаный дамский несессер, прямо как у Джейн Остин или у Джорджет Хайер.
      У кого-то будет счастливое Рождество, думала она. И, нисколько не кривя душой, радовалась, что каким-то счастливицам повезло, и надеялась, что они ценят это, потому что знала, что и у нее будет счастливое Рождество с Дэвидом и с детьми – у всех четверых. И оно у них было. Самое счастливое Рождество из всех, которые помнила Лиз. Она на мгновение остановилась, чтобы сосчитать на пальцах, когда же это было. Неужели только год назад?
      Хотя в очереди перед ней остались всего два или три человека, Лиз поняла, что больше ждать не может. Она должна попасть домой, в безопасность своего коттеджа с его кошмарной праздничной гирляндой, чтобы заняться привычными делами, которые ее успокоят: разжечь в камине огонь из сучьев, что они собрали в лесу, заварить чай, задернуть занавески и сделать вид, что все чудесно в их маленьком уютном мирке.
      Когда они встали в длинную очередь замерзших и усталых покупателей, ожидавших такси на Найтсбридж, Лиз почувствовала, как маленькая ручка нашла ее руку и сжала. Она ответила благодарным пожатием, посмотрела вниз и улыбнулась.
      И увидела, что, как она ни старалась скрыть случившееся, Джейми, как всегда, понял – что-то не так, и хотел сделать все, что было в его силах, чтобы утешить ее.
 
      К тому времени, когда Бритт и Карла вернулись к стопину, Дэвид уже потребовал счет.
      – Но мы даже не заглянули в меню десертов, – изумленно заявила Бритт.
      – Мне показалось, вы были озабочены своим весом, – язвительная ирония Дэвида не дошла до Бритт. – Я потребовал счет, потому что мы уходим.
      – Ты, возможно, уходишь. Я – нет.
      – Как хочешь. В таком случае у меня будет аудитория для того, что я предпочел бы сказать тебе с глазу на глаз.
      Бритт натянуто улыбнулась. Она была уверена, что справится с любой ситуацией. Возможно, у него плохие новости от Берта из редакции. Возможно, на его место посадили другого, пока он отлучился на обед.
      – Я ухожу, Бритт. С меня довольно.
      – Не смеши меня. Никуда ты не уходишь. Мы идем в «Харродс» покупать подарки к нашему первому Рождеству.
      Но лицо Дэвида оставалось каменным. Какая муха его укусила?
      – Я слышал, что ты сказала Карле.
      Было довольно смешно наблюдать, как улыбка сползла с лица Бритт.
      – Я мог бы догадаться, что эта беременность – одна из твоих задумок. Может быть, ты и воздух портишь по расчету? Ах да, ты ведь совсем этого не делаешь, не так ли?
      Он медленно встал и на мгновение оперся о спинку своего стула.
      – Мне жаль, если это будет трудно для тебя. Разумеется, я дам тебе столько денег, сколько ты захочешь, но я не в силах больше выносить такой балаган. Этот ребенок для тебя ничего не значит. Ты и понятия не имеешь, что такое любовь к детям.
      – Ты имеешь в виду свою любовь к детям? – на этот раз Бритт не подумала, прежде чем открыть рот. – Да ты видел их только раз за три месяца!
      Лицо Дэвида исказилось от боли и гнева. Поняв, какой удар она нанесла, Бритт попыталась взять свои слова обратно:
      – Дэвид, я не это хотела сказать. Мне жаль…
      – Да нет, ты хотела сказать именно это, – голос Дэвида прервал ее извинения. – Ты хотела сделать мне больно, и тебе удалось. Как ты правильно сказала, оплошностей у тебя не бывает. Прощай, Бритт. О моих вещах можешь не беспокоиться. Пошлешь мне их позже.
      Взвесив все возможности, Бритт решила, что лучшей тактикой для нее будет изображать хладнокровие. Ничто так наверняка не оттолкнет мужчину, как умоляющая его женщина. Кроме того, никуда он не уйдет. Во всяком случае сейчас. Он разозлился, вот и все. Но через пару часов остынет. Она сваляла дурака, распустив свой язык с Карлой.
      Бритт спокойно отвернулась и заказала «капуччино». Не говоря больше ни слова, Дэвид вышел из ресторана и направился по Найтсбридж к «Харродс».
      Бритт взглянула на искаженное ужасом лицо Карлы.
      – Не волнуйся, я его знаю. Чуть позже он вернется. С повинной и с рождественскими подарками.
 
      Лиз смотрела в окно вагона, а Джейми спал, уютно и доверчиво положив голову ей на колени. И эта его доверчивость и беззащитность действовали на нее, как крепкое вино, возвращая ее к жизни. Она бросила взгляд на его личико, на торчащие ежиком, как обычно, волосы, короткие на макушке, но с единственной длинной прядью на затылке – причуда, которую она позволила себе, когда сыну было два года, но за которую он твердо держался, считая ее эмблемой своей индивидуальности, и при стрижке каждый раз не давал отстричь ее. Лиз боялась, что в саду его будут дразнить за эту прядь, но другие дети, похоже, приняли ее, и теперь она стала частью Джейми. И, гладя его волосы, Лиз чувствовала: что бы ни случилось с ней, она выживет благодаря ему и Дейзи. Ее любовь к ним поможет ей пройти через все, что угодно.
      Пусть ей страшно смотреть в лицо жизни сейчас, когда Дэвид действительно ушел навсегда и она на всю жизнь может остаться одинокой, но надо быть сильной ради них. И Лиз вдруг поняла всех этих женщин, которые грустно улыбались с газетных страниц, после того как их мужья утонули или погибли в катастрофах на шахтах. Даже когда твоя душа кричит от боли, ты должна быть спокойной ради твоих детей. Но боль от этого не утихала, и, глядя на темнеющую равнину, она думала о том, как Дэвид, может быть, даже сейчас занимается покупкой подарков для Бритт и ее ребенка. Она на секунду закрыла глаза и попыталась как-то заглушить свое страдание.
      Когда ее поезд прибыл на станцию, Лиз поняла, что ей вовсе не хочется идти домой. Дом будет темным и пустым, а перед ее глазами все время будет стоять картина: Дэвид сидит на полу у камина и играет с Джейми в карты. Вместо этого она лучше возьмет машину со стоянки при станции, поедет и купит самую большую елку, которую они только смогут найти, а потом заберет Дейзи у Джинни. Они могут попить у Джинни чаю и пробыть там до купания детей. Потом вернутся домой и начнут украшать елку все вместе. Она любила украшать елку. Это было как раз то лекарство, в котором она нуждалась.
      Распевая «Маленький городок Вифлеем» и шагая в ногу, они с Джейми направились к стоянке. В конце концов жизнь была не так уж плоха.
 
      Дэвид быстро прошел сотню ярдов от «Харродс» до подземного гаража на Хэнс Кресент и сложил подарки в багажник своего «мерседеса». Какое-то время он сидел в сумрачной тишине и размышлял. Потом наконец завел мотор и тронулся с места. У светофора в начале Слоун-стрит он поколебался, увидев указатель на Трафальгарскую площадь, с которой, если повернуть на восток, к набережной, в конце концов попал бы на Канари Уорф и в квартиру Бритт.
      Но вместо этого он повернул налево, на Бромптон-роуд и на автостраду М4, соединяющуюся потом с автострадой М25 – первым отрезном на пути в Суссекс и к Лиз.
      Когда поезд Лиз мчался в холодных вечерних сумерках, Дэвид смотрел на часы на приборной доске своей машины. Еще двадцать минут, и он наконец будет в Симингтоне. Боясь потерять хоть минуту, он жал на акселератор. Предчувствие кричало ему, что теперь все будет хорошо, и он смеялся от радости. Другие водители считали его, наверное, сумасшедшим или пьяным и на всякий случай держались на расстоянии, предписываемом правилами движения по автострадам.
      Впервые за несколько месяцев Дэвид чувствовал себя так, словно пробудился от неприятного и страшного сна, в котором он заблудился и не мог найти выхода: все пути закрыты, никакого света и никакой дороги к счастью. Но теперь он наконец видел выход. Все произошедшее было ужасной ошибкой, и все случилось по его вине. Его место со своей семьей и с Лиз, и он заставит ее понять это.
      На мгновение он позволил себе нарисовать сцену, которая ждет его в Кроссуэйз: гудящий камин (не уголь, а поленья), теплый дом, наполненный запахом хвои и яблоневых дров, а может быть, и пирога с мясом. И еще будет елка. Он постучит в дверь, ему откроет Лиз, и рядом будут Джейми и Дейзи. Он не знает как, но, несмотря на ее протесты, он убедит ее, что ему бесконечно жаль и что она должна принять его назад. Побежденная доводами, которые он пока не сформулировал, она откроет ему свои объятия и простит его, и они снова станут счастливой семьей, празднующей Рождество. Горя нетерпением скорее добраться, Дэвид прибавил скорость.
      Однако, еще только остановив машину на дорожке у дома, он заподозрил что-то неладное. Из трубы не вился дымок, бледно-серый на фоне густых синих зимних сумерек, как он видел в своем воображении, а глубокая сельская тишина не нарушалась смехом и рождественскими гимнами, несущимися из коттеджа.
      Оставив подарки в машине, он побежал по дорожке к дому, пытаясь подавить в себе растущую панику. Звук собственных шагов по шуршащему гравию оглушал его. На секунду он остановился, услышав незнакомое уханье, но потом понял, что это стучит его сердце.
      И вот он у темного и пустого дома. Боль в груди была такой сильной, что Дэвиду показалось, будто у него сердечный приступ. Какая жестокая ирония. Блудный сын возвращается и умирает на пороге отчего дома. Но потом он понял, что это была просто реакция на горькое разочарование. Лиз и детей не было дома.
      В слабой надежде Дэвид подергал входную дверь и обнаружил, что она заперта на два замка. Лиз никогда не делала этого, уходя на полчаса. Он припомнил, как она смеялась в самом начале их жизни здесь над его привычкой запирать дверь на два замка каждый раз, отправляясь в сельскую лавку. «Видишь ли, это тебе не Лондон», – подшучивала она над ним, и он тоже смеялся и демонстративно оставлял дверь открытой настежь. И их ни разу не обокрали.
      Было невозможно представить себе взломщиков в Симингтоне. Они словно признавали покой этого места и не осмеливались нарушить его.
      И тут ему пришла в голову идея. Его ключи. Может быть, его ключи от коттеджа с ним. Он побежал к машине и перерыл весь свой портфель. И тогда вспомнил, где они были. В маленьком ящике ночного столика возле кровати Бритт.
      Он сидел в темной машине и спрашивал себя, нуда Лиз могла уйти. К Джинни? Но тогда она не стала бы запирать дом на два замка. К матери? Ну, конечно же, как ему раньше не пришло это в голову. Она, наверное, на Рождество перебралась и матери, чтобы не встречать его одной здесь.
      У Дэвида мелькнула мысль сейчас же поехать туда. Но он вспомнил Элеонор с ее холодной патрицианской элегантностью, и его решимость угасла. Лиз обожала свою мать и считала ее нежной и любящей, но Дэвид никогда не чувствовал, что эта любовь распространяется и на выходца из низших классов, пришельца с севера, укравшего ее прекрасную дочь у банкира или у биржевого воротилы, за которого ей следовало выйти замуж. А теперь он вдобавок еще обидел и бросил ее.
      Нет, туда он пойти не может. И уж во всяком случае там не место для того, чтобы убеждать Лиз в его искренности. Ее мать, держась в тени, будет исподволь напоминать ей об очевидной истине, которая, как он твердо верил в глубине души, истиной вовсе не была, во всяком случае сейчас, – что он уже однажды причинил ей боль и может сделать это снова.
      Да мать просто скажет ей, как сказала бы на ее месте любая мать, что будет безумием принять его обратно. Элеонор не будет делать никаких скидок, она не в состоянии допустить даже мысли, что в крахе их брака может быть доля вины и ее дочери.
      Не делай этого, наверняка посоветует она, не загоняй себя в ловушку мазохистских отношений, ты молода. Помни, что люди не меняются, почти не меняются. Ты еще встретишь кого-нибудь. Хорошего человека, который даст тебе чувство безопасности.
      Но Дэвид знал, что ее совет будет неправильным. Он хороший человек, и он может дать Лиз столько чувства безопасности, сколько она захочет. Если только она даст ему еще один шанс.
      По крайней мере, надо оставить подарки на пороге, чтобы Лиз знала, что он был здесь. Он аккуратно распаковал их и перенес к крыльцу. На темном крыльце они выглядели бесформенной кучей, словно были свалены сюда по ошибке. Дэвид понял, что эта куча могла привлечь чье-то внимание и навести на мысль, что дом пуст. Нет, он не может оставить подарки здесь. Ему лучше забрать их и привезти снова после Рождества.
      Снова запаковывая подарки, он решил обязательно оставить что-то, например, записку, что свидетельствовало бы о том, что он был здесь. Но что написать в записке? Нет, он должен обратиться к ней лично, отвести ее возражения и убедить ее своими аргументами и своей любовью. Его лучший союзник – неожиданность.
      Когда Дэвид вернулся в машину, ему впервые пришла в голову мысль, что он не имеет ни малейшего представления о том, куда теперь ехать. Его мечта кончалась на том, что он окажется здесь, перед камином и с Лиз. Никто никогда не принимает мер на тот случай, что мечта не сбудется, не допускал такой возможности и он.
      О возвращении к Бритт не могло быть и речи, а если он вернется в свой дом, то она до него доберется. Если он выключит телефон, она станет караулить его снаружи. Он знает Бритт. Дэвид с усмешкой подумал о том, что сам сейчас караулил у дома Лиз, как Бритт караулила бы у его дома. Вечный треугольник. Избитая ситуация, которая портила людям жизнь от начала времен. Когда Адам и Ева были единственными людьми на земле, Ева затеяла какие-то шуры-муры со змеем.
      Как насчет друзей? Ведь должны же быть у него друзья, к которым он мог бы завалиться. Но Дэвид вдруг с содроганием осознал, что у него почти нет друзей, достаточно близких для того, чтобы к ним можно было перебраться на два предрождественских дня. Все его друзья были их общими с Лиз друзьями, и, уйдя от нее, он вычеркнул себя из их записных книжек. На секунду он представил себе едва скрываемые ужас и изумление на лицах Берта и его семьи, если он явится на порог их дома в Пиннере, подобно рождественскому гному Скруджу.
      А потом он вспомнил, что есть место, нуда он может поехать и где Бритт не найдет его. И никто другой не найдет. С внезапным беспокойством Дэвид обшарил карманы своей куртки в поисках связки ключей. Вот этот ключ.
      Он встретит Рождество один. И невольно подумалось о немыслимом: что ему делать с остатком его жизни, если Лиз не захочет, чтобы он вернулся.

      Был седьмой час, когда Лиз остановила машину возле коттеджа и понесла уже выкупанную и в спальной пижаме Дейзи наверх, в ее кроватку.
      Когда она вошла в дом, ее сразу поразила пустота. Она зажгла свет во всех комнатах и открыла дверь на кухню, чтобы тепло «Аги» согрело гостиную. Потом наклонилась к решетке камина, хваля себя за то, что перед уходом положила в него дрова, и поднесла спичку к сухой лучине, она весело затрещала, и поленья стали заниматься и распространять по комнате слабый аромат яблони.
      Лиз оглянулась на рождественские украшения и на праздничную гирлянду над входной дверью и не смогла сдержать улыбки. Несмотря на то, что явно нуждались в кое-каких исправлениях, они выглядели не так уж плохо. Возможно, не совсем так, как в журнале, но все же вполне прилично.
      Когда она еще раз пошла к машине и по дороге включила свет на крыльце, то заметила в углу что-то блестящее. Нагнулась и увидела, что это кусок блестящей серебристой ленты, какой обычно перевязывают подарки. Она часто видела, как продавщицы ловко обвязывают такой лентой свертки и потом протягивают ее концы через ножницы, так что они завиваются в кудряшки. Странно. Не думая больше о ленте, Лиз сунула ее в карман и пошла к Джейми, чтобы помочь ему вытащить из машины рождественскую елку.
 
      Бритт сидела на своей огромной софе и раздумывала, что ей делать. Уже почти семь, а Дэвида все нет. Два часа она ждала, что он вот-вот войдет с виноватым и слегка самоуверенным видом. Она сможет, конечно, убедить его, что ему должно льстить то, что она сделала, что так случилось из-за ее любви к нему, из-за ее отчаянного желания удержать его и из-за ее искренней веры в то, что он нужен ей гораздо больше, чем Лиз. Лиз выживет. И создаст себе новую семью. Дэвид сам в этом убедится.
      Бритт заварила себе четвертую чашку кофе и посмотрела на кухонные часы. Было еще довольно рано.
 
      – Фу, мам, какая гадость!
      С безошибочным вкусом Джейми предпочел шоколадному Деду Морозу, наполненному отвратительной дрянью под названием «крем», снеговика из молочного шоколада «Кэддбери». Поедание украшений с рождественской елки было давней традицией в семье Лиз. Именно это в ее детстве превращало помощь маме в хлопотах с елкой в такое волнующее удовольствие. Несмотря на все беды, ее и сейчас охватывало знакомое волнение, когда они с Джейми вытаскивали украшения из коробочек, подготавливая их к тому, чтобы повесить на елку: все эти стеклянные шары, щелкунчики, красные атласные корзинки и блестящие сундучки.
      Она любила Рождество и была рада, что в этом году они встречают его здесь, в коттедже. На второй день Рождества все они были приглашены к Джинни, а в первый день к обеду обещала прийти ее мать с подарками для внуков.
      А вот Дэвид ничего не дарит. Волна горечи охватила Лиз: ясно, что он слишком занят Бритт и ее ребенком, чтобы позаботиться о подарках для своих собственных детей. Она едва могла поверить в такую его жестокость, потому что он ведь знает, как много значат для них подарки. Чтобы не видеть огорчения на их лицах, которое, она знала, обязательно будет, Лиз на всякий случай сама купила подарки и спрятала в буфет. Завтра она развернет их и сделает вид, что они от папочки.
      Когда Джейми повесил последнюю игрушку, Лиз достала гирлянды лампочек и развесила их вокруг елки. Этот момент она любила больше всего. Некоторые считают вульгарным, когда тебе подмигивают разноцветные лампочки, но ей плевать на это. Подмигивающие огоньки рождественской елки были частью ее детства. Погасив в гостиной свет, они с Джейми прорепетировали торжественное включение иллюминации, которое возвестит о начале Рождества.
      – Ну, давай, Джейми. Сделай вид, что ты Джоан Коллинз и находишься на Оксфорд-стрит.
      С королевским достоинством Джейми поднял подбородок, закрыл глаза и дернул выключатель. Радостно кричащих и целующих друг друга, их осветили двадцать две разноцветные лампочки.
      Ну почему,думала Лиз, задавая себе самую неразрешимую загадку во Вселенной, почемукаждый год две лампочки обязательно не горят, хотя они горели все, когда ты укладывала их в коробку?
 
      Бритт включила телевизор и попыталась найти что-нибудь, что отвлекло бы ее от мыслей о Дэвиде и о том, который теперь час. Она говорила себе, что он пошел, наверное, в редакцию, или куда-нибудь в ресторан на вечеринку для сотрудников, или, скорее, судя по его настроению, в паб, чтобы надраться до чертиков.
      И тем не менее весь последний час она с трудом подавляла в себе желание обзвонить несколько номеров, по которым он мог быть. Она отхлебнула свой кофе, пропущенный через фильтр, поглощающий кофеин, и постаралась не думать о первом номере в этом списке телефонов. Номере телефона Лиз.
 
      – Спать, Джейми. Давай, милый, сегодня был трудный день.
      – Мам, – Джейми посмотрел на нее снизу вверх, внезапно став совершенно серьезным, – можно мне позвонить папе? Пожалуйста!Вдруг он уезжает на Рождество?
      Лиз почувствовала, что цепенеет. Она вряд ли могла отказать, но что же она тогда будет говорить Бритт и Дэвиду? Если она ничего не скажет о ребенке, то они сами могут сказать ей о нем, и придется услышать радость и счастье в их голосах. А поздравлять и желать им всяческих благ – это выше ее сил.
      Чувствуя себя злой волшебницей на крестинах Спящей красавицы, Лиз подошла к телефону и набрала номер Бритт. Гудок прогудел десять раз, но трубку никто не брал. Лиз с облегчением уже собиралась дать отбой и сказать Джейми, что там никого нет, когда на том конце провода трубку наконец сняли.
      Бритт сидела у телефона весь вечер, но, когда он зазвонил, отпрянула, словно он мог напасть на нее. Если Дэвид возвращается, то он вот-вот появится, трезвый и самодовольный или пьяный и бросающий обвинения. Телефон мог сообщить только плохую весть. Либо что Дэвид сегодня не придет, либо что он не придет вообще.
      Ей не надо снимать трубку.
      Но не ответить на звонок способны лишь немногие, мужественные люди, и Бритт обнаружила, что не принадлежит к их числу. После двенадцатого звонка она не выдержала:
      – Да?
      Услышав голос Бритт, Лиз ощутила знакомую волну гнева, поднимающуюся в ней, в голову снова пришли все невысказанные обвинения в предательстве, в нарушении священных табу дружбы. Она поняла, что хочет свести разговор с Бритт к минимуму.
      – Здравствуй, Бритт. Можно Дэвида? Джейми хочет пожелать ему счастливого Рождества.
      Бритт почти физически ощутила облегчение, услышав, что самое страшное ее опасение не оправдалось и Дэвид не сбежал прямо к Лиз.
      – Боюсь, что его нет.
      Теперь, когда выяснилось, что он не вернулся к Лиз, черта с два она признается именно Лиз, а не кому другому, что понятия не имеет, где он.
      – Ты не знаешь, когда он вернется?
      – Не имею ни малейшего представления. Он пошел за рождественскими покупками. Скорее всего, сидит в баре, пережидая час пик.
      Лиз хотелось закончить разговор, пока Бритт не получила возможности сказать ей про ребенка.
      – Хорошо. Ты не могла бы попросить его позвонить Джейми завтра? Только на пару минут, чтобы мальчик пожелал ему счастливого Рождества.
      Бритт ощутила короткую вспышку раскаяния. А что, если она не увидитДэвида? Это был риск, но приходилось рисковать. В конце концов у нее полно забот и без какого-то телефонного звонка.
 
      В начале одиннадцатого Дэвид загнал свой «мерседес» в гараж на Парк-лейн, отдал ключи сторожу и пересек улицу, направляясь к Гровенор-хаус, в котором Логан Грин имел небольшую, но фешенебельную служебную квартиру для развлечения иностранных бизнесменов и для встреч с эпизодическими любовницами. Дэвид уже рассмотрел и отмел возможность того, что туда с полуголой секретаршей в обнимку неожиданно заявится Логан, возвращающийся с одной из бесчисленных служебных вечеринок, устраиваемых корпорацией «Грин коммюникейшнс», диапазон которых простирался от выпивки с теплым пивом и картофельными чижами в комнате помощников редактора в «Дейли ньюс» до приема для высшего начальства в «Савое».
      Завтра, однако, будет Сочельник, и Дэвид рассудил, что величавый патриарх Логан Грин умерит свою страсть к высоким блондинкам, вполне годящимся ему в дочери, и вернется в лоно родной семьи в ее скромном тридцатикомнатном особняке на берегу Темзы в Брее.
      Поскольку Логан превратил эту квартиру в нервный центр своей империи с самыми современными средствами связи и с факсами в кабинете и в спальне и даже завел небольшой серый ящик размером не больше портфеля, позволяющий ему связаться с любым из разбросанных по всему свету собственных владений хоть с унитаза, то у Дэвида не будет нужды выходить в город, по крайней мере, три дня. Именно столько он рассчитывал здесь пробыть.
 
      Когда телефон зазвонил во второй раз за вечер, Бритт была уверена, что это Дэвид, и потому необычно долго не могла сообразить, кто же в действительности на другом конце провода.
      – Привет, Бритт. Это Конрад Маркс.
      Бритт бросила взгляд на часы. Половина одиннадцатого. Вопреки всякой логике она на минуту решила, что у него, возможно, какие-то новости о Дэвиде. Она с трудом могла себе представить Дэвида рыдающим на миниатюрном плече Конрада, но кто его знает. Может быть, они встретились в клубе «Гручо».
      – Вы, вероятно, удивляетесь, с какой стати я звоню вам так поздно.
      – Да, есть немного.
      – Извините. Я сова. Лучшие решения у меня бывают около двух ночи. Скажите, пожалуйста, не сможете ли вы зайти ко мне в офис завтра? Есть кое-что, что мне необходимо обсудить с вами, и я хотел бы, чтобы это было утрясено или, по крайней мере, положено в сито до того, как мы все удалимся в юдоль увечий и убийств, то бишь в семью.
      – Когда мне лучше прийти? – Бритт все еще терялась в догадках по поводу этого звонка.
      – В любое удобное для вас время.
      – В середине дня?
      К этому времени Дэвид наверняка свяжется с ней, если он собирается это сделать, и во всяком случае ему полезно будет узнать, что она не торчит здесь, привязанная к телефону.
      – Прекрасно. Я кое-что отменю. До завтра. Приятных сновидений.
      Бритт сидела с трубной в руне примерно минуту. Что же такое собрался сообщить ей Конрад Маркс, что он отменяет встречи накануне Рождества? И уже положив трубку, Бритт с изумлением поняла, что за весь день ни разу не вспомнила о работе.
 
      Лиз проснулась раньше обычного и носком ноги дотянулась до шторы, чтобы раздвинуть ее. Как она обнаружила, одним из достоинств этого коттеджа было то, что, если лечь на левую половину кровати и нагромоздить побольше подушек, можно видеть часть сада, кусочек оранжереи и маленькую полосну поля, даже не вставая с постели.
      Но этим утром она была настроена более энергично. Сегодня Сочельник, у нее куча дел, и она, надев толстый халат и меховые мокасины, бесшумно спустилась вниз и приготовила себе чашку чаю. Спасибо «Aгe», теперь заправленной мазутом под завязку, – в кухне было восхитительно тепло, и Лиз прислонилась к плите в ожидании, когда закипит чайник. Она боролась с искушением стащить один сладкий пирожок из тех, что испекла вчера вечером, и в конце концов так и сделала, ощущая легкие угрызения совести, за которыми быстро последовало отпущение грехов на том основании, что теперь в конце концов было Рождество.
      Прихватив с собой чай в постель для последних пяти минут сибаритствования, она из небольшого створчатого окна, расчерченного стрелами инея, смотрела на клубящийся в долине туман, над которым синело чистое небо, по густоте цвета почти не уступавшее небу Прованса. Температура была, однако, далека от средиземноморской. Слегка поеживаясь, Лиз плотнее запахнула халат.
      Глядя на мирную долину, она спрашивала себя, где Дэвид собирается провести Рождество. Должно быть, в каком-нибудь роскошном отеле. Наверняка не дома. Она не могла представить себе Бритт за домашней стряпней.
      Наблюдая, как пар от ее дыхания клубится в холодном воздухе, Лиз вспомнила свое самое первое Рождество с Дэвидом. Они провели его тоже в гостинице. Ее родители неожиданно заявили, что отправляются на Рождество в Швейцарию. Лиз потребовалось несколько дней, чтобы прийти в себя от внезапного открытия, что ее родители такие же люди. И что у них есть право выбора. И они выбрали не Рождество в семейном кругу, а более устраивающее их катание на лыжах. Втайне Лиз была шокирована и весьма обижена. Рождество она всегда встречала в семье. И когда Дэвид предложил ей провести его в отеле, это прозвучало для нее дико. Отели – не место для встречи Рождества, что бы ни думали об этом ее родители. Какое Рождество, когда кругом только чужие лица, когда делать нечего, кроме как сидеть, смотреть телевизор и в ожидании следующей еды томиться от скуки? Идея казалась ужасной. Но Дэвид сказал: подожди, увидишь сама, что тебе это понравится.
      И он оказался прав, ей это понравилось, хотя и не с самого начала. «Уистон Мейнор» оказался не похож ни на один отель, в котором она побывала до этого или после. С того момента, когда вы переступали порог «Уистона», вы оказывались в девятнадцатом веке. И сначала Лиз с ужасом решила, что ей придется одеваться как матрона викторианской эпохи, играть в салонные игры и есть фаршированного гуся, это ей-то, которая ненавидела отели, где вас встречает мажордом или даже просто сажают за столик с другими людьми. Она ожидала, что это будет кошмарно, что будет полно скучных людей с бакенбардами, напоминающими бараньи котлетки, и комплексом Шерлока Холмса. Это был лучший рождественский праздник из всех, какие у нее были. С самого первого момента, когда ей вручили стакан пунша, приготовленного по рецепту миссис Битон, Лиз увидела, что двадцать остальных гостей в большинстве своем молоды, дружелюбны и застенчивы почти как она, и начала расслабляться и получать удовольствие. Ко второму дню Рождества она побеждала в викторинах и могла спеть «Дейзи, Дейзи» без аккомпанемента.
      Но настоящим открытием для нее стал сам Дэвид. Она и не подозревала в нем таланта к перевоплощению или способности исполнить целый мюзик-холльный номер. А его полное непристойных намеков толкование песенки «Мой старикашка пригласил меня в фургон» заставило ее смеяться до слез.
      Но прекраснее всего были ночи. Счастливая и усталая от прогулки по окрестностям или от долгой игры в шарады, она проскальзывала под простыню в своей викторианской ночной рубашке, но ей удавалось остаться в ней ровно столько, сколько требовалось Дэвиду, чтобы тоже забраться в постель. Он тут же стягивал ее, и Лиз смеялась и радовалась, что единственной современной вещью в этом отеле было центральное отопление. Все еще смеясь, они скатывались с кровати на пол и занимались там вещами, которые в викторианскую эпоху вряд ли удостоились бы одобрения, до тех пор, пока не засыпали там же, на полу, не разнимая объятий. Дрожа от холода и хихикая, они просыпались рано утром и повторяли все снова в широкой кровати красного дерева.
 
      – Привет, Бритт, садитесь. Могу я предложить вам стакан вина?
      Конрад сделал глоток из элегантного треугольного стакана, в котором Бритт узнала предмет из уникальной коллекции «Свен Данск». Он стоил, вероятно, не меньше стола, на котором стоял. Дела у «Метро ТВ», похоже, идут хорошо. С языка у Бритт едва не сорвалось «спасибо, нет, я жду ребенка», но что-то ей подсказало, что эту информацию лучше придержать.
      – Спасибо, нет, Конрад. Если можно, минеральной воды.
      Пока Конрад наливал ей стакан «Перье», клал туда кусочек льда и добавлял дольку лимона, Бритт гадала, чем же заслужила этот королевский прием. Ну ладно, пусть Конрад в восторге от передачи «Итак, вы поняли, что у вас проблемы», пусть они в «Метро ТВ» собираются осуществить другие ее идеи, но до сих пор с ней обходились, как с любым другим независимым продюсером, иными словами, как со слегка назойливым представителем маленькой компании, которой могущественная и престижная «Метро ТВ» делает большое одолжение уже тем, что соглашается брать у нее программы.
      И вдруг такой прием. Бритт пришло в голову, что, возможно, Конрад собирается уговорить ее сделать то, что она может не захотеть делать. Например, заседать от имени «Метро ТВ» в каком-нибудь скучном до зевоты комитете, изображающем из себя нечто великое и благое. Бритт всегда как черт ладана боялась этих бесконечных часов бесплатной работы только ради того, чтобы приобрести имя в какой-либо отрасли, но, может быть, ей пора подниматься на более высокий уровень. Единственным, что может оправдать участие во всяких там комитетах в этом показушном мире, является возможность завязать знакомства, которые когда-нибудь потом могут оказаться полезными. Однако Конрад наверняка не станет звонить ей в половине одиннадцатого вечера, отменять свои встречи и принимать ее накануне Рождества только ради того, чтобы пригласить ее заседать в комитете.
      Но потом Бритт вдруг пришло в голову гораздо более правдоподобное объяснение тому, что Конрад прибег к такой драматической тактике и демонстрации своей мощи, словно горилла во время течки. Он хочет затащить ее в свою постель.
      Бритт подавила снисходительную усмешку по поводу момента, который Конрад выбрал для этого. Она сидит здесь, а отец ее ребенка только что скрылся в неизвестном направлении. Она не могла припомнить времени, когда ей меньше, чем сейчас, хотелось бы заводить роман.
      Но на этот раз Бритт ошибалась. Как ни ценил Конрад ее эротическую притягательность, его голова была занята сегодня делом, а никак не удовольствиями.
      – Вы, наверное, спрашиваете себя, почему я попросил об этой встрече почти что в Рождество?
      Конрад выждал паузу и дал вопросу повисеть в воздухе. Бритт не терпелось, чтобы он прекратил свой любительский спектакль и перешел к сути. Ее начинало слегка тошнить от всего этого. Может быть, когда он сделает ей предложение, просто съязвить: «Чудесно, вы не потерпите пять минут, пока меня вырвет?»
      Она отпила из своего стакана и рассчитано целомудренным жестом потянула вниз юбку.
      – Я теряюсь в догадках.
      Наслаждаясь собой, Конрад рассмеялся и сел на стол, приняв властную позицию номер 6: обеспечить, чтобы ты всегда был выше своего оппонента, и держать с ним прямой зрительный контакт.
      – Я вам уже сказал, что «Проблемы» имеют большой успех?
      – Да, до меня дошли слухи. Я очень рада это слышать. – Конрад вынул из своего стола папку.
      – Вы можете угадать, что здесь?
      О Боже, хотелось крикнуть Бритт, это «Двадцать вопросов» или еще что-нибудь!
      – Нет, Конрад, не имею ни малейшего представления.
      – Здесь анализ консультационного агентства по вопросам управления Маккиннона о состоянии дел в вашей фирме, Бритт.
      Отметив про себя, что теперь он полностью овладел ее вниманием, Конрад улыбнулся:
      – И должен сказать, что они дают весьма лестную оценку вашему искусству управлять. От стартового займа в двадцать тысяч фунтов до годового оборота в три миллиона за три года – вполне впечатляющий прогресс. И итоговая строчка выглядит неплохо. Вы преуспевающая деловая женщина.
      Бритт никак не могла собраться с мыслями, чтобы ему ответить. К чему этот Конрад подбирается? Он собирается купить ее фирму, что ли? И сколько может стоить отчет вроде этого? Тысяч десять? За десять тысяч Маккиннон тебе и пальцем не пошевелит, это не меньше двадцати тысяч.
      – Я польщена, что вы так считаете.
      – Так считаю не я,так считает Маккиннон, и это куда важнее. На меня могли бы подействовать ваши несомненные чары, а вот серенькие человечки из агентства Маккиннона пришли к этому выводу, даже не видя вас, – Конрад отхлебнул вина и оценивающе улыбнулся. – У советников, заметьте, нет души. Вы можете лежать голая, держа бухгалтерский отчет, и все эти маккинноновские ребята увидят только ряды цифр возле вашей левой груди.
      Бритт проигнорировала оборот, который принял разговор, и повернула его в более безопасное русло:
      – А почему это вдруг вы и Маккиннон так заинтересовались положением дел моей маленькой фирмы?
      Ожидая уклончивого ответа или предложения прибегнуть к помощи их финансовых консультантов, Бритт оказалась совершенно не готова к той бомбе, которую припас для нее Конрад.
      – Потому что я не хотел просить вас занять место руководителя программ «Метро ТВ», не будучи твердо уверен в ваших деловых качествах.
      Бритт бессознательно взяла в рот палец и начала кусать ноготь.
      – Вы хотите, чтоб язаняла место руководителя в «Метро ТВ»?
      – Именно. Назначение подлежит, разумеется, одобрению Совета, но я не предвижу здесь никаких проблем. Особенно после того, как они ознакомятся с этим.
      Он потрепал пухлую папку на своем столе.
      – Но ведь у вас уже естьруководитель программ?
      – У нас есть исполняющий обязанностируководителя программ. Тут имеется небольшая разница.
      Так, значит, Клаудия на полпути к двери. Должно быть, ее теперешняя занятость сказалась на выполнении ею обязанностей в постели ее хозяина.
      – Но почему я?
      – Бритт, я удивлен. Я никогда не считал вас скромницей. – Бритт поняла, что допустила промашку в этом разговоре.
      Ей не следовало выказывать своего удивления. Почему бы ему не попросить ее руководить «Метро ТВ»? А потому, что у нее нет никакого опыта создания программ, вот почему.
      – Я выбрал вас, потому что вы прежде всего и главным образом деловая женщина. Но вы можете и создавать про граммы тоже. «Итак, вы поняли, что у вас проблемы» тому доказательство. Это редкое сочетание, поверьте мне. Понимаете, Бритт, мне нужен человек, который знает толк в итоговой черте отчета. Я по горло сыт возней с этой кучкой левых, которые думают, что у них есть божественное право спускать денежки в унитаз под предлогом вонючей творческой деятельности. Они называют это высоким уровнем передач. Я называю это перерасходом средств.
      Он снова потрепал рукой папку.
      – Видите ли, Бритт, ни одна из ваших программ не вышла за рамки бюджета, но они были и хорошим зрелищем.
      – Вы знаете, как говорят. Никто не наградит тебя медалью за то, что ты уложился в бюджет.
      – Почему же, янагражу. Если вы совершите чудо и загоните в рамки бюджета всю компанию, я дам вам десять процентов от экономии. Стоимость всего этого вшивого Каннского кинофестиваля. Вот это я называю наградой!
      Бритт слушала как зачарованная. Он говорит серьезно. Он говорит действительно серьезно. Господи, если это ей удастся, она будет богата!
      – Ну ладно. Я не требую от вас ответа сейчас. Обдумайте это на Рождество, и я представлю вас Совету.
      Бритт охватило волнение. Она знала, что для обдумывания этого предложения ей не нужно Рождество. Она хочет занять это место. Слава Богу, что она не сказала Конраду про свою беременность. Ей надо подписать контракт до того, как он услышит о ней.
      И только встав с кожаного дивана Конрада, все еще ошарашенная до звона в ушах, все еще в эйфории от происшедшего, она впервые подумала о том, что место, которое ей только что предложили, совсем недавно было местом Лиз.
 
      Войдя в свою квартиру, Бритт первым делом бросилась к автоответчику. Красный дисплей в правом углу аппарата сообщил ей, что было три звонка. Хотя бы один из них должен быть от Дэвида. С бьющимся сердцем она перемотала пленку.
      Первый звонок был из ее офиса и содержал детали договора о совместных съемках видеофильма – она только что заключила его с Ай-би-эм. Бритт нетерпеливо нажала кнопку быстрой перемотки вперед и проскочила начало второй записи. Чертыхаясь про себя, отмотала пленку назад. Референт Конрада спрашивал, сможет ли она присутствовать четвертого января на заседании Совета «Метро ТВ». Он явно был не в курсе дела.
      Оставалась только одна запись. Затаив дыхание, Бритт ждала ее начала. Молчание было таким долгим, что она решила: это обязательно должен быть Дэвид. Он не знает, что сказать, как извиниться. Она чувствовала бегущие по щекам слезы и вдруг поняла, что в волнении прижала обе ладони ко рту.
      Но это был не Дэвид. Это был робкий и смущенный голос женщины, явно не привыкшей пользоваться автоответчиком:
      – Привет, Бритт. Это миссис Уильямс. Твоя мать. Ты не могла бы нам позвонить, родная? Это сделало бы Рождество твоего па…
      Пленка кончилась посредине фразы.
      Чувствуя, как слезы хлынули из глаз, Бритт схватила со своей белой софы одну из подушек и бросилась в нее лицом, сотрясаемая неудержимыми рыданиями. Минут, наверное, двадцать она плакала и плакала, пока ее лицо не стало полосатым от туши, а на подушке не возникли черные пятна с вкраплениями ворсинок от накладных ресниц. Она знала, что плачет о себе, одинокой и беременной, и о своей матери, с которой не говорила уже много месяцев и чья жизнь настолько отличалась от ее жизни, что она не умела пользоваться автоответчиком и называла себя «миссис Уильямс».
      Постепенно Бритт взяла себя в руки и потянулась за коробкой с тряпками, которую держала возле софы на случай, если на нее что-нибудь прольется. Но тут же, даже не обратив внимания на испачканную подушку, схватила телефон и набрала номер родителей.
      Сначала она решила, что никого нет дома, но потом подумала, что ее мать может мыть крыльцо или вешать белье на заднем дворе. Наконец кто-то снял трубку.
      – Привет, мам, это Бритт. Мам, я еду домой на Рождество.
      На другом конце провода наступило недолгое молчание, пока ее мать переваривала удивительную новость.
      – О, Бритт, – голос матери зазвенел от счастья, – Бритт, дорогая, это замечательно!
      Когда Бритт выбралась из беспорядочного скопления раздраженных водителей, которым явно не хватало рождественского духа в их сражении за то, чтобы вырваться из Лондона на ведущую на север автостраду, она сразу почувствовала себя лучше.
      Ну ладно, теперь придется, возможно, посмотреть в лицо тому неприятному фанту, что Дэвид не вернется к ней. Но тогда ей не нужен и этот проклятый ребенок. Срок у нее небольшой – всего несколько недель. Она может принять предложение Конрада и спокойно записаться в клинику. Тем, кто будет спрашивать, она скажет, что у нее выкидыш. Ей будут даже сочувствовать.
      Почувствовав себя бодрее, Бритт нетерпеливо помигала фарами водителю «феррари» прямо перед собой. Крыша его машины была опущена. Боже, и это в Рождество-то! «Феррари» перестроился на среднюю полосу и сбавлял скорость, пока не поравнялся с ней. Она не удостоила водителя взглядом и нажала на газ, хотя не устояла перед искушением посмотреть в боковое зеркало, когда обогнала его. Красивый молодой человек, смеется. Тщеславный подонок явно видел, что она смотрит на него, потому что послал ей воздушный поцелуй.
      На секунду она задумалась, кто может позволить себе такую машину. Футболист, может быть, поп-звезда. Или биржевик из Сити. Этот смахивал на спекулянта.
      Внезапно сзади ей замигали фарами: «феррари» снова был у нее на хвосте, на этот раз требуя уступить дорогу. Бритт раздраженно пожала плечами. Блондинка на «порше», она привыкла к таким вещам. Мальчики-гонщики, которые бросают тебе вызов только для того, чтобы подтвердить свою мужскую природу. Она смутно припомнила чью-то шутку. Какая разница между ежом и водителем БМВ? Ответ – в БМВ колючка внутри. Вместо БМВ можно подставить «феррари», «джи-ти-ай» или любую другую мощную машину, за рулем которой агрессивный юнец с яйцами вместо мозгов.
      Обычно Бритт в ответ на такие вызовы только пожимала плечами и тут же забывала о них. Но сегодня ей захотелось показать мальчишке, что он именно такой сопляк, каким выглядит. Это было чисто инстинктивное решение, порожденное ее отвращением к депрессии, к ощущению проигрыша. В ответ она помигала идущей впереди машине и, после того как та уступила ей дорогу, сойдя на среднюю полосу, нажала на газ и вырвалась вперед с «феррари» у себя на хвосте.
      Три или четыре мили все уступали им дорогу, и Бритт начала входить во вкус скорости, а совершенство мотора «порше» рождало у нее бодрое настроение и уверенность. Она чувствовала себя сильной и всепобеждающей амазонкой, для которой не существуют мелочные правила, написанные для ездящих на «сиестах» продавцов или владельцев «воксхоллов», купленных в рассрочку с выплатой по десятке в неделю.
      Похожий на танк огромный старомодный «ровер» с пожилым водителем в кепке и при усах пилил со скоростью ровно шестьдесят девять миль в час, а Бритт и «феррари» мигали ему фарами в нескольких футах за ним. Усатый в ответ только самодовольно показывал на спидометр, напоминая о предельной скорости семьдесят миль в час.
      Разозленная упрямым старичком, который не имел права занимать быструю полосу, Бритт нарушила все дорожные правила, начав обгонять его слева. «Феррари» не последовал за ней, продолжая, словно гончая, преследовать «ровер» по пятам.
      Внезапно нервы у старикашки сдали, и он, даже не оглядевшись как следует, резко дернулся на среднюю полосу прямо перед носом Бритт. В панике она увидела просвет на медленной полосе и бросила туда свою машину, надеясь, что сзади никого нет.
      Но это было не так. Не смея посмотреть назад, Бритт услышала устрашающий визг тормозов. В трех футах позади нее машина пошла юзом, разворачиваясь поперек двух полос переполненного шоссе. Бритт застыла в ужасе, ожидая вот-вот услышать сводящий с ума звук врезающихся друг в друга машин.

      Но столкновения не произошло.
      Дрожа от страха, Бритт видела, как водитель машины сзади отчаянно пытался выровнять ее. Она еще шла юзом пронзительно визжа задними колесами по асфальту, и едва не ударила соседнюю машину. В конце концов водителю удалось ее выровнять.
      Бритт съехала с шоссе на обочину. Водитель задней машины остановился рядом с ней. Его била крупная дрожь, лицо было белым, как бумага. Жена обхватила его руками и рыдала. Бритт увидела, что это был молодой человек лет тридцати, а его машина – старенький «Рено-5». На заднем сиденье прижались друг к другу двое малышей, а за ними, на полке у стекла, – куча рождественских подарков.
      Она поняла, что эту картину ей никогда не забыть, как бы она ни старалась.
      Бритт нажала кнопку для опускания стекла и высунула голову наружу. От пережитого потрясения ее дыхание было частым и мучительным, а губы бескровно-белыми. «О Боже, – прошептала она, хватая ртом живительный холодный воздух, – я едва не убила целую семью, да и себя тоже. И моего ребенка, – подумала она впервые, – и моего маленького ребенка».
      С трудом она открыла дверцу и свесилась наружу. Ее вырвало.
 
      Дэвид сидел среди тоскливой роскоши квартиры Логана Грина и спрашивал себя, осмелится ли он позвонить Лиз в дом ее матери. Ему безумно хотелось поговорить с ней и с детьми, сказать, что он не забыл их, что пытался вручить им рождественские подарки.
      Он пожалел, что не оставил записку или даже не поехал следом за Лиз. Пусть он не уговорил бы ее принять его назад, но, по крайней мере, она знала бы, что ему не все равно. Наконец он решился и набрал номер фермы «Пять ворот».
      Мать Лиз только что погрузила в багажник последний из своих чемоданов, а на полку у заднего стекла положила подарок для Джейми. Она собиралась к Лиз, в Кроссуэйз.
      Элеонор была изумлена, когда Лиз сказала ей, что Джейми хочет «мутантную боевую черепашку для подростков». Еще больше ее изумила сцена настоящего сражения с виду вполне нормальных родителей за нужную разновидность этой отвратительной игрушки для своих отпрысков, которую она наблюдала в магазине игрушек «Хэмли», том самом, который она всегда считала вполне приличным и куда в свое время водила Лиз, чтобы купить ей Винни-Пуха. Она была почти убита, когда ей сказали, что остался только «плавающий в нечистотах Донателло». Прототип перевернулся бы в гробу! Слава Богу, что черепашки «Микеланджело» и «Леонардо», а также «задира Рафаэль» уже раскуплены. Что случилось с добрым старым беднягой Винни-Пухом? Хорошо еще, что Дейзи слишком мала, чтобы знать, чего ей хочется, хотя через годик-другой и она, пожалуй, запросит «мутантную куклу Барби для подростков».
      Хотя было довольно холодно, Элеонор сняла пальто, сложила его и положила на сиденье рядом, – она терпеть не могла сидеть за рулем в пальто. Убедившись, что не забыла свою сумку, она пошла в дом, чтобы в последний раз проверить, все ли в порядке. Все окна были закрыты, центральное отопление отрегулировано так, чтобы включиться только ночью и не дать трубам замерзнуть, задняя дверь заперта. Слава Богу, что ей не надо беспокоиться об автоответчике, – она слишком стара и слишком плохо разбирается в технике, чтобы заводить эти новомодные штучки, которыми увлекаются молодые. Иногда Элеонор подозревала, что их главное назначение – создать видимость отсутствия твоих детей дома, когда ты набралась нахальства побеспокоить их звонком. Да и у кого может оказаться сообщение для нее, настолько срочное, чтобы он не мог дождаться ее возвращения домой?
      Она причислила автоответчик к тому же разряду вещей, что и видеомагнитофон, и не стала покупать ни того, ни другого. Лиз постоянно твердила, что именно ей видеомагнитофон как раз и нужен, ведь она все время жалуется, что ее любимые передачи либо показывают слишком поздно, либо они совпадают одна с другой. Но Элеонор не хотела видео. Это еще одна вещь, о которой нужно заботиться. А потом ей просто больше нравилось жаловаться на грехи телевидения. Когда стареешь, жалобы становятся одним из немногих оставшихся тебе удовольствий.
      Улыбаясь про себя, она заперла входную дверь на два замка и направилась к машине. Осторожно усаживаясь на сиденье и проклиная ревматизм, который напомнил, что ей уже не двадцать один год, она услышала звонок телефона.
      Элеонор медленно выбралась из машины и направилась к двери, совершенно забыв о том, что ключи остались в сумочке на переднем сиденье. Изливая свою досаду в неожиданно резких выражениях, вернулась к машине, но замешкалась с закапризничавшей молнией. Достав наконец ключи, Элеонор направилась к двери настолько быстро, насколько позволял ее ревматизм. Как раз тогда, когда она вставила ключ в замочную скважину, телефон перестал звонить.
 
      – Бритт, дорогая, добро пожаловать домой!
      Мать робко взяла ее чемодан, попятилась с ним в узкую прихожую их половины дома, тесного и маленького, точно такого же, как и остальные дома этого безликого современного квартала, и поставила его на потертый цветастый половин.
      Едва войдя в дом, Бритт сразу узнала знакомый запах бедности. Не беспросветной нужды, со смесью пота и картошки на сале в спертом воздухе, а запах честной и благопристойной бедности: стирального порошка, дезодоранта и белья, сохнущего где-то в пустой комнате.
      Мать не дотронулась до Бритт, даже не пожала ей руку, не говоря уж о том, чтобы поцеловать дочь. На секунду Бритт подумала о шведских предках матери. Но ее шведские родичи все постоянно целовались и похлопывали друг друга по спине. В этом они были еще хуже лондонцев. Мать принадлежала, однако, к йоркширской ветви их рода, а излишествовать в поцелуях не в обычаях Йоркшира. Представив себе своего деда целующим в пабе приятеля в обе щеки, Бритт не смогла сдержать улыбку. После этого с ним никто не стал бы разговаривать.
      Бритт посмотрела на свою мать, не перестававшую нервно вздрагивать. Она выглядела более измотанной и постаревшей, чем обычно. К приезду Бритт устроила, наверное, генеральную уборку и устала.
      К ее удивлению, матери действительно нравилась домашняя работа и она предпочитала обходиться при этом как можно меньшим числом техники. Если бы благополучие фирм «Занусси», «Гувер» и «АЕГ» зависело только от миссис Мэри Уильямс из Экейша-Гарденз, графство Ротуэлл, они давно пошли бы по миру.
      Недавно она купила, правда, старенькую стиральную машину с отжимом, но у барабанной сушилки для белья было не больше шансов появиться в ее доме, чем у модного миксера из магазина «Элизабет Дейвид» или у кофеварки с ситом. В Экейша-Гарденз пьют чай.
      Бритт всегда изумляло, что ее мать, подобно многим пожилым женщинам своего круга, твердо держалась обычая стирать по понедельникам. Если во время школьных каникул кто-то приглашал ее на пикник, она вынуждена была, смущаясь, отвечать, что понедельник – день стирки. Бритт подозревала, что если бы приехала пораньше, то застала бы мать начищающей графитом газовую плиту.
      – Проходи и поздоровайся с отцом.
      Бритт поставила на пол свою сумку. Впервые она обратила внимание на то, что отец не вышел к двери встретить ее. Пройдя за матерью в небольшую гостиную, она внутренне приготовилась к его грубоватому приветствию и к неизбежной стычке с ним после этого. Бритт знала, что через пять минут или через пять часов, но она обязательно произойдет. Рано или поздно они с отцом сцепятся, а мать будет виться вокруг них комаром, пытаясь погасить искры враждебности чаем и бисквитом.
      Но отец не сидел на своем стуле, уже заготовив первое на сегодня язвительное замечание по ее адресу. Он сидел в кресле матери у камина, в котором горел уголь – скромное вознаграждение от шахты, где он работал. Отец дремал, колени его были укрыты пледом. Мать осторожно подоткнула плед.
      – После этой истории с сердцем он много спит. – Бритт заметила, что вид у матери слегка виноватый.
      – Какой истории с сердцем? – удивилась она.
      – Три недели назад у него был небольшой сердечный приступ.
      – Ради Бога, мама, почему ты ничего не сообщила мне? Я немедленно приехала бы.
      – Я знаю, родная, я знаю. Но мы не хотели волновать тебя. Ты так занята. И потом ты знаешь отца. Он не из тех, кто любит поднимать шум.
      Бритт с недоверием посмотрела на мать. У отца был сердечный приступ, а они не захотели волновать ее этим. Что же она за дочь, по их мнению?
      Это была ее вторая встреча со смертью за сегодняшний день, и словно при ударе молнии в крышу Бритт почувствовала дрожь, пронизавшую все ее тело. Она бессознательно провела руной по твердой упругости своего живота, в котором теплилась новая жизнь. И поняла, что отгородила себя от бед других людей, даже от бед своих родителей, потому что не хотела иметь ничего общего со страхом и болью. И вот теперь они настигли ее.
      Отец еще спал, и она очень осторожно наклонилась к нему и поцеловала макушку его лысой головы. Вспомнила, как маленькой девочкой сидела у него на коленях и считала его самым лучшим на свете. Ей захотелось, чтобы все снова стало так же просто, как тогда.
 
      Дэвид просмотрел меню бюро услуг на завтра и почувствовал признательность за то, что ему не придется ни голодать, ни решаться на что-то страшное вроде комплексного обеда или рождественского пудинга на одного. Рождественское меню Гровенор-хаус было столь же пространно, как меню любого пятизвездочного отеля. Они, должно быть, кладут на тележку с заказом бумажную шляпу и хлопушку с сюрпризом, которую он мог, по выбору, разорвать сам или вместе с официантом.
      Сделав большой, опьяняющий глоток виски, Дэвид взял пульт дистанционного управления и прошелся по каналам телевизора. Задержавшись на минуту на выпуске новостей, задумался над тем, стоит ли ему сообщить в газету, где он. Решил, что не стоит. В Рождество никаких новостей не бывает, люди просто ждут до 27 декабря, когда журналисты снова выйдут на работу, чтобы опять приняться за свои угоны самолетов, массовые убийства, взрывы бомб и вторжения. В этом случае они получают лучшую рекламу. Шансы на то, что произойдет действительно большая сенсация, которая потребует его присутствия на работе, были примерно один к ста. Он решил рискнуть.
 
      – Мам! Нам можно открыть наши подарки, а, мам?
      Было десять часов рождественского утра, и Лиз спрашивала себя, сколько еще может оттягивать момент, когда они займутся открыванием подарков. Обычно действовал проверенный традиционный ритуал, согласно которому нужно было дождаться, по крайней мере, одиннадцати часов, после чего Дэвид раздавал подарки, оставляя до рождественского обеда как раз достаточно времени, чтобы пропустить стаканчик вина и совершить короткую прогулку. Но чего ради им держаться традиции этим Рождеством?
      – Хорошо, Джейми, я сейчас буду внизу. Подарки открываем через десять минут!
      Лиз застегнула последнюю из Дейзиных пуговиц и отошла, чтобы оглядеть ее. Черное платье с белым матросским воротником выглядело чудесно, и Дейзи даже позволила завязать красный рождественский бант на своих светлых кудряшках. Беря ее на руки, Лиз с горечью вспомнила, что Дэвид не позаботился хотя бы позвонить им и что в рождественскую ночь, которая должна быть самой волнующей ночью года, Джейми не ждал с широко открытыми глазами появления Деда Мороза, а плакал, пока не уснул.
      Проснувшись один в кровати шириной шесть футов, Дэвид взглянул в зеркало на потолке, но даже мысль о Логане, расположившем его под таким углом, чтобы видеть себя, тигра в сексе и в бизнесе, не подняла ему настроения. Хорошо еще, что он заменил эти нелепые атласные простыни обычными хлопчатобумажными, которые разыскал в дальнем углу платяного шкафа.
 
