Лазарус взглянул на него с ужасом.
      – Что ты сказал?
      – Я сказал, – повторил Айра Везерел, – что мы нуждаемся в вашей мудрости, сэр. Нуждаемся.
      – А я уж подумал, что попал вновь в один из предсмертных кошмаров. Сынок, ты ошибся дверью. Поищи на той стороне коридора.
      Везерел покачал головой.
      – Нет, сэр. Конечно, я могу и не употреблять слова "мудрость", если оно задевает вас. Но мы должны изучить ваши познания. Вы в два раза старше следующего за вами по возрасту члена Семей. Вы бывали повсюду, видели больше, чем кто бы то ни было. Безусловно, вы знаете больше любого другого человека. Вы должны знать, почему мы до сих пор совершаем те же самые ошибки, что и наши предки. И для нас будет огромной потерей, если вы поторопите смерть, не уделив нам времени, чтобы поделиться с нами вашими познаниями.
      Лазарус нахмурился и закусил губу.
      – Сынок, к числу тех немногих вещей, которые мне удалось постичь, относится и следующий факт – люди редко учатся на опыте других. Обычно они учатся – что вообще делают редко – на собственных ошибках.
      – Уже одно подобное утверждение стоит многого.
      – Хм-м! Оно ничему не учит и не научит. Айра, возраст не приносит мудрости. Часто он просто преобразует простую глупость в напыщенный самообман. Единственное преимущество, которое дает он – восприятие перемены. Для молодого человека мир – недвижная, застывшая картинка. Старику же перемены, перемены и перемены так намозолили глаза, что он понимает – мир меняется, картинка движется. Может быть, ему это не нравится – скорее всего не нравится, как и мне, – но он знает, что мир изменяется и таким образом делает первый шаг, чтобы совладать с ним.
      – Могу ли я поместить в открытую запись эти слова?
      – Ха! Это не мудрость – это клише. Очевидная истина. С этим не будет спорить и дурак.
      – Но ваше имя, старейший, придаст этим словам больше веса.
      – Делай как хочешь, особой мудрости в них нет. Но если ты думаешь, что я лицезрел лик Господень, подумай еще раз. Я даже не смог разобраться в том, как функционирует Вселенная. Чтобы сформулировать основные вопросы о сути этого мира, нужно стать рядом с ним, вне его, и поглядеть со стороны. Не изнутри. И ни две тысячи лет, ни двадцать две ничего не дадут. Вот когда человек умрет – он может избавиться от локальной перспективы и воспринять, мироздание в общем.
      – Значит, вы верите в загробную жизнь?
      – Не тарахти! Я не верю ни во что. Но кое-что знаю, – сущие пустяки, а не девять миллиардов имен Бога – по своему опыту. Но веры у меня нет, она преграждает путь познанию.
      – Вот это нам и нужно, Лазарус, ваши познания – хоть вы считаете их ерундой, пустяками. Разрешите мне сделать следующее предположение: человек, просто проживший два тысячелетия, неминуемо должен был познать многое. Иначе он просто не дожил бы до таких лет. Это неизбежно уже потому, что мы живем много дольше, чем наши предки. Люди умирают, в основном, насильственным образом. Дорожные происшествия, убийства, звери, спорт, ошибки летчиков... что-то скользкое, подвернувшееся под ногу – все собирает свой урожай. Но вы жили отнюдь не тихо и безмятежно – и тем не менее избежали всех опасностей, выпадавших па вашу долю за двадцать три столетия. Как? Нельзя же такое объяснить просто удачей.
      – А почему бы и нет? Айра, случаются и самые невероятные вещи, попробуй представить себе нечто более невозможное, чем младенец. Но это правда – я действительно всегда смотрел себе под ноги и не вступал в схватку, если ее можно было избежать... а когда уклониться не удавалось, я прибегал к подлым уловкам. Если я вступал в бой – то лишь отдавая себе отчет в том, что умереть должен враг, а не я. Так я поступал. Тут дело не в удаче. Во всяком случае не только в удаче. – Лазарус задумчиво поморгал. – Я никогда не плевал против ветра. Однажды меня собралась линчевать целая толпа. Я не стал никого переубеждать, а просто немедленно смазал пятки и никогда больше не возвращался в те края.
