Про все

      К тому моменту, как мне позвонили с НТВ, у меня появились в университете друзья. Более того - появились и свои пациенты. Свои больные, свои наркоманы. Ведь после первого курса мы проходили практику в больнице. С больными начали складываться вполне доверительные отношения: один пациент так мне верил, что принес показать револьвер. Что и говорить, привнесло острых ощущений в мою жизнь подобное общение.
      Была в той практике и совершенно фантастическая встреча, благодаря которой я поняла, что мир не просто тесен, он - теснее тесного.
      В ту американскую больницу, где я практиковала, обращалось много пожилых русских эмигрантов. У них часто были проблемы с общением - они плохо знали английский, поэтому в больнице очень обрадовались, когда появился "доктор", пусть даже такой "зеленый", с которым можно говорить на русском. Поэтому всех русских посылали ко мне. И вот пришла женщина, лет семидесяти, и стала рассказывать о своей жизни.
      Я ее спрашиваю:
      - Вам, наверное, тяжело приходится без языка?
      А она мне отвечает:
      - А я язык знаю. Мне так повезло, потому что английский язык мне преподавала замечательная женщина, я вам сейчас расскажу. В Ташкенте...
      И начинает рассказывать мне про мою бабушку!
      - Она была такая славная, - рассказывает пациентка, - но очень строгая. Как я ее сейчас благодарю, без нее здесь я просто бы погибла. Я ее столько искала, хотела сказать спасибо.
      Я призналась, что этой строгой учительницей была моя бабушка. И она расплакалась, кинулась обнимать меня... Честное слово, сцена для сериала, но чистая правда.
      И вот тут, прямо в разгар сериала "Ханга-психотерапевт" и раздался звонок из Москвы. Или с Луны - в тот момент эти два понятия были от меня примерно на равно далеком расстоянии.
      Звонок:
      - Здравствуйте, меня зовут Леонид Парфенов, я хотел бы пригласить вас сниматься.
      Признаюсь, слушала вполуха. Во-первых, не знала, кто такой Парфенов. Во-вторых, предположить, что я куда-то поеду, после десяти лет отсутствия, поеду в Россию сниматься на телевидении, - представлялось нереальным. В общем, я подумала, что это шутка такая.
      - У меня возникла идея, - говорил Парфенов.
      Ну хорошо, идея. А мне завтра экзамен сдавать. Потом, я ведь здесь, в России, никогда не работала на телевидении по-настоящему, в штате. Как я уже писала, я была первой советской журналисткой, которая в 1986 году стажировалась в Америке. Но одно дело рассказывать о своих впечатления ведущему, который задает наводящие вопросы и помогает вам удачно выглядеть перед зрителем. А другое дело самой вести передачу!
      Но Парфенов оказался человеком настойчивым. Звонил, в какой-то момент сообщил, что стал генеральным продюсером канала. И он был настолько убедительным, что я подумала: а может быть, это не розыгрыш, а он и вправду серьезный человек? Звоню в Москву Анне Владимировне Дмитриевой (мой тренер по теннису), работающей как раз на НТВ. И она подтвердила: да, Парфенов генеральный продюсер.
      - Не фантазер?
      - Нет, серьезный человек.
      - Что вы говорите! А вот он мне звонит.
      - Да, я знаю, это я ему дала твой телефон.
      Круг замкнулся. Луна оказалась ближе, чем я могла предположить.
      Леонид Парфенов приехал в Америку перед Рождеством. Открываю дверь - там стоит импозантный мужчина, с модной однодневной щетиной, костюм от Кензо. Житель Луны.
      - Давайте пойдем в ваш любимый ресторан.
      Я засуетилась:
      - Да-да, конечно. Есть один любимый, но он дорогой...
      - Лена, не волнуйтесь. У меня просьба: давайте забудем о передаче, просто пойдем поужинать.
