– Ура! – сказал я. – Пшли, надыбаем Вертухая и ликвидном!
      Идея была, по-моему, самое то. С недосыпу-то и с перепою.
      Проф налил нам доверху, поднял свой фужерчик и торжественно объявил:
      – Камрады! Да здравствует Рреволюция!
      Под это мы расцеловались, но я мигом протрезвел, как только проф сел и сказал:
      – Заседание Чрезвычайного комитета Свободной Луны считаю открытым. Необходимо наметить план действий.
      – Обождите, проф, – сказал я. – В гробу я видал эти штучки! Что за хреновина, какие еще действия?
      – По свержению Главлуны, – мило ответил он.
      – Каким образом? Присадим по ней булыганами?
      – Сие нам и надо обсудить. Мы же план намечаем.
      – Проф, вы меня знаете, – сказал я. – Если пинок под зад Главлуне можно было бы купить, я сказал бы только одно: «Назовите цену – беру».
      – Наши жизни, наше имущество и наша святая честь.
      – А они здесь причем?
      – Это и есть цена.
      – Хорошо. Будь по-вашему. Но когда я рискую, я хочу знать свой шанс. Я всю ночь Ваечке толковал, что не против неравных шансов, но…
      – Манни, один против девяти. Это твои слова.
      – Йес, Ваечка. Покажите мне этот «один», и я заткну пасть. Но покажите!
      – Мануэль, не могу.
      – Тогда чего мы держим хурал? Я, например, вообще не вижу шансов.
      – Я тоже. Но у нас разный подход. Революция – это мое обожаемое искусство, а вовсе не гол, который я должен забить во что бы то ни стало. Поражение меня не страшит. Оно может доставить мне такое же духовное удовлетворение, как и победа.
      – В такие игры не играю. Мое почтение.
      – Манни, – ни с того ни с сего сказала Ваечка. – Спроси у Майка.
      Я опупел.
      – Ты что? Ты всерьез?
      – А ты думал! Если шансы вычисляют, то кому вычислять, как не Майку? Как считаешь?
      – Хммм. А что, может быть.
      – Если дозволительно спросить, кто этот Майк? – встрял проф.
      Я пожал плечами.
      – Да никто.
      – Майк – это лучший друг Мануэля. И великий спец насчет подсчета шансов.
      – Букмекер, что ли? Драгоценнейшая, если мы подключим четвертого, мы нарушим принцип ячейки.
      – С какой это стати? – ответила Ваечка. – Майк может быть членом подъячейки Мануэля.
      – Хммм. Справедливо. Возражение снимается. Он надежный мужик? Вы за него ручаетесь? Или ты ручаешься, Мануэль?
      – Хохмач он. Бесчестный, несовершеннолетний, всю дорогу хохмач, который не интересуется политикой.
      – Манни, я Майку так и передам. Профессор, ничего подобного. Майк нам нужен в первую очередь. Если на то пошло, ему бы нашим председателем быть, а нам троим – его подъячейкой. Исполкомом.
      – Ваечка, ты чего-то не того нюхнула.
      – Со мной всё окей, это ты набрался, а не я. Ты думай головой, Манни. Подключи воображение.
      – Должен признаться, – сказал проф, – что нахожу эти противоречивые высказывания весьма противоречивыми.
      – Ну, Манни же!
      – Вот же ё-моё!
      Короче, мы выложили профу между нами всю подноготную про Майка: и про то, как он прорезался, и про то, как имечко заполучил, и про то, как познакомился с Ваечкой. Проф воспринял идею насчет осознавшего себя компьютера гораздо легче, чем я, например, идею насчет снега, когда увидал его в первый раз. Он просто кивнул и сказал: «Ну-ну, дальше», чуть подумал и продолжил:
      – Этот компьютер – собственность Вертухая? Тогда почему бы нам не пригласить Вертухая на наше сборище, да на том и не покончить?
      Мы пустились в заверения. Наконец я сказал:
      – Это надо понимать так. Майк сам за себя так же, как и вы. Считайте его рационал-анархистом, потому что он рационал до упора и в гробу с кистями видал все на свете правительства.
      – Если эта машина нелояльна даже к собственным владельцам, то почему вы уверены, что она проявит лояльность по отношению к вам?