      – В ваших мемуарах этого нет.
      – В моих мемуарах многого не хватает. А вот и шамовка.
      Дверь раздвинулась, внутрь въехал обеденный стол на двоих и остановился между расступившимися креслами. Подошли и техники, но их помощь не понадобилась.
      – Пахнет неплохо, – произнес Везерел. – Соблюдаете ли вы за едой какие-нибудь обряды?
      – А? Молюсь ли? Нет.
      – Я не о том. Скажем, когда со мной обедает кто-нибудь из подчиненных, я не допускаю за столом деловых разговоров. Но если вы не против, я бы хотел продолжить нашу беседу.
      – Конечно. Почему бы и нет, если воздерживаться от нарушающих пищеварение тем. Вы когда-нибудь слыхали, что священник сказал старой деве? – Лазарус взглянул па стоявшего рядом техника. – Ладно, в следующий раз. По-моему, тот, что ростом пониже, – женщина, и возможно, она знает английский. Так что ты говорил?
      – Я сказал, что ваши мемуары далеко не полны. Поэтому даже если вы решились вновь пройти весь процесс умирания, не согласитесь ли вы ознакомить меня и прочих ваших потомков с незаписанной частью? Просто поговорим, вы расскажете о том, что видели и делали. Внимательное исследование может нас многому научить. Кстати, что именно произошло на собрании Семей в 2012? Протоколы о многом умалчивают.
      – Кого это нынче интересует, Айра? Все действующие лица мертвы и не могут оспорить мою одностороннюю точку зрения. Не будем будить усопших. К тому же я уже говорил тебе – память выделывает со мной занятные штуковины. Я воспользовался гипноэнциклопедической методикой Энди Либби – неплохая штуковина – научился хранить ненужные в повседневной жизни воспоминания в блоках, снабженных ключевыми словами, и подобно компьютеру несколько раз очистил мозг от ненужных воспоминаний, чтобы освободить место для новых данных – но все без толку. В половине случаев утром я не могу вспомнить, куда девал книгу, которую читал вчера вечером, ищу ее до полудня, а потом вспоминаю, что читал сто лет назад. Ну почему нельзя оставить старика в покое?
      – Для этого вам, сэр, необходимо просто приказать мне умолкнуть. Однако я надеюсь, что вы не сделаете этого. Пусть память подводит вас, однако вы были очевидцем тысяч событий, которых все мы по молодости не могли видеть. Нет, я не хочу никакой формальной автобиографии, никаких описаний всех прожитых вами столетий. Но вы можете вспомнить подробности, заслуживающие внимания. Например, мы ничего не знаем о первых годах вашей жизни. И мне, как и миллионам людей, весьма интересно узнать, что помните вы о своем детстве.
      – Чего там помнить. Как и все мальчишки, я провел свое детство, стараясь скрыть от взрослых свои истинные интересы. – Вытерев губы, Лазарус задумался. – В целом я успешно справлялся с этим. Несколько раз меня поймали и отлупили – это научило меня осторожности, умению держать язык за зубами и не слишком завираться. Ложь, Айра, искусство тонкое, и оно явно отмирает.
      – Неужели? А по-моему, меньше лгать не стали.
      – Ложь отмирает как искусство. Бесспорно, лжецы повсюду в изобилии, их примерно столько, сколько и ртов. Знаешь ли ты два самых артистичных способа лжи?
      – Скорей всего, нет, по мне хотелось бы узнать. Неужели их только два?
      – Насколько мне известно. Прежде всего, лгать нужно с честным лицом но это умеет едва ли не всякий, кто способен не краснеть. Первый способ лгать артистично таков: следует говорить правду, но не всю. Второй способ так же требует правды, но он сложнее: говори правду, даже всю... но настолько неубедительно, чтобы слушатель принял твои слова за ложь.
      Я обнаружил это лет в двенадцать-тринадцать. Дедуся по матери научил: я многим в него пошел. Натурально старый черт – не ходил ни в церковь, ни к докторам, говорил, что и те и другие только прикидываются, что знают что-нибудь. В восемьдесят четыре года он щелкал зубами орехи и выжимал одной рукой семидесятифунтовую наковальню. Потом я сбежал из дома и больше его не видел. В анналах Семей сказано, что он погиб несколько лет спустя при бомбежке Лондона во время битвы за Британию.
