СИГРИД

На поверхности воды не было ни малейшей ряби, и отражавшиеся в ней горы казались подернутыми легкой дымкой. Казалось, что земля и небо, фьорд, холмы и тяжелые облака устремились друг к другу и встретились в осторожном соприкосновении, напоминающем нежное прикосновение мужской руки к женскому телу. Тишину нарушали только удары весел и всплеск рыбы на поверхности воды.

Свадебное плавание Сигрид дочери Турира подходило к концу. Рядом с ней на палубе стоял Эльвир, и она улыбалась, когда он клал ей на плечо руку. За эти несколько недель она научилась многому — и до отплытия из Бьяркея, и после, в темные ночи, когда корабли вытаскивали на сушу. На ночь корабли закрывались парусиной, и они с Эльвиром уединялись на самом маленьком корабле.

Сигрид теперь знала, что любовь многолика и изменчива, как море и ветер. Еще не узнав Эльвира во всех его многочисленных обличиях, она ощущала в самой себе нечто новое, тоску о том, чтобы разделить с ним его страсть, дать себя увлечь могучему потоку.

Повернув ее в другую сторону, Эльвир указал рукой на солнце, пробившееся сквозь пелену туч и повисшее, словно раскаленный диск, над гребнем холма, озаряя все вокруг красно-оранжевым светом.

— Солнцу не хочется сегодня уходить от нас, — сказал он. — Смотри, как оно колеблется, повиснув над холмом!

— Оно не сможет долго провисеть так! — ответила Сигрид, вспомнив о волке, который охотится за солнцем, чтобы потушить его[20], и с облегчением замечая, что солнечные лучи прячутся уже за гребень холма.

Они пересекали теперь длинный рукав Намского фьорда, который, как пояснил Эльвир, назывался Обманным — и это была их последняя ночь на корабле. На следующий день корабли должны были вытащить на берег, протащить по суше и спустить в Бейтстадский фьорд, являвшийся частью Трондхеймского. Но Сигрид и Эльвир не должны были участвовать в этом переходе. Им предстояло взять лошадей в одной из принадлежащих Эльвиру усадеб в Элдуэйде, а оттуда ехать верхом до Эгга.

Они остановились на ночлег в маленькой бухточке, где еловый лес подходил вплотную к воде. Сигрид, никогда раньше не видевшая елей, сорвала несколько веточек, стала трогать иглы, нюхать их, пробовать на вкус.

Невысокие холмы, заросшие могучими елями, усыпанная хвоей земля — все это было так непохоже на светлые, прозрачные лиственные леса в Бьяркее, в которых день отличался от ночи. И ее охватила грусть при мысли об этом.

Корабли затянули парусиной, так что только головы драконов возвышались над искусно выточенными креплениями. На берегу разожгли костер, вокруг которого все сели ужинать, и запах дыма смешивался с запахом хвои, а искры взлетали высоко в воздух.

Эти вечера вокруг костра, когда она сидела рядом с Эльвиром, слушая, как он или кто-то из его людей рассказывали саги или распевали песни, казались ей совершенно нереальными, как сон. Эти вечера сливались с содержанием саг и песен, и Сигрид хотелось, чтобы это путешествие никогда не кончалось, потому что у нее было тревожное предчувствие… Эти мощные, темные ели, эти мрачные холмы несли в себе что-то ужасное.

Ночью был дождь, но утром засветило солнце. Капли воды, падающие с деревьев, переливались всеми цветами радуги.

Все встали рано и позавтракали в одном из дворов, расположенных у фьорда.

Переправа через Элдуэйд потребовала много усилий; корабли были поставлены на деревянные катки, чтобы их можно было передвигать по суше. Люди во дворе привыкли к приезжим, но все же, когда хозяйка увидела, кто приехал на этот раз, весь дом пришел в движение. Она стала потчевать их лучшим угощеньем, которое у нее имелось, и ни за что не хотела отпускать.

Сигрид никогда раньше не видела усадеб, где было так много деревянных домов, и взгляд ее переходил с одного строения на другое.

Вспомнив, как она срывала еловые ветки, Эльвир сказал:

— Ты наешься их, когда приедешь в Эгга!

Она исподлобья взглянула на него, сердито и одновременно игриво, и он улыбнулся.

Когда Турир сказал ему, что сестра его очень молода, Эльвиру это понравилось. У него были свои привычки и склонности, и ему не очень-то хотелось приводить в дом волевую, зрелую женщину, чтобы потом укрощать ее. Ему куда больше подходила девушка вроде Сигрид, которую он сам мог поучать и воспитывать.

Но все пошло не так, как он хотел: он оказался в плену у своих чувств к этой красивой, своенравной девушке. И начал понимать, что ему предстоит стать более зависимым от нее, чем он того желал.

Эльвир был молчалив, когда они скакали верхом по широкой каменистой долине, ведущей в Трондхейм.

С ними было несколько мужчин и двое женщин, которых Сигрид взяла с собой из Бьяркея: Гюда и Ингебьёрг. Их мужья, дружинники из Бьяркея, были освобождены от подчинения Турира и направлялись теперь на юг в качестве людей Эльвира. Гюда чувствовала себя вдвое ценнее остальных: будучи дочерью Халльдора сына Свейна и Хильд дочери Инге, она всегда считалась выше обычной служанки. С ней был грудной ребенок, маленькая девочка.

Сначала они поехали к узкому рукаву фьорда, называемому, как пояснил Эльвир, Хьеллеботнен. И когда они ехали вдоль берега, он указал на усадьбы, расположенные на другой стороне Бейтстада, которые он передал в собственность Сигрид.

Они отъехали в сторону от берега и, проезжая мимо усадьбы, названной Хваммом, в первый раз увидели перед собой долину, примыкающую к Трондхеймскому фьорду: поля на берегу широкого фьорда, покрытые еловым лесом горы, лиственные рощи, еще не сбросившие золотой наряд в прозрачном осеннем воздухе под ярко-голубым небом, темно-синие волны, украшенные белыми барашками пены… И недавние предчувствия снова одолели Сигрид.

— Смотри, — сказал Эльвир, указывая на юг, и она перевела взгляд туда. Там, на вершине холма, находилась усадьбы: крепкий, добротный дом возвышался над остальными строениями, словно вождь над простолюдинами.

Эгга — лучшего названия не придумаешь[21].

Дорога, по которой они ехали, была огорожена с обеих сторон, и встречные приветствовали Эльвира с такой почтительностью, что сердце у Сигрид забилось от гордости. Когда они подъехали к Эгга, один из мужчин выехал вперед, чтобы предупредить об их приезде. Эльвир показал ей могильные курганы, объясняя, кто там захоронен. И когда они поскакали вверх по склону холма Эгга, курганы были уже по обе стороны дороги.

Но мысли Сигрид были далеко от могил родичей Эльвира. Куда больше ее занимала более близкая его родственница: Эльвир сказал ей, что его мать живет в Эгга.

— У нее не двигаются ноги, — сказал он, — и будучи долгое время вдовой, она выработала в себе отвратительную привычку к своеволию.

Последние слова он произнес так, что Сигрид начала побаиваться предстоящей встречи. И теперь, когда дома уже были видны из-за деревьев, она почувствовала неприятный комок в горле.

Она чуть не вскрикнула, когда Эльвир показал ей камень, стоящий на восточной стороне дороги. Это напомнило ей Бьяркей, где тоже неподалеку от домов стоял рунический камень. И в первый раз она ощутила тоску по дому.

Вокруг усадьбы была расчищена площадка, так что двор просматривался с двух сторон: по обе стороны длинного, узкого прохода стояли деревянные дома. Все давно уже ждали их на холме, откуда открывался вид на фьорд и где, как пояснил Эльвир, обычно выставлялись дозорные посты. Чуть выше главного дома, в западной части усадьбы, находилось жилище рабов.

И когда он помог ей сойти с лошади в присутствии любопытной дворни, лицо ее было каменным, словно заиндевелым. По привычке она хотела поправить рукой волосы, но теперь на голове у нее была косынка замужней женщины, которую ей предстояло носить постоянно. Она с облегчением подумала, что теперь волосы не будут в беспорядке, что раньше причиняло ей столько хлопот. И, ухватившись за эту мысль, как утопающий за соломинку, она со спокойным достоинством пошла по двору навстречу своим домочадцам.

Пробыв в Эгга две недели, Сигрид все еще не чувствовала себя дома.

Тора дочь Эльвира, ее свекровь, не очень-то нравилась ей; ведь, вопреки стараниям Сигрид угодить старухе, та всегда находила, к чему придраться. Меньше всего Сигрид нравилось то, что Тора держала при себе связку ключей, тем самым подчеркивая, что она хозяйка усадьбы.

Но Эльвир только посмеивался, когда Сигрид говорила ему об этом. Он говорил, что это не имеет никакого значения и что Сигрид нужно получше ознакомиться с жизнью в усадьбе. Сигрид же воспринимала его слова с горечью.

Поэтому получалось так, что, когда она давала распоряжения слугам, они отвечали либо, что они так не привыкли делать, либо шли к Торе и спрашивали разрешения у нее, прежде чем приступить к работе. И Тора, сидя в поварне на скамье, управляла имением железной рукой.

Когда-то она была красива, и следы красоты все еще оставались на ее белом лице без единой морщинки, не отражавшем никаких чувств, словно оно было деревянным. Сигрид видела в ее лице черты Эльвира — глаза, лоб; но лицо это никогда не бывало теплым и нежным, как у сына. В первые дни, когда она еще пыталась угодить свекрови, ей казалось, что та похожа на Эльвира. Но Сигрид не желала без конца пробивать толщу льда, окружавшую Тору, у нее не было к тому способностей. И она начинала понимать, почему Эльвир рано уходит из дома.

Он избегал свою мать. Он позволял ей хозяйничать в доме, но разговаривал с ней лишь в случае необходимости.

В отсутствие Эльвира усадьбой управлял Гутторм Харальдссон. Это был высокий, суровый парень с добрыми глазами под густыми бровями.

Жену его звали Рагнхильд; у них было двое белокурых мальчиков, которые всегда путались у Сигрид под ногами. Рагнхильд ждала еще одного ребенка.

У Сигрид был лишь один друг во всем имении: Старая Гудрун, как все называли ее. Она ходила, сгорбившись, по двору и вся тряслась, опираясь на сучковатую палку. Сигрид сказали, что она была сестрой отца Эльвира. Она почти ни с кем не разговаривала, брела куда глаза глядят, и никто не обращал на нее внимания. Когда-то она была замужем, но ее муж и сыновья сгорели: за одну ночь она потеряла все, что имела. Впоследствии она отказалась снова выйти замуж и пригрозила, что положит под подушку топор, если ее принудят. И отец Эльвира взял ее к себе в Эгга, и она жила тут так давно, что никто не мог сказать наверняка, когда она здесь появилась.

Разговаривая с Сигрид, Старая Гудрун задирала вверх голову и морщила лоб — настолько согнутой была ее спина. Ее сухонькое личико теплело от улыбки, и Сигрид невольно думала, когда в последний раз люди были с ней приветливы.

— Я знаю, что это ты новая хозяйка, — сказала, улыбаясь, Гудрун.

Сигрид вздрогнула от ее слов: ей казалось, что усадьбой правит Тора по своему разумению, а ее Эльвир привел в дом как наложницу. Но для этой сгорбленной старухи хозяйкой была она, даже если Эльвир и не хотел ставить мать на место.

— А ты — непреклонная Гудрун, — ответила она, взяв в свои ладони трясущуюся, сморщенную руку.

— Эльвир славный мальчик, — сказала старуха. — Но он так боится, что кто-то об этом узнает, не решается признаться в этом даже самому себе.

«А она более разговорчива, чем я думала», — решила Сигрид.

И когда их глаза встретились, Сигрид заметила в ее взгляде проблеск понимания. Ей показалось, что эта женщина знает, как обстоят дела у нее с Эльвиром: она сама пережила такое в жизни. И даже если теперь она была старой и одинокой, ничто не могло отнять у нее ее воспоминаний.

— Ты красивая! — сказала старуха. — И тебе он нравится, я это вижу. Да поможет тебе Фрейя[22]. И она поможет тебе, ведь ты с такой добротой отнеслась ко мне, старой калеке!

После этого неприязнь Сигрид к свекрови стала еще больше, потому что та все время поносила Гудрун.

Как-то вечером она сказала Эльвиру, что разговаривала с Гудрун и что, по ее мнению, Торе следовало бы быть поприветливее со старухой.

— Если хочешь быть в добрых отношениях с матерью, — сказал он, — я бы тебе посоветовал поменьше болтать с Гудрун!

Сигрид вскипела.

— Если бы я могла выбирать между ними двумя, я бы не сомневалась, кто мне больше нравится!

Она остановилась, задыхаясь от гнева: с того первого дня в Бьяркее она ни разу не говорила с ним в таком тоне.

Прищурив глаза и запрокинув голову, он расхохотался.

— Моя кошечка тоже показывает коготки? — шутливо произнес он. — Ну-ка, еще разок, ты просто великолепна, когда сердишься!

Он хотел обнять ее, но она не далась.

Она была слишком раздражена, чтобы ответить ему, кровь стучала в висках.

— Эльвир! — наконец произнесла она. — Она так хорошо отзывалась о тебе. Она говорит о тебе куда лучше, чем твоя мать, и мне кажется, ты дурно относишься к ней.

— И что же, хотел бы я знать, она говорила обо мне?

В его голосе по-прежнему звучали шутливые нотки.

Сигрид не знала, что ответить, она чувствовала себя прижатой к стене. Старуха сказала ей нечто расплывчатое, но за этими словами угадывался большой смысл, да и выражение ее лица подтверждало это. Но она решила не говорить об этом.

— Ничего особенного, — сухо произнесла она. — Я теперь понимаю, что она просто болтала.

Он удивленно взглянул на нее. И снова принялся хохотать — на этот раз он смеялся от всего сердца.

— Оказывается, спорить с тобой куда забавнее, чем я думал, — сказал он. — Мне редко давали понять таким коварным способом, что кто-то обо мне злословит!

И уже более спокойным тоном продолжал:

— Между мной и моей матерью связь более прочная, чем это кажется со стороны, Сигрид. И если хочешь, я дам тебе добрый совет: не вороши это осиное гнездо. И ты вовсе не обязана расплачиваться за болтовню Гудрун; из них двоих она далеко не лучшая.

Сигрид очень хотелось узнать об этом побольше, но лицо Эльвира было непроницаемо. И она уже знала, что когда на его лице такое выражение, его бесполезно о чем-то спрашивать.

И уже после того, как он задул свечу, она долго лежала в темноте и думала о том, что же все-таки не поделили эти две женщины.

***

Уже несколько дней Сигрид была нездорова. Она никому не говорила об этом, но в конце концов не выдержала, Эльвир оставил ее утром лежащей в постели, но после того, как она не пришла к завтраку, Тора слишком уж презрительно высказалась в адрес ленивой невестки, и он вернулся, чтобы поговорить с ней.

— Девушке не полагается лежать так, — сказал он, и в голосе его не было и следа нетерпения.

Но Сигрид только вздохнула.

— Оставь меня в покое! Я больна!

Он бросил на нее пристальный взгляд.

— Что же у тебя болит? — нехотя произнес он.

Она растерянно посмотрела по сторонам.

— Есть тут что-нибудь, куда можно вырвать?

— Нет, — ответил он.

Озабоченно посмотрев на пол, он подумал, что не мешало бы здесь убрать.

Их спальня была отделена стеной от старого зала. Эльвир сказал, что стена была поставлена после того, как пристроили новый зал, а старый превратили в жилое помещение.

— Думаю, тебе лучше приподняться, — сказал Эльвир, когда она снова легла навзничь. Он с удивлением смотрел на нее.

У Сигрид мелькнула догадка: она вспомнила, что женщины чувствуют себя плохо, когда ждут ребенка.

— О! — с облегчением произнесла она. — Так оно и есть!

Но в следующий момент к чувству облегчения стало примешиваться и еще кое-что. Она вспомнила ужасные истории о беременных женщинах и громко застонала.

— Тебе опять плохо?

Эльвир сел к ней на постель после того, как Гюда дочь Халльдора подтерла пол.

— Нет, — ответила она. — Мне уже лучше. Это просто…

Она замялась.

Он улыбнулся.

— Тебе плохо, потому что ты собираешься родить мне ребенка?

Хорошо, что он это сказал. Взглянув на него, она подумала, как он добр к ней, и теперь она скорее согласилась бы умереть, чем лишиться того, что было между ними. Волна радости прошла через нее: наконец-то она сможет подарить ему долгожданного сына! Обняв его руками за шею, она притянула его к себе.

— Нет, — шепнула она ему на ухо. — Нет, Эльвир. Я рада тому, что у меня будет от тебя ребенок. И ты больше не услышишь от меня жалоб!

Сигрид очень хотелось поехать в день середины зимы в Мэрин, на жертвоприношение, но она чувствовала себя недостаточно здоровой. Она осталась дома, а Эльвир, Тора и многие другие отправились туда. Тору перенесли на корабль, намереваясь потом переправить в повозке с пристани в храм.

Только Эльвир и Гюда знали, что происходит с Сигрид. Она сказала, что не хочет ехать с ними потому, что еще не знает местных жителей.

Они отсутствовали несколько дней, и даже если ей и не хватало Эльвира, то отсутствие свекрови позволяло ей чувствовать себя птицей, отпущенной на волю.

Тора хотела было передать ключи Рагнхильд, жене Гутторма, но на этот раз Эльвир стукнул кулаком по столу перед самым носом матери. И Тора уступила, видя ярость сына.

С работниками все оказалось легче, чем думала Сигрид: они безропотно подчинялись ей. И жизнь в усадьбе шла своим чередом. Она быстро поняла, что девушки из Бьяркея зря времени не теряли, распространяя о ней среди прислуги добрые слухи. Дома с ней осталась Ингебьёрг, а Гюда получила разрешение поехать на жертвоприношение вместе со своим мужем и ребенком.

В последнюю ночь перед возвращением всех из Мэрина Сигрид разбудил растерянный голос Ингебьёрг:

— Сигрид! У Рагнхильд начались роды!

Еще окончательно не проснувшись, Сигрид услышала вопли.

Рагнхильд ожидала ребенка лишь в следующее новолуние, так что никаких приготовлений к родам не велось. Одеваясь, Сигрид почувствовала, что у нее дрожат руки, ее снова затошнило.

Рагнхильд была в поварне — и Сигрид увидела перед собой удручающую картину.

Рагнхильд полусидела — полулежала в постели, вцепившись в сидящего рядом Гутторма. Она так глубоко всаживала ногти в его руку, что на рубашке оставались следы крови, а сама она в это время запрокидывала голову и кричала. Лицо ее, искаженное болью, было почти неузнаваемым.

— Какая мне польза от такой девчонки, как ты! — в отчаянии произнесла она, когда боль отпустила ее, позволив взглянуть на Сигрид.

Сигрид и сама знала, что от нее мало проку при родах. Весь ее опыт сводился к тому, что дома, в Бьяркее, она как-то приняла роды у свиньи.

Но теперь в доме не осталось ни одной женщины, которая могла бы помочь — да и в соседних дворах тоже. Единственно, кто мог бы…

Ярл Свейн остался в своей усадьбе Стейнкьер. Она знала, что он был христианином, так что его люди не поехали на жертвоприношение. Она не знала только, имеет ли право нарушать ночной покой такого могущественного человека. Впрочем, он же был родственником Эльвира…

Рагнхильд закричала опять, дико и пронзительно.

Сигрид снова почувствовала дурноту и ухватилась за один из столбов, чтобы никто не заметил, что ей плохо. Она плотно сжала губы, она должна была, она хотела помочь. И ее собственный голос показался ей чужим, когда она, ясно и уверенно, дала распоряжение Гутторму скакать в Стейнкьер.

— Но… — хотел было возразить он.

— Но, — перебила его Сигрид, — это единственный двор в округе, где есть люди, которые могут помочь.

Опустив голову, он подчинился.

Рагнхильд опять закричала. Сигрид старалась вспомнить все то немногое, что говорила ей о родах Хильд.

— Не оставил ли кто-нибудь здесь завязанные узлы? — спросила она, когда крики стихли. И девушки принялись деловито развязывать все узелки. Волосы Рагнхильд распустили по плечам.

И тут Рагнхильд заметила, что мужа рядом нет.

— Гутторм! — закричала она. — Гутторм!

Сигрид села рядом с ней.

— У тебя уже потуги? — спросила она, зная, что при родах бывает два вида приступов.

Но Рагнхильд только дико смотрела на нее.

— Поди прочь, негодная девчонка! — закричала она. — Ступай туда, откуда пришла!

И тут Сигрид разозлилась и влепила ей звонкую пощечину. Некоторое время Рагнхильд лежала совершенно тихо и при новом приступе вела себя уже спокойнее.

— Это еще не потуги, — смиренно произнесла она, когда приступ прошел.

— Тогда, как мне кажется, тебе следует поберечь силы, — сурово произнесла Сигрид. — Скоро прибудет помощь из Стейнкьера, а пока что нам обеим следует помолиться Норнам, чтобы они помогли тебе.

Она послала одну из служанок в кладовку за «плавающими камешками», которые она привезла из Бьяркея; другая служанка поставила котелок с водой на раскаленные камни в очаге, чтобы побыстрее закипела вода. Рагнхильд помогли встать с постели и подойти к очагу.

Последовал еще один приступ, потом еще. Крики Рагнхильд превратились в жалобный вой, она совершенно потеряла над собой власть. Она вопила, как доведенный до отчаяния ребенок.

— О, Фригг[23], помоги нам! — Сигрид закрыла глаза, не осмеливаясь смотреть на ту, что лежала перед ней на полу. И она принялась чертить руны на своих руках — все известные ей, не зная точно, какие именно нужны были в данный момент. И, как ее учила Хильд, она взяла запястье Рагнхильд и стала бормотать молитвы.