Жан почувствовал, что все взгляды устремлены на него. Ему следовало принять очередное решение. С каждым разом это давалось ему немного легче. Он всегда выслушивал советы, даже те, что давал пес. Но после обсуждения последнее слово все равно оставалось за ним. Это Жан настоял на том, что не следует спешить, когда за неделю до этого путники в первый раз догнали отряд Чибо — в лесу, в Австрии. Тогда возникла идея (в первую очередь у Хакона) атаковать ночью. Три недели утомительной езды по высокогорным перевалам, куда еще не пришло лето и где временами приходилось пробираться сквозь снежные заносы, измучили всех. Жан даже решил позволить отряду Чибо оторваться от них на несколько дней, когда Джанук начал маяться животом и не смог продолжать путь. У противника не меньше пятидесяти солдат, так что Жану необходимы все его спутники. И к тому же, несмотря на то что шестипалая рука властно тянула Жана к себе, он сознавал, насколько до сей поры ему везло. Ему удалось пережить виселицу и галеру. А врываться в военный лагерь — даже когда большинство солдат спит — значило слишком дерзко бросать вызов судьбе. И потом, он почему-то ясно чувствовал, что именно этого хотел бы Чибо.
У него имелась еще одна причина стараться сохранить свою шкуру в целости. Бекк обещала, что, когда она встретится с ними в родном городе Фуггера, Мюнстере, то поцелует каждый ее дюйм. Если этот дюйм не будет обезображен раной.
Мысли Жана прервало взволнованное карканье. Демон, который до сей поры мирно отдыхал на плече у своего хозяина, внезапно взлетел в воздух и, захлопав крыльями, быстро улетел вперед.
— Падаль, — пробормотал Фуггер. — У моего ворона чутье на мертвечину.
Жан принял решение:
— Мы прислушаемся к животным, но проедем немного вперед. Возможно, нам станет понятно, что так встревожило нашего Фенрира и чем прельстился Демон.
Отряд двинулся дальше, вниз по окруженной буками дороге. Солнце уже клонилось к западу, четко освещая след колес, оставленный накануне каретой архиепископа.
— Впереди будет небольшая гряда холмов, — сказал Фуггер. — Кажется, с нее открывается вид на аббатство, а сразу за ним лежит город.
Однако они не успели выехать на то место, о котором говорил Фуггер: их остановили сразу три вещи.
Во-первых, ветер, перемену которого первым заметил Демон, теперь налетел на них с той стороны, в которую они направлялись. И он принес с собой слабый, но безошибочно узнаваемый крик. Во-вторых, начал звонить колокол, но не ровными ударами, которые служили бы призывом или предостережением. Он ударил один раз, потом — еще один, потом быстро три раза подряд. Потом замолчал. Другой колокол ударил всего один раз и тоже замолчал.
— Как странно они звонят в колокола, эти баварцы, — заметил Джанук. — Что…
Он так и не задал свой вопрос, потому что в этот момент третье происшествие на какое-то время прекратило все разговоры.
Большой полосатый кот появился впереди на дороге. Фенрир заворчал, но Хакону даже не пришлось его удерживать: пес не рвался вперед. Кот двигался как-то странно: он волочил заднюю часть туловища по земле, словно у него был перебит позвоночник. Но это было не так, потому что потом он вскочил, пробежал несколько шагов вперед на четырех лапах, затем снова шлепнулся и пополз, не переставая мяукать.
Позади него появился черно-белый пес, городская дворняжка. Казалось, он преследует кота. Однако он пробежал мимо него прямо к их лошадям. Там он остановился, и на этот раз Фенрира пришлось удерживать. В следующую секунду, не обращая никакого внимания ни на людей, ни на волка, пес отбежал в сторону и принялся атаковать придорожный валун. Яростно рыча, он бросался на камень, пытаясь укусить его или вывернуть с места лапами. Пасть собаки наполнилась кровью, зубы вылетали из челюсти, когти ломались — ничто не останавливало бешеную атаку. А потом собака воздела к небу окровавленную морду и, протяжно завыв, бросилась бежать. Дважды она заваливалась на бок, а потом исчезла в лесу. А кот тем временем просто лег.