      Принимая решение перебраться сюда, Дэвид не имел ни малейшего представления о том, каково будет провести три дня одному, особенно эти три дня, и теперь должен был признать, что ему нестерпимо одиноко. Единственный выход: надо еще раз попытаться поговорить с Лиз и детьми.
      Набрав номер матери Лиз, он выждал целых двадцать гудков, прежде чем признал, что дальше ждать бесполезно. Ее там нет. Возможно, они переехали в гостиницу. Потом он вспомнил о Джинни. Джинни должна знать, где Лиз. Они даже могут быть у Джинни, как же ему это не пришло в голову раньше!
      Почувствовав себя более уверенно, он попробовал найти ее телефон. Есть ли он у него? Да, слава Богу, вот он.
      Джинни сняла трубку немедленно, и по доносившимся звукам он понял, что она на кухне. Представил себе эту кухню, теплую, душистую и гостеприимную, и против воли ему захотелось, чтобы Джинни пригласила его на Рождество.
      – Привет, Джинни, это Дэвид, – он спешил, чтобы не дать ей возможности выразить удивление его звонком. – Мне пришло в голову, что Лиз может быть у тебя.
      – Лиз? Нет. А разве она не в Кроссуэйз? Она уехала от меня вчера в шесть вечера и сказала, что едет прямо туда.
      На этом конце провода воцарилось молчание: Дэвид переваривал сообщение. Похоже, что он разминулся с ней только на полчаса! Она никуда не уезжала на Рождество!
      Не слыша ответа, Джинни начала беспокоиться:
      – Дэвид, ничего не случилось? Они не попали в аварию или что-нибудь еще?
      – Нет, нет. Я думаю, она сидит сейчас возле камина и открывает подарки.
      Джинни показалось, что в голосе Дэвида она услышала горечь.
      – Мне не пришло в голову поискать ее дома, – добавил он неуверенно. – Огромное спасибо, Джинни. Я сейчас же позвоню ей туда.
      Положив трубку, Джинни спросила себя, правильно ли она поступила, сказав Дэвиду, где Лиз. Конечно, правильно, какой вред может быть от звонка? А возможно, будет и польза. В конце концов и ежику ясно, что они все еще любят друг друга.
      – Смотри, мамочка, это же Донателло! – Джейми расцеловал Элеонор и теперь размахивал отвратительной игрушкой. – Спасибо, бабушка, у меня уже есть Микеланджело и Рафаэль. Да, и еще Леонардо. Это замечательно!
      Элеонор покачала головой и улыбнулась:
      – Джейми, ты хоть знаешь, что Микеланджело, Рафаэль и Леонардо были, наверное, величайшими художниками из всех, которые когда-либо существовали?
      Джейми посмотрел на бабушку терпеливым, понимающим взглядом:
      – Бабушка, так ведь они же не настоящие, они из пластмассы. Они не могут ничего нарисовать!
      Лиз постаралась подавить смешок. Слава Богу, что Дейзи пока обожает мягкие игрушки и музыкальные шкатулки, которые играют «И что это за собачка в окошке сидит?».
      Пока Дейзи занималась оберточной бумагой, проигнорировав завернутые в нее подарки, Джейми вернулся к разворачиванию своих. Джинни связала ему джемпер с фигурками животных из зоопарка, и еще был велосипед. Лиз сделала вид, что это сюрприз. У нее была задняя мысль, что он немного отвлечет Джейми от космического кровопролития.
      – Здорово, мам, просто класс!
      Но ей было понятно, что на самом деле он с нетерпением ждет последнего подарка, огромной квадратной коробки. Она интересовала его больше всего остального, и Лиз оставила ее напоследок. Это был подарок якобы от Дэвида. Раз уж он не позаботился о том, чтобы позвонить им, то вряд ли вспомнил, что детям надо купить подарки.
      В коробке лежал тот самый космический корабль «Мантафорс», о котором Джейми говорил Бритт.
      – Вот, сынок, это тебе от папы.
      – Ой, мамочка… – Джейми нетерпеливо сорвал с коробки обертку, и его глаза загорелись восторгом. – Здесь и пусковая площадка! Откуда он узнал, что она мне тоже нужна?
      Джейми начал распаковывать красных и черных космических десантников.
      – А, он, наверное, услышал, как я говорил это той леди, которая была с ним.
      Лиз постаралась избежать взгляда матери. Внезапно Джейми с подозрением посмотрел на Лиз:
      – А когда папа привез все это? – Лиз быстро нашлась:
      – В тот день, когда брал вас. Он привез это с собой. Это было в багажнике.
      Джейми отложил в сторону космических десантников и устремил на нее взгляд, полный боли. Она его обманывает. Она, единственный человек, которому, как он считал, можно верить.
      – Нет, этого не было в багажнике! В багажнике не было ничего, кроме подгузников, которые купила та леди!
      Сердце Лиз упало, когда она услышала отчаяние в голосе, сына и увидела, как он заморгал глазами, уже полными слез. Все счастье и восторг словно сдуло с его лица.
      – Это вовсе не от папы, – голос Джейми обвинял, – это от тебя! Тыкупила это!
      Оттолкнув от себя игрушку, которая только минуту назад доставляла ему столько радости, он с рыданиями бросился из комнаты, а Лиз беспомощно смотрела ему вслед, не в силах придумать, что сказать, чтобы смягчить его боль.
      Мать подошла, взяла ее руку в свои и крепко сжала. Лиз была так благодарна ей за поддержку.
      – Подарок действительно был от тебя?
      – Конечно, от меня. Дэвид даже по телефону не пожелал счастливого Рождества. Своим собственным детям! Я думаю, его мысли слишком заняты этим чертовым ребенком!
      – Каким ребенком?
      Лиз готова была дать себе пинка. Просто из самоуважения она не хотела, чтобы ее мать узнала о ребенке. Сказать ей о нем почему-то казалось Лиз окончательным, непростительным, унизительным предательством.
      Мать раскрыла объятия:
      – О, Лиззи, бедная моя детка.
      И теперь, когда признание было сделано и мать знала ее последний секрет, Лиз бросилась к ней и рыдала, пока Дейзи, до сих пор сидевшая неподвижно в вихре бушевавших вокруг страстей, не начала вдруг подвывать в унисон.
      Когда зазвонил телефон, это было такой неожиданностью, что Лиз и Дейзи одновременно прекратили плакать. Лиз достала платок и высморкалась.
      – Мам, ты возьмешь трубку? Это, наверное, Джинни звонит, чтобы пожелать счастливого Рождества.
      Но это была не Джинни.
      – Здравствуйте, Элеонор. Это Дэвид. Мне можно поговорить с Лиз?
      В панике Лиз яростно замотала головой.
      – Простите, Дэвид, – Элеонор роняла слова, словно откалывая их одно за другим от айсберга, – но сейчас она занята с Дейзи.
      Дэвид не был обескуражен холодностью Элеонор, он и не ждал от нее любезности и готовности услужить.
      – В таком случае можно попросить Джейми?
      – Простите еще раз, – Лиз начала бояться, что от ледяного голоса матери у Дэвида что-нибудь отмерзнет, – он наверху в своей спальне. И к сожалению, в настоящий момент он слишком расстроен.
      Лиз представила себе Дэвида, остановившегося с Бритт в каком-нибудь роскошном отеле и заставившего себя быстренько позвонить своей бывшей семье, чтобы потом можно было со спокойной совестью и с сознанием выполненного долга сесть за рождественский ужин. Эта мысль привела ее в ярость, какой она не испытала ни разу в своей жизни.
      Подскочив к телефону, она выхватила трубку у изумленной матери.
      – Здравствуй, Дэвид, это Лиз. Ты хочешь знать, почему твой пятилетний сын рыдает сейчас наверху? Потому что он не получил рождественского подарка от отца, а когда я купила ему подарок и сделала вид, что это от тебя, он мне не поверил. Поэтому я надеюсь, что у тебя по-настоящему счастливое Рождество, совсем как у нас. Прощай, Дэвид! И тысячу раз спасибо.
      И на всякий случай, если он попытается позвонить снова, она выдернула телефонный штепсель из розетки с такой силой, что едва не оторвала провод.
 
      Дэвид, белый как полотно, сидел и в ярости смотрел на телефон. Воображение рисовало ему Лиз доброй и понимающей, а не той злобной ведьмой, которая только что накричала на него и не дала ни малейшего шанса сказать что-нибудь в свое оправдание. Что бы он ни делал, похоже, он всегда будет виноват.
      Наливая огромную порцию виски, он спросил себя в первый раз: что, если Лиз стала другой, а он последние несколько недель гонялся за фантазией, которая даже отдаленно не соответствовала реальной женщине?
      При столь обостренном чувстве справедливости ему не пришло в голову, что, даже если Лиз и изменилась, это произошло потому, что он обидел ее и, самое главное, их детей, и его мечта шагнуть в ее раскрытые для него объятия была, возможно, просто нереальной. Не пришло ему в голову и то, что завоевать снова ее доверие можно не широким жестом и не какой-нибудь умной тактикой, а только терпением и пониманием.
      Задумчиво глядя на свой стакан, он понимал только одно: он любит Лиз. Инстинкт говорил ему, что и она его любит. Ну так что же может помешать двум взрослым людям договориться между собой? И убежденный своими рассуждениями, он решил сделать последнюю попытку.
      И когда непрерывные гудки сказали ему, что Лиз решила не вешать трубку, чтобы только избежать разговора, Дэвид понял, что у него остается только один план действий: очень, очень крепко напиться.

      У Бритт всегда был чрезвычайно полезный для нее и довольно досадный для других дар засыпать в ту же секунду, когда ее голова касалась подушки, однако в эту предрождественскую ночь он покинул ее.
      Четыре стены, такие тесные после переделанной из склада огромной лондонской квартиры, как будто давили на нее, а нейлоновые простыни казались липкими и неприятными. Ей, привыкшей к крахмальному хрусту выстиранного и проглаженного хлопка, каждая ворсинка синтетической ткани казалась огромной и вызывала зуд. Как горошина принцессе, они не давали ей почувствовать себя удобно и заснуть.
      В те редкие моменты, когда ее веки смыкались, Бритт снова оказывалась на автостраде, только теперь той машине выправиться не удавалось, и, вертясь волчком, она скатывалась под откос, ударялась о бетонную опору и взрывалась, разбрасывая рождественские подарки по замусоренному полю.
      В половине седьмого Бритт проснулась вся в поту, который нейлоновые простыни поглотить были не в силах. Хуже ночи она вспомнить не могла. Ее слегка мутило, и, поднимаясь с постели, Бритт поняла, что у нее начинается утренняя тошнота. Она поспешила в ванную.
      Однако к тому моменту, когда она нагнулась над унитазом, тошнота прошла. Дрожа от непривычного холода, Бритт про себя отчаянно ругала родителей за отказ от установки центрального отопления. Господи, изо рта у нее шел пар, а когда наклонилась к зеркалу, оно заиндевело раньше, чем Бритт успела разглядеть, выглядит ли она так же плохо, как чувствует себя.
      На секунду прошлое встало перед глазами. Каким холодным было ее детство в этом доме! С улыбкой она вспомнила уловку, которую придумала, чтобы выжить. Ложась спать, она клала рядом свою школьную форму, и, когда утром мать стуком в дверь будила ее, Бритт протягивала руку, брала одежду и одевалась в постели – и все это с закрытыми глазами: она притворялась маленькой несчастной слепой девочкой. Покидая тепло постели, она была уже полностью одета. Тут она чудесным образом прозревала и могла обуть свои тяжелые черные школьные ботинки и бежать вниз, где ее ждал завтрак из готового набора «Рэди брек». Бритт с горечью отмечала про себя, что эта безвкусная каша отнюдь не наполняла ее тело теплой волной бодрости, как обещала телевизионная реклама.
      В Йоркшире ответом на любую проблему является чашка чая, и Бритт решила спуститься в кухню и приготовить ее себе. Только добравшись до подножия лестницы и увидев маленькую елку, подмигивавшую зловещими розовыми и красными огоньками, напоминавшими неоновую надпись «Мотель» в скверных голливудских фильмах, она вспомнила, что сегодня рождественское утро. Рождественское или не рождественское, но ее мать, в своем старом стеганом нейлоновом халате, была уже на ногах и, стоя на коленях, разводила огонь в камине.
      – Доброе утро, дорогая, ты хорошо спала?
      Бритт уже готова была признаться, что хуже ночи у нее не было, но что-то удержало ее, и она улыбнулась в ответ:
      – Спасибо, мам, чудесно.
      Глядя на мать, Бритт припомнила снимки из их семейного альбома. Вот эта женщина, теперь увядшая и озабоченная, когда-то, в начале своей семейной жизни, была хорошенькой и живой, и ее лицо сияло счастьем. И еще, глядя на нее, стоящую перед камином на коленях в жалком халате, Бритт ощутила себя кукушкой в этом убогом пригородном гнезде. И с неизвестной ей раньше горечью поняла, что ее случай был типичным.
      Ее родители, которые всегда верили, что положение в обществе определяется образованием и что девочки имеют на него равные с мальчиками права, экономили на всем, чтобы дать ей самое лучшее образование, какое только было в их силах. С их благословения она пошла в школу с гуманитарным уклоном, а потом в Оксфордский университет. И каждое достижение удаляло ее от них, пока теперь вот не оказалось, что у нее нет с ними почти ничего общего.
      Пока Бритт сидела и потягивала из чашки чай, из смутных глубин ее памяти выплыло еще одно воспоминание, которое она всегда подавляла и которое даже теперь, двенадцать лет спустя, наполнило ее жгучим стыдом.
      Для всех родителей день церемонии выпуска в Оксфорде – это тот миг, ради которого были принесены все жертвы.
      Это день, когда их сыновья и дочери, одетые в черные средневековые мантии и шапочки, торжественно шествуют в Шелдонианский театр в стиле блистательного рококо, получают свои дипломы из рук вице-канцлера и потом совершают самую священную церемонию дня – фотографируются, и фотографии этой предстоит занять почетное место на каминной полке и в семейном альбоме.
      А она лишила их всего этого, лишила счастья купаться в отраженных лучах ее славы, потому что стыдилась их. Для Бритт, теперь такой воспитанной и утонченной, вошедшей в университетскую элиту, было невозможно даже вообразить себе отца в плохо сидящем костюме и мать в кримпленовом платье и в одолженной свадебной шляпе, неприкаянно бродящими среди богатых бизнесменов и титулованных родственников ее новых друзей. И она избавилась от них, сообщив, что в день церемонии будет в отъезде, а свой диплом получит по почте.
      На церемонии она, конечно, была. И, стоя среди кучки смеющихся друзей, вдруг увидела, что на нее смотрят бывшая соученица по Ротуэллской школе и ее родители. Бритт прошиб холодный пот, и весь праздник был испорчен страхом, что правда в конце концов может дойти до родителей. Они узнают, что дочь постыдилась пригласить их.
      Если правда и дошла до них, ей они ничего не сказали. Однако глядя сегодня на пустую каминную полку, где должна была бы гордо красоваться фотография их единственного ребенка в день получения университетского диплома, она испытала такой стыд, что невольно отвела глаза.
      Мать с робкой улыбкой посмотрела на Бритт, усевшуюся на подлокотник неудобного дивана, на ее кимоно стоимостью, вероятно, не меньше хорошего дамского костюма.
      – Замерзла, родная? Сейчас вмиг разожжем огонь.
      Бритт зачарованно наблюдала, как мать, разорвав несколько старых номеров «Дейли миррор» на аккуратные полоски, осторожно уложила их на решетку, накрыла прутиками и углем, потом отодвинулась от камина и поднесла спичку к бумаге. Бритт глядела на огонь и слушала, как шипит и стреляет, занимаясь, хворост. И ей впервые пришло в голову, что ее мать и отец, что бы она о них ни думала, довольны своей жизнью, что за своими ежедневными занятиями и в своих твердых убеждениях они чувствуют себя в безопасности, образуя вместе прочную ячейку. И что именно она, так страстно верящая в личность, в то, что добиться можно всего, чего захочешь, если как следует для этого постараться, что единственный, кто действительно может помочь тебе, это ты сама, – именно она оказалась сейчас беременна и одна.
      Уже во второй раз после отъезда из Лондона Бритт почувствовала себя уязвимой и одинокой. И поняла, что не ее родители нуждались в ней. Они давно уже привыкли ничего не ждать от своей далекой и высокомерной дочери. Это она нуждалась в них. Но в этом доме, где чувства не выставлялись напоказ и не обсуждались, ей будет трудно сказать об этом.
      Соскользнув с подлокотника, она опустилась на колени рядом с матерью и тоже стала смотреть на огонь. Потом заговорила:
      – Мам!
      – Да, родная?
      – Когда ты в следующий раз будешь разжигать камин, ты покажешь мне, как это делают?
      Мать с удивлением посмотрела на нее.
      – Конечно, покажу, детка, – она робко улыбнулась дочери. – А ты знаешь, что это первый раз за всю твою жизнь, когда ты просишь чему-то научить тебя?
      – Она посмотрела на Бритт, спрашивая себя, не слишком ли много она себе позволила, не огрызнется ли дочь в ответ. Но та улыбалась:
      – Ну и дурочка я. Ох, мам…
      И внезапно слезы заструились по ее лицу, и Бритт бросилась в объятия матери, словно снова была маленькой девочкой.
      – Ох, мамочка, прости… Прости меня… – Мать была поражена:
      – За что, родная?
      Бритт взяла черную от угольной пыли материнскую руку и прижала ее к своей щеке.
      – За то, что я такая. За те огорчения, которые я вам причинила.
      Мать посмотрела на тонкую черную струйку на щеке дочери, там, где угольная пыль окрасила слезы, и крепко обняла Бритт, впервые с тех пор, как та была маленькой, чувствуя себя настоящей матерью и зная, что запомнит этот миг навсегда.
      – Ах, Бритт, Бритт. Ты не причиняешь нам огорчений, – она ощущала, как ее слезы смешиваются со слезами дочери, – мы любим тебя.
      Дочь и мать безмолвно стояли, держа друг друга в объятиях, и Бритт только теперь поняла первую заповедь семьи: тебя любят, заслуживаешь ты этого или нет.
      Что-то подсказало ей, что у нее за спиной в дверях стоит отец в своей старомодной полосатой пижаме. Обернувшись, Бритт увидела, что он улыбается. Угрюмое, напряженное выражение исчезло с его лица.
      – Привет, девочки. Никаких слез в Рождество. Как насчет чашки чаю?
 
      В огромной кровати Дэвид перевернулся на живот и решил, что хочет умереть. В голове у него стучало, во рту было сухо, а самого его знобило. Заставив себя выбраться из постели, он отправился в ванную на поиски, страстно надеясь, что у Логана перепои случались тоже. Было похоже, однако, что, как и во всем остальном, в этом деле Логан получал желаемое, не платя той цены, которую платили простые смертные. «Ферне Бранки» в шкафчике ванной не было, алказельцер – тоже. Нет даже этой новой дряни, как бишь ее, «Раскаивающаяся»? – нет, это подсказывает его нечистая совесть. «Рассасывающая» – так она называется.
      Осознав, что, если хочет дожить до завтрашнего дня, в чем он, говоря откровенно, уверен не был, ему придется выйти в город и купить какое-нибудь противоядие от нынешнего кошмарного состояния, Дэвид встал. Вычистив зубы мылом – он забыл купить зубную пасту – и прополоскав горло одеколоном, понял, что от него все еще пахнет, как от алкаша с пивоваренного завода, и что если он не побреется, то привратник примет его за бухого бродягу и изгонит из светлого рая Гровенор-хаус.
      Он медленно оделся, надел свое кашемировое пальто, сунул в портфель две бутылки из-под виски и отправился на поиски мусорного ящика и аптеки. В двух сотнях ярдов вниз по Парк-лейн ему пришло в голову, что сегодня второй день Рождества и все аптеки закрыты. Все еще с пустыми бутылками в портфеле он направился к «Хилтону», движимый верой, что всемирная сеть американских отелей, с уважением относящаяся к жизни, свободе и поискам счастья, непременно должна торговать средствами на случай похмелья.
      Так оно и оказалось. Прижимая к груди бумажный пакет с парацетамолом, алка-зельцер и декстрозолом, он взял курс на бар, чтобы промыть всю эту гадость стаканчиком «Ферне Бранки».
      Посреди вестибюля ему на глаза попался газетный киоск, и Дэвид инстинктивно направился к нему, чтобы купить сегодняшний номер «Дейли ньюс». К его досаде, все было распродано, и лишь за пачкой «Дейли мейл» обнаружился последний номер «Ньюс».
      Только развернув его, он обратил внимание на то, что вся первая страница заляпана огромными снимками крупным планом. Они были нечетки, но Дэвид легко узнал истощенного человека на больничной койке. Еще кучу таких снимков газета обещала на своих внутренних страницах. И Дэвид понял, что с безупречным чувством юмора Джим Джонсон выбрал Рождество для того, чтобы вывесить белый флаг в своей длившейся много месяцев схватке со смертельным вирусом СПИДа.
 
      – Привет, давненько не виделись, – зловеще протянул Логан Грин, на следующее утро войдя в свой кабинет, на этот раз не в сопровождении вездесущего Мика Нормана, и застав там Дэвида, вызывающе взгромоздившегося на угол огромного стола Логана.
      – А где же Мик? – Глаза Дэвида, настороженные и пристальные, как у завидевшей жертву хищной птицы, и поразительно мало говорившие об излишествах последних трех дней, смотрели прямо в глаза Логану. – Пошел получить белье из прачечной?
      Логан усмехнулся.
      – Да, в некотором смысле я дал ему маленькое поручение, – Логан сел, не приглашая Дэвида сделать то же. – Небольшое исследование рынка. Видишь ли, я заметил, что в ближайшем ко мне киоске вчерашний выпуск «Ньюс» разошелся к десяти утра, и мне стало интересно, насколько типична эта ситуация.
      Он посмотрел на Дэвида, инстинктивно догадываясь, зачем тот оказался здесь.
      – Конечно, это не самый надежный метод оценки объема продаж, но его результаты наводят на размышления, не правда ли? Они не совсем оправдывают твою трогательную веру в высокие моральные устои великого британского народа, но тем не менее они интересны.
      – Суть не в том. Этот поступок все равно отвратителен.
      – Не надо, не надо, Дэвид. Это все мы уже обсудили. Со смертью Джонсона все изменилось. А поскольку тебя не оказалось поблизости, чтобы убедить нас в правильности твоей позиции, то я дал свое личное разрешение на публикацию этих снимков. И попал в десятку. Тираж распродан полностью.
      Дэвид вздрогнул. Неужели смерть Джима Джонсона оправдывала публикацию этих унизительных и безнравственных снимков, сделанных в последние недели его агонии? Родные Джонсона пытались утверждать, что у него был рак, но когда в каждом газетном киоске продаются газеты с этими снимками, в такую версию мало кто поверит.
      – Дело в том, что мы пытались найти тебя, но впечатление было такое, что никто не знает, где ты.
      – Никто и не знал.
      Логан с интересом посмотрел на него:
      – Дэвид, если у тебя кризис зрелого возраста, это твое личное дело. Но я не хотел бы, чтобы он протекал в рабочее время.
      Голос Логана звучал дружески, это был голос доброго дядюшки, дающего хороший совет.
      Но Дэвид не слушал его. Он думал о том, что меньше полугода назад в том же самом обвинял Лиз, просто потому, что ее жизненные ценности изменились и она пыталась жить в соответствии с ними. И теперь, уже слишком поздно, он наконец понял, за что она сражалась. Теперь он видел так же ясно, как и она, что работа на дерьмо вроде Конрада Маркса или Логана Грина марает и тебя тоже и что ты погиб в тот самый момент, когда начал примирять их ценности со своими.
      На секунду ему пришло в голову попытаться убедить Логана, что газеты должны проявлять сострадание, но потом он понял, что с таким же успехом можно уговаривать гепарда стать вегетарианцем.
      Подняв глаза, Дэвид увидел, что Логан наблюдает за ним; инстинкт, а также многолетний опыт чтения мыслей этого человека подсказали, что надо быть настороже. Проявлять симпатию к людям было не в его обычае. Он что-то задумал. И тут вдруг Дэвид понял, почему здесь не было Мика Нормана. Логан хотел говорить с ним с глазу на глаз, потому что собирался уволить его. Скорее всего, для того чтобы взять на его место какого-нибудь сопляка в костюме с иголочки и с моральными принципами спекулянта недвижимостью. Удивительно было только то, что он не догадался об этом раньше.
      – Чудесно, – Дэвид сам был удивлен спокойствием, с которым говорил. – Я думаю, что смогу отыскать кого-нибудь, кто найдет применение растратившему весь свой порох тридцатипятилетнему редактору.
      – Это было бы прискорбно.
      Дэвид всмотрелся в лицо Логана. Что же задумала эта хитрая скотина?
      – А почему, Логан?
      – Потому что я как раз собирался предложить тебе работу.
      – Например? Помощника редактора отдела сенсаций в «Еженедельнике фермера»?
      Логан невозмутимо улыбнулся:
      – Редактора моей новой газеты. Дэвид сощурил глаза:
      – Это такая шутка? На эту работу ты уже взял Нормана.
      – Да, но за последние несколько месяцев я хорошо узнал этого молодого человека, – Логан встал, обошел стол и остановился рядом с Дэвидом. – Он это не потянет. Конечно, он талантлив. Но он вроде коккер-спаниеля, который вечно рвется с поводка в погоню за какой-нибудь дикой идеей. Мик хорош, когда надо унюхать сенсацию, но мне нужен кто-то со здравым смыслом и опытом, чтобы жать на курок. Послушай, Дэвид, я вкладываю в эту газету десять миллионов – только для начала. Мне нужен человек, который понимал бы, на что идут деньги.
      Дэвид ощутил азарт и волнение. Когда он пришел в «Ньюс», газете было уже пять лет, а ему всегда хотелось начать с нуля. Создание газеты – одно из самых рискованных предприятий, но, если правильно поставить дело, оно может принести немалое удовлетворение. И уж совсем хорошо подмять под себя этого наглого выскочку Нормана, сопливого гения, который думает, что в свои двадцать пять лет он знает о газете все. Уже несколько месяцев Дэвид наблюдал, как приближенные Логана начинали обращаться как с возможным наследником не с ним, а с Норманом. Он обратил внимание, что в разговоре они почти бессознательно поворачивали головы в сторону Нормана, едва замечая его, Дэвида.
      И вот теперь Логан снова предлагал ему трон.
      Пока он с самоуверенным видом ждал ответа, Дэвид бросил взгляд на все еще лежавший на столе вчерашний номер «Ньюс», и гнев, который Логан умело отвел от себя, начал подниматься снова и на этот раз сильнее. В конце концов, решение напечатать эти снимки было решением Логана и одного Логана. И если Дэвид думает, что этот человек позволит ему свободно проводить в жизнь свои принципы, то он наивнее девицы, которая ложится в постель с сексуальным маньяком и удивляется, когда тот кладет руку ей на ногу.
      Дэвид всегда следовал своим инстинктам и знал, что они говорили ему на этот раз – пусть даже это было не то, что он хотел бы услышать.
      – Мне жаль, Логан, но у меня нет желания редактировать новую газету. Я почему-то думаю, что мир будет лучше без нее. Не самая подходящая философия для редактора-основателя. Так что я вынужден сказать «нет».
      Логан положил ноги на стол. Предметом его гордости было умение всегда настоять на своем. Он не привык, чтобы его вот так отшивали.
      – Возможно, у тебя не очень богатый выбор.
      – О нет, как раз наоборот.
      Логан пристально посмотрел на Дэвида. Тот улыбнулся:
      – Видишь ли, у меня нет желания редактировать и «Ньюс» тоже. Так что передо мной богатейший выбор в мире.
      Он встал и протянул руку.
      – Прощай, Логан. У китайцев есть поговорка: желаю тебе умереть в своей собственной постели или, в твоем случае, в чьей-нибудь. Счастливо оставаться!
      Логан с невозмутимостью Будды следил, как Дэвид вышел из кабинета. Все это он видел и раньше, все эти штучки, на которые редакторы пускаются, чтобы получить больше денег, больше независимости, лучшее положение, новый БМВ. Он знал, что через час Дэвид будет здесь снова, и готов был подождать.
      Но на этот раз он ошибся.
      Дэвид окинул взглядом кабинет, из которого последние четыре года руководил газетой. К его удивлению, здесь почти не оказалось дорогих его сердцу вещей, которые хотелось бы взять с собой. Он улыбнулся, припомнив все кабинеты Лиз, каждый из которых носил неповторимый отпечаток ее индивидуальности: был забит фотографиями семьи и друзей, вырезанными из газет и журналов карикатурами, вызвавшими когда-то ее смех, снимками авторских коллективов, огромными букетами свежих цветов и какими-то странными предметами, которые используются при съемках. Когда ты входил в кабинет Лиз, ты словно входил в ее жизнь и тотчас ощущал себя дома. То же самое она делала и с гостиничными номерами, какими бы безликими и крохотными они ни были. Она покупала охапку цветов, развешивала по всей комнате свои ожерелья, шелковое кимоно здесь, соломенную шляпку там, и весь номер становился более гостеприимным и похожим на дом, чем любой из остальных 599 таких же номеров «Холидей-инн», «Рамады» или «Траст хаус форт».
      Для Дэвида же задача сбора пожитков была чрезвычайно проста. Того, что он хотел бы взять с собой, было и впрямь немного. Его диплом «репортера года» еще из Брэдфорда, два или три других диплома, которыми он не очень дорожил, но ради которых другие редакторы могли бы и прирезать, рисунок Джонно, карикатуриста «Ньюс», на котором было запечатлено появление в редакции самого молодого на Флит-стрит редактора в коротких штанишках, с ранцем и в кепочке. И его самая ценная вещь: фотография Джейми и Дейзи в рамке.
      С минуту он посидел, раздумывая, что станет делать, выйдя из этого здания. Он знал, что другую работу может получить хоть с завтрашнего дня, но на кого? Бульварные газеты стараются перещеголять друг друга в поливании всех и вся помоями, а в каком-нибудь элитарном издании Дэвиду никогда не хотелось работать. Для него газета означала популярную журналистику, то, что расходится в миллионах экземпляров и обладает властью над людьми. Писать взвешенные аналитические статьи для «Гардиан» или «Таймс» или даже редактировать их – в этом для него не было ничего привлекательного.
      Когда он сидел, размышляя о своем будущем, телефон зазвонил в последний для него раз. Полагая, что это Логан, он ответил отрывисто. Но это был не Логан. Это была Сюзанна, молодой репортер, которая подавала большие надежды:
      – Привет, Дэвид. Я только что узнала новость и хочу сказать вам, что всех нас она просто убила.
      Дэвид знал, что в газете держать что-либо в секрете невозможно, но его все равно удивила скорость, с которой эта новость распространилась.
      – Я знаю, что со мной согласится каждый в этой комнате, если я скажу, что мы восхищаемся вами и тем, что вы сделали для газеты. Если не вдаваться в мелкие детали, то все мы здесь перепуганы до смерти. Это окончательно?
      – Боюсь, что да.
      Явно опасаясь вторгнуться в личную сферу, Сюзанна замешкалась. Наконец она добавила торопливо, робко и с придыханием:
      – Еще я хочу сказать, что работать с вами было для меня просто радостью. И, пожалуйста, когда вы устроитесь на новом месте – все равно где, – дайте мне знать, не нужен ли вам репортер, – она запнулась, словно боясь, что ее слова прозвучат высокопарно, – потому что у меня не было редактора, которого я уважала бы больше.
      Нескрываемое восхищение в ее голосе почти искупило все его утраты. Впервые в жизни Дэвид почувствовал, что от волнения комок подступает к горлу. Журналистика была для него всей жизнью, и ему была ненавистна мысль, что придется, возможно, оставить ее навсегда.
      – Спасибо, Сюзанна. Ваш звонок значит для меня очень много. Я обязательно дам вам знать, куда двину дальше. До свидания.
      Повесив трубку, Дэвид на секунду задумался о Сюзанне. Она была единственной из молодых репортеров, кто понимал журналистику так, как понимал и любил ее он сам. Она прошла стажировку в «Ньюкасл джорнел» и потом работала в «Норзерн эко». Возможно, что здесь журналистика была жива и играла свою роль в общественной жизни.
      Он сложил свои вещи в портфель, подержал в руках снимок Джейми и Дейзи. Глядя на него, тихонько погладил волосы Джейми на фото. Он все еще сердился на Лиз, но знал, что подошел к поворотному пункту своей жизни.
      Сегодня после обеда он поедет в Суссекс, увидится с нею и сделает еще одну, самую последнюю попытку примирения.
 
      Не доезжая нескольких миль до коттеджа, Дэвид почувствовал, что его оптимизм тает. До этого момента адреналин толкал его вперед, поддерживая желание признать, что во многом она была права, а он не прав.
      И еще раз Дэвид осознал, как нужна ему была поддержка Лиз, как он хотел услышать от нее, что поступил правильно, уйдя сегодня из редакции. Но больше всего ему хотелось, чтобы она поняла, как сильно он изменился.
      Когда Лиз услышала неожиданный звук шуршащих по гравию колес, она машинально посмотрела в окно. Они с Мел собирались на распродажу в Брайтон, но Мел должна была приехать не раньше чем через час. Это не могла быть и ее мать, потому что она забрала к себе на сегодня Джейми и Дейзи.
      Со щемящим чувством в груди она увидела, что это Дэвид. Будущий отец. Уж не поэтому ли он явился сюда? Чтобы подготовить ее к новости о своем славном отцовстве, когда уже половина Лондона обсуждает ее за обедом?
      – Здравствуй, Дэвид. Я слышала, тебя можно поздравить?
      Неужели она о его отставке? Он ведь еще ничего не сказал ей об этом. Неужели новости распространяются так быстро?
      – С чем?
      – С ребенком, конечно. Твоим и Бритт, – Лиз заставила себя пройти через муку произнесения этого вслух. – Я слышала, вы ждете его летом.
      Дэвид вздрогнул. События этого утра вытеснили из его головы все остальное, и он совершенно забыл и о Бритт, и о ребенке. Но тут же понял – дело было не только в треволнениях этого дня. Какое-то необъяснимое чувство говорило ему: после услышанного им признания Бритт, что она хладнокровно подстроила все, чтобы зачать ребенка, и что их любовь была для нее только средством для достижения цели, ее цели, этот ребенок стал для него ребенком Бритт, к которому он не имеет никакого отношения.
      Но Дэвид понимал, что Лиз не поверит в это, как не поймет и причину его ухода, хотя про себя, может быть, и обрадуется, что он проявил эгоизм и сбежал от Бритт. Однако он должен, по крайней мере, попытаться объяснить ей.
      – Ты не знала? Бритт и я разошлись. Я ушел перед Рождеством.
      Он посмотрел на Лиз, ища на ее лице хотя бы скрытые признаки того, что это известие доставило ей радость. Их не было. Она стояла, бесстрастно застегивая пальто и даже не приглашая его войти.
      – Отчего же?
      – Оттого, что я не мог дольше выносить все это. Бритт не хотела ребенка. Она видела в нем только досадную помеху. Этим она думала помешать мне вернуться к тебе, вот и все.
      Если Дэвид рассчитывал на какую-нибудь реакцию по поводу этой части своего сообщения, то его ждало разочарование.
      – Бедный малыш. Я не могу себе представить Бритт в роли матери-одиночки. Как она?
      Дэвид смутился:
      – Не знаю. С тех пор я ее не видел. В тот же день я рванул сюда с подарками для Джейми и Дейзи, но ты уехала, и назад к Бритт я не возвращался.
      – Я не уезжала, – холодно поправила его Лиз. Она не знала, как ей отнестись к этому новому развитию событий.
      – Да, не уезжала, – Лиз услышала горечь в голосе Дэвида, – но я думал, что уехала.
      – Знаешь что, Дэвид, не надо лгать только потому, что ты забыл про подарки детям.
      Дэвид в ярости шагнул к ней:
      – Я не лгу! Тебе нужны эти чертовы чеки, чтобы ты поверила?
      – Ну ладно, ты рванул сюда, теряя по дороге подарки, оставив Бритт беременной и одинокой, и обнаружил, что меня, как ты подумал, нет. Куда ты поехал потом?
      – На служебную квартиру Логана Грина. У меня есть ключи от нее. Мне нужно было время, чтобы понять, чего же я хочу в жизни.
      – И что ты решил? – Лиз изо всех сил старалась, чтобы ее слова прозвучали безразлично.
      – Я решил, что Бритт и я никогда не будем счастливы вместе даже с ребенком и что яникогда не буду счастлив без тебя и детей.
      Слушая его, Лиз ощущала, как в ней поднимается злость. Перед Рождеством она и в самом деле начала верить в эту чушь. А пять минут спустя она узнает, что Бритт ждет ребенка и что половина Лондона уже знает об этом! Теперь Дэвид захотел назад к женушке, как только от него потребовались какие-то действия.
      – Как нам повезло.
      Слыша в ее словах желчный сарказм, нежелание понять его боль, отказ даже допустить, что и онможет страдать, Дэвид почувствовал, что в нем растет гнев не меньше, чем ее.
      – Я вижу, что продолжать этот разговор нет смысла…
      – Да, никакого. Знаешь, в чем твоя беда, Дэвид? Ты думаешь, что если наконец решил, что мы тебе нужны, то можешь просто не обращать внимания на причиненные тобой боль и обиды. Но это не так. Ребенок все еще существует. Боль, которую ты причинил мне, все еще заставляет меня страдать, и это меняет дело. Мне жаль, Дэвид, но такова правда. Я больше не верю тебе.
      Обиженный и разозленный Дэвид с трудом подавлял желание схватить Лиз и начать трясти ее. Однако, когда он наконец заговорил, его голос был холоден и спокоен:
      – В таком случае, возможно, нам лучше подумать о разводе?
      Лиз была захвачена врасплох таким неожиданным поворотом разговора, но, разумеется, ни за что на свете не показала бы этого.
      Дэвид пристально смотрел на нее. Однако на ее лице не было ни удивления, ни сожаления. А когда она наконец ответила, ее слова звучали почти насмешкой:
      – Прекрасная идея. Одновременно мы можем продать дом в Холланд-парк. Может быть, адвокаты сделают нам скидку.
      Изо всех сил захлопнув дверцу «мерседеса», Дэвид дал волю своему гневу. Лиз даже не оставила ему шанса что-нибудь объяснить. Просто решила – он знал, как она умеет, – что он самовлюбленное дерьмо, которое бежит от ответственности, и точка. Судья леди Уорд вынесла и огласила приговор. Без права обжалования.
      Уже проносясь по поселку, он понял, что может никогда не увидеть ее снова и что в пылу спора даже не обмолвился, что ушел из «Дейли ньюс».
 
      – Ну давай, Лиз, пойдем! Я всегда мечтала об этом! – Мел держала Лиз за рукав и тащила ее к Палас-Пир. – Идем! Теперь все в Лондоне ходят к ясновидящим.
      Лиз на минуту задумалась. Она не была уверена, что именно сейчас хочет заглянуть в свое будущее. Весь последний час она мечтала сесть и отдохнуть, держа в руке что-нибудь высокое, холодное и желательно с градусами.
      С другой стороны, после горького прощания с Дэвидом сегодняшним утром она нуждалась в чем-то подбадривающем. Лиз очень надеялась на покупки, но вот они уже почти целый день слоняются по распродажам, и хотя Мел купила ношеный кашемировый свитер, чрезвычайно маленькое черное платье для пополнения своей коллекции и джемпер с таким глубоким вырезом, что, по мнению, Лиз на вечеринках не будет никого, кто не испытает искушения заглянуть в него, сама она не увидела ничего, что ей действительно понравилось бы. Поэтому, решив не повторять своих ошибок, она ничего не купила. Весьма печальный итог. В результате она была теперь расстроена потерей целого дня почти так же, как если бы выбросила большие деньги на что-нибудь бесполезное. С покупками, не раз убеждалась Лиз, ты всегда в проигрыше.
      А теперь вот Мел хотела идти к гадалке. Лиз решила попробовать отговорить ее от этого:
      – Перестань городить ерунду, Мел. Твои ясновидящие – просто старые каракатицы, одетые цыганками. Они берут с тебя десятку и рассказывают тебе, что ты хочешь быть богатой, счастливой и жить долго.
      Но Мел настаивала:
      – Теперь это не так. Теперь они настоящие профессионалы. Что-то вроде психоаналитиков. С той только разницей, что они дают тебе записать сеанс на пленку, но пленку потом отбирают. Пойдем, я тебя вылечу!
      Лиз неохотно позволила Мел оттащить себя от кромки воды к пирсу. Сильный и свежий ветер подхватил ее пальто и едва не вырвал из рук Мел многочисленные сумки с покупками. Они шли, прижимаясь друг к другу, и Лиз смотрела сквозь щели в дощатом настиле на пенистую морскую воду и вспоминала, как ребенком боялась ходить на пирс, опасаясь провалиться в щель. И никто не мог убедить ее, что четырехлетняя девочка физически не может провалиться в щель шириной полдюйма.
      Теперь, будучи взрослой, она любила пирсы, любила все атрибуты приморских городков, особенно зимой, когда оркестрики играют для небольших групп укутанных в пледы пенсионеров, когда краска шелушится под натиском штормов и когда, поеживаясь, маленький городишко ждет начала следующего сезона и возвращения отпускников, шезлонгов и продавцов мороженого.
      В конце пирса рядом с кафе помещался небольшой аттракцион – для Лиз это было гораздо соблазнительней визита к гадалке, – галерея призраков, снаружи мрачная и по случаю зимы закрытая, и тут же маленькая аккуратная табличка, оповещающая о владениях Сюзанны Смит, ясновидящей.
      Настроившись увидеть в пещерном мраке этакую мадам с цыганскими серьгами и в шалях с бахромой, с сигаретой, свисающей из уголка рта, Лиз была изумлена видом как самой Сюзанны Смит, так и ее владений. К ним больше подходило название «консультационный пункт». Пожалуй, Мел была права: не содержащая ничего лишнего небольшая ярко освещенная комната с бежевым ковром без единого пятнышка, светло-коричневыми кожаными креслами и столом светлого дерева вполне могла бы быть приемной дантиста с Харли-стрит или модного лондонского психоаналитика.
      Лиз обнаружила, что странным образом эта атмосфера приводит ее в некоторое смущение. По крайней мере, по адресу дамы в серьгах и шалях она могла бы отпустить пару шуточек, а вот заведение Сюзанны Смит вызывало у нее такое ощущение, словно она пришла в медицинскую лабораторию или в какую-нибудь брачную посредническую контору. Но, если у нее возникла бы потребность в том или в другом, с раздражением подумала Лиз, она пошла бы туда, где, по крайней мере, знают, что делают.
      Однако наибольшим сюрпризом оказалась сама Сюзанна Смит. Это была высокая блондинка не старше двадцати семи лет с внешностью стюардессы и тем нейтральным, лишенным классовых оттенков произношением, которое означает, что его владелица брала уроки риторики, позволяющие скрыть не очень высокое происхождение.
      На ней был пестрый твидовый костюм из тех, какие в сельских универмагах предлагают честолюбивым деловым женщинам, желающим намекнуть на свое аристократическое происхождение.
      К разочарованию Лиз, нигде не было хрустального магического шара. Возможно, от него отказались из-за того, что он не шел к бежевой обстановке. Оглядевшись кругом, Лиз с трудом подавила смешок. На полке у окна стояла толстая, в кожаном переплете книга регистрации заявок. Рядом с ней – радиотелефон. Предсказание будущего явно было выгодным бизнесом.
      – Вы предсказываете будущее по факсу? – поинтересовалась у Сюзанны Лиз, и Мел толкнула ее локтем под ребра.
      – Хорошая идея, – Сюзанна невозмутимо улыбнулась в ответ. – Я над этим подумаю. Кто первая?
      – Она, – сказала Мел.
      – Она, – сказала Лиз.
      Для Сюзанны эта ситуация явно была не внове.
      – Я тут приготовлюсь, пока вы это выясните между собой.
      После долгих препирательств Мел наконец согласилась идти первой.
      Сюзанна щелкнула кнопкой магнитофона, и Лиз с наслаждением откинулась на спинку кресла. Она уже предвкушала, как будет пересказывать все это Джинни.
      – Но у вас нет магического шара!
      – Да, я им не пользуюсь.
      Сюзанна со значением бросила взгляд на свои миниатюрные золотые часы, и Лиз в ожидании зрелища поудобнее устроилась в кресле. Сюзанна взяла руку Мел и закрыла глаза.
      Последовавшие за этим высказывания несомненно имели целью убедить Мел, что она обратилась по адресу.
      – Вам тридцать шесть, вы одиноки. Живете в Лондоне. У вас высокая должность. Вам нравится ваша работа, но впервые вам захотелось большего.
      Мел раскрыла от удивления рот, но для Лиз это было малоубедительно. Возьмите любую женщину на четвертом десятке и без обручального кольца, добавьте сюда то, как одета Мел, и остальные мелочи, и все сказанное окажется правдой.
      – Вернемся к вашему детству. Детство у вас сначала было счастливым. Вы и ваша сестра любили играть вместе.
      Лиз усмехнулась про себя. У Мел сестры не было. Как она и думала, все это – сплошное шарлатанство. Она почувствовала неожиданное облегчение оттого, что мошенничество раскрылось так просто. Уж теперь им будет над чем посмеяться. Она осторожно подтолкнула Мел, но та напряженно смотрела на Сюзанну и не отреагировала.
      – Вы вместе играли у воды?
      – Да, – тихо ответила Мел.
      – До тех пор, пока не случилось несчастье. Боже, что за чушь несет эта женщина.
      – Да.
      – И после несчастья ваш отец переменился. Он стал редко бывать дома. Ваша мать выглядела убитой горем. Счастье навсегда покинуло ваш дом.
      Лиз ощутила резную неприязнь к этой теплой и светлой комнате. Как может Мел воспринимать все это серьезно? Лиз изумляло, что столь циничная и видавшая виды женщина способна верить во всю эту муру насчет предсказания будущего. Что заставляет людей, даже таких разумных, как Мел, испытывать желание, более того – потребность верить в то, что они – не хозяева своей собственной жизни? Она попыталась повернуть беседу к более легковесным темам.
      – А как насчет настоящего? Есть ли на горизонте какой-нибудь мужчина?
      Сюзанна посмотрела на Мел и вопросительно подняла брови.
      – Хотите уйти из прошлого?
      – Да, – с облегчением отозвалась Мел, – да, если вы не возражаете.
      Она попыталась поддержать тон, предложенный Лиз, и перевести беседу на более легкомысленные темы:
      – В моей жизни появитсякакой-нибудь мужчина? – Лицо Сюзанны приняло неодобрительное выражение.
      – Он есть. Вы знаете, что он есть. Он уже есть.
      – А что он за человек? – Мел заставила себя вспомнить, что она – трезво мыслящий журналист. Ей не к лицу заглатывать наживку, подобно доверчивому обывателю. Она должна попытаться вывести эту женщину на чистую воду.
      – По духу он свободный художник, – заявила Сюзанна, – человек, который не связывает себя никакими условностями.
      – Он порядочный человек? – спросила Мел, вспоминая всех тех подонков, в которых была влюблена в прошлом.
      – Он не станет избивать или обманывать вас, если вы это имеете в виду, но он всегда поступает так, как ему хочется, а это бывает почти так же больно.
      Лиз почувствовала, что хочет чего-нибудь более убедительного. Все это так, пустая болтовня. Сюзанна не привела ни одного конкретного факта об этом свободном художнике Мел.
      – Разрешите заметить, что вы довольно туманны в деталях, – прервала она. – Нельзя ли быть несколько более конкретной? Я хочу сказать, не могли бы вы назвать какие-нибудь его отличительные черты?
      Лиз замерла в ожидании, припоминая восторги Мел по поводу того, что находилось у Гарта в трусах. Вот это хорошая проверка для Сюзанны Смит.
      Никак не реагируя на иронический тон Лиз, Сюзанна на секунду задумалась.
      – У него «конский хвост».
      Лиз рассмеялась и радостно толкнула Мел локтем. Но Мел оставалась совершенно серьезной.
      – Встретимся ли мы снова? – в ее голосе была надежда.
      – Возможно. Но только если вы перестанете его преследовать. Сейчас он бегает от вас. И чем больше вы будете преследовать его, тем усерднее он станет от вас скрываться. Вы должны оставить его в покое.
      – Но как же я могу оставить его в покое? – жалобно запричитала Мел. – Ведь тогда я его больше не увижу!
      – Не забывайте, он свободный художник. Его нельзя принуждать. Ему надо дать возможность выбора.
      – Но выберет ли он меня?
      – Это будет зависеть от вас.
      Деликатно зазвонил небольшой старомодный тикающий будильник, казавшийся чужим в этой ультрасовременной обстановке. Сюзанна открыла глаза и отпустила руку Мел. Потом вежливо улыбнулась и встала. В тот же миг зазвонил радиотелефон.
      – Вы позволите мне отлучиться на минуту? – Сюзанна взяла трубку и ушла с ней в соседнюю комнату. У Лиз было такое ощущение, что их оставили наедине нарочно.
      – Что это за вздор она несла сначала? У тебя не было никакой сестры.
      – Была, – возразила Мел.
      – Ты никогда о ней не рассказывала.
      – Не было случая.
      – А как насчет «конского хвоста»? Не говори мне, что Гарт его носит.
      Мел обернулась и с блаженной улыбкой посмотрела на Лиз. У нее был вид, как у Святой Бернадетты, которой сказали, что Джордж Майкл может проводить ее домой.
      – Носит. Разве я тебе не говорила, что у него «конский хвост»?
      Лиз почувствовала, что по ее телу побежали мурашки. Все оборачивалось не таким смешным, как она рассчитывала.
      Сзади раздался звук открывающейся двери, и Лиз нервно обернулась. Это была Сюзанна. Она улыбнулась Лиз; ее шикарный макияж скрывал едва уловимый намек на холодность. У Лиз было четкое предчувствие, что будущее, которое Сюзанна собиралась предсказать ей, не из тех, за которые захочется выложить двадцать фунтов.
      – Прекрасно, – Сюзанна села за стол и взяла ее руну, – теперь вы.

      Дэвид ехал по петляющей сельской дороге, вымещая свой гнев на поворотах, которые проходил слишком резко. Если бы Лиз в разговоре с ним вышла из себя, если бы она кидалась вещами, визжала и кричала, он сладил бы с этим. Он визжал и кричал бы в ответ, и в конце концов все обвинения были бы произнесены и аккуратно выложены на стол, и они бы успокоились. Но что он мог поделать с ее горьким сарказмом и со своим подозрением, что претензий у нее даже больше, чем она высказывает?
      Ему пришло в голову, что мужчины в гневе теряют над собой контроль и ведут себя по-мальчишески, но женщины борются без правил, с саркастическими насмешками и ехидными подковырками. Теперь он с полным знанием дела мог судить, какое оружие более омерзительно.
      Начиная обгонять древний «моррис майнор» с пожилой леди за рулем на «слепом» повороте, Дэвид знал, что идет на риск, но ему было все равно. Уже на середине поворота он услышал рокот приближающегося трактора. За долю секунды ему предстояло решить, жать на газ или на тормоза.
      На него вдруг нахлынула волна фатализма, и он, всегда безоговорочно и всецело веривший в свободу воли и во власть человека над своей судьбой, с упоением подчинился ей.
      Проскочив в нескольких дюймах от обеих машин, он увидел в зеркале заднего обзора, как пожилая леди перекрестилась, благодаря Бога за его спасение. Или за свое.
      После этой последней ссоры с Лиз Дэвиду было на все наплевать. Идею развода он подал только для того, чтобы посмотреть на ее реакцию. И что же – она восприняла ее спокойно и даже развила.
      В таком настроении он добрался до дорожного указателя, предлагавшего простой выбор: либо в Лондон, либо по автостраде М1 на север.
      На решение Дэвиду потребовалось не больше двадцати секунд. Почему-то вдруг ему показалось, что все его будущее и все надежды на счастье зависят от этого простого решения.
 
      Сюзанна крепко сжала руку Лиз и закрыла глаза.
      – У вас тоже было счастливое детство. Вы росли в сельской местности, на ферме с лошадьми и курами.
      Лиз ощутила растущее чувство беспокойства. Она действительноросла с лошадьми. И на протяжении многих лет самым большим и ни с чем не сравнимым для нее восторгом был тот, который она испытывала, сидя на пони.
      – Ваш отец взял вас покататься на лошади, когда вам было пять лет. Вы упали с нее, но упросили его сразу же посадить вас обратно. Он гордился вами.
      Это воспоминание было так глубоко упрятано в ее памяти, что ей потребовалось несколько секунд, чтобы оживить его. Вот оно. Яркий весенний день на Лонг-Салли, поле, соседствовавшее с фруктовым садом. Отец оседлал самую старую и самую смирную лошадь из всех, какие у него были. Но и она казалась огромной и страшной пятилетней Лилли-бет. На мгновение тот страх вернулся к ней, словно ее сажали на лошадь сейчас. А потом было чувство восторга, когда лошадь медленно двинулась вперед и отец отпустил ее. Она действительно большая! И вдруг неожиданное устрашающее ощущение падения и давно забытый трепет при виде гордости отца, когда она потребовала посадить ее обратно.
      Вернувшись в настоящее, Лиз с содроганием поняла, что ей страшно. Ей хотелось и убежать, и не сходить с места. Но Сюзанна все еще крепко держала ее руку.
      – Он гордился вами тогда, – сказала она мягко, – и он гордится вами сейчас.
      Лиз подняла на нее глаза. Уже десять лет, как ее отец умер! На долю секунды ей показалось, что ясновидящая сжала ее руку чуть сильнее, но не сказала при этом ни слова. Лиз подумала об отце, которого так любила, и ощутила неожиданное чувство покоя, не замутненное печалью, всегда возникающей в душе при мысли о нем.
      Сюзанна заговорила снова:
      – Вы многое изменили в своей жизни. Вы чувствовали себя бабочкой в железной клетке, и вы сломали ее. Это потребовало огромных усилий. Но это не дало вам счастья, которого вы ждали. И вам предстоит изменить еще очень и очень многое. Но в конце концов вы будете счастливы.
      Слушая Сюзанну, Лиз наконец поняла, почему Мел так хотела попасть сюда сегодня. Обещание счастья в конце концов, после мучительной борьбы, так обнадеживает, что ты готова отбросить все разумные соображения, чтобы поверить в него. Тебе нужноповерить в него. И это побуждает тебя не предаваться пассивно в руки судьбы, а более страстно бороться за счастье, которое тебе когда-то было обещано.
      Чтобы как-то справиться с нахлынувшими эмоциями, Лиз решила переменить предмет беседы:
      – А как насчет моей личной жизни? Меня тоже ждет свободный художник с «конским хвостом»?
      Но Сюзанна никак не отреагировала на ее насмешливый тон. Вместо этого она немного сместила руну Лиз в своей руке, словно открывая дорогу какому-то потоку энергии.
      – Вас любят двое мужчин, и оба они причинят вам боль.
      – С ума сойти! – посочувствовала Мел. – Для меня не секрет, кто один из них.
      – Но вы сильны, вы переживете, – гадалка сделала паузу и провела пальцем по ладони Лиз, словно перепроверяя какой-то удивительный факт. – Один из них на перекрестие своей жизни. Он может повернуть либо к вам, либо от вас.
      Сюзанна помолчала.
      – Он поворачивает от вас.
      Она открыла глаза и посмотрела на Лиз затуманенным и встревоженным взглядом.
      – Вы уверены, что хотите этого?
 
      – Это ерунда, Мел, это немного забавно, но не больше! – Холодный ветер прояснил голову Лиз, и к ней вернулся ее обычный скептицизм.
      – А как насчет твоего отца, и лошади, и «хвоста» Гарта?
      – Какая-то разновидность чтения мыслей, и ничего больше. – Почувствовав, как ей на щеку опустились не сколько снежинок, первых снежинок этой зимы, Лиз поплотнее запахнула пальто. – Возможно, что она в состоянии рассказать нам, о чем мы думаем сейчас, но она никак, абсолютно никак не может заглянуть в будущее.
 
      Десятью минутами позже Дэвид вырулил с площадки за дорожным указателем и включил сигнал левого поворота своего «мерседеса». Ничто не связывало его с Лондоном, и он ощутил внезапное желание снова увидеть Йоркшир. Не родной дом, – к этому он пока не был готов, – а страну своего детства. Он купит пару крепких ботинок, куртку с капюшоном, может быть, даже простую палатку и спальный мешок. Завтра он уже сможет наблюдать с вершины холма восход солнца над Ниддердэйл-Эдж.
      Нажимая педаль газа, он внезапно и остро ощутил, что Юг остался в прошлом, а в будущем его ждут широкие, дикие просторы Севера.
      По дороге к своему коттеджу Лиз включила стереомагнитофон и поставила кассету с «Жаворонком». Эта музыка всегда давала ей покой и оптимизм. Смешно принимать близко к сердцу то, что наговорила модернизированная гадалка.
      Дэвид сейчас ни на каком не на перекрестие своей жизни. Сейчас он уже вернулся в Лондон, сидит, не вылезая, за своим столом, редактирует свою драгоценную газету и решает, какие сомнительные и грязные истории страна прочтет завтра за завтраком. Такому пустяку, как ссора с ней, не оторвать Дэвида от Логана Грина и не остановить его подъема по служебной лестнице.
 
      Играла музыка, Лиз забыла о холодной слякоти за стеклами машины и представила себе конец весны и синее до рези в глазах небо, в котором жаворонок кувыркается и поет над нивами Восточного Суссекса. Через полчаса она будет дома с Джейми и Дейзи. Они сядут пить чай, и ее мать отрежет им по толстому кусну своего темного и сочного рождественского кекса.
      Вот наконец и Симингтон. Дома. Местный магазинчик, на удивление, был еще открыт, и Лиз вспомнила, что надо купить молока. Она остановилась у магазина. К ее досаде, осталось одно гомогенизированное молоко в пластиковых пакетах, которым чашку чая можно только испортить, но которое годится для утренних хлопьев. Открыв сумку, она обнаружила, что кошелек остался в машине. Возвращаться не хотелось, и Лиз принялась искать по карманам. В одном затерявшаяся фунтовая монетка, в другом даже пятифунтовая. Но вот в ее руке что-то захрустело. Она с любопытством вытащила это наружу и в ярком свете у прилавка увидела колечко блестящей ленты, которую сунула в карман перед Рождеством. Лиз уже хотела выбросить ее, но вдруг остановилась, оценив наконец ее значение. Она нашла эту ленту у крыльца как раз перед Рождеством. И как раз там, где Дэвид, по его словам, оставил подарки.
      Перед ее глазами вдруг встал Дэвид, спешащий из Лондона с багажником, полным подарков для нее и детей. Оказывается, он все-таки говорил ей правду. А она кричала на него и ругала его. А в первый день Рождества, когда он сидел один на квартире Логана Грина, она даже обвинила его в том, что он испортил Джейми праздник.
      Пообещав заплатить за молоко в следующий раз, Лиз бросилась к машине, схватила кошелек и сквозь холодную ночь побежала к старой красной телефонной будке на другом конце поселка, рядом с почтовым ящиком того же цвета – напоминание о единстве стиля в викторианские времена. Однако за дверью будни она снова оказалась в двадцатом вене с его непристойными надписями на стенах и застарелым запахом мочи. Слава Богу, что хотя бы телефон работал.
      Обшарив кошелек, Лиз набрала стопку монет. Она не знала, сколько времени займет попросить прощения.
      С редактором, как ни странно, ее соединили сразу. Был уже седьмой час, и его секретарша, скорее всего, ушла. После семи или восьми гудков ответил сердитый мужской голос, в котором она с удивлением узнала голос Берта.
      – Берт? Это ты? Хорошо провел Рождество? Послушай, Берт, – ей приходилось кричать, потому что в трубке начались щелчки и гудение, – Дэвид есть? Мне не хотелось бы отвлекать его, но это довольно важно.
      – Дэвид?
      Она не могла понять изумления в голосе Берта. Она просила не папу римского и не Мика Джаггера, а только своего мужа.
      – Да, Дэвид. Мой муж.
      – Но Дэвид ушел.
      – Куда ушел? Домой?
      – Никто не знает. Вчера он пошел к Логану и подал заявление об уходе. С тех пор никто из нас его не видел.
      Лиз почувствовала, что ее сердце на минуту замерло, а потом стало биться оглушительно громко. Дэвид ушел из «Дейли ньюс» и поехал прямо к ней. И вместо того, чтобы спросить, почему он это сделал, она устроила ему скандал и рассмеялась, когда он предложил развод.
      Когда она вошла в дом, там никого не было. Чайный сервиз был аккуратно расставлен на кружевных белых салфетках на сосновом столе. Ее мать любила порядок. Сейчас, должно быть, она повела детей на качели.
      Невидящим взглядом Лиз обвела комнату со знакомыми, любимыми вещами: бело-голубым фарфором, старым диваном с цветастой ситцевой обивной и подушками, которые она сшила сама, фотографиями Джейми и Дейзи, вставленными в рамки. Дэвид ушел, исчез, и никто не знал, где он. Она попробовала позвонить Бритт в абсурдной надежде, что он окажется там, одновременно страстно желая, чтобы его там не оказалось.
      Но ей ответил автоответчик, и с грустным удовлетворением Лиз заметила, что он больше не заявлял, что ни Дэвид Уорд, ни Бритт Уильямс сейчас не могут взять трубку. Теперь только голос Бритт сообщал звонящему, что Бритт в настоящее время вышла и сможет перезвонить ему позже.
      Но если Дэвид не у нее, то где же? На несколько недель поехал проветриться за границу? Нет, это не в его характере. На второй неделе любого отпуска он уже начинал скупать все подряд газеты: ему не терпелось домой. Где же тогда он, Господи?
      Она в третий раз попробовала позвонить в их дом в Холланд-парк, однако и там никто не отвечал. И хотя Лиз понимала, что это смешно, что это технически невозможно, но она была убеждена, что в ответных гудках была какая-то пустота, нечто присущее только телефону, которым давно никто не пользовался. Он словно говорил ей, что трубку снять некому.
      На память невольно пришла Мел и ее нескончаемая охота на Гарта, все эти бесчисленные послания, записанные на его автоответчик и оставшиеся без ответа, горы записок, оставленных на его имя в самых разных местах по всему Лондону, и Лиз спросила себя, не тем ли самым занимается и она. Нет, конечно, это совсем другое. Она не преследует Дэвида. Она просто хочет попросить прощения и сказать, что была несправедлива к нему. Вот и все.
      Чтобы отвлечься от своих мыслей, она включила телевизор. Ей было странно ощущать себя просто зрителем, без всяких связанных с телевидением профессиональных забот. Развлечение – это все, что ей нужно от ящика. Предыдущая передача как раз кончалась, и Лиз вдруг узнала в титрах знакомые имена. Это был сериал по Агате Кристи, поставить который она помогала – уже столько месяцев назад!
      На мгновение вспыхнула досада на то, что ей никогда больше не придется испытать волнующее чувство причастности к созданию чего-то долговременного. Конечно, воспитывать Джейми и Дейзи очень важно и иногда приятно, но есть что-то временное в собранных из конструктора замках, которые будут разобраны через десять минут, и в испеченных ею кексах, которые будут съедены за чаем.
      Внезапно поняв, что не хочет больше смотреть телевизор, Лиз уже потянулась к пульту, чтобы выключить его, как ее внимание привлек рекламный клип. Рекламировалось пиво. Отец средних лет и взрослый сын играли вместе в футбол.
      Они обсуждали предстоящую свадьбу сына, которая, к досаде отца, была назначена на тот же день, что и финал кубка по футболу. Сын, явно из этой новой породы «скользких» молодых людей, с улыбкой сказал, что кубок будет и на следующий год. Проходивший по экрану в это время строчкой текст гласил: «Кроненбург» – это крепость совсем другого рода».
      Чушь, подумала Лиз, половина гостей просто не придет на свадьбу. И все-таки в этом ролике было что-то, что запало ей в память. Уже выключив телевизор и взяв книжку, она вдруг поняла, чем обратил на себя ее внимание этот клип. Отец и сын были северянами, и рекламный ролик был с любовью снят на промышленном Севере.
      И в тот же миг ей стало совершенно ясно, что именно туда поехал Дэвид.
      – Привет, Бетти. Это Лиз.
      Лиз подождала, пока свекровь справится с удивлением по поводу того, что впервые за шесть лет слышит ее голос. Ожидая ответа, она представила себе Бетти, сидящую в своем опрятном домике, каждый дюйм которого пропылесосен до дыр, где каждая поверхность сверкает, а воздух благоухает противным искусственным запахом воздухоочистителя «Эйрвик», разложенного во всех комнатах на случай, если нежеланный запах тепла и жизни осмелится туда проникнуть. Вершиной жизни Бетти был приз Союза матерей в Кеттли за самую чистую кухонную утварь. Когда она умрет и ее вскроют, у нее на сердце наверняка будет надпись, как у Марии Тюдор: «Всему свое место и все на своих местах».
      – Лиз? Какая неожиданность! – И неожиданность не приятная, говорил ее тон. Лиз почувствовала себя виноватой перед свекровью. Следовало позвонить ей уже несколько раз после того, как они с Дэвидом расстались. В конце концов Бетти и Билл все-таки бабушка и дедушка ее детей. Но не было сомнений, что, когда Бетти услышит о крушении их брака, она тотчас же обвинит в этом Лиз и ее карьеру. Просто не хватало духу услышать сейчас этот голос домашней хозяйки, наконец получившей возможность отомстить за свои прежние обиды.
      – Бетти, скажи, пожалуйста, ты давно видела Дэвида? – Бетти мгновенно встала в оборону:
      – Он очень занят. У него никогда нет времени. Ты это знаешь. Он приезжал бы чаще, если бы мог, он всегда говорит это. А почему ты спрашиваешь?
      На секунду Лиз захотелось сказать ей правду. Но Дэвид – их гордость и радость, сын, который оправдал все вложенное в него и добился в жизни успеха, он один из самых знаменитых сынов Кеттли. И если ценой, которую надо было заплатить за это, было отсутствие возможности видеть его, то, по крайней мере для Бетти, такая цена была приемлемой. Лиз вовсе не собиралась лишать бедняжку этих иллюзий, сообщив, что ее гордость и радость лишилась работы, бросила свою беременную подругу и ударилась в бега.
      Если Дэвид захочет сообщить родителям все это, он, без сомнения, в скором времени сделает это сам.
      – Ты что, не могла застать его в редакции? – в голосе Бетти Лиз услышала нетерпеливое желание поскорее вернуться к полировке мебели.
      – Сейчас его нет там. У него что-то вроде отпуска. Если он появится у тебя, попроси его, пожалуйста, позвонить мне.
      – У меня он не появится, – сердито отрезала Бетти. – Родной дом – это как раз то место, где меньше всего надежды встретить его на Новый год.
      И мало кто станет винить его за это, язвительно подумала Лиз, торопливо прощаясь. После пяти минут разговора с Бетти она чувствовала себя измочаленной. Одному Богу известно, что сделали с Дэвидом восемнадцать лет общения с ней!
      Со всеми этими переживаниями по поводу ухода Дэвида с работы она совсем забыла, что сегодня канун Нового года. И это она-то, которая всегда знала все знаменательные даты, их особенности и связанные с ними ритуалы! Но сейчас она знала только, что никак не хочет провести сегодняшний день в одиночестве.
      Наудачу она набрала номер Джинни и Гэвина и с облегчением улыбнулась, услышав в трубке смех Джинни, который был словно дыхание жизни и тепла после ненатурального, брюзгливого голоса Бетти.
      – А что, если я предложу… – Только теперь, когда ее подруга взяла трубку на том конце провода, Лиз вдруг поняла, о чем же она хочет ее попросить, и оробела, не желая ломать планы, которые у той, возможно, были.
      – Ты хочешь предложить?..
      – А что, если я предложу, чтобы вы все приехали сюда и встретили Новый год у меня? Мы поужинали бы, а потом, если хотите, вы остались бы переночевать, чтобы не надо было беспокоиться водителю.
      – Как водитель, – Гэвин отобрал у Джинни трубку, – я могу сказать, что это самое интересное предложение, услышанное мною за весь сегодняшний день!
 
      – Дочка, ты счастлива?
      Еще три года назад Бритт не могла себе вообразить, что даже за миллион лет дождется от отца такого вопроса.
      Она уже была готова сказать: «Конечно, счастлива, папа» и повернуть разговор в безопасное русло, но вместо этого посмотрела на него и на минуту задумалась над ответом.
      Отец сидел перед камином в пижаме, с пледом на коленях, и его лицо было почти таким же серым, как зола, которую мать аккуратно сгребала с решетки каждое утро. Но что больше всего бросалось в глаза, это то, что он утратил свою задиристость. Словно сложил ее аккуратной кучной на стуле возле кровати, как складывал свою одежду. Видеть его таким было тревожно и непривычно. Кроме того, Бритт понимала: это значит, что он плох, что он гораздо хуже, чем сам готов признать.
      Бритт взяла отца за руку:
      – Счастлива ли я?
      Она словно повертела этот вопрос и осмотрела его со всех сторон, прежде чем взглянуть в глаза правде, которой раньше всегда избегала.
      – Пожалуй, нет, папка.
      – И это при всех твоих достижениях и твоей компании, которая процветает?
      – Наверное, этого мало.
      Она почувствовала, как его рука сжала ее руку.
      – Да. Ну ладно, я рад тебя видеть, родная.
      – Пап?
      Услышав волнение в ее голосе, отец поднял на нее глаза.
      С минуту Бритт колебалась. Она испытывала жгучее желание рассказать ему, что беременна, но смертельно боялась, что эта их новая близость, эта чудесная возможность говорить друг с другом внезапно испарится и вернется ее прежний отец. Тототец будет кричать о ложных ценностях и эгоистичных побуждениях.
      Но кому-то сказать это она все равно должна. Риск есть, но ей надо рисковать.
      Она подняла голову и посмотрела на него прямо и открыто.
      – Па, я жду ребенка.
      Она видела, как на мгновение его лицо напряглось от осознания этой новости. Конечно же, он подумал о всех тех жертвах, которые они с матерью принесли, чтобы дать ей хороший старт, чтобы ее судьба не повторила судьбу фабричных девчонок, что беременеют в семнадцать и оказываются в ловушке на всю жизнь. Наконец он заговорил:
      – Ребенок? Ребенок, эй! Мы будем с приплодом!
      И Бритт поняла, что он вовсе не собирается, как она опасалась, разыгрывать из себя отца викторианских времен и заявлять, что не желает больше видеть ее на своем пороге. Поняла, что сказанное ею он принял, как подарок. Подарок жизни на пороге смерти. Он протянул руку и крепко обнял ее.
      – Ребенок, а? – Он ласково потрепал дочь по голове. – Ты рада, дорогая?
      Бритт улыбнулась. Она была довольна собой, как маленькая девчонка, у которой есть секрет.
      – Да, пап, очень.
      И к своему изумлению, она сознавала, что это правда.
      – Внучек, а? И как раз очень вовремя.
      – Не надо, пап, – неподдельная боль в ее голосе тронула его до глубины души, – тебе скоро станет лучше.
      – Да. Может быть. Так что давай, милая. Сколько мне надо протянуть? Когда ты его ждешь?
      – В августе.
      – А вы собираетесь… ну… ты и отец?..
      – Пожениться? Нет, пап, не собираемся. Фактически мы разошлись.
      Он посмотрел на нее с испугом.
      – Не волнуйся. Все будет хорошо. Я знаю, все будет хорошо.
      На мгновение Бритт отвела взгляд, словно набираясь мужества для дальнейшего плавания по опасным водам правды.
      – Па, мне нужен твой совет. Представь себе, что ты молодая женщина, и у тебя есть подруга, и ты влюбилась в ее мужа, и он немного пожил с тобой, а потом ушел. И тут тебе предлагают ее работу. Не ту работу, которая у нее сейчас, а ее прежнюю работу. Представь себе, что это чудесная работа. Восхитительная. Одна из лучших на телевидении…
      Бритт запнулась, пораженная абсурдом предположения, что ее отец, человек строгих моральных правил и разумных доводов, мог когда-нибудь попасть в идиотскую ситуацию вроде той, которую она описывает.
      – Ты согласился бы на эту работу?
      – А твоя подруга хотела бы вернуться туда?
      – Я думаю, да, скорее всего, хотела бы.
      – Тогда, наверное, я решил бы, что с меня, пожалуй, уже хватит ее собственности.
      Бритт усмехнулась. Она знала, что он скажет именно так. И именно так она собиралась сделать.
 
      – А вы знаете, что Бритт беременна?
      Лиз передала Джинни и Гэвину стаканы.
      Джинни удивилась:
      – От Дэвида? Лиз кивнула.
      – Ой, Лиззи, какой ужас! – Гэвин обнял ее:
      – Бедняжка Лиз. Вот подонок!
      – А теперь он ушел от нее.
      – Боже!
      – Значит, хэппи-энд? – пошутил Гэвин. Он никогда не любил Бритт.
      – Только не для Бритт, – Лиз села на диван.
      – Ну да, давайте, жалейте страдалицу Бритт! – Мысль о том, что кто-то, а особенно Лиз, может испытывать сочувствие к Бритт, явно бесила Гэвина. – О Бритт можете не беспокоиться. Когда она обнаружит, что не может получить таких отступных, как с Кельвина Клейна, она тут же сделает аборт!
      Против своей воли Лиз рассмеялась. Она тоже не могла себе представить бывшую подругу матерью. Было невозможно вообразить, как дорогой бежевый костюм Бритт весь испачкан бананами или как маленькие пальчики хватают полу ее жакета от Армани. Бритт была создана для фланирования по «Харродс» и «Харви Николс», а не для толкотни в «Мазеркэр» и в «Тойз Ар-Ю». Лиз на секунду задумалась, что будет, если дать ребенку полную свободу в вылизанной до блеска квартире Бритт, и тут же воочию увидела это несчастное маленькое существо, одетое исключительно в черно-белое, в тон обоям.
      И впервые Лиз пришло в голову, что теперь, когда Дэвид ушел от Бритт, она в самом деле может не захотеть иметь ребенка.
 
      Бритт сидела на неудобном диване в гостиной родительского дома, укрывшись пледом. В доме было холодно, и старики ушли спать. Отец был еще слишком слаб, чтобы дожидаться у телевизора, когда бой Биг Бена в полночь возвестит Новый год.
      С кружкой чая в руках Бритт наблюдала беспомощную попытку телевидения – разумеется, как обычно, в прямой передаче из Шотландии – совместить шотландские юбки и заиндевевший вереск с чередующимися комиками и рок-н-ролльными закидонами.
      Бритт часто казалось, что канун Нового года был придуман специально, чтобы мучить тех, кто одинок. Когда ты проводишь его одна, невольно чувствуешь себя в некотором роде отбросом общества. Даже если убедительно докажешь себе что не хочешь идти в гости, что желаешь поработать или Побыть Одной, фальшивое веселье и суета все равно как-то просачиваются через щели твоего дома и угнетают тебя.
      Однако вопреки всему сегодня Бритт не чувствовала себя одинокой. И на своей памяти впервые ощущала себя счастливой и в безопасности. Ее отец поправится теперь, когда у него появилась цель, ради которой надо жить. А завтра она позвонит Конраду Марксу и откажется от работы. На секунду Бритт понежилась в незнакомом ей чувстве собственного бескорыстия.
      И что дороже всего – она крепче прижала подушку к своему животу – у нее ребенок.
      Начиная с этого момента она никогда, никогда не будет больше одна.
 
      Лиз сидела на подоконнике в спальне Джейми и Дейзи и смотрела на освещенный лунным светом пейзаж. Вот-вот зазвонят возвещая Новый год, колокола маленькой церквушки, она спустится вниз, и вместе с Джинни и Гэвином они споют «Забыть ли старую любовь». Кончится этот год, самый тяжелый в ее жизни.
      Приподняв окно на несколько дюймов, чтобы не напустить в комнату слишком много холодного воздуха и не разбудить детей, она встала на колени и пролила вниз несколько капель шотландского виски, принесенного Гэвином. Что-то вроде жертвоприношения древним богам этих мест, чтобы они дали ей немного здешнего покоя.
      Внизу, в поле за дорогой, ведущей в Южный Даунс, в лунном свете стояла белая лошадь, словно выхваченная из тьмы лучом прожектора. Лиз она показалась добрым предзнаменованием, символом жизни, в отличие от лошади, вырезанной в известняке на склоне холма, чтобы напоминать людям о несчастной любви и смерти.
      Она смотрела в безмолвную ночь и думала, что их с Дэвидом любовь тоже мертва, что ей пора перевернуть эту страницу своей жизни и впервые признать, что до настоящего момента ее переезд сюда не был действительно началом новой жизни, о которой она мечтала.
      Поднявшись с коленей и пережидая, пока перестанет покалывать в ногах, Лиз услышала, что зазвонили колокола Симингтонской церкви, как они звонили уже сотни лет.
      Но сегодня раскатистый вибрирующий перезвон звучал, казалось, только для нее, призывая начать новую жизнь, не оглядываясь на этот раз назад.
      И она знала, что ей придется учесть еще одну вещь. То, о чем сказала Мел. Что она никогда не будет Матерью-Природой. Она любит своих детей, но ей нужно хотя бы время от времени уходить из дома. Она никогда больше не будет ставить карьеру выше семьи, но пора посмотреть в лицо правде: ей придется найти себе работу.
 
      Бритт лежала на узкой кровати – той самой, на которой спала в детстве, – и слушала, как колокола Ротуэллской реформистской церкви прощаются со старым годом и приветствуют новый.
      Снаружи темно и тихо. В Энейша-Гарденз ни пьяных гуляк, ни размалеванных ряженых, с песочным коржиком и куском угля обходящих соседей с пожеланиями удачи. Никаких шумных поцелуев и восклицаний: «Дорогуша!», как на лондонских вечеринках. В Экейша-Гарденз мирные обыватели дождались боя Биг Бена и спокойно легли спать.
      Но сегодня Бритт не считала их ограниченными или неспособными радоваться. Это просто обычные люди, которые живут спокойной жизнью, как ее мать и отец. Спать ей не хотелось, и она лежала с открытыми глазами. От уличного фонаря в маленькой комнате было светло. Неожиданно Бритт поняла, что впервые после своего ухода из этого дома она распаковала чемоданы и разложила свои вещи по комнате, словно это действительно был ее дом.
      Улыбнувшись, она повернулась набок и уютно устроилась под одеялом. Сегодня она чувствовала себя удивительно спокойно в этом мире.
      В пять утра, задолго до того, как в небе засветлела полоса рассвета, когда птичий хор только начинал свой первый шумный концерт в этом году, Бритт ощутила боль.
      В полусне она повернулась на другой бок и постаралась забыть о ней, прижав к себе подушку. Скорее всего, это расстройство желудка, результат неумеренной рождественской еды.
      Но приступ повторился, на этот раз сильнее. Волна боли и тошноты заставила ее открыть глаза и покрыла потом ее ладони. Бритт взмолилась, чтобы это была ошибка, чтобы этого не произошло.
      Но она уже знала, что ошибки не было. Выпрямившись и растянувшись абсолютно ровно, как, она читала, надо сделать, она почувствовала еще один приступ боли, и кровь нескончаемым потоком хлынула из нее, пропитывая простыни и окрашивая в алый цвет белизну ее шелковой пижамы.
      Сначала она хотела крикнуть матери, чтобы та позвала врача. Но потом поняла, что уже слишком поздно. Что теперь помочь ей уже никто не мог. Что она уже потеряла своего ребенка.

      – Послушай, а почему бы тебе не поступить в «Женскую силу»?
      Джинни задержала дыхание, даже не осмеливаясь посмотреть в лицо Лиз. Она понимала, что Лиз может счесть «Женскую силу» слишком скромным поприщем для человека ее способностей, убогой лавочкой под началом любительницы, этаким занятием от нечего делать для домашней хозяйки.
      И будет права. Основания для этого были. Джинни оглядела свой маленький, неуютный офис с единственным телефоном, с сомнительной картиной на стене, с архаичной картотекой, не говоря уже о вопиюще беспомощной восемнадцатилетней секретарше-машинистке-стороже, которая была настолько непривлекательна, что не смогла поступить даже на государственные курсы для секретарш, и в результате обходилась фирме очень дешево. Это было явно не «Метро ТВ».
      На миг Джинни снова упала духом. «Женская сила» была прекрасной идеей, она знала это, но если быть до конца честной перед самой собой, то у нее не было, похоже, ни воображения, ни достаточного умения для того, чтобы наладить дело. А вот у Лиз было и то, и другое. Джинни знала, что если Лиз возьмется за руководство, то дело у них пойдет. Поняв, что Лиз ничего не ответила, она решила попробовать еще раз и чуть настойчивей:
      – Конечно, мы не сможем платить тебе много, но это работа с неполным рабочим днем, у тебя останется время и на детей. Ну и конечно, ты будешь не служащей. Я хочу, чтобы ты стала моим партнером.
      Лиз огляделась по сторонам. Она не собиралась устраиваться на работу так скоро и даже еще не задумывалась о том, чем будет заниматься, когда соберется. Скорее всего, это будет небольшая консультационная фирма телевизионного профиля, где она в день сможет зарабатывать столько, сколько другие зарабатывают в неделю. Но, глядя на крошечную контору Джинни в живописном спокойном центре Льюиса, Лиз испытала отвращение при мысли, что ей снова придется окунуться в мир телевидения с его безумным эгоизмом и маниакальной самовлюбленностью. Не хотелось даже думать о том, что придется ездить в город, пусть хотя бы раз в неделю, и что этот день неизбежно окажется разбитым на два с возможной ночевкой в каком-нибудь безликом отеле.
      Она была глубоко тронута тем, что подруга пригласила ее партнером в дело, которое было ее, Джинни, личной затеей. Лиз не нужна была большая зарплата. Жить в коттедже, за который не надо было выплачивать кредит, оказалось поразительно дешево в сравнении с их расточительным лондонским существованием, и она посчитала, что сможет обходиться весьма скромным доходом.
      – Сколько, ты полагаешь, это может быть?
      Боже! Сумму, которую назвала Джинни, в «Метро ТВ» постеснялись бы предложить женщине, которая мыла туалеты. Но это ведь не была «Метро ТВ». И слава Богу. Это была «Женская сила», в идею которой Лиз поверила с того самого момента, как услышала о ней от Джинни. И хотя «Женской силе» не суждено стать международным концерном, будет прекрасно встретиться со всеми этими женщинами, которые, подобно ей самой, хотели и вернуться к работе, и не бросать своих детей.
      Следя за выражением лица Лиз, Джинни не могла не увидеть, какое впечатление произвела названная ею цифра. Едва ли Лиз захочет работать за такие деньги. При желании она смогла бы получать раз в десять больше. И это еще не предел.
      Лиз глубоко вздохнула и приняла решение. Встав с ветхого стола, она отряхнула пыль со своего дорожного костюма, взяла сумку и направилась к выходу.
      Джинни попыталась скрыть свое разочарование за приветливой улыбкой.
      – До свиданья, Лиззи, не обижайся. Это все-таки была хорошая мысль.
      – Конечно, хорошая. – Лиз обняла Джинни за плечи и прижала к себе. – Я начну сразу же, как только найду кого-нибудь приглядывать за детьми.
      Джинни с изумлением посмотрела на нее.
      – Мне нравятся трудности, – в глазах Лиз играли смешинки.
      – О, Лиз, – Джинни крепко обняла подругу, – чего-чего, а трудностей тебе хватит!
      Улыбаясь в ответ на ее восторги, Лиз и не подозревала, насколько та окажется права.
 
      Бритт лежала в кровати лицом к стене абсолютно спокойно. Она чувствовала себя так, словно кто-то взял ее и опорожнил, как пакет с пинтой ненужного молока, о котором никто не станет плакать. Никто, кроме нее.
      Пришел доктор, розоволицый и смущенный, потому что он был их семейным врачом и когда-то принимал новорожденную Бритт и потом лечил ее от ветрянки. Сдавленным голосом он сообщил ей, что у нее выкидыш. Конечно, у нее выкидыш,хотелось крикнуть ей и бросить ему в лицо свою окровавленную пижаму, но что ей делать? Все ведь уже кончено!
      Единственное, что она ощущала сейчас, – это охватывающее ее всю безразличие, парализующую летаргию, из-за которой она даже не рассердилась, когда доктор спросил, одна ли она, и бестактно похлопал ее, добавив, что тогда это все к лучшему, правда? И она вспомнила, что в Ротуэлле до сих пор считалось неприличным обзавестись ребенком до свадьбы.
      Она лежала и чувствовала себя одинокой, как никогда. Она знала, что родители любят ее и сделали бы все, чтобы облегчить ее боль. Но никто не был в состоянии помочь ей.
      За эти недолгие недели своей жизни ее малыш словно открыл в ней двери. Двери к любви, радости, близости и вот теперь боли. И, к своему ужасу, Бритт обнаружила, что не в силах снова закрыть эти двери. Она не могла сказать себе, что это все неважно, что у нее осталась ее карьера, ее квартира, ее налаженная жизнь.
      И, отворачиваясь к стене, чтобы не видеть глаз ни доктора, ни матери, Бритт поняла, что есть еще одна истина, в лицо которой она пока не посмотрела. Что, возможно, потеря ребенка – это расплата. Она разрушила благополучную семью и лишила Джейми и Дейзи отца, а Лиз – мужа. Она предала свою лучшую подругу.
      Что сделано, то сделано. Но, может быть, еще не поздно попытаться загладить свою вину. И начать она может сегодня же, позвонив Конраду и отказавшись от работы.
      Она повернулась к матери, едва заметной усталой улыбкой улыбнулась ей и попросила чашку чая.
 
      – Ну и как твои поиски помощницы для идеальной матери? – с надеждой спросила Джинни. Она считала дни до выхода Лиз на работу.
      – Ужасно. На объявление откликнулись пять девушек, и ни одна из них не говорит по-английски! Одна служила в израильской армии, одна работала в художественном фото ателье, а три говорили таким тоном, словно собираются участвовать в конкурсе красоты! – Лиз с негодованием отбросила номер «Леди». – «Я хотеть работать с дети, потому что они такой умный… у вас иметь машин?.. и у вас иметь в дерьевнья винный бар? А-а-ах!».
      Джинни почувствовала растущую тревогу. Если Лиз не найдет кого-нибудь приглядывать за детьми, «Женской силе» нечего на нее рассчитывать.
      И тут она вспомнила.
      – Подожди-ка минутку… О чем это говорила позавчера твоя соседка Руби?.. Вспомнила… Дочь хозяина «Плуга и борозды». Поступает в колледж с питанием и ищет работу с проживанием.
      – Звучит прекрасно, – Лиз представила себе счастливых детей и холодильник, полный картофельной запеканки. – Как ее зовут?
      – Кажется, она сказала, Минти. – Лиз пододвинула к себе телефон.
      – Здравствуйте, это «Плуг и борозда»? Можно мне поговорить с Минти?
 
      – Что значит «я не хочу эту работу»?
      Конрад довольно улыбнулся, когда секретарша сказала ему, что на проводе Бритт Уильямс. Ладно, она помариновала его почти неделю, но он в восторге от этого. Самообладание и осторожность входят в список качеств человека, который ему нужен. А теперь, за несколько дней до заседания Совета, эта глупая стерва отказывается от работы!
      Конрад оставил свою привычную расслабленную позу с ногами на столе, вскочил и забегал взад-вперед по толстому черному ковру, как сердитая оса, ищущая, кого бы ужалить. Эта жадная корова, скорее всего, хочет больше денег. Он так и представил себе ее сидящей за своим начальническим столом в одном из своих убийственных костюмов и считающей, что он у нее в кармане.
      – Послушайте, Бритт, что за всем этим? Вы хотите больше денег? Так и скажите. И не вешайте мне на уши эту лапшу насчет того, что вы не хотите эту работу.
      Бритт сидела в холле дома (вернее, половинки дома) своих родителей, на ней была ночная рубашка и мохнатые домашние шлепанцы ее матери (свои она забыла в Лондоне), похожие на пару морских свинок. Слушая Конрада, она едва не рассмеялась. Пустота последних нескольких дней переросла в своего рода буддийское спокойствие, которое делало нереальными большинство обычных вещей, а Конрада превращало во что-то вроде персонажей Лаурела и Харди.
      – Я не хочу эту работу, Конрад.
      Конрад на минуту задумался. За годы начальствования он выработал безотказный метод, на треть состоящий из обольщения и на две трети – из запугивания, до сих пор не дававший осечки. Сегодня инстинкт подсказывал ему, что обольщение следует опустить и переходить прямо к запугиванию.
      – Послушайте, Бритт, у нас было джентльменское соглашение.
      – Ерунда! Вы попросили меня подумать об этом, а ваша секретарша попросила меня сделать себе заметку о совещании. Вот и все.
      – Совещании всего чертова Совета правления «Метро телевижн»! Послезавтра!
      – Мне жаль, Конрад, но я не хочу эту работу.
      – Тогда мне придется дать по отрасли утечку информации, что вы ненадежны, – голос Конрада стелился бархатом, – что сегодня вы даете слово, а завтра берете его назад. Нерешительность – ругательство в нашем бизнесе, Бритт, особенно если ты женщина.
      – Уж не угрожаете ли вы мне, Конрад?
      Видя, что он заходит в тупик и что Бритт, возможно, действительно имеет в виду именно то, что говорит, Конрад начал приходить в бешенство. А когда Конрад приходил в бешенство, ему нравилось иметь виноватого. И ему в голову пришло как раз подходящее имя: Лиз, мать ее, Уорд.
      Ну конечно же! Это ее козни. Когда Бритт выходила из его кабинета в канун Рождества, за эту работу она готова была перегрызть любому глотку – он видел по ее глазам. Само собой, она пыталась это скрыть. Не очень-то солидно взять и завопить: «Ура! Я обожаю эту работу, я беру ее немедленно!» Но все равно она ее хотела, и они оба понимали это. А потом Лиз наверняка надавила на нее, упрекая в том, что она и предала ее дружбу, и украла мужа. А эта дуреха послушалась ее.
      – Ладно, Бритт, забудьте все, что вам говорила Лиз Уорд. Вы хотели эту работу перед Рождеством, вы хотите ее и сейчас.
      – Поправка. Возможно, я хотела ее перед Рождеством, но сейчас я ее больше не хочу.
      – И вы будете уверять меня, что Лиз Уорд тут абсолютно ни при чем?
      – Я этого не сказала, Конрад. Но могу заверить вас, что ни слова не говорила Лиз о вашем предложении и что она совершенно точно не заставляла меня отказаться от этой работы.
      – Тогда какого хрена вы от нее отказываетесь? – Бритт поставила ступни носками друг к другу, так что стало казаться, будто морские свинки целуются. Это вдруг показалось ей очень забавным.
      – Потому что я не хочу эту работу. И возможно, – тут она сделала паузу, вспоминая свой разговор с отцом, – потому, что с меня уже хватит того, что принадлежит Лиз.
      Представив себе лицо Конрада и догадавшись, что он наконец истощил свои доводы, она рассмеялась:
      – Не переживайте, Конрад. Это же только телевидение! – И с удивлением вдруг поняла, что она действительно так и думала.
      Конрад в ярости вышагивал по комнате. Он отдал эту должность Клаудии на временных условиях, и теперь она ждала, что ее утвердят окончательно. Но это вовсе не входило в его планы. Будь он проклят, если позволит ей и дальше держать себя под каблуком только потому, что она может трахаться дольше любой другой женщины в Лондоне.
      Его план был совершенно иным. Если у него все получится, то он хотел бы избавиться от Клаудии, хотя ей отводилась роль прикрытия в его более хитроумных замыслах, которые Бен Морган из Комиссии по независимому телевидению мог счесть не просто временными организационными перестановками. Причем достаточно ловким способом: протолкнуть ее наверх. Назвать ее должность ответственной за программы или что-нибудь в таком духе, а место руководителя программ отдать Бритт. И тут эта чертова Лиз Уорд со своей ревностью ломает все его планы. Сейчас у него один выход – добиться, чтобы Лиз убедила свою подругу переменить решение.
      Если ей это не удастся, ему вовеки не отделаться от Клаудии.
 
      Мать Бритт прислушалась у двери ванной и подождала, пока не услышала плеск воды и не убедилась, что Бритт моется. Слава Богу, дочь любит сидеть в ванне подолгу, значит, в ее распоряжении, по крайней мере, двадцать минут.
      Потом осторожно, ежеминутно оглядываясь через плечо и словно опасаясь увидеть на нем руку Бритт, требующей объяснений, мать прокралась к ее спальне. Предварительно смазанные жиром петли не скрипнули, и она проскользнула внутрь. Осмотревшись в комнате, застыла в изумлении. Еще с тех пор, когда Бритт была подростком, ее спальня отличалась безупречным порядком. Никаких разбросанных по полу кассет и пластинок, никакой брошенной где попало косметики, никакого запаха сигарет, замаскированного дезодорантом, никогда даже громкой музыки. Бледно-розовая постель всегда убрана, подушки уложены аккуратной горкой, а коллекция кукол Синди рядном устроилась на подоконнике.
      Комната, в которую она только что вошла, была словно и не комнатой Бритт: из чемоданов торчали свитеры, юбки и джемперы, украшения и косметика разбросаны по туалетному столику, из ящиков свешивались колготки, а грязное белье кучей лежало в углу.
      Чувствуя себя преступницей или матерью, открывающей замок дневника своей несовершеннолетней дочки, несмотря на надпись «НЕ ТРОГАТЬ! ЛИЧНОЕ!», она открыла сумочку Бритт.
      Ей было противно это, противно сознавать себя шпионящей за дочерью, противно бояться, что ее могут застать роющейся в сумочке. Но любовь все это оправдывала. Она знала, что в жизни ее дочери что-то очень неладно.
      Мэри Уильямс была разумной женщиной, и она не давала воли той горечи, которую испытала после выкидыша Бритт. Какая-то несправедливая жестокость была в том, что они так долго учились если не понимать свою дочь, то хотя бы мириться с ее отчужденностью, и вот, едва начав оттаивать в тепле их любви, она потеряла своего ребенка.
      А теперь эти ее странности. То она смеется и счастлива, то сразу же становится молчаливой и отстраненной. С самого начала своего замужества Мэри делилась с мужем всеми своими секретами, но только не этим, только не опасениями за душевное здоровье дочери. Этот секрет она тщательно скрывала от него, зная, как тяжело он это воспримет. Но ей был нужен кто-то, кому она могла бы поведать о своих страхах. Подруга. Подруга Бритт, которой можно все рассказать, которая приглядела бы за ней, протянула бы ей дружескую руну.
      Наконец она нашла то, что искала, – записную книжку дочери. Бритт завернула ее в старый цветастый фартук и хранила в укромном месте своей спальни.
      Толстая, в кожаном переплете, записная книжка содержала сотни имен, адресов и телефонных номеров. Мэри вспомнилась их семейная записная книжка, купленная двадцать лет назад в «Вулворт», которой они с мужем почти не пользовались. Номера телефонов, вписанные туда за эти годы, можно было пересчитать по пальцам. В ее доме телефонный звонок вызывал удивление, а иногда и страх. В Ротуэлле люди либо стучались в твою дверь, либо посылали с сообщением своих детей, либо просто хлопали тебя по плечу в пабе. Телефоном здесь пользовались редко.
      Листая книжку в поисках знакомого имени, Мэри прониклась сочувствием к дочери. Пусть у них с Тэдом в записной книжке было немного имен, но каждое значило для них что-то. А книжка Бритт была заполнена тем, что она называла «контактами». Фамилии с названием компании в скобках, бизнесмены, торговцы, врачи, дантисты, гимнастические клубы, клубы сквоша. На секунду Мэри с улыбкой задержалась на записи «ма и па». Где же друзья Бритт? Люди, которых она знала так хорошо, что называла просто по имени?
      В конце концов она нашла три имени. Джинни, Мел и Лиз.
      Она припомнила, что время от времени в разговорах слышала от Бритт эти имена. Однако виделась только с Лиз. Это случилось всего лишь раз, когда она на день приехала в Лондон и встретилась с Бритт и ее подругой в кафетерии магазина «Селфридж».
      Ей так не терпелось увидеть свою умницу дочь, которая только что поступила секретаршей в телекомпанию, она жаждала показать ее своим приятельницам, но когда Бритт наконец пришла, то без конца поглядывала на часы, явно тяготясь этой встречей и не желая тратить драгоценный час своего ленча на мать и ее скучных провинциальных подруг.
      А Лиз, напротив, была добра и дружелюбна и задавала вопросы, которые должна была бы задавать Бритт: об их домах и семьях, о том, что они думают о Лондоне.
      А потом, со стыдом вспомнила она, именно Лиз, а не Бритт спокойно взяла счет.
      Было два номера, один перечеркнутый лондонский, а другой с пометной «коттедж». Чувствуя себя более уверенно, Мэри переписала себе оба телефонных номера Лиз и на цыпочках вернулась в спальню дочери, чтобы положить записную книжку обратно.
      По крайней мере, у Бритт есть хоть одна хорошая подруга, которая, как была уверена Мэри, охотно присмотрит за ней, когда узнает, что произошло.
 
      – До свидания, ма, до свидания, па.
      Бритт бросила свое пальто в «порше» и поспешила за ним сама, стараясь не глядеть на их искаженные болью лица. Она понимала, что родители нуждаются в ободрении, хотят, чтобы она сказала им, что с ней все в порядке, что все хорошо. Но не могла говорить об этом, не могла даже упомянуть это, как не могла обнять отца и мать или просто пожать им руки. Потеря ребенка словно снова разверзла между ними пропасть.
      Единственным выходом для нее было уехать, вернуться в Лондон, где она сможет в одиночестве погрузиться в свое горе среди знакомых привычных вещей.
      – Останься, дочка. Хотя бы на несколько дней!
      Отец протянул к ней руку, она увидела тревогу на его лице и хотела ответить ему. Но вместо этого отпрянула, и отец бессильным жестом поражения опустил руку.
      – Бритт, родная, – прошептал он, глядя в сторону. Большой, теперь ссутулившийся, но, несмотря на годы тяжелой работы под землей, гордый человек, он вытер слезы. Она никогда раньше не видела его плачущим.
      – Если бы только вместо малышки мог быть я.
      Ее потрясла любовь в его голосе. Его безнадежность. Его беспомощность. Она открыла дверцу машины и вышла.
      – Ох, папа, не говори так. Ты один-единственный, а ребенок у меня в конце концов может быть и еще!
      – Ну ладно, поторопись, девочка!
      Она отвернулась, догадываясь и не желая услышать то, что он собирался сказать ей. Что он долго не протянет.
      – Я люблю тебя, папка.
      – И я люблю тебя, девочка. Ну давай, катись в свой пуп земли!
      Бритт улыбнулась и села в машину. Но она знала, что не пуп земли ждет ее среди лондонской толпы, а бездонный колодец одиночества.
      Проследив, как машина Бритт с ревом рванулась из Ротуэлла, Мэри выждала еще десять минут на тот случай, если Бритт что-то забыла и вернется. Потом она поднялась наверх и нашла в правом ящике своего туалетного столика тщательно сложенный клочок бумаги, на котором записала телефон Лиз.
 
      В спальне было тихо, и дети внизу играли подозрительно бесшумно. Лиз вынула из гардероба свой синий костюм в белую полоску, критически осмотрела его и решила, что он слишком вызывающий. Если она собирается беседовать с консервативными местными бизнесменами, ей ни в ноем случае нельзя иметь вид «да я тебя с нашей съем!», излюбленный облик лондонских деловых женщин.
      Интересно, как там в «Метро ТВ» идут дела без нее. Она слышала о ссорах между Клаудией и Конрадом. Ну-ну. Уход одного руководителя программ может быть случайностью. А вот двух – это уже подозрительно.
      Оторвавшись от мыслей о телевидении, она вернулась к предстоящей работе. Что ей было нужно, это хороший твидовый костюм, как у Сюзанны Смит.
      Она на минуту присела, задумавшись о предсказании гадалки. Та говорила, что Лиз предстоят перемены, и вот она возвращается на работу. Но потом циничная часть ее «я» напомнила ей, что такое туманное предсказание могло значить что угодно.
      А как насчет другого намека на будущее? Она сказала, что двое мужчин любят ее и двое мужчин причинят ей боль. А Мел сказала, что одного из них она знает. Лиз отложила костюм в сторону. Думать о Дэвиде она не хочет. Дэвид в прошлом. Кто же таинственный второй мужчина?
      Разглаживая одеяло с рисунком в виде роз, она с кривой усмешкой подумала, что от этих предсказаний мало толку и что их лучше забыть. С тех пор как перебралась сюда, в Суссекс, Лиз почти не встречала мужчин моложе семидесяти. Ее шансы не очень-то велики. И уж меньше всего на свете ей нужен еще один мужчина, который причинит ей боль.
      Однако, когда несколько секунд спустя зазвонил телефон, она почти с полной уверенностью ожидала услышать мужской голос. Но голос был женский. Робкий, запинающийся, с северным акцентом, он звучал так, словно его обладательнице стоило большого труда позвонить.
      – Здравствуйте… это Лиз?
      Лиз пришло в голову, что если она громко скажет «Брысь!», то голос на другом конце провода исчезнет и никогда не вернется. Но вместо этого она сказала:
      – Да, это Лиз.
      – Я Мэри Уильямс, мать Бритт Уильямс.
      Мать Бритт! Трудно представить себе, что у Бритт может быть мать или отец. Представить себе, что два совсем обычных человека соединили свои гены, и получилась Бритт. Лиз вспомнила, что они действительно встречались десять или одиннадцать лет назад. Приятная, опрятная, заметно увядшая женщина, неловко чувствовавшая себя в своем костюме и пестрой шляпке, и с выражением постоянного удивления на лице. Кажется, больше всего ее удивляло то, что именно она смогла родить эту одетую с иголочки, элегантную и умную молодую особу, которая явно тяготилась необходимостью уделить ей пять минут.
      И еще Лиз вспомнила, как ей было жаль эту женщину, подруги которой видели, что дочь откровенно стыдится ее.
      – Простите меня за беспокойство, но мне действительно необходимо попросить вас об одолжении.
      Лиз почувствовала, как в ней закипает гнев. Эта женщина собирается просить ее что-то сделать для Бритт!
      – Это касается моей дочери, – выпалила та скороговоркой, не замечая молчания Лиз и торопясь облегчить свое бремя. – Вы, наверное, знаете о ее ребенке?
      – О да, – Лиз сама слышала резкость своего тона, но не пыталась смягчить его. Эта женщина что, ждет от нее поздравлений? Какая радость для вас, вы будете бабушкой! Какое, должно быть, волнующее чувство!
      – Да, я очень хорошо знаю о ее ребенке.
      Мать Бритт понизила голос, словно разговор продолжался уже в церкви:
      – Похоже, что на прошлой неделе она его потеряла.
      – Потеряла? – какое-то время смысл ее слов не доходил до Лиз.
      – Да. У нее был выкидыш. По дороге сюда она едва не попала в аварию и чудом избежала смерти. Доктор сказал, что это был шок с задержкой.
      Так Бритт потеряла ребенка. На Лиз нахлынула волна чувств, среди которых она могла распознать и легкое чувство вины, и удовлетворение.
      – И как она перенесла это?
      – Вот поэтому я и звоню. Боюсь, тяжело. Иногда она как будто в порядке, и ее ничто не заботит, но потом на нее находит мрачное настроение, она часами не роняет ни слова и замыкается в себе. Меня очень беспокоит, как она будет там одна в своей огромной квартире-складе. Я подумала, не могли бы вы…
      Лиз ждала. По запинающемуся голосу Мэри Уильямс она понимала, что говорит с женщиной, которая легко делает одолжения сама, но которой очень трудно просить об одолжении.
      – …приглядеть за ней? Я не знаю никого из ее подруг, но я помню, как добры вы были. Как вы думаете, вы смогли бы сделать это?
      На секунду Лиз ощутила ослепляющий, яростный гнев. Как смеетэта женщина просить именно ее приглядывать за Бритт, когда ее муж – отец этого несостоявшегося ребенка?
      Но потом, подавив в себе желание истерически расхохотаться, она поняла, в чем дело. Просто Бритт, скупая на правду и в более благополучные времена, не позаботилась о том, чтобы сказать своей мамаше, кто отец ребенка.
      А не сказать ли ей правду сейчас? Но в тех краях, где она живет, женщины не заводят детей от мужей своих лучших подруг, и Лиз решила, что эта новость разобьет сердце Мэри Уильямс.
      – Мне жаль, миссис Уильямс, но дело в том, что я больше не живу в Лондоне.
      – А-а.
      Было ясно, что она ждала не такого ответа. В ее голосе Лиз услышала разочарование и невольно смягчилась.
      – Если хотите, я могла бы попросить Мел, одну из наших подруг, позвонить ей.
      Она легко могла представить реакцию Мел, если бы сделала это. «Что, мне позвонить Бритт? Ты рехнулась! Так она потеряла ребенка? Ну что ж, значит, Бог еще есть!»
      – О, пожалуйста, если вам не трудно. – Разумеется, она разочаровала миссис Уильямс, но это было неизбежно.
      Что бы ни говорила ее мать, Бритт, насколько Лиз ее знает, сейчас сидит, наверное, дома, красит ногти и думает о своей карьере. Она, наверняка, решила, что если смотреть в будущее, то все случившееся – к лучшему.
 
      Бритт открыла дверь своей квартиры и ступила в залитую солнцем прихожую. Она ожидала, что споткнется о кучу газет, которые забыла попросить не доставлять, и окажется по колено в открытках, счетах и рекламных проспектах не очень расторопных торговцев, предлагающих подарки к Рождеству. Вместо этого ее почта была собрана в аккуратных пачках, газеты сложены незаметной стопкой в прихожей под бамбуковым столиком, а на самом столике в горшке красовался ярко-красный гранатник, подарок ее уборщицы, миссис Уилс, которая явно побывала здесь сегодня утром. Ну, конечно, сегодня вторник. Дома она совсем потеряла счет времени.
      Бритт всегда презирала этот цветок, связывая его с претенциозными салонами и дешевыми открытками, но именно этот тронул ее почти до слез. Еще неделю назад она сочла бы его вульгарным и неуместным. Но сейчас кроваво-красные листья казались ей символическими. Напоминанием. И, к своему удивлению, она была рада получить такой подарок.
      Швырнув чемодан на кровать, она медленно обошла квартиру, залитую проникающими через огромные окна лучами послеобеденного солнца, выхватывавшими каждую пылинку и превращавшими ее в золото. Эта квартира пленила ее именно светом. Как ты можешь жить в этой огромной стеклянной коробке, спрашивали ее некоторые, устрашенные беспощадным сиянием летнего дня и напуганные необходимостью защищаться от полуденного солнца глухими шторами, словно здесь был не лондонский Ист-Энд, а Средиземноморье. Это потому, говорила себе Бритт, что им не довелось быть здесь на рассвете, когда вся квартира окрашивалась в цвет фламинго, или наблюдать, как солнце медленно садится за соборами лондонского Сити.
      Она медленно бродила из комнаты в комнату, трогая знакомые вещи, поправляя подушки, поглаживая обивку своей белой софы. Входя сюда, она так боялась найти здесь только пустоту. Но, к своему огромному облегчению, обнаружила, что шаг за шагом возвращается в свою прежнюю жизнь.
      Осознав, что уже начинает темнеть и что отопление выключено, Бритт поежилась и встала, чтобы включить его. Но потом, передумав, опустилась на колени на ковер перед огромным камином и начала свертывать старые газеты для растопки и аккуратно укладывать их на решетку, как это делала ее мать. Наконец она поднесла к ним спичку и стала смотреть, как языки пламени поднимаются в сгущающуюся темноту.
      Она была дома.
      Отблески огня заиграли на бронзе каминной решетки и на серебряном предмете на столике рядом. Не узнав его, Бритт встала, чтобы посмотреть, и обнаружила, что это фотография Джейми и Дейзи в серебряной рамке, поставленная Дэвидом.
      Глядя на нее в свете камина, Бритт поняла, что есть еще одна вещь, которую она должна сделать до того, как вернется к своей прежней жизни, и что, если не сделает этого, ей не будет ни покоя, ни счастья.
      Охваченная порывом, она поспешила в прихожую, схватила пальто и сумочку, сняла со стилизованного под гаитянский барабан крючка у входной двери ключи от машины и выбежала из квартиры.
 
      Несмотря на сильный холод, который уже переходил в мороз и укутывал округу стылой мглой, в ванной было тепло и уютно. Время купания детей было для Лиз любимым временем дня; правда, честно говоря, еще и потому, что оно означало, что дети вот-вот лягут спать, а она сможет включить телевизор и сесть со стаканом вина перед намином. При условии, конечно, что дети лягутспать.
      Этот пункт повестки дня был предметом вечных споров, пока Лиз, «доведенная до точки», по совету Джинни категорически не потребовала установить определенное время отхода ко сну, несмотря на все жалобы Джейми на колотье в ногах, судороги, боли в животе, жажду и невозможность заснуть в одиночестве. Теперь жизнь стала гораздо проще. Иногда, правда, ее вдруг охватывал страх, что он сказал правду и что колотье – мало известный науке, но известный хорошим матерям симптом вирусного менингита. Но до сих пор по утрам Джейми оказывался жив, а вечером вся история повторялась сначала.
      Сидя на коврике возле ванны, Лиз старалась не обращать внимания на Джейми, который лез на корзину для белья, чтобы написать свое имя на запотевшем шкафчике, и сосредоточила все внимание на том, чтобы вынуть Дейзи из ванны и завернуть ее в огромное мягкое полотенце. Она любила этот момент, когда маленькое брыкающееся тельце ощутит ароматное тепло укутывающего его полотенца и наконец доверчиво затихнет у тебя на коленях. Возможно, что именно память о мгновениях, вроде этого, всю жизнь заставляет нас радоваться теплу мохнатого полотенца, возвращая к запаху мыла «Камея» и к чувству восхитительной безопасности на руках у матери.
      Она осторожно вытерла непокорные кудряшки Дейзи и поцеловала ее вкусные плечики. Нежно уложив дочку на полотенце, Лиз дунула на ее круглый животик и в ответ услышала заливистый смех. Придет ли когда-нибудь день, когда она вырастет и причинит Лиз боль, вроде той, которую она услышала в голосе Мэри Уильямс?
      Конечно, придет. Потому что, когда ты полюбишь кого-нибудь, будь то мужчина или ребенок, ты вручаешь ему нож, которым он вырежет твое сердце.
      Целуя ножки Дейзи, она спросила себя, действительно ли Бритт страдает.
       Конечно, нет,решила она, начиная игру «Этот маленький поросеночек», Бритт не страдает, потому что она неспособна любить никого. Кроме себя.
 
      Сомнения не возникали у Бритт, пока она не вырвалась из длинной вереницы машин с усталыми и раздраженными водителями, каждый из которых наращивал свою агрессивность на нескольких мучительных милях дороги при мысли об ужине и о «мыльной опере» по телевизору, и не остановилась у бензоколонки, чтобы заправить бак. А пустит ли Лиз ее в свой дом? И не превратится ли разговор в отвратительную сцену, после которой она будет чувствовать себя гораздо хуже, чем сейчас? Какое дело Лиз до того, что Бритт потеряла своего ребенка, ребенка Дэвида? Услышав об этом, Лиз может рассмеяться и сказать, что так ей и надо. И это будет сущей правдой.
      Занятая своими мыслями, Бритт пропустила щелчок колонки, сообщавшей ей, что бак полон и что бензин потен по крылу. Заметив это, она резко выдернула из бака шланг и облила себе ноги. Чертыхаясь, нагнулась, чтобы вытереть туфли, и тут поняла, что ее руки все еще черны от измерителя уровня масла, который она только что вынимала. Уже на грани истерики Бритт вытерла руну о свое пальто, оставив на нем длинную полосу черного масла в нескольких дюймах от кармана.
      Секунд, вероятно, десять она так и стояла со шлангом в руке, не обращая внимания на сердитые крики молодого человека на «эскорте» в очереди за ней.
      Она едет. Она должна ехать. Она не может просто прийти завтра в свой офис и продолжать жить, словно ничего не случилось. Она должна извиниться, независимо от того, примет Лиз ее извинения или нет.
      Не осмотрев себя на этот раз в зеркало, Бритт направилась к кассе. Больше собственной внешности ее интересовала галерея подарков, выставленных возле кассира: пушистые кролики с наклейкой «Полюби меня», разнообразные ярко-зеленые чудища, карты с названиями вроде «Я – шпион», которые продаются для развлечения в дороге, покупаются и потом ни разу не используются, кассеты рок-ансамблей, которые никогда не были в первой десятке и никогда в нее не попадут, увядшие цветы.
      Ей надо было бы заехать в «Харродс» или в „Хэмли» и купить приличный подарок, но если она собирается ехать вообще, то это нужно делать сейчас, пока у нее окончательно не сдали нервы.
      Купив последнего отвратительного мишку, диснеевскую майку и букет хризантем в нарядной упаковке, дата на которой, правда, каким-то загадочным образом оказалась затертой, она расплатилась с помощью кредитной карточки и побежала к машине.
 
      Лиз на цыпочках вышла из комнаты Джейми и осторожно притворила за собой дверь, когда раздался звонок. Лиз раздраженно вздохнула. Она рассчитывала спокойно провести полчаса у телевизора, перед тем как сварить себе макароны. Кто бы это мог быть? Опять у соседки Руби кончились сигареты, и она хочет знать, не сбегает ли Лиз за ними в паб, пока Руби со своим артритом посидит у телевизора и послушает, не проснулись ли дети? У нее это, кажется, стало входить в привычку.
      Лиз удивляло, почему Руби, которой стукнуло восемьдесят три, все еще выкуривает по двадцать сигарет в день и не признает ничего, кроме масла, когда кругом некурящие соседки, давно отказавшиеся от еды с холестерином, мёрли как мухи. Кроме того, Лиз нравилось болтать с Руби и слушать ее рассказы о том, каким был поселок полвека назад. Она была неиссякаемым кладезем фольклора и сплетен, и это создавало у Лиз ощущение принадлежности к настоящей деревне, а не к безликому скоплению спальных помещений для тех, кто работает в городе.
      Лиз отдернула штору и со своего второго этажа с улыбкой посмотрела в окно. Но улыбка застыла на ее лице, когда она увидела, кто стоит перед ее входной дверью.
      Это была не Руби. Это была Бритт.
      Или, по крайней мере, то, во что могла превратиться Бритт после ночи в ночлежке. От ее элегантной внешности не осталось и следа. По лицу было размазано машинное масло, и длинная черная полоса тянулась по левой стороне пальто, пояс которого выглядел так, словно всю дорогу от Лондона он болтался по земле. Ее грязные светлые волосы были разметаны по лицу, и, к своему удивлению, Лиз разглядела на ее макушке более темные корни волос. Предметом гордости Бритт всегда была природная белокурость, унаследованная от светловолосых скандинавских предков.
      Лиз заметила вымокшего медвежонка и букет увядших цветов и сразу поняла, зачем здесь Бритт. Просить прощения. Объяснить, что это не ее вина. Что она никогда не хотела разбивать семью Лиз. Никогда.
      И Лиз ощутила такой прилив гнева, что повернулась и прислонилась к стене, чтобы успокоиться и дать пройти резкому спазму в голове. Она снова вспомнила ресторан, где впервые увидела их вместе, и снова пережила чувство унижения при мысли, что ее обманули два человека, которых она любила и которым доверяла. Это простить нельзя.
      Через несколько секунд Бритт снова постучала, и, взяв себя в руки, Лиз решилась взглянуть еще раз. Теперь Бритт смотрела вверх, на окно, соседнее с тем, за которым притаилась Лиз. В этом искаженном болью лице был такой отчаянный призыв о помощи, что она не выдержала и отвернулась.
      И в этот момент поняла, что не она потеряла все. Все потеряла Бритт. Пусть Лиз потеряла Дэвида, но у нее были Джейми и Дейзи, и здесь она обрела покой и новую жизнь. А теперь у нее есть и работа в «Женской силе». А у Бритт не осталось ничего. Она полюбила и заплатила за любовь своей шикарной внешностью, своей гордостью и своей способностью отгораживаться от боли других.
      Лиз смотрела в темноту, и ее дыхание было частым, словно от долгого бега. Она чувствовала: ее присутствие здесь очевидно для Бритт, как если бы та обладала способностью видеть сквозь стены.
      Но если Бритт и знала, что Лиз дома, то никак этого не показала. Она просто повернулась и поковыляла и своей машине, точно все тело у нее болело и каждый шаг давался с трудом.
      На долю секунды Лиз ощутила необъяснимое желание побежать за ней. Но вместо этого осталась стоять неподвижно, разрываемая жалостью и гневом, пока не зазвонил телефон.
 
      – Конрад Маркс? – переспросила она его секретаршу, изо всех сил стараясь не выдать своего изумления. – Конрад Маркс хочет говорить со мной?
      Потом в трубке появился Конрад со своим таким знакомым, одновременно бархатным и угрожающим голосом, – ни дать ни взять страховой агент:
      – Лиз, дорогая, как деревенская жизнь? Я с таким огорчением узнал про тебя и Дэвида.
      Черта лысого, подумала Лиз. Она прямо слышала, как Клаудия говорит ему: «Бедная Лиззи, она уволилась, чтобы устроить домашнее гнездышко, именно тогда, когда ее муженек дал деру!»
      – Чем могу быть полезна тебе, Конрад? – Вероятность его звонка по личному делу была примерно равна вероятности того, что королева заглянет к вам на чашку чая. – Я довольно занята сейчас.
      – Ну да, я понимаю. Женская работа не знает конца. Замочить пеленки. Искупать детей. Сварить варенье. Тебе, должно быть, некогда присесть.
      – Никто больше не стирает пеленки, Конрад, они одно разовые, – огрызнулась Лиз. Какого черта ему надо, этому Конраду? – Ты не пропустишь свой деловой обед?
      И тут она догадалась. Он звонит, наверное, насчет Бритт, хочет сказать ей, что у Бритт нервный срыв или что она вышла за рамки бюджета «Метро ТВ». Не в этом ли причина ее неожиданного появления здесь?
      – Почему ты звонишь, Конрад? По поводу Бритт?
      В голосе Конрада прозвучала досада. Он любил быть хозяином положения.
      – Фактически да.
      – Что с ней? – осторожно спросила Лиз. Она не собиралась признаваться, что только что Бритт с видом леди Макбет стояла перед ее входной дверью.
      – Похоже, ты надавила на нее, Лиззи.
      – С какой стати мне это делать, Конрад?
      – Потому что ты не хочешь, чтобы она стала руководителем программ «Метро ТВ».
      – Я не знала, что ты предложил ей это.
      Так вот, значит, что. Клаудия подлежит замене на более беспощадную модель.
      – Ну да, предложил. Я предложил ей это накануне Рождества, и мы почти ударили по рукам.
      – А потом она передумала?
      – Ты же знаешь, что передумала.
      – И ты полагаешь, что это из-за меня?
      – Конечно, из-за тебя, – тон Конрада становился все более сердитым. Через пятнадцать минут он должен быть на премьере, и ему непременно надо до ухода уговорить Лиз, чтобы она убедила Бритт образумиться. Тогда Совет соберется в намеченное время, а он сможет посвятить себя уговорам Клаудии.
      – Я не знаю, что ты наговорила ей по поводу порядочности, чести и остальной муры, но на этой неделе она позвонила мне и неожиданно отказалась от должности. Я решил, что она выторговывает себе лучшие условия, и предложил их ей, – Лиз почти увидела, как он смотрит на часы. – Предложил такие условия, от которых она не могла отказаться, но она отказалась. И ты будешь говорить мне, что это не из-за тебя?
      – А что ты предложил ей?
      Конрад оценил ситуацию. Если он скажет правду, Лиз может расстроиться из-за того, что Бритт были предложены лучшие условия, чем ей. Он решил уклониться от ответа:
      – Чуть выше оклад, чуть больше акций.
      Это значит, подумала Лиз, гораздо выше оклад и гораздо больше акций. Но почему же все-таки Бритт отвергла такое заманчивое предложение? Конрад прав. От таких предложений не отказываются. Тут Лиз вспомнила звонок матери Бритт, и все встало на свои места.
      – Ты ошибаешься, Конрад. Бритт отказалась от этой работы не из-за меня.
      – Откуда ты знаешь?
      – Потому что поступить так значило бы поступить неэгоистично, а Бритт не сделала ни одного неэгоистичного поступка в своей жизни.
      – Так почему теона все-таки отказалась? Это было самое заманчивое предложение из всех, какие у нее когда-либо были.
      – Думаю, у меня есть на этот счет хорошая догадка.
      – Говори, Лиз, не ходи вокруг да около. Что это?
      – Сегодня мне звонила мать Бритт.
      – Ну и?
      Секунду Лиз колебалась, стоит ли говорить это Конраду, но потом решила, что у нее нет причин быть особенно щепетильной по отношению к Бритт. С какой стати?
      – На прошлой неделе у Бритт был выкидыш.
      –  Выкидыш? – в голосе Конрада был почти комический ужас. – Ты хочешь сказать, что эта гребаная Бритт была беременна,когда я предложил ей должность?
      – Тебе крупно повезло, Конрад. Запросто могло случиться так, что ты должен был бы предоставлять ей отпуск по беременности и родам.
      Из гробового молчания Конрада Лиз могла заключить, что он твердо решил впредь брать на работу только мужчин.
      – До свидания, Конрад. Удачной охоты.
      Она уже протянула трубку к аппарату, но Конрад, оказывается, еще не все сказал.
      – Лиз, Лиз, прежде чем ты повесишь трубку, ответь мне еще на один вопрос.
      Лиз услышала насмешку в его голосе. Из опыта она знала, что сейчас Конрад выдаст все, на что способен.
      – Какой, Конрад?
      – Если Бритт отказалась от работы из-за выкидыша, то почему она сказала, что с нее хватит того, что принадлежало тебе?
      Лиз сидела перед камином, все еще держа трубку в левой руке. Так, значит, Бритт отказалась от работы, о которой, вне всякого сомнения, она мечтала, потому что хотела загладить свою вину? Вспомнив поднятое к ней бледное потрясенное лицо, Лиз сразу и безоговорочно поняла, что это правда.
      Сорвавшись с кресла, она бросилась но входной двери, зажгла свет снаружи и, даже не набросив на себя пальто, выбежала на садовую дорожку. Поток яркого света пронизывал ночной туман от крыльца вдоль подъездной дорожки до дороги. Нигде не было ни души.
      Все, что могла видеть Лиз, был огромный зеленый пластмассовый контейнер для мусора с эмблемой муниципалитета графства Восточный Суссекс и надписью «Горячую золу не бросать», который Руби выкатила к завтрашнему приезду мусорщиков.
      Вспомнив, что свой контейнер она еще не выставила, Лиз открыла крышку. Поверх рождественского мусора лежали мягкий медвежонок и букет увядших хризантем.

