– Разумеется, – небрежно согласился председательствующий, – Проработаны все юридические аспекты новой политики. За малыми исключениями примерно девяносто один процент колонистов либо прямо, либо косвенно располагает гражданством тех или иных государств – членов Федеративных Наций. Те из них, кто пожелает вернуться к себе на родину, вправе сделать это. Довожу до вашего сведения, что Главлуна рассматривает план, в соответствии с которым обязательства по реэтапированию будут осуществлены… Вероятно, под надзором Красного Креста и Красного Полумесяца. Мог бы добавить, что всем сердце, поддерживаю этот план. Чтобы раз и навсегда покончить с разговорами о «рабском труде».
      И заулыбился, будто так и надо.
      – Понял, – сказал проф. – В высшей степени гуманно. Исходил ли при этом комитет, – или Главлуна, – из того факта, что большинство, а я бы сказал: «практически всё», население Луны физически неспособно жить на вашей планете? Что за время своей принудительной и длительной ссылки оно подверглось необратимым физиологическим изменениям и до конца жизни не сможет пребывать в комфорте и добром здравии в гравитационном поле, шестикратно более сильном, чем то, к которому применились их организмы?
      Вонючка губы поджал, будто ему впервые в голову пришло.
      – Опять же, если говорить лично обо мне, я не располагаю данными, безусловно подтверждающими правоту ваших слов. У одних это так, у других – иначе. Люди разные бывают. Например, ваше присутствие здесь доказывает, что возвращение на Землю для жителя Луны не связано со смертельным риском. В любом случае у нас нет намерения возвращать кого бы то ни было принудительно. Мы надеемся, что многие предпочтут остаться. Мы надеемся поощрить многих к эмиграции на «the Moon». Но это дело индивидуального выбора в пределах свобод, гарантируемых Великой Хартией. А что касается упомянутых физиологических изменений – это не оговорено законом. Если кто-то благоволит считаться с этим или во имя своего блага предпочтет «the Moon» в качестве места проживания, – это его личное дело.
      – Понял, сэр. Мы свободны. Свободны либо оставаться на Луне и трудиться по нормам и ставкам, которые установите вы, либо вернуться на Землю, чтобы здесь умереть.
      Председательствующий пожал плечами.
      – По-вашему, так мы душегубы. Ничего подобного. Да будь я молод, я сам выехал бы на «the Moon»! Величайшие возможности! Вы просто искажаете факты, но это меня не волнует. История оправдает нас.
      Я надивиться не мог на профа: он не боролся. Тревожно сделалось: столько недель напряжения и вдобавок дурная ночь. А он всего-навсего сказал:
      – Высокочтимый господин председательствующий, я полагаю, вскоре будет возобновлена отправка на Луну. Нельзя ли устроить моего коллегу и меня на первый же корабль, который туда отправится? Ибо приходится признать, сэр, что гравитационное недомогание, о котором идет речь, в наших случаях – сугубая реальность. Наша миссия окончена, мы нуждаемся в возвращении домой.
      (И ни слова насчет барж с зерном. И насчет зафитилить булыганами тоже ни слова. И насчет ни к чему бить корову. На слух, проф был просто уставши.)
      Председательствующий подался вперед и сказал со злобной радостью:
      – Профессор, тут есть ряд трудностей. Говоря без обиняков, вам, очевидно, будет предъявлено обвинение в действиях против Великой Хартии, а также против человечества в целом. Обвинительный акт находится в процессе рассмотрения. Однако сомневаюсь, что к человеку в вашем возрасте и при вашем состоянии здоровья будет применена более строгая мера пресечения, чем условное наказание. Неужели вы полагаете разумным с нашей стороны дать вам возможность вернуться туда, где вы совершили указанные действия и способны продолжить ваши бесчинства?
      Проф вздохнул.
      – Ваша точка зрения мне понятна. Могу ли рассчитывать на извинительное отношение присутствующих? Я крайне утомлен.
      – Разумеется. Вы задержаны в распоряжении настоящего комитета. Дальнейшие слушания отложены. Полковник Дэвис!
      – Сэр?
      Я как раз разворачивал коляску, чтобы выкатить профа, поскольку нашу обслугу в зал не допустили.
      – Позвольте на одно слово. У меня в кабинете.
      – Хммм, – глянул я на профа, а у него глаза закрыты, и гид, как без сознания. Но пальцем мне тычет, в сторону этого типа тычет. – Высокочтимый господин председательствующий, я больше нянька, чем дипломат. Мне поручено присматривать за ним. Он старик, он больной.
      – Персонал о нем позаботится.
      – Тогда… – пристроился к профу поплотнее, как мог на своей коляске, нагнулся к нему. – Проф, насчет вас порядок?
      А он одними губами шепчет:
      – Разведай, чего он хочет. И не ершись. Но потяни резину.
      Раз-два, и мы с председательствующим остались нос к носу, двери звуконепроницаемые, но это ничего, не значит: в самой комнате дюжина ушей, и еще одно – в моей левой руке.
      – Рюмочку? – говорит. – Или кофе?
      – Нет, благодарю вас, сэр, – отвечаю. – Здесь вынужден воздерживаться.
      – Предположим. Вам действительно никак без этой коляски? Вид-то у вас здоровый.
      – Мог бы, если придется, встать и пройтись по комнате, – отвечаю. – Мог бы при том заслабнуть. Или даже хуже. Предпочитаю не рисковать. Шестикратный вес против моей нормы. Сердечко не приучить к такому.
      – Предположим. Полковник, я слышал, у вас была нелепая неприятность в Северной Америке. Весьма сочувствую, причем от души. Некультурное место. Терпеть не могу заглядывать в те края, когда приходится. Полагаю, вы теряетесь в догадках, зачем вы мне понадобились.
      – Нет, сэр. Думаю, вы сами скажете, когда сочтете нужным. Теряюсь в догадках, почему вы называете меня «полковником».
      Он хохотнул, как залаял.
      – Предположим, по привычке. Всю жизнь приходилось блюсти протокол. Но, впрочем, это звание в дальнейшем может сослужить вам службу. Скажите, что вы думаете о нашем пятилетнем плане?
      Что срань он подлая.
      – Он выглядит тщательно продуманным.
      – Причем весьма тщательно. Полковник, вы на вид разумный человек, а уж я-то знаю: это именно так и есть. Я знаю всё ваше прошлое, мне известно каждое сказанное вами слово и почти все ваши мысли с той минуты, как вы ступили на Землю. Вы родились на Луне. И вы считаете себя патриотом? Я имею в виду, Луны?
      – Предположим. Хотя больше склоняюсь к мысли, что всё нами сделанное – это то, что так или иначе следовало сделать.
      – Между нами, да. Всё из-за Хайберта, из-за старого дурака. Полковник, это действительно хороший план, но ему не достает исполнителя. Если вы действительно патриот или, скажем так, практичный человек, принимающий близко к сердцу интересы своей страны, вы могли бы стать человеком, который приведет его в исполнение, – он даже ручкой замахал. – Не спешите! Я не предлагаю вам продаться, пойти в изменники или что-то в этом роде. Что за глупости! Это ваш шанс действительно оказаться патриотом, а не пресловутым героем из тех, что идут на смерть за гиблое дело. Взгляните с этой точки зрения. Неужели вы полагаете, что лунные трудоколонии устоят против силы, которую способны обрушить на них Федеративные Нации Земли? Вы не профессионал-военный, я это знаю, и, кстати, мне очень приятно. Но вы знаток по технической части, причем хороший знаток, и это я тоже знаю. Положа руку на сердце, скажите, сколько кораблей и бомб, по-вашему, будет достаточно, чтобы покончить с лунными колониями?
      – Один корабль, шесть бомб, – ответил я.
      – Совершенно верно! Господи, как приятно говорить с разумным человеком. Две из шести, судя по всему, омерзительно крупные, вероятно, специальной конструкции. Кое-кто останется в живых ненадолго. В небольших поселениях вне зон прямого поражения. Но с этим справится один корабль за каких-нибудь десять минут.
      – Допускаю, сэр, – сказал я. – Но профессор де ла Мир подчеркнул, что битьем от коровы молока не получишь. А уж расстрелом – тем более.
      – Вы что же, думаете, мы тянули и целый месяц ничего не делали? Этот кретин, мой коллега, – не будем упоминать имен, – намекал насчет ваших «хамских выпадов». Хамские выпады меня не волнуют, переговоры суть переговоры, и я заинтересован в их исходе. Но, мой дорогой полковник, мы не расстреляем корову, мы просто в том случае, если нас вынудят, дадим ей понять, что она может быть расстреляна. Ракеты с термоядерными боеголовками – дорогая игрушка, но нас хватит потратить несколько штук на предупредительные удары по голым скалам, чтобы дать корове понять, чем это может кончиться. Однако и это более сильное средство, чем хотелось бы: неровен час, корова испугается, и молоко скиснет, – он еще раз хохотнул, как залаял. – Желательней было бы убедить старичка быть неуступчивее.
      Жду, молчу.
      – И знаете, как? – он спрашивает.
      – Как? – я подпеваю.
      – Через вас. Не спешите с лишними словами, я вам объясню…
      И вознес он меня на весьма высокую гору и показал мне все царства земные. Вернее, лунные. Предложил должность и.о. Протектора, понимай и без «и.о.», если я потяну. Втолкомячу лунтикам, что им не победить. Втолкомячу, что задумано было ради их блага и процветания, – все эти школы задаром, больницы задаром, то да се задаром, детали позже, но только ни в коем случае не правительство, как на Терре. Налоги, поначалу низкие и как бы нечувствительно – при машинном учете и через отчисления от платы за зернопоставки. И что самое важное, на этот раз Главлуна не сунет пацана вкалывать за мужика, – при двух полках жандармерии, не сходя с места.
      – С этими миротворцами-карателями, будь они неладны, ошибочка вышла, – говорит. – И мы ее впредь не повторим. Между нами, именно поэтому мы месяц тянули, пока убедили контрольную палату по поддержанию мира, что горстка людей не в силах управиться с тремя миллионами народу в шести крупных поселениях и полусотне с лишком мелких. Так что вы стартуете с достаточной поддержкой: не со строевыми частями, а с военной жандармерией, которая расправляется с гражданскими при минимальном шуме. И кроме того на этот раз будет придано вспомогательное женское подразделение, как положено по норме – десять процентов численности, так что жалоб насчет изнасилований не будет. Ну, что, сэр? Думаю, вы в силах замахнуться на это Причем с ясным пониманием, что это в смысле дальнего прицела лучше некуда для вашего собственного народа.
      Я сказал, мол, надо бы ознакомиться в деталях, в частности, с планом и квотами по поставкам по годам, а сходу, мол, кидаться на такое ни к чему.
      – Разумеется, разумеется, – говорит. – Я дам вам беловую копию, у нас она готова. Возьмите с собой, изучите, утро вечера мудренее. Завтра еще раз поговорим. Только обещайте мне как джентльмен, что это останется между нами. В действительности тут никаких секретов нет, но прежде договорись, а потом публикуй. Будете нуждаться в широкой гласной поддержке, вам это обеспечат. Мы готовы на расходы, чтобы нанять кого позаметнее, заплатить им, что они стоят, обеспечить центрифугу на манер как ученым. Да сами знаете. Уж на этот раз мы промашки не дадим. Этот старый дурак Хайберт, в действительности-то он приказал долго жить, не так ли?
      – Нет, сэр. Но маразм полнейший.
      – Хорошо бы с ним покончить раз и навсегда. Вот ваш экземпляр плана.
      – Сэр, кстати о старике. Профессору де ла Миру нельзя оставаться здесь. Он шести месяцев не протянет.
      – Тем лучше, не так ли?
      Я давай изворачиваться.
      – Вы недооцениваете. Его очень любят и уважают. Самое лучшее, что я мог бы сделать, это просветить его насчет вашего плана теромоядерного запугивания и убедить, что спасти всё, что можно, – это его патриотический долг. Но так или иначе, если я вернусь без него, – мне не то, что замахнуться на это дело не дадут, меня еще до того прикончат.
      – Хмм… Утро вечера мудренее. Завтра поговорим. Скажем, в четырнадцать ноль-ноль.
      Я откланялся и еле дождался, чтобы меня в фургон закатили, так меня трясло. Вовек у меня не будет подхода на уровне должной высоты.
      Вместе с профом меня ждал Стю.
      – Ну? – спросил проф.
      Я глянул по сторонам, уши потеребил. Мы сгрудились головами к голове профа, два одеяла поверх накинули. Каталка была чистая, и моя коляска тоже. Я их каждое утро проверял. Но что касаемо самой комнаты, похоже, было безопасней шептаться под одеялами.
      Начал. Проф перебил.
      – Про его маму и привычки потом. Давай факты.
      – Мне предложена должность вертухая.
      – Убежден, что ты принял.
      – На девяносто процентов. Обязался изучить это дерьмо и завтра дать ответ. Стю, как быстро мы можем исполнить план РВ КГТИ?
      – Уже исполняем. Ждали только, пока ты вернешься. Если дадут.
      Следующие пятьдесят минут дались тяжко. Стю обеспечил тощего индюшку в дхоти. Через полчаса индюшка стал копия профа, а профа переложили на ковер. Со мной легче пошло. Как смеркаться начало, наших дублей выкатили в гостиную номера, где обед был подан. Ну, и несколько людей вошло и вышло, среди них дряхлая старуха-индюшка в сари, Стю Ла Жуа ее вел под обе руки, а за ними толстячок-бабу.
      Самое трудное было доставить профа на крышу по лестнице. Он и так-то не из ходоков был, не ту жизнь вел, но вдобавок больше месяца подряд на спине отвалялся.
      Но Стю ему ворухнуться не дал, вознес на руках. Я зубы сцепил и все тринадцать жутких ступенек сам одолел. Когда на крышу выполз, думал, сердце в клочья разорвет. Только бы выдержать, мысля была, только бы не отрубиться. Тихий дельталланчик скользнул из мрака точно в срок, и через десять минут мы были на борту чартерного стратолета, которым весь последний месяц летали, и еще через две минуты усвистали в Австралию. Не в курсе, почем стоило заказать эту пляску и держать наготове на случай нужды, но сработало железно.
      Растянулся я рядом с профом, перевел дух и спросил:
      – Как себя чувствуете, проф?
      – Окей. Устал немножко. И все мои надежды рухнули.
      – Уж это-то йес. Именно «рухнули».
      – Да я про то, что так и не довелось повидать Тадж Махал. Пока молодой был, всё никак не приходилось. А тут два раза был под самым боком, один раз несколько дней, другой – чуть ли не сутки, да так и не полюбовался, и уже не придется.
      – Да ну, могильный памятник.
      – А Прекрасная Елена – просто баба. Спи, хлопче.
      Приземлились в китайской половине Австралии, местечко Дарвин называется, и нас сходу закатили в корабль, уже заправленный и на пусковом стенде. Проф был уже отрубившись, и я от взлетной химии почти забалдел, вдруг вижу, Стю входит, улыбится, привязывается рядом. Я глянул на него.
      – Ты с нами? А кто за лавочкой приглядит?
      – А те, кто по-настоящему-то всю работу делал. Дело налажено, и во мне больше нужды нет. Хватит мне околачиваться бог знает где от дома. От Луны, имею в виду, если у тебя есть сомнения. А это, считай, последний поезд из Шанхая.
      – Причем тут Шанхай?
      – Это я так… Забудь, Манни. Мне кранты, я пустой. Направо-налево жуткие гроши должен. А заплатить смогу, когда кое-какие акции вверх пойдут, насчет чего Адам Селена убеждал, то есть вскоре после исторического поворота. Но я уже в розыске или буду в розыске по обвинениям в нарушении общественного спокойствия и покушениях на честь и достоинство. Считай, что я им сэкономил на своем этапировании. Как считаешь, выйдет из меня помбур в моем возрасте?
      А у меня уже туман перед глазами, химия свое берет.
      – Стю, на Ллуне ты не в возрасте… Начнешь, и всё… А в случчего… у нас завсегда места за столом… И Мими тебя ллюбитт…
      – Спасибо, кореш, я попробую. Табло зажглось. Вдохнули поглубже! Оп!
      И тут меня как стебанет под зад десятью "g"!

20