      – По случаю добрых чувств. Я с ним цацкаюсь, не знаю как, он со мной тоже, – пришлось рассказать, на какие предосторожности пошел Майк, чтобы меня защитить. – Я не уверен, что у того, кто не знает паролей: одного, обеспечивающего непрослушивание телефона, и другого, дающего доступ к тому, что я ему сказал или поместил в память, – вообще нет возможности дознаться у Майка обо мне. Машины думают иначе, чем люди. Но я железно уверен, что сам по себе Майк выдать меня не захочет. Возможно, даже защитит, если кто-нибудь дознается об этих паролях.
      – Мании, а почему бы не позвонить ему, не сходя с места? – предложила Ваечка. – Стоит профессору де ла Миру поговорить с ним, станет ясно, как дважды два, почему мы ему доверяем. Профессор, пока вы сами не почувствуете доверия к нему, честное слово, мы ему никаких секретов не расскажем.
      – Не лишено смысла.
      – По правде-то, кое-какие секреты я ему уже рассказал, – признался я и рассказал про то, как записывал вчерашний митинг и как заложил эту запись в Майка.
      Проф пришел в ужас, Ваечка замандражила. Тогда я сказал:
      – Не бздимо. Никто кроме меня не знает пароля доступа. Ваечка, ты же знаешь, как Майк обошелся с твоими снимками Он мне, – ты понимаешь? Мне! – их теперь не покажет хотя это я, а не кто-нибудь, подсказал ему закрыть их. И если вы перестанете дергаться, а сейчас позвоню ему, железно убеждюсь, что до этой записи никто не добрался, и скажу, чтобы он ее стер. И кранты ей, компьютер либо помнит всё, либо не помнит ничего. Или еще лучше. Позвоню Майку и скажу, чтобы он вернул запись в маг с одновременным стиранием. Это как два пальца о.
      – Не лезь в бутылку, – сказала Ваечка. – Профессор, я доверяю Майку, а стало быть, и вам не грешно.
      – Подумавши не вижу особого риска в наличии такой записи, признал проф. – Такие крупные митинги принципиально обслуживаются шпиками, и один из них вполне мог проделать то же, что и ты, Мануэль. Меня огорчило то, что ты проявил опрометчивость. Опрометчивость – это слабость, которой не должно быть у конспиратора, тем более такого высокого ранга, как у тебя.
      – Когда я вводил эту запись в Майка, не был я никаким конспиратором. И не буду до тех пор, пока кто-то не высчитает шансы, лучшие, чем по ею пору.
      – Беру обратно свои слова насчет опрометчивости. Но ты серьезно считаешь, что эта машина способна предсказать исход революции?
      – Кабы я знал.
      – Еще как способна! – сказала Ваечка.
      – Ваечка, стоп! Проф, способна, если получит достаточную базу данных.
      – Мануэль, к тому-то я и веду. Не сомневаюсь, что эта машина способна решать задачи, которых мне умом не понять. Но неужто такие глобальные? Ведь для этого нужна прорва всяких познаний. Надо вызубрить всю историю человечества, надо знать во всех подробностях общую ситуацию на Терре, как политическую, так и экономическую, надо знать то же самое про Луну, нужны широчайшие представления в области психологии и всех ее разновидностей, в области технологии и ее возможностей, в области военной техники, техники связи, стратегии и тактики, методов пропаганды, надо прочесть от корки до корки труды таких авторитетов, как Клаузевиц, Гевара, Моргенштерн, Макиавелли и тэ дэ.
      – Это всё?
      – Ничего себе «всё»! Ты скажешь!
      – Проф, сколько книг по истории вы прочли?
      – Не знаю. Больше тысячи.
      – Майк запросто прочтет столько за полдня. Скорость чтения ограничивается техническими возможностями сканирования, а иначе он усваивал бы материал вообще в диком темпе. Ему нужны минуты, чтобы сопоставить данный факт со всеми прочими, которыми он располагает, оценить разбросы, определить вероятные значения неизвестных величин. Проф, Майк читает каждое слово в каждой газете Эрзли. Он читает все технические журналы. Он читает весь худлит, причем знает, что это лажа и фиг ей цена, но ему всю дорогу мало, он на авоусь сосет любую текстуру. Если есть на свете книжка, которую надо прочесть, чтобы решить эту проблему, назовите. Он ее вызубрит быстрее, чем я ее раздобуду.
      Проф заморгал глазами.