      Лиз стояла посреди дороги, вычищая крошки капусты из красной курточки медвежонка. Он был сделан под Винни-Пуха, но изготовителю из Гонконга или с Тайваня не удалось передать очаровательное самодовольство оригинала. И все-таки, каким-то непонятным для Лиз образом, оригинал не был и вполовину таким же трогательным, как эта подделка. Словно Бритт наконец догадалась, что не надо всегда стремиться к самому лучшему.
      Сказал ли Конрад правду? Глядя на пришитую улыбку медвежонка, Лиз поняла, что да. На этот раз мотивы поступка Конрада были искренними. Он просто хотел сделать ей больно.
      Прижимая к себе медвежонка, Лиз уже медленно направилась по дорожке к дому, когда ее осветили фары машины. С изумлением она узнала красный «порше». Бритт, наверное, свернула не туда с Палмерс-лейн и уперлась в чью-нибудь ферму.
      На этот раз Лиз не колебалась. Все еще прижимая медвежонка к груди, она бросилась к машине, крича: «Бритт, Бритт!» А потом вдруг почувствовала, что не знает, что сказать еще. Лицо Бритт по-прежнему было застывшей маской боли. Лиз протянула к ней нелепого мишку.
      – Спасибо за медвежонка. Дейзи он очень понравится. – Она поколебалась. – Хочешь зайти выпить?
      Бритт заглушила мотор и вылезла из машины. Ее мокрые волосы прилипли но лбу, а глаза были красными и заплаканными.
      – Прости меня, Лиз, я не могу выразить тебе, как мне стыдно.
      И тут Лиз открыла для себя истину, которой не знала раньше. Что легко простить того, кто потерял все.
      – О, Бритт. Мне очень жаль ребенка. Ты, может быть, не поверишь, но мне действительно жаль.
      Бритт посмотрела на подругу и, к своему изумлению, поняла, что Лиз говорит правду. Но одновременно с беспощадной ясностью увидела и другое: накую боль этот ребенок причинял Лиз, как бы она ни старалась великодушно скрыть это.
      – Я вижу, – она протянула Лиз руку. – Но, знаешь, может быть, это и, правда, к лучшему.
      Некоторое время они держались за руки, и впервые за долгое время Бритт почувствовала себя спокойно.
 
      Январским утром Дэвид стоял, прислонясь к перилам, у почтового отделения в крошечной деревушке Блэкшоу Хэд, похлопывал ладонью о ладонь и дул на них, спасаясь от холода. Но, хотя рождественский утренний морозец и пощипывал, именно такую погоду Дэвид больше всего любил. Небо было огромным и пустым, по-зимнему темно-голубым, ясным и безоблачным, и поднимающееся солнце даже в это время дня отбрасывало длинные тени. Утро для разговора с Богом, сказал он себе и набрал полную грудь свежего деревенского воздуха.
      С удивлением глядя вокруг, он видел, что деревенька пустынна. Что случилось с фермерами, которые должны были бы, казалось, встать с петухами и поспешить подоить коров и отнести охапки сена голодным овцам, в поисках тепла сбившимся в кучу на пригорке?
      Наверняка нежатся в своих постелях, зная, что их фургоны «вольво» стоят на дворе, а субсидии от Европейского экономического сообщества перечислены на их счета в банке.
      Улыбнувшись про себя, Дэвид подумал: а что же он ожидал увидеть? Розовощекую жену фермера с корзинной яиц в руках, приглашающую его в уютную кухню, полную запаха свежеиспеченного хлеба, и угощающую парным молоком и свежей ветчиной, из корочки которой еще торчат остатки щетины?
      Да, пожалуй, его знание фермерской жизни ограничивалось тем, что он увидел в видеофильмах Джейми про почтальона Пэта. Деревенской была Лиз, а не он, выросший в шахтерском городе. Дэвид велел себе перестать размышлять о том, что случилось с фермерами, и вернуться к изучению нарты.
      От Селден Бридж и завтрака его отделяло только пять миль. Сложив карту и уложив ее в висевший на шее пластиковый планшет, он застегнул капюшон и зашагал по дороге.
      Виляя между огромными серыми скалами, дорога круто поднималась по лесистому склону мимо Иствуд Олд Холл к Грейт Рок с его протянувшимися вдоль холма фермерскими хозяйствами, где земля была тверже железа, и потом к Хептонстолл Вилледж. Оттуда, уже начиная чувствовать усталость, голод и словно удвоившуюся с начала пути тяжесть рюкзака, он с радостью увидел раскинувшийся внизу городок Селден Бридж, к которому вела крутая мощеная тропинка. Она была бела от инея, но с обеих сторон ее имелись, к счастью, перила. Хотя иней делал спуск небезопасным, Дэвид прибавил шагу, предвкушая яичницу с беконом, поджаренный хлеб и черный пудинг в кафе внизу. Сбегая вниз по тропинке, он запел скаутскую костровую песню времен своего детства. Он даже не подозревал, что помнит ее. Теперь он мог назвать чувства, теснившиеся в его груди: счастье, облегчение, бодрость. После пятнадцати лет в окопах на передовой Флит-стрит он чувствовал себя наконец свободным. Потом, конечно, может прийти депрессия и естественный страх человека, сделавшего такой отчаянный, сумасшедший шаг. Но в этот момент он точно знал, что чувствует. Радость дембеля.
      Однако все-таки в одноместной палатке на вершине холма он сегодня спать не будет. Найдет себе уютный ночлег с пансионом. Он явно уже вышел из бойскаутского возраста.
 
      Не обращая внимания на утренний холод, Лиз открыла люк в крыше и впустила в машину неяркий солнечный свет. Потом включила радио. Но после полуминуты девятичасовых новостей Би-би-си об осадах, угонах и нападениях террористов на невинных людей почему-то почувствовала себя немного виноватой и выключила его. У нее было слишком хорошее настроение, чтобы портить его мыслями о смерти и разрушениях. Вместо этого она вставила в магнитофон кассету Пола Саймона и стала подпевать ему.
      Сегодня – первый день ее работы в «Женской силе» и, странное дело, она волнуется. Волнение заставило ее сделать музыку погромче и сильнее давить на газ, хотя обычно она была осторожным водителем. Лиз вспомнила, как лет пять назад Бритт спросила ее, смотрит ли она на свое отражение в витринах магазинов, когда останавливается у светофора. К удивлению Бритт, она ответила: «Конечно, нет». Но сегодня она смотрела. В ответ ей улыбалась элегантная женщина в дорогом пальто с поднятым воротником, в черных очках и с аккуратной челкой. Ты похожа на этих молоденьких цыпочек с прической, темными очками и надрывающимся приемником, сказала она себе. Выставляешь себя на посмешище. Но вместо того, чтобы устыдиться и прекратить, откинула назад голову и рассмеялась, что заставило угрюмых по случаю понедельника водителей соседних машин оглянуться на нее с таким видом, словно у нее поехала крыша.
      А у нее крыша вовсе и не поехала. Она – тридцати с чем-то-летняя женщина, которая любит своих детей, но которая поняла, что в жизни ей нужно что-то еще, и теперь она едет на свою новую работу в самый первый раз. Лиз ехала по городу, и ее переполняло ощущение, что сегодня действительно, избитое это слово или нет, самый первый день нового этапа ее жизни. И на этот раз ей не нужна была гадалка, чтобы сказать, что у нее все получится.
 
      Впервые, кажется, за несколько дней Дэвид сидел, наслаждаясь благословенным теплом и полнотой жизни, за столиком кафе. У него в руке была кружка крепкого чая объемом с пинту – в Йоркшире такую зовут «большой», – а перед ним лежала стопа газет. Было десять утра, и кафе было свободно: ранние работяги давно позавтракали, а до их второго легкого завтрака в одиннадцать еще было время. Для покупки газет у Дэвида было две причины. Во-первых, он не мог без новостей – если бы без гроша в кармане он вдруг оказался в пустыне Гоби, то непременно отыскал бы там газетный киоск и в долг взял местную газету, – а во-вторых, он понимал, что ему предстоит решить, хочет ли он работать в одной из них.
      Скромность не принадлежит к числу добродетелей, распространенных среди редакторов общенациональных газет, и Дэвид знал себе цену. В газетной империи Грина работы ему не получить, но Логан – не единственный владелец газет, в том числе и в этом городе. Даже ложь, что он не ушел сам, а его выставили, которую Грин наверняка уже распустил, не слишком повредит ему.
      Редакторы газет всегда имели свойство вставать из гроба, но, в отличие от Лазаря, они редко проводят там больше четырех дней. Одного ветерана Флит-стрит увольняли – и с весьма приличным выходным пособием – так часто, что про него стали поговаривать, что он родился не с серебряной ложкой во рту, а с серебряным ножом в спине.
      Бросив взгляд на очередной толстенный кусище поджаренного белого хлеба с толстенным же слоем масла, Дэвид с аппетитом вонзил в него зубы. Это было замечательно – вернуться домой, где словом «масло» называют нечто желтое, восхитительное на вкус и реальное, а не безвкусный маргарин на подсолнечном масле и не обожаемый хилыми южанами тонюсенький слой неизвестно чего, делающий тост мокрым и маслянистым и уж, конечно, совсем не похожим на то, что называется «горячим тостом с маслом».
      Но вот хочет ли он вернуться, чтобы работать на другого владельца, которому, как и Логану Грину, на самом деле нужен не редактор, а послушный фаворит, ставленник?
      Дэвид с отвращением отбросил от себя номер «Дейли ньюс» и полез в карман, чтобы заплатить за завтрак, но с досадой вспомнил, что последнюю пару фунтов отдал за газеты.
      Усмехнувшись, Дэвид на секунду представил себе, что случилось бы, если на важный завтрак в «Ритц» или в «Савое» он пришел бы без своих кредитных карточек. Но здесь жизнь достаточно простая.
      Он пересек улицу и на банковском автомате возле «Национального западного банка» набрал свой личный номер. Сотенная бумажка услужливо слетела ему в ладонь. Здесь этого хватит на пару недель. В Лондоне хватило бы на десять минут.
      На обратной дороге в кафе его внимание привлекла реклама местной газеты, и он зашел в магазинчик, чтобы купить ее. Вот она, «Селден Бридж стар», между «Биг уанс» и «Авто кар уикли». Протягивая руну, чтобы вытащить ее со стенда, Дэвид услышал обрывок разговора, который заставил его на минуту застыть неподвижно. В его возбужденном мозгу пустила первый росток безумная, сумасшедшая идея.
 
      – Добро пожаловать в «Женскую силу»!
      Джинни смахнула пыль с ветхого стола своей меховой рукавицей и широким жестом обвела крохотный, невзрачный офис.
      Лиз улыбнулась ей в ответ, стараясь не думать о том, поладили ли Джейми и Дейзи с Минти, и не обращать внимания на облупившуюся краску, видавшую виды картотеку с незадвигающимися ящичками и столы, которые, похоже, сменили не одного, а двух или трех хозяев. Вместо этого она попыталась представить себе, как все будет выглядеть после покраски и покупки нескольких дешевых черных столов в магазине некондиционных товаров.
      У Лиз были твердые убеждения относительно того, каким должен быть офис. Она свято верила, что, если вы хотите, чтобы люди работали усердно и хорошо, вы должны создать для них соответствующие условия. Для этого вовсе не обязательно тратить много денег. Одноцветные стены, палас, пусть даже подержанный, несколько афиш. Им не по карману свежие цветы, но искусственные лилии и тюльпаны из яркого разноцветного пластика, продающиеся в магазинах подарков, даже занятнее настоящих.
      Лиз окинула взглядом комнату, мысленно прикидывая, во сколько обойдется превратить ее из нынешнего неприглядного грязного помещения в место, которое располагает клиента к доверию. Если Гэвин возьмется помочь, то можно будет, пожалуй, уложиться в 500 фунтов. И это будут с умом потраченные деньги.
      – Как ты можешь приводить состоятельных клиентов на эту свалку, Джинни? После первого взгляда на нее они, наверное, сразу бегут в бюро на Брук-стрит?
      Джинни смутилась и перевела разговор на другую тему.
      – Ты не знакома с Ким, нашей Пятницей?
      Лиз оглядела Ким с ног до головы. Это была полная, некрасивая девушка в мини-юбке, надевать которую ее лучшая подруга обязана была ей отсоветовать. Ее манеры представляли собой удачную комбинацию апатии и – когда ее удавалось расшевелить, – беспомощности.
      Лиз решила, что в случае Ким имя Пятница должно было означать, что она делала множество разных дел и все – плохо.
      – Итак, – Лиз еще раз смахнула пыль со своего стола, чтобы поставить на него портфель, – займемся делом! Ким, вы не могли бы дать мне список клиентов «Женской силы» и сводку доходов и расходов?
      С озабоченным видом Ким потрусила к ящикам ветхой картотеки и склонилась над ними, демонстрируя примерно такое же количество голой ляжки, какое демонстрируют претендентки на звание Мисс Вселенная, а также грязноватые белые трусики. Лиз отвернулась.
      – Боюсь, что я не могу найти их, – объявила девушка без намека на удивление.
      Лиз повернулась к Джинни и спросила, пытаясь скрыть раздражение:
      – Джинни, у тебя в столе есть список клиентов? – Покраснев, Джинни посмотрела на нее:
      – Список клиентов? А что ты конкретно имеешь в виду? – Лиз постаралась сдержать досаду. В конце концов у Джинни нет опыта в делах.
      – Список всех компаний, для которых ты искала или ищешь рабочую силу, – терпеливо объяснила она.
      – А, понимаю.
      – Ну так где он?
      Джинни подошла и села на краешек стола.
      – У нас, сказать по правде, его нет.
      – А если его нет, то как же ты можешь найти данные своего клиента и сведения о его требованиях? – Лиз огляделась кругом. – Тебе следовало бы завести компьютер, он идеально подходит для такого бизнеса. Но, по меньшей мере, тебе надо обзавестись картотекой.
      – Понимаешь, до сих пор я держала все это в голове, – смущенно ответила Джинни.
      – Но это же безумие! И ты не забыла ни одного из своих клиентов? У тебя голова, должно быть, как процессор!
      – Знаешь, пока это было не слишком сложно.
      – Почему же не сложно? – Джинни глубоко вздохнула:
      – Потому что до сих пор мы устроили на работу лишь несколько десятков женщин, да и то большинство – на временную работу.
      Лиз смотрела на нее в изумлении. Может быть, она ослышалась?
      – Но ты работаешь уже больше двух месяцев!
      – Да, конечно, мы раскачивались довольно долго, – Джинни виновато улыбнулась, – но с тобой у нас дела пойдут на лад.
      Лиз закрыла глаза и попыталась заставить себя не думать о пухлых ляжках Ким и о дурацком оптимизме Джинни. На что она обрекла себя, когда согласилась работать в «Женской силе»?
 
      – А ты слышал про «Стар»? – голова хозяина высунулась из-за Эвереста непроданных газет, а его тело перегнулось через прилавок, заваленный фотографиями кинозвезд, лотерейными билетами и банками леденцов. Он собирался сообщить своему клиенту особо интересную сплетню.
      – Она закрывается, пока на нее не найдут покупателя. Ее погубила эта бульварная газетенка, переманила всех читателей.
      Клиент издал горлом неопределенный звук, который должен был выразить одновременно потрясение и негодование.
      – Без «Стар» город будет уже не тот. Эта газета выходила, когда я был еще мальчишкой.
      – Она издается больше ста лет.
      – И сколько за нее просят?
      – Посмотри сам. Тут в номере за прошлую неделю объявление, – он перелистал газету, – вот. Четверть миллиона. Но, держу пари, если поторговаться, они сбавят.
      Хозяин улыбнулся своему беззубому клиенту:
      – Ну что, будем торговаться, а, Стэн?
      Оба старика захихикали.
      – Простите, – вмешался Дэвид, показывая на газету. Его мысли скакали, – она больше не нужна вам?
      – Пожалуйста, – хозяин протянул ему газету.
      – Это хорошая газета?
      – Раньше была. Одна из лучших. Десять лет назад каждая домохозяйка покупала по номеру. Теперь им бесплатно рассылают «Мессенджер», но большинству из них он не нужен.
      Хозяин впервые посмотрел на Дэвида.
      – А вы заинтересовались? – Дэвид в ответ улыбнулся:
      – Может быть.
      Пока он пробирался к выходу между стопками газет и журналов, хозяин и покупатель смотрели ему вслед.
      – А он совсем не похож на Руперта Мердока, правда?
      – Не знаю, как выглядит Руперт Мердок, но готов спорить, что свой капюшон он надевает правильно.
      Дэвид услышал сзади глухой хриплый смех, который быстро перешел в приступ кашля старого курильщика.
      Дэвид посмотрел на свой ярко-оранжевый капюшон. Он был надет наизнанку. Переходя через улицу к кафе, чтобы расплатиться за завтрак, он снял капюшон и надел его как следует.
 
       Успокойся,сказала себе Лиз, перебирая в уме события своего первого рабочего дня. Сплошной кошмар. Она так ждала этого дня, и с чем же она встретилась? Джинни потрясающе умела уговаривать женщин обратиться в «Женскую силу», но у нее не было ни системы, ни порядка и почти не было клиентов. Через два месяца работы «Женская сила» оставалась тем же, о чем Джинни тогда впервые рассказала им: всего лишь хорошей идеей на бумаге. С одним только существенным добавлением, которое Лиз пыталась спрятать на задворках своей памяти, но которое все время всплывало, как гнилое яблоко в бочке застоявшейся воды.
      Чтобы основать «Женскую силу», Джинни взяла в банке заем в 50 000 фунтов. Но заем банк дал ей не по доброте душевной и не потому, что женщины аккуратно выплачивают долги и их следует поощрять. Заем ей дали потому, что Джинни нарушила главное правило, которому Лиз учили в школе бизнеса. Заем ей дали под залог ее собственного дома, ее теплого и приветливого гнезда, олицетворения любви и гостеприимства. И если Лиз не удастся поправить дела «Женской силы» в самое ближайшее время, этот дом будет утерян навсегда.
      Почти физически ощущая тяжесть ответственности, которую взвалила на себя, она свернула на дорогу, ведущую к Кроссуэйз, к Джейми и Дейзи. День был такой неудачный, что в глубине души Лиз ожидала увидеть их в безутешных слезах на пороге и услышать горькие упреки в том, что она бросила их во власть жестокой чужой тети.
      Однако входная дверь оказалась закрытой, и когда Лиз, физически и морально измотанная, приблизилась к ней, она услышала доносившиеся изнутри радостные вопли и взрывы смеха. Взявшись за дверную ручку, она помедлила минуту, а блаженные звуки лились и лились, смывая с нее усталость и горечь, словно душ после долгого знойного дня. С Минти ей явно повезло.
 
      Дэвид сидел за своей второй кружкой чая в «Бридж кафе» и улыбался заботливой официантке, которая не уставала носить ему сдобные булочки, пирожные с кремом и кексы. На секунду он представил себе аналогичное кафе на юге, где стол весь заставлен грязными чашками и тарелками, а масло и джем подают прямо из холодильника крошечными порциями, которыми и блоху не накормишь досыта.
      Дэвиду было здесь хорошо с того самого момента, как он сошел в Селден Бридж с крутой и скользкой тропы. Он не мог сказать, что чувствует себя дома, потому что для Дэвида дом был в сорока милях, за вершинами Пеннинских гор. Но с таким же успехом он мог быть и в четырехстах милях, настолько все здесь было по-другому. По сравнению с лондонцами жители Кеттли были дружелюбны, но по природе немногословны и замкнуты. Здесь, как он обнаружил в первое же утро, с тобой заговаривали совершенно незнакомые люди. Делились с тобой новостями и своим мнением, давали советы и показывали дорогу даже до того, как ты попросил об этом.
      Дэвид знал, что южан, с их бзиком насчет личной жизни, всегда и всюду стремящихся отгородиться от мира девятифутовым забором, такие манеры повергли бы в шок. Но ему это нравилось. Ты чувствуешь здесь, что людям не все равно.
      Допив чай, Дэвид подвел черту под столбцом цифр, выписанных на обороте конверта, принесенного приветливой официанткой. Он взял купленный раньше номер «Файнэншл таймс» и обратился к сводке курсов акций.
      Если он продаст «мерседес» и все свои акции «Грин коммюникейшнс», то денег почти хватит. Ему понадобится еще тысяч двадцать, достать которые он может тремя способами: занять в банке, обратить в деньги свои пенсионные накопления или продать лондонский дом.
      Он поставил на стол кружку с чаем и задумался. Продать лондонский дом.До этого момента он не решался посмотреть в лицо необходимости продать их дом в Холланд-парк, но теперь, когда он ушел из «Грин коммюникейшнс», доля следовало продать хотя бы только ради экономии на выплате кредита. Если бы была хоть малейшая надежда на примирение с Лиз, тогда все могло быть иначе. Но такой надежды не было. Лиз не оставила никаких сомнений в этом.
      При воспоминании о едком сарказме ее тона в нем шевельнулись знакомые гнев и горечь, но он быстро погасил их. Все это в прошлом.
      А будущее было здесь, у Селден Бридж, где поросший вереском песчаник казался ему не серым и мрачным, а приветливым. Его официантка снова подошла к нему и предложила еще чаю. Дэвид улыбнулся. Доброжелательные местные жители готовы утопить тебя в своей доброте и в горячем сладком чае.
      Ему надо написать Лиз и попросить ее согласия на продажу дома. Но сначала надо найти кого-то, кто отвез бы эти чертовы рождественские подарки.
 
      Оглядев только что отремонтированный офис, Лиз почувствовала, что ее настроение не то что воспарило, но, по крайней мере, несколько поднялось. Как она и думала, на приведение офиса в божеский вид потребовались неделя малярных работ и приличная мебель на несколько сот фунтов.
      И еще, слава Богу, кошмарной Ким была поручена курьерская работа, а на ее место была взята восемнадцатилетняя Дон. Джинни ужаснулась, когда Лиз взяла ее, потому что у девушки не было совсем никакой квалификации, только яркая индивидуальность, но сразу выяснилось, что она полна жажды учиться и из благодарности за то, что ее взяли, готова сидеть в офисе до тех пор, пока не убедится, что сегодня ее помощь никому не понадобится.
      Офис с его свежеокрашенными светло-серыми стенами, черной мебелью и редкими пятнами красного в виде пластмассовой картотеки и всяких современных канцелярских принадлежностей на столах действительно выглядел вполне прилично. А сегодня утром Дон принесла главное украшение – два огромных абстрактных холста своего брата, бросившего занятия студента-художника. Так что, если посетитель не станет присматриваться особенно придирчиво, он может решить, что попал в модное рекламное агентство на Ковент-Гарден.
      Все это было очень приятно, однако Лиз понимала, что сделанное ими до сих пор можно было сравнить с перестановкой шезлонгов на палубе «Титаника». По дороге сюда сегодня она серьезно обдумала положение и решила, что у нее есть не больше трех месяцев на то, чтобы сдвинуть дело с места, иначе с «Женской силой» будет покончено.
      – Ну, – Лиз ударила кулаком по столу, – к делу.
      За последние три дня она прочла все, что смогла достать, об агентствах по трудоустройству безработных, проштудировала книги по рекламному делу и слонялась возле витрин соперничающих фирм до тех пор, пока не стала опасаться, что ею заинтересуется полиция. Теперь она решила, что пора действовать.
      – Пора проявить немного изобретательности. – Джинни в изумлении уставилась на нее.
      – Я решила пойти и взять несколько уроков у Росса Слейтера!
      – Росс Слейтер? Это не тот ли миллионер, который руководит фирмой «Мир труда»? Так он не станет давать советы конкуренту!
      Лиз усмехнулась:
      – Станет, если я представлюсь репортером! – Лицо Джинни превратилось в маску ужаса.
      – Но это же нечестно!
      – Самую малость. Зато игра стоит свеч. За полчаса он расскажет мне больше, чем я смогу узнать сама за год.
      Лиз рассмеялась:
      – Конечно, своего настоящего имени я ему не скажу. И уж во всяком случае, если у меня получится, Берт из «Ньюс» напечатает мою статью.
      – А он не захочет проверить твои документы?
      – Сомневаюсь. Добившиеся успеха мужчины очень тщеславны, когда речь заходит об интервью. Тут есть, конечно, риск, но я должна на него идти. В крайнем случае он просто выставит меня за дверь.
      Прежде чем Джинни пришли в голову другие доводы, Лиз взяла трубку и набрала номер.
      – Добрый день. Это офис мистера Слейтера? Меня зовут Сюзанна Смит, я из «Дейли ньюс». Я пишу серию статей о десятке ведущих британских предпринимателей, и я очень хотела бы включить в нее и мистера Слейтера.
 
      – Так что же… мисс… гм… Смит, вас интересует?
      Лиз отпила кофе из темно-зеленой чашечки французского фарфора и постаралась не очень стесняться сидящего перед ней мужчины. Ему было за сорок, на нем была рубашка со свободным воротом и легкий, несмотря на февраль, костюм. Он выглядел подтянутым, а его загар был таким, словно он только вернулся из Вест-Индии. Его стиль Лиз определила для себя как стиль метра моды с оттенком мальчишки-разносчика. В речи слышался едва заметный акцент кокни. Он держался с холодной любезностью, но что-то в нем настораживало Лиз.
      В свое время она повидала много богатых людей и отлично знала, что до вершины добираются лишь мерзавцы, но в манерах Росса Слейтера было нечто одновременно влекущее к себе и смутно угрожающее, так что ее самообладание, казалось, вот-вот стечет капельками по спине и образует маленькую лужицу у ног. Ей даже пришла в голову мысль, что не стоило, может быть, лгать ему и представляться чужим именем.
      Подняв подбородок, Лиз посмотрела ему прямо в глаза и попыталась заставить себя думать о доме Джинни, который пойдет с молотка, если она, Лиз, не найдет способа спасти «Женскую силу».
      – Угол, под которым я хотела бы посмотреть на дело, это советы начинающему.
      – Понимаю, – выражение его лица было скептическим.
      – Дело в том, что многие считают: я тоже мог бы стать Россом Слейтером, подвернись мне шанс. А вот я хочу показать, что есть искусство делать деньги, искусство самому создавать себе шансы.
      Она улыбнулась ему, и он улыбнулся ей в ответ. Его настороженность, кажется, прошла.
      – Так как вы начинали свое дело, свой «Мир труда»?
      – С превышения кредита в банке на две тысячи фунтов, с одного из самых грязных пригородов Лондона, с офиса, который больше походил на конуру.
      Сердце Лиз часто забилось. Если самое большое агентство по трудоустройству в Великобритании он смог создать за пять лет при таком скромном начале, то она уж, по крайней мере, спасет «Женскую силу»!
      – А сколь велико оно сейчас?
      – Сотня отделений. В каждом большом городе Великобритании.
      Лиз решила, что пора копнуть поглубже.
      – Итак, – спросила она весело, – какой совет вы дали бы новичку в бизнесе трудоустройства?
      Росс Слейтер на минуту задумался.
      – Прежде всего выяснить, кто ваши потенциальные клиенты и какого рода бизнесом они заняты. Нет смысла подписывать договор с двумя сотнями сварщиков, если бизнесу требуются только программисты. Во-вторых, выяснить, кто клиенты конкурентов, и переманить их…
      – А как вы это сделаете?
      – Ну, мисс Смит, у вас не очень богатое воображение. Наймитесь к конкуренту и поработайте на него.
      Лиз была поражена. До этого она никогда не додумалась бы.
      – В-третьих, убедитесь, что работники у вас хорошие.Что они могут делать то, что, по их словам,они могут. Если девушка говорит, что она печатает сто двадцать слов в минуту, убедитесь, что это не сто двадцать слов в час.
      Слейтер замолчал, и Лиз, оторвав глаза от своего блокнота, увидела, что он изучает узкую белую полосну на ее пальце, с которого она перед приходом сюда сняла обручальное кольцо.
      – И это все?
      Она прикрыла левую руку правой.
      – Нет. Последнее и самое важное. Установите контакты с местными фирмами. Ходите и ищите своих клиентов, не ждите, пока они найдут вас, – они всегда идут в фирму, о которой уже слышали.
      Он встал, ясно давая Лиз понять, что интервью закончено. Оно длилось ровно двадцать минут.
      – Самый последний вопрос, – Лиз поражалась своему хладнокровию, – сможет ли выжить агентство, специализирующееся на трудоустройстве работающих неполный день?
      Слейтер с интересом посмотрел на нее:
      – А почему вы спрашиваете? – Лиз скромно улыбнулась:
      – Это моя заветная мечта. Мне всегда казалось, что это хорошая мысль: так много женщин мечтают вернуться на работу.
      – Боюсь, это дохлое дело. Это очень частный случай. – А вот тут-то он и ошибается. Просто ему вообще не приходило в голову обратить внимание на тех, кто хочет работать только часть дня. А она уверена,что «Женская сила» – хорошая идея.
      Ее голова была полностью занята мыслями о шансах «Женской силы» на успех, что она даже не заметила, что Слейтер уже у двери и ждет ее.
      – До свидания, миссис Уорд, – он открыл дверь, и лукавая улыбка тронула уголки его рта, – и удачи вашему агентству.
 
      – Здравствуйте, Сюзанна, это Дэвид Уорд.
      – Дэвид? Как вы?
      В переполненной редакционной комнате Сюзанна положила ноги на стол и взяла в руки пресс-релиз, стараясь скрыть волнение и придать своему голосу нейтральный оттенок.
      – Как ваши дела?
      Дэвид усмехнулся. Окончательно пока ничего не решено, но он осмотрел «Селден Бридж стар», и ему понравилось то, что он увидел. Он ожидал найти допотопное оборудование и замшелых сотрудников, которые не захотят, чтобы при новом хозяине даже чернильница была передвинута, но тут его ждал приятный сюрприз. И все же ему предстояла еще масса дел, и не хотелось, чтобы сделка расстроилась из-за сплетен в баре. Кроме того, пусть газетные крысы из «Ньюс» продолжают считать, что он вышел из игры. Для них обитаемый мир кончается на Уэмбли.
      – Со мной все в порядке. Дела идут отлично, – у Дэвида мелькнула мысль, не решит ли Сюзанна, что он спятил. – Звучит банально, но я вернулся к своим корням. Просто поразительно, что могут сотворить с человеком не сколько дней на славном йоркширском воздухе. Я чувствую себя потрясающе.
      Сюзанна улыбнулась. Судя по его голосу, именно так он себя и чувствовал.
      – Я могу быть полезной вам чем-нибудь?
      Дэвиду было неловко просить Сюзанну об одолжении, но больше ему как-то никто не приходил в голову.
      – Вы не могли бы отвезти коробку подарков моим детям в Суссекс? Конечно, если вам не трудно. – В молчании Сюзанны он уловил намек на недовольство. – Простите, я знаю, что вы очень заняты. Я попробую найти кого-нибудь еще…
      – Нет-нет, конечно, я сделаю это, – Сюзанна спрашивала себя, почему она испытывает инстинктивное нежелание встретиться с женой и детьми Дэвида. – Где я смогу взять подарки?
      – Они в прихожей моего дома в Холланд-парк. Я пришлю вам ключи вместе с адресом. Огромное спасибо.
      Положив трубку, он представил себе радость Джейми, когда тот увидит протонный космический пулемет, и почувствовал облегчение оттого, что одно из висевших на его совести дел сделано.
      Ему и в голову не пришло, что Лиз подумает о молодой, красивой женщине, которая позвонит в дверь ее дома с коробкой рождественских подарков для Джейми и Дейзи в рунах.
      – Он раскусил меня! Когда я выходила из его проклятого кабинета, он назвал меня миссис Уорд! Я готова была про валиться сквозь землю!
      Даже смеясь в объятиях Джинни, Лиз содрогалась при воспоминании, как у нее мороз прошел по ноже, когда она поняла, что Росс Слейтер узнал ее с самого начала.
      – Как же он догадался?
      – Наверняка он позвонил в «Ньюс», а потом учинил небольшой розыск.
      – Так почему он все же согласился встретиться с тобой?
      – Джинни, я понятия не имею! Может быть, чтобы поиграть со мной, как кошка с мышкой? Размять свои миллионерские мускулы? Может быть, даже, чтобы отвадить меня от нашей затеи. Знаешь, он бросил мне замечание, что из «Женской силы» ничего не получится. Но вот странный человек, он дал мне несколько хороших советов, которые нам сейчас очень пригодятся.
      Забыв о Россе Слейтере, Лиз вытащила из портфеля свой блокнот и раскрыла его. Ей не терпелось приступить к делу.
      – Во-первых, Джинни, ты идешь устраиваться на работу в «От девяти до пяти» и выясняешь всех их клиентов, а Дон приступает к проверке, с какой скоростью печатают немногие, кто подал в «Женскую силу» заявления с просьбой найти им работу секретарши, а я, бедняжка, отправляюсь на поиски клиентуры.
 
      – А ты сама такая, корова ты несчастная!
      Лиз шлепнула трубку об аппарат и дала волю гневу, накопившемуся за два дня бесплодных телефонных звонков в поисках вакантных мест секретарши и референта. Отвечавшие ей считали большим одолжением сам факт того, что они подняли трубку и сказали: нет, конечно нет, вы не сможете поговорить с управляющим по кадрам (начальником отдела найма, завсектором приема и увольнения).
      Привыкшая к тому, что магическое слово «телевидение» открывало перед ней все двери, Лиз не представляла себе, как трудно простому смертному достучаться до любого чиновника, обладающего хоть какой-нибудь властью. Дозвониться начальнику отдела кадров микроскопической компании, занимающейся поставками сантехники или сварочными работами, порой куда труднее, чем добиться приема в Букингемском дворце.
      Лиз бросила взгляд на длинный список номеров, которые ей еще предстояло обзвонить, и откинулась в своем новеньком вращающемся кресле. Она должна признать свою неудачу. Им надо попробовать придумать что-нибудь другое.
      Она знала, что, оброни она какое-нибудь известное имя или встреть знакомого человека, все было бы совсем по-другому. Хорошо Россу Слейтеру советовать установить контакты с местными фирмами, но как, черт побери, сделать это, не записываясь в местный клуб богачей или в масоны?
      – Слушай, а почему бы нам не устроить прием? Этакий жуткий прием со всеми начальниками отделов кадров, живыми и мертвыми, которых нам удастся откопать? – Джинни только что вернулась в контору, полная энергии и идей, выкраденных за неделю шпионажа в конкурирующей фирме «От девяти до пяти», и явно готовая на все.
      Подумав минуту, Лиз решила, что это не такая уж плохая идея. В конце концов, что еще может быть хуже, чем очередная высокомерная секретарша, посылающая тебя подальше. По крайней мере, в местной газете появится их фотография, а они смогут еще и воспользоваться этим случаем, чтобы на той же странице поместить свое объявление и коротко описать предоставляемые ими услуги. Пусть так скромно, но «Женская сила» заявит о своем существовании. Однако, чтобы оправдать все эти расходы, им надо кровь из носу быть уверенными, что газета напечатает статью о них.
      – И я знаю, как это сделать, – Джинни встала со стула и приподняла подол юбки. – Надо нанять манекенщицу, посадить ее за машинку и попросить продемонстрировать перед камерой свои ножки. Ну, ты знаешь, как это делается. Заезженный штамп с аппетитненькой секретаршей. Они должныклюнуть на эту удочку.
      – Джинни! – Лиз вскочила с места и расцеловала подругу. – Пусть ты не феминистка, но ты просто умница.
      Однако к тому времени, когда они подсчитали, во что им это обойдется и Лиз собралась идти, ее стали грызть сомнения. А что, если эта затея не сработает? Еще сотни фунтов вылетят в трубу.
      Но с другой стороны, что-то делать им было нужно.
      Присоединясь к небольшой веренице машин, покидающих Льюис в половине шестого, Лиз пребывала в плохом настроении и пыталась выбросить из головы все мысли о «Женской силе». Слава Богу, завтра у нее выходной, и она с детьми сможет отправиться пешком на маяк Ферл. Дейзи будет дремать у нее в рюкзаке за спиной, а Джейми побежит впереди, разыскивая место для привала на твердой заиндевевшей земле. Слава Богу, что у нее есть дети! Слава Богу, что они требуют к себе внимания и теребят тебя вот сейчас, немедленно, а не через пять минут, когда ты кончишь читать статью или убираться на кухне. Лиз вспомнила слова Антонии Фрейзер, которой удалось народить множество детей и одновременно написать множество книг. Самое замечательное в положении работающей матери, пишет она, то, что, если работа не ладится, у тебя всегда есть твои дети. Сегодня Лиз поняла, что она хотела этим сказать.
      – Ой, мамочка, у тебя такие холодные щеки!
      Она только приоткрыла входную дверь, а Джейми вылетел из нее мимо смеющейся Минти прямо в ее объятия и едва не сбил ее с ног.
      – Здравствуй, милый, как у тебя прошел сегодня день?
      – Клево! Мы ходили в «Бургер Квин» и там купили Дейзи и мне во-о-от такие сандвичи, и Дейзи отдала мне свои соленые огурцы, потому что она не любит их, и мне купили кока-колу, и нам бесплатно подарили наклейку с Суперменом в машине.
      Обессиленная после своего бездарно проведенного дня, Лиз сняла пальто и бросила его на перила лестницы, хотя до вешалки было всего два фута. Эти два фута вдруг показались ей двумя милями, и она спросила себя, зачем везла детей за сотню миль от Лондона в самое красивое на свете место, если больше всего им нравится «Бургер Квин».
      Прихватив пачку писем, пришедших утром после ее ухода, она поблагодарила Минти, плюхнулась на диван и посадила Джейми себе на одно колено, а Дейзи на другое.
      – Мне дать, мне! – потребовала Дейзи, хватая всю пачку, и Лиз дала ей конверт с анкетой из банка. Она сама с удовольствием порвала бы его в клочки. Почта, как обычно, вся состояла из счетов и рекламы. Вся, за исключением одного письма со штампом Селден Бридж.
      Она осторожно поднялась с дивана и поставила на видеомагнитофон диснеевский мультик, мысленно напомнив себе с укором, что во всех книжках по воспитанию категорически не рекомендуется пользоваться видеомагнитофоном в качестве няньки. Потом, пользуясь видеомагнитофоном в качестве няньки, проскользнула на кухню и села за сосновый стол.
      Глядя на знакомые вещи вокруг, на симпатичную фарфоровую посуду, на фигурки стаффордширских собак на полке над плитой, на букет цветов посредине стола, Лиз почувствовала себя лучше. Здесь ей хорошо. Она спрашивала себя, почему ей так не хочется вскрывать это письмо. Накую боль может причинить ей Дэвид кроме той, которую уже причинил?
      Слегка дрожащими руками она разорвала конверт. Письмо было коротким и деловым. Дэвид хотел поселиться в каком-то месте с названием Селден Бридж и спрашивал ее, не считает ли она необходимым как можно скорее продать лондонский дом, раз уж никто из них не собирается, по-видимому, там жить?
      Она аккуратно сложила письмо. Это было совершенно разумное предложение, и удивительным для нее было только то, что он не сделал его раньше. Но почему теперь такая спешка? Возможно, уйдя от Логана, Дэвид стал нуждаться в деньгах, но Лиз не покидало ощущение, что за этим стоит что-то еще, о чем он не говорит.
      В непонятном порыве она встала и на секунду прислонилась к «Aгe», словно надеясь, что ее уютное тепло прогонит внезапную дрожь, которая пронизала Лиз несмотря на то, что в комнате было тепло. У нее возникло странное ощущение, будто закрывается дверь и она оказалась не с той ее стороны.
      Она была так погружена в свои мысли, что не слышала осторожного, словно нерешительного стука во входную дверь и опомнилась только тогда, когда в кухню ворвался Джейми с горящими от возбуждения глазами.
      – Мам, мам, там у двери леди с кучей подарков, и она говорит, что они для меня и Дейзи от папы!
      Сначала Лиз подумала, что Джейми говорит о Бритт, но потом решила, что с подарками от Дэвида может явиться кто угодно, только не Бритт. Сгорая от любопытства, она поспешила за Джейми в гостиную.

      У камина, все еще с подарками в руках, в кожаной куртке с меховым капюшоном, обрамлявшим красивое загорелое лицо, стояла одна из самых потрясающих девушек, которых Лиз когда-либо видела. Даже в кроссовках высокая и стройная, как манекенщица, с запорошенными снегом короткими темными волосами и с огромными карими глазами, чуть влажными от крепкого мороза, она открыто и приветливо улыбалась Лиз и Джейми.
      – Здравствуйте, я Сюзанна. Дэвид попросил меня завезти вам вот это. Надеюсь, я не в очень неподходящее время?
      Джейми подбежал, чтобы взять подарки, и Лиз снова внимательно посмотрела на нагнувшуюся к нему девушку. Кроме прекрасной спортивной фигуры Сюзанны, в глаза бросались две вещи. Ее возраст – Лиз дала бы ей двадцать один или двадцать два года – и тон, которым она говорила о Дэвиде. Было ясно, что эта девушка любит его.
 
      Дэвид поставил свою подпись на трех экземплярах контракта и пожал руку директору «Стар ньюспейперс» и его адвокату.
      Все прошло удивительно гладко. Получив отчет консультационной фирмы, которой поручил оценить потенциальные возможности роста газеты, он обошел здание, еще раз встретился с сотрудниками и изучил финансовые документы. После этого ему не потребовалось много времени, чтобы принять решение. И вот теперь, когда все было позади, Дэвид не мог понять, рад он или напуган до смерти. Он владелец газеты! Это, конечно, не совсем «Грин коммюникейшнс», но это его газета, и ее успех или крах будут зависеть от его таланта.
      Когда страх прошел и осталась только радость, он понял, что ему надо прямо сейчас поговорить с одним человеком. С Лиз. Она его поймет. Она отдала несколько месяцев своей жизни, чтобы создать «Метро ТВ». А это будет «Метро ТВ» без Конрада! Или «Грин коммюникейшнс» без Логана, сидящего у него на шее и мягко, а иногда и не мягко натягивающего вожжи в ту сторону, куда он,Логан, хочет ехать. Улыбаясь про себя, он протянул руну к телефону.
      – Лиз? Лиз, это Дэвид. Ты получила мое письмо? По слушай, у меня хорошие новости, и я хотел бы, чтобы ты первая их узнала.
      Лиз сидела, сжав трубку с такой силой, что суставы ее пальцев стали белее пластмассы трубки. Ему не было нужды рассказывать ей эту новость. Она уже знала. Он влюбился. Именно поэтому он вдруг захотел побыстрее продать дом. Она знала это с той самой секунды, когда Сюзанна вошла в комнату.
      – Лиз, я купил газету! «Селден Бридж стар». Это маленькая газета, но у нее большие возможности, и я теперь сам себе босс! Логан больше не будет дышать мне в затылок. Лиз? Ты скажешь что-нибудь?
      Лиз молчала. А как насчет его второй новости? Он хочет, чтобы она узнала ее, опять войдя в ресторан?
      – А твоей новой возлюбленной понравится жить в этом, как его, – в Селден Бридж?
      Она сама слышала горечь в своем голосе, саркастические нотки брошенной жены, но ничего не могла с собой поделать. Как он осмелился послать свою сопливую подружку с подарками ее детям!
      – Мне кажется, она городская девочка. В ее возрасте трудно обойтись без концертов рок-группы «Стринфеллоуз».
      На том конце провода ошеломленный Дэвид молчал. О чем это Лиз? Потом до него наконец дошло, и он расхохотался.
      – Ты о Сюзанне? Боже упаси, она не моя новая возлюбленная. Она просто друг, репортер из «Ньюс».
      Лиз знала, что ей надо успокоиться, но остановиться уже не могла.
      – А ейкто-нибудь сказал это? Она явно любит тебя. Без сомнения, это комплекс отца. Она наверняка уже соблазнила учителя и своего последнего начальника, и теперь твоя очередь.
      О черт, зачем она сказала это? Просто Сюзанна так молода и хороша, да и пришла она в момент, когда из-за «Женской силы» у Лиз было черное настроение.
      – Лиз, о чем ты говоришь?
      Лиз слышала, как его голос становится холодным, как из него испаряется энтузиазм, и ей отчаянно захотелось взять свои слова назад. Но было уже поздно.
      – Послушай, обсуждать это нет никакого смысла. Сюзанна – друг и бывшая коллега, и все. Возможно, нам лучше вообще не беседовать, если ты в таком настроении. Я попрошу своего адвоката договориться с тобой о продаже дома…
       Своего адвоката!Им не нужны адвокаты, они цивилизованные люди.
      – Прости, Дэвид, я…
      Но он уже повесил трубку. Она сделала такую глупость. Ясно, что он не влюблен в Сюзанну. Это было слышно по его голосу. Она ошиблась. А теперь она сама заронила эту мысль в его голову, он начнет думать и думать об этом и спрашивать себя, права ли она. О Боже…
      Лиз положила трубку и сидела в остывающей темноте гостиной, перебирая в голове слово за словом этот разговор. Она снова услышала радость и энтузиазм в его голосе, когда он говорил о покупке газеты. А она так ничего ему и не сказала, даже не поздравила его. Она только негодовала, как ревнивая жена. А она ему не жена. Больше не жена.
      Ей надо извиниться, по крайней мере, пожелать ему удачи. Лиз протянула руку к телефону, но руна бессильно повисла.
      В своей ярости и ревности она даже не спросила его номера.
 
      Все еще негодуя на реакцию Лиз, Дэвид шагал по серым, блестящим от дождя улицам Селден Бридж и удивлялся тому, как много домов громоздились один над другим, взбираясь круто вверх по склону холма. Когда их строили в начале вена, их звали двухпалубниками. Но Дэвиду казалось, что один на другом построено не меньше полсотни домов, и их отполированные дождем, темные, крытые шифером крыши образовывали замысловатый штриховой рисунок. Просто удивительно, как все эти дома не сползут вниз, образовав одну огромную кучу шифера.
      Вслушиваясь в эхо своих шагов по мокрой мостовой, он вдруг понял, что не знает в этом городе ни души. Но это не беспокоило его. Все сразу изменится, как только он возьмет в свои руки газету. Заметив ярко освещенный паб на углу улицы, по которой спускался, Дэвид завернул в него и заказал себе пинту пива. Ради одного только пива стоило перебраться в Йоркшир! Слева от стойки бара был телефон-автомат, и, поддавшись внезапному порыву, Дэвид позвонил в «Дейли ньюс». Ее там, конечно, нет. Слишком поздний час.
      После шести или семи гудков он уже собрался повесить трубку, но на том конце вдруг ответили:
      – Алло, отдел новостей.
      Это была она. Ее голос звучал отстраненно, словно ее оторвали от работы над сенсацией.
      – А вы работаете допоздна.
      – Дэвид! – Он услышал искреннюю радость в ее голосе, и это его подбодрило. – Ну, вы знаете, как это бывает, у меня история, которая вот-вот наделает шума.
      Да, он знал, как это бывает. Он отлично помнил это нетерпение, которое охватывает газетчика. И надеялся скоро испытать его снова.
      – Я хотел поблагодарить вас и сообщить вам хорошую новость.
      – И что же это? – По ее голосу он мог представить себе, что она заинтригована и с улыбкой ждет.
      – Я только что купил газету. «Селден Бридж стар»!
      – Дэвид, это невероятно! – О ее энтузиазм и радость можно было прямо греть руки. – Это замечательно! Ваша собственная газета! И вы собираетесь сами редактировать ее или будете указывать какому-нибудь бедолаге, что надо делать?
      Это был тот самый вопрос, который мучил его весь сегодняшний день. И вдруг оказалось, что у него есть на него ответ.
      – Я собираюсь редактировать ее сам. По крайней мере, сейчас.
      – Дэвид, это замечательно, это потрясающе! – Она немного помолчала, а потом продолжала, стараясь, чтобы ее голос прозвучал как можно более беззаботно. – И вам, я полагаю, понадобится редактор женского отдела?
 
      – Смотри, это Питер Гленнинг, – прошипела Джинни в ухо Лиз. Они стояли рядом, принимая гостей делового завтрака «Женской силы» и пожимая руки одному бизнесмену за другим, – хозяин «Гленнингтри», самый крупный работодатель на Юго-Востоке. Боже, нас уважают.
      – Он, наверное, прослышал о твоих креветочных фрикадельках, – прошептала в ответ Лиз.
      Джинни хихикнула. Последние несколько дней она крутилась как белка в колесе и привлекла каждую духовку в Восточном Суссексе к выпечке крохотных палочек сатэ, употребляемых с соусом чили или арахисовым, маленьких пирожков и мини-пиццы, а также тающих во рту знаменитых креветочных фрикаделек собственного изобретения.
      Они поступили довольно легкомысленно, разослав 150 приглашений и ожидая, что, как это обычно бывает на лондонских приемах, только четверть приглашенных соблаговолит ответить, половина и не ответит, и не явится, а оставшаяся четверть явится поздно и под мухой в результате встречи со знакомыми в пабе.
      Вместо этого каждый ответил на приглашение, и каждый явился.
      Лиз обвела взглядом море серых костюмов, однообразие которых лишь изредка нарушалось спортивной курткой или белой нейлоновой рубашкой. Боже, как безлико они выглядят. Половину из них наверняка зовут Брайан, а выходные они проводят за рулем с прицепом-дачей сзади.
      Все, кроме одного.
      Этот единственный, глубоко погруженный в разговор с Питером Гленнингом, выглядел так, словно случайно забрел на этот прием. Это был мужчина лет тридцати пяти, высокий, загорелый, с длинными (пожалуй, даже слишком длинными) блестящими темными волосами и выразительными зелеными глазами. Он был так красив, что Лиз едва не забыла поприветствовать очередного гостя.
      И хотя она не упустила из виду его дорогой твидовый костюм с пикантной отделкой лиловым, накрахмаленную голубую рубашку и туфли от Гуччи, больше всего привлекла ее внимание именно его экстраординарная внешность.
      Это был не безмозглый культурист, одержимый идеей с помощью тренировки создать себе мужественный облик; при взгляде на него создавалось впечатление, что это тело, вместо того чтобы быть обычной бренной оболочкой для духа, оказалось вдруг чем-то величественным и прекрасным само по себе.
      Заметив наконец, что Лиз смотрит на него, он слегка повернулся в ее сторону. И она догадалась, кого он ей напоминает: патриция с картины итальянского художника. Та же стрижка темных блестящих волос по средневековой моде чуть ниже ушей, та же средиземноморская смуглость кожи, то же благородное выражение лица.
      А потом он улыбнулся. Его улыбка была такой понимающей и провоцирующей, что она сразу поняла свою ошибку. Он напомнил ей не Медичи и не Борджиа, а падшего ангела.
      В голове у нее словно прозвучал голос Мел: давай без фантазий, милочка. Тебе просто понравился этот парень.
      И, как всегда, Мел оказалась права.
      Когда пять минут спустя Джинни подтолкнула ее локтем, напоминая о том, что пора сказать речь, Лиз наклонилась к ней и прошептала:
      – Кто это?
      Она сколь могла незаметно показала Джинни на двух мужчин.
      – А, этот, – Джинни проследила за направлением взгляда Лиз, – я же тебе говорила. Это Питер Гленнинг, директор «Гленнингтри энтерпрайзиз».
      Лиз с досадой толкнула ее.
      – Да нет, Джинни, не он. Ты же знаешь, о ком я говорю!
      – Ах, этот, – уголки губ Джинни подозрительно задрожали, – ты имеешь в виду самого сексуального мужчину, которого ты видела не на обложке «Плейгерл»? Так бы и сказала!
      – Ну ладно, так кто он?
      – Понятия не имею, – Джинни хитро улыбнулась, – но непременно разузнаю.
      Хотя Лиз понимала, что сейчас ей следует разыскать свои наброски речи, она не могла удержаться, чтобы не бросить украдкой на него еще один взгляд, дабы убедиться, что он красив именно настолько, насколько ей показалось. Он был красив именно настолько. Она неохотно взяла себя в руки. Ей было пора произносить речь.
      Среди премудростей, которые Лиз почерпнула у Конрада, была и такая: если тебе предстоит речь на приеме, ее следует сделать насколько возможно короткой. Она помнила, как на одном из приемов член Совета директоров «Метро ТВ» так долго и таr нудно расхваливал чудо «Метро ТВ» приглашенным журналистам, что все они разошлись, проклиная и его, и компанию. Лиз не собиралась повторять эту ошибку.
      После всего пяти минут кратких разъяснений, что такое «Женская сила» и ее услуги, а также неожиданно удачной шутки Лиз сошла с трибуны под искренние аплодисменты. Ее единственной просьбой к собравшимся было – оставить свои координаты, после чего она пожелала им забыть о делах и отведать угощений.
      Оглядываясь кругом, Лиз спрашивала себя, не была ли краткость ее выступления вдохновлена желанием произвести впечатление на мужчину в синем костюме и поскорее пробраться поближе к нему.
      Однако если это было так, то ее ждала неудача. Насколько возможно незаметно она обвела взглядом комнату и обнаружила, что его здесь нет. К своему изумлению, она осознала, что испытывает горькое разочарование.
      Она тихонько проскользнула в дверь и, сделав вид, будто проверяет, как идут дела, подошла к столику для визитных карточек в надежде, что он, как она просила, оставил свое имя. Однако на столике было только три карточки: заместителя директора по кадрам кирпичной компании «Кент и Суссекс», Питера Гленнинга и кадровика юго-восточного отделения «Лондон раббер компани».
      – Хочешь сатэ? – подошла Джинни. – Горячие и острые.
      – Спасибо, Вирджиния, но в данный момент я не хочу ничего, ни горячего, ни острого.
      – В самом деле? – Джинни протянула ей палочку и проследила направление ее взгляда, устремленного на то место, где недавно стоял таинственный гость. – Расскажи это кому-нибудь другому!
 
      – Боже, посмотрите на этот кавардак!
      Замечание Лиз относилось к состоянию комнаты. Один из пунктов их программы экономии состоял в том, что они не стали нанимать для завтрака официанток, а решили обойтись бумажными тарелками и чашками и только одним барменом. Это сберегло им сотни фунтов, но это и означало, что уборкой им придется заниматься самим.
      И пока она и Джинни подметали обертки от слоеных пирожков и выуживали окурки из недопитых стаканов, Лиз подумала, что эта экономия была только кажущейся.
      – Какое свинство! – воскликнула Дон, их новая секретарша, которая помогала им и в этой грязной работе. – Посмотрите-ка сюда! Зачем понадобилось это портить?
      Дон держала в рунах тарелку с куском пирога с крыжовником. Это был единственный оставшийся кусок, и когда Джинни и Лиз рассмотрели его, они увидели почему. В середину пирога был воткнут окурок сигары.
      – И какая же скотина сделала это с совершенно нетронутым куском пирога? – спросила Дон, отковыривая пальцем свободную от пепла часть. Она свято следовала правилам «Инструкции по содержанию офиса» и в настоящее время сидела на диете.
      Лиз и Джинни переглянулись. Они обе одновременно вспомнили сцену, когда самый именитый гость откусил конец кубинской сигары и выплюнул его на пол.
      – Питер Гленнинг!
      Лиз присела, нащупала под столом единственную бутылку вина, избежавшую встречи со ста пятьюдесятью алчущими представителями среднего звена менеджмента, и откупорила ее.
 
      – Я думаю, что пора довести до сведения мистера Гленнинга, что на свете нет такой вещи, как бесплатные обеды.
      – Точно! – Джинни отпила большой глоток совиньона. – Покажем этим мерзавцам!
      Она подняла свой стакан и чокнулась с Лиз.
      – За «Женскую силу»! На работе половина женщины лучше целого мужика!
      – А знаешь, Джинни, – улыбнулась Лиз ей в ответ, – ты только что придумала наш девиз.
      – Ну, держись, мистер Гленнинг, – объявила воинственно Джинни, роясь в своем портфеле, – где тут мой радиотелефон? Угощение ты уже, наверное, переварил?
      Заглянув в свою записную книжку, она набрала номер и поднесла трубку к уху.
      – Это Вирджиния Уонер из «Женской силы». Скажите, я могу поговорить с мистером Гленнингом?
      В ожидании ответа все три женщины затаили дыхание, и вот наконец удивительно дружелюбный голос секретарши Питера Гленнинга снова зазвучал в трубке:
      – Боюсь, что мистер Гленнинг в настоящий момент занят, но он просит передать, что будет счастлив увидеть вас в четверг на следующей неделе, если это время вас устраивает.
      Лиз схватила трубку.
      – Да, – сказала она спокойно, двумя пальцами свободной от телефона руки размахивая над головой в знак победы, – меня это очень устраивает!
      Она была так взволнована, что даже забыла спросить, кто был собеседник мистера Гленнинга.
      – Ты уже видела снимок в сегодняшней газете? – выражение лица Джинни красноречивей слов говорило о том, что их эксперимент с презентацией получился не самым удачным.
      Лиз осторожно взяла номер «Ист Суссекс кларион».
      На три колонии в ней простирался снимок нанятой ими манекенщицы на стуле за компьютером. Лиз диву далась, как ей удалось в одной позе продемонстрировать широко раздвинутые ноги, два фута голых ляжек и, сверх того, еще черную кружевную кромку трусиков. Она напоминала не секретаршу, а одну из этих отвратительных телефонных девиц, которые за пятерку с глубоким придыханием описывают вам ваше совместное пребывание в одной постели.
      – Слушай, она выглядит, как девочка по вызову!
      – Да, – Джинни начала хихикать, – и даже не очень высокого класса!
      – После этого были звонки?
      – Только от одного типа, не пожелавшего назвать своего имени, который попросил ее телефон.
      – Боже мой, я надеюсь, что это не оттолкнет от нас клиентов.
      – А я надеюсь, что не привлечет. Тогда мы навсегда сможем забыть о «Женской силе» и основать агентство интимных услуг.
      – Возможно, так нам и придется сделать, – Лиз ради Джинни старалась поддерживать шутливый тон, но она знала, что их дела плохи. Она надеялась, что презентация будет прорывом, в котором они так нуждались, но, к их ужасу, из ста пятидесяти гостей только дюжина или около того оставили свои координаты, и один из них работал на Питера Гленнинга.
 
      Лиз чувствовала, что под ложечкой у нее неприятно сосет при мысли о встрече с Гленнингом в четверг. Обстоятельства складывались так, что эта встреча приобретала для них особое значение. Тем более после этого фиаско им позарез нужно, чтобы их воспринимали серьезно. Как это сказал Росс Слейтер? Вы должны изучать своих клиентов. Узнавать их нужды даже до того, как они сами осознают их.
      Она схватила свое пальто и направилась к двери.
      – Куда ты?
      – В Лондон. Точнее, в «Компаниз хаус». Знаешь, я ведь не зря была журналисткой. К сегодняшнему вечеру я буду знать о «Глеинингтри» больше, чем о ней знает Питер Гленнинг.
      – Ни пуха ни пера, – Джинни сняла трубку и начала набирать один из номеров своего списка. Она подняла глаза и усмехнулась:
      – Лиз!
      – Мм?
      – Будем надеяться, что он не выписывает „Ист Суссекс кларион».
 
