— Вообще-то они у нас не буйные, — произнес Иволгин. В его голосе мне почудились виноватые нотки. — Просто у них сегодня какой-то праздник. День независимости вроде… Или нет! Независимость была на позапрошлой неделе, когда перила сломали. А сегодня они премии какие-то обмывают…

На третьем этаже дым стоял столбом. Творческие интеллигенты праздновали на полную катушку, с оттягом: шампанские пробки били в потолок; кто-то, перекрывая все прочие голоса, рассказывал анекдот о встрече двух антисемитов — Антибукера и Антидюринга. Видимо, анекдот был смешной, хотя я — по причине литературной малограмотности — так и не въехал в смысл байки. По крайней мере, фамилия «Антибукер» мне ни о чем не говорила…

— Извините, — вежливо проговорил я, перешагивая через изможденного мужчину, который расположился на полу прямо посреди дороги и с увлечением растягивал мехи гармони. При всей моей музыкальной тупости я все-таки сообразил, что мужчина старается сыграть «Лунную сонату». Нечеловеческая музыка, — уважительно подумал я. — Медведь был бы счастлив ее услышать. Но его обмывать премию не пригласили. Впрочем, как и меня. Частный сыщик и бурый цыганский медведь-мы оба чужие на этом празднике жизн Иволгин бережно взял меня под локоть:

— Осторожно, — сказал он. — Пери еще ступенька осыпается… Вот так.

На лестничной площадке четверго этажа было почти безлюдно. У дверей маячил лишь один малый усредненно-охранного вида. Он поигрывал «уоки-токи» и с чувством превосходства поглядывал вниз. Видимо, его переполняла мысль о том, что на всех шести лестничных пролетах этого здания он один не валяет дурака, но занимается важным делом.

Увидев Иволгина, охранник с «уоки-токи» расправил плечи.

— Прибыли, — отрапортовал он в микрофон. Рация пошумела и ответила:

— Шеф ждет.

Жестом заправского швейцара охранный малый распахнул перед нами дверь.

"Надеюсь, он не напрашивается на чаевые? — подумал я. — Но если и напрашивается, от меня он их не получит. Здесь вам не «Вишенка», молодой человек. И я, кстати, сегодня — не американский дипломат мистер Джейкоб Стерн… Хотя проиграть здесь я могу так же легко. Верна ли ставка, Яков Семенович? — по привычке спросил я самого себя. И сам себе, как обычно, ответил:

— Посмотрим".

Левая рука Президента Геннадий Викторович Батыров занимал кабинет, который был в два раза меньше аналогичного кабинета генерал-полковника Сухарева. Да и телефонов на столе Сухарева было существенно побольше, чем здесь. В довершение ко всему окна батыровской резиденции выходили не на улицу, усаженную кленами, а на грязно-серую стенку соседнего дома. Зато левая рука была раза в три вежливее правой.

— Здравствуйте, Яков Семенович, — сказал Батыров, вставая из-за стола и обмениваясь со мной крепким демократичным рукопожатием. Одет Батыров был в донельзя демократичный джинсовый костюмчик, довольно уже потертый.

— Здравствуйте, Геннадий Викторович, — ответил я.

— Садитесь, Яков Семенович, — предложил Батыров, окончательно выигрывая у своего конкурента турнир по вежливости в личном зачете.

— Спасибо, Геннадий Викторович, — с этими словами я уселся в кресло, стоящее рядом с батыровским рабочим столом.

Помощник Президента прихлопнул рукой по столу, давая мне понять, что время реверансов закончено.

— Я тщательно ознакомился с вашей докладной запиской, деловитым чиновничьим тоном проговорил Батыров, — и должен вам сказать…

Во время цирковых выступлений акробатов, канатоходцев или там воздушных гимнастов в самый ответственный момент по традиции раздается напряженная барабанная дробь. Сейчас ей бы прозвучать в самый раз. Тр-р-р-р-р-р-р-р!

— …сказать со всей ответственностью, что ваши так называемые обвинения абсолютно беспочвенны. Абсолютно…

…Р-р-р! Бах! Акробатическая пирамида закачалась, и самый верхний бедняга хлобыстнулся головой прямо в опилки, рассыпанные по арене старательными униформистами.

— …Мне даже странно, что такие абсурдные идеи могли прийти вам в голову.

Я весьма разочарован…

Кончено! Канатоходец выронил шест-балансир и, взмахнув руками, полетел вниз, натягивая уже бесполезную лонжу.

— …Разочарован вашими попытками бросить тень на достойнейших из моих коллег и тем самым на нашего уважаемого Президента…

Полный абзац! Воздушный гимнаст вместо руки партнера обнаружил пустоту.

«Какого же черта ты меня вызвал? — злобно подумал я, падая из-под купола и уже ощущая треск сломанных позвонков. — Чтобы сказать, какой я говнюк?»

— …и буду вам весьма обязан, если вы выкинете из головы эти домыслы. На этом официальную часть нашей беседы позвольте считать законченной.

Помощник Президента Геннадий Викторович Батыров поднялся с места. Я сделал то же самое, чувствуя себя полнейшим идиотом. Сделал, называется, ставку! Да ведь они все — одна шайка. Что генерал, что рядовой. Рука руку моет, как говорится. О-о, кр-ретин! Какой же вы дурак, Яков Семенович!

— А теперь поговорим о вещах, более приятных, — нежно улыбнувшись, произнес Батыров. Как выяснилось, наш разговор еще не был окончен. И что в этой кухне держат на сладкое? Хотя куда уж слаще…

— Геннадий Викторович вылез из-за своего номенклатурного стола, ласково взял меня за рукав и повел к неприметной дверце в глубине кабинета.

— Я и не ожидал, — любезным голосом проговорил он, — что в человеке вашей профессии может проснуться любовь к суккулентным растениям. И я, признаться, очень был рад, когда узнал, что вы изъявили желание осмотреть мою коллекцию кактусов…

Голова моя пошла кругом. В челобитной, переданной Батырову через Беллу, было, как мне кажется, немало всякого интересного. В том числе и попыток, как он верно выразился, бросить тень… Но вот о моей любви к кактусам не было там ни единого слова!

Тем не менее я безропотно, как собачка Муму за Герасимом, отправился вслед за Геннадием Викторовичем осматривать его колючих страшилищ, Первый помощник Президента действительно оказался знатным кактусоводом.

Вся комната, размерами превышающая батыровский рабочий кабинет, была заставлена стеллажами, на которых громоздились горшки и горшочки с колючими растениями разнообразных очертаний — всего числом не менее тысячи. Каждый стеллаж оборудовался особой подсветкой, словно бы это были не кактусы, а домашние аквариумные рыбки.

— Начнем осмотр с самых простых экземпляров, — тоном доброжелательного экскурсовода музея объявил Батыров и подвел меня к крайним стеллажам.

Экземпляры здесь росли и впрямь проще некуда. Даже моя бабушка в свое время держала на подоконнике точно таких колючих уродцев, пока бедняги не сгнили: бабушка, по-моему, поливала их чересчур часто и чересчур добросовестно.

— Вы, конечно, знаете, Яков Семенович, задушевным голосом поведал помощник Президента, — что родиной кактусов является Американский континент…

Машинально я кивнул и только затем, наконец, опомнился. "Черт меня побери!

— подумал я с остервенением. — Какая еще родина? Он сам сбрендил или меня держит за придурка? На кой мне сейчас сдались эти верблюжьи колючки?!"

Я выдернул свой рукав из батыровского захвата и резко начал было:

— Господин Батыров! Я отказываюсь понимать… Помощник Президента неожиданно приложил палец к губам, после чего этим же пальцем укоризненно мне погрозил: дескать, не порите горячку, господин Штерн.

— Вы правы, Яков Семенович, живо произнес он. —Вам, вижу, не терпится взглянуть на ацтекиум.

— Не терпится, — согласился я, принимая правила чужой игры.

— Но все-таки не лишайте меня удовольствия показать вам и другие растения… — попросил меня помощник Президента.

— Почту за честь, — церемонно отозвался я, несколько успокоившись.

Оказывается, это не помощник Президента Г. В. Батыров скоропостижно спятил. Это Яков Семенович Штерн чуть снова не лопухнулся. Совсем забыл о милой привычке наших ответственных лиц: говорить одно — а делать совсем другое. Похоже, привычка эта не зависит от общественного строя и просто передается по наследству от одной номенклатуры другой в качестве переходящего приза. Просто раньше они нас дразнили пустыми прилавками с окороками из папье-маше: видит око, да зуб неймет. Теперь же нас приглашают в зоопарк, и если в клетке с надписью «Буйвол» ты вдруг заметишь танк «Т-80» — не верь глазам своим…

«Ладно, — решил я про себя, — кактусы господина Гены — все же не танки и не ракеты „Алазань“. Будем наслаждаться кактусами, раз это надо для пользы дела».

— Что ж, приступим! — с энтузиазмом проговорил Батыров. —Тогда немного об истории вопроса. Как вы помните, Яков Семенович, кактусы попали в Европу случайно, но быстро прижились. Первое письменное упоминание о домашних коллекциях этих растений относится к 1570 году. Но и полтора столетия спустя великий шведский ботаник Карл Линней…

Минут сорок я добросовестно выслушивал вдохновенную болтовню Геннадия Викторовича и сделал для себя единственный вывод: безработица Батырову не грозит. Даже если Президент пожелает уволить своего первого помощника, любой ботанический сад с руками оторвет такого ценного специалиста. Правда, как я понял, сам Геннадий Викторович пока не стремится превращать свое хобби в профессию.

— …и, наконец, о главном, — кактусовод-любитель Батыров подвел меня к странному сооружению из черной полимерной пленки высотой до потолка и габаритами двух кабинок телефона-автомата, составленных рядом. — Редчайший ацтекиум, жемчужина моей коллекции. Я купил его в Вене, в магазине Юбельмана, отдав почти весь мой гонорар за курс лекций по политологии, прочитанный в тамошнем университете… Говорить больше ничего не надо. Молча смотрите и наслаждайтесь гармонией и совершенством этого создания природы. — Помощник Президента откинул полог и пригласил меня зайти в пленочный стакан.

Я зашел и замер в недоумении: вместо какой-нибудь здоровенной колючей громады, к встрече с которой я был мысленно уже готов, внутри закутка обнаружились маленький столик и два табурета. Батыров вошел вслед за мной, проворно задернул полог из пленки и громко выдохнул:

— Уфф!

После чего жестом указал мне на один из табуретов, а сам уселся на второй.

— Тетраполипропилен, — сообщил он, ткнув пальцем в пленочную перегородку, отделившую нас от кактусов. — И еще две-три технологические добавки, на которые японцы держат ноу-хау. Здесь можно говорить спокойно, не опасаясь электронных «клопиков» и направленных микрофонов. Наш дорогой друг Анатолий Васильевич любит оказывать мне иногда трогательные знаки внимания. Приходится страховаться, уж не взыщите.

— Страховка — вещь хорошая, — вежливо согласился я. — Полезная в любом хозяйстве. Важно только, чтобы не подвела, Геннадий Викторович.

— Стараемся, Яков Семенович, — ответил Батыров. — Мобилизуем все наши мизерные возможности…

Помощник Президента вытащил из кармана своей джинсовой куртки сложенные листы моей челобитной и аккуратно расправил их на столике.

— Я ознакомился с вашей докладной запиской, — задумчиво проговорил он. — Я прочел ее несколько раз подряд… Все это — настолько фантастика, что скорее всего вы не ошибаетесь. У нас это, наверное, возможно… Даже не так: в нашей Службе ПБ возможно именно это! Среди мелких бесов обязательно отыщется крупный черт…

Батыров печально замолк. Я сидел и скромно ждал продолжения его монолога.

О кактусах мы уже поговорили. Откладывать разговор о важном было просто нельзя.

— Завтра в 15.00 меня, как обычно, принимает Президент, — сказал, наконец, печальный Баты-ров. — Эта встреча — последняя в текущем месяце. Потом у меня по графику отпуск, и, будьте уверены, этот отпуск меня заставят отгулять всенепременно. У нас, Яков Семенович, всегда очень заботятся о здоровье помощников… А что будет через сорок пять дней — я не знаю. И никто не знает.

Близятся выборы, надо быть готовым к любым неожиданностям.

— Геннадий Викторович, — произнес я, убедившись, что Батыров опять погрузился в тяжкую задумчивость. — Вот и расскажите завтра Президенту. Может быть, это единственный шанс… Для вас. И для него, кстати.

Помощник Батыров отрицательно покачал головой.

— Вы так и не поняли, Яков Семенович, — безрадостно сказал он. Энтузиазм, с которым он распинался передо мной, повествуя о своих зеленых друзьях, давно улетучился. — У меня нет права излагать Президенту версии. Президенту я могу рассказать о кактусах — потому что они у меня имеются в наличии. Тысяча сто сорок два экземпляра, можете пересчитать… Я могу также рассказать Президенту о выставке Рене Магрита в Третьяковке — потому что у меня есть выставочный каталог с репродукциями, да и в музей, если приспичит, сходить можно… А что у меня есть по вашему письму? Одни только остроумные соображения бывшего сыщика с Петровки, а теперь — частного детектива. Маловато, Яков Семенович. Ни одного реального свидетеля обвинений ,ни у вас, ни тем более у меня нет.

— Но… — заикнулся было я.

— Нет, — горестно повторил Батыров. — Ваш воронежский информатор, этот продавец газет, погиб. Но даже если бы мы за оставшийся день отыскали хоть десяток таких добровольцев и даже если бы за полдня уговорили их прилететь в Москву и дать показания Президенту… Это — не аргумент. Мало ли что было целых пять лет назад? При наших-то темпах перемен год считается за три, как на войне.

Пять лет назад, Яков Семенович, все было другое, в том числе и страна. И за прошедшие годы все уже раз десять вставало на голову с ног и обратно. Посудите сами! Бывшие зеки заседают в Думе. Бывшие министры живут в Нью-Йорке на вэлфер.

И явный шизоид у нас имеет шанс сделаться новым Президентом… А вы говорите — эксперименты над людьми в бог знает каком году. Если было, то сплыло. Вы мне сегодняшних можете представить? Чтобы сами, по доброй воле, все рассказали?..

Если да, я рискну. Я промолчал.

— Не можете, — сам ответил на свой вопрос Батыров. — Этого-то я и боялся.

Ну а от меня чего тогда хотите? У меня ведь статус помощнника, а не соратника!

Вот вы вчера очень правильно сделали, что не подошли со своим письмом ко мне.

На мероприятиях и меня, и всех прочих охраняет Служба ПБ. Ну, и бдит заодно…

Скажем мерси, что хоть в штатных ситуациях мне позволено обходиться своими секьюрити, не из ПБ. Сухарев — вот кто главный у нас герой. А у меня, к, вашему сведению, — полсотни человек аппарата, включая шоферов. Да еще эта старая халупа, которую, чувствую, скоро разнесет по кирпичику наша писательская братия. Как блевать на лестнице и ломать перила — так все у нас Львы Толстые!

Геннадий Викторович взъерошил остатки волос на голове. Пригладил, потер проплешину.

— Конечно, — проговорил он. — У меня есть час в неделю. Три раза в неделю по двадцать минут я могу говорить с Президентом. Рассказывать ему про Третьяковку или даже про инфляцию. Президент еще не до конца забыл, что пять лет назад мы с ним ходили друг к другу на дни рождения, так, запросто… Еще есть протокольные мероприятия, Яков Семенович. Как вчера. Я появляюсь в президентской свите, словно птица альбатрос. Гордым напоминанием, что Президент все еще не чужд идеалов демократии. Да, у него есть Сухарев, но у него есть и я, господа либералы! Одна коллективная манишка на всех, кто хочет выплакаться…

Наконец-то я догадался, отчего Геннадий Викторович так привязан к кактусам. Он сам похож на немолодого и несчастного кактуса, если тому подбрить колючки. Правда, в венской лавочке Юбельмана такие экземпляры суккулентов особым спросом пользоваться не будут.

— Отчего же вы не хлопаете дверью? — полюбопытствовал я. — Ради старой дружбы?

Кактус Гена сморщился, вновь взъерошил, вновь пригладил свои немногочисленные колючки.

— Потому и не хлопнул, — устало сказал он, — что всегда остается надежда… Сделать хоть что-нибудь…

Помощник Президента поднялся с табурета, отдернул полог защитной пленки и вышел из своего убежища. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.

"Конечно, — с горечью думал я, — всегда остается надежда. На счастливый случай.

На перемену ветра. На то, что дважды подряд выпадает «зеро». Но если ты мужчина, а не чучело альбатроса, ты не имеешь права идти на дно. Госпожа Фортуна улыбается только тем, кто барахтается. Странно, что пурпурная красавица Белла до сих пор не объяснила помощнику Президента такой простой вещи.

Наверное, просто не хотела расстраивать любимого человека".

Уже на выходе из оранжереи колючек Геннадий Викторович снова прихватил меня за рукав.

— Как вам мой ацтекиум? — громко осведомился он. — Не правда ли, хорош?

Я вежливо, но твердо освободил свой рукав.

— Он меня разочаровал, господин Батыров, — честно ответил я. — Я ожидал гораздо большего.

По лицу Геннадия Викторовича проскользнула слабая усмешка.

— Тогда вы ошиблись, Яков Семенович, — проговорил он. — Напрасно ожидали.

Ацтекиум по природе своей — маленький кактус. Один из самых миниатюрных в мире…

Обратный путь до своего дома я проделал самостоятельно. Вернее, мой провожатый Иволгин готов был прокатить меня назад точно таким же способом, каким я был доставлен, — на «Запорожце» и зелентрестовском рыдване. Но я достаточно быстро сумел убедить его, что в целях конспирации лучше будет, если я покину эту территорию без посторонней помощи, на своих двоих. Так выйдет намного быстрее. И потом, в центре столицы обычный пешеход вызывает несравненно меньше подозрений, чем любой из пассажиров «ушастого» автомобиля. Одного из самых «ушастых» в мире.

— Но, может быть, вам нужна охрана? — неуверенно спросил на прощание Иволгин, который из-за этой неуверенности сразу утерял значительную часть сходства с Шоном Коннери.

— Обойдусь, — ответил я. По моим расчетам, самым сложным и опасным отрезком пути назад были шесть лестничных пролетов здания. В любой момент мне навстречу мог попасться кто-нибудь из здешних творческих интеллигентов, которые во взведенном состоянии, как известно, пострашнее ручной гранаты.

К счастью, все обошлось. Отмечание премии, как видно, переместилось с лестницы в глубь третьего этажа, откуда то и дело доносились счастливые возгласы, хлопанье пробок и звуки гармошки. Сейчас там пытались сыграть то ли гимн Советского Союза, то ли «На сопках Маньчжурии», любимую песню моего деда по материнской линии. Лишь в самом низу мне дорогу заступил одинокий и небритый интеллигент. Видимо, он на манер Сфинкса караулил всех проходящих и всем задавал один вопрос: «Что будет, если сестер Прозоровых отдать замуж за братьев Карамазовых?» Я так и не понял, что же ему было надо, — правильный ответ или возможности выместить свое плохое настроение на ком-нибудь из неответивших. Или ответивших не правильно или неостроумно.

— Сестер Прозоровых? За братьев Карамазовых? — состроив удивленную рожу, переспросил я. — А это кто такие, мужик?

— А-а, так ты с четвертого этажа, — мгновенно догадался интеллигент и отпустил меня подобру-поздорову.

Я понадеялся, что больше мне на пути домой алкогольно озабоченные (либо мучимые похмель-ным любопытством) граждане не попадутся. Но один все-таки попался. Он огромным кулем валялся на асфальте — в том самом месте, где от асфальтовой реки большой пешеходной дороги ответвляется приток, ведущий к моему дому. Нельзя сказать, будто я люблю алкоголиков. Скорее я их не люблю. Но все-таки было бы досадно, если человеку случайный пешеход-пусть и не медведьотдавит ухо.

— Эй, дружище! — наклонился я над алкашом. Тот неожиданно открыл один глаз, оглядел меня и абсолютно трезвым шепотом осведомился:

— Вы — Штерн?

Я тотчас отпрянул, готовый к немедленной обороне. Среди местных алкашей частный детектив Я.С. Штерн известностью не пользуется. Значит, этот тип не местный. И, судя по отсутствию запаха сивухи, не алкаш.

— Допустим, — сказал я. —Допустим, Штерн. Алкаш мигом поднялся и в стоячем положении оказался здоровенным детиной. Томмазо, шкаф-телохранитель графа Паоло Токарева, по сравнению с этим квадратным амбалом, выглядел скромным шкафчиком для кухонной посуды. Если он сейчас на меня накинется, мне придется туговато.

— Мы отсюда… будем уходить, Штерн, — проговорил супершкаф с непонятной интонацией. Казалось, ему при разговоре приходится старательно подбирать каждое слово. Как будто иностранцу. Или нет: как игроку в «барыню». «Да» и «нет» не говорить, «черное» с «белым» не брать. Только этот. игрок избегал в разговоре совсем других слов.

— Куда уходить? — полюбопытствовал я.

— Отсюда… уходить… — озираясь, сказал не-алкаш. Следующие предложения дались ему легче:

— Они ваш дом окружили, две машины… Очень непрофессионально… Человек десять народа, я наблюдал.

Я осторожно глянул из-за кустов в сторону своего дома, до которого мне оставалось метров девятьсот, если по прямой. Похоже, таинственный шкафище был прав: лучше бы мне слинять. В такое время в нашем «спальном» районе не бывает столько праздношатающихся граждан. Особенно неподалеку от моего подъезда.

— А вы кто такой, собственно? — спросил я у амбала. Как ни странно, этот тип не вызывал у меня ощущения близкой опасности. Скорее — непонятной жалости.

И в подобных случаях интуиция меня обычно не подводила.

— Не будем… задавать вопросов, — в прежней необычной манере произнес тип-шкафище. — Нам надо… быть… в безопасности. Мне надо с вами поговорить…

Я пожал плечами и направился побыстрее прочь отсюда. Тип, отряхиваясь, двинулся за мной. Метрах в двухстах от входа в метро располагался славный девятиэтажный домик. В разгар рабочего дня на лестничных площадках дома народа практически не бывало. Когда я не хотел вести своего информатора домой, я обычно поднимался с ним на несколько пролетов вверх и выслушивал его здесь. И тихарю было хорошо — метро рядом, и мне удобно — мой дом поблизости.

Впрочем, мой новый знакомый совсем не напоминал обычного информатора. И разговор со мной он начал с неожиданного поступка. Он вытащил из кармана своего грязноватого лапсердака новенькие наручники и приковал собственную руку к батарее. Ключ от наручников был передан мне.

— И что дальше? — осведомился я. Шкаф не был похож на мазохиста и, очевидно, знал, что делает. Непохоже было, что он намеревается попросить немного побить себя.

— Лучше бы, конечно, железная клетка, — бледно улыбнулся амбал. — Сильный я… Ну, ладно.

— Так что у вас там? Хотите рассказывать — давайте рассказывайте, — нетерпеливо предложил я и едва сумел отскочить. С неожиданной прытью шкафище дернулся, лишь наручник сумел сдержать его пыл.

— Забыл… предупредить, — поспешно произнес амбал. — Я бы на вашем месте… избегал бы… просьб. И тем более приказов. Любых.

Последние слова амбала сильно поспособствовали просветлению в моих мозгах.

В кроссворде, тут же возникшем у меня перед глазами, белых незаполненных клеточек уже почти не осталось. Вертикали пересеклись с горизонталями, образовав на стыках новые буквы. Буквы наращивали вокруг себя новые слова…

— Вы — маньяк Ч.? — вдруг сообразил я. — По радио говорили.

— Маньяк и есть, — согласился амбал. — Особо опасный, бежал из спецклиники… Только я им не пацан какой из деревни, а кадровый офицер! И когда потом майор наш, Молчанов, меня насчет вас надоумил…

Только теперь я понял смысл разговора, некогда подслушанного в машине Службы ПБ: «…уже второй случай за неделю… И куда его теперь? Отдадут Дуремару?..»

Буква Ч, возникнув на перекрестье параллелей и меридиан, со звонким щелчком образовала новое слово.

— Ваша фамилия — Чаплин! — даже не спросил, а сказал я.

Амбал, похоже, не удивился моей прозорливости. Возможно, он полагал, что частный детектив вроде меня и обязан знать все.

— Чаплин, — хмуро проговорил он. — Палата номер двенадцать, бокс "Z".

Неконтролируемая агрессивность это называется… Обстрелял из табельного «кедра» книжный лоток, на Савеловском…

— Вам приказали это сделать? — медленно, очень осторожно спросил я.

— Нет, — все так же хмуро ответил майор. Как видно, ему было очень неприятно все это вспоминать. — Я получил по рации другой приказ… я это отлично помню — другой…

— Так почему же вы стреляли? — Я внимательно смотрел на огромные чаплинские руки. В таких руках автомат «кедр» выглядел бы очень маленьким.

— Не знаю почему, — с усилием произнес Чаплин. — Не знаю. Нипочему.

Последнее слово аккуратно поместилось в последних пустых клеточках моего кроссворда.

Н-и-п-о-ч-е-м-у. Восемь букв. Восемь бед — один ответ. И кто-то, уверяю, за все ответит.

Глава пятая ДЕРЕВЯННЫЕ СОЛДАТЫ Не сказал бы, что приняли меня здесь с распростертыми объятиями. Мне даже не предложили присесть.

— Только давай покороче, — сказано было вместо «здравствуйте». — Без лирики, по существу. Я пока не уловил, чего ты хочешь. Еще один орденок, что ли?

Его Превосходительство начальник Службы президентской безопасности генерал-полковник Анатолий Васильевич Сухарев стоял у окна того же самого кабинета филиала ПБ на Сущевском валу, где мы с ним уже два раза имели удовольствие встречаться. Сейчас Человек номер 3 (после Президента и премьера) глядел на меня гораздо менее приветливо, чем прежде. Вероятно, происходило это потому, что первые два наших свидания состоялись по его инициативе и даже под его нажимом, зато сегодняшнее — исключительно по моему, Штерна, хотению. Я хорошо понимал настроение генерал-полковника: в этом кабинете все обязано было совершаться лишь по воле самого генерал-полковника. Мой телефонный звонок по номеру два-восемь-четыре четыре-восемь семь-четыре и сверхкраткий телефонный разговор с Анатолием Васильевичем поставили того перед необходимостью нарушить добрую традицию.

— Ну, чего молчишь? — Начальник Службы ПБ посмотрел на циферблат. — Даю тебе три минуты… Уже две минуты и пятьдесят секунд…

Я не мог допустить, чтобы взрослый и солидный человек на хорошей должности и дальше озвучивал свою секундную стрелку-для какого-то там Штерна.

— Не надо больше орденов, — смиренно проговорил я. — Как раз наоборот. Я и первую награду пришел вернуть… — Из кармана я достал картонную коробочку с «Дружбой народов» и положил ее на сухаревский стол, рядом с батареей телефонов.

— Так, значит… — генерал-полковник перестал смотреть на свои часы и посмотрел на меня. Как и во время наших предыдущих встреч в этом кабинете, руководитель Службы ПБ был в элегантном штатском. О его звании напоминала разве что великолепная генеральская фуражка с золотым орлом на тулье, одиноко висящая на вешалке в углу комнаты. — Та-ак, значит… Комедию пришел ломать. Интересная штука получается. Значит, государственную награду не ценишь. Та-ак…

Последнее «та-ак» в устах господина Сухарева прозвучало почти зловеще.

— Очень даже ценю, — поспешил не согласиться я. — Потому и решил вернуть, после долгих колебаний. Не заслужил. Не оправдал доверия.

— Что значит «не оправдал»? — с удивлением переспросил генерал-полковник.

— Какой осел тебе это сказал?

Пришлось признаться Анатолию Васильевичу, что до этой ослиной мысли Яков Семенович Штерн допер сам. Собственными мозгами.

— Иди домой и прочисти себе мозги, — немедленно посоветовал мне генерал-полковник. — Кухонным ершиком. И забудь обо всем. Не знаю уж, кто тебе что наболтал. У меня к тебе претензий нет. Я тебе дал поручение, ты его выполнил…

— Плохо выполнил, — потупившись, объяснил я. — Некачественно выполнил, много про «Тетрис» не узнал. Времени, правда, маловато было…

— Я сказал «претензий нет» — значит, нет, — уже с заметным раздражением в голосе сказал Сухарев. — Забирай обратно орден и шагом марш отсюда! — Видимо, Анатолий Васильевич все еще полагал, будто частного сыщика Штерна одолел внезапный приступ трезвого интеллигентского самокопания. Типа того, что у нормального человека начинается только от полулитра и выше, когда упомянутый человек принимается бить себя в грудь, орать: «Я сволочь! Я неудачник! Я изменяю жене!» — и уже готов разгрызть стеклянный стакан.

Мне предстояло рассеять генерал-полковничье заблуждение. На Якова Семеновича Штерна, конечно, находят подчас припадки нездоровой самокритики, но более чем странным шагом с его стороны было бы избирать своим наперсником начальника Службы президентской безопасности.

— Пло-охо я поработал, — с упрямством старого зануды повторил я. — Паршиво. Мне бы про монстров побольше узнать, а я так, по верхам… А монстры — они, Анатолий Васильевич, и в Африке монстры. Не говоря уж про Москву…

Если бы я надеялся, что после моих слов генерал-полковник сильно переменится в лице, подскочит ко мне, схватит за лацканы моего пиджака из ГУМа и станет трясти изо всех сил, то я бы, конечно, просчитался. С нервами у начальника Службы ПБ, как я и предполагал, все было в порядке. Сухарев всего лишь заметно сощурился и теперь рассматривал меня, словно сквозь невидимый прицел.

— В досье-то на тебя правильно написали, — сообщил он. — Дотошный, пронырливый. Всюду сует свой длинный нос… Да-а, недооценил я длины носа.

Ошибся в тебе.

— И не только во мне, — как бы между прочим проронил я. — Вообще вы наделали массу ошибок… Впрочем, виноват, — я озабоченно посмотрел на часы. — И так я у вас отнял уже лишних полторы минуты. Орден оставляю здесь, на столе.

Подпишите мне пропуск, и я пойду.

Расчеты мои вполне оправдались. После таких слов только уж полный идиот или сверхчеловек могли бы отпустить меня подобру-поздорову без объяснений.

Генерал-полковник Сухарев ни идиотом, ни суперменом не был.

— Ничего-ничего, — задушевно проговорил он. — Я не тороплюсь… Что ты там сказал насчет ошибок?

Теперь мне предстояло закрепить свой маленький успех.

— История будет длинной, — предупредил я хозяина кабинета. — И вам, боюсь, слушать ее будет не очень-то приятно.

— Да ты и сам, Штерн, — человечек неприятный, — разлюбезным тоном заметил Сухарев. — И то я пока терплю.

Я принял к сведению генерал-полковничий комплимент и сказал:

— Итак. Представьте себе, что я — это вы, Анатолий Васильевич Сухарев, начальник ПБ и тэ дэ, и тэ пэ.

С этими словами я снял генеральскую фуражку с вешалки и нахлобучил ее себе на голову. Фуражка, между прочим, сидела на мне как влитая. Как будто голова моя уже созрела до такого роскошного головного убора с золотым орлом.

— Хулиганишь? — тихо полюбопытствовал настоящий Анатолий Васильевич.