Она умнее его, и он это знает. Она его пугает.

«Привет, Дональд, — мысленно вела она разговор. — Привет, Дональд… О, ничего особенного, разве что это новое правило о явке с ведрами и лопатами после парада по случаю вступления в должность лорд-мэра, голову сломаешь… Послушай, Дональд, есть такая странная маленькая сеть радиосвязи: Конотоп-Пригики-Полтава, на юге Украины. Ничего особо важного, но нам никак не удается ее до конца расколоть, и Арчи — ты, наверное, его знаешь? — Арчи предполагает, что это может быть вариант Грифа… Радиообмен был в феврале и начале марта… Это точно… »

Эстер смотрела, как он в одиночестве ковыряет вилкой. Смотрела, как выслеживающий добычу стервятник. И как только, спустя четверть часа, он поднялся и сгреб оставшиеся на тарелке объедки в помойное ведро, она встала из-за стола и последовала за ним, не обращая внимания на то, что девушки удивленно глядят ей вслед.

Она следовала за ним до самого шестого барака, подождала пять минут, пока он сел на место, и затем вошла в помещение.

В машинном зале царил усыпляющий полумрак, как в сумерках в читальном зале. Эстер легонько тронула его за плечо.

— Привет, Дональд.

Он повернулся и удивленно заморгал.

— А, привет. — Героическое усилие памяти. — Привет, Эстер.

— Там уже почти стемнело, — заметил Кейв, глядя на часы. — Осталось недолго. Сколько у вас?

— Двадцать девять, — ответил Бакстер.

— Кажется, вы сказали, что этого достаточно, мистер Джерихо?

— Погода, — сказал Джерихо, не поднимая глаз. — От конвоя требуется сообщение о погоде. Атмосферное давление, облачность, тип облаков, скорость ветра, температура. До того как стемнеет.

— У них на хвосте десяток подводных лодок, а вы хотите, чтобы они сообщали вам о погоде!

— Да, пожалуйста. И как можно скорее.

Сводка погоды пришла в 21. 31.

После 21. 40 сообщений о контакте не поступало.

Конвой НХ-229 на 22. 00:

Тридцать семь торговых судов водоизмещением от 12000-тонного английского танкера «Сазерн Принцесс» до 3500-тонного американского сухогруза «Маргарет Лайкс», освещаемые полной луной, медленно продвигались по бурному морю курсом пятьдесят пять градусов прямо на Англию. Видимость десять миль — первая такая ночь в Северной Атлантике за много недель. Кораблей сопровождения пять, включая два тихоходных корвета и два потрепанных устаревших эсминца, переданных Америкой Англии в 1940 году в обмен на базы. Один из эсминцев — «Мэнсфилд» — после атаки на подлодки потерял с конвоем связь, потому что командующий (только что назначенный на эту должность) забыл сообщить о повторном изменении курса. Ни одного спасательного судна. Никакого прикрытия с воздуха. Никакого подкрепления за тысячу миль вокруг.

— В общем, — закуривая и разглядывая карты, подытожил Кейв, — будет справедливо сказать, что налицо полный бардак.

Первая торпеда попала в цель в 22. 01.

В 22. 32 Том Джерихо еле слышно произнес:

— Есть.

В трактире «Восемь колокольчиков» на Букингем-роуд время подходило к закрытию, к тому же мисс Джоби и мистер Боннимен по существу исчерпали главную тему нынешнего разговора — «полицейскую облаву» на комнату мистера Джерихо, как драматично выражался Боннимен.

Они услышали подробности от миссис Армстронг. При воспоминании об этом возмутительном вторжении на ее территорию кровь все еще бросалась ей в лицо. Всю вторую половину дня у дверей торчал полицейский в форме («представляете, на виду у всей улицы»), в то время как двое в штатском с ящиком инструментов, размахивая ордером, явились в гостиницу, целых три часа обыскивали заднюю спальню наверху и, уходя, захватили с собой кучу книг. Переворошили постель и гардероб, подняли ковер и доски пола, насыпали кучу сажи из трубы.

— Конец молодому человеку. И всей квартплате, — заявила миссис Армстронг, сложив на груди похожие на окорока руки.

— «И всей квартплате», — в шестой или седьмой раз повторил, уткнувшись в пивную кружку, Боннимен. — Мне это ужасно нравится.

— И такой тихий мужчина, — произнесла мисс Джоби.

За стойкой зазвонил колокольчик и замигал свет.

— Время, джентльмены! Пора, прошу вас! Боннимен допил водянистое горькое пиво, мисс Джоби закончила портвейн с лимоном, и кавалер нетвердыми шагами проводил ее мимо мишени для дротиков и гравюр с охотничьими сценами к выходу.

В этот день, который Джерихо пропустил, обитатели городка впервые ощутили весну. Даже ночью было тепло. Затемнение придавало унылой улице романтический налет. Любители выпить, спотыкаясь, брели в темноте. Боннимен игриво привлек мисс Джоби к себе. Оба чуть отступили к дверям. Она, ожидая поцелуя, раскрыла рот и прижалась к нему Боннимен крепко обнял ее за талию. Если ей недоставало красоты — а как об этом судить в темноте? — то этот недостаток больше чем компенсировался пылкой страстью. Ее крепкий язычок, сладкий от портвейна, проворно шарил по его зубам.

Боннимен, инженер почтового ведомства, был призван в Блетчли, как догадывался Джерихо, для обслуживания дешифровочных машин. Мисс Джоби работала в задней комнате на верхнем этаже особняка, подшивала депеши абвера, шифрованные вручную. В соответствии с правилами они не посвящали друг друга в круг своих обязанностей. В этом благоразумном решении Боннимен пошел еще дальше, умолчав о том, что в Доркинге у него остались жена и двое детишек.

Руки ухажера, скользнув по узким бедрам, принялись задирать юбку.

— Не здесь, — прошептала мисс Джоби, отцепляя его пальцы.

Словом (как впоследствии сообщил Боннимен хмурому полицейскому инспектору, записавшему его показания), есть вещи, которыми приходится довольствоваться взрослому мужчине в военное время, сами понимаете.

Сперва проехали на велосипедах вдоль линии и под железнодорожный мост. Потом при свете фонарика перелезли через запертую калитку и сквозь заросли ежевики прошли по грязи к остову разрушенного здания. Где-то поблизости находился большой водоем. Его не было видно, но слышался плеск волн и время от времени крик водоплавающей птицы. В той стороне было темнее, как в большой черной яме.

Мисс Джоби, порвавшая свои драгоценные чулки и подвернувшая ногу, не скупилась на громкие упреки в адрес мистера Боннимена по поводу всех его совершенно неуместных стараний.

— Бонни, я боюсь, давай вернемся, — ныла она.

Но Боннимен не собирался возвращаться. Даже в нормальные дни миссис Армстронг, подобно станции перехвата, улавливала в эфире, ограниченном пределами ее гостиницы, любой писк и скрип, а уж сегодня она будет особенно бдительной. К тому же это место его возбуждало. Фонарик высвечивал на голом кирпиче свидетельства уже имевших здесь место любовных связей: АЕ + ГС, Тони = Кэт. Место это обладало какой-то странной эротической притягательностью. Сколько здесь всего бывало, сколько произнесенных шепотом несвязных выражений страстного восторга… Они были частью могучего влечения, которое возникло задолго до них и будет существовать долго после них, — запретного, неудержимого, вечного. Это была сама жизнь. Так, во всяком случае, думал Боннимен, хотя, естественно, ни тогда, ни после, в беседе с полицией, не выражал эти мысли вслух.

— И что было потом, сэр? Конкретнее.

Этого он, увольте, не расскажет ни конкретно, ни приблизительно.

На самом же деле было то, что Боннимен сунул фонарик в выбоину в стене и заключил мисс Джоби в объятия. Сначала он встретил притворное сопротивление — легкую попытку освободиться, все те же «не надо» и «не здесь», — которое становилось все менее убедительным, когда ее язычок снова принялся за свое и они продолжили то, на чем остановились у дверей трактира. Его руки снова заскользили вверх, задирая юбку, и опять она оттолкнула их, но на этот раз по другой причине. Чуть поморщившись, она наклонилась и стала стягивать трусики. Шаг, другой, и трусики исчезли в кармане. Боннимен стоял, сгорая от нетерпения.

— Конкретнее, инспектор, потом мы с мисс Джоби заметили в углу какую-то мешковину.

Она, с задранной выше колен юбкой, он — со спущенными по щиколотки брюками, словно в кандалах, заковыляли в угол, где он тяжело рухнул на колени, поднимая клубящуюся в свете фонарика тучу пыли. Потом она заерзала и стала жаловаться, что в спину что-то впивается.

Они поднялись и оттащили мешки в сторону, чтобы стало удобнее.

— И вот тогда вы его и обнаружили?

— Тогда и обнаружили.

Полицейский инспектор вдруг хватил кулаком по шершавой доске стола и кликнул сержанта. — До сих пор никаких следов Уигрэма?

— Ищем, сэр.

— Пора бы, черт возьми, найти. Продолжайте.

Бомбочка была увесистой — не меньше полутонны, прикинул Джерихо, — и хотя она стояла на роликах, только вдвоем с инженером им удалось отодвинуть ее от стены. Джерихо тянул, а инженер зашел сзади и изо всех сил толкал плечом. Наконец она подалась и девушки из вспомогательного корпуса принялись ее разбирать.

Дешифратор выглядел чудовищем из фантастических романов Герберта Уэллса: черный металлический корпус восемь футов шириной и шесть высотой с закрепленными спереди десятками цилиндров диаметром пять дюймов. Задняя стенка держалась на петлях, за нею открывалась масса разноцветных проводов и тускло поблескивали металлические барабаны. На том месте, где он стоял, по бетонному полу разлилась масляная лужа.

Джерихо вытер тряпкой руки и отошел наблюдать в угол. В остальных частях барака находилось еще два десятка бомбочек, пережевывающих другие шифры Энигмы, и можно было представить, что жара и шум там не уступали жаре и шуму в машинном отсеке корабля. Одна из девушек подошла к задней стенке и стала отсоединять и пересоединять провода. Другая двинулась вдоль передней части, вынимая и проверяя по очереди каждый цилиндр. Как только девушка находила дефекты в обмотке, она передавала цилиндр инженеру, и тот с помощью маленьких щипчиков водворял тонкие проводки на место. Контактные щетки постоянно стирались, а приводной ремень от мощного электромотора при больших нагрузках имел свойство растягиваться и слетать. Инженеры никогда как следует не налаживали заземление, так что порой раздавались мощные электрические разряды.

Нет хуже места для работы, чем это, подумал Джерихо. Ужасный труд. Восемь часов в день, шесть дней в неделю быть заточенным в этом шумном подвале без окон. Он украдкой взглянул на часы. Не хотел, чтобы заметили его нетерпение. Почти половина двенадцатого.

Его меню в этот момент спешно развозилось по всем цехам дешифраторов вокруг Блетчли. В восьми милях к северу от Парка в бараке, расположенном в лесном угодье Гейхерст-Мэнор, группе уставших пичужек к концу смены было приказано остановить три машины, обрабатывавших Поползня (военная администрация Берлин — Вена — Белград), разобрать настройку и готовить машины к Акуле. В конюшнях имения Эдсток-Мэнор, в десяти милях к западу, девушки, растянувшись на полу у молчавших машин, слушали по Би-Би-Си Томми Дорси, когда в помещение с пачкой программ расшифровки влетел начальник и приказал пошевеливаться. Аналогичная картина наблюдалась в Уэйвендон-Мэнор, в трех милях к северо-востоку: четыре машины в сыром бункере без окон внезапно сняли с обработки Скопы (второстепенного шифра Энигмы для организации Тодта), а обслуживающему персоналу приказали остаться для срочной работы.

Эти и еще две машины в одиннадцатом бараке Блетчли составили обещанную дюжину бомбочек.

Проверка механизмов закончилась, и девушка вернулась к первому ряду цилиндров, настраивая их на комбинацию, содержащуюся в меню. Она диктовала буквы напарнице, а та перепроверяла.

— Фредди, масло, квагга…

— Так.

— Яблоко, рентген, Эдвард…

— Так.

Громкое металлическое щелканье закрепляемых на своих местах цилиндров. Каждый настроен по одному и тому же ротору Энигмы: всего сто восемь, что равноценно работающим параллельно тридцати шести энигмам. После настройки всех цилиндров машину откатили на место и запустили мотор.

Цилиндры начали вращаться, за исключением одного в верхнем ряду, который заело. Инженер двинул по нему гаечным ключом, и тот тоже стал вращаться.

Бомбочка будет теперь непрерывно работать в соответствии с заложенным меню — наверняка целый день, а возможно, по подсчетам Джерихо, дня два-три, периодически останавливаясь, когда все цилиндры будут завершать круг. Тогда проверят показания цилиндров, снова запустят машину, и так будет до тех пор, пока не отыщется точная комбинация настроек и шифроаналитики не прочтут содержание радиообмена по шифру Акулы на этот день. Так, во всяком случае, предполагалось теоретически.

Инженер принялся отодвигать еще одну машину, и Джерихо поспешил к нему на помощь, но кто-то потянул его за руку.

— Пошли, старина, — перекрывая шум, крикнул Логи. — Нам здесь больше нечего делать. — И снова потянул за рукав.

Джерихо неохотно последовал за ним.

Радости не было. Завтра к вечеру, а может, в четверг машины выдадут настройку Энигмы на сегодняшний день. Тогда начнется настоящая работа — трудоемкая попытка восстановить новую тетрадь метеокодов: сбор метеосводок конвоя, сравнение их с сообщениями о погоде, уже полученными с окружающих подводных лодок, предположения, их проверка, создание нового набора шпаргалок… Она никогда не кончалась, эта борьба с Энигмой. Своего рода шахматный турнир в тысячу туров против игрока, обладающего сверхъестественной способностью к защите, причем каждый день фигуры возвращаются на исходные позиции и партия начинается сначала.

Они пошли по асфальтовой дорожке к восьмому бараку. Логи, похоже, тоже было невесело.

— Я отослал всех по домам. Пускай поспят. И сам собираюсь. Ты тоже ступай, даже если не спится.

— Если можно, немного разберусь с делами. Верну в сейф кодовую тетрадь.

— Давай. Спасибо.

— Потом, думаю, мне лучше переговорить с Уигрэмом.

— Ах, да. Уигрэм.

Они зашли в барак. В кабинете Логи кинул Джерихо ключи от Черного музея.

— И твой приз, — сказал он, поднимая в руке полбутылки шотландского виски. — Нельзя забывать.

— По-моему, ты говорил, что Скиннер обещал бутылку, — засмеялся Джерихо.

— Да, конечно, но ты же знаешь Скиннера.

— Надо и другим.

— Не будь, черт возьми, таким ханжой. — Из того же ящика Логи достал пару эмалированных кружек. Сдул пыль и протер пальцем внутри. — За что выпьем? Ты не против, что я за компанию?

— За конец Акуле? За будущее?

Логи плеснул в кружки по изрядной порции виски.

— А если, — вдруг предложил он, — а если за твое будущее?

Они сдвинули кружки.

— За мое будущее.

Не снимая пальто, молча сидели и пили.

— Я никуда не гожусь, — наконец выговорил Логи, тяжело поднимаясь из-за стола. — Не способен, старина, отличить день от года. — Взял с полки три своих трубки, шумно продул и сунул в карман. — Не забудь свой виски.

— Да не надо мне этого чертова пойла.

— Забери. Ну пожалуйста. Ради меня.

В коридоре он пожал Джерихо руку, и тот испугался, что Логи сейчас скажет что-нибудь такое, от чего он почувствует себя неловко. Но Логи, похоже, передумал. Просто грустно улыбнулся, махнул рукой, прошел, пошатываясь, по коридору и хлопнул за собой дверью.

Большая комната до начала ночной смены была почти пуста. В дальнем углу без особого рвения сидели над Дельфином и Морской свиньей. Две молодые женщины в спецовках ползали на коленях вокруг стола Джерихо, собирая в мешки все до единого клочки бумаги, которые полагалось сжечь. Один Кейв склонился над своими картами. Взглянул на входившего в комнату Джерихо.

— Ну что? Как твои дела?

— Пока рано говорить, — ответил Джерихо. Отыскал кодовую тетрадь и сунул в карман. — А у тебя?

— Пока что поразили троих. Норвежский сухогруз и голландское грузовое судно. Затонули сразу. Третий горит и ходит кругами. Половина команды погибла, остальные пытаются спасти судно.

— Что за корабль?

— Американское грузовое судно типа «Либерти». «Джеймс Оглеторп». Семь тысяч тонн, на борту металл и хлопок.

— Американское, — повторил Джерихо, вспомнив о Крамере.

А у меня погиб брат. Одним из первых…

— Это же бойня, — воскликнул Кейв, — кровавая бойня. Сказать, что в этом хуже всего? Она не кончится этой ночью. Будет продолжаться без конца день за днем. Их станут преследовать, гнать без передышки и торпедировать по всей проклятой Северной Атлантике. Можешь себе представить, каково это? Видеть, как корабль рядом с тобой взлетает на воздух. Не иметь возможности задержаться и подобрать оставшихся в живых? Ждать своей очереди? — Он тронул шрам, потом, как бы вспомнив, покорно уронил руку. — А теперь, наверное, принимают сообщения подлодок, кишащих вокруг SC-122.

Зазвонил телефон, и Кейв отвернулся взять трубку. Джерихо тихо поставил полбутылки виски ему на стол и вышел из барака.

Его мысли, подстегиваемые бензедрином и виски, казалось, вертелись по собственным законам, подобно машинам в одиннадцатом бараке, вызывая причудливые случайные ассоциации: Клэр, Эстер, Скиннер, Уигрэм с кобурой под мышкой, следы шин на инее у домика и горящий «Либерти», кружащий по телам погибших членов экипажа.

Он остановился у озера подышать свежим воздухом и вспомнил о всех других случаях, когда стоял здесь, в темноте, вглядываясь в еле видимые на фоне звездного неба очертания особняка. Прикрыв глаза, представил, как это могло быть до войны. Вечер в разгар лета. Звуки оркестра и гул голосов на поляне. В ветвях деревьев цепочка китайских фонариков: розовых, лиловых, желтых. Канделябры в бальном зале. На гладкой поверхности озера рассыпаны отражения хрусталя.

Видение было настолько ярким, что в пальто, как от воображаемой жары, стало действительно жарко. Поднимаясь по склону к особняку, представил вереницу серебристых «роллс-ройсов», шоферов, склонившихся перед дамскими шляпками. Но когда подошел поближе, шикарные машины превратились в простенькие автобусы, доставившие очередную смену и забирающие предыдущую, а вместо музыки послышались телефонные перезвоны и стук торопливых шагов по каменному полу.

Шагая по лабиринту коридоров, Джерихо осмотрительно кивал немногочисленным встречным: пожилому мужчине в темно-сером костюме, пехотному капитану, девушке из вспомогательного корпуса ВВС. В тусклом свете они казались жалкими, нездоровыми, и, судя по их виду, сам он, должно быть, тоже выглядел довольно странно. Вспомнил, что от бензедрина что-то делалось со зрачками, и, кроме того, больше сорока часов он не брился и не переодевался. Но еще никого не выгоняли из Блетчли за странный вид, иначе бы это место изначально пустовало. Старина Дилли Нокс являлся на работу в домашнем халате, тот же Тьюринг, спасаясь от сенной лихорадки, разъезжал на велосипеде в противогазе, а шифроаналитик из японского отделения в обеденный перерыв нагишом купался в озере. В сравнении с ними Джерихо выглядел совсем традиционно, точно какой-нибудь бухгалтер.

Он открыл дверь в проход, ведущий в подвал. Лампочка после его последнего визита сюда, должно быть, перегорела, и он, будто в катакомбах, оказался в непроглядной холодной тьме. В конце лестницы что-то слабо светилось, и он ощупью направился туда. Это была обведенная светящейся краской замочная скважина в двери Черного музея: хитрость, придуманная во время воздушных налетов.

В комнате выключатель работал. Джерихо отпер сейф и вернул на место кодовую тетрадь. На мгновение мелькнула безумная мысль спрятать здесь похищенные шифрограммы. Если положить их в конверт, они могут незаметно оставаться здесь месяцами. Но когда после нынешней ночи он вновь окажется тут? В один прекрасный день их обнаружат. И тогда останется только позвонить в Бьюмэнор, и все будет раскрыто — его причастность, Эстер… Нет, нет.

Он закрыл стальную дверь.

Но никак не мог заставить себя уйти. Какой большой пласт его жизни находится здесь! Он потрогал сейф, шершавые сухие стены. Провел пальцем по пыльному столу. Стал разглядывать стоящие в ряд на металлической полке энигмы. Все в легких деревянных, в большинстве немецких, ящиках. Даже в бездействии от них, казалось, исходила какая-то непреодолимая угрожающая сила. Подумалось: это нечто большее, чем просто машины. Синапсы враждебного мозга — непостижимые, запутанные, одушевленные.

Несколько минут не отрывал от них глаз. Потом повернулся уходить. Остановился.

— Том Джерихо, — прошептал он. — Ты набитый дурак.

Первые две энигмы, которые он снял с полки, были сильно повреждены и непригодны для пользования. У третьей к ручке привязан багажный ярлык: «Сиди-Боу-Зид 14/2/43». Энигма африканского экспедиционного корпуса, захваченная Восьмой армией при наступлении на Роммеля в прошлом месяце. Джерихо осторожно поставил ее на стол и расстегнул металлические застежки. Крышка легко открылась.

Эта машина оказалась в идеальном состоянии — красота. Буквы на клавишах не стерты, на черном металлическом кожухе ни царапины. На свету поблескивали три ротора — поставленных, как он отметил, на ZDE. Он любовно погладил машину. Должно быть, она только что вышла с завода. «Chiffreirmaschine Gesellschaft, — написано на табличке. — Heimsoeth und Rinke, Berlin-Wilmersdorf, Uhlandstrasse 138».

Он тронул клавишу. Она ходила туже, чем в обычной пишущей машинке. Когда нажал посильнее, раздался звонок и правый ротор подвинулся на один зубец. Одновременно зажглась одна из лампочек.

Хвала Господу!

Батарея заряжена. Энигма действует.

Он проверил механизм. Наклонился и нажал на «С». Высветилась буква «J». Нажал на «L» и получил «U». A, I, R и Е дали соответственно X, Р, Q и снова Q.

Сняв внутреннюю крышку, он отвел шпиндель и, установив роторы обратно на ZDE, закрепил на местах. Напечатал шифрограмму JUXPQQ, и одна за другой высветились буквы C-L-A-I-R-E. Клэр.

Поискал в карманах часы. Без двух минут двенадцать.

Закрыл крышку и поставил Энигму на полку. Запер за собой дверь.

Кем он был для людей, мимо которых пробегал по коридорам особняка? Никем. Одним из потерявших голову чудаковатых шифроаналитиков.

Эстер Уоллес, как договорились, в полночь была в телефонной будке, делая вид, что разговаривает. Не то чтобы трусила, скорее ощущала себя в дурацком положении. За стеклами бесшумно двигались две вереницы слабых огоньков: одна смена выплескивалась из главных ворот, другая в них вливалась. В кармане Эстер лежал листок пестрой от древесных вкраплений коричневатой бумаги для заметок, какой пользовались в Блетчли.

Кордингли заглотил ее сказку без остатка, более того, пожалуй, проявил даже слишком много рвения. Не найдя сначала соответствующей папки, он позвал на помощь прыщавого лопоухого юнца с растрепанными светлыми волосами. Неужели этот мальчишка, удивилась она, этот малец в самом деле шифроаналитик? Но Дональд шепотом подтвердил, добавив, что к тому же один из лучших: среди лиц свободных профессий и в университетах всех подчистили и теперь принимаются за мальчишек прямо из школы. Несформировавшихся. Не задающих вопросов. Новая элита.

Папку достали, расчистили место в уголке — и никогда еще карандаш мисс Уоллес не бегал по бумаге так быстро. Самое трудное предстояло в конце: надо было держать себя в руках, не бежать, как только закончишь, а перепроверить цифры, вернуть папку мальцу и отдать дань вежливости Дональду.

— Надо бы посидеть, выпить как-нибудь вечерком.

— Конечно, неплохо бы.

— Тогда я постараюсь как-нибудь.

— Прекрасно. Я тоже.

Конечно же, оба не имели ни малейшего намерения исполнить обещанное.

Ну же, Том Джерихо.

Уже за полночь. Прогромыхали первые автобусы — почти невидимые, разве что в свете задних огней клубятся розовые облачка выхлопов.

И когда она уже начала терять надежду, снаружи расплылось белое пятно. По стеклу тихо постучали. Она бросила на рычаг трубку и осветила фонариком прижатое к стеклу страшное лицо. Дикие темные глаза и отросшая, как у беглого каторжника, щетина.

— Напугал до смерти, — проворчала она, еще находясь за дверью будки. Выходя, сказала:

— Номера на телефоне.

Оставила дверь открытой. Джерихо благодарно пожал ей руку. Слишком коротко, чтобы отличить, чьи пальцы холоднее.

— Встретимся здесь в пять.

Радостное возбуждение придало новые силы усталым ногам. Она жала на педали, удаляясь вверх по холму от Блетчли.

Ему нужно встретиться с ней в пять. Это может лишь означать, что он нашел выход. Победа! Победа над мермагенами и кордингли!

Дорога стала круче. Эстер встала на педали. Велосипед вилял из стороны в сторону. Лучик фонарика танцевал в темноте.

Позднее она жестоко корила себя за это преждевременное ликование, но, по правде говоря, она бы все равно их не увидела. Они выбрали позицию весьма тщательно: расположились вдоль тропинки, спрятавшись в изгороди из боярышника — профессиональная работа, — так что когда она свернула на тропинку и велосипед запрыгал по рытвинам, подъезжая к дому, она не заметила ни души.

Эстер была в шести футах от двери, когда зажглись фары — узкие маскировочные щели, но все же достаточно яркие, чтобы высветить ее тень на побеленной стене. Она услышала, как заурчал мотор и, прикрыв глаза, обернулась. Увидела, как, ныряя на рытвинах, к ней приближается большой автомобиль — спокойно, не спеша, неумолимо.

Джерихо уговаривал себя не торопиться. Спешить некуда. Ты дал себе пять часов. Вот и пользуйся ими.

Он заперся в подвале, оставив ключ в двери, чтобы нельзя было вставить ключ снаружи. Понимал, что в конце концов придется открывать — иными словами, он как крыса в ловушке. Но по крайней мере у него будет полминуты на то, чтобы придумать объяснение. Открыл сейф морского отделения и разложил на узком столе карты и кодовые тетради. Добавил к ним похищенные шифрограммы и настройки шифров, а также положил перед собой часы с открытой крышкой. Как перед экзаменом, подумал он. «Кандидаты пишут только на одной стороне листа; поля оставляются чистыми для экзаменующего».

Потом взял с полки Энигму и снял крышку.

Прислушался. Тихо. Только где-то капает из трубы. Стены выпячиваются под давлением мерзлой почвы; пахнет землей, плесенью и отсыревшей штукатуркой. Подул на пальцы, размял.

Решил начать с конца, сначала расшифровать последнюю депешу, полагая, что причину исчезновения Клэр можно скорее найти в содержании последних сообщений.

Пробежав пальцем по заметкам, отыскал настройку Грифа на 4 марта — день паники в канцелярии Блетчли.

III V IV GAH CX AZ DV KT HU LW GP EY MR FQ

Римские цифры показывали, какие три из пяти роторов были задействованы в тот день и в каком порядке они располагались. GAH обозначало исходные позиции роторов. Следующие десять буквенных пар показывали соединения, которые надо было сделать в штепсельном коммутаторе на задней стенке Энигмы. Шесть букв оставались не соединенными, что по непостижимому чудесному капризу законов статистики фактически увеличивало число потенциально возможных буквенных сочетаний с 8 миллионов миллионов (25 х 23 х 21 х 19 х 17 х 15 х 13 х 11 х 9 х 7 х 5 х 3) до более чем 150 миллионов миллионов.

Сначала он произвел соединения: С с X, А с Z… Короткие отрезки оплетенного гибкого шнура шоколадного цвета с заделанными в бакелит медными штепсельными штырями по концам легко входили в буквенные гнезда.

Затем снял внутреннюю крышку, отвел шпиндель, вынул уже находившиеся там три ротора. Из отдельной ячейки достал два запасных.

Ротор был размером с хоккейную шайбу, но потяжелее: шифровальное колесико с двадцатью шестью терминалами — со штырями и пружинами с одной стороны, плоское и кольцеобразное с другой — и выгравированными по ребру буквами алфавита. По мере вращения роторов относительно друг друга менялся электрический контур. Правый ротор поворачивался при каждом ударе по клавише. Через каждые двадцать шесть букв зарубка на его алфавитном кольце толкала средний ротор на одно деление. А когда в конце концов средний ротор делал полный оборот, левый ротор поворачивался на одно деление. Одновременное перемещение двух роторов в Блетчли называли «крабом», а трех — «лангустом».

Он подобрал роторы в обозначенном на тот день порядке — III, V и IV — и закрепил на шпинделе. Повернул третий, поставив на букву G, пятый — на А, четвертый — на Н, и закрыл крышку.

Теперь машина поставлена точно так, как вечером 4 марта был настроен ее двойник в Смоленске. Джерихо потрогал клавиши. Готово.

В основу Энигмы положен простой принцип. Если машину настроить в определенном порядке, то при нажатии клавиши «А» замыкается цепь, высвечивающая знак «X». Отсюда следует — поскольку электрический ток является двусторонним, — что при нажатии клавиши «X» высвечивается знак «А». Дешифровка оказывается такой же легкой, как зашифровка.

Джерихо скоро сообразил, что здесь что-то не так. Левой рукой он печатал букву шифрограммы, а правой записывал ту, что высвечивалась на дисплее. Т дала ему Н, R дала Y, X дала С… Он понял: это не немецкий, но упрямо продолжал, надеясь, что дальше все пойдет своим чередом. Сдался только после сорока семи знаков.

HYCYKWPIOROKDZENAJEWICZJPTAK JHRUTBPYSJMOTYLPCIE

Запустил руки в волосы.

Иногда операторы Энигмы, чтобы замаскировать содержание, обрамляли подлинные слова бессмысленными буквенными прокладками, но не до такой же степени? В полученной тарабарщине Джерихо не мог выделить ни одного внятного слова.

Тяжело вздохнув, он откинулся на спинку стула и уставился в облупившийся потолок.