      – Знаю. Конечно же, он тоже мой предок, и я получил имя в его честь Айра Джонсон. <В то время, когда старейшина, по его утверждению (как и далее), покинул дом, Айре Джонсону было менее восьмидесяти лет. Айра Джонсон был доктором медицины. Долго ли он практиковал и лечился ли сам или прибегал к помощи других врачей, неизвестно. (Дж.Ф.45-й).> <Айра Говард – Айра Джонсон. Похоже на случайное совпадение: в те времена библейские имена имели широкое распространение. Специалисты по генеалогии Семей не сумели обнаружить родства между ними. (Дж.Ф.45-й.)>– Верно, именно так его и звали. Но я звал его дедусей.
      – Лазарус, меня интересуют именно подобные вещи. Айра Джонсон не только ваш дед и мой пращур. Он был предком многих миллионов людей, обитающих и здесь, и повсюду – однако до сих пор для меня это было просто имя да две даты – рождения и смерти. И вдруг вы оживили его – человека, личность уникальную, яркую.
      Лазарус задумчиво посмотрел на него.
      – Положим, "ярким" он мне никогда не казался. Я бы назвал его противным старым дурнем, и, как считалось тогда, он, безусловно, не способен был хорошо повлиять на меня. Ммм, в городе, где жила моя семья, что-то поговаривали о нем и молодой училке. Это был скандал – по понятиям тех лет, конечно – и я думаю, что мы уехали из города именно поэтому. Я так ничего и не узнал, что там случилось – тогда взрослые ничего не рассказывали. Но я многому у него научился: он уделял мне больше времени, чем мои родители. Кое-что запомнилось. "Вуди, – говорил он, – всегда плутуй, играя в карты. Ты все равно будешь проигрывать, но не так частой крупно. И когда проигрываешь – улыбайся". Все в таком духе.
      – А что-нибудь еще из его слов вы можете вспомнить?
      – Ха! Через столько-то лет? Нет, конечно. Впрочем... Однажды он взял меня за город, чтобы поучить стрелять. Мне было тогда лет десять, а ему – не знаю... он всегда казался мне на девяносто лет старше Бога. <Айре Джонсону было семьдесят лет, когда Лазарусу было десять. (Дж.Ф.45-й.)>Он пришпилил мишень, послал одну пульку прямо в яблочко, чтобы показать мне, как надо стрелять, передал мне винтовку, небольшую такую однозарядку 22-го калибра, годную только, чтобы стрелять в цель и по консервным банкам, и сказал: "Ну вот, Вуди, я ее зарядил, а теперь бери и делай, как я показал. Прицелься, расслабься и нажимай". Так я и сделал, но выстрела не последовало.
      Я сказал об этом деду и потянул затвор. Он хлопнул меня по руке, взял винтовку и отвесил мне хороший пинок. "Вуди, что я говорил тебе об осечках? Или ты собираешься всю жизнь прожить одноглазым? А может, себя решил убить? Если так, я могу показать несколько более простых способов". Потом он сказал: "А теперь смотри", – и сам открыл затвор. Тот оказался пустым. Ну, я и говорю: "Дедуся, ты же сказал мне, что зарядил ружье". Черт возьми, Айра, я же сам видел это.
      "Верно, Вуди, – согласился он. – Но я обманул тебя – сделал вид, что заряжаю, а патрон оставил в руке. Ну, а теперь повтори, что я тебе говорил о заряженных ружьях? Хорошенько подумай и не ошибись – иначе мне придется снова хорошенько огреть тебя, чтобы мозги получше работали". Я подумал – недолго, у дедуси была тяжелая рука – и ответил: "Никогда не верь на слово, когда тебе говорят, что ружье заряжено". "Правильно, – согласился он. – Запомни на всю жизнь и придерживайся этого правила, иначе долго не проживешь". <Этот случай слишком не ясен, чтобы быть вымышленным. См. Энциклопедию Говарда: "Древнее вооружение, огнестрельное стрелковое оружие".>Айра, я запомнил это на всю жизнь – и не забывал даже тогда, когда такое оружие вышло из употребления, чем неоднократно спасал себе жизнь. А потом он велел мне заряжать и сказал: "Вуди, спорим на полдоллара – у тебя ведь найдется полдоллара?" У меня было много больше, однако мне уже доводилось с ним спорить, поэтому я сказал, что у меня только четвертак. "Хорошо, – сказал он, – тогда спорим на четвертак – в кредит я не спорю, – что ты выстрелишь даже мимо мишени, не говоря уже о яблочке".
