Апшерон

      - По всем предметам имеет пятерки, товарищ Исмаил-заде, - подтвердил преподаватель.
      Таир просиял. "Молодец, учитель!" - похвалил он в душе Джума-заде. Но Кудрат снова покачал головой.
      - По-моему, вы его захваливаете. Насколько Таир способен, настолько же он безволен и невнимателен. Правду я говорю?
      - Да, это, пожалуй, так, - согласился Джума-заде.
      Таир снова помрачнел и опустил глаза. "Они, должно быть, заранее сговорились", - решил он. Если бы все это сказали ему наедине, он не был бы так огорчен. А так завтра же Лятифа может узнать о случившемся.
      7
      Прошло уже свыше двух часов, как испортилась электросиловая линия на разведочной буровой. В составе бригады не было электрика, который мог бы взяться за исправление линии. Механизмы остановились; в ожидании монтера из конторы промысла рабочие сидели без дела. Все, и в особенности Рамазан и Васильев, были сильно не в духе. Каждый час простоя становился преградой на пути выполнения данного управляющему торжественного обещания. Приближалась годовщина Октябрьской революции. Местные газеты открыли на своих страницах "Доски почета", печатали имена передовиков. Корреспонденты и фотографы с утра до вечера разъезжали по буровым, собирая новости о ходе предоктябрьского соревнования и фотографируя лучших стахановцев. Не упускали они из виду и морскую буровую Рамазана, напоминая о торжественном обещании бригады и самому мастеру, и своим читателям. А вчера на буровой побывал даже московский корреспондент и подробно расспрашивал мастера о ходе работы. Старый мастер хвалил перед корреспондентом рабочую молодежь и особенно лестно отзывался о работе Джамиля. О Таире же не сказал ни слова.
      Это легло тяжелым камнем на сердце юноши. Он, однако, никого не винил, понимая, что пенять приходится только на себя. И вот теперь, не желая подойти к товарищам, сидевшим на краю мостков буровой, Таир прогуливался на той стороне, куда обычно приставал баркас, и думал о своем позоре. Работа на буровой стояла, и он имел достаточно времени поразмыслить над тем, что было причиной его промахов и ошибок. "Мастер - и тот волком смотрит теперь на меня", - эта мысль терзала душу. Он тоскливо смотрел на берег. Кто-то осторожно толкнул его в бок. Вздрогнув, Таир обернулся. Это был Джамиль.
      - О чем задумался, друг? Пойдем, ребята просят, чтобы ты спел что-нибудь.
      Джамиль потянул за рукав Таира, тот отдернул руку.
      - Нет, не буду петь, мне не до песен. Не понимаю, чего это вам вздумалось веселиться?
      На самом деле он был рад тому, что к нему подошел Джамиль, что товарищи хотят послушать его.
      - Пошли! Споешь - и у самого на душе веселее станет, - настаивал Джамиль. - Нам придется еще долго сидеть без дела. Пока найдут монтера, пока он приедет...
      Спокойное в вечерних сумерках море все больше темнело, теряя свой нежноголубой цвет. Вдали, почти у линии горизонта, показалось судно. Обогнув остров Нарген, оно приближалось к Баку. Таир следил за ним, но мысли его были заняты все тем же: "Отныне только работа. К черту все остальное!" думал он.
      - Значит, не хочешь петь? - Джамиль опять дернул его за рукав.
      Таир нахмурился, тихо, но резко ответил:
      - Джамиль, отстань ты от меня!
      Джамиль отошел к товарищам. А Таир снова погрузился в свои размышления. "Мастер всех хвалил перед газетчиком, как дело дошло до меня..." Вдруг мысли его приняли другое направление: "Ждем монтера, а работа стоит. Почему? Разве нельзя обойтись без монтера?" Горькая усмешка скользнула по его лицу: "После такого позора хочешь еще давать советы мастеру?.. Да, а назавтра вызывают на комсомольское собрание. Будут обсуждать твой вопрос и уж, конечно, разделают на все корки. Вот о чем тебе следовало бы подумать".
      Судно приближалось. Глядя на него, Таир вспомнил заметку "Метод работы моряков", которую утром прочел в газете. Он задумался: "Да, вот они добились ускорения оборачиваемости судна, а ведь скорость его хода все та же. Стало быть, все зависит от уменья работать. Надо шевелить мозгами..." И тут же, увидев обоих мастеров, которые сидели на лавочке возле культбудки, решил: "Скажу наедине старику. Если вздумает поднять насмех, по крайней мере, другие не будут знать".
      Ночная смена кончилась, хотя пользы от нее было мало. За ночь было пробурено всего двадцать метров. Утром, возвращаясь с буровой, Таир выждал, когда Рамазан, распрощавшись с попутчиками, один зашагал к своему дому, и подбежал к нему:
      - Уста, - обратился он к мастеру, - я хочу зайти к вам поговорить. Разрешите?
      Рамазан, сурово насупив брови, посмотрел на него.
      - Ну, что ты хочешь сказать?
      Но, всмотревшись в лицо Таира и поняв, что тот хочет говорить о чем-то очень важном, смягчился.
      - А что, разве здесь говорить нельзя?
      - Нет, уста. Мне надо поговорить с вами наедине.
      - Может быть, решил вернуться в деревню? - спросил Рамазан, испытывая ученика.
      - Нет, нет... Дело касается буровой.
      "Дело касается буровой", - старик удивленно поднял брови, на лице его появилась едва уловимая улыбка.
      - Тогда пойди отдохни, сынок, - отозвался, наконец, мастер. - Придешь часа через три-четыре.
      - Слушаю.
      Рамазан снова зашагал своей дорогой.
      Когда Таир пришел к себе в общежитие, Джамиль уже спал. Закрытая книга, лежавшая поверх одеяла, мерно поднималась и опускалась.
      Таир тоже лег в постель, но спать ему не хотелось. Он уже готовился к предстоящей беседе с мастером, высказывал свои предположения, терпеливо выслушивал хмурого старика и приводил все новые и новые доводы.
      Часа два проворочался он с боку на бок, но, так и не заснув, оделся и вышел в соседний сквер. Спустя полчаса, побродив по дорожкам сквера и еще раз обдумав свое предложение, направился к старому мастеру. Рамазан встретил его приветливо.
      - Ну, заходи, сынок, заходи! - сказал он и, заметив грусть и озабоченность на лице Таира, спросил: - Что такой скучный?
      - Я виноват, уста, - тихо проговорил Таир и, не в силах выдержать сурового взгляда старика, опустил голову. - Но даю слово, что больше не допущу ничего такого...
      Голос его дрожал. И мастер понял, что его ученик говорил это со всей искренностью. Он почувствовал в его словах решимость человека, который выбрал свой путь после долгой и мучительной внутренней борьбы. Рамазан обрадовался, но ответил сдержанно.
      - Посмотрим... - сказал он. - Но ты должен доказать это не на словах, а на деле.
      - Докажу, уста. Теперь я многое понял. Даю слово, что выполню свое обещание.
      Довольный таким вступлением, Таир поднял голову и смело посмотрел прямо в глаза старому мастеру.
      - Мне пришло на ум одно предложение, - начал он, - о нем-то я и пришел поговорить с вами.
      - А ну, ну, выкладывай... - вопреки своему обыкновению, сразу же с интересом подхватил мастер.
      - Вчера мы целых четыре часа стояли без дела в ожидании монтера.
      - Так, так... - еще более нетерпеливо сказал старик.
      - Мы стоим так же без дела, когда требуется слесарь или плотник. Случись завтра буря, нам придется стоять не четыре часа, а может быть, четыре дня. Я вижу, что так без пользы пропадает уйма времени. Это наносит вред и государству и нам.
      В глазах Рамазана сверкнула радость.
      - Ну, ну?
      - И зачем нам терять время, уста?
      - А что же делать?
      - Всю эту работу надо делать самим. Разве мы не справились бы? спросил Таир, и в его словах звучал не столько вопрос, сколько твердая уверенность.
      - Но ведь у каждого своя профессия. Ни ты, ни Джамиль, ни Гриша не могут заменить монтера.
      - Верно. Но ведь можем же мы научиться этому делу?
      - Конечно, можете.
      - И если каждый из нас, - продолжал Таир, - научится еще одной специальности, то нам не придется, как сегодня, по четыре часа сидеть без дела и ждать, пока пришлют человека.
      Рамазан совсем оживился. Его радовало не только то, что предложение Таира могло принести огромную пользу общему делу, но еще больше то, что это полезное предложение делал именно Таир - ученик, хорошо понятый и правильно оцененный им с первой же встречи.
      - От этого государству польза или вред? - поставил вопрос Таир, и сам же ответил на него: - Конечно, польза.
      Рамазан прервал его:
      - Допустим. Но где и у кого вы будете учиться?
      - Где? Я и это прикинул, уста. Мы создадим кружок в клубе. А на что комсомол? Пусть организует такой кружок. Если человек, который возьмется обучать нас, будет большевиком, денег за это не возьмет, а если будет беспартийным... - Таир секунду подумал. - Но мы выберем такого, чтобы был беспартийным большевиком... А таких - сколько угодно.
      Рамазан совсем оживился.
      - Так... Допустим, что ты выучишься на монтера. Кто же заменит нам слесаря, плотника?
      - Кто? Другие товарищи. Ведь я говорю не только о себе. Пусть и другие учатся.
      Таир кончил. Его тревожило теперь совсем другое. "Откликнется ли кто-нибудь на такой призыв?" - думал он.
      - Спасибо, сынок, - сказал старый мастер и встал. - Спасибо. Значит, я не ошибся в тебе.
      Мастер не обнял и не поцеловал своего ученика. Не сделал он этого не потому, что в нем нехватало доброты, а просто - это было не в его правилах. Рамазан верил, что отныне много разумных и полезных предложений он услышит от Таира. По-видимому, эти предложения исходили из внутренней потребности принести пользу общему делу. А раз это так, то не сегодня-завтра они должны принести свои плоды.
      Вслед за стариком поднялся и Таир.
      - Скоро, уста, начнется комсомольское собрание. Поставили вопрос обо мне. Разрешите, я пойду.
      - Иди, сынок, иди. Только помни: дал слово держи!
      - Не сомневайтесь, уста, я сдержу свое слово.
      8
      Комсомольское собрание, на котором разбирался вопрос о Таире, давно кончилось, и все комсомольцы уже разошлись. Только Таир сидел у окна и рассеянно глядел на солнце, уходившее за поросшие полынью бугры. Он все еще сидел на прежнем месте, занятый своими мыслями: "Всыпали мне правильно!, думал он. - Еще мало. Виноват, что тут сказать? Мастер поверил мне, поручил дело, а я?.." Таир недовольно покачал головой. Справедливая критика товарищей нисколько не обидела его, но выступление Лятифы возмутило до глубины души. До конца жизни не забудет он ее слов: "Таир неисправим, надо исключить его из комсомола". Но почему неисправим? Кто не ошибается? Ведь недаром говорят: не ошибается только тот, кто ничего не делает. "Эх, Лятифа, - с грустью подумал Таир. - Уж этого-то я от тебя не ожидал".
      А вот Дадашлы, которого Таир считал парнем черствым и бессердечным, оказался самым добрым и чутким из всех. "Мы должны помогать каждому из своих товарищей, - сказал он. - Вина Таира велика, но он, по-моему, комсомолец настоящий, и уже понимает, что это для него урок на всю жизнь".
      "Правильно. И я даю слово мужчины, что это будет моей последней ошибкой!" - так ответил Таир комсоргу, и сейчас этот ответ нравился ему. Да и на собравшихся он произвел благоприятное впечатление. Только Лятифа, наклонив голову, насмешливо улыбалась. Кажется, только одна она и не верила Таиру. Почему?
      Таир поднялся с места и зашагал к выходу. Выйдя на улицу, он машинально направился в сторону поселка, где жила Лятифа. "Нет, - говорил он себе, - я должен видеть ее и выяснить все. Почему она мне не верит?"
      Над рабочим поселком спускались сумерки, но уличные фонари еще не зажигались. По асфальту дороги катились вереницы легковых и грузовых машин. Таир, не обращая на них внимания, шагал, погруженный в свои размышления.
      Перед самыми ступеньками каменной лестницы он остановился в нерешительности: "Идти или нет?"
      "Таир неисправим!" - все еще звучало в его ушах, и насмешливая улыбка Лятифы преследовала его. "Пойду, - решил он и начал взбираться по лестнице, ведущей на бугор. - Почему все поверили мне, только она..."
      - Таир, - услышал он девичий голос и быстро обернулся.
      Перед ним стояла Лятифа.
      - Куда ты идешь?
      - К вам, - решительно ответил Таир и смело посмотрел в глаза девушке.
      - Зачем?
      - Хочу пожаловаться твоим родителям.
      - На кого? - спросила Лятифа и звонко расхохоталась.
      Таир нахмурился.
      - Быть девушкой, и иметь такое каменное сердце!
      Он был зол, а Лятифа, словно желая разозлить его еще больше, со смехом сказала:
      - Это тебе потому так кажется, что я говорила правду.
      - Правду? - Таир вспыхнул. - Какое имеешь ты право не верить мне?
      - Об этом спроси самого себя.
      - В чем моя вина?
      Оба на минуту умолкли. "Подействовали, видно, мои слова", - подумала Лятифа.
      - Вот что, Таир, - сказала она, - пожалуешься моему отцу, тебе же будет хуже. Если он узнает, что ты натворил на буровой, обязательно отдерет тебя за уши. Он старый нефтяник и таких вещей не прощает.
      - А что вам за дело до всего этого? Сам уста Рамазан ничего не сказал, а вы все кинулись защищать его.
      - Вот видишь. Ты все еще не осознал своей ошибки.
      - Не догадался сказать на собрании: только мертвецы не ошибаются!
      - Слушай, Таир, мне жаль тебя. Ты мой товарищ по комсомолу...
      - Пожалей лучше себя! - резко сказал Таир и пошел прочь.
      Лятифа некоторое время смотрела ему вслед. "Упрямец!" - подумала она и, повернувшись, быстро взбежала вверх по ступенькам каменной лестницы.
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      1
      Кудрата Исмаил-заде вызвали в городской комитет партии. Он знал, что сегодня здесь соберутся управляющие других трестов. Свои принципиальные позиции он считал достаточно твердыми, но сегодня все же чувствовал себя неуверенно. Выполнение плана шло совсем не так быстро, как рассчитывали в "Азнефти" при назначении его в один из самых отсталых трестов. Неизвестно еще, как горком отнесется к тому, что Кудрат отказался от помощи, которая была предложена ему трестом Лалэ Исмаил-заде. Всегда и везде с ним считались, всегда отдавали должное его знаниям и опыту, ставили его работу в пример другим. Теперь он находился в очень невыгодном положении: приходилось довольствоваться скромным процентом выполнения плана и нести большие затраты по бурению новых скважин. Позднее все окупится с лихвой, новые скважины несомненно выведут трест в число передовых, но как отнесутся к этому в горкоме, поверят ли?.. И Кудрат немного волновался, поднимаясь по крутым лестницам многоэтажного здания.
      Когда он вошел в просторную комнату, высокие стены которой были сплошь заставлены книжными шкафами, там, за длинным столом, покрытым зеленым сукном и окруженным креслами в белых парусиновых чехлах, уже сидели управляющие трестами и несколько старейших буровых мастеров. Среди них был и Рамазан. Рядом с ним сидела Лалэ.
      В глубине комнаты за широким письменным столом, возле которого стоял круглый столик, уставленный телефонными аппаратами, сидел секретарь горкома партии Асланов. Углубившись в чтение какого-то документа, он делал на полях пометки карандашом. Возле него стояла одна из сотрудниц горкома.
      Асланов был поседевшим в боях и труде старым большевиком Азербайджана, одним из близких друзей Сергея Мироновича Кирова.
      Эта дружба началась еще в Астрахани. После героических боев с турецко-муссаватистскими бандами в 1918 году Асланов вместе со своим вооруженным отрядом ушел из Баку в Астрахань. В августовские дни 1919 года Киров, поднимая знамя борьбы против контрреволюционного восстания белогвардейцев, сказал: "Пока в Астраханском крае есть хоть один коммунист, устье реки Волги было, есть и будет советским!" Асланов был одним из первых большевистских комиссаров, двинувших свои отряды на зарвавшихся контрреволюционеров. В борьбе с врагами советской власти крепла дружба двух отважных большевиков. С юных лет Асланов был горячим сторонником укрепления братских уз между азербайджанцами и великим русским народом. Буржуазных националистов считал он злейшими врагами рабочего класса.
      В апреле 1920 года, когда трудящиеся Азербайджана подняли восстание против муссаватистов, Асланов вместе с одиннадцатой армией, возглавляемой Кировым, Орджоникидзе и Микояном, поспешил на помощь своему народу и снова очутился на азербайджанской земле. С тех пор в течение многих дней и месяцев, не зная ни сна, ни отдыха, Асланов боролся с врагами своего народа.
      В самых отдаленных уголках Азербайджана было у Асланова бесчисленное множество друзей, испытанных в ожесточенных боях. Теперь многие из них работали на различных участках социалистического строительства, и они всегда шли к секретарю горкома, говорили с ним о своих делах без стеснения и утайки.
      В трудные для республики дни Асланов вместе с Кировым защищал завоевания революции и вот уже много лет неуклонно претворял в жизнь заветы Сергея Мироновича о развитии родного Азербайджана. Голова секретаря горкома партии уже поседела, но и в движениях, и в голосе его чувствовались тот же молодой задор, та же энергия и несокрушимая воля. Страна, выйдя из тяжелых боев, снова вступила на путь строительства. Асланов говорил себе и товарищам: "Война кончилась, но бой продолжается". И он действительно продолжал бой за нефть, применяя всю современную технику. Часто по вечерам Асланов бывал на разведочных буровых, вникал во все дела буровых на суше и на море. И, как ни странно, многие специалисты своего дела в трудных случаях обращались к нему не только за помощью, но и за техническими советами.
      Сейчас, после напряженной работы военных лет он чувствовал себя вполне бодрым. Каждый из присутствующих знал, что за последние дни Асланов объехал все промыслы, беседовал с рабочими и мастерами и на месте выяснял причины, тормозящие добычу нефти. И всем не терпелось узнать, к каким выводам пришел секретарь горкома. Кое-кто опасался его критики. Другие, наоборот, радовались возможности получить указания. Количество этих последних постоянно росло, ибо для тех, кто отдавал все силы и способности работе, Асланов был добрым другом и советчиком. Таких он любил, и те в свою очередь любили, его.
      Дочитав последние строки документа, Асланов обратился к стоявшей возле него сотруднице:
      - Вы читаете произведения товарища Сталина?
      - Читаю, товарищ Асланов, - ответила та, немного смутившись.
      - Внимательно?
      - Конечно, товарищ Асланов.
      - Не заметно. Если бы это было так, вы вернули бы этот проект их авторам. Девяносто процентов того, что здесь написано, ни к чему. Каждый исходящий от нас документ должен отражать стиль нашей партии: меньше слов, больше смысла. Нет, не видно, чтобы вы внимательно читали Сталина. Секретарь горкома подумал немного, затем сказал: - Передайте от моего имени товарищам, чтобы они обратили внимание на ясность мысли. Из того, что они пишут, можно сделать совершенно неправильный вывод, будто наличие новых нефтяных месторождений только предполагается. А на самом деле это не так. Теперь уже доказано, что в недрах Азербайджана имеются еще нетронутые богатейшие залежи нефти.
      Асланов оглянулся на собравшихся и добавил:
      - Если бы это были только предположения, то не имело бы смысла и писать об этом товарищу Сталину.
      Находя излишними дальнейшие объяснения, он передал сотруднице документ, испещренный его пометками, и когда та вышла, заявил, что начинает совещание с некоторым запозданием по уважительной причине.
      - Все здесь? - спросил он, оглядывая собравшихся спокойным взглядом своих больших черных глаз.
      Кудрат, давно знавший Асланова, старался по этому взгляду узнать, с какой целью созвано совещание. Но Асланов, видимо, еще продолжал думать о только что прочитанном документе. Кудрату было хорошо известно, какое огромное внимание уделяет секретарь горкома нефтяному хозяйству и как пристально следит за ходом работ на всех промыслах. Нефть была барометром всех работ, проводимых в республике. Если секретарь горкома узнавал, что добыча нефти снизилась хотя бы на один процент, он начинал беспокоиться не только за судьбу хлопковых посевов и тракторную обработку колхозных полей, но и за строительство новых асфальтовых дорог, школ-десятилеток и изб-читален в отдаленных деревнях Азербайджана.
      - Баку это сердце, которое гонит свежую кровь по артериям. И тот, кто прислушивается к стуку этого сердца, может с точностью уяснить себе состояние здоровья всей республики, - говорил он, выражая этим не увлечение крылатым словом, а глубокое убеждение, к которому привел его опыт многолетней работы.
      - Я решил побеспокоить вас ради одного дела, - начал секретарь просто, как при обыкновенном разговоре. - Приближается новый год. Через некоторое время мы подведем итоги прошедшему году и утвердим новый годовой план. Руководители трестов исходят из средних плановых цифр. Конечно, хорошо, что они не ориентируются на отстающих, но плохо, что они не решаются планировать производство с учетом достижений передовиков. А между тем, мы вступили в такую эпоху массового народного героизма, когда единственно правильным будет равняться на все самое передовое и лучшее.
      Кудрат удовлетворенно подумал: "Я прав!" Ему было приятно сознавать, что на созванном им совещании в тресте он, ориентируясь на опыт работы мастера Рамазана, потребовал выполнения плана на сто двадцать процентов.
      - К примеру, - секретарь медленно приблизился к мастеру Рамазану, этот наш старый друг не опускается ниже ста двадцати, хотя не так уже молод. Вчера я был на его разведочной буровой. В бригаде у него преимущественно молодежь. А ведь там, где работают опытные рабочие, возможностей куда больше. Как, однако, получается, что уста Рамазан, борясь с авариями, которые часто происходят из-за неопытности молодых рабочих, все же идет впереди всех? По-моему, причина тут одна: он привык идти впереди, это стало для него делом чести. Но некоторые товарищи, наоборот, не следуют этому хорошему примеру. Вот возьмите Кудрата Исмаил-заде. Он тоже всегда шел впереди. Мы понадеялись на него, послали на отстающий участок. Почему сегодня товарищ Исмаил-заде изменяет своей традиции?
      Эти спокойно сказанные слова взволновали Кудрата.
      - Восемьдесят шесть процентов - мало, товарищ Исмаил-заде. За два месяца шестнадцать процентов роста - это очень мало... Или, возьмите, Лалэ Исмаил-заде. Мало, товарищ Лалэ, и у вас. Вы успокоились на прошлых достижениях. Позавчера я встретил одного из ваших мастеров, который пробурил за месяц всего пятьдесят метров. Это никуда не годится...
      Кудрат даже затаил дыхание. "Еще не знает, что она посылала мне на помощь свои бригады". И словно в ответ на его мысли, Асланов как раз и заговорил об этом:
      - Знаю, вы стараетесь помогать и другим трестам. - Заметив, как смутилась Лалэ, секретарь улыбнулся. - Я понимаю вас. Но такого рода помощь может порой и повредить...
      - Правильно! - бросил с места Кудрат. - Это создает авральные настроения.
      - Товарищ Рамазан, по-моему, правильно сделал, что не принял вашу бригаду. Для мастера, который выполняет свой план на сто двадцать процентов, подобная помощь просто оскорбительна. Разве отставание треста объясняется только нехваткой рабочей силы? Конечно, нет. Рабочая сила используется нерационально, - вот в чем дело.
      Кудрату показалось, что он только теперь по-настоящему осознал подлинный смысл этой простой и давно ему известной истины.
      - Товарищ Исмаил-заде, - обратился к нему секретарь, - скажите, почему триста пятая дает всего пятьдесят тонн в сутки? По-видимому, там что-то напортили. Я давно знаю эту скважину.
      Кудрат поднялся. Он хорошо знал все старые скважины своего треста и сразу понял, на что намекает Асланов.
      - Дело обстоит так, - начал он и перевел дыхание, стараясь унять волнение. - Эта скважина действительно считалась жемчужиной треста. Но в результате последних исследований мы установили наличие еще одного нефтеносного пласта на глубине тысячи восьмисот метров. Разумеется, я мог бы эксплуатировать вышележащий пласт и брал бы из скважины не пятьдесят, а сто пятьдесят тонн в сутки. Однако я не хочу идти по этому пути... потому что...
      - Понятно, - согласился секретарь горкома. - Я не намерен толкать вас на ложный путь. В этих и подобных случаях надо с доверием относиться к чистым побуждениям наших инженеров. - И он похвалил Кудрата: - Вы правы, товарищ Исмаил-заде. Кое-кто ради временного успеха, не заботясь о нижнем горизонте, начал бы эксплуатировать верхний.
      Не было нужды пояснять нефтяникам смысл этих соображений. Когда секретарь горкома говорил о временном успехе, он имел в виду людей, которые в погоне за высокими процентами теряли тысячи тонн нефти. Хороший же нефтяник, думая о будущем, согласится лучше выслушивать некоторое время упреки, лишь бы не терять ни одной капли драгоценной нефти. По расчетам Кудрата, триста пятая скважина должна была еще с полгода давать нефть с нижнего горизонта, и только после этого следовало перейти к эксплуатации верхнего.
      - Но я знаю, что нижний пласт может дать гораздо больше пятидесяти тонн в сутки. Надо еще раз проверить, - перешел секретарь с похвалы на совет. Мне кажется, вы недоучли мощность этого пласта.
      Кудрату пришлось согласиться.
      - Возможно, - сказал он. - Я завтра же съезжу туда и проверю на месте.
      - Вот и хорошо, - сказал секретарь и повернулся к Лалэ, должно быть, собираясь говорить о работе в ее тресте.
      Но в это время на круглом столике, уставленном телефонными аппаратами, раздались частые и короткие звонки. Секретарь горкома широким шагом подошел к столику и поднял трубку аппарата, сверкавшего среди черных аппаратов молочной белизной своей окраски.
      - Да, это я, - сказал он в трубку и на миг умолк, на его обычно спокойном лице обозначилось волнение. - Кто?
      Глаза всех выжидательно устремились на секретаря. Он сосредоточенно ждал. В кабинете стало совсем тихо.
      Вдруг Асланов выпрямился. И прежде чем он успел произнести первую фразу, каждый из присутствующих догадался, с кем сейчас состоится разговор.
      - Я вас слушаю, Иосиф Виссарионович, - громко сказал Асланов. Здравствуйте, товарищ Сталин!
      Сдержанный шепот пробежал по кабинету, взгляды всех не отрывались от телефонной трубки в руке секретаря горкома. У Кудрата, да и у других, было непреодолимое желание запечатлеть навсегда этот волнующий момент в своей памяти. Говорил вождь, говорил с бойцами нефтяного фронта. Какое огромное счастье услышать его голос! Сердце Кудрата от радости гулко билось в груди. В тяжелые дни войны, когда он все ночи напролет проводил в своем рабочем кабинете, а утром подсаживался к репродуктору, чтобы слушать вести с фронтов Отечественной войны, однажды ему пришлось услышать этот голос. С каким огромным душевным волнением и надеждой ловил он тогда каждое слово вождя! И теперь - как хотелось бы ему услышать этот родной голос, который всегда звал вперед, в новый, еще более светлый, еще более лучезарный мир, усиливал желание трудиться, неустанно и уверенно итти к коммунизму!
      Секретарь горкома говорил твердо, уверенно.
      - Да, товарищ Сталин, Азербайджан намерен и впредь держать первенство в нефтяной промышленности. Поскольку вы сами лучше всех знаете бакинских большевиков, полагаю, нет нужды объяснять - почему. Возможности у нас есть, товарищ Сталин.
      - ...Да, есть. Мы подготовили проект создания нового треста. Проводимая нами за последние годы разведка на новой территории увенчалась в этом году полнейшим успехом. На одной из разведочных скважин ударил мощный фонтан.
      - ...Да, товарищ Сталин, уже доказано, что новое месторождение имеет богатейшие перспективы. Мы молчали об этом до сих пор потому, что хотели иметь в руках бесспорные данные разведки.
      - ...Да, примерно через два года на этих пустырях будет создан рабочий поселок. Мы уже научились создавать города там, где раньше гнездились одни змеи и скорпионы.
      Асланов замолк, напряженно слушая. Участники совещания, уже зная, о чем идет речь, старались по выражению лица секретаря горкома угадать, о чем говорил товарищ Сталин.
      - Разница между Апшероном и новыми месторождениями, - снова заговорил Асланов, - заключается в том, что если здесь, на Апшероне, нефтеносные пласты в известной мере сходны друг с другом, то на новой территории каждый участок обладает присущими только ему особенностями.
      - ...На море? Наши геологи, Иосиф Виссарионович, видят широчайшие перспективы морского бурения. По их мнению, под морским дном Каспия таятся такие нефтяные богатства, каких нет нигде в мире... Разведка идет... Да, довольно успешно. Да, давно.
      - ...Впереди всех в наших морских сражениях идет уста Рамазан... Да, как всегда... Нет, не один, конечно.
      За ним неотступно следует молодая гвардия.
      Асланов перевел дыхание. Повидимому, Иосиф Виссарионович давал ему какие-то указания. В кабинете стояла такая глубокая тишина, что Кудрат, кажется, слышал биение собственного сердца. Глаза Лалэ были широко открыты, а Рамазан, напрягая внимание, всем корпусом подался вперед.
      - Для того, чтобы создать новые кадры рабочих, - вдруг ответил Асланов, нарушая тишину, - нам придется увеличить количество школ, товарищ Сталин.
      - ...Помощь старой гвардии? Помогают, хорошо помогают! А из среды молодой гвардии нефтяников растут подлинные герои нефти...
      - ...Обязательно передам им ваш привет... Слушаю, передам... Что?
      Секретарь улыбнулся. Напряженность позы сошла на-нет, и он держался уже непринужденно: можно было подумать, что он беседовал с ближайшим своим другом. В глазах присутствующих заиграла улыбка.
      - Да, Иосиф Виссарионович, уста Рамазан чувствует себя хорошо. Он сейчас как раз находится у меня... Конечно, можно.
      Глаза старого мастера заблестели слезами радости. Человек, с которым он дружил в давние тяжелые времена, товарищ и вождь, помнил его, Рамазана, рядового бакинского рабочего.
      - Тебя просит, уста, - сказал секретарь горкома, протягивая телефонную трубку Рамазану.
      Рамазан подошел к секретарю горкома и взял трубку.
      - Здравствуйте, товарищ Сталин! - волнуясь, произнес он. Рука у него дрожала, влажные глаза блестели. Но старый мастер не плакал, а улыбался. Да, во время войны мне было трудно... Нет, беспокоился не только о сыновьих, - о судьбе всей страны, о вас... Нет, товарищ Сталин, на старость пока не жалуюсь... Нет, нет, на пенсию уходить не хочу. Оторвусь от нефти, еще быстрее буду стареть... И они шлют вам привет, товарищ Сталин... Передам, непременно передам.