      – Хорошо, пусть я неправ. Посмотрим, как он справится с этим. Ведь существуют еще такие вещи, как «интуиция» и «человеческий здравый смысл».
      – Интуиция у Майка есть, – сказала Ваечка. – Причем, учтите, женская.
      – А что касается человеческого здравого смысла, – добавил я, – то Майк, конечно, не человек. Но все свои познания он получил от людей. Давайте мы вас с ним познакомим, а дальше насчет его здравого смысла судите сами.
      Я набрал номер.
      – Здоров, Майк!
      – Привет, Ман, мой единственный друг. Привет, Ваечка, моя единственная подруга. Слышу, с вами там кто-то третий. Насколько могу судить, это, вероятно, профессор Бернардо де ла Мир.
      Видок у профа стал вперед не того, а после тот еще.
      – Майк, ты совершенно прав, – сказал я. – А звоню я тебе вот почему: оказывается, профессор не дурак.
      – Благодарю, Ман. Профессор Бернардо де ла Мир, я охотно познакомлюсь с вами.
      – И я, в свою очередь, так же, сэр, – проф помедлил и продолжил: – Ми… то есть сеньор Холмс, дозволительно ли спросить, как вы узнали, что я нахожусь здесь?
      – Мне очень жаль, сэр, но я не могу ответить. Ман, «вы знаете мой метод»*. <"Вы знаете мой метод" – слова Шерлока Холмса. См.: А. Конан Дойл «Знак четырех», гл. VI. Перевод М.Литвиновой.>
      – Проф, Майк – большой хитрован насчет кой-чего, усвоенного при работе между нами. Так он кинул мне намек дать вам знать, что он вычислил вас, слыша ваше присутствие. И он железно может сказать очень много по звуку дыхания и сердцебиения. Может назвать массу, пол, приблизительно возраст и очень даже кое-что насчет здоровья. Медицинских сведений в него запичужено не меньше, чем всяких прочих.
      – Счастлив сказать, что не обнаруживаю признаков дыхательных или сердечных нарушений, в чем-либо необычных для человека ваших лет, так долго жившего на Эрзле, профессор. Есть с чем поздравить, сэр.
      – Благодарю вас, сеньор Холмс.
      – Всегда рад, профессор Бернардо де ла Мир.
      – Как только он установил вашу личность, он тут же дознался, сколько вам лет, когда вас этапировали и за что, прочел всё, что о вас было в «Дейли лунатик», «Лун-Огоньке» и в любом другом из наших изданий, включая снимки. Он заглянул в ваш банковский счет, проверил, не тянете ли с уплатой налогов, и многое другое. Как только он узнал ваше имя, всё прочее не заняло у него и доли секунды. Но поскольку это мое дело, он не сказал, что знает насчет вашего приглашения сюда, а уж от этого-то был один шажочек до предположения, что вы всё еще здесь, стоило ему услышать сердцебиение и дыхание под стать вашей персоне. Майк, ни к чему каждый раз говорить «профессор Бернардо де ла Мир». Говори просто «профессор» или «проф».
      – Ман, учтено. Но ведь он обращался ко мне, соблюдая уважительную формальность.
      – Соблюли – и расслабьтесь. Проф, уловили? Майк много знает, но не вдруг скажет, он с понятием, когда не след распускать язык.
      – Впечатляет!
      – Майк – в натуре чудо-юдо мудрачок. Кстати, Майк, я заложился с профессором три против двух, что «Янки» снова возьмут первенство. Есть у них шансы?
      – Мне грустно это слышать, Ман. Первенство только началось, и если исходить из рейтинга команд и игроков по прошлому году, их шанс – один против четырех и семидесяти двух сотых.
      – Не может быть, чтоб так худо!
      – Извини, Ман. Если хочешь, я распечатаю расчет. Но я рекомендую тебе откупиться от заклада. У этих ребят предпочтительные шансы на победу над любой другой командой по отдельности. Но суммарный шанс побить все команды в лиге, включая такие факторы, как погода, везуха и прочие переменные на предстоящий сезон, выглядит именно так неблагоприятно, как я тебе назвал.
      – Проф, продадите заклад?
      – Разумеется, Мануэль.
      – Почем возьмете?
      – Триста гонконгских.
      – Это ж грабиловка!