      Я повела его в Рокфеллеровский Центр, там есть чудный французский ресторан. Настроение было праздничное во всем Нью-Йорке. Канун Рождества, выпал снег, все катались на коньках, - просто сказка. Мы шли по праздничному городу, я, наконец, расслабилась, а Леня пел старые песни о главном - он тогда как раз снимал этот проект. Он рассказывал: а вот это будет так, а Алла Борисовна будет делать то; у него горели глаза. Песни я, конечно, помнила, но не совсем понимала, что он собирается делать - я настолько отошла от России, ведь прошло столько лет. Все это было как вести из параллельного мира.
      Сели за столик. В ресторане мы, видимо, вызывали удивление - люди не понимали, кто мы такие. Во-первых, достаточно молодые, а в этот ресторан ходят люди в основном пожилые, лет примерно около шестидесяти. Ну и вообще странная парочка, непонятный язык. За соседним столиком сидел мужчина, который не выдержал мучительной неизвестности. Повернулся и спросил:
      - Знаете, я не понимаю, что вас, собственно, связывает? Вы кто?
      Только американцы могут так бесцеремонно влезть в разговор и спросить: а вы, собственно, кто? Но, видимо, им с женой уже порядком надоело общаться друг с другом, потому он и вклинился в наш разговор.
      Я ответила:
      - Это мой работодатель.
      Мужчина с соседнего столика страшно оживился:
      - О! Очень хорошо! Я буду вашим адвокатом. Сейчас я проведу переговоры.
      Он оказался мультимиллионером, одним из крупнейших поставщиков вешалок для химчисток. А его жена - совладелицей "Мэйсиса", одного из крупнейших магазинов Америки. И вот эти "акулы" стали торговаться от моего имени. Леня стал с ними препираться. Шутили, дурачились. Все же канун Рождества.
      А когда вышли из ресторана, Леня сказал:
      - Поехали!
      - Не знаю, боязно.
      Мне надо было принять решение: бросить университет. Конечно, меня травмировало и то, что я уже заплатила за обучение. Недоучившись, я теряла и тот год, что уже проучилась, и весь следующий. В общем, я не решалась лететь тотчас же.
      Леня повел себя очень хитро. Он сказал:
      - Вот билет туда и обратно, летите на один день. Да - да. Нет - нет. Вас же никто не принуждает лететь на месяц. Не понравится - улетите в тот же день.
      И я прилетела.
      Тогда, в ресторане, Парфенов вот еще чем меня подкупил. Он спросил:
      - В каком году вы уехали из России?
      - В восемьдесят девятом.
      - Тогда мы сейчас восстановим историческую справедливость, - и официанту: - Можно принести красное вино 89 года?
      Налил вино и говорит:
      - Возьмите пробку и сохраните ее. Через год я приведу вас в этот ресторан. Я гарантирую, что сделаю из вас звезду. Запомните этот момент. Вы мне верите?
      Может быть, все звучало и не столь романтично, но за смысл - ручаюсь. В ресторан этот мы через год не пошли. Пробку я храню до сих пор.
      ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС
      Вот что меня удивило - стремительность. В принятии решений, в осуществлении проектов. Россия очень изменилась за то время, что меня не было здесь. Все стало проще, это было незнакомо, но не пугало.
      В день приезда Парфенов сразу же отвел меня к Добродееву, который меня совершенно очаровал. Потом - к Малашенко, который оказался столь же обаятельным. Чем он меня потряс? Ну, я же думала - мы идем к большим начальникам. Я примерно представляла себе советских начальников - за неприступным столом, с солидными манерами чрезвычайно занятого человека, отрывающего себя для беседы с кем-либо от столь важных государственных дел, что собеседнику просто должно быть стыдно за собственное появление в высоком кабинете. В общем, нечто среднее между Огурцовым из "Карнавальной ночи" и господом Богом в разгар Творения.
      А тут - молодой, разговорчивый человек, диссертацию чуть ли не по "Фаусту" защищал. Притом, разговаривая со мной, он играл в напольный гольф. В момент нашего разговора позвонил Гусинский:
      - Что делаете?
      - Мы тут с Хангой разговариваем.