      Потом он положил в карман мой четвертак и показал, что я сделал не так. На сей раз, прежде чем он закончил, я сумел сам сообразить, что нужно делать с ружьем, и теперь уже сам предложил ему пари. Он расхохотался и велел радоваться, что урок обошелся мне так дешево. Передай, пожалуйста, соль.
      Везерел исполнил просьбу.
      – Лазарус, если бы мне удалось сосредоточить вас на воспоминаниях – о вашем деде или ком угодно, я не сомневаюсь, что нам удалось бы узнать бездну всяких интересных вещей, не важно, считаете вы их мудростью или нет. За эти десять минут вы сформулировали с полдюжины основных житейских истин... правил – назовите их, как хотите – причем явно непреднамеренно.
      – Например?
      – Скажем, что большинство людей учится на опыте...
      – Даю поправку. Айра, большинство людей не способны использовать чей-либо опыт, не забывай о силе человеческой тупости.
      – Вот вам еще один пример. Кроме того, вы сделали парочку замечаний относительно тонкого искусства лжи... нет, скорее даже три – помните, вы сказали, что ложь не должна быть изощренной. Вы сказали также, что вера преграждает путь познанию, и еще что-то о том, что, только разобравшись в ситуации, можно справиться с ней.
      – Я не говорил этого... впрочем, не исключаю.
      – Я обобщил ваши слова. Вы сказали, что не плевали против ветра...
      Что в обобщенном виде означает: не предавайся мечтаниям, обратись лицом к фактам и поступай соответствующим образом. Впрочем, я предпочитаю вашу формулировку – она сочнее. А также: всегда плутуй, играя в карты. Я уже много лет не играл в них, однако смог предположить, что это значит: не пренебрегай доступными тебе способами увеличения шансов на успех в ситуации, определяемой случайными событиями.
      – Хмм. Дедуся сказал бы: не пустословь, сынок.
      – Добавим к прочему: плутуй, играя в карты, улыбайся, когда проигрываешь, и не пустословь. Если только на самом деле это не ваша собственная фраза.
      – Нет, тоже его. По-моему. Черт побери, Айра, через столько лет трудно отличить истинное воспоминание от воспоминания о воспоминании об истинном воспоминании. Так всегда бывает, когда ты вспоминаешь прошлое.
      Редактируешь его и перекраиваешь – чтобы сделать благопристойным...
      – Вот и еще одна...
      – Умолкни. Сынок, я не хочу вспоминать о былом – это признак старости. Младенцы и дети живут в настоящем времени – в "сейчас". Достигнув зрелости, человек предпочитает жить в будущем. В прошлом обитают лишь старцы... этот признак и заставил меня уразуметь, что я прожил уже слишком много. Я обнаружил, что все больше и больше размышляю о прошлом – и меньше о настоящем, не говоря уже о будущем. – Старик вздохнул. – Так я понял, что стар. Чтобы прожить долго – тысячу лет, скажем – нужно ощущать себя сразу и ребенком, и взрослым. Думай о будущем, чтобы быть к нему готовым, – но без тревоги. И живи так, словно завтра должен умереть, и встречай каждый новый рассвет, словно день творения, и с радостью живи в нем. И не думай о прошлом. А тем более не сожалей о нем. – На лице Лазаруса Лонга проступила печаль. Потом он вдруг улыбнулся и повторил: – Не жалей. Выпьем, Айра?
      – Полбокала. Благодарю вас, Лазарус. Если вы все же решились умереть в ближайшее время – никто не смеет оспаривать вашего права – почему бы тогда не вспомнить сейчас о прошлом? Почему бы не облагодетельствовать своими воспоминаниями потомков? Это ваше наследие куда более ценно, чем состояние.
      Лазарус поднял брови.
      – Сынок, ты начинаешь докучать мне.
      – Прошу прощения, сэр. Разрешите откланяться?
      – Заткнись и сядь на место. Мы же обедаем. Ты напомнил мне одного... Знаешь, в Новой Бразилии жил один тип, который все скорбел по поводу тамошнего обычая серийного двоеженства, однако старательно следил за тем, чтобы одна из его жен была домохозяйкой, а другая красавицей, так что... Айра, с помощью этой штуковины, которая нас слушает, можно собрать воедино отдельные заявления и составить из них некий меморандум?
      – Безусловно, сэр.
      – Хорошо. Не важно, как этот хозяин поместья – Силва, да, по-моему, его так и звали, дон Педро Силва – не важно, как он выкрутился из положения. Хочу только заметить, что, когда ошибается компьютер, он с еще большим упрямством, чем человек, цепляется за собственные ошибки. Если я подумаю подольше, то, может быть, и сумею подыскать для тебя какие-нибудь жемчужины мудрости. Точнее, стекляшки. И тогда не придется загружать машину скучными историями о доне Педро и его женах. Значит, ключевое слово...
      – Мудрость?
      – Иди и вымой рот с мылом.
      – И не подумаю. Быть может, подойдет "здравый смысл", старейший?
      – Это, сынок, понятие противоречивое. Смысл не может быть здравым. Пусть будут "Заметки" – записная книжка, куда я могу занести все, что запомнилось, все, что достойно упоминания.
      – Отлично! Можно немедленно внести изменения в программу?
      – Ты можешь сделать это отсюда? Я не хочу прерывать наш обед.
      – Это очень гибкая машина, Лазарус. Она является частью той, с помощью которой я правлю планетой... по мере моих слабых сил.
      – В этом случае, я полагаю, что ты можешь завести в ее память дополнительный контур, отзывающийся на ключевое слово. Возможно, я захочу заново перебрать искрящиеся шедевры собственной мудрости – дело в том, что универсальные положения лучше всего воспринимаются в форме, обращенной к конкретному времени... Иначе зачем политикам писатели-невидимки?
      – Писатели-невидимки? Признаюсь, мой классический английский небезупречен: это выражение мне не знакомо.
      – Айра, не надо рассказывать мне, что ты сам пишешь собственные речи.
      – Лазарус, я не произношу речей. Никогда. Только отдаю приказы и очень редко пишу отчеты, предназначенные для попечителей.
      – Поздравляю. Но могу поспорить – на Счастливой писатели-невидимки есть или вот-вот появятся.
      – Сэр, я немедленно заведу этот контур. Дать латинский алфавит и произношение двадцатого столетия? Вы будете диктовать на этом самом языке? – Если только бедная невинная машина не переутомится. В противном случае могу прочитать по фонетической записи.
      – Сэр, это очень гибкая машина, она и научила меня говорить на этом языке, а еще раньше – читать на Нем. – Хорошо, пусть будет так. Только распорядись, чтобы она не правила мою грамматику. Хватит с меня и редакторов-людей. От машины я подобной наглости не потерплю.
      – Да, сэр. Минуточку... прошу прощения. – И, перейдя на новоримский диалект галактического, исполняющий обязанности подозвал высокого техника. Вспомогательное печатное устройство установили раньше, чем беседующие успели допить кофе.
      Устройство включили, и оно тут же зажужжало.
      – В чем дело? – поинтересовался Лазарус. – Проверка?
      – Нет, сэр, оно печатает. Я попробовал поэкспериментировать. В рамках собственных программ машина обладает известной свободой суждений. Я распорядился, чтобы она просмотрела сделанную запись и попыталась выбрать все утверждения, схожие с афоризмами. Я не уверен, что она способна на это, поскольку любое объяснение понятия "афоризм" – не знаю, какое в нес заложено – волей-неволей окажется абстрактным. Но я надеюсь. Во всяком случае ей твердо приказано: никаких исправлений.
      – Хорошо. "Когда медведь вальсирует, удивительно то, что он танцует вообще, а не насколько изящно он это делает". Это не я, не помню кто. Цитата. Посмотрим, что получилось.
      Везерел сделал знак рукой маленькому технику, тот торопливо подскочил к машине и вручил каждому по листку.
      Лазарус просмотрел свой.
      – Ммм... да. Второе неверно – это пародия. Третье придется чуточку переформулировать. Эй! А здесь она воткнула знак вопроса. Наглая железка – я проверил справедливость этого утверждения за многие столетия до того, как добыли руду, из которой ее изготовили. Хорошо хоть, что не влезла с поправками. Не помню, чтобы я так говорит, но это тем не менее верно. Меня чуть не убили, прежде чем я усвоил эту мысль. – Лазарус поднял глаза. – Хорошо, сынок. Если тебе все это нужно – пользуйся. Раз я могу проверить и внести поправки... Не стоит принимать мои слова за Евангелие, прежде чем я выброшу оттуда всю чушь. А я способен это сделать не хуже всякого.
      – Конечно, сэр. Без вашего одобрения ничто не войдет в анналы. Если только вы не воспользуетесь этой кнопкой... тогда ваши неизданные заметки придется править мне. Ничего больше мне не останется.
      – Пытаешься подловить, так? Хм-м... Айра, что, если я предложу тебе быть Шехерезадой наоборот?
      – Не понимаю.
      – Неужели Шехерезаду наконец забыли? И сэр Ричард Бартон трудился напрасно?
      – О нет, сэр! Я читал "Тысячу и одну ночь" в переводе Бартона. Сказки эти пережили столетия, в новых пересказах они стали доступными и новым поколениям, не утеряв, как я полагаю, обаяния. Просто я не понял вашего предложения.
      – Вижу. Ты сказал, что говорить со мной – для тебя самая важная из обязанностей.
      – Да.
      – Интересно. Если ты действительно так считаешь, заходи ко мне каждый день – поболтаем. Я не собираюсь затруднять себя беседой с самой умной из машин.
      – Лазарус, это не просто честь, я польщен предложением и готов составлять компанию, пока вам не надоест.
      – Посмотрим. Когда человек делает общее утверждение, он тем не менее всегда имеет в виду некоторые ограничения. Каждый день, сынок, и весь день. И чтобы приходил ты сам, а не заместитель. Приходи часа через два после завтрака – и сиди, пока я тебя не отошлю. Но любой пропущенный день... Хорошо, если будут неотложные дела, позвонишь, извинишься и пришлешь хорошенькую девицу. Чтобы знала классический английский и еще – чтобы была умна и умела не только слушать, потому что старому дураку частенько охота поболтать с хорошенькой девушкой, которая хлопает ресницами и восторгается. Если она угодит мне – я разрешу ей остаться. Или же возмущусь настолько, что воспользуюсь кнопкой, которую ты обещал установить. Конечно, я не стану совершать самоубийство в присутствии гостей – это невежливо. Понял?
      – Кажется, да, – медленно ответил Айра, – вы будете сразу Шехерезадой и царем Шахрияром, а я... впрочем, не так: я буду организовывать всю эту тысячу ночей, то есть дней. И если ошибусь – не рассчитывайте на это – вы можете...
      – Обойдемся без далеких аналогий, – посоветовал Лазарус. – Я просто разоблачаю твой блеф. Если мои бредни нужны тебе, как ты утверждаешь, значит, будешь сидеть рядом и слушать. Разок-другой можешь пропустить, если девица и впрямь окажется хорошенькой и сумеет польстить моему тщеславию – у меня его до сих пор в избытке – и все сойдет. Но, если ты начнешь часто пропускать наши занятия, я пойму, что тебе скучно и расторгну сделку. Держу пари, твое терпение истощится задолго до наступления тысяча первого дня. Я-то, наоборот, умею терпеть подолгу, годы и годы – в основном поэтому я еще жив. Но ты еще молод, и держу пари, что я пересижу тебя.
      – Согласен. Девушка – если мне действительно придется отсутствовать одна из моих дочерей. Она очень хорошенькая. Вы не против?
      – Хмм. Ты как тот искандарианский работорговец, что продал собственную мамашу. Зачем мне твоя дочь? Я не намереваюсь жениться на ней, в постели она мне тоже не нужна. Я просто хочу, чтобы мне льстили и развлекали. Кстати, кто тебе сказал, что она хорошенькая? Если она действительно твоя дочь, значит, должна быть похожа па своего отца.
      – Не надо, Лазарус. Меня так легко не вывести из себя. Конечно, отцы в таких вопросах необъективны, но я видел, какое впечатление она производит на остальных. Она еще вполне молода, восьмидесяти не исполнилось, и только один раз была замужем по контракту. Вы потребовали, чтобы девица была симпатичной и говорила на вашем "молочном" языке. Такую не сразу найдешь. Но моя дочь наделена и способностью к языкам. Более того, она рвется повидаться с вами. Я могу отложить все срочные дела, чтобы она получше освоила язык.
      Лазарус ухмыльнулся и пожал плечами.
      – Ну, как хочешь. Можешь сказать ей, чтобы не надевала пояс невинности – у меня уже нет сил. Но пари я выиграю, быть может, даже не увидев ее: ты скоро поймешь, какой перед тобой старый зануда. Я и теперь остаюсь нудным типом, – таким же, как Вечный Жид... Я тебе не рассказывал, как однажды с ним повстречался?
      – Нет. Я в это не верю. Вечный Жид – это миф.
      – Ну тебе, конечно, виднее, сынок. Я встречался с ним – это вполне реальная личность. В семидесятом году после рождества Христова воевал с римлянами во время осады Иерусалима. Потом участвовал во всех крестовых походах – один из них даже организовывал. Рыжий, конечно – все природные долгожители помечены клеймом Гильгамеша. Когда я встретил его, он носил имя Сэнди Мак-Дугал, оно лучше подходило к его тогдашним занятиям, варьировавшим от простого надувательства до шантажа. <Несмотря на известную противоречивость данного отрывка, идиомы свойственны Северной Америке двадцатого столетия. Они характеризуют определенные разновидности финансового обмана. См. раздел "Обман", подраздел "Мошенничество" в "Новой золотой ветви" Кришнамурти. Академпресс, Нью-Рим. (Дж.Ф.45-й.)>В частности, он... Айра, если ты не веришь мне, зачем тебе записывать мои воспоминания?
      – Лазарус, если вы полагаете, что сможете мне до смерти надоесть, – поправка, до вашей смерти – зачем тогда выдумывать сказочки для моего развлечения? Невзирая на все ваши резоны, буду слушать внимательно и долго, как царь Шахрияр. Возможно, компьютер мой записывает все, что вам угодно сказать – без редакции, я гарантирую, – однако при этом он входит в состав чувствительного детектора лжи, способного выделить все придуманные вами побасенки. Видите ли, в том, что вы говорите, меня волнует не историческая достоверность. Не сомневаюсь, что в любой придуманной вами истории сами собой обнаружатся ваши оценки – жемчужины мудрости – чтобы вы там ни говорили.
      – "Жемчужины мудрости"! Молокосос, если ты еще раз произнесешь эти слова – оставлю после уроков и велю мыть доску. А что касается компьютера – то объясни ему, что среди всех моих историй верить следует именно самым диким, поскольку они – чистейшая правда. Ни одному писателю не придумать такой фантастической мешанины, происходящей в нашей безумной Вселенной.
      – Она уже знает это, но я повторю предупреждение еще раз. Так вы рассказали о Сэнди Мак-Дугале, о Вечном Жиде.
      – В самом деле? Если он пользовался этим именем, значит, действие происходило в двадцатом столетии в Ванкувере – было такое место в Соединенных Штатах, где люди была настолько умны, что не платили налогов Вашингтону. Сэнди орудовал в Нью-Йорке – городе, даже тогда славившемся глупостью своих жителей. Я не буду приводить конкретных деталей его мошенничества – это совратит твой аппарат. Будем считать, что Сэнди пользовался самым древним принципом избавления глупца от денег: просто выбирал приманку, на которую должна клюнуть его жертва. Ничего больше не нужно, Айра. Если человек жаден – его можно обманывать и обманывать. Беда состояла в том, что Сэнди Мак-Дугал был, пожалуй, пожаднее собственных жертв, а потому частенько перехватывал через край, и ему приходилось удирать по ночам – иногда оставив позади возмущенную толпу. Айра, если ты обираешь человека, дай ему время снова обрасти шкурой, иначе он будет нервничать. Если ты соблюдаешь это простое правило, можешь стричь своего барана снова и снова – процедура эта помогает ему поддерживать бодрость и сохранять силы. Но Сэнди был слишком жаден для этого – у него не хватило терпения.