      – Мануэль, как твой бывший учитель, я оказал бы тебе дурную услугу, не позволив поучиться на своих ошибках. Сеньор Холмс, то есть Майк, друг мой… Вы дозволите мне называть вас «друг мой»?
      – С радостью, – Майк не иначе, как промурлыкал.
      – Майк, амиго, а в шансах на скачках вы разбираетесь?
      – Приходилось, причем довольно часто. Вольнонаемный персонал то и дело дает такие задания. Но результаты настолько расходятся с предвидениями, что либо база данных слишком мала, либо кони и всадники не честны. Вероятно, сказываются все три фактора. Однако я могу дать вам формулу, как иметь постоянный доход при условии сквозной игры на весь сезон.
      Проф аж взвился.
      – В чем она состоит? Можно спросить?
      – Можно. Ставьте на из молодых, да раннего. Ему обычно дают хороших коней, а весит он меньше. Но это без гарантии.
      – На из молодых, да раннего… Хммм. Мануэль, у тебя часы точные?
      – Проф, чего вам желательно? Снять заклад, пока время не вышло, или выяснить то, об что разговор?
      – Ах да, извините. Продолжайте, пожалуйста. Значит, «на из молодых, да раннего»…
      – Майк, прошлой ночью я поделился с тобой записью, – наклонившись к телефону, я шепнул:
      – Четырнадцатое июля!
      – Было такое.
      – Мысли есть по этому поводу?
      – Самые разные. Ваечка, ваша речь более чем впечатляет.
      – Благодарю, Майк.
      – Проф, вы в силах хоть на минуту отвлечься от пришпоренных мустангов?
      – Что? Ну, разумеется. Я весь обратился в слух.
      – Коли так, перестаньте шепотком высчитывать ставки. Майка всё равно не обгоните.
      – Я просто не теряю времени даром. Финансирование подобных объединенных затей неизменно дается с большим трудом. Но с этим можно повременить. Я весь внимание.
      – Я хочу, чтобы Майк рассудил вас. Майк, в этой записи ты поимел, как Ваечка высказалась за непременно свободную торговлю с Террой. И поимел, как профессор в ответ высказался за полное эмбарго на вывоз продовольствия на Эрзлю. Кто из них прав?
      – Ман, твой вопрос некорректно поставлен.
      – Что я упустил?
      – Можно, я перефразирую это, Ман?
      – Конечно. Посуди-поряди.
      – В плане ближнего прицела предложение Ваечки сулит народу Луны огромное преимущество. Цена продовольственных товаров на срезе катапульты возрастет по крайней мере вчетверо. Но на общей картине цен на Терре это скажется мало. Мало, поскольку Главлуна в настоящее время продает там свой товар примерно по ценам свободного рынка. Это без учета субсидируемых, спецудешевленных и бесплатных продовольственных поставок, которые окупаются за счет разницы между высокими ценами свободного рынка и низкими ценами, диктуемыми на срезе катапульты. Переменных второго порядка я не учитываю, они несравнимо малы рядом с первостепенными. Четырехкратное возрастание местных экспортных цен – это вполне реально.
      – Профессор, слыхали?
      – Драгоценнейшая, но я же с этим не спорил. Никоим образом.
      – Но доход зернопроизводителя возрастет не вчетверо, а больше, поскольку сейчас, как подчеркнула Ваечка, он вынужден покупать воду и всё прочее по умышленно завышенным ценам. Если свободный рынок охватит всё, доход зернопроизводителя возрастет примерно вшестеро. Однако реально этому возрастанию воспрепятствует иной фактор: высокие цены на экспорт вызовут рост цен на всё, что потребляется на Луне, включая товары и труд. В сумме общий уровень жизни здесь улучшится разика в два. Это будет сопровождаться ростом усилий по бурению и герметизации новых туннелей, по добыче льда, по совершенствованию агротехники, что в сумме приведет к еще большему росту экспорта. Однако рынок Терры настолько обширен, а недостача продовольственных товаров на нем настолько хронична, что уменьшение доходов вследствие роста валового экспорта можно серьезно не учитывать.
      – Но, сеньор Майк, это только приблизило бы день полного истощения ресурсов Луны, – вмешался проф.
      – Речь идет о плане ближнего прицела, сеньор профессор. Мне продолжить насчет дальнего плана с высказанной вами позиции?
      – С учетом всех факторов!
      – Масса Луны, если принять в расчет первые три значащие цифры, составляет семь и тридцать шесть сотых на десять в девятнадцатой степени тонн. Следовательно, если считать постоянными величинами население Терры и Луны и неизменной величиной массоперенос с Луны на Терру, один процент массы Луны перейдет на Землю за семь и три десятых на десять в двенадцатой степени лет, то есть примерно за семь тысяч миллиардов лет.
      – Да что вы! Это точно?
      – Будьте любезны, проверьте сами, профессор.
      Тут уж вмешался я.
      – Майк, это хохма? Если да, то и на первый раз не смешная.
      – Это не хохма, Ман.
      – Но ведь мы вывозим не каменную кору Луны, – попытался оправиться проф. – Мы вывозим кровь нашей жизни – воду и органические вещества!
      – Я учел это, профессор. Данный прогноз составлен с учетом возможностей трансмутации химических элементов – превращения одних изотопов в некие другие при условии эндотермичности соответствующих ядерных реакций. Мы будем вывозить зерно, мясо и прочие продовольственные товары, изготовленные из камня.
      – Но мы не умеем этого делать! Амиго, это смехотворно!
      – Но мы научимся это делать.
      – Проф, Майк прав, – вмешался я. – Оно верно, нынче мы насчет этого темные бутылки. Но не навек. Майк, ты посчитал, сколько лет нам до этого? Можно с этим прицелом играть на бирже?
      Майк ответил грустным голосом:
      – Ман, друг мой единственный кроме профессора, с которым я тоже надеюсь подружиться, я хотел посчитать, но не вышло. Вопрос некорректно поставлен.
      – Почему?
      – Потому что требуется полный пересмотр теоретической физики. Для этого нужен гений, а я на основе моей базы данных не могу предсказать время и место появления такого гения.
      Проф вздохнул.
      – Амиго Майк, то ли мне радоваться, то ли огорчаться? Выходит, ваш прогноз мало что значит.
      – Еще как значит! – сказала Ваечка. – Он значит, что когда припрет, докопаемся. Майк, скажи ему!
      – Ваечка, я очень прошу прощения. Именно этой формулировки я всячески стремился достичь. Но ответ остается прежним: для этого нужен непредсказуемый гений. Сожалею, но не могу согласиться с вами.
      – Стало быть, проф прав? – сказал я. – Насчет «когда» вопросец спорный?
      – Постой, Ман. Прошлой ночью в свой речи профессор высказал предложение о возврате тонны за тонну. На этот случай имеется особое решение.
      – Да, но это же невозможное дело.
      – Если выйдет не так дорого, земляне пойдут на это. Это может быть достигнуто не полным пересмотром теории, а всего лишь небольшими усовершенствованиями, то есть доведением транспортных расходов в направлении «Терра – Луна» до уровня расходов в направлении «Луна – Терра».
      – Ты считаешь, «всего лишь небольшими»?
      – Ман, по сравнению со всем прочим – да.
      – Майк, дорогуша, а сколько на это уйдет? Как долго ждать?
      – Ваечка, база данных маловата, я скорее интуитивно предполагаю, что на это понадобится порядка пятидесяти лет.
      – Всего-то? Ерунда какая! Значит, через пятьдесят лет мы можем рассчитывать на свободную торговлю?
      – Ваечка, я сказал «порядка пятидесяти лет», а не «пятьдесят лет».
      – А какая разница?
      – Та еще, – сказал я. – Майка надо понимать так: раньше, чем через пять лет, он этого не ждет, но удивится, если понадобится пятьсот. А, Майк?
      – Совершенно верно, Ман.
      – Тогда хотелось бы еще один прогнозик. Проф подчеркнул, что мы вывозим воду и органику, а назад их не получаем. Ваечка, так?
      – Ага. Но, по-моему, это не с ножом к горлу. Со временем эта проблема решится.
      – Окей. Майк, отбросим возможность удешевления транспорта и трансмутацию. Как скоро мы попадем в переплет?
      – Через семь лет.
      – Как «через семь лет»? – Ваечка аж подпрыгнула и воззрилась на телефон. – Майк, миленький! Ты это всерьез?
      – Ваечка, я очень старался, – заскулил Майк. – Это задача с бесконечно многими неизвестными переменными. Я просмотрел несколько тысяч решений, основанных на разных граничных условиях. Лучший ответ получается при допущении о постоянстве тоннажа экспорта, постоянстве населения Луны при сугубом контроле над рождаемостью и увеличении на порядок расходов на поиски льда, чтобы поддержать на нынешнем уровне потребление воды. В этом случае ответ звучит: «Через двадцать с небольшим лет». Все прочие сроки много короче.
      Ваечка не иначе, как в полном трезвё, спросила:
      – И как ты представляешь себе этот переплет?
      – Семилетний срок я получил, исходя из предположения о неизменности политики Главлуны с учетом современного положения, экстраполируя переменные первого порядка по их изменениям за прошлые годы. На основе доступных данных ответ устойчив и весьма высоко вероятен. В 2082 году начнутся голодные бунты. Но до случаев каннибализма не дойдет по крайней мере еще года два.
      – Каннибализма! – Ваечка отвернулась и ткнулась головой в грудь профу.
      Проф погладил ее по головке и негромко сказал:
      – Ваечка, мне очень жаль. Люди не представляют себе, как непрочна наша экологическая база. Но даже я поражен. Знаю, что водичка течет вниз, но… Но мне не снилось, что она с такой жуткой быстротой окажется ниже некуда.
      Она выпрямилась, лицо у нее было спокойное.
      – Окей, профессор, я ошиблась. Требуется эмбарго и всё, что отсюда следует. Пора заняться делом. Спросим у Майка, каковы наши шансы. Теперь вы ему доверяете, не так ли?
      – Да, драгоценнейшая. Доверяю. Без него нам не обойтись. Мануэль, поехали?
      Не вдруг убедили мы Майка, насколько мы говорим всерьез, втолковали, что его «хохмачество» могло бы прикончить нас (это машине-то, которая вправе не знать, что такое человеческая смерть!), и удостоверились, что он может и защитит наши секреты, какую бы программу раскрытия ему ни ввели, в том числе и наши собственные пароли, но произнесенные не нами. Майк даже обиделся, что я в нем усомнился, но речь шла о деле, где риск поскользнуться недопустим.
      Потом ушло два часа на программирование, перепрограммирование, изменение допущений и исследование второстепенных вопросов, пока мы все четверо:
      Майк, проф, Ваечка и я, – не убедились, что определили задачу: «Каковы шансы революции, революции, возглавляемой нами, преуспеть до „Дня голодного бунта“ в драке с Главлуной голыми руками против всей мощи Терры, против воли одиннадцати миллиардов сокрушить нас и навязать нам свою указку». Без дешевого фокусничества, с уверенностью, что вокруг будут предательство, глупость и малодушие, при том, что никто из нас не гений и серьезной роли в лунных делах не играет. Проф убедился, что Майк тянет в истории, психологии, экономике и тэ дэ. Под конец Майк сделал упор на большем числе факторов, чем предлагал проф.
      Наконец, мы согласились, что с программированием кончено. Никакие другие значащие факторы нам уже в голову не лезли. И тогда Майк сказал:
      – Проблема неопределенна. Как мне ее решать? С пессимистическим подходом или с оптимистическим? Выразить решение в виде кривой вероятностей? Или семейства кривых? Как ваше мнение, профессор?
      – А ты что скажешь, Мануэль?
      Я сказал:
      – Майк, когда я кидаю игральную кость, есть один шанс из шести, что выпадет единичка. Я не прошу у лавочника продать мне специальную кость, я сам ее тоже не подделываю и не забочусь о том, чтобы на нее не дунули. Не думай ни о пессимизме, ни об оптимизме, кривулек нам не вычерчивай. А скажи одной фразой, каковы шансы. Равные? Один из тысячи? Никаких? Как выйдет.
      – Хорошо, Мануэль О'Келли, мой первый друг. Тринадцать с половиной минут длилось молчание, а Ваечка грызла костяшки пальцев. В жизни Майк так долго не возился. Понятное дело – в каждую прочитанную книгу заглянуть и не застрять в случайных числах. Я уж начал подумывать, что он перегрузился, что сейчас в нем что-нибудь перегорит или начнется кибернетический разнос, который требует чего-то вроде лоботомии, чтобы прекратить осцилляции.
      Наконец он заговорил.
      – Мануэль, друг мой, мне очень жаль.
      – В чем загвоздка, Майк?
      – Уж как я ни старался, как ни прикидывал, а шанс на победу получается всего-навсего один из семи.

7