      - А ну, идите все сюда.
      Я даже испугаться не успела - пошли к Гусинскому. Тот сказал:
      - Лена, ну что вы торгуетесь?
      - Понимаете, я хочу жить в Нью-Йорке.
      - Ну что делать, раз хотите - будете жить в Нью-Йорке, летать в Москву на съемки.
      В общем, в один день все было улажено: обговорено, решено и подписано. И вот тогда, когда практически дело было сделано, пришло время для главного: я была убеждена, что в России делать передачу о сексе - невозможно. Просто нереально говорить об этом.
      Почему? Пожалуйста, объясню.
      Во-первых, я слишком хорошо помнила наши первые телемосты, и тот знаменитый, где женщина сказала, что в СССР секса нет.
      Во-вторых, я ориентировалась на всех подруг своего возраста. Я понимала, что я не то что в экран телевизора про это не скажу - я маме своей не расскажу. С подругами я могла быть достаточно близка, но когда дело доходило до самого интимного, я никогда бы не спросила: как у тебя прошла ночь? Я спросила бы: все ли хорошо? То есть задала бы по сути тот же вопрос, но оставила бы подруге возможность перевести разговор в иные сферы.
      Кстати, я и сейчас не стану делиться интимными подробностями или выспрашивать о них собеседника. Но теперь я понимаю, как подчас это нужно некоторым людям. Многим людям. Для которых узнать что-либо об интимном или рассказать о своих проблемах - вопрос жизни и смерти.
      В-третьих, я пропустила семь лет России, пока была в Америке. Я не знала, как изменилась страна, а она очень изменилась. Это был 96 год. Это просто была другая страна.
      Но Леня сказал совершенно гениальные слова. Он сказал:
      - Лена! Вчера было рано, а завтра будет поздно. Если делать такую передачу, ее надо делать именно сейчас.
      Опять возникает вопрос: почему? Потому что, как объяснил мне Парфенов, рынок на тот момент был полностью завален эротикой и порнографией - всем и везде, начиная от кассет и книг и заканчивая рекламой. Абсолютно везде. Этим сейчас никого не удивить, это уже, пожалуй, поднадоело. А поговорить? А извечное российское поговорить? В этом "поговорить" хранился залог успеха.
      Конечно, грань между эротикой и порнографией очень тонка. В передаче "Про это" юрист специально следит, что можно показывать, а что нельзя. Мы как на минном поле - все время надо отслеживать, чтобы нас не подловили, не могли обвинить в пропаганде порнографии.
      У меня свои представления, что можно показывать, а что - нельзя. Я считаю, что эротика это то, что красиво. Мои впечатления, конечно, субъективны, поэтому я часто спорила с шеф-редактором А.Лошаком. Они мне говорят: законом это разрешается. Но ведь внутренне разрешено не все то, что разрешено законом. Для меня то, что красиво, эстетично - это можно показывать. Ну почему белая обнаженная женщина - это порнография, а черная - это экзотика, эротика? Никогда не пойму.
      Но вернемся к нашему разговору с Леонидом Парфеновым. Леня стал меня убеждать, что про секс нужно говорить, что люди хотят говорить про это. Самое сложное - найти язык. Говорить про секс нормально. Потому как у нас, в России, про плотскую любовь говорили или языком улицы, что омерзительно, или, напротив, строфой Пушкина, что не совсем, точнее, совсем не современно. Существует еще и медицинская терминология. Но это вообще непонятно, о чем речь, какие-то пестики-тычинки, все так засушено, что даже целоваться не захочется. А вот так нормально, как мы говорим об этом на кухне, с друзьями...
      - Лена, ну вы же говорите об этом с подругами? - спросил Леня.
      - Нет.
      - Но как же?
      Я глупо улыбалась, пожимала плечами, хихикала.
      - Вот домашнее задание: как вы назовете этот процесс? Только не "трахаться", - предупредил он, увидев, что я раскрыла рот, собираясь назвать именно этот всенародный термин. - Придумайте синонимы. Вы же образованная женщина, университет заканчивали.
      - Даже не знаю, я буду краснеть, стесняться.
      Он поставил камеру:
      - Давайте говорить на эту тему. Ну что вы покраснели? Если уж вы стесняетесь, то зрители сразу решат, что речь идет о чем-то неприличном. Но если это нормальное на ваш взгляд явление - что ж здесь неприличного? Надо только выражаться, так сказать, культурно.
      Вот так он меня тренировал. Мне многое пришлось в себе ломать, потому как я никак не могла поверить, что такое может быть, что такое можно говорить. Признаюсь, было страшно.
      Мне повезло, что меня познакомили с Таней Фониной, одной из родоначальниц советских ток-шоу, она начинала их делать вместе с Листьевым. Такая талантливая, сильная женщина, она требовала, чтобы я была более агрессивной. Она меня все время толкала, провоцировала. Таня говорила:
      - Лена, если это естественно, об этом можно и нужно говорить. А вот из-за таких, как ты, которые всего боятся и стесняются, у нас извращенцы и появляются. Мол, это нельзя, то нельзя, а сами все подсматривают и все делают! А это должно быть прозрачно!
      Так вот они вдвоем меня и ломали, обрабатывали. Таня - вообще действовала как "внутренний голос". У меня ведь на передаче закреплен наушник так, что редактор мне на ухо рекомендует, что и как говорить. Были вещи, которые я даже вымолвить не могла, а наушник мне:
      - Скажи это! Вот сейчас, скажи!
      На первой передаче я так боялась, что мне все время на ухо говорили:
      - У вас очень испуганный вид!
      И я пыталась соответствовать. На передаче "Секс и перестройка" наша героиня, новая русская, рассказала, что у нее нет времени на все эти прелюдии, ухаживания, и она сама выбирает себе мужчин.
      Я ее спрашиваю:
      - А как вы это делаете, если вдруг мужчина не может? Вы же не изнасилуете его?
      Героиня ответила просто:
      - Я предпочитаю позу наездницы.
      Я стала мучительно соображать, что это за поза, а Таня мне в наушник:
      - Лена! Закройте рот! Страна не должна знать, что вы не знаете элементарную позу! Почему нельзя подготовиться и выучить хотя бы первых пятнадцать поз!
      Пришлось пройти "сексуальную" выучку. И что так можно, и что этак, и что нормальные люди так тоже делают. Но все же окончательно я еще не согласилась. Я еще сомневалась. Объясню, почему.
      Конечно, сейчас это может показаться наивным, но тогда все было серьезно: я боялась, что участие в такой передаче отразится на моей репутации. Еще когда я работала в "Московских новостях", у меня было прозвище "Крупская". Я не курила (и не курю), не ходила ни на какие пьянки и такая ходила вся затянутая-перетянутая, в строгих серых костюмчиках. Мой любимый стиль был английский.
      Анализируя свое прошлое, я поняла, что у меня был комплекс, который мне внушила мама, - все мы переживаем комплексы своих родителей. Ведь я с детства была такой экзотический цветочек, и мама предупреждала:
      - Тобой будут интересоваться мужчины. Не потому, что ты красива или некрасива, умна или глупа, а из-за любопытства: а как она ведет себя в постели?
      Когда тебе прямо говорят "я тебе запрещаю" - это одно, с этим легко бороться. А когда из года в год идет постоянное внушение, то и возникает стремление так одеться, чтобы не привлекать внимания. Вот я и ходила в сером. Ну, или в коричневом.
      И вдруг - ток-шоу про секс! Вся жизнь переворачивается! Я ведь привыкла считать, что я, мол, не такая, что я на такие темы не говорю... Да ведь я в жизни ни разу не осталась ночевать где-нибудь на даче. В одиннадцать часов вещички собираю и уезжаю. А чтобы говорить о сексе, да ярко одеться - этого и в помине не было.
