— Пора! — сказал Жан.

Они с Хаконом выкатились из-под скамей — и увидели, как на палубу врывается третья волна пиратов, которых уже не могли остановить солдаты, спешившие перезарядить аркебузы. Не было времени прикидывать шансы, пугаться или осматриваться. Пришло время отдаться туману битвы, алому, как кровь, что брызгала повсюду.

На Жана бросилась фигура в тюрбане и белом одеянии. Пират громко кричал и высоко поднимал копье, целясь прямо в грудь противнику. Жан едва успел отскочить в сторону — и наконечник погрузился в планшир позади него. Взмахнув мечом на уровне древка копья, Жан снес нападавшему голову, и она покатилась по палубе с изумленным выражением на мертвом лице. Выдернув копье и закрутив его в воздухе, чтобы перехватить удобнее, Жан метнул его на дюжину шагов и проткнул пирата, которому удалось поднырнуть под вращающийся топор Хакона. Копье остановило смертельный удар кривой турецкой сабли, предназначавшийся скандинаву. По глазам Хакона было видно, что он оценил эту любезность, но не успел ничего сказать: еще три противника, один с копьем и двое с саблями, набросились на него, и Жан не смог прийти на помощь другу, потому что на него самого с криками насели еще три пирата.

Жан прыгнул в проход между скамьями. Вращая мечом, он сделал ложный выпад, ударил левого противника ниже поднятой гарды, полоснув его поперек груди, а потом остановил две другие сабли, метившие ему в голову, и, резко вывернув кисти, выбил их из рук нападавших. Один из пиратов в страхе вскочил на скамью, а второй выхватил вторую саблю, которая была закреплена у него за спиной. Жан перешел в нападение, и корсар отступил, умело парируя его выпады — пока не врезался в подвешенное тело Акэ. Кровь огромного негра сделала эту часть палубы скользкой, и, когда у пирата разъехались ноги, Жан рванулся вперед и ударил его плоским концом своего меча. Это было единственным недостатком оружия Жана: палаческий меч не имел острия, которым можно нанести смертельный удар. Однако силы удара хватило, чтобы опрокинуть врага на спину, после чего Жан снова сделал быстрый выпад, направил клинок вниз и пригвоздил пирата к палубе.

Во время поединка Жан отступил довольно далеко к корме и на несколько секунд остался без противников. Это был один из тех кратких моментов затишья, которые всегда бывают во время сражений или во время казни, когда меч наносит свой удар. Шум вдруг стих, крики и смертоносные удары удалились, алый туман исчез, словно занавеска, отдернутая невидимой рукой. Такие мгновения ясности не раз спасали ему жизнь. В тишине Жан услышал рядом с собой негромкий голос. Повернувшись, он стал искать источник звука.

Всего на расстоянии ладони от себя он увидел лицо — огромное перевернутое лицо, покрытое потом и искаженное болью. Карие глаза смотрели прямо на него, а голос произносил слова, которых он не мог понять, но которые сопровождались взглядом на его меч. Смысл этого взгляда не понять было невозможно.

Акэ умолял дать ему быструю и милосердную смерть.

В тишине, которая продолжала владеть Жаном, он — как ему показалось, страшно медленно — приблизился к ногам подвешенного гребца и полоснул мечом по веревкам. Приняв Акэ на руки, Жан осторожно опустил его в проход, прислонив спиной к кормовой палубе. А потом он потянулся за кривой саблей убитого пирата, вложил ее в громадные ладони Акэ и сказал:

— Всегда лучше умереть потом.

И тишина внезапно отхлынула. На Жана кто-то налетел, опрокинув на спину и закрыв собой. Он ощутил вкус крови, решил, что она ему незнакома, и с трудом выбрался из-под мертвых конечностей. Над ним стоял совершенно нагой Хакон, покрытый кровью и безумно хохочущий.

— Один за одного! — крикнул он. — Этот пес собирался воткнуть копье тебе в задницу. Держу пари, что спасу тебя больше раз, чем ты меня. Проигравший покупает первый бочонок вина!

С этими словами он закрутил свой топор высоко в воздухе и бегом вернулся в самую гущу боя.

Несмотря на то что Жан снова начал слышать рев сражения, он все же различил собственное имя. Уклоняясь, он пробежал между скамьями к Джануку.

— Ты не можешь позвать сюда этого викинга? — осведомился янычар. — У меня есть план.

Француз расхохотался тому, что хорват оставался таким хладнокровным, и это несмотря на то, что у него из плеча торчала стрела. Похоже, рана совершенно его не отвлекала.

— Сейчас приведу.

— Приходите на носовую палубу, — сказал Джанук. Он приостановился, отломил стрелу у самого наконечника и исчез из виду.

Поднявшись на палубу, Джанук мог видеть, как развиваются события. Он почти не участвовал в бою: с ним наверху находилось немало солдат «Персея». Однако он достаточно часто участвовал в морских сражениях, чтобы понимать, как идут дела на этот раз. Галера под черным полумесяцем, которой Гантон снес мачту, успела выправиться. Там убрали с палубы обломки и обрывки парусов, и судно уже огибало сцепившиеся корабли, чтобы вступить в сражение с другого борта «Персея». Как только маневр будет закончен, превосходящие силы пиратов быстро положат конец бою. А как только Хаким увидит Джанука, тому будет обеспечена верная и мучительная смерть.

Большенос думал примерно то же. Они устояли перед первыми атаками, и его солдаты под командованием Августина сражались лучше, чем можно было ожидать, однако капитан слишком хорошо видел, что противник вот-вот получит подкрепление, и понимал, к чему это приведет.

И пока Лавальер думал об этом, рядом с ним снова возник тот проклятый лучник.

— Капитан!

— Опять ты! Что тебе на этот раз? Нашел еще одну цель для моего лука?

— Полагаю, тут одной метко пущенной стрелой мы не обойдемся. Я был в Тунисе…

Лавальер высокомерно посмотрел на дерзкого невольника:

— Ну и что? Я тоже был в Тунисе.

Сейчас не время для воспоминаний, хотя Джанук понимал, как странно то, что французский капитан сражался и стороне испанцев. Еще удивительнее, нежели хорват, сражающийся на стороне турок.

Казалось, капитан почувствовал его интерес.

— За долгую жизнь человек может по разным причинам служить многим господам. Не сомневаюсь, ты это знаешь.

— Истинно так, мой капитан. Теперь же я служу только собственной шкуре. А ее не спасти, если мы проиграем это сражение.

Еще три стрелы отскочили от доспехов Лавальера, заставив Джанука пригнуться. Капитан раздраженно от них отмахнулся.

— Советую тебе быстро перейти к делу, а то к нам пожалуют новые гости. Так что насчет Туниса?

— Бегство Барбароссы.

— А, да. Прямо в гущу врагов. Ты хочешь, чтобы я с моими солдатами сделал то же? Несомненно, оставив тебя на моем корабле.

— Со мной и еще двумя бойцами. Вот с этими двумя, — добавил Джанук, потому что Жан и Хакон как раз перескочили через ограду носовой палубы. Скандинав получил небольшой порез на руке, а Жану задели ляжку, но позади них в проходе неподвижно лежало пять тел.

— А, мои самые недавние приобретения.

Лавальер посмотрел на двух заключенных, сжимавших свое странное оружие, а потом перевел взгляд на вторую галеру. У француза оставалось минут пять. Пять минут на то, чтобы случилось чудо. Чтобы он сотворил это чудо.

— Августин! — крикнул Лавальер своему загнанному помощнику. — Первая рота отходит, заряжает и стреляет по моей команде. Вторая рота ведет ближний бой.

Главная палуба после ухода Жана и Хакона быстро заполнилась пиратами. Единственными точками сопротивления стали носовая и кормовая части палубы, приподнятые над главной. На корме находился Гантон с третьей ротой солдат — в общей сложности около двадцати человек. Они отбивали атаки, но при этом каждый раз теряли людей. Канониру долго не продержаться.

Приказ капитана был услышан, и роты приготовились. Лавальер хотел было произнести речь, но времени на это не хватило. Он коротко приказал второй роте идти за ним и прыгнул на абордажные сети, которые пираты перебросили между своим кораблем и «Персеем». О его доспехи звонко ударялись стрелы — и бессильно отскакивали, однако нескольким солдатам, которые были не так хорошо защищены, повезло меньше. Когда половина сети осталась позади, капитан крикнул: «Давай, Августин!», и не очень дружный залп на мгновение смел противников с борта. Лавальер в сопровождении Жана, Хакона, Джанука и пятнадцати уцелевших солдат из первой роты перескочил через борт «Серебряной Змеи».

По инерции нападавшая галера прошла вдоль половины борта «Персея» прежде, чем пиратам удалось зацепить его абордажными крюками. Это означало, что контратака началась ближе к корме противника, возле того места, где стоял Хаким, гнавший своих людей вперед.

— Почти все ушли на наш корабль! — крикнул Джанук. — Вперед!

Он издал боевой клич янычар: «Велик Аллах!», приведя в изумление многих противников, которые кричали то же самое, и, размахивая саблей, ринулся туда, где мужчина в черном выкрикивал приказы и вздымал свою кривую саблю под змеиным вымпелом.

— За Францию! — крикнул Лавальер, разя мечом пиратов, и его крик подхватили его солдаты.

— Хох! Хох! — Это Жан и Хакон издали боевой клич наемников, внушавший ужас на полях сражений по всей Европе.

Хотя французы были в меньшинстве, внезапность их появления и ярость нападения, а также более прочные доспехи солдат вызвали в рядах пиратов секундное замешательство. Они расступились, и атака вынесла отряд прямо на ступеньки, которые вели на заднюю часть палубы — к цели их нападения.

Лестницу оборонял огромный араб с нагрудником, шлемом и щитом. Он легко отбросил двух солдат, но потом на него налетел Лавальер. Араб отбил меч своей кривой саблей и плоскостью клинка нанес мощный удар по шлему капитана, сбросив его с лестницы к ногам пиратов. Лавальер исчез под дождем ударов сабель, которые молотами застучали по наковальне его доспехов. Солдаты бросились на выручку своему капитану.

Хакон нанес по лестнице удар своим топором. Араб подпрыгнул и ушел от удара, но, как только он приземлился, викинг столкнулся с ним плечом. Они скатились вниз по ступеням, два гиганта, сцепившиеся вместе, и с грохотом ударились о палубу. Жан рванулся в образовавшуюся на лестнице брешь, снеся мечом двух пиратов, пытавшихся встать на место великана-араба. Когда он взобрался на палубу, там оказалось всего пять человек. Затем к нему присоединился Джанук. Но к этому времени пиратов оставалось всего трое. Жан бросился на двух телохранителей в белых одеяниях и стремительными ударами заставил их отступить. Джанук оказался лицом к лицу с человеком в черном.

— Привет, Хаким, — сказал он. — Не забыл меня?

На лице араба появилось такое изумление, что Джанук невольно запрокинул голову и расхохотался.

— Правильно. Джанук. — Он слегка поклонился. — Если ты вдруг забыл, то я — тот человек, который проткнул твоего брата, как свинью.

Изумление сменилось злобой. Хакима ибн Саббаха боялись на всем Средиземноморье за его умение ненавидеть, искусное владение саблей и жестокость, с которой он расправлялся со всеми своими врагами. Только одному человеку удалось избежать его ужасающей мести. И теперь этот человек стоял перед ним.

— Клянусь бородой Пророка! — зарычал Хаким. — Я — его любимое дитя, раз он отдал тебя в мои руки!

— Еще не отдал. Я здесь, Хаким, ты, змея, которая на брюхе уползает от настоящего боя. Ползи сюда и посмотри, что ты получишь.

С этими словами Джанук принял боевую стойку, вытянув вперед левую руку и отведя назад руку с саблей.

Черно-серебряным вихрем Хаким ибн Саббах налетел на своего заклятого врага. Эта атака была яростной, но беспорядочной. Джанук парировал и отбил град ударов, увертываясь и уклоняясь и не пытаясь нанести ответный удар. Он воспользовался атакой противника, чтобы развернуться на площадке задней палубы. Быстро посмотрев в сторону Жана, он убедился, что лестница будет удержана: француз уже успел расправиться с двумя воинами, пытавшимися присоединиться к своему главарю. Внизу солдаты «Персея» плотной стеной окружили своего упавшего капитана. И в центре этого старинного защитного построения находился Хакон: подпрыгивая над головами солдат, он поражал топором любого противника, который неосмотрительно пытался к ним приблизиться.

Атака утомила Хакима и растратила первый взрыв его ярости. Теперь он вспомнил о том, каким умелым бойцом считался его противник, с какой надменной легкостью он убил брата Хакима, а ведь тот и сам некогда славился своим боевым искусством! Вспомнил Хаким и то, что он — капитан «Серебряной Змеи» и что к нему на помощь должны ринуться его люди. Терпение — и по милости Аллаха он получит не только смерть Джанука: он насладится его долгими муками, которые растянутся на многие дни, пока он будет уничтожать все то, что делало его врага мужчиной.

Джанук заметил паузу и скрытый за ней расчет, но надеялся, что Хаким успел хотя бы немного утомиться. Пират держал саблю в левой руке, что делало приготовления хорвата несколько более сложными, потому что с левшами сражаться труднее.

«Терпение, — подумал Джанук. — Помни правило сабельного боя. Все решит не эта атака, и не следующая, и даже не та, что будет после нее. Делай обманное движение, отступай, заставляй всякий раз его клинок отклониться чуть сильнее. А потом…»

Джанук направил удар в выставленное вперед колено Хакима. Араб поспешно убрал ногу, с силой повел клинок вниз, чтобы встретить стремительный удар, но Джанук неожиданно задержал удар и, развернув кисть, направил удар кривого лезвия выше, в пах Хакиму. Черные одеяния снова взметнулись и отступили, а сабля Хакима понеслась вниз отразить удар. И снова его клинок полоснул по воздуху, потому что Джанук резко отдернул саблю, занеся ее себе за голову, переставил ноги и начал косой удар вниз. Хаким увидел начало удара, который должен был бы раскроить ему голову; если этот решительный выпад парировать, то противник откроется, вытянув руки вперед.

«Он — мой!» — торжествующе подумал Хаким ибн Саббах.

Отступив назад, предводитель пиратов поднял свою саблю обеими руками, чтобы должным образом встретить этот удар, поймать лезвие вражеского клинка собственным лезвием, провести по нему и резко отбросить оружие в сторону. И тогда он ощутит то блаженное чувство, когда твоя кривая сабля прижата к горлу противника.

«Сейчас я отрублю ему ухо, — решил Хаким. — А все остальное потом, по кусочкам».

Картины неспешных пыток, длящихся день за днем, встали перед его мысленным взором. Клинок поднялся. Рука Хакима напряглась, готовая к мощному столкновению… которого так и не последовало. Потому что, держа саблю за головой, Джанук легко переставил ноги и сделал совершенно другой выпад, повернув руку так, что клинок пошел параллельно земле прямо под мышку Хакиму, открытую для того, чтобы парировать предполагаемый удар.

Острое лезвие кривой турецкой сабли впилось глубоко в тело Хакима, в один миг лишив его силы, собранной для классического парирующего удара. Словно марионетка, которой неожиданно перерезали веревочки, Хаким уронил оружие и рухнул на палубу, обернувшись всем телом вокруг сабли Джанука, как будто тем самым он мог остановить новый удар. Джанук стал наклоняться вместе с ним и убрал саблю только тогда, когда пират растянулся во весь рост, упершись в мачту.

Глаза Хакима остекленели от изумления и боли, но не закрылись. Джанук приблизил лицо к нему.

