Французский палач (№1) - Французский палач

— Похоже, он запнулся о собственный меч, милорд. Он хотел поссать в окно.

— Как он посмел? — завопил епископ. — Вели его немедленно выпороть!

— Да, милорд, — испуганно отозвался Марсель. — Э-э… он умер.

— А мне наплевать! Своей небрежностью он поставил меня в очень неловкое положение. Казнь должна состояться сегодня.

— Я мог бы обратиться к епископу Анжерскому…

— Идиот! — Епископ закатил своему эконому оплеуху. — Это за такие советы я тебе плачу? Епископ Анжера хочет заполучить Орлеан себе! Он явится со своим палачом и отберет у меня мой триумф! Нет, изволь подобрать кого-нибудь в Туре.

— Здесь?

— Да. Среди этого сброда из отставных солдат должен найтись палач! Они все — наемники. Даже не французы. Найди палача.

— Ваше преосвященство, — с опаской проговорил Марсель, осторожно отступая подальше, — не думаю, чтобы нам удалось так быстро отыскать умелого мечника.

— Мне наплевать! — заорал епископ, и лицо его цветом стало похоже на митру. — Плевать, чем он его обезглавит, мечом, топором или портновскими ножницами! Добудь мне того, кто это сделает!

С этими словами епископ сжал руками голову и повалился на кровать. Он не привык впадать в панику. За него это должны делать другие.

* * *

К утру, когда Жан и Фуггер пришли в Тур, весь город гудел. У дверей кафедрального собора все время сменялись люди, чтобы прочитать вывешенное там объявление.

— «В связи с неожиданной и внезапной кончиной… — быстро читал Фуггер. — Обращаться только людям достойным и с опытом». Это ведь о тебе, правда?

— Да, — согласился Жан. — Но я не думал так скоро снова вернуться к моей профессии. Если вообще к ней возвращаться. — Он посмотрел на молодого немца. — Я подумывал стать цирюльником.

— В любом случае, — проворчал Фуггер, потирая свою остриженную голову, — ты кого-нибудь кромсаешь.

Жан рассмеялся и снова повернулся к объявлению:

— Погоди-ка! А это что?

Он указал на слова, нацарапанные в самом низу листка.

Он читал хуже своего спутника, и к тому времени, когда разбирал последнее слово, Фуггер уже нетерпеливо прыгал с ноги на ногу и что-то мычал. Под взглядом Жана он тут же замер.

— Понял! Я привлекаю к нам внимание. Но ты только подумай: он здесь, он здесь! Тут так и написано: «В присутствии его высокопреосвященства архиепископа Сиенского».

— Я умею читать.

Жан повернулся и зашагал по проулку, проходившему слева от собора, углубляясь в вонючее, потеющее, многолюдное сердце Тура, каким оно бывало в праздники. Фуггер двигался за ним по пятам, с вороном на плече. Проулок был таким узким, а дома по обе стороны от него были построены с такими уступами, что почти смыкались двумя этажами выше, так что птица не имела возможности лететь.

— Мы его догнали. Здесь то, что мы ищем. Мы можем получить ее обратно! — возбужденно прошептал Фуггер.

— Неужели? И как ты предлагаешь это сделать?

Фуггер схватил его за руку и затащил в какую-то нишу.

— У меня есть план. Мой утонченный и образованный ум поработал над этой проблемой и мгновенно дал ответ. Да, да! Это — великолепная возможность! Ты вызовешься стать палачом. Ты, в маске и с оружием, будешь стоять рядом с архиепископом.

— Фуггер, ты хочешь, чтобы я украл руку на глазах тысячи зрителей?

— А почему бы и нет? — Бегающие глазки Фуггера наконец остановились на Жане. — Ты ведь уже сделал это однажды!

На второй золотой из виселичной кружки они купили право воспользоваться соломенным тюфяком (днем он пустовал), по куску хлеба и мяса, немного кислого пива и даже получили несколько мелких монеток сдачи. Быстро проглотив свою долю, Жан сразу же улегся и попытался заснуть. Фуггер, наслаждаясь тем, что его разум работает относительно нормально, был полон решимости делиться результатами его работы. Он сел, изливая непрерывный поток слов.

— Нам нужен отвлекающий маневр. Ну, этим займусь я — мы с Демоном. На секунду мы отвлечем внимание от плахи… ой, прости — я знаю, что ты не пользуешься плахой… ну, от сцены. А ты тем временем притиснешь этого сатанинского червяка к стенке и заставишь отдать руку. Или даже лучше — пожар. Небольшой такой пожар, пусть поблизости загорятся какие-нибудь тюки. Пожар обязательно переполошит город — это ведь опасная штука. Я присутствовал на том огромном, когда половина Базеля сгорела. Да, пожар их отвлечет, ты приставишь меч к горлу его высокопреосвященства и…

— Клянусь бахромой на мошонке Сулеймана, ты заткнешься? — взревел Жан. — Мне нужно отдохнуть. У меня от усталости голова не работает. — Он перевернулся на бок. — Когда им нужны добровольцы в палачи?

— В три часа, у скотобойни. Казнь состоится в девять на главной площади.

— Значит, разбудишь меня в два. А пока, ради слез Мадонны, помолчи, — сказал Жан, закрывая глаза.

Фуггер некоторое время наблюдал за ним. При этом он дергался и чесался: его тело было таким же беспокойным, как и его мысли. Он не мог заснуть: ему казалось, что он проспал уже тысячу лет. А теперь нужно сказать так много, поделиться столькими планами! И больше всего ему хотелось участвовать в этом благородном приключений, приносить пользу, а не быть обузой, которую приходится таскать за собой. Он обязан сделать для этого цирюльника-варвара хотя бы такую малость.

И в эту минуту палач приоткрыл один глаз.

— Если хочешь сделать что-то полезное, пойди и узнай, что стало с мечом умершего палача.

* * *

Всего в двадцати шагах от того места, где захрапел Жан, лежал еще один палач — но этот отказался от надежды заснуть: его мысли заполняли картины, которые Анжелика принесла из епископского дворца, где исполняла роль одной из обитательниц Содома. В эту дождливую ночь он ждал ее у дворца, чтобы на рассвете проводить домой. И теперь она спала рядом с ним, а он лежал без сна. Его рука у нее под головой начала затекать, и он попытался вообразить какие-нибудь другие сцены, не такие дразнящие. Безуспешно.

Снизу, с улицы, донесся крик. Там началась ссора, слышались божба, звуки ударов. Осторожно выбравшись из постели, Хакон подошел к окну и пригнулся, всматриваясь в сумрак. Сквозь почти сомкнувшиеся крыши пробивалось достаточно света, чтобы в толстом грязном стекле возникло кривое отражение: очертания вьющейся бороды, густых русых волос, стянутых сзади, на шее, заколкой. Посадка головы, сильные очертания носа, бровей и лба — все это неизбежно напомнило ему отца. На долю секунды он закрыл глаза — и почти смог услышать его голос, рассказывающий саги о героях и древних богах. Маленький Хакон слушал, сидя на полу и прислонившись спиной к ножкам огромного дубового стула. Он изо всех сил старался запомнить эти повести. Мощный голос отца заставлял вибрировать дерево, и эта дрожь передавалась сердцу мальчика. Хакон копил слова саг на тот предсказанный ему день, когда он повторит их своему сыну. Но этот день так и не настал.

Позади него раздался стон, а потом — тихий смешок. Хакон полуобернулся, и отражение обернулось вместе с ним. Его отец исчез, сменившись сатиром, слизывающим сахар с мясистых губ. Сатиром — и в то же время им самим, мужчиной, который теперь жил на деньги тех, кого облизывали.

— Кровь Одина! — прошептал Хакон. Он больше не смеет произносить свою правду вслух.

А в этом городе погибнут люди, которые сделали именно это. Назвали во всеуслышание имя своего Бога. Люди, которые оказались смелее нынешнего Хакона.

Он вышел во вторую из убогих комнатенок, которые он делил с Анжеликой. Там, в логове из старых ящиков, погруженный в сон об охоте, гончий пес Фенрир рычал и дергался всем своим длинным серо-белым телом. Пес был единственным верным спутником Хакона: они не расставались с того дня, когда пять лет назад на разграбленной ферме во Фландрии Хакон подобрал тихо скулившего щенка, еще слепого. Он был результатом скрещения волков и их быстроногих преследователей, но, как и его хозяин, в городском безделье начал толстеть.

Хакон нагнулся, чтобы почесать за крупными ушами. Фенрир застучал хвостом по деревянному полу, а его необычные квадратные волчьи глаза заблестели от удовольствия. Протянув руки через пса, Хакон принялся копаться в обломках своей прежней жизни: в одежде, сумках и безделушках, которые скопились у него за долгие годы службы наемным солдатом. Где-то глубоко в них было зарыто его наследие. Пусть рассказы отца и позабылись — от него осталось хотя бы это.

Хакон услышал знакомый стук костей, спрятанных в глубине глубокого мешка, и извлек оттуда потрепанный кошель из коричневой шерсти. Его горловина была заткнута поблекшей льняной тряпицей, которая раньше была зеленой. Он вытащил ее и расстелил на полу между псом и собой, а потом высыпал на нее содержимое мешочка.

Камней с рунами было двадцать четыре. Каждый диск имел форму и размер кружка, получающегося при соединении большого пальца и указательного. Когда его отец вместо желанного кита убил нарвала, он увидел в этом знамение, посланное самим Одином, и на костяшках, сделанных из бивня нарвала, вырезал руны Одина. Хакон наблюдал за тем, как отец день за днем проводит, вырезая и полируя кости. Потом тот долго размышлял и постился — и наконец схватил свой самый тонкий резец и нанес на кость очертания рун. Красящий состав он уже приготовил, смешав собственную кровь, несколько видов глины и ржавчину. Свежевырезанные знаки впитали в себя красную краску, которая до сих пор не потеряла яркости.

Медленно переворачивая кости так, чтобы каждая повернулась вверх растрескавшейся и пожелтевшей оборотной стороной, Хакон постарался обрести покой, который нужен для того, чтобы руны не просто показали ему свои лица, но и поговорили с ним. Когда-то он обладал этим даром, как прежде — его отец, а до того — дед. Однако он опасался, что потерял и это умение, как и дар плести рассказы. Навыки уходили из-за того, что он ими не пользовался, из-за того, что он порвал связь с землей, откуда пришел.

Обратившись с краткой молитвой к Одину, он сосредоточил мысли на своем вопросе, прогнав все посторонние мысли. Вопрос был только один: удастся ли ему убежать из этого мира, к которому он успел привыкнуть, и вернуться к жизни, где создают и рассказывают саги? Он начал передвигать руны, и постукивание кости о кость и костей о пол наполнило его слух, а глаза заволокло их краснотой, которая поднялась, подобно туману.

Его рука уверенно потянулась к одной кости, внешне ничем не отличавшейся от остальных. И в то же время она была иной. Он взял ее и отложил в сторону, а потом снова вернулся к разложенным на тряпице, пока рядом с первой выбранной не оказалась еще одна, и еще. Хакон как будто покинул жалкую комнатенку, ушел из настоящего в прошлое и будущее; его вера объединяла прошлое и будущее — в этой религии они были единым временем. Время, которое было, и время, которое настает.

Он перевернул первую руну — «фе». Она обозначает скот, усилия, затраченные в надежде на нескорое вознаграждение, противодействие, которое удается преодолеть, если приготовиться и быть наготове. Однажды он уже видел ее — ровно через четыре года после убийства отца, в тот день, когда он впервые взял в руки его наследие, эти кости с рунами. Хакону только исполнилось четырнадцать, и он набирался сил, скрываясь от убийцы отца среди своих родичей-дровосеков. И на острие топора он видел отражение грядущей мести.

Второй руной стала «ур», дикий бык — зверь, которого должен убить мальчик, становящийся мужчиной. Она означала принесенную жертву — отринутое детство, отказ от многого из того, что казалось хорошим и надежным. Это была руна прощания. Следовало нечто убить, и, увидев «ур», четырнадцатилетний мальчик потянулся к еще одному наследию отца, топору.

Третьей руной оказалась «хагалл»: град, падающий на землю непонятно откуда, внезапные разрушения. Эта же руна заставила его уйти, не попрощавшись, с рунами у пояса и топором в руке. Ночью он пересек пустоши Харейд и оказался возле отцовского дома, возле отцовской постели, в которой спал убийца, присвоивший и то и другое. Мальчик поднял топор, нанес удар — жертва была принесена. Мужчиной он вышел из дома и направился в гавань, сделав первый шаг, который в конце концов привел его на путь наемника.

Когда красный туман рассеялся, Хакон посмотрел на три символа, не удивляясь тому, что они оказались теми же самыми, что мстительно отправили его в ночь за четырнадцать лет до этого. С тех пор он миновал немало перекрестков, выбирая путь направо или налево, вперед или назад. Дорогу назад избрала его любовница Анжелика: по окончании войны она решила вернуться в свой родной город

Тур. И сделанные им выборы закончились здесь, на дороге, которая вела в никуда.

И в то же время руны снова нашептывали ему о выборе, о шансе — если только он сможет его увидеть. Позади осталось чувство, что все важное в жизни достигнуто с помощью одного точного удара топором, нанесенного почти полжизни тому назад. Чтобы снова отправиться в путь, Хакону требовалась лишь его воля. Нужно только заставить ноги снова шагать вперед. Только это — и, возможно, несколько монет, которые помогали бы ему в пути.

А потом с улицы донесся голос, заставивший его прислушаться. Один из людей епископа, остановившись перед домом Хакона там, где проулок становился чуть шире, объявлял о том, что человек, умеющий работать топором, получит в уплату золотые.

Глава 7. КРЫЛАТАЯ СМЕРТЬ

Как только пробило два, Фуггер ткнул Жана в грудь чем-то твердым. Француз с ворчаньем открыл глаза — и увидел, что у него на груди лежит меч палача.

— Как, во имя… — кашляя, вопросил Жан, но Фуггер уже начал рассказ, бестолково мечась по комнате.

— И вот мы с Демоном полетели по улице, — начал он. — По той, на которой, как мне сказали, жил покойный палач, и видим у одной двери толпу. «Не пущу! — кричит толстуха, заслоняя вход. — Все его жалкие пожитки — мои, за те полгода, что он провел под моей крышей!» — «Но он должен мне за три бочонка пива!» — кричит один человек. «А мне задолжал за армейский хлеб!» — говорит другой. «А мне он не заплатил за те дни, что я провела на спине! — вопит худая женщина и выталкивает вперед двух оборвышей. — И эти крошки тоже его. Он обещал купить им одежду на те деньги, которые получит, срубив графу голову!» Тут в толпе начали злобно кричать: они поддерживали то одного претендента, то другого. Но толстуха не желала отходить от двери. А тем временем Демон… да, да, выходи вперед, дорогой, и кланяйся… Демон взлетел и закаркал. Я поднимаю голову и смотрю — а он сидит на подъемной балке под верхним окном. А напротив — тоже балка, и дома стоят так близко, что из них получается, можно сказать, мост. Лавочник глазеет на свару, так что я моментально проскальзываю у него за спиной, прохожу через лавку, поднимаюсь по лестнице в комнату, которая выходит на улицу, открываю окно — и перехожу прямо над головами спорщиков в жилище Жирной госпожи.

С этими словами Фуггер, сопровождавший свой рассказ пантомимой, перепрыгнул через воображаемый мостик у окна и упал в комнату.

— В комнате нет ничего, ради чего стоило бы ссориться, но я там не задерживаюсь. Меч лежит прямо на подоконнике, так что я его хватаю, пробираюсь обратно по блокам, спускаюсь по лестнице и проталкиваюсь через толпу как раз в тот момент, когда бабенки вцепляются друг другу в волосы.

Жан вынул оружие из ножен. Меч оказался чуть тяжелее его собственного, немного длиннее и не такой тонкой работы. Но ему приходилось использовать оружие и похуже, намного хуже.

— Фуггер, — объявил он, — ты — молодец!

— И Демон тоже! — засмеялся Фуггер.

— И Демон тоже, — согласился Жан.

При упоминании своего имени птица, перебиравшая себе перышки, подняла голову и прокаркала:

— Рука! Рука!

Жан напрягся, но почти сразу же мрачно улыбнулся.

— Дойдет дело и до нее, — сказал он. — Но сначала нам надо разыскать ту скотобойню.

* * *

Получив приказ найти замену палачу в такой короткий срок, эконом епископа, Марсель, впал в панику. Его любовник, Жак, называл это его состояние «серым смерчем». Устраивать оргии — это одно. Марсель наслаждался всеми мелочами живых картин, поисками идеально подходящих друг к другу тел. Годы странствий с актерами Пуатье привили ему вкус к зрелищам и умение создавать удивительные эффекты: это он придумал сахарную глазурь для жены Лота. Но соприкасаться с реальностью в виде убийц и головорезов, которые откликнутся на призыв исполнить обязанности палача… Да, такое растерзало бы нервы и не столь чуткому человеку. Особенно когда от этого зависело так много. Если финал предложенных епископом развлечений будет удачным и приведет к тому, что его господина назначат на орлеанскую епархию, Марсель не сомневался в том, что и его собственное повышение будет гарантировано.

Именно Жак, грубоватый парнишка, носивший на себе печать улицы, предложил устроить соревнование. Так можно будет испытать умение палачей и заодно заработать лишние деньги на зрелище. Одному его кузену (у Жака всегда находились кузены) принадлежит скотобойня на окраине. Это удобно обнесенный забором двор. Со зрителей можно брать по несколько монет с головы да еще потребовать долю с торговцев пивом и жареной требухой, которые обязательно туда явятся.

Марсель решил поручить неприятные детали своему юному дружку. Однако зрелищем будет распоряжаться он сам. Он выступал во множестве мелких городков и знает, что нужно толпе. Насилие, причем как можно более зверское, и смех. И он уже представлял себе, каким образом предоставить это публике.

* * *

Когда Жан, Фуггер и Демон явились на скотобойню, они обнаружили, что там в разгаре небольшой карнавал. Объявления на бумаге и из уст глашатаев привлекли не только претендентов и их сопровождающих, но и множество зрителей и тех, кто имел намерение их обслужить, развлечь или обокрасть: в толпе так и сновали глотатели огня, циркачи на ходулях, фокусники, карманники, шлюхи. Это было неплохой подготовкой к главному событию вечера.

Скотобойня состояла из нескольких загонов, соединенных по краю коридором, по которому гнали скот. Все это окружал круговой забор. На каждой его доске уже сидели уличные ребятишки, которые то и дело соскакивали вниз, чтобы проскользнуть между дымящими жаровнями продавцов мяса, бочонками продавцов пива и ногами подмастерьев и мастеровых, заплативших несколько су за то, чтобы войти в главные ворота.

Остановившись у ворот, Жан оглядел происходящее. За толпой оказался помост, на котором мужчина в пестрых чулках размахивал руками, обращаясь к бородатому великану. Перед ними расположилась группа мужчин в масках или самодельных капюшонах.

Маска и меч дали Жану право войти, и он протолкался к помосту.

— Имя? — спросил человечек в кружевной рубашке, жабо и брыжи которой выбивались из-под жакета у горла и живота, где падали на такой громадный гульфик, какого Жан еще никогда не видел.

«Чем больше гульфик…» — подумал Жан и ответил:

— Безымянный. Гастон.

— Вот как? — захихикал человечек. — Похоже, это у вас семейное ремесло. Эти двое — тоже Безымянные. — Он указал на двух мужчин в капюшонах. — Тебе тоже нужен топор?

— Нет, мсье. У меня оружие с собой.

Марсель подался вперед — и глаза у него округлились.

— Меч? И ты им владеешь?

— Увидим.

— Опыт был?

— Да, мне случалось им пользоваться.

— Можешь похвастаться какими-нибудь знаменитыми головами?

— Наверное, нет, мсье. В армии. То тут, то там.

— Понятно, — вздохнул Марсель, которому все это уже надоело. Палачи всегда вызывали у него скуку: они не умели поддерживать беседу. — Ну что ж, Безымянный Г., скоро ты получишь возможность продемонстрировать нам свои таланты. Жди с остальными.

Жан отошел, присоединившись к группе мужчин с закрытыми лицами, и изучающе посмотрел на своих соперников. Двое Безымянных что-то оживленно обсуждали, приподняв для этого капюшоны. Трое мужчин в масках молча смотрели перед собой. И только последний спокойно ответил на взгляд Жана. Он был огромный — в высоту и ширину — и явно обладал опытом. Его золотистая борода выбивалась из-под хорошо сшитой кожаной маски, утяжеленной внизу металлическими полосками и снабженной прорезями для ушей и ноздрей. Такая же была и у Жана.

Внимание Жана привлекли две вещи. В громадных руках незнакомца был топор, какого Жан еще никогда в жизни не видел. У этого топора было не привычное большое и тяжелое лезвие, а небольшой полумесяц, закрепленный на тонком топорище, туго обмотанном полосками красной кожи. Такой топор предназначен не для дерева или животных, но по тому, как великан его держал, Жан понял, что им пользовались регулярно. Второй странностью был громадный пес, в котором явно чувствовалась волчья кровь. Он спокойно, но настороженно сидел у ног хозяина, постоянно следя взглядом за толпой.

Топор, собака, великан. Все это вызвало в памяти одно слово: скандинав.

Хакон следил за движениями своего соперника с того момента, как тот у ворот надел свою маску. Он тоже отметил про себя качество маски, уверенность — и в первую очередь естественное положение ножен сбоку. И сразу же понял, кто станет его главным соперником.

Во время военных кампаний Хакон не раз видел, как пускают в ход меч палача. В умелых руках это прекрасный инструмент и настоящее оружие, но скандинав очень редко видел такой меч в умелых руках. Чаще приходилось наблюдать за тем, как кто-нибудь совершает промах и терпит неудачу: меч требовал хорошего глазомера и ощущения времени. Хакон был уверен: в захолустном Туре он не встретит ничего подобного.

И тем не менее Фенрир зарычал, когда меченосец сошел с помоста, а у Фенрира был хороший нюх на врагов. Так что Хакон твердо встретил взгляд незнакомца. Приподняв топор, он снова опустил его к земле. Победа, клиент и деньги клиента — все это скоро будет принадлежать ему. И тогда истории снова вернутся.

Труба возвестила начало турнира. Марсель, которого шум и вонь толпы с каждой секундой утомляли все сильнее, махнул рукой, давая знак Жаку выйти вперед.

— Узнайте! — зычно крикнул тот. — Его преосвященство святейший епископ Тура ищет сегодня человека, который был бы достоин занять место нашего достойнейшего покойного палача. — Тут все презрительно закричали и заулюлюкали. Перекрикивая шум, Жак продолжил: — И посему епископ повелел устроить этот священный турнир, чтобы найти нужного человека. Эти достойные соискатели, — тут он махнул в сторону дюжины претендентов, ожидавших у помоста, — продемонстрируют свои умения в нескольких испытаниях, и один из них еще до ужина получит главный приз — голову и кошелек графа де Шинона.

Последние слова были встречены новым взрывом криков — одобрительными возгласами из толпы и проклятьями тех многочисленных зрителей, которым нравился молодой и красивый граф. Эти люди считали, что им не доставит удовольствия наблюдать за казнью графа, пусть он даже и еретик.

Первое испытание заключалось в разрубании плодов. Дюжину дынь положили на чурбаки для забоя мелкой птицы. Каждый палач занял свое место, и все по очереди наносили удары.

До начала испытания в толпе делали ставки. Фуггер, пробравшийся на бойню сквозь узкую щель в заборе позади помоста, побился об заклад с братом одного из претендентов. Тот уверял, что топор его брата будет получше меча. Поскольку у Фуггера ничего не было, он и рискнул ничем и, назвав его двумя су, разбогател на эту сумму, как только Марсель взмахнул платком. Хотя первое испытание не было сложным, в нем отсеялась половина претендентов, которые то ли по неумению, то ли из-за волнения расплющили или искромсали свои дыни. Кроме Хакона и Жана цели добились еще четверо.

На втором круге мишени были живыми. Из загонов вывели шесть волов, которым продели цепи в кольцо в носу и связали задние ноги. Перепуганные шумом толпы животные дергались и рвались, так что испытание получалось достаточно сложным. Знатоки палаческого дела решили, что на эшафоте часто приходится иметь дело именно с движущимся объектом. На этот раз Фуггер получил выгодную ставку: пять су против его двух, поскольку спорщик был уверен в умении мясника, о профессии которого говорил окровавленный кожаный фартук. Чтобы добиться такой ставки, Фуггер заявил, что мясник будет делать то, чем занимается каждый день. Можно ли сомневаться в том, что он победит какого-то меченосца?

Но мясник проиграл. Животное следовало забить к тому моменту, как раздушенный платок Марселя упадет на помост. Неважно, сколько для этого потребуется сделать ударов, — главное, чтобы головы упали на доски. Их оказалось всего две. Два вола вырвались, возмущенными воплями протестуя против полученных ударов, еще у одного топор застрял в черепе, а мясник продолжал в остервенении рубить вола еще долгое время после того, как проигрыши были отданы.

Пока Жан обошелся всего двумя ударами меча. Ему показалось, что скандинаву пришлось сделать три удара топором, что было вполне понятно в отсутствие плахи, которая противодействовала бы силе удара. Как он и предвидел, соревноваться предстояло им двоим.

Жак снова крикнул:

— А теперь, дамы и господа, благодаря огромной доброте нашего любящего отца, епископа, мы получили особый подарок, который решит исход турнира. Он предоставил нам двух еретиков, которые должны были сегодня вечером умереть в очищающем пламени Господнем!

На помост вывели двух мужчин, которые были так же связаны и так же напуганы, как перед ними — животные. Толпа рванулась вперед, предвкушая возможность хорошенько рассмотреть то, что обычно происходило высоко над головами, на эшафоте. Они жадно наблюдали за тем, как голову более молодого еретика прижали к плахе, а седеющего мужчину заставили встать на колени перед меченосцем. Оба стучали зубами, продолжая читать молитвы.

Глядя на коленопреклоненную фигуру, Жан мысленно вернулся к месту недавней казни. К тому, что он там сделал и для чего. Толпа затаила дыхание, а он посмотрел в скрытые под маской глаза своего соперника и сказал:

— Победа за вами, мсье. Я не убиваю людей для развлечения толпы.

— И я тоже, — проворчал тот, отступая от плахи. Толпа разразилась криками. Некоторые одобрительно хлопали, другие — угрожали. Марсель гневно топнул ногой о доски. Зрелище, на которое он потратил столько трудов, хотят испортить! Успевший снять маску мясник в заляпанном воловьими мозгами фартуке метнулся вперед и объявил, что готов заняться обоими еретиками. А победившие палачи молча оперлись о свое оружие.

Несмотря на шум, Жан услышал рядом с собой тихий голос: это говорил приговоренный. Жану пришлось наклониться, чтобы разобрать слова.

— Мсье, — прошептал пожилой осужденный. По его лицу было видно, как с ним обращались в тюрьме. Его голос и манера держаться выдавали в нем человека, стоящего много выше того сброда, который требовал его крови. — Меня с сыном на глазах наших жен и родных должны были сжечь сегодня вечером, чтобы развлечь епископа и преподать урок народу. И все потому, что мы пожелали прочесть слова Господа на своем родном языке. А теперь Тот, Кто все видит, избрал вас, чтобы избавить нас от мучительной смерти, а наших близких — от страшного зрелища. Умоляю: даже если вы не разделяете нашу веру, проявите к нам милосердие.

Жан подошел к своему противнику.

— Иначе их сожгут. Он просит нас предотвратить это.

— Тогда другое дело, — проворчал Хакон и сразу же встал на колени, чтобы попросить прощения у плачущего паренька.

Напротив него Жан сделал то же самое.

— Благословляю вас за вашу доброту, мсье. И Господь благословит вас за это.

Потехи не получилось. Внимание толпы поглотил спор. Пока Марсель ныл из-за упрямства палачей, топор и меч поднялись, упали — и две головы скатились на помост.

Сочтя себя обманутой, толпа разъярилась настолько, что стала опасной. На помост полетели обглоданные дынные корки: Марсель не предоставил им зрелища, за которое многие заплатили — и которого все жаждали.

Фуггер понял, что следует быстро отвлечь толпу, иначе протест вот-вот перерастет в бунт. Жану необходимо победить и оказаться сегодня на эшафоте рядом с человеком, который обрек его на медленную смерть; он должен вернуть похищенное. Поэтому он протолкался к помосту, взобрался на него и схватил Марселя, увертывавшегося от разрубленных дынь.

— Мсье, последнее испытание!

— Испытаний больше не осталось, — ответил Марсель, вытирая дынную мякоть с кружев. — Я собирался предоставить публике выбор между их ударами, но теперь…

— У меня есть для них испытание. Они одинаково умелые. Испытайте их на скорость.

— На скорость? — презрительно переспросил Марсель. — А как можно проверить их скорость?

— Смотрите! — Фуггер указал на загоны с курами. — Там по пятьдесят в каждом. Первый, кто закончит, выигрывает.

Это была соломинка — и Марсель за нее ухватился. Жак, который как раз вывел из строя самого пьяного крикуна, улучил момент, чтобы выкрикнуть это предложение. Его встретили громким хохотом, и толпа поддержала идею. Работа будет стремительная, кровавая — и немного нелепая. Зрители смогут ей сопереживать, ведь они все до одного были куроубийцами.

Детали согласовали быстро. Двое палачей будут стоять каждый в своем загоне. Каждый может взять двух помощников, которые будут догонять куриц, ловить и класть на плашку. Поскольку Жан плахой не пользовался, он имел право действовать по своему усмотрению, поэтому он усадил своего помощника, Фуггера, на забор, чтобы тот сообщал ему счет своего противника. Каждой птице следовало перерубить шею. Разрешалось сделать всего пять ошибок.

Зрители начали поспешно заключать пари. Фуггер, удвоивший свое состояние очередной ставкой на еретиков, теперь поставил свои двадцать су против сорока, поспорив с человеком, который безусловно верил в топор и плаху (как, впрочем, и большинство людей).

Собравшаяся вокруг загонов толпа облепила все возвышенные части скотобойни и радостными криками приветствовала очередную партию кур, попадавших в загон наподобие древних гладиаторов. Хакон стоял у своей плахи — массивный, спокойный, уверенный. Если выбранные им парнишки справятся со своим заданием — подавать ему кур, в чем им должен был помочь возбужденный Фенрир, который уже огрызался на перепуганных птиц, — то он может быть уверен в победе. Только взглянув на своего соперника, который спокойно стоял в загоне, широко расставив ноги и держа меч на плече, Хакон ощутил мимолетное сомнение.