      – Добрый день. Миссис Уорд, не так ли?
      Питер Гленнинг хищно улыбнулся, добавив на своем подбородке третью складку к двум, возникавшим каждый раз, когда он затягивался сигарой, крепко зажатой в его мясистых губах.
      – А это…
      – Мой партнер Вирджиния Уокер. Мы владеем агентством совместно.
      С удивительной для такого тучного мужчины грацией Питер Гленнинг пододвинул стул для Джинни и удалился за свой огромный красного дерева стол.
      – Вы не станете возражать, если я сниму пиджак? Здесь так душно.
      Гленнинг снял пиджак тонкого серого сукна, на котором обнаружился ярлык «Хантсмен, Сэйвил Роу». Поскольку Лиз не показалось, что в кабинете было особенно душно, она решила, что Гленнинг пытается либо создать атмосферу панибратства, либо похвастаться престижным ярлыком. Под пиджаком скрывались красные подтяжки и мокрые пятна под мышками. В кабинете распространился резкий запах пота. Питер Гленнинг явно принадлежал к мужчинам, считающим, что «Спасательный круг» – не дезодорант, а что-то из морской практики.
      – Итак, леди, чем могу быть вам полезен? – Какое-то время Лиз боролась с тошнотой, вызванной запахом пота и сигарного дыма, и напоминала себе, как много, до смешного много зависело от этой беседы.
      – Я надеюсь, мистер Гленнинг, что мысможем быть полезными вам, – Лиз постаралась вложить в свою улыбку уверенность, которой на самом деле не чувствовала. – Я провела небольшое исследование состояния дел в вашей компании и пришла к некоторым выводам…
      – Пожалуйста, – прервал ее Гленнинг со своей хищной улыбкой, – зовите меня просто Питер. – Он наклонился вперед в своем кресле и устремил взгляд на Лиз, олицетворяя собой внимание. – Так что вы сказали?
      Как это и было рассчитано, на секунду Лиз потеряла нить своей мысли. Черт побери, так о чем же она говорила? Уже не первую неделю Дейзи дважды за ночь просыпалась, и в результате хронического недосыпа Лиз стала забывать, что она собиралась сказать дальше, если ей случалось хоть на секунду расслабиться.
      После некоторой паузы ее выручила Джинни:
      – О исследовании «Гленнингтри», которое ты провела.
      – Ах, да. И мне показалось, что есть несколько проблем, в решении которых может помочь «Женская сила».
      – Будьте добры, просветите меня.
      Ей послышался скрытый сарказм в его голосе.
      – Во-первых, ваш отдел страхования. Я обратила внимание на то, что у вас там работают в основном женщины и что текучесть кадров там особенно велика. Очень осторожно я навела справки и выяснила, что местным матерям трудно работать в режиме, который вы им предлагаете. Поэтому я взяла на себя смелость набросать альтернативный, более гибкий план, согласно которому люди будут работать у вас гораздо дольше и лучше, потому что будут благодарны вам за заботу о них.
      – В самом деле?
      На этот раз сарказм был более явным. Лиз решила не обращать на него внимания.
      – Я заметила также, что хотя девяносто процентов вашего персонала – женщины, среди руководства всех ступеней их нет, и я спросила себя, почему это так, – Лиз сделала все, чтобы в ее голосе не было ни малейшего намека на агрессивность или на упрек. – Я подумала, что вы, может быть, не сумели найти достаточно компетентных женщин и что, когда у вас в следующий раз откроется вакансия на руководящую должность, я смогла бы представить вам несколько кандидатур. В нашей картотеке имеются женщины весьма высокой квалификации: бухгалтеры, советники управляющих, все виды конторских служащих…
      – Миссис Уорд, – перебил ее Гленнинг, и Лиз заметала, что на этот раз его тон изменился от саркастического в сторону откровенно хамского, – в моих управленческих структурах нет женщин, потому что мой опыт говорит мне, что женщины ненадежны. Они выходят замуж, они обзаводятся детьми, у детей начинают болеть животики, и та, которая раньше была трезвым профессионалом, начинает ощущать потребность поскорее бежать домой и поставить своему чаду клизму.
      Боже, подумала Лиз, опять все те же старые доводы. Почему наниматели не хотят увидеть преимуществ работающих матерей вместо того, чтобы без конца твердить об их недостатках? Ведь эти преимущества очевидны.
      – С вашего позволения, мистер Гленнинг, работающие матери вовсе неспешат домой каждые пять минут, – Лиз помолила Бога, чтобы Гленнингу не пришло в голову проконсультироваться по этому вопросу у Конрада, – а если в неотложных случаях они и отпрашиваются на полчаса, то с лихвой отрабатывают это после.
      Она говорила спокойным и дружелюбным тоном, хотя ей хотелось бить его по жирным щекам и смотреть, как они трясутся.
      – На самом деле справедливо обратное: работающие матери – прекрасный способ помещения капитала. Никаких долгих обедов, никакого трепа по телефону, никаких выпивон после работы, никаких служебных романов – ничего, отвлекающего их от зарабатывания денег для вас. Они просто садятся и работают.
      Гленнинг ничего не ответил, но по выражению его лица Лиз видела, что она его не убедила.
      – Так вы думаете, что я могу поручить «Женской силе» подыскать мне энергичных женщин для пополнения моего управляющего звена?
      Лиз кивнула. Ну наконец-то, кажется, она чего-то добилась.
      Питер Гленнинг полез в свой стол, разыскивая что-то.
      – И они будут выглядеть так же, миссис Уорд?
      О Боже, он держал в рунах номер «Ист Суссекс кларион». Гленнинг посмотрел на девицу в наивно-вульгарной позе, потом снова на Лиз.
      – Знаете ли, миссис Уорд, я всегда считал, что место женщины в кровати, а не за совещательным столом. А теперь, если вы мне позволите, я хотел бы поговорить с теми, кто там снаружи ждет у меня приема.
      – Как там насчет работающих матерей, которые не пьют после работы? – Джинни налила им обеим из бутылки по последнему стакану и обняла Лиз за плечи. – Какой подонок! Надо было видеть, как он смотрел на тебя, когда говорил эту чушь про место женщины в кровати! Он смаковал каждое свое слово. Я думала, что над «Ист Суссекс кларион» у него Случится оргазм.
      – Боже, Джинни, я просто раздавлена! Нам было так важно получить заказ у этого мерзавца. А я забыла, что говорить, и выглядела полной дурой!
      – Вовсе нет. Ты выглядела блестяще. Ты была спокойна и уверенна. Просто он не клюнул. С таким же успехом ему можно было читать телефонный справочник. Он играл с нами, как кошка с мышкой. Он и не собирался поручать нам искать ему работниц. Он просто ненавидит женщин, вот и все. А преуспевающих женщин особенно.
      – Мы обращались к нему и ко всем другим директорам. Джинни, до сих пор мы трудоустроили только горсточку женщин!
      – Я знаю, но на это нужно время.
      – Время! Джинни, времени у нас нет!
       Тебе пора начинать упаковывать твой чайный сервиз,хотелось крикнуть Лиз, если мы немедленно не найдем какой-нибудь выход,но она этого не сделала. Нет смысла впадать в панику. Она дала себе три месяца, и у нее еще оставалось два. Это немного, но этого должно хватить.
      Все, что им было нужно, – это чудо. Лиз заглянула на дно своего стакана. Пусть маленькое, она не привередливая. Но поскорее.
 
      Лиз проснулась и потянулась. Сдвинув подушки к краю широкой кровати, устроилась на них и стала наслаждаться своим любимым видом на долину за садом и на подернутое дымкой море вдали. Очень кстати была бы чашка чая, но она знала, что стоит ей выйти из спальни, как либо Джейми, либо Дейзи услышит ее шаги, и тогда блаженному покою конец.
      Она чувствовала себя слегка виноватой в том, что таксчастлива без них, но, черт побери, сегодня один из ее выходных, и они проведут его все вместе. И это тоже счастье! Единственное решение, которое ей предстояло сегодня принять, это какого цвета комбинезон надеть и нуда пойти пить чай. С удивлением Лиз осознала, что возвращение на работу дало ей нечто неожиданное и невероятно ценное: чувство, что, когда она не в «Женской силе», она в отпуске. А вот когда она все время проводила дома, то, несмотря на свои самые лучшие намерения, ощущала себя в ловушке.
      Десятью минутами позже Лиз спрыгнула с кровати, натянула на себя свои любимые спортивные брюки вызывающего розового цвета, рубашку, обула кроссовки и тихонько спустилась по лестнице. Сегодня она приготовит детям особый завтрак. Сегодня день Джейми, и он решает, чем они будут заниматься. Она готовила хлеб, вареные яйца и кленовый сироп для французских тостов, любимых тостов Джейми, когда раздался телефонный звонок. Лиз с удивлением взглянула на часы. Половина девятого. Одной руной она взяла трубку и прижала ее к подбородку, а другой стала снимать с плиты сковороду. Но тяжелая сковорода оказалась горячее, чем она рассчитывала, и Лиз с крином боли уронила ее на выстланный плиткой пол.
      – А, черт! – воскликнула она, когда сковорода ударила ее по ноге.
      – Успокойтесь, – скомандовал насмешливый голос, – я перезвоню через пять минут.
      Перешагнув через сковороду, расколовшую керамическую плитку, точную копию прованского кирпича, которую она ждала несколько месяцев и которую теперь заменить будет невозможно, Лиз села на стул.
      Этот голос. Она никогда не слышала его прежде, но все же догадалась, чей он. Он не оставил своего имени, но ему и не было нужды это делать. Она точно знала, что это он.
      Не решаясь даже взять чашку кофе, чтобы дрожащие от волнения руки не уронили и ее, Лиз сидела на краешке некрашеного кухонного стула со сковородой у ног и ждала когда зазвонит телефон.

      – Вы всегда так ругаете своих собеседников, или половина девятого для вас слишком раннее время?
      – Дело в том, что я уронила сковороду себе на ногу и разбила ею свою любимую плитку на полу.
      – На женщин я обычно именно так и действую.
      Она усмехнулась. У большинства мужчин эта шутка прозвучала бы либо неуклюже, либо высокопарно, но в его голосе нашлось достаточно самоиронии, чтобы оправдать ее.
      – Простите, я даже не представился. Ник Уинтерс. На днях я был у вас на приеме.
      Лиз с трудом удержалась, чтобы не сказать, что отлично представляет себе, кто он, что может описать его глаза, улыбку, даже цвет крапинок на его твидовом костюме и в состоянии почти точно назвать время его прихода и ухода.
      Но вместо этого она приложила все силы для того, чтобы ее голос звучал спокойно. И тайно молилась, чтобы на нее не набросилась пара вопящих детей, пока она не отойдет от телефона.
      – Итак, мистер Уинтерс, чем я могу быть вам полезна?
      – Это о Питере Гленнинге. Я слышал, что вчера у вас был с ним крутой разговор.
      – Да, я сказала бы именно так.
      – Ох, уж этот Питер. По сравнению с ним Эбенезер Скрудж – законопослушный работодатель, выполняющий все требования антидискриминационных постановлений.
      – Он ваш друг?
      Она постаралась не выказать своего удивления, хотя перед ее мысленным взором предстала картина уже заложившего за воротник Ника Уинтерса, пропускающего по стаканчику с Питером Гленнингом и обменивающегося с ним последними новостями о своем бабском персонале.
      – Нет, только знакомый. Однако у меня есть сведения о нем, которые вам могут показаться весьма полезными.
      – Как интересно. Он истязает себя розгами и пристает к маленьким мальчикам?
      Собеседник рассмеялся, а Лиз вздохнула с облегчением. Она ненавидела мужчин без чувства юмора.
      – Нет, ничего настолько сенсационного. Но я не хотел бы обсуждать это по телефону. Вы не могли бы приехать в мой офис, чтобы я проинформировал вас?
      По многим причинам ей хотелось сказать ему: да. Конечно. В любое время. Хоть сейчас. Но она вспомнила, что сегодня день Джейми и что он ждал его всю неделю. Таков был ее договор с собой: три дня она работает, а остальная часть недели принадлежит Джейми и Дейзи.
      – Понедельник вас устроит?
      – Конечно, – не без удовольствия она заметила в его голосе легкое разочарование, – а может быть, вы приедете ко мне домой? Старый дом священника в Фертле. Там помещается мое агентство по сдаче домов в аренду. Вы легко найдете нас. В девять для вас не слишком рано?
      – В девять прекрасно. До встречи.
      Положив трубку, она на секунду задумалась, что означало это «нас», и страстно пожелала, чтобы в него не входила жена. Впрочем, скоро она это узнает сама.
      Не найдя нужным даже осмотреть поврежденную плитку, которая при нормальном ходе вещей разбила бы ее сердце, Лиз подняла сковороду с пола, мурлыкая про себя какую-то мелодию. Потом нашла деревянную ложку и стала стучать ею по сковородне, созывая Джейми и Дейзи вниз на завтрак.
      С радостным криком, зная, что весь ее день сегодня принадлежит ему, Джейми со стоящими дыбом темными волосами через две ступеньки сбежал вниз по лестнице и бросился в ее объятия.
      Она подняла его в воздух и со смехом стала кружить.
      – Послушай, мам, – его лицо вдруг стало лицом строгого отца, обращающегося к своей взбалмошной дочери, – с тобой все в порядке? Я хочу сказать, ты сегодня не приложилась к бутылке или что-нибудь вроде этого, а?
      – Нет, Джейми, – она вместе с ним повалилась на лоскутный ковер, – конечно же, нет.
 
      Лиз подъехала к дому священника точно в 8.57 и с изумлением огляделась вокруг. Это был один из самых красивых домов, которые она когда-либо видела. С каменным фасадом в суссекском стиле, с крытой золотистой черепицей крутой крышей, огромный каменный дом захватывающих дух пропорций, построенный во времена королевы Анны, был окружен тремя акрами восхитительного сада. За каменными воротами с резным растительным орнаментом, поднимавшимся к венчающему их шару, она могла видеть полный красок даже в это самое скупое на них время года бордюр из кустарников, ведший к прекрасному белому портику, каждая деталь которого была совершенна. Дела агентства «Дрим коттеджис» наверняка шли успешно.
      Протягивая руку к дверному колокольчику, Лиз поняла, что ей не терпится попасть внутрь не только для того, чтобы выяснить, существует ли миссис Уинтерс, но и для того, чтобы больше узнать о хозяине. Похоже, его туфли от Гуччи и часы «Ролекс», которые она заметила, были чем-то большим, чем простое бахвальство.
      Интересно, ободрал ли он, подобно многим нуворишам, дубовые панели старого дома, чтобы соорудить двадцать девять смежных ванных или проходных клозетов, достаточно больших, чтобы удовлетворить амбиции Имельды Маркос?
      Лиз позвонила в колокольчик и с удивлением увидела, что открыл ей сам Ник Уинтерс; на нем были голубые джинсы и рубашка со свободным воротом, верхние две пуговицы которой были расстегнуты, демонстрируя несколько дюймов шоколадного загара. Стараясь не забыть, что она презирает мужчин, оставляющих расстегнутыми две верхние пуговицы, Лиз быстро прошла в прихожую.
      Она поставила свой портфель рядом с огромным мраморным столом на золоченых ножнах в форме львиных лап и осмотрелась вокруг. Это было просто потрясающе.
      – Какой славный дом!
      – Спасибо, – снова насмешливая улыбка. – Можно предложить вам кофе?
      – Да, пожалуйста, – ответила Лиз, ясно отдавая себе отчет в том, что, если бы он предложил ей подняться наверх, чтобы осмотреть его гравюры, ее ответ был бы тем же самым, – это было бы чудесно.
      Избегая встречаться с Уинтерсом глазами, она последовала за ним в гостиную, говоря себе, что нет ничего неестественнее женщины, забывшей ощущение мужского тела, и, хотя Лиз считала, что по этому ощущению не тоскует, она вдруг с полной определенностью поняла, что это не так.
      Гостиной служила огромная комната, доминантой которой были три начинавшихся от пола окна; одно из них смотрело в сад. Проникавшие через окна солнечные лучи падали на выцветший ситец двух диванов. У камина дремал престарелый Лабрадор. Повсюду были разбросаны видавшие виды предметы старины, довершая собой картину со вкусом обставленного сельского дома. Ник Уинтерс явно был человеком более тонким, чем это казалось на первый взгляд. Если только кто-то другой не приложил руку к обстановке этого дома. Но кто? У Лиз мелькнула смутная догадка. Жена, конечно.
      Но хотя всюду были свежие цветы, Лиз не могла увидеть следов присутствия женщины. Никаких журналов или книжек, которые женщина могла бы прихватить с собой на софу. Никаких сувениров или безделушек. Комната выглядела одновременно и дружелюбной, и интригующе безликой.
      Лиз была почти благодарна Нику, когда он оставил ее, чтобы приготовить кофе. Он дал ей возможность спокойно оглядеться в комнате. Вот если бы с ней была сейчас Мел. Мел с завязанными глазами могла учуять холостяка в комнате, полной женатых мужчин. Однажды в баре за бутылкой вина они хихикали целый вечер, решая про каждого из находившихся там мужчин, женат он или нет. На какие признаки Мел тогда советовала ей обращать внимание?
      Обручальное кольцо? Лиз попыталась представить себе левую руку Ника. Обручального кольца на ней не было. К тому же, согласно Мел, на отсутствие обручального кольца особенно полагаться не следует. Любой пустившийся по бабам мужик обручальное кольцо снимет. На нем была свежевыглаженная рубашка? Это дурной знак. Хотя он может означать просто хорошую прачечную или заботливую горничную. А как насчет дорогостоящих символов? Солнечных очков в модельной оправе, портативных проигрывателей для лазерных дисков, всех этих игрушек, которых не могут себе позволить мужчины, обремененные детьми и банковскими кредитами?
      Из-за вазы с цветами на небольшом столике выглядывала пара очков «Рэй-бэнз». Вот пока и все.
      А что Мел называла лакмусовой бумажкой?
       Детские сиденья.На подъездной дорожке стоял открытый БМВ. Это его машина? Если да, то все в порядке. Реакция отрицательная. Ни пакета с кукурузой, ни детского сиденья. Правда, Мел говорила, что самые ушлые прячут все это в багажник.
      Беглым взглядом Лиз прошлась по каминной полке в поисках свадебного снимка или студийных фотографий детей, разодетых, как лорд Фаунтлерой в детстве. Их не было. Только один студийный черно-белый портрет пятидесятых годов очень элегантной женщины в университетской мантии. Его мать? Все лучше и лучше.
      И последнее правило Мел. Говорит ли он эти ужасные слова, смертельные для невинных девичьих мечтаний, – «мы», «нам» или «нас». Ненавидя себя, Лиз попыталась восстановить в памяти их короткий разговор. Нет, он точно не говорил «мы». И тут она вспомнила. По телефону он сказал «нас». Ей просто остается еще немного продолжить поиски.
      Он вернулся с пустыми руками. Где-то явно была прислуга.
      – А где проистекает грязный бизнес? – спросила заинтригованная Лиз. Она не видела никаких признаков агентства, а им вряд ли можно было руководить со стола в какой-нибудь из комнат этого дома.
      – В сарае за нашей спиной.
      Ник указал в окно на перестроенный церковный сарай. Вся его передняя стена представляла собой стеклянную плоскость, за которой рядами сидели женщины за стопами бумаг и за компьютерными мониторами.
      – Боже мой, – Лиз была поражена размахом предприятия, – и сколько у вас сотрудников?
      – Около сорока.
      Ничего удивительного, что он мог позволить себе жить в такой роскоши. Сдача коттеджей в аренду была, видимо, более выгодным бизнесом, чем она себе представляла.
      Несколько минут спустя раздался стук в дверь, и пожилая дама в голубой униформе, очевидно, экономка, внесла кофе и домашнее печенье.
      Он налил чашку кофе и протянул ей вместе с тарелкой еще теплого печенья. Она поколебалась, но взяла и печенье.
      – Прекрасно, – снова провокационная улыбка, – люблю женщин, которые едят. – Он отпил кофе и нагнулся, чтобы потрепать Лабрадора за уши. – Особенно когда собираюсь пригласить женщину в ресторан. Не выношу тех, кто заказывает самое дорогое блюдо в меню и потом не притрагивается к нему!
      Лиз потеряла дар речи. Ну и нервы у этого человека!
      В своем возмущении она как-то забыла, что последние полчаса ее мысли были заняты тем, как затащить его в постель. Но прежде, чем ей в голову пришел достойный ответ, он резко сменил тон, отказавшись от игривого и перейдя к сухому и деловому:
      – Итак, поговорим о Питере Гленнинге. Я располагаю информацией, которая, думаю, покажется вам весьма интересной.
      Несмотря на свое раздражение, Лиз заинтересовалась:
      – И что это за информация?
      – Питер Гленнинг ведет сейчас очень секретные и деликатные переговоры о покупке «Саузерн лайф иншуранс», что либо разорит его, либо сделает очень богатым человеком. Чтобы проделать эту операцию, ему нужен надежный финансовый советник, который специально занимался бы этим делом и вел переговоры об условиях сделки.
      – Да? Но у него ведь есть финансовый директор?
      – Есть, конечно. Но он не знает, что его финансовый директор собрался сменить место работы.
      – Если все так секретно, откуда вы это знаете?
      – Я знаю это, – Ник сделал паузу и усмехнулся, – потому что он переходит ко мне.
      Лиз мгновенно все поняла.
      – И это оставляет бедного мистера Гленнинга в положении, когда ему отчаянно и чрезвычайно срочно нужен новый финансовый директор.
      – Именно так. И он захочет найти его максимально быстро и максимально конфиденциально. Объявления в «Файнэншл таймс» из рассмотрения исключаются. У вас в «Женской силе» случайно нет никого подходящего, миссис Уорд?
      Теперь пришла очередь усмехнуться Лиз. У нее как раз была идеально подходящая кандидатура. Только бы ей удалось убедить Питера Гленнинга рассмотреть кандидатуру не просто женщины, но женщины, желающей трудиться неполный рабочий день. И Лиз была полна решимости использовать все свое умение для того, чтобы сделать это. Внезапно она ощутила мощный выброс адреналина в своей крови. Она сможет это. А если не сможет, то придется попрощаться с «Женской силой» и искать для Джинни новое жилье.
      Но был еще один вопрос, который она обязательно должна была задать Нику Уинтерсу.
      – Почему вы рассказали мне все это? Ведь эти сведения, по-видимому, строго конфиденциальны?
      – Это действительно так. Видите ли, миссис Уорд, причин было две. Во-первых, я считаю Питера Гленнинга напыщенным дураком, который многому мог бы научиться у женщины.
      – А вторая?
      – Вторая причина в том, – он сделал паузу, и его лицо озарила медленная нахальная улыбка, которая заставила ее дышать так часто, что оставалось только надеяться на его ненаблюдательность, – что я не могу придумать ничего более захватывающего, чем сделать вас своим должником.
      Лиз знала, что ей следует возмутиться. Ник Уинтерс вел себя недопустимо. Но, к своему ужасу, она поняла, что вовсе не возмущена. Она наслаждалась каждой секундой этой беседы. Стараясь выдержать деловой стиль, Лиз порывисто встала и пожала ему руку.
      – До свидания, мистер Уинтерс.
      – До свидания, миссис Уорд. Я надеюсь, что мы еще увидимся.
      Он задержал ее руну в своей чуть дольше, чем следовало бы, и она ощутила внезапную и опустошающую волну желания. Впервые она посмотрела ему в глаза и медленно улыбнулась. Какое имеет значение, что ту же заезженную тактику он применял к любой другой женщине в Суссексе?
      – Я тоже надеюсь на это.
      Как раз когда Ник открывал ей входную дверь, в дверях сарая появился седоволосый мужчина в красном кашемировом кардигане, старых просторных брюках и холщовых туфлях.
      Ник повернулся к нему и улыбнулся.
      – Генри, позволь представить тебя Элизабет Уорд, которой за ее грехи выпало основать бизнес в Льюисе. Генри Карлайл, мой деловой партнер. Генри живет в Доувер-Хаус. Вы будете проезжать мимо на обратном пути.
      Лиз с интересом посмотрела на пожилого человека. Деловой партнер упоминался впервые.
      – Генри делает всю работу, – начал Ник.
      – И освобождает Ника от всего, кроме очаровывания клиентов, – с улыбкой прервал его партнер.
      Держу пари, что так и есть, подумала Лиз, мгновенно сбрасывая с себя чары флирта и намеков и говоря себе, что, сколь бы велико ни было искушение, она не клюнет на обворожительные манеры Ника Уинтерса.
      – До свидания, мистер Уинтерс.
      – Зовите меня Ником, пожалуйста. Вы ничего не забыли?
      Она машинально бросила взгляд на свой портфель. Он был у нее в руке.
      – Да нет, не думаю.
      – А я полагал, вы захотите осмотреть „Дрим коттеджис».
      – Спасибо, мистер Уин… Ник, но боюсь, что мне надо спешить на совещание.
      – Ну ладно, тогда в следующий раз. Удачи с Питером Гленнингом.
      Чувствуя себя в долгу за услугу, которая могла сыграть решающую роль в ее бизнесе, она улыбнулась:
      – Огромное спасибо.
      – Я позвоню, чтобы узнать, как все прошло. – Направляясь к своей машине, Лиз была уверена, что он позвонит. Но сознание этого родило в ней противоречивые чувства. Он был самым привлекательным мужчиной из всех, кого она встретила за многие годы. И все же было что-то такое, что она сама не могла ясно понять, но что заставляло ее настороженно относиться к Нику Уинтерсу.
 
      – Итак, миссис Уорд, чем я могу быть полезен вам на этот раз? – Питер Гленнинг многозначительно посмотрел на часы. – Через пятнадцать минут у меня важная встреча. Я согласился принять вас только потому, что, как говорит моя секретарша, вы уже два часа сидите у меня в приемной и отказываетесь уйти. Я ненавижу сцены, но уйти вам действительно придется.
      – Прекрасно, – Лиз не собиралась позволять ему запугать себя, – больше пятнадцати минут мне не понадобится.
      Она уселась и расстегнула свой портфель.
      – Я хотела бы, чтобы вы взглянули на эту анкету.
      – Ну, миссис Уорд, мы же разобрались с этим вопросом. Никто из ваших клиентов не нужен мне для пополнения моего персонала.
      – Это не простой клиент. Ее зовут Хелен Стивенс, и до недавнего времени она руководила отделом банка «Ферст интерконтинентал». Они переманили ее из «Норс америкэн лайф», которая, как вам прекрасно известно, является одной из самых успешных страховых компаний в мире. При Хелен «Ферст интерконтинентал» произвел два больших поглощения и одно слияние, в результате чего прибыли банка менее чем за три года увеличились на семь миллионов долларов.
      Она протянула ему анкету. Гленнинг выглядел озадаченным.
      – Очаровательно. Но какое отношение все это имеет ко мне?
      – Хелен хотела бы стать вашим финансовым директором.
      Лицо Гленнинга изобразило изумление, словно он не мог поверить услышанному.
      Лиз решила дожать противника еще до того, как тот выйдет из себя.
      – Каков оклад на этой должности?
      – Тридцать тысяч, – Гленнинг, казалось бы, был раздосадован тем, что расстался с этой информацией.
      Лиз сделала недовольную гримасу:
      – В «Ферст интерконтинентал» она получала восемьдесят. Ну да ладно, она ведь будет работать только три дня в неделю.
      На лице Гленнинга изумление трансформировалось в саркастическую усмешку.
      – И вы предлагаете мне взять эту женщину финансовым директором с окладом тридцать тысяч фунтов при трехдневной рабочей неделе?
      – И с обычными льготами, разумеется. Медицинская страховка, служебная машина, полуторамесячный отпуск, бесплатное страхование жизни. У вас принята система выделения акций сотрудникам?
      – Миссис Уорд, вы в своем уме? У меня уже есть финансовый директор!
      Лиз победно улыбнулась:
      – Нет, мистер Гленнинг. Мне жаль огорчать вас, но у вас его нет. Думаю, что в самом скором времени вы узнаете, что нынешний обладатель этой должности готов подать вам заявление об уходе. Такая неблагодарность с его стороны. И это в тот самый момент, когда вы собираетесь приобрести «Саузерн лайф иншуранс».
      Питер Гленнинг выплюнул сигару, и Лиз с удовлетворением заметила, что его нос приобрел цвет перезрелого помидора, а на виске стала мягко биться жилка.
      – Это что, еще один дурацкий рекламный трюк?
      – Конечно же, нет. Почему бы вам самому не спросить его?
      Не говоря ни слова, он стал нажимать кнопку на своем столе снова и снова, пока она не начала издавать звук рассерженной осы, пытающейся выбраться из комнаты.
      – Вероника, найдите мне Джека Годстоуна. Скажите ему, что я хочу видеть его немедленно. Вы поняли, немедленно!
      На протяжении двух или трех минут напряжение было невыносимым, и Лиз пыталась и не могла, как загипнотизированная, отвести взгляд от нервного тика на лбу Гленнинга, как бы отсчитывающего секунды. Наконец раздался стук в дверь, и в кабинет вошел самоуверенного вида молодой человек лет тридцати с небольшим.
      – Вы звали меня, мистер Гленнинг?
      – Звал, звал, Джен, – глаза Гленнинга сузились до щелочек, как у разъяренного кабана. – До меня тут дошел неприятный слушок, что вскоре ты собираешься покинуть нас, и я подумал, что мог бы дать тебе шанс успокоить мое сердце.
      – А, – к удовольствию Лиз, Джек Годстоун выглядел смущенным, но не возмущенным, – да, конечно. Я как раз собирался просить вашу секретаршу назначить мне прием сегодня после обеда, чтобы рассказать вам все самому.
      Лиз показалось, что Гленнинг вот-вот лопнет. Вздутые вены на его лбу переполнились кровью и сменили цвет с неприятного красного на ярко-лиловый. Господи, подумала Лиз, только бы с ним не случился удар, иначе все мои труды пойдут прахом.
      К ее облегчению, Гленнинг шумно выдохнул, бессильно откинулся на спинку кресла и попытался придать своему голосу властность:
      – В таком случае немедленно освободи свое рабочее место. Джим из отдела безопасности будет у тебя через полчаса и проводит до выхода.
      Лиз выждала тридцать секунд, прежде чем снова протянуть ему анкету.
      – А теперь вы хотите прочесть это? Самым разумным было бы, чтобы Хелен начала работать с понедельника, она могла бы просто сказать сотрудникам, что сменила мистера Годстоуна в ходе предстоящей сделки. При ее квалификации это не вызовет ни у кого ни малейших подозрений. В противном случае вам придется искать финансового директора на стороне, и вся эта история выплывет наружу. Возможны статьи в местных газетах… – она улыбнулась и многозначительно умолкла.
      – Миссис Уорд, уж не угрожаете ли вы мне?
      – Мистер Гленнинг, разве я посмела бы?
      – Да, миссис Уорд, я убежден, что посмели бы. Когда я смогу увидеть этого вашего финансового гения?
      Лиз постаралась подавить довольную усмешку:
      – Дело в том, мистер Гленнинг, что она ждет нас на автостоянке.
 
      – За «Женскую силу»! На работе половина женщины лучше целого мужика!
      Пробка вылетела из бутылки с такой силой, что шампанским залило шедевр брата Дон на стене, но никто не обратил на это внимания. Питер Гленнинг согласился взять Хелен Стивенс с трехмесячным испытательным сроком, и «Женская сила» наконец начала поправлять свои дела.
      Дон принялась исполнять канкан на разбросанных по полу бумагах, Джинни жонглировала двумя настольными приборами, а все вместе они были заняты решением вопроса о том, какие комиссионные брать с клиентов. Было ясно, что сегодня они много не наработают, но было уже четыре часа пополудни пятницы, и все они могли теперь признаться, как нужна была им эта победа и как близки они были к тому, чтобы опустить руки.
      Посреди всего этого трамтарарама зазвонил телефон, и Лиз сняла трубку. Когда она поняла, кто звонит, она невольно покраснела, слегка отвернулась в сторону и заткнула пальцем ухо, чтобы шум не мешал.
      – Привет. Это Ник Уинтерс, – он мог и не говорить этого, – я только что узнал про ваш успех и хочу спросить, нет ли у вас желания отметить его в ресторане?
      К своему удивлению, Лиз заколебалась. И поняла, что ее пугала сила собственной реакции на него. Казалось бы, ну и что с того, что они сходят в ресторан, пусть даже потом переспят и она никогда его больше не увидит? Она же не девочка. И не Мел, чтобы всю жизнь томиться у телефона в ожидании звонка какого-то мужчины. Она счастлива тем, что у нее есть работа, дом и дети. Но она уже довольно натерпелась в жизни, чтобы рисковать получить новую рану. А Ник явно ушлый ухажер.
      – Мне жаль, Ник, но, боюсь, я очень устала…
      Лиз на секунду замолчала, чтобы на большом куске картона, который передала ей Джинни, прочесть надпись фломастером: «СОГЛАШАЙСЯ, НЕ ТО Я ПЕРЕСТРЕЛЯЮ ТВОИХ ДЕТЕЙ!».
      – Я хочу сказать, – она попыталась наподдать Джинни ногой, но та увернулась, изображая губами поцелуи, – что сегодня я очень устала, но, может быть, мы встретимся завтра?
      С улыбкой кладя трубку под бурные аплодисменты Джинни и Дон, Лиз вдруг осознала, что впервые за пять месяцев сегодня ни разу не вспомнила о Дэвиде.
 
      Развернув красное шелковое платье, которое решила сегодня надеть, Лиз сказала себе, что хватит терзаться. Может быть, Ник как раз то, что ей сейчас нужно.
      Но собираясь на ужин, она впервые поняла, как сильно Дэвид поколебал ее уверенность в том, что она привлекательна и желанна. И хотя всячески стремилась убедить себя, что роман мужа с Бритт был результатом их сумасшедшего ритма жизни, в глубине души она сознавала, что за этим стояло кое-что большее. Не могло быть простым совпадением, что Бритт была более стройной, более белокурой и более красивой, чем она. Горькая правда состояла в том, что Дэвид после двенадцати лет совместной жизни ушел от нее к более привлекательной женщине.
      А теперь желанной считали ее.И это был самый потрясающий мужчина из всех, кого она когда-либо встречала. Самое подходящее время для того, чтобы кто-то поднял ее в ее собственных глазах.
      С минуту она поколебалась, пытаясь решить, какие трусики лучше надеть, легко сбрасываемые или более основательные. Улыбнувшись себе, выбрала кремовые шелковые трусики, которые еще ни разу не надевала, и прижала их к лицу. Даже в холодной комнате шелк был теплым на ощупь и едва слышно пах лавандой. И это странное сочетание чувственного шелка и любимого пожилыми женщинами запаха лаванды было неожиданно возбуждающим.
      Все еще улыбаясь, Лиз надела трусики. Но когда после этого взглянула на себя в большое зеркало, ее радость испарилась. Женщина, которая смотрела на нее, была просто смехотворна. Тридцатишестилетняя мать двоих детей, которой следовало бы сбросить несколько фунтов веса, вырядившаяся в шелковые трусики, которые явно малы ей.
      Сорвав их с себя, она натянула свои обычные хлопчатобумажные. Идиотка, собралась щеголять в шелковых трусиках! И зачем она только позволила Джинни втравить себя во все это? Для нее была ненавистна сама необходимость думать о том, не слишком ли дряблы ее бедра и не слишком ли заметен на ней пояс жира. Об этом она думала в восемнадцать; это и тогда было ужасным занятием.
      Совершенно неожиданно Лиз осознала правду: она утратила душевное равновесие. Двенадцать лет она была верна одному мужчине, и сама мысль о сексе с другим, особенно таким красивым, как Ник Уинтерс, внезапно показалась ей кошмаром. Он наверняка привык к стройным двадцатилетним девицам с шелковистой ножей и ягодицами, твердыми, как спелые августовские яблоки, в которые не терпится вонзить зубы, а не к особам в миди-трусиках с упрятанными в них двумя дряблыми паданцами.
      Она сидела на кровати, пока все эти мысли проносились в ее голове. Секс и одинокая девочка. От первых тайных помыслов к лишенному достоинства перемещению с софы в спальню, ко вторым мыслям, когда ты вдыхаешь этот неповторимый запах спертого воздуха, грязных носков и несвежей постели. А лотом еще худшее. Потому что каждый заполучивший тебя в свою постель мужчина настаивает на том, чтобы ты отказалась от всех запретов – даже если ты познакомилась с ним пять минут назад, – и при этом полагает, что он вправе совершать с тобой действия настолько интимные, что ты считаешь секунды до того момента, когда он наконец свесит язык набок и ты сможешь натянуть на себя одеяло и вызвать такси. А потом будет еще и следующий день, и, даже если у тебя нет никакого желания видеть его снова, тебя приводит в ужас мысль, что он больше не позвонит, потому что это означает, что Мама Была Права. Вот вам ваша сексуальная революция. Ему от тебя было нужно только одно. Он воспользовался тобой и выбросил тебя, как старую перчатку. И, будь он проклят, бросил тебя раньше, чем ты бросила его.
      Как она могла даже помыслить о том, чтобы снова пройти через все это? Лиз принялась искать номер Ника в своей записной книжке, но ее взгляд упал на часы. Двадцать минут восьмого! Он будет здесь через десять минут, а она все еще не одета.
      Она забыла о своих сомнениях, стараясь не порвать свою последнюю пару колготок, потом поправила хлопчатобумажные трусики и надела скромный белый лифчик. Второпях схватила шелковое платье, натянула его через голову, надела пару туфель на высоких каблуках и накрасила губы красной помадой. Потом снова взглянула на себя в зеркало.
      Ярко-красный шелк плотно облегал ее тело и подчеркивал тонкость талии и тяжесть груди. Кроме того, он скрывал ее слишком полный живот и слишком пышные бедра. Она усмехнулась. К черту все! Как однажды сказала Джоан Коллинз, для старой шлюхи не так уж плохо!
      И Лиз поднялась, ожидая, когда звонок в дверь напомнит ей о другой стороне медали. Восхитительное беспокойство. Напряженность первого свидания, когда все может произойти. И не надо принимать это слишком близко к сердцу. Если она не захочет лечь с Ником в постель, ему вряд ли удастся толчками и криком вынудить ее к этому. В конце концов, как без конца повторяли ей в частной школе, все зависит от нее. Ей надо только крепче держать денежку в кулаке.
      И вспоминая провоцирующие зеленые глаза Ника, его загорелую ножу, гладкую и соблазнительную, как коричное яблоко, Лиз надеялась, что это не окажется слишком трудным делом.
      Когда наконец раздался звонок в дверь, она вскочила и побежала по ступенькам вниз, чтобы Джейми не успел вылезти из кровати и с верхней площадки лестницы увидеть, кто это.
      Ей необходимо небольшое приключение. И Ник Уинтерс как раз тот мужчина, кто может ей это предложить.

      – Так расскажите мне о мистере Уорде. Вы разведены? – Они сидели за столиком у окна с видом на лоток водяной мельницы, перестроенной под прелестный ресторан. От ее дома он был не дальше чем в трех милях, но Лиз раньше даже не слышала о нем. В последнее время посещение ресторанов не входило в круг ее развлечений.
      Она взяла свой бокал с вином. Ник явно не собирался ходить вокруг да около. И все же его прямолинейность чем-то нравилась ей. Она, пожалуй, делала вещи проще.
      – Пока нет.
      Он удивленно посмотрел на нее:
      – Почему?
      Секунду Лиз поколебалась, не рассказать ли ему о Бритт, но ей не хотелось выглядеть жертвой, покинутой женой, которая будет благодарна всякому, кто бросит ей подачку.
      – Дэвид перебрался на Север. Ни один из нас не увлекся кем-то еще, так что вопрос о разводе у нас не возникал.
      Она вспомнила Сюзанну, вошедшую в ее гостиную с кучей рождественских подарков, и подумала, что, возможно, говорит сейчас неправду. Хотя у них не было возлюбленных тогда, теперь это может быть и не так. Но зачем ей думать сейчас о Дэвиде, черт побери, когда перед ней сидит самый интересный мужчина за всю ее жизнь!
      – И вы не собираетесь вернуться друг к другу.
      Она отметила, что в его устах это прозвучало скорее утверждением, чем вопросом.
      – Наверняка нет.
      – Чудесно, – он поднял и свой бокал, – я люблю знать, где я нахожусь.
      – И где же вы находитесь? – Ее прямота была неожиданной для нее самой. Откровенность оказалась заразительной.
      Мгновение его зеленые глаза смотрели прямо в ее глаза.
      Они, эти глаза, были гипнотизирующими, их свечение напоминало ей полудрагоценные намни, которые она любила больше других. Алмазы и изумруды ассоциировались у нее с богатыми пожилыми дамами, а в опале, бирюзе и лунном камне настоящая жизнь.
      – Я надеюсь, на краю чего-то очень удивительного. А вы?
      Ее подмывало рассмеяться и сказать: держу пари, это вы говорите всем девицам,но что-то остановило ее, какое-то чувство, что он не говорил этого всем девицам. Она мягко улыбнулась, признавая серьезность момента, но ее не покидало ощущение, что все происходит слишком быстро.
      – А я люблю иметь перед собой карту местности, прежде чем отправляюсь в путь.
      – Это очень благоразумно, – он рассмеялся и подпер лицо ладонью. – Я тоже всегда был силен в географии и сразу пойму, когда передо мной будет земля моей Америки.
      У Лиз перехватило дыхание. Он сознательно процитировал ее любимое стихотворение, шедевр эротики Джона Донна, или это было случайное совпадение?
      Внезапно она вспомнила свое школьное увлечение Донном. Ее подруги сходили с ума по Мику Джаггеру и Джеку Николсону, а ее кумиром, ее мечтой был Донн. И когда она, одинокая и потрясенная внезапным пробуждением своего молодого тела, мечтала о мужчине, который ввел бы ее в запретный храм плотских радостей, ей виделся Джон Донн.
      Строчки его «Обращения к возлюбленной, укладывающейся спать» столь же волнующие и берущие за душу, как и триста лет назад, когда они были написаны, мгновенно всплыли в ее памяти:
 
Позволь моим блуждающим перстам
Ласкать холмы и долы здесь и там.
Новооткрытая Америки земля.
Ты в безопасности, когда единственный твой житель – я.
 
      Это наверняка было совпадение. Ничто в Нике Уинтерсе не говорило даже о самом поверхностном знакомстве с поэзией. Судя по его внешности, на спортивной площадке он провел гораздо больше времени, чем в библиотеке. Лиз подняла глаза и увидела, что он смотрит на нее, словно требуя ответного взгляда.
      А потом он внезапно улыбнулся. Долгой, неторопливой, обезоруживающей улыбкой, которая разрядила претенциозность момента.
      Лиз улыбнулась ему в ответ. Она, наверное, не в своем уме, что ей мерещится такой глубокий подтекст. Ник и привлекателен, и очарователен, но уж никак не интеллектуал.
      Ник дотронулся до ее бокала своим.
      – За Джона Донна, – сказал он, улыбаясь ей в отблеске темно-красного вина и словно читая ее мысли, – величайшего английского поэта.
      Для Лиз это было ничем иным, как чудом. Она снова жила. Ник Уинтерс не был похож ни на одного мужчину из тех, кого она знала прежде. Она воспитывалась на премудрости высших английских слоев: «никогда не доверяй человеку, который слишком красив или слишком хорошо одет», а он был живым опровержением этой истины.
      Ни с одним мужчиной до него она не могла говорить так свободно – он, казалось, был бесконечно заинтересован в ней, хотел знать о ее жизни все до мельчайших подробностей, начиная со дня ее рождения. После долгих лет жизни с Дэвидом, человеком крайних мнений и глубоких страстей, для Лиз было удивительно встретить мужчину, так не склонного к резким суждениям. Она пыталась придумать что-нибудь такое, что встряхнуло бы его или даже вызвало его неодобрение, но ей это не удалось. Философией Ника было «живи и дай жить другим». Он просто принимал людей такими, какие они есть. Особенно женщин.
      А насчет того, что он принимал ихчасто, никаких иллюзий у нее не было. Везде, где они водились, женщины должны были кидаться на него. И все же, к ее изумлению, когда она приняла самое трудное на своей памяти решение и отказалась броситься в его постель в первую же ночь, он согласился с этим удивительно легко и даже не пытался спорить или переубеждать ее.
      Странно, но она была почти оскорблена. И только потом поняла, как благодарна ему за то, что он не стал торопить ее. Единственная болезненная ошибка была еще так свежа в ее памяти, что Лиз не могла позволить сексу влиять на свои суждения, особенно такому сексу, какой, вне всякого сомнения, предложит ей Ник. Она знала, что ночь с ним будет подобна глубокому темному бассейну, раз нырнув в который, уже не захочется вынырнуть, чтобы снова глотнуть воздуха. Но знала и другое: что должна составить о нем правильное мнение, прежде чем даже поставит ногу на прыжковую доску.
      Поэтому вместо того, чтобы заниматься любовью, они смеялись и резвились с почти детской радостью. Ник выдумывал романтические экскурсии, посылал ей алые розы – не букетами, а по одной, – вытаскивал ее на импровизированные завтраки на берегу с корзиной провианта и шампанским, и время от времени она находила в разных местах дома маленькие подарки, спрятанные туда Ником, чтобы напомнить ей о себе. Он был самым романтичным мужчиной, какого она знала. И спустя несколько недель Лиз уже спрашивала себя, как смогла бы прожить это время после отъезда из Лондона без его беззлобного ехидства и без их веселья.
 
      Она и без Мел знала, что влюбилась.
      – Ой, так расскажи мне о нем! Судя по твоему виду, тебе надо, непременно надо немедленно женить его на себе. Ты получишь целое состояние!
      Мел смотрела на свою подругу с изумлением. Было начало мая. Англия наслаждалась ранней волной тепла, и они сидели в саду, куда уже был вынесен надувной бассейн, и Дейзи радостно верещала, когда Джейми поливал ее из водяного пистолета.
      Она никогда не видела Лиз такой. Ее волосы отросли и теперь ложились на плечи, напоминая Марию Шнайдер в «Последнем танго в Париже», этот идеал миллионов женщин. Кожа Лиз стала коричневой и покрылась веснушками, а под шелковой блузкой цвета хаки с тоненькими бретельками явно не было лифчика. Она выглядела потрясающе. Словно кто-то зажег внутри нее свет. И Мел не терпелось увидеть мужчину, который сделал все это. На секунду она вспомнила о Гарте и спросила себя, выглядела бы она так же, если бы Гарт был с ней. Пока она последовала совету гадалки и перестала преследовать его – ну, скажем, почти перестала. И пока это не дало никаких результатов. Она вздохнула.
      Лиз зарделась. Мел предстояло узнать куда более тонирующую правду.
      – Понимаешь, ну…
      – Ну, что? Ну, да или ну, нет?
      – Ну, я не знаю. Дело в том, что мы ни разу не переспали.
      Впервые за несколько месяцев Мел лишилась дара речи. Потом она тихо повторила, словно желая убедиться, что не ослышалась:
      –  Вы ни разу не переспали?Да почему же, ради всего святого?
      – Думаю, что после ухода Дэвида я потеряла душевное равновесие. Мне нужно было время, чтобы прийти в себя. Я не хотела получить травму, не хотела, чтобы Джейми и Дейзи получили травмы тоже. Я хотела сначала обрести уверенность.
      Истина постепенно забрезжила для Мел.
      – Ты хочешь сказать, что так хорошо выглядишь без секса? – Она ущипнула себя за складку на бедре. – Тогда, может быть, и мне он не так уж нужен?
      Лиз усмехнулась и наклонилась вперед, ощущая солнечное тепло на своих голых плечах.
      – Это не только Ник. И он, конечно, но тут важно все. Дети привыкли к новому месту. В «Женской силе» все хорошо. Мне нравится здесь. Я счастлива. Я действительно счастлива впервые за долгие годы.
      – И позволь мне спросить тебя, Золушка, каково то заклинание, которое обратило твои шелка и бархат в лохмотья и сделало тебя счастливой даже без волшебной палочки сказочного принца?
      – Оно очень простое. Или наоборот, очень сложное. Работа больше не давитна меня, вот и все. Но не работать совсем оказалось ошибкой. Я стала кидаться на детей и чувствовать себя в ловушке. Зато теперь, когда одну половину недели я провожу в «Женской силе», а другую – с детьми, все чудесно! Работа – часть моей жизни, но не вся жизнь!
      Мел видела, что Лиз на самом деле счастлива без капельки самодовольства! Этот Ник, должно быть, славный парень.
      Наблюдая, как Лиз нагнулась к Дейзи и посадила ее к себе на колени, Мел не уставала удивляться: неужели это та же измотанная женщина с темными кругами под глазами, которую она видела меньше года назад? Сейчас подруга выглядела спокойной, уверенной и красивее, чем когда-либо. И ее голова не пострадала – она успешно ведет бизнес.
      Мел подумала о своих работающих подругах, усталых и чувствующих себя виноватыми, если у них дети, и оглушенных тиканьем биологических часов, если они решили детей не иметь, и ей уже не в первый раз пришла в голову мысль, что Лиз, возможно, права. Это была ересь, но она могла оказаться правдой.
      А потом ей неожиданно вспомнилась Бритт. Она слышала, что Бритт стала избегать мужчин и с головой окунулась в работу, пытаясь пережить потерю ребенка. Бедная Бритт. Типичный случай женщины-работоголика.
      Дейзи дернула Лиз за волосы, заставив ту громко вскрикнуть. Лиз опустила ее на траву. Картина покоя, естественности и счастья. Мел улыбнулась и потрепала Лиз по плечу.
      – Помнишь, как ты говорила, что не готова лечь между простынями?
      – Да.
      – Поверь знающему человеку, Лиз, на мой взгляд, ты очень даже готова.
 
      – Этот уик-энд я провела у моей подруги Лиз Уорд, ну, вы знаете, той, которая оставила карьеру на телевидении ради детей, и я думаю, что в этом что-то есть.
      Мел оглядела комнату, в которой на еженедельное редакционное совещание собрались два десятка старших сотрудников «Фемины». Она знала, что за эти слова ее ждет сожжение на костре, но она всегда считала себя немножко Жанной д'Арк.
      Тем не менее глаз Оливии Мел избегала. Не хотела лить сливки в кофе загодя – чего доброго, свернутся.
      – Так вот, перед тем как наброситься на меня, секунду послушайте. Лиз сказала кое-что новое. Она не говорит, что женщина снова должна стать домашней хозяйкой. Она говорит, что надо стремиться к равновесию,а не к успеху любой ценой. И знаете, глядя на вас всех, я думаю, что она, пожалуй, права.
      Мел повернулась к своей соседке справа:
      – Почему у тебя нет детей, Мэри? Ты боишься, что не доберешься до верхов, если заведешь их? А ты своих часто видишь, Джейн? Сколько нянек сменилось у твоего Джека, Элейн, девять или десять? Все, что я хочу сказать, это можем ли мы считать, что решили вопрос?
      Всю обратную дорогу от Лиз Мел обдумывала свою идею. И вот теперь пришло время высказать ее:
      – Я считаю, что «Фемина» должна посвятить этой теме весь сентябрьский номер. Это будет огромная шапка на обложке: «УСПЕХ: ЖЕНЩИНЫ ПОДСЧИТЫВАЮТ ЕГО ЦЕНУ». Или, возможно, это слишком мрачно. Как насчет «РАВНОВЕСИЕ: КЛЮЧЕВОЕ СЛОВО ДЕВЯНОСТЫХ» Это будет замечательно! Мы можем провести опрос, выяснить, что женщины думают на самом деле.Это произведет настоящий фурор!
      Поглощенная своей восторженной тирадой, Мел не заметила, что все лица в комнате обратились во главу стола.
      Оливия сидела, словно окаменев. Мел нарушила две самые главные в «Фемине» заповеди. Она бросила вызов философии журнала и она позволила себе непочтительно обойтись с его основательницей. И даже если все на ее стороне, никто не осмелится сказать это.
      Какое-то время стояла мертвая тишина. А потом с дальнего конца стола раздались аплодисменты. Постепенно к ним присоединился еще кто-то, потом еще, пока почти все за столом не стали хлопать.
      Мел подалась вперед, чтобы разглядеть, кто стал хлопать первым.
      А разглядев, обмерла и даже забыла, что эта овация означала, скорее всего, конец ее карьеры в «Фемине». В дальнем конце стола, в рубахе персикового цвета и в мятых голубых джинсах, с лицом, озаренным теплой, подбадривающей улыбкой, сидел Гарт.
 
      Погода была жаркая, и Лиз решила устроить пикник на лужайке. Счастливая Дейзи уже самозабвенно возилась на ковре с Ником, но Джейми, как обычно, осторожно держался на расстоянии. Она озабоченно посмотрела на него. Ему не нравился Ник, но это можно было понять. Несмотря на все ее старания смягчить удар, он видел в Нике угрозу, замену его отцу.
      А так ли это на самом деле? Лиз поняла, что, даже не сознавая этого, стала смотреть на Ника, как на мужа. С ним было так интересно, и она не встречала мужчины, с которым было бы так легко. Казалось, ничто не в состоянии вывести его из равновесия, и его непринужденное очарование всегда оставалось неизменным. И все же иногда она с легким чувством неловкости спрашивала себя: а не потому ли это, что ни к чему он не относится серьезно, даже к своему бизнесу. Было похоже, что всю черную работу и все бремя принятия решений он переложил на Генри, а себя всецело посвятил вещам действительно важным – например, куда пойти ужинать.
      Временами она задумывалась – почему Генри терпит это. А Генри был просто чудо. Одним из самых приятных следствий знакомства с Ником была встреча с Генри. Добрым, беззащитным, отзывчивым Генри, который всегда обращался с детьми, как со внуками. Бедняга никогда не был женат и не имел своих.
      Ник распаковывал корзину с продуктами, а она вдруг осознала всю нелепость своего положения. Она уже собирается расплачиваться с зеленщиком, а фрукт даже и не попробовала.
      Она посмотрела на стройное загорелое тело Ника, на его блестящие темные волосы, спадающие на эти необыкновенные зеленые глаза, и поняла, что Мел была права.
      Она готова.
      Ее голод вдруг пропал. Появился другой, не имеющий отношения к еде. И она увидела, что, хотя Ник был занят игрой с Дейзи, он наблюдал за ней, и он прочел ее мысли.
      И когда Дейзи вскочила с ковра и побежала разыскивать Джейми, он улыбнулся, зная, что время наконец пришло.
      – Почему бы тебе не зайти ко мне домой в субботу, – сказал он словно невзначай. – Я приготовлю ужин.
      И после паузы добавил, внезапно став серьезным:
      – И ты сможешь остаться на ночь.
      Ник наклонился к ней, хотя знал, что она не позволит ему поцеловать ее при детях, и посмотрел ей в глаза таким вызывающим взглядом, что Лиз ощутила отчетливый всплеск желания.
      Поэтому, когда несколькими секундами позже раздался телефонный звонок, необходимость бежать домой к аппарату показалась ей спасением от невыносимого напряжения. Но только до того момента, когда она поняла, кто звонит.
      – Здравствуй, Лиз. Нашелся покупатель на наш лондонский дом. У тебя есть время обсудить это?
      Лиз попыталась привести в порядок свои мысли. Дэвид не мог выбрать для своего звонка менее удачный момент.
      – О, здравствуй, Дэвид. Да, конечно.
      Нарочно или нет, но Ник последовал за ней и теперь, сидя рядом с ней в холодном полумраке гостиной, начал очень осторожно поглаживать своими пальцами ее свободную руку. К ее удивлению, это простое движение так возбуждало ее, будило в ней такие чувственные ожидания, что она, как ни старалась, не смогла сосредоточиться на том, что говорил Дэвид.
      – Лиз. Лиз? С тобой все в порядке?
      И тогда, в трех сотнях миль отсюда, Дэвид догадался. Ну, конечно. Она с кем-то. Ее голос звучит так, словно они занимаются любовью. Он глянул на часы. Полдень. Они, наверное, еще в постели.
      И хотя он знал, что у нее есть все права на то, чтобы завести себе любовника, наверняка даже больше прав, чем у него, он ощутил такой ослепляющий приступ ревности, что ему захотелось накричать на нее, оскорбить, сделать ей больно за то, что она говорит сейчас вот таким задыхающимся, повышенным голосом. Голосом, каким никогда не говорила с ним.
      И он увидел способ, как сделать это, и без раздумий им воспользовался.
      – Кстати, я тебе говорил, что попросил приехать сюда Сюзанну Браун?
      – Нет, Дэвид, ты не говорил, – ее голос утратил свою отрешенность, стал жестче, и Дэвид ощутил смесь стыда и удовлетворения. Зачем он сказал это? Он даже еще не просил Сюзанну приехать к нему, хотя и знал, что, если попросит, она приедет.
      – Надеюсь, что вы будете счастливы вместе, – Лиз бросила трубку на аппарат.
      Дэвид все еще держал свою, и на его лице была улыбка, к которой более всего подошел бы эпитет «самодовольная».
      Лиз откинулась на стенку горячей душистой ванны, размышляя о предстоящем вечере. Странно было знать, что сегодняшняя ночь будет Ночью с большой буквы.
      Так, наверное, чувствовали себя робкие невесты до нынешней эпохи добрачных связей, ожидая своей первой брачной ночи, чтобы узнать, окажется секс для них проклятием или благодатью.
      На этот счет у нее не было сомнений, но волнение первой ночи она все равно переживала. А что, если такое долгое ожидание сдвинуло все пропорции, и вместо восторга все кончится жалким нытьем? Тогда это будет целиком ее вина – это она сделала какую-то святыню из того, чем они могли заняться еще несколько месяцев назад.
      Сейчас ей нужно просто постараться забыть все это и вести себя естественно. Лиз поднялась, вышла из ванны и закуталась в огромное теплое полотенце. Она протерла все тело легким клубничным лосьоном и покрыла ногти на ногах красным лаком.
      Улыбнувшись, бросила свои хлопчатобумажные белые трусики в корзину для грязного белья и сняла висевшие на обратной стороне двери кремовые шелковые лифчик и трусики. На этот раз она уж точно наденет их.
      Лиз взяла пульверизатор с духами «Рив Гош» и надушила руки, за ушами и шею. Потом, вспомнив совет Коко Шанель душиться там, нуда вас могут целовать, приспустила трусики и прыснула между ногами.
      Торопясь, она сняла с вешалки платье из зеленой тафты и надела его. Даже на ее скептический взгляд оно выглядело потрясающе. Завершив свой туалет новыми зелеными туфлями на высоких каблуках, Лиз попыталась собраться с мыслями.
      Вести себя естественно. Ах, вот как? Но тогда ее, скорее всего, арестуют за нарушение общественного порядка.
      Она была готова по звонку идти открыть входную дверь. Джейми, слава Богу, кажется, быстро заснул. Его мама уходит из дома на всю ночь, и она попросила Ника не приезжать, пока он наверняка не заснет.
      Но обернувшись, Лиз увидела, что ошиблась. Джейми стоял в дверях и смотрел на нее.
      – А почему ты выглядишь так… – он смутился, словно не мог подобрать подходящего слова.
      – Красиво? – подсказала Лиз.
      – Ужасно, – поправил Джейми. – Ты выглядишь, как эти девушки, которые стоят снаружи железнодорожной станции.
      Он хотел сказать ей, что она выглядит, как проститутка.
      Лиз рассердилась и расстроилась – но тут же поняла, что Джейми просто угадал, что происходит. Он понял, что должно случиться что-то, что изменит ее жизнь. И его тоже. И поэтому захотел сделать ей больно.
      Она опустилась на колени, обняла его и вспомнила, что Дэвид поступил так же. Как маленький мальчик, который боится, что его обидят, и торопится сделать это первым.
      Словно угадывая ее страхи, Ник весь вечер вел себя легко и непринужденно. Он был превосходным поваром и без труда приготовил салат, заправленный ореховым маслом, и нежное, как пух, суфле из омара, пока занимал ее разговором на своей просторной кухне, а она потягивала белое вино и пыталась сосредоточиться на разговоре.
      Потом они пили кофе в гостиной, расположившись визави на двух диванах и слушая музыку, и он не сделал ни одной попытки коснуться ее.
      Украдкой бросая взгляд на часы, Лиз спрашивала себя, уж не передумал ли он, как тот жених, который надел свадебный костюм, но испугался и скрылся в неизвестном направлении.
      Когда она уже начала чувствовать себя неловко в своем платье из тафты и шелковых трусиках, он подошел и сел рядом. Бережно взял ее руку и поцеловал, упиваясь ароматом духов. Этот аромат идет у тебя и еще кое-где,улыбнулась она про себя и повернулась, чтобы встретиться с ним глазами. О Боже, она желала его!
      – Итак, миссис Уорд, мы поднимемся наверх? – Она взяла его лицо в ладони и крепко поцеловала.
      – Я думала, ты никогда не скажешь этого!
      – Возможно, ты знаток Донна, но явно не читала лорда Честерфилда.
      – А почему ты его читаешь? – Лиз поцеловала его руку.
      – Потому что по поводу искусства обольщения он дает бесценный совет, которому я всегда стараюсь следовать, – Ник лукаво улыбнулся. – Соблазнять юных леди можно сразу после еды, но с матронами более почтенного возраста рекомендуется выждать время, чтобы дать ужину улечься.
      Схватив диванную подушку, Лиз принялась колотить его по голове, пока он наконец не отнял ее и не понес протестующую Лиз по лестнице наверх.

      Лиз лежала на резной деревянной кровати, ее одежду Ник в беспорядке раскидал по полу спальни, и теперь она нетерпеливо наблюдала, как он расстегивает рубашку и джинсы.
      С самой первой их встречи на приеме в «Женской силе» Лиз мечтала об этом моменте, и теперь, когда он наступил, была рада, что они не стали спешить. Три месяца назад это был бы просто секс, пусть даже очень высокого класса. Но потом они все равно проснулись бы чужими, их тела насытились бы, но умы и сердца так и не узнали бы друг друга.
      А завтра они проснутся любовниками и друзьями.
      Улыбаясь ее серьезности, Ник лег рядом и стал нежно гладить ее, повторяя руками контур тела.
      Словно внезапно очнувшись, она попыталась натянуть на себя простыню, чтобы прикрыть ею свой слишком мягкий живот, который выносил двух детей и, в отличие от живота Жасмен Лебон или Джейн Фонды, не вернул своей упругости ни за две недели, ни даже за два года.
      – Не надо, – он стянул простыню вниз и положил одну руку на возвышенность ее живота, а другой стал гладить ее полные груди, – я люблю твое тело. Я найду с ним общий язык.
      После этого оба не сказали ни слова. Ее поглотила нахлынувшая волна наслаждения, и она забыла все, забыла свое тело, забыла свои тревоги по поводу этой ночи, забыла даже, где она и, к своему стыду, с кем она.
      Когда он лизнул свои пальцы и мягко погрузил их в нее, а потом прильнул к ней лицом, чтобы нащупать крохотную точку блаженства, она застонала и закрыла глаза. Для нее исчезло все, кроме этого центра безумного наслаждения.
      Когда наконец ей стало казаться, что больше она не выдержит, что потолок ее блаженства достигнут и превзойден, и снова превзойден, когда спазм за спазмом потрясли ее и она почувствовала, что пот струится между ее грудей, когда ее дыхание стало частым, как у бегуна, он как-то понял, что время пришло, и она почувствовала неожиданное облегчение, словно теперь ее тело жаждало стать добычей. И поэтому она с радостью отдалась короткому яростному совокуплению и окончательному взрыву облегчения.
      И только когда все было кончено и они лежали, переплетясь, на кровати, за сотни лет видевшей много любовных игр, но вряд ли видевшей такую, она заметила, что он снял презерватив, который лежал теперь между ними, мокрый и холодный.
      И она сказала себе, что это был только благоразумный в наше опасное время шаг, и почти, хотя и не совсем, сумела подавить легкое чувство обиды, которое тенью мелькнуло в безоблачном небе ее второго пробуждения.
      – С добрым утром, миссис Уорд. Ответьте мне на один вопрос. Как я могу сделать вас счастливой?
      Лиз открыла глаза и увидела Ника в японском кимоно, с улыбкой склонившегося к ней и протягивающего ей чашку чая.
      Принимая чашку, она улыбнулась ему в ответ:
      – Какой это чай, «Лапсан сушон» или «Бритиш рэйл»?
      – Боюсь, что «Бритиш рэйл».
      – Тогда вы уже сделали меня счастливой.
      – Перестань дурачиться. Как мне сделать тебя действительно счастливой?
      Лиз была ошеломлена. Никогда раньше она не встречала мужчины, который хотел бы сделать счастливой ее. Большинство мужчин хочет, чтобы ты сделала счастливыми их,и при этом подразумевается, что это сделает счастливой и тебя.
      – Ну ладно. Так, значит, что сделает меня счастливой? – Она взяла его руку в свои и прижалась к ней щекой.
      Прежде чем ответить, на минуту задумалась:
      – Жизнь, в которой у меня было бы достаточно работы, чтобы занять мозги, и достаточно времени, чтобы я могла наслаждаться своими детьми, и развлечениями, и сексом, и едой, и любовью – не забыть бы, любовью. И работой в саду. Я обожаю свои розы. Это один из первых признаков старости!
      – Довольно скромные запросы, – он поцеловал ее руку.
      – Да? Тогда почему же так трудно осуществить их?
      – Совсем не трудно. Особенно теперь, когда ты встретила меня.
      Он взял из ее руки чашку и поцеловал Лиз так крепко, что она забыла обо всем на свете, кроме того, как ей хочется поверить ему.
 
      – Джинни, у тебя найдется свободная минутка?
      Лиз выглянула из своего кабинета и увидела, что Джинни прощается с молодой женщиной, только что подавшей заявление в «Женскую силу», – ее младший ребенок пошел в школу.
      Лиз улыбнулась. Джинни отлично справлялась с приемом новых кандидаток, она мгновенно создавала дружескую атмосферу беседы и всегда точно выясняла, не преувеличивают ли они свою квалификацию или – что было гораздо труднее – есть ли у них таланты, которые так и не нашли себе применения.
      Наверное, Джинни потому так хорошо находила общий язык с сотнями своих собеседниц, что сама только что открыла в себе деловую жилку. Было одно удовольствие видеть, как она наслаждается своей работой и как эта работа у нее явно ладится. В «Женской силе» возникло естественное разделение труда: Джинни с ее открытостью и дружелюбием принимала заявительниц, а Лиз с ее деловой хваткой разыскивала работодателей и рекламировала новые услуги. Кстати, ей часто приходило в голову, что своим творческим подходом к делу она во многом обязана работе на телевидении.
      Джинни вошла, и Лиз закрыла за ней дверь.
      – Думаю, тебе было бы интересно взглянуть на это, – Лиз показала на документ на столе.
      – А что это?
      – Первый взнос по погашению банковского кредита. Сегодня я его сделаю.
      Джинни закрыла глаза.
      – Боже, какое облегчение! – Лиз потянула ее за рукав:
      – Есть и еще кое-что интересное для тебя.
      Она вышла вместе с озадаченной подругой из конторы и узенькими улочками вывела ее на главную торговую улицу Льюиса. Здесь между аптекой и универмагом «Вулворт» помещался большой демонстрационный зал электротоваров.
      – Ты прожужжала мне уши насчет тесноты. Через месяц это помещение освобождается. Сегодня утром мне звонили из агентства по аренде помещений. Что ты об этом дума ешь?
      – Потрясающе! Неужели мы можем себе позволить это?
      – Да, Джинни, думаю, что можем. Фактически, если дела пойдут и дальше так же, то мы сможем подумать и об открытии филиала в Брайтоне.
      Когда они вернулись в «Женскую силу», то за столиком дежурной увидели Ника с бутылкой шампанского. Они обнаружили также, что вся работа прекратилась, потому что вокруг Ника столпились пятнадцать кандидаток со стаканами шампанского в руках.
      Лиз улыбнулась и покачала головой. С той самой их первой ночи месяц назад он ежедневно, два, а иногда и три раза в день, приходил в их офис и затевал длинный разговор о том, как он любит ее. Это было замечательно, но несколько утомительно.
      – Что мы отмечаем сегодня?
      – Тот факт, что я пришел пригласить тебя пообедать.
      – Ник, милый, извини. Сегодня у меня деловой обед в химической фирме Брендона. Прием у главного администратора. Я не могу не пойти туда.
      Ник возмутился:
      – Но там будут только старперы-кадровики. – Он вызывающе прищурился. – Со мной ты проведешь время гораздо интереснее.
      До Лиз донесся подавленный смешок одной из кандидаток.
      – Не сомневаюсь. Но они, к сожалению, подали заявку первыми, – Лиз изо всех сил старалась не быть похожей на строгую мамашу, отчитывающую непослушного школьника. Она заметила, что на этот тон сбивались почти все, кому приходилось иметь дело с Ником. Подтолкнув его, чтобы освободил стол, она продолжала:
      – И эта встреча весьма важная. До сих пор они старались не брать на работу женщин, и вот теперь начинают менять свою политику Благодаря нам.
      Ник повернулся к Дон:
      – Ну тогда, может быть, ты пойдешь со мной, Дони? Будет чертовски жаль, если пропадет заказанный столик!
      Явно смущенная, Дон посмотрела на Лиз.
      – Иди, – сказала Лиз с легким оттенком раздражения, – он прав. Ты проведешь время гораздо лучше, чем я.
      Когда в четыре часа она вернулась в офис, довольная собой, – кадровик Брендона оказался более полезным, чем она ожидала, – Дон еще не вернулась, а письма и телефонные звонки продолжали накапливаться. На этот раз Лиз ощутила вполне определенный приступ раздражения. Она знала, что не должна особенно обращать внимания на то, что по этому поводу думают остальные в офисе, но не могла не замечать взгляды, которые переводят с нее на часы. Проклятый Ник!
      Это было так не похоже на Дон, что в половине пятого Лиз ощутила беспокойную дрожь и решила выяснить, не отправился ли Ник домой, в «Дрим коттеджиз». Для нее не было совсем неожиданным, когда трубку снял Генри.
      – Он еще не вернулся, Генри?
      – Нет, пока нет.
      – Все еще обедает?
      – Трудно сказать, дорогая. Ты ведь знаешь Ника, он приходит и уходит, когда хочет.
      – Тебе никогда не хотелось убить его, Генри? Вот если бы Джинни начала каждый день позволять себе четырехчасовые обеды, я не уверена, что стала бы терпеть это.
      – Я уже привык, – голос Генри выражал бесконечное терпение и покорность судьбе.
      – Почему ты миришься с этим, Генри?
      – А почему ты?
      Этот вопрос озадачил Лиз. Она не считала, что ей приходится миритьсяс чем-то в Нике. До сих пор радость, которую он ей давал, перевешивала все связанные с ним мелкие неудобства вроде прогула ее секретаршей половины рабочего дня. На секунду она задумалась, что Генри имел в виду. И тут же услышала, как он быстро спросил:
      – Ты действительно хорошо знаешь Ника?
      – Я думаю, достаточно хорошо.
      – Тогда ты выучила урок номер один. Ник всегда поступает так, как ему нравится.
      В голосе Генри Лиз услышала мировую скорбь по пропущенным встречам, нарушенным обещаниям, более мелким проявлениям ненадежности, столь многочисленным, что о них не хотелось даже упоминать. И поняла, что в деликатнейшей форме Генри делает ей предупреждение.
      – Ты читала Ноэла Коуарда, Лиз?
      – Только самые известные вещи.
      – Тогда, скорее всего, тебе не попался на глаза совет, который он дает.
      – И что это за совет? – У Лиз уже мелькнула тень догадки.
      – Не жди от людей, что они изменятся больше, чем способны измениться.
      Лиз горько улыбнулась. Хороший совет. И тут ей пришло в голову, на что похож этот ее разговор с Генри.
      На разговор двух взрослых о симпатичном, но своенравном ребенке.
 
      – Лиз, Лиз!
      Стоило ей повесить трубку и отойти от телефона, как Джинни снова звала ее к нему, пытаясь перекричать шум в офисе.
      – На проводе кто-то из Дейли мейл». Они хотят сделать статью о «Женской силе»!
      Просто поразительно, с какой скоростью за последние месяцы набирала силу их «Женская сила»! И вот теперь еще одна награда, внимание прессы.
      Очень спокойно, словно из редакций общенациональных газет ей звонили каждый день, Лиз ответила: «Да, говорит Лиз Уорд. Когда вы хотели бы приехать? На следующей неделе? Прекрасно. До вторника».
      И бережно, словно стеклянную, положив трубку, издала вопль на самой высокой ноте, на которую была способна, одновременно пытаясь подпрыгнуть как можно выше в своей узкой, в обтяжку, юбке и руной изображая приветствие «Черных пантер», в результате чего едва устояла на ногах. За ее спиной в этот момент открылась дверь, и в ней показалась Дон, с робким видом и очень, очень пьяная.
 
      Закончив совещание с редактором отдела моды по поводу того, как интереснее показать в журнале новые модели купальников, Мел чувствовала себя как выжатая тряпка. Эта редакторша была просто слабоумной. Как у всех модниц, у нее в голове вместо мозгов опилки.
      Когда редакторша предложила серию снимков кукол, наряженных в купальники, Мел вспомнила популярные в пятидесятые годы гипсовые куклы и подумала», что это замечательная идея, но потом из памяти всплыло словечко «мумии».
       Ой, конечно, что-то вроде забинтованного человека-невидимки в купальнике. Потрясающе!В который уже раз Мел убедилась в справедливости высказывания, что посвященная моде журналистика – это грандиозное издевательство, вытворяемое тонкими и безнадежно шизанутыми над толстыми и относительно нормальными. Мумии! Боже праведный, следующим номером у них будут трупы. Она покачала головой, пытаясь избавиться от вставшей перед ее глазами неприятной картины, и тут ее взгляд упал на листок, приклеенный к экрану ее компьютера. ОЛИВИЯ СЕГОДНЯ ОБЕДАЕТ В «РИТЦ». ЧАС ДНЯ.
      Как похоже на Оливию. Ни «пожалуйста», ни «спасибо», ни «приходите туда». Сколько сейчас? Четверть первого. Боже, у нее не так много времени. Она позвонила секретарше и отменила все встречи. Потом нагнулась к ящику стола и извлекла из него миниатюрную бутылочку «Реми Мартен» и два больших голубых мешка для прачечной.
      Сделав изрядный глоток коньяка, Мел принялась за работу.
      К тому времени, когда поджарое, как у борзой, тело Оливии в дорогом костюме от Шанель продефилировало через зал ресторана «Ритц», Мел благодаря любезности своего приятеля Луи, метрдотеля этого заведения, уже сидела за лучшим столиком с видом на Сент-Джеймс пари.
      Пока Оливия вручала Луи свое пальто, Мел обвела взглядом пышные фрески, роспись, огромные канделябры, золоченые гирлянды и грандиозный вид на парк. Говорят, что в «Ритц» самый прекрасный в Европе обеденный зал, и кто станет оспаривать это? Мел не смогла бы придумать более удачной декорации для того, что предстояло ей.
      – Мелани, здравствуй, дорогая! – Оливия одарила Мел улыбкой, полной настолько нетипичной для нее любезности, что эта улыбка едва не бросила Мел на растительный орнамент стены. – Что ты хотела бы заказать?
      Мел была воспитана на убеждении, что, когда заказывают обед в ресторане, личные вкусы играют последнюю роль, а первую играет твое положение на общественной лестнице. Если ты выберешь дорогие блюда, ты рискуешь показаться жадной, если дешевые – прослыть человеком с низким вкусом. Неписаные правила хорошего тона диктуют всегда придерживаться золотой середины.
      Ну да сегодня плевать на правила. Она поискала в меню самые дорогие блюда. Вот.
      Избегая встречаться глазами с Оливией, она обратилась прямо к официанту:
      – Спасибо, Луи, я возьму икру и омара.
      Слабый сдавленный звук показал, что шампанское у Оливии попало не в то горло. Официант обратился к ней:
      – А вы, мадам?
      – Спасибо, Луи, закуску я пропускаю. Небольшой кусок поджаренного палтуса, как обычно.
      Официант удалился.
      – Скажи мне, Оливия, у тебя есть хоть какие-нибудьпороки?
      Оливия доверительно пододвинулась к Мел. Возможно, сейчас наступил момент, когда она признается в том, что она лесбиянка, кокаинистка или страдает манией делать покупки.
      – Дело в том, – Оливия понизила голос и огляделась по сторонам, – что я неравнодушна к пресным бисквитам.
      – Не может этого быть!
      – Да, – голос Оливии звучал так, словно она делилась каким-то страшным секретом, – в каждом из них по восемнадцать калорий, так что это будет только триста шестьдесят калорий, если ты съешь всю пачку.
      От изумления Мел не могла сдвинуться с места. Кому, кроме Оливии, могло прийти в голову съесть целую пачку пресных бисквитов? Захотел либы кто-нибудь? И потом, что ни говори, 360 калорий – это больше, чем в батончике «Марс».
      Мел бросила взгляд на часы. Четверть второго, и, по ее расчетам, Оливия вряд ли доберется до сути дела раньше двух. Мел была частым посетителем ресторанов и знала обычаи. Деловые обеды влиятельных людей следуют по раз и навсегда заведенному распорядку, нарушать который опасно. Сначала аперитив и сплетни о том, кто лезет вверх, а кто катится вниз. Потом недожаренная утка и минеральная вода, за которыми можно обсуждать покупки, но только в самой общей форме. Никакого десерта, увы. Под конец кофе-эспрессо или, для чревоугодников, «капуччино». Только после этого можно открывать свою записную книжку и переходить к кровопролитию.
      Ровно в 2.03 Оливия отодвинула в сторону свою кофейную чашку и наклонилась к Мел.
      – Так вот, Мелани, я думаю, нам надо поговорить. Последние несколько недель я наблюдала за тобой, и знаешь, к какому я пришла выводу?
      – Что я потрясающе способный редактор и что ты собираешься повысить меня?
      Оливия словно не слышала ее слов:
      – Что ты перестала верить в «Фемину», Мелани.
      Мел спросила себя, стоит ли ей опровергать это утверждение. Ведь это правда. Она могла верить в «Фемину», у которой хватило бы смелости подвергнуть сомнению свою философию, но не в «Фемину», которая отказывается признать бьющую ее по щекам реальность и продолжает талдычить, как это делает Оливия, что спасение женщин в одной только работе.
      К ужасу Мел, Оливия взяла ее за руку. Рука Оливии была холодной и гладкой, как полированный дорогой камень.
      – Я знаю, дорогая Мел, что для тебя это будет ударом, но я думаю, что нам пора отпустить тебя, пока положение не стало совсем кошмарным. В конце концов, мы ведь не хотим крови на стенах, не правда ли, особенно твоей крови, после того как ты столько сделала для «Фемины».
      Оливия полезла в свою сумочку, достала из нее конверт и протянула Мел.
      – Это твое жалованье за два года вперед. Но с одним маленьким условием.
      Мел спросила себя, что же для Оливии равноценно этой сумме.
      – Ни при каких обстоятельствах ты не должна делиться с прессой этими твоими разрушительными идеями.
      Боже, она, похоже, действительно очень ранима. Сотня тысяч фунтов за умолчание очевидных вещей. Но Оливия еще не закончила.
      – Кроме того, ты немедленно уходишь. Тебе не надо возвращаться в редакцию. Твои вещи я вышлю позже.
      Мел взяла конверт и встала.
      Будь она проклята, если оставит за Оливией последнее слово.
      – Не беспокойся, Оливия, – она полезла рукой под стол и извлекла из-под белоснежной скатерти два большущих голубых мешка для прачечной, – от этих хлопот я тебя избавила!
 
      – Слушай, они хотят взять интервью для брайтонского радио!
      – Джинни, это замечательно! – Лиз улыбнулась, отметив про себя смесь гордости и озабоченности на лице Джинни. – Я надеюсь, у нас все получится с брайтонским филиалом.
      Лиз окинула взглядом их прекрасное новое помещение, вклинившееся между аптекой и универмагом на главной улице Льюиса, и еще раз порадовалась тому, что «Женская сила» продолжает расширяться так быстро.
      Вокруг нее под деловитый писк компьютеров восемь новых сотрудниц беседовали с потенциальными работницами и подыскивали им подходящую работу.
      Дон оказалась блестящим администратором и осуществила переезд в новое здание без сучка и задоринки. Ей удалось даже очаровать представителей телефонной компании, и те без очереди выделили «Женской силе» несколько новых телефонных линий. После того памятного обеда с Ником Дон старалась искупить свою вину круглосуточной работой.
      Но настоящим открытием последних двух месяцев явилась Джинни. У любительницы засушивать цветы и варить джем оказалась предпринимательская хватка и талант рыночного торговца. Лиз наблюдала, как неделя за неделей костюмы Джинни становились строже, манеры жестче, а записная книжка толще.
      Но с Джинни происходило и еще кое-что, и это начинало беспокоить Лиз. Джинни почти перестала говорить об Эми с Беном и о Гэвине.
      – Привет, Лиз, это Мел.
      Лиз сидела у себя за рабочим столом. Среди дня Мел раньше никогда не звонила. Это ей показалось, или Мел действительно глотает слова?
      – Мел, что случилось? У тебя голос, как у Питера О'Тула в неудачный день.
      – Я только что обедала с Оливией.
      – И это было так страшно?
      – Как сказать. Она дала мне сто тысяч.
      – За что, черт возьми?
      – За мое место.
      – Ой, Мел, она уволила тебя? Бедняжка ты моя!
      – Не уволила, а отпустила.Одни увольняют сотрудников, другие их отпускают. При твоей нынешней профессии ты должна знать это.
      – Ой, Мел, она тебя отпустила! Бедняжка ты моя!
      – Ох, Лиззи, – запричитала Мел, – «Фемина» была всей моей жизнью!
      – Послушай, почему бы тебе не приехать сюда пожить несколько дней. Ты увидишь, что работой жизнь не ограничивается.
      – Опять ты за свое. А теперь извини меня. Я собираюсь купить ящик белого вина и разделаться с ним, желательно сегодня же вечером.
      – Купи заодно и алка-зельцер.
      – Боже мой, Лиз, нельзя же быть такой предусмотрительной.Нельзя покупать алка-зельцер заранее. Этим ты испортишь все удовольствие!
      Лиз попрощалась и повесила трубку. Только что ей в голову пришла замечательная идея.
      Мел как раз прикончила вторую бутылку, когда в дверь позвонили. Она озадаченно выпрямилась, как встревоженный суслик. Ее подруги были слишком заняты, чтобы случайно забрести к ней, в их расписаниях не было места для незапланированного визита. Особенно теперь, когда она стала никем.
      Полная подозрений, она поднялась и осторожно прокралась по коридору ко входной двери. Не иначе, какой-нибудь наркоман прослышал о ее падении и пришел убить ее. Она прильнула к дверному глазку.
      Боже, это был Гарт! Внезапно отрезвев, Мел побежала к зеркалу в прихожей и взглянула на себя. Вернувшись из «Ритц», она тут же избавилась от своего делового костюма и макияжа и залезла в ванну с такой горячей водой, какую только могла вытерпеть. Потом вымыла голову. Она словно хотела смыть с себя все, что было связано с «Феминой» и с Оливией. Потом надела свои самые старые джинсы, опорожнила две бутылки вина и умяла упаковку шоколадных батончиков «Марс». Проделав все это и заревев, она могла честно сказать себе, что хуже ей никогда не было. А какого черта ей еще оставалось делать?
      Пожалуй, если она сделает вид, что не слышит звонка, он уйдет.
      Но Гарт явно не собирался уходить. Десятью минутами позже он все еще стоял у двери, опершись локтем на кнопку звонка, и кричал в щель для писем: «У меня важное сообщение от Оливии!»
      Ворча, Мел приоткрыла дверь на несколько дюймов, не снимая цепочки и стараясь продемонстрировать ему как можно меньше своего тела.
      – Так что передает Оливия?
      – Она говорит, что для того, чтобы избавить твою головку от забот, тебе нужен достигший половой зрелости молодой человек, который сделает тебе массаж шейки.
      – Чушь! Как только Оливия видит достигшего половой зрелости молодого человека, она тут же припрятывает его для себя!
      – Ну, а тебе?
      – Что мне?
      – Тебе нужен достигший половой зрелости молодой человек для массажа твоей шейки?
      Через проем двери она посмотрела на глубокий вырез рубашки Гарта, выглядывавший из-под его черной кожаной куртки. Она вспомнила твердость его бедер и тяжесть его длинного, худого тела, лежащего на ее теле. Мел открыла дверь и прислонилась к ней.
      – И это все, что ты можешь мне предложить?
      Она притянула Гарта к себе и, улыбаясь, начала расстегивать его пуговицы.
      Перестань улыбаться, велела себе Мел, ты выглядишь, как деревенская дурочка! Однако лежа на следующее утро в кровати и изучая лицо Гарта, она чувствовала, как бесстыжая самодовольная улыбка снова расползается на ее лице. Он так прекрасен! И он вовсе не подонок. Он чувствовал, что на него идет охота, и не мог удержаться от искушения обмануть охотника. Вот и все. А если это и не так, она готова толковать сомнение в пользу подозреваемого.
      Когда зазвонил телефон, фантазии Мел витали где-то между предложением руки и сердца и белым подвенечным платьем.
      – Привет, Мел, это Лиз. Я знаю, что для тебя это, скорее всего, как гром среди ясного неба, но Джинни и мне пришло в голову, что раз уж ты осталась без работы, то ты, может быть, согласишься пойти к нам в «Женскую силу»? Мы сейчас очень быстро расширяемся, нам нужен хороший представитель по связям с общественностью, и мы подумали о тебе. Если хочешь, мы можем дать тебе полную свободу действий. Что ты скажешь?
      Мел была ошарашена:
      – Мне? Перебраться в деревню, жить без сандвичей с солониной, без магазинов «Хилз», без круглосуточных турецких ресторанов?
      – Мел, когда ты последний раз была в круглосуточном турецком ресторане?
      – Не помню. Но это неважно. Если мне в три часа ночи придет в голову фантазия поесть турецкой солянки, я получу ее. Я городская девчонка, Лиз, мусор, городские бродяги и пролетающие мимо такси с зажженными огнями действуют на меня успокаивающе. Я не могу жить в тишине, покое и без «Макдональдсов».
      – А я могу, – вмешался Гарт, который внезапно поднялся и начал целовать ее руку снизу вверх, – и я думаю, что это прекрасная мысль.
      Мел с удивлением посмотрела на Гарта. Она не заметила, как он проснулся.
      – Я вырос в деревне, – продолжал настаивать он, – я из Суффолка.
      –  Ты?Не смеши меня, – Мел прикрыла руной трубку. – Ты из отдела игрушек «Харродс». Я выписала тебя на прошлой неделе.
      В отместку он начал щекотать ее.
      Лиз ждала ответа на свое предложение, но вместо него слышалось только сдавленное хихиканье и крики: «Перестань же, перестань!». Потом Мел совсем выронила трубку. Лиз в своей слышала, как мужской голос громко распевал: «Я снова буду деревенской девочкой», и ей не надо было объяснять, как обстоят дела у Мел.
 
      Номера первого выпуска обновленной «Селден Бридж стар» выскакивали из печатной машины, и Дэвид переживал радостное возбуждение, какого не знал долгие годы. Издатель и владелец, он имел полную свободу писать все, что ему хочется, и никто не мог снять у него статью, так как она задевает каких-то влиятельных персон, или наоборот, заставить его печатать то, что он считает безвкусным. Пустяки, но это давало пьянящее, мощное ощущение свободы.
      Он вспомнил вчерашнее редакционное совещание. Кое у кого из молодых репортеров были потрясающие идеи, а редактор отдела новостей был так молод и так шустр, что Дэвиду приходилось осаживать его. Была только одна проблема. Женская страница. Ее редактировала каракатица с накладными ресницами, представления которой о женских интересах застыли примерно на 1934 годе. Решение проблемы было очевидным, но каждый раз, когда Дэвид снимал трубку, чтобы позвонить Сюзанне Браун и предложить ей это место, что-то удерживало его.
      Он сказал Лиз, что Сюзанна приезжает, чтобы работать у него, но правда состояла в том, что он пока даже не просил ее об этом. И сам не знал почему. То ли это была просто гордость, делавшая непереносимой мысль о том, что Лиз в конце концов оказалась права, то ли его собственные сомнения, предостерегавшие от увлечения такой молодой девушкой, как Сюзанна. А может быть, это была даже какая-то идиотская верность Лиз.
      Просто смешно. Но вдруг он ощутил ослепляющий приступ ярости, вспомнив тот мечтательный, отвлеченный оттенок ее голоса, и, сняв трубку, набрал номер «Дейли ньюс».
 
      – Но, Лиз, это же глупо – не открыть филиал в Лондоне! Ну, пусть не сейчас, пусть через полгода, – Джинни вскочила из-за стола и стала мерить шагами комнату. – Это же очевидно! Если у нас не будет лондонского отделения, мы никогда не сможем конкурировать с «От девяти до пяти» и с «Миром труда».
      Лиз оторвалась от отчета, который читала; в ее глазах было беспокойство.
      – Джинни, а нужноли нам конкурировать с ними? Я считала, вся идея «Женской силы» состоит в том, что это небольшое дело, в котором ты и я можем работать неполный день, чтобы видеть наших детей.
      – Ты права. Пожалуй, права. Только вот в «Женской силе» оказалось столько возможностей, что кажется преступным не воспользоваться ими.
      Лиз вздохнула. Она понимала, что имеет в виду Джинни. «Женская сила» становилась куда более успешным делом, чем они обе могли предвидеть. И Лиз невольно примеряла к себе какие-то другие занятия, которым в случае чего могла бы посвятить себя.
      Суть дела была в том, что она слишком хорошо знала цену успеха, а Джинни не знала этой цены совсем. Джинни все еще пылала энтузиазмом новообращенной. А Лиз не могла смотреть на это с сочувствием. Она понимала, каким пьянящим может оказаться открытие, что у тебя есть и другие способности, кроме способности быть женой и матерью. И ей была ненавистна мысль, что на Джинни придется вылить ушат холодной воды.
      Лиз взглянула на часы. Половина седьмого. За этими разговорами она едва не пропустила купание детей.
      – Пошли, Джинни. Я тебя подожду.
      – Поезжай, мне кое-что надо доделать.
      –  Пошли.Или я разобью твой телефон.
      – Ну ладно, ладно, – Джинни улыбнулась ей, – ты меня уговорила.
      Но Лиз оказалась не готова к зрелищу, которое ждало ее, когда полчаса спустя они остановились у дома Джинни. Похолодало и шел дождь, а дом Джинни стоял без единого огня, холодный и сырой. Видя удивление Лиз, Джинни поспешила вперед, чтобы разжечь камин.
      Но самый большой удар ждал Лиз на кухне. Холод, казалось, струился от покрытого плиткой пола, и Лиз поймала себя на том, что переступает с ноги на ногу, чтобы согреться.
      – А, черт, – извиняющимся голосом сказала Джинни, – я забыла, кажется, закрыть заслонку.
      – А где дети?
      – Сегодня какой день?
      – Вторник.
      – Тогда они на продленке, и Гэвин захватит их по дороге домой, – Джинни извлекла из холодильника упаковку готового ужина и поставила ее в микроволновую печь. – Я забираю их по средам и пятницам. Ты выпьешь?
      Секунду Лиз колебалась. Может быть, ей стоит остаться и попробовать убедить Джинни умерить свое рвение?
      Но на каком основании? Ведь это жизнь Джинни, а не ее. И Джинни, возможно, сочтет верхом лицемерия попытку Лиз вмешаться.
      – Нет, спасибо. Мне надо ехать, я и так опаздываю. – Она взяла свою сумку с кухонного стола и направилась к двери, и перед ее глазами встала картина ее собственного дома, теплого, словно только что поджаренный тост. Там сейчас время купания детей, и Минти развесила над «Агой» два комплекта детского белья, чтобы согреть его. Лиз на мгновение остановилась, когда ее взгляд упал на вышивку, которая так повлияла на ее решение изменить свою жизнь: Стены – из камней и кирпичей. Но дом – из ласковых речей.
      Разглядывая аккуратные стежки, сделанные сотню лет назад, Лиз особенно ясно увидела, во что успех «Женской силы» обошелся Джинни. Ее дом, ее чудо тепла и счастья, стал таким же, как любой другой. И Лиз поняла, что потеряно что-то неизмеримо ценное и надо сказать об этом Джинни, пока не слишком поздно.
      Только как же это может сделать она? Она, которая сама когда-то не видела своих детей месяцами. Она, которая была так уверена в праве женщины Иметь Все. В ее устах эта мораль прозвучит фальшиво.
      – Джинни, – начала Лиз нерешительно, снова кладя свою сумку на стол и стараясь говорить легко и непринужденно. Она понимала, как болезненно воспримет Джинни ее слова, – тебе не кажется, что ты тратишь на «Женскую силу» слишком много сил? Вместо половины ты, похоже, проводишь там всю неделю…
      Лиз замолчала, соображая, как ей продолжить, чтобы не впасть в менторский тон.
      Ее сомнения разрешил Гэвин, который ввалился в кухню с Беном и Эми на руках.
      Еще с порога он заметил одноразовые тарелки из фольги.
      – О нет, – устало простонал он, – только не этот готовый ужин опять!
      – Ну, так что ты скажешь?
 
      Дэвид только что провел Сюзанну по издательству и вручил ей первый номер своей газеты.
      Несколько минут она его изучала. Потом подняла глаза на Дэвида и улыбнулась.
      – У нее большие возможности.
      Дэвид рассмеялся:
      – Ты хочешь сказать, что это провинциальная белиберда!
      Сюзанна нерешительно посмотрела на него, опасаясь увидеть, мак радость исчезает с его лица, и не желая признаться даже самой себе, что сейчас она уже пожалела о своем решении.
      – Да, это действительно отличается от «Ньюс».
      – Ну что ж, спасибо и на этом. Конечно, это белиберда, Сюзанна. Это первый номер, а сотрудники годами выпускали «Глуповскую ежедневную». И вдруг им предлагают выдать что-то новое, свежее и дерзкое. Если принять во внимание все, то они не так уж плохо поработали. Через три месяца ты не узнаешь нашу газету. И потрудиться для этого предстоит не только мне, но и тебе!
      – Идет.
      Она облегченно вздохнула: перед ней был прежний Дэвид, как всегда откровенный и умный. И оказались ложью рассказы репортеров в ближайшем к редакции «Дейли ньюс» пабе «Нож в спину» (там именно этим главным образом и занимались), что у Дэвида «поехала крыша».
      К счастью, Сюзанна не слышала другой сплетни, которую в «Ноже» повторяли про нее и Дэвида. О том, что у ее отъезда в занюханный Селден Бридж могла быть только одна причина. Нашлись даже охотники заключить пари, когда все это произойдет. А заместитель редактора «Ньюс» начал принимать ставки.
      Сюзанна положила сумку на свой новый стол и улыбнулась:
      – Ну что ж, тогда за дело.
      Дэвид улыбнулся ей в ответ, и в уголках его голубых глаз обозначились морщинки. Он знал Сюзанну достаточно хорошо, чтобы угадать ее мысли. Она думает, что допустила порядочную глупость, но готова теперь сделать все, что от нее зависит. Вот это и нравилось ему в Сюзанне больше всего. Ее решительность.
      И пока она набирала номер, чтобы сделать свой первый звонок в качестве редактора женского отдела «Селден Бридж стар», он вдруг с содроганием понял, кого она ему напомнила. Лиз. Та же энергия, та же решимость извлечь из неудачи хоть что-нибудь полезное. Было даже что-то общее в рисунке скул и в манере держать голову, что заставило его вспомнить Лиз много лет назад, когда она тоже начинала в местной газете, не очень отличавшейся от этой.
      Внезапно разозлившись на себя, Дэвид резко отвернулся. Ему пора забыть Лиз. Подняв глаза, он увидел, что Сюзанна смотрит на него, и вновь улыбнулся ей. Она действительно была очень красивая девушка.
 
      – Привет, Джинни.
      Утром следующего дня Лиз присела на краешек стола Джинни и нерешительно улыбнулась.
      – Послушай, извини меня за вчерашнее вторжение в твою жизнь. Почему бы нам не пообедать вместе и не обсудить, как нам облегчить работу для нас обеих?
      Джинни холодно посмотрела на нее.
      – Прости, Лиз, но сегодня я занята.
      Ее тон означал, что она будет занята и в любое другое время, которое предложит Лиз.
      Лиз взяла портфель и прошла в свой кабинет. Войдя туда, она прислонилась к двери, закрыла глаза и помолилась, чтобы успех «Женской силы» не стоил ей и Джинни их дружбы.
      Между тем в офисе раздался какой-то шум. Неужели уже появились недовольные клиенты? Или это буянит какой-нибудь уличный бродяга? Забыв о Джинни, Лиз приоткрыла свою дверь.
      Посреди офиса стоял Гэвин, держа одной рукой Бена, а другой Эми. Лиз никогда не видела его таким сердитым.
      – Черт побери, Джинни, что с тобой? Бена надо было отвести сегодня в больницу, чтобы проверить его астму. Мы несколько месяцев ждали своей очереди, и из больницы только что позвонили и спросили, почему он не пришел.
      Джинни в смятении смотрела на него.
      – Прости, я так закрутилась, что совсем забыла.
      – Так же, как на прошлой неделе ты забыла забрать детей с продленки? Ради Бога, Джинни, почему мы не видим тебя больше? Мы что, совсем пустяк по сравнению с твоей блестящей карьерой?
      – Ради всего святого, Гэвин, не говори глупостей. И потом, разве раз в сто лет тыне мог бы отвести ребенка в больницу? Почему это всегда должна делать я?
      Понаблюдав некоторое время новое для себя зрелище, когда его родители кричат друг на друга при всех этих чужих дядях и тетях, всегда очень мужественный и не по-детски рассудительный Бен вдруг разревелся. Эми тут же последовала его примеру.
      Тут Джинни впервые за время этого разговора сообразила, где она находится и что здесь происходит. Она прижала к себе Эми и стала гладить ее по головне.
      – Не плачь, моя маленькая, все хорошо.
      Ее взгляд упал на прислонившуюся к двери Лиз, и только сейчас, похоже, Джинни поняла то, что Лиз пыталась сказать ей.
      – О, Лиззи.
      Она бросилась к подруге, и Лиз обняла ее и Эми, сама едва сдерживая слезы.
      – Все не так, да? Что нам делать?
      – Я не знаю, Джинни, но что-нибудь мы придумаем. – Говоря это, она понимала, что им обязательно надо найти выход. «Женская сила» была блестящей идеей. Но теперь превратилась в чудовище, которое пожрет их, если они ему это позволят.
      – Для начала нам надо увеличить численность руководства.
      Лиз всю ночь просидела над проблемами «Женской силы».
      – Кого ты взяла бы, например?
      – Для начала Мел. Я уже говорила с ней, и она клюнула. – Но Джинни была полна скептицизма.
      – Мел никогда не уедет из Лондона. Она – часть декораций, как Букингемский дворец, только классом пониже.
      – Это было до Гарта.
      – А кто такой Гарт? Для меня это звучит, как «дядька» у Бена.
      – Я его не видела, но Мел говорит, что это настоящая любовь, и Гарт хочет снова стать деревенским мальчиком.
      – Боже, только не говори мне, что он один из рейнджеров с картин Слоуна, который решил поселиться в деревне и стать помещиком.
      – Не думаю. Судя по тому, что говорит Мел, он скорее техасский рейнджер, чем рейнджер Слоуна.
      – А, ну тогда это кое-что.
      – Но даже если Мел поступит к нам, этого будет недостаточно, – Лиз задумчиво пожевала кончик своего карандаша. – Нам нужен советник, которому мы доверяли бы, у которого есть свое дело и который сказал бы нам, можноли вести дела «Женской силы» так, как мы этого хотим. И, похоже, – Лиз бросила взгляд на свои руки, – такая кандидатура у меня есть.
      – Кто же это?
      – Бритт.
      Джинни едва не подпрыгнула от удивления.
      – Бритт? – пискнула она.
      – Да, Бритт, – твердо сказала Лиз. – Ты не забыла Бритт? Высокая блондинка, которая увела моего мужа.
 
      – Хорошо, я возьмусь за это. На двух условиях. – Бритт сидела напротив Лиз за круглым столом, который в «Женской силе» использовали для важных встреч.
      Лиз почувствовала, что с ее плеч свалилось тяжкое бремя. Бритт наведет у них порядок. Она лучшая женщина-предприниматель из всех, кого знает Лиз. И Бритт теперь чувствует себя гораздо лучше. После выкидыша она с головой окунулась в работу. Она снова была прежней Бритт. Только лучше, гораздо лучше.
      – И что это за условия?
      – Первое. Я получаю полный доступ к вашим финансовым отчетам, вплоть до последнего пенни, потраченного на канцелярскую скрепку. И второе…
      Она помолчала секунду.
      – И второе?
      – Вы не станете ненавидеть меня, если я буду говорить вам горькую правду.
      – Горькая правда нам как раз и нужна. – Бритт посмотрела на свою чашку.
      – Лиз, и еще я хочу сказать одну вещь. Спасибо тебе, что ты пригласила меня.
      – Тебе спасибо, что ты приняла приглашение.
      На мгновение их взгляды встретились, закрепляя доверие.
      Лиз ушла за отчетами для Бритт, когда в дверях появилась голова Джинни.
      – Здравствуй, Бритт. Когда ты начинаешь?
      – В понедельник.
      – Давай начнем в воскресенье. Приходи ко мне на обед. Мы с Гэвином начинаем возрождать все эти маленькие ритуалы, чтобы взбодрить наш брак, а то он что-то совсем скуксился! Сбор в двенадцать. Жратвы хватит на армию, а потом дремота в креслах с воскресной газетой.
      – Спасибо, Джинни, это звучит очень заманчиво, но, боюсь, я не смогу. У меня кое-какие дела.
      – Жаль, – Джинни понизила голос до шепота, – потому что ты упустишь шанс увидеть мистера Идеал. Лиз наконец решилась официально представить его нам.
      – В таком случае, – Бритт улыбнулась и ответила тоже шепотом, – я брошу все и приду. Судя по тому, как выглядит Лиз, он – что-то потрясающее.
 
      К воскресенью погода наладилась и выдался чудесный день раннего лета, из тех дней, когда каждый чувствует себя патриотом своей прекрасной зеленой Англии. Солнце сияло с самого утра, небо было ярко-голубым, а высоко плывущие пухленькие облака, казалось, только что сошли с покрывала на кровати Джейми.
      Гости Джинни с террасы разбрелись по саду, где дети бесились в свое удовольствие под фруктовыми деревьями.
      Бритт стояла и смотрела на Лиз, изумляясь перемене, которая произошла с той за последние месяцы. Переложив на Бритт, по крайней мере, на неделю или две, заботы о «Женской силе», она сияла от счастья, словно героиня голливудского мюзикла, знающая, что в конце фильма ее ждет хэппи-энд.
      Украдкой Бритт рассмотрела и того, кто совершил все это. Несомненно, это был тот незнакомый ей молодой мужчина, что так поглощен сейчас разговором с Гэвином. Он был высок и красив, у него были необыкновенные зеленые глаза и настолько изысканная, дорогая и красивая одежда, что, казалось, он сошел прямо с какой-то рекламы, например мартини или нового сорта пива.
      На секунду Бритт вспомнила Дэвида в тот момент, когда он валялся в одежде на ее белой софе рядом с орущим телевизором. Тогда ее ужаснула его неопрятность, но теперь в сравнении с безупречным Ником Уинтерсом он казался каким-то реальным, настоящим.
      Так что же не понравилось ей в Нике Уинтерсе? Он потрясающе красив, он богат, он сделал Лиз счастливой. Но отчего же до сих пор какая-нибудь хитренькая девица не прибрала его к рукам, не спрятала в особняк в лжетюдоровском стиле с плавательным бассейном и не начала рожать ему по ребенку в год, чтобы покрепче привязать его к себе?
      Кто-то вдруг взял ее под руку и потянул к нему. Это была Лиз.
      – Ник, ты должен познакомиться с Бритт.
      Бритт ощутила на себе взгляд всепроникающих зеленых глаз. Потом он улыбнулся. Но это была не теплая, чуть насмешливая улыбка, которая так нравилась ей в Дэвиде. Ей показалось, что ее стараются очаровать, но так, словно очарование не природное качество, а какой-то инструмент.
      Ник повернулся к стоявшему рядом с ним более пожилому мужчине в красном кашемировом кардигане.
      – Вы не знакомы с моим партнером, Генри Карлайлом? – Бритт улыбнулась пожилому мужчине, отметив про себя его прекрасно ухоженные ногти, безупречно начищенные ботинки и выражение усталого долготерпения на лице. И сразу многие вещи встали на свои места.
      – Так что ты думаешь о мистере Идеал?
      В своем страстном желании узнать мнение Бритт Мел совсем забыла, что дала себе клятву никогда в жизни больше с ней не говорить. Она плюхнулась на подлокотник кресла и едва не расплескала при этом свой стакан.
      Бритт бросила взгляд в сад, где залитые солнцем, загорелые Ник и Лиз смеялись вдвоем.
      – Похоже, Лиз очень счастлива с ним.
      – Да, – Мел отпила вина и тоже посмотрела на них поверх своего стакана. В ее голосе можно было уловить едва заметную нотку сомнения. – Похоже, что так.
      – Кстати, – Бритт улыбнулась Мел искренней улыбкой, – поздравляю тебя. Ты, кажется, тоже переходишь в «Женскую силу»?
      – Да, и это безумие, правда? Я собираюсь взять на себя связи с общественностью и общие вопросы. Не знаю, выдержу ли я хоть пять минут. Я ведь городская крыса. Но Гарту эта идея понравилась. Всякие там охоты, пальба, рыбалки.
      Бритт попыталась представить себе Гарта с его «конским хвостом» в охотничьих гольфах и с ружьем за плечами и не смогла. Судя по тому, что Мел рассказывала о мужских достоинствах Гарта, он, скорее всего, будет по-прежнему пользоваться своими собственными снастями.
      Мел вскочила с места, вспомнив, что обещала Джинни обнести гостей закусками. Если Джинни даже и забросила кухню ради карьеры большой начальницы, то сегодня она полностью реабилитировала себя. У Мел текли слюнки, и она с трудом удерживалась, чтобы самой не попробовать все эти миниатюрные бутербродики со спаржей, креветок и завернутых в ломтики ветчины устриц, что несла на блюде в сад.
      Украдкой отправив в рот перепелиное яйцо на тосте, Мел виновато оглянулась вокруг. Но в гостиной никого не было. Солнце выманило гостей в сад, и Мел последовала за ними.
      В нескольких шагах от двери террасы она замерла. Сразу за дверью в одиночестве стоял Ник. Лиз, должно быть, отправилась за выпивкой, и он следил за ней таким полным страсти взглядом, что Мел, как зачарованная, не могла отвести от него глаз.
      Счастливица Лиз! Вздохнув от зависти, Мел шагнула на террасу со своим блюдом в руках. Но Лиз нигде не было видно.
      Оглядевшись вокруг, Мел ощутила легкий холодок страха, потому что на террасе был еще только один человек. И это была не Лиз. Это был Гарт.

      Лиз проснулась и лениво оглядела спальню Ника, сквозь шторы которой пробивалось солнце, окрашивавшее в цвет старого золота дубовые панели. Лиз протянула руку и коснулась их. Они были теплы на ощупь, хотя снаружи было прохладное утро.
      Она любила просыпаться в этом прекрасном доме с его скрипучими полами, залитыми солнцем комнатами и гипсовым орнаментом потолков. Обычно она каждую ночь возвращалась домой, чтобы Джейми и Дейзи не хватились ее, но сегодня была суббота, и дети ночевали у Джинни.
      Она неторопливо повернулась на другой бок, чтобы поцелуем разбудить Ника, и обнаружила, что вторая половина кровати пуста. Ее внезапно охватила паника. Вдруг Ник ушел, оставил ее, не сказав ни слова на прощание? Она неожиданно поняла, как ей недоставало бы его, если бы он исчез. Иногда он доводил ее почти до бешенства – пригласив на обед Дон, например, или обняв ее при всех сотрудниках, но на следующий день он обычно присылал ей такой огромный букет цветов, что снова ставил ее в неловкое положение, ибо все окружающие начинали спрашивать себя, что же он такое совершил, если за это приходится так извиняться. Однако Лиз уже начала привыкать, что это типично для Ника. Он считал, что широкими жестами и романтическим обращением можно загладить все.
      А потом она услышала, как он поднимается по широкой лестнице. И через несколько секунд он появился в дверях с завтраком на подносе и в сияющем белом костюме с приколотой к пиджаку розой.
      Лиз вдохнула запах кофе и круассанов и не смогла сдержать улыбку, приподнимаясь на подушке. Еще одно идеальное утро. Просто удивительно, сколько усилий он иногда прилагал, чтобы все было идеальным. Любой отель был обязательно очаровательным, любой вид – завораживающим, любая еда – восхитительной.
 
      Вонзая зубы в теплый круассан, она спрашивала себя, что он стал бы делать, если во время поездки с Джейми и Дейзи вдруг сломалась бы машина, или еда оказалась бы скверной, или заказанный в отеле номер был уже занят… Но такие вещи, похоже, с Ником никогда не случались.
      Она взглянула на часы и благодарно поцеловала его.
      – Мне надо спешить домой.
      Ник улыбнулся. В его улыбке мелькнуло самодовольство, но быстро исчезло.
      – Нет, домой ты не едешь.
      – Почему? Мне надо забрать Джейми и Дейзи.
      – Нет, не надо. Они остаются у Джинни.
      Его насмешливый тон начал выводить ее из себя.
      – Зачем, черт побери?
      Он присел на кровать, не в силах продолжать в том же духе.
      – Потому что ты и я едем в небольшое путешествие. – Лиз поперхнулась своим кофе.
      – Но у меня же нет с собой никаких вещей.
      – Нет, они у тебя есть, – он полез под кровать и извлек оттуда чемодан, – Джинни собрала их.
      Лиз спрятала лицо в ладони, еще не совсем веря ему. Она должна была признать, что одного качества у Ника не отнимешь. С ним жизнь никогда не будет ни скучной, ни предсказуемой.
      – Так куда же мы едем?
      На этот раз самодовольство в его голосе было совершенно явным, но милым, очень милым.
      – Это секрет.
 
      Лиз смотрела на проносившиеся за стеклом сельские пейзажи и жмурилась от удовольствия. Они ехали на северо-восток. Это значит – в Восточную Англию. Замечательно! Она любила побережье Суффолка, такое дикое и пустынное, с его бесконечными безлюдными пляжами и необыкновенным загадочным светом, вдохновившим стольких художников. Это так далеко от ее родного теплого Суссекса.
      Двумя часами позже, как раз перед городком Вудбриджем, Ник свернул налево на узкую сельскую дорогу, а потом почти сразу – на едва заметную аллею, что вела к восхитительному особняку в тюдоровском стиле. Это было прекрасно сохранившееся кирпичное здание с шестью фронтонами, все увитое плющом. Над ним возвышались длинные тюдоровские трубы. Скромная вывеска при въезде гласила: «Сельская гостиница Сэквилл-Холл».
      Хотя здание само по себе было необыкновенным, у Лиз захватило дыхание от другого – от его потрясающего сходства. Это была точная, только больших размеров, более величественная копия ее родной усадьбы, фермы «Пять ворот».
      – Тебе это ничего не напоминает?
      – Ой, Ник, это потрясающе!
      – Я знал, что тебе понравится, – он протянул руку и погладил ее волосы. – Подожди, ты еще увидишь спальню. Я надеюсь, что она соответствует проспекту.
      – Седьмой номер, сэр? – улыбнулся им дежурный. – Тюдоровская спальня, наш лучший номер.
      Он провел их через украшенный резьбой обеденный зал, где другие постояльцы пили послеобеденный чай, мимо огромного аквариума с живыми раками, выловленными сегодня в протекающей неподалеку Олдбур, к отделанной деревянными панелями лестнице, ведущей в их номер.
      Когда он распахнул дверь и с гордым видом встал около нее, Лиз в изумлении ахнула. Центром прекрасной комнаты была огромная кровать с пологом на четырех столбиках, самая большая из всех, которые Лиз когда-либо видела.
      – Самый большой предмет мебели в этом доме, – просиял дежурный, – сделана в тысяча пятьсот восемьдесят седьмом году. Она так велика, что никому еще не удалось вынести ее из дома.
      Он понизил голос, переходя от гордости к благоговению:
      – Вы знаете, королева Елизавета Первая со своим двором останавливалась в «Сэквилл-Холл». И она спала в этойкровати.
      – Ой, Ник, ты просто чудо! – Дежурный деликатно отвернулся, когда Лиз обвила Ника руками. – Только ты можешь отыскать кровать, в которой королева Елизавета действительноспала!
      Лиз выглянула из окна с хрустальной кромкой на просторный луг, спускавшийся к живописному озеру. Один или два любителя ранней выпивки уже сидели у самой воды под огромным каштаном в белых железных креслах, потягивая аперитив.
      – Какой дивный дом. Как ты думаешь, когда он построен? В пятнадцатом веке? Посмотри на эти кирпичные шпили…
      Но Ник не дал ей закончить фразу. Он мягко развернул ее, прижал к окну и начал целовать, пока она наконец не потеряла всякий интерес к архитектуре тюдоровской эпохи.
      Когда Ник почувствовал, как она в ответ обняла его за шею, он подхватил ее на руки и отнес через комнату на огромную кровать.
      – А теперь,миледи…
      Он соблазнительно улыбнулся и начал расстегивать ее пуговицы. Все было так идеально. Эта кровать. Эта гостиница. И теперь вот это.
      Она почувствовала, что желание охватывает ее и влечет нуда-то, и тогда она притянула его к себе, расстегнула его молнию и мягко направила его в себя, даже не дожидаясь, пока кто-нибудь из них освободится от одежды… А потом улыбнулась ему такой ошеломляюще бесстыжей улыбкой, что он соскользнул на пол и потянул ее за собой на мягкий ковер лучшей спальни гостиницы «Сэквилл-Холл».
 
      – Вставай, соня, надевай свои финтифлюшки. Ужинать подано! – он непочтительно шлепнул ее по попке. – Тебе на ужин я только что заказал раков.
      Лиз открыла глаза и обнаружила себя все еще на полу, правда, под одеялом, которое Ник, должно быть, разыскал в огромном гардеробе. Она взглянула на часы. Половина восьмого! Как пролетели два часа? Она даже не распаковала чемоданы!
      – Дай мне пять минут, я быстренько приму душ. А ты иди вниз и выпей чего-нибудь.
      Он поцеловал ее в плечо и отправился вниз, в обеденный зал.
      Вскочив на ноги, Лиз поспешила в душ, и струи горячей воды вернули ее к жизни за считанные секунды. Она надеялась, что Джинни положила в ее чемодан нужные платья.
      Слава тебе Господи, в чемодане оказалось ее самое красивое черное платье, прозрачные черные колготки и черные туфли на высоких каблуках. Джинни, благослови ее Бог, положила даже кружевной бюстгальтер и несколько пар трусиков. Спустя пять минут Лиз надушилась и была готова спуститься вниз.
      Впервые за последние недели чувствуя себя по-настоящему счастливой, выбросив из головы «Женскую силу» и все заботы, она отправилась вниз по лестнице в обеденный зал к Нику. На площадке посреди лестницы остановилась, чтобы разглядеть вырезанного на панели то ли монаха, то ли рыцаря. И тут ее внимание привлекли к себе громкие голоса, доносившиеся снизу. Кто-то явно скандалил.
      Сделав по лестнице последние несколько шагов, она, пораженная, увидела, что это был Ник. Он кричал на молодого человека в форме официанта, выглядевшего настолько юным и неопытным, что Лиз сразу подумала: должно быть, он подрабатывает в гостинице в каникулы.
      – Мне жаль, сэр, мне действительно жаль, но произошла ошибка. Последняя порция раков была заказана еще до того, как вы прибыли в гостиницу.
      – Мне плевать. Мне сказали, что мы можем заказать раков, и я получу их!
      Ник кричал так громко, что все пары в зале повернулись в его сторону и смотрели на него. Боже, она ненавидела сцены, но как же ей вмешаться и остановить его?
      – Мне очень жаль, сэр. – Лиз видела, как официант нервно оглядывается по сторонам, явно опасаясь, что в любой момент может появиться управляющий. – Может быть, я могу предложить вам отбивную «шатобриан беар нэз»? Это фирменное блюдо нашего повара.
      – Мне не нужна ваша чертова отбивная. Мне нужны раки!
      Лиз в изумлении наблюдала эту сцену. Ник вел себя, как Джейми.
      – Ник! Ник, дорогой, я обожаю «шатобриан»!
      – А я нет! Я заказал даже вино, которое не идет к мясу! – К ужасу Лиз, Ник кричал теперь во все горло. Она крепко взяла его под руку.
      – А мы не можем взглянуть на меню обеденного зала? – Лиз рассчитывала, что рюмка шерри и меню в руках возле горящего намина успокоит его. Но она ошиблась.
      – Я не хочу видеть меню, я хочу видеть управляющего. – Юный официант выглядел так, словно вот-вот бросится на колени и станет умолять Ника взять мясное блюдо. Лиз начала терять терпение:
      – Ник, ради Бога, это же только еда. Я уверена, что в меню масса других вкусных вещей.
      Но Ник не желал сдаваться:
      – Дело совсем не в этом. Эта чертова комната стоит две сотни фунтов, а обслуживание хуже, чем в придорожном кафе!
      – Простите нас… – Лиз обернулась и увидела рядом с собой пожилую американскую пару, – может быть, вы возьмете наших раков? Мы из Мэна, и для нас они вроде жареных бобов. Мы едим их каждый день.
      Выглядевшая бабушкой женщина улыбнулась:
      – А мы возьмем отбивную, это более по-английски. – Лиз покраснела до корней своих только что уложенных волос.
      – Спасибо вам, это невероятно любезно с вашей стороны. Я не знаю, право, можем ли мы…
      Но Ник не дал ей закончить фразу. Обернувшись, он одарил американцев своей улыбкой.
      – Это очень мило с вашей стороны, – его улыбка была просто обезоруживающей. – Видите ли, я уже заказал «Антр дё мер», а оно никак не идет с мясом.
      Больше Ник не сказал ни единого слова благодарности. Явно озабоченный тем, что любезность двух пожилых американцев может вылиться в долгий разговор с ними, он отвел Лиз к столику, где им предстояло отведать блюдо, не имевшее уже никаких шансов понравиться Лиз.
      – Старые дураки, – пробормотал Ник довольно громко, – они, наверное, прихватили с собой кока-колу.
      Лиз не осмелилась обернуться, чтобы убедиться, что милые пожилые люди не слышали этих слов.
      Ужин прошел страшно напряженно, хотя и был по-настоящему изысканным – им подавали устриц, а потом олдбурских раков в распущенном сливочном масле, – и Лиз не получила никакого удовольствия. Но зато немного позже вечером, к ее бесконечному облегчению, Ник частично загладил свою вину, послав американской паре бутылку шампанского и пригласив ее выпить с ним и Лиз по чашечке кофе. В гостиной, у камина, за кофе и ликерами он приложил все силы, чтобы развлечь их смешными историями из жизни британских верхов, и в заключение вечера даже дал им свой телефон, чем крайне изумил Лиз.
 
      В Селден Бридж Дэвид со своими основными сотрудниками поздно вечером сидел за подготовкой номера в набор. Он окинул взглядом ярко освещенную комнату с аккуратными рядами компьютеров, с белыми пластмассовыми столами для разметки полос, с полом, покрытым ковром. Здесь было приятно работать, и это место и отдаленно не напоминало редакцию, в которой он начинал и которая была больше похожа на адскую мельницу Блейка.
      Он вспомнил стук горячего металла, стрекот пишущих машинок и бормотание стенографисток, зачитывающих репортерам их статьи, а те в это время где-то в телефонных будках дрожали от страха, что монетки кончатся раньше, чем будет закончен последний абзац. Теперь-то у всех репортеров в машинах факсы, а дежурные стенографистки отправлены на пенсию.
      Но с настоящим ужасом он вспоминал наборщиков. До сегодняшнего дня у него осталось ярким впечатление, как он, молодой репортер, боялся прикоснуться хоть к чему-нибудь, что было собственностью наборщиков. «Эй, парень, а ну убери прочь свои лапы!» – громыхал обычно наборщик, когда ты осмеливался только дотронуться до части набора. Теперь, при новой технике, репортеры садятся за клавиши и делают все сами с помощью компьютеров. Никто не лил горючих слез, прощаясь с наборщиками. Они десятилетиями командовали в издательствах. И все же в газетах до компьютерной революции было что-то, о чем он тосковал. В них была возбуждающая атмосфера, которая начисто пропала в новых издательствах, комфортабельных и спокойных, как бюро путешествий.
      Дэвид проглядел первый оттиск, вышедший из машины, и с удовольствием Отметил, как изменилась в лучшую сторону страница для женщин за те недолгие несколько недель, которые прошли со времени прихода в газету Сюзанны. Женская страница стала одним из самых популярных разделов газеты, она имела огромную читательскую почту, и было похоже, что завоевывает газете новых подписчиков. Дэвид подумывал о том, чтобы отдать ей еще несколько полос.
      У Сюзанны был настоящий талант. Полная энтузиазма и энергичная, она всегда была готова взяться за работу, а стиль ее статей позволял предсказать ей блестящую карьеру в журналистике. Он на минуту задумался: почему все-таки она приняла его предложение? Какой ей смысл торчать в маленькой провинциальной газете по субботам до десяти вечера? Неужели только из-за него?
      Он улыбнулся ей, укладывающей в свою бездонную сумку репортерские блокноты, папки, ручки, разваливающуюся от старости записную книжку, которую Сюзанна всюду носила с собой и в которую скотчем были вклеены сотни новых страниц, потому что она никак не могла собраться купить новую и переписать в нее все свои адреса и телефоны. Она набросила на себя огромную армейскую куртку, бесформенно громоздившуюся над ее короткой юбкой и кроссовками, и улыбнулась ему в ответ.
      – Ну, пошлепали, – объявила она, когда за последним репортером захлопнулась дверь, – до закрытия паба еще час. По кружке пива мы сегодня заслужили.
 
      В половине десятого следующего утра, когда Лиз наполовину проснулась после ночи божественной любви и спросила себя, не проспали ли они завтрак, раздался стук в дверь номера, и официант, к счастью, не вчерашний, вошел с подносом, осторожно поставил его на столик у окна с видом на озеро и удалился.
      Взглянув на белоснежную скатерть, свои любимые розы «Розовая Соня», полупустую бутылку шампанского с двумя бокалами, Лиз протянула руку за своим шелковым халатом и неожиданно заметила в корзинке с печеньем маленькую коробочку из черной кожи.
      – Ну давай, открой ее, – улыбнулся Ник.
      В коробочке оказался восхитительный перстень. Огромный бриллиант окружали маленькие, образуя цветок.
      – Ой, Ник, он совершенен!
      – Пока не совсем.
      Он взял у нее кольцо и надел ей на палец.
      – Миссис Уорд, вы согласны выйти за меня замуж? – Лиз подивилась вкусу, с которым был обставлен этот момент. В Нике явно умер театральный режиссер. Только на этот раз примадонне дали, похоже, не тот текст.
      – Я бы рада. Но сначала я должна спросить мистера Уорда.
      Она хотела пошутить, но по вспышке раздражения в его глазах поняла, что пошутила неудачно. Как у нее повернулся язык сказать такую глупость?
      Она задумалась над его предложением. Это решительный шаг. А Ник может и бесить, и восхищать. Но он дал ей снова почувствовать, что она жива. Она попыталась представить себе кого-то страстного и серьезного, кому удалось бы это, и не смогла. С другой стороны, Ник был легкомысленным и занятным, и он превращал жизнь в романтическое и непредсказуемое приключение. Были и более трудные вопросы, о которых следовало подумать.
      – Вношу поправку. Да, мистер Уинтерс, я согласна.
 
      Когда они встали в длинный хвост машин, везущих горожан домой после проведенного на природе уик-энда, Лиз задумалась о том, как она сообщит свою новость Джейми и Дейзи. Дейзи обожала Ника, но Джейми все еще тосковал по отцу. Им с Ником придется просто хранить все в секрете, по крайней мере до тех пор, пока Дэвид не даст своего согласия на развод. Кольцо она будет носить до обеда, а потом его надо будет снимать.
      Ну а Дэвид, как он примет эту новость?
      Глядя на кошмарные супермаркеты для покупателей, не желающих вылезать из своей машины, и на гигантские мебельные склады, свидетельствующие о приближении Лондона, Лиз представила себе напыщенные возгласы, бешеные вопли и бросание трубки, с которыми Дэвид встретит ее просьбу о разводе.
      И совершенно неожиданно эта мысль доставила ей удовольствие.
      – Просто зайдешь и выпьешь чашку чая. Для меня невыносимо, что это чудесное время прошло.
      Лиз хотела сразу же ехать к Джейми и Дейзи, но Ник по какой-то своей причине настаивал, чтобы она зашла к нему. И в ответ на умоляющую улыбку Ника она рассмеялась и взъерошила его волосы, словно это был Джейми. Получасом позже, получасом раньше.
      В гостиной, где они ждали чая, она заметила цветы в вазах и огонь в камине. Экономка явно не зря ела свой хлеб. Лиз поймала себя на мысли, что будет хорошо, если после их с Ником свадьбы она не уйдет. Какая странная мысль. Когда-нибудь они будут жить здесь.
      Когда появилась экономка, с ней был Генри.
      – Генри! – Ник встал, улыбаясь. – Садись и выпей с нами чаю.
      Слегка неохотно, как показалось Лиз, Генри сел на софу рядом с ней.
      – Как провели уик-энд?
      – Великолепно, – беспечно ответил Ник, сосредоточивший все свое внимание на разливании чая. – Мы обручились. Лиз, покажи Генри свое кольцо.
      Лиз с улыбкой посмотрела на кольцо, зачарованная бриллиантами, переливавшимися в отблесках камина всеми цветами радуги. И поэтому не смогла увидеть искаженное страданием лицо Генри, когда он заставил себя нагнуться к ее руке, разглядывая кольцо.
      – Итак, Генри, – Ник кончил разливать чай и протянул ему чашку, – ты не хочешь поздравить нас?

      – Помолвлены? Со вчерашнего дня вы помолвлены? – Мел изо всех сил старалась, чтобы изумление в ее голосе было меньше того, которое она чувствовала.
      Лиз скромно улыбнулась трем своим подругам и положила на круглый стол для деловых встреч черную кожаную коробочку. Огромный бриллиант приветливо подмигнул им с синего бархата внутри футляра.
      – Вот это да! Держу пари, что он купил его не по каталогу «Аргоса»! – Джинни взяла перстень в руки и повернула к свету, чтобы увидеть роскошную игру камней. – Ой, Лиззи, это восхитительно! – Она обняла подругу. – Я так рада за тебя! Ты заслуживаешь хорошего мужа!
      Лиз перевела взгляд с кольца на Бритт и Мел:
      – А вы не хотите тоже поздравить меня?
      Бритт и Мел обменялись невольными взглядами, но продолжали молчать; потом Мел наконец заговорила:
      – Ты можешь назвать меня старомодной, но ведь у тебя естьмуж!
      – Только теоретически. В любом случае Дэвиду придется согласиться на развод.
      – Ты думаешь, он согласится? – с сомнением спросила Мел. – А вот мне всегда казалось, что он надеется на полную слез сцену примирения в финале.
      – Чушь. Он утешится со своей сопливой девчонкой в Снелден Бридж.
      –  СелденБридж, – поправила ее Мел, – и она не сопливая девчонка. И, насколько мне известно, они заняты не тем, что утешают друг друга. Она редактор женского отдела.
      – Ах да. Так ты виделаее? Тогда скажи мне на милость, зачем ей ломать свою блестящую карьеру и ехать в занюханную дыру, если у них нет романа?
      – Лиз, неужели я слышу собаку на сене?
      – Вот уж нет. Я очень рада за него.
      – Действительно так? Ну что ж, надеюсь, что и он рад за тебя. Ты ему уже сообщила?
      Лиз взяла папку и машинально передвинула ее по столу.
      – Еще нет.
      – А не лучше ли было бы сделать это до того, как отправляться в свадебное путешествие?
      – Должна сказать, я очень рада, что рассказала это все вам.
      Мел пожала плечами и в конце концов выдавила из себя улыбку.
      – Я поздравляю тебя, Лиззи. Очень надеюсь, что ты будешь действительно счастлива.
      Мел была бы рада вложить в свой голос больше энтузиазма. У нее не было более сильного желания, чем видеть Лиз счастливой.
      – Ну а ты, Бритт? Ты тоже прочтешь мне лекцию?
      – Конечно, нет, – спокойно заметила Бритт, – это прекрасная новость.
      Лиз поняла, что Бритт очень хочется сменить тему разговора. Она уже устроилась за круглым столом для совещаний.
      – Я понимаю, что свадебные планы – гораздо более увлекательный предмет, но, может быть, кто-нибудь захочет послушать о будущем «Женской силы»?
      Лиз убрала перстень в футляр и сердито щелкнула крышкой. Черт ее побери, если она позволит этому холодному приему испортить ей праздник. Они, наверное, ревнуют. Счастье другого всегда расстраивает человека. Оно заставляет тебя поместить свою собственную жизнь под микроскоп, и часто ты отнюдь не приходишь в восторг от того, что там увидишь.
      Она убрала футляр в сумку и со снисходительной улыбкой посмотрела на подруг. Бедняжки, они не влюблены. А вот она влюблена, и любовь, к счастью, делает человека великодушным. Поэтому она их прощает.
      – Выражаясь жестко, вам следует решить, хотите вы вести дело или предпочитаете играть в бирюльки.
      Бритт с ужасом ждала этого разговора, потому что понимала, что ей придется сказать подругам вовсе не то, что они рассчитывали услышать. Но она также понимала, что им придется выслушать ее, понравится им это или нет.
      – Среди плюсов то, что «Женская сила» – замечательная идея, и она доказала свою жизнеспособность. Вы имеете шанс стать гигантским бизнесом, – Бритт бросила взгляд на три физиономии, напряженно слушавшие ее, – и для большинства бизнесов эта оценка прозвучала бы музыкой. – Но «Женская сила» не относится к большинству бизнесов. Она возникла почти как хобби, и вы и сейчас желаете вести это дело на условиях неполного рабочего дня.
      Бритт встала. Суровые истины она привыкла говорить суровым бизнесменам, а не своим близким подругам.
      – Боюсь, что перед вами жесткий выбор. Я изучила все аспекты деятельности «Женской силы», и я убеждена, что есть только одно решение: либо вы обе начинаете работать полный рабочий день, либо вам придется пригласить управляющего, который будет работать полный рабочий день.
      – Но у нас уже есть управляющий – Лиз! – запротестовала Джинни.
      – Управляющий, который только что помолвлен, который предпочитает иметь большие уик-энды и который хочет общаться со своими детьми?
      Бритт пожала плечами, желая смягчить удар, который нанесли ее слова.
      – Что ты хочешь этим сказать? – теперь разозлилась Лиз. – Что я не отношусь к делу серьезно? Когда я пришла в «Женскую силу», у нее не было клиентов! Джинни вот-вот должна была отдать свой дом в уплату долгов!
      Бритт впилась руками в спинку своего кресла.
      – Я знала, что так получится. Вы пригласили меня, чтобы я сказала вам правду, и теперь вы проклинаете меня за нее. Я не обвиняю тебя, Лиз, в том, что ты мало заботишься о «Женской силе». Ты поработала отлично. Но «Женская сила» становится слишком большой. И боюсь, что правда жизни заключается в том, что вы не можете стоять на месте. Вам придется либо расти дальше, либо сойти на нет.
      – Но почему? – спросила Джинни. – Почему нам придется расти? Почему мы не можем продолжать все так, как было до сих пор, имея только два филиала и ведя дела вдвоем с Лиз?
      – А почему ты стала работать, не считаясь со временем? Почему ваша книга регистрации заказов пухнет от записей? Потому что вы – растущая компания! – Бритт протянула руку и взяла две увесистые папки. – Ты знаешь, что это? Это оставшиеся без ответа письма! Вчера я видела, как одна из ваших дежурных бросила трубку, когда ей позвонила потенциальная клиентка. Ты знаешь почему? Потому что ей в это время звонили четыре другие. Бедная девушка разрывалась на части. Нет, продолжать так же вы не можете. Мне больно говорить это, но, нравится вам или нет, вы пали жертвой собственного успеха!
      Лиз посмотрела в глаза Бритт:
      – Судя по тому, что ты сказала, нам остается простой выбор: либо оставить все как есть и наблюдать, как «Женская сила» лопнет, либо найти кого-то, кто взялся бы вести дело вместо нас.
      Бритт испытала благодарность к Лиз за то, что та наконец проявила, кажется, готовность посмотреть правде в лицо.
      – Это именно то, что я говорю.
      – Но кого? Мы можем напасть не на того человека. Он может увидеть в «Женской силе» только бизнес, может не понять, что значит она для всех нас.
      – Ищите нужного человека.
      Лиз встала и подошла к окну, за которым крыши Льюиса переходили в дали Даунса. В конце концов ничего другого она и не ожидала услышать от Бритт. Она только постаралась выкинуть все это из головы ради Ника и ради своей помолвки.
      – Возможно, это не самое лучшее время, чтобы напомнить вам, – все повернули головы к Мел, которая на протяжении всего разговора хранила молчание, понимая, что она тут новенькая и что впрямую дело касается остальных, – но я надеюсь, что вы не забыли о рекламной поездке, которую мы согласились провести совместно с комиссией Службы занятости. До нее остается меньше двух недель.
      – Боже, я, правда, совсем забыла о ней, – Лиз повернулась к остальным. – И это как раз тогда, когда мы, по словам Бритт, завалены работой!
      – Нам придется отменить ее, – равнодушно сказала Джинни.
      – Нет, я не стала бы делать этого. Это замечательно, что правительственная организация первой вспомнила о нас. Наш отказ будет выглядеть ужасно, – Бритт задумчиво пожевала кончик ручки. – Знаете, есть еще одно решение.
      Мел с облегчением вздохнула. Она выглядела бы полной идиоткой, если бы ей пришлось отменять мероприятия, о которых она только что договорилась со Службой занятости.
      – И какое?
      – Вы слышали о Россе Слейтере?
      На лице Джинни появилось озадаченное выражение.
      – Это не тот, у которого ты якобы брала интервью, Лиз? Тот ловкач, которому принадлежит «Мир труда»?
      – Так что насчет него? – Лиз явно было стыдно вспоминать эту историю.
      – Ходят слухи, что он собирается предложить вам сделку.
      – Какую сделку?
      – Пока трудно сказать. Мои знакомые в Сити говорят, что он принюхивается к вам уже несколько недель. Наверное, он считает, что «Женская сила» отлично поместится у него в кармане.
      – И что это значит? – смущенно спросила Джинни.
      – А это значит, – Бритт сложила руки на груди и откинулась на спинку кресла, – что вы все сможете отказаться от «Женской силы» и занять свои места в рядах богатых бездельников!
 
      – Но это было бы замечательно! Это решило бы все ваши проблемы, не правда ли? Вы продаете все дело Россу Слейтеру и становитесь богатыми людьми! Вам не нужно будет работать! – Ник широко улыбнулся и сжал ее руку. – Мы могли бы купить яхту и плавать на ней по Средиземному морю! Это моя мечта!
      Через обеденный столик очередного идеального ресторана Лиз посмотрела на красивое лицо Ника. Для него все так просто. Ни бурных морей противоречащих друг другу обязательств, ни предательских течений вины и сожаления. Для Ника вся жизнь – скольжение по спокойной глади. Просто делать то, что проще и что дает больше наслаждения. Обычно его беззаботное очарование нравилось ей, но сегодня оно ее раздражало.
      – Но, Ник, ты же не понимаешь! Я люблю«Женскую силу». Я верю в нее! Она неповторима! Кроме нее, никто не помогает женщинам с детьми найти приличную работу. А мы даже находим компании, которые платят им достойно. Женщинам теперь не нужно извиняться за то, что они матери!
      Лиз отпила вина, внезапно почувствовав горечь оттого, что он действительно не понимаетее. А что останется от их идей, когда дело попадет в руки Росса Слейтера? Да он просто отбросит их, как ненужное сентиментальничанье, как неправильный метод ведения бизнеса. Она не могла представить себе Слейтера, уламывающего отсталых работодателей, убеждающего их в необходимости предоставлять работающим матерям гибкий график работы.
      – Я не уверена, что смогу доверить «Женскую силу» Россу Слейтеру.
      Ник оторвался от меню, удивленный ее неистовостью.
      – Ну тогда не продавай. Никто тебя не может заставить. – Он сказал это так, словно речь шла о списке покупок или о том, нуда пойти поужинать, и затем снова вернулся к изучению меню.
      – Ведь Росс даже не сделал вам предложения. – Чувствуя неодобрение Лиз, он взял ее за руку. – А я вот, напротив, сделал. Когда ты собираешься попросить у твоего мужа развод?
      Лиз виновато взглянула на него:
      – Так получилось, что на будущей неделе я еду в рекламную поездку, – это придумала Мел. «Женская сила» и комиссия Службы занятости хотят привлечь женщин на рабочие места, это престижное и очень полезное для фирмы мероприятие. Оно начнется в Лондоне, а потом продолжится в провинции, и я надеюсь, что мне удастся побывать в Селден Бридж и поговорить с Дэвидом.
      – Замечательная идея. Значит, мы можем сказать обо всем Джейми и Дейзи.
      – Да, – нерешительно сказала Лиз. Она не горела нетерпением делать это. Сначала надо было выяснить все с Дэвидом.
 
      – Так что у нас на повестке, кроме бегов для овчарок и конкурсов молодых фермеров по метанию сапогов?
      Дэвид окинул взглядом собравшихся на еженедельное совещание в редакции. Вокруг него были живые молодые лица. Он знал, что они еще не привыкли к его шутливой манере и были склонны принимать все за чистую монету.
      Редактор отдела новостей заглянул в свой отпечатанный листок.
      – Есть демонстрация родителей учеников начальной школы Приттли, где не хватает учителей и детей то и дело отсылают обратно домой.
      – И кто их осудит? Ничего удивительного, что дети сегодня не могут прочесть даже меню в «Макдональдсе». Еще?
      – Еще ежегодная выплата, из-за которой мусорщики угрожают устроить забастовку.
      – Что ж тут нового? Еще? Ничего чуть более остренького? Я понимаю, что у нас не «Сан», но я ни за что не поверю, что в Селден Бридж на ночь все чистят зубы и читают молитву. Как насчет небольшой такой коррупции? Или грязных делишек в департаменте муниципалитета по планированию?
      Молоденький репортер в дальнем углу стола поднял руку, словно ученик, готовый ответить учителю. На вид ему не больше семнадцати. Но, скорее всего, это не он так молод, а Дэвид стареет. Теперь даже полисмены кажутся ему молодыми, а это верный признак старости.
      – У меня интересная история, Дэвид. Вы слышали о «Меркюри девелопментс»?
      – Это спекулянты недвижимостью? Покупают старые дома и переделывают их в бары и рестораны?
      – Точно. Так вот, «Меркюри» пыталась купить старую фабрику у канала и переоборудовать ее в винный бар. Два месяца назад департаментом по планированию им было отказано в разрешении на строительство, если они не включат в него дешевое жилье.
      – И они согласились?
      – Нет, они сказали, что для них это экономически невыгодно.
      – То есть они не смогут заработать на этом на новый «порше»!
      – Именно так. Как бы то ни было, прошлой ночью здание загорелось. К счастью, охрана вовремя заметила огонь и вызвала пожарных, которые потушили его без очень большого ущерба.
      – Ах ты, черт! – Дэвид почувствовал знакомое возбуждение, которое не оставило его даже после пятнадцати лет работы в журналистике. – И вы думаете, что теперь эти ребята из «Меркюри» будут искать козла отпущения?
      Репортер кивнул.
      – Вот это то, – Дэвид вскочил с места и начал ходить по комнате взад и вперед, – что я называю хорошей историей!
      Он повернулся лицом к столу:
      – У кого-нибудь есть еще что-нибудь, или мы разбежимся и начнем охоту на спекулянтов недвижимостью?
      Не дожидаясь ответа, он стал собирать свои бумаги.
      – Одну минуту, мы не обсудили женскую страницу! – Дэвид выглядел слегка озадаченным.
      – Прости, Сюзанна, у нас уже нет времени. А ты хотела обсудить что-то конкретное?
      – Да, пожалуй. Мне нужна еще одна полоса.
      – Зачем? На наш морозный север едет с неожиданным визитом принцесса Диана?
      – Когда она приедет, я потребую для себя первую полосу. Нет, пока ничего столь же важного. Просто я хочу сделать разворот на тему «женщины и работа».
      – Почему именно сейчас? Почему в Селден Бридж?
      – Потому что я хочу сделать это к конференции в Лидсе на следующей неделе.
      – А что это за конференция?
      – О, это просто конференция по проблеме женской занятости, и мне это интересно.
      – А кто ее организует?
      – Комиссия Службы занятости.
      Редактор отдела новостей поднял глаза и улыбнулся. Он бросил в сторону Дэвида пресс-релиз и добавил:
      – Вместе с частной фирмой, называющей себя «Женская сила».
      Дэвид почувствовал себя так, словно ему дали под дых. Он-то считал, что здесь, в 350 милях от Лондона, он на своей территории, и от Лиз его отделяют миры. Он бросил взгляд на пресс-релиз. И она будет еще и выступать.
      Подняв глаза, Дэвид увидел, что Сюзанна внимательно смотрит на него.
      – Я хотела бы поехать туда, – сказала она с вызовом.
      – В этом нет нужды, – он отвел глаза и снова стал собирать свои бумаги, – поеду я. Я все равно собирался в Лидс в четверг, заодно загляну и на конференцию.
      Он встал, объявил совещание законченным и ушел. Сюзанна некоторое время пребывала в задумчивости, а потом бросилась бежать через отдел новостей, и, казалось, что от ее короткого платья из красной лайкры сыпались искры. У стеклянной перегородки между отделом новостей и кабинетом Дэвида она остановилась.
      За перегородкой, как взъерошенный сторожевой лев, сидела секретарша Дэвида, годившаяся ему в матери.
      – Руфь, что у Дэвида назначено на четверг? – Пожилая женщина почуяла неладное. Она осмотрела длинные ноги Сюзанны, едва прикрытые платьем из лайкры, ее варварские латунные серьги и уродливые кроссовки, которые та носила всегда. С тех пор, как Сюзанна появилась в редакции, ее наряды становились все более и более вызывающими, и Руфь совершенно правильно заподозрила, что это имело целью привлечь внимание Дэвида. И насколько ей нравилось задорное дружелюбие девушки, настолько же она не одобряла эти ее старания. Сюзанна была слишком молода для Дэвида. Ей надо бы охотиться на одного из этих молоденьких репортеров. Кроме того, хотя Дэвид ничего не рассказывал о своей жене, Руфь заметила на его столе фотографию детей в серебряной рамке, и для нее этого было достаточно.
      Она осторожно положила руку на папку с надписью «четверг».
      – А зачем ты хочешь это знать? – Сюзанна широко улыбнулась.
      – Просто мне нужно назначить встречу, а он сказал, что в четверг уезжает на весь день в Лидс.
      Руфь выглядела озадаченной:
      – Раз он так сказал, я думаю, он и уедет. Ты можешь зайти попозже, я спрошу его.
      – Не беспокойся, Руфь. Ничего серьезного, если и уедет. – Сюзанна повернулась, одернула на себе платье, так что оно стало выглядеть почти прилично, и пошла прочь.
       Надеюсь, что она не станет нагибаться в этом платье, а то ее заберут в полицию.Руфь никак не могла примириться с тем фактом, что нынешние приличные девушки выглядят как проститутки. Но, может быть, нынешние проститутки выглядят как учительницы церковной воскресной школы?
      Как только Сюзанна ушла, она заглянула в четверговую папку. Весь день у Дэвида был расписан, а про отмену встреч он ничего ей не говорил. Руфь похвалила себя за осторожность, но не могла не подумать с удивлением, что же задумал шеф.
 
      Лиз открыла краны в ванной своего номера и быстро сбросила с себя одежду. Сколько бы ей ни приходилось путешествовать, ей не переставали нравиться гостиницы. Она часто слышала, как сослуживцы жаловались на кошмарную ночь в пятизвездочном отеле, но ей после домашних бессонных ночей и ранних подъемов жизнь в гостинице казалась раем. Целых двенадцать часов не думать ни о ком, кроме себя! В гостиницах ей нравилось все: обслуживание в номере, мини-бары с их крохотными бутылочками, мохнатые белые халаты, маленькие пузырьки шампуня и пены для ванны. И хотя считала это не очень красивым поступком, она никогда не могла устоять перед искушением прихватить эти мелочи с собой.
      Однажды она слышала определение аристократа, которое дал Билл Косби: это тот, кто не думает о голливудском ковбое, слушая увертюру к «Вильгельму Теллю». Возможно, что аристократом следует считать того, кто не прихватывает с собой пузырек шампуня, уезжая из отеля?
      Еще пару минут, и она смоет с себя в душистой пенистой ванне всю усталость последних нескольких дней этой проклятой поездки. Знай она заранее, что ее ждет, ни за что не согласилась бы подвергнуться этой недельной пытке, как бы разрушительно это ни сказалось на репутации их компании. Но Мел весьма дальновидно ни словом не предупредила ее о том, что ей придется давать по восемь интервью в день ипредседательствовать на заседаниях. И вот еще только Бирмингем, а она уже полужива.
      И еще одна беда состояла в том, что, уговаривая женщин вернуться к работе, она чувствовала себя лицемерной. Ведь в конце концов она для себя эту проблему так и не решила. Ее собственная судьба могла служить, скорее, условием задачи, а не ответом на нее. Она ушла из «Метро ТВ», и вот теперь «Женская сила» потерпит крах, если она не начнет работать полный день, но если она это сделает, то окажется в исходной точке своего конфликта. Как и советует Бритт, им придется все же найти управляющего. Но вот кого?
      Уже собираясь залезть в ванну, она вспомнила о Дэвиде и о том, что обещала Нику увидеться и поговорить с ним. Лиз уже раз десять напоминала себе, что надо позвонить ему, но каждый раз находила предлог, чтобы этого не делать. Послезавтра они будут в Лидсе, от которого до Селден Бридж час езды. Больше откладывать нельзя.
      Лиз бросилась на огромный мягкий диван, который ласково принял ее в свои уютные объятия. Заснуть бы прямо сейчас! Но она заставила себя сесть и набрать номер.
      Едва в трубке раздались гудки, в дверь номера постучали, и в комнату ввалилась Мел.
      – Ой, какое счастье, что ты на месте! Лиззи, ангел мой, ты не могла бы дать еще одно малюсенькое интервью перед ужином? Клянусь, больше пяти минут оно не займет!
      – Но, Мел, я уже в халате!
      – Об этом не волнуйся.
      И прежде чем Лиз успела открыть рот для возражений, Мел уже звала кого-то, оставшегося в коридоре:
      – О'кей, мальчики, можете входить. Но помните, только пять минут!
      Лиз в ужасе запахнула свой халат. Мел плюхнулась на диван рядом с ней.
      – Не волнуйся насчет одежды, – она ободряюще сжала руку Лиз. – Это же только радио!
 
      Дэвид сидел в дальнем конце холла у пальмы в кадке и смотрел на Лиз в президиуме. Народу было человек двести, в большинстве женщины, и около двадцати репортеров. Рядом со сценой устрашающе подмигивала телекамера, но Лиз, похоже, не обращала на нее внимания. Ну конечно, телевидение так долго было ее профессией.
      Выглядела Лиз прекрасно. Одета она была именно так, как нужно. Она отказалась от строгого делового стиля и отдала предпочтение более мягкому, женственному. Костюм на ней был не стилизованный под мужской, а облегающий и с шелковой блузкой цвета вереска, с кружевным воротничком. Другая женщина в президиуме была в блестящем костюме неестественного голубого цвета и полосатой рубашке с кокетливым бантом Дэвид улыбнулся, вспомнив, как Лиз однажды сказала, что, если она когда-нибудь наденет бант, он может удавить ее им.
      Несмотря на торжественность обстановки, она держалась непринужденно, улыбалась, отвечая на коварные вопросы, шутила с репортерами и излагала свои доводы без намека на агрессивность. И только из-за того, что она хотела жить по-другому, он мог подумать, что она превращается в его мать?
      Во всем, что она делала, Лиз оставалась сама собой. И вот сейчас, возглавляя «Женскую силу», очень успешный бизнес, она находила время и силы заботиться о Джейми и Дейзи. Воспоминание о них отозвалось в нем болью, и он постарался думать о чем-то другом. Лиз осуществила свою мечту. Но ему там не нашлось места.
      Он слышал, что у нее кто-то появился. Преуспевающий богатый бизнесмен с внешностью игрока в поло. Это он наполнил ее таким светом? Ее глаза сияли, а загорелая веснушчатая кожа, казалось, светилась. Она похудела, и когда улыбалась, в ее лице появлялось что-то девчоночье, чего он раньше никогда не замечал.
      Лиз, несомненно, была счастлива.
      Дэвид ощутил такой острый приступ боли, что, опустив глаза на пресс-релиз, который держал в руке, увидел, что скомкал его. Он был так глуп. Он хотел, чтобы они были суперпарой, и ему никогда не приходило в голову, что выйдет из этого для них и для их детей. Он хотел власти и успеха, хотел секса, потому что это подтвердило бы его силу. А когда увидел правду, было слишком поздно. По иронии судьбы сейчас у них оказалось гораздо больше общего, чем было когда-либо во время их совместной жизни.
      Боже, что же он сделал со своей жизнью! А теперь еще и Сюзанна. Зачем он переманил ее в Селден Бридж? Знал, что она его любит, и хотел самоутвердиться? Или ему льстила мысль, что молодая и красивая девушка может влюбиться в него? Бритт ведь уже дала ему возможность для самоутверждения, и он уже понял, что этого ему мало.
      Но Сюзанна – не Бритт. Она полна энтузиазма, она добра и трогательна. И она любит его. Возможно, для него лучше всего было бы начать строить новую жизнь с ней.
      Услышав вокруг себя характерный шелест бумаг, Дэвид понял, что пресс-конференция подходит к концу. Ему надо выбраться отсюда, пока Лиз не заметила его. Прятаться здесь нет никакого смысла. Он ей не нужен. У нее теперь новая жизнь. У него тоже.
      Подняв воротник плаща, он выскользнул из задних рядов и направился к выходу. Уже дойдя до вращающейся двери, вдруг испытал непреодолимое желание обернуться и бросить на Лиз последний взгляд.
      Но он устоял перед соблазном. Решительно положил ладонь на полированную латунную ручку и толкнул ее. И тут полузабытый голос обратился к нему сзади громким театральным шепотом:
      – Привет, незнакомец. Хочешь улизнуть, даже не поздоровавшись?
      Он в изумлении обернулся.
      Прислонясь к деревянному столбу, со злорадной усмешкой в глазах, явно наслаждаясь его смущением, стояла Мел.

      – Как Джейми и Дейзи?
      Дэвид пробирался по запруженным машинами улицам Лидса. На переднем сиденье рядом с ним сидела Лиз. Он с горечью подумал, что для других водителей они выглядят как обычная супружеская пара, возвращающаяся с работы или из супермаркета. Только вот они не были супружеской парой.
      – Прекрасно.
      – Я скучаю по ним каждый день.
      – Да?
      – Я подумал, что теперь, когда у меня есть дом, они могли бы приехать погостить у меня.
      Дом. И кто еще в доме? Мысль о Сюзанне мелькнула в голове Лиз и сделала ее ответ острым как нож:
      – Им еще рано путешествовать одним.
      – Я приехал бы и забрал их.
      – Слишком далеко. Не думаю, что это было бы разумным.
      – Лиз, это недалеко.
      – А по-моему, далеко. И, в конце концов, мы еще успеем поговорить об этом.
      Когда под внезапно хлынувшим проливным дождем они свернули налево, на автостраду, она попыталась нарушить напряженное молчание:
      – Как жизнь в «Селден Бридж стар»?
      – Замечательно. Это не Флит-стрит. И это то, что мне нравится больше всего.
      Он улыбнулся, не зная, поняла ли она его. Лиз внимательно поглядела на него.
      – А почему ты не сказал мне, что ушел из «Ньюс»?
      – Я не думал, что это будет тебе интересно.
      Дэвид не отрывал глаз от дороги, но в его голосе она услышала горечь.
      – Разумеется, мне интересно. Так почему ты ушел?
      – Знаешь, это обычная история. Мужчина средних лет теряет семью и открывает для себя традиционные ценности. Он решает, что не хочет вторгаться в частную жизнь других людей. Хочет видеть в людях прежде всего хорошее. Для редактора бульварной газеты позиция не слишком удобная.
      – И ты действительно открылдля себя традиционные ценности?
      В голосе Лиз Дэвид услышал удивление.
      – Думаю, что открыл, иначе я не оказался бы здесь. Наверное, я стосковался по чему-то надежному и респектабельному, – он довольно рассмеялся, увидев выражение пристального внимания на ее лице, – и это уж точно не деньги.
      Пока он был занят лавированием в густом потоке машин, Лиз разглядывала его лицо. Казалось, Дэвид помолодел и стал более энергичным. Уход из бульварной журналистики с ее волчьими законами пошел ему на пользу. А может быть, он просто стал раньше ложиться спать и реже ходить на деловые обеды. Что бы это ни было, это повлияло на него хорошо.
      Он бросил на нее ответный взгляд, но в смущении отвернулся.
      – Ну, хватит обо мне. Как ты? Выглядишь прекрасно, а «Женская сила», похоже, преуспела.
      – Да.
      – Твоя мечта сбылась. Сочетать работу и детей.
      – Чушь!
      Дэвид с изумлением уставился на нее и едва не врезался в едущую впереди машину. Лиз инстинктивно вытянула руку и коснулась его руки, лежавшей на ручке передач. Дэвид дернулся так, что она отпрянула, удивленная силой его реакции.
      – Почему чушь?
      – Потому что «Женская сила» в кризисе. Бритт говорит, что мы должны работать полный рабочий день, даже больше, чем полный день, или нам надо взять управляющего, который будет это делать.
      Лиз вдруг поняла, что Дэвид не слушает.
      – «Бритт говорит», – тихо повторил он. – Я не знал, что вы с Бритт снова дружите. Как она?
      – Так себе. По-моему, так и не оправилась от потери ребенка.
      Машину едва не занесло. Даже не оглянувшись назад, Дэвид вырулил на обочину.
      – О Боже, – он опустил голову на руль, – она не сказала мне, что потеряла ребенка!
 
      Они вместе вошли в стеклянные двери «Селден Бридж стар», и Лиз увидела, как на ее глазах редакция оживает. Точно так же было в «Дейли ньюс». Присутствие Дэвида было словно искра, от которой занимался огонь. Ноги убирались со столов, бумажные стаканчики из-под кофе летели в мусорные корзины, звонки, которые ждали своей очереди с утра, спешно делались, а номера «Спортинг лайф» торопливо прятались в столы.
      Она прошла за ним в его кабинет, удивляясь тому, как он ухитряется одновременно отвечать восьмерым и при этом держать в голове расположение статей в номере вплоть до последнего дюйма последней полосы.
      На стенах кабинета гордо красовались, словно это были первые страницы «Сан» или «Дейли мейл», номера его собственной газеты. Как и в «Ньюс», у Дэвида был личный компьютер, благодаря которому он, к вящей досаде начальников отделов, мог переправлять любые заголовки вплоть до момента отправки номера в печать.
      Из личных вещей на его столе была только одна – фотография Джейми и Дейзи в серебряной рамке. Лиз взяла ее в руки и улыбнулась. Как сильно оба они изменились за такое короткое время.
      – Итак, – Дэвид сел в черное кожаное кресло, ее подарок по случаю его назначения редактором «Ньюс», – я слышал, что ты имеешь шансы скоро стать богатой женщиной.
      Лиз с удивлением подняла глаза от снимка. Как он узнал, что она выходит замуж за Ника? Ведь она еще не успела рассказать ему об этом.
      Дэвид снял плащ и бросил на стул. По крайней мере в одном аспекте он не изменился.
      – Я слышал, что Росс Слейтер хочет купить «Женскую силу» Вы согласны продать ее ему?
      Боже милосердный, Слейтер еще не сделал им предложения, а Дэвиду уже все известно.
      – Не знаю. Ты думаешь, стоит продать?
      – Это зависит от того, как страстно вы хотите разбогатеть, – он взял пресс-папье и несколько раз переложил его из одной руки в другую, – и насколько «Женская сила» дорога вам.
      – Очень дорога. Мы выпестовали ее с пеленок. Это не просто компания, Дэвид, она единственная в своем роде!
      – Тогда почему вы допускаете даже мысль о том, чтобы продать ее этой акуле Слейтеру?
      – Нам надо что-то делать. Мы перестаем справляться с ней, она становится слишком большой для нас. Мне уже приходится работать больше, чем я хочу. И она уже почти разрушила семейную жизнь Джинни, – Лиз встала и посмотрела из окна на серый песчаник округи. – Бритт думает, что, если Слейтер сделает нам предложение, он оставит нас в качестве директоров с неполным рабочим днем. Естественно, для нас это соблазнительно. «Женская сила» получит должное руководство, а мы все еще будем заняты в ней. Возможно, это лучшее решение.
      Дэвид с размаху ударил пресс-папье о стол.
      – Видно, что вы не знаете Росса Слейтера. Он бизнесмен, Лиззи, а не работник социального обеспечения. Он не захочет, чтобы вы путались у него под ногами, выбивая для своих драгоценных женщин гибкий график работы или отпуск на время школьных каникул, какие бы клятвы на этот счет он ни давал, когда будет уговаривать вас продать ему «Женскую силу».
      – Похоже, что ты много знаешь о Россе Слейтере. – Дэвид встал и оперся о спинку стула.
      – Верно. Знаю. Когда я был молодым репортером в Брэдфорде, ко мне пришел пожилой человек. Сорок лет он сам вел свое дело и только что продал его Слейтеру. Он даже не был уверен, что хочет его продать, но Слейтер уговорил его, предложил место в совете директоров, спрашивал его совета, говорил ему, что его опыт не купишьни за какие деньги. – Дэвид горько рассмеялся и закрыл глаза, живо представив себе прошлое. – Через полгода его выжили из его собственной компании. Тогда-то он и пришел ко мне. Но я ничем не мог ему помочь. Я слегка пощипал Слейтера, задал ему несколько неприятных вопросов, но это было все. Все было сделано по закону. Старик был убит горем. Через год его не стало.
      Лиз пододвинулась ближе, тронутая гневом Дэвида. После Ника с его изящной уклончивостью это было словно кусок соленого масла после месяцев безжировой диеты.
      – Он тебе нравился, этот старик, да? – Дэвид пожал плечами.
      – Да, нравился. Отличный был старик. Умный и рассудительный. Он даже завещал мне несколько акций, они у меня где-то лежат. К моменту смерти у него было больше миллиона, но он не получил из него ни пенни.
      Лиз испытала соблазн снова погладить его руку. Вспоминая об обманутом старике, он так искренне переживал. Это был прежний Дэвид, Дэвид, за которого она вышла замуж.
      Словно почувствовав, что растрогал ее, он обошел стол и сел перед ней, глядя в пол.
      – Лиз, прости меня. Мне жаль, что так получилось с Бритт и с ребенком. Но больше всего мне жаль, что я так обошелся с тобой и с детьми. Я причинил тебе столько боли. Видит Бог, что я пожалел об этом не один раз…
      Слова Дэвида тронули ее. Впервые он извинялся так прямо. Лиз посмотрела ему в глаза и увидела, что он искренен. Она уступила искушению и взяла его за руку.
      Через стеклянную перегородку Лиз увидела, что кто-то наблюдает за ними, и у нее возникло ощущение, что этот кто-то, словно счетчик Гейгера в человеческом облике, подвергает их измерению, оценивая опасный уровень близости.
      Через несколько секунд дверь распахнулась, и в кабинет ворвалась та самая девушка, которая привозила подарки для Джейми и Дейзи. На ней было короткое черное платье, облегавшее тело, словно купальник, плотные черные колготки и кроссовки «Доктор Мартен», а в ее ушах висели огромные серьги в виде стрел, которые украсили бы и невесту из племени викингов. Она выглядела неистовой, мятежной и очень, очень сексапильной. При взгляде на нее Лиз почувствовала себя старухой.
      – Простите, что прерываю вас. Дэйв, звонят адвокаты по делу «Меркюри». Они просто сходят с ума.
      Девушка бросила на Лиз взгляд, красноречиво говоривший, как она жалеет ее, бедняжку, которая не имеет доступа в славный, восхитительный мир газетных шапок и адвокатов по делу. Лиз с трудом сдержала улыбку.
      Дэйв. За двенадцать лет совместной жизни она ни разу не назвала его Дэйвом. И эти четыре буквы, похоже, отделили ее от его новой жизни больше, чем просто расстояние или его новые затеи, в которых она не участвует.
      А еще Лиз отметила про себя и бесконечное восхищение, с которым Сюзанна смотрела на Дэвида, и то, что это восхищение не осталось незамеченным Дэвидом, и что он ответил на него улыбкой. Так вот, значит, как обстоит дело. Она все-таки была права.
      – Простите, еще только одну минуту. Хорошо, Сюзанна? Я не отниму много драгоценного времени у вашего редактора.
      Она твердо взяла девушку под руку и вывела ее за дверь, которую после этого закрыла.
      Потом обернулась к изумленному этой сценой Дэвиду, прекратившему собирать свои бумаги.
      – Еще одна вещь, прежде чем ты убежишь, Дэвид. – Она взяла пальто и начала надевать его. – Я сказала тебе, что хочу получить развод?
 
      – Лиз, ты успела, слава Богу! Поезд отходит через двадцать минут!
      Лиз машинально повернулась от красного бархатного стола дежурной администраторши, который был бы более уместен в борделе Нового Орлеана, и увидела Мел, в костюме и пальто стоявшую возле огромной кучи багажа. В ней Лиз узнала и свои чемоданы.
      – Почему мы уезжаем? Я считала, что после обеда у нас еще одна встреча с прессой.
      – У нас должна была быть встреча, – Мел взяла из ее руки ключ от номера и отдала дежурной, – но я ее отменила. И завтрашнюю встречу в Ньюкасле тоже. Мы возвращаемся домой.
      Внезапно Лиз охватило ужасное предчувствие.
      – Дети? С ними несчастье?
      Случай, когда Джейми сбила машина, встал перед ее глазами с ужасающей ясностью. В своей новой жизни она должна быть всегда рядом с ними. А где она? В чертовом Лидсе, в трех сотнях миль от них!
      – Успокойся. С Джейми и Дейзи ничего не случилось. Вообще ничего не случилось, – закатив глаза к потолку, Мел отвела ее в сторону. Материнский комплекс вины. Да что же это за наказание! Лиз получила двухдневную передышку и дрожит от страха, что Бог накажет ее за неслыханное себялюбие!
      – Если, конечно, не считать несчастьем предложение Росса Слейтера о покупке «Женской силы».
      Слова Мел подействовали на Лиз, словно ушат холодной воды. Случилось. Все-таки случилось.
      Из окна такси она смотрела на серые улицы и радовалась, что возвращается домой. Домой к Джейми и Дейзи. Домой к Нику. Домой в Кроссуэйз, в начало осени. Благоухает ли еще жимолость в саду? Прячется ли черника по обочинам дороги у коттеджа?
      На минуту она вспомнила Дэвида и то, как не удержалась и бросила взгляд на его лицо, закрывая за собой стеклянную дверь кабинета. Что она ожидала увидеть? Умоляющие глаза? Последнюю отчаянную попытку привлечь ее внимание и переубедить?
      Вместо этого она увидела пустое, начисто лишенное выражения лицо. И еще – устремленные на него глаза Сюзанны. Сюзанна не так глупа, чтобы улыбаться. Она понимает, что игра еще не кончена. Но скоро будет кончена. Сюзанна умная девочка. Скорее всего, она уговорит его на свадьбу в белом подвенечном платье.
      Лиз должна перестать думать об этом. Дэвид в прошлом. В будущем Ник. Лиз встала и по переполненному вагону стала пробираться в вагон-ресторан. «Женская сила» не могла позволить себе роскоши первого класса – пока не могла.
      Бармен за стойкой, выглядевший так, словно он выпил больше миниатюрных бутылочек бренди и джина, чем продал, качался из стороны в сторону в противофазе с качаниями вагона и был занят тем, что вытирал грязные стаканы грязным же полотенцем.
      – Чем могу услужить, мисс?
      В ответ на «мисс» Лиз улыбнулась ему и показала на четвертьпинтовые бутылки шампанского. Оно, вероятно, теплое и безумно дорогое, но ей надо было чем-то отметить этот поворотный момент ее жизни. Она решила развестись.
      – Сколько у вас таких бутылочек? – Он выставил на стойку семь штук.
      – Маленькое торжество?
      – Да, своего рода.
      Бутылки оказались на удивление холодными, а бармен, восхищенный переменой спроса с пива на шампанское, проникся настроением момента и извлек на свет посудину со льдом и доисторический пакетик арахиса.
      Избегая любопытных взглядов бизнесменов, явно принимавших ее за женщину легкого поведения, решившую поставить свой бизнес на колеса, Лиз пробралась обратно. Покупать шампанское в вагоне-ресторане четвертьпинтовыми бутылками – это все равно что прикуривать сигарету от пятифунтовой бумажки, но гори все синим огнем. Она возвращается домой, и скоро, вероятно, ей предложат очень кругленькую сумму. И еще ее ждет Ник.
      Открывая дверь своего купе, она вспомнила совет Ника. Продавай, сказал он, и мечты станут явью. Тебе не нужно будет работать. А Дэвид советует совсем противоположное. Кто из них прав?
      Она поставила на стол сосуд со льдом и бутылки и начала откупоривать первую.
      – Что празднуем? Нет, не говори, сейчас сама угадаю. Примирение? Вряд ли, раз вы проговорили всего пять минут. Видимо, можно думать о втором свадебном путешествии, – Мел знала, что опережает события, но все равно считала своим долгом высказаться. – Ну, какой будет тост?
      Лиз наполнила два стакана и передала один Мел.
      – За мой предстоящий развод!
      – Так Дэвид согласился на него? – Мел постаралась, чтобы ее вопрос прозвучал бодро. У парня, должно быть, не все дома.
      – Еще нет. Но согласится.
      – Должна я тебя поздравить?
      – Непременно!
      – Да? Тогда почему ты плачешь?
      На привокзальной автостоянке Льюиса их ждал красный БМВ Мел, как всегда вызывающе нахальный, с автомобильным телефоном и факсом, которые остались целехонькими.
      – Вот что мне нравится в деревне, – из тона Мел следовало, что список вещей, которые в деревне ей не нравятся, гораздо длинней, – это то, что здесь машину уважают. У тебя не свинчивают колеса всякий раз, когда ты останавливаешься, чтобы позвонить по телефону.
      Но Лиз ее не слушала. Она думала о Нике и пыталась представить себе его лицо, когда скажет ему, что Дэвид, похоже, не будет возражать против развода. И она поняла, как скучала по Нику. Пусть стиль его жизни – возвышенный гедонизм, но поэтому-то с ним всегда интересно. Порой ее раздражало, что он ничего не принимает всерьез, но сегодня ей была нужна именно его мягкая насмешливость.
      Она могла поехать прямо домой, к Джейми и Дейзи, но сейчас они уже должны были спать, а Лиз понимала: пусть это эгоистично, но человек, которого она хочет видеть больше всего, это Ник. Ей было нужно, чтобы он обнял ее и овладел ею, чтобы рассеял ее тоску, опустившуюся, словно молоток на последний гвоздь, забитый в гроб ее брака. Она хотела не думать, а только чувствовать. Быть несдержанной и легкомысленной, в глубине души зная, что он ее любит и поймет. Хотела, чтобы он рассказывал ей о чудесной жизни, которая их ждет.
      Когда они свернули на дорогу к Симингтону, Лиз повернулась к Мел и сказала, стараясь ничем не выдать охватившего ее волнения:
      – Мел, я пока не хочу заезжать домой. Ты не подкинешь меня к Нику? Я хочу появиться у него неожиданно и сделать ему сюрприз.
      На языке у Мел вертелось, что не все любят сюрпризы и что Ник может оказаться одним из таких людей, но радостное ожидание в голосе Лиз заставило ее сказать себе, что все это глупости.
      Но ее все равно пробрала дрожь, возможно, из-за ночной прохлады осени, за один вечер сменившей лето.
      – Почему бы тебе сначала не заехать домой и не посмотреть на Джейми и Дейзи, а ему позвонить? Если он дома, я могу отвезти тебя.
      Лиз рассмеялась:
      – Не смеши меня. Джейми и Дейзи спят. А нам все равно ехать почти мимо его дома. – Она с интересом посмотрела на подругу. – Он тебе не нравится, да?
      – Я за него замуж не собираюсь.
      – Дело не в этом. Почему он тебе не нравится?
      – Лиз, ради Бога, я ничего обидного в виду не имела. Не начинай сразу кипятиться.
      Лиз поняла, что Мел права. Когда речь заходит о Нике, она действительно начинаеткипятиться. И постаралась спросить как можно более равнодушно:
      – Так что тебе не нравится в нем?
      Мел сдалась. Она не могла честно сказать, что считает его тщеславным, легкомысленным и самовлюбленным. Но все же могла воткнуть свою стрелу где-то рядом. Секунду она подумала, пытаясь обосновать свою инстинктивную неприязнь к этому человеку.
      – Я не могу представить себе его с галстуком, испачканным яйцом.
      – А кому нужен мужчина с испачканным яйцом галстуком? Уж, конечно, не тебе!
      – Ты поняла, что я имела в виду. – Беда была в том, что Лиз поняла.
      – И я думаю, что ты в состоянии представить себе Дэвида со стекающим по подбородку маслом.
      – Понимаешь, об этом я никогда не думала. Но да, это я могу себе представить.
      Они подъехали к правому повороту на Ферл. До дома Ника отсюда было четверть мили. Ну что, ехать ей к нему? Проклятая Мел совсем сбила ее с толку. Ну, надо решать.
      – Высади меня здесь. В гостиной я вижу свет. Он, наверное, дома.
      Она выбралась из машины и наклонилась к дверце.
      – Поезжай. Ник довезет меня до дому.
      Она посмотрела, как Мел сворачивает, и отправилась по дороге. Аромат жимолости висел в воздухе, еще более густой и сладкий, чем днем, а ее розово-желтые цветущие ветки причудливо оплели изгородь и столбы белых ворот усадьбы священника.
      Гравий поскрипывал под ногами Лиз, когда она секунду постояла в кромешной темноте, вдыхая осенние запахи и думая об осени. Скоро начнется листопад. На шиповнике уже появились плоды, а яблони в саду Ника согнулись под тяжестью плодов, румяных и лоснящихся, как отравленное яблоко в «Белоснежке».
      Через несколько месяцев, самое большее через год, она будет жить здесь и в старой соломенной шляпе, с корзиной в руке рвать белые маргаритки и стричь розы для своих букетов. Хозяйка поместья. Лиз улыбнулась. Не клянись головой, Мария Антуанетта.
      Встав перед парадной дверью, она засомневалась, стоит ли звонить, и решила, что куда интереснее будет войти с заднего хода. Дверь кухни, как всегда, наверняка открыта.
      В уютной и опрятной кухне было темно. Кухонные полотенца аккуратно висели на вешалках, а мочалки – над раковиной. Слегка пахло хлоркой, и этот запах, успокаивающий и обеззараживающий, напоминал о кабинете школьной сестры-хозяйки. На сегодняшний вечер экономка наверняка была отпущена. Но в холле свет горел. Лиз заметила, что одна из ламп перегорела, и это в безупречной в остальном обстановке бросалось в глаза, как прыщик на лице красавицы.
      Она пересекла холл, ее ноги тонули в древнем персидском ковре. По голубоватому мельканию под дверью гостиной Лиз поняла, что включен телевизор.
      Уже положив ладонь на ручку двери, она услышала за ней голоса и на секунду замерла, пытаясь угадать, кому они принадлежат.
      Потом она повернула дверную ручку.
      Много раз Лиз спрашивала себя потом, как сложилась бы ее жизнь, отправься она этим вечером домой. Но тогда она просто улыбнулась и открыла дверь.

      На мгновение она застыла в дверях.
      Перед ней была в некотором смысле безобидная и невинная картина. И все же все инстинкты Лиз кричали, что в ней не было ничего ни безобидного, ни невинного.
      Ник лежал на софе лицом вниз. Стоявший на коленях рядом с ним на ковре у камина Генри массировал его.
      Никто из них ее не заметил, и она слышала стоны наслаждения, которые издавал Ник, когда пальцы Генри растирали его спину. Лиз поразило, насколько сексуальным может быть акт массажа.
      Глаза Ника были закрыты, на его лице застыла улыбка, время от времени он издавал стоны то боли, то экстаза. Как это похоже на Ника – не думать о том, кто доставляет ему удовольствие, а просто лежать и отдаваться моменту.
      Внезапно Лиз услышала свой голос, прозвучавший для нее так, словно говорила не она, а кто-то другой:
      – Какая трогательная сценка. Старый верный друг массажем облегчает страдания молодого хозяина. А у тебя довольно хлопотная жизнь, не правда ли, Ник?
      Ник в изумлении вскочил, уронив на пол чашку с чаем. У него был такой виноватый вид, словно она застала их вдвоем в кабинке общественного туалета.
      Правда, он тут же взял себя в руки и с атлетической грацией сел, приглашающе похлопав по софе рядом с собой.
      – Лиз, дорогая, я не ждал тебя сегодня вечером.
      – Понятное дело.
      Ник проигнорировал язвительную нотку в ее голосе или, как с горечью подумала Лиз, возможно, даже ее не заметил.
      – У меня жутко разболелась голова, и Генри предложил помассировать мне спину. Ты не знаешь, что у Генри волшебные руки? – Ник улыбнулся самой обворожительной из своих улыбок. – Люди идут к нему за десятки миль.
      – Не утруждай себя извинениями, Ник. Мне это не интересно.
      – Лиз… – она услышала умоляющую ноту. Но говорил не Ник. Говорил Генри. – Это не то, о чем ты подумала.
      – А о чем я подумала, Генри?
      Генри отвернулся и пожал плечами. Лиз он казался бесконечно жалким. Как старая собака, которая уже не может служить хозяину, но все еще ждет у его стола любой крохи внимания и ласки. И теперь Лиз поняла, почему Ник тогда так рвался домой, чтобы похвастаться обручальным кольцом. Бедный Генри.
      И еще она осознала, что к Нику не испытывает ничего кроме холодного, пустого равнодушия.
      Глядя на его легкомысленную провоцирующую улыбку, на то, как он пожимает плечами с таким видом, словно уличен в сущем пустяке вроде того, что забыл имя хозяйки или за столом воспользовался не тем ножом, Лиз впервые поняла правду о нем.
      Это ребенок, привыкший делать все по-своему просто потому, что он ребенок. Этот ребенок, однако, вырос и обнаружил, что у него есть еще одно, куда более мощное оружие – его сексуальность. И с этого злосчастного дня он никогда не упускал случая воспользоваться этим оружием.
      Она спросила себя, были ли Ник и Генри любовниками. И продолжают ли быть?
      А потом с чувством глубокой усталости поняла, что ей это безразлично. Она не может выйти замуж за Ника.
      У нее уже есть двое детей, и третий ребенок ей не нужен.
      В оцепенении и чувствуя себя опустошенной, она повернулась, чтобы уйти. Ник протянул к ней руку и попытался удержать ее, но Лиз стряхнула с себя его руку. Она понимала, что по-своему он любит ее. Но сегодня осознала, что этого ей недостаточно.
      Она медленно вышла из комнаты и открыла входную дверь. Только теперь она по-настоящему поняла, что случилось, и она бросилась бежать по гравию дорожки, оставив дверь широко открытой и думая только о том, как поскорее выбраться отсюда и как поскорее набрать в легкие свежего воздуха. Холодный ночной ветер обдувал ее пылающее лицо.
      Внезапно Лиз вспомнила, что у нее нет машины, что уже почти полночь и что она в двух милях от ближайшей телефонной будки и еще дальше от своего дома.
      Но все это было неважно. Неважно было все, кроме этого ощущения грязи и еще своей слепоты из-за любви к нему. И ковыляя в кромешной тьме по сельской дороге, Лиз не чувствовала страха. Если бы из кустов на нее бросился насильник, она только рассмеялась бы. Она была неуязвима.
 
      Никто не мог причинить ей больших страданий, чем те, которые она уже испытала.
      – Ты знала! Ты все знала и ничего не сказала мне! Они стояли на следующее утро у дверей конторы Росса Слейтера, и Бритт слышала боль в голосе Лиз.
      – Я не знала, Лиз. Я подозревала, что что-то не так вот и все. Я могла и ошибиться.
      – Но ты ведь не ошибалась, не правда ли? Ох, Бритт что же мне теперь делать?
      – Начисто забыть о нем. У тебя Джейми и Дейзи. У тебя чудесный дом. И сегодня утром ты можешь разбогатеть! – Она взяла Лиз за руку. – В конце концов он ведь был только мужчиной. – Бритт устало улыбнулась. – А что значат мужчины?
      Лиз улыбнулась в ответ. Обе они знали, что в их жизни, хотели они этого или нет, мужчины значили слишком много.
      Но Бритт права. У нее есть ее дети и ее дом. И вчера она нашла наконец решение. Она не собирается пополнить собой ряды богатых бездельниц. Она уже видела, к чему этот шаг приводит других, заставляя их бесцельно дрейфовать от уроков тенниса к дизайнеру интерьеров, а потом к парикмахеру, считая минуты до шести вечера, когда откроются первые увеселительные заведения. Она не собирается продавать фирму Россу Слейтеру, сколько бы он ни предложил за нее, особенно сейчас, когда «Женская сила» нужна ей как никогда.
      Ожидая вместе с другими своей очереди в роскошной приемной «Мира труда», Лиз старалась выбросить из своей памяти все события прошлой ночи и сосредоточиться на предстоящей встрече. Подруги рассчитывают на нее, и надо избавиться от этой невыносимой горечи, которая заставляет думать, что важнее ее нет ничего.
      Ровно в десять к ним вышла секретарша Росса Слейтера и пригласила их, но не в кабинет Слейтера, где Лиз уже была, а в зал заседаний совета директоров. Было ясно, что их станут принимать по высшему разряду.
      Лиз ожидала увидеть панели красного дерева и картины старых английских мастеров со сценами охоты, но вместо этого комната оказалась одновременно безвкусной и стильной – терракота и раскрашенные египетские колонны. Лиз постаралась не подать виду, что узнала работу Рори О'Лири Русская чайная в Нью-Йорке. Дворец в Абу-Даби. И штаб-квартира «Мира труда». Этот художник никогда не разглашал свои цены. Если вы спрашивали цену, это означало, что она вам не по карману.
      Маленький столик у стены сначала показался Лиз бутафорским, но потом она увидела на нем золотой кофейник с пятью чашками и поняла, что он настоящий. Пять чашек. Их четверо: она, Джинни, Мел и Бритт, их консультант. Россу Слейтеру, как видно, консультанты не нужны. Он из тех людей, которые сами решают, чего они хотят, и сами же и добиваются этого.
      Его секретарша только что успела разлить им кофе по чашкам, когда появился Слейтер, один, как всегда спокойный и любезный, в костюме от дорогого портного. Только подмигивание бриллианта на его массивном золотом перстне да слегка невнятное произношение гласных указывали скорее на Ист-Энд, чем на Итон в его прошлом. Он сел, и раскованность и спокойствие его позы словно говорили: «Ага, вы думали, что знаете меня, думали, что я – выскочка, уличный торговец, но вы меня недооценили». Лиз поняла, почему он пригласил их сюда, а не пришел к ним сам. Он хотел показать им свою мощь и свой вкус, показать, что он человек со своим видением мира, индивидуальность в мире бизнеса.
      Пока Лиз представляла Слейтера своим спутницам, она смогла увидеть, что его тактика уже сработала. Они зачарованно смотрели на него, ожидая его первого хода.
      Убедившись, что внимание всех приковано к нему, Слейтер откинулся на спинку кожаного кресла и очень непринужденно сделал подачу.
      – Как вы знаете, я хочу приобрести «Женскую силу», и попробую объяснить вам, почему я собираюсь это сделать и, разумеется, почему вам следует продать ее мне.
      Он обезоруживающе улыбнулся.
      – «Женская сила» добилась огромного успеха. Такую популярность, какая есть у вас, невозможно купить за деньги. Пресса без ума от вас. Правительство хочет знать ваше мнение и ищет вашего сотрудничества. Вы осталисьженщинами и вы работаете. Но вы не извлекаете из своего бизнеса прибыли, – тут он обвел их взглядом, – и мой анализ говорит мне, что причина в том, что вы этого и хотите. Вы хотите оставаться маленьким предприятием, чтобы продолжать совмещать личную жизнь и бизнес.
      Так, это его домашняя заготовка. Кто мог рассказать ему это? Дон, заведующая канцелярией, после нескольких рюмок и кучи лести? Из них четверых ни одна не могла этого сделать. До сегодняшнего дня ни одна из них, кроме Лиз, с ним не встречалась.
      – И для вас будет, наверное, неожиданностью услышать, что я с глубокой симпатией отношусь к этой вашей позиции.
      О да, подумала Лиз, именно так и может относиться к ним мужчина, который работает семь дней в неделю, три брака которого распались из-за того, что он не бывает дома, домом которому служит небольшой уютный вертолет.
      – Но я боюсь, что жизнь диктует свои законы. Клиенты не могут понять вас, если рабочие места у них пустуют из-за того, что вы хотите сами забирать своих детей из школы.
      Лиз заметила, что его голос приобрел интонации сурового, грубого, но справедливого начальника.
      – Некоторые из ваших клиентов проявляют недовольство. Ходят даже слухи о неэффективности. Письма остаются без рассмотрения. На звонки никто не отвечает.
      Лиз бросила взгляд на Бритт. Они дудели в одну дуду. Бритт могла бы подписаться под его словами.
      Приступ паники овладел ею. А не могла Бритт снабдить его информацией? Ведь первой о его намерениях узнала она. А если ей причитаются солидные комиссионные в случае заключения сделки? Но потом Лиз вспомнила искаженное болью лицо Бритт, смотревшей на нее, когда она пряталась в коттедже, лицо, которое так красноречиво выражало страдание, что Лиз, имевшая все основания во многом винить Бритт, была тронута. Нет. Этого Бритт не сделала бы. Кто угодно, только не Бритт. Во всяком случае, сейчас.
      Она посмотрела на подругу. Но Бритт не глядела в ее сторону. Она бесстрастно слушала Слейтера.
      – Если вы будете продолжать в том же духе, я даю вам шесть месяцев.
      Тут Бритт впервые бросила взгляд на Лиз, словно повторяя его предсказание. Шесть месяцев!
      – «Женская сила» распадется, как карточный домик. Вам надо действовать сейчас, закрепляя ваши достижения! Гибкий график работы – это идея, время которой пришло! И не только для женщин. Все хотят большего равновесия в своей жизни. Это в восьмидесятые люди сходили с ума по работе. Семидесятичасовая рабочая неделя, восьмидесяти часовая! И чего ради? Они получили деньги, но потеряли свое время. Теперь они хотят получить свою жизнь назад!
      Он встал и начал ходить по комнате.
      – Если вы присоединитесь к «Миру труда», вы сможете донести ваши идеи до главной улицы каждого города в этой стране! Подумайте о людях, которым вы сможете помочь!
      В его голосе они слышали искреннее волнение, желание внести свой вклад в богатую возможностями идею и развить ее, и это опьяняло и увлекало. Лиз чувствовала, что против ее воли энтузиазм Слейтера действует на нее.
      Возможно, он и прав. Возможно, «Женская сила» принесет больше пользы, если ее филиал будет на главной улице каждого города. На секунду ее позабавила мысль, что вывеска «Женской силы» будет попадаться на глаза так же часто, как вывески агентства Брука или магазинов гимнастических принадлежностей. Возможно, им следует продать «Женскую силу».
      Росс Слейтер перестал шагать по комнате и оперся на спинку своего кресла.
      – Я знаю, о чем вы сейчас думаете. «Женская сила» – нашедитя, а этот мужик, этот самодельный миллионер, которому плевать на него, который видит в нем лишь еще один кирпичик своей империи, хочет отнять его у нас. Но я подумал и об этом. Я считаю, что «Женская сила» уникальна, и я хотел бы сохранить ее привлекательность для женщин, этот ее материнский оттенок!
      Лиз почувствовала, что сейчас Слейтер вытащит свою козырную карту.
      – И уж конечно, я не собираюсь избавляться от вас. Я хотел бы, чтобы и Джинни, и вы, Лиз, остались в «Женской силе» в качестве директоров с неполным рабочим днем. Я видел слишком много компаний, купленных у их создателей, и видел, как они терпели банкротство через несколько месяцев. Вы нужнымне! Я хочу купить «Женскую силу», потому что знаю, во что мы можем превратить ее вместе.
      Лиз показалось, что слова Слейтера прозвучали эхом. «Ваш опыт не купить ни за какие деньги» – именно так он говорил и тому старику.
      Но она оказалась не готова к тому, что он сказал вслед за этим.
      – Я действительно очень хочу купить «Женскую силу», – он сделал паузу и обвел взглядом их всех по очереди, рассчитывая силу воздействия своих слов, – и я готов заплатить за нее два миллиона фунтов.
      У Лиз перехватило дыхание. Два миллиона! И ей достанется почти половина! Она постаралась выкинуть из головы мысль о плавательных бассейнах и яхтах и сосредоточиться на том, что говорил Слейтер.
      А это было блестящее представление. Он продумал все. Не без дрожи Лиз осознала, что им будет очень трудно отвергнуть его предложение.
 
      Лиз задернула молнию своего портфеля, чувствуя, что Росс Слейтер смотрит на нее. Она видела, что он отлично понимает ситуацию. Понимает, что именно она, а не другие, будет его противником.
      Он с улыбкой подошел к ней. И Лиз стало ясно, почему его холодная любезность заставила ее чувствовать себя так неловко при их первой встрече. Это была любезность солдафона. Он был из тех, кто решает за вас, начиная с того, что вам заказывать на ужин, и кончая тем, как вам жить. Некоторым женщинам, возможно, нравится это, но только не ей.
      Она уже направлялась к выходу, когда почувствовала, что Слейтер придерживает ее за локоть. Ее подруги выходили из комнаты.
      – Миссис Уорд. Я не ошибаюсь, считая, что вы были женой журналиста Дэвида Уорда?
      – Я и сейчас замужем за ним, – поправила Лиз, сама не понимая, что заставило ее это сделать.
      – Понимаю. Но живете вы врозь? Ваш муж очень настойчивый человек, – в его голосе она услышала скрытое раздражение.
      – Хорошие журналисты обычно бывают настойчивыми людьми.
      – Возможно. Но боюсь, у меня нет особого уважения к журналистам. И случилось так, что ваш муж составил себе превратное представление обо мне. Он слушал озлобленного пожилого человека, у которого был зуб на меня.
      Лиз спросила себя, как много она может открыть из того, что ей уже было известно.
      – И этот зуб не имел никакого отношения к тому, что вы выжили старика из совета директоров его бывшей компании?
      Слейтер рассмеялся:
      – Это смешно, как я уже сказал тогда вашему мужу. Старик уже впал в маразм, дело было в этом. Его память сдала. Он не мог присутствовать на заседаниях совета директоров.
      Лиз вспомнила слова Дэвида, сказанные об этом человеке: умный и рассудительный.
      Росс Слейтер пододвинулся к ней поближе и понизил голос:
      – Я надеюсь, миссис Уорд, – или мне лучше называть вас Сюзанной Смит? – что, когда все это будет позади, вы не откажетесь поужинать со мной?
      Он открыл для нее дверь.
      – Ваш стиль мне нравится.
      Делая шаг в открытую дверь, Лиз представила себе лицо Дэвида, когда он рассказывал ей о том старине. Это говорил прежний Дэвид, страстный и сердитый.
      Она знала, чьей версии верить. Но вот удастся ли склонить и остальных к этому?
 
      – Вот это да, вот это предложение! Он подумал обо всем!
      Мел взяла в руки официальную бумагу в специальной папке и просмотрела ее.
      – Это – осуществление мечты! «Женская сила» на главной улице каждого города, – восторженно поддержала ее Джинни, – директоры с неполным рабочим днем! Смачный кусочек в два миллиона! Гэвину не надо будет ездить на работу, он сможет найти работу на дому! Нам не надо продавать свой дом!
      Слыша облегчение в голосе Джинни, Лиз почувствовала боль в груди и озноб, как в начале простуды. Но это была не простуда. Это было сознание того, что ей придется надеть смирительную рубашку на радостное возбуждение, царившее вокруг нее. В Слейтере они видят спасителя, Рыцаря в Белом, который прискачет и решит все их проблемы, прольет на них золотой дождь, своей мужественностью вселит в них веру в себя. Теперь, когда я с тобой, дорогая, все будет хорошо. Ты можешь сбегать и купить себе новое платье, пока я тут разберусь с твоими делами.Так?
      И как ей убедить их, что Росс Слейтер никакой не спаситель, а подколодная змея?
      – О да, он подумал обо всем, – вмешалась Лиз, – только вот сдержит ли он свое слово? Росс Слейтер – предприниматель, человек-оркестр. Свои решения он принимает сам.На эту встречу он даже не привел никаких советников. Любой другой явился бы в свите бухгалтеров, личных помощников, администраторов и управляющих. А он пришел один. Почему? Да потому, что он действует на основе своих инстинктов, потому, что сам все решает. Он не станет нас слушать! А если мы начнем ему возражать, избавится от нас и сделает так, как онхочет. Демократизма у него не больше, чем у вождя гуннов Аттилы!
      Лиз знала, что подносит шило к воздушному шарику своих подруг, но это нужно было сделать до того, как они своими подписями отдадут «Женскую силу» Слейтеру и им останется только наблюдать, как он разрушает все, что им дорого.
      Джинни перестала улыбаться и повернулась к ней.
      – Тогда почему он пригласил нас директорами? Он мог и не делать этого.
      Лиз видела, что не убедила Джинни.
      – Потому что он хочет уговорить нас продать фирму! Если мы думаем, что будем продолжать влиять на ее дела, мы уподобляемся человеку, который подписывает чистый бланк!
      – Ты уверена, что не сгущаешь краски? – мягко спросила Бритт. – Ведь он не Конрад. Под его руководством «Женскую силу» может ждать большое будущее. Он блестящий бизнесмен. И ясно, что он в восторге от «Женской силы», это было слышно по голосу.
      Лиз поняла что спокойные вопросы Бритт игнорировать гораздо труднее, чем возражения Джинни.
      – Да, но в восторге от чего? От нашей популярности, вот и все. Ты думаешь, его хоть капельку волнует судьба женщин в нашей картотеке и то, получат ли они справедливое вознаграждение? Да плевать он на них хотел!
      –  Что-тонам нужно делать, Лиз, – спокойно напомнила ей Бритт. – Если вы не продаете фирму, вам нужно найти для нее управляющего с полным рабочим днем. Тогда вы получите облегчение, – даже не став богатыми.
      Лиз вздрогнула. Она знала, что Бритт права. Но неужели невозможно найти кого-нибудь симпатичного на место руководителя «Женской силы»? Вдруг ей пришло в голову решение настолько очевидное, что она не могла понять, почему не нашла его раньше.
      – А тыне хотела бы возглавить ее, Бритт? – Бритт мягко улыбнулась:
      – Прости, Лиз. Но у меня моя собственная компания. – Лиз посмотрела на Мел:
      – А ты, Мел? – Мел смутилась:
      – Я бы с радостью, но мы с Гартом хотим основать наш собственный журнал.
      Лиз повернулась к Джинни. Она знала, что это бесполезно, но спросить ее была должна.
      – Ты, Джинни?
      – Не смеши меня, Лиз! Ты же сама мне сказала, что это будет стоить мне семьи, а она мне дороже любой компании!
      Лиз криво улыбнулась.
      Джинни ответила ей слегка нервной улыбкой:
      – Ну а ты, Лиз, теперь, когда ты, гм… – она замолкла, слишком смущенная, чтобы продолжать.
      – Теперь, когда мне не о ном мечтать, ты это хотела сказать?
      Лиз знала, что все они думают. Они думают, что, прося ихо жертвах, она не готова принести свою. Что из всех четверых идеальным кандидатом является именно она. Особенно теперь. Теперь, когда она рассталась с Ником.
      И в эту минуту Лиз поняла, что проиграла сражение. Если она не готова возглавить «Женскую силу» сама, то вряд ли может рассчитывать, что они не продадут ее тому, кто готов сделать это.
      У нее оставался только один шанс, чтобы переубедить их. И пора было им воспользоваться.
      – Когда я была в Лидсе, я виделась с Дэвидом.
      – И? – Джинни была уже готова разразиться поздравлениями по поводу развода.
      – И он рассказал мне одну историю про Росса Слейтера. Историю о том, как однажды он купил компанию у старика, который всю свою жизнь создавал ее. Сначала старик не хотел продавать свое дело, но Слейтер сумел уговорить его. Как мы все знаем, он очень красноречив. И знаете, чем кончилась сделка?
      Лиз видела, что все напряженно смотрят на нее, словно опасаясь, что ее слова убьют курицу, несущую золотые яйца.
      – Он предложил старику место в совете компании. Сказал, что было бы глупостью покупать компанию без творческих сил, стоящих за нею, совсем как нам. А потом, когда старик осмелился возразить ему, то в два счета оказался за воротами.
      Лиз сделала паузу и по наступившей тишине поняла, что наконец заставила их задуматься.
      – Еще через год старик умер, так и не получив никакой радости от миллиона, который лежал на его счете в банке.
      Джинни собралась возразить. У нее на кону стояло больше, чем у остальных.
      – Возможно, старик уже просто выжил из ума.
      – Дэвид сказал, что он был разумен, как пятидесятилетний.
      – Я не знала, что Дэвид такой специалист по психологии. – Лиз оставила ее слова без ответа.
      – Не думаю, что он был полным идиотом. Росс Слейтер хотел выжить его, вот и все. И если мы продадим «Женскую силу» Слейтеру, он разрушит ее, а когда мы попытаемся ему помешать, избавится и от нас.
      – Как я понимаю, ты против продажи? – спокойно спросила Бритт.
      Одна фраза Дэвида вдруг всплыла в памяти Лиз. Росс Слейтер сможет продать снег эскимосам. Он начал мелким торговцем, и остался им по сию пору. Только на этот раз он предлагает им купить их собственную гибель, а они барахтаются на его ладони, ожидая, когда он сожмет ее в кулак!
      – Против.
      Бритт повернулась к остальным:
      – Остальные акции у вас двоих. Что, по-вашему, нам следует делать? Принять предложение Слейтера или послать его подальше?

      – Я не могу понять, зачем мы даже обсуждаем это. Конечно, принять. Это идеальное решение!
      Джинни с изумлением смотрела на своих подруг. Для нее все было просто. Им нужен кто-то, чтобы руководить «Женской силой», а Росс Слейтер хочет этого да еще собирается сделать их богатыми.
      – Если мы боимся, что он не сдержит слово, то почему бы нам не потребоватьписьменных гарантий в контракте?
      – Потребовать гарантий мы, конечно, можем, но он никогда не согласится занести их в контракт. Он скажет нам, что мы должны верить ему.
      – А почему мы не должны ему верить?
      – Потому что он вроде похотливого старика с мешком сладостей. Если бы у него не было на уме ничего грязного, он не предлагал бы нам их!
      Бритт повернулась к Мел, которая на этот раз спокойно слушала, что говорят ее подруги.
      – Что думаешь ты, Мел? У тебя десять процентов акций. Продавать или не продавать?
      – Ах, Боже мой, я не знаю. Иногда мне кажется правильным то, что говорит Джинни. Но есть в этом Россе Слейтере что-то такое… Я не могу даже выразить… А, знаю!
      Все устремили взгляды на нее, ожидая услышать довод, который положит конец сомнениям.
      – Он носит замшевые туфли, а мой отец говорил, что никогда нельзя доверять человеку в замшевых туфлях!
      – Ну, знаешь, Мел, – огрызнулась Джинни, – ты еще скажешь, что у него глаза поставлены слишком близко друг к другу!
      – Раз уж ты упомянула об этом, Джинни, то немного да. А помнишь его рукопожатие? Я ожидала, что это будет рукопожатие Арнольда Шварценеггера, а оказалось – Вуди Аллена!
      – Спасибо, мы поняли вас, доктор Фрейд! – Джинни едва могла сдержать свое раздражение. – У кого-нибудь есть разумные доводы? Бритт, а ты что скажешь?
      Бритт поправила свои бумаги, полностью отдавая себе отчет в последствиях, которые могут возыметь ее слова. Перед ней разверзлась пропасть, в которой в любой момент могут сгинуть дружба и доброе отношение к ней трех женщин, сидящих здесь. Особенно Лиз.
      Наконец она подняла на них глаза:
      – Я не думаю, что было бы правильно мне высказываться. Я с радостью дам любой совет по условиям сделки. Но я не акционер. Эта компания принадлежит вам троим, но не мне. Поэтому я пасую.
      Она попыталась изобразить небольшую нейтральную улыбку, но эта улыбка не успела сойти с ее губ – слова Лиз заставили ее превратиться в болезненную гримасу:
      – Знаешь, не надо этого, Бритт. Этой чушью мы все уже сыты по горло. Я хочу правды, – она безжалостно смотрела в глаза Бритт, не давая той отвести взгляд, – я заслужилаправду. И больше, чем кто-либо на свете, ты должна сказать ее мне.
      Бритт перевела взгляд на руки Лиз. Для такой стройной женщины ее руки были на удивление крепкими, и на одном ногте Бритт заметила крохотное пятнышко лака. Так что же ей сказать? Из всех присутствующих самой горькой правда будет именно для Лиз. А Лиз была именно тем человеком, кому она ни за что не хотела бы причинить боли.
      – Давай, Бритт. Я выдержу. Я уже большая девочка. – Бритт подняла глаза и, не обращая внимания на двух других, посмотрела прямо в глаза Лиз:
      – Мне жаль, Лиз, мне действительно жаль, но второго такого предложения у вас не будет Я думаю, что вам надо продавать.
      – Ну а ты, Мел?
      Хоть Мел с ее иррациональными предрассудками может оказаться на ее стороне против безжалостной деловой этики, берущей, похоже, сегодня верх.
      Мел потянулась к ней и взяла ее руку в свою.
      – Мне тоже жаль, Лиззи, но я согласна с Бритт. – Внезапно Лиз почувствовала себя безумно усталой, словно древняя немощная старуха, все битвы которой были выиграны или проиграны давным-давно. Она медленно поднялась и наклонилась к столу, чтобы собрать свой портфель, который ей никогда уже больше не понадобится.
      Она потеряла Дэвида, потом Ника и вот теперь «Женскую силу». Она потерпела поражение и в любви, и в работе, а теперь она теряет друзей, благодаря которым смогла вынести те, другие утраты. Лиз медленно переводила взгляд с одного лица на другое, словно стараясь запечатлеть их в своей памяти перед долгой разлукой.
      – Ну тогда желаю удачи. Надеюсь, что в самом скором времени вы не обнаружите, что Росс Слейтер – убийца. Не оставляйте его у себя за спиной. Если вам понадобится совет, обратитесь к Дэвиду, он знает Слейтера лучше, чем я.
      Лиз встала и направилась к двери. Что-то часто ей приходится уходить.
      Но Мел оказалась у двери первой и попыталась остановить ее.
      – Лиззи, не уходи…
      Лиз покачала головой и не остановилась. Говорить больше было нечего. Она не хотела быть частью «Женской силы», принадлежащей Россу Слейтеру. У нее оставалось только одно желание. Попасть домой. По парадной дорожке добежать до входной двери. Своим холодным лицом прижаться к мягким щечкам Джейми и Дейзи и расцеловать их. Они – это все, что у нее теперь есть. Лиз бросила взгляд на часы. Через полчаса она будет с ними. Поспешно натянув пальто, она направилась к стоянке, зная, что слезы сможет удержать только до тех пор, пока не оглянется. Поэтому она не видела, как Бритт достала из своего портфеля записную книжку и стала листать ее в поисках телефона Дэвида.
      Когда Лиз сворачивала с дороги из Льюиса на проселок, ведущий к Симингтону и к ее коттеджу, она обратила внимание, что погода явно не соответствует ее настроению. Она была идеальна. Солнце сияло, небо было таким синим и глубоким, что на него было больно смотреть, а красные и золотые листья все еще держались на ветвях. Деревья были похожи на те, которые Джейми рисовал у себя в садике. Ласточки густо висели на телеграфных проводах, словно в кадре из фильма Хичкока, готовясь улететь на юг при первых заморозках. Все было пышно и величественно. Оказывается, она была так занята мыслями о Нике и «Женской силе», что не заметила, как природа поднялась к себе наверх и переоделась к ужину.
      Одолев подъем на выезде из Кроссуэйз, Лиз с облегчением увидела, что входная дверь коттеджа Руби закрыта. Лиз потребовалось несколько месяцев, чтобы привыкнуть к местному, складывавшемуся веками этикету. Держать входную дверь открытой в хорошую погоду считалось нормой, исключение делалось разве что в сильные морозы. Этот обычай родился еще во времена темных коттеджей со столь маленькими окнами, что любой свет не был лишним. Но открытая дверь служила еще и приглашением соседям – вас признавали членом местной общины. Однако этот обычай означал, кроме того, такую утрату частной жизни, от которой любой горожанин взвыл бы и заперся на все замки. Вообще-то Лиз это нравилось, но сегодня она была благодарна Руби за то, что у той не было желания потрепаться.
      Внутри коттеджа было тихо, но это была не мертвая тишина, просто дом ждал, когда Джейми и Дейзи распахнут его дверь и с шумом ввалятся внутрь. Он напоминал Лиз старую бабушку, которая дремлет у камина, ожидая, когда ее чмокнут в щеку и предложат чая с домашними лепешками.
      Лиз медленно бродила по кухне, и та своим безмолвным разговором снимала ее напряжение и боль, приобщая к своему вневременному покою. Через окно падали солнечные лучи, разукрашивая старое кресло, пахло созревающими плодами. Над разложенными рядами на подоконнике красно-коричневыми яблоками и твердыми грушами устало жужжала последняя оса, готовясь к смерти с равнодушием буддийского монаха.
      Лиз решила налить себе чаю. На сосновом кухонном столе в противне остывал яблочный пирог, словно перекочевавший сюда из детской песенки. Минти, должно быть, испекла его к чаю. Именно такой пирог пекла сама Лиз в своих мечтах, пышный и золотистый, с аккуратно завернутыми краями и с вылепленным из теста цветком в центре. Но она так ни разу и не испекла такой. Так же, как не закончила вышивки, лоскуты для которых она вырезала, а потом бросала. На единственном вышитом ею лоскуте мелкими стежками была сделана надпись: ДОМ, МИЛЫЙ Д…
      Почему женщине так трудно стать такой, какой она хочет быть? Когда-то у женщин не было выбора, но теперь они могут стать кем хотят. И все же с появлением выбора стать счастливой почему-то труднее. Потому что ни одна дверь, похоже, не открывается без того, чтобы не закрылась другая. Если ты гонишься за успехом, ты лишаешь себя тех маленьких домашних радостей, которые веками давали удовлетворение женщине. Создать теплый и приветливый дом, наблюдать, как растут твои дети, принимать друзей, иметь время поболтать у калитки… И все же, если ты осталась дома, воспитала своих детей и испекла свои пироги, тебя не покидает беспокойное чувство, что ты что-то упустила.
      Лиз подумала, что на этот раз она близка к разгадке.
      Жить в равновесии. Перед ее глазами внезапно встала эта разъедающая, словно аккумуляторная кислота на свежей краске, картина: Ник, лежащий на софе… И впервые с того момента, когда вошла в дом, она позволила себе опустить голову на руки и заплакать, роняя слезы на теплые вощеные доски кухонного стола.
      За своей спиной она услышала шуршание гравия, и в дверях появились Джейми с разорванными на поцарапанной коленке штанами и за ним следом Дейзи в ярко-розовой парке с висящими из рукавов варежками, которые волочились по грязи всю дорогу из детского сада. Минти просунула голову в дверь, но, увидев слезы на глазах Лиз, пошла раздевать детей в прихожей.
      – Мамочка, мамочка, почему ты плачешь? – подбежал к ней Джейми, и ее сердце дрогнуло от любви, которая прозвучала в его голосе.
      Она повернулась к нему и прижала его к себе.
      – Потому что я так соскучилась по тебе! – Он ласково похлопал ее:
      – Но теперь я здесь, и ты можешь перестать плакать!
      – Да, – она улыбнулась ему сквозь слезы, – теперь я могу перестать, конечно, могу.
      – Глупая старая мамка, – пожурил ее Джейми.
      – Меня тоже! Обнять! Меня тоже! – потребовала Дейзи, приходя в ярость от перспективы упустить поцелуи.
      Лиз взглянула на нее и увидела решительное и волевое лицо Дэвида в миниатюре, улыбающееся ей, в то время как Дейзи отвоевывала себе место на ее коленях.
      Когда она была беременна, то думала, что ее дети будут похожи один на другого, как куклы. Вместо этого с самого момента своего появления на свет Джейми оказался похож на нее, а Дейзи телом и душой была полной копией Дэвида.
      Подняв ее и усадив на свободную коленку, Лиз поймала себя на мысли: что было бы, если бы их отношения сложились по-другому.
      Отогнав от себя эту мысль, она пододвинула к себе идеальный яблочный пирог, отрезала от него каждому по огромному куску, и они все уселись вокруг круглого соснового стола и стали есть пирог. Джейми принялся во всех подробностях рассказывать, что делал этим утром в школе, а Лиз начала склоняться к мысли, что сегодняшний день не был таким кошмарным, каким он ей показался.
      Когда зазвонил телефон, Лиз срезала хризантемы. Она всегда, еще с юности, считала эти цветы вульгарными, потому что они ассоциировались у нее с претенциозными клумбами у правлений компаний, но теперь полюбила их за дерзкие, броские тона и за тот особый свежий и резкий аромат, который возвещает о наступлении осени так же определенно, как появление в овощных лавках Кокса пепина и глянцевитой брюссельской капусты нового урожая.
      Сначала Лиз решила не обращать внимания. Ни с кем говорить ей не хотелось, а для того, чтобы подойти к телефону, надо было снять садовые перчатки, сапоги и надетые под них «арктические» носки. Когда один из ее друзей-охотников впервые порекомендовал ей эти носки из мелкой сетки, она отнеслась к ним скептически и хотела по-прежнему пользоваться знакомыми ей шерстяными, которые выглядели так, словно вязали их для окопов. Но «арктические» носки оказались просто спасением, а ноги в тепле, как она обнаружила, резко меняют твое отношение к сельской жизни.
      Кто бы ни звонил ей, он оказался очень настойчивым, и после десятого звонка Лиз сдалась и бросила садовые ножницы, будучи, впрочем, уверенной, что звонить перестанут еще до того, как она снимет сапоги.
      Она спрашивала себя, не Мел ли это, или, может быть, Джинни. Но с тех пор, как она ушла из «Женской силы», прошло десять дней, и ни одна из них до сего времени с ней не связалась. Так с какой стати им звонить ей сейчас?
      Все еще стягивая с себя второй сапог, она добралась до телефона и, потеряв равновесие, почти в падении услышала голос из трубки:
      – Здравствуй, Лиз. Это Марк Роули. Я теперь специальный советник президента «Метро ТВ». Здесь у нас небольшой кризис. Не знаю, слышала ли ты, что Конрад Маркс уволен. Об этом будет объявлено на следующей неделе, так что я, во всяком случае, не разглашаю никакого секрета.
      – А за что? – Лиз тяжело плюхнулась в кресло в гостиной. – Что Конрад такого натворил?
      На секунду она представила себе, что Конрада застали с Клаудией за увлекательным занятием на столе зала заседаний. Вот только на телевидении за это не выгоняют. За это повышают.
      – Он перевел значительные суммы из спонсорского фонда «Пантер» в свои собственные компании. Речь идет примерно о полумиллионе фунтов.
      – Боже мой! И как в «Пантер» восприняли это?
      – Пока они вели себя весьма разумно. Но они хотят, конечно, возвращения этих денег. И кроме того, хотят видеть во главе «Метро ТВ» человека, честности которого могли бы верить. Иначе они заберут остальные деньги.
      Марк помолчал.
      – Лиз, сэр Дерек хочет знать, не могла бы ты через пару дней приехать в Лондон и побеседовать с ним.
      У Лиз перехватило дыхание. Она уже почти год жила в глуши, но она все еще помнила, что на телевидении «Не могли бы вы приехать и побеседовать» означало «Мы решили предложить вам ваше прежнее место плюс еще кое-что».
 
      – Здравствуй, Дэвид, это Мел.
      Мел нервно рассмеялась, и Дэвид немедленно отложил в сторону отчет, который читал, и сосредоточился на разговоре. Мел звонила ему нечасто.
      Мел ругалась про себя, когда на нее была взвалена обязанность позвонить Дэвиду, но Джинни от этого наотрез отказалась, а Бритт, которой первой пришла в голову эта идея, не смогла заставить себя поговорить с ним. Поэтому именно она этим дождливым вечером звонила в Селден Бридж.
      – Мел, приятно слышать тебя. Как тебе нравится сельская жизнь?
      – Сущий ад. От тишины я не могу заснуть, а в радиусе пятнадцати миль нет ни одного приличного магазина.
      – Бедняжка. Я не могу представить себе тебя в телогрейке и в зеленых веллингтонах в местном баре Ты хоть заработала достаточно для того, чтобы тебе при случае налили рюмочку в «Гручо»?
      – Можешь быть спокоен. Хотя я нашла в Льюисе бар, где наливают такую текилу, что после трех рюмок уже не знаешь, в Суссексе ты или в Свазиленде.
      Дэвид рассмеялся:
      – Ну ладно, так чему я обязан честью твоего звонка? Надеюсь, не твоему желанию подработать на стороне?
      – Дорогуша, я тебе не по карману, – Мел хихикнула. – Я насчет «Женской силы» Росс Слейтер сделал нам такое предложение, что всем очень трудно его отвергнуть. – Мел выдержала паузу. – Всем, кроме Лиз. Лиз настолько против этой сделки, что уволилась из «Женской силы».
      – А ведь «Женская сила» значит для нее так много!
      – Да, но только не в руках Росса Слейтера, – в голосе Мел было огорчение. – Она сказала, что мы можем обратиться к тебе, если нам понадобится совет. – Мел заметно оживилась – И нам пришло в голову, что ты смог бы, возможно, что-нибудь разузнать о том, что замыслил этот тип.
      Дэвид улыбнулся. Он думал о Лиз. Так, значит, она в конце концов послушалась его совета. И как бы он ни был занят, для этой просьбы у него всегда найдется время.
      – Ну конечно, Мел. Для меня нет занятия приятнее. Тем более, что большую часть этой работы я могу сделать, не выезжая отсюда. Когда мне начинать?
 
      В сомнении Лиз минуту постояла у входа в черно-белый постмодернистский храм телевизионного бога, в котором размещались студии «Метро ТВ» Несмотря на то, что ее возвращение сюда было триумфом, она нервничала. Время, проведенное ею здесь, было так наполнено событиями, каждое мгновение здесь стоило ей таких нервов, столько битв здесь было выиграно и проиграно. И, к ее удивлению, она должна была сделать над собой усилие, чтобы войти сюда снова.
      Набрав в грудь воздуха, Лиз положила руну на полированный никель вращающейся двери и толкнула ее. И тут у нее возникло странное ощущение, что она делает шаг в свое прошлое, то прошлое, которое некогда сложила в мешок, снабдила ярлыком и отнесла на чердак, не рассчитывая больше возвращаться к нему.
      И все же, сидя в приемной в глубоком кресле, она почувствовала, что-то здесь изменилось. Сначала она не могла понять, что же именно Секретарша, незнакомая ей молодая женщина, приветливо улыбалась. Улыбался и охранник за столом напротив Вот в чем дело! Изменилось настроение Без Конрада, размахивавшего топором над их головами, люди в «Метро ТВ» стали более человечны, более дружелюбны.
      – Миссис Уорд, я референт президента компании. Будь те любезны пройти сюда.
      Лиз взяла свой портфель и подняла глаза. Ей улыбалась Вив, ее бывшая секретарша.
      – Вив! Как ты живешь? – она вскочила и обняла девушку – Референт президента? Грандиозно! Держу пари, что он не просит у тебя взаймы колготки! Или просит?
      Вив хихикнула:
      – Пока не просит. А как вы?Ну не чудеса ли все это?
      – Спрашиваешь! Слушай, а они в самом деле собираются спросить меня о том, о чем я думаю, что они собираются спросить?
      – Миссис Уорд! Вы говорите с личным помощником президента. Мои уста немы. Разве вы не помните, что более надежной, чем я, секретарши у вас не было? Разве я могла бы разгласить столь конфиденциальную информацию?
      Лиз покорно потянулась за своим пальто, а Вив наклонилась, чтобы взять у нее портфель.
      – Ну, конечно, собираются, – прошептала она в ухо Лиз, – зачем же еще им вытаскивать вас из Суссекса!
      Следуя за Вив в лифт и потом в роскошный кабинет сэра Дерека на четвертом этаже, Лиз чувствовала, что ноги перестают слушаться ее. Сэр Дерек и Марк Роули вскочили со своих мест, когда она вошла в комнату. Лиз ощущала напряженность атмосферы, но это заставляло ее собраться и быть спокойнее. Хозяева тоже нервничали.
      – Лиз, дорогая, как поживаете? Спасибо, что вы приехали.
      Сэр Дерек указал жестом на черный кожаный диван, с которого открывался вид на Темзу. Она вспомнила, что на этом месте обычно сидел Конрад.
      – Здравствуй, Лиз, я рад видеть тебя.
      Марк Роули робко пожал ей руну и сел в кресло рядом. Сэр Дерек сел на другом конце дивана. Оба они улыбались, явно выбирая момент, чтобы от любезностей перейти к делу.
      – Итак, моя дорогая, вы наверняка думали, зачем нам понадобилось просить вас приехать сюда сегодня?
      – Естественно, я была заинтригована.
      Не говори слишком много, предостерегла она себя, вдруг ты поняла все не так, и они собираются предложить тебе только место заведующей канцелярией.
      – Да. Так вот, как сказал вам Марк, Конрад ушел от нас при несколько необычных обстоятельствах. Клаудия Джонс, исполнявшая обязанности руководителя программ, ушла вместе с ним.
      Лиз улыбнулась. Итак, Клаудия осталась верна своему хозяину. Если только к ее наманикюренным пальчикам тоже не прилипло что-нибудь.
      – Поэтому нам требуется человек с безупречной репутацией и внушительным послужным списком. Человек, который сумеет успокоить телевизионные власти и Сити, а главное, сумеет убедить «Пантер» не прекращать свое спонсорство. Иначе большого скандала нам не миновать.
      Лиз с удивлением смотрела на сэра Дерека. Он, видимо, попал в крепкий переплет, если позволяет себе говорить так откровенно.
      – Тогда власти могут потребовать проведения расследования, и одному Богу известно, что они раскопают. – Его лицо было пепельно-серым. – Конрад, по-видимому, считал, что он Бог и что законы писаны для простых смертных, но не для него.
      Он взял со стола маленькую лакированную подставку и начал вертеть ее в рунах.
      – Поэтому мы стали искать вокруг такого идеального человека, и управляющий «Пантер» указал нам на вас.
      Лиз улыбнулась. Так, значит, в «Пантер» думали о ней хорошо.
      – Итак, Лиз, мы хотим, чтобы вы вернулись в «Метро ТВ». Контракт на три года. Естественно, жалованье вырастет – ну, скажем, на пятьдесят процентов. Акции «Метро ТВ» на десять тысяч и, разумеется, служебная машина, страховка и обычные льготы.
      Лиз быстро прикинула в уме. Сэр Дерек предлагал ей почти столько же, сколько Росс Слейтер, только на этот раз за настоящую работу. Лиз почувствовала, как забилось ее сердце. Наконец она сможет снять свой сериал про бездомных. Она сможет превратить «Метро ТВ» в лучшую телекомпанию в Великобритании! Или не сможет? Она ощутила, как ее энтузиазм улетучивается. А кто будет следующим директором? Еще один Конрад, который будет урезать ее бюджет каждый раз, когда она отлучается в туалет?
      – Это очень лестное предложение, сэр Дерен. Но, говоря откровенно, денежная сторона – не самая главная для меня.
      Сэр Дерен улыбнулся:
      – А какая же?
      Лиз посмотрела прямо в его глаза, убеждая себя быть жесткой. Она не жаждала этой работы, ибо слишком хорошо знала, каких жертв та от нее потребует. Ей не было никакого смысла соглашаться только потому, что она чувствовала себя польщенной.
      – Власть. Возможность решать не только, какие программы будет выпускать «Метро ТВ», но и сколько денег на них можно потратить.
      Лиз затаила дыхание, понимая, что она выдвигает условия, на которые не согласится ни один будущий директор.
      – Я не вижу в этом никакой проблемы. – Лиз молчала, глядя на него с открытым ртом.
      – Совет и я долго обсуждали этот вопрос. Мы пришли к выводу, что трения между вами и Конрадом были неизбежны. Поэтому должность, которую мы предлагаем вам, это должность не просто руководителя программ, а руководителя программ идиректора, – он улыбнулся. – Поэтому и жалованье так велико.
      Лиз попыталась успокоиться, но ей это не удалось. Директор и руководитель программ одновременно, кричал ей внутренний голос. Ей предлагали все, о чем она только могла мечтать! Она могла сделать любую программу, какую только хотела! Она действительно станет самой влиятельной женщиной на телевидении! О Боже, Конрад бы лопнул от злости, услышь он это!
      Сэр Дерек снова улыбнулся, ожидая ее ответа.
      Она сидела в оцепенении, и ее рука тянулась вверх, к шее, где у нее в минуты волнения обычно появлялась нервная сыпь. Но сыпи не было. Кожа была прохладной и гладкой.
      – Прекрасно, сэр Дерен. Разумеется, я глубоко польщена.
      Лиз знала, что на этот раз онабыла нужна им. И ее ответа они могли немного подождать.
      – Я полагаю, что вы можете дать мне двадцать четыре часа на обдумывание вашего предложения?

      – Итак, на вашем месте, – Дэвид перевел взгляд с Мел на Бритт, а потом на Джинни, чтобы подчеркнуть важность того, что собирался сказать, – я хорошенько подумал бы, прежде чем ложиться в постель к Россу Слейтеру.
      Вся до последней капли его настойчивость плюс еще пара мягко сформулированных угроз потребовались для того, чтобы вытянуть из бывшего делового партнера Слейтера предъявленную им информацию, и Дэвид спрашивал себя, взял бы он на себя все эти хлопоты, если бы это расследование предназначалось для кого-нибудь другого. Но он выполнил его для Лиз. Ему невыносима была мысль, что компания, в которую она вложила столько любви и забот, попадет в руки этого подонка Слейтера.
      И он должен был признать, что лежащие перед ними нотариально заверенные письменные показания представляли собой увлекательное чтение. Партнер, Слейтера с весьма живописными подробностями рисовал картину того, как этот человек вел свои дела. Одна вещь была абсолютно ясна – Росс Слейтер был олимпийским чемпионом в умении держать нос по ветру.
      – Боже, – бормотала Мел листая отчет, словно детектив, – ничего удивительного, что он процветает. Это жулик!
      – Конечно, у него оригинальный способ покупки компаний, – согласился Дэвид, – но я уверен, он сумеет убедить вас, что это преступление без жертв.
      – Как это без жертв! – Джинни швырнула папку на стол – А эти люди, которые потеряли свои сбережения, когда он затеял биржевую игру, чтобы свалить «От девяти до пяти»?
      – Уверен, мистер Слейтер возразил бы тебе, что пострадали только учреждения.
      – Но на жаргоне Сити учреждения – это пенсии стариков! – огрызнулась Джинни.
      – Как я понимаю, по прочтении этого красноречивого документа вы уже не совсем горите желанием продать «Женскую силу» Слейтеру?
      – Какие, к черту, шутки! – Мел с отвращением оттолкнула от себя папку. – Мои акции я скорее отдам сборщику налогов, чем уголовнику, который обманывает пожилых женщин!
      – Я не совсем уверен, что Слейтер именно так описал бы свои методы ведения бизнеса, но тем не менее. А ты, Джинни? Ведь вместе с Лиз ты главный акционер. Ты все еще хочешь продавать фирму?
      Джинни встала с места.
      – Что касается меня, то для меня сделка не состоялась. Нам придется искать другое решение наших проблем.
      Наконец Дэвид повернулся к Бритт. На протяжении всей этой встречи они избегали смотреть друг на друга. Но он знал, что рано или поздно ему придется посмотреть ей в глаза.
      Бритт медленно подняла взгляд от лежавших перед ней бумаг и постаралась говорить ровным голосом. В конце концов мысль обратиться к Дэвиду принадлежала ей, но последние полчаса были самыми мучительными в ее жизни. Слава Богу, что они подходят к концу.
      – Я думаю, что Лиз была права. «Женская сила» должна отказаться от этой сделки. Росс Слейтер – обворожительное дерьмо. – Бритт вяло улыбнулась. – Дерьмо самого худшего сорта.
      Дэвид попытался улыбнуться ей в ответ. Оба знали, что теперь им будет легче.
      – Тогда все ясно. Мы пошлем Слейтера подальше.
      Он на мгновение представил себе, как отреагирует на эту новость Слейтер.
      – Кстати, вы, наверное, хотели бы, чтобы поговорил с ним я, не так ли? – Он взял папку, спрятал ее в свой портфель и зловеще усмехнулся: – Потому что я не думаю, что есть что-нибудь другое, что сможет доставить мне такое же удовольствие.
      Все стали собирать свои вещи, чтобы уходить, но Джинни положила портфель на стол и повернулась к остальным.
      – Разумеется, – она секунду колебалась, – если мы отвергаем предложение Слейтера – а мы, конечно, должны это сделать, – то вы понимаете, что мы опять оказываемся в исходной точке. Нам опять нужно искать руководителя для «Женской силы».
      Дэвид почувствовал, как их праведный гнев испаряется и над собранием повисает мрачное уныние.
      – А как насчет того, чтобы двинуть в „Голову сарацина»? – Глоток спиртного поможет взбодрить их всех.
      – Виски «мак» – это именно то, что вам нужно для поднятия боевого духа!
      Прежняя Мел проснулась при мысли о том, что кто-то собирается испортить хороший виски, смешивая его с имбирным вином.
      – Только через мой труп. Двойную порцию водки – пожалуй.
      Она начала заматывать шарф.
      – А еще лучше целую бутылку.
      Наполовину натянув на себя кашемировое пальто, Бритт остановилась. Ей пришла в голову неожиданная мысль. Шальная и нереальная, но стоило попробовать. Ей нелегко будет высказать эту мысль, но, если она сработает, это может оказаться решением Может быть, это даже поможет вернуть Лиз.
      – Есть, конечно, один выход, который мы проглядели. Все замерли, заинтригованные волнением в голосе Бритт.
      – Я только подумала, что я бы спросила – чисто теоретически, разумеется, – тебя, Дэвид, не приходила ли тебекогда-нибудь в голову мысль стать управляющим «Женской силы»?
      На мгновение Дэвид потерял дар речи.
      – Но я ничего не знаю об агентствах для безработных!
      – Год назад мы с Лиз тоже ничего о них не знали, – подала голос Джинни.
      Дэвид обвел взглядом их всех, и едва заметная улыбка тронула морщинки в уголках его глаз.
      – А что по-вашему, скажет Лиз, если я отвечу «да»? – Мел заговорщически подмигнула Бритт:
      – Не знаю, Дэвид, но есть только один способ выяснить это неправда ли?
 
      Выйдя из «Метро ТВ», Лиз, словно в тумане, пересекла оживленную улицу и направилась к Темзе. Ей нужно было подумать а сюда она всегда приходила, когда в «Метро ТВ» ей предстояло принять трудное решение.
      Холодный ветер с реки разрумянил ее щеки и заставил плотнее запахнуть на себе пальто. Она почувствовала, что пульс у нее участился, а ее дух взмыл, как взмывали над ней чайки на набережной.
      Ее приглашали вернуться! Они знали, что она хочет часть времени отдавать своим детям, и все равно они приглашали ее вернуться! В отличие от Конрада, они не считают ее скулящей бабой, которой место на кухне. Они считают, что она честна и чертовски хорошо справляется со своим делом!
      Фактически сказанное сэром Дереком означало нечто большее. «Метро ТВ» нуждаетсяв ней. Это было фантастическое ощущение после вызывающей тошноту пустоты, в которой она оказалась в результате того разговора в «Женской силе». Потеря компании, а вместе с ней и подруг ранила Лиз больше, чем она готова была признать. И ни одной из них не пришло в голову позвонить ей и сказать: «Пусть все это не омрачает нашу дружбу. Ты для нас дороже, чем эта идиотская компания!»
      Ну ладно, теперь у нее есть и еще за что бороться. И, возможно, ей стоит воспользоваться тем, что «Метро ТВ» нуждается в ней, и потребовать себе больше свободного времени, времени для дома и детей.
      Она подошла к парапету и перегнулась через него, глядя на серую речную воду. А как же ее жизнь в Симингтоне? Ее мечты о другой жизни?
      Позади себя она увидела скамейку и села рядом с мужчиной, читавшим газету. Боже, она уже несколько дней не читала газет! Лиз поняла, сколь многого лишила себя в последний год. И не только газет и раздражавших ее телевизионных новостей. Она становилась человеком того типа, который сама презирала.
      Ей пора было взглянуть в лицо правде. Она предавалась мечтам, воображала себя Марией Антуанеттой. Истеричная горожанка, которая мечтала о сапогах и забывала заправить «Агу» мазутом. Теперь она могла признать это. Сельская мечта для нее кончилась. Умерла той ночью, когда она была у Ника.
      Вся эта затея обернулась крахом. Она оказалась ужасной матерью, вечно кричала на детей, а сама не могла даже сварить суссекский пудинг или сделать приличные рождественские украшения. И если выяснялось, что во всей школе один ребенок не взял из дома завтрак, то это неизменно был ее ребенок.
      Возможно, что для нее наступило время перемен. Если была вещь, которую она поняла за последний год, так это то, что жизнь – не повествование, которое плавно развивается, имея начало, середину и конец. Она – идущие друг за другом главы, которые иногда бывают совершенно неожиданными, каждая из которых отличается от предыдущей и которые можно читать в любом порядке. Лиз смотрела на реку, и ее охватывало мощное предчувствие, что в ее жизни начинается новая, непредвиденная глава.
 
      Лиз встала, откинула с лица волосы, подставив его свежему, бодрящему ветру. Она примет это предложение. Но пока не скажет им об этом. Она заставит их подождать. Тогда ее позиция в торге об условиях будет сильнее.
      Свернув двумя часами позже с автострады на местную дорогу к Симингтону, Лиз с разочарованием поняла, что не переживает обычного подъема, знакомого воодушевления оттого, что через десять минут будет дома. Эта новость неприятно кольнула ее. И это именно сегодня, когда ей особенно нужна целебная сила этих мест, это чувство вневременного покоя, которое всегда ставило погоню за властью и успехом в правильную перспективу. Вместо этого ее грызут сомнения. Верно ли она поступит, приняв предложение? Или она обманывает себя, потому что очень хочет эту работу?
      Если она согласится на нее, не будет ли это предательством всего того, чего она пыталась достичь в этот последний год? Не будет ли это означать, что она навсегда отказывается от мечты о равновесии?
      Припарковав машину и поднявшись по дорожке к коттеджу, Лиз с удивлением заметила, что его дверь распахнута и косые лучи осеннего солнца освещают прихожую. Огромный букет белых хризантем наполнял острым ароматом гостиную; ее выходящие в сад высокие окна тоже были распахнуты. Возле открытого окна лежали две пары детской обуви. Минти, должно быть, обула детей в сапожки и повела играть в сад.
      Лиз положила портфель и решила подняться наверх, чтобы переодеться. Кто знает, может быть, ей удастся избавиться от своих сомнений вместе с городским нарядом. Однако на второй ступеньке она остановилась и прислушалась. Из сада донесся смех Джейми, такой счастливый и заливистый, какого она не слышала долгие месяцы. Лиз на минуту застыла, давая волшебному звуку смыть с нее напряжение и усталость. Потом поняла, что больше ни секунды не может ждать и должна увидеть его сейчас же.
      Она через лужайку бросилась в сад, но под яблоней остановилась, чтобы поправить свои городские туфли. И тут замерла, словно пораженная молнией. Посреди сада укутанные в пальто с шарфами Джейми и Дейзи сидели на ковре, уплетая яблоки и бисквиты. Но с ними была не Минти. С ними был Дэвид.
      Лиз стояла неподвижно и молча, словно человек, наблюдающий за птицей. Увидеть его неожиданно было так больно, что она едва смогла вынести эту боль. Подобную сцену она представляла в своем воображении много раз. Члены ее семьи, смеясь, собрались на ковре. С той только разницей, что сейчас ее не было с ними. А когда она присоединится к ним, все изменится.
      Сквозь ветки она вглядывалась в лицо Дэвида и видела на нем выражение такой тоски и такой любви к Джейми и Дейзи, что ее сердце дрогнуло. Почему люди не могут любить друг друга так, как они любят своих детей? Бракоразводные суды тогда были бы пусты, а семьи – едины и счастливы.
      Еще одно мгновение она пристально смотрела на них, словно мысленно делая снимок, который потом наклеит в вечный альбом памяти. Сейчас надо будет подойти и начать с Дэвидом разговор о разводе, но это не имеет никакого значения. Пусть на мгновение, она видела свою семью такой, какой хотела ее запомнить.
      Стараясь остаться незамеченной, Лиз вышла из-под яблони и направилась к ним. Ее поразило, что не было никаких признаков присутствия Сюзанны. Может быть, она в кухне готовит чай и распаковывает подарки для Джейми и Дейзи?
      Джейми увидел ее первым.
      – Мамочка, мамочка, посмотри! Папа приехал! – Дейзи тоже вскочила и вцепилась в ногу Лиз, грозя повалить ее.
      – Мама, смотли! Папа к Дейзи, папа!
      Лиз нагнулась и взяла ее на руки, радуясь возможности прижать маленькое тельце Дейзи к себе, словно им она могла защититься от самой мучительной из болей.
      – Здравствуй, Дэвид, что привело тебя сюда?
      Он помолчал, разглядывая ее городской костюм и туфли на трехдюймовых каблуках, вонзившихся в рыхлую землю.
      – Ты нашла работу? – пошутил он, и его тон был непринужденным и нейтральным.
      Лиз улыбнулась этому вопросу, который всегда и везде задают человеку, внезапно появившемуся в строгом костюме.
      – Да, я нашла работу.
      Ей показалось, что на его лице мелькнуло легкое разочарование, но решила, что это плод ее воображения.
      – И какую же?
      – Руководителя программ и директора «Метро ТВ». – Дэвид присвистнул.
      – А что стряслось с Конрадом?
      – Попался на краже. Клаудия ушла с ним. – Джейми выглядел озадаченным.
      – Мамочка, мы переезжаем в Лондон?
      Она опустила Дейзи на землю и погладила сына по голове, не глядя на Дэвида и не отвечая. Выгадывала время.
      – И ты согласилась? – голос Дэвида был преувеличенно спокойным.
      – Я сказала, что обдумаю это предложение и дам им ответ завтра.
      – Замечательно. И ты хочешь эту работу?
      – Конечно, хочу! Как я могу нехотеть ее? Без Конрада я смогла бы превратить «Метро ТВ» в нечто действительно стоящее.
      Лиз огляделась по сторонам. Все еще не было никаких признаков Сюзанны, разве что она осталась в машине. А может быть, Дэвид наконец понял, что на глазах у старой клуши не надо приударять за новой подружкой.
      Обеспокоенная тем, что вся любовь достается Джейми, Дейзи обвила руками шею Дэвида, и Лиз увидела, как смягчилось его лицо. Она вспомнила, как грудным ребенком Дейзи часто засыпала на руках Дэвида, убаюканная биением его сердца.
      Это воспоминание было слишком мучительным, и она постаралась стряхнуть его, как картинку в калейдоскопе. Дэвид снова заговорил, и она сделала над собой усилие, чтобы понять его слова.
      – Ты знаешь, что «Женская сила» отклонила предложение Слейтера?
      Внезапно все ее внимание переключилось на него.
      – Вот как? Они так хотели принять его.
      – На прошлой неделе мне позвонила Мел и попросила меня выполнить для них небольшое расследование деятельности Росса Слейтера. Я, естественно, был только счастлив оказать им эту услугу. Мне удалось откопать его бывшего партнера, который поведал кое-какие захватывающие дух истории о деловых приемах Слейтера. – Дэвид ухмыльнулся при воспоминании об этой беседе. – Нервы твоих компаньонок не выдержали, и они отвергли предложение Слейтера.
      Лиз тоже улыбнулась. Так, значит, они воспользовались ее советом. Теперь хоть «Женская сила» не погибнет.
      – И теперь ты едешь домой.
      – И теперь я еду домой. Но сначала я должен был повидать Джейми и Дейзи.
      Наступило неловкое молчание, которое никто из них не решался нарушить. Лиз представила себе Сюзанну, в ожидании его подтягивающую вверх свою мини-юбку.
      Дэвид не делал никаких попыток уйти. Наконец молчание нарушил Джейми:
      – Не уезжай, папа, не уезжай туда. Останься с нами! – Лиз отвернулась в сторону, будучи не в силах выслушать взвешенный, рассудительный ответ Дэвида и увидеть разочарование на лице Джейми.
      Но вместо этого Дэвид наклонился, гладя волосы мальчика, и поднял глаза на нее.
      – После нашего совещания твои подруги задали мне любопытный вопрос.
      – Да? И какой же?
      – Они хотели знать – чисто теоретически, конечно, – не заинтересовала бы меня должность управляющего «Женской силы».
      Лиз почувствовала, как ее пульс участился, и невольно прикусила губу. Дэвид идеально подошел бы «Женской силе», но он никогда не бросит свою газету ради агентства по трудоустройству. Теперь пришла ее очередь задать этот трудный вопрос:
      – И она заинтересовала бы тебя?
      – Не знаю, – заговорил он медленно. – Последние несколько месяцев я был очень счастлив. – Он помолчал, колеблясь. – И газета только-только начинает становиться на ноги.
      Лиз почувствовала необъяснимый укол разочарования. Глаза Дэвида смотрели прямо в ее глаза.
      – Возвращайся ко мне, Лиз! Ты можешь перебраться ко мне и работать у меня в газете! Это будет совсем как в старые времена, когда мы оба только начинали.
      На мгновение его энтузиазм увлек ее, но потом она вспомнила о Сюзанне. И как быть с предложением «Метро ТВ»?
      – Я не могу, Дэвид. Мы здесь обосновались, – она помолчала. – И потом «Метро ТВ».
      Он отвернулся, словно принимая какое-то трудное решение. Потом снова посмотрел на нее, и в его глазах она увидела тот самый знакомый блеск, который когда-то так нравился ей.
      – Тогда я вижу только одно решение. – Непринужденность исчезла из его голоса, и Лиз явственно расслышала в нем стальные нотки.
      – Я отказываюсь от газеты и беру на себя руководство «Женской силой». Но только на двух условиях.
      Лиз почувствовала, что ее сердце вот-вот готово выпрыгнуть из груди.
      – И каких же?
      – Во-первых, ты отклоняешь предложение «Метро ТВ» и мы руководим «Женской силой» вместе, – он бросил взгляд на Джейми, – с отпуском на время зимних и летних каникул, разумеется, – если ты пожелаешь.
      Чтобы успокоиться, Лиз крепко прижалась к Дейзи. Возможно, что Дэвид идеально подходит для «Женской силы», но вот смогут ли они работать вместе? Или они просто сведут друг друга с ума, а заодно и всех остальных тоже?
      Лиз ничего не ответила. Внезапно ей пришло в голову, что она не совсем понимает, что же он предлагает ей. Это что, деловое предложение или что-то большее?
      – И какое же второе условие?
      – Я перебираюсь сюда, – его глаза были устремлены на нее и требовали ответного взгляда. – Я хочу вернуться, Лиз. Я хочу быть с тобой и со своей семьей, которой я принадлежу. Для меня это важнее всего на свете. Даже газеты.
      Она посмотрела ему в глаза. Получится ли у них быть снова вместе, вместе днем и ночью? Еще недавно она готова была без колебаний признать, что им лучше расстаться навсегда. Но сейчас видела, что в их разрыве была и ее вина.
      – Скажи «да», Лиззи! Я знаю, что мы можем быть счастливы! Сейчас у нас больше общего, чем когда мы жили в Лондоне. И вместе мы сумеем превратить «Женскую силу» в настоящую силу!
      Она улыбнулась в ответ на убежденность, прозвучавшую в его голосе. Он всегда умел вдохнуть во все жизнь, и она внезапно почувствовала, что его энтузиазм захватил и ее. Возможно, он прав. Вместе, наверное, они смогли бы все. Потом, когда дети подрастут, они смогут даже основать собственную газету. И «Ист Суссекс кларион» не составит им конкуренции.
      Но потом она услышала тихий, суровый голос реальности. Действительно ли он изменился? Действительно ли хочет спокойной, обычной жизни с маленькими домашними и семейными радостями вместо блеска и мишуры власти и успеха? И сможет ли она снова доверить ему ту любовь, которую однажды уже отдала ему столь бездумно?
      Опустив глаза, Лиз увидела умоляющее выражение на лице Джейми. Ему только что исполнилось шесть лет, и он уже многое понимал. Слишком многое. Она снова посмотрела на Дэвида, и он спокойно выдержал ее взгляд. В его глазах не было мольбы, да это и не похоже на него. Но она видела в них любовь, и не только к Джейми и Дейзи, но и к ней.
      Возможно, что люди не меняются. Возможно, что тебе остается только лучше понять их. И возможно, что им нужно лучше понять себя. Пожалуй, этого достаточно. Ни на какой свадьбе не выдают пожизненной гарантии. А ей так не хватает его.
      Внезапно ее сознание заполнила четкая и ясная картина: Дэвид, сидящий в золотом свете нескончаемого летнего вечера, и дети у его ног. И она поняла, что именно этого всегда и хотела. «Женская сила», Дэвид, дети, все вместе в этом бесценном уголке. Это воистину и значит Иметь Все.
      Она взяла его руку в свою. Он притянул ее к себе и крепко обнял. Когда они коснулись друг друга щеками, она ощутила соленую влагу его слез. Крепко прижавшись друг к другу, они почувствовали, как ручонки Джейми обхватили их ноги, связывая их узлом надежды, веры и любви. В настоящую семью, наконец.