— Мертв. — Хакон слез с седла и поднял тело. — Бедняга.
Фенрир заскулил и ткнулся носом в хозяйскую руку.
— Мы поедем дальше, Жан? — спросил Фуггер, надеясь услышать «нет».
— Наверное, надо. — Жан спешился. — Но медленно. Давай все-таки посмотрим с твоей гряды.
И тут они обнаружили следующий труп. На этот раз человеческий.
Демон, каркая, ссорился на липе с вороной. Труп застрял между двух веток на склоне у самой дороги. Казалось, какой-то человек попытался забраться выше, но упал: его нижняя рубаха трепетала на ветке примерно в дюжине шагов выше его. У корней деревьев валялась разорванная пополам монашеская сутана. Обнаженное тело было покрыто глубокими царапинами. Джанук поднялся на склон, чтобы получше рассмотреть труп.
— У него под ногтями мясо, а руки покрыты кровью, — объявил он сверху. — Наверное, его убило падение: судя по виду, у него сломан позвоночник. Но… — Он немного помедлил. — Возможно, смерть стала для него благословенным избавлением. По-моему… по-моему, он пытался содрать с себя кожу.
— Святый Боже! — прошептал Фуггер. — Что это за безумие?
Жан пробрался через невысокие кусты на склоне, остальные следовали за ним. Когда они оказались на том месте, где начинался спуск, то собрались вместе, чтобы посмотреть вниз, на долину.
— Я не очень хорошо вижу вдаль. — Жан повернулся к своим спутникам. — У кого самые зоркие глаза?
Хакон поставил ногу на низкую ветку дуба.
— В детстве я ел почти одну рыбу. Моя мать всегда говорила, что рыба очень полезна для глаз. — Он быстро вскарабкался на дерево; его крупное тело было тем не менее очень ловким. Пригибая голову, чтобы ветки не мешали ему видеть, Хакон посмотрел вниз. — Я вижу каменную ограду, окружающую сад. В центре стоит большой каменный дом.
— Это должен быть монастырь! — отозвался Фуггер. — А монахи там?
— Не вижу… Постой, там началось какое-то движение. По саду ходят какие-то люди. Похоже… похоже, они танцуют. А дальше поднимается какой-то дым.
Порыв ветра вынесся из-за горы. И все расслышали слабый звук смеха. Он звучал как-то странно, словно был совершенно лишен веселья.
— Дальше находится город, так, Фуггер? — спросил Жан.
— Да.
— Хакон, слезай. Если город тоже горит, то у нас очень мало времени. Давайте отправимся и посмотрим, что там происходит.
Испытывая немалую тревогу, они снова сели в седла и начали спуск. Но если людям не хотелось ехать дальше, то Фенрир и вовсе чуть было не отказался продолжать путь. Только строгий приказ Хакона привел пса в движение, но и тогда он держался позади коня своего хозяина и поскуливал.
Моросивший почти весь день дождик при приближении к монастырю превратился в настоящий ливень. Издали казалось, что ворота открыты, но, подъехав поближе, путники обнаружили, что одна огромная окованная железом створка лежит на земле, а вторая висит на одной петле. Под провисшим концом второй створки валялся голый мужчина. Он беспомощно дергался, а его руки были придавлены, словно он пытался удержать падавшие ворота.
Жан, Джанук и Хакон втроем едва смогли приподнять створку ворот настолько, чтобы Фуггер вытащил из-под нее плачущего монаха. Они отрезали несколько полос ткани от лежавшей рядом сутаны и перевязали его раздавленные руки. Пока они занимались этим, голый человек постепенно перестал плакать, а его взгляд устремился к небу.
Когда перевязка была закончена, монах наклонился к Фуггеру и прошептал:
— Берегись, брат! Дьявол бросил в мир свое пламя. Пришли огни святого Антония, и теперь Судный день уже близок. Если только я не смогу закрыть перед ним ворота.
С этими словами монах встал и попытался ухватить своими переломанными пальцами створку ворот. И никакими усилиями Фуггеру не удалось отвлечь беднягу от его дела.
Услышавший эти слова Жан отошел чуть в сторону. Он так сильно побледнел, что Хакон приблизился к нему и дотронулся до его плеча.
— В чем дело? — спросил скандинав.
— Огни святого Антония, — ответил Жан.
— Не принимай всерьез слова сумасшедшего. Он одержим злым духом, бесом. Вот и все.
Жан посмотрел на своего товарища:
— Нет, это далеко все. Он — один из множества. Когда огни святого Антония захватывают город, то одержимыми становятся все. Когда я был маленький, такое произошло в соседней деревне. Она исчезла с лица земли. Половина жителей умерла. Прочие сошли с ума. Изгнать дьявола удалось только из немногих.
— Погоди! — К ним подошел Фуггер. — Я тоже слышал о таком. Целые деревни сходят с ума. Они прокляты видениями ада и гибнут в огне, который виден только им самим. А на тех, кто пришел со стороны, проклятье не распространяется. Чужаки могут только наблюдать за происходящим, не разделяя этого ужаса.
Джанук ушел посмотреть на то, что делается за стенами, и вернулся как раз вовремя, чтобы услышать слова Фуггера.
— Это не совсем так, — вставил он. — В некоторых районах Турции происходили сборища джиннов — вопящих демонов. Люди говорят о пламени и других ужасах. Говорят, что демоны входят в тело через рот, из воздуха, из хлеба или воды. Поэтому, друзья мои, не открывайте ртов. Оберните лица куском ткани, дышите только носом. Не ешьте и не пейте, пока мы отсюда не уедем. И старайтесь как можно меньше разговаривать.
Товарищи отрезали новые полосы материи от сутаны и завязали себе лица. Джанук внимательно проследил за этим, а потом добавил:
— Следуйте за мной. Вам нужно увидеть еще кое-что.
Вытащив оружие из ножен, они вошли на территорию монастыря. За воротами стояла брошенная карета архиепископа, которую они видели по пути. Один из кожаных ремней, на котором карета была подвешена над рамой, чтобы уменьшить тряску, был перерезан, так что все сооружение странно перекосилось. Кто-то, по-видимому, безуспешно попытался запрячь лошадей: две стояли уже в постромках, а еще две забрели на грядку с морковью и паслись там. Грядки тянулись до главного монастырского здания — каменного острова в овощном море. Возле каждой грядки лежали тела: некоторые — голые, другие — одетые. Вокруг одной продолжали танец три монаха, которых Хакон заметил еще с холма: они старательно втаптывали в землю свои посадки. Хохот смешивался с плачем. Несмотря на дождь, от хозяйственных построек к небу поднимались столбы дыма, но в самом монастыре дыма не было. Путников встретило безмолвие.
— Дальше я не ходил, — сказал Джанук. — Дальше пахнет как-то не так. Принюхайтесь!
Все четверо подняли завязанные тканью лица.
— Фу! — Хакон отвернулся и сплюнул. — Что это?
— Пахнет… пахнет мышами! — проговорил Жан.
— Мышами, точно! И… старой мочой. — Фуггера передернуло. — И ты считаешь, что нам следует туда зайти?
— Иисусе, помилуй! Я горю!
Этот мучительный крик вырвался из темного входа. И сразу же завопило несколько голосов, словно первый подал им сигнал.
— Ну что, спустимся в ад, господа?
Темно-серые глаза Джанука искрились над коричневой тканью, закрывшей ему нижнюю половину лица.
— Карета Чибо брошена. Он либо в городке, либо здесь, — ответил Жан, повысив голос, чтобы перекрыть вопли. — Так что я захожу.
Держа меч наготове, Жан вошел в здание монастыря. Остальные последовали за ним. Они оказались в коридоре, низком и темном. Неяркий вечерний свет поглощали каменные плиты пола и дубовые панели, которыми были обшиты стены. В темноту уходила лестница. По обе стороны коридора оказались двери, одна — открытая, вторая — закрытая. За закрытой дверью слышалось монотонное бормотанье, словно кто-то что-то считал. Через полуоткрытую дверь в коридор вырывались крики.
Концом меча Жан распахнул дверь пошире. Сначала темнота сгустилась, но потом стали различимы фигуры, которые двигались, словно в тумане. Неожиданно одна из них бросилась к ним, крича нечто невнятное. Жан подался в сторону, уклоняясь от тяжелого золотого кадила — какой-то монах раскрутил его, словно кистень. Удар пришелся в стену рядом с Жаном, и запах сандала и ладана облаком разлетелся вокруг, на время заглушив вонь от мышей и мочи, которая ощущалась в этом помещении сильнее всего. Монах с воплем попытался снова замахнуться разбитым кадилом, но Жан посторонился и сильно ударил его по голове мечом, держа клинок плашмя. Безумец упал к ногам Жана.
Крики в комнате усилились. Заглянув внутрь, спутники смогли разглядеть множество людей, которые занимали все ее пространство, жались в углах, толпились у камина. Одетые и обнаженные, они голыми руками били себя и друг друга, вырывая клочья волос. У всех были тонзуры — это были монахи. Солдат из сиенского отряда среди них не оказалось.
Когда дверь в комнаты закрылась, вопли стали тише. За закрытой створкой второй двери по-прежнему мерно звучал одинокий голос. Помедлив у двери, они разобрали, что он повторяет одни и те же слова: «Здесь я стою, Царь Иудейский. Я не могу иначе, Царь Иудейский».
— Ересь на ереси, — пробормотал Фуггер. — И против Христа, и против Лютера.
— Если за этой дверью нас не ждет ничего страшнее ереси, — с этими словами Хакон перекрестился, — то я буду вполне доволен, Фуггер.
А потом он поднял свою громадную ногу и вышиб дверь.
В этой комнате оказалось настолько же светло, насколько было темно в помещении напротив. Повсюду горели свечи. Сотни свечей наполняли комнату своим сиянием: они были закреплены на каминной решетке, подвешены под потолком на металлических рамах, засунуты в неровные отверстия, проделанные в стенах, покрывали длинный обеденный стол, где их разделяло расстояние всего в несколько пальцев. Только один участок стола был свободен от танцующего пламени, но внезапный яркий свет настолько ослепил спутников, что они не сразу поняли, что именно видят. Поначалу было только понятно, что тень имеет форму человеческого тела. И лишь когда глаза немного привыкли к яркому свету, стало видно, что на столе распят человек.
Он был маленького роста, но толст, и огромное брюхо выпячивало сутану вверх. Он был прибит к столу тремя стилетами: по одному в каждую руку и еще одним — в скрещенные ноги. Вокруг него растекалась лужа крови. Кое-где ее задерживали свечи, словно бревна в русле реки. Он потерял уже очень много крови.
Фуггер отвернулся: у него не было сил смотреть на такое. Жан, Хакон и Джанук взялись за кинжалы и по сигналу Жана резкими движениями вырвали их из тела. Бред, заставлявший несчастного повторять одни и те же слова, оборвался отчаянным воплем и сменился глубоким обмороком.
Джанук поднял свой стилет:
— Итальянский?
— Сиенский. Посмотри на основание клинка.
Там, почти у самой рукояти, виден был знакомый им символ — боевой петух контрады Чибо.
— Похоже, у нас с этим человеком общие враги.
Жан бросил кинжал в дверь, и он застрял в ней, слегка подрагивая.
Пока Джанук и Хакон, вооружившись канделябрами, отправились обыскивать верхние этажи монастыря, Жан с Фуггером остались, чтобы перевязать кровоточащие раны монаха. Они успели перебинтовать ему руки и ноги полосами материи, оторванными от скатерти, и понесли его к креслу, стоявшему у камина, когда он с криком пришел в себя.
— Я на небесах? Я пришел к моему Спасителю?
— Ты по-прежнему на этой земле, брат, — ответил Фуггер.
— Тогда кто же вы, что прячетесь под этими масками? Вы заодно с этим проклятым Чибо и его дьявольскими приспешниками? Если так, то лучше бы вы оставили меня умирать, слабо подражая Господу нашему, ибо вы принесли проклятье в Его обитель.
Жан положил руку на плечо монаха:
— Мы ищем архиепископа, но не с добрыми намерениями. Он наш враг.
— Вдвойне проклят тот, кто приходит с дружеским поцелуем, а оказывается врагом и предателем.
— Аминь. Что здесь случилось, брат?
Человек посмотрел на Фуггера, который своей единственной рукой неловко пытался поудобнее устроить ему ноги, и, несмотря на боль, улыбнулся.
— Меня не называли братом с тех пор, как на меня легли заботы об этой Господней обители. Приятно снова слышать такое обращение.
— Вы — аббат Марсхейма? — спросил Жан.
— Да. Как бы мне хотелось оставаться простым монахом и не дожить до событий этого дня!
— Что здесь случилось, отче?
— Сын мой, я говорю на пяти языках, но ни в одном из них не нахожу слов, чтобы описать то, что здесь сегодня случилось. Но скажи мне: моя паства, мои монахи — что с ними?
В эту минуту вернулись Хакон и Джанук. В ответ на вопросительный взгляд Жана они покачали головами, давая ему понять, что наверху творится то же, что и внизу: еще один круг ада.
— Нечто… овладело ими, — сказал Жан.
— Это — демоны, которых выпустил на свободу Чибо. До его приезда их тут не было.
— Расскажите нам, отче.
Аббат рассказал им о том, как приехал итальянец. Надменно потребовал, чтобы ему предоставили ночлег. Он ожидал иного приема, потому что монастырь славился своими винными погребами и разнузданными нравами.
— Несомненно, он полагал, что здесь все так же, как он привык видеть в Италии. Но в Германии найдутся и такие, кто, не одобряя устроенного Лютером хаоса, смог оценить многое из того, что он сделал. Дом Господень был развращен, и я, увы, являлся добровольным участником этого разврата. Но это — в прошлом! Я привел мою обитель в порядок, вернулся к простым добродетелям монашеских обетов. Я начал поститься и уже неделю не вкушал ни хлеба, ни мяса. Как вы видите, я вполне мог себе позволить такое воздержание. — По пухлому лицу пробежала мягкая улыбка. — Это не понравилось его высокопреосвященству и его безумному брату. Они захватили мой монастырь, они уговорили монахов вернуться к их прежней развратной жизни, доставили из городка вино, хлеб и даже женщин.
Аббат поморщился от неприятных воспоминаний.
— Я понял, что дьявол снова оказался среди нас. Я не нарушил своего поста, но остальные принялись нажираться, словно дорвавшиеся до корыта свиньи. Почти все мои монахи присоединились к ним. Но что-то… что-то произошло. Открылась дверь, и в мир вырвался Зверь. Этим утром брат Андреас бросился с колокольни, крича, что его ожидает пламя ада. У него были сломаны обе ноги, но он вскочил и выбежал за ворота. И это — только начало. Скоро во всех вселились бесы: в моих монахов, в итальянцев — во всех. А поскольку во мне беса не было и я попытался изгнать бесов из них, они набросились на меня и учинили это святотатство.
Он поднял свои перебинтованные руки и с ужасом воззрился на них.
Жан наклонился к аббату:
— А куда они ушли, отче?
— Наверное, в город. Почти все солдаты остановились там. Они кричали, что им нужна защита армии.
Какой-то шорох у двери заставил собеседников повернуться к двери. Там возникло перепуганное лицо какого-то монаха — и его схватили, не дав убежать.
— Не причиняйте ему вреда! — попросил аббат. — Это — мой исповедник, отец Ансельм.
Испуганного монашка завели в комнату. Увидев раны аббата, он заплакал.
— Сын мой, сын мой! — ласково проговорил аббат, ответно прослезившись. — Ансельм присоединился ко мне в поисках очищения. Он тоже постился и молился. Единственный. Единственный.
Жан увел своих товарищей из помещения, оставив плачущих монахов вдвоем.
— Слышал? Не одержимы демонами только те, кто не ел и не пил! — сказал Джанук.
— Но только они одни во всем этом проклятом Богом монастыре верили в Господа и стремились к Нему. Не понимаю, как ты можешь винить во всем пищу! Дьявол наносит удар там, где пожелает, — возразил Фуггер.
Жан вмешался, не дав Хакону высказаться:
— Будь то вкушаемое или искуситель, оставаться здесь не следует. То, что нам нужно, — в городе, в центре этого безумия. Это будет достаточно опасно. Но пока телохранители Чибо сражаются с бесовскими легионами, лучшего момента не предоставится — им не до нас.
— Воспользуемся удобным случаем, — согласился скандинав, кладя топор на плечо, — и покинем это ужасное место.
Садясь в седло, каждый по-своему попросил своего Бога о защите — и все четверо отправились в самое пекло огней святого Антония.
* * *
— Джанкарло!
«Какой чудесный голос! Как у мальчика-алтарника — такой же невинный».
— Вернись обратно, Джанкарло. Высокопреосвященство. Джанкарло Чибо. Обратно на постоялый двор.
«Но я только что оттуда!»
Он попытался найти взглядом ангельское личико, но оно переместилось: словно тень скользнула и остановилась по другую его руку.
— Там теперь все по-другому. Порядок. Восстановлен. Любовь. Вернулась. Там друзья, брат: плоть от твоей плоти, кровь от твоей…
«Крови».
Теперь он вспомнил. Именно кровь заставила его уйти из той дымной комнаты. Его собственная кровь, которую он выкашливал в немыслимых количествах, так что задохнулся бы, если бы не глотнул свежего воздуха. А потом еще чья-то кровь — он забыл, чья именно. Большие мужчины с оружием вдруг очень испугались. Испуганные животные убегают или вступают в бой. Бегство привело их в город, прочь от бойни в монастыре. Но от демонов таким образом не скрыться. Демоны успели туда еще раньше их.
— Но они ушли. — Сладкий голос доносился теперь сверху, словно спускаясь по солнечному лучу. — Разве ты не слышал? Пойди и убедись сам. Ведь в этой конюшне тебе ничего не нужно, правда, Джанкарло?
Ему ничего не нужно было — теперь. Теперь, когда он узнал истину, которая все изменила.
Ад вовсе не похоронен где-то глубоко внизу. Его своды находятся всего в дюйме от потрескавшейся корки из шкур и старых костей, которая служила полом конюшни. Ад находился прямо у него под ногами. Нет, это не совсем так. Там находятся адские узилища, и, если он топнет ногой, страдальцы снова услышат его и поднимут свои жуткие вопли. Но ад вырвался из своих хрупких границ. Ад воцарился во всем мире.
— Да, Джанкарло, да! Ад — повсюду. Но не на постоялом дворе. Где твои друзья.
«Таким сладким голосом нельзя лгать», — подумал Чибо.
Он ошибся.
Открыв дверь постоялого двора, он не обнаружил там никаких друзей, никаких братьев. Бешеные псы рычали друг на друга, оскалив зубы. У них были тела людей, но и только. Джанкарло всегда знал, что его брат — оборотень. Ради того, чтобы быть хорошим правителем, он сдерживал эти наклонности. И вот теперь Франчетто стоял на подоконнике совершенно голый и выл на луну, которая была видна только ему одному, — где-то рядом с огненным шаром солнца. Внизу стая тех, кого раньше называли его солдатами, огрызались на какого-то человека. Они обнажили оружие — такого оружия Джанкарло никогда прежде не видел. В руке у одного извивались лопатоголовые крысы, составившие покрытую мехом плеть. Ножка кресла заканчивалась лезвием косы, горшок ощетинился кинжалами. И все это было выставлено, чтобы защищать их господина, потому что этот человек в плаще и шлеме пытался приблизиться к воющему герцогу с совершенно очевидной целью: он намеревался стащить оборотня на пол и придушить.
Что-то в этом человеке показалось архиепископу знакомым. Джанкарло Чибо попытался заговорить, отдать приказ — но его голос звучал слишком медленно, искаженно и басовито. По сравнению с ним все остальные звуки казались нормальными: вопли на улице, вой на подоконнике, крики проклятых под тонкой коркой у него под ногами. Наконец архиепископу удалось выдавить из себя нужное слово:
— Геенеериххх!
Тот человек его услышал. Он начал поворачиваться — так же медленно, как звуки, приходившие к архиепископу.
При первом же взгляде на его обезображенную плоть Джанкарло Чибо завопил. Как и слова, вопль ворвался в замедлившийся мир, где время прекратило нормальный ход.
Генрих фон Золинген никогда не был красивым мужчиной, а слезы девственницы уничтожили почти все то, что оставалось в его лице человеческого. Однако теперь Чибо увидел нечто такое, что наконец синхронизировало его вопли со временем. Когда глаза Генриха повернулись так, чтобы устремиться на его господина, длинная змея выскользнула из пещеры одной глазницы и очень медленно переползла в другую.
Чибо перестал бежать только тогда, когда прижался спиной к городскому колодцу. На главной площади Марсхейма пламя сменилось льдом. Холод проник в его тело, подобно ледяным ножам, останавливая дыхание и выбивая из горла сосульки крови.
Что-то шевельнулось у него на груди. Он попытался опустить глаза, но оказалось, что для этого нужно сделать огромное усилие.
«Что может там оказаться, под складками моего плаща? — подумал он. — У меня там карман… Нет, кошель… Или… Да-да: мешочек! А в нем что-то лежит».
Он заставил свои глаза опуститься. У него на груди висел мешочек. Он был сшит из пурпурного бархата, однако при этом почему-то был совершенно прозрачным, потому что Чибо разглядел внутри указующую на него руку с шестью пальцами. И как только он ее увидел, рука сжалась в кулак и принялась бить его в грудь. И архиепископ Джанкарло Чибо понял, что этот стук не прекратится до тех пор, пока его сердце не разлетится на тысячу ледяных осколков.
— Иисусе, помилуй! — крикнул он, ощущая, как по его телу растекается мучительная боль.
На коже земли появилась трещина. Ад медленно разверзался перед ним, и каждый новый удар Английской Ведьмы загонял архиепископа все глубже. И остановить свое падение он не был в состоянии. Остались только эти удары — и жар, такой сильный, что у него начала расплавляться кожа.
— Иисусе! — снова воззвал Чибо, понимая, что это станет его последним словом.
Джанкарло Чибо бросил прощальный взгляд на дорогу — ту, что вела мимо монастыря и уходила в горы, на юг, к его родине.
На площадь выехали четыре всадника. Ну, хотя бы эту картину он ожидал увидеть: четырех всадников Апокалипсиса, которые явились возвестить конец мира. Их следовало приветствовать, ибо их появление означало, что спускаться в ад будет большая компания. Возможно, настолько большая, что дьяволу станет некогда заниматься каким-то жалким архиепископом. Однако и здесь крылось нечто неправильное. Из четырех всадников только двое должны были быть провозвестниками войны. А здесь, в Марсхейме, все четверо держали в руках оружие.
— А где мор? Где голод? — возмущенно крикнул им Чибо. И только потом понял, что совершил ошибку.
До этой минуты они его не замечали. А теперь заметили.
В том человеке, который спешился, было нечто знакомое. Чибо знал, что уже видел его. И когда этот человек протянул руку и снял у Чибо с груди руку Анны Болейн, тот понял, где именно они встречались. Он даже вспомнил имя.
— Ромбо! Жан Ромбо! — прохрипел Чибо.
Палач не подал вида, что слышит, он продолжал смотреть на бархатный мешочек. Он даже не взглянул на Чибо — просто выпрямился и пошел прочь. Это раздосадовало архиепископа. Он заслужил большего. Ведь он оставил этого человека гнить в виселичной клетке! Неужели он не достоин мщения?
— Убей меня! — Чибо вдруг обрел дар речи и начал говорить совершенно внятно. — Ты не можешь бросить меня здесь. Убей меня!
Палач не оборачивался, пока снова не сел в седло. А там он произнес что-то, чего Чибо до конца не расслышал. И потом все четверо всадников уехали с площади. Ад снова разверзся, и новые мольбы Джанкарло Чибо потонули в воплях проклятых.
* * *
Жан сказал вот что:
— Ты в аду. Зачем мне тебя освобождать?
Хакону и Джануку это было совершенно непонятно. Смертельный враг оказался в полной твоей воле — как можно упустить такой случай?
Жан не мог объяснить этого. В тот момент, когда он увидел Джанкарло, съежившегося у городского колодца, покрытого кровью и блевотиной, он подумал: «Здесь все закончится. Я использую мой меч — возможно, в последний раз в жизни, — чтобы отрубить голову нашему врагу». Однако его остановила сама Анна. Она не явилась к нему в блеске небесного света и даже не прошептала нечто в его мыслях. Он просто вспомнил слово, которое он произнес при ней; слово, которым он поклялся. Это воспоминание принесло с собой прикосновение отрубленной руки, которую он ощутил сквозь ткань бархатного мешочка. Той руки, которую он поцеловал и по поводу которой она сама пошутила. Та рука, которую он поклялся спасти от сил ненависти, воплощенных в человеке, скорчившемся у его ног.
Тем словом была «любовь». Жан вдруг понял, что, если он сейчас залил бы эту руку кровью — каким бы оправданным ни выглядело пролитие этой крови, каким бы благоразумным ни был такой поступок, — это противоречило бы духу клятвы королеве. Жан уже не раз обагрял свои руки кровью, пытаясь вернуть ее руку. И теперь он получил ее обратно, и это оказалось настолько легко по сравнению с тем, через что он уже прошел! И когда его долг был почти исполнен, ему захотелось вернуться к самой основе давней клятвы, к тому единственному слову. К любви.
Жан не мог объяснить этого своим друзьям. Он не отличался красноречием, а они, как и он сам, были воинами и не привыкли к подобным утонченным чувствам. Но тут ему в голову пришла новая мысль, которая заставляла его улыбаться, пока они покидали город, где все еще пылали огни святого Антония. Одним из преимуществ положения предводителя являлось то, что он не обязан никому ничего объяснять.
Глава 2. ОСАДА
— А более безопасного пути ты не знаешь? — спросил Жан у Фуггера.
Они уже три дня ехали по главной дороге, которая вела из Марсхейма на север. Три дня — а они едва смогли пересечь границу Баварии, да и то лишь благодаря тому, что Жан с Хаконом вспомнили кое-какие католические молитвы. Их хватило, чтобы убедить большой отряд стражников в том, что они — не еретики-лютеране.
По другую сторону от границы, в Вюртемберге, они в тот же день вынуждены были доказывать свою принадлежность уже к другой вере. И на площади маленького городка Фуггеру пришлось пересказывать учение Маленького Монаха недовольным и подозрительным подмастерьям.
— Будьте осторожны на северной дороге, — предупредил их один из допрашивавших, который оказался немного дружелюбнее остальных. Он многозначительно постучал себя по носу грязным пальцем. — Братство Башмака выслеживает отряды вроде вашего.
Позже Фуггер рассказал им о крестьянском восстании двадцать четвертого и двадцать пятого, которое проходило под знаком деревянного башмака, какие носит простонародье.
— В конце войны большинство перебили их бывшие хозяева, — добавил он, — но некоторые, похоже, все еще скрываются у перевалов.