      Пошла я к Анне Владимировне - ее слово для меня закон еще с детства. Пришла и говорю (слеза в голосе):
      - Анна Владимировна! Вы меня знаете. Я - девушка из бедной, но благородной семьи. Как же я буду такие вещи говорить! Это же просто неприлично.
      Анна Владимировна мне и ответила:
      - Лена, все зависит от того, как ты скажешь. Можно опошлить самую приличную тему, а можно и самую провокационную тему сделать интеллигентно и просто. Не волнуйся, все у тебя получится.
      А вот большинство моих друзей отнеслись к этому проекту, точнее, к моей роли ведущей, отрицательно. Моя подруга Лена Веселая, тогда - заместитель главного редактора в "Московских новостях", была категорически против:
      - Лена, зачем тебе нужны эти стереотипы? Ты ж сама знаешь, что про черных говорят, зачем это подтверждать? А потом, ты же провоцируешь публику. Хорошо, если на улице люди будут тебя воспринимать адекватно. Ну а если какой сума-сшедший попадется? Тебе ж проходу не дадут, с тобой будет ассоциироваться вседозволенность.
      И в таком же аспекте высказались и остальные друзья. Лишь одна подруга, глубоко верующий человек, у которой пятеро детей, сказала:
      - Лена, ты смотри в камеру и представляй, что разговариваешь со мной.
      И после этого мне так спокойно стало, так легко. Вот смотрю в эту черную дыру, и не миллионы зрителей говорят мне: "Фу, как не стыдно! Бесстыжие твои глаза!", нет. Я беседую со Светой.
      Мама моя - молодец, правильно отреагировала. Ведь я сначала скрывала от нее, говорила - просто "развлекательная передача". Мама живет в Чикаго, она профессор университета. Она была на Гавайских островах и позвонила в день съемки:
      - Бэби! Как же так! Я только что узнала!
      Я так испугалась:
      - И что? - Почему-то я была уверена, что услышу: "Как ты можешь!" или "Разве я тебя так воспитывала?", но она сказала:
      - Ты бы мне сообщила раньше, что за передача, я бы тебе рассказала что-нибудь про секс!
      - Мама! А почему же ты мне не рассказала раньше, лет эдак пятнадцать назад?
      - Кто ж знал, что когда-нибудь тебе это пригодится?..
      Сейчас, конечно, отношение моих друзей к передаче изменилось. В Америке есть такой слоган "Успех прощает все". В России пословица - победителей не судят. Наверное, это немного про меня и передачу "Про это". А мама просит только об одном:
      - Почаще улыбайся!
      Ей кажется, что, когда я улыбаюсь, у меня сразу становится такой бывалый и лихой вид, будто я прошла через все-все-все. И я улыбаюсь, улыбаюсь, улыбаюсь. А наушник мне:
      - Лена! Спокойно! Закрой рот! Почему испуганный вид?!
      Принять решение - проще простого. Даже при учете всех вышеизложенных метаний, терзаний, сомнений и угрызений. Проблемы начались позже.
      Парфенов сказал:
      - Вы походкой должны привлекать мужчин, а не отталкивать их!
      Я обиженно поджала губки. И - стала учиться ходить.
      Затем новая напасть, опять от Лени:
      - У нас есть стилист, принесите завтра все свои туалеты.
      Я приволокла чемодан самых разнообразных и на мой взгляд вполне даже сексуальных туалетов.
      Целая комиссия сидела и смотрела, как я переодеваюсь, вхожу, выхожу, переодеваюсь.
      - Нет, не то, - говорила комиссия.
      - И это не то, - говорила комиссия.
      - Совсем не подходит, - качала головами комиссия.
      В общем, забраковали все мои двадцать лучших нарядов. Да еще сказали:
      - А с такими волосами вообще нельзя ходить. Это же просто ужас, что за волосы!
      В общем, обласкали с головы до пят. И предложили:
      - Мы на вас наденем парик. Будете блондинкой.
      Я взвилась:
      - Нет, ни за что!
      - Почему?
      - Потому что я очень долго прожила в Америке.
      Дело в том, что в Америке, если черный человек надевает белый парик или выкрашивает волосы - это социальное явление. Все равно что ты отказываешься от своих корней. Я никогда в жизни не отказывалась от своих корней. И согласна с лозунгом "Черных пантер" - "Черное - это красиво!". А тут мне вдруг предлагают стать блондинкой, на глазах у всей страны.
      Но меня уговорили попробовать:
      - Разок наденешь - и все.
      Шевчук, наш главный стилист, быстренько мне все закрутил, я надела парик, посмотрела в зеркало. И - мне так понравилось! И все вокруг заволновались:
      - Какая красота!
      Я еще сомневалась, но уже не слишком. А тут новое требование:
      - Обязательно - голубые глаза!
      Сказано - сделано. На следующий же день поехали вставлять линзы. Но тут произошла осечка. Во-первых, я стала теряться, что - далеко, а что - близко, ведь я никогда даже в очках не ходила. А во-вторых, вид у меня получился какой-то странный. Прямо - героиня триллеров. Мы попробовали разные линзы голубые, зеленые, даже красные. Ну очень странный вид.
      В мастерской рассказали такую байку, что новые русские часто приходят вставлять цветные линзы. Потому что такой странный, неестественный вид приковывает внимание к глазам, а не к результатам переговоров. Отвлекающий маневр.
      Я смотрела в зеркало и видела, что вид не просто странный, а нездоровый. Взгляд, прямо как у дьявола. Я знаю, что встречаются черные люди с голубыми и даже с зелеными глазами. Наверное, когда такие глаза дала природа, это очень красиво, а когда же вот так, искусственно... - бр-р-р, здравствуй, ужас! И я сказала "нет". Категорически.
      Были и еще другие вещи, тоже жутковатые. Мне сделали подставку под локоть в виде фаллоса. Просто кошмар. И микрофон тоже был в виде фаллоса. Я в принципе человек мирный и сговорчивый, но тут стала скандалить. Отбилась-таки от всех сопутствующих товаров, кроме парика.
      В день, когда должна была идти первая съемка, я еще не видела своего костюма. Сижу, готовлюсь, никого не трогаю. Приносят мне красный костюм. Просвечивает - прямо как на рентгене. Я в панике:
      - Не могу это надеть!
      - Лена, надо, надо, надо.
      - Не могу!
      - Ну почему?
      - О сексе надо рассказывать в строгом костюме! Об Анне Карениной - можно в прозрачном. А так зрители скажут: "и сама проститутка, и о сексе рассказывает".
      - Лена, не надо теоретизировать на телевидении!
      Я поняла: еще минута - и меня заставят это платье надеть. Тогда я пустила слезу. Мои слезы Парфенова тронули, и мы пошли на компромисс. Мне тут же принесли какое-то закрытое платье. Нечто из гардеробчика Эллочки-людоедки, этакое красно-желтое.
      Но одеждой я была травмирована только в первый раз. Потому что потом на сцене началось такое! Я несколько раз даже порывалась уйти, хотя уходить, собственно, уже было поздно.
      Дело в том, что я не знала, как контролировать ситуацию, не знала рамок дозволенного. Когда я работала в "Московских новостях", было легко. Была свобода, но в известных пределах. А здесь - дело новое. Парфенов мне говорил, что цензуры нет. Но все же... Я тогда не умела сказать человеку "замолчите!".
      Вот, например, на одной из передач женщина стала имитировать собственно процесс. То есть все по-настоящему: выскочила, залезла на героя передачи и стала имитировать именно это. И так похоже, так натуралистично, что все замерли. И, что самое страшное, что у человека, на которого она влезла, организм сработал правильно. Я прямо замерла. И вдруг эта женщина говорит в микрофон обиженно:
      - Ну, что же вы! Я ведь просто показываю, а вы...
      Мне в ухо:
      - Лена, прекращай это безобразие! Отними у нее микрофон, скажи "большое спасибо".
      Конечно, передача идет в записи, потом все монтируется, отрезается, перекраивается. Но сложность в том, что если в зале воцаряется пошлость, люди замыкаются. Их потом говорить не заставишь, даже, бывает, встают и уходят. Такое случалось, если, например, на передачу кто-то придет в подпитии, без тормозов.
      Ведь в принципе на передачу может прийти любой человек, если он позвонит удачно и попадет не на автоответчик. Тогда ему объяснят, когда идет запись. Но вообще мы билеты печатаем и стараемся распределять по организациям: в университеты, на предприятия. Но есть одна сложность. Когда передача стала популярной, а количество посадочных мест ограничено, билеты у нас стали брать в качестве взяток. А такие "блатные" зрители ведь приходят просто посмотреть, а не соучаствовать. Просто сидят и никак не высказываются. К ним подойдешь, а в ответ:
      - Ой-ой, отойдите, я ничего не хочу сказать!
      Или:
      - А чего я буду говорить?
      Только поэтому и недолюбливаю "блатных". Для передачи гораздо лучше, когда в зале сидят люди, которые хотят высказаться, поделиться.
      Ведь именно для этого и создавалась передача. Ради поговорить.
      Леонид Парфенов оказался прав: передача "Про это" появилась вовремя. На первых порах это был, конечно, джинн. Но джинн, выпущенный из бутылки весьма своевременно.
      НА ГРАНИ ФОЛА
      Я стала регулярно летать в Москву. Университет я не бросила, взяла академический отпуск. Сказала в университете, что надо поехать на родину. Моя хитрость, конечно, открылась. В "Нью-Йорк Таймс" появилась статья о передаче. Затем "Эй-би-си" (аналог нашей программы "Время") показали сюжет про "Про это". Маска была сорвана, декан меня пожурил, но грех отпустил:
      - Ладно, Лена, возвращайтесь, мы вам зачтем это как академическую практику.
      В Москву я прилетала на несколько дней. Три дня - съемки, примерно столько же - подготовка к ним.
      Итак, мы снимаем три дня. Каждый день - по три передачи. Я вхожу в студию в одиннадцать утра - ухожу в одиннадцать вечера. Конечно, я не жалуюсь смешно даже об этом говорить, но ритм съемок очень и очень напряженный.
      Как правило, в три часа записи мы не укладываемся, - то есть сокращается и так небольшой перерыв. Остается пять минут, чтобы выпустить людей и запустить новых. А кофе попить - и разговора нет. С утра я обычно не ем, а потом некогда. Мне ведь еще платье надо поменять три раза. А когда ты в гриме - это целая история. К тому же многие костюмы и зашивают, и распарывают прямо на мне. Вот и остаюсь голодной. А вечером - до трех ночи надо думать над следующим сценарием, дописывать иногда. Я заметила, что за поездку в Москву теряю не менее пяти килограммов.
      Запись каждой передачи идет три часа. Из этого получается тридцать минут (с рекламой - сорок). Первый час общения - все в молоко. Это время для того, чтобы люди привыкли к обстановке, перестали обращать внимание на окружающих. Идет просто элементарный треп. На одной из съемок был такой момент. Один мужчина встал и сказал:
      - Вы знаете, мы здесь так долго сидим, что стали уже родственниками.
      Вот это и есть самый лучший момент - тормоза отпускаются, люди начинают разговаривать, делиться сокровенным. Хотя нет, все-таки самый замечательный миг - когда режиссер говорит:
      - Снято!
      И тогда - уже все равно, что ноги болят - в студии ведь огромные ступеньки, каблуки - очень высокие, плюс жара, парик, а я такая голодная, что того и гляди упаду в обморок.
      Конечно, в каждой работе есть неудобства, работа телеведущей - не исключение. Ведь люди реагируют на тебя, ты - их зеркало, они заряжаются твоей энергией. Если просто попросить рассказать "про то и это", они именно так и расскажут. А если ты спросишь эмоционально, заинтересованно, человек загорится от тебя и выдаст ответную энергию.
      Но три часа подряд быть искренней и глубоко заинтересованной - нереально. Особенно на третьей передаче. Так получилось, например, на передаче о групповом сексе. Потом гости подошли ко мне и спрашивают:
      - А почему вы так равнодушны? Ведь мы ТАКИЕ вещи рассказываем!
      А дело-то в том, что я уже девятый час слушаю, и все про ТАКОЕ. Но даже и на третьей передаче стараюсь "зажигать". Хотя, конечно, выматывает и беготня из одного конца студии в другой, да еще и сверху вниз, - и яркий свет. Но удовольствие огромное, когда видишь, что вдруг весь зал сливается в единое целое, чувствуешь - зал попал в резонанс. Говорят, если солдаты маршируют на мосту и попадают в резонанс, они могут его сломать. Вот так и зрители.
      Безусловно, очень многое зависит от искренности человека, который сидит на сцене. От героя передачи иногда идет энергия совершенно бешеная. Есть, кстати, люди, которых мы по два-три раза приглашаем, они - настоящие артисты.
      Бывают вроде бы и отрицательные герои, но зрителям интересно. Вот, например, герой рассказывал, что изменяет жене. Но так интересно, с удовольствием говорил, что и спорили с ним с огромным удовольствием. Один мальчик рассказал, что любит только девственниц. Так зрители на него налетели, потребовали, чтобы он встал на колени, чтобы извинился перед всеми девушками, которых этой девственности лишил. У всех горели глаза, уходили из зала, чуть ли не держась за руки и продолжая обсуждать тему. Такая получилась живая ситуация.
      А бывают темы холодные. Ну, рассказал герой свою историю.
      - Вопросы есть?
      - Вопросов нет!
      И - все.
      Есть темы актуальные, которые всех так или иначе затрагивают. Вот, например, однажды была передача об импотенции. Какие болезни бывают, как и что можно сделать с этим. Так в зале женщины, притом далеко не юные, а дамы лет пятидесяти, плакали. Я подошла к зрителям и спросила:
      - Почему же вы плачете?
      Жена сидит, плачет, держит мужа за руку, он отвечает:
      - Вот если бы мы раньше знали, что и как можно сделать, чтобы справиться с проблемой...
      Конечно, можно сказать, что все это "мексика". Может быть. Но я так не считаю. Кстати, всегда видно, когда человек рассказывает для того, чтобы его пожалели, а когда просто хочет поделиться своими трудностями, чтобы, может быть, другим стало легче, если у них возникнет сходная проблема.
      Была у нас одна девочка, которая рассказывала, как она делала операции, чтобы изменить грудь. Каждый раз что-то не то получалось, так ей этих операций с десяток пришлось перенести. С каким достоинством она о себе рассказывала! Зал в нее просто влюбился. И потом на передачу ей пришла целая кипа писем с объяснениями в любви.
      Бывают передачи смешные. Вот однажды толстушки выступали. Раз, говорят, мы такие сексуальные, то нам и мужчины нужны настоящие! А если кто пухленьких не любит, не настоящий он, стало быть, мужчина. И зал веселится, хохочет, - по телевизору потом отлично настроение передается.
      Конечно, не всех, кто хочет в передаче выступить в роли героя, мы приглашаем. Приходят очень многие. Начинают в грудь себя бить:
      - Да я такое могу! Да столько раз!
      Для передачи главный критерий - чтобы человек "вкусно" рассказывал. Чтобы не вызывал неприязни, отвращения. Чтобы хорошо выражался, без излишеств, то есть - цензурно. Хотя иногда и так бывает - человек вроде бы все грамотно говорит, но слушать его неприятно. Это объяснить невозможно, можно только "пощупать". Потому как бывает совсем обратное - человек говорит не совсем приятные вещи, но говорит азартно, красиво, интересно. Понятно, что зрители слушать его будут с интересом.
      Но вообще выступать у нас в качестве героя - дело сложное и подчас достаточно опасное. Одна моя подруга как-то зашла ко мне, а редактор ее пригласил на передачу. Она хотела согласиться, прийти с другом. Я ее отговорила: