Хеллер поднял чемодан и вывалил его содержимое на пол.
      Целая гора денег!
      Хеллер исследовал чемодан, нет ли внутри пометок и второго дна.
      Изя уселся на пол, потирая одну босую ногу о другую. Пальцы его, как птичьи когти, стали смыкаться над пачками денег.
      Аккуратная стопка с легким шелестом быстро росла у него под руками. Наконец он закончил и сказал:
      — Ого! Какие бы ни были просчеты в пачках, это миллион долларов! — Он протер глаза за роговыми очками и глянул на Хеллера: — Как вы проворачиваете такие дела?
      Хеллер вынул из чемодана мои бедные заплутавшие сто тысяч. Добавил к ним рубли и еще немного валюты из кошелки и все это присоединил к общей куче.
      — У меня есть тайные поклонники, Изя. Они ужасно боятся, что я буду жить на пособие по безработице.
      — Вы утащили это из банка? То есть я хочу сказать, есть ли на них какие-нибудь пометки?
      — Ни одной, — успокоил его Хеллер. — Совершенно непрослеживаемое пожертвование.
      Изя снова пересчитал всю сумму.
      — Ой-ой-ой! — радовался он. — Не хватает только четырехсот тысяч долларов, чтобы рассчитаться с ГНС!
      Хеллер вытащил из кучи несколько пачек.
      — Пусть будет четыреста десять тысяч сто долларов, Изя. Бац-Бац поиздержался на баб. Он жаловался мне сегодня. — И он передал Бац-Бацу десять тысяч долларов.
      Изя составлял планы и расчеты.
      — Я не буду платить ГНС. Прокручу все это, намотаю прибыль, а уж потом выплачу этим грабителям. Японские иены сегодня в Сингапуре совсем дешевы, а в Париже — ужасно как дороги! Я прямо…
      — Постойте, Изя, подождите. — Хеллер огляделся. Кот запрыгнул к нему на письменный стол и сидел, не спуская глаз с Изи. Хеллер протянул Изе стодолларовую купюру: — Купите коту подстилку и полное снаряжение. Не забудьте миску и все прочее. У него нет приличного джентльменского набора.
      Изя взял деньги, но при этом проворчал:
      — Хотите держать здесь кота? Тут нет никаких мышей.
      На это Хеллер ему ответил:
      — Этот кот не охотник на мышей, Изя. Он воюет исключительно с крысами. По этой части он профессионал хоть куда. И вам будет очень приятно узнать, что я спас ему жизнь, так что теперь есть еще одно существо, с коим вы разделите причитающийся мне должок на двоих.
      — О, благодарение небесам, — обрадовался Изя. — Тотчас куплю ему джентльменский набор, что бы это ни было.
      Изя засунул деньги в большие полиэтиленовые мешки из бара, огляделся, желая удостовериться, что ничего не осталось, и выскочил из офиса.
      Кот, очевидно, убежденный в том, что Изя выполнит распоряжение, спокойно свернулся клубком под настольной лампой и мирно заснул.
      Хеллер с любопытством разглядывал бумажник, который выхватил из кармана у головореза в черном пальто. В нем содержалось несколько визиток и удостоверение личности. Последнее он показал Бац-Бацу.
      — Инганно Джон Скроццоне. Вам это имя известно?
      — Нет, — отвечал Бац-Бац.
      Хеллер снова взглянул на документ.
      — Похоже, я занимаюсь коллекционированием удостоверений личности. Надо выяснить.
      Бац-Бац поинтересовался, что же в самом деле произошло на крыше сегодня вечером.
      — Тише! — предупредил Хеллер. — Я клятвенно обещал коту, что не стану изобличать его как своего сообщника. Там повсюду отпечатки его лап. Так что нам обоим предстоит воспользоваться своим законным правом на молчание.
      — Вон оно как, — протянул Бац-Бац.
      Кот потянулся и замурлыкал.

Глава 6

      Это жуткое зрелище — мои сто тысяч долларов США в руке у Хеллера — ужасно подействовало на мою психику. Психика, как известно всем психологам, является ближайшей надстройкой над «ид» («Ид» — подсознательная область инстинктов.) и при перенапряжениях больно бьет по «я», или «эго». Когда эти три составляющие распухают от измывательств, результатом является то, что называют «синдромом поехавшей крыши». За этим может последовать множество неудач и разочарований, ведущих к переполнению кровеносных сосудов и наступлению эпилептического припадка. У всех больных есть свои собственные особые средства. У одних — орать на свою жену, у других — подбивать клинья к чужим. Я лихорадочно соображал: если я немедленно не прибегну к собственному средству первой помощи, то мне тогда, возможно, потребуется помощь психиатра. Пьяницы в состоянии похмелья нередко получают облегчение, выбивая, так сказать, клин клином, но у меня не было ни клина, ни возможностей подбивать его к кому бы то ни было.
      И вот, в силу суровой необходимости, у меня возникла блестящая идея: нужно взглянуть на деньги. Это, несомненно, станет успокаивающим бальзамом, который снимет угрозу эпилептического припадка.
      Поэтому я дрожа подошел к своей кровати и засунул под него трясущуюся руку. Несколько дней назад, когда приходил Сильва, в этом тайнике оставалось тридцать тысяч баксов. Если бы я только взглянул на них и ласково пощупал пальцами, ощутив хрустящую фактуру, жизнь хлынула бы новой волной по центрам моей высшей нервной системы, снимая излишнее напряжение.
      Рука не ощутила никакого контакта с деньгами.
      Я поколотил по матрацу в разных местах.
      Ничего.
      Встревоженный больше прежнего, я сбросил матрац на пол, сорвал с него белье и всадил нож до самых пружин.
      Денег не было!
      Они исчезли.
      Я лег на пол посреди этого кавардака и отдался приступу эпилепсии.
      Не помогло.
      Я бился головой о стену. Тоже не помогло. Несколько позже я пришел в себя и увидел, что стоит ясный день.
      Кофе. Может, нервы мои успокоятся после нескольких чашечек кофе? Я дозвонился вниз, сделал заказ и, ожидая, решил принять душ, но потом обнаружил, что стою под ним одетый.
      Пока я исправлял эту ошибку, вывесив брюки на террасу, чтобы их схватило морозом, прибыл мой завтрак.
      Машинально я раскрыл газету.
      Лошадиные зубы!
      Фото на две полосы!
      Мэдисон еще раз попал на первую страницу!
 
       «ВУНДЕРКИНД ПРЕДЪЯВЛЯЕТ ИСК „СПРУТУ“. УДАР В 10 МИЛЛИАРДОВ БАКСОВ
       Адвокаты Вундеркинда Отвертини, Надувало и Сожрэ сегодня предъявили могущественной компании — небожительнице — «Спрут» иск на целых десять миллиардов баксов, крупнейший в истории гражданского уголовного права.
       Адвокаты Роксентера, из фирмы «Киннул Лизинг», заявили журналистам: «Нам нечего сказать».
       Сегодня финансово-деловой мир был потрясен необычным известием: «Спрут» преследуют по суду! Акции по индексу Доу-Джонса упали на 230 пунктов. Другие шестеро из «Семерых братьев» поспешили заявить, что со «Спрутом» их ничто не связывает, но, согласно информированным источникам, вскоре наступит и их очередь, ибо они крепко опутаны «Спрутом».
       Вундеркинд заявил следующее: «"Спруту" ничего не остается делать, как включиться в мою борьбу за честное и здоровое отношение университетского начальства к студентам. „Спрут“ щедро финансирует МИК, отчего нефтяная компания становится участницей заговора, изобилующего злобными выходками и правонарушениями. Лишение меня стипендии и работы в студенческом ресторане вызвало непоправимый хаос, достойный всяческого осуждения. Если „Спрут“ станет жестокосердно отказывать студентам по втором блюде — рисовом пудинге, весь американский образ жизни ставится под угрозу. Расцветет фашизм, и все содрогнется пред гнетом тирании…»
 
      О, это было еще не все! А уличный продавец, зная мои привычки, нагромоздил у моей двери целую гору газет — высотой в пять футов.
      От студенческих беспорядков, показываемых по телевидению, стоял такой ор и рев, что я никак не мог понять продавца газет, просящего заплатить ему деньги. Пришлось хлопнуть перед его физиономией дверью.
      Мэдисон переусердствовал!
      Это было ясно без лишних слов. Очевидно, он стремился сделать из Вундеркинда бессмертный символ восстания против больших нефтяных компаний.
      Как нынче утром, должно быть, хихикает Хеллер!
      Как мне не хотелось, но все же я потянулся к монитору. В этом заключались долг и служба офицера Аппарата (хотя, может быть, и тяжело постоянно чувствовать долг как цель). Кроме того, я был слишком потрясен и мог даже рухнуть в обморок перед экраном (надеюсь все-таки, что это не будет свидетельствовать о том, что я мазохист).

Глава 7

      Хеллер ехал в общественном такси. По отражению в перегородке мне было видно, что на нем светло-коричневый твидовый костюм, пышный шелковый галстук и сверху — теплое полупальто из дубленой кожи. Очень элегантно. Я попытался определить, куда он едет, по проплывающему мимо зимнему ландшафту, столь милому его душе. Похоже, они были на какой-то заставе, где взимается дорожный сбор. Слева от него то и дело мелькали участки освещенной солнцем воды.
      Статуя Свободы! Где-то там, далеко. А за ней, через бухту — Манхэттен!
      Малышка Корлеоне — он ехал на встречу с Малышкой Корлеоне!
      И точно, вскоре они миновали заставу и спустя некоторое время уже ехали в окружении внушительных небоскребов Байонна.
      Он велел таксисту подождать и немного погодя уже здоровался с несколько растерянным Джованни.
      — Сегодня она не в настроении, малыш, — сказал Джованни. — Может, лучше отложить встречу?
      — Ждать не могу, — сказал Хеллер.
      Джованни пожал плечами. Он подошел к двери в общую комнату, постучал, затем открыл ее.
      Малышка была одета в светло-серый костюм-двойку и расхаживала взад и вперед по просторной комнате, задерживаясь у живописного окна, чтобы взглянуть на картину освещенного солнцем зимнего парка. Она дважды проделала этот путь, прежде чем сказала: «Приведи его».
      Хеллер вошел в ее комнату.
      Малышка вперилась в него холодным взглядом серых глаз, и вся ее двухметроворостая фигура выражала желание кинуться на него с кулаками.
      — И что же ты намерен сказать сегодня в свое оправдание, молодой человек? Говорила я тебе или нет, чтобы ты покончил с этой (…) шумихой в печати? Или тебе это было непонятно? Постой, не прерывай меня. Каких-то пятнадцать минут назад, вот по этому телефону, — она показала пальцем, — в этой самой комнате, — она ткнула в пол, — мне целую четверть часа пришлось выслушивать супругу мэра, которая беспокоится о тебе! — Она устремила на него указующий перст. — Постой, не прерывай меня. Я знаю, что ты можешь рассказать какую-нибудь нескладную дешевую небылицу, чтобы как-то оправдаться за это! — И она указала на стопку утренних нью-йоркских газет. Еще хорошо, что у нее была простуда и она не могла долго разговаривать!
      — Так вот, Джером, это якшание с репортерами уголовной хроники должно прекратиться. И притом немедленно! Постой, не прерывай меня. Знаю, что меня заели дела. Знаю, что не уделяла должного вни мания твоему воспитанию. Но это никак не может служить оправданием! Джером, сама идея обращения в суд никуда не годится! Она не лезет ни в какие ворота! Этим выставляешь себя на посмешище публике. За это платишь ценой уважения! А тебе нужно усвоить как следует мысль, что тебя должны уважать! Джером, тебе нельзя носиться с репортерами и бегать по судам! В судах правды нет. В таких местах тебе не следует появляться! Постой, не прерывай меня! Джером, меня это очень расстраивает и угнетает. Знаю, я пренебрегала своими обязанностями матери. Но преследовать людей, которые тебе не по вкусу, по суду, Джером, ты не должен. Возьми подходящую «пушку» и убери их. Только слабаки, дураки и идиоты носятся по судам. Тебе нужна справедливость? Ты найдешь ее только тогда, когда купишь себе подходящую винтовку, научишься из нее стрелять и, поставив хороший телескопический прицел…
      — Ну пожалуйста! — вскричал Хеллер. — Пожалуйста, можно мне вас прервать?
      — Нельзя. Что тебе нужно?
      Хеллер протянул ей пакет. Он был обернут в серебристую бумагу и перевязан черной лентой.
      — У меня для вас подарок!
      Она взяла его и, несколько смягчившись, сказала:
      — Если ты хочешь отделаться каким-то gingillo (Безделушка (шп.).), то у тебя ничего не получится. Никакими побрякушками не компенсируешь того, что мне пришлось вытерпеть по твоей милости от супруги мэра! Я истощила весь свой словарь, пытаясь убедить ее в том, что ты хороший мальчишка, просто слегка заблудился…
      — Открывайте же! — в отчаянии крикнул Хеллер.
      — Ладно, открою, — холодно уступила она. — Только чтобы доставить тебе удовольствие и побаловать тебя.
      Малышка вытряхнула из ножен на рукаве стилет и разрезала им черную ленту. Затем вспорола серебряную обертку, развернула ее и уставилась на содержимое пакета.
      Она перевернула его, надеясь убедиться, что тут нет никакой ошибки, и посмотрела на Хеллера круглыми от удивления глазами:
      — Паспорт Гансальмо Сильвы!
      Наконец до нее дошло. Она бросилась к Хеллеру и заключила его в объятия.
      — Ты его убил!
      — Не совсем так, — несколько придушенно выдавил, из себя Хеллер. — Он… как бы это сказать… сам себя подорвал!
      — О, милый мой мальчик!
      Малышка отстранилась ъ снова взглянула на паспорт. Затем как завопит: «Ииппи!» — и закружилась по комнате в стремительном танце, которому, должно быть, выучилась, когда работала на эстраде.
      Потом она плюхнулась в кресло и воскликнула:
      — Ave Maria, наконец-то отомстили за Святошу Джо! — И заплакала.
      Потом, немного погодя, она промокнула глаза какой-то тряпицей и стала нажимать на кнопки,
      В комнату хлынул персонал с таким видом, будто она била в пожарный колокол. Малышка подняла руку с паспортом.
      — Гансальмо Сильва мертв!
      Поднялся такой шум ликования, что мне пришлось убавить звук.
      Она подошла к портрету Святоши Джо и показала ему паспорт. За этим последовала итальянская тирада, в которой портрету сообщалось, что предатель мертв, что его душа (Святоши Джо) может теперь покоиться в мире и что Малышка очень скоро закажет большую обедню.
      Затем она обратилась к своему персоналу:
      — Скорей, скорей, дайте Джерому молока с печеньем!
      Она усадила Хеллера в свое любимое кресло. Ему принесли молока и домашнего печенья.
      Малышка стала строить планы насчет вечеринки и обедни. И вдруг вспомнила:
      — Я уверена, что у него будут похороны. Да, нам нужно позаботиться об этом. О похоронах Сильвы. У него есть брат и дядя. Ну-ка, что мы можем сделать для этих похорон? Итак: мы закажем большую фигуру в форме черной собаки. Джорджио, позаботься о заказе. О, разумеется. Я тоже буду присутствовать. И супругу мэра уговорю — придумаю что-нибудь. Ну а теперь — что я надену? Белое и алое? А может, только алое? Алую вуаль… Нет-нет, надо придумать что-нибудь получше! Джорджио, позвони моему модельеру. Пусть как следует подумает и сотворит для похорон самый что ни на есть праздничный фасон! О, я поставлю супругу мэра на место. Она же явится в чем-нибудь безвкусном и немодном. О, Джером, съешь еще печеньице.
      Итальянцы! Потребовалось битых два часа, прежде чем они начали хоть чуть-чуть успокаиваться.
      Наконец позвонили во все наиболее важные точки, и теперь, наверное, по всей обширной международной сети, охватываемой организацией Корлеоне, полетело сообщение о том, что убийца Святоши Джо мертв. И как раз в тот момент, когда казалось, что возбуждение улеглось, кто-то позвонил и сообщил, что Сильва находится в морге Нью-Йоркской больницы, а в его теле не осталось ни единой целехонькой косточки — и все началось сначала. Это новое сообщение пустилось вслед за прежним: вдоль и поперек империи Корлеоне, по всему земному шару. Хлынул поток поздравительных телеграмм по их подпольной радиосвязи и по аппаратам «Вестерн юнион» аж из такой дали, как Новая Зеландия, с кораблей на море и авиации в полете.
      На полу у ног Хеллера стала расти куча свернутых в кольца таблограмм. Малышка зачитывала вслух каждое послание, обогащая свое ораторское искусство оживленными жестами и сверкающими взглядами.
      Наконец Хеллер не выдержал и сказал, что ему нужно возвратиться в Нью-Йорк и покормить кота. Но Малышка заставила его остаться. Коты могут подождать. Ей известно, что мальчишки вечно голодны, и она накормила его до отвала.
      Прикончив третью тарелку спагетти, Хеллер сказал:
      — Тут еще одно дело. — Он достал из кармана карточку, изъятую им, как я заметил, из бумажника «черного пальто». Я подозревал, что в этом-то и заключалась главная причина его прихода к Малышке. — Можете сказать, кто этот человек?
      Малышка прочла надпись и нахмурилась, соображая.
      — Инганно Джон Скроццоне? Кажется, я слышала это имя. Не помню где. Джованни! — И когда тот появился: — Заложи это в компьютер и посмотри, что получишь.
      Джованни вернулся из подвала.
      — Он главный бухгалтер Фаустино Наркотичи, одна вошь на другой.
      — Джером! — потрясенно воскликнула Малышка и строго посмотрела на него. — Ты связался с плохими людьми! Ты должен все время заботиться о своей репутации, Джером.
      На какую-то долю минуты меня озадачил вопрос: почему он умалчивает о том, что убил того парня? А потом я сообразил, что Хеллер, по сути, вообще никому ни о чем не рассказывал.
      Я был потрясен: да ведь он знает, что за ним наблюдают! Он боится, что его уличат в нарушении Кодекса! Граната! Вот почему он не мог рассказать и никогда не расскажет, даже Бац-Бацу, как умер Гансальмо Сильва. Гранат этого типа и такой мощности на Земле не существовало. Так оно, похоже, и есть. Любой нормальный человек хвастался бы об этом, не переставая. А скрытность Хеллера дошла до того, что он промолчал о трех других убийствах!
      — Джером, — сказала она, — я клятвенно обещаю, что перестану быть нерадивой по отношению к тебе. Наследственность дает о себе знать, и ты это сегодня доказал. Но и воспитание очень много значит. Так вот, как хорошая мать я должна уделять больше внимания твоим жизненно важным потребностям и, разумеется, в то же самое время твердо противостоять искушению баловать тебя. Ты уже настолько привык к моему постыдному невниманию, что даже собирался уйти отсюда ненакормленным, чтобы и дальше бегать повсюду, как какой-то уличный оборвыш.
      Она достала ручку и приготовилась писать на снежно-белой скатерти.
      — Ну, во-первых, тебе, конечно, понадобится новенький с иголочки гардероб. — Она записала. — А за тем набор клюшек для игры в поло: это помогает оставаться джентльменом, когда ты бьешь других мальчишек клюшкой по голове. Да, конечно, клюшки для поло. — Она записала. Потом ненадолго задумалась.
      Хеллер хотел что-то сказать, но она почувствовала это и жестом остановила его.
      — О, ведь сейчас зима. Тебе понадобятся новые коньки. — Она записала. — А там, разумеется, скоро наступит и весна. Значит, тебе понадобится новая бейсбольная бита.
      Хеллер снова хотел что-то сказать, но на этот раз она прямо одернула его:
      — Нет-нет, никаких гоночных автомобилей. Ни одного, Джером. Тебе это, возможно, покажется грубым, но уши мои больше не в состоянии слушать супругу мэра, когда она говорит о гонках! — Малышка снова задумалась. — Хотела добавить к этому старую виллу Капоне в Майами-Бич, но ты получишь ее на Рождество, и я хочу, чтобы это осталось сюрпризом. Хорошая мать — это такая мать, которая балует, но не так уж сразу.
      Она просмотрела список, убедилась, что все записано, и проговорила: «Хорошо». Обвела большим кружком свои заметки на столе. Затем сказала:
      — Порядок. Теперь, кроме нового гардероба, тебе придется достать что-нибудь, и очень быстро, во что обрядиться на похороны Сильвы… Красный смокинг и капюшон. Да, это подойдет. Не будет грубо контрастировать с моим нарядом. Вот, возьми еще немного печеньица, Джером.
      С улицы донесся слабый автомобильный гудок.
      — Джованни! — заорала Малышка. — Что там, черт побери, гудит?
      Джованни тут же появился в комнате.
      — Это нью-йоркское такси. Водитель говорит, что уже три часа дожидается малыша.
      — Да расплатись ты с этим (…)! Думаешь, я позволю Джерому уехать в каком-то паршивом городском такси? Скажи Баттиторе, чтобы он вывел мой лимузин! Думаете, мой сын какой-нибудь бродяга? И скажи Баттиторе, чтобы как следует прогрел машину. Хочешь, чтобы Джером простудился? — Она повернулась к Хеллеру: — Итак, о чем мы говорили? Ах да. О прибавке на карманные расходы…
      Это переполнило чашу моего терпения! Возмущенный льстивым вниманием, оказываемым Хеллеру, я выключил монитор и убрал его с глаз долой. Есть такой предел терпению, где бледнеет даже мазохизм. Я решил, что мне лучше узнать, что там говорят по радио и телевидению об этом «героическом подвиге», которым Хеллер хвастается перед всеми. Я прослушал несколько передач новостей. Ага! Об этом ни слова!
      Я продлил мой кредит у уличного продавца газет и получил газеты послеполуденного выпуска. В утренних ничего не было. Но в одной послеполуденной между последними фасонами одежды вклинилось маленькое сообщение.
 
       «ЧТО НЫНЧЕ НОСЯТ В ЦЕНТРЕ ГОРОДА?
       В предрассветный час прошлой ночи на Пятой авеню найдено тело, которое, как установлено по отпечаткам пальцев и зубным пластинам, принадлежало некоему Гансальмо Сильве, очевидно, упавшему с крыши небоскреба компании «Бэтмен». Упавший был одет в женское черное платье. Напрашивается вопрос: а не есть ли это возникновение нового направления в моде?..»
 
      Это придавало вещам должную перспективу. Газеты никогда не лгут. Они всегда говорят строгую правду в такого рода делах, да, впрочем, и во всякого рода делах. Об этом заботятся Роксентеры и Мэдисоны!
      Мне полегчало. У меня прошел тик, и мне не нужно было зажимать рот, чтобы подавлять рвущиеся из горла тихие вопли.
      Тяжелая мне выпала доля. Я разорился. Хеллер и какие-то неизвестные ограбили меня. Мисс Щипли представления не имела, как работать кассиром по выдаче мелких сумм.
      Ну да ладно. Дрожащий, покинутый и одинокий, я уж как-нибудь буду пробиваться и дальше по этой садистской тернистой дороге, которую некоторые люди, смеясь, называют жизнью.
      Не имея магического кристалла, я думал, что впереди, по крайней мере сегодня, меня уже не поджидают никакие удары и потрясения.
      Я ошибался!

Часть ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

      На улице выли сирены. Похоже, там творилась ужасная суматоха. Несмотря на холод, я вышел на террасу и глянул вниз на Пятую авеню.
      Военные машины! Стягиваются к отелю!
      Военные полицейские в белых шлемах и ремнях выскакивают из них, чтобы установить на углу пулемет!
      Я подался назад. Мое внимание привлекло движение на близлежащем здании.
      В белых шлемах и ремнях — снайперы!
      Наводят винтовки прямо на мою террасу!
      Боги мои — я судорожно глотнул — армии США известно, что я инопланетянин! Я у них в ловушке! Они окружают!
      Я поспешно убрался в свой номер в пентхаузе.
      Громовой стук в дверь!
      Все, конец! Я — покойник!
      Храбро, как идут на расстрел, с обнаженной грудью, обреченный настолько, что жив я или мертв — мне уже было безразлично, я распахнул дверь.
      За ней стоял коридорный.
      Белый как мел.
      — Господин Инксвитч в номере? — спросил он.
      А впрочем, чего она стоит — жизнь, когда нет денег.
      — А отчего ему не быть? — сказал я.
      Загремело!
      С лестничной клетки, из-за пальм в горшках, из лифта, низко пригнувшись, с автоматами в руках ко мне бросилась военная полиция.
      Они отшвырнули коридорного, как тряпичную куклу, и промчались мимо меня.
      Они переворачивали кресла, ломая их на куски.
      Они распахнули стенной шкаф и двери в ванную комнату, отскочив назад и выставив автоматы на тот случай, если кто-нибудь выйдет оттуда.
      Они расстреляли матрацы короткими очередями.
      Они тыкали дулами автоматов в одежду.
      Они выбежали на террасу, ломая пальмы в горшках, и взяли под прицел окружающую местность.
      Передо мной появился офицер. Сзади его подстраховывали двое полицейских, наведя на меня кольты сорок пятого калибра. Он дал знак. Один из подручных стал меня обыскивать. Взял мой бумажник. Передал офицеру.
      Офицер взглянул на него. Поднес к свету. Сравнил фотографии и дал еще один знак. Солдат грубо схватил меня за кисть. Извлек откуда-то подушечку и нанес на нее чернила. Снял у меня отпечатки пальцев. Отдал их офицеру.
      Офицер сверил их с теми, что были у него на карточке, и громко, по-кавалерийски, скомандовал: «Впе-ее-ред!»
      Что-то загрохотало.
      В номер поспешно вкатили тележку с оборудованием. Ее пушечные колеса громыхали по ковру и рвали его на куски. Ее толкали трое. Они остановили ее в центре комнаты. Один выскочил на террасу и поднял вверх хромированный шест.
      Вошел еще один офицер. Опустился на колени возле тележки, взял в руки какое-то устройство, рявкнул в него и прислушался, ожидая ответа.
      Эта пауза дала мне краткую возможность прочесть значки на их формах: «Войска связи армии США».
      Офицер, стоявший у тележки, обратился ко мне:
      — Это сверхсекретно. Вас можно было бы расстрелять за разглашение того, что вы видели спутниковое дешифровально-решифровальное устройство. Даже русские не знают, что оно у нас есть. Клянетесь, что не видели его?
      Я поднял запятнанную чернилами руку и поклялся.
      — Ладно, — сказал он, — вот ваш человек. — И он передал мне устройство.
      Я услышал голос: «Alo. Kto eta gavarit?»
      Я вернул прибор офицеру-связисту:
      — Вы не перепутали номер? Он меня, кажется, спросил по-русски: «Кто это говорит?»
      — (…)! — выругался офицер и снова вышел на связь. Быстро и резко переговорил с кем-то и снова передал мне прибор.
      Я услышал голос:
      — Diga! Con quien hablo?* (Кто говорит? (исп.))
      Я попытался вернуть устройство офицеру.
      — Кто-то только что ответил мне по-испански.
      Кажется, он интересовался, кто с ним говорит.
      — Нет-нет, — возразил офицер. — Это тот самый.
      Я снова приложил устройство к уху. Голос повторил:
      — Con quien hablo?
      — Инксвитч, — ответил я.
      — Ah. Espere un momento, por favor. (Подождите минуточку, прошу вас (исп.).)
      Я подождал с минутку, но этого оказалось мало — таковы уж испанцы. Впрочем, странно. Я плохо знал испанский, чтобы разбираться в акцентах, но этот испанский был явно не коренным испанским. В нем была какая-то певучесть. Кубинец?
      — Ну, много же у них времени ушло на это! — Голос по телефону. Гнусавость выходца из Новой Англии. Гробе!
      — Где вы? — Я просто рот открыл от изумления.
      — В Центральной Америке, — сообщил Гробе. — Кто-то убил директора ЦРУ, и здесь воцарился мир. Пришлось лететь сюда, чтобы пересмотреть мирные договоры и установить, какие из них можно было бы нарушить. Впрочем, дела не так уж и плохи. У них тут отличные змеи. Вам стоит на них посмотреть! Но звоню я не по этому поводу. Довольно серьезное дело, касающееся безопасности, поэтому мне пришлось обойти службу национальной безопасности. К тому же в джунглях нет телефонов. Армейские связисты все еще в номере?
      — Да, — отвечал я.
      — Тогда скажите им, чтобы отошли подальше.
      Дело сверхсекретное.
      Я сказал, и они вышли на террасу и в прихожую, держа оружие наготове для защиты своей установки в случае нападения.
      — Готово, — сказал я.
      — Вот и хорошо, — продолжал Гробе. — С час назад мне звонили насчет факсимильной спутниковой установки. Он сам был на проводе. Вы понимаете, о ком я?
      Да, уж конечно, я понял. Как только я осознал, что Гробсу звонил сам Джон Роксентер, меня охватила тревога.
      — Инксвитч, — говорил Гробе, — вы позволили Мэдисону выйти из-под контроля! Он — вы знаете кто — совсем взбесился! — Мне послышалось, что он трясет газетами у телефона. — Просто вне себя от ярости, Инксвитч, вне себя!
      Я весь похолодел. Когда неистовствует Роксентер, рушатся правительства.
      — Он, похоже, не так все понял, — продолжал Гробе. — Он подумал, что а новостях говорится, будто Вундеркинд создает враждебную нефтяную компанию и нарушает семейную политику, вводя в нее конкуренцию. Тут виновата Мисс «Вселенная»: она читает ему газеты, но не умеет по буквам произносить слова. Это Мэдисон все испортил. Его клиент — Вундеркинд, а не «Спрут». Мэдисон взял на себя слишком много, когда полез в область юриспруденции. Нельзя позволить, чтобы правосудие вышло из-под контроля. Я-то знаю, ведь я юрист. А в данном деле это просто катастрофа. По большей части мы можем с ним смириться, но один пункт требует пересмотра — и никаких возражений! И вот, собственно, почему вы должны взять Мэдисона под контроль, Инксвитч. Вы меня внимательно слушаете?
      Я ответил, что, разумеется, внимательно.
      — Инксвитч, — продолжал он, — написав ту статью, он совершил тяжкое преступление. Он упомянул «Киннул Лизинг» вместе с компанией «Отвертини, Надувало и Сожрэ». Послушайте, Инксвитч, «Отвертини, Надувало и Сожрэ» — это шайка бесстыжих, наглых крючкотворов. Даже упоминание тихой и кроткой «Киннул Лизинг» в одной статье с этими головорезами может погубить нашу репутацию. Это же явный случай покушения на убийство. Мэдисон зашел слишком далеко! Это очень серьезно, Инксвитч. Вот, собственно, почему этот звонок должен остаться в тайне. Вы понимаете необходимость тесной, нерушимой связи между юристом и клиентом?
      Я отвечал, что понимаю. И Гробе продолжал:
      — Сейчас я не могу звонить Мэдисону. Он просто сошлется на «пятую». Так что вы должны приструнить Мэдисона. Если вы этого не сделаете, нас ждет быстрый приговор без всякой отсрочки. Усекли?
      Я отвечал, что, разумеется, усек.
      — Вот и хорошо, — сказал Гробе. — Есть ли что-нибудь еще?
      — Есть, — отвечал я. — Они поменяли кассиров, и я не могу получить свое жалованье.
      — Это мелочи, — отмахнулся Гробе. — Не надо беспокоить меня мелочами. Скажите об этом главному офицеру службы безопасности. Послушайте, не прислать ли вам парочку этих славных змей, а?
      Я поторопился сказать, что срочно свяжусь с Мэдисоном.
      — Отлично, — одобрил Гробе. — Обязательно свяжитесь. Мне теперь нужно пробраться поглубже в горы, чтобы разыскать генерала Альпенштока и добиться нарушения части этих мирных договоров, чтобы дела не стояли на месте. Меня какое-то время не будет: эти замечательные змеи тоже потребуют кое-каких хлопот. А вы уверены, что вам не хочется заполучить несколько экземпляров?