— Аллах милосерд, — тихо проговорил он. — Ибо он даровал мне великую победу.

Хаким попытался дать какой-то злобный ответ, но умер, не успев найти нужных слов.

Подняв голову, Джанук увидел, что Жан стоит рядом и смотрит на него.

— Ты не отрубишь ему голову, Жан? Она нам пригодится.

Жан молча выполнил его просьбу, а тем временем Джанук с наслаждением перерезал веревки вымпела со змеей. Флаг упал на палубу, и жало и чешуя обволокли и поглотили тело того, чьим символом они были. Когда боевой флаг упал, раздался отчаянный крик, однако и этот вопль не мог сравниться с тем, которым была встречена поднятая высоко вверх голова Хакима. Сражение на обоих кораблях мгновенно прекратилось: пираты лишились желания продолжать бой.

Однако рядом находились и другие пираты. Пушечный выстрел внезапно напомнил всем, что остался еще один корабль.

Вторая галера, «Черный Полумесяц», наконец избавилась от обломков и обрывков оснастки и сделала поворот. Она была почти такой же большой, как «Серебряная Змея», а это означало, что на борту у нее было вдвое больше людей, чем было на «Персее» перед началом боя. Джанук надеялся, что казнь предводителя лишит пиратов охоты продолжать сражение, однако капитан «Полумесяца», Таррак бен Юсеф, хоть и не обладал безумной отвагой Хакима ибн Саббаха, но был достаточно опытен, чтобы оценить свое преимущество. Выстрел его пушки был направлен в переднюю часть «Персея», высокая носовая палуба которого поднималась над кормой «Серебряной Змеи». К счастью для Гантона и его людей, выстрел пришелся слишком высоко, однако Юсефа это не смутило. Стоит ему обогнуть корабль своего прежнего предводителя и взять «Персея» на абордаж с другой стороны, как победа будет ему обеспечена.

Джануку, который только что испытал радость победы, перспектива надвигающегося поражения была невыносима. Внезапно обессилев, он опустился на одно колено и покатил голову своего врага по палубе, словно шар. Голова зарылась точно в серебряную пасть вышитой змеи.

— Клянусь всеми бесами, Жан, — простонал он, — победа была так близко!

Однако француз его не слышал. Вместо этого он пристально смотрел на корму их галеры, мимо которой вот-вот должен был проплыть «Черный Полумесяц».

— Скажи, — спросил он, резко оборачиваясь к янычару, — ты слышал, чтобы с этого корабля по нам стреляли?

— Нет. С «Черного Полумесяца» стреляли, но Хаким не хотел портить наш корабль. А что?

Он не получил ответа: Жан уже бежал от него к корме корабля. Он увлек за собой Хакона, и вдвоем они промчались мимо усталых победителей и немного взбодрившихся побежденных, которые уже видели в приближающейся галере свое спасение.

Двое арабов все еще стояли около пушки, держа в руках сабли. Не желая рисковать, Хакон поднял топор и ударил их в лицо рукоятью. Жан подбежал к пушке и заглянул ей в жерло. Как он и подозревал, там оказалось большое ядро.

— Ты что-нибудь понимаешь в артиллерии? — спросил он скандинава.

— Ничего. А ты?

Жан покачал головой.

— Ну, тут не должно быть особых сложностей, правда? Мы наводим ствол на то, что нужно разбить, и поджигаем вот это. — Он указал на запал, а потом, прищурившись, посмотрел вдоль ствола. — Похоже, она нацелена высоковато, а нам надо выстрелить пониже. Как ее опустить?

— Вот этими. Как они называются? Вот эти колеса ее поднимают и опускают.

Жан поднял голову. «Черный Полумесяц» уже начал проплывать мимо них.

— Некогда. — Он попытался приподнять заднюю часть пушки. — Иисусе! Ничего не выйдет.

Хакон посмотрел на него и засмеялся.

— Посторонись, малыш.

Он наклонился к станку пушки, присел на корточки и подсунул свои ручищи под деревянную раму. Набрав полную грудь воздуха, он начал поднимать орудие, напрягая мышцы. Долю секунды ничего не происходило. А потом, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, задняя часть орудия начала подниматься, а дуло — опускаться.

— Хватит! — крикнул Жан.

Схватив пороховой ящик, он подтащил его под пушку, и Хакон поставил станок на него. Пот бежал по его телу ручьями, прокладывая русла в крови, копоти и грязи, покрывших его целиком.

Жан посмотрел на «Черный Полумесяц»: галера как раз поравнялась с ними. Он схватил факел и опустил его в запальник, успев крикнуть «Отходи!» Хакону, который стоял у станка, упираясь руками в колени и тяжело дыша.

Оба друга одновременно отскочили в стороны. А потом шипенье запальника сменилось оглушительным ревом и слепящей глаза вспышкой. Пушка отскочила назад, сломала опоры и, свалившись с порохового ящика, упала набок. Еще немного — и она раздавила бы лежавшего ничком Жана. Он поспешно вскочил, перелез через механизм наводки и попытался рассмотреть что-нибудь сквозь густой дым.

Дым немного рассеялся — и перед ним возник «Черный Полумесяц». Корабль выглядел совершенно так же, как до пушечного выстрела. На борту не видно было следов повреждений.

Вставший рядом с ним Хакон тоже посмотрел на галеру и устало взялся за топор.

— Пошли, — проговорил он. — Придется снова сражаться. Сегодняшний день подходит для смерти не хуже любого другого, потому что я снова на весла не сяду.

Весла! Именно благодаря веслам Жан осознал, что что-то случилось. Противник перестал грести. Корабль неподвижно застыл на воде. И едва он успел это понять, как картина резко изменилась: «Черный Полумесяц» внезапно накренился от них, и у ватерлинии обнаружилась громадная зияющая пробоина. И странную тишину, которая охватила все вокруг, внезапно разорвали сразу сотни воплей. Команда поврежденного корабля начала прыгать за борт.

Из сорока вольных и пленных, которые взяли оружие на «Персее», на ногах остались только тринадцать человек, включая Жана, Хакона и Джанука. Отряд из восьмидесяти солдат сократился до двадцати пяти державшихся на ногах. Еще десять были тяжело ранены. Гантон, старый канонир, и сержант Августин погибли во время последней атаки арабов на кормовую палубу. Корбо, если ему и суждено будет выжить, пускать в ход кнут уже не сможет: его правую руку отсек у локтя сабельный удар. Он лежал, прижимая какую-то тряпицу к сочившейся кровью культе, и смотрел на своего капитана, пытаясь разглядеть его затуманенными от боли глазами. В нем что-то изменилось.

Капитан Луи Сен Марк де Лавальер больше не ощущал запахов. Обычно это служило для него источником радости, но не на этот раз: полученный им удар мечом плашмя, который сбросил его с трапа на «Серебряной Змее», разбил ему забрало и раздробил нос. Сломанный и свернутый налево нос распух и побагровел. Это совершенно испортило ему радость победы, хотя она и была обеспечена его умением и силой оружия.

Жан стоял перед преобразившимся капитаном. Рядом на свой топор опирался Хакон. Он задал свой вопрос уже дважды, но так и не услышал ответа: закрывшийся огромным платком капитан только хлюпал. Тем временем на кормовой палубе собрались остатки солдат «Персея». Переложив меч на другое плечо, Жан повторил в третий раз:

— Мсье, не пора ли нам возвратиться во Францию?

Не отнимая платка от лица, Лавальер глухим голосом проговорил:

— Нам приказано плыть в Валетту.

— Мсье, у нас был уговор.

— Мы можем вернуться во Францию после Мальты, а можем и не вернуться. Когда вернемся, тогда и поговорим. А до тех пор ты займешь свое место за веслом.

За спиной у Жана Хакон зарычал. Жан поднял руку успокаивая товарища.

— Нет. Неприемлемо.

Капитан осмотрелся, убеждаясь в том, что все его солдаты уже заняли свои места.

— Неприемлемо? — взревел он. От крика у него заболело избитое лицо. — Это я решаю, что приемлемо и что неприемлемо на палубе моего корабля! Кладите оружие, садитесь на весла и гребите, как и положено вам, отребье! Иначе я прикажу содрать с вас шкуры, оскопить и скормить рыбам!

— Мы будем сражаться, — спокойно сказал Жан.

— И умрете, — заявил Лавальер. — Вас осталось всего десять.

Он кивнул, давая знак своему новому сержанту выйти вперед.

При его приближении Жан и Хакон перепрыгнули через ограждение и приземлились на главной палубе внизу. Остальные десять освобожденных пленных испуганно окружили их. А потом вдруг послышались странные звуки, похожие на птичий гомон, и пятнадцать черных фигур поднялись со скамей. Все они сжимали оружие, подобранное в суматохе боя. Посредине их возвышалась громадная фигура Акэ: спина у него зияла обнаженной во время пытки розовой плотью, щепка по-прежнему торчала из груди. И тем не менее голос его звучал сильно и уверенно.

— Они умрут — ты умрешь! — объявил он.

И пятнадцать пар босых ног в унисон затопали по палубе, а из пятнадцати глоток вырвался одинаковый боевой клич.

От неожиданности содрогнулись все — христиане и мусульмане, заключенные и рабы, солдаты и пираты.

— Пристрелить их! — заорал капитан. — Всех пристрелить!

Зашуршали направляемые на палубу аркебузы, но один голос произнес:

— Не советую.

Голос был негромким, но звучал властно. Все, кто находились на обоих кораблях, замерли и повернулись в его сторону. На кормовой палубе «Серебряной Змеи» в широком черном одеянии своего недавно погибшего смертельного врага, в завернутом вокруг головы белом тюрбане стоял Джанук. Он опирался на василиск, из которого покойный Джон Гуд собирался выстрелить в тот момент, когда стрела заставила его глаза померкнуть. В левой руке у Джанука горел факел Джона Гуда.

— Не советую, — повторил он и развернул ствол пушки так, чтобы жерло смотрело прямо на солдат, которые готовились выстрелить в гребцов.

Этого оказалось достаточно. Солдаты испуганно замялись, а потом все как один убрали аркебузы за спину. Им на всю жизнь хватило воспоминания о стремительно разлетающихся осколках металла.

С легким кивком Жан повернулся и стал подниматься по трапу. Хакон следовал за ним. Солдаты расступились, и Жан снова взглянул в окровавленное, искаженное от ярости лицо капитана.

— Я решил, что мы сделаем. Мы…

Лавальер завопил:

— Я не веду переговоров с простолюдинами!

Жан улыбнулся:

— В один прекрасный день мы, простолюдины, снесем твой маленький миленький замок. Но чтобы нам обоим доить до этого славного дня, сейчас ты заткнешься и выслушаешь меня. Или мой друг с галеры закончит этот разговор раз и навсегда.

Джанук помахал факелом. Капитан попытался высокомерно фыркнуть — и поморщился от боли. Жан продолжил:

— У нас есть два корабля и два небольших судна, которые были прикреплены к большой галере. Не поделить ли нам добычу?

— Я не уйду с «Персея», — гнусаво ответил капитан.

— Мой милый капитан, но кому понадобится отнимать его у вас? Нет, вы оставите «Персея» себе. Мы возьмем «Серебряную Змею» и расстанемся… если не друзьями, то, по крайней мере, не врагами.

Лавальер посмотрел на своих запуганных и измученных людей, а потом — на наведенную на них пушку.

— Похоже, у меня нет выбора, — недовольно прогнусавил он. — Хорошо. Я оставлю себе моих рабов, и мы поплывем обратно в Тулон, чтобы переоснаститься. А ты можешь забрать арабов и негров, и пусть они везут тебя в преисподнюю.

Жан снова посмотрел на главную палубу и встретился взглядом с Акэ. Он стоял среди своих соплеменников гордо и прямо, несмотря на боль и потерю крови.

— Нет, — сказал Жан, поворачиваясь обратно. — За мое недолгое знакомство с рабством я понял, что оно мне не нравится. Все, кто хочет пойти со мной, могут это сделать. Кому охота вернуться во Францию, пусть отправляются с тобой. Акэ и его люди могут взять один из маленьких кораблей арабов и плыть, куда захотят.

Это заявление поразило Лавальера. Он смог только вопросить:

— А побежденные арабы? Мое право победителя приковать их к веслам, как они приковали бы меня!

— Арабы вправе забрать второй маленький корабль. Там будет тесновато, но зато они смогут присоединиться к своим собратьям со второй галеры — той, что без мачты.

Предложение Жана быстро разлетелось по обоим кораблям, повторенное на самых разных языках. Все — и арабы, и христиане — единодушно решили, что этот человек безумен. Но каждый на своем языке добавил, что подобное милосердное безумие может оказаться особым даром Бога. Оно даровало им свободу. Однако все опасались, что это божественное безумие сменится человеческой рассудительностью, поэтому пираты и негры поспешили избавиться от своих оков, запастись водой и продуктами и устроиться на двух одномачтовых баркасах, которые стояли на воде по другую сторону от «Серебряной Змеи».

Жан наблюдал за тем, как соплеменники Акэ умело работают веслами. Свобода придала их гребле новую энергию, а маленький парус быстро поймал ветер. Когда баркас начал удаляться, Акэ, стоявший на носу с перетянутой парусиной грудью, повернулся и в последний раз встретился с Жаном глазами. Легкий поклон — и он исчез из виду.

Жан почувствовал рядом с собой чье-то присутствие. Когда все решения были приняты, всю организацию взял на себя Джанук, вновь ощутивший у себя под ногами палубу пиратского корабля. Теперь он остановился рядом с Жаном.

— Ну, мой друг, ты уже подумал о том, куда хочешь направить эту галеру? — осведомился хорват.

Жан это знал. Путь был ему ясен. Он снова ощутил, как его притягивает шестипалая рука — мягко, но настойчиво.

— В Италию. Как можно ближе к Сиене.

— Какая в этом выгода? У тебя в распоряжении пиратский корабль, и мы втроем, с этим громадиной-скандинавом, могли бы добыть в этих водах целое состояние.

— Выгода? — Жан кивнул. — В некотором смысле. Но в данном случае больше подходят слова «освобождение» и «искупление».

— Похоже, это интересная история. Сможешь скрасить наше плавание рассказом. — С этими словами хорват повернулся, чтобы идти.

— Погоди! — Жан только что осознал случившееся. — А почему ты не уплыл с остальными… прости… пиратами? Разве твой дом не там?

Джанук обернулся:

— Один из домов. Но те, кто сражались с нами и остались живы, должны были меня узнать. Сегодня я стал капитаном корсаров, который воюет против своих. И потом, у Хакима ибн Саббаха добрая дюжина братьев, и все одинаково злобные. После сегодняшнего мне даже спать спокойно нельзя. Так что пока я буду везти тебя в Ливорно, у меня найдется время поразмыслить над моими планами. Ливорно в Тоскане, примерно в одном дне езды от Сиены. Это тебе подходит?

— А тебе?

— Ливорно — вольная гавань, гнездо воров, шлюх и убийц. Там люди готовы перерезать тебе горло за грош и поставить на кон собственную бабку. — Он улыбнулся. — Город как раз по мне.

«Персей» наконец отцепился от «Серебряной Змеи», и, пока Джанук говорил, корабли неожиданно разошлись. С Лавальером согласились остаться очень немногие: большинство гребцов предпочли присоединиться к Жану, так что теперь на веслах сидели преимущественно солдаты, и работали они не слишком ловко. Да Коста, у которого во французских портах осталось слишком много жен, не пожелал выбрать жизнь пирата, и теперь он лежал между скамьями. Жан перебинтовал ему ногу, закрепив перелом шинами. Корабли находились еще достаточно близко, так что было слышно, как старик повествует лежащим рядом с ним раненым: