Глава первая

ИТАЛЬЯНСКИЙ СЮРПРИЗ

Утро начиналось как обычно. Я слушал экспресс-новости по радио «Эхо столицы», жевал, обжигаясь, свою дежурную кашу и лениво размышлял о том, что новости, в сущности, похожи на эту самую кашу. Пока они горячие, новости вполне съедобны. Мы торопимся побыстрее проглотить их, не ощущая ни запаха, ни вкуса.

Стоит блюду немного остыть — и мы немедленно обнаруживаем неприятный запашок и пластмассовый вкус во рту. Правда, в отличие от многих своих коллег, журналисты «Эха» почти никогда не предлагали остывший продукт. В их котелке постоянно что-то кипело, клокотало, булькало, а потому ведущий, зачерпнув ложкой даже малую порцию новостей, спешил запустить их сразу в живой эфир.

Словно бедняга не в силах был удержать долго во рту горячее варево.

Таким образом за какие-то десять минут я мог узнать массу полезных сведений, включая биржевые сводки, официальную хронику, происшествия и погоду.

Биржу сегодня уже с утра лихорадило больше обычного. Курс бакса все сильнее напоминал мне о прыжках зайчика под прицелом охотника. В свою очередь, охотники и продавать, и покупать зеленую «капусту» были одинаково обескуражены и терялись в догадках. Ведущему «Эха», впрочем, все было яснее ясного: колебания курса он, ведущий, тесно увязывал с нашими неудачами на саммите в Брюсселе, откуда на днях вернулась наша Большая Тройка. То есть на самом деле делегация России была числом поболее, однако Диктор шустро перечислил состав возвращенцев именно в таком порядке: члены Тройки и другие. В состав «и других официальных лиц» угодила всякая шушера вроде парочки вице-премьеров, министров иностранных дел и экономики. Зато номером. третьим, после Президента и премьера, по-прежнему оставался непотопляемый господин Сухарев, единоличный начальник Службы президентской безопасности. Можно было подумать, что шеф Службы ПБ там, в Брюсселе, не муштровал подчиненных ему секьюрити, но, как минимум, вел переговоры на высшем уровне. А что? Тогда, по крайней мере, понятны причины неуспеха нашей миссии. Если уж за экономику берется Анатолий Васильевич Сухарев… От такой мысли я чуть не поперхнулся кашей. Тезка наркома Луначарского, любимейший соратник Президента не был отягощен глубокими знаниями в фундаментальных отраслях, но готов был браться за все, что угодно. Прецеденты уже имелись.

Я запустил чайную ложку в сахарницу и щедро посыпал остывающую кашу, будто надеялся вместе с кашей немножко подсластить радионовости. Не помогло: ведущий как раз перешел к кавказским сообщениям. Кроме обычных ночных диверсий и перестрелок с военными патрулями на этот раз в столице Самой Свободной Республики Как Бы В Составе России случился крупный теракт: боевики оппозиции обстреляли из тяжелых гранатометов первый этаж здания резиденции самого Камиля Убатиева, который в коалиционном правительстве занимал пост министра культуры, спорта и государственной безопасности. То ли оппозиция так плохо стреляла, то ли тройной министр был такой гранатоустойчивый, — но только господин Убатиев отделался легким испугом и парой разбитых стекол. Доедая кашу, я припомнил, что несколько раз видел по телевизору этого типа: всякий раз у него был такой торжественный и напряженный вид, что, казалось, вот сейчас министр изронит что-то чрезвычайно мудрое — после чего войны на Кавказе улягутся сами собой.

Однако мудрая мысль, по-видимому, оказывалась столь велика по размеру, что не в силах была просочиться сквозь убатиев-ские уста. Поэтому Камиль-ака предпочитал только важно поглаживать седую бородку, протирать очки и своими словами перелагать на восточный манер позавчерашние сводки мировых информ-агентств…

Пока я предавался размышлениям о наших кавказских делах, радиокомментатор «Эха столицы» давным-давно добрался до происшествий уже в нашей столице и теперь с удовольствием описывал подробности автомобильной аварии на Зубовском бульваре. Так что когда я, наконец, доел свою порцию каши и снова стал внимательно прислушиваться к новостям, место недострелянного Убатиева уже занял какой-то господин Искандеров, чей «шестисотый» «Мерседес» получил незначительные травмы при столкновении с продуктовым фургончиком магазина «Диетическое яйцо». И лицо господина Искандерова, и даже груз магазинных диетических яиц при аварии практически не пострадали. «Мерседес», конечно, теперь нуждался в определенном ремонте, — но не таком серьезном, чтобы вот так бросить посреди дороги автомашину, плюнуть, выругаться и скрыться с места происшествия. Между тем хозяин пострадавшего в столкновении «Мерседеса» в точности так и поступил: плюнул, ругнулся, вскочил в подъехавшую «нивку» и укатил в неизвестном направлении. Этот факт удивительного равнодушия к своему движимому имуществу (ставшему, увы, недвижимым) еще можно было бы как-то объяснить, если бы за рулем вместо хозяина сидел, допустим, угонщик. Однако за рулем-то находился именно господин Искандеров собственной персоной, опознанный одним из случайных свидетелей происшествия на Зубовском. Под разглагольствования комментатора о странных нравах этих «новых русских» я насыпал в чайничек свежей заварки, залил ее кипятком и стал ждать, когда чай дойдет до кондиции. Фамилия «Искандеров» показалась мне знакомой, даже очень, но я никак не мог сразу вспомнить, где я ее слышал ранее. Когда ты занимаешься частным сыском, не имея секретаря, твоя голова постепенно превращается в сундук, набитый фамилиями, слухами и фактами, разбросанными в беспорядке. Давно бы следовало дать объявление в газету «Центр плюс»: «Сравнительно молодой и подающий надежды частный детектив Яков Семенович Штерн приглашает на работу секретаршу без вредных привычек…» Утопия, конечно. Чтобы нанимать секретаршу, требуется, по крайней мере, иметь офис, а у Якова Семеновича Ш., одинокого волка, роль офиса исполняет его собственная квартира. Допустим, секретарше можно было бы временно найти место в квартире, подумал я мимоходом, уже наливая чай в блюдечко. Но если по моему объявлению придет сюда какая-нибудь мегера и будет здесь сновать полный рабочий день, то совершенно непонятно, на кой черт я разводился с собственной женой Натальей? Если же вдруг, паче чаяния, по объявлению явится ко мне очаровательная блондинка без вредных привычек, то в очень скором времени обязанности секретаря все равно вернутся ко мне, поскольку глупо будет, в самом деле, отвлекать красотку от главных занятий всякими ерундовыми канцелярскими делами.

Я допил свой чай в тот самый момент, когда ведущий «Эха» закруглял свои новости сводкой погоды. Приятно было слушать обещания температуры плюс двадцать, легчайшего ветерка и нормального уровня воды в Москве-реке. Словом, майский день, именины сердца. Грозы, столь любимой в эту пору некоторыми безответственными поэтами, слава богу, не ожидалось. Правда, поговаривали, будто всем этим прогнозам московских синоптиков доверять особенно не стоит: по неподтвержденным слухам, за каждый обещанный в сводке погожий денек Мосгидромету из специального фонда мэрии выплачивалась солидная премия.

Возможно, наши городские чиновники и впрямь полагали, будто синоптики делают погоду? Хотя нет: где-где, а в Москве все — в том числе и погоду — делает наш дорогой мэр Круглов. Каждый первоклассник знает о такой простой вещи. Так что скорее всего синоптики выдали благоприятный прогноз бесплатно. И очень хорошо.

Сегодня мне, как никогда, нужны маневренность и комфорт. Терпеть не могу зонтиков и плащей, когда работаю. Но нельзя и допускать, чтобы дождик капал на рыло и на дуло нагана. Вернее, «Макарова».

Я составил посуду в кухонную раковину и стал не торопясь споласкивать чашку, блюдце, тарелку и ложки, одновременно прислушиваясь к тонкому голосу певицы, доносящемуся из радиоприемника. Как всегда, вслед за утренними новостями со своими песнями под гитару выступала Белла Винтковская. Сегодня она исполняла мою любимую — «Семь свечей, как ракеты, уйдут в небеса…». Вещь замечательная, только очень и очень печальная. Слушая Беллу, я часто воображал себе этакую достоевскую девочку-хромоножку, некрасивую, очкастенькую, с трудом удерживающую тонкими пальчиками гитарный гриф. Насколько я знаю современных бардов, лучшие, самые пронзительные песни сочиняют люди, отягощенные многочисленными проблемами — личными, семейными или житейскими. И, напротив, если у тебя в жизни все тип-топ, ты вряд ли сможешь сымитировать страдание или душевную боль, нечего даже и пытаться без толку мучить инструмент. Лучше сделать паузу, дождаться подходящего катаклизма дома или на работе — и под это дело смело писать один шедевр за другим. У меня у самого в жизни был шестилетний период, во время которого я мог бы стать неплохим бардом. Если бы, конечно, умел играть на гитаре и писать стихи.

Дззынннь! Мои рассуждения вместе с песней хромоножки Винтковской прервал телефонный звонок. Я с сожалением выключил радио и поднял трубку.

— Слушаю, — сурово произнес я, невольно подражая своему автоответчику.

Обычно именно он брал на себя телефонные переговоры, но с неделю назад забарахлил, и я снес своего автоматического дружка в мастерскую на улице Тимура Фрунзе. Где он и пребывает до сих пор. Ремонтируют там долго — прямо как в застойные времена. Зато уж расценки у них, наоборот, самые что ни на есть современные. За что, спрашивается, боролись?

— Слушаю, — повторил я с теми же интонациями. — Да говорите вы, черт возьми!

— Яшка, это ты, что ли? — неуверенно спросила меня телефонная трубка голосом Славы Родина из «Книжного вестника». С некоторых пор Родин почему-то стал мне задавать по телефону такие вот бдительные вопросы. Должно быть, воображал, будто в один прекрасный день трубку поднимет наемный убийца, только что отправивший частного детектива Якова Семеновича Штерна в мир иной. Паршивая перспектива, что ни говори. Нет уж, фигушки, не дождетесь.

— Это все еще я, дорогой Слава, — успокоил я Родина. — Я жив. С добрым утром. Ну, выкладывай свои новости…

Примерно в феврале в газете «Книжный вестник» завелась новая рубрика под названием «По слухам и авторитетно», а вести ее поручили как раз-таки Славе.

Теперь он считает своим профессиональным долгом выбалтывать мне свежесобранные слухи, не дожидаясь выхода очередного номера газеты, где я и сам могу это прочесть. Возможно, он просто проверяет на мне качество своей продукции. Как академик Павлов когда-то проверял рефлексы на бедных собачках. Гав, мысленно пролаял я. Гав-гав-гав.

— Новости обалденные, — самодовольно сказал Родин, минуя всяческие приветствия типа «здрасьте» и «как дела». — Конфетка, а не новости. У тебя слюнки потекут, когда услышишь…

Так и есть, мрачно подумал я. Павлов хренов.

— Во-первых, гикнулся «Всемирный бестселлер», жизнерадостным тоном поведал мне этот академик-самоучка. Сказал — и замолчал, ожидая моей реакции.

— Что, совсем накрылся? — переспросил я, догадываясь, что именно такого вопроса Павлов-Родин от меня и ждет. Хорошая ты собачка, Яков Семенович. Умная.

— Накрылся временно, — с готовностью объяснил мне Слава, чрезвычайно довольный моими рефлексами. — Но надолго. И знаешь почему?

— Мало ли причин, — неопределенно пробурчал я. — Президент американский, допустим, осерчал на них из-за книжки Кэтрин Холлидей. И вчинил иск «лимонов» на сто. «Зеленых», естественно. Я угадал?

— Черта с два ты угадал! — довольно хмыкнул Родин. — Плевать американцу на русское издание мемуаров этой стервы. В нашей стране у него избирателей нет…

Что, туго с версиями, господин частный сыщик?

— Отнюдь, господин журналист, — сухо возразил я. — Версий навалом. Готов перечислять хоть до вечера. У тебя есть время слушать? Тогда начнем…

— Ладно-ладно, верю, — поспешно перебил меня Родин. Долго выслушивать кого-либо он был органически не способен. Потому что обожал говорить сам. — Все дело, Яша, в фольге.

В голове моей все наконец-то прояснилось. «Всемирный бестселлер» славился в народе вкусными золотыми буковками на обложке — так называемым конгревным тиснением. Золотые выпуклости на человека действовали гипнотически, и он хватал книгу не глядя. В России особую фольгу для такого тиснения изготовляли только в одном месте — на комбинате в Тосно, что под Питером…

— Неужто тосненский комбинат встал? — спросил я недоверчиво. — Но еще на прошлой неделе все там было в порядке.

— Комбинат-то в порядке, — хихикнул Родин. — Он свое дело сделал: фольгу изготовил и отгрузил. Восемь вагонов, «Бестселлеру» на целый год. Но вот во время путешествия фольги из Петербурга в Москву произошла маленькая накладочка.

Груз, видишь ли, исчез. Сгинул.

— То есть как это «исчез»? — не понял я. — Налетели архаровцы батьки Асланбекова, перегрузили рулоны в свои тачанки?.. Но они вроде на юге шалят, а не у нас на дороге… И кому вообще могло понадобиться столько фольги? Золото из нее обратно добывать — себе дороже обойдется…

— На все твои вопросы, — заметно поскучнев, ответил Родин, — у меня есть только один ответ, универсальный: «Черт его знает». И у милиции, кстати, тоже.

В этом деле, Яша, — сплошной туман. Получается, что восемь вагонов просто растворились в воздухе. Без следа и без свидетелей. Груз отбыл, но не прибыл. А уж кто там его перехватил, Асланбеков или инопланетяне, никому не ведомо.

— Наверняка инопланетяне, — сказал я. — Отличный материал для обивки НЛО.

Шик, блеск и красота.

Несколько секунд Родин на другом конце провода переваривал мою инопланетную версию, а затем задумчиво произнес:

— Милиция, конечно, ничего не найдет… Мысленно я согласился со Славой, однако дипломатично промолчал. Я ведь тоже когда-то работал на Петровке.

Коллеги как-никак.

— …И тогда, — продолжил свою мысль Родин, — господин Гринюк будет вынужден обратиться к частному сыску.

— Возможно, — не стал я спорить с очевидным. — Но только не ко мне. Гринюк — человек широких взглядов, но у него на Штерна аллергия. Ты ведь и сам это знаешь, Слава. Биологическая несовместимость. У некоторых идиосинкразия к тополиному пуху, свежему сену или мандаринам, а для господина директора издательства «Время» таким раздражителем является Яков Семенович Штерн… Ну-с, какие у тебя еще для меня новости? Или ты уже иссяк?

— Да нет, — с досадой проговорил Родин. — Новостей-то вагон. Но я хотел бы еще… — Слава замялся, и я понял, чего хотел бы этот акробат пера. Дополнить свою будущую заметочку еще одной строкой. Ладно, Родин, кушай я не жадный.

— Можешь так и написать, — снисходительно обронил я. — Дескать, небезызвестный частный детектив Я.Ш. в частной беседе не выразил ни малейшего желания заниматься данным делом. Нанесем упреждающий удар. Пусть Гринюка совесть не мучает. Пусть все видят: это не он, Гринюк, не обратился, а это я сам от дела заранее отказался. Устраивает тебя такая формулировка — «не выразил желания»?

— Устраивает, — мигом повеселел Родин. — Подстелим Гринюку соломки. Он, понятно, сволочь, но очень хороший спонсор. Он, падла, нам еженедельно две полосы оплачивает. Мы все у него, гада…

— Вы все у него, гада, кушаете с руки, — завершил я родинскую фразу. — Кончено, с Гринюком разобрались. Крути свое кино дальше, а то мне некогда.

У меня действительно оставалось не так уж много времени. Час сорок пять до выхода из дома, причем мне еще нужно было собраться.

— Значит, новость номер цвай, — послушно откликнулся Родин. — Один из трех совладельцев «Тетриса» вчера на Зубовском попал в аварию на своем роскошном «мерее»…

Так вот о каком Искандерове сообщило «Эхо»! — Догадался я. То-то мне фамилия сразу знакомой показалась! Правда, мне пока еще ни разу лично не доводилось общаться с господами Тереховым, Трифоновым и Искандеровым — основателями сравнительно молодого издательства «Тетрис». Но заочно эту троицу я, конечно, знал.

— Как же, как же, наслышан, — небрежно сказал я Родину. — «Мерс» покалечился, но Искандеров — как огурчик. Вылез из-под обломков и сразу дал деру.

— Откуда узнал? — нетерпеливо спросил Слава. — Кто тебе успел…

— По радио услышал, — добил я этого несчастного собирателя слухов. — Есть, понимаешь, такая радиостанция — «Эхо столицы». Не все ведь москвичи узнают новости только из «Книжного вестника»…

— Мерзавцы, — горестно обругал своих радиоколлег Родин. — Загубили мне новость! А наш фотограф уже снимок «Мерседеса» сделал, и я как раз собирался до Искандерова дозваниваться… Ну, что за стервятники, честное слово!

— Грифы, — с фальшивым сочувствием в голосе поддакнул я. — Гиены эфира.

Шакалы ультракоротких волн. А ты один — весь в белом.

— Сыплешь соль на раны? — с обидой поинтересовался Родин.

— Наоборот, — не согласился я. —Лью бальзам на израненную душу. В надежде поскорее услышать от тебя новость номер драй. Если она у тебя тоже не протухла.

— Новость — первый сорт, — мгновенно оживился Родин. — Известно ли вам, достопочтенный сэр, о судьбе тиража «Великолепной Анны»?

Я задержал дыхание. Об этом тираже мне было известно более чем кому-либо.

Собственно говоря, сегодняшняя моя операция имела к «Великолепной Анне» самое прямое отношение. Но только Славе Родину знать про то было совсем не обязательно. Профессиональный секрет.

— А что, есть свежая информация? — Я изобразил вялую заинтересованность. — Ну, и что там слышно?

Воспрянувший духом Родин немножко пона-слаждался моим любопытством, важно помолчал, а затем раскрыл мне страшную тайну.

— Ходят слухи, — доверительно сообщил он, — что этот тираж уже почти отпечатан. Все двести тысяч экземпляров в целлофане. И книга будет выброшена на российский рынок не за две недели до окончания сериала, а раньше, за месяц.

— Так в чем же новость? — как можно безразличнее протянул я. —Две недели, месяц… Какая, в общем, разница?

— Идиот, — ласково сказал мне красный следопыт Родин. — Где же твой, Яша, дедуктивный метод? Месяц — это значит, что книгу «витязи» отпечатали не в дальнем и даже не в ближнем зарубежье, а в России. Иными словами, все разговоры насчет Лейпцига или Харькова были дезой. Пока и кредиторы «витязей», и крутые парни-налетчики будут бдить на ближних и дальних рубежах нашей необъятной родины, красавица «Анюта», сверкая целлофаном, благополучно всплывет где-нибудь в Костроме, Ярославле или Саратове…

— А нельзя ли поточнее, — кротким голосом попросил я. —Так в Костроме, Ярославле или в Саратове? А, может быть, в Петрозаводске? Или в Нижнем?

— Поточнее нельзя, — со вздохом проговорил Родин. — Сам бы хотел знать. Но что в России — это факт.

Для приличия я немного помедлил, словно бы обдумывая Славину информацию, а затем постарался изобразить глубокое разочарование.

— Слабовата твоя новость, Родин, — скучно сказал я. — Не тянет она, извини, на сенсацию. Нет конкретности. Если кто-то кое-где у нас порой. Тонкие намеки на толстые обстоятельства. Таких сенсаций я тебе могу сейчас выдумать, не отходя от телефона, знаешь, сколько?..

— К твоему сведению, Яшечка, — придавленной змейкой зашипел оскорбленный Родин, я журналист, а не компьютер и не горсправка. Мое дело — напечатать в газете заметку, поставить проблему…

— Тогда все в порядке, — заметил я, догадываясь, что мои слова будут сейчас именно солью на раны, а никаким не бальзамом. —Снимаю свои претензии.

Для ГАЗЕТЫ твоя новостишка вполне сойдет.

Удар был ниже пояса. Родин жестоко переживал, когда его называли ПРОСТО газетчиком. И в другое время я ни за что бы не позволил себе так грубо задевать чувствительные струны тонкой родинской натуры. Но сейчас я просто вынужден был нахамить Славе. К сожалению, слух, где-то им подхваченный, расположился в опасной близости от истины. «Великолепную Анну» действительно отпечатали в России. Только не в Костроме и не в Саратове, а непосредственно в Москве, в скромной военной типографии на улице имени художника Айвазовского — прямо под носом ясеневских рэкетиров, которые уже послали своих бритоголовых эмиссаров на российско-украинскую границу. В информации, приплывшей к Родину, имелась еще одна греющая душу неточность: тираж должен был возникнуть на рынке вовсе не за месяц, а за сорок дней до окончания столь любимого народом сериала о приключениях греко-мексиканской авантюристки. То есть уже послезавтра. И потому из типографии на свои тайные склады «витязи» были обязаны перевезти все двадцать тысяч пачек именно сегодня. Сегодня днем. Еще точнее — в половине второго пополудни. Понятно, что «витязи» соблюдали строжайшую секретность: в былые времена их уже грабили самым жестоким образом, и сейчас они были зажаты между банком и рэкетом. Если бы им удалось благополучно вывезти и продать этот тираж, то хватило бы денег не только ублажить банкиров, но и полностью восстановить свою службу секьюрити — на страх бандитам. Если же «витязей» грабили и на этот раз, то… Собственно говоря, частный детектив Яков Семенович Штерн потому-то и согласился сегодня помочь «витязям» и подстраховать вывоз двадцати тысяч пачек «Великолепной Анны». Что характерно — за чисто символический гонорар. Терпеть не могу, когда хороших людей загоняют в угол.

На том конце телефонного провода бедный Слава Родин издал некий булькающий звук, что означало высшую степень возмущения и обиды. Таких пакостных слов он от меня не ожидал.

— Я, конечно, газетчик… — напряженным шепотом произнес, наконец, он. — Где уж нам, дуракам, равняться с вами, героями невидимого фронта… Это ведь ты у нас Джеймс Бонд и Мата Хари в одном лице, а Слава Родин только перышком скрип-скрип у себя в редакции за каменным забором…

Насчет забора, кстати, Родин был абсолютно прав. Редакция «Книжного вестника» располагалась в здании бывшей гарнизонной гауптвахты, и толщина стен и внешней ограды там была дай боже. За такими стенами действительно можно было спокойно отдаваться литературному творчеству, не боясь пластиковых мин и гранатометов. В другое время я бы непременно отпустил еще шуточку по поводу Славиной редакции-крепости, но сейчас мое остроумие переполнило бы чашу родинского терпения. Поэтому я примирительно сказал:

— Ну, извини, дружище. Не сердись на старого Яшу Бонда. Лучше расскажи еще какую-нибудь новость…

Больше всего на свете мне бы хотелось сейчас выспросить у Родина, откуда он дознался про «Великолепную Анну». Однако я очень хорошо понимал, что теперь любой мой интерес к этой теме будет означать для Славы только одно: что его, Славина, сенсация — не какая-нибудь туфта на палочке, как намекает этот хитрюга Штерн, а настоящая конвертируемая новость, которой немедленно следует похвастаться своим знакомым, каковых у общительного Родина — пруд пруди. И тогда почти наверняка кто-то да сообразит, что Москва — это тоже, представьте, Россия и что типографий, пригодных для тиражирования греко-мексиканского телеромана во всем его целлофановом блеске, — не очень уж много. Я и так сильно опасался, что сегодняшняя транспортировка бестселлера не обойдется без неприятностей. Слишком уж все гладко получилось у «витязей» и с этой хитрой типографией, и с секретным цехом, где «Великолепную Анну» печатали под видом военных топографических карт. А гладко, между прочим, бывает даже не на всякой бумаге. На мелованной или типографской № 1 — да, но уже на книжно-журнальной и тем более газетной — извините. Шею можно свернуть и без всяких оврагов из поговорки. Якову Семеновичу Штерну уже приходилось рисковать своей шеей именно на белоснежных бумажных полях. Опыт наработан.

Слава Родин тем временем собирался с мыслями, и когда я вновь услышал в трубке его голос, то немедленно догадался: мне грозит какая-то каверза. Уж больно задушевным, чуть ли не приторным тоном этот собиратель сенсаций произнес:

— Еще новостей хочешь? Ладно, изволь, дорогой Яшечка Штерн. Ручаюсь, что об этом ты еще не слышал по своему дурацкому «Эху». И эта новость тебя очень сильно порадует. Ты ведь хотел получить богатого иностранного клиента? Был у нас недавно такой разговор, а?

— Допустим, — коротко ответил я, еще более насторожившись.

— Так вот, — сладенько пропел Родин. — Вчера вечером в Москву из Милана прибыл твой потенциальный клиент. Известный писатель… — Слава сделал торжественную паузу. — И притом граф…

— Ох! — выдохнул я испуганно. — Надеюсь, ты говоришь не о…

— Именно о нем, — злорадно объявил отомщенный Родин.

— Но он ведь не звонил тебе и не справлялся обо мне? — тоскливо спросил я у этого садиста. Какой он там академик Павлов! Чистый доктор Менгеле, а не Слава!

— Звонил и справлялся, — не оставил мне надежды этот Менгеле из «Книжного вестника».

— Но ты, надеюсь, сказал ему, что детектива Штерна разбил паралич, что он тяжело ранен, в глубоком запое, в коме?

— Нет, что ты! — пропел Слава. — Я ему, естественно, сказал чистую правду.

Что ты жив, здоров, — хорошей форме. По-моему, у него к тебе есть деловое предложение…

— В гробу я видал его деловые предложения! — Я, кажется, всерьез расстроился. Мне сейчас только графа не хватает для полного счастья. Ну, что за наказание на мою голову!

— Дело хозяйское, — довольно хмыкнул Родин. — Наше дело — предложить, ваше — отказаться. Если он сегодня позвонит, отшей его, да и вся недолга…

Слава, разумеется, хитрил. Он не хуже меня знал, что его итальянское сиятельство терпеть не может телефонных переговоров и предпочитает являться в гости. По утрам, как Винни-Пух. Но я-то, я-то не Кролик!

Я взглянул на часы. До выхода из дома у меня еще оставался в запасе почти час, однако теперь я решил смыться пораньше. Лучше уж мне в метро переждать, на желтой полированной лавочке, чем рисковать встретиться с графом. Ну, Родин, ну, удружил!

— Как тебе моя последняя новость? — невинным голосом поинтересовался садист Слава.

— Убийственная, — честно признался я. — Я тебе, Славочка, за нее…

— Не стоит благодарности, — быстренько закруглил разговор Родин. — Ариведерчи! Привет графу! — с этими словами мой утренний собеседник и повесил трубку. Очень довольный, сукин сын. Отыгрался.

Я бросил трубку и заметался по квартире, надеясь побыстрее экипироваться и слинять. Но опоздал. Буквально через две минуты после Славиного «ариведерчи» требовательно зажужжал дверной звонок. Раз, другой,третий.

На цыпочках я прокрался к своей бронированной двери и осторожно взглянул в дверной глазок-перископ. Сперва в поле моего зрения нарисовался шкафообразный субъект, у которого была заметно оттопырена левая пола элегантного пиджака. Я с облегчением вздохнул, вообразив, будто это всего лишь посланец долгопрудненской группировки, которая уже давно и тщетно домогалась моей сердечной дружбы.

К сожалению, я ошибся. Ибо в поле моего зрения немедленно возник и второй визитер — седовласый красавчик, одетый роскошно, но безвкусно.

Я узнал красавчика.

Так и есть: в гости ко мне намылился вместе со своим сицилийским телохранителем-гориллой не кто иной, как его сиятельство граф Паоло Фьорованти делла Винченца.

Он же — автор «Руки Москвы» и других детективных романов.

Он же — Паша Токарев, бывший гражданин Мелитополя и самый большой склочник из всех, что попадались на моем пути.

Глава вторая

САНТЕХНИК НА ТРОПЕ ВОЙНЫ

Итальянским графом Паша Токарев ухитрился стать лет пятнадцать назад. До этого он успел закончить в Москве журфак и поработать спецкором «Правды» в Узбекистане, откуда Пашу выперли в самый разгар его карьеры. Официальная формулировка — «нарушение трудовой дисциплины» — решительно ничего не объясняла и давала простор разнообразным слухам. Сам Токарев впоследствии уверял, будто уже тогда, в гнилые годы застоя, он пытался разоблачать хлопковую мафию, но потерпел поражение. Позже в своем нашумевшем романе «Рука Москвы» Паша даже вывел себя в виде неподкупного журналиста Макарова, который в конце погибал-таки от рук басмача-наемника Абдуллы. Однако лично мне самой правдоподобной казалась другая версия; о том, что Токарев погорел из-за своей обостренной любознательности по женской части, тайком проникнув в загородный гарем кого-то из секретарей тамошнего ЦК. Так или иначе Ташкент перестал быть для Токарева городом хлебным — навсегда. Позже в Москве исключенный из партии и выкинутый с работы, Паша два месяца громко завивал горе веревочкой в ресторане Домжура, прилюдно жалуясь, что в Узбекистане как не было советской власти, так и нет. Кто-то из коллег оперативно настучал на Токарева, того тут же пригласили в райотдел милиции и дали понять, что он, Токарев, работы не имеет, а потому является тунеядцем и может быть административно выслан на сто первый километр без суда и следствия. Угроза подействовала: Паша заткнулся и быстренько окончил курсы парикмахеров, чтобы затем, используя все свои старые связи, попасть в штат женской парикмахерской при гостинице «Интурист». Здесь-то он и приглянулся вскоре вдовствующей итальянской графине Бьянке Фьорованти Делла Винченца, прибывшей в СССР с деловым визитом. Роман шестидесятилетней сиятельной особы и двадцатипятилетнего московского цирюльника протекал так стремительно, что товарищи из ГБ и опомниться не успели, как сумасбродная итальянка, наплевав на выгодные контракты с Внещторгом, умчалась из России с любовью в лице Паши Токарева. В Милане, очевидно, любовный угар схлынул, но итальянка оказалась достаточно практичной и сообразила, что Пашины какие-никакие, но литературные способности можно использовать на благо бизнеса. Под давлением супруги, очень скоро отказавшейся оплачивать счета новоиспеченного графа, Паша испек свой первый бестселлер «Рука Москвы». Надо признать: писал Токарев довольно бойко, да и ореол мученика-догмата, на крыльях любви перелетевшего через «железный занавес», вокруг Паши еще окончательно не поблек. И потому книжку быстро перевели на английский, потом на испанский и чуть ли не японский, а сам юный граф, обрадованный вновь открывшейся перспективой, начал шустро выстругивать политические романы один за другим. То ли из суеверия, то ли по каким-то еще причинам в заглавии каждого опуса непременно присутствовало слово «рука» — «Красная рука», «Железная рука», «Смертельная рука» и тому подобное. Романы эти исправно выходили в Европе и Штатах, их регулярно читали по радиоголосам; журналисты «Правды», завидуя успеху своего бывшего коллеги, злобно именовали Пашины опусы антисоветским рукоблудием — отчего токаревская популярность только возрастала. К тому моменту, когда в Советском Союзе вдруг начались гласность с перестройкой, сеньор Паоло Токарев уже сколотил неплохое состояние на гонорарах и сумел пережить спокойно скоропостижную кончину супруги-графини, которая — из-за какой-то старушечьей вредности — все свои сбережения завещала не мужу, а некоему фонду защиты вымирающих видов животных…

Я имел несчастье познакомиться с графом в начале девяностых — в пору самых отчаянных тяжб Токарева делла Винченца со своими российскими издателями. В это время я уже ушел из МУРа на вольные хлеба частного детектива, специализирующегося по книжным делам. Почему-то «книжный» профиль моей новой работы вызвал, помню, особое негодование моего бывшего начальника майора Окуня.

Ему, наверно, представлялось, будто его бывший подчиненный Яша Штерн станет посиживать в библиотеках и погуливать по книгохранилищам, лениво тыкая пальчиком в подозрительные фолианты. О том, что Яше Штерну предстоит иметь дело с типами вроде Токарева, майор мой и не догадывался. А догадайся — позлорадствовал бы или даже посочувствовал.

В деле, за которое я едва-едва не взялся, виноватых не было. Вернее, виноваты были все. Синьор Паоло, посетивший Россию сразу после августовского путча, пробыл на исторической родине недолго, но увез к себе в Италию два ценных наблюдения. Во-первых, нормальных европейских законов здесь нет и не предвидится. Во-вторых, токаревские романы в стране победившей демократии пойдут на ура. Именно поэтому сообразительный экс-парикмахер во время своего следующего визита в Россию ухитрился продать эксклюзив на все уже написанные «Руки» не одному, а сразу пяти крупным издательствам, взяв у каждого приличный аванс и обещание не афишировать сделку ввиду происков недоразогнанного КГБ.

Граф Паоло здраво рассудил, что Россия-страна большая и сколько ни издавай токаревских книг, самый читающий в мире народ скушает все и только спасибо скажет. Народ, может, и сказал бы спасибо, зато облапошенные издатели — отнюдь.

Много позже, когда я уже стал в книжных кругах более-менее своим человеком, мне под большим секретом поведали любопытные подробности экстренной встречи пяти обманутых издательских директоров — после того, как графское «многоженство», так сказать, раскрылось. Особенно негодовал, оказывается, директор питерского «Гаруна» господин Фишман, успевший уже выпустить пять толстенных Токаревских томов в наилучшем финском коленкоре и тут только обнаруживший, что четверо его коллег в Москве, Ставрополе и Смоленске заняты тем же самым. Кровожадный Фишман даже предлагал нанять коммандос, выкрасть из Италии Токарева — как некогда «МОССАД» похитил из Аргентины Эйхмана! — и затем организовать ему мучительную казнь путем побивания графа его собственными книгами. Однако остальная четверка состояла из людей, несравненно более осторожных и трезвомыслящих, нежели неистовый Фишман. Было решено итальянского подданного не трогать и даже визитам его в страну не препятствовать, зато наказать графа по-другому. Отныне, по негласной межиздательской договоренности, тексты всех уже написанных и еще не написанных токаревских романов в России объявлялись всеобщим достоянием, этаким литературным порто-франко, бесплатно открытым для тиражирования всем кому не лень.

Сначала граф Паоло не догадывался о такой диверсии, но, когда три его романа, подряд вышедшие в Штатах, тотчас же были сказочным тиражом изданы в России — без малейших намеков на договоры и гонорары, — Токарев засуетился. Он вдруг понял, что проиграл, кажется, гораздо больше, чем выиграл. Писатель бросился в Москву, попытался затеять судебную бучу — все впустую: в выходных данных книг предусмотрительно указывались реквизиты фирм-однодневок, которые самоликвидировались раньше, чем к ним успевали приблизиться судебные исполнители (сильно, кстати, не спешившие). Разозленный граф выступил на ТВ в «Экспресс-клубе» и в программе Димочки Игрунова с горячим монологом в пользу законности и против пиратства — никакого эффекта. Публика в «Экспресс-клубе» скорее предпочитала выспрашивать у Токарева подробности его рокового романа с шестидесятилетней графиней Бьянкой, чем талдычить в прямом эфире о каких-то скучных юридических делах. Что же касается игруновской программы, то Димочка, желая блеснуть эрудицией, завел в эфире с графом кокетливый разговор о литературе, обескураживая гостя странными вопросами. Смысл их открылся только к самому концу передачи, когда чисто случайно выяснилось, что ведущий путает Паоло Токарева с другим писателем-эмигрантом — автором романа «Гей-славяне»

Фердинандом Изюмовым.

Отчаявшись, синьор Паоло обратился к начинающему тогда частному сыщику Якову Штерну. Клиентов у меня в ту пору было, что кот наплакал, и я чуть было не взял на себя обязательства разруливать российские проблемы итальянского графа-писателя. К счастью, еще здравствующий тогда Миша Кремер по доброте душевной растолковал мне, по каким причинам ни один порядочный частный детектив не станет связываться с Паоло Токаревым и почему, собственно, графу пришлось обращаться ко мне, глупому новичку. Мне тогда с величайшим трудом удалось отвертеться от контракта и дипломатично послать графа куда подальше. Миша вскоре погиб, так и не успев преподать мне всех уроков частного сыска. Но одно из главных правил своей новой профессии я запомнил: перво-наперво проверить клиента и лишь только потом давать ему согласие. С тех пор облажался я всего один раз, но это — отдельный и грустный разговор…

Стало быть теперь его сиятельство граф Фьорованти делла Винченца снова прибыли в Россию. Дело у него, видите ли, снова появилось ко мне! Меня так и подмывало сказать графу «нет!», даже не открывая своей бронированной двери, но остатки дурной вежливости (бабушкино воспитание) вынудили меня все-таки впустить незваных гостей. Предварительно я, правда, нацепил наплечную кобуру со своим «Макаровым»: самого плейбоя Токарева я не боялся, но от гориллы-сицилийца всего можно было ждать. Когда мы в последний раз виделись с графом Паоло, у того, помнится, был похожий телохранитель. Но другой. Интересно, подумал я, куда же девалась предыдущая горилла? Неужто пала смертью храбрых, защищая хозяина?

Нет, вряд ли. Скорее смена караула состоялась по финансовым причинам: заставить графа расстаться с лишней тысячей лир — подвиг.

— С добрым утром! — поприветствовал я милую парочку, одновременно загораживая своим гостям проход куда-либо за пределы прихожей. Так, ненавязчиво загораживая, без лишнего фанатизма. Но — надежно.

Граф Паша Токарев с брезгливостью потомственного аристократа бросил взгляд сначала на линялые обои в прихожей, потом на торчащую из кобуры рукоятку «Макарова», обмотанную плебейской синей изолентой, после чего обронил эдак по-графски вместо приветствия:

— Хоть ты, Яков, и не помог мне в прошлый раз, я на тебя не сержусь…

Я с трудом удержался, чтобы не отвесить его сиятельству глубокий благодарственный поклон или, как минимум, сделать книксен. Бог ты мой, ОН на меня не сердится! Я должен просто трепетать от счастья.

— Спасибо, — пробормотал я и для верности перевел сам себя на итальянский:

— Grazia.

Я часто предпочитал пользоваться словом «спасибо», когда на язык просилось что-то типа «Сам дурак!». Во время нашей последней встречи с графом делла Винченца два года назад я употребил «спасибо» раз пятьдесят или сто. Отчего, вероятно, и стал выглядеть в глазах графа хоть и глуповатым (отказаться от ТАКОГО клиента!), но, в общем, вежливым малым.

— Теперь, Яков, твоя помощь мне просто необходима, — продолжил между тем граф. — За услуги я тебе хорошо заплачу. Я ведь прибыл в Россию, чтобы объявить настоящую войну книжному пиратству. Я ни перед чем не остановлюсь! — В голосе его сиятельства зазвучали ноты благородного негодования. — Все! Баста! Они пожалеют, что связались со мной! — Граф сердито топнул ногой. Звук получился громкий. Сицилиец бдительно зыркнул на меня глазами, машинально хватаясь за левый бок. Бьюсь об заклад, что у него там «ингрем», подумал я. Любимый пистолет-пулемет итальянских мафиози. Почему-то среди тамошних гангстеров эта американская штучка стала недавно особенно популярна. Почти как китайские «ТТ» у наших российских горилл.

Я промолчал, и граф принял мое молчание за знак согласия.

— Представь себе, Яков, они продают мои книги по всей Москве! — Благородное негодование в голосе Паоло теперь плавно перелилось в ярость благородную. — Нагло, на уличных лотках, в подземных переходах, на вокзалах! Я вчера ездил на Павелецкий, на Савеловский — там мои книжки буквально везде.

Только в феврале у Бурчелли в Милане вышла моя «Чужая рука», только что! Еще Арчер и Лоу права не купили, а здешние поганцы уже украли… — Граф перевел дыхание. — Ставят мой копирайт, но ни доллара, ни цента, ни лиры… Сколько можно терпеть, в конце концов? Должен я это прекратить или нет?

Последний вопрос повис в воздухе. Лично я отвечать на него не собирался.

Будь на месте графа кто-нибудь другой, я бы без раздумий с ним согласился. Но в графские игры я играть не собираюсь, раз он сам изначально виноват. Кроме того, этот красавчик делла Винченца из Мелитополя мне просто не нравился. Даже внешне. У него был полный рот золотых зубов — точь-в-точь, как у моей бывшей супруги Натальи.

— Должен я прекратить это безобразие?! — Поняв, что от меня ответа не дождешься, граф адресовал этот вопрос своему телохранителю.

— Si, — послушно ответил сицилиец, уловив, каконец, вопросительную интонацию в голосе босса —Si, signer.

Сомнительно, чтобы телохранитель понял смысл окаревской тирады, но графу сейчас требовался кивала, а не собеседник.

— Я достаточно терпел? — Граф воздел вверх указательный палец.

— Si.

— Я пытался с ними договориться?

— Si.

— Разве для меня это только вопрос денег?

— Si, — в очередной раз кивнула горилла, но теперь уже невпопад.

— Нет!! — крикнул граф на всю прихожую. — Это для меня вопрос чести!

Когда наш Паоло получал сразу пять авансов, подумал я, с графской честью было все в порядке. Она у него возбудилась гораздо позже — когда его «кинули» в ответ. Действие равно противодействию. Третий закон Ньютона, ваше сиятельство.

И нечего так орать.

От хозяйского крика даже сицилиец пришел в замешательство и втянул маленькую голову в огромные плечи. Я же просто поморщился и приложил два пальца к уху, что должно было означать пагубное воздействие децибелов на человеческий слух.

Граф, как ни странно, мой намек понял.

— Это будет АКЦИЯ, — произнес он тоном ниже. — И любой суд будет потом на моей стороне. Я собираюсь…

Слушать графские разглагольствования мне надоело. Тем более что ничего для меня нового он и не сказал.

— Виноват, — вежливо перебил я сиятельную особу. — Но я сейчас, к сожалению, очень занят. Попробуйте обратиться к кому-нибудь другому…

Совет мой был вполне иезуитским: профессионалы и поныне предпочитали не иметь с Паоло никаких дел. Негласное табу.

— Ты меня, наверное, не понял, Яков, удивился Паоло. — Я ведь ПОВЫШАЮ тебе гонорар! На пятьсот… вернее, на четыреста пятьдесят долларов больше, чем я предлагал два года назад…

— Извините, — наивежливейшим тоном объявил я синьору делла Винченца, — но я действительно ОЧЕНЬ занят, у меня сейчас много клиентов. Дело не в гонорарах.

Для меня это тоже вопрос чести…

— Кли-е-енты, — презрительно протянул оскорбленный граф. — Какая-нибудь шушера рублевая… — Получив отказ, Паоло тут же превратился обратно в мелитопольского Пашу. Вернулся в естественное состояние.

— Поаккуратнее на поворотах, — предостерег я Пашу. — Мои клиенты, к вашему сведению, — ОЧЕНЬ серьезные люди… С самого ВЕРХА, — зачем-то прибавил я. Сам не знаю, как у меня вырвалось это нелепое вранье. Наверное, как реакция на графское самодовольство Токарева. Есть же люди, в компании которых невольно сам глупеешь.

— Ну да, с верха, — злобно передразнил Токарев. — Премьер-министр тебя нанял, не иначе. А, может, сам Президент?

Я тоже разозлился. Какого черта я буду перед ним оправдываться? Частный сыск — дело добровольное: хочу — соглашаюсь, хочу — отказываю. Под любым предлогом, между прочим.

— Нет, не сам Президент, — нагло ответил я. Врать так врать. — Но что-то вроде того. Имя я вам,конечно, не назову.

Граф свирепо посмотрел на меня, а затем разразился длинной итальянской тирадой. Поскольку по-итальянски я знал всего несколько слов, то сосредоточил свое внимание на горилле-сицилийце. Вдруг граф Токарев приказывает своему телохранителю замочить обнаглевшего простолюдина. И тогда сицилиец кивнет «Si, uno momento», потянется за своим «ингремом» — и нам с ним придется сыграть в американскую дуэль. У меня, кстати, больше шансов успеть выстрелить первым.

К счастью, тревоги мои оказались напрасными: телохранитель и не подумал доставать оружие. По сей видимости, Токарев просто-напросто смачно ругался на языке Данте Алигьери.

— Ла-а-адно, — медленно проговорил граф, отдышавшись после брани и снова перейдя на язык родных осин. — Не желаешь мне помочь — обойдемся без тебя. Но ты обо мне, Штерн, еще услышишь. Ты и твои дружки-пираты, с которыми ты, выходит, заодно. Вы еще меня попомните!

Я демонстративно взглянул на часы. Граф украл у меня минут сорок. Такое забыть и впрямь было трудно. Времени на то, чтобы собраться, оставалось совсем не много.

— Всего доброго, — любезно сказал я, распахивая дверь. — Спасибо за внимание.

Граф Паша в ответ надменно повел плечами и, повелительно щелкнув пальцами, отправил на выход первым сицилийца. Чтобы тот, значит, проверил: не прячутся ли на лестничной клетке какие-нибудь карбонарии?

Оставшись один, граф мрачно повторил свое обещание, что все мы о нем, графе, оч-чень скоро услышим, — после чего тоже выкатился из моей квартиры. Я с большим облегчением запер за гостями свою бронированную дверь, на всякий случай проследил из окна, как граф с гориллой загружаются в серебристый «Фиат» и отчаливают отсюда… И только после этого быстро стал собираться, радуясь, что хоть необходимую экипировку я догадался подготовить еще с вечера.

Я нацепил светло-зеленое обмундирование уличных сантехников, для правдоподобия сбрызнул его вонючей аммиачной смесью, затем приклеил вислые сизые усы и пару минут повертелся перед зеркалом, критически оценивая свой нынешний внешний облик. На троечку, Яков Семенович. На твердую троечку.

Любопытный нос слишком сильно выпирал из-под козырька форменного сантехнического картуза, тоже светло-зеленого, и я понадеялся лишь на то, что в лица ассенизаторов-дерьмочистов никто не вглядывается. Люди обычно проходят стороной, стараясь не зацепиться за металлический трос, коим эти труженики российской канализации любят обозначать свое зримое и незримое присутствие на улицах и даже в общественном транспорте. Я, кстати, еще со вчерашнего дня припрятал возле выхода из метро на станции «Ясенево» славную бухточку такого троса. Говорят, из такого же материала изготовляется знаменитая «спираль Бруно»

— неодолимая преграда для вражеской пехоты. Хотя мне сегодня очень хотелось, чтобы обошлось без недругов-пехотинцев или недругов-мотострелков. Я бы предпочел, разумеется, самый благополучный и спокойный исход сегодняшнего предприятия, без засад и перестрелок. Тем не менее я положил в свою черную наплечную сумку, помимо обычной мелочевки, еще и газовый баллончик и два миниатюрных взрывных устройства — много шума и пламени и минимум жертв и разрушений. Почти что пиротехника. У дяди Вовы с «Мосфильма» много такого добра, хватает и на кино, и Якову Семеновичу кое-что перепадает. За красивые глаза и пару бутылок водочки «Astafjeff»…

Так. Кажется, ничего не забыл. Я проверил на прочность усы (держатся), подхватил сумку на плечо и покинул пределы своей штаб-квартиры. Минут через пятнадцать я уже входил в метро, где опробовал на старушке-контролерше убедительность своей экипировки. Опробовал самым простым способом: прошел мимо нее с озабоченным видом, не предъявляя никакого проездного документа.

— Неужто опять грунтовые воды? — тревожно поинтересовалась у меня контролерша. Должно быть, она была из самого первого поколения Метростроя, которое под руководством товарища Кагановича доблестно превращало московскую землю в подобие голландского сыра. Со слезой в виде Фунтовых вод, плохо поддающихся партийному воспитанию. Как тогда, так и сейчас. Хоть и партия-то давно измельчала, товарищ Каганович помер, а пара жетончиков на метро съела бы теперь всю тогдашнюю зарплату честной метростроевки.

— Не боись, прорвемся, бабка! — мимоходом утешил я контролершу. — Воду вычерпаем, брешь заделаем, никто не потонет…

С этими словами я деловито втиснулся в утреннюю толпу и ступил на эскалатор вне очереди. Как я и ожидал, народ с пониманием отнесся к моему внешнему виду и даже почти не ругался, когда я потом в вагоне задевал кого-нибудь своей сумкой. И находятся еще деятели, которые утверждают, будто человек труда у нас унижен и обижен. Врете, подлецы! Человеку в спецовке у нас все просто норовят почтительно уступить дорогу. Особенно если спецовка у него так воняет, словно ее трижды окунули в писсуар.

До станции метро «Ясенево» я доехал без приключений, если не считать таковым мою случайную встречу с братом по разуму в переходе с Новокузнецкой на Третьяковскую. Завидев знакомую спецовку, братец в похожей униформе салатного цвета кинулся мне наперерез.

— Откуда? — спросил он отрывисто.

— С Красногвардейской, — брякнул я наугад.

— Дренаж? — сочувственно всплеснул руками коллега-сантехник.

— Отстойник забился, — уже увереннее сказал я, выискивая словечки из лексикона нашего жэковского Фан-Фаныча.

— Ага, — удовлетворенно кивнул светло-зеленый братец, принюхиваясь.

— Вот-вот, — невесело подтвердил я, и мы разошлись, взаимно удовлетворенные кратким общением.

Выйдя из метро, я отыскал в ближайших кустах своевременно заначенную бухту троса, взвалил на плечо и неторопливо двинулся по направлению к секретной типографии, откуда «витязям» и предстояло сейчас вывозить готовый тираж «Великолепной Анны». Трос здорово оттягивал плечо, зато и вид у меня теперь стал натуральнее некуда. Гиперреализм, говоря ученым языком. Достоверность в квадрате.

С точки зрения конспирации типография располагалась в наивыгоднейшем месте. Здесь и раньше-то, пока площадь имени Ле Зуана была открыта для пешеходов, народа было немного. А уж когда площадь перегородила приземистая туша банка «Ханой», больше половины всей улицы Айвазовского — от Литовского бульвара и до Соловьиного проезда — днем вообще вымирало. Тыльная сторона «Ханоя» становилась теперь естественной ширмой, закрывающей все типографские постройки со стороны бульвара; пешеходам оставалась только узкая щель между банком и осыпающимся фасадом четырехэтажной жилой коробки, давно опустевшей по причине капремонта. Теперь авто-; поезд из десяти армейских «КамАЗов» мог скрытно выехать из двора типографии по Айвазовского, медленно рассредоточиваясь по пути: первые две машины должны будут отделиться от колонны на Миклухо-Маклая, следующие две — свернут на Бутлерова; из оставшихся шести «КамАЗов» до Нахимовского проспекта доедет только один — остальные будут добираться до своих складских точек по Обручева, по Херсонской, по Каховке и по Болотниковской. Все десять машин разгружались на десяти только что арендованных разных складах (даже я не знал их координат) не позже четырех часов. А уже к пяти часам представители наинадежнейших дилерских контор из Ростова, Краснодара, Нижнего (всех городов — покупателей «Великолепной Анны» я, понятное дело, тоже не знал) забирали каждый по две тысячи пачек. Каждому из контрагентов «витязей» известна лишь одна — своя — точка приема товара, и если бы даже сквозь решето проверок и перепроверок просочился, стукач «перехватчиков», те смогли бы накрыть одну-две порции тиража. И то им пришлось бы проявить изрядную оперативность, поскольку Уже к вечеру на всех складах должны были остаться максимум обрывки бечевок, оберточной бумаги и сладких воспоминаний об уехавшем товаре.

План Тима Гаранина, директора издательства «Витязь», был, таким образом, почти безупречен. У него было лишь одно уязвимое место: при желании автопоезд можно было перехватить целиком на отрезке между воротами типографии и Соловьиным проездом. Адрес типографии и время старта автопоезда были строжайшей тайной. Но стоило рэкетирам ее узнать — и все достоинства улицы Айвазовского мгновенно превращались в беду. В таком укромном месте с единственным свободным выездом можно было устроить ха-а-арошую битву при Фермопилах. Благо «витязей» в тридцать раз меньше, чем древних спартанцев царя Леонида, — всего-то десять человек. По числу грузовиков. Ни охраны, ни даже сменных водителей издательство «Витязь» позволить себе, уже не могло: все деньги до рубля брошены были на расчет с типографией, на аренду «КамАЗов» и складов. Поэтому в кабины «КамАЗов» сегодня придется сесть самим издательским работникам и никому другому: директору Тиму, главбуху Косте Богомолову, начальнику отдела реализации господину Есипову, а также верстальщикам, корректорам и даже самому Алексею Арнольдовичу Рунину, кандидату наук, редактору-составителю восьмитомной антологии «серебряного века», выпуск каковой «Витязь» вынужден был прервать после третьего тома по причине глубины финансовой ямы. Не знаю уж, какие водители «КамАЗов» получатся из этой инвалидной команды, но армия из них получилась бы точно аховая. Из всей десятки только сам директор Гаранин да еще, по-моему, главбух могли бы дать «перехватчикам» вооруженный отпор; остальные восемь человек, ручаюсь, в жизни не держали в руках оружия серьезнее, чем консервный нож и штопор. В общем, крайне интеллигентная публика. Таким я бы бесплатно помогал из одной симпатии к работникам умственного труда. Если бы, конечно, занимался частным сыском как любитель, а деньги на жизнь зарабатывал каким-нибудь другим способом. Ловлей бабочек, например. Как писатель В.

Набоков.

«Тим, — говорил я Гаранину вчера, когда мы с ним вдвоем перебирали все возможные варианты а развития событий, — ты сам-то как оцениваешь шансы своего мероприятия?» — «Пятьдесят на пятьдесят, — невесело отвечал Тим, пробуя каблуком упругость оката ближайшего к нам „КамАЗа“. — Хотя мы соблюдали секретность, как могли…» — «Ну, а вдруг я действительно обнаружу возле типографии засаду? Что тогда?» — не отставал я. Caмый главный «витязь» болезненно кривил губы. "Тогда — полный абзац, друг Яша, — почти спокойным тоном объяснил он. — Прятаться за воротами типографии и ждать оперов с Петровки у нас времени нет. Да и не верю я милицейским, уж извини. Не верю. Когда на нас наезжали в феврале, фараоны сшивались поблизости — и хоть бы один вмешался…

Словом, нет у нас другого выхода". — «Стало быть, — рассуждал я вслух, — задержка исключается, и отправиться вы должны вовремя любой ценой. Так?» — «До чего же ты догадлив, Яков Семенович, — с иронией отзывался Гаранин. Лицо у , Тима было усталым, бледным, с легкой синевой. — Ты часом не знаменитый экстрасенс?» — «Что ты, Тимофей Олегович, — мотал я головой. — Я по-прежнему всего лишь скромный жидомасон. Так ты мне даешь на завтра карт-бланш в случае засады?» Тим пожимал плечами: "Само собой. Карт-бланш, три карты, хоть всю колоду бери на здоровье. Ты — наши единственные вооруженные силы в одном лице.

И генерал, и рядовой. В случае чего выводи на боевые позиции танки, минометы, артиллерию. Нам бы только день продержаться, а к ночи воевать с нами смысла не будет…" — «Продержитесь, не сомневайся, успокаивал я Гарачина, — и без танков обойдемся…» Я самоувереннo выпячивал челюсть, изображая супермена, а на душе кошки скребли от опасных предчувствий. Будь типография и трижды секретной, это теперь не имело большого значения. В любом подразделении вооруженных сил сегодня полным-полно людей, которые не прочь подработать на стороне. А тут и работать особенно нечего, и изменой родине не пахнет: книжников заложить — сам бог велел. Шепни только пару слов по телефону кому надо — и уже, считай, кусок спокойной старости себе обеспечил. До старости этой, правда, еще дожить надо, но об этом добровольные информаторы отчего-то забывают…

Предчувствия меня не обманули. Как только я протиснулся сквозь пешеходную щелку мимо банка, как сразу же заметил ИХ. Темно-зеленый «рафик» скромно притулился у дальней стены забора, опоясывающего секретную типографию.

Камуфляж, впрочем, был у НИХ халтурным, изготовленным на скорую руку: надпись «Мосгаз» располагалась не по центру боковой-дверцы, а сантиметров на десять выше. Да и с трафаретом вышла промашка — старорежимный шрифт на боковушках своих ремонтных авто столичные газовики поменяли еще в декабре прошлого года.

Надпись стала менее разборчивой издали, зато ж-ж-жутко модерновой. Вероятно, новый штатный художник автопарка «Мосгаза» числил себя непризнанным гением и малевал буковки на машинах в предвкушении персональной выставки в галерее «Риджина».

Я перевесил моток своего троса на другое плечо и неторопливо зашлепал вдоль по улице Айвазовского, лихорадочно прикидывая, какой же вариант из моих домашних заготовок употребить. Собственно, я уже вчера прикинул несколько остроумных способов контрзасады, и сейчас все зависело лишь от того, в каком месте эти умники решат перегородить путь автопоезду и с помощью чего сей трюк будет достигнут. Зеленая-то машинка якобы «Мосгаза» будет, естественно, у «витязей» в тылу, а вот где будет фронт, скажите на милость? Я прошел вперед еще метров семьсот расслабленной походкой пролетария, косясь то направо, то налево… Во-от. Вот и фронт обозначился: в переулке, соединяющем улицу Айвазовского с улицей Тарусской, приткнулся желтый «Икарус». Точнее сказать, это был переулок в прошлом году. А с нового года его вдруг повысили до ранга улицы и по такому торжественному поводу сменили название: отныне перемычка в десять домов между Тарусской и Айвазовского именовалась «Улицей имени Героя России Рогова». На месте Рогова я бы обиделся таким скромным процессом увековечивания — ведь любая улица в Ясеневе заведомо длиннее, чем этот огрызок.

Даже улица Инессы Арманд, каковая Инесса звания «Герой России» не удостоилась и, напротив, имела роман с Ильичом. Но Рогов, увы, обидеться не может: вместе со своим десантом он без вести сгинул в горах Кавказа, преследуя по пятам незаконные вооруженные формирования оппозиции, которая свою бронетехнику, наверное, незаконной не считала…

Краткий рассказ о подвиге полковника Рогова и его портрет, запечатленные на мемориальной доске, я хорошенько изучил еще вчера, когда обследовал территорию, примыкающую к типографии. Теперь-то картина предстоящей здесь засады вырисовывалась вполне отчетливо. Итак, ровно в тринадцать тридцать по московскому времени раздвигаются ворота секретной типографии, и на улицу имени автора картины «Девятый вал» гуськом выезжают один за другим десять тентованных «КамАЗов», доверху груженных приключениями Великолепной Анны. Ворота закрываются. Теперь все, о происходит за пределами типографии, тружеников секретного объекта не волнует. Режимное предприятие, отлучаться нельзя. Со стороны тамошней охраны Тиму поддержки не будет. Дальше все должно произойти очень просто: пока хвостовая машина автопоезда не отъедет от ворот метров на триста, «рафик» с фальшивым «Мосгазом» не сдвинется с места и лишь затем аккуратно пристроится в хвост. Теперь настанет пора «Икаруса». Желтый автобус, вынырнув из бывшего переулка, преградит дорогу головной машине. Все, проезд закрыт, суши весла. Остается только выкинуть инвалидную команду из кабин «КамАЗов», вернуть «Икарус» на исходную позицию — и уж после этого машины с новыми водителями поедут по тому адресу, по какому пожелают новые хозяева тиража. Интересно, а как они намерены поступить с ребятами Тима Гаранина после того, как тираж сменит хозяев? Загонят в пустой подъезд ближайшего особняка и прикуют наручниками к трубам отопления? Или просто — положат из автоматов прямо на улице? Для быстроты, а?

На мгновение я представил себе всех десятерых «витязей» с простреленными затылками, лежащих на асфальте лицом вниз, — и мне стало все просто и ясно.

ТАКОГО допустить нельзя, я и не допущу. На каждую крутую засаду найдется свой Яша Штерн. Пусть даже ему придется потрудиться одному за оставшихся двухсот девяноста спартанцев и царя Леонида в придачу. «Я вам покажу Фермопилы», — подумал я азартно. Ни ферм не получите, ни пил, ни книжного добра Тима Гаранина. Штерн я или кто?

Я убыстрил шаг — насколько мне позволял сантехнический трос, дошлепал до Соловьиного проезда, потом перешел на Тарусскую и уже по этой улице проделал обратный путь вплоть до улицы Героя Рогова с упомянутой мемориальной доской на крайнем доме. Теперь мне был уже отчетливо виден зад спрятавшегося «Икаруса».

Тупой и желтый зад.

Отлично. Пора приступать к своим сантехническим обязанностям, раз уж я сюда пришел. Бывший безымянный переулок, а ныне улица Героя России, обладал всего тремя мелкими достопримечательностями: доской с перечнем подвигов полковника Рогова, единственным исправным телефоном-автоматом на всю округу (вчера специально проверял) и двумя заржавленными канализационными люками, которые располагались всего в пяти метрах друг от друга и в непосредственной близости от желтозадого «Икаруса». Нащупывая в сумке ломик, я зашел в тыл засадному автобусу и быстро вскрыл оба люка. Возле того, что подальше, я бросил, наконец, чертов моток троса, а второй огородил припасенными мини-колышками с красным флажком. Кусочек улицы имени Героя мигом превратился в захламленное рабочее место. Я прищурился, оглядывая дело рук своих.

Правдоподобно? Более чем. Теперь осталось нанести визит вежливости обитателям «Икаруса». Плотные занавески на окнах скрывали внутренности салона от посторонних. Сколько их, голубчиков, там внутри, интересно? Двое? Трое? Хоть бы не больше трех: с четырьмя работать будет уже сложнее. Я все-таки частный сыщик, а не народный артист Российской Федерации.

— Эй! — хрипло пробурчал я и застучал кулаком в закрытую дверь «Икаруса».

Занавески дрогнули и на меня уставился внимательный глаз. Видимо, я был сочтен неопасным субъектом, поскольку передняя дверь с шипением раскрылась. Я немедленно сунул туда свою вислоусую башку сантехника. Очень хорошо! Трое. Или все-таки четверо? Что это там сзади чернеет? Нет, это просто пиджак. Пустой.

Итак, трое. Один за рулем, а оставшиеся сидят в салоне. И руки их мне не видны…

— Тебе чего, дядя? — весьма неприветливо буркнул патлатый водитель.

Аммиачный запах моей спецовки тяжело поплыл по салону.

— Мне-то ничего, — ухмыльнулся я. — А вот у тебя заднее колесо спустило.

На гвоздь, что ли, напоролся?

Насчет колеса я врал. Маневренность «Икарусa» была мне нужна самому, поэтому никаких партизанских выходок я не допустил.

— Отвали, чудило, — водитель хмуро погрозил мне кулаком. — Поди лучше проспись. Все у меня в порядке, все колеса… Давай-давай, топай отсюда, а то зубы пересчитаю. Здесь тебе не сортир, ишь развонялся… — Водитель даже привстал со своего места, намереваясь выставить меня пинком.

Я отпрыгнул назад и, пока желтая дверь автобуса, шипя, закрывалась, успел повторить:

— А все-таки колесо у тебя, браток, того… Наверное, таким тоном в свое время старик Галилей объяснял отцу-инквизитору: «А все-таки, папаша, она вертится…» Насколько убедительно я сыграл роль сантехника-Галилея, мне предстояло выяснить в течение ближайших пяти минут. За это время я распечатал пачку «Московских крепких», закурил эту дрянь и присел на краю открытого люка.

Того, с красными-флажками. Я почти не сомневался, что шоферское сердце не стерпит неизвестности: лучше проверить, чем черт не шутит. Вдруг вонючий мужик не соврал?

Я докуривал уже третью папиросу, удивляясь выдержке водителя «Икаруса» и костеря про себя Московскую ордена «Знак Почета» Вторую табачную фабрику, когда дверь автобуса поехала с уже знакомым шипением и на асфальт все-таки спрыгнул неприветливый длинноволосый шоферюга.

— Где ты видишь прокол, чудило? — злобно спросил он, поравнявшись со мной и оглядывая совершенно целые на вид задние скаты.

— Да вон, глянь… — я выплюнул бычок в люк, лениво поднялся с места и ткнул указательным пальцем левой руки в место предполагаемого прокола. — Нет, нет, левее…

Озлобленный патлатый водила так засмотрелся на мою левую руку, что совсем забыл о правой. А в ней-то я уже держал обрезок фановой трубы, обернутый мешковиной. Тюк — и первый из троицы мягко осел на асфальт. Я быстро осмотрелся. Даже если бы за нами и попытались наблюдать из-за занавески на заднем стекле, мой последний жест должен был остаться для наблюдателей незамеченным. Но за нами, кстати, никто и не присматривал: вонючий канализационных дел мастер был покамест вне подозрений. Почти как жена Цезаря.

Я оттащил тюкнутого шофера к своему открытому люку и осторожно опустил его туда — ногами вперед, словно усопшего. За жизнь и здоровье клиента я, впрочем, не больно волновался: глубина там всего порядка трех метров, авось шею не свернет. Шофер достиг дна с легким шумом, однако без всплеска. Правильно: сточных вод в этом месте тоже быть не должно. Не захлебнешься, милый. Запахи, правда, там внизу еще те, но уж придется потерпеть, когда очнешься. Я ведь вот нюхаю свою спецовку — и ничего, не умер.

Отправив в люк незадачливого водилу, я вернул на место упавшие столбики с флажками, посетовал на тех оболтусов, что пренебрегают техникой безопасности, и снова устроился на краю колодца. Главное в нашей профессии — не суетиться. Сиди себе спокойненько на одном месте, а тот, кто тебе нужен в данный момент, обязательно придет сам. Я раскурил новую «московскую крепкую», переложил газовый баллончик из пролетарской сумки в боковой карман спецовки и стал ждать у моря погоды. Вроде того старика-рыбака из сказки Пушкина. Первый раз закинул он невод-пришел невод с глупым волосатым шоферюгой. Второй раз закинул он…

Так-так. Зашипела, открываясь, дверца автобуса, и ко мне в гости пожаловала рыбка номер два. Такой румяный, хорошо откормленный пузан. Вид у него был пока еще не настороженный, а только удивленный. Оружия в руках тоже не было. «Вот что значит недооценивать противника», — Укоризненно подумал я. Парни-то надеялись на увеселительную прогулку — всего-то окоротить десяток чайников-ботаников и забрать у них товар вместе с машинами. Дела, можно сказать, на один чих. Только вот про одиннадцатого чайника им, бедняжкам, не доложили. Поскольку о договоренности моей с Тимом знали только двое: я да Тим.

А чайник я, ребятки, хоть и с ба-а-альшим свистком, но о своем присутствии на поле боя стараюсь заранее не свистеть. Не расходовать зря пар, вот так-то.

— Где он? — недовольно спросил пузан, озираясь по сторонам в поисках напарника.

«Эх, не туда глядишь, толстый».

— Кто «он»? — с дураковатой ухмылкой уточнил я. — Кореш твой, что ли?

— Ну да, — послушно кивнул головой пузан из «Икаруса».

Я хитро потеребил свой вислый ус, бросил жадный взгляд на оттопыренный нагрудный карманчик куртки толстяка, а затем предложил:

— Сигарету дашь, тогда скажу…

Мне хотелось, чтобы пузан подошел ко мне поближе, и он выполнил мою мысленную просьбу. Даже перевыполнил: не только подскочил поближе, но и схватил меня за лацканы вонючей светло-зеленой спецовки.

— Чего-о-о?! Сигарету тебе? — раздраженно гаркнул он. — Быстро говори, чмо зеленое, куда он пошел!

Я безвольно обвис в его руках, стараясь, чтобы пузану не так-то просто было удерживать меня в положении стоя.

— Куда-а-а, куда-а-а вы удали-и-и-лись… — радостно пропел я вместо ответа. Икнул, подумал и закончил так:

— Пошли поссать и провалились!

На последних словах этой во многом правдивой песенки я нашарил в кармане баллончик и слегка брызнул в толстую физиономию пузана. Газ в моем баллончике что надо: человек отрубается минимум на полчаса. Теперь наши роли с пузаном переменились — он обмяк, а уже я принял на себя всю его тяжесть, нацеливая толстяка в тот же люк. Рыбка, номер два весила, должно быть, целую тонну или даже килотонну, упорно застревая в канализационном люке где-то на уровне талии.

Правду в народе говорят: легче верблюду пролезть сквозь игольное ушко, чем тебе, толстяку, попасть в канализацию. А вот не жрал бы мучное, не хлестал бы пиво в три горла — глядишь и не пришлось бы мне тебя утрамбовывать в люке, словно мясо в узком жерле мясорубки. Я навалился изо всех сил сверху-и победил. Тело пузана исчезло в люке и шмякнулось вниз. Внизу послышался приглушенный вопль. «Теперь-то у шофера могут возникнуть проблемы», — запоздало сообразил я. Чует мое сердце, что после килотонного удара едва ли он в ближайшее время сможет участвовать в засадах и водить желтые «Икарусы».

Я поправил флажки, уселся на прежнее место и, со вздохом достал из пачки еще одну папиросину. Остался третий, самый опасный заброс невода. Золотой рыбки мне не видать, это ясно. Но какой-нибудь гадости, типа глубинной бомбы, я могу дождаться запросто.

Дверь «Икаруса» отворилась с особенно неприятным шипением, и на асфальт выпрыгнул мой улов номер три — такая поджарая чернявая меч-рыба, готовая проткнуть все, что ей попадется на пути. Якову Семеновичу Штерну такая рыбка почему-то наименее симпатична.

— Эй ты! — клацнув зубами, скомандовал третий и последний пассажир желтого «Икаруса». В одной руке чернявый держал автомат «узи» с самодельным глушителем, а в другой — «уоки-токи». Настроен этот третий был крайне подозрительно и готов был, кажется, палить во все, что движется.

Я поэтому и не стал двигаться с места и ворчливо произнес:

— Ну, чего тебе? Видишь — сижу, курю…

— Курит он! — злобно процедила чернявая меч-рыба и, держа меня под прицелом, подплыла поближе. — А ну, встать! Руки за голову!

Я кряхтя поднялся, сцепил пальцы в замок, возложил их на свой затылок и обиженно буркнул:

— Да чего пристал-то к рабочему человеку?

— Щас я пулю в лоб пущу рабочему человеку, — с угрозой в голосе пообещал чернявый, поднимая дуло своего «узи» как раз на уровень моего лба. — Если не скажешь, вонючка, куда ты девал моих…

— Никого я никуда не девал, — рассудительно проговорил я, мельком отмечая, что прямо за спиной чернявого по-прежнему раскрыл свой зев второй из моих люков. — Сам удивляюсь, чего их в канализацию понесло. И первый сюда запрыгнул, и второй тоже… Посмотри сам! — Я сделал приглашающий жест правым локтем.

Как я и надеялся, чернявый парень проявил похвальную бдительность. Не поддавшись на хитрую уловку подозрительного мужика, он инстинктивно сделал шаг не вперед, ко мне, а назад. Ноги его тут же запутались в раскинутой возле второго люка «спирали Бруно», он нелепо взмахнул руками, роняя свой инвентарь, и сам на добровольных началах рыбкой ушел в люк. Его, в отличие от шофера и толстяка, даже подталкивать не пришлось.

«Троица упакована», — подвел я краткие итоги. Без выстрелов, без шума и без скандала. Пора заняться теми, что сидят в «рафике». Я хозяйственно подобрал брошенный «уоки-токи» и взглянул на часы: десять минут второго. Надо поторапливаться, время не ждет. Согласно моему оперативному плану, сейчас настала пора сделать несколько телефонных звонков. Я подхватил с асфальта сумку сантехника и спортивной трусцой бросился к телефону-автомату, нащупывая в карманчике пару жетонов. Первый мой звонок будет… Я сунул жетон в прорезь, приготовился снять трубку и поймал пальцами воздух. Что за черт! Только вчера на этом же самом месте я собственноручно убедился в полной комплектности и полной исправности телефона-автомата. И вот теперь мы имеем то же, но без трубки. Срезали, собаки! Какая-то ведь сволочь ухитрилась ночью или ранним утром вывести из строя единственный работающий таксофон на всю округу. Ради грошового микрофона в трубке. Пррроклятье! Все сразу же пошло кувырком, все наперекосяк. Мой остроумный замысел буквально на глазах превращался в труху. Я поднял глаза и уперся взглядом в золоченый портрет Героя России Рогова, который не мигая смотрел на меня с мемориальной доски. «Тебе-то что, герой», — с беспричинным раздражением на полковника подумал я. — У тебя на Кавказе таких-то идиотских проблем не было. У тебя были другие неприятности, да? Зато, по крайней мере, радиотелефон у твоих десантников…

Минуточку, подумал я, судорожно цепляясь за слово, как утопленник за соломинку. Радиотелефон! Да нет, не радио, а… Точно! Сегодня каждый богатенький Буратино в Москве носится с сотовым телефоном как с писаной торбой.

Моднючая вещь, почти как «шестисотый» «Мерседес». Символ крутизны и преуспевания. Звонить из любого места — вечный кайф!

Добежав до «Икаруса», я вскочил в салон, бросил свою сумку на сиденье и принялся лихорадочно перебирать барахлишко, оставленное троицей. Под руку мне попались початая бутылка «Смирновской», еще один «узи» с глушителем, две банки из-под пива «Хольстен», часы «Ролекс» на подлокотнике одного из кресел, российский «Пентхаус» с полуголым Ярмольником на обложке, еще банка пива, полная… Где же, где же, где же? Неужто никто из троицы не подвержен моде? Или телефончик уплыл в канализацию вместе с пузаном или чернявым? Ах ты, дьявол, какая досада! Я напоследок ощупал карманы черного пиджака на одном из задних сидений. Сигареты… микрокалькулятор… вот он! Нашел!

Никогда в жизни я так не радовался при виде убогой пластмассовой коробочки с кнопками и антенной. Я выпустил антенну, тронул кнопку включения и услышал восхитительный звук телефонногo гудка.

По правде сказать, звук был и тихим, и пискля-SbiM, но мне в тот момент он показался именно восхитительной музыкой, и не спорьте, пожалуйста! Я поднял мысленный тост за изобретателя этого славного средства коммуникации и принялся за работу. «Ролекс» на подлокотнике кресла показывал тринадцать часов двадцать одну минуту. Впритык, но успеваю.

Заглянув в свой блокнотик, я набрал первый из номеров.

— Банк «Ханой», приемная директора, — сейчас же откликнулся мелодичный, с нежным юго-восточным акцентом, голос секретарши.

Я зажал свой нос заранее заготовленной бельевой прищепкой и нагло прогнусавил в трубку:

— Директора давай, и поживее!

— Господина Ван Тхо нет на месте, — заученным тоном пропела секретарша. — Что ему передать?

Господин Нгуен Ван Тхо, генеральный директор «Ханоя», разумеется, был на месте. Я кое-что успел выяснить о распорядке дня этого пожилого благообразного вьетнамца, отдаленно похожего на памятник Хо Ши Мину на одноименной улице Москвы. Впрочем, на этот памятник смахивают, по-моему, вообще все вьетнамцы, перешагнувшие за семьдесят.

— Немедленно зови Нгуена, дура, — зловеще загнусавил я. — Иначе Ворона может очень, очень рассердиться…

Называя имя Вороны (он же — Воронин Валерий Николаевич), я практически ничем не рисковал. Территория, на которой находился «Ханой», была уже поделена между двумя ясеневскими гауляйтерами, но молодой, жадный и завистливый Ворона, опоздавший к дележке, последнее время все сильнее начинал качать права.

Господин Ван Тхо всегда был информированным человеком, и я почти не сомневался, что, по крайней мере, имя Вороны ему известно.

Уловка сработала. Секретарша неуверенно пробормотала: «Момент, я посмотрю», раздался щелчок, и в трубке возник надтреснутый тенор:

— Ван Тхо у телефона.

— Нгуеша, ты оборзел, — мерзко прогундосил я. — Мы тебя предупреждали?

Предупреждали! Теперь пеняй на себя. Понял?

— Простите, я не вполне понимаю… — начал было оскорбленный господин Ван Тхо.

— Не простим, — отрезал я сурово. — Жди наших парней в гости.

С этими словами я отключился и снял прищепку. Господин Ван Тхо — банкир осторожный, но отнюдь не трус. Сейчас он наверняка позвонит начальнику своих банковских секьюрити и прикажет утроить бдительность. Насколько я знаю, служба секьюрити «Ханоя» состоит сплошь из молодых вьетнамцев. Эти щуплые на вид мальчики все, между прочим, мастера тэквандо и вдобавок отличные стрелки. Это вам не инвалидная команда Тима.Гаранина, эти-то любому «перехватчику» дадут отпор. Главное, чтобы они захотели это сделать.

Я бросил взгляд на часы. Тринадцать часов двадцать шесть минут. Ну-с, пора: Нгуен уже наверняка настропалил своих орлов. Я набрал номер службы безопасности «Ханоя».

— Алло, — сказали в трубке. — Вас слушают.

— Здравствуйте! — молодцевато отчеканил я. — С вами говорят из Дежурной части ГУВД Москвы, старший лейтенант Иванишин. По нашим оперативным данным, группа боевиков планирует вооруженное ограбление вашего банка. Есть предположение, что они уже где-то поблизости от «Ханоя». Их машина — зеленый «рафик» с надписью «Мосгаз».

— Мы усилим охрану парадного входа, — деловито проговорил мой собеседник.

«Спасибо, конечно, — кисло подумал я, — но лично меня ваш парадный вход мало интересует. А вот задняя, глухая стена банка…»

— Этого мало, — твердо возразил старший лейтенант Иванишин в моем лице. — У этих боевиков — особый почерк. Они проникают в банки сзади, подрывая стену направленными взрывами…

— Сзади? — удивленно переспросил «ханойский» секьюрити. Видимо, он в первый раз сталкивался с таким странным способом ограбления банка.

— Так точно, — подтвердил я и дал отбой. В другое время, вероятно, мальчики из секьюрити проверили бы такой необычный звонок из ГУВД. Но сейчас, когда господин Нгуен успел накрутить им хвосты, они предпочтут действовать без задержки. Очень хорошо.

Тринадцать часов тридцать минут. Сейчас тяжелые ворота военной типографии должны раздвинуться, и первый «КамАЗ» автопоезда, ведомый Тимом Гараниным лично, выезжает на улицу Айвазовского.

В моем боковом кармане ожил «уоки-токи», ранее принадлежавший чернявому.

«Они поехали, действуйте по плану», сказал радиоголос и пропал, не дожидаясь ответа. «Действуем, действуем», ухмыльнулся про себя я, сел за руль и завел мотор. Только план будет теперича мой. Загораживать проезд «КамАЗам» мы, понятно, не станем, зато будет очень пользительно отсечь автопоезд от зеленого «Мосгаза». Вдруг тем моча в голову ударит кинуться вдогонку за ускользающей добычей?

Послышался тяжкий гул, и первая машина с Тимом в кабине неторопливо прокатилась мимо моего наблюдательного пункта. Гаранин, похоже, краем глаза заметил «Икарус» и меня в «Икарусе», удивленно вскинул брови. Я махнул ему-мол, все о'кей, проезжай, — а сам скоренько набрал еще один номерок. На сей раз — директора типографии, которую автопоезд только что благополучно покинул. Трубку взял сам босс.

— Генерал Сысоев у аппарата, — сочно отрапортовал он.

— Здравия желаю, генерал, — торопливо сказал я. — Полковник Родионов, замначальника Московской службы ПВО. Извините, произошла накладка. Плановые учения по теме «Ракетная атака вероятного противника» начнутся сегодня не в четыре, а в половине второго…

— Бардак! — с удовольствием проговорил Сысоев. — У вас, говорю, бардак, полковник Родионов. Нам и про четыре никто не сообщал. И какой у нас,кстати, вероятный противник?

— Не могу знать, товарищ генерал, — протараторил я. Мимо моей кабины проплыла уже седьмая машина с «Великолепной Анной», вести долгие разговоры на военные темы с генералом не было ни времени, ни желания. — Но приказ начальника Московского военного округа… — На середине этой фразы я отключился. В конце концов, пусть сам генерал пофантазирует, что же такого мог приказать начальник МВО и что ему будет за неисполнение. Меня интересовало только одно: мощная сирена-ревун на территории типографии. Во время учебных тревог ее надлежит включать.

Последний «КамАЗ», за рулем которого сидел сосредоточенный Костя Богомолов, проплыл мимо меня, после чего я побыстрее вывел свою желтую махину «Икаруса» прямо поперек улицы Айвазовского. Больше всего я опасался немедленно столкнуться с зеленым «Мосгазом», но, кажется, основным силам «перехватчиков» было сейчас не до меня: вдали вьетнамцы из «Ханоя», просочившиеся сквозь пешеходную щель, уже, по-моему, затеяли перестрелку с предполагаемыми грабителями банка. Пассажиры «Мосгаза» сквозь бойницы своего «рафика» вынуждены были вести ответную стрельбу на крайне невыгодных условиях — у «ханойских» секьюрити была одна большая и малоподвижная цель (что-то случилось, наверное, с мотором «рафика»), а у банды «перехватчиков» — целая куча мелких и вертких целей. В самый разгар суматохи взревела, наконец, сирена типографии. Под шумок «Мосгаз» попытался уйти от вьетнамцев, однако для такого случая у меня уже были под рукой оба своих пиротехнических приспособления. Их я, высунувшись в боковое окно кабины «Икаруса», метнул навстречу «рафику». Ба-бах! Ба-бах! Судя по звуку и размеру вспышки можно было решить, что взорвалось что-то серьезное. Водитель «Мосгаза» инстинктивно вывернул руль, чего на узкой улице делать не рекомендуется. «Рафик» плавно въехал в ближайшую кирпичную стену, и мне стало ясно: больше этот транспорт никуда не поедет. Просто не сможет. Что до вьетнамцев, подчиненных дядюшки Нгуена, то их мои взрывы, думаю, окончательно укрепили в справедливости предостережения старшего лейтенанта Иванишина. Под заунывные звуки ревуна они усилили огонь из своих шпалеров по машине потенциальных грабителей банка. Отдельные шальные пули стали долетать и до «Икаруса». Дело было сделано, пора сматываться. Я вместе со своей верной сумкой и трофейным телефоном стремительно выкатился из кабины уже ненужного «Икаруса» и кинулся по улице имени Героя Рогова — мимо открытых люков, мимо пустых домов, мимо искалеченного таксофона и мемориальной доски с Роговым анфас. По улице Тарусской я уже двигался медленнее, а метров за сто до станции метро «Ясенево» вообще перешел на прогулочный шаг. Почему, собственно, хорошо поработавшему сантехнику не прогуляться перед обедом?

Кстати об обеде. Мне вдруг пришло в голову, что бедняг, отправленных в канализацию, могут ведь и не хватиться, и они там, чего доброго, помрут голодной смертью. Особенно если учесть, что половина ржавых скоб обломана — потому выбраться самостоятельно наверх они вряд ли сумеют. Не доходя до спуска в метро, я свернул в скверик, присел на лавочку и привел телефон в боевую готовность. Так, антенна, включение, гудок. Я набрал номер, который даже помнил на память. Собственно, номер этот постоянно рекламировался в «Московском листке» — хочешь не хочешь, а запомнишь.

— Служба "Д" слушает. Чем можем быть полезны? — Голос парнишки на том конце провода выразил явное желание немедленно помочь, выручить, спасти. За умеренную плату. Детям и пенсионерам — скидка.

Было время, когда московские диггеры шастали по подземным коллекторам и прочим коммуникациям ради одного спортивного интереса и немножечко славы. Но одним спортом сыт не будешь, телевизионщикам эти парни в касках с фонариками постепенно надоели, а в мэрии слишком дорожили своим фондом зарплаты, чтобы вот так, с кондачка взять на городской баланс сомнительных юнцов — пусть даже и неплохих знатоков подземной Москвы. Чтобы заработать денег на спорт, дигтерам пришлось перейти на самоокупаемость и сформировать летучие бригады, которые по первому звонку могли явиться на место и вытащить из люка зазевавшегося пешехода или любой предмет крупнее пятирублевой монеты, потерянный каким-нибудь раззявой. Но сейчас, голубчики, речь пойдет о трех предметах одушевленных — длинноволосом предмете, чернявом предмете и толстом предмете. Трусе, Бывалом и Балбесе, если угодно.

— С вами говорит инвалид ВОВ Ладыженский Игорь Борисович; — старательно прошамкал я в трубку. — Слышите меня? Ладыженский, ударение на букву "е".

— Чего-нибудь потеряли, дедуля? — участливо отозвался юноша из службы диггеров. — Говорите адрес.

— Я вам не дедуля, молодой человек, — все тем же шамкающим голосом сердито поправил я парня. Проходящая мимо моей скамеечки почтенная пожилая дама изумленно взглянула на грязного канализатора, кривляющегося перед трубкой нового сотового телефона. Свободной от трубки рукой я сделал даме «козу», и дама быстренько убралась от греха подальше. Представляю, что теперь эта мадам порасскажет своим подружкам! Чует мое сердце, что публике будет явлен рассказ о сексуальном маньяке с сотовым телефоном, чуть не покусившемся на честь этой пожилой мадам прямо в сквере близ метро «Ясенево». «И куда только милиция смотрит?» — скажет одна подруга мадам-рассказчицы с плохо скрытой завистью в голосе. А другая подружка мрачно поддакнет: «В наше время такого не было…» И если найдется третья подружка, то ей ничего не останется, как сказать:

«Расстреливать их надо, как при товарище Сталине!» И все трое перейдут на обсуждение очередной серии телефильма про греко-мексиканскую красавицу…

— Алло, алло! — вклинился в мои фантазии встревоженный голос юноши-диггера. Он, видимо, вообразил, что старичку стало плохо. — Игорь Борисович!

— Слышу, — сварливо прошамкал я. — Чай, не глухой. Я живу на улице Рогова, в районе Ясенева. И хочу сделать вам внушение…

— Что случилось? — растерялся бедный юноша.

— Ваши товарищи у меня под окнами с утра крышками люков гремят. И вдобавок сквернословят, дерутся и лезут под землю в нетрезвом состоянии, — пожаловался я. — И автомат у одного из них. Или пистолет. Кто это вам разрешил под землю с пистолетом?

— Улица Рогова, вы говорите? — сейчас же насторожился диггер у телефона.

Больше всего ребята из службы "Д" не любили всяких проходимцев-конкурентов, которые без лицензии сновали по подземным коммуникациям, бросая тень на доброе имя диггеров «в законе». Таких парни из "Д" беспощадно метелили.

— Рогова, Рогова, — повторил я. — Ты что, милок, сам глухой?

— Мы разберемся, не волнуйтесь, — озабоченно проговорил юноша.

Я чуть не фыркнул в трубку, но вовремя успел замаскировать фырк стариковским кашлем.

— Разберитесь, — нравоучительным тоном произнес я и отключился. Теперь уж судьба троицы из «Икаруса» в надежных руках. В ежовых рукавицах. Глушители, которые эти деятели навертели на свои «узи», подтверждали мое подозрение: удайся засада — и всю команду Тима положили бы на месте, в упор. А раз так, то на войне как на войне.

Я еще немного покрутил в руках пластмассовую коробочку сотового телефона и потом выкинул ее в ближайшую урну. Яков Семенович Штерн, конечно, может взять трофей на поле боя, но мародером он сроду не был. И не будет, граждане-товарищи. Он вам не какой-нибудь там наемник, «солдат удачи», а честный частный сыщик, которого надо только напоить, накор…

В животе у меня тотчас же забурчало от голода, и я быстрым шагом, не думая больше о посторонних вещах, достиг метро. «Удачно проведенная операция, — мечтательно соображал я, держась за поручень в вагоне, — есть хороший повод посетить ресторан. Для такого случая и деньги имеются, и аппетит я уже нагулял».

Мои ресторанные мечты неожиданно были нарушены. Уже знакомым братцем-кроликом в сантехнической униформе. При переходе с Третьяковской на Новокузнецкую я вновь столкнулся с ним нос к носу.

— Откуда? — задал он мне свой коронный вопрос, улыбаясь, как родному.

— С Ясенева, — без запинки ответил я.

— Отстойник забился? — проявил смекалку коллега-сантехник.

— Еще как! — кивнул я, припоминая пузана, коего я пытался протащить сквозь игольное ушко.

— Все нормально? — проявил заботу братец по Разуму.

— Нет проблем, — успокоил я его. — Только жрать охота.

Сказал — и сообразил: меня ведь в такой хламиде не то что в ресторан «Аэрофлот» — в «Макдоналдс» не пустят. Хочешь не хочешь, а придется идти домой, переодеваться. А уж когда я дома, выходить куда-нибудь еще в город меня едва ли потянет. Я себя знаю. Каша есть? Консервы есть? Кофейный напиток «Ячменный колос» имеется? Значит, можно и дома посидеть…

Впрочем, в этот день до дома я добрался не скоро.

Точнее, я уже был близок к родному подъезду, когда за моей спиной скрипнули тормоза, хлопнули дверцы и чей-то голос поинтересовался:

— Штерн? Яков Семенович?

Обычно у меня неплохая реакция. Но в эту минуту я был усталый, голодный, мысленно путешествовал по кухне в поисках провизии — и меня взяли, можно сказать, тепленьким. Пара амбалов подхватила меня под белы ручки и запихнула на заднее сиденье «Волги». Даже почти не били: так, дали пенделя, чтобы получше утрамбовать на заднем сиденье меж двух мордатых конвоиров.

"Вот вам и финал, Яков Семенович, — печально подумал я. — Полчаса назад ты кого-то ловил, теперь и тебя поймали. Интересно, правда, кто нынче охотник?

Если долгопрудненские, то выкрутимся. Если солнцевские — дело хуже. Ну а если это кто-то из наследников покойного Лехи Быкова из фирмы «Сюзанна» или господина Лебедева из «Папируса», то светит тебе, Яша, билет только .в один конец. И билет тебе этот выпишут в первом же лесочке за окружной. М-да.

Пакостно умирать на голодный желудок".

— Яков Семенович, — прервал мои предсмертные размышления амбал с переднего сиденья. — Вам придется поехать с нами.

— Я уже догадался, — вздохнул я чуть свободнее. Простые мордовороты не скажут «вы» и не назовут по отчеству. По крайней мере, те из них, которые хотели бы задавить Я.С.Штерна без предупреждения.

— Шеф хочет с вами поговорить, — уточнил свою мысль передний амбал. — У него к вам какое-то дело.

— Шеф? — непонимающе переспросил я.

— Ах да, чуть не забыл, — немного переигрывая, спохватился главный амбалЗнакомьтесь! — И он сунул мне под нос раскрытое удостоверение.

Честь по чести, с печатью на фотографии, с орлом в правом углу.

Меня, однако, сперва заинтересовали не орел и даже не фамилия амбала, а подпись загадочного шефа в самом низу. И когда я ее разобрал, то первой моей мыслью было: «Вот влип!» А мыслью второй: «Накаркал, идиот!»

Удостоверение амбала подписал не кто иной, как начальник Службы президентской безопасности Анатолий Васильевич Сухарев собственной персоной.

Глава третья

ВИЗИТ К ГЕНЕРАЛ-ПОЛКОВНИКУ

Если верить удостоверению личности, предводителя амбалов звали Антоном Сергеевичем Молчановым, звание он имел майорское, а терпение — почти ангельское. Двое моих амбалов-соседей уже злобно морщили носы и тихо ругались, косясь на мою отменно вонючую спецовку, однако сам гражданин майор на переднем сиденье стоически делал вид, будто в салоне пахнет розами. Только на Десятой минуте нашего славного знакомства и он не выдержал. Поморщился, чихнул и спросил с профессиональным интересом:

— Аммиачная смесь номер четыре?

— Номер три, — скромно уточнил я. — Почти угадали. Только тут запах менее резкий и менее стойкий. Пока доедем до места, он уже выветрится наполовину…

А, кстати, куда мы все-таки направляемся?

Вопрос мой был далеко не праздным. Я-то всегда полагал, что секретная служба господина Сухарева располагается непосредственно в Кремле. Поближе, так сказать, к охраняемому объекту. Между тем автомобиль наш, вместо того чтобы направляться точно в центр, двигался по какой-то загадочной траектории. То ли водитель был из бывших таксистов и потому предпочитал из всех путей выбирать самый кружной и денежный, то ли сам Антон Сергеевич вместо Кремля вдруг вознамерился посетить Рижский рынок — телячью ногу прикупить для дорогого шефа.

На холодец.

— Не волнуйтесь, Яков Семенович, снисходительно обронил амбал-предводитель в майорском чине. — Мы не заблудились, доставим вас в лучшем виде…

Я сразу захотел поинтересоваться, какой именно из видов Я.С. Штерна господин Молчанов считает лучшим, однако вопроса своего задать не успел.

Громко, на весь салон, зажужжал зуммер на передней панели. Гражданин майор шустро сунул себе в левое ухо горошинку наушника, пощелкал никелированными клавишами и произнес в маленький микрофончик, похожий на стручок:

— Молчанов на линии.

Я — человек от природы любопытный, и вдобавок нынешняя моя специальность сильно способствует этому качеству. Поэтому я навострил слух, надеясь подхватить чуток информации с майорского стола: авось для чего-нибудь и когда-нибудь пригодится. В хорошем хозяйстве Якова Семеновича, как известно, обрезков не бывает.

Увы, японские инженеры, придумавшие это миниатюрное средство связи, оказались не дурее частного детектива Штерна. Крохотный динамик-горошина был сделан таким хитрым образом, что, сколько я ни тужился, ничего помимо донельзя приглушенного бормотания уловить не смог. Оставалось только прислушиваться к словам самого майора Молчанова и по его ответам строить разнообразные версии методом тыка. Всегда полезно знать немножко больше, чем тебе считают нужным сообщить. Или хотя бы догадываться. Кто предупрежден — тот вооружен, как говаривал капитан Блад.

Судя по всему, горошинка сообщила амбалу-майору нечто крайне неприятное.

— Что? — злым голосом переспросил тот. — Чаплин?.. Один?.. И когда это случилось?..

Малютка-динамик вновь тихонько заворковал в майорском ухе, и прямо на середине неразборчивой тирады голова Молчанова конвульсивно дернулась, словно он попытался без помощи рук согнать со щеки назойливую муху. От резкого движения голубой проводок, соединяющий горошинку с панелью, натянулся, динамик выскользнул из ушной раковины, и, пока майор сосредоточенно ловил беглеца на лету и засовывал обратно, я успел услышать обрывок фразы: «…уже второй случай за неделю…»

— Спасибо, я умею считать, — напряженно проговорил Молчанов. Что-то странное творилось с его левой щекой. Больше всего это напоминало нервный тик, возникший под влиянием скверных новостей. Мой бывший начальник в МУРе и тоже майор по званию во время неприятных телефонных переговоров всегда теребил мочку уха — как будто проверял: цела пиратская серьга или ее волной смыло? Нервный народ эти майоры, ей-богу!

Японский наушничек что-то кратко бормотнул.

— И куда его теперь? — хмуро спросил Молчанов у стручка микрофона. — Отдадут Дуремару?

Снова — недолгое воркование из района майорского уха.

— Ладно, я доложу главному… — левая щека Молчанова, кажется, начинала успокаиваться. Щека, но не голос майора. — Но зарубите у себя на нocy: Чаплин — не какой-нибудь пацан из деревни!

И если этот заклинатель пиявок… Что? Да плевал я на его звание!..

Молчанов сердито щелкнул по никелированной клавише, вернул стручкообразный микрофончик в его гнездо, а потом выковырял из уха мини-динамик и тоже упрятал его куда-то под панель.

— Значит, теперь и Чаплин… — с непонятной тоской произнес вполголоса один из моих соседей-амбалов. Тот, что сидел справа. Ему-то, очевидно, был уже ясен тайный смысл майорских слов. И только я сидел дурак дураком, ничегошеньки не соображая.

— Разговорчики в строю! — металлическим тоном сказал Молчанов, даже не поворачивая головы в сторону подчиненного. Амбал послушно притих.

— Что-то случилось? — очень осторожно поинтересовался я у майора, вполне допуская, что и мне сейчас вместо ответа кратко посоветуют заткнуться и не вякать.

Но Молчанов уже взял себя в руки, а потому ответил почти вежливо.

— Ничего не случилось, — сказал он, полуобернувшись в мою сторону. — Мелкие внутренние проблемы. Специфика службы, Яков Семенович.

— Ага, — озадаченно кивнул я. Я и без майорских пояснений догадывался, что Чаплин — не пацан из деревни, а классик мирового кино. Но какое все это может иметь отношение к президентской безопасности, мне было трудно себе представить.

Хотя, конечно, господин Сухарев — человек разносторонний. Если уж он дает Президенту экономические советы, то отчего бы ему попутно не заняться и кинематографом? Плевое дело.

Тем временем наш автомобиль сбавил ход и стал медленно тормозить. Пока я наблюдал за манипуляциями с микрофоном и наушником, мы как-то незаметно приехали. Резиденция шефа Службы президентской безопасности расположилась, оказывается, в белом двухэтажном здании на Сущевском валу и выглядела очень мирно. Ни тебе шлагбаума, ни тебе свирепых автоматчиков в камуфляже. И у крыльца, представьте, не была даже припаркована парочка БТРов. Вдобавок две мутноватые таблички у входа извещали всех желающих, что в этом особнячке номер 64 тихо и скромно сосуществуют научно-производственное объединение «Ректопласт» и редакция детского журнала «Кузя».

Как только наша машина остановилась у входа, амбал справа распахнул дверцу, вылез сам и сделал мне приглашающий жест.

— Мы что, уже на месте? — на всякий случай полюбопытствовал я у спины майора, который озабоченно и шумно копался в автомобильном «бардачке».

— На месте, — односложно ответил через плечо Молчанов. — Выходите смело. — Он, наконец, извлек из «бардачка» угрожающего вида аэрозольный баллончик и почему-то показал его мне. Баллончик имел название «Аромат хвойный». Мощный освежитель воздуха отечественного производства — для салонов автомашин и ванных комнат.

Догадавшись, что за процедура мне сейчас предстоит, я покорно выполз из автомобиля вслед заамбалом. При ближайшем рассмотрении скромный белый осббнячок выглядел не так уж мирно. За первым слоем оконных стекол чуть заметно поблескивала мелкоячеистая решетка весьма внушительного вида. Да и сами стекла, судя по зеленоватому оттенку, изготовлены были не иначе как в спецлаборатории Института стали и сплавов и могли надежно защитить обитателей дома как от малолетних хулиганов с рогатками, так и от старших злоумышленников с гранатометом. Вот тебе и «Кузя», подумал я, внимательно обозревая застекленную входную дверь. За дверью ненавязчиво маячила зеленая, под цвет стекол, фигура.

Только фигура была еще и в коричневую крапинку. Этакий леный леопард, поднявшийся на задние лапы.

За моей спиной хлопнула дверца, зашипела аэрозольная смесь, и в воздухе густо-густо запахло хвоей.

— А теперь, пожалуйста, ко мне лицом, — сказал из-за спины голос майора Молчанова.

Я дисциплинированно повернулся и стал с большим интересом наблюдать, как майор пытается с помощью аэрозоля ликвидировать аммиачную вонь моего обмундирования. Точнее, заглушить ее другим запахом. В самом деле: не должен ведь сам господин Сухарев подвергать свое тонкое обоняние химическому нападению смеси номер три. Или это все-таки был четвертый номер?

Когда аэрозольная струя из баллончика иссякла, меня смело можно было помещать в ботанический сад под вывеску «Ель обыкновенная», однако самого Молчанова результаты его кропотливого труда, похоже, не слишком-то устроили. Он принюхался, пару раз чихнул и мрачно объявил мне:

— Пахнете, словно елочка в сортире. Я развел руками, давая понять, что я сегодня, собственно, не рассчитывал на аудиенцию у самого начальника ПБ и немножечко, в интересах дела, провонял. Специфика службы.

— Если хотите, — предложил я, — можете дать мне напрокат свой костюм. Но тогда и галстук. Я ведь не могу показаться…

— Ну, хорошо, сойдет и так, — не слушая, подвел итог Молчанов. — Главное, не подходить к нему слишком близко, и все будет нормально… — . С этими словами он легонько подтолкнул меня в сторону застекленной двери «Ректопласта» и «Кузи».

Двигаясь к дверям, я еще успел подумать, что если этот вид Якова Семеновича Штерна для майора Молчанова является лучшим, то каков же худший? Не иначе как в гробу. Тут мы с майором совпадаем во взглядах…

— Куда?! — рявкнул на меня сразу за дверью леопард в крапинку, тыкая прямо в живот коротким стволом девятимиллиметрового пистолета-пулемета «кедр». — Назад! Пропуск!

Похоже, даже лучший вид детектива Я.С. Штерна этому вооруженному деятелю не понравился. у леопарда, кстати, оказался рядом и напарник: такой же зеленый в коричневую крапинку, но только не с «кедром» в руках, а тоже с девятимиллиметровым «кипарисом». Чистая оранжерея, подумал я машинально, добрым словом поминая убогую фантазию наших оружейников. Совершенно непонятно, отчего бы «кедру» с «кипарисом» не принять в свою семью благоухающую елочку системы «Штерн»? Вернее, Штерна системы «Елочка».

Майор Молчанов прервал мои ботанические размышления на самом интересном месте, сунув леопардам из-за моей спины два заветных пропуска в логово журнала «Кузя» — один яркий, заклеенный в целлофан, а другой в виде простой картонки с чернильным штампом поверх бледного триколора. Именно эта картонка, как я понял, и обеспечивала сам факт пребывания детектива Штерна в этом укромном месте.

— На второй этаж, — сообщил первый из леопардов, сменив гнев на милость.

Леопард с «Кипарисом» хоть и явно был знаком с майором Молчановым, аккуратно проверил нас обоих металлоискателем и сопроводил к лифту. Только теперь я оценил в полной мере высокий статус заведения, укрытого за двумя невзрачными табличхами: иметь лифт в двухэтажном здании могла себе позволить только очень-очень влиятельная организация.

На втором этаже возле выхода из лифта у нас еще раз проверили пропуска, но тут контроль был уже почти формальным. И леопард со второго этажа уже не рявкал, а дружелюбно козырял майору, и вместо автомата с деревянным названием у него был лишь «Макаров» в полурасстегнутой кобуре.

Дальше по коридору, устланному зеленой (без крапинок) ковровой дорожкой, мы с Молчановым Уже двигались беспрепятственно. Пару раз, повинуясь направляющей майорской руке, я сворачивал, один раз притормозил, уступая дорогу озабоченному коротышке в цивильном, а один раз уже сам мой провожатый на минуту задержался у какой-то двери с латинским "R" вместо номера: открыл ее, заглянул, с кем-то кратко переговорил и вновь присоединился ко мне. Пока голова Молчанова находилась за дверью "R", я уже начал было изучать близвисящую доску объявлений, но тут же был бдительно пойман за рукав майором.

— Извините, Яков Семенович, — строго произнес он, ведя меня дальше, как собачонку на поводке, — но здесь все бумаги секретны.

Я понимающе покивал. В конце концов, даже единственная бумажка на доске, приглашающая сотрудников посетить кинозал и посмотреть американский фильм Криса Твентино «Угроза», здесь могла обернуться шифровкой.

— Долго еще? — спросил я у Молчанова после третьего поворота.

;

— Уже пришли, — ответил майор, словно только и ждал этого вопроса, и запустил меня в дверь без номера и без буквы.

За дверью обнаружилась белоснежная приемная с тремя пустыми мягкими стульями и полукруглым столом секретаря, за которым восседал совсем молодой паренек в кокетливой камуфляжной курточке из джинсовой ткани. На столе стоял ящик селектора и громоздился ряд телефонных аппаратов разнообразной конструкции. Один из аппаратов лежал на боку, и парень трудолюбиво ковырялся отверткой в металлических телефонных потрохах. Увидев майора, он начал было привставать со своего места.

— Ладно-ладно, — Молчанов махнул рукой. — Главный у себя?

— Уже полчаса как приехали, — гулким шепотом отрапортовал парень. — Что доложить?

— Доложить, что я привез Штерна. Частного детектива Якова Штерна.

Парень с готовностью отложил отвертку, выбрал из всех телефонных аппаратов самый невзрачный, поднял трубку и протараторил сообщение. На боку селектора зажглась лампочка, раздался щелчок и важный начальственный голос произнес:

— Штерну можно войти. Молчанов пока свободен.

Через мгновение я предстал пред светлые очи генерал-полковника Анатолия Васильевича Сухарева, начальника Службы президентской безопасности. Третьего человека в стране после Президента и премьера — если, разумеется, верить рейтингам радио «Эха столицы». Сухарев был в штатском. Элегантном таком штатском. От Кардена, не иначе. О генеральстве хозяина кабинета свидетельствовала только фуражка с орлом, висящая на одинокой вешалке в углу.

— Закрой за собой дверь и сядь, — повелительно сказал мне Третий человек. — Есть разговор.

Решительным движением господин Сухарев задвинул верхний ящик своего стола, и я с трудом подавил нервное хихиканье. Жест этот был мне более чем знаком. В свое время, в бытность свою сотрудником МУРа, я тоже держал в ящике стола детективчик или потрепанный «Плейбой», и точно так же задвигал этот ящик, как только в кабинет мой входил кто-то посторонний. Хотелось бы мне знать, что именно всемогущий Сухарев почитывает, сидя в своем кабинете? Неужто свежий номерок «Женщины без комплексов»?

Я закрыл дверь и сел. Раз уж в этом учреждении обходятся без «здравствуйте», то не стоит лезть в чужой монастырь со своим уставом. Итак… — Наслышан о тебе, — продолжал после паузы Сухарев. — Говорят разное.

— Я тоже о вас наслышан, — мысленно ответил я генерал-полковнику. — В основном по радио «Эхо столицы». и о вас-то говорят исключительно одинаковое…" Вслух же я, конечно, ничего не сказал. зможно, потому, что пока еще не решил, как мне обращаться с шефом ПБ — на «вы» или на «ты».

Сама атмосфера генерал-полковничьего кабинета, по-моему, не очень-то располагала к сердечному «ты». Или, может, я еще толком не освоился в этих внушительных апартаментах с мебелью красного дерева. В общем, я предпочел пока помалкивать и, для верности, есть глазами начальство. По своему муровскому опыту я знал, что любому начальству на первых порах это нравится. Злиться оно начинает чуть позже.

— Говорят, что ты мало пьешь. Это хорошо. Говорят еще, что ты разведен, но не бабник. Это плохо.

«А вот это не ваше собачье дело, господин генерал-полковник, — обиделся я про себя. — Или я, по-вашему, должен бросаться на первую встречную, раз разведен?»

— В Московском УВД тебя, однако, хвалят. До сих пор жалеют, что не удержали. Считают профессионалом. Для меня это — главное. Понял?

Я дисциплинированно кивнул. "Ай да майор Окунь! — с веселым удивлением подумал я. — Надо было уйти из МУРа, чтобы удостоиться, наконец, его похвалы.

Пока я работал под его началом, он мне сроду слова доброго не сказал. Что имеем не храним, потерявши-плачем. Плачь, плачь, рыбья душа, я к тебе не вернусь!"

— Ты ведь теперь по книжкам спец, так? Я вновь кивнул, как заведенный. На мгновение мне пришла в голову дикая мысль, что вот сейчас генерал-полковник Сухарев задушевно попросит частного детектива Штерна подыскать ему на книжном рынке какой-нибудь боевичок поприличнее. Поскольку-де книжку «Приключения майора Звягина», которую генерал-полковник держит в столе, он все-таки дочитал.

С трудом, но осилил…

К счастью, шеф ПБ повернул разговор в совершенно ином направлении.

— И издательства, какие есть в Москве, знаешь? Так?

Я опять кивнул, чисто автоматически.

— Значит, и про «Тетрис» такой ты, наверное, слыхал. А?

— Слыхал, — ответил я вместо того, чтобы в очередной раз кивнуть. Шея у меня устала от такого разговора с генерал-полковником. Я все-таки частный детектив, но отнюдь не китайский болванчик. Кроме того, последний Сухаревский вопрос меня здорово удивил. Что-то сегодня мне этот «Тетрис» покоя не дает.

Сперва Искандеров из «Тетриса» в новостях мелькнул, потом Родин его припомнил, а теперь еще и товарищ генерал-полковник имеет здесь свой пиковый интерес.

Очень любопытно, какой же пасьянс тут собираются раскидывать? И кому светит дальняя дорога в казенный дом?

— Вот и прекрасно, что слыхал, — подвел жирную черту Сухарев. — К завтрашнему дню соберешь мне все сведения о «Тетрисе». Адреса, база, крыша, финансы, ассортимент. Поподробнее выясни, что они издают. Короче, все, что накопаешь, неси сюда. Понял?

— Никак нет, — ответил я, спокойно глядя в генерал-полковничьи глаза.

Может, этот Сухарев и вправду Третий человек в России, но это вовсе не означает, что Яков Семенович Штерн по первому же его свистку кинется шустрить, задрав штаны.

Сухарев нахмурился. Должно быть, он привык, что подчиненные понимают его с полуслова и бегут исполнять его приказы на полусогнутых. Только я покамест в штате Службы президентской безопасности не состою. И не жажду.

Между тем лицо Сухарева вскоре прояснилось, и он даже позволил себе небольшую начальственную улыбку.

— Не бойся, Штерн, — покровительственно сказал он. — Не обижу. Хорошо сделаешь дело — награжу. Ну,теперь-то понял?

— Никак нет, — повторил я упрямо. — Не понял. Шеф Службы ПБ генерал-полковник Анатолий Васильевич Сухарев глянул на меня даже не сердито, а, скорее озадаченно: коса, представьте, нашла на камень в самом неожиданном месте.

— Ты чего, Штерн, сдурел? осведомился Сухарев. — Или ты не знаешь, что есть предложения, от которых НЕЛЬЗЯ отказываться?

— Так я и не отказываюсь, — вежливо ответил я. — Просто хочу сначала разобраться, вникнуть в детали. Вы ведь сами меня назвали профессионалом…

Примерно с полминуты генерал-полковник Сухарев внимательно рассматривал мою физиономию, словно прикидывал: не пора ли ему, Анатолию Васильевичу Сухареву, вызвать снизу пятнистых леопардов с «кедрами» и «кипарисами» и велеть расшлепать в ближайшем коридоре непослушное длинноносое насекомое по фамилии Штерн? Острое желание власть употребить так явственно читалось на лице шефа Службы ПБ, что я уж начал всерьез беспокоиться за свою дальнейшую судьбу. В конце концов, у меня еще не было опыта общения с ТАКИМ большим человеком. Вдруг теперешнее суперначальство НАСТОЛЬКО самолюбиво? Впрочем, внутренний голос мне подсказывал, что все обойдется без кровопролития. Это ведь Сухареву зачем-то понадобились услуги Штерна, а не наоборот. Стало быть, Штерн имеет законное право проявить строптивость. Если не для пользы делу, так хоть для пущей важности.

— Хрен с тобой, Яков… как там тебя… Соломонович? — со вздохом прервал свое молчание генерал-полковник и начальник президентской стражи.

— Семенович я, — кротко уточнил я. Надо полагать, дело наклевывается и впрямь серьезное, ежели такое высокоответственное лицо именует тебя по имени и отчеству. Пусть даже и с ошибкой.

— Тем более, — отмахнулся Сухарев. — Ну, говори, чего тебе непонятно?

Теперь уже надо было не выкобениваться, а четко отвечать.

— Всего два момента, — для наглядности я показал генерал-полковнику два пальца «пистолетиком», большой и указательный. — Первый. Я не понимаю, отчего такое большое, такое могущественное ведомство, как ваше, нуждается в услугах такого ма-а-аленького частника Штерна?

В эту минуту я сам себе напоминал Кота в сапогах, который смущает здоровенного людоеда коварным предложением превратиться в мышонка.

— Так-так, — сказал людоед «Коту» — Штерну вместо ответа. — И какой же второй твой… момент?

— Второй, — проговорил я, — совсем простой. Я хотел бы знать, извините, конечную цель своего задания по «Тетрису». Терпеть не могу, когда со мной играют втемную.

Сухарев побарабанил пальцами по крышке своего номенклатурного стола. Два ближайших телефона чутко звякнули. Людоед определенно не торопился превращаться в мышонка. Правда, лично мне это было и без надобности. Главное, чтобы он не пожелал пристукнуть наглого котяру.

— Отвечаю, — произнес президентский страж. — Сразу на оба вопроса. Хотя и не обязан. Во-первых, дело деликатное. Если мои парни в него полезут, начнутся разговоры. Нам это ни к чему. А твое . любопытство подозрения не вызовет…

Я слегка помассировал шею и кивнул. Мне-то был куда более важен именно второй вопрос.

— …Теперь во-вторых, — сказал Сухарев. — Конечную цель знать тебе не обязательно. Интересы государственной безопасности.

Три последних слова генерал-полковник проговорил веско, внушительно, с расстановкой. Такая интонация побуждала немедленно прекратить умничать, взять под козырек и исполнять. Муровский оперативник, еще окончательно не умерший во сделал было попытку точно так и поступить. Однако усилием воли я придавил в себе послушного курсанта и просто пожал плечами. Возможно, даже кекоторой долей нахальства.

— В таком случае, — печально объявил я Сухареву, привставая с места, — я с громадным сожалением вынужден отказаться от вашего предложения.

Это был просчитанный жест. Раз уж генерал-полковник сказал "а", то скажет он и "б". Даже самый большой начальник, если разобраться, обычный человек. И законы психологии на него так же распространяются, как и на простого смертного.

— Сидеть! — грозно прикрикнул на меня Сухарев. Лицо его покраснело, а пальцы сжались в кулаки. Ох и давненько, наверное, в его кабинете с ним не говорили в таком тоне. Как сейчас хочется, наверное, людоеду взять наглеца за пушистый хвост — и усатой головой об стену! В интересах, само собой, государственной безопасности.

Я сел на место.

— Предупреждали ведь меня, — злобно проговорил генерал-полковник, обращаясь не ко мне, а, в пространство. — Знал я, что ты с норовом. Знал я, что сукин сын. Но чтобы тако-о-ой…

Я скромно склонил голову набок, всем сбои! видом давая понять, что я именно тако-о-ой. На самом деле я — вполне умеренный сукин сын, и гонору у меня не больше, чем у других. Но в общении с большими чинами иногда следует показать себя с худшей стороны. Пай-мальчиков эти деятели сами презирают. Будь наглее, и начальство к тебе потянется. Тем временем свирепое выражение на лице Сухарева тихонечко исчезло, само лицо вернуло себе почти нормальный цвет, кулаки разжались. Мне почудилось, будто генерал-полковник даже усмехнулся исподлобья, глядя на меня. Грозу пронесло стороной. Сухарев продемонстрировал мне, какой он крутой начальник, а я ему — какой я стойкий оловянный солдатик. Паритет.

— Лады, — чуть ли не весело сказал мне Сухарев. — Расскажу, так и быть.

Под свою ответственность. — Он бросил нетерпеливый взгляд в сторону задвинутого ящика своего стола, и я, похоже, догадался об еще одной причине Сухаревской быстрой уступчивости. Генерал-полковнику, вероятно, не терпелось побыстрее покончить с текущими делами, проводить нахального посетителя и углубиться в созерцание «Женщины без комплексов». Или какое там издание лежит сейчас у него в столе? Я постарался, чтобы на моем лице нарисовалось напряженное внимание.

Мне и самому, признаться, не очень-то хотелось чересчур задерживаться в этом кабинете и в этом здании. Не нравилось мне здесь — вот и все.

— Ты видел книгу «Воспоминания Президента»? — внезапно осведомился у меня Сухарев. — В руках держал?

Я оскорбление повел плечами. Словно десятиклассник, у которого вдруг решили проверить знание таблицы умножения.

— Ну, и как тебе?

Я несколько затруднился с ответом. Несмотря на всю свою благоприобретенную наглость, я не испытывал особого желания обсуждать литературное качество президентских мемуаров в компании начальника дворцовой стражи. Ляпнешь что-нибудь не то — и кого-нибудь непременно оскорбишь. Либо невниманием, либо чрезмерным вниманием.

— Да нет, не мучайся, — пришел ко мне на помощь генерал-полковник. — Я не в смысле содержания. Тем более что Президент только на магнитофон наговаривал.

А писал уже Генка Батыров… — ри упоминании этого имени по лицу Сухарева пробежала крайне неприязненная гримаса. — Ты мне скажи про внешний вид. Ну, там обложка, картинки, фото и все такое. Как тебе?

— Так себе, — коротко ответил я. Коротко и вполне искренне. Издательство «Время» исполнили президентский заказ далеко не самым лучшим образом. По крайней мере, господин Гринюк мог бы не жадничать и выпускать на финской бумаге тираж, а не только первые две тысячи. В результате как раз эти две тысячи по договору «Межкниги» ухнули куда-то за рубеж, а нам досталось все остальное — тома, отпечатанные на грязно-серой бумаге. Про скверно припрессованный целлофан я уж не говорю…

— Именно, — согласился генерал-полковник. — Говенненько вышло. И вот сейчас появилось мнение, что надо выпустить новое издание. Исправленное и дополненное, как говорится. Красивое и недорогое…

В кратких и энергичных выражениях Сухарев поведал мне, что теперь решено обратиться не к государственному, а к частному издательству. Кандидатура «Тетриса» выплыла буквально на днях. Потому-то генерал-полковник и принял решение пригласить специалиста, то есть меня. Чтобы специалист, значит, хорошенько проверил: не водится ли за издательством каких-нибудь больших и малых грехов, способных бросить тень на автора переиздающихся мемуаров.

«Просмотри все .их последние книги, — инструктировал меня главный президентский страж. — Проверь, что за авторы. Нет ли сомнительных. Ну, там порнографии или какого еще свинства. Если сядем в лужу накануне выборов, то сам знаешь, что будет. Понял?» Я слушал генерал-полковничьи инструкции, время от времени надувал щеки и кивал, а сам думал, что сесть-то в лужу легко даже после десятка проверок и просмотров. Кому-кому, а мне был хорошо известен прошлогодний казус с первым изданием президентских мемуаров. Гринюковкское «Время» имело права только на территории СНГ, мировые же права были закуплены крупным германским концерном «АБ-Ферлаг». В переводе, подготовленном немцами, оказалась не просто смешная, но идиотская опечатка: вместо слова «аффект» возникло слово «аффе», что по-немецки означает «обезьяна». В результате пострадал один из эпизодических персонажей президентских мемуаров — парламентарий Маслов. Бедный депутат, в состоянии аффекта рванувшийся к трибуне, превратился в разъяренную обезьяну. Сверить тексты никто не удосужился, и пошло-поехало. Вся Европа, Азия и Америка делали переводы уже с немецкого издания, а потому каждый переводчик мемуаров в каждой стране изощрялся по-своему. В датском варианте Маслов стал «атакующей обезьяной», в польском — «неистовой обезьяной», а в японском — почему-то «плешивой макакой». Больше всего фантазии проявил американский переводчик, обозвавший Маслова «яростным Кинг-Конгом», что было уж совсем далеко от правды жизни: парламентарий был плюгав и по своим кондициям напоминал в лучшем случае рядового шимпанзе. Ситуация усугубилась тем, что Маслов был членом какой-то международной комиссии парламента и довольно часто ездил за рубеж в составе наших делегаций. Во время очередного такого визита, совпавшего с выходом американского издания мемуаров, жертву опечатки и взяли в оборот штатовские журналисты. Как назло, Маслов оказался человеком без юмора, закатил истерику и, наконец, подал в суд на Президента… Об этой душераздирающей истории я знал со слов моего друга Эндрю Франкфурта-литературного агента, который имел несчастье выступать посредником между нашей стороной и немецким «Ферлагом». Ни в чем не повинного Франкфурта едва не сделали стрелочником, намереваясь повесить на него идеологическую диверсию и с позором выслать диверсанта из России. Спасла его только педантичность немцев-издателей: они разыскали-таки наборщицу и корректора, Штрафовали обеих и принесли ему извинения. идрю даже показывал мне номер «Шпигеля» с этими извинениями.

Парламентарий Маслов мог товесить себе на стену заверенный юристами серфикат, что он, Маслов, «назван обезьяной по ошибке и на самом деле обезьяной не является». Да, наверное, повесил, дурак…

— Ну, теперь-то тебе все понятно? закончил свое отеческое напутствие генерал-полковник. Он бы, вероятно, очень огорчился, узнав, что во время его инструктажа детектив Штерн втихомолку думал об обезьянах.

Чтобы быть до конца последовательным, я отрицательно помотал головой.

— Теперь-то что? — с тяжелым вздохом спросил Сухарев.

— Сроки, — объяснил я. — Тщательная проверка потребует не меньше недели.

Это минимум. Сухарев страдальчески скривился:

— Какая еще, на хрен, неделя? Завтра к вечеру мне нужен отчет!

В принципе работы здесь было часа на три, не больше. Однако слишком быстрый результат всегда вызывает подозрения. В течение пятнадцати секунд я делал вид, что напряженно думаю.

— Конечно, если очень сильно постараться… — с сомнением в голосе проговорил я. — То, пожалуй, за три дня… Иначе будет халтура.

— Даю сроку два дня, — увесисто подвел итог Сухарев. — Послезавтра придешь сюда с результатами. Сам не придешь — привезут.

— Но это могут быть самые предварительные… — счел я нужным еще немного посопротив-ляться.

— Пусть предварительные, — прихлопнул по столу ладонью генерал-полковник.

— Потом доработаешь все не торопясь. Будет тебе и неделя, и белка, и свисток.

Короче, послезавтра являешься сюда в это же время. Пропуск будет внизу. Вот возьми телефон, на всякий пожарный. — Сухарев извлек из кармана своего модного пиджака умопомрачительный кожаный бумажник. Из бумажника генерал-полковник, порывшись, достал визитку с золотым обрезом, накорябал на ней шариковой ручкой слово «ТЕТРИС» с восклицательным знаком — в качестве напоминания, чем я, значит, должен заниматься, после чего визитка начальственным жестом была вручена мне.

Я выудил из кармана своей спецовки сантехника замызганный кошелек и торжественно упрятал в него генерал-полковничье напоминание. Визитка легла рядом с двумя жетонами и свернутой вчетверо купюрой достоинством в пять рублей.

Больше ничего в кошельке не было.

— Только учти, Яков Штерн, — сурово проговорил Сухарев. — Будешь трепаться — пожалеешь. Хотя ты не болтун, я в курсе. И это плюс. И для нас, и особенно для тебя. Докладывать будешь мне лично, никому другому. Есть вопросы? — При этих словах генерал-полковник снова бросил быстрый взгляд в сторону ящика своего стола. Того самого ящика, задвинутого. Очень ему, наверное, хотелось, чтобы у меня никаких вопросов больше не было.

Увы, у меня вопрос все-таки был:

— Как насчет задатка?

Лицо генерал-полковника стало недовольным.

— Ну, ты и жук, — пробурчал он. —Тут ведь тебе не частная лавочка, не обманут.

— И тем не менее, — кротко объяснил я, поглядывая на сухаревский бумажник.

— Задаток я беру всегда, из суеверия. Традиция у меня такая, видите ли.

— Суеверия… — передразнил Сухарев. — Ну, хрен с тобой. Сколько?

— Тысячу.

Лицо генерал-полковника из просто недовольного стало ОЧЕНЬ недовольным:

— Ты-ся-чу баксов задатка? А жопа не треснет? «И этот туда же», — подумал я устало. Почему-то все мои клиенты уверены, что детектив Штерн берет в качестве аванса исключительно американские деньги.

— Рублей, — уточнил я. — Всего лишь тысячу Рублей. Старыми. По нынешнему — один рубль. Говорю, традиция у меня…

Выражение недовольства сразу же испарилось с генерал-полковничьего лица.

На смену пришло удивление. Сухарев внимательно осмотрел меня, стараясь найти во мне еще какие-нибудь признаки тихого помешательства. Не нашел, фыркнул и стал копаться в своем бумажнике. Самыми мелкими у него оказались пятидесятирублевые банкноты, а вообще больше половины бумажника занимали пластиковые кредитные карточки.

— Может, десятку возьмешь? — поинтересовался, наконец, главный президентский страж.

— У меня сдачи нет, — сухо ответил я. Традиция есть традиция, отступать от нее нельзя.

Генерал-полковник что-то буркнул себе под нос, придавил кнопку селектора и спросил:

— Иван, у тебя мелкие деньги есть?

— Доллары? — тревожно спросил селектор.

— Рубли! — со злостью заорал генерал-полковник. —Деревянные! Железные!

Понял?

Через несколько секунд в дверь кабинета проскользнул слегка обалдевший Иванушка из приемной. В одной руке он все еще сжимал отвертку, а в другой — горсть серебристой мелочи. Он боязливо приблизился к начальственному столу и сначала вознамерился оставить на столе не мелочь, а отвертку. Очевидно, причина генерал-полковничьего гнева была ему непонятна.

— Дубина, — с сердцем сказал Сухарев. — Ну, зачем мне твоя отвертка?

— Виноват! — полузадушенно прошептал парень, хватая инструмент обратно и высыпая на его место серебро. — Мне можно идти?

Генерал-полковник только махнул досадливо рукой, и Ваня-секретарь исчез из кабинета.

— Молодое пополнение, — скорбно прокомментировал Сухарев. — Раздолбай. Из всех команд знают только «вольно».

— То ли дело старая гвардия, — машинально поддакнул я. — Те-то, по крайней мере, команды не путают…

Признаюсь, про старую гвардию брякнул я безо всякой задней мысли. Просто чтобы разговор поддержать. Брякнул — и сам поразился тому эффекту, который вдруг произвела моя невиннейшая фраза. Сухарев резко отпрянул назад, глаза его округлились, челюсть отвисла. За каких-нибудь полчаса разговора с шефом ПБ я успел повидать Сухарева злого и Сухарева торжествующего, Сухарева озабоченного и даже Сухарева с улыбкой. Но вот Сухарева испуганного я видел впервые! И, клянусь, целые две секунды страх на его лице был самым натуральным. Как будто генерал-полковник вдруг увидел на месте частного детектива Штерна привидение.

Или кобру в боевом положении. Или, как .минимум, гранату «ф-1» с выдернутым кольцом.

— Что с вами, Анатолий Васильевич? — тревожно спросил я.

Третий человек (после Президента и премьера) вздрогнул, попытался взять себя в руки и почти в этом преуспел. Только прерывистое дыхание теперь выдавало бывший Сухаревский испуг.

— Со мной?.. Ничего со мной, — медленно проговорил шеф ПБ и даже смог принужденно улыбнуться. — Елкой от тебя больно воняет, вот что. Тот еще запах… Ну, ладно, ступай. Вот твой рубль и пропуск, — Сухарев что-то черкнул на обороте моей картонки. —Жду послезавтра, в это же время… Свободен!

Последнее слово, вероятно, в этом кабинете означало что-то типа «до свидания». Я взял монетку и пропуск, поднялся с места и вышел за дверь. Глаз на затылке у меня не было, однако я почти не сомневался в том, что генерал-полковник провожает меня взглядом. Я такие взгляды спиной чувствую.

Спина от них у меня чешется.

Секретарь Ваня в приемной по-прежнему копался отверткой в телефонных внутренностях, и теперь-то я хорошо рассмотрел выпотрошенный аппарат. Было впечатление, что совсем недавно этот телефон попытался пристрелить. Во яком случае, дырочка в правом боку более всего напоминала пулевое отверстие. Будь на месте телефонного аппарата ежик резиновый, все бы обошлось. Но телефоны не умеют ходить и посвистывать. Они либо работают, либо нет.

— До свидания, — вежливо попрощался я с Ваней из молодого пополнения. Тот негромко пискнул что-то, не поднимая головы. Очевидно, он все еще переживал начальственное распекание. Мне даже расхотелось спрашивать у него, куда из приемной подевался майор Молчанов. Подевался — и ладно. Все равно ведь обратно на казенном автомобиле меня никто не повезет. И придется мне сейчас, как миленькому, топать до метро…

Впрочем, для начала мне пришлось еще долго топать обратно до лифта. Пару раз я чуть не заблудился в коридорах, и лишь знакомая дверь с буквой "R" и доска с одиноким объявлением вывели меня на путь истинный.

Возле лифта нес свою службу все тот же почти вежливый леопард с «Макаровым» в кобуре. Кстати, кобура эта теперь была застегнута, и можно было вообразить, что вместо табельного оружия там, например, краковская колбаса. У меня когда-то был приятель в патрульно-постовой службе, некто Игорь Мелехин.

Так вот он на полном серьезе уверял меня, что лучше всего к стандартной кобуре под «ПМ» подходит не «Макаров», а куриная ножка в целлофановом пакете. Ножка, доказывал Игорь, сидит в кобуре как влитая и выхватывается из нее очень быстро — словно «кольт» на счет «три».

— Пропуск! — почти дружелюбным тоном сказал леопард. Погоны на нем были капитанские, а сам он был весь такой крепкий, мускулистый и подтянутый. Такой лет под тридцать. Живое олицетворение боеготовности наших спецслужб.

Я предъявил пропуск, леопард узрел на обороте начальственный автограф и козырнул. Оставалось только вызвать лифт и с комфортом съехать со второго этажа на первый. Только вот кнопки вызова поблизости я, сколько ни таращился, не увидел. Должно быть, решил я, вызовом кабины заведует этот симпатичный капитан.

Вероятно, кнопку-то он и охраняет здесь. Чтобы, значит, посторонние и не допущенные не смогли бы воспользоваться этим чудом техники. Но у меня-то пропуск, верно? Стало быть, я допущен.

— Лифт вызовите, пожалуйста, — попросил я у леопарда.

— Что-что? — сощурился капитан в леопардову крапинку. Левая щека у него неожиданно задергалась. Словно бы у этого охранника и майора Молчанова был один нервный тик на двоих.

— Лифт вызовите, — повторил я командирским голосом. Давая понять, что Якова Семеновича Штерна никаким нервным тиком не запугаешь. — Я спешу.

В ту же секунду капитан размахнулся и точным ударом послал меня в нокаут.

Его нападение было до того неожиданным и необъяснимым, что я не успел увернуться или поставить блок. Поэтому и получил все по полной программе: только что стоял и разговаривал — и вот уже валяюсь на полу, держась за скулу.

Больно было и обидно. Вот уж верно: найдешь оплеуху там, где не ждешь. Утром меня мог послать в нокаут шкаф-телохранитель графа Токарева, днем меня могли отлупить книжные «перехватчики» из «Икаруса», и вот ближе к вечеру я все-таки получаю по физиономии. Вдобавок от человека, которому не сделал ничего плохого.

Ну, лифт попросил вызвать. Так ведь лифт, а не на дуэль!

Я вскочил с пола, потер скулу и принял боевую стойку. Совершив эти приготовления, я заметил, что леопард-капитан, кажется, сам не рвется в бой.

Наоборот: он с удивлением рассматривает свой собственный кулак, словно бы тот влез в драку, капитана не спросясь. Проявил самостоятельность.

— Ты это чего? — сурово, но без нажима поинтересовался я у леопарда. В кобуре у того была определенно не куриная ножка, а потому я пока нрвдпочитал не грубить. Мое собственное оружие осталось в сумке сантехника, сумка — у амбалов, привезших меня сюда. А их — ищи-свищи!

— Чего это я? — растерянно переспросил леопард. — Черт его знает! Пропуск ведь в порядке… Извини, парень, что-то на меня нашло. Может, перетренировался, а? Такой график напряженный, а тут еще…

Капитанские извинения были прерваны приехавшим лифтом. Двери раздвинулись, и на этаж вступил парень в камуфляжной леопардовой форме и с подносом. Поднос был уставлен вкусно пахнущими тарелками. У охраны был обеденный перерыв. А я что — рыжий? Я не стал больше слушать капитана и, пока двери были открыты, поскорее устремился в кабину лифта. Внутри-то кнопки имелись, можно было смело нажимать на нижнюю. Что я и сделал. Обе половинки двери стали мягко сдвигаться, и я успел еще увидеть, как капитан-забияка, сразу забыв обо мне, тащит с подноса одну из тарелок. Вероятно, с целью особо углубленного досмотра.

На первом этаже уже знакомая парочка с «кедром» и «кипарисом» бдительно проверила у меня пропуск и только после этого милостиво выпустила из здания.

Лично мне обычай проверять пропуска еще и на выходе всегда казался в высшей степени кретинским: раз уж человек в здании, значит, имеет на это право.

По-моему, еще ни одной секретной службе в мире не удалось задержать ни одного диверсанта, который бы проник на объект через крышу или через канализацию, но вот обратно вздумал идти через обычную дверь, мимо охраны. Для разнообразия.

Я уже примирился с потерей своей сумки, но, кажется, напрасно. Машина, на которой меня сюда доставили, была по-прежнему припаркована у входа. Внутри сидел одинокий амбал, который, завидев меня, призывно поманил пальцем. Я приблизился.

— Вот твое имущество, — объявил мне амбал, подавая в открытое окно мою сумку. — Все в целости и сохранности. Мы бы тебя даже и домой подвезли. Но только шофер наш пошел пожрать и когда вернется неизвестно. Если хочешь, можешь его подождать.

— А долго он обычнообедает? — полюбопытствовал я.

— Когда как, — ответил амбал, зевая. — Все зависит от настроения. И от жратвы. Если сегодня пельмени — пиши пропало. Он, собака, их очень любит.

Нажирается, как чертова мать, зато потом не меньше часа в сортире кукует.

— Что, желудок у него слабый? — спросил я, озираясь по сторонам. Нет, шофера не видать.

Видно, придется-таки мне идти пешочком до «Рижской».

— Желудок нормальный, — не согласился зевающий амбал. — Это пельмени такие сильные. Им больше двух штук ни в каком желудке нельзя скапливаться. А в порции их — не меньше пяти. Не выбрасывать же?

Я понимающе кивнул. Разговоры о сильных пельменях окончательно разбудили мой дремавший аппетит. Из-за проклятого графа Токарева я не успел пообедать, а теперь голод гнал меня с места. Возле метро можно купить сосиску, а уж дома сварить габерсуп из пакета. По рецепту моей бабушки Рахили Наумовны: в кипящую воду высыпается содержимое пакета. И можно лопать. А еще можно приготовить китайскую лапшу. По тому же самому рецепту. Главное — кипяток, а он-то у меня дома есть.

— Так будешь со мной шофера ждать? — осведомился у меня амбал между зевками.

— Я, пожалуй, пойду. Дел еще много, — ответил я.

— Дел и у нас много, — важно произнес амбал. — Президентская безопасность — это тебе не фунт изюма. Это, брат, да…

Пользуясь хорошим, хоть и несколько сонным, настроением амбала, я решился напоследок задать ему тот вопрос, что позабыл задать генерал-полковнику:

— А не далековато ли отсюда до Кремля?

Амбал непонимающе уставился на меня, даже зевать на время перестал.

— Это я к тому, — поспешно продолжил я, — что вот вы здесь, а Президент — там. Ему ведь охрана в любой момент нужна…

Амбал ухмыльнулся:

— Не дрейфь! Здесь только филиал. Усек? А так мы везде. И в Кремле, и вокруг. Нас много на каждом километре. Вся Россия, браток, — наш сад.

Получив такое поэтичное разъяснение, я собрался отчалить. Тем более что у входа в филиал уже становилось тесновато. Пока мы беседовали с зевающим амбалом, подкатили две вишневые «девятки», а следом за ними — сверкающий «Ауди» цвета воронова крыла с затемненными стеклами. Из «девяток» высыпали амбалы, напоминающие моего собеседника, и гуськом скрылись за дверью «Ректопласта» и «Кузи».

— Шел бы ты от греха подальше, — внезапно посоветовал мне вполголоса мой амбал, поглядывая на «Ауди». Оттуда как раз неторопливо выбрался очень высокий, костлявый и абсолютно лысый человек в штатском. Он уже взялся за ручку входной двери, но неожиданно обернулся и посмотрел прямо на меня. В глаза.

Однажды, много лет назад, мне довелось допрашивать знаменитого душителя Кравцова. Того самого, чье «кольцо Кравцова» вошло потом во все учебники по судебной медицине. Говорили, будто этот убийца гипнотизировал жертв, и те сами покорно подставляли ему горло. Я, сопливый стажер МУРа, бабьим россказням, конечно же, не верил. Да и сам Кравцов отнюдь не производил впечатления какой-то гипнотической личности. Был он маленький, довольно полный, говорил тонким голосом и вдобавок избегал смотреть мне в глаза. И только однажды, после моего вопроса, не было ли ему жаль своих жертв, Кравцов вдруг поглядел на меня в упор. Продолжалось это всего две-три секунды, а затем он снова отвел глаза в сторону. Но то, что я заметил, мне запомнилось на всю жизнь. Тяжелую и холодную пустоту — вот что я там увидел. В этой пустоте не было ни злобы, ни боли, ни даже любопытства. Вообще ничего, кроме холода.

У лысого и долговязого человека на крыльце был именно такой взгляд — взгляд палача. А лицо его… Я мог бы поклясться, что лицо этого человека я когда-то видел раньше, очень давно. Или его брата-близнеца, но видел. И даже, по-моему, не один раз. Но вот где и когда? Когда и где? Мне вдруг показалось очень важным это вспомнить, однако память моя явно пробуксовывала.

Я махнул рукой притихшему амбалу, повесил на плечо свою сумку сантехника и двинулся прочь — прочь от крыльца и от филиала. Спина моя немилосердно чесалась: очевидно, человек с глазами убийцы Кравцова все еще смотрел мне вслед. Я, однако, не оборачивался, справедливо решив, что на сегодня приключений мне достаточно. Я уже получил полный набор.

Минут через двадцать я уже с сумкой на плече благополучно спускался вниз по эскалатору. В одной руке у меня был гамбургер с сосиской, в другой — пакетик ананасного сока с соломинкой. Ведь когда проголодаешься, все мысли — только о еде. А значит, хорошая сосиска — самое надежное средство, позволяющее забыть, хоть на время, обо всех земных неприятностях. Простая незатейливая философия.

Думайте о горячем душе, о чистой одежде, о хрустящей свежей газете — и даже самые скверные мысли об убийцах со змеиными глазами отойдут на задний план.

Проверенная методика аутотренинга. Разработана Яковом Семеновичем Штерном в метро, на Калужско-Рижской линии.

На «Октябрьской» я сделал пересадку, проехал две остановки, после чего влился в толпу возле эскалатора. Наверху мне оставалось только пройти по подземному переходу мимо книжного лотка, свернуть направо и выйти на поверхность неподалеку от своего микрорайона. Я прошел по подземному переходу, миновал знакомый книжный лоток, свернул направо и… И вернулся обратно.

Поскольку краем глаза зацепил по дороге две фигуры, маячившие у лотка. Если на твоих глазах совершается гнусность — пусть даже мелкая, копеечная, — стыдно не вмешаться.

Парня, который торговал тут книжками от фирмы «Титус», я знал. Это был совсем еще зеленый пацан, который только в прошлом году закончил школу и с треском провалился на экзаменах в Полиграфический институт. Пацана звали Вадик.

Вадик блестяще сдал специальность — цикл иллюстраций к Гофману, но погорел на вступительном сочинении. Четырнадцать ошибок — это был явный перебор; тут даже популярный книжный график Москвичев, набиравший курс, ничем не смог помочь. Вот и приходилось теперь Вадику днем стоять у лотка «Титуса», а вечерами рисовать для «Книжного вестника». В общем, зарабатывать деньги для поступления на коммерческий курс того же института: туда принимали без экзаменов, только бабки плати. Не знаю уж, сколько парню отстегивали за рисунки в «Книжном вестнике», но вот директор «Титуса» господин К.В. Мамонтов точно никогда не баловал своих продавцов высоким жалованьем. Мало того: он делал все возможное, чтобы платить по минимуму. И в запасе у него было несколько подлейших уловок.

Я остановился в некотором отдалении и стал наблюдать за манипуляциями парочки у лотка. Парочка, надо отдать ей должное, работала виртуозно. Пока милая пожилая дама в старомодной шляпке приценивалась к женским романам, выспрашивая у продавца, чем Дебора Смит лучше Памелы Браун, интеллигентный пожилой джентльмен в смешных темных очках рассматривал альбомы по искусству.

Ррраз! — и альбом Сальвадора Дали соскользнул в подставленный пакет. Два! — и Босх издания «Алекса» исчез под курткой. Три! — и зияющая пустота на прилавке была умело ликвидирована. Теперь уже никто не догадается, что на этом месте еще полминуты назад что-то лежало. Высокий класс!

Я приблизился к лотку в тот момент, когда милая старушка, сделав-таки выбор в пользу миссис Браун, расплачивалась с Вадиком, а интеллигентный старичок в очках намеревался уходить, так ничего и не купив.

— Здрастье-здрастье! — сказал я Вадику, возникая между старой дамой и пожилым джентльменом и нежно обнимая их за плечи. Нежно, но так, чтобы парочка не смогла вырваться. Со стороны могло показаться, что носатый сантехник-гегемон вдруг решил побрататься с почтеннейшей интеллигенцией. Или — того лучше, — что блудный сын, ходивший в народ, все-таки вернулся на радость стареньким родителям. Правда, в моем случае папа с мамой отчего-то не торопились выражать свою радость и закалывать тучного тельца. Напротив, они тихо попытались вырваться из моих сыновних объятий.

— Здравствуйте… — с удивлением ответил вежливый мальчик Вадик, сперва даже не узнавая меня в обмундировании гегемона. — О-о, Яков Семенович! — Лицо его просветлело. — Это вы с дачи едете, да? — Паренек старался сообразить, на кой черт господин Штерн сегодня так странно вырядился.

Простое имя Яков вкупе с простым отчеством Семенович оказали на каждого из двух моих подо-лечных разное воздействие: старичок стал весьма энергично для своего возраста дергаться, а старушка, наоборот, прекратила всякое сопротивление. «и это правильно», — подумал я, легонько Утихомиривая любителя альбомов. Яков Семенович никогда не бьет ветеранов — разве что какой-нибудь ветеран сам об этом попросит. Частный детектив Штерн уважает старость. Хотя бы потому, что сам не слишком надеется до нее дотянуть. Работа очень нервная.

— Это я с дачи еду, — успокоил я Вадика. Дачи у меня отродясь не было, но не объяснять же сейчас парню все преимущества одежды сантехника в черте города Москвы. Мал он еще и неиспорчен.

— Э-э-э, Яков Семенович… — прохныкал у меня из-под руки пожилой знаток изящных искусств. Он уже прекратил сопротивление и, видимо, решил попробовать со мной договориться. Но я равнодушно проигнорировал его хныканье и сказал, обращаясь только к Вадику:

— Погляди-ка на эту симпатичную пару. Только сейчас продавец книг заметил, что объятья мои — не такие уж дружеские, а выражение лиц у моих подопечных — на редкость кислое.

— А в чем дело, Яков Семенович? — недоумевающе спросил он.

— Хочу тебе представить виртуозов своего дела, — объявил я тоном циркового шпрехштал-мейстера. — Филемон и Бавкида. Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна. В миру — супруги Паншины. Пенсионеры, бывшие труженики Союзгосцирка.

Та-та-та-та-а-а, — я напел мелодию циркового марша. — Ап! — Жестом Кио я выхватил из стариковского пакета альбом Дали и метнул его на прилавок. От неожиданности бедный Вадик отпрянул и вытаращил глаза. — Ап! —Альбом Босха птичкой вылетел из-под куртки старика Паншина и плюхнулся рядом с Дали. —Только одно представление! Ап! — Из хозяйственной сумки мадам Паншиной высыпалась стопка самых дорогих женских романов: Сандра Питере в голубом супере с золотом, Диана Скотт в целлофане, Лора Макмастер с тонким серебряным тиснением по коленкору цвета маренго.

— Но ведь это же… — ошеломленно прошептал Вадик. — Ведь я…

— Правильно, — согласился я. — Это у тебя бы вычли из зарплаты. В самом лучшем случае. А в худшем — еще и оштрафовали бы за халатность.

Вадик растерянно переводил взгляд со стопки украденных книг на притихших похитителей. И обратно.

— Это же… Это просто бессовестно! — воскликнул он, наконец. Наверняка интеллигентный мальчик знал слова и покрепче, но не мог себя заставить употребить их по отношению к людям в почтенном возрасте. С точки зрения законов улицы Вадик был «лохом» чистейшей воды. Быстро догадавшись об этом, старая сволочь Паншин вновь осмелился подать голос.

— Молодой человек, — с надрывом произнес он у меня из-под руки, обращаясь к Вадику, — простите нас Христа ради. Пенсии хватает только на хлеб и молоко…

— …А мы так любим читать… — немедленно заныла старуха Паншина.

— …А телевизор у нас сгорел… — в тон продолжил Паншин.

— …А дети нас совсем забыли…

— …А мы все болеем, еле ходим… Это был профессиональный слаженный дуэт. В гильдии кладбищенских попрошаек такие артисты — на вес золота.

Чувствуются школа, навыки, опыт. Я увидел уже на лице сердобольного Вадика жалостливую гримасу. Все, решил я, пора прекращать концерт! Иначе того и гляди чуткий парень прослезится. Но только этот вымысел — отнюдь не из тех, над которыми стоит обливаться слезами.

— …А Мамонтов нам зарплату задерживает… — опел я, подстраиваясь к стариковскому дуэту.

Парочка мгновенно заткнулась. Вадик захлопал базами и уставился на меня.

— При чем тут Мамонтов? — удивленно спросил он.

— Все проще простого, юноша, — вздохнул я.Я бы даже развел руками, но в руках у меня были старые аферисты. — Кирилл Васильевич Мамонтов, шеф-директор фирмы «Титус», любит экономить на молодом поколении. Ты вот сколько, к примеру, у него получаешь?

Вадик назвал сумму. Мадам Паншина у меня под рукой еле слышно фыркнула.

Сумма не вдохновляла.

— Всего-то? — присвистнул я. — Хотя да! Кирилл Васильевич наверняка пообещал тебе здорово прибавить, после испытательного срока. Верно?

Вадик кивнул. Он был ошарашен моей проницательностью.

— Но Кирилл Васильевич строго предупредил насчет недостач, — продолжал я.

— Правильно? Потому что если у стажера концы с концами не сходятся, то стажер еще не созрел для большого жалованья. Логично?

— Ну да-а-а, — задумчиво протянул Вадик. Он был «лох», но вовсе не идиот.

— Василич почти так слово в слово и сказал.

— Элементарно, Вадик, — усмехнулся я. — Сегодня у тебя была бы большая недостача. И еще одна, дня через три. И ты бы сам — подчеркиваю, сам! — согласился бы работать за эти гроши до конца мая и весь июнь.

— Так, выходит, эти двое… —До парня, наконец, дошло.

— Точно так, — подтвердил я. — Это, дружок, твои коллеги. Вы с ними, можно сказать, расписываетесь в одной мамонтовской ведомости. Только получают они раз в пять больше, чем ты. Оно и понятно: работа у них тонкая. Попадутся — можно и по загривку схлопотать. Но только они не попадаются, большие мастера. Раньше они на Леху Быкова работали, была такая фирма «Сюзанна». Потом «Сюзанна» схлопнулась, и я-то, грешным делом, понадеялся, что эти акробаты вышли в тираж… ан нет! Оказывается, их Кирилл Васильевич подхватил. То-то я смотрю, у него одни стажеры на лотках вместо продавцов… Знаешь, где еще у Мамонтова лотки?

Вадик утвердительно мотнул головой.

— Вот и отлично, — сказал я. — Сам я в мамонтовские дела лезть не буду, но тебе-то никто не мешает между делом поведать всем прочим об этих… старосветских помещиках…

Я разжал объятья, и парочка, почувствовав свободу, бросилась наутек.

Старые ворюги были в отличной форме и летели как на крыльях. До меня донеслись обрывки смачной ругани.

— Я думаю, вы им польстили, — неожиданно произнес Вадик, глядя вслед парочке. — Никакие они не старосветские помещики… и не Филемон с Бавкидою. Я, может быть, с ошибками пишу, но Гоголя-то я читал. А к Овидию у меня даже иллюстрации есть…

Ну что за интеллигентный мальчик! — восхитился я про себя. Овидия читал, надо же! Куда бы мне его трудоустроить, подальше от господина Мамонтова? Кирилл свет Васильевич будет ведь теперь парня выживать, это точно. Может, в «Геликон» его определить? Они как раз ищут художника в штат…

— И кто же они, по-твоему, эти двое? — рассеянно поинтересовался я, погруженный в свои мысли.

— Понятно, кто, — объявил мне Вадик. — Это Лиса Алиса и Кот Базилио. Я ухмыльнулся:

— Похоже. Очень даже похоже, молодец! А господин Мамонтов, стало быть, Карабас…

В ту же секунду в башке моей что-то щелкнуло. я идиот! Буратино. Карабас.

Пудель Артемом… Ну, конечно!

Я бросил удивленному Вадику быстрое «Пока!» и Рванулся к выходу из подземного перехода.

— Яков Семенович, да черт с ними! — крикнул лоточник мне вслед. Кажется, он вообразил, будто я камереваюсь догнать этих Кота с Лисой и еще наподдать им хорошенько. Однако я бежал вовсе не за ними, а к себе домой.

Пешеходная дорожка. Через кусты, так быстрее. Мой подъезд. Лифт. Моя дверь с бронированной табличкой. Ключ — в замочную скважину. Второй ключ — во вторую.

И какого черта я навесил столько замков? И какого черта я вообще так спешу? Не терпится доказать собственную дурость?

Оказавшись в квартире, я захлопнул дверь, бросил на пол сумку и, не разуваясь, метнулся к книжной полке. Папки с досье — на пол. «Библиотеку приключений» — на пол, и вот я держу в руках потертый светло-зеленый том. Так и есть! Открытие грандиозное и бесполезное для дела.

Память меня не подвела. Я действительно видел раньше это длинное лицо с прозрачными глазами палача.

Видел неоднократно. В дошкольном и младшем школьном возрасте.

Долговязый человек, которого я заметил на крыльце филиала Службы президентской безопасности, был вылитый Дуремар из книжки про Буратино.

Глава четвертая

КОШКИ-МЫШКИ

Накануне вечером я могучим усилием воли заставил себя выключить телевизор на середине детектива и лечь спать пораньше — чтобы и проснуться пораньше. Зато уже в четверть седьмого я был на ногах, а в половине седьмого начал свою утреннюю разминку: двадцать приседаний, упражнения для пресса и пяток профилактических ударов по гнусной физиономии, намалеванной на старенькой боксерской «груше». Сегодня мне предстояло посетить одну хитрую контору, и, чем раньше туда попадешь, тем лучше для дела. Бог (он же Рок, он же Случай) подает в этой конторе только тем, кто рано встает. Поздно приходящим — кукиш. При любом начальстве режим работы был там неизменен; редкое постоянство в наше смутное время. Надо ценить.

К тому времени, когда «груша» получила свои законные оплеухи и настала пора есть кашу, слушать радио и пить чай, у меня еще оставался неплохой запас времени. Однако все-таки не такой большой, как я надеялся. Поэтому я скрепя сердце допустил отступление от своего ритуала: выпил только чая, зажевал каменной батоньей горбушкой, а по «Эху столицы» прослушал только краткий дайджест новостей и прогноз погоды. Так, ясненько: курс доллара колеблется, на Кавказе — постреливают, помощник Президента Батыров сказал речь на открытии выставки Рене Магрита в Третьяковке. День обещал быть теплым, не дождливым и безветренным, — очевидно, мэрия все-таки не удержалась от взятки Мосгидромету, и тот, в свою очередь, не поскупился на обещания. Нет, господа мои, неожиданно подумал я, выходя из дома, в напористости нашего дорогого мэра есть нечто ободряющее и освежающее. Любит мужик свой пост, держится за него руками и ногами — и от любви этой и городу кое-что перепадает. В каждом киоске есть что выпить-закусить, в каждом подземном переходе — пожалте, газеты на любой вкус.

Троллейбусы ходят, на остановках — урны в виде пингвинов… Правда, единые проездные стоят уже половину месячной зарплаты, но ведь вовсе не обязательно их покупать. А смекалка на что?

Я бесстрашно предъявил свое старое муровское удостоверение, предусмотрительно прикрывая пальцем дату выдачи, спустился по эскалатору и очень удачно сразу запрыгнул в вагон. Места в вагоне были, и я сел в уголок.

Сегодня никто бы не заподозрил в респектабельном джентльмене среднечиновничьего вида вчерашнего грязнулю-сантехника. Аммиачная вонь испарилась вместе со спецовкой, а еловый запах за ночь ослабел настолько, что превратился в тонкий интеллигентный аромат французского хвойного дезодоранта, типа «Континенталя», тридцать пять франков за упаковку.

Все вокруг деловито что-то читали — в основном газеты, но были и книги.

Каждая поездка в метро убеждала меня, что я не зря выбрал свою профессию: нужен, нужен моим согражданам гутенбергов пресс и все, что из-под него выходит!

И значит, нужен в природе Яков Семенович Штерн —. чтобы карась не дремал и щука не наглела…

Я вытащил из своего «дипломата» позавчерашний «Спорт-экспресс», отгородился газетой от прочей публики в вагоне и сделал вид, что читаю. На самом деле ничего, кроме республиканских соревнований по стрельбе, меня в этой газете никогда не интересовало,однако теперь я мог спокойно подумать о поручении Генерал-полковника Сухарева.

Кое-какую информацию о «Тетрисе» я извлек из своих папок еще накануне, но это был, по преимуществу, дежурный минимум сведений, полученный без детальной разработки, плюс некоторые мелочи. Издательство «Тетрис» было из молодых, да раннее. Основали его три веселых друга — бывший журналист-международник, бывший инженер-компьютерщик и один большой специалист в области игорного бизнеса.

Андрей Витальевич Терехов в этой компании был самый представительный и самый старый — сорок семь лет. Нынешнее поколение, выбравшее «пепси», уж наверняка не в курсе, какой важной птицей был в свое время любой журналист-международник.

Людей этой профессии все смертельно ненавидели, и одновременно им завидовали самой чернейшей завистью. За возможность жить в мире развитого капитализма, кушать свежий йогурт из супермаркета и получать конвертируемые суточные эти акулы пера и телекамеры всего-то должны были раз в неделю приводить живописных бомжей к Белому дому, Ели-сейскому дворцу или к зданию Бундестага и на фоне этой пестрой массовки рассказывать об очередных маршах протеста зарубежных трудящихся, доведенных до ручки загнивающим миром чистогана. Насколько я помню, Терехов в те годы был далеко не самым оголтелым, но самым изобретательным. По его инициативе полубезумный профессор Хантер, уволенный из университета Сан-Диего якобы за симпатии к левым (а на самом деле — за наркотики), однажды целый месяц ходил к американскому Капитолию, как на работу, ежедневно приковывал себя наручниками к чахлому федеральному клену и голодал в знак протеста против чего-то. Целый месяц изможденный хантеровский лик не сходил с наших телеэкранов, и бедные советские граждане не подозревали, что каждый вечер экс-профессор голодовку прекращает и бодренько топает ужинать в ближайший «Макдоналдс»…

В отличие от широкоизвестного Терехова, Гелий Трифонов был темной лошадкой. Мое досье на Трифонова содержало в основном слухи и приравненные к ним данные из непроверенных источников. Возможно, для газетной рубрики Славы Родина эти данные были бы в самый раз, но для частного сыска урожай был скуден.

Говорили, будто юный Трифонов сделал свой первый миллион на перепродаже дешевеньких ай-би-эмок желтой сборки, которые в период компьютерного бума в нашей стране покупатели отрывали у него с руками за несусветные деньги. Дрянные болгарские дискеты якобы уходили у него одно время по цене голландских, а специалисты компании «Тошиба», по слухам, были в один прекрасный день неприятно поражены, обнаружив фирменный знак, очень похожий на свой. на упаковке с каким-то совсем уж полукустарным барахлом нашего производства. Однако не пойман — не вор, и человечек с солнечным именем Гелий благополучно тусовался в бомондном Клубе молодых миллионеров, занимаясь не то биржей, не то недвижимостью, а может быть, отправкой в Россию щенков ньюфаундлендов — точных данных не было. Проникновение господина Трифонова в издательский бизнес и легальная «засветка» в этом качестве были весьма здравыми шагами с его стороны: дело оставалось доходным и очень респектабельным. Истинное положение вещей в этом тихом омуте было известно ограниченному числу практиков-книжников да еще вашему покорному слуге, которого некие умные люди были бы рады поскорее сжить со свету, чтобы не совал свой длинный еврейский нос куда не надо. К счастью для меня, другие люди, не менее умные, полагали факт существования Якова Семеновича Штерна на этой земле полезным. Вчерашние наезжалы, кусочники и оборотистые маркитанты фирм-призраков со временем превращались в добропорядочных граждан, для которых появление на горизонте уже новых бандитов становилось нешуточной угрозой. Тогда-то на роль шерифа и почти бескорыстного стража капзаконности приглашали маэстро Штерна. Подобная процедура имела место в среднем раза четыре за год. Честно говоря, отвлекаться от трудов праведных частного детектива и тратить время на согласование финансовых аппетитов пожилых районных боссов и молодых зубастых волчар мне всегда не очень-то нравилось. И я соглашался помогать, только когда понимал: это — последний шанс, потом могут начаться резня и неразбериха. Как уже чуть не случилось пару раз, когда взлетел на воздух целый поли-графкомбинат в Конькове или когда посланцы ныне покойного господина Лебедева едва не устроили «Бородинское побоище» неподалеку от моего дома. Я невольно поежился, припомнив свист пуль крупнокалиберного пулемета прямо над моей головой… Ладно, вернемся к «Тетрису». Терехов Трифонов, как я понимал, были идеальной для хорошего бизнеса парой. У первого было красивое фотогеничное лицо, и лицо это еще помнили бывшие партийные начальники среднего звена, засевшие теперь в муниципалитете, во всех префектуpax и в разнообразных полугосударственных АО. Кроме того, у Терехова еще имелись хорошие забугорные знакомства, которые тот предусмотрительно заводил невзирая на борьбу двух идеологий. У Трифонова, в свою очередь, были начальный капитал и уже завоеванное место под московским солнцем. По моим последним данным, в настоящий момент господа «Те» и «Тр» из «Тетриса» находились в долгосрочной командировке в Монтевидео: в Уругвае полиграфия сегодня была сказочно дешевой, мощности простаивали, и правительство страны то и дело соблазняло иноземных инвесторов хорошим бизнесом в сочетании с прелестью пляжей на берегу Ла-Платы. Я представил себе, как завертятся скоро там, в Южной Америке, типографские машины, как поплывут по уругвайскому конвейеру увесистые тома мемуаров нашего дорогого Президента с президентским же дорогим лицом под уругвайским целлофаном. Представил — и усмехнулся про себя. Может, правда, и не будет такого. Может, не обломится «Тетрису» этот прибыльный заказец. На все воля генерал-полковника Анатолия Васильевича. Нет бога, кроме Сухарева, и Яков Штерн — пророк его…

На этом месте вагон метро тряхнуло, словно бы Третий человек в России каким-либо чудесным образом подслушал мои непочтительные мысли и дал знак, чтобы я — даже про себя — не трепал сухаревское имя всуе. «Так точно-с, Ваше Превосходительство, — мысленно проговорил я, сразу представив себе суровую фигуру генерал-полковника. — Не извольте-с беспокоиться…» Вагон больше не трясло, а я постарался сообразить, что же мне известно о человеке «Ис» — Искандерове, оставленном двумя партнерами здесь, на хозяйстве. увы, о личности Игоря Алекперовича Искандерова я знал еще меньше, чем о первых двух; недаром вчера даже фамилию его вспомнил я не сразу. Собственно все мои сведения о нем до вчерашнего дня годились всего к двум фактам, факт первый — теперешний совладелец «Тетриса» раньше книжным бизнесом не занимался. Факт второй — господин Искандеров еще совсем недавно был одним из хозяев пресловутой «Вишенки», роскошного казино на Арбате. То ли Игоря Алекперовича выжили с доходного места, то ли он сам ушел от одного пирога к другому, а может быть, он и не ушел окончательно из «Вишенки» и тихонько перекачивает теперь игорные деньги в отрасль попрестижнее. И на те средства, которые оставляют в казино рэкетиры, киллеры, богатые коммерсанты и золотая молодежь, может быть, выпускаются в свет книжечки с умилительно мирными названиями — «Азбука», «Маша и медведь», «Генерал Топтыгин». Так сказать, конверсия на марше, мечи — на орала и все такое. Капитализм в действии. Пока Терехов и Трифонов принимают солнечные ванны под небом Южной Америки, третий компаньон трудолюбиво сеет разумное, доброе и вечное. И настолько, бедняга, занят, что даже не имеет времени на ремонт собственного «Мерседеса»: так рвется поскорее запустить в производство какого-нибудь «Доктора Айболита» с рисунками Москвичева, что бросает на полдороге чуть побитое авто. Версия о детолюбивом Игоре Алекперовиче была дивно как хороша, однако разбивалась об одно скучное обстоятельство.

«Тетрис», обещая в момент своего создания немедленно облагодетельствовать всех читателей, в том числе и юных, последнего своего обещания не сдержал. Правда, не так давно на прилавках возник толстый глянцевый том каких-то американских ужастиков, однако эту продукцию «Тетриса» я бы при всем желании не рискнул отнести к детской литературе. Если, конечно, не предполагать необходимости появления спецлитературы для отпрысков ведьм, змеев-горынычей и космических пришельцев с дурными наклонностями. Я попытался представить себе деток пришельцев — и едва не проехал свою остановку. Хорошо еще, что в последний момент чувство долга взяло верх над мрачными фантазиями: я вылетел из вагона на словах «Двери закрываются», двери жадно схлопнулись, чудом не прихватив угол моего «дипломата». «Сонная тетеря!» — обругал я самого себя, опасаясь еще и бултыхнуться со ступенек эскалатора или перепутать выходы на поверхность. Когда я о чем-нибудь думаю, меня ведет автопилот, хотя на все сто я не уверен, что он поведет меня в нужном направлении. Слишком много у автопилота соблазнов — книжные лотки, памятник Пушкину, кинотеатр «Россия». Я поднялся наверх и действительно оказался у самых стен «России».

Однако интересовало меня сегодня вовсе не кино.. Отнюдь!

Государственный комитет по печати — вот что мне было нужно.

Именно в это правительственное учреждение я и намылился попасть, да еще в то райское утреннее времечко, когда кабинеты пусты, коридоры почти безлюдны, а мент на вахте сладко зевает, дожидаясь смены. С половины девятого до десяти утра ты в этом здании — как, Робинзон после удачного кораблекрушения. В пределах прямой видимости полным-полно ничейного имущества, которым при должной сноровке можно успеть попользоваться. Сноровки у меня хоть отбавляй, горделиво похвалил я себя, переступая порог бюро пропусков. Теперь важно, чтобы моя добрая фея не застряла в утренней пробке или, упаси боже, не приболела. Иначе придется тратить время на обходные маневры, чего не хотелось бы.

Я накрутил телефонный диск, уже немного опасаясь услышать в ответ унылые тягучие гудки. Но кажется игра была в мою пользу: трубку взяли сразу.

— Да-да! — сказал знакомый женский голос. Та-ак, порядочек.

— Доброе утро, — мягко проговорил я. — Ольга Афанасьевна, это Штерн из Госкомприроды. Я тут внизу, в бюро пропусков…

С Ольгой Афанасьевной Дроновой, заведующей отделом региональной печати, я познакомился лет пять назад при довольно необычных обстоятельствах. В те далекие времена я еще тянул лямку в МУРе и даже был женат на Наталье. В стране уже шли великие перемены, однако заходили они пока не слишком далеко. Союзные республики не спешили отделяться, а, наоборот, крепили связь с Москвой. Одним из тех, кто извлекал из вышеупомянутой связи полновесный бакшиш, был некий Озод Баймаханов, генеральный директор московско-ташкентской фирмы под названием «Фанва турмуш». Не помню, что официально производила или продавала эта фирма, а неофициально дорогой товарищ Баймаханов немножко занимался промышленной переработкой опийного мака — и результатов этого «немножко» хватало на содержание двух семей в родном Узбекистане и нескольких влиятельных товарищей в дружественной Москве. Так что к тому времени, когда я уже вполне созрел для первого допроса ташкентского коммерсанта на Петровке, кто-то из баймахановских кунаков в столице, в свою очередь, уже раздобыл мой домашний адрес. И товарищ Озод не замедлил прислать мне подарок. Ловушка была достаточно топорной, и я сам бы на нее не клюнул: я всегда с осторожностью отношусь к посылкам, прибывшим неизвестно от кого. Я — но не Наталья. Получив по почте извещение, моя Василиса Премудрая немедленно вообразила, будто это презент от какой-то моей тайной любовницы с Востока, и сама раненько воскресным утром приперла посылку домой в надежде получить целый ящик компромата на своего благоверного.

Чтобы потом всю оставшуюся жизнь терроризировать меня намеками на какую-нибудь любвеобильную Гюльчатай или Зульфию. На Натальино счастье, Озоду некогда было возиться со взрывными устройствами, и он решил обойтись местными средствами.

Только недосверлил дырочек в крышке, торопился очень. Наверное, поэтому здоровенная гюрза, спрятанная в ящике между гроздьями винограда, инжиром, хурмой и прочими дарами Востока, немного сомлела и не прыгнула с ходу на Наталью. Кстати, о том, что это была именно гюрза, а, к примеру, не гадюка рогатая, эфа или щитомордик, я узнал несколько позже. А в то утро, проснувшись от страшенного визга жены, я выскочил из спальни вооруженный ножницами (свой «Макаров» я держал на работе в сейфе) и застал в столовой такую вот картинку: одна змея высовывала свою плоскую головку из ящика и осматривалась, а моя змея домашняя по имени Наталья, почему-то вскочив с ногами на стул, издавала пронзительные визги и тыкала указательными пальцами в сторону баймахановской посылки. Я до сих пор убежден, что серьезная опасность супруге не грозила — и потому, что ее стул стоял на приличном расстоянии от ящика, и потому, что гюрза уже наверняка почувствовала в Наталье родственную душу и не решилась бы на теракт. Однако убеждения убеждениями, но жену пришлось спасать именно мне.

«Убей, убей ее! — кричала мне Наталья со стула. — Раздави гадину!» Я, однако, пренебрег жениными советами и сумел всего за какие-то двадцать минут справиться с гюрзой уговорами и лаской. В конце концов змея в компании с ящиком и всеми дарами Востока была погружена в старый аквариум, верх был затянут тремя рядами армейского брезента, а сам я вместе с опасным грузом вытолкнут осмелевшей Натальей на лестничную площадку. Мне велено было «убрать эту мерзость», причем единственным местом в столице, где в то утро согласились принять у меня «эту мерзость» и даже определить вид змеи и ее прописку, оказался серпентарий НИИ фармахима. Мягко говоря, не ближний свет. Я вышел из дому с ак-риумом в руках в самом мрачном расположении духа. Вызывать с Петровки оперативную машину и тем самым в очередной раз доказывать коллегам, какая у Яши Штерна дура жена, мне решительно не телось. Ловить такси или тем более толкаться в метро с гюрзой под мышкой не позволяла совесть. Я уже намеревался двигаться пешком (какие-то два часа в одну сторону!), как вдруг рядом со мной с изящным скрипом притормозили бежевые «Жигули». Из кабины выглянула бодрая бабуля и осведомилась: «Подвезти, молодой человек?» — «У меня тут в аквариуме змея», — со вздохом объяснил я.

Бабушка из «Жигулей» задумчиво оглядела аквариум и брезент, а потом спросила:

«Но ведь ваша змея не выползет?» — «Не должна бы», — печально согласился я.

«Тогда едем! — отважно скомандовала бабуля. — Змей я еще не возила…» В дороге мы познакомились: Ольга Афанасьевна Дронова оказалась старейшей и заслуженной работницей Минкульта и Минпечати, а я на всякий случай представился сотрудником экологического ведомства. Соврал я отчасти по инерции, но отчасти и для того, чтобы уклониться от объяснений, на кой, собственно, черт менту с Петровки Яше Штерну взбрело в башку воскресным утром совершать оздоровительную прогулку по шоссе в компании со среднеазиатской змеюкой. Ольга Афанасьевна вполне удовлетворилась моими лживыми россказнями о приемах и методах охраны ядовитых змей от населения, подвезла меня прямо к воротам серпентария и, будучи старушкой общительной и доброй, всучила мне номер своего рабочего телефона. Что было очень и очень кстати. Пока я служил в МУРе, свой человек в Министерстве печати был для меня просто ценным приобретением; когда же я покинул МУР и с головой окунулся в частный сыск, мое хорошее знакомство с бабушкой Дроновой стало поистине бесценным. Ольга Афанасьевна оказалась ярко выраженным «жаворонком», приезжала на службу рано, а я с ее помощью имелвозможность легально проникать в министерский особняк на Страстном бульваре в самые удобные для себя часы. Таким образом товарищ Баймаханов, сам того не ведая, все-таки сделал мне царский подарок… —Ах, это вы, Яков Семенович! — радостно закудахтала бабушка Ольга. — Давненько, давненько не заглядывали. Вы к нам по делу или как?

— Увы, по делу, Ольга Афанасьевна, — произнес я смиренно. — К вашему главному насчет учебника по природоведению. Мне только секретарше пакет с инструкциями отдать, а ее телефон, как назло, не отвечает…

— Сходить поискать ее? — с готовностью предложила моя добрая фея.

— Нет-нет, что вы, — поспешно отказался я. Такой вариант меня совсем не устраивал. —Достаточно, если мне выпишут пропуск, и я ее сам подожду возле кабинета. Дело-то пустяковое.

— Пропуск? О, да, конечно! — спохватилась Ольга Афанасьевна. — Сейчас я позвоню. Только обещайте мне, Яков Семенович, что на обратном пути вы зайдете ко мне поболтать.

— С удовольствием, — сказал я и отправился к окошечку за заветной бумаженцией.

Между неказистой дверкой бюро пропусков и внушительной парадной дверью Госкомитета по печати и информации расстояние всего в сотню метров, однако эти метры я преодолел сегодня не без приключений. Буквально у входа меня настиг шум мотора. Я инстинктивно отпрыгнул в глубь тротуара — и вовремя: дурак-шофер новенькой «Скорой помощи», пытаясь припарковаться поближе, частично въехал на тротуар. Вот олух! Будь у меня реакция чуть похуже, я бы вместо Госкомпечати мигом отправился в приемный покой. Возможно, на том же самом микроавтобусе с красным крестом. По принципу: одной рукой лечим, другой калечим. Неискоренимый закон советской медицины.

— Козел! — Я погрозил кулаком безрукому водиле этой медицинской колымаги, который в ответ сделал вид, будто слова мои и мой кулак относятся к кому-то другому. Даже стал озираться: мол, кого это тут носатый крендель козлом обозвал? Очень интересно! От такого нахальства я даже несколько опешил и с огромным трудом подавил в себе желание влезть в кабину «Скорой помощи» и популярно объяснить этому поскребышу Минздрава, какого именно козла-шофера я имел в виду. К сожалению, такая лекция отняла бы у меня, как минимум, минут пятнадцать, а то и все двадцать. Поэтому я отложил вендетту до более удобного случая, оправил пиджак и чинно, как подобает ответственному сотруднику Госкомприроды, вошел в парадную дверь Госкомпечати. Госкомитет госкомитету-друг, товарищ и брат. Если не верите, спросите у Штерна.

Сонный милиционер равнодушно глянул на мою бумажку и, посторонившись, пропустил меня к лифту. Возле лифта располагалась книготорговая точка, работавшая, по идее, с восьми утра. Однако здешняя лоточница не принадлежала к числу «жаворонков» и потому длинный стол, для книг предназначенный, был уныл и пуст, как душа коньковского рэкетира. Оставалась, правда, небольшая надежда, что на обратном пути я все же застану хмурую очкастенькую пигалицу при исполнении ее торговых обязанностей: книги здесь были гораздо дешевле, чем в целом по Москве. Разумная льгота для тех, кто ведает печатным делом всея Руси.

И не очень обременительная для государства — все равно тутошняя публика принадлежит к числу чукчей-нечитателей. Лоток и держится в основном за счет посетителей вроде вашего покорного слуги.

Я вошел в кабину лифта и надавил на кнопку с цифрой «шесть». Если бы в кабине со мной находился еще кто-нибудь, я поднялся бы сначала на четвертый, а два пролета преодолел пешком. Для конспирации. На шестом этаже, слева от лестницы, располагалась неприметная дверь с кодовым замком и угрожающей табличкой «Посторонним вход воспрещен!». Надпись на табличке успела порядочно выцвесть, но замок был в полной исправности: не лаял, не кусал, а в дом не пускал. Как и год назад, и все пять лет назад, во времена ныне покойного министра Полуэктова. Но я-то код знал и вошел.

— Здрасьте, Як-Семеныч, — приветливо сказал мне компьютерный юноша в сизой ковбойке, только на мгновение оторвавшись от терминала. На экране вспыхивали взрывы, лилась кровь, мальчик за дисплеем при помощи только двух клавиш уничтожал всех своих врагов.

— Салют, Михаил, — ответил я с начальственной фамильярностью в голосе. — Я смотрю, ты все играешь. Как ни зайду к вам, у тебя очередная «стрелялка»…

— Так ведь скучно, Як-Семеныч, — пробормотал компьютерный Михаил, разнося в клочки очередного экранного монстрика. — Дел на копейку, а сиди здесь от звонка до звонка.

— Тогда ладно, пока поиграй. Разрешаю, — я сел на свободный стул, включил еще один компьютер и, пока тот нагревался, приходил в рабочее состояние и искал нужный мне файл, я уже в который раз мысленно возблагодарил хитроумного Полуэктова, царство ему небесное.

О подлинной роли этой комнаты на шестом этаже я сам узнал примерно с полгода назад по чистой случайности, а многие, убежден, не знают о ней до сих пор..Уже позже, по косвенным данным, я примерно реконструировал историю возникновения этой пещеры Аладдина. Полуэктов, самый первый министр печати Свободной России, хотел знать побольше и умел за это платить. Он справедливо рассудил, что раз уж в России новые издательства плодятся, как опята, и останавливать их размножение бессмысленно, то министерство должно, по крайней мере, быть в курсе издательских дел и ненавязчиво контролировать то, что контролю еще лоддается. В ту пору отношения наши с Америкой поминали период первой и особенно пылкой влюбленности после долгих заморозков. И поэтомy в обход «поправки Джексона-Вэника» Полуэктов получил для нужд демократической России новейшее компьютерное оборудование, а у «Пингвина» купил, не торгуясь, информационно-поисковую-систему, которую сами же американцы русифицировали за отдельные деньги. Как я понял, все эти манипуляции были почти наверняка министерской самодеятельностью, ни с кем не согласованной. Да, Полуэктов был не такой дурак, чтобы согласовывать с Верховным Советом или даже самим его председателем факт закупки явно цэрэушных компьютерных разработок. Почти наверняка министр проводил финансирование этого проекта под каким-нибудь нейтральным прикрытием и в этом преуспел. Сильно подозреваю, что ни Служба ПБ, ни МВД и ФСБ, ни один из последующих начальников Госкомпечати и даже теперешний сотрудник проекта Миша до конца не догадываются: умные машины хранят в своей необъятной памяти не что-нибудь, а свод постоянно пополняемых электронных досье. Грубо говоря, американская система на шестом этаже особняка Госкомпечати тихонько шпионит за всеми российскими издательствами и копит полученные отовсюду данные на отдельных файлах. Время от времени здешний Миша, почесываясь, собирает вершки для очередных квартальных министерских отчетов, но вот корешками после Полуэктова никто, по-моему, не интересуется. Кроме Штерна, понятное дело.

Мой компьютер проиграл первые такты «Турецкого марша», давая мне понять, что досье «Тетриса» найдено. Великолепно! Знай генерал-полковник Сухарев об этом фокусе, он не стал бы тревожить Якова Семеновича Штерна и сам бы получил необходимые данные. Однако Яков Семенович не собирается делиться своими секретами с первым встречным. В конце XX века вся необходимая тебе информация уже кем-то и для чего-то собрана. И мастерство частного детектива в том и заключается, чтобы знать, откуда эту самую информацию можно зачерпнуть. Пусть генерал-полковник воображает, что я сейчас сижу под окнами «Тетриса» и слежу за ним в подзорную трубу или, допустим, роюсь в «тетрисовской» урне. Главное ведь — результат, верно? Верно. Я стал неторопливо просматривать файл, про себя отмечая, что я тут yже знал, а что было новенького. По всем данным выходило, что издательство господ Терехова, Трифонова и Искандерова было заведением относительно чистым то есть не грязнее других. Может быть тут и впрямь отмывались деньги, но делалось это через солидных посредников, прилично и, пожалуй, не смогло бы бросить тень на автора «Воспоминаний Президента».

Единственное, что меня темного смутило, — так это адрес издательства: судя по учредительным документам, офис «Тетриса» располагался где-то на улице Радио, дом 5-а. Я плохо знал улицу Радио и не помнил, чтобы там имело место хоть что-то похожее на книжное издательство. Ладно, это легко проверить сегодня же.

А пока…

— Мишель, требовательным голосом скомандовал я компьютерному юноше. — Распечатай-ка мне вот этот файл на принтере, да бумагу возьми получше…

Если в здание Госкомпечати сегодня вошел чиновник Госкомприроды Яков Штерн, то в комбату на шестом этаже поднялся уже сотрудник Департамента налоговой полиции Яков Штерн. И не просто сотрудник, а куратор, призванный осуществлять здесь учет и контроль. Выдавая себя в разговорах с Мишей за налогового полицейского, я не опасался разоблачения: деятельность этой службы в последнее время окружена такой завесой секретности, что никто в точности знать не мог, чем же конкретно данный Департамент занимается. Насколько мне известно, налоги в России собираются из рук вон, и, следовательно, сотрудники Департаменты доблестно валяют дурака за приличную заплату. Не думаю, что здесь когда-нибудь взаправду Появится настоящий налоговый полисмен. Да и что настоящему, здесь делать? В «Doom» играть с Мишелем?

Компьютерный Миша напоследок дострелил какую-то зеленую чешуйчатую тварь и с сожалением поднялся с места. Что-то ворча себе под нос, он подключил лазерный принтер, заправил его бумагой и мельком глянул на дисплей.

— О, «Тетрис», — заулыбался он, как будто встретил старого знакомого. — А я думал, Як-Семеныч, что только такая игрушка есть…

— Господин Михаил Конев, — строго заявил я, переходя на официальный тон. — Мы с тобой тут не в игрушки играем. Работай и не задавай лишних вопросов. А то у меня может возникнуть желание покопаться в твоей налоговой декларации.

Сдается мне, что ты сильно не доплачиваешь в казну.

Я догадывался, что Мишель в свободное от игр время слегка левачит на казенной технике и гонорар получает отнюдь не по ведомости.

— Да я не задаю, я так… — упавшим голосом наказанного двоечника пробормотал этот компьютерный мальчик, сразу теряя интерес к экрану.

— Вот и хорошо, — смягчившись, сказал я. Немного поглядел, как принтер штампует аккуратные листочки с текстом, и позволил себе отлучиться в сортир на четвертом этаже.

И если бы не везение, там в сортире Госкомпечати и закончились бы сегодня жизнь и деятельность частного детектива Я.С. Штерна. Представляете, куда бы пришлось вешать мемориальную табличку?

Конечно, госкомитетский туалет — это вам не уборная на Казанском вокзале: во-первых, здесь кругом царит нежно-розовый и чисто отмытый кафель; во-вторых, в кабинках пахнет не хлоркой, а каким-то цветочным ароматом. Наконец, в-третьих, здесь по утрам — восхитительное безлюдье; не надо толпиться в очереди и можно выбрать любой апартамент. Хошь с голубым унитазом, хошь с розовым, под цвет стен, а для эстетов — пожалте черный… Мои размышления о здешнем безлюдье оказались очень быстро опровергнуты. Пока я стоял спиной к дверям, лицом к окну, наслаждаясь видами и раздумывая, не стать ли мне эстетом, какая-то сволочь сзади стремительно саданула меня по башке с явным намерением раскроить мне череп. Вернее, насчет намерений неизвестного террориста я сообразил несколько позже — в тот счастливый момент, когда я все-таки пришел в сознание на чисто вымытом кафельном полу.

— Что с вами? — тревожно спрашивало у меня участливое лицо, наклоняясь надо мной. — Вы можете встать?

Благодаря этой участливости я понял, что передо мной — не тот человек, который звезданул меня. В самом деле, со стороны террориста было бы довольно непоследовательно справляться о самочувствии гражданина, которого ты только что чуть не отправил к праотцам.

— Могу ли я встать? — с трудом переспросил я, выигрывая время. И лицо, и голос участливого товарища показались мне смутно знакомыми. По-моему, я на днях видел его по телевидению, когда транслировалось торжественное открытие Московской книжной ярмарки… Батюшки! Ведь это же не кто иной, как сам новый глава Госкомпечати! Видно, террорист вышиб из моей черепушки порядочно мозгов, раз я не опознал высокое начальство с первого захода. У меня есть только одно смягчающее обстоятельство: хозяева особняка на Страстном бульваре за последние годы менялись так часто, что только имена со свистом мелькали на табличке Главного кабинета… Кстати, этого-то как зовут? Ч-черт, не помню! Не обращаться же к нему «Господин председатель Государственного комитета»?

Тогда-то он наверняка решит, будто носатому деятелю уж точно свернули мозги набекрень в подведомственном ему учреждении…

Я медленно поднялся с полу, лихорадочно припоминая всю последовательность здешнего руководства. Танцуя от печки, можно попробовать вычислить необходимого кадра. Алгоритм там очень простой: каждый последующий шеф Госкомпечати вырастал из заместителей шефа предыдущего. Теперь главное — не сбиться. Вначале был Полуэктов, царство ему небесное. Полуэктов родил Федорова, Федоров родил Митрохина, Митрохин родил Резунова, Резунов родил Лапина, Лапин родил Зорина…

Значит, это Зорин. Или еще Лапин? Или кто-то третий?.. Я вдруг вспомнил, как познакомился у Ручьевых с симпатичным таким гэбистом по имени Максим, который уверял нас, будто его родного дядю вот-вот назначат в этот особняк на Страстном. Но вот какая, черт возьми, фамилия у самого Максима? О-о, башка раскалывается. Ладно, фиг с ней, с фамилией — тем более что я уже почти вспомнил имя: Иван. И отчество на букву "Д". Данилович? Донатович? Дементьевич?

Демидович? Денисович? Нет, только не Денисович, я бы запомнил. Солженицына еще в детстве читал, такое не забывается…

Шеф Госкомпечати Иван Какой-тович глядел на меня с сочувствием и с некоторой опаской. Могу себе представить его состояние: он зашел спокойно проинспектировать туалет, а наткнулся на носатого гражданина, лежащего на полу.

Каков сюрприз! Хорошо еще, что на мне элегантный костюм, а не, к примеру, вчерашняя униформа сантехника. Тогда наверняка был бы вызван милицейский наряд.

Вот такие у нас, господа мои, стереотипы мышления: если на полу валяется некто в замызганной спецовке — то явно пьяный в дупелину, а если в той же позиции найден джентльмен — то наверняка поскользнулся, упал, потерял сознание. Я осторожно помотал гудящей головой. Нет, кажется, закрытого перелома у меня нет.

— Поскользнулся… — слабо прошептал я. — На вашем кафеле… Потерял сознание… Простите великодушно, Иван… Денисович…

Шеф Госкомпечати удивленно сморгнул: так и есть, с отчеством я напутал, идиот! Однако, к чести здешнего начальника, он деликатно снизошел к состоянию человека с ушибленной головой и даже не стал меня поправлять.

— Ох уж этот кафель! — всплеснул он руками. — Я ведь предупреждал Резунова, что не надо здесь делать облицовку, как в «Метрополе». Настелили бы обычный финский паркет, в елочку. Финский и мыть можно, если что…

Ага, сообразил я. Значит, это Лапин. Или все-таки Зорин? Ну, неважно, в конце концов. Главное, что этот Иван-не-Денисович невольно меня спас. На мое везение, он тоже оказался «жаворонком» и . спугнул убийцу своим присутствием. В противном случае за первым ударом последовал бы второй, окончательный. М-да, на редкость противный был бы случай!

— Финский… — повторил я, как попугай, вслед за Иваном-не-Денисовичем.

— Действительно, мыть можно…

Господин председатель Государственного комитета по печати осторожно взял меня за руку.

— Давайте-ка я вас провожу, — предложил он. — Вы не ко мне?

Несмотря на удар по голове, я все же понимал, что комнату на шестом этаже упоминать не стоит.

— Я к Ольге… Афанасьевне, — проговорил я в ответ. Я специально сделал паузу перед отчеством, как бы намекая на то, что мы с бабушкой Дроновой хорошо знакомы. Может быть, начальство сообразит, что меня достаточно проводить только до двери?

Начальство сообразило. Иван-не-Денисович довел меня лишь до дверей дроновского кабинета на третьем этаже, с сочувствием пожал мне руку, еще раз помянул проклятый кафель, а затем ретировался.

Бабушка Ольга заулыбалась при виде меня, как будто к ней в гости явился Дед Мороз с целым мешком дорогих подарков.

— Садитесь, Яков Семенович, — она выскочила из-за стола и пододвинула мне кресло, в которое я с облегчением плюхнулся. Нет, не люблю, когда меня лупят по башке.

Тем временем добрая бабушка Ольга уже несла мне чашку крепко заваренного чая и сдобную булочку. Чай был сладким, булочка — мягкой, и я стал немного приходить в себя.

— Ну, рассказывайте, что у вас хорошего, — попросила хозяйка кабинета, умильно глядя на меня. Ей доставляло удовольствие хоть кого-то напоить чаем и накормить. Ее дети и внуки жили отдельно и, если не ошибаюсь, в Петербурге.

Будь мне лет семьдесят, я бы ни на секунду не усомнился: лучшей подруги на закате жизни мне не сыскать. Увы, мне пока было в два раза меньше. Дивный возраст для мужчины. Итак, что же у меня хорошего? — спросил я сам себя и ответил себе:

— Я жив. Уже большой плюс. Однако бабушке Ольге требовалось рассказать нечто природоохранное. Я мучительно напряг память, пытаясь вспомнить хоть какой-нибудь экологический сюжет из раздела «Пестрая смесь».

— Началась миграция зайца-русака, — выдавил я неуверенно. Слава богу, что чай оставался у меня в чашке, и вынужденные паузы можно было маскировать глотками. — Пользуясь этим, браконьеры оставляют капканы на всех заячьих тропах… Имеются многочисленные жертвы… — Я чуть не сказал машинально «человеческие жертвы», но вовремя осекся. Зайцы — это вам не медведи или крокодилы, людей не грызут.

— Да чего ж тут хорошего? — простодушно удивилась Ольга Афанасьевна. — Сущее безобразие!

— Безобразие, — подтвердил я, пытаясь выпутаться из капкана, который сам же себе поставил. И чего я вспомнил об этих зайцах? А о чем я вообще должен был вспомнить? — Именно безобразие. Но мы держим ситуацию под контролем. — На месте Ольги Афанасьевны я бы непременно усомнился, как можно держать под контролем все заячьи тропы, особенно в разгар охотничьего сезона. Или этот чертов сезон не весной, а осенью?

Впрочем, для бабушки Ольги любое слово, изроненное крупным специалистом Госкомприроды Яковом Штерном, обсуждению не подлежало.

— Вот и правильно, — облегченно вздохнула она.

Пользуясь ее вздохом как трамплином для смены темы разговора, я поспешно поинтересовался:

— А что у вас интересненького?

Голова моя гудела уже чуть поменьше. Еще минут десять — и можно подниматься обратно на шестой этаж. Хочется верить, что мой террорист уже смылся из здания и не подстерегает меня на лестнице с дубинкой. Хотя я уже предупрежден и второй раз так просто не дамся.

Ольга Афанасьевна пожала плечами:

— Да все по-прежнему. Читаю региональную прессу, учитываю характер публикаций, настроения…

— И какие же настроения преобладают? — из вежливости полюбопытствовал я.

— Мистические, — горестно поджав губы, ответствовала бабушка Дронова. — Апокалиптические. О чем раньше писали областные газеты? Укос и намолот, производительность труда и победители соревнования. А о чем, спрашивается, пишут газеты сейчас? О грядущих путчах, о предсказаниях колдуна Джумбо и о конце света. Шутка ли, Яков Семенович?

Я понимающе кивнул.

— Какая-нибудь серенькая «Полысаевская правда», — с печалью в голосе продолжала Ольга Афанасьевна, — теперь, понимаете, трактует Нострадамуса или пророчества тамплиеров. А вы представляете, Яков Семенович, какая нынче самая модная тема в наших газетах?

— Задержка зарплаты, — сказал я наугад. Мне казалось, что эта-то тема никогда у нас не выйдет из моды.

— Ошибаетесь! — бабушка Дронова отрицательно покачала головой.

— Представьте себе, зомби. — Это что-то гаитянское? — не без удивления произнес я. В моих ушибленных мозгах мелькнуло туманное воспоминание о каком-то давно читанном романе Грэма Грина. Нет, не знаток я модных газетных тем. Ну, не знаток — и все тут!

— Гаитянское? — недоуменно переспросила Ольга Афанасьевна. — Да нет же — отечественное! Эти умники называют так людей, запрограммированных на определенные команды. Якобы любого человека можно закодировать — как от алкоголизма, — и он, мол, станет исполнять чужую волю… Разве не бред?

— Бред, — согласился я без раздумий. Мой бывший коллега по МУРу Ванька Петров как-то тоже пробовал кодироваться от алкоголизма. На следующий же день рискнул проверить: будет ли его тошнить теперь от водки? Выпил рюмку, выпил две, одолел всю бутылку — хорошо, собака, идет, не тошнит! Закусил пирожком с мясом — и вот тут-то как затошнило! Мясо в пирожке оказалось несвежим. Анекдот.

— Вот я и говорю, — развела руками хозяйка кабинета, показывая на кучу газетных подшивок. — Но люди-то верят во всю эту дребедень. Верят, Яков Семенович, письма в редакции пишут…

Я скорбно кивнул. К счастью, эта модная тема еще не всплыла несколько лет назад, когда я служил в МУРе. Представляю, какая бы лафа была бандитам и убийцам. Я, мол, гражданин начальник, не ведал, что творил. Меня, гражданин начальник, какая-то сука запрограммировала. Так что ищите теперь гипнотизера-программиста, а с меня, Феди Косого с четырьмя судимостями, и взятки гладки. И отпускай-ка меня быстрее на волю как невиноватого, а то я гражданину прокурору буду жаловаться. Не отпускаешь, падла? Может, ты и сам будешь зомби?..

Тут я очень вовремя вспомнил о программисте Михаиле с шестого этажа, который уже наверняка гадает, куда это подевался суровый налоговый полицай.

Вспомнил и стал прощаться с гостеприимной Ольгой Афанасьевной.

— Заходите к нам почаще, — ласково говорила мне вслед добрая бабушка Дронова. — А то сидишь тут одна, пыль с газет сдуваешь…

— Обязательно зайду, — обещал я уже в дверях. Почему бы, в самом деле, не бывать здесь почаще? Здесь милые люди, провожают под руку, угощают чаем, беседуют уважительно. Важно только не посещать в одиночестве сортир — во избежание несчастных случаев. Либо ходить туда с каской на голове. Правда, тут же сообразил я, в комплект к каске полагается еще и военная форма, в которой сотрудник Госкомприроды Штерн смотрелся бы странно. Хотя бродить по этажам в каске и в элегантном костюме — страннее вдвойне. Увидев такое чучело, даже сердобольный Иван-не-Дени-сович — и тот вызовет карету «Скорой помощи» с санитарами. Кстати, карета у подъезда уже имеется. Не меня ли ждет?

Тревожно озираясь по сторонам, я пешком поднялся обратно на шестой и вошел в секретную комнату в тот самый момент, когда на экране компьютера наш пятнистый Ка-50 стремительно заходил на цель. Целью был другой боевой вертолет, судя по эмблеме, украинский. «Доиграемся», — недовольно подумал я. Сначала какие-то хохмачи смастерили «морской бой» за Черноморский флот, теперь дело уже дошло до войны в воздухе. Завтра эти придурки сочинят игру «Взятие Киева», и бело-голубо-красные пехотинцы станут пулять в жовто-блакитных противников. А что потом? Отзываем послов?

— Неужели так увлекательно? — сердито поинтересовался я у компьютерного Мишеля, собирая пачку отпечатанных листов досье и пряча их в свой «дипломат» — Они ведь, Михаил, тебе вроде не чужие. Все-таки братья-славяне…

— Так ведь понарошку, Як-Семеныч, — пробормотал этот юный милитарист. — Виртуальная… о-о, готов!.. виртуальная реальность.

Мишель убрал с экрана игру и удовлетворенно откинулся на спинку стула.

Мебель здесь тоже была американская, очень удобная. Покойный Полуактов устраивал тут наблюдательный пункт всерьез и надолго.

— Все равно гадость, — проворчал я, запирая свой «дипломат» на ключик.

Вшивенький, но замок. Не раскроется хотя бы в метро. —Лучше бы поработал для родного Госкомитета.

— А чего работать? — пожал плечами Мишель. — Скоро, говорят, мою ставку вообще сократят, машины передадут бухгалтерии. Комендант здания уж давно зарится на эту комнатку — инвентарь хранить… Вам в налоговой полиции случайно программисты не нужны?

— Черт его знает! — отозвался я сумрачно. Похоже, Полуэктов перехитрил самого себя. Так надежно замаскировал свою программу, что ее того и гляди ликвидируют за ненадобностью. Пока эту пещеру Аладдина спасает только чехарда с руководством Госкомпечати. Но стоит только новому начальнику преодолеть восьмимесячный срок на этом посту — и у него руки обязательно дотянутся и до шестого этажа. В самом ведь деле, комендант давно просит, ведра ему негде хранить, понимаешь ли.

Я попрощался с загрустившим Михаилом, вызвал лифт и без происшествий доехал до первого этажа. Голова моя по-прежнему гудела, но уже заметно потише.

Как трансформатор в хорошей кондиции. Ну и отлично. Головная боль для частного сыщика есть меньшая из бед. По шкале неприятностей эту беду значительно опережают смерть, ранение и безденежье.

Хозяйка книжного лотка на первом этаже успела уже явиться и разложить свой товар, а у меня в наружном кармане элегантного госкомприродного пиджака как раз лежала наготове пятидесятирублевая банкнота с санкт-петербургским пейзажем. На книжные надобности. Надеюсь, будущий гонорар от генерал-полковника перекроет мои сегодняшние траты. Не для чтения ведь книги покупаю, а для дела.

— У вас есть последние издания «Тетриса»? — спросил я.

Очкастая пигалица, ни слова не говоря, указала наманикюренным ноготком на пять разнокалиберных томов, расположившихся на правом лоточном фланге.

— Что-то маловато… — недоверчиво протянул я, складывая тома в стопку.

Мне-то казалось, что «Тетрис» шлепает свои издания, как блины. Ни дня без строчки.

— Вы сами сказали «последние», — противным голосом заметила пигалица. — За апрель и половину мая у них вышло ровно пять штук. Вам теперь поискать предпоследние или этим обойдетесь?

Пять книг мой «дипломат» спокойно выдерживал, а сам я с таким грузом мог даже бегать, и прыгать, и брать барьеры. Но все, что свыше пяти, было уже перебором. Ладно, пока достаточно и этих. Не будем углубляться в более отдаленное прошлое. Мне ведь о «Тетрисе» не диссертацию писать, в конце концов.

— Хватит последних, — ответил я пигалице и вручил ей купюру. Продавщица немедленно начала Рассматривать ее на просвет. По-моему, ей втайне Даже хотелось, чтобы моя денежка оказалась поддельной.

— Не фальшивая, не фальшивая, — нетерпеливо проговорил я. Я успел уже открыть замочек своего «дипломата», погрузить туда покупки, снова закрыть и спрятать ключик, а пигалица все изучала мою банкноту. Возможно, ей просто нравился санкт-петербургский пейзаж на банкноте. Возможно, ей нравился город Санкт-Петербург целиком.

— Вроде бы настоящая… — после долгих раздумий сделала вывод маленькая лоточница и почти доверительно сообщила мне:

— Без проверочки нельзя.

Зазеваешься — мигом обштопают. С виду-то все сейчас приличные…

Каждый раз я забывал о милом характере местной лоточницы, и каждый раз этот характер напоминал мне о себе. Деньги сэкономишь, но и нахлебаешься тут комплиментов. Как там у поручика Лермонтова? «Тамань — сквернейший городишка на планете. Здесь меня обхамили и вдобавок чуть не вышибли мозги…» Примерно так.

— Нельзя ли повежливее, дорогуша? — раздраженно буркнул я. — И сдачу хорошо бы с моего полтинника.

— Мне тут не за вежливость платят, — с удовольствием откликнулась пигалица. — А за точность и знание товара. Вот ваша сдача. Ну-ка, проверьте ее!

Я проверил. Из принципа. Все было точно до копейки. Впрочем, она действительно никогда не обсчитывала. Полагала ниже своего достоинства.

— И насчет вежливости не надо мне ля-ля, — продолжила свою мысль честная лоточница. — Публика здесь раз в сто нахальнее. Вот с полчаса назад пробегал какой-то бугай. Накачанный, как Рэмбо, морда кирпичом. Выскочил из лифта, задел ножищей мой стол, все разронял… И я же у него еще оказалась глистой очкастой!

Описание бугая было крайне интересным. Не этот ли Рэмбо тюкнул меня нынче по голове?

— Ай-яй-яй, — сказал я с преувеличенным сочувствием в голосе. — Вот сволочь. И куда он делся?

— Куда и вы сейчас денетесь, — кратко ответила пигалица. — За дверь выбежал — и привет.

— А потом? — не отставал я. — Он на улице в машину сел?

Пигалица мстительно улыбнулась, откашлялась и громко, на весь этаж возвестила:

— Я, между прочим, за мужиками — не бегаю! Сказано все это было не просто противным, а препротивнейшим тоном. Сонный милиционер с вахты встрепенулся, глянул на пигалицу, затем на меня. И на меня, по-моему, не без сочувствия.

— Всего доброго, — поспешно проговорил я и трусливо, не по-мужски, покинул поле брани. В турнирах по брани я частенько проигрывал слабому полу. К тому же пигалица здесь играла на своем поле, а я — на чужом. Вдобавок я был еще и контужен.

За дверью никакого Рэмбо, естественно, не оказалось. И даже «Скорая помощь» скрылась неведомо куда, так что я не смог потребовать хотя бы запоздалой сатисфакции у шофера-раззявы. Вендетта отменялась. Оставалось только съездить на улицу Радио, выяснить точное местонахождение офиса «Тетриса», а уже дома перелистать их книжечки для очистки совести. И готов отчет для генерал-полковника. А завтра отчет сей можно будет ему представить — и разойтись с господином Сухаревым, как в море два корабля. Он — огромный авианосец, я — маленький торпедный катерок. Плавать нам в разных океанах, и ничуть не жалко.

Я спустился в метро, в два приема доплыл до Курской, а оттуда уж семьдесят восьмой автобус доставил меня прямо к дому номер 5-а по улице Радио. Прямо к единственному подъезду одноэтажного дома с вывеской «Высшие бухгалтерские курсы. Вторая ступень». Как я и думал, никакого «Тетриса» не было и в помине. Я нарочно обошел здание вокруг, но других дверей и других вывесок не наблюдалось.

Может быть, это маскировка? — подумал я. В конце концов, и за невиннейшим «Кузей» на Сущевском валу скрывалась сама Служба ПБ. Вдруг и здесь нечто похожее?

Я присмотрелся к окнам и дополнительных едств защиты не обнаружил. Войдя, не нашел я здесь и леопардов с автоматами. За столом сидел одинокий дедушка-вахтер, кушал бутерброд и читал потрепанную книгу Лоры Макмастер из «Дамской серии». Услыша меня, дедуля произнес, неотрываясь:

— Каникулы! Через месяц приходите. — Я вообще-то не на курсы, — объяснил я этому пожилому любителю дамских романов. — Я насчет «Тетриса»… Признаться, я был готов к тому, что вахтер пожмет плечами, удивленно переспросит: «Тетрис»? Сроду таких здесь не было!" — и вновь углубится в свое бульварное чтиво. Однако дедуля ничуть не удивился. Он отложил свой том, полез в тумбочку, откуда и выгреб с десяток пестрых конвертов.

— Наконец-то, — сказал он, вручая все письма мне. — А то, я смотрю, уже две недели никто из ваших не приходил. Скоро корреспонденцию складывать будет некуда.

Я мельком взглянул на конверты. Обычная учрежденческая переписка: счета, реклама, пакеты с солидными штемпелями «Госком…», «Мин…», «Фин…». Пара писем, если судить по маркам, были из дальнего забугорья. Ага, Уругвай. Господа Терехов и Трифонов шлют пламенные приветы господину Искандерову из самой Южной Америки. Теперь я мог бы спокойно отсалютовать дедуле, заграбастать чужие письма и свалить отсюда. Мог, но не стал. Яков Семенович Штерн — без крайней на то нужды — не занимается перлюстрацией.

— Нет-нет, — объяснил я вахтеру, возвращая ему пачку. — Вы меня не так поняли. Я не из «Тетриса», я просто ищу «Тетрис»…

Вахтер спрятал письма обратно и рассудительно сказал:

— Нет их здесь, понимаешь меня? Сюда только письма для них приходят. А где у них помещение, мне не докладывают.

Понять старика-вахтера было легко. Собственно, никакого криминала в этом фокусе не было, у многих серьезных столичных контор юридический адрес сегодня не совпадал с фактическим: так удавалось избегать нежелательных визитеров.

Здесь чувствовалась рука господина Трифонова, этакий современный бизнес-стиль.

Даже электронное досье, как видим, на этом адресе лопухнулось. Что ж, придется просить помощи у Славы Родина: пусть его авторитетные слухи сослужат мне службу. Должен же я хоть что-то получать в порядке компенсации за его утренние звонки.

Я вышел из дверей Высших бухгалтерских курсов и отправился к остановке.

Улица имени Радио была пустынна: утренний народ отправился на работу, а лица свободных профессий еще дрыхли в свое удовольствие. Машины — и те проезжали здесь редко-редко. Автобусы — тем более. Должно быть, мой номер 78 предпочитал улицы с более понятными названиями. В самом деле, что значит «улица Радио»?

Какое именно радио имеется в виду? Может быть, «Эхо столицы» или «Свобода», а может быть, «Радио России» или «Маяк». Пока я предавался размышлениям о том, что не бывает радио вообще и истина всегда конкретна, за углом зашуршали шины.

Мой автобус! — обрадовался я про себя. Точнее, собирался обрадоваться, но не успел.

Это был вовсе не рейсовый 78-й, а белый микроавтобус. Еще точнее — «Скорая помощь». А уж если быть абсолютно точным, это была именно та «Скорая помощь», которая чуть не расплющила меня о стену здания Госкомпечати и сейчас собиралась повторить свой трюк. Благо свидетелей нет. Я сразу узнал водителя-раззяву.

Секундой позже я разглядел рядом с шофером какую-то плотную фигуру. Если это тот самый тип, который совсем недавно рассыпал книжки у маленькой лоточницы, то она в чем-то явно права, не пожелав бегать за мужчинами. Конечно, в русских селеньях еще встречаются женщины-камикадзе, способные войти в горящую избу-читальню и остановить на скаку такого вот мордоворота, добиваясь любви. Но самая здоровая реакция при виде подобного экземпляра — бежать от него со всех ног. Что я и сделал.

Говорят, серьезные специалисты по чрезвычайным ситуациям недавно обсуждали за круглым столом важный вопрос: может ли пешеход удрать от автомобиля в условиях современного мегаполиса? Специалисты разошлись во мнениях: одни были безоговорочно за отрицательный ответ, другие все-таки склонялись к положительному, учитывая разветвленную городскую инфраструктуру. Лично я бы на тот вопрос сейчас ответил коротко: не может, но пытается изо всех сил. Силы, учтите, были неравными. Я был безоружен, отягощен тяжелым «дипломатом» и на бегу терялся в догадках, чего же эти деятели от меня хотят. Лично у меня с Минздравом не было никаких серьезных конфликтов. Ну, может быть, я в ранней молодости и подделал разок больничный, чтобы вместо лекции по римскому праву рвануть в кино. Ну, еще всю жизнь не слушался предупреждений Минздрава, напечатанных на сигаретных упаковках. Но разве за это лупят по голове в туалете? Не-ет, господа хорошие! Разве за это преследуют на приличной скорости?

Нет и еще раз нет! Вывод один: и шофер, и мордатый Рэмбо, и сама машина к благородному Минздраву отношения иметь не могут. Самозванцы чистой воды… Но какие, черт, настойчивые самозванцы!

Я сумел взять неплохой темп и пару раз красиво уворачивался от настигающего капота микроавтобуса. Остальные разы я уже уворачивался некрасиво — словно испуганный мышонок от кошачьей лапы. От пули, кстати, я бы так не увернулся. Однако эти деятели на фальшивой «Скорой» и не стреляли пока. То ли экономили патроны, то ли им было почему-то не все равно: найдут ли потом на улице жертву несчастного случая или эта жертва обнаружится с пулею между лопаток. Я пообещал себе додумать потом эту мысль, если голова останется цела.

Горькую правду о своей беспечности я тоже отложил на потом. Пока пусть правда будет в ногах, а душа — в пятках. Бегун тем и отличается от беглеца, что его проигрыш несмертелен. Ну, не успел. Ну, опоздал. Проиграл сегодня, станет чемпионом завтра. А у нас, беглецов, шанс первый — он же и последний. Кто не успел, тот покойник.

Покойником быть почему-то не хотелось. Если я и мечтал сейчас о скором конце — так только о конце улицы безымянного Радио. Тут пока я был беззащитен: подъезды заперты, подворотни забиты. Зато чуть дальше, на границе улиц Радио и Казакова, смутно маячило спасение — черно-желтый портал «Андреевского флага», роскошного питейного заведения господина Лушина. Ну-ка, наддай, Яков Семенович!

Прыг-скок, прыг-скок.

Мои нелепые прыжки, должно быть, очень веселили четырехколесную белую кошку с красным крестом на боку. Я оказался увлекательной целью и трудной мишенью, разжигающей спортивный азарт. Мои зигзаги будили охотничий инстинкт.

Кошка делала рывок — мышка бросалась под защиту фонарного столба. Кошка слегка тормозила — мышка тут же пыталась выгадать еще десяток метров. Плотоядное мурлыканье двигателя «скорой» то неотвратимо настигало меня, то чуть стихало.

Наконец, микроавтобус, словно резвяся и играя, подарил мне пятисекундную фору: видимо, чтобы р-р-р-разогнаться и очень технично подавить остатки моего сопротивления вместе со мной самим. Отлично, фора так фора, глупо не воспользоваться таким подарочком. Я что есть мочи рванул к своей черно-желтой цели напрямик. Теперь у меня отпала необходимость петлять и уворачиваться.

Теперь в дело вступала старая формула из Учебника физики — расстояние, деленное на скорость. А скорость зависит уже от физической формы. Впрочем, это уже учебник биологии. Наддай, Яша! Не подведи школьные учебники! Я наддал.

Прежде «дипломат» с книгами и досье на «Тетрис» только путался у меня под ногами, мешая прыгучести; зато теперь он подобно гироскопу не позволял мне отклониться от прямого курса. И-раз, и-раз! Расстояние сто метров… восемьдесят… уже .шестьдесят… Жми, Яша, идешь на рекорд!

Мурлыканье за спиной превратилось в обиженное рявканье, но было уже поздно: увлекшись игрой в кошки-мышки, экипаж «Скорой» не заметил, как местность стала резкопересеченной. Ко входу в «Андреевский флаг» можно было проехать только на самой малой. Архитектор, умница, наворочал у входа великое множество финтифлюшек: каких-то каменных львов, чугунных ядер, бронзовых якорей и железных цепей на столбах. Посреди всего этого восхитительного безобразия громоздилась стела с золоченой табличкой "Здесь будет поставлен памятник крейсеру «Варяг».

Взвизгнули тормоза, и я смог победить последние метры с явным отрывом от преследователей. Архитектурные фантазии «андреевцев» спасли меня от многих неприятностей — тем более что эти несколько метров перед финишем я и сам преодолел с большим напрягом. Я все-таки не бегун, деление расстояния на скорость — не моя профессия.

Щелкнуло новенькое железо, звякнул колокольчик, и я оказался внутри.

— Тебе чего? лениво спросил плечистый гоблин из-за стойки.

— В туалет… пройти… задыхаясь, произнес я.

— Вали отсюда, — меланхолично посоветовал мне гоблин. — У нас вход платный, дядя.' Давай, вали, а то выкину щас.

Здешний гоблин вовсе не нарывался на драку. Это был такой фирменный стиль поведения, принятый в некоторых столичных забегаловках побогаче.

«Андреевский флаг» был питейным заведением, без сомнения, богатым.

Безлюдье здесь царило только утром, а к вечеру тут, говорят, не протолкнуться от желающих потратить свои баксы. Сам господин Андрей Лушин, хозяин и основатель заведения, был потомственным аппаратчиком. Лушин-дед руководил при Сталине одним из московских райкомов, Лушин-папа исправно трудился в горкоме у Гришина, а Андрюшеньке светила прямая дорога в ЦК и выше. Но в 91-м догадливый Андрей плавно перевел партийную карьеру на коммерческие рельсы и уже к осени следующего года отстроил свой роскошный «Андреевский флаг» на месте, предназначенном для химчистки. Когда я впервые увидел этот портал, эти цепи с ядрами и этих львов, мне немедленно захотелось притащить сюда нескольких дураков-журналистов, которые все еще обожают искать денежки КПСС где-нибудь далеко-далеко. И если уж после встречи с новостройкой господина Андрея эти горе-репортеры не бросят писать всякую чушь про клады в Южной Америке и счета в швейцарских банках — то флаг им в руки, представителям второй древнейшей.

Андреевский флаг, разумеется.

— Ты еще здесь? — удивленно спросил гоблин, выдвигаясь из-за стойки.

Я бросил взгляд на дверь. Экипаж лже-"Скорой" мог уже и покинуть свое транспортное средство и двинуться сюда пешком. Так сказать, руками довершить то, что не удалось сделать колесами. Пререкательство с гоблином было бы недопустимой тратой только что выигранного времени. Поэтому я просто показал парню краешек своего муровского удостоверения и скромно повторил свою просьбу:

— В туалет. Мне бы. Пройти.

— По коридору налево, последняя дверь, — сумрачно проговорил гоблин, тут же задвигаясь обратно за стойку. Проходя в коридор, я еще успел услышать за спиной раздраженное бормотанье: «Так и норовят, сволочи, поссать на халяву!»

Глупый гоблин между тем был в корне не прав.

На исполнение нормального человеческого желания остановиться, оглянуться и облегчиться времени тоже не оставалось. Здешний туалет был для меня средством, а не целью. Через его окно я надеялся выбраться наружу и немножко запутать своих преследователей…

Замысел мой удался ровно наполовину: выбрался наружу я элементарно, но и экипаж машины боевой не дремал. Стоило мне сделать всего с полсотни шагов, как в просвете боковой улочки мелькнул знакомый белый профиль «Скорой». Проклятье!

Я попытался вжаться в стену, надеясь остаться незамеченным, но стенка, как назло, была желтой, а мой элегантный костюм — черным. Нужно было быть слепцом Гомером, чтобы не разглядеть черное на желтом. И, можете быть уверены, со зреньем у ребятишек из «Скорой» все было в лучшем виде.

— Вот он! — послышался радостный крик. Победно взревел мотор микроавтобуса, а мне вновь пришлось лихорадочно удирать в неизвестном направлении. Хотя нет, в хорошо известном: всего метров тридцать отделяло меня от светло-красной коробки недостроенного билдинга на улице Казакова. Про эту архитектурную достопримечательность я уже слышал по радио дня три назад и тогда еще посмеялся… Господи, да вот же оно, спасение, нежданно-негаданно! Как я раньше не догадался? Ходу, ходу, Яков Семенович, еще один рывок, рывочек!

Поглядим, выйдет ли у нас аттракцион «Охотники на мамонтов»? В городах такие штуки удаются редко и требуют подготовки, а тут все сделали без тебя, только пользуйся, не зевай…

Недостроенный билдинг на улице Казакова принадлежал известному датскому концерну «Оле-Лукойе». Это сооружение было третьим по счету и последним по времени возведения. Два других здания концерна — зеленая остроконечная башня на Юго-Западе и серо-стальная громада на Чистопрудном — были уже готовы. Билдинг на Юго-Западе строили французы, глыбу на Чистопрудном возводили турки, а вот здание на Казакова доверили нашим. Погнались, как тот поп, за дешевизной.

Сейчас здесь не было ни души: забастовка. Строители требовали прибавки у своих датских нанимателей, а пока дружно покинули недостроенный билдинг. Мол, знай наших!

Я взбежал на пандус, обернулся к наезжавшей «Скорой» и рукой, свободной от «дипломата», натянул нос своим преследователям.

— Козлы-ы-ы! — заорал я, надсаживаясь. Крик вышел полузадушенным после быстрого бега, но и этого вполне хватило. Теперь мне оставалось только стремительно отбегать под громадный свод первого этажа, искренне надеясь, что погоня не станет спешиваться и влетит за мной по пандусу на первый этаж.

Так и есть: влетели! Я услышал за спиной мощное «кррра-а-ак!», осторожно обернулся, стараясь сохранить равновесие, и увидел вместо «Скорой» только огромную дыру в полу и столб пыли.

Собственно говоря, здесь и пола-то не было. Строители сделали временный настил, чтобы самим не упасть в бетонный колодец подвала, и на этом временно успокоились. Спор с датчанами об оплате возник аккурат в тот момент, когда полы надлежало крыть. Вместо этого мастера обстоятельно покрыли хозяев билдинга всеми словами, которые знали, и под гордые разговоры про инфляцию без боя оголили фронт работ. Я помню, что комментатор «Эха столицы» еще выражал удивление, что билдинг на улице Казакова вообще пока стоит — при нашей-то, привычке начинать строительство с крыши и где-то на уровне первого этажа требовать на магарыч. Шутка непатриотичная, ко смешная.

Вот и дошутились.

Я очень медленно приблизился к краю пролома и глянул вниз. Глубина бетонного подвала была весьма приличной. «Скорая», как видно, зацепилась за балку, кувыркнулась в воздухе и упала боком. Никто в машине не подавал признаков жизни. Навряд ли у экипажа микроавтобуса были пристегнуты ремни безопасности. И — главное! — навряд ли бы это помогло, даже если ремни были в порядке. Конструкторы страхуют машины от столкновения, но не от падения в бетонные подвалы. Се ля ви.

Может быть, кто-нибудь из экипажа фальшивой «Скорой» был еще жив, однако у меня не было никакого желания это проверять. С жизнями расстались те, кто намеревался отнять жизнь мою. Причем неоднократно. Мы в расчете. Минздрав предупреждал.

Я, прижимаясь к стеночке, обогнул дыру в полу, неторопливо спустился по пандусу вниз. Почистился, отдышался и прибыл на остановку 78-го ровнехонько ко времени его прибытия. Моя дорога домой — автобус, метро, пешком — больше не была омрачена неприятными происшествиями. По пути я задавал себе только один вопрос: почему? По какой такой причине меня сегодня атаковали уже трижды и кому это, черт возьми, понадобилось?

Версий было несколько. По одной из них кто-то мстил мне за удачную операцию на улице Айвазовского. По другой кому-то не понравились мои походы на шестой этаж к электронным досье. Наконец, главной причиной моих бед могло оказаться задание генерал-полковника Сухарева.

Сначала я отбросил вторую версию как самую неубедительную. Если бы кого-то всерьез беспокоило наследство Полуэктова на шестом этаже, то гораздо проще было бы устроить погром там. Тем более что, кроме Якова Штерна и программиста Мишеля, никто бы особенно не огорчился такому исходу. Вероятно, комендант и обрадовался бы можно убирать обломки компьютеров и складыват здесь, наконец, старые стулья и жестяные ведра.

Мое внимание к издательству «Тетрис» тож едва ли могло бы привести к фатальным последствиям. Я не откопал решительно ничего, за что наше время могли открутить голову. Мелочи не в счет: идеальных контор не бывает, да и быть не может. В наших-то условиях.

Стало быть, это «перехватчики» мстят за собратьев, отправленных вчера в канализацию на улице имени Рогова. В принципе не так уж трудно опознать в сантехническом Робин Гуде Якова Семеновича Штерна. Кто-то случайно мог бы догадаться, а упущенный тираж «Великолепной Анны» — достаточный повод, чтобы превратить детектива Штерна в кровавую лепешку…

Честно говоря, эта первая и такая очевидная версия меня тоже не очень-то устроила. Конечно, и на Айвазовского, и на Казакова присутствовали микроавтобусы, замаскированные под фургончик «Мосгаза» и под «Скорую помощь».

Более того: при желании в этом можно было бы увидеть один и тот же почерк, тоже своего рода единство стиля. И все-таки для «перехватчиков» способ мести был чересчур замысловат. Уж тем-то наверняка наплевать, в каком виде будет обнаружен труп Якова Семеновича Штерна и кто что может подумать. Напротив — маскировка под обычный несчастный случай на проезжей части была бы невыгодна для таких «неуловимых мстителей». Те бы скорее предпочли широкую рекламу своей расправы… М-да, и тут выходит у меня не слишком убедительно.

Приближаясь к своему подъезду, я в конце концов сделал мудрый вывод, что количество желающих прикончить Якова Семеновича всегда будет больше, чем число его версий на этот счет. Потому требуется соблюдать осторожность, поглядывать по сторонам и иметь «Макаров» под рукой.

Я бдительно осмотрел вход в подъезд, бди-льно поднялся по лестнице на свой этаж, осторожно оглядел свою дверь с бронированной табличкой. Нет, все спокойно. Внутри квартиры тоже се было спокойно — и только трубка моего телефона издавала тихие, как вопли в подушку, короткие гудочки. Видимо, уходя утром, я второпях задел ее, и трубка неплотно легла на рычаг.

Я поправил трубку. Телефон моментально затрезвонил, словно только того и дожидался.

— Яшка, это ты? — напряженно спросил знакомый голос. — Это ты?

— Это я, дорогой Слава, — покорно ответил я. — Успокойся, все нормально. Я жив. :

— А почему гудки были короткие все утро? — продолжал меня допрашивать Родин. — С кем это ты болтал?

— Ни с кем, — объяснил я настырному Родину. — Трубка плохо лежала.

Доволен, наконец?

— Извини, конечно, Яков Семенович, — проговорил Слава несколько обиженным тоном. — я ведь не просто из любопытства, сам знаешь. Я ведь волнуюсь за тебя.

Мало ли что…

— Ценю, — сказал я. — Так ты мне звонишь только из-за этого?

Родинский голос немедленно окреп и повеселел.

— Не только, — бодро заявил мне этот собиратель слухов. — Пока у тебя, видите ли, трубка плохо лежала, я тако-о-о-о-е узнал…

— Стоп, Слава, стоп, — прервал я его излияния. — Рекламная пауза. Пока я не забыл, скажи-ка мне скорее, где офис у издательства «Тетрис»?

— Тоже мне, бином Ньютона, — пренебрежительно фыркнул этот знаток всего и вся. — Тебе почтовый адрес или фактический?

— Фактический, — я нашарил карандаш, намереваясь записывать. — Диктуй.

— Тут и диктовать особенно нечего, — заметил Родин. — Здание «ТАСС» знаешь? Третий этаж, две комнаты в конце коридора, рядом с запасным выходом.

Номера не помню, но там табличка самодельная висит. Увидишь.

— Я к ним в гости не собираюсь, — отозвался я. — Просто собираю кое-какую информацию. А теперь скажи мне домашний телефон Искандерова.

— Смотрю, ты за них взялся, — хихикнул Слава — Гнобить будешь? Ну, давай записывай телефон… — И Родин продиктовал мне семь цифр. — у него там автоответчик, как у тебя был. Сроду не поймешь, правда его нет дома или он прикидывается… Смотри только не стукни никому, откуда адрес и телефон добыл.

— Само собой, — согласился я. — Спасибо, благодетель. Ну, пока.

— Что значит «пока»? — оскорбленным голосом воскликнул Родин. — А новость?

Главную новость узнать не хочешь? Или, может, опять по твоему радио все раньше меня сказали? А?

Делать было нечего, от Родина не отвертишься.

— Выкладывай свою главную, — проговорил я устало. — Радио я сегодня не слушал, конкурентов у тебя нет.

Слава радостно откашлялся и объявил медленно и торжественно:

. — На-па-де-ние! Есть раненые.

— Чего-чего? — не понял я. — Какое еще нападение?

— Самое прямое, Яшка! — довольно сообщил Родин. — Вооруженное. Вчера была обстреляна книжная точка у Савеловского. Не та, что внизу в переходе, а та, что наверху… Представляешь, что теперь начнется?

Я очень хорошо представлял.

— Подробности, Слава, только не тяни. По моему голосу Родин живо догадался, что мне не до шуток, и выдал подробности. Нападающий был один, в маске и камуфляже. После выстрелов прыгнул в иномарку — и был таков. Один лоточник ранен в руку, другой контужен — стеллаж на него упал. Особых примет нападавшего никто не заметил. Заметили только, что мощный, как шкаф. А автомат — такой небольшой, современный такой. Нет, не «Калашников» десантный и вроде бы не «узи», какой-то другой…

— Ясно, — сказал я, стараясь не выдать Родину своих чувств. — Ценная информация. Теперь я в , курсе, благодарю. Ладно, пока.

— Яшка! — обиженно взвыл Слава. — А комментарий?!! Комментарии специалиста? Для газеты, Яшка, имей совесть!

— Слава, друг мой, — медленно и с нажимом проговорил я. — Комментировать для газеты я не буду. Выслушай и забудь. Ты не маленький и знаешь, что наезд на савеловцев без последствий не останется. И все знают. Значит, это не начало большого передела, а просто самодеятельность какого-то идиота. Воевать сейчас никто не хочет, да и не готов к войне никто, уж тем более останкинцы. И, кстати, Тарас тоже не готов. Если меня позовут на арбитраж, я постараюсь им это доказать.

— А тебя позовут? — жадно спросил Родин. Он уже однажды изъявлял готовность поехать со мной на такое толковище в качестве мальчика-ассистента.

Мне тогда с трудом удалось втолковать ему, что арбитру шестерок не полагается.

— Надеюсь, — сказал я. — Раньше всегда звали… Ну, теперь я могу повесить трубку?

— Яш, погоди, будь человеком, — заныл Родин. — Я ведь умру от любопытства… Так кто, по-твоему, этот идиот, что стрелял? Ты ведь догадываешься, по голосу чувствую… Хоть приблизительно, хоть намекни…

— Ничего я не догадываюсь, — отрезал я. — Москва большая, дураков в Москве много. У каждого десятого дурака есть автомат. Не знаю, Родин, понятия не имею, отстань. В общем, спасибо и до свидания.

Я поскорее бросил трубку, чтобы не слышать родинского нытья. И еще потому, чтобы больше не врать своему приятелю. «Мало мне своих неприятностей, — подумал я с тоской. — Мало мне убийц на „Скорой“, мало мне „Тетриса“ и генерал-полковника. Теперь будьте любезны отправляться мирить гауляйтеров, полдня коту под хвост… Глаза бы мои не видели этих рож!»

Трубка опять легла на рычаг неплотно, но я нарочно минут десять ее не поправлял. Беда еще в том, что я действительно догадывался, кто был тот идиот с маленьким автоматом. Я очень хорошо запомнил фразы графа Паоло Токарева: «Это будет АКЦИЯ… Вы меня еще попомните!» Вчера я им не придал значения, а напрасно. Ведь именно граф говорил мне про пиратские его издания на савеловском лотке. И именно у графа такой шкаф-телохранитель с автоматом «ингрем» под мышкой. Боже ты мой, да он не просто идиот. Он идиот в кубе, в десятой степени.

Еще один неуловимый мститель на мою голову. И, самое смешное, мне ведь и его придется спасать. Они ведь на кусочки разорвут графское отродье вместе с телохранителем его, если узнают… О, мама миа, будет ли у меня покой в этой жизни? Или только в следующей, когда я стану цветком лотоса?

С этими горестными мыслями я освободился наконец-то от своего элегантного костюма. Повесил пиджак на спинку стула и машинально запустил руку во внутренний карман. Вчера вечером я переложил туда из спецовки свой счастливый кошелек с неразменной пятеркой и визитной карточкой генерал-полковника Сухарева.

Кошелек исчез. То ли я обронил его во время бегства от «Скорой», то ли его у меня вытянули раньше. Например, в сортире Госкомпечати, когда я валялся без сознания на розовом кафельном полу.

Глава пятая

БАЛАШИХИНСКАЯ КОНВЕНЦИЯ

Терпеть не могу гулких бетонных ангаров. В них твой голос, усиленный высокими стенами, сам обретает привкус бетона. Лет семьдесят назад 8 таком же гулком сарае на окраине Чикаго знаметый рефери Лесли Стоквуд пытался мирным путем разрулить проблемы Аль Капоне, Джона Диллинджера и Голландца Шульца.

Теперь таким же малоприятным делом вынужден заниматься Яков Семенович Штерн в подмосковной Балашихе на территории одного из книжных складов фирмы «КДК».

Собачья работенка, доложу вам. Хочешь не хочешь, а гавкнешь. И как только новый спикер Думы справляется? Хотя у него, по крайней мере, микрофон. А у меня только глотка и толстый-толстый слой бетона вокруг.

— Кто начнет, господа? — заорал я, стараясь перекрыть шум.

Ни гонга, ни колокольчика арбитру не предоставлялось. Со злостью я подумал, что в следующий раз обязательно прихвачу с собой деревянный молоток и в порядке установления тишины грохну по капоту ближайшего «БМВ». Тут-то меня все сразу услышат, как миленькие.

— Я начну, я! — спохватившись, крикнул в ответ маленький кругленький господинчик в супердорогом прикиде от Версаче, который — несмотря на цену и видимые усилия портных — смотрелся на господинчике, как на корове седло. Это был Лев Евгеньевич Тарасов, президент АОЗТ «Эстелла-М». Он же — Тарас, савеловский гауляйтер. Так вышло, что именно Тарас сегодня пребывал в роли обиженной стороны, и его визгливый голос звучал не хуже отсутствующего колокольчика. Шум начал стихать. Злопамятность Тараса была всем известна. Я не сомневался, что он возьмет на заметку любого, кто сейчас помешает ему изложить свои кровные обиды.

— Прошу вас, Лев Евгеньевич, — проговорил я, пользуясь затишьем. Каждая моя фраза точно соответствовала стародавнему ритуалу, возникшему едва ли не во времена Аль Капоне. — Никто не возражает, господа?

Братва не возражала. Я махнул рукой, и Тарас выскочил на невысокий бетонный подиум, предназначенный для складских электрокаров. За собой он тащил сильно испуганного парня, чья рука болталась на перевязи. Как видно, это и был лоточник, пострадавший во время недавнего налета на его лоток возле вокзала.

Бедный парень затравленно озирался и покорно следовал за шефом — единственным знакомым ему человеком среди прочих незнакомых и наверняка опасных. Должно быть, он впервые присутствовал на столь авторитетном сборище и наверняка успел пожалеть, что когда-то по дурочке связался с книжным бизнесом. Поймав взгляд этого парня, я ободряюще ему улыбнулся. Дескать, не тушуйся, приятель, все обойдется. Несмотря на воинственный нрав Тараса, сегодняшнее толковище под сводами ангара обещало быть предельно мирным. Не зря ведь мне удалось вчера, пользуясь законным правом арбитра, переиграть место встречи и перенести ее из расторгуевского лесочка сюда, в Балашиху. Укромность лесной опушки еще смогла бы спровоцировать кого-нибудь на фокусы с применением огнестрельного оружия, однако здесь, на складе у Ярослава, фокуснику бы первому не поздоровилось.

Обстановка не располагала к конфликтам: книжные ангары фирмы «КДК» находились примерно в пятистах метрах от КП дивизии имени Дзержинского. Так что громко качать права тут было попросту глупо. Все догадывались о неформальных, но тесных контактах «КДК» с дзержинцами и завидовали умному Яру хорошей коммерческой завистью. Поскольку регулярно обеспечивать весь офицерский и сержантский состав бесплатными выпусками «Всемирного бестселлера» и «Мастеров триллера» все Равно выходило на порядок дешевле, чем завозить из города сотню частных охранников с помповыми ружьями, платить изрядные суточные и премировать все теми же книгами. Под крылом у элитной дивизии фирме «КДК» жилось, как у бога в кармане. Любой наезд со стрельбой не прошел бы для дзержинцев незамеченным, а тамошние ребятишки были обучены при первых же звуках выстрелов врываться на территорию и применять эффективные спецсредства, ни в каких должностных инструкциях не перечисленные. Ну а на случай тихой бузы у Яра всегда имелось еще и полтора десятка вымуштрованных кавказских овчарок, руководимых парой опытных инструкторов из столичного КСС. Под таким прикрытием любая потенциальная разборка автоматически превращалась в согласительную встречу на высшем уровне, а щедрый Яр, любитель тишины и порядка, брал за «крышу» чисто символические комиссионные. Он вообще был на редкость симпатичным дядечкой, этот Яр-Ярослав. Другой бы на его месте давно уже ходил в крупных столичных авторитетах и муштровал гауляйтеров не хуже, чем тех же овчарок. Яра, однако, вполне устраивала своя балашихинская периферия: книги он любил больше, чем власть. Даже название его фирмы расшифровывалось как «Книги —Деньги — Книги», не наоборот. Деньги были преходящи, а печатное слово — вечно. Хороший принцип, я и сам бы под ним подписался…

Задумавшись, я пропустил половину вступительного монолога Тараса и сосредоточился лишь тогда, когда тот, поплакав о тяжести финансового года, перешел к основной части обличительной речи. С места в карьер Лев Евгеньевич обрушился на останкинцев, которые-де нагло установили свои лотки почти на границе сопредельных территорий и теперь переманивают клиентов, сбивая розничные цены вплоть до демпинговых.

— Что ты гонишь, Тарас? — выкрикнул на этом месте чернявый останкинский Гуля, он же — Грандов Юрий Валентинович, генеральный директор преуспевающей фирмы «Ле Гранж». — Когда я твоих лохов к себе сдувал?

При этих словах часть присутствующих одобрительно зашумела в том смысле, что за Юрием Валентиновичем и впрямь не замечалось такого позорного жлобства.

Окрыленный поддержкой братвы, Гуля еще больше приободрился.

— И насчет демпинта — туфта! — громогласно заявил он, перекрывая шум. — Однозначно. Я типажи в «Олимпийце» беру, как человек, а ты по конторам химичишь. Давай маржу сравним по любому опту. У нас набойки в один и семь, как в договоре, а у тебя, падло, один и три, один и две. Это не я, это ты у нас любитель цены опускать на любую новинку! Нет, скажешь?!

Шум в поддержку Гули еще больше усилился. Из своего белоснежного «Мерседеса» высунулся даже обыкновенно молчавший Батя с Ходынки и важно пробасил: «Правильна!» В миру Батю звали Алексеем Аршиновым. Из десяти последних лет, проведенных на свободе, шесть он отдал книжному делу, управляя магазином «Южный Крест» на улице Макеева.

— К порядку! К порядку! — заверещал в ответ Тарас, потрясая кулаком.

— Арбитр, будет сегодня регламент?! Мы собрание или кто?!

Я поднял обе руки, призывая братву к тишине. Мои жесты и визг Тараса помогли нам минут за пять немного утихомирить собравшихся. Я вдруг заметил, что Лев Евгеньевич, несмотря на его вопли, отнюдь не обескуражен таким началом.

Глазки его весело сверкали, щечки только разрумянились. Похоже, этот колобок в костюме от Версаче специально запустил сперва явную туфту в надежде раздразнить Гулю и разогреть аудиторию. Так-так, сообразил я. Значит, легкая артподготовка проведена. Сейчас-то он ударит из главного калибра.

И Тарас ударил.

С криком «А это как называть?!» он вытолкнул вперед томившегося позади него лоточника с перевязанной рукой. Под сводами бетонного ангара сразу наступила полная тишина: стало слышно даже как где-то далеко в вольере заскулила овчарка. Что ни говори, козырь был сильный. Многие из приехавших на толковище еще не были до конца в курсе событий на Савеловском и теперь переключи свое внимание с Тараса на раненого продавца. Гуля тут же сник. По его заскучавшей физиономии я догадался, что он жалеет уже о своей несвоевременной вылазке. Факт обстрела торговой точки перевешивал любые разговоры о честных или нечестных набойках на закупочную цену. Одно дело — коммерческие заморочки и совсем другое — открытые военные действия. Тут наш Лев Евгеньевич был безоговорочно пострадавшей стороной и имел законное право на сочувствие и на сатисфакцию. —Давай-ка, расскажи им, — скомандовал Тарас своему лоточнику и слегка подтолкнул его поближе к краю подиума. Оставшись один на один с внимательной публикой, парень совсем раскис и хнычущим тоном, поминутно запинаясь, стал излагать уже знакомую мне историю про неизвестного автоматчика с маленьким автоматом. Художественным словом парень абсолютно не владел, рассказчик из него был, как из меня — кулинар, но, может быть, именно поэтому повествование имело вид очень убедительный.

Я позволил себе вновь отвлечься. Все мыслимые подробности происшествия на Савеловском мне вчера были изложены, по меньшей мере, четырежды. Сначала меня просветил гордый своим всезнайством Родин, а потом бедняга телефон звонил не переставая. Наряду с обычными разговорами типа «Вы слышали, Яков Семеныч? Тут такое дело…» я удостоился трех неофициальных приглашений на завтрашний арбитраж плюс одного сугубо официального, со всеми уголовными церемониями, которое после трехминутных ответных церемоний и принял. Можете себе представить, как чудно мне работалось под непрерывное телефонное треньканье!

Сейчас в моем боковом кармане покоился свернутый вдвое отчет о «Тетрисе» для генерал-полковника Сухарева, и работу свою я считал несколько халтурной.

Следовало бы если не прочитать, то хоть по-хорошему пролистать все пять «тетрисовых» книг, а потом сделать что-то вроде резюме на пару страничек.

Однако к вечеру голова моя, и без того ушибленная, окончательно опухла от телефонных разговоров. Сил хватило лишь на пять коротеньких аннотаций на полстраницы, да и те я, не мудрствуя лукаво, переписал из самих книг. Ладно, решил я, генерал-полковник перебьется без моих литературных упражнений. Ему ведь что надо? Чтобы не было порнографии и прочих антипрезидентских призывов.

Ни того ни другого, насколько я успел заметить, здесь нет. фантастика, стихи, какая-то проза, какой-то сиквел да еще однотомная энциклопедия. Все в порядке, можете кушать…

Пока я припоминал вчерашнее, раненный в руку парень все жевал свою унылую жвачку, пересыпая трагическое повествование бесконечными «значит», «в общем» и «короче». Само нападение на его многострадальный лоток длилось от силы секунд тридцать-сорок, однако рассказ о нападении продолжался уже минут десять, и конца ему не было. Стараясь не вслушиваться, я начал разглядывать публику.

Обладатели роскошных «Мерседесов», «Вольво», «Тойот» и «Ауди» замерли возле своих лимузинов и во все глаза смотрели на пострадавшего лоточника. На самого парня им было, разумеется, начхать, но последствий этого выступления, по-моему, опасались многие. Самыми обеспокоенными выглядели Баграт и Вовчик, контролирующие Химки-Ховрино и район Бескудниково. Багрателян Степан Богданович, фирма «Нейя», и Кучкин Владимир Миронович, АО «Корсар Лтд», бще не окончательно закрепились на своих территориях и пуще всего боялись сейчас любых силовых разборок. Да и остальные, включая гауляйтеров районов Зюзино, Никулино и Беляево (три одинаковых светло-синих «Форда»), не хотели бы сейчас затевать новую грызню. Даже обладатель самого модного сейчас в Европе и Америке автосекционного «Трабанта» несуществующей ГДР, Сан Саныч Немченко по прозвищу Фриц — и тот предпочел бы обойтись без драк. Хотя уж у Сан Саныча, который шестой год контролирует всю измайловскую книготорговлю, тылы попрочнее, чем у трех Тарасов, вместе взятых. Любопытно, а отчего же сам Тарас наш прыгает?

Свербит в одном месте? Нет, возразил я самому себе, понять можно и Льва Евгеньевича. Допустим, не поднимет он сегодня кипеж, стерпит наезд, а что дальше? Дальше многие решат, что Тарас спекся, и побыстрее начнут отколупывать от Тарасова суверенитета. Просто инстинктивно. Как рыбка посильнее рыбку послабее — цап! Дарвинизм, как и было сказано.

Тут я неожиданно поймал на себе злобный взгляд и стал искать в толпе человека, этот взгляд испустившего. Ба, да это господин Мамонтов собственной персоной! Наверное, юный Вадик порассказал-таки остальным стажерам про сладкую парочку Паншиных, а парочка наябедничала на меня шефу. Я подарил Мамонтову нежную улыбку и разве что только не помахал ему ручкой. Мамонтов еще больше скривил в ответ физиономию, словно бы я послал ему не улыбку, а здоровенный лимонище и к тому же заставил его немедленно прожевать. Вот кто бы с громадным удовольствием натравил на меня громил из «Скорой помощи» и пришел бы потом плюнуть на мою могилу. Но бодливому мамонту бог бивней не дает: слабоват Василич в коленках. Максимум, на что способен, — это дурить своих стажеров, жрать коньяк и бросать на Якова Семеновича убийственные взоры. А что-то потяжелее в Якова Семеновича — не-а, не бросит. Смотри, смотри, Мамонтов, авось дырку во мне глазами протрешь.

Раненный в руку бедолага продолжал между тем свою грустную песнь и дошел, наконец, до описания злодея-автоматчика в маске. По-моему, за прошедшие два дня налетчик сильно увеличился в размерах. В первых рассказах он выглядел просто шкафом, а теперь уже превратился в человека-гору. Конечно, надо было сделать скидку на нервное потрясение и на невысокий росток хилого пострадавшего лоточника, рядом с которым любой гоблин средней накачанности смотрелся бы Шварценеггером. Но парень и сам здорово запугал себя. Еще пара таких встреч с публикой — и злоумышленник примет уже очертания огромной обезьяны Кинг-Конга. И будет тогда не простой наезд на лоток, а настоящее Убийство на улице Морг…

Спокойнее, дружок, мысленно посоветовал я подстреленному лоточнику. Пойди лучше домой, выпей водочки или реланиума, а Яков Семенович тихо все разрулит. На тебя напал никакой не человек-гора, а обычный итальянский гангстер с «ингремом», подстрекаемый самым обычным итальянским графом. Два дурака в одном тазу пустились по морю в грозу… Ну, чертов Токарев, только попадись мне теперь! Я этому итальянцу в первом поколении такую «руку Москвы» устрою — зубов не соберет!

Я еще мысленно сводил счеты с его паскудным сиятельством, а Лев Евгеньевич уже решил, что свидетель рассказал братве достаточно и теперь пришла пора брать инициативу на себя. Буквально на середине фразы, где-то между «значит» и «короче» Тарас прервал своего продавца этаким отеческим тычком в бок. Лоточник с видимым облегчением заткнулся и уполз на задний план, вновь уступив место шефу. Тарас подбоченился и заорал:

— Слышали?!

Собравшиеся в кружок владельцы иномарок нестройно загудели, что, мол, да, слышали. Почти все физиономии выражали суровую озабоченность. Лев Евгеньевич не был любимцем публики, и поперхнись он за завтраком куском осетрины, никто бы не стал особенно горевать по случаю скоропостижной кончины савеловского гауляйтера. Но, поскольку речь шла о территориальной разборке, личные симпатии-антипатии к Тарасу не имели значения, и Тарас это знал не хуже меня. Я догадывался, что сейчас Лев Евгеньевич выжмет все из своего положения, однако Тарасовы аппетиты ошеломили даже меня.

— Я требую навесить на останкинцев! —Тарас энергично ткнул пальцем в сторону побагровевшей физиономии Гули. — За крутую подлянку у меня на Савеловском прошу им вынести первое предупреждение… Раз!

Это уже само по себе было серьезной мерой После двух таких предупреждений от толковищей любой гауляйтер лишался права на арбитраж и отлучался от всех поблажек по бизнесу на полгода. Как хочешь, мол, так и крутись. Крутиться в таких условиях становилось адски сложно.

— Теперь — два! — громко, во весь голос продолжал Тарас, картинно уперев руки в боки и сразу приобретая сходство с толстой круглой сахарницей. — Я требую от останкинцев немедленной выдачи мне этого наезжалы и компенсации за моральный иматериальный ущерб с тройным коэффициентом…

Это было тоже очень неслабое пожелание.

Тройной коэффициент означал столь внушительную сумму контрибуции, что надолго отсекал у оштрафованного шанс на крупные финансовые маневры. Напротив, любой отсудивший у собрата по бизнесу такую сумму мог бы пару месяцев плевать в потолок и не возиться со свежим ассортиментом. На моей памяти так наказали, например, волоколамского Ореха (Кокосова Михаила Владимировича, фирма «Светоч Супер»), который по дурочке перехватил на своем шоссе два пятитонных трейлера с минскими покетбуками «Астры», вообразив, будто груз левый. Груз же оказался правильным, и владелец трейлеров тимирязевский Волчок (Волков Данила Григорьевич, директор-распорядитель фонда «Библио-Мир») на ближайшем сходняке выставил Ореху кругленький счет и под нажимом братвы заставил платить. Правда, у Волчка были точные доказательства причастности волоколамцев к перехвату, а не только подозрения плюс луженая глотка, которые сейчас имелись в активе у Тараса.

— И в-третьих, — проорала живая сахарница пев Евгеньевич. — Я требую передачи под мой контроль двух… нет, трех книжных точек — на Академика Королева, возле телецентра, на Аргуновской, рядом с гостиницей «Звездная» и на Новомосковской, рядом с мебельным…

Совершенно багровый Гуля, который на протяжении Тарасова монолога только давился воздухом от возмущения, обрел, наконец, дар речи.

— Хрен тебе, а не контрибуция! — завопил он, устремив руку с кукишем в сторону Льва Евгеньевича. — Братва, он же катит по-черному, а вы все как рыба об лед! Невиноватый я, кругом невиноватый! Сроду у меня не было автоматчиков, в гробу я видал эту вшивую точку на Савеловском! Зуб даю, Тарас сам послал наезжалу, чтоб потом поднять гнилой базар и под шухер отхавать побольше!

— Я?! Я навел наезжалу на свой лоток?! — тут же взвился Лев Евгеньевич. — Я по своим стрелял, трепло ты поганое?! Да у тебя мой лоток у вокзала давно как кость в горле! Ты хоть сутками торгуй у себя на Королева, хоть продавцов своих заставь ламбаду плясать — и все равно моего навара тебе в жизни не иметь!

Чем яростнее собачились Гуля с Тарасом, тем сильнее нарастал угрожающий шум в толпе владельцев иномарок. В случае большой разборки на ворону Гули стало бы не меньше дюжины гауляйгеров, очень недовольных Тарасом, и примерно стольким же пришлось бы поддерживать Тараса — не эа красивые глаза, но в интересах бизнеса. Этого-то я и боялся. Во времена большой свары дело чикогда не ограничивается десятком разгромленных торговых точек и двумя десятками разбитых морд. Я ведь не соврал вчера в разговоре со Славой Родиным: войны никто не хочет. Но стоит конфликту вспыхнуть, и воевать будут все.

Я выскочил на подиум, поднимая обе руки. Тщетно! О существовании арбитра словно бы забыли. Шумели уже все — долгопрудненские и отрадненские, черкизовцы и лианозовцы, коровинцы и щукинцы. Сквозь общий гвалт пробивались заполошный визг Тараса и возмущенный ор Гули. В бетонном ангаре, гулком, словно барабан, каждый такой крик лупил по стенам не хуже барабанных палочек.

— А в девяносто третьем?! — доносилось до меня. — В октябре, забыл? Когда трассерами стреляли от студии по тем мудилам с акээмами? Не ты ли под шумок пытался спалить мою точку?

— Отзынь, гнида вонючая! — слышалось в ответ. — И не вякай о девяносто третьем! Кто усатого подучил мэрию брать? И кто в мэрии киоск сразу грабанул, в вестибюле? У нас с ними был договор, на сто тысяч «Фламинго», и все тазом накрылось после третьего числа!..

Еще немного — и дело дошло бы до рукопашной. Останкинские и савеловские гоблины еще стояли в стороне, но готовы были уже вмешаться в любой момент.

Какой я, к чертям, арбитр, если не могу успокоить страсти, пока это еще возможно?

От души проклиная подлеца-графа, заварившего эту кашу, я бросился к ближайшей машине. На мое счастье, ближайшим оказался «Трабант» Сан Саныча — автомобиль, довольно невзрачный с виду, но супернадежный во всех отношениях. Я невежливо оттолкнул фрицевского гоблина-шофера и нажал на клаксон… Браво, ГДР! Страны уже нет, а авто в порядке: «Трабант» моментально стал эпицентром оглушительно-протяжного «Бууууууууу!» — как будто ледокол, заблудившийся в тумане, начал протяжно подавать сигналы о помощи. Голосу немецкого автомобиля тут же издали подвыли кавказские овчарки из дальних вольеров. Возможно, здешние собаки вообразили, что в здоровенном бетонном ангаре громко жалуется на жизнь какая-нибудь здоровенная овчарка размером с лошадь.

Не знаю, что больше подействовало на собравшихся — то ли стон одинокого «Трабанта», оставшегося без родины, то ли малоприятный на слух собачий вой, — но гвалт прекратился. Даже главные спорщики, похоже, вовремя вспомнили про овчарок и дивизию Дзержинского, чья близость одинаково не способствовала любой потасовке.

— Сука позорная! — отдуваясь, выдал напоследок Тарас.

— Чмо загребущее! — в тон ему прорычал Гуля, весь потный от крика.

— Брэк! — проговорил я, встав на край подиума в позу рефери на соревнованиях по боксу. Знаменитому Лесу Стоквуду семьдесят лет назад было несравненно легче работать: ни Аль-Капоне, ни Дил-линджер, ни тем более Шульц не были крикунами. Перебить конкурентов из многозарядных «томпсонов» им было так же легко, как скушать гамбургер; но вот перебить речь любого из конкурентов во время спора не позволяла бандитская этика. Может быть, потому американцы обожают свое ретро, а мы лет через пятьдесят своего будем определенно стыдиться. Выходит, теперешние крестные отцы у нас обречены на забвение. Ни сказок о них не расскажут, ни песен о них не споют. Разве что детективчик накропают для среднего школьного возраста.

Теперь замолчали и Гуля с Тарасом, поглядывая друг на друга с ненавистью, а заодно и на меня, тоже безо всякой признательности; потому что разнял, не дал схватиться. Вот она, тяжкая доля арбитра.

— Уважаемые господа! — начал я свое выступление, имея в голове более чем смутный план о примиряющей речи. — Мы получили возможность выслушать мнение пострадавшей стороны (кивок в сторону Тараса), а также ответное мнение господина Грандова (кивок в сторону Гули). При всем уважении к обоим участникам дискуссии…

Несколько минут я трепался о том, какого уважения заслуживают замечательные боссы столичного книжного бизнеса Гуля и Тарас, и к концу этого витиеватого трепа сам почти поверил, что два сукиных сына — прекрасные люди и талантливые бизнесмены, сеющие в темных массах зерна добра и справедливости посредством распространения среди упомянутых масс лучших изданий серий «Фемина», «М. Баттерфляй», «Анжелика» и «Самооборона без оружия». Название последней серии я мимоходом связал с благостной тенденцией ко всеобщему смягчению нравов, в каковую тенденцию все наши гауляйтеры — в том числе и золотые-серебряные-брильянтовые Гуля с Тарасом — внесли свою посильную лепту.

На самом деле в белых брошюрках про самооборону просто рассказывалось, как верней искалечить ближнего своего в тех случаях, когда под рукой нет ни пистолета, ни заточки, однако публика дружно сделала вид, будто она и впрямь насаждает в сволочном народе гуманизм прямо-таки квадратно-гнездовым способом.

На моих глазах страсти стали понемногу стихать. Краем уха я даже успел поймать негромкую реплику старика Дулова (раменского гауляйтера), обращенную к старику Милованову (бирюлевскому боссу): «За что я Яшку люблю, паршивца? Умеет потому что из любого говна конфетку слепить…» Я мысленно ухмыльнулся, не прекращая трепа. Всеобщее возбуждение, вызванное рассказом подранка-лоточника и жарким спичем обиженного Тараса, еще не погасло окончательно, но теперь я знал, по какому руслу эти эмоции направить. Из толпы мне уже подавал знаки мой приятель Паша Кузин, готовый поддержать меня в любой момент. Паша, один из двух начальников охраны книжного комплекса «Олимпиец», обыкновенно на сходняк не являлся, потому как сильно презирал типов вроде Гули или Ореха за тупость и жадность. Но сегодня по моей просьбе Паша все-таки приехал сюда в Балашиху, оставив «Олимпиец» на попечении одного Бори Басина.

От перечисления достоинств Тараса и Гули я мягко перешел к их единственному и скромному недостатку — излишней горячности. Тарас немедленно надулся; видимо, он-то уже считал себя сущим ангелом, а тут — такой удар по психике! Гуля воспринял конструктивную критику куда более спокойно, — наверное, был втайне обрадован, что арбитр нашел у него всего один недостаток, который сам Гуля к тому же наверняка числил в своих достоинствах.

— Вследствие этой прискорбной горячности, — разливался я мыслью по древу извилин притихшей братвы, — господин Тарасов высказал ошибочное предположение, будто виновник конфликта-господин Грандов. А господин Грандов, в свою очередь, поделился с нами не менее ошибочной версией, будто сам господин Тарасов нарочно спровоцировал стрельбу по своему лотку. Мне же представляется, что причину следует искать за пределами нашего круга, в числе граждан, не желающих подчиняться правилам цивилизованного ведения дел…

— Каких еще граждан? — недовольно выкрикнул кусковский гауляйтер Савкин по кличке Красный Мальчик. — Чего темнишь, шнырь носатый? — Прозвище свое Савкин получил не из-за симпатий к коммунистам, а всего лишь потому, что обожал красные тона в одежде и сегодня даже приехал на «Фиате» цвета зерен спелого граната. Закончив после армии книготорговый техникум и целых два курса проучившись в Полиграфе, Савкин остался редким невежей, которого давно следовало бы поучить. Я специально сделал долгую паузу и подождал, пока степенный Батя с кряхтением вылезет з своего «Мерседеса», что-то пошепчет на ухо Красному Мальчику, а меня попросит:

— Продолжай, сынок.

Я кивнул.

Скорее всего Батя сказал Савкину что-то очень приятное, поскольку Красный Мальчик с понурым видом забрался в свой «Фиат» и больше оттуда не вылезал до самого конца сходняка.

— Тут некоторые интересуются, — продолжил я, на слове «некоторые» кивая в сторону уползающего Савкина, — о ком это я толкую. Думаю, что это очевидно.

Путь к легальным формам книжного бизнеса тернист, но неизбежен. Многие из присутствующих здесь в прежние времена конфликтовали с нашим законодательством — и потому что время было другое, и потому что законы были несовершенны. Однако теперь пора конфликтов уходит в прошлое и наступает эпоха легальных и взаимовыгодных отношений деловых людей с государством…

Собравшиеся одобрительно зашумели. В особенности слова мои запали в душу тем, кто влился в книжное дело не сразу после института, а пришел в этот бизнес кружным путем, через ИТЛ. Респектабельность сегодня ценилась дорого. Правда, картина, мною нарисованная, выглядела пока еще идеальной: взаимоотношения кадров вроде Тараса с законом были пока не безоблачны. Однако хорошо уже то, что закон ныне многие старались элегантно обходить, но не грубо попирать варварскими методами. Это само по себе было прогрессом.

— …И вот когда, — я мелодраматично возвысил голос, — и вот когда все более-менее устоялось, вошло в норму и пустило корни, находятся ПОСТОРОННИЕ люди, чуждые процессов разумной интеграции интересов. Они отвергают все формы культурного партнерства…

Половину ученой лапши, которую я сейчас развешивал на ушах братвы, дружно вставшей на цивилизованный путь, я и сам толком не понимал. Но слова, хорошо понятные большинству, арбитр должен был преподносить на тарелочке в окруже нии изысканного гарнира.

— …Проще говоря занимаются вульгарный беспределом!

Слово было сказано, и оно немедленно нашло горячий отклик в сердцах присутствующих. Секунд тридцать я простоял на подиуме с поднятыми руками, пережидая всплеск эмоций. От беспредела страдали все: со своими можно было договориться — приватно или на сходняке при арбитре, зато наглая неорганизованная преступность была безотчетна и неподконтрольна. Я знал, что несколько самых авторитетных гауляйтеров старались спонсировать райотделы муниципальной милиции, чтобы те были построже с явными беспредельщиками. По слухам, даже прижимистый таганский Назаров по кличке Дядя Бакс раскошелился на два «форда» для милицейских патрулей и обеспечил оба экипажа английскими бронежилетами фирмы «Саути». Правда, нашу славную милицию не купишь за рупь двадцать. Райотделы принимали подарки от меценатов, но начальники все равно предпочитали особо не суетиться, философски рассуждая в том духе, что преступность есть неизбежное свойство капиталистического общества и стараться ее искоренить — все равно что вычерпывать море решетом. Впрочем, в начале восьмидесятых, когда я только-только пришел в МУР, философское ничегонеделание тоже можно было научно объяснить преимуществами социалистического строя, по законам которого преступность и так естественно вымрет со временем, а потому глупо кидаться на амбразуру. Другое дело, что в восьмидесятые начальство уже философствовало, а простые опера бще вкалывали, не очень-то надеясь на естественный мор в среде правонарушителей. И Яков Семенович Штерн вместе со всеми горбатился на родное государство как миленький. А вот теперь все тот же Яков Семенович встречается с мадам Фемидой и мадам Немезидой в частном порядке.

И притом сам себе начальник. Гляди-ка, гражданин начальничек Штерн, как публика разошлась!..

На тридцать первой секунде стояния в море шума и гама в позе «хенде хох», я подал знак Паше Узину, и тот, сложив газетку, моментально вскочил ко мне на подиум. В руках он уже держал листок с бледной компьютерной распечаткой своей статистики. Увидев на подиуме сурового Кузина, братва несколько притихла.

Поссориться с начальником охраны «Олимпийца» было равносильно тому, что плюнуть против ветра: есть тысячи формальных причин, по которым фирму можно не допустить к торгам на приемлемых условиях, и расположение стража ворот подчас оказывается повесомее симпатий на более высоком уровне. Потому что боссы витают в сферах, а Кузин здесь и начеку.

«Олимпийский» страж брезгливо оглядел аудиторию и, не тратя времени на предисловия, стал зачитывать данные со своего листка. По оценкам Кузина, неорганизованные мордовороты из различных районов столицы и Подмосковья только за последний месяц пробовали на прочность охранный щит комплекса свыше сорока раз. Зарегистрировано пятнадцать попыток начать разборки с дилерами прямо на территории «Олимпийца», конфисковано порядка двух десятков стволов разного калибра и несколько сот единиц боеприпасов, включая противотанковые гранаты «РГД». Только систему сигнализации комплекса пытались вывести из строя двадцать три раза, считая и то покушение на телекамеры нижнего яруса, из-за которого едва не начался пожар. А баллончик с «черемухой», кем-то «забытый» в вентиляционной шахте? А пластиковая взрывчатка в пачке с книгами Алистера?..

— Беспреде-е-е-ел! — дружно выдохнула братва, и Тарас со своими обидами тут же был забыт. Теперь уже каждый вспоминал о своих собственных обидах и потерях, о неподконтрольном шакалье, которое только огнеметом можно выжигать или травить дустом, как тараканов…

— Вконец они оборзели! — закричал со своего места тимирязевский Волчок и, дождавшись, когда Паша Кузин сойдет с подиума, поспешно занял его место. — У меня на Лиственничной аллее грузовичок стоял с бумвинилом, ну, с ПМБ-2… Какой сволочи помешал? Шофер только за сигаретами сходил, в лавочку напротив…

— Да что там твой бумвинил! — на подиум вскочил Ося Арбатский (Осинцев Сергей Сергеевич, фирма «Глаголь») и не слишком вежливо оттеснил Волчка. — Три лотка у меня стояло, три! В вестибюле «Ост-Банка»! Клиент жирный был, денежный, в день по тридцать собраний одного Конан Дойла уходило…

Братва хором вздохнула: место было и впрямь замечательное.

— …А что в декабре было, помните? — надрывался Ося. — Набежали какие-то ублюдки, прикинутые под Рэмбо. Продавцу — в зубы, у охранника помповик отобрали и на улицу, мордой в снег, выкинули… Часок покуролесили и убежали, а под шумок кто-то выручку — хап, четырех Конан Дойлей — хап, у охранника нашего — воспаление легких, а у продавца — сотрясение мозга… и поди теперь кого-нибудь заставь на этой точке поработать! Народ отказывается, впору хоть точку закрывать…

Прорвало всех. К подиуму, размахивая руками, метнулся Баграт со своими печалями, но его опередил стоявший ближе ясеневский Михалыч — в миру Иван Михайлович Береговой, ТОО «Инкварто».

— А про «перехватчиков» — забыли?! — воскликнул он, обернувшись к толпе коллег по бизнесу. — У нас позавчера на Айвазовского десять «КамАЗов» с тиражом чуть не умыкнули! Но ведь не умыкнули, паразиты, даже и этого не смогли!

Совершенно левая публика, работать не умеют и вляпались, как не знаю кто!.. — Удовлетворение в голосе Михалыча весьма заметно мешалось с сожалением, что этот груз на его территории не перехватил он сам. Чтобы врагу не досталось. — Нашумели, но все впустую. «КамАЗы» уехали, эти говнюки — в ментуре… а мне звоночек вечером от товарища капитана: не мои ли это пакостники? Тьфу! — Береговой потряс кулаком и замолк.

После выступления Михалыча встреча на высшем уровне окончательно превратилась в стихийный митинг. Даже Тарас, порывавшийся сначала вернуть братву к происшествию на Савеловском, в один прекрасный момент не выдержал и присоединился к общему базару. Вероятно, с самого начала он катил на Гулю из тактических соображений, а не потому, что на самом деле считал, будто его останкинский собрат и был организатором и вдохновителем обстрела его драгоценнейшего лотка. Теперь далекие овчарки в вольерах самозабвенно подвывали голосам из-под бетонных сводов ангара:

— …Два ящика Баркова было, елда золотая во весь супер… Стырили двести суперов, и кто у меня теперь эту мутатень купит?

— …зуб ему выбил и щеку распорол… Ага, прямо краем переплета, как бритвой…

— …по безналу, говорит! Накладные вроде в порядке, копия платежки — очень натуральная… И увез, паскуда, всех Толкиенов в свою Чучмекию…

— …за аренду плати, ментам плати, «Олимпийцу» процент, а теперь еще и за люстру плати… Да кто ее трогал?..

— …я ему русским, литературным, бля, языком объясняю: наш это район, и чужие здесь не ходят. А он: «Префекту-у-у-ра!» — и бумажку с орлом прямо в рожу тычет…

— …посылаю ревизоров, чтобы те сопляков моих проверили. Возвращаются. Он с фингалом, она с царапиной и плачут, плачут…

Издали мне было не видно, кто испустил этот последний крик души, но, вероятнее всего, жаловался на жизнь именно господин Мамонтов. Из деликатности умалчивая, что его так называемые ревизоры еще и устраивают стажерам крупные недостачи. Или, быть может, он-то считает, что такое поведение для ревизора совершенно нормально? «Как знать, — подумал я, — не из того ли проистекает половина наших бед, что мы все маскируем с некоторых пор малоприятные вещи интеллигентными словами? Общак называем фондом, хазу — офисом, старых мошенников — ревизорами, сходняк — конференцией, разборку — арбитражем». Нет, решил я после недолгих раздумий. Слова не виноваты. Наоборот, они у нас играют роль стимулов, своего рода повышенных обязательств. Если долго втолковывать тому же Гуле, что он, Грандов Юрий Валентинович, человек, звучит гордо и занимается бизнесом, то даже Гуля — хочешь или не хочешь — со временем как-то цивилизуется. То же касается и Тараса, и остальных. Книги облагораживают, даже если ими просто торгуешь. Если в человеке одежка и прическа уже прекрасны, то авось и душа с мыслями подтянутся на должный уровень. Антон Павлович Чехов, собрание сочинений, том не помню.

Наоравшись вволю, участники митинга стали потихонечку затихать.

Воспользовавшись одной из пауз, я достал из кармана листок с заранее подготовленной «рыбой» резолюции и стал зачитывать, пункт за пунктом. Выходило, что присутствующие ни территориальных, ни иных серьезных претензий друг к другу не имеют, а прискорбное происшествие на Савеловском следует рассматривать как следствие энтропии всеобщего беспредела и с ним-то начинать борьбу. Собственно, и я, и присутствующие понимали, что все наши декларации насчет борьбы с мировой энтропией — мартышкин труд. Однако в любой конвенции обязана была быть постановочная часть, и я от себя лично пообещал Тарасу, что дело это возьму под свой личный контроль и буду искать злоумышленников по мере сил. Тарас поначалу насупился, поняв мои слова так, будто он, Тарасов Лев Евгеньевич, сам пострадавший, должен теперь еще и оплачивать услуги частного детектива Я.С.

Штерна. Однако, как только ему объяснили, что упомянутые услуги будут оказаны бесплатно, в порядке арбитража, — Лев Евгеньевич сменил гнев на милость.

Получалось, что сегодня он хоть ничего и не выиграл, ни чего и не проиграл. Уже неплохо.

Удовлетворенные нестроптивостью Тараса мирным завершением Балашихинской конвенции собравшиеся стали один за другим седлать своих импортных мустангов из металла, стекла и резины Форма была соблюдена, пар выпущен, пора всем возвращаться обратно — в цех по заколачиванию бабок. Я стал оглядываться по сторонам, прикидывая, к кому бы мне напроситься в попутчики. По правилам арбитр должен был добираться до места арбитража своим ходом — дабы не подпасть под влияние одной из сторон. Однако по поводу обратного пути традиции молчали, а мне чертовски не хотелось опять связываться с автобусом номер 336 и путешествовать на нем от Балашихи до метро «Измайловский парк». Тяжела ты, доля безлошадного частного детектива! Обломки моего собственного авто уже больше года бестолково пылились в гараже: даже Олежка из «Дианы-сервиса» говорил, будто единственное лекарство для моего увечного лимузина — автоматический пресс…

— Вас подвезти, Яков Семенович? — раздался за спиной знакомый гнусавый голос. Я обернулся. В попутчики приглашал меня господин Ворона собственной персоной. То бишь Валерий Николаевич Воронин, еще один ясеневский фрукт. Видок у фрукта был порядком сконфуженный. Оч-чень любопыт но, чего это он вдруг проявляет такую вежливость;

— Подвезти? — громко переспросил я. — Что ж не откажусь. — Я специально говорил на повышенных тонах, чтобы меня услышал не только сам Ворона, но и все в радиусе трех метров. Паша Кузин, например. И Батя. И еще человек пять.

Пусть-ка обратят внимание, с кем я поехал. И пусть Ворона заодно увидит, что они увидели. В спорных случаях надо всегда оставлять свидетелей — нормальная мера предосторожности. Вдруг Вороне отчего-то взбрело в голову покрошить меня финкой и выкинуть на полной скорости? Даже если так, от этих мыслей придется отказаться. Себе дороже обойдется, дружок.

Первые четверть часа мы ехали молча — шофер и телохранитель на переднем сиденье, а мы с Вороной на заднем. Лишь когда окончательно пропали из виду бетонные коробки складов фирмы «КДК» и нескончаемый глухой забор вокруг городка дивизии Дзержинского, Ворона беспокойно заворочался на сиденье и пробормотал:

— Спасибо вам, Яков Семенович. Век не забуду, что не сдали меня. И простите раздолбая христа ради…

Есть такой ораторский прием: если не знаешь, что сказать, — молчи. Держи паузу. Я пока не представлял себе, за что этот тип извиняется и тем более за что благодарит. Поэтому я выразительно промолчал. Басня Крылова «Ворона и Лисица» сейчас разыгрывается по облегченным для Лисицы правилам. Ей достаточно сидеть под деревом и помалкивать, сыр и так упадет. Давай, каркни во все воронье горло.

— Когда Михалыч вылез выступать, — покаянно загнусавил Ворона дальше, не дождавшись от меня никакой реакции, — я от страха чуть не обоссался. Все, думаю, кобздец мне. Сейчас вы словечечко скажете про «перехват» на Айвазовского — и нет меня. Михалыч бы меня лично придавил, как таракана. И сходняк бы не вступился…

Я продолжал игру в молчанку, хотя уже догадался, в чем дело. Сыр выпал. Но кусок был таким грязным и замусоленным, что Лисица побрезговала его поднять.

— Сам-то я не хотел, Яков Семенович, не хотел, больно мне надо… — суетливо продолжал Ворона, Уводя глазки куда-то в сторону. — Пацаны мои самодеятельность устроили с этим делом… а я им команды не давал. Слово чести, не давал я команды… нужен мне, что ли, этот тираж… — При упоминании о чести Ворона стал гнусавить сильнее обычного, отчего я и догадался, что он врет.

Наверняка он же все и придумал. Его счастье, что еще сам в дело не полез.

«Великолепную Анну» он хапнуть надумал. Стратег гундосый. Адмирал Нельсон криворукий.

Я по-прежнему не проронил ни слова, оставаясь для Вороны этаким воплощением немого укора. Да и что я мог сказать? Что Ворона дурак, раз шакалит под боком у Михалыча? Что рано или поздно ему свои же головенку открутят? Без толку и говорить, не поймет. Это он сейчас такой смирный, потому что проворонил тираж. А не случись в нужное время и в нужном месте Якова Семеновича Штерна — ходил бы Ворона гоголем.

— И еще вьетнамцы от рук отбились, — подождав немного, пожаловался мне этот перехватчик-неудачник. Мое долгое молчание явно приводило его в замешательство. — Нгуен, обезьяна старая, кредиты заморозил, на порог не пускает…

Я легонько пожал плечами, предоставляя Вороне право одному расхлебывать собственные проблемы. Сам удивляюсь, отчего бы это директору банка «Ханой» не раскрыть Вороне дружеских объятий? Наверное, принял мой позавчерашний звонок близко к сердцу. Чувствительный народ, эти вьетнамцы! Чуть что — обижаются.

Ворона вновь подождал, не скажу ли я ему чего-нибудь утешительного. Или просто хоть чего-нибудь. Я старательно молчал. Я вообще не смотрел в его сторону, а прилежно изучал бритый затылок Воронина телохранителя. Как раз позавчера я упаковывал в люк на улице Рогова трех пареньков примерно с такими же крепкими затылками.

— Пацанам, конечно, досталось, — точно в тон моим мыслям пробормотал Ворона, — ну, тем, которые без команды… Мерзавцам, значит, этим. Один теперь в реанимации, двое в ментуре, a еще один ногу сломал… В канализацию провалился, а там метра три…

Тут я позволил себе, наконец, прервать молчание.

— Смотреть надо было под ноги, — лениво посоветовал я. — Когда под ноги глядишь, ни в какую канализацию не провалишься.

Ворона шумно завозился рядом на сиденье.

— Яков Семенович! — жалобно простонал-прогундосил он. — Да откуда ж было знать?..

— Что знать? — сухо осведомился я.

— Что тираж у вас под контролем! Они-то думали, что там одна интеллигенция вшивая, надыбать у них груз как сморкнуться…

Я поморщился. Мне казалось, будто бы частный детектив Я.С. Штерн тоже в каком-то смысле интеллигент. Но у Вороны своя мерка. Интеллигент — это, стало быть, тот, у кого можно безболезненно отобрать имущество. А у кого нельзя — тот свой брат урка. Увы! Есть субъекты, которым до цивилизованного бизнеса — как до Пика Коммунизма. Вернее, Пика Капитализма.

— А с чего это вы взяли, господин Ворона, — вкрадчиво поинтересовался я, — что я вообще имею к этому отношение?

Ворона обиженно завздыхал.

— Яков Семенович, вы уж меня совсем за фраера держите, — объявил он. — Пацаны мои дуроломы, но я-то понятие имею. Как узнал я про сантехника, который им пистон вставил, я сразу и врубился. Ваш фирменный стиль, больше некому…

Воронины слова меня глубоко огорчили. Мало того что я — не интеллигент.

Теперь выясняется, и стиль мой уже известен каждой второй шпане. Скоро просто на улицу не выйдешь без того, чтобы кто-нибудь из прохожих тут же не начал объяснять всем остальным: это вон Яков Семенович, шлангом прикинутый. Должно быть, идет на задание… — Рр! Уж кому-кому, а частному детективу слава без надобности. Ну, разве что посмертная, для потомства.

— И какой же у меня фирменный стиль? мрачно спросил я у Вороны.

— Вы как человек-невидимка, — отпустил мне Ворона завистливый комплимент.

— Сроду не догадаешься, в каком виде вы появитесь и откуда васл можно ждать…

Комплимент мне понравился. И нравился до тех самых пор, пока я не припомнил кое-какие подробности из книжки про человека-невидимку. Таь, в конце описывался способ, как сделать этого друга видимым. Очень простой способ: садануть железным прутом по макушке.

— А скажите мне, господин Ворона, — сахарным голосом полюбопытствовал я, — вчера в машине «Скорой помощи» сидели тоже ваши пацаны? Которые, конечно, все делают сами, без вашей команды и вообще мерзавцы… Ну, ваши?!

В ту секунду, когда я без паузы перешел с сахарного тона на металлический, Ворона аж подпрыгнул на сиденье.

— Какая «Скорая помощь»? — изумленно прогундосил он. Мне почудилось, будто на его гнусавый нос нацепили еще и большую прищепку. — Я не понима-а-а…

— Обыкновенная «Скорая помощь», — объясни я этому недоумку. — Неужели никогда не видели Такая белая, с красной полосой и красным крестом на боку.

Вздумала со мной поиграть в кошки мышки.

— Нет-нет, Яков Семенович, это не мои! — Вс рона отчаянно всплеснул руками и чуть не заехал мне по носу. — Мы тут ни при чем, ей-богу, бля буду, ни при чем…

Как ни странно, но последнему Воронину утверждению я вдруг поверил. Надо было быть Смоктуновским, чтобы так мастерски сыграть изумление. Ворона же весь был как на ладошке, аж противно.

И сейчас он не соврал. Скорее всего тут действительно кто-то другой. Или что-то другое. И по-прежнему непонятна причина. То есть их наверняка не меньше сотни, и самых разных. Но мне бы хотелось знать всего одну — и настоящую. Чтобы больше не прыгать, как зайчик.

— Верю, — устало оборвал я его признания в совершеннейшей невиновности. — Этому — верю, но только этому.

Ворона просиял, словно я произвел его в генеральский чин. Он попытался еще что-то сказать, но я неделикатно отмахнулся.

— До города еще неблизко, господин Ворона, — зевнув, сообщил я. — Подремлю-ка я пока. Разбудите меня, когда доедем до Измайловского парка. А еще лучше довезите меня сразу до Рижской. Вас не затруднит?

— Об чем базар! — обрадованно загнусавил Ворона. — Может, вас прямо до дома подкинуть?

— Я бы был вам крайне признателен, — медленно и отчетливо проговорил я, — если бы вы меня подкинули именно до Рижской.

— Понимаю-понимаю, — закивал Ворона, — Не беспокойтесь, Яков Семенович. — Он сделал суетливый жест рукой, как будто поправлял несуществующую подушку.

Этот жест я еще увидел, но затем плотно прикрыл глаза, чтобы не видеть Воронину физиономию, на которой подобострастие бдва заметно мешалось с почтительнейшей ненавистью. Спать я не собирался, просто хотел подумать в тишине, без гнусавых Ворониных жалоб а судьбу-индейку. Не собирался, однако заснул. и проснулся только от осторожного шепота в ухо: «Яков Семенович, приехали. Рижская».

Я взглянул на часы и мысленно за себя порадовался. Успеваю. Теперь мне только две остановки проехать на 18-м троллейбусе, и я у цели. Будем у генерал-полковника в назначенный срок. Даже с пятиминутным опережением, если троллейбус не подведет.

— Будьте здоровы, — попрощался я с Вороной, его шофером и телохранителем, вылезая из авто. — И мой совет: не делайте больше глупостей. Сегодня на арбитраже я промолчал, но завтра кто-то обязательно не промолчит.

Ворона с готовностью.кивнул, но наверняка, пропустил мои слова мимо ушей.

Он, похоже, из тех, кто живет только сегодняшним днем. Ну, как знает. Даже великодушие Якова Семеновича имеет свои границы. В следующий раз его «самодеятельные» пацаны могут упасть не в люк, а, допустим, с десятого этажа.

Тогда и реанимация не понадобится…

Троллейбус не заставил себя ждать, а потому я подошел к дверям скромного особнячка на Сущевском валу ровно за десять минут до назначенного генерал-полковником срока. Я надеялся, что десяти-то минут мне хватит, чтобы добраться до знакомого кабинета без номера. В прошлый раз хватило ведь. Правда, в прошлый-то раз моим провожатым был бравый майор, а теперь мне пришлось в одиночестве преодолевать кордоны вооруженных леопардов с «кедрами» и «кипарисами». Причем каждый так и норовил профилактически съездить стволом по ребрам подозрительного носатого визитера. И, хотя пропуск мне был заготовлен, меня протащили сквозь сито обысков и проверок личности, после которых металлоискатель становился уже совершенно ненужной инстанцией. Я порадовался за наши спецслужбы. Раз уж так здорово охраняют тех, кто сам охраняет Президента, то, должно быть, безопасность Первого Лица у нас на высочайшем уровне. Что приятно. Ради этого можно и стерпеть невежливых леопардов.

В конечном итоге в кабину лифта я попал уже в те минуты, когда должен был бы входить в генерал-полковничью приемную. Соответственно и в приемную я угодил на десять минут позже срока, по пути еще поблуждав в коридорах второго этажа: оказалось, что доску одиноких объявлений — мой единственный ориентир — куда-то дели, и я дважды сворачивал не там, где надо. Лабиринт какой-то, а не коридоры Службы ПБ. Только Минотавра мне здесь не хватает для полноты ощущений.

За секретарским столом в приемной сидел все тот же вьюноша с техническими наклонностями. В прошлый раз он чинил телефонный аппарат, а сегодня пытался отремонтировать разбитый стул, у которого из четырех ножек осталось две.

Видимо, здесь и впрямь похозяйничал Минотавр.

— Добрый день! — отрывисто сказал я, еще не отдышавшись. — Моя фамилия Штерн. Мне назначено.

Юный секретарь Иван мельком глянул на меня и попытался дотянуться до телефона, не выпуская из рук стула-инвалида. Стул немедленно вырвался и упал с грохотом на пол. Тут же без постороннего вмешательства ожил селектор.

— Что за шум? — спросил строгий генерал-полковничий голос.

— Пришел человек по фамилии Штерн, — пискнул в микрофон секретарь Ваня.

— Хулиганит? — с тревогой осведомился генерал-полковник.

— Это я стул уронил, — честно признался секретарь. — случайно.

— Тогда Штерн пусть войдет, — распорядился голос Сухарева из селектора. — И так опоздал.

Я бодрой рысью проскользнул в кабинет. Кабинет и его хозяин господин Сухарев были, как прежде одинаково величественны. И, как и в прошлый раз генерал-полковник при первом моем приближении задвинул ящик своего номенклатурного стола. Я успел лишь заметить в ящике что-то белое и без фотографий. Значит не порнуха.А может, я все навыдумывал, и Его Превосходительство просто-напросто прячет от меня секретные документы? Скажем, меню Президента.

— Хорош! — покровительственно сказал генерал-полковник, знаком указав мне на кресло.

Я сел и вопросительно поглядел на Сухарева. Если это было приветствие, то довольно странное.

— Костюм у тебя хорош! — уточнил генерал-полковник. — В прошлый раз ты в комбинезоне приходил. Я думал — выдрючивается парень. А теперь вижу, что вкус есть. Одобряю. На заказ шил?

Я уже собирался признаться, что костюм свой я купил в ГУМе на дешевой распродаже и ношу его уже третий год, но тут дверь кабинета растворилась. Без стука и без приветствия ворвался крайне озабоченный седовласый полковник с картонной папочкой и, подбежав к Сухареву, что-то встревоженно забубнил ему прямо в ухо. Мне сразу стало не по себе. Уж не случилось ли чего с Президентом, пока его начальник охраны ослабил бдительность? Я уже представил вой сирены, треск телефонов и беготню леопардов с автоматами, готовых стрелять во всех подозрительных личностей…

— Ничего не разберу у тебя! — раздраженно проговорил Сухарев. — Говори нормальным голосом. Седовласый полковник тревожно зыркнул мою сторону, но приказ есть приказ, и неприятна новость была изложена нормальным тоном. Сам того не желая, я узнал о коварном демарше начальника Таманской дивизии генерала Дроздова. Оказывается, Дроздов только что дал интервью еженедельнику «Слово и дело» и на вопрос о любимом своем занятии дерзко ответил, что, мол обожает пить чай с сухарями. С сухарями! Явно камень в огород генерал-полковника.

Я полагал, что после этих слов генерал-полковник немедленно вытурит взашей седовласого балбеса, однако Сухарев принял новость близко сердцу.

— Сволочь! — выругался он сквозь зубы. — Чай он, значит, любит, фуфло афганское. Сухарями похрустеть ему охота…

— Вот я и подумал, — поддакнул седовласый паникер. — Скоро выборы Президента, каждый норовит престиж подорвать. Я…

— Что предлагаешь? — не дал ему договорить генерал-полковник. — Только конкретно!

Седовласый моментально сунул под нос Сухареву свою картонную папочку.

— Есть хорошая фактура, — радостно забубнил он, не забывая бросать косые взгляды в мою сторону. — Насчет морального кодекса российского офицера… Жена у него… вот поглядите… И сын ушел из дому…

Генерал-полковник мельком глянул в папку и вернул ее обратно полковнику.

— Слишком долгая возня, — объявил он. — Ответный удар должен быть симметричным… Ты вот что: позвони в этот паршивый еженедельник и скажи от моего имени… Что если они, вонючки…

— Неэффективно, — осторожно возразил седовласый. Не такой уж он, оказывается, был балбес. — У них тираж два миллиона. Лучше бы как-нибудь мирно.

Например, дать ответное интервью…

— Тоже неплохо, — не стал спорить Сухарев. — Даже отлично. Напиши-ка быстренько для них мое интервью. И в конце там должен быть вопросик. Насчет любимого занятия. А я отвечу, что обожаю охоту на дроздов. Вот так, открытым текстом: НА ДРОЗДОВ! — Генерал-полковник довольно посмеялся своей выдумке. — Ладно, ступай.

Полковник, подхватив свою папочку с компроматом, деловитой трусцой покинул пределы сухаревского кабинета.

— Что за публика! доверительно проговорил генерал-полковник. — Все так и норовят палки в колеса совать. Любую мелочь против тебя же и обернут. Выборы, выборы летом, будь они трижды неладны! Любой скандал им на пользу, а не нам. Не приведи господи, народ-дурак выберет клетчатого…

Я не без сочувствия кивнул. Претендент в клетчатом пиджаке нравился мне еще меньше, чем Президент нынешний. Лично я из двух зол предпочитал выбирать меньшее. И знакомое.

— Ну, давай там, что накопал, — внезапно, без малейшего перехода, потребовал от меня Сухарев. — Накопал ведь?

Я послушно достал из-за пазухи свои листочки с отчетом и подал их генерал-полковнику. Мне почему-то представлялось, что Сухарев немедленно углубится в чтение, однако он только глянул на первую страницу с адресом, потом сразу на последнюю — со списком книг. Просмотрел, называется. И стоило ли мне трудиться?

— Жидковато что-то, — высказал свою претензию генерал. — И про книжки ихние ты больно коротко… Кто вот, например, такой этот Паркер? или Ляхов?..

Или вот К. Вишняков. Что за "К"? Мог бы и "поподробнее. Два дня у тебя было, не два часа.

У меня вертелось на языке чистосердечное признание в том, что за два дня я таки много успел. Успел получить по голове в сортире Госкомпечати, поиграть в кошки-мышки с агрессивной «Скорой» и попредседательствовать на крутой разборке под самым боком дивизии Дзержинского. До отчета ли мне было, Ваше Превосходительство?

— Я предупреждал, что за два дня… — с оскорбленным видом начал я.

— Не заводись, Штерн, — оборвал меня Сухарев и вновь заглянул в конец моего отчета. Наверное, смотрел количество страниц. — В общем и целом, сойдет.

Я облегченно вздохнул: пронесло. Замаячил гонорар. В прошлый раз генерал-полковник что-то такое говорил насчет награды за труды. И точно, Сухарев пошарил в стопке бумаг на столе и выудил оттуда разграфленную ведомость, уже аккуратно заполненную. Я приготовил шариковую ручку и потянулся к этой ведомости. Грешен, люблю слова «сумма прописью». Тем более что мой отчет, если вдуматься, совсем не плох. Соответствует поставленной передо мной задаче.

— Где мне расписаться? — спросил я у генерал-полковника.

— Не нужно тебе расписываться, усмехнулся Сухарев. — Это, Штерн, наградная ведомость. Лишних денег, извини, у нашей Службы нет, но я включил тебя в общий список на награждение. Скоро получишь орден. «Дружбы Народов».

Улавливаешь?

Я уловил, что денег мне не получить. Знай я заранее, что так все обернется, честное слово, изменил бы своим правилам и взял бы хоть аванс побольше. Да уж, орденами со мной еще никогда не расплачивались.

— Зачем мне орден? — пробурчал я.

— Чего-чего? — вскинул брови генерал-полковник. Я вспомнил, что нахожусь не в частной лавочке, а в учреждении, где не спорят. Лопают, что дают. А для спорщиков здесь имеются вооруженные пятнистые леопарды. Один из них мне, между прочим, уже дал позавчера по морде. Заранее. Военные называют это превентивным ударом.

— Э-э… — начал выворачиваться я. — Я исключительно в том смысле, что согласен на медаль. На медаль. И ту, собственно, не к спеху…

Генерал-полковник меня не слушал. Он рассматривал циферблат своих часов.

Что-то его здесь не устраивало: то ли часовая стрелка, то ли минутная.

— Свободен, Штерн, — нетерпеливо произнес он. — Благодарю за службу.

Ступай. — Можно было Думать, что у генерал-полковника внезапно прорезалось срочное дело. Или там срочная секретная встреча. А, может быть, Сухарев принял мысленный флюид Президента.

Я получил карточку подписанного пропуска и вышел за дверь. За время моей беседы с генерал-полковником ремонт стула довольно заметно продвинулся: теперь на месте были уже три ножки, и Иванушка на секретарском месте трудолюбиво прилаживал четвертую. И эту четвертую он прилаживал криво. Я вознамерился уже дать парню ценный технический совет. Однако мне помешали.

— У себя? — послышался от дверей тихий свистящий шепот.

Ваня-секретарь попытался повторить свой трюк со стулом и с телефоном.

Результат был точно таким же: стул вновь громко стукнулся об пол, а я повернул голову к входной двери. И — встретился глазами с лысым Дуремаром. Вблизи он еще больше напоминал картинку из книжки про Буратино, только что банки с пиявками у него не было. Вместо банки он нес в руке отличную серую шляпу с утепляющей подкладкой. В мае такие уже носить не сезон, однако у мира лысых, вероятно, — свои законы. Вдруг любая лысина имеет тенденцию мерзнуть?

— У себя? — между тем повторил вопрос человек с глазами убийцы, глядя на меня в упор. Как будто он заподозрил во мне скрытого Буратино и мысленно уже составлял докладную записку господину К. Барабасу. От этого взгляда мне отчего-то стало не по себе. Я не стал будить лихо, развернулся и поспешил покинуть приемную,. Сегодня мне и без Дуремара хватало разнообразных монстров, лысых, волосатых и бородатых. Пора бы возвратиться домой и принять горизонтальное положение. Я заслужил отдых.

Обратный путь от приемной до лифта я проделал уже машинально, потихоньку привыкая к замысловатой коридорной географии этого заведения. Только надеюсь, что привычка к здешним местам мне больше не пригодится.

Леопард у лифта был тем же самым, что пощупал мне скулу позавчера на этом же месте. Когда он проверил у меня пропуск, на леопардовой физиономии отразилась какая-то смутная мысль. Глупо было дожидаться, пока этот милый парень с непредсказуемым ударом додумает свою мысль и врежет мне вторично.

Поэтому я получил поскорее свой пропуск и спустился по лестнице. Второй этаж, слава богу, — не десятый.

Судя по всему, охранные леопарды с кедрово-кипарисным вооружением тоже стали немножечко привыкать к Якову Семеновичу: они выпустили меня куда быстрее, чем впустили, и уже больше не старались проверить своими стволами крепость моих ребер.

Все! — подумал я на улице. Спасибо этому дому, но больше мы сюда не пойдем. Здесь дают поручения и умудряются за них не платить. Пусть себе генерал-полковник Сухарев охраняет Президента без моей помощи, а я как-нибудь обойдусь без генерал-полковника в частном сыске…

Домой я возвращался кружным путем. Но не потому, что опасался слежки (всем, кому надо и не надо, мой адрес был известен). А потому, что решил по пути заглянуть в один приличный гастроном и сделать себе подарок к ужину и к завтраку. Неполучение гонорара — еще не повод к экономии. Не все же мои клиенты — в ранге генерал-полковника, некоторые еще и платят за работу.

Толстый господин, маявшийся у моего подъезда, принадлежал к числу платежеспособных клиентов. Правда, мне еще пару дней назад казалось, что как раз я не принадлежу к числу частных детективов, услугами которых означенный толстый господин воспользуется хоть когда-нибудь. По крайней мере, толстый господин утверждал такое неоднократно.

— Здравствуйте, Яков Семенович, — смиренно поприветствовал меня толстяк.

Толстяков новенький «Ниссан» был припаркован тут же, у моего подъезда. Асфальт был усеян окурками «Лаки Страйк», и любой плохонький Шерлок на моем месте моментально догадался бы, что ожидают меня давно.

— Здравствуйте, господин Гринюк, — нелюбезно проговорил я. Пакет с покупками оттягивал руку. — Вы ко мне? — Видите ли, Яков Семенович… — директор издательства «Время» начал свой заранее заготовленный монолог, который я с удовольствием пресек в зародыше.

— Вижу, господин Гринюк, — ответил я, не дожидаясь многокилометровых объяснений. Все было понятно и так. — Восемь вагонов с фольгой для «Всемирного бестселлера», так? Вы хотите, чтобы я их нашел, так?

Господин Гринюк удрученно кивнул.

— Я прочел в «Книжном вестнике», что вы заранее отказались, но…

— Верно, отказался, — я переложил пакет из правой руки в левую. — Я имею право выбирать клиентов. И не выбираю тех, кто говорит обо мне всякие гадости.

— Я был не прав, — покорно сказал Гринюк. — Готов повторить это публично.

Вы — хороший специалист, Яков Семенович. У меня к вам нет никаких претензий. Я согласен на двойной тариф…

— Да в чем дело? — удивился я. — Ладно, милиция отказалась. Но у вас в издательстве штат — дай боже! Дайте задание, пусть ищут. Восемь вагонов не иголка, найдут.

— Хорошо, я объясню, Яков Семенович, с мученическим вздохом произнес толстый Гринюк. — Черт с ней, с секретностью… Нам дали важный и срочный госзаказ, понимаете? Мы. просто физически не можем сейчас ничем другим заняться. А через месяц, когда тираж «Воспоминаний» выйдет, уж точно никому из нас этих вагонов с фольгой не найти…

— Каких… каких еще «Воспоминаний»? — выдохнул я. Мне показалось, что я ослышался.

— Президентских, каких же еще, — равнодушно ответил Гринюк. — Помните, у нас было издание? Теперь выпускаем новое, исправленное и дополненное. Печатать будем в Германии.

— И средства обещали выделить? — тупо спросил я.

— Давно выделены, — сообщил Гринюк, несколько удивленный моим любопытством. — Анатолий Васильевич распорядился, Сухарев. Из внебюджетных фондов. Заказ, бумага, полиграфия — все оплачено.

Я в полном обалдении потер свободной рукой лоб. Среди отрицательных качеств господина Гринюка склонности к мистификациям не наблюдалось. Но тогда, выходит, врал мне Сухарев? Но зачем? Чтобы получить несекретные сведения об издательстве, услугами которого он заведомо не собирался пользоваться? Вот ерунда-то какая! «Тетрис» — не филиал ЦРУ, не гнездо мирового терроризма.

Рядовое частное издательство, даже без особой мафиозной «крыши». Ни-че-го не понимаю!

Что за дурацкую игру со мной затеяли? Хотел бы я знать…

— Яков Семенович, вы в порядке? — с некоторым испугом в голосе осведомился толстый Гринюк. Вероятно, вид у меня был здорово ошарашенный.И немудрено.

— Я в порядке, — машинально ответил я.

— Так вы беретесь?

Наверное, я все еще машинально кивнул, потому что опомнился в ту минуту, когда «Ниссан» директора «Времени» уже уезжал, а я оставался у подъезда со своим пакетом в одной руке и рублевой монеткой в другой. Гринюк хорошо знал о размерах моего задатка и был, я думаю, чрезвычайно доволен, что ему так быстро посчастливилось уломать этого Штерна. Он-то готовился к длительной осаде, а тут… Делать нечего, подумал я, поднимаясь на свой? этаж. Придется теперь еще искать эти вагоны. Но это как раз не беда. Действительно ведь не иголка, разыщем. А вот генерал-полковничью фантасмагорию как прикажете понимать? Для заговора слишком хлипко, для розыгрыша чересчур масштабно. И кто такой, собственно говоря, Яков Семенович Штерн, чтобы над ним решил подшутить сам начальник Службы ПБ? Может, в своем кругу они все — большие шутники: весело постреливают по телефонам, с прибауточками ломают стулья и ловят пиявочек серыми шляпами. Только я не из их круга, вот что. Не генерал-полковник, даже не полковник. Может, у Третьего человека просто такой характер… игривый?

Лаврентий же Палыч заманивал девочек в свои апартаменты. Вдруг наш Анатолий Васильевич питает необъяснимую склонность к частным детективам средних лет? Да нет, совсем не похоже. Тогда на что это все похоже? На что?..

Деликатесы, купленные в гастрономе, я пожрал без малейшего удовольствия.

Когда башка забита вопросами, обоняние и осязание у меня на нуле. Могу съесть сырую свеклу — и не заметить. Помнится, Наталья моя бывшая в свое время прекрасно пользовалась этим моим качеством и не возилась со стряпней в те дни, когда я погружался в сложные дела. Все равно пойдет не впрок.

Сны свои в эту ночь я толком не запомнил, но, если не ошибаюсь, снился мне сам генерал-полковник Сухарев на балашихинском сходняке. И кличка у него была почему-то не Сухарь, а Ворона. Настоящий же Ворона тоже мелькал в моем сне благообразный, седой, в полковничьей форме. Действие сна плавно перемещалось из Балашихи в Уругвай и обратно, пока я не понял: Балашиха и Уругвай — одно и то же место, только названия разные. Утром я был еще под впечатлением этого великого географического открытия, а потом включил радио — и сразу позабыл обо всех своих сновидениях.

В качестве городской новости № 1 «Эхо столицы» называло ночной пожар в здании крупного информационного агентства. Пожар очень странный: полностью выгорели только две комнаты на третьем этаже. Жертв не было. Другие помещения не пострадали. Как сообщил диктор «Эха», комнаты те занимало в агентстве некое столичное издательство. Название издательства не сообщалось, но я и так его знал. Как и адрес. Именно с этих координат «Тетриса» и начинался мой вчерашний отчет, сделанный для начальника Службы ПБ Сухарева Анатолия Васильевича.

Глава первая

ЗЛОЙ РОК СТАРИКА НОВИЦКОГО

Поезд прошел, однако шлагбаум на переезде упорно не желал подниматься, словно прилип. Минута, другая, третья… Дурацкая штанга, раскрашенная на манер зебры, по-прежнему оставалась без движения. "Что за гадость эти шлагбаумы! — недовольно подумал я. — Особенно автоматические. Они, похоже, изобретены специально, чтобы действовать на нервы и без того нервным частным детективам.

Пока сонная бабка-смотрительница в оранжевой телогрейке сообразит, что автоматику заело, все на переезде помрут от старости".

Мой таксист неторопливо закурил свою очередную папиросину. На протяжении всего пути до Переделкина я не один раз порывался сделать остановку у какого-нибудь коммерческого ларька и купить для шофера отраву поприличнее. Но водитель только равнодушно отмахивался от моего выгодного предложения. Мол, не буржуй, обойдется. Дым он и есть дым, хоть заграничный, хоть наш. Сам я даже в образе сантехника или какого иного пролетария не смог бы курить такую дрянь: меня мутило от одного вида голубенькой пачки с этаким горлодером. По сравнению с ним ужасные «Московские крепкие» казались нежным ментоловым «Пел-Меллом».

— Может, рванем? — не выдержав столь долгой паузы, предложил я таксисту. — Вон впереди уже выруливают… — Передний «жигуль» и в самом деле решил, недолго думая, объехать шлагбаум.

— Рвануть и дурак может, — загадочно проговорил водитель, да только штаны порвет… Смотри внимательнее, торопыга.

Шустрый «жигуленок» тем временем легко обогнул зеброобразное препятствие, перевалил через пути — и был остановлен суровым свистком. Из ближайших к переезду кустов вылез торжествующий гаишник и, помахивая жезлом, направилсяк машине-нарушительнице.

— Я эту систему знаю, — хмыкнул таксист. — Здешняя бабка с гаишником в доле. Бабке надо просто чуток передержать шлагбаум, и всегда найдется чайник, которому не терпится. А деньги они с ментом делят.

— Надо же! — удивился я, глядя, с какой профессиональной сноровкой гаишник получает законную мзду и вновь исчезает в кустах. Стоило ему скрыться, как шлагбаум тут же был поднят.

— Вот-вот, — подтвердил таксист, плавно трогая машину с места.

Благоухающий окурочек он, к моей радости, запулил в открытое окно. —Хитрожопый народ пошел, сил нет.

— Всюду — жизнь, — философски изрек я.

— Точно, — согласился водитель. — Жизнь — она, парень, повсюду, куда ни плюнь. Только у одних она погуще, а у других — пожиже. Писатели здесь, к примеру скажем, густо живут. Уважаю… Ты-то сам случаем не писатель, а? Давно хотел у тебя спросить.

— Увы, нет, — признался я. — Где уж нам. Я всего-навсего читатель. Еду вот к поэту Новицкому, за автографом. Слыхали про Новицкого?

— А то как же! — откликнулся таксист. — И слыхал, и по ящику видал. Даже подвозил разок, когда «ягуарище» его с деревом поцеловался. Подъедем поближе, я тебе это дерево покажу. Шоферить Владлен Алексеич, понятно, не умеет, а песенник он — знамени-и-итый… — В подтверждение оих последних слов водитель такси замурлыкал арый шлягер. Хит забытой эпохи восьмидесятых.

— «Океан цветов», — определил я. — Музыка адам Пугачевой, слова маэстро Новицкого.

— Интересуешься? — с уважением спросил таксист.

— Само собой, — легко соврал я. — Просто тащусь от его песен, в особенности ранних.

— Ага, — согласился шофер. — «Осень в Пицунде» — сильная штука.

— Великая вещь, — с готовностью поддержал я таксиста-меломана.

На самом деле Владлен Алексеевич Новицкий абсолютно не интересовал меня в качестве песенника. И в качестве автора пятнадцати стихотворных сборников — тоже. Но вот шестнадцатый его сборник лежал сейчас в кармане моего пиджака.

Слева, где сердце. Выпустило книжку, представьте, некое издательство под названием «Тетрис». Как раз позавчера я и приобрел сборник — за компанию с другими книгами «Тетриса» — у одной злобненькой маленькой пигалицы в вестибюле Госкомпечати…

Утром, выслушав новости по «Эху столицы», я не меньше часа пребывал в тяжкой задумчивости. Сообщение о пожаре очень ловко связалось в моей голове со вчерашним рассказом толстого господина Гринюка. Правда, убей меня бог, я не представлял себе, что делать теперь с этой странной связкой. Самым мудрым поступком было бы, конечно, плюнуть на все с высокой колокольни и постараться побыстрее забыть. Господин генерал-полковник дал мне поручение, и я его худо-бедно выполнил. Гринюк в принципе мог и напутать. Речь, в конце концов, могла идти о разных книжках «Воспоминаний», только и всего. Ночной пожар в информагентстве мог бы оказаться случайностью, вот и по радио сказали про короткое замыкание… Правда, оставались еще непонятный удар по голове в заведении с розовым кафелем и вдобавок смертельные игры со «Скорой помощью».

Однако и это, при желании, нетрудно было бы объяснить печальными особенностями моей нынешней профессии. Когда занимаешься частным сыском, будь готов к любым сюрпризам, преимущественно неприятным. Мало тебя, что ли, били по башке, Яков Семенович? Пора бы привыкнуть и не пороть горячку. Что, у тебя, Яков Семенович, дел других нет, чтобы вот так посиживать в позе роденовского мыслителя?

Займись-ка лучше «Бигфутом» — поручение плановое, простое и денежное. Да и гринюковская фольга теперь на тебе висит, все восемь вагонов. И еще не худо бы отыскать графа Токарева и даже не бить ему сразу морду, а ПО-ДОБРОМУ посоветовать НЕМЕДЛЕННО мотать из страны вместе со шкафом-телохранителем.

Короче говоря, важных дел было невпроворот. Отвлекаться на сомнительные посторонние делишки было бы идиотской тратой времени и денег, которые я бы мог за это время заработать… Чем больше я себя уговаривал, чем сильнее взывал к здравому смыслу, тем очевиднее для меня становилось: я все-таки бросаю важнейшие дела из-за сомнительных делишек. И не потому, что обожаю незапланированные приключения, а потому, что доверяю интуиции. А интуиция подсказывает, что Яков Семенович опять влип в какую-то скверную историю. И лучше уж ему самому в ней разобраться, чем прятать голову в песок и покорно ждать, пока кто-нибудь не разберется с ним.

Итак, рассуждал я, имеются два реальных подхода к этой непонятной истории.

Вернее, две ниточки. Одна ведет высоко-высоко, к самому ведомству генерал-полковника Сухарева. Другая — к издательству «Тетрис». Вариант разговора по душам с господином генерал-полковником я сразу отбросил как нереальный. Или, скажем, ПОКА отбросил. Такой разговор требует фактов и желез-яых версий, первых у меня мало, а вторых нет во-все. Правда, номерок генерал-полковничьего телефона с визитки я машинально успел запомнить еще до того, как у меня свистнули визитку вместе с кошельком. Два-восемь-четыре четыре-восемь семь-четыре. Несмотря на контузию, потерей памяти я не страдаю.

Неплохо. Когда-нибудь заветные цифры могут мне и пригодиться. Но не сейчас.

Теперь ниточка к «Тетрису». Тут вариантов не слишком много. Офис сгорел, двое отцов-основателей в Уругвае. Что остается? Господин Искандеров с разбитым «Мерседесом» и сами книги издательства «Тетрис». Может, именно в них дело? Не зря ведь Анатолий Васильевич Сухарев первым делом сунул свой генерал-полковничий нос в мою библиографию. Или я уже фантазирую от полной безнадеги? Не похож генерал-полковник на библиофила, абсолютно не похож. Тогда тем более странно.

Я набрал искандеровский номер. Как мне и предсказывал Слава Родин, глухой голос автоответчика объяснил мне, что Игоря Алекперовича нет дома. Но если я хочу оставить сообщение… Я пока не хотел. Ничего интересного сообщить я не мог, а на вопросы отвечать автоответчики не приучены. Несмотря на название.

Оставались книги. Я аккуратно разложил на столе свои позавчерашние книжные приобретения и тупо на них уставился. Начнем все сначала.

Раймонд Паркер, «Ночные монстры Манхэттена». Мистика, перевод с английского.

Владлен Новицкий, «Реквием Реконкисте». Стихи.

Александр Жилин, «Капитанская внучка». Роман из серии «По следам классиков».

Юрий Ляхов, «Вопли и овцы». Сатирический роман.

И наконец, — «Большая энциклопедия азартных игр». В одном томе страниц под шестьсот. Автор некто К. Вишняков.

Вполне возможно, что любая из этих книг содержит ответ на вопрос, который я и сам пока не могу сформулировать. Или не содержит. Ладно, двинемся от обратного. Примем за основу рабочую гипотезу о том, что нездоровый интерес генерал-полковника Сухарева к мирному издательству «Тетрис» никак не связан с публикацией президентских мемуаров и целиком вырос из его интереса к одной-единственной из последних книг издательства. Попробуем подпереть эту гипотезу тем соображением, что генерал-полковничье любопытство было любопытством ПРОФЕССИОНАЛЬНЫМ. Его интересом именно как начальника Службы ПБ.

В этом случае, решил я, творение мистера Паркера сразу вылетает из списка претендентов на отгадку. Если среди этих томов и упрятан Большой Секрет, то искать его вряд ли следует на Манхэттене. СПБ — все-таки не Служба внешней разведки, так далеко ее интересы, надеюсь, не распространяются. «Отбой», сказал себе я и переложил «Монстров» со стола на дальнюю книжную полку, где у меня пылилась всяческая мистика.

Было пять негритят, тетушка Агата, теперь их стало четыре. Пора познакомиться с каждым поближе. Для начала я позвонил Славе Родину в «Книжный вестник» и спросил, может ли он, Родин, мне помочь. Добрым советом, имеется в виду. Не деньгами.

— Могу и деньгами, — обидчиво сказал Слава. — Если ты воображаешь, будто я такой скряга…

— Родин, — строго прервал его я. — Ценность твоих знаний невозможно измерить в рублях.

— А в баксах? — заинтересовался Слава. Очевидно, на работе ему платили меньше, чем он хотел.

— И в любой другой валюте тоже, — заверил я его — Ты обладаешь знаниями настолько бесценными, что по сравнению с ними деньги теряют силу..

— Так уж и бесценными, — проговорил польщенный Родин. — Ври больше… Ну, чего же тебе надобно,старче?

Я немедленно перечислил ему все, что хотел узнать.

— Ага! — присвистнул Слава, выслушав. — пять «Тетрис». Плотно ты, гляжу, за него взялся. Короткое замыкание и пожар — часом не твоя работа? Сначала, понимаешь, он сжег офис, теперь хочет извести под корень их авторов. С размахом действуешь. А я, выходит, соучастник… — В трубке послышалось довольное хихиканье.

— Властислав! — громовым голосом сказал я. — Дело серьезное, мне не до шуток. — Я нарочно назвал Славу его полным именем, которое сам Родин с детства терпеть не мог.

— Не называй меня так! — моментально взвился Слава. — Я не отвечаю за бзик моих родителей.

— И не надо, — согласился я. — Отвечай-ка лучше на мои вопросы.

Давай-давай, Родин, я уже конспектирую.

Минуть десять Слава фонтанировал информацией, я еле-еле успевал записывать. Вот кого бы генерал-полковнику следовало заполучить, а не меня.

Родин слегка затруднился только с личностью К. Вишнякова и теперешним адресом Жилина — и то пообещал уже к вечеру добыть сведения. В потоке родинской информации был, пожалуй, только один фактик, который я решил уточнить. О Новицком.

— С чего это ты взял, дорогой Слава, — спросил я, — что он так просто пригласит меня в гости? Я ведь — не Пугачева и не председатель ПЕН-клуба…

— Пригласит, еще как пригласит, — заверил меня Родин. — Ты, главное, ему скажи, что ты — большой почитатель его творчества и что твоя фамилия-Штерн.

— Он что, меня знает? — удивился я. Моя популярность в книжном мире не распространялась на поэтов. Меня в основном знали бандиты и бизнесмены. И, разумеется, бандиты-бизнесмены, типа Тараса или Бати.

— Сомневаюсь, — фыркнул Родин. — Но не в этом дело. У него, старичок, есть комплекс. Тоже бзик, если угодно. В пятьдесят третьем он напечатал в «Правде» стишок, что-то там про коварных космополитов. И до сих пор его совесть мучает.

— Сколько же ему лет-то было в пятьдесят третьем? — полюбопытствовал я. — Лет двадцать?

— Восемнадцать, — уточнил всезнающий Родин. —Совсем еще пацан был. Но комплекс вины у него обострился лет десять назад. Так что для него теперь любой поклонник-почитатель с неарийской фамилией — как манна небесная. Непременно зовет к себе в Переделкино и поит водкой. Помнишь Фиму Эрлиха? Он, пока был в отказе, два года почти ездил к Владлену опохмеляться. Приедет, прочтет вслух его «Листопад» — и тот уже наливает. Я думал, ты знаешь…

Самого Фиму Эрлиха я знал. И всегда подозревал, что земля обетованная не слишком выиграла, получив от России такой рыжий подарочек. Рассказ Родина только укрепил меня в этих подозрениях.

— Фима — мечта антисемита, — вздохнул я. — Раз уж Новицкий был таким мазохистом, что терпел Эрлиха, то авось и Штерна вытерпит.

— Вытерпит, — обнадежил Слава. — Счастлив будет, слово даю…

И действительно: все вышло так, как предсказал Родин. В первый момент нашего телефонного разговора Владлен Алексеевич был суров и официален. Однако узнав, что его собеседник — Штерн, да еще и Яков и к тому же Семенович, старик Новицкий сразу помягчел и согласился принять меня в тот же день на своей переделкинской даче. Никогда бы раньше не подумал, будто мои скромные фамилия, имя и отчество могут еще кого-то обрадовать, тем более популярного поэта.

Воистину, к живи — век учись. Или, как сказано в моем любимом «Фаусте», теория суха, но жизнь другое дерево…

— …Вот оно, это дерево!

Голос таксиста вывел меня из состояния задумчивости. Я ошалело завертел головой.

— Да не туда смотришь! Во-он, справа… Во-он, кора ободрана!

Наконец-то я увидел То Самое Дерево, в которое однажды врезался «Ягуар» народного поэта-песенника и по совместительству друга всех евреев. Дерево оказалось здоровенным дубом, на котором до полного литературного совершенства не хватало только сидящих кота и русалки. Ржавая цепь на дубе том уже была. На цепь здесь был почему-то посажен детский трехколесный велосипед.

— Дуб что надо, — оценил я. — Впечатляет. — Свое собственное авто я расколошматил о препятствие, куда менее поэтическое. О бетонную стену завода резинотехнических изделий на улице Элеваторной. И в причины аварии лично я предпочитаю не углубляться.

От того исторического места, где Новицкий на «Ягуаре» отважно бодался с дубом, до жилища самого дубоборца было всего километра два. Их наше такси благополучно одолело минуты за две и притормозило у желтенькой ограды из тонких металлических прутьев. Я расплатился, накинув к счетчику еще пятерку за путевые рассказы о достопримечательностях, а потом забарабанил по броне дачных ворот.

Мощные ворота здесь, очевидно, были установлены совсем недавно и, судя по виду, способны были задержать тяжелый танк «тигр». Зато уж старенькие железные прутики забора выглядели пустяковой преградой для любого, пожелавшего форсировать этот хлипкий оборонительный рубеж. То ли у Новицкого денег не хватило для полного превращения дома и участка в неприступный бастион, то ли терпения. То ли бронебойной стали. Кстати сказать, ограждение многих оборонных предприятий в Москве сейчас имело точно такой же недостаток: главный вход был защищен по последнему слову техники, но вот фланги и, в особенности, тыл оголялись самым легкомысленным образом. Очевидно, предполагалось, что потенциальный злоумышленник по-джентльменски станет штурмовать цитадель лишь в специально отведенном для этого месте…

— Кто там? — с трудом пробился ко мне голос из-за брони, Я сложил ладони,рупором и прокричал в ответ:

— Это Штерн! Яков! Семенович!

С диким скрежетом створки начали медленно раздвигаться. Пневмопривод работал, как видно, на совесть, однако смазать петли поэт не позаботился. Не счел. Секунд десять я стоял, как баран, перед новыми воротами, но, как только щель между створками достигла приемлемой ширины, я тотчас шагнул в образовавшийся просвет и сказал:

— Здравствуйте!

Поэт Владлен Новицкий вполне соответствовал фотографии на задней стороне обложки своего шестнадцатого сборника: помятое лицо, остатки седенькой шевелюры на голове, яркий малиновый пиджак. Только вместо шейного платка в крупный синий горошек на нем теперь красовалось еще более стильное кашне с блестками.

По-моему, один такой шарфик должен был стоить не дешевле половины здешних бронебойных ворот. В руке поэт сжимал пультик дистанционного управления.

— Здравствуйте! — произнес Новицкий и, прежде чем закрыть ворота, на всякий случай осведомился:

— Вы точно Штерн?

— Абсолютно точно, — заверил я. — Могу паспорт показать.

— Нет-нет, я вам верю… — поглядев мне в лицо, сразу засмущался поэт. — Я и так уже понял… — Очевидно, мой крупномасштабный нос был самым надежным доказательством, что я — именно Штерн. А не Иванов, не Редькин и уж тем более не Карташов.

Поняв, что невольным намеком на мой неарийский шнобель он допустил случайную бестактность, Новицкий уже совершенно стушевался и надавил не на ту кнопку своего пультика, отчего ворота начали не закрываться, но открываться еще шире. Скрежет створок стал еще громче. Вдобавок ко ему Новицкий, похоже, зацепил кнопочку, включающую ночное освещение. Несколько здоровенных ламп над нами сейчас же налились неприятным ярким светом, причем одна из ламп немедленно лопнула с шумом, похожимна выстрелиз базуки.

— Паскудная техника… — жалобным голосом Г сказал Новицкий. — Ну, какого, скажите, черта я с нею связался? Пусть уж лучше опять грабят… Простите, бога ради, господин Штерн… Ненавижу технику, и она меня — тоже.

Я взял пультик из рук поэта и сразу нашел нужные кнопки. Лампы над головой погасли, створки ворот послушно сдвинулись. Хоть и не без привычного скрежета.

— У вас масло есть? — спросил я у Новицкого.

— Какое? — испуганно осведомился поэт. Наверное, он решил, что я уже проголодался, а он, негостеприимный хозяин, забыл приготовить гостю бутерброды.

— Любое, — пояснил я, — но желательно не сливочное.

Новицкий скрылся за дверью своего полутораэтажного бунгало и довольно быстро вернулся, неся в одной руке изысканный сосуд с греческой надписью на этикетке, а в другой — все-таки тарелочку с бутербродом. Масло в сосуде оказалось оливковым, вполне приличной очистки, и я обильно смазал им все шарниры и петли. Вышло не очень-то аккуратно, но, по крайней мере, надежно. У меня у самого дома имелась в чем-то похожая механика, которая поднимала и опускала стальные жалюзи на окнах. Завел я себе те жалюзи сравнительно недавно — после того, как милые мальчики из «Спектра», сильно обидевшись на мою любознательность, вздумали запулить мне в окно маленькую управляемую ракету.

Правда, они тогда промахнулись ровно на одно окно по горизонтали, отчего ракета разорвалась в пустой кухне моего соседа. Бывшего начпрода Таманской дивизии, уволенного в отставку сразу после назначения таманский комдивом знаменитого генерала Дроздова, — того самого генерала, что отличился в Афганистане, а теперь, если верить «Слову и делу», обожает гонять чаи с сухарями. Стоило мне вспомнить о дроздовских сухарях, как перед моим мысленным взором моментально возник генерал-полковник Сухарев. Как наваждение и напоминание. У моей памяти есть не очень хорошее свойство: если меня что-то беспокоит, она во сне и наяву, к месту и не к месту будет возвращать меня к главным объектам моих текущих забот. До тех пор, пока я не разберусь с этим делом или не погибну смертью храбрых. Первое предпочтительнее.

— Готово, доложил я поэту. — Но через месяц надо будет опять смазать…

Новицкий с умилением посмотрел на мои испачканные маслом руки, потом перевел взгляд на смазанные петли и радостно-недоверчиво вновь переспросил:

— Значит, вы действительно Штерн?

— Натуральный Штерн, — подтвердил я, нисколько не удивляясь. — Клянусь памятью бабушки Рахили Наумовны Штерн. В девичестве — Слуцкер. Родословную свою я помню только до четвертого колена, дальше следы теряются… — По всей видимости, Владлен Алексеевич все никак не мог поверить в мое подлинное еврейство, несмотря на мой шнобель. Видимо, ему до сих пор приходилось общаться с халявщиками, вроде Фимки Эрлиха, которые предпочитали трескать дармовую водку, декламировать владленовские стихи, но только не помогать поэту по хозяйству.

— Извините, — жалобно произнес Новицкий. — Не подумайте чего дурного, я не антисемит… Я это так спросил, потому…

Чтобы сгладить возникшую неловкость, я прочел на память четверостишие из поэмы Новицкого «Гастроном». По дороге в Переделкино я нарочно учил пяток отрывков из новой книжки поэта, что-бы поддерживать разговор подольше. Глядишь — и всплывет в разговоре что-нибудь интересное.

Услышав строку про «равнодушные бутылки и сонные окорока», Новицкий мигом успокоился. Он понял намек.

— Прошу, прошу в дом! — захлопотал он. — Я уже все приготовил… Сначала сюда, руки помыть… Нет, горячей воды нет, в районе котельная встала… Я и в Думу обращался, и даже в «Известиях» стихи напечатал на эту тему. В аллегорической, конечно, форме, про огонь Прометеев…

Под разглагольствования воспрянувшего духом поэта я прошел от умывальника к обеденному столу, где нас уже дожидались лимонная водка в экспортном исполнении, две рюмки, нарезанный хлеб, ветчина, открытая банка с маринованными грибками, шариковая ручка и точно такой же сборник «Реквием Реконкисте», который лежал у меня в кармане. Чувствовалось, что Новицкому не терпится совместить приятное с приятным же: пить водочку и надписывать книжку новоиспеченному поклоннику его музы. Я вытащил из кармана свой экземпляр сборника, чем окончательно привел в восторг Новицкого. Скорее всего Фима и компания ни разу не удосужились попросить у старика автограф-другой на собственных экземплярах книг, купленных в магазине. Эрлиху, скотине такой, это и в голову не пришло: зачем что-то покупать, если можно взять даром? Он и деньги у нас с Родиным всегда занимал, что называется, без отдачи. Вернее, всегда обещал расплатиться в следующем году в Иерусалиме. Такая уж поговорка у Ефима была.

— По маленькой? — предложил Новицкий, потирая руки.

Я взялся сам разливать водку и для начала разлил в рюмки по чуть-чуть. Для хорошего разговора, не более. Лимонная на меня обычно действовала усыпляюще, и к тому же я не знал, какая доза предельна для самого старика Новицкого. Хороши бы мы с ним были, если бы оба уснули на середине беседы!

— Ваше здоровье, — сказал я.

— Будем, — откликнулся поэт, и мы оба опрокинули по маленькой. Я уже вознамерился произнести какую-нибудь приличествующую цитату из Новицкого, но тут поэт еще раз быстро наполнил собственную рюмку, выпил, крякнул, и его вдруг понесло из области поэзии в прозу жизни.

Тут же выяснилось, что бронированные ворота возникли перед домом Новицкого не просто так.

— Алла присоветовала, — объяснил мне Владлен Алексеевич, нанизывая грибок на вилку. — Борисовна то есть. Говорит: «Дождешься, Ленчик…» Она меня Ленчиком зовет… Говорит: "Дождешься, и тебя утащат вслед за твоим барахлом.

Или по кумполу дадут…" У нее, у Аллы, значит, такой восхитительный народный язык… «По кумполу» — это значит «по голове». Смешно, да?

Я кивнул, хотя ничего смешного в словах не нашел. Не далее как позавчера я и сам получил по кумполу. Ощущение мерзопакостное.

— А когда же вас обворовали? — поинтересовался я у Новицкого.

Пожилой Ленчик предварил неприятные воспоминания новой порцией лимонной и кусочком хлеба с ветчиной, после чего поведал мне скорбную историю недавней кражи. Вынесли видик, телевизор, ковер из гостиной, сняли все иконы, кроме одной, самой закопченной, и в довершение ко всему вывинтили лампочку из сортира. Лампочки поэту, как ни странно, было в особенности жаль: ее е вкручивала вторая жена Новицкого по имени Изольда Владимировна. Самой Изольде уже три месяца как наскучило жить со стареющим пьющим Тристаном, и она укатила в Санкт-Петербург с каким-то «новым русским». Но ее лампочка весь этот срок пребывала в сохранности и, когда ей было положено, освещала одинокий апартамент с фаянсовым сосудом в центре.

— У меня примета была, — печальным голосом поведал мне Новицкий, подкрепив силы очередной порцией лимонного допинга. — Пока лампочка не перегорела, есть шанс на ЕЕ возвращение… И зачем они ее сперли? Лучше бы они весь унитаз свинтили. Все равно Алла мне новый достать обещала, через одну воронежскую фирму… Финский, музыкальный, на три мелодии по желанию клиента…

— Музыкальный унитаз? — удивился я. Про финский дверной замок с мелодиями я еще слышал. Но идея ноктюрна на флейте фановых труб меня не очень вдохновляла. Мое недолгое пребывание в шкуре сантехника подарило мне кое-какой отрицательный опыт.

— Да-да, представьте себе, месье Штерн, — подтвердил поэт. Сперва я не понял, почему он стал называть меня на французский манер, а потом догадался: старик запамятовал мое имя, но называть меня по-солдатски просто «Штерн» ему было неловко. — Финские врачи доказали, что музыка помогает от запоров…

Невероятно, правда ведь?

— Фантастика, — честно согласился я в ответ. Сам-то я давно полагал, что музыка может заменить всего два лекарства: снотворное — если это классика и рвотное — если современная.

— Или, может, в этом все-таки есть смысл? — спросил Новицкий, глядя, однако, не на меня, а куда-то в сторону ветчины и грибков. Он уже забыл про украденную лампочку, весь захваченный вновь открывшейся темой для разговора. — Вдруг по науке так и должно быть? Есть в мозгах, наверное, какие-нибудь эдакие извилины, которые управляют и тем, и этим… В организме, как в поэзии, все должно быть взаимосвязано. Человек — он не кимвал звенящий, он словно арфа.

Много струн, играй на любой, как Паганини… В журнале «Огонек» вот на днях статья была интересная. Про американские опыты в Пентагоне. Вы верите в парапсихологию?

Я, однако, выпил еще не достаточно для того, чтобы обсуждать с поэтом Новицким статьи из «Огонька» или тем паче беседовать с ним про Бермудский треугольник и подобную околонаучную чепуху. Живее всего жгучие тайны природы у нас обычно обсуждают граждане, не умеющие починить сливной бачок.

— Да бог с ним, с Пентагоном, — проговорил я, наполняя рюмки. — Мы мирные люди… Значит, вас-таки ограбили?

Собственно, я по-прежнему толком не знал, что же мне надо от поэта. Я искал какую-нибудь зацепку, некую странность, которая смогла бы состыковаться с моими странностями. Как кусочки мозаики.

— Дурачье, — хихикнул Новицкий. — Взяли электронику, штамповку, а севрский фарфор не догадались. И икону шестнадцатого века… Будет им чем поживиться в следующий раз.

— Наверное, этот следующий раз случится не скоро? — предположил я. — Они-то думают…

— Скоро, очень скоро, — махнул рукой поэт и с третьей попытки наколол на вилку замученный груздик. — Знаете газету «Слово и дело»? Их корреспондент так мне сочувствовал, так сочувствовал… И написал потом, что у Новицкого на даче еще много всего осталось. У нас — поголовная грамотность, теперь прочтут.

Старик оказался не робкого десятка. Приглашать в гости незнакомца, даже Штерна, в таком положении было какой-то безумной бравадой. А если бы на моем месте сидел грабитель?

— Ну и пусть! — с детским упрямством произнес Новицкий, выслушав меня. — Я не боюсь. Ограбят так ограбят. Все равно от рока не убежишь, месье Штерн. У меня просто черная полоса в жизни. Машину я вот разбил, Изольда в Питер мотанула, лампочку свистнули… денег — и тех за последую книжку не платят.

Одна радость — разговор с ким-нибудь интеллигентным евреем. Вы «Листопад» мой помните? Ко мне тут ходил один приятный парень, рыженький такой, он помнил…

Только он пропал куда-то.

«Листопада» я не помнил. Да и идти по стопам хитроумного Фимы мне совершенно не хотелось. А вот слова про неполученный гонорар меня крайне заинтересовали. Ибо последняя книжка была именно этой, про реквием и реконкисту. Издательство «Тетрис», тираж двадцать тысяч экз.

— Почему же не платят? — полюбопытствовал я, на глазок измеряя уровень оставшейся водки в бутылке. В бутылке был час отлива. Уровень водки в ней за последние полчаса здорово понизился, что должно было расположить гостя к простодушным вопросам, а хозяина — к откровенным ответам. Короче, к разговору по душам.

— У них, видите ли, месье… — старик Новицкий сделал паузу, словно собирался с мыслями, и я на всякий случай подсказал:

— Штерн. Яков Семенович.

— Правильно, — согласился со мной Новицкий и еще немножко понизил уровень жидкости в водочной бутылке. — Вы Штерн, я верю… У них, месье Яков, тоже черная полоса. А может, у одного только Гарика. Он все от кого-то бегает, скрывается. Звонит мне на днях, голос еле-еле слышен… Это рок, я понимаю. У меня у самого Изольда вот сбежала, опять же скульптуру мою… Знаете, как будет рок по-латыни?

— Не помню, — быстро проговорил я, боясь потерять важную мысль. — Гарик — это кто такой?

— Гарик — это имя такое, — добросовестно объяснил мне поэт. — Вот лично вас, допустим, зовут… — Новицкий потряс головой.

— Яков Семенович Штерн, — уже чисто автоматически подсказал я.

— Точно, Яков, — проговорил задумчиво поэт. — Уменьшительно — Яша. А он — Игорь, уменьшительно Гарик. А меня, скажем, Алла зовет Ленчиком. Уменьшительно от Владлен. Остроумно. Можете тоже звать меня Ленчиком, если хотите.

Поэт Новицкий опрокинул еще стопку, потянулся к ветчине, не дотянулся и занюхал дозу ближайшей салфеткой.

— И что за фамилия у этого Гарика? — осведомился я у поэта. Мне ничего не оставалось, как вести светскую беседу в том же духе. — У меня, скажем, фамилия Штерн. У вас — Новицкий. А у Гарика — как?

— У меня — Новицкий? — с неподдельным интересом переспросил Владлен Алексеевич. —Ах да, верно. Глупая фамилия, на редкость. Из-за нее, месье Штерн, всю жизнь в этих самых проходил… в авангардистах… Новатор Новицкий — от такого ассонанса грех было отказываться… — Решительным движением поэт приблизил уровень водки почти к самому донышку бутылки.

— Так у вашего Гарика нет фамилии? — с пьяной настойчивостью гнул я свое.

Моей догадке требовалось точное подтверждение.

— Почему это нет? — удивленно сказал Новицкий, не выпуская из поля зрения сосуд с остатком лимонной. — Есть, и даже длинная. Искан… Искандеров. Очень просто… Значит, вы не вспомнили, как будет рок по-латыни?

Я помотал головой. Следовало бы выяснить поподробнее про звонок Искандерова. Но сегодня бесполезно было и пытаться: в хорошей еврейской компании поэт как-то очень быстро и самозабвенно напивался. Может, потому-то Новицкий и любит нашего брата? — неожиданно пришло мне в голову. А разговоры про комплексы вины — это так, для отвода глаз?

— Рок по-латыни значит «фатум», — торжественно провозгласил Новицкий. — Злой рок — значит, злой фатум. Сначала эта курва, любовь моя, в Питер умчалась.

Потом телевизор уперли и лампочку в придачу. Двадцать пять свечей, самое то. вперь вот скульптуру мою хотят переносить…

— Неужели? — для приличия посетовал я. Ужасное бронзовое сооружение, установленное в сентябре 91-го на Краснопресненской, называлось «Распятый фаллос». Новаторская скульптура, сделанная по самоличным эскизам маэстро Владлена должна была символизировать тернистый путь к свободе. В октябре 93-го по этой штуковине вели прицельный огонь с обеих сторон баррикад, но символ, к сожалению, остался невредим.

— Уже постановление мэрии есть, — похоронным голосом поведал мне несчастный старик Ленчик. — За номером две тысячи девятьсот восемь. Видите ли, оппозиция использует постамент во время митингов перед Белым домом… И называют, оказывается, мою скульптуру не иначе, как «член правительства».

— Какое кощунство, — проговорил я, очень стараясь говорить участливым тоном. — Общественность должна вмешаться… Газеты…

— Я и сам пытался повлиять, — уныло сказал Новицкий и зашарил рукой по столу в поисках рюмки. — В Думу обращался, опять-таки в «Известиях» целую поэму напечатал. Про Микеланджело, конечно, но с явным намеком… Бесполезно! Говорю же вам — злой фатум. Выпьем с горя, где же, кружка?

Однако ни кружку, ни даже рюмку наполнить было уже нечем. Чтобы утешить Новицкого, я честно прочитал ему вслух все заранее заученные отрывки из его книги. Затем сам Новицкий, окончательно размякнув, попробовал вспомнить свой «Листопад», но это уже оказалось ему не под силу. Кончилось тем, что мы с ним дважды подряд спели «Океан цветов», отбивая такт пустой бутылкой по столу.

Последний раз при словах «скульптор шагнул в океан» Новицкий даже прослезился.

— Это ведь про меня, Яков… месье Штерн, — сквозь слезы объявил он.

— Автобиографическое. В семьдесят девятом, в Люксембурге, честное слово, хотел даже утопиться… В знак протеста… Моряки спасли. Верите?

— Верю, конечно, верю, — закивал я в. ответ, хотя толком не мог сообразить, какой же именно океан омывает берега Люксембурга. Должно быть, а тоже набрался порядочно. Вот что значит играть роль ценителя новаторской поэзии: обязательно дернешься домой ни с чем и на рогах. Скрывающийся Гарик — зацепка любопытная, однако пока она мне ничего не дает. Конечно, не худо бы еще побеседовать на трезвую голову… На две трезвых головы, Новицкого и мою.

На прощание старый Ленчик нацарапал мне автограф на «Реконкисте» и даже порывался проводить до электрички. Однако еле смог доковылять до ворот, так что с пультом мне пришлось управляться самостоятельно. Мне и так еле-еле удалось втолковать осоловевшему поэту, на какую кнопку надлежит нажимать после моего ухода. На верхнюю, в левом ряду.

К счастью, эта простая операция все-таки оказалась Новицкому под силу. Я нарочно подождал, пока створки вновь не сойдутся, порадовался отсутствию былого скрежета и направился к станции. Прохладный ветерок помог мне быстро прийти в себя, и, пробираясь через крутой овражек, я сумел ни разу не оступиться, а к станционному зданию приблизился в здравом уме и почти в трезвой памяти.

Оставалась только сонливость, с которой я и не собирался бороться. Наоборот — я намеревался поддаться ей немедленно, как только сяду в вагон электрички…

Черта с два удалось подремать! Стоило мне войти в полупустой вагон и устроиться поудобнее, как я был моментально атакован незнакомой девицей.

Чрезвычайно общительным созданием лет шести или семи.

— Меня зовут Шура, — церемонно представилось юное создание. — А тебя?

— А меня — Яша, — покорно ответил я, осторожно озираясь в поисках Шуриной маман. Я нанялся, что та с ходу пресечет нашу беседу с девочкой, заподозрив во мне хотя бы маньяка. Однако сегодня по непонятным причинам я, как назло, вызывал абсолютное доверие не только у пожилых поэтов-песенников, но и у молодых мам. Симпатичная черноволосая женщина с вязаньем в руках лишь на мгновение оторвалась от спиц и ниток, не нашла во мне ничего угрожающего и вновь погрузилась в свое рукоделие. Больше помощи ждать было неоткуда.

— Поболтаем, Яша? — предложила мне девочка.

— Поболтаем, тоскливо согласился я. На полчаса я был обречен оставаться в заложниках у этой маленькой разбойницы. А что делать?

Очень скоро я стал обладателем совершенно не нужных мне оперативных сведений и о самой малютке Шуре, и обо всей ее семье. Я узнал, что девочке шесть лет и две недели, что живут они на станции Мичуринец, что папу Шуры зовут Василий Ярославович и он работает путешественником («как Стенли или дядя Юра Сенкевич»), что мамулю зовут Гелена Германовна и она самый лучший художник в издательстве «Самокат». В знак особого расположения мне была явлена яркая книжка в переплете 7БЦ с мамулиными картинками — «Урфин Джюс и его деревянные солдаты». Рисунки были ничего себе, в духе Москвичева. Чтобы хоть немного осадить хвастливого ребенка, я, перелистав книжку, решил навести критику.

— А почему это солдаты в конце не такие, как в начале? — учительски-занудным тоном проговорил я. — Видишь, тут они злые, а тут — улыбаются. Они же деревянные!

— Ты, Яша, балбес, — рассудительно ответила юная Шурочка. —Ты что, никогда «Урфина Джюса» не читал?

Я вынужден был признаться, что читал давно и сюжет помню только в общих чертах.

— Я так и думала, — сурово подвела итог дочь путешественника Василия. — Если бы внимательно читал, не говорил бы таких глупостей. Солдаты сначала злые, потому что хмурые. А хмурые могут выполнять только злые приказы. Вот Урфин Джюс и и командует… В конце их всех берут в плен и вырезают на дереве улыбки.

Каждому — по улыбке налицо.

— Понял-понял, — проговорил я. — И солдаты сразу начинают выполнять добрые приказы. Так?

— Ты все-таки балбес, Яша, с сожалением в голосе заметила Шурочка. — Раз у них улыбки, зачем им вообще приказы?

— Ну, как же… — растерянно сказал я. — Мало ли…

Дочь художницы и путешественника очень по-взрослому вздохнула и все оставшееся время до Москвы рассказывала мне содержание книжки Волкова про Урфина Джюса. Я чувствовал, что перешел для нее из категории глуповатых взрослых в категорию глупеньких пацанов, которых — хочешь не хочешь — надо просвещать. Слушая ее обстоятельный рассказ про Страшилу и Железного Дровосека, я машинально кивал в нужных местах и думал о том, что скоро Шурочкиной маме придется искать другую работу. Веселый и безалаберный Бабкин, директор «Самоката», был хорошим детским поэтом и при этом никаким коммерсантом.

Насколько я знаю, «Самокат» уже второй год сидел в минусах, перебивался с кредита на кредит, и его в ближайшие полгода должен был слопать издательский концерн «Форца». В «Форце» работают Улыбчивые дяденьки, но хватка у них железная. И придется Бабкину издавать вместо сказок кулинарные книги. Это выгоднее при их полиграфии, а ча остальное плевать.

— Ты понял теперь? — с упреком спросила меня Шура, когда наша электричка, наконец, стала тормозить у одной из пригородных платформ Киевского вокзала.

— Так точно! — молодцевато улыбаясь, ответил я, как, вероятно, должны были бы говорить перевоспитанные деревянные солдаты У. Джюса, если не нуждались в добрых приказах. Но в том и фокус, что, по мнению умненькой Шурочки, ни в каких приказах они потребности не испытывали. Просто становились гражданскими, вот и все. Сказка да и только.

С Киевского я прямиком отправился домой, и уж дома взял-таки свое: отключил телефон и продрых почти до десяти вечера. Когда я выпью, то сплю потом обычно без сновидений или их не запоминаю. Вот и на сей раз сон мой в памяти никаких ощутимых следов не оставил — если не считать зыбкого чувства, что в Переделкино я съездил не зря. Что-то откопал. Теперь бы догадаться, что именно.

Я снова включил телефон. В ту же секунду затрезвонил.

— Яшка! дежурным тревожным голосом осведомился мой верный друг Родин. — Это ты?

— Нэ-эт! — свирепо пробасил я. — Это Урфин Джюс, гауляйтер Изумрудного Города. А Яшу мы зарэзали!

Слава на секунду опешил.

— Ну и юмор у тебя, Яшка, — пробормотал он наконец. — Тупой как валенок. Я же за тебя волнуюсь…

Эту заботливую родинскую песню я слышал уже раз сто, одну и ту же. И скорее всего еще услышу в будущем. Если буду жив. Если однажды не пошлю подальше всезнающего Родина вместе с его трогательными заботами о моей безопасности.

— Ты обещал узнать… — бесцеремонно превратил я дружеский треп в деловой разговор.

— Обещал и узнал, — недовольно буркнул Слава. — Почти все, что ты просил.

После этих обнадеживающих слов выяснилось, что узнал наш Родин довольно-таки мало. Создатель игровой энциклопедии по-прежнему оставался ему неизвестен, да и Жилин, автор «Капитанской внучки», как оказалось, в Москве не прописан и живет где-то в пригороде. Но зато завтра с десяти до одиннадцати этот Жилин будет раздавать автографы на книжной ярмарке в ВВЦ, в павильоне «Тетриса»…

Черт возьми! Ярмарка! Вот что я совершенно упустил из виду. А ведь там обязан быть хоть кто-то из «Тетриса», раз имеется павильон. Может, мне удастся выйти и на след Искандерова? И выяснить попутно, от кого же Гарик бегает…

— Спасибо за информацию, — с чувством сказал я Родину. — Ты — просто кладезь мудрости.

— Вот и не плюй в колодец, — сварливо откликнулся Слава. — И не рычи в трубку.

— Ей-богу, не буду, — пообещал я.

— Так я тебе и поверил, — заявил Родин. — Ладно уж. Узнаю про этого Вишнякова, сразу позвоню.

Буквально в ту же секунду, как мы со Славой повесили трубки, раздался звонок в дверь. Интересно, кто это? — подумал я, шлепая к дверям. Время позднее, ни гостя, ни друга я не жду.

Я бдительно глянул в глазок и очень удивился. У моих дверей, переминаясь с ноги на ногу, топтался Валька Канистеров. Когда я еще работал в МУРе, мы с Валентином были в одной бригаде и даже приятельствовали. Но потом я выбрал частный сыск, и пути наши разошлись. Москва большая, у всех дела. С глаз долой — из сердца вон.

— Привет, Валька, — сказал я, пропуская в прихожую своего бывшего коллегу.

— Какими судьбами?

— Привет, Яш, — пробормотал Канистеров как-то очень смущенно. — Понимаешь, мне поручили… В общем, ты должен…

— Что ты бормочешь? — перебил я его деликатное блеянье. — Говори ты толком, что случилось? Валька решился.

— Нужны твои показания. Свидетельские, — объявил он, стараясь не встречаться со мной глазами. — Ты был сегодня в Переделкине? Я хотел бы…

— Постой-ка! — Я схватил Канистерова за руку. Неужели?.. — Что-то случилось с Новицким? Да отвечай же, черт тебя возьми!

— Он в реанимации, — тусклым голосом ответил Валька. — Два часа назад кто-то залез к нему на дачу и унес фарфор и какую-то икону. Сам хозяин, наверное, пытался сопротивляться… Короче, его вырубили ударом по голове.

Глава вторая

«А ЭТО БЫЛ НЕ МОЙ ЧЕМОДАНЧИК!..»

Плохонького сыщика, как волка, ноги кормят. Хорошего сыщика, вроде Холмса, — всегда голова. Я — частный детектив средней квалификации: люблю предаваться дедуктивному методу, лежа на диване, но чаще все-таки бегаю. Хотя и не люблю.

Предпочитаю пешему ходу любой общественный транспорт, если он есть. Книжная ярмарка, однако, была устроена в павильоне номер один ВВЦ — самом большом и чуть ли не самом дальнем от центрального входа. Из-за этого мне пришлось минут двадцать топать пешком только от главных ворот бывшей ВДНХ. По пути я еще был вынужден многократно уворачиваться от предприимчивых граждан, просто изнемогающих от желания продать лично мне и притом задешево черную кожаную куртку, пластмассовый портфель-"дипломат", оренбургский пуховый платок или, на худой конец, тульский пряник. Последний был как-то особенно неприятен на вид: рыхлый, не правильной формы, подозрительного цвета и вдобавок украшенный неаппетитными письменами, которые даже отдаленно не напоминали славянскую вязь.

Если бы на печатные пряники распространялся Закон о .печати, я немедленно возглавил бы кампанию по всемерному искоренению подобной кустарной продукции.

Ввиду ее безусловной непечатности. Мои попутчики были, как и я, равнодушны к курткам, платкам и особенно пряникам; их целью были книжки, а все остальное интереса не представляло. Среди сопутствующих книголюбов преобладали граждане и гражданки среднего возраста и выше среднего. Прямо передо мной, к примеру, сосредоточенно катил сумку на велосипедных колесах некий старый интеллигент в потертом красно-коричневом костюме и с жидкими седыми волосиками на затылке. Со спины интеллигент с сумкой так сильно смахивал на поэта Новицкого, что меня до самого выставочного павильона не покидало безумное желание забежать вперед и все-таки проверить, не Новицкий ли это. При этом мне было доподлинно известно, что несчастный поэт находится сейчас в другом месте — в реанимационном отделении Первой градской больницы. И по-прежнему без сознания.

Вчера после ухода Вальки Канистерова я полночи думал об этом происшествии и ничего гениального не выдумал, несмотря на дедуктивный метод. С первого взгляда сюжет ограбления выглядел арифметически ясно: благодаря подсказке идиота-репортера воры догадались, что у старика еще есть чем поживиться.

Дождались, пока уйдет гость поэта (то бишь я). Перелезли спокойненько через ограду, пренебрегая бесполезными броневоротами. Оглушили поэта, взяли барахлишко… Тут уже не очень сходилось. Я никак не мог поверить, что Новицкий хоть кому-то стал бы оказывать сопротивление. По-моему, он уже заранее смирился с неизбежностью второй серии налета и даже, ие исключаю, был бы рад получить от жизни еще одно доказательство своей теории злого фатума. Кроме того, Новицкий в этот день так здорово перебрал, что даже чисто физически не смог бы сопротивляться налетчикам, если бы и вознамерился вдруг. Может быть, эти ублюдки не хотели оставить свидетеля? Тоже странно: какой же из пьянького Новицкого свидетель? Да и те, кто охотятся за дачным барахлом, на «мокрое» не идут. Факт, проверенный опытом. К тому же эта манера бить по кумполу кое-что мне напоминала, а именно — дело недавно минувших дней. Правда, один такой кулакастый Рэмбо уже упокоился вместе с машиной «Скорой помощи» в бетонном коробе подвала недостроенного билдинга. Однако еще не факт, что на розовом кафельном полу я оказался точно по его милости. И вдобавок я не исключал возможности наличия в природе целой группы товарищей, для которых битье по затылку — своего рода фирменный стиль. Главный профессиональный прием — визитная карточка. Вот Яков Семенович Штерн, допустим, любит изменять внешность, чтобы его не узнали. А вот тем невоспитанным товарищам, может быть, наплевать, узнают их или нет. Поскольку узнавшему (или нет) все равно разобьют башку. Подонки, бездарные подонки. Неужели так трудно маскировать свои рожи?

По привычке я бросил взгляд на собственное отражение в витрине мелкого павильончика с трехзначным номером и вполне удовлетворился теперешним своим видом: длинные седые патлы парика вкупе с дымчатыми очками преобразили мою наружность. В стекле павильончика на мгновение отразилась физиономия седого хиппи, утомленного солнцем. Видок был несколько экзотичным, но для ярмарки весьма подходящим. Чем пестрее толпа, тем труднее в ней затеряться приличному господину в приличном костюме и с аккуратной прической — в особенности если это книжный детектив Штерн на книжной ярмарке. Но уж длинноволосику в ядовито-синем пиджаке и в белых брюках, да еще с фотоаппаратом через левое плечо скрыться в ярмарочной толпе — раз плюнуть. Тьфу — и исчез…

Я рефлекторно сплюнул и едва не угодил плевком на свой фотоаппаратный футляр. Внутри его, кстати, не было никакой камеры: там располагалась увесистая свинцовая бляха. Стрелять в толпе я бы никогда не рискнул, а в ближнем бою такая тяжелая штуковина незаменима. Мягкий футляр погасит звук удара, но не погасит его силы. Теперь-то я был почти вооружен. Яков Штерн, один раз битый, мог теперь сам врезать сразу двум небитым, по пословице. Есть желающие, господа хорошие? Что-то не видно пока желающих.

Мысленно я хорохорился, однако чувствовал себя не настолько уверенно, как бы мне хотелось. Никудышный полководец всегда готовится к прошлой войне. Если у меня не мания преследования и я действительно попал в какой-то переплет, то бояться мне следует чего угодно — только не удара по макушке и не нового наезда на «Скорой». Вчера, напав на старика Новицкого, неизвестные могли на самом деле метить в меня: будь на моем месте сейчас кто-либо другой, этот другой уже часов двенадцать парился бы как миленький в КПЗ. По подозрению, как минимум, в соучастии. И не одинокий Валька пришел бы вчера ко мне в гости, а нагрянуло бы полдюжины оперов. Благо улики налицо — свежий автограф на моей «Реконкисте» и фамилия Штерна в настольном ежедневнике поэта, в графе «Визиты». На даче был?

Мед-пиво пил? Пальчики на рюмке оставил? Значит, колись, морда, куда фарфор ценный спрятал? Сознаешься — будет тебе, падле, послабление. Станешь упираться — получишь на всю катушку… На мое счастье, и Валька, и майор Окунь знали меня слишком хорошо, чтобы поверить в эту ерундистику. Канистеров так-то порядком конфузился, записывая мои свидетельские показания, а уж когда я очень вежливо осведомился у него насчет необходимости давать подписку о невыезде, Валька и вовсе пришел в замешательство. «Не издевайся, Яш, — взмолился он— Что я тебе такого сделал? Мы ведь и не думаем…» в результате я остался при своих, на свободе и даже не под подозрением. На сей раз мне повезло. Если КТО-ТО пытался меня нейтрализовать таким образом, то он крепенько просчитался. ютому что рука руку моет, гора с горой не сходится, а мент менту глаз не выклюет. Пусть даже один из них — бывший. Нет уз святее товарищества. Старый друг пригодится вдруг.

Закон природы.

На подъезде к павильону номер один старик с сумкой на колесиках дисциплинированно свернул вправо, и я сумел рассмотреть его профиль.

Дедок-книгофил все-таки оказался не похож на старика Новицкого, — вернее, сходство их ограничивалось затылками. Это открытие меня, как ни странно, слегка приободрило. В чертовщину я не верю, но нет никакой радости, если рядом по ярмарке станет бродить твоя ходячая совесть. И без напоминаний я ведь вину свою чувствую. Не приди я вчера… Нет, Яков Семенович, обо всем этом сейчас надобно забыть. Временно. Изводить себя раскаянием, когда тебя и без того могут запросто извести, для сыщика есть недопустимая роскошь.

Я покаянно вздохнул и не стал сворачивать тоже вправо к будке кассы, куда устремлялись все порядочные люди. Слава Родин уже просветил меня, что для прессы здесь вход свободный. Стало быть, и для меня тоже. Мальчики-секьюрити в дверях без звука пропустили меня внутрь, увидев мои роскошные корреспондентские «корочки». Разве что не козырнули. Молодежь просто еще не привыкла к элементарной павлиньей уловке: самые красивые удостоверения — у журналистов самых маленьких газетенок. Такие документы одним своим видом вынуждают проверяльщиков встречать по одежке и ни в коем случае не заглядывать внутрь. В противном случае здешние секьюрити смогли бы узнать, например, что Я. С. Штерн с 1 января 1982 года по 31 декабря того же года являлся внештатным корреспондентом многотиражной газеты «Мясной гигант» — органа парткома и профкома Семипалатинского мясоконсервного комбината. Удостоверение, это чудо полиграфии, было подарено мне в свое время Костей Рублевым — шефом семипалатинского УГРО, — и из всех Костиных сувениров оказалось самым практичным. Кстати, теперь «Мясной гигант» расположен на территории другого государства — Казахстана. И будь мои «корочки» не просрочены, я мог бы требовать себе дополнительных льгот и привилегий. Как представитель иностранной прессы.

Сразу в вестибюле я имел удовольствие убедиться, что камуфляж мой работает на совесть. Совсем близко от меня пробежал хорошо знакомый литагент Андрюша Франкфурт под конвоем неумолимой Наты Пуховой из журнала «Буксвумен». И ни тот ни другая меня не опознали. Равнодушно проплыл, тряся пышной шевелюрой, высокий и вальяжный Геннадий Савельевич Мокроусов, замдиректора «Олимпийца» — и тоже ноль внимания. Отлично. Скромно, но с достоинством, как и подобает солидному зарубежному журналисту, я влился в толпу возле информационного стенда и, щурясь, попытался отыскать координаты издательства «Тетрис». Однако информация располагалась здесь в каком угодно порядке, но только не в алфавитном. Любому иностранному шпиону проще было бы обойти весь павильон, чем мухой ползать с ручкой и блокнотом по вертикальной бумажной простыне и выискивать что-то конкретное. Ругнувшись про себя на зарубежном языке, я решил довериться фортуне и последовательно пропутешествовать от одной издательской ячейки к другой, из пункта А в пункт Г. По закону подлости «Тетрис» мог отыскаться лишь в самом конце пути, но и тогда я успевал. Главным было — не пропустить нужный бокс и писателя Жилина в нем, остальное — нюансы. Будем надеяться на лучшее. Ковер, расселенный между рядами боксов, и выкрашен как рэз в нежный зеленый цвет, цвет надежды. Англичанин, ступив ногой на такое зеленое покрытие, вспомнил бы наверняка об английских газонах, которые великобританцы подстригают уже двести лет. Завсегдатаю Монте-Карло или Лас-Вегаса зелень ковровых дорожек напомнила бы об игорных залах в казино. У меня же в голове не возникло ничего иного, кроме школьного: «Я иду по ковру, ты идешь, пока врешь…»

Проспрягать до конца я не успел. Где-то сбоку возбужденно крикнули:

«О-о-о!» — и меня тут же выхватили из толпы фланирующих и втянули в один из ближайших боксов. Нападавший был дилетантом, и его захват оказался ничуть не крепче дружеских объятий. Уже через секунду я освободился, сорвал с плеча ремешок с футляром-битой и собрался пустить свое оружие в ход… К счастью, в последний момент я обратил внимание на физиономию моего нового врага. Та излучала вовсе не готовность к нападению, но какой-то даже неприличный щенячий восторг. Словно бы я был не Штерном, а упавшим с неба Диего Марадоной. А враг-дилетант — футбольным фанатом лет десяти от роду.

— О-о! — все с той же интонацией простонал мой визави, жадно разглядывая меня. Юному болельщику было лет под пятьдесят. Излишне волосатое дитя природы несло на своих покатых плечах пиджак, по расцветке похожий на мой собственный.

— 0'кей! — ответил я на всякий случай, опуская руку с боевым фотоаппаратом. — Мир дружба. Пожилой юниор расцвел.

— Хей, Джуд, — неожиданно запел он ужасным голосом, — донт мэйк ит бэд тэйк эсэд сонг энд мэйк ит бета…

Моих скромных познаний в английском хватило лишь на то, чтобы догадаться: бедняга принимает меня за какого-то Джуда.

— Ноу, — старательно замотал я головой. — Ноу. Вы ошиблись… —Я безуспешно попытался вспомнить, как по-английски будет «ошибаться». но тут волосатый юниор сам перешел на русский.

— Есть обычай на Руси ночью слушать Би-би-си! — с блаженной улыбкой продекламировал он и осведомился:

— Ну, как там в Лондоне?

— В Лондоне? — переспросил я, выигрывая пару секунд.

— А где же еще? — слегка удивился пожилой длинноволосик.

— В Лондоне туманно, — брякнул я, стараясь по возможности не выводить из себя этого психа. Если ему так не терпится, пусть получает свой прогноз погоды.

— Тума-а-анно, — с блаженной гримасой проблеял пожилой юниор. — Кайф!

Я по-прежнему не понимал, какого черта ему от меня нужно. В каждом безумии есть своя система, но здесь и системы никакой не было. Если этот тип отчего-то считает меня рок-звездой из-за бугра, то почему общается со мной по-русски?

Явно клинический случай.

Дальнейший разговор с восторженным юниором только подтвердил мои опасения.

— Как журнал? — сверкая глазами, полюбопытствовал психованный длинноволосик. — Мартовский номер я еще видел, а вот апрельский…

Я неопределенно пожал плечами.

— Бабок не хватает? Сочувствую, — сразу догадался пожилой фанат и в знак солидарности скорбно поджал губы. — Наши тоже в яме, и Артем, и даже Костя, финансовый кризис. Артем поступился принципами и теперь своих раздевает, за рубли. А у Кости накрылся клевый перформанс — перекраска «Авроры» под оркестр МВД… Только один Стас на коне, потому что попсу гонит. Видели последний его выпуск?

— Не видел, — искренне признался я. В надежде, что теперь перезревший хиппи от меня отстает. Но вышло как раз наоборот.

— Презираете! — обрадовался пожилой фанат. — я так и думал, просто нарочно спросил. И я тоже, тоже презираю. Мы все его презираем, вы не подумайте.

Конечно, тусня вместо музыки, ничего больше. Пресный у него там на обложке, вот удивил! Ну, стриженый. Ну, под нолик. Дешевый трюк!

На всякий случай я изобразил на лице презрительную гримасу. Я в упор не знал ни пресных, ни соленых. Я понятия не имел, кто такие Костя и Стас и зачем перекрашивать «Аврору». Из всех московских Артемов мне был случайно известен всего один — режиссер Артем Кунадзе из театра «Вернисаж».

— 0'кей, — проговорил я, одновременно озираясь. Больше всего мне хотелось свалить побыстрее из этого бокса. И так проходящие мимо граждане уже с интересом приглядывались к нам обоим. Только бенефиса мне тут не хватало! Для полного и окончательного счастья.

По случаю нашего совпадения во взглядах на загадочного Стаса пожилой юниор пришел уже в совершенный восторг. Глаза его сделались совсем безумными.

— Автограф дадите? — страстно пробормотал он. — Вот здесь, на стенке. Жена с ума сойдет от радости…

— Ноу, — строго ответил я. В мире и так переизбыток психов, не будем умножать этого количества. На одну семью хватит одного безумца. — Нельзя. Скьюз ми, я пошел. Дела. То есть бизнес. Я тут…

— Йес, — громким шепотом произнес фанат. — О-о, понимаю! Вы тут инкогнито… Я — никому, могила! Руку даю на отсечение…

С этими словами он стал озираться, словно бы искал в своем боксе бензопилу с целью немедленного отсечения. Пользуясь моментом, я бочком-бочком стал отступать и затем быстро выскочил из ячейки обратно на зеленый ковер. Еще мгновение — и пестрая ярмарочная толпа поглотила пестрого субъекта Штерна.

Интересно, — думал я на ходу, протискиваясь между гражданами, — за кого же этот тип меня принимал? За Луи Армстронга, что ли? Но тот как будто негр… Или это Поль Робсон — негр?.. Да-а, с музыкальным образованием у меня как-то не очень хорошо. Большие пробелы, с детства.

Я снова замедлил шаг, чтобы в спешке не пропустить «Тетрис», и неторопливо прошел мимо яркого конфетного цвета бокса издательства «Гроссмэн», которое занимало сразу две ячейки, объединенные вместе. Слева на стендах тяжело громоздились огромные глянцевые фолианты, а справа в напряженных позах сидели человек десять охраны с дубинками в руках. На почтительном расстоянии от стеллажей кучковались ребятишки от пяти до пятнадцати, глазея на новенькие книги и вполголоса переговариваясь. Каждый из ребят, кто осмеливался подойти поближе, немедленно становился объектом пристального внимания охранников «Гроссмэна». На моих глазах какой-то чрезмерно любопытный малыш (по виду — еще дошкольник) рискнул приблизиться к стендам. Последовал грозный окрик:

«Наза-ад!», от которого испуганное дитя втянуло головку в плечи и стремительно юркнуло обратно в толпу.

— Какая, однако же, тяга к книге! — умилилась бабуля академического вида, глядя на юное поколение читателей. Бабуля определенно призывала и меня разделить ее умиление.

— Да-да, — вежливо пробормотал я на ходу. О причинах тяги к книге я кое-что знал. Издательство «Гроссмэн» выпускало толстенные познавательные тома по многим отраслям науки и техники. У тинейджеров пока особым успехом пользовались выпуски «Биология» и «Химия». Из первого можно было почерпнуть не только сведения о пестиках и Очинках, но и сто семьдесят семь полезных советов о методах контрацепции, от предельно простых до изощренных. Юные читатели химического Фолианта, в свою очередь, могли бы научиться многим важным вещам.

Например, изготовлять из обычной столовой горчицы вполне пригодный к треблению горчичный газ — серьезное боевое 0В, позволяющее устраивать в родной школе химическую тревогу и внеплановые каникулы. Ходили слухи о скором выходе однотомника «Ядерная физика», которого педагоги всея Руси ждали с суеверным ужасом. Издатели, правда, заранее уверяли, будто бы по их инструкциям собрать даже простенький реактор в домашних условиях практически невозможно. Однако издательским обещаниям не очень-то верили: книжки для «Гроссмэна» сочиняли слишком хорошие популяризаторы, способные и первокласснику втолковать принцип действия турбовинтового двигателя. Министерство образования давно и безуспешно добивалось, чтобы на каждом томе детских энциклопедий «Гроссмэна» стоял гриф «Для служебного пользования», но все стратегические оборонные инициативы педагогов вязли в болоте многочисленных увязок и согласований. От катаклизмов большого масштаба нас пока спасала лишь цена на книги — продукция издательства была чересчур дорогой даже для состоятельных пап и мам, не говоря уж о нищих библиотеках. Сами же юные химики, биологи и т.п. должны были бы по году экономить на школьных завтраках, чтобы заполучить в свою собственность хоть один заветный том. Понятно, что таких терпеливых находилось маловато…

— Дорогие гости Московской книжной ярмарки! — проговорил вдруг откуда-то сверху замогильный голос. Наверное, это заработал местный радиоузел. — Приглашаем вас посетить сектор Е-25, где через десять минут состоится презентация новой книги издательства «Элефант» и встреча с автором, депутатом Государственной Думы Масловым…

Две тетки передо мной приостановились и вытянули шеи. У каждой из теток на плече висела здоровенная сумка, —Сходим туда? — спросила одна другую. Может, пирожными угостят…

— Жди-кося, — сурово ответила другая. — Совсем, Танька, дура вареная.

Слышала ведь, де-пу-тат. Они сами загребучие, какие там пирожные. Сами ходят и смотрят, чего бы стибрить…

Продолжения этой беседы я уже не слышал, поскольку обогнул теток и двинулся дальше. В полупустом боксе издательства «Кавалергард» за столом одиноко сидел неестественно бледный молодой человек в псевдогусарской амуниции.

Присмотревшись в нему, я сообразил, что это обычный манекен. Очевидно, обслуга стендов с каталогами уланских значков и драгунских конских хвостов отлучилась пить пиво в заднюю комнату бокса. Полог там был откинут, а вместо звона сабель слышалось вкусное позвякивание стаканов. Издательство не обещало деве юной любови вечной на земле. Оно вовсе ничего и никому не обещало, кроме своих хвостатых каталогов. По-моему, во всей Москве у продукции «Кавалергарда» был один-единственный почитатель — престарелый профессор Можейко, который сам коллекционировал все подряд исторические диковины, от облезлых портупей до заспиртованных двуглавых младенцев. Раз в год профессор издавал в том же «Кавалергарде» очередной каталог тиражом в двести экземпляров и сам же сочинял на него хвалебную рецензию в «Книжный вестник». После чего один экземпляр профессорского труда уходил в Библиотеку Конгресса США, другой — в бывшую Ленинку. Все прочие мирно отправлялись в макулатуру, и через полгода все начиналось заново.

— Дорогие гости Московской книжной ярмарки! — опять прорезался в вышине радиоголос. — Те, кто еще не приобрел непромокаемые книги издательства «Аква», могут это сделать в секторе D-28. В боксе установлена емкость с водой, и любой покупатель может тут же проверить свою покупку, не отходя от кассы…

Из всех сумасшедших, которых я знал, директор «Аквы» господин Бессонов, был самым безобидным. У него был только один маленький пунктик-грядущий всемирный потоп. Бессонов отчего-то был уверен, что все материки ожидает участь Атлантиды, и потому своевременно готовил человечество к жизни под водой.

Задумав издать непромокаемую Библию, директор «Аквы» залез в долги, подписал грабительский контракт с чуткими японцами, но средств все равно не хватало.

Чтобы раньше времени не пойти ко дну, Бессонов был вынужден заниматься ширпотребом и выпускать непромокаемые комиксы для ванных комнат и пляжей. Сам директор «Аквы» грустно называл это профанацией идеи, однако разноцветные книжки-непромокашки давали реальные деньги, и Бессонов вот уже который год разрывался между Идеей и коммерцией.

Мысленно я посочувствовал бессоновской Идее, однако двинулся дальше, не отклоняясь от маршрута. Возле пластикового скворечника московской фирмы «Двойной Базиль» я немного задержался, чтобы вновь проверить свою маскировку. Я даже кашлянул погромче, привлекая к себе внимание. Толстощекий Вася Губернаторов равнодушно глянул на меня из фирменного скворечника и снова уткнул нос в пузатую чайную кружку. Не узнал, вот и прекрасно. Раз уж сам проницательный Базиль не разглядел сквозь очки и патлатый парик своего бывшего партнера по преферансу, — стало быть, камуфляж в порядке. Олл-райт! Судя по всему, Вася с утра надувался чаем исключительно от скуки, а не от большой любви к древнему напитку. Как правило, посетители ярмарки не жаловали «Двойного Б.» своим вниманием. Все опытные фирмачи знали, что, несмотря на глубокомысленный Васин треп про экспортно-импортный размах своей конторы, «Д. Базиль» вот уже четвертый год осуществляет одну экспортную операцию: раз в месяц пригоняет из Сыктывкара в Ашхабад вагончик мелованной бумаги, на которой там ежемесячно же издается очередной том избранных речей Туркменбаши. "Работа легкая, но не творческая, — пожаловался мне однажды сам Вася. — И перспектив никаких. Я когда начинал, то думал: клиент валом ко мне повалит. Диктаторы писучи, я-то знаю.

Саддаму нужна меловка? Факт. Полковнику Каддафи? Само собой. Про Фирсана уж не говорю…" — «И что же?» — полюбопытствовал я. «Не хотят пока, — печально ответил Двойной Базиль, почесывая двойной подбородок. — Все — жмоты, кроме Туркменбаши, дай бог ему здоровья. Все теперь плюют на качество, тискают свои речи на типографской номер один или номер два… Мол, народ — дурак, и так слопает. А блеск? А прочность? Народ-то не дурак, он хитрый. Я ихним дилерам говорю: с меловкой ни один нормальный феллах под саксаул не присядет, проверено временем. А они заладили: дорого, мол, денег в казне и так впритык, только-только хватает на маис и на ракеты „Скад“… Я им: сплошная, говорю, выгода для вашего фундаментализма-чучхеизма, на идеологию грешно скупиться, вспомните семнадцатый год… Фирсана я уж почти уговорил. Но тут к ним свежий пророк пришкандыбал, скотина. Пообещал везде конец света, а в ихней задрипанной столице, наоборот, — мир, процветание и межпланетный шахматный турнир. Турнир — в этой дыре, представляешь? Хан так расчувствовался, что вместо мелованной бумаги купил себе еще один „Линкольн“. На вырост… Причем конца-то света все равно не состоялось, обдурил пророк…» — «Обидно, Вась», — согласился я тогда с Двойным Базилем, и мы расписали еще одну пулечку…

Я подмигнул огромному глянцевому портрету Туркменбаши, который Васина фирма вывешивала на видном месте, и вступил в сектор, занятый экологически чистым издательством «Живая природа». Тут посетители были, и даже царило некоторое оживление. В углу бокса, прямо под стендами с альбомами (цветные виды ландшафтов), был привязан к металлической стойке бурый нечесаный медведь.

Примерно в полуметре от медвежьей морды стояло обширное лукошко, куда предлагалось бросать пожертвования. Объявление на стенке экологического бокса скорбно извещало, что перед нами — один из последних мишек протвинского заповедника, и если не набрать ему денег, вся тамошняя популяция вымрет. Под объявлением была прикноплена странная табличка «На гармошке не играть! Штраф 100 $». При виде таблички я сразу вспомнил и медведя. На прошлогодней ярмарке несчастное животное точно так же сидело на привязи в боксе издательства «Лес Лтд» и символизировало горькую судьбину жителя осташевского лесного массива, чью маму только что застрелили браконьеры. Сиротке, помню, подавала охотно, пока какой-то уже тепленький посетитель-колхозник не вздумал изобразить «Разлуку» на своей трехрядке. При первых звуках музыки апатично сидящий медведь моментально возбудился, встал на задние лапы и закружился в вальсе, заодно сметая со стендов книги, альбомы и рекламные буклеты. В ходе разбирательства выяснилось, что косолапого сиротинушку «Лес Лтд» просто брал напрокат в цыганском таборе под тридцать процентов медвежьей милостыни… Вышел скандальчик.

На сей раз «Живая природа» рассчитывала подстраховаться от неожиданностей.

Курносый парень в серебристом костюме-тройке сидел за отдельным столиком и зорко посматривал в публику, выискивая глазами среди проходящих мимо посетителей гармониста или еще какого-нибудь музыкального придурка. На столике перед парнем располагалась открытая коробка шоколадных конфет «Ассорти», которыми наблюдатель время от времени лакомился. Медведь из своего угла бросал на жующего парня голодные взгляды. Я не выдержал, нашарил в кармане пятерку и бросил ее в медвежье лукошко.

— Да не оскудеет рука дающего, — бойко затараторил курносый парень, не отрываясь от коробки конфет и от наблюдения. — Наше издательство вносит посильную лепту…

Я вплотную приблизился к столику и тихо посоветовал любителю экологически чистых конфет:

— Вот и внесите лепту, покормите мишку. А то я ведь не поленюсь, сегодня же стукну цыганам, как вы тут за счет медведя шоколадом обжираетесь…

Парень от неожиданности подавился конфетиной. Я похлопал его по спине и под аккомпанемент испуганного перханья откочевал к следующему павильону-посреднику в этом коротком ряду.

Угловой бокс весь был отведен солидному издательству «Политекст». По крайней мере, здесь обходились без медведей и тому подобной наглядной агитации.

Здесь преобладали стеллажи орехового дерева, компьютеры, факсы и орхидеи в высоких хрустальных вазах. Коммерческому директору «Политекста» сильно повезло с родственниками. При советской власти его выручало дальнее, почти мифическое родство с генсеком Черненко, при нынешнем недоразвитом капитализме он очень кстати оказался женат на племяннице Сан Саныча, Измайловского гауляйтера и владельца коллекционного «Трабанта». Сан Саныч в дела издательские демонстративно не вмешивался, однако по странному стечению обстоятельств у «Политекста» никогда не возникало проблем с распространением своих тиражей.

Желающих плевать против ветра среди Измайловских дилеров отчего-то не находилось.

— Куда двигаете? Криво! Криво! Левей давай!.. Я немножко понаблюдал за суетливым очкастым менеджером, под руководством которого троица местных гегемонов в песочного цвета униформе прилаживала здоровый плакат к верхней металлической стойке «Политекста».

— Левей! Еще левей! — надрывался менеджер, Делая обеими руками руководящие пассы. Плакат не поддавался ни крикам, ни гипнозу, и физиономия брыластого вояки с трачеными молью сизыми бровями по-прежнему отказывалась висеть правильно. Видимо, из духа противоречия. Плакат рекламировал первую книгу из новой серии «Их двадцатый век», написанную бывшим министром обороны Союза.

Мемуар был создан в жанре непрерывной борьбы. Лично я смог одолеть только первую сотню страниц маршальского кампфа (остальные перелистал), но все равно преисполнился почтения к стойкости мемуариста. С раннего детства и до глубокой старости маршал был окружен неприятелем, словно молодая советская республика — войсками Антанты в гражданскую. И все-таки наш герой выдюжил, всех победил и сделал знатную карьеру. Он бы, наверное, и сейчас оставался бы при всех постах и регалиях. Но, на свою беду, маршал под конец карьеры шибко увлекся борьбой с сепаратизмом в союзных республиках. Настолько увлекся, что в один прекрасный день ввел танки в собственную столицу. Потом-то к этим войсковым маневрам москвичи привыкли, однако в ту золотую пору публика громко запротестовала.

Маршала поспешно упрятали на нары, но поздно: когда через годок-другой грянула амнистия и министр изготовился возвратиться к своим обязанностям, обнаружилось, что возвращаться некуда. Оставалось только сражаться на бумаге, что маршал, поразмыслив, и сделал. Первый том новой серии «Политекста» назывался «Товарищ министр». Я слышал от Родина, будто в издательстве давно поджидают своего часа проекты двух следующих книг — «Гражданин прокурор» и «Господин убийца». И вся загвоздка лишь в том, что генпрокурор Кравченко упрямо не желает подавать в отставку и приниматься за мемуары, а международный террорист Карл Нагель попросту еще не пойман.

В мои размышления снова вторгся радиоголос с самой верхотуры.

— А теперь, — радостно возвестил он, — для нашего гостя из Верхне-Колымского книжного издательства господина Дрыгайло и по его просьбе исполняется популярная песня Гены Комаровского и ансамбля «Кузбасс».

Вкусы у господина Дрыгайло с Верхней Колымы были традиционными. Где-то под потолком тоненько запищала скрипочка, бренькнула гитара и надрывный голос певца Комаровского затянул трогательную историю о несчастной братве, которая, вместо того чтобы мочить гнилых фраеров, по ошибке постреляла друг друга. Кого-кого, а меня эта песня ничуть не разжалобила. Уж если братва собиралась на толковище без арбитра и при оружии, то целью разборки однозначно становилась взаимная стрельба, а вовсе не совместное чаепитие. Иными словами, автор уголовного романса либо просто не разбирался в сути дела, либо нарочно прикидывался шлангом, вешал лапшу, наводил тень на плетень… Короче, гнал туфту для недострелянных романтиков с Верхней Колымы. Можете поверить моему опыту.

Зеленая ковровая аллея между тем дошла до стены павильона и повернула направо. Я послушно повернул в ту же сторону — и сразу увидел долгожданный бокс издательства «Тетрис». Вернее, поначалу я заметил две соседствующие с «Тетрисом» ячейки: одну занимала фирма «Честь и порядок», а другую — издательство «Унисол».

Бастион чести и порядка был весь обвешан блеклыми цветными фото, на которых изображался единственный человек — угрюмый здоровяк с незначительным лицом, одетый во все черное. Главным украшением лица были пшеничного цвета усики: они настойчиво лезли на передний план фотоснимков и даже отвлекали от героических поз, в их здоровяк был запечатлен. На месте фотогероя я бы приставил к своим усикам вооруженную рану. Ведь стоило злоумышленнику подкрасться ночью и отстричь предмет гордости — и ни один ратник по партии не опознал бы утром своего вождя. Я попробовал представить, как бы выглядело безусое лицо фюрера Карташова, но не смог, фантазии не хватило.

Помимо усатых фотоснимков редут чести и порядка украшало десятка два матерчатых шевронов со свастикой, вписанной в цветочный орнамент, да еще лежали повсюду разноцветные пачки газет, где не было ничего, кроме тех же усиков и призывов бить, любить и спасать. Среди газетных пачек и цветочных шевронов расположился юноша в таком же, как у вождя на фото, черном обмундировании.

Юноша носил старомодные очечки с перевязанной дужкой. Не обращая внимания на радиоплач Гены Комаровского и на проходящих мимо посетителей ярмарки, юный сиделец с увлечением читал «Иудейскую войну» Фейхтвангера.

Обмундированный читатель был мне знаком. Это был Дениска Апарин — бывший книгопродавец в «Олимпийце», а ныне — активный член Русской Национальной Лиги.

Пользуясь расположением фюрера, Дениска быстро придумал себе должность заведующего отделом контрпропаганды и теперь исправно доил партийную кассу, закупая для собственного удовольствия разную общественно-полезную литературу.

От бывших апаринских коллег из «Олимпийца» я знал, что новоявленный светоч чести и порядка на Руси приобрел уже собрания сочинений Спинозы, Фрейда и Шолом-Алейхема и теперь подбирался к гослитовскому двенадцатитомнику Фейхтвангера. Своим новым партайгеноссен он, вероятно, объяснял необходимость таких покупок интересами контрпропаганды. Но я-то знал Дениску не первый год и довольно быстро распознал подлинную причину его дружбы с Карташовым. Апарин был типичным библиоголиком. Ради возможности беспрепятственно глотать книги он готов был пожертвовать всем, чем угодно. В том числе и принципами, которых у Апарина сроду не водилось. Правда, Дениска всегда был подвержен влияниям; я не исключал, что рано или поздно в обществе Карташова в юноше проснется патриотизм и он станет верным приверженцем ч. и п. Пока же интересы Дениски ограничивались только ч. То бишь чтением. Здесь, на ярмарке, никто не мешал Апарину предаваться своему излюбленному занятию. Посетителей у него так и так не было: честь и порядок в карташовском исполнении не имели товарного вида и популярностью не пользовались.

В отличие от Дениски сотрудникам из палатки «Унисола» некогда было рассиживать в свое удовольствие. Они деловито занимались дешевой распродажей книжного товара, залежавшегося на складах и потому уцененного. Даже издали я заметил на их полках среди новинок массу старого хлама, выпущенного в эпоху, когда цены были еще в тысячах, а не в рублях. Унисольцы хлопотали, как муравьи на коммунистическом субботнике: подтаскивали одни пачки, утаскивали другие, переползали с места на место со стопками разноцветных суперов в передних лапках. За импровизированным прилавком стоял сегодня сам господин Камышин, коммерческий директор издательства. Наверное, он личным примером хотел доказать подчиненным, как надо культурно торговать. Потому-то очередь к боксу «Унисола» двигалась уже не муравьиным, но сонным черепашьим шагом. Господин Камышин был чересчур консервативен для продавца. Не доверяя калькулятору, он каждое арифметическое действие лично проверял на отдельной бумажке, в столбик. При такой методе к концу рабочего дня сумма обещала сойтись тютелька в тютельку, зато покамест очередь изнемогала. Изнемогала, но не расходилась. Теперь наш человек научился считать денежки и ради грошовой экономии готов был постоять и подождать.

Бокс издательства «Тетрис», зажатый между ячейкой с читающим Денисом и прилавком с торгующим Камышиным, выглядел по-спартански голо. Более всего увиденное напоминало злодейски выбитый зуб. Точнее, то место, которое остается вместо зуба в результате хорошей драки. Тут не было ни стеллажей, ни стендов, ни плакатов, ни тем более орхидей в вазах и без. На грязноватом полу стоял только обшарпанный табурет, на табурете в неудобной позе примостился одинокий человек в кожаной куртке и джинсах. Наверное, это и был писатель Александр Жилин, готовый давать пресс-конференцию и автографы. Для последней цели он даже приготовил и держал на коленке толстую пачку своей «Капитанской внучки». Теперь он оглядывался по сторонам, не идет ли кто сюда. На постном лице писателя Жилина большими буквами были написаны разочарование и крушение всех надежд. Как будто он, Жилин, честно отработал срок в должности атланта, добросовестно держал небо — а смена не пришла. И вообще выяснилось, что небо держится само собой, без постороннего вмешательства. Как брюки — на помочах.

Очередная тетка с матерчатой сумкой наперевес, видимо, сжалилась над унылым атлантом: поравнявшись с писательским табуретом, она стала что-то выспрашивать у одинокого Жилина, тыча пальцем в сторону стопки книжек. Жилин, впрочем, оказался из числа привередливых атлантов. Он, скривившись, замотал головой, тетка злобно погрозила ему в ответ кулаком и, подумав, пристроилась к очереди возле «Унисола».

Что ж, самое время побеседовать с молодым дарованием. Может, хоть он мне с тоски откроет зловещие тайны «Тетриса». На безрыбье и спецкор «Мясного гиганта» — четвертая власть. Тем более что власти с первой по третью книжную ярмарку сегодня не посетили. По дороге к тоскливому Жилину я только на секунду притормозил возле Дениски Апарина и конспиративно прошептал ему:

— Честь и слава героям!

Мне было интересно, как Дениска отреагирует на партийное карташовское приветствие. Тут же обнаружилось, что Апарин не очень-то крепок в своей новой вере. Ему бы полагалось по уставу вскочить с места и проорать (или хотя бы прошептать) вторую часть приветствия — «Героям честь и слава!». Дениска же только вяло пробурчал, не отрываясь от книги:

— Ну,хайль.

И с этими словами увлеченно перелистнул очередную страницу «Иудейской войны». Приключения Иосифа Флавия его занимали куда сильнее, чем возможное общение с соратником по борьбе.

Я не стал более тревожить библиофила в черной форме и подошел к автору «Капитанской внучки», по-прежнему сидящему с сиротской физиономией в пустом боксе.

— Вы — писатель Жилин? — на всякий случай осведомился я.

Сиротка Жилин сперва просиял, потом покраснел и, наконец, брюзгливо сморщил лицо.

— Жилин, кто же еще! — плаксивым голосом проговорил он. — Вы от Искандерова? Наконец-то соизволили, спасибочки…

— Понимаете… — начал было я, но писатель даже не пожелал слушать моих разъяснений. По всей видимости, он уже вполне дозрел до той стадии джинна, когда вслед за намерением наградить избавителя постепенно приходит острое желание открутить башку именно тому несчастному, который неосторожно вздумает открыть кувшин и извлечь пленника.

По ходу его слезливого монолога я узнал много разного и неприятного как о моральных, так и о деловых качествах своего предполагаемого начальника Игоря Алекперовича. Все восемь с половиной смертных грехов издателя Искандерова перед писателем Жилиным были перечислены в манере «нон-стоп» в виде одного непрерывного плача, из-за чего я не смог бы прервать слезно-обличителькую речь, даже если бы и хотел. Мне открылись Шекспировские страсти — куда там Ромео с Дездемоной! Оказывается, Жилин имел глупость отдаться «Тетрису» за копеечный аванс под устные обещания всероссийского паблисити. И где оно, граждане судьи?

Паршивая заметка Раппопорта в «Свободной газете», семьдесят шесть строк и к тому же с подкавыкой. Да еще Куролесов показал обложку в «Книжном завтраке» — ровно десять секунд на экране он, писатель Жилин, специально хронометрировал. А где статья Мариинского на всю полосу, якобы уже оплаченная? Где академики из Пушдома с проклятиями? Где обещанный взрыв возмущения? Где корреспонденты, черт вас всех побери?

Агрессивный жилинский плач вот-вот обещал пролиться на меня дождем с обильным градом.

— Видите ли… — поспешно сказал я, как только в грозовой туче наметился слабый просвет. — Я, в общем, не из «Тетриса». Я и есть корреспондент… — роскошное семипалатинское удостоверение с золотой надписью «Пресса» было извлечено на свет божий.

Жилин мгновенно заткнул свой гневный фонтан.

— Ой, — упавшим голосом произнес он. — Извиняюсь. Сердечно извиняюсь. Я просто не думал… То есть, наоборот, я думал… С его физиономии тотчас же исчезло выражение оскорбленной сиротской невинности, а на ее место выпрыгнуло виноватое сожаление. Надо же, какая досада! Нахамил единственному корреспонденту, проявившему внимание. Глядишь, сейчас и этот уйдет…

Но я, понятное дело, никуда не ушел. Напротив, решил проявить сочувствие.

С парнем можно было работать и работать.

— Ладно, чего там, — великодушно проговорил я. — Первая книжка. Возраст, волнение. Я понимаю.

Автор «Капитанской внучки» радостно поддакнул:

— Ага! Первая книжка… Волнение, возраст… Вы будете меня снимать? — Жилин бросил жадный взгляд на мой футляр, одновременно приглаживая и без того гладенькую вороную прическу свободной от книжек рукой. Из сердитого джинна Омара ибн Хоттаба он моментально превратился в сладкого леденцового петушка.

Такого желтенького, на палочке.

— Снимать? — переспросил я. — Э-э, может быть… Несколько позже. — Моим, с позволения сказать, «фотоаппаратом» снять удалось бы только часового, и то ночью.

— Значит, интервью хотите взять? — заворковал совсем леденцовый Жилин. — Я так волнуюсь, знаете… Но, если надо, я готов. У вас есть диктофон? — Писатель с некоторой тревогой посмотрел на меня: вдруг диктофона не окажется?

— Есть, есть, — обнадежил я автора «Капитанской внучки» и действительно вытащил из кармана диктофончик. Правда, был он сломанный и ничего не записывал, зато красная лампочка на корпусе при нажатии на кнопку «запись» начинала очень убедительно подмаргивать — как японская гейша на открытке. Прибор этот подарен мне был Славой Родиным, когда он отчаялся аппаратик починить. Лампочка на корпусе призывно зажглась, Жилин открыл рот, а я навострил уши: авось сейчас всплывут секретишко али какая странность. И меня озарит. И я сразу пойму, отчего врет генерал-полковник, зачем прячется Гарик Искандеров и по какой надобности разных хороших людей одинаково бьют по черепушке.

— Я родился в простой крестьянской семье, — закатывая глаза, нараспев произнес Жилин. Он даже не стал дожидаться моих вопросов. Чувствовалось, у него все было заготовлено заранее. — С раннего детства я был влюблен в творчество А.

С. Пушкина, великого русского писателя. И вот, перечитывая «Капитанскую дочку», я каждый раз думал: а что дальше? Как сложилась жизнь Маши и Петра? Сколько у них было детей, кем они стали? Вот я вырос и понял: не могу молчать. Не могу, понимаете, оставить пушкинских героев просто так, на произвол судьбы. Какая-то неведомая сила сама подтолкнула меня к письменному столу. Может быть, рукой моей водил незримо дух Пушкина?..

Жилин перевел дыхание, намереваясь продолжить дальше свою приторную былину. Еще минута такого леденцового вранья — и я могу не совладать с искренним желанием расквасить нос этому наглому юному дарованию. А на суде скажу, что моей рукой водил незримо дух Дантеса. И меня оправдают.

— А «Тетрис»? — поскорее спросил я Жилина, не дожидаясь продолжения домашней былины. Жилин запнулся, но лишь на секунду. И на этот случай у него имелась речь.

— Замечательное издательство «Тетрис», — как ни в чем не бывало пропел сладкий петушок на палочке, — любезно пошло мне навстречу. Я благодарен Игорю Алекперовичу Искандерову за то внимание, которое он уделил мне, совсем еще молодому автору. Ведь до «Капитанской внучки» у меня вышло всего две повести, в журнале «Согласие». И когда я с замирающим сердцем передал в «Тетрис» рукопись своего романа…

Я демонстративно выключил диктофон. Красный глазок гейши напоследок мигнул и погас.

— Что нибудь не так? — удивленно спросил Жилин. Вероятно, он воображал, будто корреспонденты состоят в сговоре со своими подопечными: одни врут, а другие слушают и врать не мешают. Только я, спецкор «Мясного гиганта» Яков Штерн, — журналист принципиальный.

— Все не так, — спокойно объяснил я и засунул диктофончик обратно в карман. — Знаете, Саша, я не выношу вранья. Вам ведь, наверное, в детстве папа с мамой говорили, что лгать нехорошо…

Жилин часто-часто захлопал ресницами и надул губы. Вид у него сразу стал очень обиженным. Как будто нехороший дядя-репортер произнес присутствии нежного юноши неприличное слове, а юноша это слово не знал. Но догадывался о смысле.

— Только не говорите, Саша, что вы вдобавок-сирота с пяти лет и воспитывались в детдоме, — предостерег я. — И что там ваша любовь к Пушкину возросла и укрепилась… Иначе я тут же ухожу.

— Да я не вру, — жалобно сказало молодое дарование. — Самую малость, для колорита. Я и вправду дома, на полатях… Куда же вы?

Я в этот момент сделал вид, что и впрямь собираюсь уходить. И даже повернулся к Жилину спиной.

— Хорошо-хорошо, — быстро проговорило мне в спину лживое дарование. — Могу и по-честному, если хотите. Но чтобы это не повлияло…

Я снова развернулся на сто восемьдесят градусов.

— Не повлияет, — успокоил я Жилина. — Рассказывайте смело. Без вашей визы ничего не будет опубликовано…

"Уж в этом-то, — подумал я про себя, — можешь быть совершенно уверен.

Газета «Мясной гигант» будет молчать как рыба".

— И без диктофона, если можно, — неуверенно попросил автор «Капитанской внучки». — Мало ли что.

— Можно, — согласился я. — Валяйте, Саша. До чертиков интересно узнать, как пишутся продолжения.

Жилин вздохнул и уже без намеков на сладкие былинные интонации сообщил мне, что ничего особо интересного в этом нет. За романы-сиквелы люди берутся по разным причинам. Одни — для денег, другие — из озорства, а вот он, Александр Жилин, взялся продолжить Пушкина по строгому расчету. Издательство получало из рук автора роман-продолжение и могло радоваться. А за это Искандеров, душа-человек, организовывал автору бесплатный промоушн с участием нытиков-критиков и прочих докторов-профессоров. Кто у нас из писателей знаменит? Кого все ругают. Вот Изюмова ругают — он и знаменит. Но только он, Жилин, брезгует притворяться на публике активным педерастом. Куда лучше дождаться от академиков свеженьких обвинений в глумлении и кощунстве и на горбу своего тезки Александра Сергеевича въехать в самый литературный бомонд. Где девочки танцуют голые, где дамы в соболях.

— И как вам бомонд? — полюбопытствовал я. Сыщиков, как известно, на литературные тусовки не зовут. Если только какая-нибудь знаменитость не пырнет другую знаменитость вилкой.

Продолжатель слова и дела Пушкина досадливо поморщился и поведал мне, что ни фига пока не удалось. По вине замечательного человека и сукина сына Игоря Алекперовича. В самый ответственный момент тот куда-то слинял, и по телефону его теперь не отловить. Наверное, где-то сел на колесо…

— Вы имеете в виду наркотики? — уточнил я. — Эфедрин? Кокаин? ЛСД?

— Какие там наркотики! — пожал плечами Жилин. — Это вы уж хватили через край, такого я за ним не замечал… Я про рулетку. Он и меня как-то звал.

Болтал, что новичкам везет. А если, мол, одновременно поставить на черное и на какую-то там третью колонку, то и вовсе риска никакого нет. Я, правда, все равно отказался. Сколько ни пиши, денег только на кефирчик и хватает…

Я выразил сдержанное сочувствие бедствующему молодому дарованию. Молодое дарование в ответ вновь крайне нелестно отозвалось о личности Игоря Алекперовича. Он-то, Жилин, надеялся хоть сегодня застать Искандерова на ярмарке в его родном боксе. Все-таки пресс-конференция была объявлена заранее, и с Игорем была твердая договоренность. Он-то, Жилин, приперся сюда с вымытой шеей, при параде. Думал, будет телевидение, толпа академиков, Искандеров его представит, академики ринутся в бой. И речь была уже ответная заготовлена, про детство на полатях… а тут, как видите, — шаром покати. Только тетки мимо иногда пробегают, с хозяйственными сумками. Некоторые к нему подходили.

Уверяли, что они — самые что ни на есть поклонницы жилинского таланта, но все так и норовили утащить книгу бесплатно.

— Сволочь народ, — мрачно завершил свой монолог бывший леденцовый, а теперь уже почти уксусный юноша. — Не для печати, конечно. Но сволочь. Каждый второй здесь шныряет в смысле чего-нибудь скоммуниздить. Я вот по дороге сюда куртку купил. Только рядом положил, как ханурик здешний чуть ее не свистнул.

Буквально десять минут назад. Еле догнал. Тоже, поди, поклонник таланта… А пока догонял, у меня с табурета две книжки увели. Но куртка, понятное дело, важнее. Я ее теперь специально на себя надел…

Куртка на Жилине была точь-в-точь такая, какими торгуют бродячие продавцы между главными воротами и книжной ярмаркой. Я вот сумел отбиться от коробейников, а Жилин, похоже, дал себя уговорить и собрал весь набор. Я мельком глянул на стоящий у стенки бокса плоский чемоданчик-"дипломат" и решил, что там у Жилина наверняка остальные дары природы: оренбургский пуховый платок вместе с тульским непечатным пряником.

— Народ тут всякий, — согласился я. — Но не стоит его нарочно-то провоцировать. Вы ведь, Саша, свой «дипломат» сами так далеко от себя поставили. А кто-то может подумать, будто он бесхозный…

— А это не мой чемоданчик, — удивленно сказал Жилин. — Я как раз думал, что это вы его сюда…

Индикатор опасности в моей голове немедленно сработал. Жилин еще не закончил фразы, а я уже стремительно схватил его за руку и выдернул из бокса.

Табурет опрокинулся, книжечки с автографами ссыпались на пол, сам Жилин тоже оказался на полу — только уже метрах в пятнадцати от своего бокса: на большее расстояние протащить я его не успел.

— Вы что, с ума… — заверещало оскорбленное юное дарование, тщетно стараясь вырваться у меня из рук.

И в ту же секунду грохнуло.

Глава третья

НОВЫЕ ПОХОЖДЕНИЯ БЕЗУСОГО БРЮНЕТА

Когда-то давным-давно, еще в прошлой жизни, я слушал курс криминалистики в исполнении легендарного Сан Палыча Лукашина — бодрого старца лет восьмидесяти, одного из главных организаторов «рельсовой войны» в сорок втором. Сан Палыч,помню, всегда приходил на лекции с большим фанерным чемоданом и демонстрировал нам игрушки, одна другой страшнее. Это у него называлось «уроки пиротехники». Поигрывая очередной смертоносной штуковиной, старик между делом вдалбливал нам программный материал. С каждой лукашинской лекции мы возвращались, как с передовой, зато и сведения, изложенные Сан Пальнем под мерное тиканье очередной адской машинки или под дулом какого-нибудь «панцеркнаккена», запоминались навсегда. «Взрывники делятся на работяг и свистоплясов, — однажды объяснил нам Лукашин, будучи в философском расположении духа. — Для работяги главная цель — уничтожить, а для опытного свистопляса — произвести как можно больше шума, устроить панику. И паника, мои мальчики, иногда стоит хорошей бомбы. Так что, если где-то взорвалось, а вы еще живы, делайте быстрее ноги, пока вам не оттоптали головы…»

Судя по мощности взрыва, бомбочка в «дипломате» изготовлена была явно работягой. Устройство предназначалось именно для обитателей нашего бокса и потому имело строго ограниченный радиус действия: белесым дымом заволокло лишь ячейку «Тетриса», а соседи справа и слева остались невредимы. На Дениску Апарина свалилось всего только несколько его газетных пачек, господин Камышин и вовсе отделался легким испугом — просто рассыпал свои бумажонки с расчетами в столбик. Зато уж мы с писателем Жилиным, оставшись в боксе, испугом бы точно не отделались. Еще секунд пять нашей с ним дискуссии — и нас бы обоих вынесли отсюда под белым покрывалом. Ногами, что интересно, вперед. Медленно и печально.

«Ох и повезло же нам», — подумал я, лихорадочно озираясь. Но повезло еще не окончательно. На мою беду, прочие обитатели выставочного павильона лекций Лукашина никогда не слушали и ничегошеньки не знали про его остроумную классификацию. А потому в нарушение правил вздумали устроить неприличную свистопляску. В момент взрыва только мы с Жилиным оказались на полу, и этот заурядный маневр был многими замечен и истолкован превратно.

— Вон они!! — истошно заорал какой-то идиот из ближайшей ячейки, пальцем показывая на нас. — В пиджаке и в куртке!

Идиот представлял издательство «Флейта», хотя тут больше подошло бы «Горн» либо «Барабан». Голос у флейтиста-барабанщика был зычный, не слабее типографского ревуна на улице имени Девятого Вала. Те, кто не слышал взрыва, услышали этот крик. И — началось.

— Они подзорвали! — тут же присоединился к идиоту другой голосистый грамотей. Кажется, из «Полярной Звезды». Издательство выпускало гороскопы с колоссальным количеством опечаток. Впрочем, их дилеры и говорили-то по-русски с грамматическими ошибками. Но, к сожалению, очень громко.

— Охрана! Где охрана?!! — заверещал уже кто-то третий, из бокового сектора. Для истошных воплей не было особых оснований: никто не пострадал, разрушений тоже не было. Будь я не главным подозреваемым, я бы за пять минут всех успокоил. Но теперь надлежало только сматываться.

— Террористы! — прорезался еще один крик, откуда-то со стороны «Унисола».

Возможно, это был сам господин Камышин. Я всегда догадывался, что книголюбы и книгоиздатели — народ истеричный и склонный к панике. Но лишь сейчас мне это окончательно стало понятно. Вместо того чтобы спокойно, без суеты и членовредительства, разобраться, хозяева боксов стали выпрыгивать с насиженных мест, раскидывая испуганных гостей ярмарки. Те в долгу не остались. Легкая паника сразу переросла в тяжелый психоз.

— Охрана! Охрана! — вопили уже со всех ст рон.

— Террористы! Держите! Их всего двое!..

— Какой хрен двое! Четверо! Вон тот лысый серьгой!

— Назад, бабка! Бабка, назад! Ба-а-а-бка!..

— Лысого держите, лысого!..

— Что случилось, господа? Куда бежать? Куда все бегут?!

— Бомба, мудак! Бомба! Одну уже звезданули!..

— Не трогайте меня! Руки прочь, противные!.. С треском обрушилась легкая стенка одного из ближайших боксов, где только что мирно располагались стенды с американскими аудиокассетами. К русскому четырехступенчатому мату моментально прибавились еще и английские вопли.

— Бомба!.. — кричали уже все одновременно.

— Террористы!..

— Фак ю!..

— Разбегайся! Щас еще рванет!..

— Охрана, сюда! Да не туда, а сюда!..

— Руки прочь, я из Оргкомитета!..

— Охрана!! — за компанию орал и я, отмахиваясь фотоаппаратом от всех подряд и волоча сквозь толпу дрожащего Жилина. — Охрана! Держите лысого!..

Бедняга лысый был как нельзя кстати. Он выглядел почти как настоящий террорист — весь в коже, в заклепках, с огромной серьгой в ухе. Он быстро отвлек на себя внимание, поскольку вызвал наибольшее подозрение. Если бы я не знал, что лысый в заклепках — безобиднейший редактор издательства «Конец света»

Шатилов, я тоже мог бы заподозрить в нем бомбиста. Ну, пускай минут десять им и побудет для пользы дела, — мстительно подумал я на бегу. В свое время как раз Шатилов выпустил из табакерки печально известного фердика Изюмова, впервые напечатав в России его «Гей-славян».

— Ах, оставьте меня! — кричал лысый Шатилов, уворачиваясь от охранников. — Я свой! У меня аккредитация! Я только на минуточку вышел! В туалет!..

Затрещав, рассыпался еще один бокс: толпа, рвавшаяся к выходу, искала самые короткие пути.

— Здесь хищник! — послышался чей-то панический вопль. А затем — рычание и крики. Очевидно, кто-то напоролся на цыганского медведя.

— Господа! Без паники! Кому говорю — без паники! — загудел в отдалении бас. По-моему, басил кто-то из местных охранников. — Все нормально! Все…

Хруст очередного бокса заглушил оптимистический охранный возглас. По большому счету, бас был прав: взрывов больше явно не предвиделось, взрывник-трудяга наверняка был далеко отсюда. Однако лично мне не хотелось тут задерживаться. Лучше смотаться от греха подальше. Вчера — Новицкий, сегодня — этот «дипломат» со взрывчаткой. Слишком много что-то совпадений, сказал бы майор Окунь. Много, согласен. Поэтому и бежим. У нас сперва хватают и только потом разбираются: ты взрывал или тебя взрывали.

Свой скромный, но посильный вклад во всеобщую неразбериху внес местный радиоузел. Теракта в ярмарочном павильоне никто не ожидал, однако на случай пожара пленочка была давно заготовлена. Ее и пустили в эфир.

— Спокойствие, только спокойствие! — сказал голос в вышине с интонациями лучшего в мире Карлсона. — В случае спонтанного возгорания попытайтесь ликвидировать очаг пожара при помощи штатных огнетушителей. Запасные баллоны можно получить на стенде номер три. В случае разрастания очага пожара рекомендуем взять с собой самые ценные вещи и организованно покинуть эпицентр возгорания…

После таких слов уже все, не раздумывая, рванулись со своих мест в сторону главного входа. Сам я, отпихиваясь от толпы, тащил Жилина в сторону сектора "Г": там был запасной выход, о котором знали немногие. Сам Жилин, похоже, впал в некую прострацию: он послушно передвигал ноги, но ни на что уже не реагировал.

— Куда прешь? Назад! — не утихали крики вокруг.

— Лысый! Где лысый?!.

— Фак ю!..

— Хей, Джуд!..

— Лысый сбежал!..

Мимо нас, громыхая сапогами, в толпе промчался Дениска Апарин. Свою черную пилотку он где-то посеял, половинка очков тоже куда-то делась. Дениска тащил с собой самое ценное — недочитанный том Фейхтвангера. На усатую наглядную агитацию и спасение знамени ему было наплевать. «Очень разумный подход, — подумал я, — узнаю Апарина».

Следом за Дениской бежали тяжело нагруженные пачками работники «Унисола», подгоняемые криками господина Камышина. Очевидно, коммерческий директор не сомневался: самые ценные вещи на ярмарке — это все, без исключения, книги его родного издательства. И поэтому их жизненно необходимо эвакуировать в глубокий тыл. Сам господин Камышин был вооружен портативным огнетушителем, который он держал на изготовку, словно ручной пулемет, и был готов применить его против любого. Время от времени Камышин испускал командный вопль, и тогда его команда убыстряла шаг. С дисциплиной в издательстве «Унисол» всегда было очень хорошо.

«Вы панике не поддавайтесь, — промелькнуло у меня в голове, — организованно спасайтесь».

Самыми организованными, после унисольцев, были работники «Политекста».

Пролетая мимо, я мельком увидел, как они в своем боксе аккуратно пакуют компьютеры, факсы и орхидеи в отдельные мешки. Ясно было, что тревога — тревогой, а за имущество положена персональная ответственность. Даже если бы на ярмарке случилось землетрясение и земля стала уходить из-под ног, ряды «Политекста» бы не дрогнули. Здесь хорошо понимали разницу между премией и штрафом. Мужество здесь стало категорией, которую можно купить за большие деньги…

— Левей! Еще левей! — привычно командовал очкастый менеджер, наблюдая за погрузкой и упаковкой. Из всего инвентаря бокса только немножко пострадал выставочный плакат с экс-министром обороны: теперь он висел лишь на одном штыре, .отчего товарищ маршал резко накренился влево и приобрел какой-то неуставный и сугубо гражданский вид. Впрочем, на его месте Гражданин Прокурор и даже Господин Убийца смотрелись бы еще более жалко. Попробуйте-ка, повисите вот так на штыре, кормой вверх. Эта поза доступна только старой гвардии…

— В случае задымления помещения, — продолжил после паузы радиоголос сверху, — вам надлежит воспользоваться штатными респираторами, которые также можно получить на стенде номер три…

Из бокса «Живой природы» куда-то испарился курносый охранник, исчезло и лукошко с пожертвованиями на медведя. Зато всеми забытый медведь чувствовал себя в своем праве. Он уже успел обломать стойку, к которой был прикован, подгреб к себе упавшую коробку «Ассорти» и, радостно чавкая, пожирал одну конфету за другой. «Вот оно, скромное медвежье счастье», — подумал я машинально. Хоть одно существо выиграло в этом бардаке… Мишка отнюдь не собирался воспользоваться советом радиоголоса и уносить ценные вещи с собой.

Гораздо практичнее было употребить эти ценности прямо на месте.

— Саша, вы в порядке? — на бегу спросил я у Жилина. Жилин промычал нечто утвердительное. Или отрицательное. Разбираться в оттенках мычания было некогда.

Скворечник «Двойного Базиля» был пуст, и только гладкий ухоженный Туркменбаши строго поглядывал с парадного портрета на все здешние безобразия.

Пробегая вдоль ряда боксов, я обратил внимание, что в ячейке «Кавалергарда» из-под гусара-манекена вытащили стул. Бледный восковой человек в малиновом ментике сидел теперь на полу — как будто, сильно перебрав пунша, уже не мог подняться и тем более вскочить в седло.

Возле стендов издательства «Гроссмэн» кипело настоящее сражение. Пользуясь удобным случаем, пацаны тянули со стендов заветные тома энциклопедии. Ими же они отбивались от резиновых дубинок охранников, — кстати, уже немногочисленных.

Некоторые, как видно, сами дали деру. В «Гроссмэне» с дисциплинкой было похуже, чем в «Унисоле». Ор и визг стояли несусветные. Наверное, такие вот звуки можно услышать на перемене в школе для умственно отсталых — в тот момент, когда несчастных даунов лишают сладкого и ставят в угол. Здешние умственно-передовые детки умели, однако, орать не хуже. Даже настоящие разрывы больших бомб в таком шуме были бы практически не слышны.

— В случае попадания дыма в легкие, — еле-еле пробивался сквозь ор противопожарный голос, — вы должны немедленно обратиться к дежурному врачу за консультациями, которые можно получить на стенде номер…

Последнее, что я увидел перед тем, как свернуть с зеленого ковра главной аллеи, был злополучный стенд номер три. Возможно, в былые годы здесь и можно было добыть респиратор, огнетушитель или получить врачебную помощь. Но сегодня здесь висели всего лишь красное остроконечное ведро, багор и плакат с ценным советом:

«При пожаре звонить 01». Я искренне — насколько хватило сил на бегу — порадовался, что сейчас на ярмарке имеет место не пожар, а только почти безобидный теракт. Теракт без жертв. Разве что молодой писатель Жилин сейчас задохнется от быстрого бега.

Оставшиеся несколько метров до выхода я тащил Жилина просто волоком, и, как только мы выскользнули из павильона через запасной выход, я ослабил захват.

Молодой писатель со стоном сел прямо на землю. Увы, это оказалось не лучшим местом для отдыха: через мгновение из той же двери запасного выхода галопом выскочил обезумевший лысый Шатилов, крикнул: «Пардон, мадам! Оревуар!», перепрыгнул через Жилина — как при игре в чехарду — и скрылся в ближайших зарослях. Лысого беглеца никто не преследовал.

— Что… что это было? — голосом умирающего лебедя спросил Жилин.

— Не бойтесь, Саша, — постарался я утешить молодое дарование. — Это Шатилов. Он вообще нормальный, просто сейчас несколько не в себе… Слышали про «Конец света»? Авангардное такое издательство…

— Я не о том, — простонал Жилин. — Что это бабахнуло?

— Мина, — объяснил я. — Небольшое взрывное устройство. Изделие одного трудяги, которого приняли за свистопляса.

Из всех моих слов автор «Капитанской внучки», по-моему, осознал всего одно: «мина». И немедленно захотел упасть в обморок.

— Я бы не советовал здесь разлеживаться, — предупредил я молодое дарование. — Вдруг еще кто-нибудь отсюда выскочит…

Мои слова убедили Жилина. Он остался в сознании и даже смог довольно шустро подняться с земли, чтобы двинуться вслед за мной. На некоторых впечатлительных людей простенькая угроза действует не хуже допинга. Работай я не сыщиком, а спортивным тренером, я бы держал в резерве пару таких вот «дипломатов» со взрывчаткой. По примеру умного педагога Лукашина. Стайеров и спринтеров можно было бы пугать вплоть до мирового рекорда.

Минут через пятнадцать спортивной ходьбы мы вышли к трамвайной остановке, где уже было тихо-мирно. Шум и суматоха остались где-то позади и сбоку в окрестностях главного входа в павильон там, возможно, до сих пор ловили подозрительного лысого. Пока охрана ВВЦ догадается прочесать местность, еще два потенциальных террориста спокойно уедут на трамвае. Зайчики — в трамвайчике, жабы — на метро. Интересно, однако, было бы узнать про настоящего минера. Но он едва ли околачивается поблизости. Скорее всего в чемоданчике был химический взрыватель. «Дипломат» этот пристроили в бокс в то время, пока Жилин отвлекался на поимку похитителя куртки. Хотя жертвой почти наверняка должен был стать не Жилин, иначе чемоданчик бы подсунули раньше. Раз не Жилин, значит, кто-то другой? Глубокое умозаключение. Кандидатура Якова Семеновича на должность сегодняшнего покойника так и напрашивалась, но я не стал торопиться с выводами.

Господин Искандеров, например, был бы еще более подходящей кандидатурой на эту роль. Он ведь должен был прийти на пресс-конференцию, к назначенному часу. Тут бы его и… Хорошая гипотеза. Но тоже не последняя. Кто-то ведь уже спалил пустой офис издательства «Тетрис». Почему бы этому тетрисо-ненавистнику не пришла в голову идея подорвать заодно и бокс на ярмарке? Гулять — так гулять, стрелять — так стрелять. Хорошая гипотеза. Во всяком случае, не хуже всех остальных. Существует, значит, секта врагов «Тетриса», которая так и мечтает стереть недругов с лица земли. Такие, значит, кровожадные фанатики… А что, интересно! Возможно, господин Искандеров сумел бы мне кое-что прояснить. Только где бы его еще найти, Искандерова?..

Подошел трамвай, мы сели, и лишь тогда бедный молодой писатель вновь подал голос.

— Меня хотели убить, — полувопросительно-полуутвердительно объявил мне Жилин.

— Не исключено, — легко согласился я. — Но вы ведь сами этого хотели. Сами ведь говорили: скандал, взрыв возмущения… Вот вам и взрыв.

— Я ведь не ожидал, что все так серьезно, — выдавил несчастный молодой писатель.

— И напрасно не ожидали, — сурово осадил его я. — Пушкинисты — люди рисковые, руганью тут уж не ограничится. Когда посягают на их кумира, они наносят ответный удар. Знаете их девиз? «Пушкин — наше все».

Жилин потерянно кивнул.

— Вот за все и ответите, — посулил я, состроив мрачную гримасу. Мне уже было очевидно, что и здесь ниточка оборвана. Все, что Жилин знал, он мне рассказал. Надо бы отпустить юношу на все четыре стороны, предварительно наставив его на путь истинный.

— Что же мне делать? — жалобно произнес Жилин.

— Надо затаиться на месяц-другой, — сообщил я писателю, стараясь при этом, чтобы мрачная гримаса не уползла с моего лица. — Поживите где-нибудь в деревне, поближе к природе. А интервью с вами я, так и быть, делать не стану. Возьму грех на душу. Вы мне симпатичны, зачем вас подводить? Считайте, что вы мне ничего не говорили, а я ничего не слышал… Идет?

— Спасибо! — с чувством сказал бывший леденцовый Жилин и добавил шепотом:

— А что потом? А что потом?

Для приличия я немного повременил с ответом.

— Потом можете заняться творчеством, — наконец разрешил я. — Но только оригинальным. Не вздумайте больше писать продолжения. Помните, и у Толстого, и Достоевского, и у Мамина-Сибиряка есть свои фанаты.

— Даже у Мамина? — печально переспросил Жилин. Должно быть, у него только-только созрел замысел романа «Приваловские миллиарды».

— Вся классика под колпаком, — сурово сказал я, не давая юному дарованию никаких новых шансов. Я был готов уже выдумать на скорую руку пару примеров из журналистской практики. Допустим, рассказать о том, как автора книги «Дети Вронского» кинули под поезд. Однако мина в «дипломате» и без того стала для Жилина наилучшим аргументом.

— У меня есть одна оригинальная идея, — потупившись, призналось мне молодое дарование. — Такой роман о мышах-мутантах, в трех частях.

— Неплохо, — снисходительно одобрил я. — Однако тоже не увлекайтесь. Мыши запатентованы Диснеем. Смотрите, не нарушьте права его наследников. У них, говорят, неплохие связи с «Коза Ностра».

— А крысы не запатентованы? — деловито осведомился Жилин. Он потихоньку отходил от шока. Творческого человека только направь в нужное русло, а дальше талант сам найдет себе дорогу. Даже совсем махонький талантик.

— Крысы? — переспросил я. И тут трамвай остановился.

— Остановка "Метро «Ботанический сад», — объявил водитель. Я поспешил к выходу, Жилин — за мной. За моим ответом на свой вопрос.

— Так как же крысы? А? — не отставал он. — Я хотел бы знать…

— Крысы свободны, — бросил я через плечо. — Пользуйтесь.

На этих словах я выскочил из трамвая, оставив Жилина с будущим крысиным сюжетом наедине. Приятно, черт возьми, быть повивальной бабкой предстоящего шедевра. То есть, конечно, повивальным дедом. Вернее, по возрасту не таким уж дедом. Короче, повивальным дядей.

Я спустился по эскалатору, сел в вагон метро, чтобы доехать до «Китай-города», а там пересесть. Пользуясь малолюдством в вагоне, я сперва припрятал в карман очки. Потом, прикрывшись газетой, освободился от седого патлатого парика. Последней уликой был вызывающе синий пиджак. Я лениво снял его и, притворившись, будто собираюсь слегка почистить свою одежду, быстро вывернул его наизнанку и снова надел. Таким вот образом я окончательно ликвидировал остатки длинноволосого журналиста-хиппи, сунул футляр с битой в пеструю матерчатую сумку и полностью вернул Якову Семеновичу Штерну все права гражданства. Правда, ненадолго. Частным сыщиком я оставался только до «Пушкинской», где возле ближайшего телефона-автомата в подземном переходе я минут на пять сделался провинциальным литератором Штерном — таким самородком, уроженцем Борисоглебска или Бобруйска. В нашем деле к каждому информатору нужен индивидуальный подход. В гости к старику Новицкому мог и должен был идти любитель его поэзии, с Жилиным — беседовать по душам только пронырливый журналист. В случае с Ляховым и эти оба варианта не проходили. С тех пор как писатель Ю.В. Ляхов начал издавать альманах «Шинель», он не принимал никого, кроме самородков, да и тех — с большим скрипом. Слава Родин по каким-то своим каналам раздобыл мне номер его домашнего телефона, выдал минимум сведений и столкнул меня в бурное море импровизации. В бурный океан, как сказал бы многострадальный Новицкий. Трубку подняли после третьего гудка. — Квартира писателя Ляхова, — произнес недовольный голос.

— Юрия Владимировича можно? — робко спросил я, хотя и догадался, что беседую уже с самим писателем. Однако самородкам не рекомендуется проявлять излишнюю догадливость. Им надлежит быть наивными и трепетать перед Большим Мастером. — А по какому делу он вам нужен? — настороженно осведомился маэстро Ляхов, продолжая играть роль своего собственного секретаря. Эта простая уловка позволяла в любой момент сделать вид, будто самого писателя нет дома.

— Я — литератор, приехал из… Борисоглебска, — проникновенно изложил я свою легенду. — Привез рассказы для альманаха «Шинель»…

— Борисоглебск — это где такой? — бдительно поинтересовался Ляхов, по-прежнему не желающий пока открываться, что у телефона — именно Ляхов.

Я слегка запнулся. Выбрав себе наобум малую родину, я очень приблизительно знал, где она находится. Вроде в Воронежской области. Или в Саратовской. Или, может, вообще в Белоруссии? Пожалуй, нет: в Белоруссии, наверное, все-таки Бобруйск. География никогда не была моей любимой наукой.

— Это глухая провинция, — расплывчато ответил я. —Далеко от Москвы.

Сначала идти пешком километров тридцать пять, потом ехать на дрезине… Потом опять пешком и еще очень долго на поезде.

Образ ходока-самородка, приковылявшего в столицу за много тысяч верст персонально к Ляхову, просто обязан был разжалобить того. Не каждый ведь день к нему являются гости из такого чертова далека.

— Ну, если провинция… — нерешительно протянул издатель «Шинели», потихоньку начиная признаваться, что он и есть Ляхов. — Только заранее предупреждаю, объем нашего альманаха ограничен. Могу взять не больше двух рассказов…

— У меня как раз два! — радостно сообщил я, хотя у меня еще не было ни одного. Но рассказы в наше время — дело наживное. — Я, знаете, пишу очень медленно.

— А ваши рассказы в традициях русского реализма? — предпринял последнюю попытку Ляхов. —Учтите, мы модернизма не признаем.

— В традициях, в традициях, — успокоил я издателя «Шинели». — Я сам ничего, кроме классики, не признаю. Физически не переношу, честное слово.

Открою, ради смеха, какого-нибудь модерниста, две строчки прочитаю, и уже тошнит…

По-моему, я слегка переборщил, поскольку Ляхов на последних моих словах удивленно крякнул. Однако вслух удивляться не стал, признавая за мной право на провинциальную неиспорченность натуры.

— Ладно… — проговорил писатель после мучительной паузы. В голосе его все еще оставалось сомнение. — Можете сегодня ко мне зайти… Нет, стойте! — воскликнул с внезапной тревогой. — Откуда у вас мой телефон? Кто вам дал мой телефон?! Отвечайте!

К счастью, на этот-то вопрос я заранее заготовил убедительный ответ.

— Марья Васильевна дала, — уверенно сказал я. — Она и присоветовала к вам обратиться.

Про Марью Васильевну мне рассказал все тот же Слава Родин, По его словам выходило, что сейчас эта знатная литературная дама живет в Париже и оттуда вовсю руководит чуть ли не половиной нашего литпроцесса. Как Ленин из Цюриха руководил своими большевичками. «И как же она это делает? — поинтересовался я у Славы. — Инструкции рассылает?» — "Все, что угодно, рассылает, — объяснил мне Родин. — Инструктивные письма, факсы, статьи в газеты, чеки на мелкие суммы…

А раз в год даже супруга своего в Россию посылает, Ипполита Маркелыча. В качестве фельдъегеря и ревизора…"

Услышав от меня про Марью Васильевну, Ляхов приуменьшил бдительности в голосе. Моя легенда выдержала еще одно испытание.

— А самого вас как зовут? — спросил издатель «Шинели» после того, как продиктовал все же свой адрес и рассказал, как лучше добраться. Почему-то этот простейший вопрос пришел Ляхову в голову с сильным запозданием. Вот что значит перемудрить с конспирацией.

— Штерн, — правдиво ответил я. — Яков Семенович Штерн, к вашим услугам.

Писатель Ляхов шумно вздохнул. Вероятно, ни имя, ни отчество, ни тем более моя фамилия особой радости у него не вызвали. Если бы я начал разговор с перечисления своих анкетных данных, то, боюсь, издатель «Шинели» предпочел бы сказаться отсутствующим. Но теперь отступать было некуда. Да и личному протеже самой Марьи Васильевны отказывать не полагалось.

— Может, вы обо мне слышали? — невинным тоном осведомился я у своего собеседника. — В борисоглебском альманахе «Степные ковыли» у меня два года назад вышел рассказ… Его даже перепечатала урюпинская газета.

— Не слышал, — сухо обронил Ляхов. — Ладно уж, приезжайте… Нет, подождите! — В голосе его вновь появились панические нотки. — Вы брюнет?!

Я слегка растерялся. После того как издатель «Шинели» выяснил мою фамилию, вопрос о цвете моей шевелюры был наверняка излишним.

— Отвечайте немедленно! — воскликнул тем временем Ляхов. — Вы — брюнет?! — Волнение писателя было неподдельным. С такими интонациями обычно спрашивают:

«Вы — шпион?»

— Брюнет, — трусливо признался я. — В некотором смысле…

— А усы? — не отставал Ляхов. — Вы носите усы?!

Здесь, по крайней мере, все было в порядке.

— Никак нет! — с облегчением отрапортовал я. — Не ношу. Считаю пижонством…

— Слава богу, — выдохнул в трубку Ляхов и добавил, понизив голос до шепота:

— Будьте осторожны. Остерегайтесь усатых брюнетов. В мою дверь не звоните, а стучите три раза…

С этими словами издатель альманаха отключился, оставив после себя тоненькие противные гудочки. Пару секунд я их зачем-то слушал, после чего повесил трубку на рычаг и из подземного перехода вышел на поверхность — прямо к библиотеке имени Тургенева. Пора было обзаводиться своими рассказами в лучших традициях русского реализма.

Две комнатки в библиотеке с некоторых пор занимало издательство «Наследие». Когда я вошел, главный редактор «Наследия» Эдик Саломатов, как всегда, озабоченно сновал между работающими компьютерами, тыча пальцем то в один экран, то в другой. Подчиняясь мановениям его дирижерских пальцев, девушки-операторши у дисплеев самозабвенно щелкали по клавишам. Сочно гудел лазерный принтер, ежесекундно выплевывая в корзину какие-то густо испечатанные листки. Человек несведущий, глядя на этот конвейер, мог бы подумать, будто присутствует в вычислительном центре или информагентстве. На самом деле Эдик издавал классику — по мере своих финансовых возможностей.

— Привет, Эдуард, — сказал я. — Все сеете разумное?

— А-а, Яков Семенович! — обрадовался Саломатов, ухитряясь пожать мне руку, не перестав при этом дирижировать своими операторшами. Это был сложный акробатический этюд, но Эдик справился. — Чем могу помочь?

Что касается посильной помощи, Саломатов был безотказен и притом не задавал мне лишних вопросов. Года два назад я выручил его еще не оперившееся издательство, когда Боб Фокин по прозвищу Барбос, туповатый громила с Малой Дмитровки, вдруг захотел получить вместо контрибуции контрольный пакет «Наследия». Это была явно частная барбосова инициатива, ни с одним из гауляйтеров не согласованная. Поэтому я даже не стал настаивать на арбитраже, а просто сам пришел к Фокину на «стрелку» в Настасьинском переулке, оставив Эдика сторожить компьютеры. Встреча с Барбосом и двумя его барбосятами завершилась довольно мирно, даже дружески — если, конечно, не принимать во внимание двух вывихнутых рук у шестерок (не надо было их распускать!) и трех выбитых зубов у самого Фокина, которому было вполне по средствам вставить себе новые, из лучшего мейсенского фарфора. После этого случая Саломатов уже мог издавать свою классику без помех. Тем более, кстати, что дело это особых дивидендов не сулило и лишь такой непроходимый кретин, как Барбос, мог рассчитывать крупно обогатиться на выпуске сочинений великих — но, увы, не коммерческих — писателей.

— Скажите мне, Эдуард, — поинтересовался я, оглядывая помещение, где со времен моего последнего визита в «Наследие» творческого беспорядка, по-моему, только прибавилось, — что у вас сейчас в работе?

— Гоголь, — немедленно откликнулся Саломатов, не забывая и о своих дирижерских манипуляциях. — Четырехтомник избранного с комментариями Андрея Манна. Должен выйти примерно через месяц. Годится?

— Не совсем, — подумав, ответил я. Кажется, у Гоголя не было рассказов. И к тому же он совершенно точно был усатым брюнетом. —А что еще?

— Академический Куприн, — Саломатов походя щелкнул ногтем по ближайшему дисплею. —Двенадцать томов. Но это не раньше чем через полгода. Много возни.

Наш Добренков в Дижоне по уши увяз в теме «Куприн и маркиз де Сад», но нам-то нужны комментарии, а не докторская диссертация…

«А мне-то нужно и того меньше, — подумал я про себя. — Маленький сугубо реалистический презент для альманашника Ляхова».

— Очень хорошо, — проговорил я. — Куприн мне подходит. Отпечатайте мне два рассказа.

— Каких? — с готовностью спросил Саломатов, совершенно не удивляясь. Он привык к моим необычным просьбам.

— Любых, — объяснил я. — Только не очень больших и желательно не слишком известных… А впрочем, как получится. Главное два.

Эдик понятливо кивнул, подскочил к рыжей девице за одним из дисплеев и что-то ей негромко объяснил. Уже через несколько секунд лазерный принтер замолчал и минут на пять перестал выплевывать листки. Затем машина буркнула нечто по-японски, словно негодуя, что ей поручено заниматься такой чепухой, и в корзинку посыпалась новая партия бумаги. Очень скоро рыжая девица собрала урожай, разложила листки на две неравные по толщине стопки, каждый прошила скрепкой и протянула готовую работу Саломатову. А тот — мне.

— Спасибо, Эдуард, — я не глядя свернул полученные рассказы вдвое, немножко примял и сложил в сумку, к фотоаппаратному футляру со свинчаткой. При таком соседстве бумага еще больше помнется в пути, отчего мои (теперь мои!) произведения скоро приобретут вид творений, уже побывавших во многих руках.

Неплохо было бы еще немножко загрязнить страницы и насажать в текст рукописных исправлений, но этот марафет наводить уже некогда. Я понадеялся на русский «авось», распрощался с Саломатовым и через полчаса оказался в доме на улице Мытной. Точнее, оказался я на скудно освещенной лестничной площадке возле двери квартиры номер 43. Этаж был шестым, лифт, само собой, не работал, — так что я полминуты переводил дыхание, полминуты сосредоточивался. Еще секунд шесть понадобилось, чтобы нацепить на нос очечки в невероятно уродливой оправе из черной пластмассы, В Москве таких оправ не выпускали лет двадцать, однако у нас в Борисоглебске эти пластмассовые монстры могли еще водиться в аптеках. Я вытащил из сумки уже основательно помятые рассказы и для приличия глянул на названия. Рассказ потолще именовался «Суламифь» и был даже не рассказом, а небольшой повестью. Рассказ потоньше назывался «Ученик». К стыду своему, Куприна я знал плоховато и просто понадеялся, что классик меня не подведет…

Все, пора. Я нажал на кнопку звонка, звонок равнодушно промолчал. Ах, да! Ляхов мне ведь велел стучать. Я стукнул раз, стукнул два и три.

— Кто там? — раздался из-за двери осторожный шепот. — Чего надо?

— Яков Штерн, — послушно сказал я. — Из Борисоглебска. С рассказами.

— От кого? — недоверчиво спросили из-за двери.

— От Марьи Васильевны, — ответил я, как заведенный, потихоньку начиная ненавидеть бдительного Ляхова. Неужели ему мало телефонного допроса? Сейчас он меня еще спросит, брюнет ли я и при усах ли я.

Вторая стадия дознания была, однако, несколько короче первой. Вопросов больше не последовало, дверь с жалобным скрипом стала приоткрываться. За дверью было совсем темно, как будто у Ляхова досрочно наступил конец света. В одной отдельно взятой квартире.

— Скорее проходите, — приказал шепот. — А то они все у меня разбегутся…

Я шагнул в темноту и немедленно наступил на что-то мягкое. Мягкое тут же взорвалось оскорбленным кошачьим возгласом. Я шарахнулся в сторону и опять наступил кому-то на лапу. По-моему, кошек здесь было штук десять, одна другой голосистее.

— Осторожно! — с раздражением проговорил все еще невидимый хозяин. — Глядите под ноги!

В кромешной тьме совет был на редкость бессмысленным. Опасаясь еще кого-нибудь задавить, я стал по-стариковски шаркать и, двигаясь таким макаром, последовал за шепотом. Кошачье поголовье терлось о мои ботинки, недовольно мяукало, однако мне удалось обойтись без членовредительства и не распугать вконец домашних животных. Повинуясь сдавленным указаниям невидимого Ляхова, я преодолел пыльную портьеру, чихнул и очутился в кабинете, где было значительно светлее, чем в коридоре: сумрак рассеивали огни двух канделябров. Напоследок я все-таки наступил на любопытный хвост, обладатель которого с пронзительным мявом отпрыгнул обратно во тьму.

— Любите кошечек? — робко спросил я у хозяина.

— Это коты, а не кошки, — недовольным тоном уточнил писатель Ляхов. — И я их терпеть не могу. Орут, гадят, кроме рыбы и колбасы, ничего жрать не хотят…

Зато кошачья шерсть экранирует враждебные психополя.

— Ага… — сказал я, дабы не выглядеть невеждой. До сих пор я и не догадывался о таинственных свойствах кошачьей шерсти. И тем более ничего не слышал про какие-то психополя, которые надлежит экранировать. Про психов слышал, про поля — нет.

Ляхов между тем завладел одним из канделябров, приблизил его ко мне и стал внимательно рассматривать мое лицо. Вероятно, он не исключал возможности обмана с моей стороны: я мог вдруг оказаться преступно усатым. Мне ничего не оставалось, как тоже застенчиво разглядывать физиономию хозяина квартиры.

Когда-то в ранней молодости Юрий Владимирович Ляхов был, вероятно, очень не дурак покушать, отчего к пятидесяти годам здорово располнел. Лицо его раздалось вширь и приобрело неприятное сходство с масленым блином, в загадочных гастрономических целях обвитым по краям редкими кустиками кудрявой столовой зелени. Насколько я знаю, во времена уже упомянутой молодости писатель Ляхов подавал известные надежды. Одно время он даже ходил в талантах районного масштаба, но вот на областной уровень пробиться не смог. Любимой темой писателя Юрия Ляхова на десятилетия стали именно районные структуры. В каждую из них писатель нарочно устраивался на службу, несколько месяцев изучал обстановку, а потом создавал умеренно-обличительные повести, высоко ценимые журналом «Молодежь». Первая повесть, «Тяжелый пар», мне, помню, даже понравилась: Ляхов клеймил подлые нравы, царящие в одной из районных бань, где сам писатель работал доливалыдиком пива. После выхода повести директора бани моментально выгнали, а Ляхов инкогнито поступил мужским мастером в парикмахерскую «Красная Москва». Оттуда он вскоре уволился с замыслом повести «Свежие скальпы», которую и напечатал в журнале. Бухгалтера парикмахерской немедленно посадили за махинации, он отсидел свое, эмигрировал в Штаты и теперь, говорят, служит на хорошей должности в «Дженерал моторе». Ляхов тем временем поступил на работу в школу того же района преподавать то ли химию, то ли астрономию. Буквально через неделю он был опознан по фотографии в журнале и срочно изгнан директором под предлогом неполного служебного соответствия. Однако и этой недели писателю хватило, чтобы создать очередную повесть под названием «Контрольная работа». К тому времени цензура стала помягче, кое-какие темы перешли в разряд дозволенных, а потому Ляхов с хорошим знанием дела описал несколько ночных оргий в учительской плюс групповое изнасилование второгодницы под руководством директора. Педагоги клялись и божились, что подлый автор все выдумал, однако школу на всякий случай расформировали под предлогом аварийного состояния здания, причем в доказательство аварийности само здание снесли и на этом месте разбили детскую площадку. У меня, кстати, с этой площадкой связаны были неприятные воспоминания: лет пять назад, когда я еще служил в МУРе, меня как раз на том месте едва не подстрелил из охотничьего ружья чокнутый семейный дебошир Харланя Цепов. Харланя прятался в утробе детской металлической ракеты, и, когда я уговорами и лаской попытался выманить его наружу, обещая амнистию и дармовой опохмел, Цепов стрельнул в меня из иллюминатора ракеты почти в упор и только чудом промазал… Но бог с ним, с Харланей.

В годы перестройки дела Ляхова, как я понял, пошли худо. Районный масштаб перестал интересовать читателя, да и журнал «Молодежь» утерял былой блеск.

Чисто по инерции автор создал разоблачительную повесть «Комсомольское пугало», где сотрудники райкома ВЛКСМ, утробно урча, брали неслабые взятки за исключение из комсомола по политическим статьям — благо исключенным в те времена за «политику» мог посветить статус беженца, быстрая виза в США и хорошее пособие.

Однако к моменту выхода повести ВЛКСМ Распался, посольства стали менее гостеприимными, и «Комсомольское пугало» кануло почти никем не замеченное. С тех пор я ничего не слышал о Ляхове — вплоть до того дня, когда я приобрел на раскладке в Госкомпечати новую ляховскую книжку издательства «Тетрис» и когда Слава Родин просветил меня насчет альманаха «Шинель». Сегодня утром, перед походом на книжную ярмарку, я немного полистал роман «Вопли и овцы» и понял, что Юрий Владимирович Ляхов за прошедшие годы как писатель ничуть не изменился.

В своем новом сочинении автор с каким-то угрюмым ожесточением описывал рабочие будни районной избирательной комиссии, сотрудники коей, по Ляхову, в дни выборов практиковались во всевозможных гнусностях — от банальных подделок бюллетеней до содомии и работы на несколько иностранных разведок. Среди этого зверинца нежной чистотой и непорочностью выделялся лишь герой-рассказчик по фамилии Чехов. Понятно, что однофамильца классика в конце романа запихивали в бочку и в таком виде сбрасывали в море. Я еще подумал, отчего у наших авторов такая болезненная тяга к водоемам? У Новицкого в песне тоже скульптор прыгает в океанскую пучину. Да и в книге юного дарования Жилина присутствует, по-моему, какая-то река — Волга или Урал, не помню. Наверное, все дело в генной памяти: все мы подсознательно тянемся обратно в океан, откуда миллионы лет назад выползли наши отдаленные прапрапредки…

Пока я предавался раздумьям о Ляхове, сам Ляхов завершил, наконец, процесс рассматривания моей физиономии, более-менее уверился в неналичии у меня усов и лишь тогда вяло произнес:

— Ну-с, давайте ваши рассказики… Я робко протянул писателю свои листочки, уповая на то, что Юрий Владимирович — не самый большой специалист по творчеству Куприна и не распознает плагиата. В противном случае пришлось бы жалко врать про бродячие сюжеты и роковые совпадения. Наготове у меня был, впрочем, и хороший статистический примерчик, позаимствованный из «Науки и жизни». Некий специалист по теории вероятности доказывал, будто в принципе возможны любые невероятности. Если, мол, посадить за пишущую машинку обезьяну, то у нее есть исторический шанс случайно напечатать «Божественную комедию».

Ляхов заглянул в рассказ «Суламифь» и с печалью проговорил:

— Да-а-а…

Я уже собирался покаянно признаться, что у меня дома в Борисоглебске действительно живет ручная обезьяна, которая любит, знаете, посидеть за компьютерной клавиатурой и проверить на себе теорию вероятности. Однако издателя «Шинели» огорчил, похоже, вовсе не плагиат.

— «Царь Соломон не достиг еще среднего возраста — сорока пяти лет, — горестным тоном зачитал мне вслух писатель Ляхов первые строчки моего сочинения, — а слава о его мудрости и красоте, о великолепии его жизни и пышности его двора распространилась далеко за пределами Палестины…» Вы ведь написали?

Я судорожно закивал, про себя помянув недобрым словом рыжую операторшу из издательства «Наследие». Неужто ей трудно было подобрать мне что-то менее взрывоопасное? Соломон… Палестина… Сейчас он меня просто с кашей слопает.

— Угу-у… — с оттеночком мрачного удовлетворения в голосе произнес Ляхов.

— А здесь у нас что? — Он взял второй мой рассказ. — «Большой, белый, двухэтажный американский пароход весело бежал вниз по Волге…» — издатель шинельного альманаха нарочно выделил голосом слово «американский».

На мгновение я почувствовал себя государственным преступником.

— Понимаете ли… — понуро начал я. — Недостаток литературного опыта…

— Бросьте, — сокрушенно помотав головой, об-ронил Ляхов. — Если бы только вы один, Яков… Бульварщина, американщина, китч — это сегодня всеобщая зараза…

"Бедный Куприн, подумал я. — Как же он так оскандалился? А еще говорили:

«классик», «классик»…"

Ляхов отбросил мои рукописи куда-то в полумрак письменного стола и с горестным выражением на лице развил свою мысль.

— Вот вы, — писатель скорбно ткнул толстым пальцем в направлении моей переносицы, — простой борисоглебский литератор Яков…

Я опустил глазки, всем своим видом доказывая, что да, проще некуда.

— …И кто вам, интересно, посоветовал написать про американский пароход?

— Никто, я сам, — осторожно отозвался я, боясь, что сейчас Ляхов начнет выпытывать имена ; соучастников, пароли и явки. Под пыткой я бы наверняка раскололся и заложил своего подельщика Куприна.

— Правильно! — толстый палец писателя Ляхова опять мелькнул в опасной близости от моей переносицы. Стоило писателю увлечься, и я рисковал остаться без глаза. — Правильно! Человек даже не улавливает… Ему кажется, что он сам… Зло разлито в воздухе, как ядовитый газ, без цвета и без запаха…

Я машинально принюхался. Запах в темной квартире Ляхова как раз был: воняло стеарином, кошками и какой-то тухлятиной. Не очень сильно, однако пованивало.

— Возьмем для примера наш районный избирательный участок, — с чуть заметным воодушевлением продолжил издатель альманаха. — Вы, кстати, не читали моей последней книжки?..

— Конечно, читал, — тотчас же ответил я, демонстрируя почтение маленького провинциального самородка к столичной писательской глыбе. — «Вопли и овцы», в издательстве «Тетрис»… А как же!

Мой ответ, по-моему, пришелся Ляхову по душе. Он не без гордости тряхнул кудряшками и отвесил нечто вроде поклона. При этом он невольно сделал шажок в сторону, что было опрометчиво: как оказалось, вблизи пролегал доселе не замеченный очередной кошачий хвост.

— Мя-а-а!! — истерично заголосил обиженный кот и исчез в складках портьеры. Загремела жесть, что-то глухое неподалеку с шумом брякнулось на пол.

— Подлюга, — с кислой миной заметил Ляхов. — Проклятая скотина. Опять вешалку свалил… Так на чем это мы с вами остановились?

— На издательстве «Тетрис», — подсказал я, радуясь возможности незаметно перевести разговор на интересующую меня тему.

— Ну да, «Тетрис», — задумчиво повторил Ляхов. — Возьмем для примера издательство «Тетрис». Вроде бы там люди как люди, нормальные. Один бабник, другой барахольщик, третий наперсточник. Но…

Я затаил дыхание.

— …Но они — уже не люди!

— То есть как — не люди? — спросил я с испугом. Я, конечно, надеялся на какую-нибудь тайну, но чтобы ТАКУЮ… В этом был некоторый перебор.

— Они — зомби, — убежденно объявил мне Ляхов. —Марионетки. Их дергают за ниточки как хотят. Психотехника, внушение на расстоянии. Прикажут: «Солги!» — солгут, прикажут: «Убей!» — убьют. Прикажут: «Не плати гонораров!» — умирать будут, но не дадут ни копейки… Система беспрекословного подчинения. Смекаете?

— Так вам не заплатили! — смекнул я. Ляхов недовольно поморщился.

— В данном случае это неважно, — заметил он. — Важно не это. Частный случай в общей системе. Важно понять принцип, и я на прошлой неделе все окончательно понял. Хозяева проверяют своих марионеток, дают им задания время от времени… Тренинг. Чувствуете, Яков?

Я пока чувствовал, что Ляхова несет куда-то совсем не туда.

— Но почему именно «Тетрис»? — несмело поинтересовался я. — Почему, допустим, не…

— Верно-верно! — перебил меня писатель, — Я вам о том и толкую. Частный случай. «Тетрис», избирательная комиссия, уличная мафия… кто угодно! У кукловодов все контролируется. Из любого можно сделать зомби, и он даже не заметит… А в день «икс», в час "Ч" кукловод дает команду и понеслось!.. Ну, поняли?

Я припомнил свой разговор с бабушкой Дроновой. Ольга Афанасьевна несомненно была права: в эту жуткую дребедень и впрямь верят многие. И некоторые из них — как Ляхов, — похоже, неизлечимы.

— Юрий Владимирович, — деликатно проговорил я. — Я только одного не понимаю. Как они команду-то дадут?

— А психополя-то на что? — без тени колебаний сказал Ляхов. — Весь мир пронизан психополями… Но вы не бойтесь, Яков, — покровительственно добавил он. — В моей квартире вы в полной безопасности. На окнах шторы с металлической сеткой, внутренне психоизлучение экранируют коты… Я заметил, что наиболее подвержены психотронной атаке усатые брюнеты. Они — первейшие кандидаты в зомби. Но у нас-то с вами все в норме. — Для страховки Ляхов еще раз внимательно осмотрел мое лицо. Очевидно, проверял: не отросли ли у меня усы во время нашего разговора? Усы не отросли, и писатель успокоился.

— Я даже пробки вывернул три дня назад, — известил он меня, хитро улыбнувшись. — Электрическое поле тоже проводит психоэнергию. В «Российской газете» кандидат технических наук Валентьев проговорился, а я засек…

Я тут же сообразил, отчего в квартире такой запах.

— А холодильник?.. — вежливо поинтересовался я.

— Что «холодильник»? — не понял меня писатель. Потом вдруг понял, всплеснул руками и ки нулся прочь из кабинета. Вновь загремела жест. взвыли потревоженные коты, где-то неподаче щелкнула дверца.

— Протухло… — раздался досадливый возглас, ппиглушенный портьерой. — Полтора килограмма говядины… пачка масла… Рыба для котов… Пр-р-роклятые зомби!!

Обычно я не люблю уходить не простившись, но тут мне страстно захотелось изменить своим привычкам. Никаких вопросов больше к Ляхову у меня не было, поскольку все его ответы я мог бы предсказать заранее. Славка Родин, сукин сын, не предупредил меня насчет шизы Ляхова. Или, может, сам не знал. В крутую шизу люди впадают постепенно. Сначала — мелкие странности в быту, потом легкий прибабах, затем — тараканы в голове и, наконец, на десерт — таинственные разговоры о всемирном заговоре усатых брюнетов. На первых двух стадиях у нас находится полным-полно граждан, но писатель Ляхов уже перешагнул стадию номер три. Чего, в общем, и следовало ждать. Тот, кто в наше время рискует издавать альманахи, — потенциальный кандидат в психушку. Ляхов долго зрел и в конечном итоге дозрел.

Я бросил на произвол судьбы оба своих рассказа и под горестные вопли Ляхова, перечисляющего продовольственные убытки, тихо прокрался к выходу. Мне даже посчастливилось ни разу не наступить на котов и с третьей попытки отомкнуть входную дверь. Где-то за моей спиной писатель все еще сыпал проклятиями. Последние слова, услышанные мной из области кухни, были горячими обещаниями потерпевшего от зомби Ляхова немедленно, не-ме-длен-но уйти в оппозицию. К правительству, к Президенту, ко всем чертям!..

От метро я позвонил Родину в «Книжный вестник».

— Ты жив, Яшка? — первым делом тревожно поинтересовался Слава. — Мне уже рассказали про Заваруху на ярмарке…

— Ничего страшного, — поспешил я разочаровать Родина. — Обычная маленькая бомбочка в дипломате, от которой никто не пострадал. Была, правда, паника, но где же у нас обходится без, паники?..

— Ты как магнит, — подумав, укорил меня Сла-ва. — Притягиваешь неприятности. ;

— Оттягиваю их у других, — уточнил я. — У меня-то, по крайней мере, уже есть опыт с ними справляться… Кстати, по твоей наводке я нашел на ярмарке Жилина. Можешь отметить в своей колонке: юноша отныне не посягает на Пушкина, а пишет роман из жизни крыс.

— Крыс? — изумился Родин. — С чего бы это вдруг? Ты оказал на него физическое воздействие?

— Без комментариев, — ответил я. — И вот тебе еще новость, только не для печати. Писатель Ляхов сошел с ума.

Вторая моя новость циничного Родина отнюдь не впечатлила.

— Да он уже много лет с приветом, — равнодушно откликнулся Слава. — Или что-то вроде этого. Я еще когда у него про парикмахерскую читал, обратил внимание. Отличная парикмахерская, какие уж там скальпы… И этот альманах у него, между прочим, дебильный. Все нормальные писатели давным-давно вышли из «Шинели», а он теперь их обратно загоняет.

Я хотел было уже объяснить Родину всю разницу между «с приветом» и шизой, однако передумал. У меня в запасе было всего два жетона, и один я уже израсходовал.

— Переменим тему, — сказал я. — Ты выяснил что-нибудь о последней книжке?

То бишь про автора, как я просил?

— Ха! — довольно произнес Слава. — А чем я, по-твоему, сегодня все утро занимался? В трех библиотеках был, считая ИНИОН…

— Так есть результат? — осведомился я. — Только давай без преамбул.

— Есть, — с гордостью ответил Слава. — У меня — и чтобы не было? Значит, слушай и запоминай…

— Стоп, Слава, стоп, — неожиданно остановил я его. — Я звоню из автомата, и на твое красноречие у меня никаких жетонов не хватит. Давай-ка встретимся через часок у Жадного Вити и спокойно обо всем потолкуем.

— Тогда уж через час пятнадцать, — попросил Родин. — У меня еще по номеру кое-какая работенка осталась.

— Идет, — согласился я. — До встречи. Дело было, конечно же, не только в жетонах. Просто в ту секунду, когда мой Слава вознамерился мне выложить очередные сведения, я вдруг подумал: не слишком ли я стал доверять телефонной связи? За свой домашний аппарат я, пожалуй, мог быть спокоен. Несколько хитрых устройств защищали мой телефон от прослушивания и дали бы мне сигнал, если что.

Но вот господину Родину и в голову бы не пришло подумать о технике безопасности. Если не своей, то хоть моей. Что-то много несчастий за последние дни я стал к себе притягивать… Нет уж, лучше теперь не рисковать. Давай-ка, Яков Семенович, попробуем размагнититься. Говорят, для здоровья полезнее.

Ровно через час и пятнадцать минут я был в Столешниковом переулке. Никто, кроме меня и Родина, и знать не мог, что «Жадным Витей» на нашем школьном языке назывался крохотный пятачок на тротуаре рядом с бывшим «Букинистом» (теперь там располагался ювелирный). Во времена нашей со Славиком школьной молодости мы регулярно приходили сюда на пятачок — в надежде купить с рук какой-нибудь редкий томик из «зарубежной фантастики». Жадным Витей мы между собой именовали завсегдатая этих мест, хромого полубомжа, который притаскивал откуда-то дефицитные книжечки и бешено торговался, обдирая нас, пацанов, как липку…

Сейчас на пятачке никаких перекупщиков не было и в помине: золотую цепочку или браслет в ювелирном можно было купить без очереди и без проблем.

Слава опоздал на пять минут, пожаловался на своего главного редактора и на какого-то еще Александра Михалыча, а затем, раздуваясь от важности содеянного, поделился своим открытием.

По словам Родина, у «Большой энциклопедии азартных игр», выпущенной «Тетрисом», автора не было вовсе. Не было — и все тут. Слава нарочно облазил целых три библиотечных фонда, переругался с половиной персонала, зато выяснил одну простую вещь. Книга неизвестного К. Вишнякова оказалась чистой воды компиляцией: глава — из Вайкса, две главы — из Гуткиной, вся середина позаимствована из классического пособия Никольского. Среди всех азартных игр компилятор почему-то больше всего внимания уделил рулетке — почти четверть книги. Только эта четверть и была прилично проиллюстрирована фотографиями и схемами, остальной текст обошелся практически без картинок.

— Любопытно… — протянул я. Что-то забрезжило.

— Это еще цветочки, — с улыбкой начинающего мага ответствовал Родин. — Вот, смотри… — Слава вытащил из своего портфеля «Большую энциклопедию». Точно такая же, только новенькая, у меня лежала дома на столе. — Узнаешь, что здесь на фото?..

— Погоди-ка, — я пристально вгляделся в большой черно-белый снимок. В центре — рулетка. А по краям… а по краям…

— Страшно далеки они от народа, — с ехидцей заметил Родин. — Сразу видно, что ты не посещаешь злачных мест.

— Средства не позволяют, — повинился я, не отводя глаз от фото. — Хотя именно это заведение я, похоже, припоминаю. Однажды мы там проводили облаву, искали одного фартового гастролера. Я как раз дорабатывал тогда последние денечки в МУРе… «Вишенка», я угадал?

— Наблюдательный ты, Яша, — не без зависти проговорил Родин. —А я вот минут двадцать рассматривал, пока до меня не дошло.

— Не расстраивайся, Славочка, — утешил я своего приятеля. — Я тоже с трудом сообразил. Ракурс съемки тут необычный. Интересно, где находился фотограф? Такое впечатление, что… Ладно, разберемся.

— Разберись уж, — Родин проворно спрятал энциклопедию обратно к себе в портфель. — Есть у тебя на примете люди, связанные с «Вишенкой»?

Слава так и набивался ко мне в докторы Ватсоны. Да только я, увы, не Шерлок, а обычный Яков Семенович Штерн. И работаю в одиночку.

— Будем искать, — кратко пообещал я, немного слукавив. Собственно, я и прежде не сомневался, что ЭТОГО человека мне рано или поздно предстоит найти.

Просто теперь я уже не сомневался, ГДЕ искать.

Родин понял, что раздачи слонов сегодня не предвидится, и загрустил. Чтобы вернуть Славе спортивный азарт, я как бы между прочим поинтересовался, не приходил ли к ним в редакцию телефонных дел мастер. Родин мгновенно сделал охотничью стойку.

— Еще как приходил, — поспешно произнес он, глядя на меня во все глаза, — чистый Ватсон! — Пару дней назад, то ли во вторник, то ли в среду, такой амбал с такими кулаками… Ну, и?..

— Проводку проверял? — брякнул я, что называется, от фонаря.

— Нет, аппарат заменил, — ответил Родин, жестами показывая, какой хороший большой аппарат амбал-мастер принес ему вместо его старого и дрянненького.

— Сказка, а не телефон! Ну, и…

Что-то подобное я и предполагал. М-да, совсем не дураки за меня взялись.

— Вот тебе и «ну», — передразнил я. — Мой тебе совет: верни-ка на место свой старый телефон. На всякий случай, а? Родин просиял.

— Ух ты! — радостно выдохнул он. — Ты намекаешь, что меня кто-то…

— Черт его знает, — задумчиво сказал я. — Но береженого, как говорится, бог бережет.

— На бога надейся, а ишака привязывай, лучезарно улыбаясь, заметил Слава.

— Вас понял, шеф.

Я видел, что гордость так и распирает Родина: он сразу почувствовал себя ЗНАЧИТЕЛЬНОЙ ПЕРСОНОЙ, которому ставят подслушку. Как в кино! Мало же человеку надо для счастья. В следующий раз, когда мой друг Слава снова впадет в депрессию, я нарочно пришлю ему по почте настоящую пиратскую «черную метку».

Для тонуса.

— Отлично, Слава, — командирским тоном проговорил я. — А теперь расходимся. Скрытно, по одиночке и в разные стороны… И не забудь про телефон.

Родину, как видно, очень не хотелось расходиться в разные стороны.

— Погоди, Яш, не беги, — он попридержал меня за пуговицу. — Совсем забыл.

Есть одна новость, из Госкомпечати.

— Что такое? — вздрогнул я. Мысленно я тут же проиграл все самое худшее: нападение на бабушку Дронову, погром в комнатке на шестом этаже… Дьявол меня побери! Неужто я в самом деле притягиваю несчастья?

Увидев мое перекосившееся лицо, Родин выпустил из пальцев пуговицу и даже попятился от меня.

— Чего ты, Яш… — удивленно пробормотал он. — Новость смешная, честное слово. Представь, в сортире Госкомпечати на четвертом этаже с пола уже содрали весь кафель и стелят теперь паркет… И все потому, что какой-то пьяный козел из Госкомприроды поскользнулся на этом кафеле и набил себе шишку. Умора, да и только… Эй, Яш, ты чего?

— Во-первых, не пьяный, — отчеканил я. — Во-вторых, за козла ответишь…

Произнеся эту загадочную для Славы фразу, я быстренько покинул наш пятачок. Последнее слово, — что особенно приятно, — осталось за мной.

Глава четвертая

СТАВОК БОЛЬШЕ НЕТ?

С утра привычный мой распорядок был нарушен. Я, как всегда, полез на антресоли за очередным брикетом каши из бабушкиных еще запасов, и тут внезапно выяснилось, что каша кончилась. Ряды брикетов, на которые я возлагал надежды, оказались пачками сухого клюквенного киселя. Киселем же я мог бы питаться только в чрезвычайных обстоятельствах. Допустим, дрейфуя на льдине. Да и то я бы для начала постарался украсить свое полярное меню блюдами менее противными — вроде сырой рыбы или зимних сапог.

К счастью, пока я находился на кухне, а не на льдине. Со вздохом я слез со скрипучего табурета, достал из тайника неприкосновенную консервную банку, вскрыл ее, чуть не порезался об острые края и вывалил полбанки тушенки на сковородку. А затем разжег самую большую горелку, для быстроты. Где-то у меня еще было припрятано несколько картофелин, на всякий пожарный, однако я здраво рассудил, что их время пока не пришло. Хватит мне и тушенки с белым хлебом, который я все-таки догадался вчера купить по пути домой. Длинный такой батон, похожий на бейсбольную биту. Сейчас, правда, от этой биты остался огрызок меньше половины, но мне довольно и этого. Не в бейсбол же мне играть.

Тушенка на сковородке между тем уже аппетитно заскворчала, я снял сковородку с огня, поставил греться чайник. После чего мне оставалось только лопать свой нехитрый полярный завтрак, одновременно прислушиваясь к любимому радио «Эхо столицы».

Новости были обыкновенными. Самая Свободная Республика Как Бы В Составе России пережила еще одну ночь без катаклизмов. Неназванные сыщики, прилетевшие из Москвы, вяло расследовали обстоятельства нового неудачного покушения на министра Камиля Убатиева, а сам Камиль-ака в интервью корреспондентам радио в свойственной ему витиеватой манере объяснял свою неуязвимость особым покровительством со стороны аллаха. Я-то раньше грешным делом полагал, будто министру в большей степени покровительствует не аллах, а тульский спецназ.

Однако не мне, гяуру, судить о таких вещах. В конце концов, ничто ведь не мешает аллаху в целях защиты Убатиева патронировать непосредственно спецназ, вместе с БТРами. Восток, как говорится, — дело темное. Особенно для малограмотного в исламе сыщика Штерна.

Вслед за везучим Камилем слово взял помощник Президента Геннадий Батыров, который ненавязчиво вернул меня с Востока обратно в Москву. В прямом эфире Батыров стал опровергать слухи о своей размолвке с Президентом и скорой отставке, но делал это столь обстоятельно и многословно, как будто хотел сначала убедить себя, а только потом — радиослушателей. Стоило помощнику Президента замолчать, как в эфире возник радостно-злой комментатор Андрей Чертанов, вкусно выругал левых, правых и виноватых, привычно сравнил наших политиков с бульдогами под ковром, предрек победу на президентских выборах клетчатому паяцу и, демонически расхохотавшись, исчез, на прощание посоветовав запасаться мылом, солью и спичками. Совет, похоже, был обращен ко мне: кроме бабушкиных запасов чая и киселя, никаких иных накоплений у меня не было. Я представил себе, как отправляюсь в магазин с огромным рюкзаком, как на глазах у покупателей мучительно долго запихиваю покупки в этот рюкзак, как пытаюсь со всеми припасами влезть в автобус… Бррр, не хочу. Лучше уж я не поверю Чертанову. Не такие ведь мы кретины, чтобы избрать клетчатого, верно?

По радио тем временем шла уже хроника столичных происшествий. Темой номер один продолжал оставаться взрыв в павильоне ВВЦ на книжной ярмарке. Но если вчера в ночном выпуске новостей «Эха столицы» в основном перечислялись версии причин теракта и прозрачно намекалось на «кавказский след», то сегодня речь шла уже исключительно об убытках. Как я и предполагал, из-за давки обрушилось полдюжины боксов, закоптился потолок в районе взрыва и, кроме того, кое-кто пострадал от мародерства. Со стендов «Гроссмэна», например, неопознанные малолетние преступники увели не менее сотни томов, из бокса издательства «Кавалергард» пропал новенький стул, а противопожарный щит в суматохе лишился ведра. Кому оно понадобилось, никто так и не смог вразумительно объяснить.

Вдобавок ко всему из ячейки «Живой природы» сбежал взрослый медведь пяти лет от роду. Комментатор явно сочувствовал свободолюбивому хищнику, я тоже принял сторону медведя, и мы дружно понадеялись, что мишка каким-то образом избежит патрулей, засад и капканов и доберется до ближайшего леса. Главное, чтобы ему в пути не встретился человек с гармошкой… Впрочем, по мнению комментатора, все новости о взрыве, украденном ведре и даже беглом буром медведе перекрывались суперновостью с той же книжной ярмарки: оказывается, вчера среди гостей был замечен не кто иной, как популярнейший Сэм Нижегородцев, великий британский ди-джей и издатель самого крутого музыкального канала. Судя по всему, на ярмарке мистер Сэм надеялся сохранить свое инкогнито, но был опознан каким-то бдительным фаном. Лишь благодаря панике в павильоне ди-джею удалось вовремя исчезнуть, оставив с носом своих поклонников. Комментатор не исключал, что общение со столичными фанами неизбежно бы завершилось разрыванием на сувениры знаменитого светло-синего концертного пиджака…

«Вечно у меня так, — горестно подумал я. — Пока я занимаюсь своим частным сыском, мимо меня проходит все интересное. Такая знаменитость запросто гуляла по ярмарке в одной толпе со мной, а я даже не заметил! Стыд вам и позор, Яков Семенович».

Дальше я уже слушал вполуха, да и сенсаций никаких больше не было.

Радиокомментатор скороговоркой протараторил про два ночных ограбления в центре столицы, взаимную перестрелку нескольких неопознанных камуфляжников в районе Измайловского парка и несмертельную аварию «девятки», принадлежащей Мосгидромету. Про последнее происшествие сказано было без малейшего сочувствия, даже с ехидством: машину синоптиков занесло на мокром шоссе, которое по их же собственным прогнозам всю ночь должно было оставаться сухим. Буквально через три минуты обиженные синоптики отыгрались на москвичах. Словно в отместку за аварию погода на сегодня предсказывалась из рук вон плохая: дождь, порывистый ветер, похолодание. В такую погоду ходить по улицам частному сыщику противопоказано. Правда, я так и так собирался днем отоспаться, а вечером воспользоваться машиной. Оставалось лишь выяснить, какое именно авто мне подадут к подъезду.

Напоследок я выслушал новую песню печальной хромоножки Беллы Винтковской, потом приглушил радио и набрал номер.

— «Диана-сервис», — откликнулся незнакомый женский голос. — Слушаю вас.

— Девушка, — ласково попросил я.. — Соедините меня с Олегом Евгеньевичем.

— А вы по какому вопросу к Олегу Евгеньевичу? — вежливо, но с легким оттенком подозрительности осведомилась телефонная трубка.

Олег отличался редким постоянством натуры: постоянно менял секретарш. И каждой мне приходилось заново доказывать, что я имею право говорить с ее шефом без предварительного заполнения анкеты в трех экземплярах. Ужасно утомительное занятие, доложу я вам.

— Милая девушка, — нежно промурлыкал я с интонациями тигра-людоеда. — Передайте вашему начальнику, что звонят из канцелярии Штерна, Штерна, вы хорошо расслышали?

— Да-да, — испуганно отозвалась новая Олежкина секретарша. Слово «канцелярия» произвело на нее магическое действие.

— Вот и славненько, — задушевным тоном продолжил я. — Только поторопитесь, милая, Яков Семенович ждать не любит…

Через три секунды в трубке возник Олежка.

— Яков Семеныч, — укоризненно пробурчал он, — зачем детей пугаешь?

— А не надо детей на работу брать, — весело ответил я. — Детям положено в школу ходить или в садик. Ну, ладно, передай ребенку мои извинения. Скажи, что дядя добрый, он только прикидывается Карабасом… Кстати, у дяди Штерна есть к тебе дело.

— Я уж понял, — сразу стал деловитым Олег Евгеньевич. — Выкладывай.

В те времена, когда нынешний владелец «Дианы-сервиса» был еще простым Олежкой, молодой пинкертон Яша Штерн вполне бескорыстно помог юноше выпутаться из дрянной истории, куда тот угодил по своей глупости и по чужой подлости.

Позднее Олежка стал Олегом и, наконец, важным Олегом Евгеньевичем, однако чувства признательности к бывшему муровскому пинкертону не утратил и никогда не упускал возможности мне помочь. А возможности у хозяина лучшей в городе автомастерской были, заметим, преизрядные. Всякий раз, прибегая к его помощи, я чувствовал себя сукиным сыном, стригущим проценты со своего доброго поступка.

Но бывали случаи, когда выручить меня мог бы только Олежка.

— У тебя есть сейчас посольские машины с дипномерами? — осторожно поинтересовался я у хозяина «Дианы-сервиса». — Только чтобы на ходу были…

Есть?

— Смотря что ты понимаешь под словами «на ходу», — начал было педантичный Олег. — Если, например, тебе нужно доехать до финской границы…

По-моему, Олежка вообразил, что я собираюсь кого-то нелегально вывезти за рубеж, и уже деловито прикидывал про себя, как половчее обставить эту операцию.

— Нет-нет, — усмехнулся я. — Все в пределах Садового кольца.

— Понял, — чуть разочарованно проговорил Олег. — Это намного проще. Есть «Чайка» восьмидесятого года. Ее вчера как раз пригнал твой тезка из гаража украинского посольства. Зверь-машина. Ты знаешь, какая у нее мощность двигателя?

— Догадываюсь, — кратко ответил я, не желая углубляться в автомобильные дискуссии. — Но мне украинская «Чайка» все равно не подходит. Мне бы чего подальше и позарубежнее.

— Пожалуйста, можно и подальше, — сказал невозмутимо Олег. — Имеется «Тойота» Его Превосходительства генерала Такэо, военного атташе Японии.

С печальным вздохом я вынужден был отклонить и этот заманчивый вариант.

При соответствующей экипировке я бы еще мог сойти за генерала, но за японского генерала — никогда. Кроме того, по-японски я не знал ничего, кроме «харакири», «банзай» и «Хакамада».

— Какой ты привередливый, — заметил Олег, выслушав мои возражения.

— Украина тебе слишком близко, Япония чересчур далеко… У меня ведь не автосалон, а всего лишь мастерская.

— У тебя прекрасная мастерская, — льстивым голосом уточнил я. — Европейские автосалоны просто меркнут на ее фоне. Дошло до меня, о великий шах, что у тебя в любое время дня и ночи стоит на приколе до сотни изысканных лимузинов…

— Гораздо больше, — хмыкнул в ответ владелец «Дианы-сервиса». — И среди них есть даже «Роллс-ройс» шейха Хайраддина. Но тебя же рухлядь не устроит.

— В каком состоянии «Роллс-Ройс»? — вежливо осведомился я. Было бы заманчиво хоть разок закосить под нефтяного шейха. Главное, тут камуфляж требуется минимальный: белый бурнус и толстая пачка долларов.

— Пока не транспортабелен, чиним, — не оставил мне надежд бессердечный Олег. — Дня два назад у Рижского рынка «Волга» потеряла управление и шейховой тачке — ровнехонько в бок. Хайраддина, на его счастье, в салоне не было, зато шофер его едва жив. Правда, и тем, в «Волге», досталось дай боже. Пьяные, наверное, были или накурились. Хорошо еще, не мне эту «Волгу» чинить, у них там свой автосервис… Но нам и шейха за глаза хватит! Вынь да положь ему срочный ремонт, потому как его четырнадцатая жена именно к этому «Роллс-Ройсу» привыкла.

— Силен мужик, — оценил я выносливость Хайраддина.

— С жиру бесится, — не согласился со мной Олежка. — Тут с одной женой скандалов не оберешься…

— Мне бы машину, — поспешно перебил я приятеля, боясь, что сейчас тот надолго соскочит в семейную тему. Не люблю я эту тему. Сразу вспоминаю свою бывшую супругу Наталью. Шейху крупно повезло, что в его гареме не оказалось Натальи. Она бы ему устроила веселую жизнь.

— Машину… — задумчиво повторил Олег. — Я не забыл, Яша, я думаю. Так…

«Понтиак» отпадает, у «Ниссана» капот ободран… О! Вот это тебе подойдет. Ты как относишься к «фордам» девяносто второго года выпуска?

— Положительно, — тотчас же ответил я. — Обожаю их с самого девяносто второго.

— Тогда «Форд» твой, хоть на два дня, — сообщил мне Олег. — Но потом придется машину вернуть. Хозяйка, понимаешь, возвращается из Майами.

— Мне только на один сегодняшний вечер, — заверил я приятеля. — И непременно чтобы с твоим шофером.

— С шофером тебе… — проворчал Олег. — Ладно, будет сделано. Во сколько ему подъехать и куда?

— К моему дому, в двадцать один ноль-ноль, — проинструктировал я приятеля.

— Кстати, чья машина?

— Миссис Джулии Стерн из американского посольства, — отозвался Олег. — Она там, кажется советник по туризму… Бойкая такая мадам, лет под восемьдесят.

Сама, между прочим, автомобиль водит, не то что некоторые…

Упрек был несправедлив. Обычно я никогда не отказывался от вождения любой колымаги внутреннего сгорания, включая «Запорожец» и асфальтовый каток. Однако сегодня мне требовался именно водитель. Для дипломатической солидности.

— Ты извини меня, родной, — покаянно сказал я в трубку. — Я давно не сидел за рулем, глазомер уже не тот, руки дрожат. В общем, нельзя мне без шофера… И вот еще что, — добавил я уже нормальным тоном. — Скажи водителю, пусть оденется построже. Темный костюм, галстук, все по протоколу.

— Куда это ты собрался ехать? — с интересом спросил Олег. — На прием к английской королеве?

— Ты близок к истине, — важно произнес я и на этом быстро распрощался с владельцем «Дианы-сервиса».

Теперь мне надо было поспать, что я и сделал. Вещих снов при этом мне не снилось. Ровно в восемь вечера предупредительно затренькал будильник, однако я уже без того проснулся. Смокинг висел в шкафу, уже заранее подготовленный — вычищенный и поглаженный. Это был очень хороший смокинг: кобура под мышкой совершенно не была видна, как ни крутись. На всякий случай я все-таки покрутился перед зеркалом и остался доволен своим внешним видом. Прическа джентльмена, умное выражение на лице, монокль, умеренно широкие плечи.

Мистер… м-м… мистер Джейкоб Стерн, американский дипломат, советник по туризму, большой любитель азартных игр… Таких в любом казино встречают с распростертыми объятиями и не задают лишних вопросов. И правильно. Там вопросы буду задавать я.

«Форд» уже стоял у подъезда и выглядел тоже неплохо, под стать будущему пассажиру. Водитель, правда, несколько переусердствовал в строгости своего костюма и стал похож на служащего похоронного бюро. Водителя звали Константином: это был личный шофер Олежки.

— Куда поедем, Яков Семенович? — поинтересовался строгий Константин, заводя мотор.

— В кино, — объявил я. — Кинотеатр «Художественный» на Арбате. Трогай, любезный, а то не дай бог опоздаем к началу сеанса.

— «Художественный»? — переспросил водитель. — Но ведь там же…

— Вот-вот, — кивнул я. — Гнездо азарта и порока. Мой карман жгут баксы, заработанные нечестным путем. Надо их поскорее потратить…

Шофер Костя моментально потерял свой торжественно-похоронный вид и фыркнул. Он вообще был очень смешлив и поэтому даже не умел рассказывать анекдоты: сам же на середине начинал хикать. Такой серьезный недостаток перекрывался, однако, многими достоинствами, в числе которых наличествовало умение ловко править автомобилем при любых погодных условиях. Это умение сегодня вечером было особенно кстати: синоптики не соврали насчет ненастья.

Пока я усаживался в «Форд», дождь и ветер как-то поутихли — из уважения к моему смокингу. Но стоило нам выехать на Ленинский проспект, как силы природы за окнами тут же взяли свое.

— Паршивая погодка, — сказал я, глядя в окно. — Сейчас бы дома сидеть, у телевизора…

Костя хихикнул. Очевидно, он с трудом представлял меня спокойно сидящим у телевизора. Для него я был агентом 007 и лишь по совместительству — другом его шефа Олега Евгеньевича. Один раз я в присутствии Константина довольно аккуратно поставил на место парочку праздношатающихся гоблинов, и с тех пор водитель был твердо уверен, что частный сыск неотделим от погонь, автоматной стрельбы, постоянных драк и прочих киношных фокусов. Само собой, визит в фешенебельное казино входил в этот джентльменский набор. Мой шофер очень бы удивился, обнаружив, что знания мои о подобных столичных заведениях носят в основном теоретический характер. Если не считать, конечно, той давнишней облавы, когда я в первый и единственный раз побывал в этой самой «Вишенке».

Казино «Вишенка» выжило кинотеатр «Художественный» из родного здания за каких-то два года. Казиношники действовали по безотказному методу лисички из сказки: сперва они скромно арендовали в кинотеатре небольшое помещение, а затем стали расширять и укреплять свое влияние. Зрители приносили «Художественному» мизерный доход, зато рулетка — весьма солидные суммы. Как-то незаметно киномеханики выучились на крупье, кассиры стали вместо билетов торговать фишками и обменивать валюту, потом из главного зала исчезли кресла, и рулетка окончательно обосновалась на новом месте. Напоследок фасад был перекрашен в ярко-красные бодрые тона, в результате всем стало ясно: слово «Художественный» на фасаде смотрится более чем странно. Последним штрихом стала смена вывески, причем семь веселых букв слова «Вишенка» были очень тактично выполнены в той же графической манере, что и четырнадцать букв предыдущего названия — и потому многие москвичи долгое время просто не замечали никаких изменений. Насколько я знал, уже к осени «Вишенка» должна стать заведением «клубного» типа-с рестораном и дискотекой. Но пока здесь, помимо рулетки, был лишь скромный бар, и сюда приезжали поиграть, ни на что другое не отвлекаясь. Трое швейцаров из-за стеклянной входной двери внимательно оценивали публику; окажись у клиента несолидный рублевый вид, он едва бы прошел в зал. Я вспомнил презрительные взгляды, которые казиношная обслуга бросала на нас, муровцев: против самого МУРа обслуга, в общем, ничего плохого не имела. Мы были просто ненадежной клиентурой, с которой нечего было взять.

Теперь я намеревался учесть прошлую ошибку и явиться в «Вишенку» с иностранным блеском и шармом. Автомобиль со звездно-полосатым флажком на капоте и с дипломатическим номером должен был стать самой надежной гарантией моей солидности и хорошей покупательной способности.

Так оно и случилось. Стоило нашему «Форду» притормозить у входа, как нам навстречу выкатился один из здешних швейцаров с зонтом в руках — золотой позумент ливреи, фуражка с буквой В на околыше и улыбка в тридцать два зуба.

— Вэлкам! — пропел он, отворяя дверцу машины и сразу накрывая меня огромным куполом зонта. Шофер Костя, глядя на эти швейцарские телодвижения, проявил чудеса стойкости и не засмеялся. Я, выходя, успел только заметить, как напряглось Костино лицо. Словно у парня заболели обе челюсти сразу.

Про себя я отдал должное выдержке Константина и поскорее проследовал за обходительным швейцаром в ярко освещенную дверь игорного заведения. Внутри меня уже ждали еще два любезнейших стража входа, тоже в фуражках и позументах.

— Вэлкам! Вэлкам! дружно рявкнули они, вытягиваясь во фрунт. Любой уважаемый посетитель сразу чувствовал себя чуть ли не полководцем, принимающим парад. Я оценил выучку и одарил обоих гренадеров купюрами по доллару, а провожатому с зонтом дал десятку. Мы, американские дипломаты, не разбрасываемся деньгами с портретами любимых президентов, но умеем ценить чужой труд.

— Хау ду ю ду! — Ко мне уже летел по лестнице услужливый господин в темно-вишневом костюме и с багровым лицом (вероятно, под цвет заведения). — Скьюз ми… — Я видел, с каким трудом даются господину заученные английские фразы.

— Здра-фствуй-те, — пришел я на помощь бедолаге, изображая чудовищный акцент. — Я… хотеть… рульетка. Андестенд?

Краснолицый тут же прекратил свои попытки объясниться со мной на языке Чарльза Диккенса и обрадованно затряс головой. Для быстроты общения я сунул и ему десятку, получив которую господин с фирменным вишневым лицом сделался моим лучшим другом, почти кровным братом.

Повторяя за мной «рульетка», «рульетка», новый друг довел меня до кассы, принял из моих пальцев пять стодолларовых банкнот, обменял американские деньги на целую охапку российских рублей и тут же на рубли купил мне входной билет и множество разноцветных фишек.

— Скьюз ми, — проговорил мой вишневый фрэнд, переводя дыхание. — Приходится менять… Таковы правила, извините… Но это быстро, у нас сервис…

— Глюпый прафила, — надменно ответил я, по-прежнему коверкая язык. — Ваш Конгресс… изменить прафила…

— Это Дума, что ли, — Конгресс? — рассмеялся мой провожатый. — Вы шутите, мистер. В Думе у нас сидят такие… А-а, черт с ней. Пойдемте в зал…

И мы пошли в зал. Здесь было уже многолюдно, несмотря на ранний — для казино — час. Между столов сновали бледные юноши, одетые стильно и изысканно, и намакияженные девушки в вечерних платьях с огромными декольте. По-моему, главной их целью была не игра, а суета: они словно бы старались заполнить собой все неигровое пространство в зале, чтобы вновь прибывшим ничего не осталось бы, как только подсесть к ближайшему столу. Все это сильно напоминало мне броуновское движение молекул из учебника физики-с тем лишь отличием, что некоторые из декольтированных молекул были очень ничего себе. Один из бледных юношей, завидев меня, круто изменил свою броуновскую траекторию; на скучающей бледной мордашке моментально возникло выражение почтительной готовности за символическую сумму поведать мне все тайны любой из рулеток, поделиться со мной самым верным способом сделать ставки, дабы умножить мое состояние раза в три за один присест. Вишневый провожатый тут же выдвинулся у меня из-за спины и играючи подхватил кандидата в новые друзья под локоток, нежно при этом улыбаясь. Богатый американец, плохо знающий русский язык и вдобавок глуховатый, не нашел бы ничего предосудительного в мирной беседе двух хороших знакомых.

Однако русский-то я знал, слышал тоже прекрасно и, с американской бесцеремонностью озираясь по сторонам, сумел заодно разобрать почти все нешуточные угрозы, обращенные к бледнолицему брату вишневым господином. Судя по ним, дружеского преломления томогавков и выкуривания трубки мира здесь не ожидалось. По всему выходило, что господин с плохим английским был штатным работником казино, вроде метрдотеля, а бледный — обычным мелким прохвостом из числа тех, кто надеется отщипнуть себе кусочек фарта от щедрот солидной клиентуры. Шушера допускалась в игровой зал на правах массовки и обязана была знать свое место. «Паси совковых… — на прощание посоветовал сквозь зубы профессионал любителю, дружески похлопывая его по плечу. — Дипломата не трожь… Фискаловсюдахочешьнавести,ты,дешевка?..»

Бледный был на редкость понятливой молекулой. Он всплеснул руками, отвесил вишневому поклон и затерялся в толпе.

— Это есть… ваш… приватный знакомец? — осведомился я у вишневого ангела-хранителя. — Он тоже… делать бизнес?..

— Я ему покажу — бизнес, — на мгновение забывшись, злобно пробормотал себе под нос вишневый, однако сразу ликвидировал промах, изобразив на лице вежливую гримасу:

— Ноу бизнес. Просто давно не виделись… Старые друзья.

Я еще раз порадовался, что выбрал на сегодня именно зарубежное прикрытие.

В основном здесь тусовалась публика отечественная, хотя далеко не бедная. По закону все обладатели входных билетов и набора цветных пластмассовых фишек были в зале равны, и тем не менее гости из дальнего забугорья считались равнее прочих. Дело было, как я понимаю, не в низкопоклонстве перед заграницей или особой любви к иностранцам. Просто соотечественников в случае чего проще было бы убедить не поднимать шума, — в то время как иностранцы, народ богатый и капризный, могли бы при любом наезде затеять склоку с непредсказуемым для заведения финалом. Мельком я заметил, как несколько других ангелов-хранителей, по повадкам похожих на моего, точно так же опекали у крайних столов расфуфыренную пожилую пару и какого-то араба в перстнях. На мое счастье, идея прикинуться шейхом так и не осуществилась — иначе я рисковал бы встретиться здесь нос к носу с предполагаемым соплеменником, у которого, думаю, на Яковов Семеновичей Штернов глаз наметанный.

Уже секунд через пятнадцать после исчезновения с горизонта бледнолицего прохвоста броуновское шевеление других бледных юношей и декольтированных девиц чуть изменило свое направление, сделалось несколько более осмысленным: подчиняясь здешним законам физики, свободные частицы стали колебаться так, чтобы избежать даже случайных соударений с такой большой и опасной молекулой, как мистер Джейкоб Стерн. Я почувствовал себя под защитой дипломатической неприкосновенности, гордо расправил плечи и принялся высматривать себе подходящий стол для игры. Пятьсот долларов, которые я столь героически потратил на билет и фишки, были моей единственной валютной заначкой. Я не собирался оставлять в «Вишенке» всю свою ограниченную наличность, но сколько-нибудь проиграть было надо, чтобы не обмануть ожиданий хозяев казино. К тому же предстояло хорошенько осмотреться, акклиматизироваться и лишь потом действовать.

Стол, где сидели араб и пожилая пара, я сразу же исключил. Супруги могли оказаться англоязычными, и для них американский дипломат, вдруг позабывший родной язык, выглядел бы стопроцентным советским разведчиком. Нет, отпадает. С некоторым запозданием я натолкнулся взглядом на еще одного выходца из забугорья. Да, мне сегодня везло. Вздумай я обернуться Его Превосходительством .генералом Такэо, я тоже встретил бы в «Вишенке» собрата из Страны восходящего солнца. Таким образом, стол с японским клиентом тоже отпадал: имелся немалый шанс, что этот японец окажется полиглотом и, не дай бог, из вежливости начнет беседовать с дипломатом дружественной державы. Можно, конечно, сыграть роль твердолобого республиканца, который до сих пор не простил проклятым самураям Пирл-Харбора, но только таких закоренелых в дипкорпусе не держат.

А вдруг и этот японец — тоже дипломат? Выйдет международный конфликт, и я невольно подведу лично мне не знакомую однофамилицу миссис Джулию Стерн. Даже подумать страшно.

Я уже почти нацелился сесть за стол, где было полным-полно народа и поголовно наших российских граждан, но вовремя уловил причину, по которой эта рулетка пользуется такой популярностью. Только здесь минимальная ставка была двадцать пять баксов, во всех остальных местах заведения игрок обязан был ставить не меньше пятидесяти. Мелочиться не будем, мысленно произнес я, пятьдесят — так пятьдесят. Надо же когда-то начинать играть по-крупному.

Решительным движением указательного пальца я ткнул в сторону самой большой рулетки в центре зала — между прочим, той самой, что мы со Славой Родиным опознали на фотографии в «Большой азартной энциклопедии». Вишневый ангел-хранитель, который учтиво поглядывал на меня, не мешая определиться с выбором, послушно отвел меня к столу и присоединил к имеющимся игрокам. Колесо уже было пущено без меня, мне оставалось пока лишь рассматривать публику, дожидаясь следующего кона.

Азартных граждан за моим столом набралось от силы дюжина — по преимуществу дам. Каждой из них издали можно было дать не больше двадцати пяти, но вблизи — все шестьдесят. Поскольку я сидел достаточно близко, особого удовольствия их разглядывать у меня не было. Мужчины тоже не отличались особым шармом: почти все они были крупные, мордатые, очень сосредоточенные. Чем-то они походили на тех рэкетиров среднего звена, из которых обычно получались самые неповоротливые гауляйтеры. Гауляйтеров мне в жизни хватало и за стенами «Вишенки», поэтому я сосредоточил внимание на крупье. Когда-то он, возможно, был простым киномехаником в «Художественном» и умел только переставлять коробки с пленками и следить за тем, чтобы лента не оборвалась. Теперь же это был мастер своего рулеточного дела — хладнокровный, внимательный, элегантный. Почти как я.

Маленький блестящий шарик тем временем закончил свое путешествие в одном из гнезд рулетки. Над столом пронесся приглушенный вздох. Эдакий легкий ветерок, рожденный обидой на госпожу Удачу. Дамы от двадцати пяти до шестидесяти не смогли сдержать своих эмоций, мужчины проявили несравненно большую выдержку.

— Зеро, — равнодушно объявил элегантный крупье и сгреб лопаточкой почти все фишки с поля. Одна из дам вскочила, с досадой топнула ногой и схватила сумочку.

— Николай! — во всеуслышанье проговорила она одному из мордатых кандидатов в гауляйтеры. —Ты как хочешь, но я ухожу! Сил моих нет…

Мордатый Николай вознамерился что-то возразить, однако у него во внутреннем кармане пиджака вдруг зазвенело,затренькало.

— Силянс, — строго сказал крупье, призывая всех ко вниманию. Здесь надлежало играть, а не устраивать семейных сцен или болтать во весь голос по сотовому телефону. Николай выхватил из кармана дребезжащую трубку, рявкнул в нее нечто неразборчивое и грозное, после чего бегом последовал за проигравшейся дамой.

— Ай'м сорри, — прошептал мне на ухо неразлучный ангел-хранитель, примостившийся сбоку и чуть позади. — Это у нас нью-рашен. Буянят немного, от широты души… Лайф у них богатый да больно нервный.

— Что есть «буянят»? — вполголоса осведомился я.

— Бузят, — тихо растолковал мне краснолицый ангел. —Дебоширят, шухер поднимают… Аларм на стом месте, одним словом.

Крупье с легкой укоризной посмотрел вслед ушедшим, затем нараспев произнес:

— Фэт во жу.

Ангел-хранитель снова наклонился к моему уху и объяснил:

— Можно ставки делать…

Я послушно взял три пятидесятибаксовые фишки и разом поставил на нолик.

Дамы за столом переглянулись, ангел сбоку огорченно цокнул языком, крупье едва ли не с сочувствием улыбнулся. Я сделал очевидную глупость. Бомба дважды не попадает в одну воронку. Вероятность того, что сейчас вторично выпадет «зеро», чрезвычайно мала. Фактически я выбрасывал на ветер полтораста долларов, зато зарабатывал репутацию рискового игрока. Рискового и щедрого — неплохо для начала.

— Рьен не ва плю, сказал крупье, что, по всей видимости, означало: «Игра сделана, ставок больше нет». Завертелось колесо фортуны, шарик отправился на поиски счастливого гнездышка, и теперь все следили за ним. Все, кто поставил на красное, на черное, на несколько заветных цифр или на колонку… В общем, все, кроме меня. Я же получил возможность неторопливо обозреть взглядом игорный зал.

Где же, черт возьми, то место, откуда фотограф делал снимки для «Энциклопедии»?

Едва ли он залез на потолок. Едва ли посетители «Вишенки» спокойно бы наблюдали, как их фотографируют, — публика не та. И все-таки в книге, изданной «Тетрисом», снят зал именно в минуты Большой Игры. Инсценировка? Не похоже.

Фотомонтаж? Крайне сомнительно. Скрытая камера? Снимок такого качества из-под полы не сделаешь, да и ракурс…

За нашим столом ахнули хором, и я вернулся к игре. Дамы таращили на меня глаза, мордовороты багровели и хмурились, крупье выглядел слегка удивленным.

— Зеро, — объявил он и подгреб фишки в мою сторону.

— Твою мать… — прошептал ангел-хранитель.

Теория вероятности преподнесла мне маленький сюрприз. Бомба второй раз угодила в ту же воронку, а я сделался счастливым обладателем кругленькой суммы.

«Новичкам везет», — вспомнил я народную мудрость. Мне сейчас же захотелось больше не испытывать судьбу, обменять поскорее выигрыш обратно на рубли и доллары. И потом — свалить подобру-поздорову. Так бы я и поступил, если бы пришел сюда просто играть. Но я, к сожалению, явился в «Вишенку» по другому делу.

— Фэт во жу, — сказал крупье, но никто пока больше не торопился делать ставки. Все за столом глядели, куда поставлю я. Срочно необходимо проигрывать, озабоченно подумал я, иначе я сделаюсь тут исторической личностью и на моем частном расследовании можно поставить жирный крест.

Недолго думая, я разделил на две части горку с выигранными фишками и примерно половину своего выигрыша вновь придвинул к нолику. Человек шесть за столом, загипнотизированные моей уверенностью, тоже пристроили свои фишки на «зеро».

— Рьен не ва плю, — скороговоркой произнес крупье и поскорее раскрутил свое колесо. Ни в какую фортуну он наверняка не верил, и все же, все же…

Ангел-хранитель в темно-вишневом костюме заерзал на месте. В его задачу входила только лишь опека иностранца, но, если этот иностранец вдруг превращался в супервезунчика, с опекуна могли бы строго спросить: не с фокусником ли он связался? не с экстрасенсом ли, не дай господи?

Пока шарик на колесе испытывал мою судьбу, я снова окинул взглядом зал.

Уже ничего здесь не напоминало о кинотеатре. Кроме высоких потолков, огромной люстры наверху и, конечно же… Ну, да! Все проще простого: по правую руку когда-то висел экран. Значит, с левой стороны…

Над столом пронесся громкий вздох облегчения, и я догадался, что проиграл.

Лица просветлели даже у тех, кто вместе со мной поставил на «зеро» и теперь тоже пострадал. Оно и понятно. Собственную неудачу воспринимаешь куда спокойнее, когда рядом с тобой — человек, пострадавший еще сильнее.

Психологический феномен. Если бы я зарыдал и стал рвать на себе волосы, были бы осчастливлены даже те, кто проигрался в пух. Но это было бы чересчур.

— Дис сет, руж, импэр, манк, — вновь равнодушно сказал крупье. Опасения не оправдались. Иностранцу с моноклем разок повезло, но только раз. Второй раз он продул наравне с другими.

— Номер семнадцать выиграл, — зашептал мне успокоенный ангел. — Красное, нечет, низ…

Впрочем, я и сам видел, что шарику, наконец, надоело выбирать «зеро».

Умный шарик, не подвел Якова Семеновича. Теперь предстояло чем-нибудь занять у стола своего краснолицего соглядатая. Может, он и славный дядька, однако не из тех, с кем я пошел бы в разведку. В разведку, как и в сортир, я вообще предпочитаю ходить самостоятельно, без провожатых.

— Плят! — выругался я по-русски, наблюдая, как мои фишки уплывают новым счастливцам. Надеюсь, физиономия моя выглядела достаточно кисло. Как у человека, которому остается лишь заполировать свою неудачу рюмкой-другой местного коньяка в баре.

Элегантный крупье снова предложил делать ставки. Среди моих соседей за столомозник легкий шумок. Некоторые мадам примялись давать советы своим благоверным мордовэротам, те негромко огрызались, не торопясь воспользоваться мудрыми указаниями. Самое времятсюда линять.

— Где есть бар? — мрачно поинтересовался я у ангела-хранителя.

— Сей момент! — оживился краснолицый. — Плиз, я покажу.

— Ноу, — пресек я его инициативу, раскладывая фишки еще в несколько кучек.

— Ты… оставаться. Играть за меня…

На ломаном русском я объяснил вишневому, какую горку фишек ему надлежит перевести обратно в деньги, какую — оставить себе за труды и какую — использовать для дальнейшей игры. Когда ангелу-хранителю стало ясно, что американец с моноклем хочет каждый раз ставить по сто баксов на то же число семнадцать, вишневый господин посмотрел на меня почти с неприкрытой жалостью.

Часть моих денег, конечно, уходили в пользу заведения, но уж больно велик был перепад от моего грандиозного выигрыша к очевидным потерям всех моих фишек.

Ангел даже предпринял слабую , попытку уговорить меня обождать или выбрать разные комбинации, но я немедленно сделал вид, что перестал понимать по-русски. Вишневый пожал плечами, знаками и мычанием показал мне, где тут бар и ватерклозет, и остался у стола разбазаривать мой без труда нажитый капитал.

А я вышел из зала, миновал длинный кольцевой : коридор, однако, вместо того чтобы спускаться вниз к заветным буквам «WC» или двигаться вправо навстречу приглушенной музыке, — вдруг полез вверх по винтовой лестнице навстречу неизвестности. Должно быть, от волнения и обиды мистер Джейкоб потерял способность ориентироваться на местности. С американцами такое бывает.

Шел в комнату, попал в другую. Даже Америку, между прочим, открыли таким вот неожиданным способом: хотели Индию, а получили сами знаете что. Наверху меня уже ждали. Здоровенный детина в костюме-тройке защитного цвета без улыбки взирал на визитера. Положение у детины было на редкость удобным. Один пинок — и незваный гость летит обратно вниз, пересчитывая на ходу металлические ступени.

Правда, в этом смокинге и в монокле выглядел я на удивление мирно. Как обычный иностранец, заплутавший по малой нужде.

— Сюда нельзя, — лениво произнес детина, — Служебный вход.

— Йес! — радостно закивал я, преодолевая еще пару ступенек. — Мэнсрум.

Ватерклозет, о'кей!

Мои перемещения не встревожили охранника, и он утерял инициативу.

— Я вам русским языком говорю… — начал было детина, но как раз в этот момент американский мистер Джейкоб вознамерился резким движением поправить свой пробор. Да так неловко, что по пути въехал локтем в солнечное сплетение охраннику.

— Сорри! — виновато сказал я и посторонился, давая возможность детине сделать все, что он захочет. А именно — хрюкнуть, сложиться пополам и покатиться вниз по лестнице. Каждый раз через две ступеньки на третью у детины что-то неприятно громыхало за пазухой. То ли металлическая фляжка, то ли автомат. По моим расчетам, сила инерции обязана была доставить беднягу прямо к дверям «WC», где человек в полной отключке вызывает понимание,но не подозрение.

Овладев господствующей высотой, я не успокоился на достигнутом. Дверь служебного выхода манила, я не мог противиться искушению. За дверью обнаружилась узкая уходящая вверх галерея, где могли бы разминуться два человека, но третий — уже с трудом. В пору, когда «Вишенка» еще не расцвела на Арбате и в «Художественном» крутили художественные фильмы, здесь наверняка находилась будка киномеханика… Пока же тут находилась парочка явных громил с самыми неприветливыми будками. Очевидно, шум на лестнице насторожил их — посему два дула двух «кольтов» были нацелены мне прямо в лоб.

— Ты кто такой? — спросил один из громил. Тот, что стоял поближе. Его предшественник на лестнице был, по крайней мере, вежлив и обращался ко мне на «вы». Чем выше поднимаешься, тем больше хамства. Глядишь — в конце галереи меня и вовсе могут послать непечатно. Что за времена, что за нравы!

— Я — к вашему шефу, объяснил я на чистом русском языке. Мистер Джейкоб временно уступал место господину Якову. — Моя фамилия Штерн.

После такого признания любой разумный громила должен был бы уступить мне дорогу, сказать: «Проходите, Яков Семенович!» и гостеприимно улыбнуться. Увы, здешняя охрана была темной и необразованной. На невысоком челе ближайшего громилы не отразилось ничего.

— Ты кто такой? — с угрозой в голосе повторил он. — Кто тебя послал?

Для полного кайфа не хватало лишь яркого света в лицо и вопроса: «Кто с тобой работает?!»

— Никто меня не послал, — попытался втолковать я громилам такую простую вещь. — Я сам пришел.

— Может, он просто псих? — предположил второй охранник. — Или проигрался и пришел права качать? А?

На прямой вопрос следовало бы дать честный ответ.

— Проигрался, — подтвердил я. — Поставил на «зеро» и…

Будки у громил приобрели осмысленное выражение. Наверное, сюда хоть изредка, но забирались несчастные, которым не повезло. И тех приходилось усмирять доступными средствами.

— Пшел вон, — уже не угрожающе, а просто брезгливо сказал ближайший охранник. Второй тоже придвинулся поближе, собираясь оскорбить меня действием в случае непослушания.

— Ухожу, ухожу, — покладисто сказал я и уже повернулся к двери лицом, к громилам — спиной. Руки мои обхватили косяк, а вот ноги… Раз — и я взбрыкнул, словно необъезженный мустанг. Такой фокус рискованно показывать в больших залах, где от копыт мустанга есть куда уклониться. Но зато в узкой галерее прием сработал с четкостью, изумившей даже меня. Каждый из двух ботинок нашел свою цель. Раздались хруст, клацанье зубов, короткие вскрики — после чего из нас троих только я один смог передвигаться по галерее на своих двоих, а те двое громил только ползком. И то — через полчаса, не раньше. Я, честно говоря, надеялся управиться быстрее.

Метров через пятнадцать галерея еще больше сузилась и в конечном счете я уперся в ровную глухую стену. Тупик. Тот, кто оборудовал в этом , месте укрытие, свалял большого дурака: не доверяя маскировке, он еще забаррикадировал свое убежище громилами охраны. Не окажись на лестнице и наверху вооруженных субъектов, даже я, может быть, не сообразил, что искать вход надо именно здесь.

Пустое место и голую стену сторожить никто не станет.

Я тщательно обследовал каждый сантиметр ровной тупиковой поверхности и отыскал на ощупь шов и дверные петли, почти полностью утопленные в стену. Дверь открывалась внутрь, что заметно упрощало дело. При большом желании ее можно было выбить с небольшого разбега. Однако для начала я решил интеллигентно постучаться.

В этом забытом богом уголке казино «Вишенка» интеллигентность, представьте, еще ценили. Дверь осторожно приотворилась, и из нее высунулась бритая ушастая голова. Высунулась всего сантиметров на пять, — но рукоятке моего «Макарова» и этого расстояния было довольно. Я интеллигентно тюкнул по голове, и, когда ее неуклюжий обладатель с шумом плюхнулся на пол, я получил право войти. И не надо теперь говорить, будто бы Яков Семенович Штерн предпочитает входить без стука.

— Можно к вам? — Этим вопросом я предварил свое появление. Человек, пришедший сюда с дурными намерениями, не стал бы так говорить. Он вторгся бы быстро и молча. И почти наверняка получил бы в живот очередь из пулемета «РПК-74» — убойной машины в умелых руках. Прицельная дальность-тысяча метров, боевая скорострельность — до ста пятидесяти выстрелов в минуту. Плохой человек, явившись сюда, испытал бы на своей шкуре эти замечательные тактико-технические данные. Мне же, как человеку приветливому и миролюбивому, вместо очереди в живот досталось только обещание:

— Одно движение — и стреляю.

Пулемет держал в руках ночной кошмар писателя Ляхова — иссиня-черный брюнет с большими усами.

— Брось пистолет, — скомандовал брюнет. Я без раздумий выпустил из пальцев свой «макаров».

— Ты пришел меня убить? — осведомился брюнет. Ему очень хотелось выглядеть чуть ли не Терминатором, но голос выдавал. Это был голос смертельно уставшего и вдобавок порядком испуганного человека. Хорошо еще, ему хватило выдержки не начинать стрельбу с порога.

— Я не собираюсь вас убивать, — очень медленно и очень разборчиво проговорил я. — Моя фамилия Штерн. Я не киллер, я частный детектив.

Специализируюсь по книжным делам…

Вот уже третий день я вращался среди граждан, которым моя фамилия ничего не говорит. Если и брюнет на нее никак не отреагирует-значит, я ем свой детективный хлеб напрасно.

По лицу человека с РПК-74 пробежала смутная тень узнавания.

— Штерн… Штерн… забормотал брюнет, не опуская ствола. — Штерн, который нашел «Эротический роман»?.. Конечно, я знаю про вас.

— Ну что за народ! — с обидой подумал я. — Хоть тест проводи на стереотипность мышления! Великий поэт — Пушкин, часть лица — нос, лучшее дело сыщика Штерна — поиск этого дурацкого тиража. Штерн, между прочим, остановил резню на Волхонке, вычислил «доппелей» в Госдуме, спас «витязей» от перехвата, на каждом арбитраже распинается, как Демосфен… Но публика помнит прежде всего эту глупую историю с «Эротическим романом»! И книга-то была дрянь, и искал я ее тираж полтора месяца. И вообще это было у меня первым делом на книжном поприще…

— Тот самый Штерн, могу паспорт показать, — сварливо произнес я. — Рад, что вы обо мне слышали… Может, уберете пулемет, а, Игорь Алекперович? Палец у вас на курке, того и гляди — стрельнет…

— Сначала объясните, что вам надо и как вы меня нашли. — Игорь Алекперович Искандеров, один из хозяев издательства «Тетрис», опустил ствол пулемета.

Однако не убрал его совсем. Так что раньше я рисковал получить несколько пуль в живот, а теперь дело бы ограничилось перебитыми ногами. Скажите спасибо, что наш усатый брюнет хоть на «вы» уже перешел. Первый хороший признак: убивать не станет. Моя репутация меня бережет. Вызывает доверие.

— Мне надо просто с вами поговорить, — все так же медленно объяснил я этому пулеметчику. — А как я вас нашел… Это отдельная песня. Будем пока для краткости считать, что я вас вычислил. Кстати, по ходу вычислений мне пришлось ветречаться с разными и не всегда приятными людьми а также чуть не оказаться в эпицентре взрыва.. В вашем, Игорь Алекперович, боксе на ярмарке ВВЦ. Стоило нам с Жилиным немного промедлить — и меня бы сейчас здесь не было. Причем Жилин-то в этом боксе ждал именно вас. Но дождался чемоданчика с миной…

Наконец-то Искандеров совсем опустил свою смертоносную игрушку. Теперь дуло смотрело в пол.

— Значит, вы думаете, что это я… — ошеломленно произнес он.

— Нет-нет, — успокоил я Искандерова. — Я не исключаю, что это вас…

Мое предположение Игоря Алекперовича совсем не обрадовало. Однако, как я понял, не слишком-то удивило.

— Аллах его знает, — потерянно проговорил он. — Сам ничего понять не могу.

В щель забился, дрожу… Охрану вот усилил… Как вам ее удалось пройти?

— С трудом, Игорь Алекперович, с трудом, — сильно польстил я громилам и здоровяку на лестнице. —Крепкие парни…

Словно бы в подтверждение моих слов наружная дверь распахнулась, и к нам не то вошли, не то вползли донельзя обозленные громилы. Вооружены они были все теми же здоровенными «кольтами» сорок пятого калибра.

— Шеф! — процедил один из них сквозь оставшиеся зубы. — Отодвиньтесь, мы его держим на мушке.

Со страдальческой гримасой Искандеров отмахнулся от своих доблестных охранников.

— Сгиньте! — буркнул он. — Не видите — у нас совещание!

Охранники переглянулись и сгинули. Вместе с ними на четвереньках покинул комнату и бритоголовый тюкнутый сиделец. Мы остались одни. Я подобрал с пола свой «Макаров», сдул пыль и вернул его обратно в кобуру под мышкой. Искандеров с шумом водрузил свой пулемет на полированный стол. И сел на табуретку рядом с ним.

— Что же вы все-таки от меня хотите? — не слишком приветливо спросил он. — Раз вы тот самый Штерн, шантаж я исключаю. Вы не из тех…

— Не из тех, — подтвердил я. Честное имя избавляло меня от многих хлопот.

Плюс кристально честная фамилия.

— Но я все равно пока не понял, чем обязан… — приветливости в голосе у Искандерова прибавилось ненамного.

— Игорь Алекперович, — ответил я задушевным тоном. — Вы мне ничем не обязаны. Равно как и я вам. Я работаю не на «Тетрис», а на себя. У меня появились проблемы, в суть которых я вдаваться не буду. Возможно, они пересекаются с вашими проблемами. Возможно, нет. Расскажите-ка мне обо всем.

Хуже-то не будет, по крайней мере…

Я специально выбрал очень обтекаемое выражение «обо всем», потому как не вполне представлял себе, что же конкретно случилось с Искандеровым. Однако Игорь Алекперович, как я и ожидал, не стал переспрашивать и уточнять.

Все неприятности господина Искандерова начались дней пять назад. Сперва были странные телефонные звонки домой и в «Тетрис». В трубке слышались только щелчки, треск и нечто вроде хихиканья. Игорь Алекперович устроил скандал на ГТС, вообразив, будто в его районе что-то случилось с телефонной линией — и это в то время, как он, соучредитель солидного издательства «Тетрис», ждет важного звонка от своих компаньонов из Уругвая. На городской телефонной станции Искандерова уверили, что все в порядке и в доказательство даже еще раз прозвонили обе линии в присутствии клиента: все работало, соединялось и разъединялось. Тогда-то Игорь Алекперович еще не догадывался, что первые звонки — психическая атака. Через день неизвестные перестали молчать и хихикать в трубку и стали разговорчивее. «Тетрису» было рекомендовано не раздражать серьезных людей…

— Каких именно людей? — прервал я Искандерова.

— Э-э, — горестно махнул рукой Игорь Алекперович. — Думаете, я не спросил?

Спросил. «Серьезных» — и все тут.

Не будучи человеком слабонервным, Искандеров на всякий случай обратился к местному гауляйтеру господину Цыпе. Знает ли господин Штерн этого Цыпу? О, да, господин Штерн прекрасно знает Вячеслава Николаевича Цыпляева, увальня с куриными — под стать фамилии — мозгами. Более всего на свете Цыпа не любит нештатных ситуаций не предусмотренных его скудным опытом. Свой участок Цыпа получил в наследство от двоюродного брата — вместе с добрым советом не суетиться, и тогда все будет прекрасно. Видимо, поэтому в разговоре с Искандеровым гауляйтер, зевая, посоветовал спать спокойно, на глупые угрозы не обращать внимания, поскольку он, Цыпа, к «Тетрису» .никаких претензий не имеет.

«А если они от слов перейдут к делу?» — поинтересовался не слишком-то успокоенный Искандеров. «Тогда и приходите, окажем помощь, — пообещал увалень Цыпа. — Если чужие — мальчиков пошлем. Если свои — дожмем на арбитраже…» На следующее утро после визита к гауляйтеру Цыпе на голову Игоря Алекперовича свалился кирпич. Ну, не совсем на голову — иначе некому было бы сейчас рассказывать, — но очень близко. Произошло это на выходе из собственного подъезда. Бритоголовый телохранитель обследовал крышу и никаких случайных кирпичей там не обнаружил. Игорь Алекперович специально упаковал кирпич для доказательства преступных намерений неизвестных шантажистов, однако продемонстрировать его Цыпе не успел. Через час на Зубовском бульваре «Мерседес» Искандерова попал в аварию, и только благодаря ловкости шофера все остались живы и даже «мере» не слишком пострадал…

— На вас там микроавтобус наехал, «Диетическое яйцо»? — припомнил я сообщение по радио «Эхо столицы».

— А-а, какое там «Яйцо»! — раздраженно проговорил Искандеров. —Те пострадали просто за компанию с нами. Какие-то сволочи на «Скорой» вывернули…

Нас подрезали — и рванули себе на красный как ни в чем не бывало. И я так понимаю: нарочно нас подрезали, специально аварии хотели. Врачи-убийцы, я бы так сказал…

Мне стало неуютно: призрак «Скорой», отправленной мной на дно подвала, успел и здесь наследить. Я почти не сомневался, что на Зубовском и лотом на Казакова проявила себя одна и та же машина, вечная ей память. Не знаю уж, насколько врачами были те, кто играл со мной в кошки-мышки, но что убийцами — наверняка.

— Пожалуйста, дальше, Игорь Алекперович, — попросил я, видя, что Искандеров выжидательно смотрит на меня: не скажу ли я чего. Должно быть, при упоминании о «Скорой» на лице моем нечто все-таки отразилось. Обычно мне в таких случаях удается хранить невозмутимость, но тут, вероятно, расслабился.

Вам «кол» по лицедейству, Яков Семенович.

Так и не дождавшись разъяснений, соучредитель «Тетриса» продолжил свой печальный рассказ. Собственно, продолжение было кратким. После аварии Игорь Алекперович предпочел скрыться и немного выждать, но потом сгорел его издательский офис — и у Искандерова хватило ума законопатиться как можно глубже, отменить все встречи и перейти на нелегальное положение. А когда он узнал о том, что случилось в павильоне ВВЦ, — перебрался окончательно в «Вишенку» и усилил охрану… А потом пришел вот господин Штерн в смокинге…

— И сколько продлится нелегальное положение? — осведомился Штерн-в-смокинге.

Игорь Алекперович окончательно утратил всякое сходство с Терминатором, неловко пожал плечами и сообщил, что до конца месяца, как минимум. Укрытие надежное, охрана какая-никакая имеется, да и в «Вишенку» попадет не каждый. А там вернутся из Уругвая Терехов с Трифоновым, и совместно втроем они что-нибудь придумают. У Терехова остались хорошие связи в органах, а у Трифонова лучше получатся объяснения с Цыпой. Должен же гауляйтер, наконец, понять, что неизвестные давно от угроз перешли к делу…

— Хороший у вас план, — выслушав Искандерова, прокомментировал я. — Очень перспективный. Значит, вы так и не узнали, кто вам угрожает и чего хочет. Вы просто заперлись тут в «Вишенке» с пулеметом и ждете у моря погоды… Здесь вы как в ловушке, это же ясно!

Игорь Алекперович, насупясь, заметил, что для него «Вишенка» — что дом родной, он здесь знает все ходы и выходы и при необходимости может уйти подвалами. И пулемет с собой не брать.

— Ну, допустим, — не стал спорить я. Подвалами — значит, подвалами. — Тогда я перехожу к наводящим вопросам. Готовы на них отвечать?

— В пределах разумного, — объявил осторожный Искандеров. — Точные цифры всех наших доходов и расходов…

— Игорь Алекперович, — устало возразил я. — Я — не налоговая полиция.

Держите свои цифры при себе, сколько хотите. Мне нужна другая информация…

Скажите только, у «Тетриса» большие долги?

— Мелочь! — без малейших колебаний отозвался Искандеров. — Балахне треть кредита еще не выплатили за бумагу. Можайску — в пределах штуки баксов… И еще какие-то пустяки.

— Вроде гонораров своим авторам, — подсказал я.

Игорь Алекперович усмехнулся:

— А-а, вот у вас, значит, какая версия! Мы кому-то из авторов не заплатили, и кто-то, оскорбившись, хочет мне отомстить… Это — чепуха, господин Штерн!

— То есть вы платите авторам вовремя, уточнил я. — Я правильно вас понял, Игорь Алекперович?

— Конечно, нет, — спокойно возразил Искандеров. — у нас издательство, а не собес. Если можем не платить — не платим. Предположим, рукопись пришла по почте, из Кошкодавска Кривоглазовой губернии. Мы ее приняли, опубликовали. Но ли автора мы не знаем и он ничей не сват и не кум — будем тянуть с оплатой до последнего. Скажем, что адрес потерялся, следов нет…

— Неужто рукописи присылают? — удивился я.

Мне-то казалось, что такая практика давно отмерла. Нынешний автор — вроде Жилина, все учитывает: ты — мне, я — тебе. Почте не доверяет, предпочитает оказию, курьеров и т.п.

— Присылают, — заверил меня Искандеров. — У «Тетриса» самотек большой.

Рассказы шлю стихи, переводы… Кое-что неплохого качества. Если вы мне не верите…

— Что вы, верю, Игорь Алекперович, — нетерпеливо сказал я. — Итак, я слушаю внимательно. Мы остановились на моей версии, вами изложенной. Кто-то, оскорбившись, хочет отомстить…

— Повторяю, это — полная белиберда, — убежденно произнес Искандеров. — У нас слишком низкие гонорары, чтобы из-за них на нас накатывать. У киллеров, я читал, солидные расценки. Чтобы оплатить услуги убийцы, вам пришлось бы издать у нас, как минимум, пятитомное собрание сочинений и деньги получить одномоментно. И то, наверное, за такую сумму вы сможете нанять далеко не всякого киллера. Кроме того…

— Так-так, — поощрил я Искандерова. — Продолжайте, Игорь Алекперович.

— Кроме того, — вновь усмехнулся Искандеров. — Московским авторам мы предпочитаем всем платить. Аванс плюс роялти. Чтобы не делали «Тетрису» в столице антирекламу.

— Боюсь, без рекламации все-таки не обойдется, — сказал я. — Есть вот такой поэт, Новицкий…

— Перед Владленом я виноват, — легко согласился Искандеров. — Никуда не денешься. Вы с ним разговаривали? Он на меня обиделся, да? Я как раз собрался расплатиться с ним, когда началась вся эта катавасия… Слушайте, Штерн, деньги у меня пока есть. Я-то сижу в норе, но, может, вы передадите?

— Поздновато, — я покачал головой. — Новицкий сейчас в реанимации, и неизвестно, выкарабкается ли. Его опять ограбили.

Я не стал делиться с Искандеровым своими подозрениями по поводу этого странноватого происшествия, чтобы лишний раз не напугать издателя новыми подозрениями. Чем меньше люди знают, тем спокойнее живут на свете. Одного меня тянет знать побольше всяких неприятных вещей. Словно Джордано Бруно какого.

— Жалко старика, — слегка погрустнел Игорь Алекперович. — Это все Алла виновата, насоветовала! Надо было не ворота ставить, а колючку пустить по всему периметру. И напряжение врубить вольт на триста восемьдесят. А я ему говорил…

— Чувствовалось, милого Гарика Искандерова куда больше взволновало не столько самочувствие ограбленного поэта, сколько собственные давешние советы, которым поэт не внял.

Для приличия я выдержал паузу-подождал, не будет ли угодно Игорю Алекперовичу еще поговорить о бедном поэте. Однако соучредителю «Тетриса» не было угодно. Издатели, как и частные детективы, люди вполне бессердечные.

Чтобы покончить с версией об авторе-мстителе, я осведомился, не виноват ли Искандеров заодно и перед неким Ляховым. Игорь Алекперович весьма энергично объявил мне, что у некоего Ляхова к издательству не должно быть никаких претензий. Аванс тот получил, но роялти ему не скоро светит. Не раскупается книжечка. Сам Искандеров вообще жалеет, что «Вопли и овцы» были изданы.

Понадеялись на отблеск былой популярности создателя «Тяжелого пара», да промахнулись. Про махинации в районной избирательной комиссии еегодня может с интересом читать лишь ненормальный. Остальные-то знают: мухлюют наверху.

— Мухлюют? — переспросил я.

— Точно так, откликнулся издатель Искандеров и для верности пристукнул пальцами по полизанному магазину лежащего на столе РПК. — В нашем государстве — да чтобы не мухлевали? глядите на эти думские рожи! Какой нормальный человек по своей воле стал бы их выбирать?..

Я вспомнил мрачное предсказаньице комментатора с «Эха столицы» — что мы еще добровольно изберем в президенты клетчатого типа, — однако не стал вести политических дискуссий. У нас тут частный детектив, а не политический триллер.

— Раз уж речь зашла о государстве, — сказал я. —У «Тетриса», случаем, не было с ним каких-нибудь разногласий?

— В каком это смысле? — настороженно поинтересовался Игорь Алекперович. — Предварительная цензура у нас отменена, и год у нас пока еще не тридцать седьмой…

Я оценил иронию своего собеседника.

— Нет, я не об этом, — уточнил я. — Не было ли к вам каких-либо приватных претензий со стороны госбезопасности, Службы ПБ, УО или РУ? Мало ли какие бывают оказии…

Я нарочно поместил ведомство генерал-полковника Сухарева в середину списка и теперь ждал реакции.

— Спаси аллах! — замахал руками Игорь Алекперович. — Нигде и никогда! Мы против властей не бунтуем, как сказал классик.

Не похоже было, что соучредитель «Тетриса» решил мне соврать. Отмахивался и отнекивался он прямо-таки истово. И на лице его читалась полная непричастность к делам тайных и явных спецслужб.

— Пусть так, — согласился я. — Закроем эту тему. Откроем другую. У государства, что ни говори, есть и приятные для издательств стороны…

Искандеров понял меня мгновенно.

— Да-а, госзаказ… — мечтательно протянул он. —Такие деньги можно прокрутить, федеральная программа, учебники, всякая агитлитература. Нам, господин Штерн, от пирога ни разу не доставалось, все другие расхватывали…

— Значит, ни разу? — осведомился я. Игорь Алекперович с нескрываемым интересом уставился на меня.

— У вас что, другие сведения? — жадно спросил он. — Нам хотят что-то дать?

«Несколько дней назад, — подумал я, — у меня была твердая уверенность, что так оно и есть. Аккурат после разговора с генерал-полковником и до беседы с господином Гринюком». Теперь-то я догадывался, что вся история с изданием президентских мемуаров в «Тетрисе» — блеф. Я не понимал причины блефа, однако это, как говорится, совсем другая история.

— Увы, — огорчил я Искандерова. — Вопрос у меня, так сказать, абстрактный.

Сослагательное наклонение.

— Ответ же мой будет конкретный, — сказал Игорь Алекперович. — Нет, ни разу. Мы и близко не стояли. Потому мы крутим рулетку тут, а не там — госкредиты на всем готовеньком.

Господин Искандеров очень вовремя напомнил мне, в каком заведении протекает наш непринужденный разговор. Отнюдь не в издательстве.

— Игорь Алекперовяч, — осторожно проговорил я. — Как я уже сказал, точные цифры вашего баланса меня ни капельки не интересуют. Но вы сами сейчас кто: соучредитель издательства или по-прежнему хозяин казино «Вишенка»?

— Это имеет отношение к теме нашей беседы? — глянул исподлобья Искандеров.

Мне даже почудилось, будто пальцы его вновь потянулись к пулемету. Точнее, к спусковому крючку.

— Имеет, и самое прямое, — подтвердил я.

Искандеров стал нервно полировать пальцами приклад своего ручняка.

— Официально я вышел из совета директоров «Вишенки», — наконец, произнес Игорь Алекперович, не глядя на меня. — Есть соответствующие документы, все по закону. Была даже публикация в «Московском листке»…

Я вопросительно посмотрел в глаза Искандерова, надеясь на продолжение фразы. «А неофициально?» — спросил я мысленно.

Оказалось, Игорь Алекперович наделен задатками телепатических способностей.

— Неофициально я и здесь, и там, — глухо признался Искандеров. — Налоги «Вишенка» платит аккуратно, но вот «черная» наличность… Сами знаете, она образуется как бы непроизвольно, оприходовать ее нельзя. Можно только пропить… Или, как говорится, отмыть. Мы не пропиваем.

Я и раньше предполагал нечто в таком духе.

— Ясно, — кивнул я. — «Тетрис» при «Вишенке» как дочерняя структура.

Неофициально, конечно. Ну, так это обычная…

— Господин Штерн, — с непонятной досадой в голосе перебил меня Искандеров.

— Я работаю в книжном бизнесе всего ничего, однако о вас успел услышать кое-что хорошее. Только поэтому сейчас мы с вами общаемся. А совсем не потому, что вы явились сюда с пистолетом и отлупили мою охрану…

Я вновь кивнул, пока не понимая, куда он клонит.

— …Но вы все-таки — детектив, — продолжил Искандеров. — Простите, я не хочу вас обидеть и в моем незавидном положении делать это тем более глупо… Вы рассуждаете линейно, как детектив. Все гораздо сложнее, есть система обратных связей… Вам не попадалась наша «Большая энциклопедия азартных игр»?

Игорь Алекперович снова предупредил мой нарождающийся вопрос. Отлично, пусть инициатива исходит от него.

— Попадалась, — кратко ответил я.

— А вы не помните, сколько вы за нее заплатили? Не правда ли, дешево?

Я напрягся, пытаясь вспомнить, сколько же я за нее платил. А ведь действительно — недорого, иначе я бы не уложился в полтинник. Да уж, наблюдательность моя оказалась не на высоте. Хотя я был тогда очень занят спором с пигалицей-продавщицей. От женщин — одни беды.

— Дешево, — вынужден был подтвердить я. — Однако при чем тут…

— Не торопитесь, — остановил меня Искандеров, поднимая палец. Роскошные черные усы его важно топорщились. В это мгновение он был похож на проповедующего жука, — Лучше признайте, что обычный покупатель едва ли упустит случай задешево приобрести книгу, которая называется «Большая энциклопедия…».

Даже если это энциклопедия кролиководства.

— Вы правы, — не слишком уверенно проговорил я. Кажется, впервые за все время нашего разговора Игорь Алекперович забыл про опасности и неведомые угрозы и говорил, словно пел.

— Тысячу раз прав! — заявил Искандеров. — Вот вам пример обратной связи.

«Вишенка» вкладывает деньги в книгу, книга приносит «Вишенке» новых клиентов.

Я невольно улыбнулся столь наивной вере в действенность печатного слова.

Только неофит в книжном деле, вроде Игоря Алекперовича, мог рассчитывать на такой быстрый эффект.

— Не вижу тут ничего смешного, — тут же произнес Искандеров. — Вы читали в книге раздел «Рулетка»?

— Как вам сказать… — замялся я. Эту почетную обязанность я, как известно, переложил на исполнительного Славу Родина. А сам проглядел лишь по верхам.

— И все-таки? — не отставал Искандеров. Вид у него был по-прежнему важный и немного таинственный.

— Так, перелистал, — сказал я полуправду. — р мне доподлинно известно, что это компиляция. — Э-э, — протянул Игорь Алекперович. — Вы, значит, невнимательны. Не скрою, я и впрямь кое-что позаимствовал у некоторых авторов…

— Минутку! — прервал я его, чтобы зафиксировать чистосердечное признание.

— К. Вишняков — это вы, верно? Я правильно вас понял?

Игорь Алекперович и не намеревался отпираться.

— Правильно, — небрежно согласился он. — В определенной степени. Однако вы меня не дослушали, господин Штерн. Компиляция здесь лишь частичная, там двадцать страниц моих собственных вставок… Так вот. Будущего игрока трудно заманить в зал простым обещанием выигрышей. Его можно заманить знаете чем?

Системой! Кто не мечтает управлять фортуной? Во всем мире известно более сотни систем, каждая из которых обещает верный выигрыш. Есть «Мартингейл», есть «Биарриц», есть система «Черная магия», «Виши», «Перевернутый Король». Есть потрясающая «Система Лапласа», тридцать две логически неуязвимые позиции.

Знаменитый Джероламо Кардано полжизни потратил, чтобы проверить одну из таких систем… Подумайте, Штерн! Если люди верят жуликам, экстрасенсам, политикам и создателям финансовых «пирамид», почему бы им не поверить умным людям — математикам с богатым опытом? Число азартных людей ограничено, и наша массовая клиентура в один несчастливый день перестанет приносить «Вишенке» прибыль.

Почему бы уже сейчас не поискать волонтеров, верящих не в судьбу, а в точные числа? Таких ведь большинство. Обратите внимание, господин Штерн: в судьбу, в приметы, в дурной глаз, привидения и прочую чертовщину верит по-прежнему не так уж много людей. Подавляющее большинство верит в то, что можно описать хоть видимостью науки: в биолокацию, психополя, зомби, хилеров и тому подобное…

Перед моим мысленным взором в туже секунду предстал сумасшедший Ляхов. Что ж, Искандеров недалек от истины. Даже помешательства сегодня специфичны.

— …Возьмем для примера самое простое, с увлечением говорил между тем Игорь Алекперович. — Система «Кьюбан». Чистая теория вероятности. В третьей колонке на восемь красных номеров приходится три черных. Стало быть, в каждой партии делаем сразу две ставки: на черное и на всю третью колонку. Выигрыш гарантирован, не так ли?

Я замороченно кивнул.

— Не так! — с торжеством произнес Игорь Алекперович. — Вы забыли про «зеро». «Зеро» непредсказуемо. В тот момент, когда вам кажется, что система работает безупречно, появляется ноль — и съедает ваш выигрыш. Но вы уже на крючке, вы ставите снова и снова. Возьмем более сложную систему"Канселейшн"…

Я мягко прервал усатого брюнета Искандерова.

— Игорь Алекперович, — сказал я. — Так, может, дело не в «Тетрисе», а в «Вишенке»? Если только представить, что ваши конкуренты из других казино…

Искандеров энергично покачал головой:

— Отпадает. За каждым заведением жестко закреплены территории по столице.

Казино в Москве так мало, что в этой сфере не нужны ни гауляйте-ры, ни арбитраж. Разборок нет, все слишком на виду. Я точно знаю, что делается в «Голден паласе», в «Метрополе», в «Ройяле» или в «Карусели», а там тоже отлично знают, что творится в «Вишенке». Здесь могут вас перекупить, но кирпич на голову? но пожар в офисе?.. Стиль не тот, я это знаю. Я это чувствую.

«Хорошо живут, — не без зависти подумал я. — Цивилизованный бизнес, не то что наш. А пулемет в кабинете так, на крайний случай. Ворон пугать».

— Игорь Алекперович, — я посмотрел с грустью ка часы. Пора было иностранцу Стерну возвращаться из бара. И возвращаться ни с чем. — Я больше не стану вас беспокоить, я уйду. Но подумайте хорошенько, кто же и почему может играть против вас? Так уж вышло, что сам я попал в круг ваших приятностей, как будто заразился от вас. Вы должны понять и простить мое любопытство. Все, что происходит, тоже имеет какую-то закономерность. Но какую?

Искандеров невесело усмехнулся:

— Я-то надеялся, вы мне теперь сами что-нибудь расскажете. Или хоть присоветуете, как частный детектив.

Я поправил смокинг, протер свой монокль и снова надел.

— Совет у меня только один, — проговорил я. — Если у вас есть другое убежище, уходите из «Вишенки». Для того чтобы вас здесь найти, не надо быть великим частным детективом. Стоит лишь внимательно рассмотреть вашу «Большую энциклопедию». Снимок главной рулетки в зале сделан именно отсюда, из бывшей будки киномеханика. Правильно?

Искандеров озадаченно почесал в затылке.

— Об этом я как-то не подумал, — признался он. —Хотя, когда мы готовили книгу, никто и не собирался прятаться…

Обратный путь в игорный зал я проделал беспрепятственно. На физиономиях бритого телохранителя и двух битых громил, правда, написано было горячее желание разобраться со мной по-свойски. Однако великодушный Игорь Алекперович как раз-таки это строго-настрого запретил им делать — в знак уважения к моим профессиональным заслугам. Детину в костюме-тройке защитного цвета я застал именно в том месте, где и ожидал; рядом с дверью в «WC». Первая жертва моего любопытства все еще пребывала в состоянии некоторого шока после падения, хотя уже слабо шевелилась. Чтобы чуть загладить свою вину перед охранником (все-таки он называл меня на «вы»!), я нашарил в кармане десятку и сунул ему в руку. Все еще в беспамятстве детина захрустел десятибаксовои купюрой и, похоже, звук этот начал возвращать его к жизни. Мне же оставалось напоследок еще совсем немного побыть в шкуре американца, дабы не смущать персонал неожиданным превращением. А затем — распрощаться с гостеприимным ангелом и покинуть «Вишенку» с целым ворохом новых вопросов и без единого ответа. Моя встреча с господином Искандеровым обогатила меня всего на рубль: Игорь Алекперович все-таки всучил мне мой традиционный символический задаток в обмен на обещание, если что, представлять интересы «Тетриса». Я не стал отказываться, поскольку все равно занимался этим делом. Только теперь к спортивному интересу мог прибавиться гонорар — если я узнаю, кто же, черт возьми, и, трижды черт возьми, с какой целью устроил «Тетрису» и Якову Семеновичу заодно это развлечение…

Когда я, слегка пошатываясь, вернулся к главной рулетке как бы из бара, безжалостный шарик доедал мои последние фишки. Краснолицый ангел, очевидно, вошел во вкус и переживал потерю остатков моего выигрыша как собственную беду.

Что называется, увлекся.

— Профукали денежки, — с осуждением в голосе произнес он, возвращая мой неприкосновенный запас в пять сотен. — Семнадцать так больше ни разу и не выпало.

— Что есть «профукали»? — машинально осведомился я.

— От слова «фак», — в сердцах ответил вишневый, но, вспомнив вдруг, кто он и кто я, кротко добавил:

— Сорри, мистер.

«Ничего удивительного», — подумал я, покидая «Вишенку» под дружные прощальные возгласы швейцарской гвардии у дверей. Только Шону Коннери, великому Джеймсу Бонду, посчастливилось однажды выиграть тридцать тысяч баксов, трижды оставив на «17». Яков Семенович Штерн — всего лишь жалкий эпигон. Он, конечно, узнал за сегодняшний вечер много интересного про издательство «Тетрис» и примкнувшую к нему «Вишенку». Однако Яков Семенович по-прежнему не понимает, какое отношение все это имеет к истории, в которую он самозабвенно впутался.

Последняя надежда, книга фальшивого Вишнякова — и та оказалась пустым номером, как и прочие книги-версии с моего стола. Что ты будешь делать, и тут — «зеро»!

Теперь, правда, можно заподозрить, что у господина генерал-полковника Сухарева вырос огромный зуб не на «Тетрис», но именно на «Вишенку». Допустим, Его Превосходительство проиграл в здешнюю рулетку половину государственной казны и решил замести следы… Нет, этот вариант исключается. Наша жизнь фантастична, но не до такой степени. К тому же проигрыш клиентом любой мало-мальски крупной суммы сразу становился известен хозяевам казино, и Игорь Алекперович отнюдь не идиот, чтобы из-за денег ссориться с Службой ПБ и посягать на государственную казну. Игорь Алекперович против властей не бунтует. Да и не стал бы я на месте генерал-полковника в ближайший месяц-полтора вообще светиться в злачных местах: выборы на носу, любая оплошность в команде Президента добавит очков его соперникам — в том числе и клетчатому претенденту. Ему в особенности. «Неужели мы все-таки изберем клетчатого? — с внезапным унынием подумал я. — Ох, не хотелось бы. Может, пронесет? Смилуйся, государыня рыбка,спаси и сохрани».

Ничего не сказала рыбка старику Якову, только хвостиком вильнула и ушла в глубину. От нас, дураков, подальше…

Выйдя из казино, я вновь убедился в легкомысленности наших синоптиков: вопреки их прогнозам, дождь прошел, ветер утих, луну не загораживали никакие тучи. Шофер Константин, присовокупив к свету луны тусклую лампочку в салоне посольского «Форда», даже умудрялся что-то читать.

— Я бы поберег глаза, — наставительно проговорил я, садясь в машину. — Я, конечно, сам люблю почитать, но…

Шофер Константин отложил книжку, которая оказалась толстым пособием «Как быстрее разбогатеть».

— Ничего, — хихикнул он, заводя мотор. — Мы привычные. И книжка больно интересная. Столько способов стать миллионером, что глаза разбегаются… Там, в казино, одни миллионеры, да, Яков Семенович?

— Каждый второй, — ответил я. — Они там напополам с миллиардерами. И у каждого в руках точно такое же пособие по разбогатению…

Шофер Константин вновь радостно захихикал. Это не помешало ему одновременно ловко вырулить со стоянки возле «Вишенки» и направить бег нашего — вернее, американского — экипажа в направлении моего дома. Догадавшись вскоре, что я больше не расположен к юмору и разговорам, Костя проявил невероятную силу воли и тактично промолчал всю обратную дорогу. Лишь неподалеку уже от моего дома он осторожно предложил мне сделать небольшой маневр и подогнать авто прямо к подъезду.

— Спасибо, Константин, — отказался я. — Тут темновато и тесновато для машины, еще поцарапаете. Я уж сам дойду, здесь два шага… Счастливо доехать.

«Форд» старушки-американки на прощание бибикнул и скрылся, а я отправился пешком, надеясь, что на последней стометровке ничего со мной не случится.

Однако я, должно быть, своим вторым «зеро» исчерпал на сегодня все запасы везения. Когда от заветного подъезда меня отделяло всего каких-то метров пятьдесят, дорогу мне заступила чрезвычайно несимпатичная троица. Два бугая, похожих на ресторанных вышибал, и худосочный шибздик между ними. Не думаю, что эту троицу послал сюда на вертолете Игорь Алекперович, вдруг тосковав о потерянном рубле. Скорее всего парни — из другой оперы. Внешне они напоминали урядных наезжал, но я как частный детектив с большим опытом знал: в эту пору обычных наезжал здесь не бывает. Пустынно, клиентов нет. Выходит дожидались меня.

"Делать нечего, — досадливо подумал я. — Путь к дому придется прокладывать с боями. Возможно, неся потери в живой силе и боевой технике.

Техники, правда, у меня с собой было маловато — один «Макаров». И тем я пока не желал размахивать. Вдруг как-нибудь само рассосется".

Три сомнительных богатыря молча стали брать меня в полукольцо.

— Значит так, ребята, — бодро скомандовал я, чтобы слегка раззадорить молчаливых крокодилов. — Скидывайтесь по червонцу — и свободны. Я сегодня не в настроении убивать, вам повезло. Разойдемся мирно.

Как всегда, мое легкое хамство принесло свои плоды. Два бугая накинулись справа и слева, намереваясь захватить меня в плен по частям и начать с конечностей. Третий же, тощий, замахнулся на меня каким-то холодным оружием.

Одинокий фонарь над подъездом в полусотне метров отсюда давал не так много света, тип оружия навскидку определить я не смог. По-моему, у нападавшего было что-то необычное для здешних мест — очень тонкий стилет или вязальная спица.

Нечто тонкое и острое. Конечно, запоздало догадался я, ведь с помощью предмета тупого и толстого, вроде батона колбасы, в человеке никак нельзя наделать дырок. Ребята разбираются в оружии.

Похоже, я недооценил квалификацию бугаев справа и слева. Оба они обладали сноровкой не вышибал, а едва ли не санитаров из психушки: в руки мои вцепились на совесть. Однако парни определенно не читали в детстве Архимеда, а ведь умный древний грек еще давным-давно грозился перевернуть весь мир, как только ему дадут точку опоры. Моя задача была значительно скромнее, весь мир я не собирался трогать. Добровольно подарив нападавшим правую и левую руки, я получил сразу две точки опоры. Отныне мне уже ничего не мешало проверить на прочность типа с очень холодным оружием. Что я и сделал, изо всех сил наподдав свободными ногами шибздика по корпусу. Очень хорошо, что в профессиональном боксе удары ногами запрещены, иначе все нокауты кончались точно так же, как этот. Центральный нападавший выронил свой стилет и, словно кегля, отлетел в темноту, далеко за пределы воображаемого ринга. Звук падения об асфальт и сдавленный крик не развеселили оставшуюся парочку, а, сдается мне, слегка деморализовали. Наверное, оба фланговых бугая привыкли иметь дело с нервными клиентами, которые, попав в захват, начинают беспорядочно сучить ручками-ножками. Как только в моих действиях обнаружился порядок, парочка заметно пала духом. Я резко дернул левым локтем, угодил им в чужую шею, после чего парень слева пал заодно и телом. В строю остался хлопец номер три, которого я вознамерился взять в качестве «языка» и допросить в ближайшем подъезде. Но и на старуху бывает проруха. Бугай справа, оставшись в одиночестве, не стал дожидаться пленения, а, сильно толкнув меня, бросился наутек. Хорошо еще, что парень не стал оборачиваться. А то бы он увидел, как Яков Семенович Штерн с преглупой физиономией валится на землю. И ладно бы только валится! Неприятный треск материи заставил меня похолодеть. Так и есть!

Замечательный смокинг, краса и гордость моего гардероба, лопнул сразу в двух местах, я это почувствовал на ощупь. И пока я лихорадочно проверял, насколько глубоки мои потери, где-то за деревьями взревел мотор — и неопознанное транспортное средство скрылось, унося незадачливых седоков. Для порядка я осмотрел место происшествия, надеясь найти хоть ибздика, получившего нокаут. Но раненых и убитых на поле боя мне обнаружить не удалось. Должно быть, я слишком долго переживал удар по смокингу и дал врагам шанс достойно отступить. Впрочем, кое-какие трофеи на поле боя мне посчастливилось собрать, несмотря на недостаток освещения. А именно — оружие нападения плюс какое-то круглое стеклышко и мягкий сверток. Я донес свою добычу до фонаря над подъездом и там рассмотрел внимательно.

Сразить меня пытались — кто бы мог подумать? — вовсе не стилетом и даже не спицей, а тонким шприцем, заполненным какой-то серебристой дрянью. Стеклышко при ближайшем рассмотрении оказалось треснутым моноклем, к тому же моим собственным. Наверное, я сам на него и наступил, когда обронил его в драке.

Черт, еще одна потеря, обидно-то как!

Сверток оказался белым халатом, довольно чистым и без особых примет. В таких халатах у нас ходят парикмахеры, продавцы, лаборанты… Ну, и врачи-убийцы, конечно. Как сказал бы Игорь Алекперович. И если учесть, что парикмахеры и продавцы едва ли используют шприцы в качестве холодного оружия, то цепочка вырисовывалась более чем…

Эту захватывающую мысль я начал обдумывать еще на лестнице в родном подъезде, поднимаясь на свой этаж. К тому моменту, когда я добрался до квартиры, отомкнул все замки и вступил в мое индивидуальное убежище, что-то любопытное уже забрезжило в мозгах. К сожалению, плодотворное течение мыслей Я.С. Штерна было грубо прервано. Проклятый телефон на кухне внезапно забился в истерике.

Я подскочил к скандалисту, поднял трубку, ожидая, как всегда, услышать бдительный голос Славы Родина. Из всех моих знакомых только он ухитрялся звонить так невпопад и бесцеремонно нарушать ход моей мыслительной деятельности. Профессиональной, между прочим, деятельности. Дедуктивной и индуктивной.

— Славка, имей совесть! — крикнул я в трубку. — Сколько раз я тебя просил…

— Почему Славка? — удивился в трубке совсем не родинский голос. — Нет, синьор Яков, я вам не Славка. Я имею удовольствие предупредить вас, что моя акция состоится завтра. В двенадцать дня на Красной площади, у Лобного места.

— Какая еще акция? — измученно прошептал я, сразу узнавая говорившего. Мои замечательные догадки моментально выветрились из головы, и я замер у телефона в предвкушении новых неприятностей. Беды у меня никогда не ходят в одиночку, а наваливаются все разом, словно уличное шакалье из-за угла.

— Какая акция? — радостно переспросил знакомый голос. И сам ответил:

— Ужасно эффектная! Ужасно!

Обнадежив меня таким образом, сиятельное отродье граф Паоло Токарев бросил трубку.

Глава пятая

ГРАФ ИГРАЕТ С ОГНЕМ

К девяти утра я натер мозоль на указательном пальце, безуспешно пытаясь дозвониться до кого-нибудь из бывших коллег с Петровки, 38. В прежние времена майор Окунь появлялся в своем рабочем кабинете не позднее 7.00, однако теперь его номер отзывался ленивыми гудками. То ли в МУРе телефонные номера поменялись, то ли майор уже с ранней поры гонялся за бандитами, но, вернее всего, Окунь переживал последствия чьих-то именин и физически не мог явиться на службу. Или просто пребывал в легком штопоре. В мое время такие прорывы случались у майора не чаще одного раза в месяц, однако нынче времена на дворе куда более веселые, и Окунь вполне мог бы изменить график своих нагрузочно-разгрузочных дней. Естественная, между прочим, реакция на стрессы.

Если человек абсолютно трезво взирает на окружающий мир — то он-то сегодня и есть первейший кандидат к Кащенко.

Моя версия выглядела достаточно убедительно, и тем не менее я от нее в конце концов отказался: вместе с окуневским дружно молчали номера Вальки Канистерова и еще нескольких моих знакомых соратников по МУРу. Массовый одновременный запой — это было бы слишком для Петровки, несмотря на все стрессы и вчерашнюю плохую погоду. В прежние годы у нас существовало четкое правило очередности, согласно которому совсем оголить фронт работы было бы решительно невозможно. Даже если половина личного состава по разным причинам стояла на ушах, всегда находился один, твердо стоящий на ногах и поддерживающий высокую муровскую марку. Сегодня я при всем желании не мог найти даже этого одного.

Отчаявшись, я набрал свой бывший номер. Просто так, на всякий случай.

Когда я покидал стены здания на Петровке, обиженный тогда Окунь заверил меня, что он сделает бывший кабинет Я. С. Штерна мемориальным: туда будут складывать пыльные папки, полусписанные вещдоки, старую амуницию и прочий милицейский хлам. В назидание всем прочим дезертирам.

— Капитан Лебедякин, — неожиданно откликнулся номер. Я читал, будто один известный средневековый химик закупоривал в реторту немножко подмоченной глины и ожидал, что там самозародится органическая жизнь. В принципе я не исключал возможности зарождения новой муровской жизни из старых папочек с нераскрытыми делами. Вполне возможно, фамилия гомункулуса окажется именно Лебедякин — все-таки лучше, чем Франкенштейн.

— Капитан, а капитан, — проговорил я панибратским тоном. — Что-то я до вашего майора Окуня дозвониться не могу. Он что, взял однодневный отпуск?

Упрямый гомункулус из моего бывшего кабинета не принял легкомысленного тона.

— Майор отсутствует по уважительной причине, — важно сказал капитан. — Он в служебной краткосрочной командировке. А кто его спрашивает?

Вместо ответа я положил трубку на рычаг. Майор, разумеется, находился не в запое, а в отъезде. Для людей с понятием типа меня слово «краткосрочный» сразу все объясняло: Окуня, Вальку и еще двух-трех ребят бросили куда-то в провинцию, на помощь местным мегрэ. Где у нас на окраине, интересно, вспух очередной волдырь? Понято где. В горах. Как раз в те дни, когда помощь бывших коллег нужна мне до зарезу, их командируют в Самую Свободную Республику — разбираться, кто же это чуть не угрохал драгоценного Камиля Убатиева. Очень вовремя. И, главное, очень перспективно. В тех краях стреляет каждый камень, попробуй-ка, собери улики… И попробуй-ка заодно объясни трезвому капитану Лебедякину, что мстительный граф в Москве может быть поопаснее любого стихийного бедствия в горах.

Я тяжело вздохнул. Неприятности шли косяком, словно селедка в дни нереста.

Я сверился по справочнику и набрал номер милицейского участка, в поле внимания которого находится Красная площадь с прилегающими к ней зданиями культурно-исторического значения, включая маленький домик с мумией внутри.

— Райотдел, — сообщил мне томный голос на другом конце провода. — Старший сержант Пастушенко.

— С вами говорят из Государственной Думы, — медленно, с достоинством сказал я. — Депутат Маслов, заместитель председателя Комитета по безопасности.

Дело чрезвычайной важности.

— Я уже записываю, господин Маслов, живо кликнулся старший сержант, демонстрируя положительность и усердие. Младший милицейский состав — как, впрочем, и старший — парламентариев не боялся, однако сегодня все предпочитали открыто не грубить народным избранникам без серьезных оснований. Депутаты слыли публикой довольно-таки скандальной: мент, превысивший в беседе с депутатом квоту ежедневного хамства, рисковал остаться без сладкого.

— Товарищ Маслов, — процедил я, чтобы у мента Пастушенко не оставалось сомнений, что он общается именно с членом парламента.

— Виноват, товарищ Маслов, — поправился старший сержант. — Слушаю вас.

Теперь требовалось очень аккуратно выбирать выражения, не преуменьшая, но и не преувеличивая степень возможной угрозы, исходящей от графа. Если я скажу, что злоумышленник намеревается взорвать Кремль, старший сержант немедленно переадресует меня к Службе ПБ, чего мне совершено не хотелось. Надо было придумать беду поменьше.

— До нашего думского Комитета дошли сведения, — начал я, — что сегодня в двенадцать часов дня на вверенной вам Красной площади будет проведена преступная акция…

— Какого рода акция? — с заметным любопытством, переходящим в легкую обеспокоенность, осведомился у меня Пастушенко.

Старший сержант задал хороший вопрос. После телефонного звонка графа Фьорованти делла Токарева я сам ломал голову над тем, какое же очередное паскудство предпримет этот борец с пиратством. Обстрел лотка на Савеловском был, как я понял, небольшой разминкой. Что же, черт возьми, граф считает акцией? Публичное заклание на Лобном месте кого-то из издателей-пиратов? Или, может быть, громкий тротиловый трах-бабах под девизом: «Так будет со всеми, кто покусится на мои авторские права»? Черт его знает, какие формы протеста сегодня модны в Италии…

— Так что за преступление ожидается на площади? — повторил свой вопрос старший сержант Пастушенко.

И тут я дал маху. Мне бы надо было придумать нечто умеренно-неприятное, как раз на уровне полномочий райотдела милиции. Что-то чуть меньше взрыва гранаты и чуть больше семейной склоки с битьем посуды под присмотром Минина и Пожарского.

— Акция протеста… — брякнул я наугад и сразу понял, что сделал непоправимую ошибку.

— Не волнуйтесь, товарищ Маслов, — успокоил меня Пастушенко, мигом утрачивая всякое любопытство к моей новости. — Если демонстрация или шествие не зарегистрированы в мэрии, мы примем строгие меры.

На практике это означало: пришлют двух раздолбаев из числа постовых, и не к двенадцати, а к двум. За последние десять лет Красная площадь выдержала уже столько различных акций протеста любой расцветки, что удивить старшего сержанта психованным графом мелитопольского замеса было просто невозможно.

— Акция может иметь серьезные… — попытался я было усилить прессинг.

— Все будет в порядке, товарищ депутат, — вежливо остановил меня Пастушенко, чей голос вновь приобрел первоначальную томность. Наверняка старший сержант был уже уверен, что я руками милиции пытаюсь устроить пакость каким-то своим недругам из других думских фракций. Исправить мою оплошность стало невозможно.

Я с досадой кинул трубку на рычаг, по-английски уходя от дальнейшего разговора. Официальные стражи порядка в последнее время обленились не меньше, чем стражи неофициальные. И у гауляйтера вроде Цыпы, и у мента наподобие Пастушенко на все вопросы теперь один ответ: «Не паникуйте. Вот убьют вас, тогда и приходите к нам баловаться…»

Я с трудом подавил желание набрать номер Живчика Тараса и посоветовать ему в такой-то час посетить главную площадь России. Тарас — не Цыпа, он бы козликом примчался в центр, чтобы получить в свои руки вредителя. Однако звонить Тарасу я все-таки не стал. Во-первых — потому что существовала пусть небольшая, но вероятность моей собственной ошибки. Во-вторых, любая высадка Тарасова десанта на чужой территории тотчас бы стала формальным поводом для нового арбитража.

Сивобородый Витек Топорянский (по кличке, сами понимаете, Топор), гауляйтер сих мест, более чем ревниво относился к покушениям на суверенитет. В свое время право контроля над книжными точками на Никольской, на Ильинке и на Москворецкой стоило будущему гауляйтеру Топору немалых жертв и финансовых осложнений.

Если-бы Тарас хоть пальцем пошевелил в районе, отведенном Топорянскому, — новая распря закрутилась бы в десять минут.

Таким образом, у меня оставался единственный путь: как всегда, делать все самому. Правда, на этот раз без помощника мне не управиться. В сказках, прочитанных мной в раннем детстве, у Ивана-дурака вечно крутилась под рукой дюжина всякой живности, готовой прийти к тому на помощь хотя бы из сочувствия к его искусно симулируемой дурости. К концу любой сказки каждая собака уже знала его легкую походку. Увы, Яков Семенович Штерн обычно производил впечатление умника, потому и с помощниками дела у него обстояли похуже. Волонтер Слава Родин — вот и весь резерв Главного Командования. Но резерв мы трогать-то и не будем…

После некоторых сомнений я отыскал в блокноте номер «витязей». Я был уверен, что Тим Гаранин не откажется мне пособить, особенно после того случая с «Великолепной Анной». Однако именно поэтому я и сомневался сначала: слишком уж часто мне приходится злоупотреблять хорошим отношением людей, которым я некогда оказал профессиональную помощь. Может, у вас есть вариант получше, Яков Семенович? — спросил я самого себя. Не издевайтесь, Яков Семенович, — ответил, я на свой же риторический вопрос и набрал номер Тима Гаранина.

Гаранин спокойно и деловито выслушал меня, задал пару коротких вопросов, а затем спросил олько:

— Куда мне подъехать?

Я объяснил. Настроение мое немного улучшилось. Никаких колебаний в голосе Тима я, к счастью, не обнаружил. Может, у него и были срочные дела, и не было особого желания ввязываться в чужую авантюру, однако просьба Яши для него оказалась главнее. Кроме того, Гаранин терпеть не мог романов графа Паоло Токарева, считая их надругательством над жанром детектива. Так что у Тима были и личные мотивы оказать мне поддержку. Маленькие, но были.

Без двадцати двенадцать я открыл дверцу «Москвича» Тима, припаркованного, как мы и договаривались, возле «Радиотоваров» на Ильинке. Выяснилось, что Гаранин приехал не один: на заднем сиденье машины чинно восседал кандидат наук Алексей Арнольдович Рунин, большой специалист по поэзии «серебряного века». Но в бою худосочный и близорукий Рунин был совершенно бесполезен.

— Я — с вами! — непреклонным тоном объявил мне сей ученый муж. — И не возражайте, Яков Семенович. Вы помогли «Витязю», мой святой долг — помочь вам.

В молодости я неплохо владел джиу-джитсу..

Тим виновато кашлянул. Обуздать боевой пыл своего соратника по издательству ему так и не удалось. Моими планами третий лишний не был предусмотрен, однако я все-таки не стал удалять с оля добровольца. Пусть не кулаки, но глаза и уши Рунина нам тоже могли сгодиться. Еще ни в одной сказке сказочный дурак не отбраковывал помещиков: дескать, ты — со мной, а ты — проваливай.

— Уговорили, Алексей Арнольдович, — покладисто сказал я. — Может, вам и придется еще вспомнить молодость… А теперь приготовьтесь, господа, добавил я, уже обращаясь к обоим соратникам. — Через десять минут идем. И накрепко запомните мое условие. Если сам граф не появится на площади, и вам двоим делать там нечего. Я сам произведу осмотр на месте, а вы останетесь в тылу. Насколько я знаю, сам Токарев в пиротехнике профан, но вот про его телохранителя я этого сказать не могу. Просто не в курсе.

Алексей Арнольдович снял очки и стал протирать стекла. Этот жест, вероятно, свидетельствовал о его глубокой сосредоточенности. Тим же просто слушал меня и изредка кивал.

— Если на горизонте возникнет сам граф, — продолжал я, — тогда действуем по другому плану. Я не знаю, что собирается выкинуть его сиятельство, и надо быть готовым ко всему. В случае чего я нейтрализую телохранителя, а Тимофей — хватает графа. И тащит его в нашу машину…

— А я? — обиженно спросил Алексей Арнольдович. — Я тоже могу кого-нибудь хватать…

— Господин Рунин остается в арьергарде, — объяснил я. — И ждет моих устных распоряжений.

Тима интересовало другое:

— А как мы подберемся к нему незаметно? Я потеребил приклеенную бородку-эспаньолку, в которой я не так уж сильно был похож на привычного Якова Семеновича, столь знакомого графу. Бородка, пожалуй, придавала мне сходство с рассеянным профессором или художником — как тех обычно изображают плохие карикатуристы. Такую богему, оторванную от реальности.

— Подберемся, можешь быть спокоен, — заверил я Тима. — Если граф явится, будет и публика. Его паскудное сиятельство обожает публику. Репетицию он провел на вокзале, а уж сюда наверняка зазвал кучу народа…

Я не ошибся. У Лобного места уже сгрудилась оживленная толпа, которая состояла по преимуществу из разнокалиберных граждан с видеокамерами, фотоаппаратами и диктофонами. «Пресса, это уже веселее», — подумал я, и мы влились в толпу. Первый мой план действий, к счастью, отпал сам собой: и граф, и его шкаф-телохранитель тоже были на месте и громко переговаривались по-итальянски. Увидев Токарева, я успокоился. Стало быть, его акция не связана с пиротехникой. Некоторые подозрения внушали два здоровенных мешка, сваленные у самых ног графа. О содержимом мешков мы могли только догадываться. Надеюсь, там лежат не издатели-пираты, приготовленные мстительным Токаревым для публичной экзекуции. Журналистская братия счастлива будет получить такую сенсацию, но мы-то с Тимом, если что, смертоубийства не допустим.

— Жду устных распоряжений, — конспиративно прошептал стоящий рядом Алексей Арнольдович.

У меня, наконец, возникла идея, как мне занять нашего третьего компаньона без ущерба для его самолюбия.

— Господин Рунин, — тихо осведомился я, —. вы в своих очках хорошо видите?

Кандидат наук с достоинством кивнул.

— Тогда слушайте внимательно, — сказал я. — Мы с Тимофеем сейчас проберемся как можно ближе к этой парочке. Вы же оставайтесь здесь, сзади, и следите за ними во все окуляры. Как только дело запахнет криминалом, крикните погромче…

Алексей Арнольдович выхватил из бокового кармана маленькую записную книжечку и огрызок карандаша.

— Текст крика? — тихонько осведомился он. Разу чувствовалось, что Рунин — человек науки, привыкший к системному подходу.

— Произвольный, — не стал я ограничивать свободу Рунина. — «Караул!», «Ура!» или «Ногу свело!» Главное — громкость. Пусть репортеры повернутся к вам, и тогда Токарев — наш. Задача понятна?

— Понятна, — очень серьезно шепнул Алексей Арнольдович.

Я сделал знак Тиму, и мы медленно стали пробираться сквозь репортерскую могучую кучку. Делали мы это по возможности деликатно, а потому достигли первых рядов ровно к двенадцати.

Ударили куранты. Торжественный граф, одетый сегодня еще более богато и более безвкусно, чем прежде, хлопнул в ладоши.

— Дамы и господа. — провозгласил он. — Я, Павел Токарев, граф Фьорованти делла Винченца, итальянский писатель русского происхождения…

Минут пять граф перечислял одни свои заслуги перед литературой и всем мировым сообществом. К концу пятой минуты по журналистским рядам пробежал ропот недовольства, а несколько человек с видеокамерами демонстративно прекратили съемку. Только один журналист с профессиональным «Бетакамом» исправно продолжал ловить занудливого Паоло своим объективом. По репликам, которые оператор отпускал своему ассистенту, я сообразил, что усердный господин — итальянец.

Очевидно, того грела мысль снять новую серию необычайных приключений итальянца в России. Все же остальные репортеры ждали собственно приключений.

Граф Паоло Токарев, надо думать, и сам заметил, что несколько затянул вступление. Кое-как закруглив его, писатель повелительно щелкнул пальцами.

Шкаф-телохранитель вскрыл один из мешков, в котором обнаружилось несколько внушительного вида канистр.

Репортеры моментально оживились в предвкушении зрелища. Стоящий рядом со мной растрепанный бородач аж крякнул от удовольствия.

— Самосожжение будет, клянусь вам! — возбужденно объяснил он ближайшему соседу с эспаньолкой, коим как раз и был я. — Сейчас он обольет себя бензином, вот увидите!..

Я недоверчиво пожал плечами. Конечно, флюиды безумия у нас витают в воздухе, однако граф меньше всего был похож на самосожженца. Люди, которые собираются превратить себя в факел, одеваются гораздо дешевле.

— Дамы и господа! — вновь возвестил граф. — Леди и джентльмены! Синьоры и синьориты!.. — Последние слова были явно обращены к двум журналистам-соотечественникам, из которых, правда, ни один не был синьоритой.

Репортеры заинтересованно притихли. В воздухе повисло только легчайшее электрическое жужжание видеокамер.

— Сейчас будет проведена акция! — упирая на последнее слово, заявил Токарев-Фьорованти, окидывая орлиным взором толпу. — В знак протеста против бесстыдного произвола, которые чинят российские издательства…

Я, предосторожности ради, сделал несколько шажочков в сторону графа. На всякий пожарный — в прямом смысле слова — случай. Шкаф-телохранитель тем временем уже раскупорил пару канистр. Отчетливо запахло бензином. Мой бородатенький сосед тоже придвинулся поближе. Не для того, естественно, чтобы спасать, а чтобы лучше видеть. Морда у бородача была блаженная, так и напрашивалась на оплеуху.

— …Это зрелище может вас шокировать, — граф бросил быстрый взгляд на канистры, — но, мама миа, таков мой последний шанс быть услышанным на своей бывшей Родине…

— Мама миа! — отчетливо произнес итальянский оператор, То ли так сочувствовал графу, то ли бго видеокамеру заело в самый ответственный момент.

— Сейчас вы все увидите, как горит писатель Токарев, — на сиятельном лице возникла гримаса хорошо отрепетированного отчаяния. — Как пылают его сокровенные мысли, плоть и кровь писателя.

Граф щелкнул пальцами и раздельно, по слогам,проговорил:

— Ау-то-да-фе!

Для полноты картины не хватало лишь барабанной дроби и обморока какой-нибудь нервной дамочки из публики. Однако барабан сюда, на Лобное место, никто не додумался захватить, а с нервами у журналистов было все в порядке: и не такое видывали.

Вероятно, сам Паоло Токарев все-таки надеялся хоть на один обморок. Он выбросил вперед правую руку в отличной замшевой перчатке и повторил голосом приговоренного к мучительной смерти:

— Ау-то-да-фе!!

К сожалению, граф сильно переоценил образованность журналистской братии. Я бы на его месте не выпендривался и употреблял перед видеокамерами поменьше умных иностранных слов из ассортимента Святой Инквизиции. Не в коня корм. Из всей толпы графское словцо понял только кандидат наук Рунин.

— Караул! — воскликнул в толпе Рунин. — Ура! Ногу свело!..

Алексей Арнольдович честно исполнил мой приказ. Он лишь поторопился со своим криком. Увы, граф еще не совершил на площади ничего предосудительного, за что его можно было бы хватать. Кроме того, рунинский академический фальцет никак не тянул на полноценный громкий вопль. Поэтому-то наш выстрел получился холостым. Тихий козлетон Алексея Арнольдовича никого из репортеров не отвлек, а графу даже придал уверенности.

— Престо, престо! — скомандовал он шкафу-телохранителю. Тот развязал второй таинственный мешок и вывалил на брусчатку площади его содержимое.

У менй сразу отлегло от сердца: в мешке были одни книги, сочинения самого Токарева в хороших переплетах 7БЦ. Целые две большие вязанки книг.

Готовясь к своей акции, граф здорово потратился, зато скупил столько собственной макулатуры, что хватило бы на целую библиотеку для сельской школы.

Если бы, конечно, какой-нибудь остолоп додумался комплектовать школьные библиотеки сочинениями графа Фьорованти.

Недолго думая, сиятельный Токарев опорожнил содержимое канистр на вязанки своих сочинений, затем принял из лап телохранителя зажигалку и, картинно морщась, кинул искорку прямо на груду книг. Кинул — и благоразумно отскочил в сторону.

Из искры, как и положено, возгорелось приличное пламя. Сперва столб огня поднялся аж метра на три, однако быстро успокоился. И видеокамеры репортеров спокойно смогли запечатлеть довольно пакостное и скучное зрелище — костер из книг.

— Вот, посмотрите! — Граф горестно и горделиво одновременно ткнул пальчиком в направлении костра. — Я, писатель Павел Токарев, граф Фьорованти, сжигаю свои книги! Это — незаконные, пиратские издания. Я призываю вас всех поднять свой голос против интеллектуального пиратства…

Токарев достал из кармана тщательно сложенную бумаженцию и, развернув, принялся читать:

— От имени творческой интеллигенции русского зарубежья…

Над толпой пронесся единодушный разочарованный выдох.

— А самосожжение где? — обидчиво выкрикнул кто-то самый нетерпеливый.

Граф запнулся, поднял глаза от своей декларации.

— Это и есть самосожжение… — растерянно произнес он. — Символическое, так сказать…

Итак, от имени и отчасти по поручению творческой…

Речь его была тут же прервана несколькими громкими криками: «Трус!», «А еще граф.называетcя!» Кое-кто из журналистов, по-моему, еще не потерял надежды, что граф сейчас устыдится и шагнет в костер. Другие, вслух ругаясь, начали зачехлять свою аппаратуру.

— Но подождите… — жалобно воззвал Токарев. — Вы ведь не думали, в самом деле, будто я…

— Сдрейфил! — выкрикнул оскорбленный в лучших чувствах соседний бородач. — Коперник взошел на костер ради идеи!..

Насколько я помню, Коперник-то как раз избежал костра, в отличие от синьора Бруно. Но сейчас было глупо объяснять бородачу его небольшое заблуждение.

— Только одну минуточку!.. — пролепетал организатор акции, тщетно стараясь вернуть расположение журналистов. — Два абзаца из моей Декларации, а потом я отвечу на все ваши…

Публика ответила дружным свистом. Репортеры вели себя еще хуже, чем мои гауляйтеры на арбитраже. И кстати, среди них не было арбитра, способного навести порядок. Один итальянский оператор добросовестно прилип к видеокамере, намереваясь отснять весь сюжет до конца.

— Только время зря потеряли! — пробился сквозь свист злой бас, выразивший общее мнение.

Лицо графа страдальчески перекосилось. Мне показалось, что он вот-вот сделает отмашку своему вооруженному шкафу, тот выхватит из-под полы «ингрем» и начнет палить в толпу. Если на Савеловском стреляли, почему бы не пострелять и на Лобном месте? Только теперь Яков Семенович Штерн начеку. До шкафа-телохранителя — не больше двух прыжков. Поглядим, кто успеет раньше: он — выстрелить или я допрыгнуть? Я не сомневался, что я.

Однако обошлось без стрельбы. На горизонте замаячили две милицейские фуражки, и у графа появился шанс. Пусть не сгореть за идею, но хоть отправиться за нее в участок и тем самым себя частично реабилитировать.

— Меня сейчас арестуют! — радостно выкрикнул Токарев. — Меня, графа! И я пойду в каземат с высоко поднятой головой!.. Потому что интеллектуальная собственность…

Репортеры, зачехлившие было камеры, стали сноровисто их расчехлять. Арест на Красной площади графа-пропагандиста был сенсацией послабее, чем самосожжение, но все-таки — лучше, чем ничего. Секунд тридцать в вечерних теленовостях обеспечено.

Однако сегодня графа преследовало клиническое невезение — словно бы в насмешку над его усилиями.

Пока милиционеры неторопливо пересекали площадь, на Лобном месте рядом с затухающим костром возникла загадочная фигура в наглухо застегнутом плаще. В руках у нового персонажа был пузатый портфель.

Появление фигуры вызвало в стане репортеров некоторое оживление.

Пришельца, должно быть, многие знали. Растрепанный бородач, стыдивший Токарева Коперником, сразу повеселел.

— Фойер явился, — доверительно сообщил он своему ближайшему соседу, которым снова оказался я. — Этот-то свое дело знает…

Граф с тревогой смотрел на человека в плаще, явно не предусмотренного сценарием его провалившейся акции. Зато загадочный Фойер не обращал на графа никакого внимания. Он внимательно осмотрел все канистры, нашел ту, где еще оставалось немного бензина, и плеснул остатки в костер. Скудное пламя тоже заметно повеселело.

— Обычно они вместе с Глухарем работают, — поделился со мной бородач. — Но тот сейчас, горят, в Париже. Поехал облаивать памятник Луи Пастеру… Ничего, этот и в одиночку справится.

Несмотря на отсутствие Глухаря, человек по имени Фойер действовал спокойно и сосредоточенно. Убедившись, что костер не потухнет, Фойер открыл портфель и извлек оттуда маленький граммофончик. Покрутил рукоятку и очень серьезно объявил публике:

— Римский-Корсаков. «Снегурочка». Партия Снегурочки — Аркадий Фойер.

Из раструба граммофона донеслись звуки, слабо напоминающие музыку. Скорее это было похоже на ритмичное царапанье кошачьих когтей об оконное стекло.

— Позвольте… — пробормотал вконец уничтоженный граф Токарев.

— Не мешайте, гражданин, — строго оборвал его исполнитель партии Снегурочки. После чего всунул граммофончик с царапающей музыкой прямо в лапы шкафу-телохранителю. Тот машинально взял эту бандуру. Представьте себе удивленный кирпич — и вы поймете, как выглядела в этот момент физиономия мафиозо.

Легко разделавшись с конкурентами, Фойер одним движением руки обнажился.

Теперь его одежду составляла лишь белая балетная пачка и черный бантик на шее.

Именно в таком облачении Фойер и стал шустро прыгать через костер. Взад — вперед, взад — вперед. Прыжки его подчинялись ритмике царапаний из граммофона.

Зрелище было на редкость отталкивающим. Полуголый Фойер и без костра был весьма нехорош собой — сутулый, костистый, непропорционально сложенный, а после нескольких прыжков к этим эпитетам смело можно было бы добавить слово «чумазый». Вдобавок каждое второе па новоявленной Снегурочки сопровождалось дикими воплями: «Гори-гори ясно! Чтобы! Не! Погасло!»

К тому времени, когда два милиционера, наконец, добрались до эпицентра происшествия, Фойер окончательно загрязнился и приобрел сходство с одним из маленьких лебедей, которого, не ощипывая, сразу поставили в духовку и к тому же сделали слишком сильный огонь.

— Мастер! Настоящий мастер! — восторженно прокомментировал соседний бородач. — Любой перформанс присвоит… Талант!

Граф Фьорованти делла Токарев воспринял приход милиции как знак избавления от бед.

— Я сдаюсь добровольно, — произнес он, косясь на милицейские дубинки. — Вяжите меня! — И граф сложил руки в расчете на наручники.

Героический порыв сиятельного Токарева прошел, однако, не замеченным уже никем, кроме нас с Тимом и оператора-соотечественника. Один из милиционеров небрежно отодвинул графа в публику, другой принял из лап графского телохранителя уже замолчавший граммофончик.

— Твои художества, Аркадий? лениво поинтересовался первый мент у закопченного Фойера, кивая на догорающий костер.

— Мои! — бесстыже соврал исполнитель партии Снегурочки, разом отнимая у графа даже право посидеть в кутузке. — Это, сержант, пролог к хеппенингу в защиту наших рефрижераторов.

Бедный граф Токарев, мгновенно лишенный надежды на мученичество, попытался что-то протестующе пискнуть. Без толку.

— Заплатишь штраф, Аркадий, — все так же лениво проговорил мент. — За нарушение общественного… И так далее.

— Хоть сейчас, — согласился довольный Фойер. — Искусство требует жертв.

Пикассо тоже сперва не понимали. У меня как у художника новой волны…

Поняв, что чумазый наглец считает себя еще и художником, граф Паоло Токарев был полностью Деморализован.

— Бедная Россия, — простонал он тихо. Лучшей возможности для пленения Токарева трудно было себе представить. Мой план захвата номер два вовсе не пригодился: граф упал в наши руки, как переспелое яблоко, и отрешенно согласился на все наши условия. А именно-уйти с площади, переговорить со мной в нашем «Москвиче» и даже отпустить шкафа-телохранителя на время беседы в ближайшую тратторию. Проще говоря — в закусочную на углу Ильинки и Ветошного переулка.

— У моей Бьянки-покойницы была коллекция живописи, — печально поведал мне граф, еще не придя в себя после увиденного. — Маленькая, но очень неплохая.

Тинторетто, Караваджо, одно полотно Пинтуриккьо… Ну, почему тот ужасный человек на площади назвал себя художником?..

Я, однако, захватил Токарева в плен отнюдь не для того, чтобы отвечать на его вопросы. Тем более на те, на которые ответов не существует. Кроме одного:"Такова жизнь".

— Времена меняются, — произнес я. — Вчера был в моде Тинторетто, сегодня —Аркадий Фойер. Я полагаю, Тинторетто не умел так здорово сигать через костер?..

Моя кощунственная реплика привела графа в чувство. Он внезапно осмотрелся и увидел, что сидит в чьей-то машине рядом с типом в бороде-эспаньолке.

— Да вы кто, собственно говоря… — начал было граф Паоло. — И по какому праву…

Я трижды дернул себя за приклеенную бородку, пока, наконец, не оторвал ее совсем. А клея-то было совсем чуть-чуть, прочный продукт.

— Яша Штерн, — узнал меня граф. — Да-да, я приглашал тебя на акцию…

Какой позор, Яша!

Этот голый ужасный тип…

С утра я еще ненавидел графа, но сейчас уже ничего, кроме жалости, к нему не испытывал.

— Синьор Токарев, — проговорил я, для быстроты опуская титулы. — Вам необходимо побыстрее уехать из Москвы и вообще из России. Стрельба по лотку на Савеловском имела последствия. Гауляйтеры обижены. В любой момент они могут обо всем догадаться…

— Я уеду из Москвы и из России, — послушным эхом ответил граф. — Я все понял. Стрельба на вокзале имела последствия. Меня ищут… Подождите-ка, Яша! — неожиданно встрепенулся граф. — Какая стрельба? Кто стрелял-то?

По всей видимости, после пережитого провала Токарева началось помрачение рассудка.

— Стреляли на Савеловском вокзале, — внятно доложил я Токареву. — По лотку, где продавались ваши книги. Стрелял этот ваш мафиозо.

Граф старательно потер пальцами виски.

— А зачем моему Томмазо было стрелять по лотку? — удивленно поинтересовался он. — И когда он успел? Он ведь постоянно при мне…

Моя прекрасная версия обстрела лотка внезапно зашаталась. Крошечный шанс иной вероятности, который я оставил просто для очистки совести, начал неожиданно расти.

— Вы хотите сказать, будто не давали приказа?.. — недоверчиво осведомился я. — Но вы ведь сами мне сказали, — я чувствовал себя с каждой секундой все большим и большим идиотом, — будет акция… Суд на вашей стороне… — Стройная цепочка стала рассыпаться, и каждое звено больно стучало по моей макушке.

— Верно, все верно, — проговорил граф. — Мы и готовили с Томмазо эту акцию на площади. Ездили по городу, я покупал на лотках книги для аутодафе, потом целый день сочинял Декларацию для прессы… Сами посудите, на кой дьявол нам заниматься стрельбой?..

Похоже, граф не обманывал меня. Последнее звенышко цепи, повисев в воздухе, хлобыстнуло по моей голове. Я так загипнотизировал себя версией о причастности Токарева, что не стал разрабатывать никакую другую… Но мало ли в Москве Фепышей с автоматами? Правда, требуется отыскать повод. Вот незадача-то!

Великий сыщик Яков Семенович Холмс сел в глубочайшую лужу. По горлышко.

Граф Токарев был скверным физиономистом. Тоску на моем лице он принял за гримасу недоверия.

. — Не стреляли мы, клянусь! — воскликнул итальянский писатель. — На Савеловском были, лоток видели… Но не стреляли! Там вообще моих сочинений было мало. Там одни монстры были. Весь лоток в монстрах…

Сердце мое провалилось даже не в пятки, а в кончики пальцев ног.

— Какие… монстры? — с трудом выговорил я. Граф пренебрежительно повел плечами:

— Не помню уж точно. Какие-то ужасы, мэйд ъ ЮСА. «Монстры Нью-Йорка» или «Монстры Техаса». Что-то очень американское…

Лужа, в которую сел сыщик Штерн, оказалао попросту бездонной. Я почувствовал, как пускак пузыри, опускаясь в бездну собственной дурости.

Единственная книга «Тетриса», которую я сразу отложил в сторону, называлась «Ночные монстры Манхэттена».

Глава первая

ДЕЛО ПЕСТРОГО

Нью-Йорк — город контрастов. Между сверкающими небоскребами Манхэттена и обшарпанными трехэтажками Гарлема, между ослепительными супермаркетами на 5-й авеню и грязными лавчонками в Бронксе уместилось не менее полувека бурного технологического развития цивилизации в самой богатой и самой равнодушной к чаяниям простого обывателя стране мира…

Подобные мысли мне с детства вдалбливали хитрые журналисты-международники вроде известного Терехова, однако до сих пор никак не удавалось самому проверить сентенцию насчет контрастов.

Не удалось мне этого сделать и теперь. Вместо Нью-Йорка я угодил в Воронеж и в настоящий момент уныло изучал туристскую схему города, только что приобретенную на перроне. Вокзальные часы показывали 9.05 утра по воронежскому времени.

Еще каких-нибудь пятнадцать часов назад я и не подозревал, что поиски американского писателя Раймонда Паркера приведут меня не на Манхэтен, а в родное Центральное Черноземье, прямо в его сердцевину. Всего каких-то восемнадцать ча-в назад вертлявая дамочка из Государственной библиотеки иностранной литературы заверяла меня. будто их каталог — самый полный в Москве и в России. Между тем никакого Раймонда Паркера в ом хваленом каталоге я в упор не находил. На нужную букву там присутствовали самые невероятные заграничные авторы, включая Александроса Ападиамандиса, создателя трилогии «Душегубы», и Джеремию Парноффа, выпустившего оккультный том «Престол Вельзевула». Имелось в наличии даже целых два Паркера, один из которых, Теодор, был сподвижником Эмерсона и скончался полтораста лет назад, задолго до возникновения массового интереса к монстрам. Что касается второго Паркера, то он вообще оказался женщиной по имени Дороти, причем никаких намеков на существование у Дороти родственника или потомка, способного двигаться по писательской стезе, в каталоге ВГБИЛ не нашлось. Дабы разжалобить вертлявую библиотекаршу, я минут пятнадцать изображал перед ней аспиранта-инвалида из бывшего Лумумбария, который прямо здесь загнется от старых ран, если к нему сейчас же не проявят должного сострадания. Мои выпученные глаза и несколько бессвязная речь доканали дамочку, и та, сжалившись, притащила мне из отдела особо ценных книг толстую американскую энциклопедию Никколса — где, по идее, должны были содержаться сведения обо всех фантастах и мистиках, когда-либо творивших на английском.

Однако и у Никколса никакой информации о неуловимом Раймонде не нашлось. Я тут же перестал выпучивать глаза и быстро покинул территорию ВГБИЛ, немного озадаченный, но не сломленный. Чтобы не возвращаться домой, я купил на ближайшем к библиотеке книжном лотке еще один экземпляр «Ночных монстров Манхэттена» и, тут же у лотка тщательно обследовал купленный том — настолько тщательно, что продавец принял меня за читателя-привереду и сквозь зубы предложил обменять книгу, если я нашел брак.

— Нет-нет, — проговорил я. — Все в порядке. На самом деле далеко не все было в порядке. Американский копирайт отсутствовал. Сведения об авторе отсутствовали. Присутствовал лишь некий переводчик по фамилии Пеструхин и по имени Иннокентий. Это была не такая уж плохая зацепка. обнаружив толмача Кешу, я автоматически выходил через него на Паркера. Требовалось лишь найти И.

Пеструхина в справочнике «Переводчики России» и побеседовать с ним.

Нужный справочник отыскался в бывшей Ленинке, но легче мне от этого не стало. Составитель тома «Переводчики России» знал о Пеструхине ровно столько же, сколько американский Никколс — о Раймонде Паркере. То есть ничего. Ноль.

Зеро.

Мысль о новой встрече с издателем Искандеровым на предмет выяснения подробностей вновь открывшихся обстоятельств как пришла ко мне, так и ушла.

Скорее всего Игорь Алекперович уже последовал моему доброму совету и перебазировался в другое место, понадежнее кинобудки в казино «Вишенка». Притом еще бабка надвое сказала, сумел бы он мне посодействовать: если, допустим, Пеструхин — не москвич и рукопись пришла в «Тетрис» по почте самотеком, то Искандеров наверняка о переводчике ничего не ведает, да и не хочет. Так удобнее не платить и оставаться честным человеком. Поскольку издательство — это вам не собес, на всех гонораров не напасешься.

Я воздал должное бережливости Игоря Алекперовича и решил подойти к проблеме с другого конца. Итак, что же означает факт отсутствия И. Пеструхина в сравнительно новом справочнике? Либо наш герой — такой уж дрянной толмач, что составитель побрезговал включать халтурщика в свой справочник. Либо Пеструхин — переводчик-новичок…

Либо он вообще никакой не переводчик. Появление «мертвых душ» на прилавках давно Престало быть для меня новостью. Мой приятель журналист Дима Баранов, ныне гражданин Индонезии, — и тот в пору безденежья запросто накропал аж два фантастических романа, весьма среднего качества, под именем то ли Стюарта Гвина, то ли Саймона Квина, а себя скромно обозначил перелагателем с английского. Захоти я отыскать этого мифического Квина-Гвина в энциклопедии Никколса, я получил бы свой законный шиш с маслом. Так был ли Раймонд? Может, и Раймонда никакого в природе нет, а есть лишь господин с неконвертируемой фамилией Пеструхин, которой читателя никак не заманишь? Если Игорь Алекперович, рекламируя «Вишенку», стал К. Вишняковым, отчего бы неведомому Кеше не сделаться Паркером? Про Манхэттен писать пользительно именно американцу, пусть и ненастоящему. Давай-ка, Яков Семенович, примем гипотезу «Пеструхин=Паркер» в качестве рабочей. Тогда задачка с двумя неизвестными превращается у нас в задачку всего с одним неизвестным. Еще в метро по пути в Ленинку я наугад прочел несколько страниц из середины романа про монстров — и у меня сразу же возникли очень конкретные вопросы к мистеру Паркеру. Вернее, уже к Раймонду Иннокентьевичу.

Я попытался представить себя на месте этого Кеши. Значит, я, начинающий писатель Пеструхин, сочиняю якобы-американский ужастик про монстров на Манхэттене. Сочиняю, естественно, ради денег. (Вернее, я думаю, что деньги мне заплатят…) А для души, позвольте вас спросить? Творю ли я что-нибудь высокое и чистое, для вечности, а не для кармана? Вполне возможно. И что же, интересно, я уже сотворил? Может быть, роман о любви, такие современные «Страдания юного Вертера»? Нет, едва ли. Надо быть большим искусником, чтобы одновременно писать целых два романа, совместив монстров с высокими чувствами. Наверняка сочинил я пока нечто более компактное. Рассказики. Лирические зарисовки про лютики-цветочки, коров-пеструшек… Уже правдоподобнее. Или, быть может, стихи?

Совсем хорошо.

Из справочного отдела Ленинки я перешел в отдел текущей периодики и для начала заказал несколько последних номеров самых разных журналов, отдавая предпочтение тем, что поскромнее.

Я ведь и сам — поэт скромный, без больших амбиций. В «Новый мир» и в «Знамя» я не полезу: там отошьют, и будет мне трагедия на всю жизнь. По системе Станиславского я вжился в образ поэта Пеструхина и принялся листать сперва журнальчики с самыми малообещающими названиями и с самыми блеклыми обложками.

Через полтора часа, когда я уже засомневался было в своей первоначальной версии, мне повезло.

В номере втором «Нового молодежного журнала» обнаружилось три стихотворения за подписью «Ин. Пеструхин». Поскольку никаких других имен, кроме Иннокентия, за сокращением скрываться не могло, я сделал вывод: кадр мой. Лицо на бледненькой фотографии разобрать было непросто, лишь с некоторой долей вероятности можно было предположить, что Кеша — скорее худощав, нежели толст, и скорее блондин, нежели брюнет. Подпись под фото лаконично извещала, что поэту — двадцать шесть лет, что он медик по образованию и живет в провинции. В какой именно провинции, высокомерно не уточнялось. Вдобавок и сами стихи журнал печатал под нагловатой рубрикой «Пошла писать губерния…» — что должно было, по всей видимости, намекать на полвека технического и прочего прогресса, разделяющего столицу и периферию. Вообще журнальчик был с фанаберией, поэтому я, отправляясь в вестибюль — звонить по редакционному телефону, — предвидел долгий и неприятный разговор с редактором, завом поэзией или кто там окажется на другом конце провода.

Однако разговор оказался коротким.

— Алло! — жизнерадостно произнесла трубка.

— Добрый день, — сказал я. — Я надеюсь узнать у вас о поэте…

— Напрасно надеетесь, — голос в трубке сразу сделался скучным. — Вы, наверное, в журнал звоните?

— Да, — сдержанно подтвердил я. — В «Новый молодежный». Вот тут телефончик указан.

— Закрылся ваш журнал, — ничем не порадовал , меня скучный голос. — Уже месяца два как закрылся. Денежек нема. Теперь тут у нас фирма…

— Ну, извините, — сухо проговорил я и собирался уже дать отбой.

— Эй! Эй! Подождите! — неожиданно встрепенулся голос. — Куда вы? Раз уж позвонили, может, закажете у нас партию гигиенических тампонов?

— Всего доброго, — ответил я.

— С десятипроцентной скидкой! — поспешно произнес голос. —А?.. С пятнадцатипроцентной!..

Вместо ответа я положил трубку на рычаг. Ситуация осложнялась, но не фатально. Всегда существовал шанс вычислить автора при помощи его же произведений. В детективном рассказе Чапека сыщик благодаря всего одному стихотворению поэта-авангардиста нашел точный номер автомобиля, сбившего бабку.

А у меня есть целых три стихотворения, к тому же поэт — как я успел уже заметить — тяготеет к классическим формам и ударным рифмам, типа «любовь — кровь».

Частный детектив, даже моей специализации, не обязан разбираться в поэзии.

Он обязан разбираться в торговой конъюнктуре, марках бумаги, типах переплетов и характере тонких взаимоотношений между книжными гауляйтерами всея Москвы.

Поэтому знатоком и тем более ценителем стихотворной продукции я не являлся.

Однако первых два стиха Ин.Пеструхина, на мой непросвещенный взгляд, были никуда не годными: в них присутствовало лирическое сюсюканье, презираемое мной еще со времен совместной жизни с супругой Натальей. Когда моя домашняя гюрза, поджав губки, именовала меня Яшиком или Яшунчиком, я догадывался, что две трети моего милицейского жалованья, отданного на ведение хозяйства, уже перекочевало в карманы торговцев импортным дамским тряпьем. Должно быть, поэт Иннокентий еще не испытал всех прелестей семейной жизни и не подозревал о превращении каждой второй Беатриче в Бабу Ягу. Или, быть может, подозревал и просто прикидывался Вертером, чтобы пустить пыль в глаза своей Лотхен и потом смыться не заплатив…

Так или иначе оба произведения Пеструхина оказались для меня абсолютно бесполезными. Лютики-васильки и прогулки при луне возможны были на всей территории нашей Родины, кроме разве что районов Крайнего Севера во времена полярной ночи. Нарьян-Мар и порт Находку я, пожалуй, мог бы исключить из списка, но провинция у нас и без них остается необъятной — по вертикали и по горизонтали.

Третье и последнее стихотворение Иннокентия понравилось мне не в пример больше. Называлось оно «О чем задумался, Никитин?» и в нем ни слова не было о любви. Это были горькие размышления поэта о печальном своем житье-бытье, в процессе которого он, стихотворец, вынужден с утра до вечера торговать газетами у ног бронзового поэта Никитина, «певца лесов, полей и рек». Правда, лично для меня причина пеструхинской горечи так и осталась за кадром. Я так и не понял, что же больше угнетает лирического героя — необходимость зарабатывать на жизнь торговлей газетами или сам факт пребывания одного поэта у пьедестала другого.

По-моему, обе неприятности были делом поправимым: достаточно было сменить ассортимент (с газет перейти, допустим, на книги) либо просто-напросто передвинуть свою точку подальше от памятника. Однако в данном случае жалобы героя становились для меня воистину манной небесной. Монументы великим людям воздвигают, к правило, у них на родине. Я быстро выяснил, о Никитин Иван Саввич (1824— 1861) родился в Роде Воронеже, там же и скончался. Таким образом я получал не только город, где проживал Петрухин, но и координаты его торгового места.

Теоретически данный след мог быть ложным, а герой стихотворения мог и не равняться автору. Но что-то мне подсказывало: стих автобиографичен. Придумать своему герою можно и местечко поза-ковыристее — пустыню, Антарктику, остров Святой Елены… Киоск у памятника почти наверняка являлся реальной приметой, или я ни черта не понимаю в человеческой психологии.

Необходимо было отправляться в город Воронеж. Я пересчитал свою наличность — хватает. Убедился, что походный сыщицкий набор при мне, и поехал на вокзал.

На мое счастье, поезд отходил только через час. За этот час я успел купить билет в купейный вагон, сжевать черствый привокзальный гамбургер и даже приобрести все необходимое для поездки, в том числе и дорожную сумку с надписью «Puma». Дома у меня, разумеется, лежала сумочка не хуже. Но домой заезжать было все равно некогда, да и типы, павшие духом вчера у моего подъезда, могли отважиться на реванш. Новый день не прибавил мне догадок по поводу всех этих граждан, но я надеялся, что встреча с автором «Ночных монстров Манхэттена» прольет хоть немного света на эту бредовую историю. Когда же в поезде я внимательно прочитал весь роман, то надежда на близость разгадки превратилась в уверенность. Само по себе творение «Раймонда Паркера» воронежского замеса шедевром не являлось, но… Эх, ну почему же я не начал сразу с «Монстров»?!

Все мы крепки задним умом. В особенности когда слабоват ум передний.

С этими мыслями я уныло листал туристскую схему Воронежа, стоя утром следующего дня возле желтого трехэтажного здания воронежского вокзала. Листал — и не находил памятника поэту Никитину.

Собственно говоря, в новую схему вообще нб попало ни одного памятника.

Были отмечены все городские гостиницы — от «Бристоля» до «Маяка» все крупные рестораны (туристам усиленно рекомендовалась «Былина»), три колхозно-фермерских рынка, два универмага, «Подарки-сувениры», Дом бытовых услуг «Воронеж» и тридцать автозаправочных станций. Вероятно, схема предназначалась для тех гостей города, большинство из которых движутся по маршруту: вокзал — рынок и еще раз рынок — гостиница — ресторан — опять вокзал. Но только «сервисное обслуживание» в «Бристоле» и даже расстегаи с дичью от «Былины» меня в данный момент не волновали. Я жаждал памятников культуры, истории и архитектуры — вынь да положь! Схема же в ответ могла предложить мне Дворец культуры имени Ф.Э.

Дзержинского…

Я мысленно чертыхнулся, сложил схему и решил обратиться к народу, памятуя о том, что язык способен довести до Киева, а мне-то нужно гораздо ближе.

Первым встречным человеком из народа оказался жилистый дедок с орденскими планками на пиджаке. Мой вопрос о местонахождении памятника поэту Никитину привел дедка в замешательство.

— Есть тут один, — сказал он после крепкого раздумья. — Очень серьезный мужчина. Поэт, говоришь? Может, и поэт…

«Лиха беда — начало», — подумал я, а вслух поинтересовался:

— А как до него доехать, до серьезного-то поэта?

Дедок удивился:

— Зачем ехать? Ступай по улице Мира — здесь всего восемь домов. Повернешь на Феоктистова, пройдешь квартал — и будет тебе твой памятник.

Я поблагодарил дедка-советчика и отправился но указанному адресу, искренне уповая, что мой первый встречный ничего не напутал. В отличие от Нью-Йорка, Воронеж не был городом контрастов. Вся улица Мира, действительно очень короткая, к слово «мир», застроена была одинаковыми песочного колера пятиэтажками еще сталинских времен. То бишь — с большими неудобными окнами и без намеков на балконы. Каждый такой пятиэтажный особняк стена к стене сращивался с соседним, точно таким же — и в результате все восемь домов на каждой стороне улицы сливались в одну нескончаемую желтую стену. Стену плача или стену смеха — в зависимости от настроения. Весь квартал улицы имени космонавта Феоктистова, еще одного великого воронежца, состоял из зданий " чуть поновее-двух желтых и одного серого, длиннющего. Пройдя и этот квартал, я вышел к скверу и поначалу не понял, плакать мне или смеяться.

Памятник был на месте. Очень серьезный мужчина в старомодном одеянии стоял на постаменте, опираясь на якорь, и заглядывал вдаль.

Только это был, конечно, не Иван Никитин, а Петр I. Самодержец хмурил металлическое лицо, указывал вдаль и твердо намеревался именно здесь, в Центральном Черноземье, прорубать новое окошко в Европу. Я потряс головой, отгоняя венценосное видение. Точно, Петр Великий. Надпись на постаменте слегка успокоила меня, объяснив мне, неразумному, что как раз-таки здесь зарождался российский флот и отсель громить мы начали шведов. Совершенно машинально я подумал: при такой оказии здешний поэт Никитин вполне мог бы создать что-то вроде поэмы «Медный пешеход», действие которого происходило бы в Воронеже, где за обезумевшим Евгением гонялся бы царь Петр с якорем наперевес…

Я представил себе торговца газетами близ суровой царской длани и решил, что Иннокентию Пеструхину с памятником еще сильно повезло. Обоснуйся он здесь — и его бы преследовали не муки творчества, но кошмары.

Однако пора было искать второго встречного и узнавать про настоящего Никитина — чтобы на сей раз не попасть впросак. После долгих колебаний я остановил свой выбор на интеллигентного вида мамаше с пацаном лет семи, которые сидели на лавочке в сквере. Красивая, стильно одетая мамаша увлеченно читала тридцать восьмой том Агаты Кристи издательства «Полярис», ее пацан с энтузиазмом строил из пластмассовых деталек конструктора «Лего» маленького пластмассового Петра I. Царь у ребенка, ей-богу, получался ничуть не хуже, чем у скульптора Гаврилова и архитектора Шульца, чье авторство было огромными золотыми буквами объявлено на все том же постаменте. Жаль, в наборах «Лего» не было маленького якорька из пластмассы и явно не хватало деталей для постройки хорошего и высокого пьедестала, подобающего монарху.

— Простите, вы не подскажете, где тут в городе памятник Ивану Никитину, поэту? — обратился я к стильной мамаше.

Та сосредоточенно пометила ногтем место в книге, на котором остановилась, и подняла на меня глаза.

— Поэту? — переспросила она, недовольно глядя из-за окуляров в изящной оправе. — Господи какие пустяки! Сядете сейчас на первый или третий троллейбус, проедете мимо площади Победы потом мимо «Бристоля»… Выйдете на Кардашова сделаете двадцать шагов прямо, три шага влево — и увидите сквер. Там и стоит ваш памятник.

Произнеся этот монолог, мамаша вновь обратила свой взор к приключениям мисс Марпл. «Ага, — подумал я, — все понятно: троллейбус, потом — прямо, влево, сквер. И вот он, памятник». Интеллигентная поклонница Агаты Кристи не должна была перепутать. Тем не менее я осторожно уточнил:

— Так это поэт, вы не ошибаетесь? Не отрываясь от книги, мамаша только оскорбление повела плечами, как будто я спросил ее, м она занимается вечером и не желает ли она откушать в моей компании расстегайчиков с дичью в Ресторане «Былина». Клянусь, ничего подобного я и в мыслях не держал. А если бы и держал, то все Равно я слишком был озабочен поисками Пеструхина-Паркера, чтобы отвлекаться на что-либо другое. К тому же и денег на шикарный ресторан у меня не нашлось бы. И дама выглядела неприступной. И пацан ее уже стал подозрительно коситься на меня. Мне не оставалось ничего, как пробормотать слова извинения (непонятно, кстати, за что) и удалиться. Когда я уходил, ребенок как раз начинал прилаживать к своему пластмассовому Петру маленький броневичок вместо постамента. Мальчик работал с увлечением, работа спорилась.

Я в точности последовал инструкциям стильной дамы и через полчаса был на указанном месте. Сквер был самый натуральный. Поэт действительно был похож на поэта: вид у бюста, одухотворенный и задумчивый, убедил бы даже темного феллаха в том, что бюст — на короткой ноге с музами. Рядом с постаментом, увитым каменными венками, невольно приходили на ум рассуждения о вечном и возвышенном.

Особенно вдохновила меня табличка на постаменте: «Алексей Васильевич Кольцов».

В сквере стоял монумент поэту, да только не тому. Неприступная мамаша едва ли сознательно ввела меня в заблуждение. Вероятнее всего, почитательница детективов тетушки Агаты не видела никакой разницы между двумя классиками-рифмоплетами, обоих из которых проходят в младших классах — и то по одному-двум стихотворениям. «Уютный городок, — подумал я, — отыскивая взглядом очередного случайного прохожего. Надоест жить в Москве — соберу манатки и переберусь именно сюда. В деревню, к тетке, в глушь. В Воронеж. Никаких проблем с монстрами и убийцами в белых халатах. И даже художник Аркадий Фойер не приедет сюда прыгать через костер у памятника Петру…»

— …Никитин? — переспросил меня крайне деловитый господин, которого я отловил на выходе из сквера. — Путешественник, который за три моря.

— Поэт, — мрачно ответил я, удивляясь темноте уже третьего встреченного мной воронежского аборигена. — Его даже в школе проходят. «Белый пар по углам расстилается…» И все такое.

— Пар? — заинтересовался абориген. — Современный, что ли, поэт?

По глазам своего нового собеседника я уже догадался, что ни черта он из школьной программы не помнит. Кроме двух действий арифметики — деления и вычитания крупных сумм.

— Это классик, — устало объяснил я. — Иван Саввич. Жил в прошлом веке. Ваш земляк, между прочим. Земеля.

Деловитый абориген задумчиво поковырял в зубах. Знакомое слово «земеля» пробудило его патриотические чувства. Он уже сам хотел помочь мне, но — не мог.

Место памятника все равно оставалось для него загадкой.

— Сходите к «Бристолю», — наконец, дал он мне полезный совет. — Пешком пройдите, прямо по улице, никуда не сворачивая… Там, возле «Бристоля», вечно таксеры сшиваются. Уж они-то обязаны знать…

Ничего не оставалось, как топать обратно в сторону отеля, мимо которого я только что проезжал на троллейбусе. По пути я еще попытался несколько раз выспросить у прохожих насчет Никитина, однако всякий раз получал ответы противоречивые и путаные. На подходе к отелю меня даже попытались уверить, будто никакого поэта Никитина сроду никогда не было, а я просто плохо расслышал и нужен-то мне памятник Феоктистову, космонавту. Правда, пока самого памятника герою космоса в городе еще не имелось, но уже, оказывается, существовал проект, широко обсуждаемый в местной прессе. Проект меня, однако, не волновал, и я предпочел побыстрее отделаться от бесполезного воронежца…

Здание отеля «Бристоль», выстроенное в стиле дерн, само представляло собой памятник архитектуры прошлого века. Впрочем, мраморная доска на фасаде уведомляла всех желающих о другом: как выяснилось, именно из окна «Бристоля» выскочил легендарный герой гражданской войны Олеко Дундич, переодетый белым офицером, и ровнехонько прыгнул на коня, стоявшего внизу. Прямо как ковбой Джо из анекдота. Теперь внизу у дверей отеля скакунов сменили бензиновые лошадки с шашечками. Водители гостеприимно распахивали дверцы, призывая постояльцев «эх-прокатиться». Я подошел к первой попавшейся «Волге» и заглянул внутрь.

И мне, наконец-то, посветила удача.

— Какой такой Никитин? — сперва удивился таксист, но после упоминания газетного киоска поблизости хлопнул себя по лбу. — А-а! «Ваня наклюкался»! — воскликнул шофер. —Так бы сразу и говорили.

— Подвезете? — обрадовался я.

— Тут и везти нечего, — ухмыльнулся честный таксист. — Видите девятиэтажки?

Три минуты ходьбы, не больше. И там увидите пьяненького мужика на постаменте.

Это и будет ваш Никитин.

Таксист не соврал. Я лишь теперь сообразил, отчего воронежцы в разговорах со мной проявляли поразительную недогадливость: я просто-напросто не о том спрашивал. Я-то допытывался о местонахождении монумента стихотворцу, попавшему в школьные учебники. Мне же следовало бы расспрашивать о памятнике нетрезвому дядьке, которого мутит после вчерашнего. Может быть, скульптор где-то вычитал про склонность поэта закладывать за воротник, но вероятнее всего позу утреннего страдальца он придал своему герою непроизвольно, по наитию. Или вдохновляясь собственным опытом. Теперь-то, кстати, мне становился понятен и заголовок стихотворения Иннокентия Пеструхина. Здешний Никитин мог бы задуматься об одном-единственном: утро, башка трещит после вчерашнего, и где бы найти лекарство от вечной расейской болезни?..

Газетный киоск стоял тут же, в пяти шагах от постамента. Внутри его, по всем законам природы и поэзии, обязан был находиться господин Пеструхин-Паркер собственной персоной. Но сегодня я уже столько раз ошибался, что из чистого суеверия решил немного выждать и присмотреться. Усиленно делая вид, будто осматриваю памятник наклюкавшемуся Ване, я косил глазами в сторону. Ждал, не подойдет ли кто, не высунется ли хозяин из-за кип своей периодики. Терпение мое было вскоре вознаграждено. Юноша с прической панка подрулил на скрипучих роликах к киоску и громко проорал:

— Эй, Пестрый! Есть у тебя «Спорт-экспресс»? Ответ, которого я не слышал, был, похоже, отрицательным. Юный панк досадливо притопнул роликом, сплюнул на асфальт и почесал дальше, распугивая своим скрипом окрестных голубей. Я же, оторвавшись от созерцания похмельного Ивана Саввича, приблизился к киоску и глянул внутрь.

Среди газет сидел сравнительно молодой человек, похожий на свою фотографию в журнале: такой же тусклый и блеклый, с копной серых волос на голове. Пестрым такого субъекта можно было назвать в единственном случае. Если фамилия его была Пестряков или Пеструхин.

— Что вы хотите? — спросил меня киоскер. — «Курьер» кончился, «Спорт-экспресса» вообще не завозили… Есть «Сегодня», но только позавчерашний номер…

— Нет-нет, — сказал я. — Вообще-то я люблю осматривать газеты, но сейчас они меня не интересуют. У меня к вам сугубо философский вопрос. Ответьте мне честно: о чем задумался Никитин, певец лесов, полей и рек? Тридцать секунд на размышление.

Лицо киоскера из серого стало нежно-розовым.

— Вы… вы читали мои стихи? — удивленно прошептал он.

— Читал, и очень внимательно, — подтвердил я. —Хотите, покалякаем о литературе? Только пустите меня внутрь. Ужасно неудобно разговаривать о литературе вот так, через окошечко…

В гамме цветов на лице киоскера появился еще один темно-красный. Это зарделись уши.

— Вы — из журнала? — завороженно глядя на меня, спросил киоскер. — Но я слышал, что «Новый молодежный»…

— Я — из Москвы, — обтекаемо ответил я. — Да вы не бойтесь, я на вашу выручку не посягну. Слово Штерна.

— Ой, — встрепенулся Иннокентий, сообразив, что я по-прежнему снаружи, а не внутри. — Сейчас открою!

Через несколько минут я уже восседал на табурете в углу полутемного газетного киоска. Иннокентий, отдавший мне единственную мебель, соорудил себе сиденье из пачек старых газет и каких-то картонных коробок. Вид у киоскера был ошеломленный — если не сказать «обалделый». Похоже, я был первым из посетителей, кто сам прочел его крошечную журнальную подборку.

— Вы интересуетесь поэзией? — смущенно осведомился Пеструхин. — Ко мне нечасто заходят. Вернее, совсем не заходят… Эти даже и не знают, как меня зовут. Пестрый — и весь разговор. Сидишь тут, варишься в собственном соку…

Ой, извините, вам, наверное, неинтересно это слушать?

— Отчего же, напротив, вежливо проговорил я, не желая обижать молодого поэта. — Меня ведь и вправду привели сюда ваши стихи:.. Хотя гораздо больше меня интересует ваша проза.

Иннокентий Пеструхин вздрогнул — то ли от моей последней фразы, то ли от неожиданно резкого стука в окошко. Киоскер протянул руку, чтобы открыть, но оно и так уже распахнулось внутрь от мощного удара. Удивительно, что стекло еще уцелело, не разбилось вдребезги.

— Эй, Пестрый! — пророкотала круглая рожа, явившаяся в окошечке. Хотя сюда к нам просунулась только голова и частично шея, места в киоске сильно поубавилось. На мощной шее висела золотая цепь толщиной в.полпальца.

Иннокентий Пеструхин сразу сжался.

— Эй, Пестрый! — повторила рожа с цепью, не обращая на меня никакого внимания. — Ты зачем Владьку спровадил? Я ж тебя по-хорошему предупреждал: каждое утро ты мне оставляешь «Спорт-экспресс»!

— Сегодня «Экспресс» не завозили, — прошелестел Иннокентий. — Я бы оставил, Муки, мне не жалко…

— Завозили или нет — мне по барабану, — оборвал круглорожий Муки. — Щас пойдешь на вашу базу и в зубах притащишь мне газету.

— Я не могу, — тихо, но твердо сказал Пеструхин. — Вы же знаете, мне нельзя бросать киоск до обеда. После смены я могу сходить, а вот во время…

— Тогда я тебя удавлю, — спокойно пообещала рожа в окошечке. Я догадывался, что этот Муки несколько преувеличивает свою угрозу, однако хамский тон меня сильно выводил из себя. Кроме того, я не выношу, когда посторонние без уважительных причин прерывают мой разговор.

— Господин Муки, — вяло произнес я. — Пожалуйста, закройте окошко с той стороны. У нас с Иннокентием важная беседа, а из вашего рта так воняет…

— Что-о?! — взревела круглая рожа и инстинктивно рванулась ко мне, начисто забыв, что туловище все равно не пролезет.

Этого-то я и добивался. Через мгновение незваный гость уже полузадушенно захрипел, тщетно пытаясь освободить горло от своей собственной цепочки, которую я быстро закрутил правой рукой.

Чуть помедлив, я свободной левой рукой вытолкнул хрипящую рожу из окошка — с таким расчетом, чтобы ее обладатель обязательно не удержался на ногах. У московских нью-рашен уже прошла мода на такие цепки: слишком уж оказалось удобно ими душить хозяев. Однако до патриархального Воронежа, я смотрю, это веяние еще не добралось.

Послышался звук тяжелого падения. Я мигом откинул щеколду на двери киоска, выскочил наружу и наклонился над упавшим багровым Муки. Тот со страхом глянул мне в глаза, полагая, что сейчас я его буду добивать. Он бы, круглорожий Муки, наверняка не удержался еще от парочки ударов по поверженному противнику.

Я замахнулся и… ласково потрепал незваного гостя по щеке.

— Вставайте, господин Муки, тоном заботливого камердинера проговорил я. — Я рад, что мы обо всем договорились. Вы больше никогда не обижаете моего брата, а я, так и быть, забуду, как вы пытались напасть на старшего офмцера федеральной службы безопасности. —С этими словами я продемонстрировал лежащему Муки тыльную сторону своего замечательного удостоверения спецкора газеты «Мясной гигант».

— Но я не знал, что Пестрый — ваш бра-ат… — испуганно забормотал Муки, которому связываться с фискалами улыбалось еще меньше, чем просто получать взбучку. Он медленно попытался встать, в чем я ему тут же помог. Пусть, конечно, идет восвояси. Киоск, рядом с которым валяется полузадушенный хмырь, невольно вызывает подозрение у проходящих мимо.

— Вот теперь — знайте, — наставительно сказал я. — И кстати, что за вульгарное «Пестрый»? Моего брата зовут Иннокентий. Усекли, господин Муки?

— Усек, — поспешно ответил Муки и уже намылился отковылять — от греха подальше, а заодно и от неприятностей.

— Да, вот еще что, — как можно вежливее проговорил я ему вслед. — Не употребляйте больше слово «удавлю», даже в шутку. Видите, как это больно…

Когда я вернулся в киоск, киоскер Пеструхин принялся рассматривать меня не то с благодарным удивлением, не то с уважительной опаской. Как выяснилось, он из окошка слышал всю мою беседу с этим Муки.

— Выходит, вы — федеральный агент? — спросил он, завершив осмотр моей носатой физиономии.

— В той же степени, что и ваш брат, — разъяснил я. — Просто есть на свете люди, до которых доходят только простые ответы. Правда для них чересчур сложна, приходится для пользы дела привирать.

— Но мне-то вы скажете правду? — полюбопытствовал Пеструхин. — Или тоже… для пользы дела, как ему?..

«Умный парень этот Пеструхин, — подумал я. — Все схватывает на лету. Жаль только, пишет плоховатые стихи. Но это как болезнь: прицепляется в детстве, и до пенсии тянет рифмовать „любовь — кровь — бровь — вновь“. Плюс морковь».

— Вам, Иннокентий, я скажу чистую правду, — торжественно пообещал я. — Уже говорю. Зовут меня Яков Семенович Штерн. Я на самом деле приехал из Москвы, чтобы поговорить о вашем романе. О «Ночных монстрах Манхэттена»… — По лицу Пеструхина я заметил, что он мне собирается возражать. — Только не надо кормить меня сказками, — продолжил я, — будто бы вы — лишь скромный переводчик с английского. Мы ведь условись говорить друг другу правду, верно? А истина в тoм, игемон, что вы послали в издательство «Тетрис» свой собственный роман, выдав за американский…

— …И что в этом плохого?! выпалил вновь по-Розовевший Пеструхин. — Это ведь не обман! Я ничего ни у кого не украл. Черта с два в вашем «Тетрисе» напечатали бы Кешу из Воронежа. А Паркера — запросто!

— Многоуважаемый Кеша из Воронежа, — мягко начал я. — Из моих слов вы явно сделали неверные выводы. Во-первых, мне лично все равно, как вы будете называться — Пеструхин или Раймонд Паркер. Во-вторых, я не из «Тетриса». Я — частный детектив. Хотя, не скрою, я имел на днях беседу с одним из учредителей «Тетриса», с неким господином Искандеровым…

— …который поручил вам разыскать меня, — нетерпеливо закончил мою фразу Пеструхин.

— …который сам сейчас скрывается, — проговорил я. Мои подозрения еще не оформились в нечто конкретное, однако я уже не блуждал в густом непроглядном тумане.

— Почему это — скрывается? — недоверчиво спросил Пеструхин. — Вы намекаете на то, что «Тетрис» обанкротился?

Я сделал паузу, собираясь с мыслями. Сейчас многое будет зависеть от того, как ответит Иннокентий на мой вопрос. И захочет ли он вообще на него отвечать.

— «Тетрис» не обанкротился, — сказал я. — Все намного сложнее. Видите ли, Кеша, в Москве сейчас происходят очень странные вещи. Боюсь, они как-то связаны с вашим романом. Понимаете?

— Не-ет… — отозвался Пеструхин растерянно. Чувствовалось, что он и впрямь пока ничего не понимает.

— Хорошо, — вздохнул я. — Давайте конкретнее. Давайте о монстрах. Вы их придумали или вы о них знали?

Пеструхин подскочил на месте и чуть не опрокинул пачку газет, на которой сидел.

— Вы ведь не хотите сказать… — прошептал он задушенным голосом.

Казалось, золотая цепочка господина Муки обвила именно его горло и все сжималась.

— Хочу, — я с жалостью посмотрел на парня, но делать было нечего. — Хочу.

Есть ведь такие детали, которые придумать невозможно. Например, этот нервный тик… привычка ломать мебель… Откуда вы, сидя в Воронеже, могли узнать?

Я исчерпал все крупицы собственных догадок и намеков и теперь лишь молча ждал. В принципе Иннокентий имеет полное право послать меня подальше. Тогда я останусь на бобах с одними своими подозрениями… Ну, говори, парень. Ну, не тяни, пожалуйста…

— Пять лет назад… хрипло сказал Пеструхин, как-то вдруг съежившись. — То же было со мной… За триста рублей в месяц плюс талоны на питание.

Представляете, нищему студенту — и триста рублей в месяц? Конечно, я согласился.

Глава вторая

МОСКВА-ВОРОНЕЖ, ХРЕН ДОГОНИШЬ

— …И сколько это продолжалось? — спросил я, когда Иннокентий, понуро шмыгнув носом, завершил свой странный и сбивчивый рассказ.

Теперь в моем кроссворде разом заполнилось больше половины клеток, и я догадывался, как мне заполнить остальные. Другое дело, я не знал, кто сможет по достоинству оценить мою работу. Вернее, оценщики-то найдутся. Но лишь из числа тех, чьи фамилии с именами уже вписаны мной в пустые белые квадратики. Или вот-вот будут вписаны.

— Сколько продолжалось? — Пеструхин пожал плечами. — У всех по-разному, в зависимости от парадигмы. У первой двадцатки симптомы прошли, по-моему, через месяц. Я был во второй, отучился месяца через три. А сколько это тянулось У Ника, не знаю. Он ведь погиб…

— А что было потом? — Я машинально разглядывал шрам на руке Иннокентия — уже едва заметную полоску повыше запястья.

— Ничего дальше не было, — грустно произнес Пеструхин. — Дело закрыли.

Или, может, вовсе и не открывали… Старец после того случая сразу исчез из института. Канул прямо посреди семестра, словно и не было его. А студентам посоветовали помалкивать в тряпочку… Не всем, конечно, а только тем, кто «A3» испытывал. Мы, мол, давали подписку и денежки получали, оказывается, не по институтской ведомости. Будем права качать, нас же первых и привлекут за махинации…

— Так-так, — обронил я. — Стало быть, вас — и за махинации. Н-ну, молодцы, ничего не скажешь…

Иннокентий Пеструхин слабо улыбнулся. Это был такой легкий намек на улыбку, ее робкая тень.

— Сейчас-то я понимаю, — сказал он, — они нас брали на пушку. Какая там подписка, когда человек погиб?.. У них у самих коленки тряслись: опыты над людьми, дело подсудное. Они бы сами в стрелочники угодили, если что… Понятно, студенты — не совсем люди, материал, но все-таки… В общем, мы все помалкивали тогда, все добровольцы. Ника похоронили, скандал замяли. Так все и кончилось…

Остался только шрам на руке, это когда я шкаф ломал, после месячного курса.

Старец мне: «Даю установку, открыть тот шкаф!», а я кулаком прямо в дверцу — шмяк! Насквозь ведь пробил, Яков Семенович. И очень жалел потом, что его физиономия тогда мне не попалась, вместо дверцы…

Я представил себе, как щуплый Иннокентий, обезумев, дубасит шкаф, а вокруг него бегает этот деятель с лабораторным журналом и вопит: «Корреляция отсутствует! Заложите поправку в следующий параметр!..» Представил — и тоже пожалел, что экспериментатор от меня сейчас далеко. Уж я бы точно не промахнулся.

— Старец… — пробормотал я. — Значит, Старец… Ну и прозвище вы ему дали!

В честь Распутина, что ли?

— Ага, — кивнул Пеструхин. — Взгляд у него был такой неприятный. И имя с отчеством — похожи. Того-то звали Григорий Ефимович, а нашего — Григорий Евлампиевич… вру, Евпатьевич. Смешное такое отчество. Единственное смешное, что в нем было. Так наш Ник говорил… Это ведь все он, Никита, придумал, насчет Распутина. Я бы не придумал. У меня, Яков Семенович, с фантазией небогато. Просто беда для поэта, сам чувствую. Вы, наверное, и по стихам моим это заметили. Все, что поблизости есть, тяну себе в строку, как старьевщик…

Тучи, деревья, дома, памятник этот несчастный. Что увижу, о том и пою, вроде акына Джамбула… Для поэзии это скверно, понимаю…

"Для прозы — гораздо хуже, — подумал я. — Не скверно — смертельно. Если бы ты, Кеша, наврал с три короба, горя бы не знал. Были бы у тебя монстры как монстры — когтистые, хвостатые, на людей совсем не похожие. Бегали бы они по картонному Манхэттену, пили бы кровь из американцев, щелкали бы клыками. Но ты, к сожалению, оказался чересчур акыном. Слишком много успел увидеть, прежде чем запел. Да что там «увидеть» — на себе испытать! Вот вам и результат.

— Фамилии его вы, естественно, не знали, — сказал я.

— Не знали, — подтвердил Иннокентий. — Лекций у него не было, в журнале лабораторном вечно ставил закорючку вместо росписи… Да нам тогда наплевать было на фамилию, лишь бы деньги платили за каждую серию. Потом уж, когда это началось, не до денег стало, конечно… Но процесс, как водится, уже пошел.

"Еще как пошел, — мысленно согласился я. — Побежал и полетел. Всякий порядочный ужастик обязан иметь продолжение. Что-то наподобие «Возвращения монстров», часть вторая. Действие плавно перемещается из Воронежа в Москву, на ране возникают титры: «Прошло пять лет».

— И с этим Евпатьевичем… вы с ним больше не встречались? — спросил я. — Может быть, случайно, на улице?

Пеструхин отрицательно покачал головой:

— Нет, Яков Семенович. Ребята рассказывали… Кто-то из наших добровольцев слышал, что Старец — он в одном городе долго не задерживался. Вроде бы он и в питерском меде успел поработать, и в саратовском, и чуть ли не в южно-сахалинском… Может, это слухи, но, может, и правда. Ему ведь для «A3» много материала надо было…

«Наш пострел везде поспел, — невесело подумал я. — И везде, надо полагать, не забывал собирать подписки о неразглашении и платить в обход кассы. Одного только недоучел хитрый Старец. Желания одного поэта-акына с медицинским образованием попробовать свои силы в американском ужастике».

— До сих пор никто из материала, — заметил я, — похоже, не сообразил сочинить роман ужасов. И выпустить его в Москве массовым тиражом. Вероятно, вы — первый, Иннокентий. Можете радоваться, если хотите.

Вид у Пеструхина был далеко не радостный.

— Чтоб ему сгореть, этому роману… — тихо простонал он. — Знал бы, что все так обернется, разве стал бы… Денег хотел заработать, Хичкок недоделанный! Меня, Яков Семенович, лоточник знакомый надоумил… он на углу Феоктистова и Энгельса торгует, может, видели?.. Очень хорошо, говорит, всякие монстры и вампиры сегодня продаются. Маньяки разные, нечисть… Вот я,и подумал: литератор я или нет? Раз стихи пишу, неужто такую штуку не сотворю?

Раз-раз — и написал. Инке подарок хотел купить, дубина стоеросовая… Знаете, сколько киоскер получает в месяц? Два раза в «Былине» у нас пообедать, и то если заказывать что подешевле.

— Представляю, — сказал я. — А по специальности устроиться не пробовали?

Или не нужны больше Воронежу хирурги?

— Воронежу не нужны больше поэты, — хмуро проговорил Пеструхин. — Никитина и Кольцова городу за глаза хватает, даже Мандельштам ссыльный — третий лишний… Чего уж рассуждать про какого-то Пеструхина! — Иннокентий вымученно усмехнулся. — А по специальности, как вы говорите, я могу запросто устроиться.

Могу, но не хочу… Боюсь, понимаете?

— Не очень, — ответил я. — Вы же сами говорили, что все симптомы…

— Все симптомы пропали, — подтвердил Пеструхин шепотом. — Сейчас никаких рецидивов, но вдруг?.. Вдруг это вернется? Главный мне: «Разрез!» — и я перережу скальпелем горло больному… Ужас! Иногда я себя уговариваю: забудь, успокойся, будет полный порядок. Все наши давно устроились, у всех семьи, дети — и ничего. Но все равно: как вспомню Ника… Идиотство, конечно, только я из-за этого и к Инке своей боюсь насовсем переезжать. Люблю ее, как не знаю уж кто, стихи ей посвящаю десятками… и вру ей, господи, вру про наследственный тремор! Она мне верит, она не медик… Только представлю себе — ночь, она мне говорит: «Поцелуй меня, Кеша…» — и тут я начинаю ее душить! Я был во второй парадигме, понимаете, Яков Семенович? Во второй! Те все — в первой, Ник-в третьей, ему больше всех досталось… Он ведь, пока его снайперы не сняли…

Иннокентий закрыл лицо руками, словно собирался разрыдаться. Я вновь испытал острое желание срочно, немедленно, сию же секунду встретиться лицом к лицу со Старцем, заглянуть ему прямо в глаза… Нет-нет, в глаза ему смотреть как раз не стоит, как Медузе Горгоне. Просто подойти к нему вплотную, взять за горло… Спокойнее, Яков Семенович, возьмите-ка лучше себя в руки. Без рвов.

Ну, раз-два-три.

— Вы, наверное, думаете, что я чокнулся, — прошептал Иннокентий. — Это все очень похоже на бред, я понимаю. Парафрения с конфабуляцией… Полный букет…

Я положил руку на Кешино плечо, и его дрожь передалась мне.

— Вся наша жизнь похожа на бред, — вполголоса утешил я киоскера. — Так что, все в порядке. Для психа вы, Иннокентий, слишком здраво рассуждаете… И потом, вы ведь не разводите котов?

— Котов? — переспросил Пеструхин. Я почувствовал, что потихоньку его можно привести в себя. Так, теперь немножко юмора, Яков Семенович.

— Есть в Москве один писатель, — важно объяснил я, — который таким способом экранирует психополя… Очень помогает, говорит. Особливо при выключенном холодильнике.

— Коты помогают? — вновь повторил Иннокентий и, забыв про клятву Гиппократа, невольно улыбнулся. Пока еще неуверенно.

— Они самые, — закивал я. — Черные, с хвостами.

Эпизод из жизни прозаика Ляхова оказался более чем кстати. Отвлекшись от своих скорбных воспоминаний, Пеструхин чуть приободрился. По сравнению с мощным ляховским психозом его теперешний нервный срыв выглядел даже не очень солидно.

Такой легкой простудой на фоне двусторонней пневмонии.

— Холодильник-то зачем отключать? — несмело полюбопытствовал Иннокентий. В его вопросе проскользнул живой интерес. Браво, Яков Семенович, да вы сам лекарь! Успокаиваете не хуже седуксена.

— А как же! — Изображая Ляхова, я старательно напыжился. Разумеется, было чистейшим свинством наговаривать лишнее на ближнего своего, даже шизанутого Ляхова. Но чего только не сделаешь в терапевтических целях! В конце концов, психозом больше, психозом меньше… И я продолжил:

—Для запаха, говорит. Вонь, говорит, отгоняет злых духов и чуждые психоизлучения.

Пять минут смеха, если верить нелюбимому мной журналу «Здоровье», заменяет человеку кусок хлеба с маслом. Коли так, мы с Пеструхиным для поднятия нашего настроения умяли по парочке смеховых бутербродов. По ходу дела я придумал еще несколько прибабахов Ляхова, произведя его из простых и скромных кандидатов в психушку — прямо в доктора шизофренических наук.

— Веселая у вас профессия, Яков Семенович, — посочувствовал мне Пеструхин, когда я умолк.

— Помрешь со смеху, — немедленно согласился я. — Было бы у меня время, я бы вам, Кеша, порассказал про наших гауляйтеров. Прямо-таки заводная публика.

Смешнее их только столичные издатели… Кстати, а почему вы именно «Тетрис» выбрали? Не «Политекст», не «Унисол», а «Тетрис»? Вы кого-то там знали?

Умный Иннокентий сообразил, что я от шуточек ; перешел к делу.

— Никого не знал, — ответил он. — Просто название понравилось. У моей Инки на работе стоит компьютер, так этот «Тетрис» — ее любимая игра… Вот я и решил: пошлю-ка рукопись именно туда. Специально узнал в библиотеке, что до 73-го года у нас можно брать для перевода любую вещь… Ну, и написал им в самом первом своем письмишке: дескать, автор — американский, роман 70-го года, перевод — мой собственный. Вещь занимательная, хотите — печатайте. Запаковал рукопись вместе с письмом, отправил и стал ждать. И вот недавно подхожу я к книжному лотку и вижу…

— Стойте-ка, Иннокентий! — поспешно прервал я киоскера. — Вы сказали «первое письмо». Что, были и другие?

Пеструхин удивленно уставился на меня, не понимая причин моего внезапного волнения.

— Думаете, я их стал заваливать письмами? — сказал он. —Ошибаетесь.

Всего-то одно еще и послал. — Обратный адрес указывали? — нервно спросил я.

— Конечно, все что нужно.Обратный адрес, имя, как бы Пеструхину, — ответил Иннокентий. — Ясное дело, я указал адрес.

— Собирайтесь.Едем со мной. Ваше письмо мог прочесть любой. Люди из «Тетриса» там давно писем не берут… Собирайтесь, живо!

— Но я обязан… — все еще мялся Пеструхин. — Мне надо сдать выручку, занести ключи, поставить киоск на сигнализацию.

— Для начала неплохо остаться в живых! — проорал я. — Берите свою выручку, и двигаем!

Только сейчас до Пеструхина дошло, что дело серьезное. Расшвыривая пачки, он принялся выталкивать из-под самого низа сиреневую пластмассовую коробку. В коробке шуршало и позвякивало. Больше позвякивало: дневной улов киоскера был небогат.

— Сейчас, сию секунду… — бормотал Иннокентий. — У меня тут в «Курьер» вчерашний была завернута тетрадка со стихами… Да где же она? Вот!.. Нет, не то, это накладные на бижутерию… Нам, кроме газет, столько дряни дают на реализацию…

В тесном пространстве газетного киоска двум гражданам маневрировать было крайне трудно. Сперва Пеструхин, увлекшись поисками тетрадки, чуть не заехал мне локтем в пах. Потом я, возвращаясь к окошечку, едва не отдавил ему руку.

— Быстрее! — подгонял я поэта-киоскера. — Бросьте вы тетрадку искать!

Неужели не помните своих стихов на память?!

— Память у меня слабая, — отзывался Пеструхин откуда-то снизу. —А! Уже нашел… Уже почти нашел. Двух страниц не хватает…

Я снова выглянул в окошко. По-прежнему все было тихо. Господин иностранной наружности издали фотографировал бронзового Никитина при помощи «Полароида».

Тетки, еще не наговорившись, уселись на лавочку. Со стороны девятиэтажек прошагали два лба, волоча какую-то металлическую трубу. Девчонка вывела рыжего колли попастись на газоне… В этой сугубо мирной воронежской картинке что-то меня неосознанно беспокоило, некая странность. Ну-ка, еще раз: фотограф, тетки, лбы с трубой, пацанка с собакой… Сто-о-оп!!! Труба! Два лба были, как и положено, одеты в спецовки, самые натуральные. Но это был новомодный московский покрой спецодежды! До провинции эти модели от Ярослава Цайца еще не успели дойти, я это точно знал. Значит… О, господи!

Труба была совсем даже не труба.

Это была пусковая установка ракет «Алазань», снятая с платформы и остроумно переделанная для ручной транспортировки. Насколько я знал, такой фокус был придуман еще в конце восьмидесятых, в Карабахе. Одному человеку произвести даже неприцельный пуск было бы довольно затруднительно, но вдвоем такая проблема решалась элементарно: один держит, другой наводит на нужный квадрат. В отличие от гранатомета типа «мухи» установка разворачивалась секунд на пятнадцать дольше, но зато «Алазань» не требовала у стрелка особых снайперских навыков. Ты задаешь только направление — и взрывом сносит к черту и саму цель, и все вокруг в диаметре десятка метров. У бронзового Никитина был один шанс из десяти уцелеть в этой передряге, у нас — и того меньше.

Пока я, как загипнотизированный, глядел из окошка киоска, пара лбов, не мешкая, стала разворачиваться в нашу сторону со своей трубой. Действовали они не очень сноровисто, но очень старательно. Мы получали лишних секунд шесть, однако они нам — что безрукому пилочка для ногтей.

Недолго думая, я вышиб ударом ноги хлипкую дверь киоска, вышвырнул наружу Пеструхина, роняющего на лету бумажки, и рыбкой вылетел сам. Такой, знаете ли, летучей рыбкой из «Клуба путешествий» — хвост сзади, плавники сбоку, глазки навыкате. Таймер в моей голове по привычке отсчитывал секунды, о которых — по всем правилам — детективу не следовало думать свысока, но лучше-то — вообще не думать. Тем не менее судьба подарила нам на целых пять мгновений весны больше, чем Штирлицу. Правда, в знаменитого телеразведчика за все серии никто не целился даже из пистолета, не говоря уж о ракетах. В худшем случае на него могли бы уронить горшок с цветами из окна конспиративной квартиры на Блюмен-штрассе. Сериал о приключениях Я.С. Штерна — который вот-вот мог бесславно оборваться в городе Воронеже — к моменту своего предполагаемого финала уже включал целый набор красочных терактов. От наезда на «Скорой помощи» до взрыва в павильоне Книжной ярмарки. Ракета «Алазань» неплохо вписывалась в этот убийственный ряд…..Семнадцать… восемнадцать… девятнадцать… Мы неслись прочь от киоска, и я своей чуткой спиной каждую секунду ощущал будущий взрыв. Не знаю, что чувствовала спина бежавшего впереди Пеструхина. Подозреваю, то же самое… Двадцать… двадцать один… Очко! Тяжкий грохот сотряс окрестности. Взрывная волна сильно толкнула нас на асфальт, однако на лету я по привычке сумел извернуться и упал так, чтобы оказаться головой, а не пятками к своим противникам. И в то мгновение воронежской весны, когда можно уже было взглянуть на оставленный киоск, я это сделал.

Газетного киоска близ памятника Никитину больше не было. Вместо него громоздилась куча горящих досок, земли, мусора, каких-то камней. Сам монумент похмельному стихотворцу, на удивление, практически не пострадал от взрыва: вероятно, и на памятники распространялась народная мудрость насчет пьяного, моря и колена. Если не считать киоска, других жертв не наблюдалось. Повизгивал контуженый колли, но его хозяйка, по-моему, была в порядке и, сидя на земле, только очумело крутила головой. Двух дородных теток снесло с лавочки; теперь они осторожно выглядывали из-за деревянных спинок. Иностранный господин Негромко причитал, перебирая обломки своего «Полароида»: его выбило из рук и хлобыстнуло об асфальт… Что касается двух лбов в спецовках от Цайца, то они победно осматривались, поводя жерлом своей трубы вправо-влево. Я догадался, что у них есть, как минимум, еще одна ракета, готовая к употреблению. И если я сейчас же что-нибудь не предприму, то они ее без раздумий употребят. «Вот уж нет!» — подумал я, лежа достал «макаров» и прицелился.

Три — два — раз!

Лбы, очевидно, заметили мои телодвижения, завозились вокруг своего агрегата. Но я больше не дал им шанса: «Макаров» негромко кашлянул, после чего один из ракетоносцев нелепо всплеснул руками и повалился навзничь. Труба тут уже утеряла всякий стратегический и тактический смысл — в одиночку вновь запустить «Алазань» в мою сторону нечего было и стараться. Поняв это, второй лоб отпихнул от себя бесполезную установку и бросился бежать в сторону девятиэтажек.

— Кеша! — Я мигом обернулся к Пеструхину. — Я за ним! Побудьте здесь, пока не придется…

Я не договорил. Серые глаза поэта смотрели в воронежское небо, но ничего уже не видели. Иннокентий Пеструхин, он же Раймонд Паркер, он же доброволец второй парадигмы на опытах этого поганого Старца, — был убит. Его не задело осколком ракеты, хватило и взрывной волны. Парня просто подбросило вверх и ударило затылком об асфальт. Всего только раз. Этого оказалось достаточно.

«Воронежу больше не нужны поэты…» — почему-то вспомнил я Кешины слова.

Толстая растрепанная тетрадка валялась неподалеку, рядом с сиреневой коробкой.

От падения пластмасса треснула, мелочь раскатилась по асфальту, однако собирать эту скудную выручку продавца газет было уже некому…

Я бросил взгляд в сторону девятиэтажек и успел заметить, как оставшийся в живых убийца Иннокентия тормозит чью-то белую «Волгу» и прыгает в нее. «Ну уж нет! — злобно подумал я, вскакивая с места, как будто мной самим только что выстрелили из пусковой установки. — Ну уж черта с два!»

В несколько прыжков я преодолел расстояние, отделявшее меня от дороги, и заметался в поисках любой другой попутки. Сейчас я согласился бы на любое транспортное средство — танк, велосипед, инвалидную коляску! На что угодно, лишь бы догнать белую «Волгу». Попадись мне «шестисотый» «Мерседес», под завязку набитый братьями-близнецами господина Муки в тяжелых золотых ошейниках, — и я с чувством глубокого удовлетворения раскидал бы их всех, лишь бы добраться до рулевого колеса, врубить первую скорость — и вперед, вперед, за белой тенью с мерзавцем на борту…

Из-за поворота вынырнул «уазик». Первым моим побуждением было немедленно отпрыгнуть в сторону, прочь с дороги. Машина была милицейской, а у меня в руках — «Макаров» и ни одного приятеля в воронежском УГРО, чтобы замолвить за меня словечко. Но инстинкт охотника в нас сильнее инстинкта самосохранения, я давно это понял.

По этой причине я не стал благоразумно отступать, но предпринял нечто иное, прямо противоположное: выскочил на самую середину дороги и изо всех сил замахал руками. В одной руке у меня был пистолет, в другой — новенькое алое удостоверение почетного железнодорожника, купленное с неделю назад на Рижском рынке. Благодаря этому удостоверению мой билет до Воронежа обошелся мне раза в полтора дешевле, Взвизгнули тормоза. Ошарашенный водитель с лейтенантскими погонами выглянул наружу, силясь понять, какой придурок тормозит милицейский экипаж и не имеет ли он, кстати, законного права это Делать. Прекрасно! Сомнение — мать истины, как говаривали древние. Я имею, имею право. Право Штерна, который гонится за убийцей.

Я рванул на себя дверцу «уазика» и прорычал:

— Я — майор Штерн из ОБЭП! Совершено вооруженное нападение! Гони вон за той «Волгой»!.. Да скорее, мать твою разэтак! Потеряем их — шкуру спущу! — При этом я размахивал своей алой книжицей прямо у лейтенантского носа. За последние полгода форма и тип служебных удостоверений в разных милицейских и около-милицейских подразделениях менялись уже раза три, а потому я ничуть не боялся, что лейтенант может усомниться в моих «корочках». Тем более когда поблизости догорают обломки киоска, воняет пороховой гарью и в трех шагах на земле валяется покойник в обнимку с пусковой ракетной установкой…

— Садитесь, майор! — воскликнул лейтенант, окончательно мне поверив. В самом деле: какой преступник решится притормозить милицейскую машину? А раз я не преступник — следовательно, свой.

— Гони, гони, дорогой! — Я плюхнулся на соседнее сиденье и ткнул пальцем в сторону, куда скрылась «Волга». — Не дай им уйти!!

Кроме лейтенанта за рулем, в «уазике» больше никого не было. Повезло.

Человек за рулем обычно смотрит не на тебя, а на дорогу. Пока я убеждал лейтенанта мне поверить, «Волга» сумела оторваться достаточно сильно. Наверное, тип в машине предложил шоферу неплохие бабки за скорость или просто заставил жать на газ, угрожая пистолетом.

— Рэкет? — спросил мой водитель, не отрываясь от дороги.

Я хотел было удовлетворить любопытство лейтенанта коротким «Да!», однако вовремя вспомнил, что только что представился майором ОБЭП. Как известно, бывший ОБХСС у нас не занимается наездами, а ведает исключительно экономическими преступлениями.

— Памятник хотели захватить! — ляпнул я.

— Памятник? — изумленно переспросил мой водитель, и мне пришлось быстренько выдумывать дальше.

— Именно, — подтвердил я. — Бронза, цветной металл. Переплавить в лом и продать в Прибалтику…

Моя выдумка неожиданно оказалась удачной.

— Нашего Ваню — на цветной металл?! — обиженно выкрикнул лейтенант. Его патриотическое чувство было уязвлено. — Ну, сволочи!! Держитесь!

Мотор взревел еще сильнее, водитель заскрежетал зубами от натуги, как будто его человеческие силы могли реально приплюсоваться к лошадиным силам двигателя «уазика». Так или иначе — но расстояние между нашими машинами начало быстро сокращаться.

«Волга» заметалась, намереваясь ускользнуть от нас. Похоже, водитель машины вел свою тачку все-таки под дулом пистолета: ни за какие деньги, самые-рассамые американские, ни один нормальный шофер не согласился бы так рисковать своим автомобилем. Раза два машина пролетала в такой опасной близости от встречных автобусов, что столкновение казалось неизбежным. Но подлецу пока невероятно везло. Или, быть может, у него на роду было написано погибнуть не в аварии, но каким-то иным способом. Мне еще предстояло выяснить, каким именно, однако прежде следовало бы : подлеца догнать. По меньшей мере. А в идеале — догнать и перегнать, как мы когда-то Америку.

— С-с-суки! — все никак не мог успокоиться лейтенант, выжимая из «уазика» новые лошадиные силы. — Ваню переплавить!..

Бьюсь об заклад, что водитель прежде никогда не читал Никитина, кроме как в первом классе, но негодование его было неподдельным. "Стихийная любовь к родному пепелищу, — подумал я, — есть наша сильная черта. Пока на святыню никто не покушается, она нам всем нужна, как прошлогодний снег. Но, стоит лишь постороннему супостату протянуть свои жадные грабли к отеческим гробам, как мы дружно готовы навалиться всем миром и наступить на эти загребущие грабли.

Рукояткой нам, натурально, саданет по зубам — зато и треклятому врагу не поздоровится".

— С-с-сволочи! — продолжал скрежетать водитель, загоняя «уазик» в немыслимо крутой вираж и сразу выигрывая еще метров десять. Мы уже мчались по знакомой мне улице Феоктистова, мимо нескончаемой стены плача. Шофер «Волги», подгоняемый пистолетом, на наш вираж ответил собственным, чуть не вмазался в красно-белый борт троллейбуса номер 2, однако отвоевал метры обратно.

— Матюгальник работает? — спросил я у лейтенанта, шаря рукой по приборной панели.

— Работает, — сквозь зубы процедил водитель «уазика». — Посвистывает только… — Взгляд лейтенанта был по-прежнему прикован к дороге впереди, на лице застыло выражение летчика-истребителя, исчерпавшего боезапас и готового вот-вот пойти на таран. Я уже начал жалеть о придуманной сказочке про цветной металл, которая вдруг ввела моего водителя в боевой транс; мысль о повторении подвига Талалихина и Гастелло не показалась мне слишком плодотворной.

Я нащупал, наконец, нужную кнопку на панели «уазика», нажал ее — и только после этого понял, что же означало это скромное лейтенантское «посвистывает»: первое же сказанное мной в микрофон слово «Внимание!» сопроводилось немыслимым по своей мерзости радиосвистом. Словно бы на крышу милицейского авто откуда-то сверху приземлился Соловей-Разбойник, ушиб лапищу о наш двойной динамик и громко пожаловался на свою неприятность в свойственной Соловью сугубо разбойничьей манере. Полагаю, такие звуки могли пробить брешь в колонне немецко-фашистских танков во время исторической операции «Багратион». Белая «Волга» лихорадочно дернулась, но, не обладая тяжелой статью танка «тигр», сразу волчком закружилась на месте, тут же теряя в скорости и в маневренности — С-с-скоты! — радостно заскрежетал лейтенант, в пылу погони направляя наш «уазик» точно на вражескую «Волгу». Я-то думал, что «Волгу» с шофером-заложником совсем не обязательно таранить, коли можно и так взять врага обходным маневром. Но мой водитель, вдохновившись свистом, действовал наверняка-точь-в-точь, как в песне про тачанку. Птица и зверь еще имели бы возможность улететь-уйти с дороги, однако «Волга» была покрупнее и не успела. Я выронил микрофон и обеими руками вцепился в сиденье… Очень вовремя! Удар, треск, хруст, победный вопль «Ваню?!! Цветной металл?!!» — все смешалось за одну долгую секунду, во время которой я каким-то странным образом сумел увидеть несколько разных вещей одновременно.

Каннибальскую радость на лице лейтенанта.

Сминаемый зад «Волги».

Помертвевшую физиономию в окне.

Бьющееся боковое стекло.

Со всего размаха наш «уазик» пригвоздил вражескую машину к желтой стене в двух шагах от арки: сам побился, зато и мерзавца приложил. После такого удара победителю, по всем правилам, оставалось лишь выпрыгивать, потрясая пистолетом, и брать пригвожденного гада полуживым и тепленьким. Бедный хозяин «Волги» за рулем пребывал уже в полной отключке.

— Оп-па! — счастливо выкрикнул лейтенант. По его подбородку текла кровь от закушенной губы, лицо выражало восторг. "Молодой еще, горячий, — подумал я. — Многоопытный московский мент предпочел бы скорее упустить врага, чем гробить казенное имущество. Ибо мерзавцы будут еще и завтра, и послезавтра, и всегда, а побитый «уазик» ни по какому щучьему велению больше не станет новеньким….

Нет, решено: на старости лет перебираюсь в Воронеж. Тут и нравы проще, и водка слаще, и люди чутче".

— Эх! — выкрикнул лейтенант через пару секунд, уже обиженно. Оказывается, сволочной пассажир «Волги» не пожелал сдаваться: он сумел-таки выкатиться из поверженной машины и, подхватив пистолет, кинулся прямо в арку.

Я распахнул дверцу милицейской тачки и бросился следом за лбом-ракетоносцем. Мой водитель вознамерился последовать за мной. Что было излишне.

— Памятник! — по-командирски гаркнул я, не оборачиваясь. — Обеспечьте охрану, вызовите людей!.. Этого я сам…

Монумент нетрезвому Ване, конечно, в охране не нуждался, но в остальном я не соврал. Лба, запустившего ракету, надлежало брать и допрашивать только мне и никому другому. Слишком бы долго потребовалось объяснять воронежской милиции, за каким таким чертом кому-то пришло в голову сровнять с землей ни в чем не повинный газетный киоск. Боюсь, местные стражи порядка не созрели пока для подобных объяснений.

И — самое главное! — я сам к ним еще не готов. Может, кто и умеет разгадывать кроссворд на бегу, но только не Штерн. Когда несешься, словно савраска, параллели с меридианами в твоей голове с трудом пересекаются и не извлекают нужную букву.

Я пролетел короткий арочный туннель и сразу оказался во внутреннем дворе, который выгибался и вправо и влево от меня, образуя два длинных рукава. Ни в правом, ни в левом рукаве следов беглого лба я не обнаружил. Зато прямо по курсу, метрах в ста от выхода из арки…

Когда-то здесь была отличная детская площадка со множеством аттракционов — двумя парами качелей, горкой для скатывания вниз, домиком для игры в волка и семерых козлят, космическим кораблем, почти настоящим колодцем, каруселью на высоком металлическом постаменте и прочими чудесами для граждан, не достигших совершеннолетия. В такие погожие деньки, как сейчас, воронежские мамы и бабушки выводили сюда молодняк, чтобы тот самозабвенно растратил здесь избыток энергии.

Но это было давным-давно.

Сегодня площадка была пустынна и заброшена. Горка провалилась, от качелей осталось две штанги, похожие на виселицы. Домик накренился, как после землетрясения. Космический корабль страшно облез и стал напоминать гигантскую консервную банку, вздувшуюся после приступа ботулизма. Грязный и разоренный колодец годился лишь для того, чтобы туда плюнуть. Карусель наполовину вросла в землю и превратилась в некое подобие немецкой долговременной огневой точки, у которой взрывом разворотило саму бетонную коробку и осталась лишь ржавая арматура. Вся бывшая площадка, обернувшаяся свалкой, свидетельствовала о скучных временах, когда детки выросли, а взрослым стало некогда и начхать. Даже самый неприхотливый и отчаянный ребенок не отважился бы играть среди этих печальных развалин.

Однако отчаянному взрослому ничто бы не помешало притаиться где-то здесь.

Притаиться и ждать меня.

— Ку-ку! — сказал я негромко, подходя поближе к мертвому детскому городку и переводя дуло «макарова» с карусели — на домик, с домика — на колодец. Здесь не водилось даже эхо, а потому мне, естественно, никто не ответил.

— Ку-ку! — повторил я, обращаясь к домику, к колодцу, к качелям. —Ты меня, конечно, слышишь. Детская площадка настороженно молчала. — Я могу убить тебя, — продолжал я. Было неуютно разговаривать с этими зарослями ржавых железок. — Могу просто сдать ментам. Я бы предпочел первое…

Мне показалось, будто из-за кривого домика раздался легкий шорох.

— …Но так и быть, я соглашусь и на второе. Если…

Теперь зашуршало что-то возле колодца. Нет, это скомканная газета.

— …Если ты мне назовешь одну только фамилию вашего главного. Я знаю имя, знаю отчество. Но для кроссворда, дружок, нужна фа-ми-лия…

Скрипнула железяка, косо подвешенная на остове бывших качелей. Ветер. Я и сам не знал, чего мне сейчас хочется больше: чтобы лоб согласился на капитуляцию или чтобы заупрямился. С одной стороны, давно следовало бы взять «языка». Но, с другой…

— Та-тах'. Лоб-ракетоносец сделал ход и, слава богу, избавил меня от выбора. Я вовремя плюхнулся на землю и послал пулю в черноту иллюминатора ржавого пузатого звездолета. Первую. И вторую. И третью, уже для страховки.

Однажды семейный дебошир Харланя Цепов с охотничьим ружьем чуть не застал меня врасплох возле такой вот космической ракеты. Баста. Яков Семенович Штерн может ошибаться, однако своих ошибок старается не повторять.

Подойдя к пузатой ракете, я заглянул в иллюминатор. Так и есть. Моего «языка» отныне никто уже не смог бы вылечить от молчания. Я ощупал карманы модной московской спецовки и не нашел там ничего, кроме запасной обоймы к шпалеру покойника и какой-то тряпицы. Ветошь? Носовой платок? Я вытащил тряпку на свет и осознал ошибку. «Очень интересно, — мысленно проговорил я, — разглядывая находку. Пожалуй, я соберу себе любопытный гардероб из одних военных трофеев. Белый халат у меня уже есть. Теперь к нему прибавилась маленькая аккуратная белая шапочка — головной убор врача, санитара и медбрата…»

Я неторопливо огляделся по сторонам. Как и пять, и десять минут назад, во дворе было пустынно. Ни одного свидетеля нашей «американской дуэли». Наверное, мертвый детский городок распространял вокруг себя такую ауру тоски и безнадежности, что отбивал всякую охоту проходить мимо. В принципе мои прыжки вокруг ржавой игрушечной ракеты кто-то мог бы увидеть из окна сверху, но пистолет в руке еще надо сверху разглядеть, а в прыжках никакого криминала нет.

Что касается трупа несостоявшегося «языка», то заметить его в металлическом склепе, не заглянув предварительно в иллюминатор, было просто невозможно.

Лоб-ракетоносец сам выбрал себе усыпальницу — пусть и остается там. Носком ботинка я поглубже затолкал в ржавую темноту и чужую обойму, и вражеский пистолет, а затем покинул нехорошее место. Особой радости от только что содеянного я не чувствовал. Пуля — самый никудышный инструмент для заполнения кроссвордов. Можно поставить точку, многоточие, но никогда-букву… Впрочем, когда в тебя стреляют, срабатывают ответные рефлексы. Принцип целесообразности перестает действовать, и ты сразу забываешь простую вещь: разговор возможен лишь с ЖИВЫМИ подонками, а с мертвыми — ни при каких обстоятельствах. Ни при каких, даже форсмажорных.

Правый рукав внутреннего двора оказался неожиданно длинным. Через полчаса ходьбы я уже . заподозрил было, что двор этот тянется через весь ; Воронеж — как вдруг он внезапно кончился, упер-шись в старое большое здание с колоннами.

Я внимательно изучил надпись на дверях. "Ага, — произнес я про себя. — Наконец-то мне стало ясно, как следовало вести себя в Воронеже с первых же минут прибытия: ни о чем не спрашивать, никого не слушать, просто идти куда глаза глядят. Стоило мне поверить прохожим, и меня уносило куда-то че туда.

Теперь же, ни у кого не спросясь, я сам пришел к необходимому дому".

К Воронежскому государственному медицинскому институту им. Н.Н. Бурденко.

«Добро пожаловать, Яков Семенович!» — сказал я сам себе и вошел.

Первый этаж медицинского учебного заведения в Воронеже ничем не отличался от ему подобных в других вузах и городах. Большой коридор, увешанный поблекшими стендами с достижениями. Множество стеклянных шкафов. Еще больше однообразных дверей с административными табличками. Ага! Приемная ректора… Ну, это для меня слишком большая инстанция, мне бы чего попроще… Вот, годится: проректор по научной работе господин Голубинов В.М.

Я открыл дверь, но вместо господина Голубинова обнаружил меланхоличную девицу в окружении телефонов, настольной кофеварки и дисплея компьютера.

— Здравствуйте, — сказал я энергично.

— Здра… — кисло ответила секретарша, но потом все-таки соизволила договорить:

— …вствуйте.

На лице у секретарши отражались тоска смертная, скука и прочие форсминорные обстоятельства, достаточные, чтобы отсечь меня от ее шефа. — У себя? — коротко спросил я. — Занят, — коротко произнесла девица. — Разбирает почту.

— Мне на пять минут, — объяснил я, демонстрируя секретарше четыре пальца.

Почему-то эта примитивная несогласованность между словом «пять» и жестом на пальцах всегда вызывала у секретарского люда легкое одурение.

Девица захлопала глазами, силясь пересчитать до четырех.

— Вы из горздрава? — неуверенно осведомилась она, все еще шевеля губами.

Сопротивление ее было уже сломлено.

— Я из центра, — проговорил я. — С предписанием.

Не дожидаясь остальных вопросов, я спокойно вошел в апартаменты господина Голубинова. Никакую почту проректор по науч. раб., естественно, не разбирал.

Просто ходил по кабинету с ручным эспандером и разминал мышцы. На столе дымился свежезаваренный чай.

— Вам чего? — строго поинтересовался проректор, не прерывая своих упражнений. — Вам разве не сказали?..

— Сказали, сказали… поспешил я реабилитировать секретаршу. — Но поскольку дело обоюдоинтересное…

— Вот как? — Господин Голубинов отложил эспандер и сделал пару глотков из чашки. —Ладно, валяйте… Вы из горздрава?

— Я прибыл из Москвы, — проговорил я, придумывая легенду позанимательнее.

— Моя фамилия Штерн. Я представляю фонд Сайруса, совет гарантов.

— Очень рад! Счастлив! — с энтузиазмом воскликнул проректор, вдруг догадавшись пожать мне руку. — Садитесь, господин Штерн. Чайку не хотите?

— Если только с лимоном, — капризно сказал я. Кажется, сработало. О знаменитом фонде, учрежденном знаменитым миллионером, в Воронеже были наслышаны. Из докучливого посетителя я стал желанным гостем.

— Как вы знаете, — начал я, когда чашка с благоухающим чаем возникла передо мной, — наш фонд следит за разнообразными научными исследованиями и, если видит, что дело перспективное, не скупится оказывать материальную, так сказать, поддержку…

— У нас есть, есть такие! — счастливым голосом сказал господин Голубинов.

— Вы обратились по адресу. Нашими экспериментальными лабораториями разрабатывается новое универсальное средство от педикулеза, в просторечии именуемо-fo вшивостью… Кроме того, мы здорово продвинулись в области профилактики геморр…

— М-да, любопытно, — прервал я проректорские излияния. — Но у меня, знаете, более конкретная область интересов… Мне нужна небольшая информация.

Совсем маленькая.

— Любая, — немедленно пообещал господин Голубинов. — Мы с большим уважением относимся к спонсорским проектам вашего замечательного…

— Отлично, — произнес я. — Мы чисто случайно узнали, что около пяти лет назад в стенах вашего вуза проводились многообещающие исследования.

— Да-да? — откликнулся проректор.

— К сожалению, — на этом месте я вздохнул, — фамилию вашего сотрудника нам не удалось отыскать. Знаем только, что звали его Григорием… Евпатьевичем…

Бллямс! Чашка, словно живая, выскользнула из рук господина Голубинова В.М. и брякнулась на пол, предварительно окатив чаем проректорские брюки. Но проректор по науч. раб. не заметил даже подобной ерунды: он впился в меня таким взглядом, словно я предложил ему за очень приличное вознаграждение сесть на электрический стул.

— Григорием Евпатьевичем, — повторил я. — Студенты его еще Старцем называли, в честь Распутина.

— Не было у нас… никакого… Евпатьевича, — с трудом проговорил проректор, глотая воздух. Только что передо мной был цветущего вида мужчина средних лет. Теперь же за проректорским столом тяжело отдувался дряблый дядька лет шестидесяти, которому так же мог бы помочь ручной эспандер, как покойнику — таблетки,от кашля. Я сообразил, что Голубинов будет стоять насмерть и, быть может, помрет от натуги на своем посту, но правды не скажет.

— Значит, не было Евпатьевича? — повторил я, ставя пустую чашку на проректорский стол. — А мы то, в фонде Сайруса… Господин Голубинов, кажется, немного оправился после первого, самого глубокого замешательства.

— Вы ошиблись, — произнес он. — Можете посмотреть документы в отделе кадров, компьютерные данные… Ваш… э-э… фонд ввели в заблуждение.

После таких слов мне сразу же расхотелось инспектировать здешний отдел кадров и даже пытаться обаять — или запугать — местных кадровичек и кадровиков.

Как стираются данные, мы знаем. Дело, стало быть, действительно серьезное, не самодеятельность какая.

— Что ж, весьма сожалею, — проговорил я, откланиваясь. — Извините, что я вас побеспокоил…

— Какое там беспокойство! — отозвался проректор. — Рад был познакомиться… — В глазах его между тем явственно читалось пожелание провалиться мне в тартарары и даже глубже.

Я вышел из кабинета, прощально помахал пальчиками секретарше, а затем покинул и голубиновскую приемную. Нет, оказывается, в природе никакого Евпатьевича-Старца, думал я, проходя по коридору мимо блеклых стендов. — И следов никаких нет… Но ведь так не бывает! Данные из компьютера можно изъять, кого-то купить, кому-то пригрозить… Только у нас в России, господа хорошие, все предусмотреть нельзя. Какая-то мелочь пузатая да остается забытой. "Вот, например, про себя сказал я. — Эти самые настенные стенды.

Когда их в последний раз обновляли? Год назад? Три? Пять?"

Я тщательно стер пыль с большой групповой фотографии, которая уже начинала желтеть. Дружный коллектив ВГМИ имени Бурденко позирует перед камерой. Новый год или какая-то круглая дата… Ага. Солидный джентльмен в самом центре . снимка — это наверняка ректор… О-о, вот и господин Голубинов от него поблизости, мужчина в полном расцвете сил. А с краю, во втором ряду — это у нас… Странно, откуда я его знаю?..

Через три секунды я понял откуда. Необходимость узнавать фамилию Старца в тот же момент отпала. Возникла другая необходимость — срочно возвращаться в Москву. В Воронеже делать мне больше нечего. Да и в Москве теперь оставалось совсем немного людей, к кому имело бы смысл соваться с разгаданным кроссвордом.

По-воровски оглянувшись по сторонам, я отколупнул от стенда фотографию.

Единственное доказательство здешнего бытия Старца, которое Старец, видимо, в спешке упустил из виду. Но Яков Семенович Штерн увидел. И спер то, что плохо лежало. Точнее, то, что хорошо висело. А что главное в профессии вора? Вовремя смыться.

Именно с этой целью полчаса спустя я оказался вновь на воронежском железнодорожном вокзале. Судьба подготовила мне здесь небольшую пакость, такую мелкую домашнюю заготовку: билетов на ближайший московский поезд не нашлось.

Следующий поезд ожидался по расписанию только через пять часов, в аэропорт же мне ехать совершенно не хотелось. Самолет — транспорт быстрый, однако для частного детектива не всегда удобный. Нельзя, к примеру, выйти за пару остановок до Москвы — дабы не искушать возможных встречающих. Нельзя, а жаль.

После обстрела киоска следовало поберечь здоровье. Допустим, сегодня целили в Пеструхина, не в меня. Но я с некоторых пор так часто попадаю в чужие неприятности, что они давно уже сделались и моими тоже.

Я вздохнул и отправился прямиком к начальнику вокзала — добывать себе броню. Вообще-то я мог бы попробовать раздобыть эту несчастную броню и на пару ступенек ниже. И все-таки лучше иметь дело с начальством: у него времени меньше и проблемы решаются быстрее.

— Майор Штерн, транспортная прокуратура, Москва, — представился я, с некоторым трудом прорвавшись в нужный кабинет.

Начальник поднял на меня измученный взор. Судя по всему, каждого посетителя он рассматривал как источник своих личных неприятностей и от незапланированного московского майора ждал какой-то особенной дряни. Узнав же, что мне нужен всего лишь билет, начальник на моих глазах повеселел и отдал краткое распоряжение по селектору немедленно обилетить из брони господина… как меня там?.. Штерна. В кассе номер четырнадцать, на втором этаже. По ходу дела у нас с вокзальным боссом даже завязался интересный разговор о том, каким образом повышение тарифов влияет на уменьшение числа краж в поездах. Я сделал остроумный прогноз, что в один прекрасный день подобные кражи у пассажиров начисто прекратятся ввиду отсутствия пассажиров. Начальник вокзала явно собрался согласиться со мной, но тут распахнулась дверь, и выражение лица босса мгновенно стало похоронным.

— Да, это опять я! — завелся с порога взъерошенный дядька, потрясая кипой бумаг с лиловыми печатями. — Забирайте свою дрянь и верните мою сантехнику!..

— А я вам сотый раз объясняю! — мрачнейшим голосом проговорил начальник. — Мы тут ни при чем. Накладные ваши перепутали где-то по дороге. Мы получили то, что получили… Разбирайтесь на станции «Воронеж-товарный» и все тут.

— Мне глубоко неинтересно знать, кто у вас что перепутал, — с надрывом произнес взъерошенный дядька. — И почему вместо моего груза номер пять ноль-девять сюда попал чей-то идиотский груз номер пять ноль-ноль девять…

Зачем мне восемь вагонов золотой фольги? Мне сантехника, поймите, сантехника нужна!!.

Мысленно я поздравил себя с неожиданным за-бершением дела о пропавшей фольге для «Всемирного бестселлера». Господин Гринюк может быть доволен: в таинственном похищении восьми вагонов виноват оказался наш обычный бардак.

Интересно, а в какую точку страны угнали груз номер пять ноль-девять и в каком тупике он, бедный, простаивает?..

— …Вы даже не понимаете, как все серьезно, — между тем гнул свое хозяин груза. — Это вам не обычные унитазы! Это суперсовременная финская сантехника с музыкой!

Под музыку этой перебранки я тихо покинул кабинет начальника вокзала, получил в четырнадцатой кассе билет и к утру следующего дня добрался до Москвы без происшествий. Никто не попытался выстрелить ракетой «Алазань» в окно моего купе. Никто даже не поинтересовался, отчего это я путешествую без вещей и не моя ли это сумка с надписью «Puma» осталась валяться на месте взрыва близ памятника Никитину.

Опасаясь новой засады возле своего дома, я совершил несколько обходных маневров, пока не убедился, что путь к подъезду свободен. В самом подъезде тоже обошлось без засады. И наконец, в почтовом ящике меня ждала не бомба, а письмо в красивом конверте с казенным штемпелем.

Это было очень похоже на ловушку и почти наверняка таковой являлось.

Тем не менее я решил последовать полученному приглашению. В конце концов, это был маленький, но шанс встретить человека, который бы заинтересовался моим кроссвордом и оказался в силах хоть что-нибудь предпринять. Меня вполне бы устроила, например, встреча с Президентом… А почему бы и нет? Имею право.

Письмо в красивом конверте сообщало Якову Семеновичу Штерну, что тот приглашен сегодня в .18.00 в Государственный Кремлевский дворец в связи с церемонией награждения особо отличившихся граждан России. Генерал-полковник Сухарев сдержал обещание: Я. С. Штерну от государственных щедрот обломился-таки орден Дружбы народов.

Глава третья

ЖЕНЩИНА ПОМОЩНИКА ПРЕЗИДЕНТА

За завтраком я сделал неожиданное открытие. Если взять из НЗ маленькую плитку шоколада и бросить ее в кастрюльку с сизым кисельным варевом, то вкус получается неожиданным, но не таким уж противным. Даже сносным. В кулинарии, оказывается, минус на минус тоже дает плюс: не любимый мной шоколад и ненавидимый кисель, объединившись при температуре всеобщего кипения, образуют в сумме довольно питательную субстанцию. Странного цвета и с еще более странным запахом, однако ведь ничто не мешает человеку завтракать с закрытыми глазами и с зажатым носом…

Лично я так и сделал — зажмурился, перестал принюхиваться и изо всех пяти чувств оставил себе временно только слух. Правда, и новости по радио «Эхо столицы» сегодня были малоаппетитными.

Очередной самолет потерпел аварию, теперь уже в районе Чукотки. Причины катастрофы выясняются…

Террористы, стрелявшие в министра Камиля Убатиева, все еще не найдены. Сам Камиль-акав интервью агентству «Рейтер» по-прежнему уповает на мудрость аллаха… («Ну-ну», — подумал я.) Курс доллара на торгах ММВБ снова подскочил. Аналитики связывают этот скачок с понижением рейтинга нынешнего Президента и уменьшением вероятности его победы на предстоящих выборах…

В городе Воронеже силами доблестной милиции пресечена попытка демонтировать бронзовый памятник Афанасию (я чуть .не подавился кисельно-шоколадной смесью) Никитину и вывезти ме-"'"алл в одну из стран Балтии (я едва не поперхнулся вторично). Министры иностранных дел трех Прибалтийских республик уже успели выступить с совместным коммюнике и опровергнуть последнее сообщение. («Из-за твоей брехни, Яков Семенович, — мрачно подумал я, — когда-нибудь обязательно начнется третья мировая война. Хотя и эти, с радио, тоже грамотеи: перепутать поэта с путешественником!») В московском парке имени 60-летия Октября всю ночь слышались автоматные очереди, жертв и разрушений нет…

Ассоциация столичных диггеров информирует об участившихся случаях самопроизвольных падений граждан в канализационные люки…

По сведениям московской милиции, из психиатрической лечебницы закрытого типа сбежал больной Ч., крайне опасный маньяк…

Несмотря на усиленные поиски, до сих пор так и не пойман беглый бурый медведь пяти лет от роду, на днях исчезнувший из павильона Московской книжной ярмарки во время пожарной тревоги…

И о погоде. В Москве сегодня ожидается теплая и солнечная погода без осадков, в некоторых районах города возможны небольшое похолодание, дождь с градом и сильный порывистый ветер…

Чувствовалось, что Мосгидромет после недавнего промаха решил подстраховаться на все случаи жизни и предсказать все одновременно — что-нибудь да сбудется! Я закончил свой скромный завтрак под барабанную дробь язвительных филиппик комментатора «Эха» Андрея Чертанова. Сразу после сообщений синоптиков злой Чертанов еще минут пятнадцать изощрялся в сравнениях теперешней Москвы и Древнего Рима времени упадка, явно отдавая предпочтение Риму. Там, дескать, войны в колониях не снижали благосостояния граждан в метрополии, да и по улицам Вечного города не бегали среди бела дня психованные маньяки и дикие звери…

Если бы раздраженный комментатор сидел сейчас у меня на кухне, я, возможно, сумел бы его убедить, что в Древнем Риме наверняка все было не так здорово (рабство, например), и в Москве — не все так уж погано (например, книжные лотки на каждом углу, цены умеренные, оптовикам скидка). Однако Чертанов в настоящий момент вещал прямо из сердцевины моего кухонного радиоприемника и в собеседниках типа меня не нуждался. Так что мне пришлось оставить свои аргументы при себе, молча дослушивая комментатора. Затем под новую жалостливую песню моей любимой хромоножки Беллы я вымыл посуду, поставил ее в сушку и вернулся к повседневным делам частного сыщика.

Собственно, дело было всего одно — подготовка к визиту в Кремль, которая и заняла у меня почти весь день. Сначала я созвонился с фирмой «Диана-сервис» и с ходу объявил Олежке Евгеньевичу, что мне на сегодня нужна всего-навсего рядовая «тачка» без шофера (сам поведу) и ничего кроме. Олежка моментально выделил мне почти новую «девятку», растолковал, на какой стоянке и во сколько я смогу ее найти и где будут ключи. В голосе шефа «Дианы-сервиса» я уловил даже нечто вроде профессиональной обиды: он не ожидал от меня такой ерундовой просьбы. Как если бы сказочная Василиса Премудрая, уже готовая выткать за ночь ковер, построить дворец или совершить еще какой-нибудь подвиг, вдруг узнавала, что ее просят лишь сбегать за пивом в ближайший ларек. Что ж, я понимал причину глубокого Олежкина разочарования, однако ничего поделать не мог. С моей стороны стало бы очевидной глупостью въезжать в Спасские ворота Кремля на посольском «Форде» Джулии Стерн, на древнем «Лорен-Дитрихе» А. Козлевича или, того хуже, на поливальной машине. Экзотика нынче была бы излишней. Скромная машина, скромный (с достоинством) костюм, постное выражение физиономии — вот и весь джентльменский набор будущего орденоносца.

Решив проблему с машиной, я приступил к выбору скромного вечернего костюма. Честно говоря, выбор был крайне невелик — черный или синий. Мой гардероб содержал массу ценного камуфляжного тряпья на все случаи жизни. Если надо, я мог превратиться в швейцара, в дворника и даже в собачку дворника, однако роль получателя государственных наград мне пока играть не приходилось.

До сих пор меня почему-то ни разу и ничем, кроме квартальных премий, не награждали — поэтому прецедентов не было. Каждый из двух костюмов имел свои достоинства. Черный, купленный в ГУМе три года назад, в свое время очень понравился моему наградодателю генерал-полковнику Сухареву А.В. С другой стороны, в синем одеянии была какая-то романтическая загадочность, какой-то подспудный намек на возвышенность натуры обладателя этого пиджака и этих брюк.

Кроме того, синий костюм успел уже неплохо зарекомендовать себя в день, когда за мной гналась «Скорая помощь». Одежда была чуть-чуть великовата-ровно настолько, чтобы во время бегства не стеснять движений. В Кремль оружия брать не полагалось, оттого спасти меня — в случае чего — могли бы только быстрые ноги.

Значит, синий. Определившись с выбором, я тщательно вычистил костюм мягкой влажной щеточкой. Потом включил утюг и за четверть часа вдумчивого глаженья привел брюки и пиджак в надлежащий парадный вид; теперь никто бы не заподозрил, будто я в этом элегантном облачении не так давно зайчиком прыгал по улице Радио и носился мимо куч строительного мусора по первому этажу недостроенного билдинга на улице Казакова.

Теперь мне предстояло самое главное. Я водрузил на рабочий стол портативную югославскую машинку, вставил чистый лист и задумался. Первая фраза удалась легко: «Уважаемый господин Президент!», но вот дальше письмо застопорилось. За двенадцать лет службы в МУРе и четыре года частного сыска мне пришлось сочинить чертову прорву рапортов, докладов и донесений. Однако сейчас я должен был написать нечто иное: сигнал «S0S», крик души, вопль израненного сердца. И все это — не более трех страничек машинописи. Из мемуарной литературы я знал, что Первые Лица терпеть не могут длинных докладных записок. Минут десять я бился над фразой номер два; извел кучу бумаги и, пожалуй, до вечера не сдвинулся бы с мертвой точки… Но потом вдруг вспомнил неживое опрокинутое лицо поэта Иннокентия, тетрадку со стихами, горку высыпавшейся на асфальт мелочи — и пальцы мои сами настукали: «Обращаюсь к Вам в связи с делом чрезвычайной важности. Как мне стало известно…»

Послание, перепечатанное начисто, заняло всего две с половиной страницы. Я прочел письмо еще раза три, гадая про себя, покажется ли мой вопль души убедительным. В любом американском детективе средней руки — из тех, что сотнями выпускает издательство «Унисол», — любой рядовой американец, при большом желании и везении мог лично добраться до Белого дома, получить аудиенцию в Овальном кабинете и раскрыть главе государства глаза на ужасные вещи. Однако наша реальность сильно отличалась от заокеанской, потому я вообще не был уверен, что мне удастся вручить лично Президенту свою челобитную. Оставалось уповать на счастливое стечение обстоятельств. В глубокой древности жалобщики, если я не ошибаюсь, падали ниц у государева трона во время каких-нибудь официальных мероприятий, выхватывали припрятанную грамотку и голосили:

«Царь-батюшка! Не вели казнить…» Иногда у царя-батюшки случалось скверное настроение, и он моментально повелевал казнить наглеца. Иногда же челобитчику удавалось предварительно слово молвить. Я слабо себе представлял процедуру награждения, но догадывался: упасть на колени перед троном незаметно для охраны и лично генерал-полковника Сухарева мне почти наверняка не удастся. Стало быть, письмо мое, еще не дойдя до Президента, будет конфисковано, а это в мои планы как-то не входило.

Вдобавок ко всему я сильно сомневался, предписано ли наградным церемониалом Президенту какое-нибудь особое кресло, похожее на трон. Падать ниц перед заурядной кремлевской мебелью было бы, согласитесь, крайне глупо и унизительно для Якова Семеновича Штерна… В конце концов, я понадеялся на ловкость собственных рук: трон — троном, а пока Президент будет прикалывать орден Дружбы к лацкану моего синего костюма, я в порядке ответной дружеской любезности попытаюсь как можно незаметнее препроводить свою тайную грамотку в президентский карман. Тут все будет зависеть от скорости прикалывания награды к лацкану. Покойный Леонид Ильич Брежнев, говорят, растягивал удовольствие вручения, прикалывания и государственных поцелуев на весьма длительный срок, во время которого любой ловкий челобитчик сумел бы затолкать в боковой карман генсека цидулю размером с «Графа Монте-Кристо». Увы, наш Президент не так любит поцелуи и попроворнее усопшего генсека, зато и моя грамотка — далеко не роман Дюма-старшего. Авось успею. В 18.00 должно было решиться, сработает мой безумный план или нет. Либо грудь в крестах, либо крест на биографии. Впрочем, я уповал еще и на то, что при любом исходе сегодняшних событий разобраться со мной пожелают только после церемонии награждения. А там уж поглядим, кто из нас пан и кто — пропал. Везет же новичку в рулетку. Почему бы и орденоносцу-дебютанту не использовать свой шанс на новом месте?

Строго говоря, место для меня было не совсем уж новым. Один раз я уже побывал гостем Государственного Кремлевского дворца и даже получил в этих стенах небольшое материальное поощрение: бумажный пакет с апельсином и разномастной горстью конфет. Дело происходило под Новый год лет эдак двадцать пять назад, когда Яков Семенович Штерн еще не занимался частным сыском и не служил в МУРе. В ту пору пошел Я.С. Штерну одиннадцатый годик, и называли его еще просто Яшенькой (дома) и Яшкой-шнобелем (в школе). Само же высокое здание из стекла и бетона за красной зубчатой стеной называлось еще — соответственно — Кремлевским Дворцом съездов. Там проводились показательные съезды, а в оставшееся время — новогодние елки. Из всех достопримечательностей КДС мальчику Яшеньке более всего запомнились восхитительная белая борода Деда Мороза-длинная, ватная, в блестках. За нее хотелось все время подергать, но бабушка была на страже и не давала. Помимо бороды, в памяти после того единственного посещения Дворца остались еще эскалаторы (не в метро ведь, а в здании!) и прекрасный вкус апельсина, который — вопреки бабушкиным советам — был съеден малолетним Яковом Семеновичем прямо здесь, не отходя от елки… О, мое детство! О, где тот апельсин?..

Детская память, впрочем, не подвела: эскалаторы в КДС наличествовали именно там, где их когда-то заметил. Правда, мне не суждено было сегодня на них проехаться вверх-вниз. Целую толпу награждаемых, журналистов и просто гостей после аккуратной проверки приглашений бережно повели в сторону, противоположную этим дивным самодвижущимся лестницам, и привели в средних размеров зал, богато освещенный софитами, юпитерами и прочими прожекторами, источающими ар.

Телевизионщики уже копошились со своей эппаратурой на сцене, окружив полукольцом большой стол под трехцветной бархатной скатертью. По залу то и дело проносились озабоченные черно-белые официанты с подносами, уставленными снедью.

Из этого я заключил, что процедура награждения завершится банкетом или, как минимум, шведским столом. Пока.нас рассаживали, мне почудилось, будто в толпе мелькнуло несколько знакомых лиц, однако рассадили нас до того быстро и стулья оказались такими неудобными, что я толком не смог оглядеться. Да и торжественность момента не позволяла чересчур крутить головой. Самая большая неприятность, однако, состояла для меня не в этом.

На моих часах было уже 18.15, а Президента все не было.

И было неясно, появится ли он вообще. Всей подготовительной церемонией распоряжался высокий и седенький Глава Администрации Президента — человек, по слухам, добрый и едва ли не душевный, но абсолютно не подходящий на должность получателя моей совершенно секретной челобитной: ввиду полной неспособности на что-либо в Кремле повлиять, кроме микроскопических ритуальных тонкостей. В прежние времена будущий ГАП был актером, одаренным ярко и многократно. Он играл на Таганке, снимался в кино, сочинял пьесы в стихах и считался покорителем дамских сердец. Но затем всего за каких-то пару лет резко сдал, капитально поседел, ссутулился, отошел от искусства и превратился в главного кремлевского церемониймейстера. Если он и будет сегодня вручать ордена, то пиши пропало. Не для того ведь я сюда ехал и так долго готовился, чтобы получить награду из гаповских рук и нагрузиться по самые уши на дармовом банкете! Наплевав на торжественность момента и неудобный стул, я закрутился всем корпусом, пытаясь оценить диспозицию…

И тут невидимый симфонический оркестр заиграл гимн, все вскочили с мест, и, наконец, появился сам Президент. Точнее, сперва на сцене возникли человек пять секьюрити, профессионально осмотрели зал, встали позади стола и с боков — и лишь только потом наш Президент возник из боковой двери в сопровождении двух человек, с одним из которых я встречался, а другого просто видел по ТВ.

Генерал-полковник Анатолий Васильевич Сухарев и штатский помощник Геннадий Викторович Батыров — вот как их звали. Все трое улыбались, однако по-разному.

Президент — заученной улыбкой главы государства, начальник Службы ПБ — проницательной улыбкой Главного Отвечающего За Безопасность. И лишь цивильный Батыров улыбался нормально — только не всем присутствующим, а кому-то одному в зале. И уж точно не мне.

Гимн смолк. Для особо непонятливых гостей церемониймейстер жестом показал:

«Прошу садиться», после чего заняла свои места и троица за столом под бело-сине-красной скатертью. Вероятно, и здесь существовал строгий и неукоснительный ритуал. Шеф Службы ПБ очутился по правую руку от Президента, сразу придвинулся к нему поближе и что-то зашептал главе государства на ухо. По потолку пробежали цветные зайчики, отбрасываемые множеством побрякушек с генерал-полковничьего мундира. Геннадий Батыров пристроился слева — и не то чтобы рядом, а как бы несколько поодаль. Приблизительно так располагался возле меня вишневый ангел-хранитель за столом рулетки. Вроде и близко, и советчик, но, если присмотреться, — просто посторонний дядечка. Не кум, не сват и не брат. Судя по всему, помощник Батыров быстро и безнадежно проигрывал соревнование за Президента, уступая инициативу Сухареву. За все время, пока седенький Глава Администрации, стоя у левого микрофона, бормотал вступительную речь, Президент всего лишь раз обернулся к своему помощнику слева, спросил что-то, получил короткий ответ, а затем инициативой вновь завладел начальник Службы президентской безопасности, опять оккупировавший правое ухо главы государства. Должно быть, Сухарев рассказывал Президенту нечто увлекательное, поскольку брови Президента несколько раз взлетали вверх, а улыбка становилась чуть менее официальной — хотя и в рамках протокола. Геннадию Батырову, оставшемуся в одиночестве, приходилось довольствоваться левым президентским боком и то и дело ищуще рассматривать зрительный зал. Нет, он определенно пытался найти кого-то среди гостей, журналистов и награждаемых… Только вот кого?

Сутулый ГАП отговорил свое вступление и присел на боковой стульчик, стоящий у торца бело-сине-красного стола, поближе к горке наградных бумажек и коробочек. Настала очередь Президента. Он кивнул своему Сухареву, грузно поднялся с места, взял в руку красную сафьяновую папку и медленно зачитал первую строку кондуита:

— Орденом «За личное мужество» первой степени на-граж-да-ет-ся Абаринцев Владимир Кузьмич, член Союза журналистов России, за объективное освещение событий на Северном Кавказе и проявленный при этом героизм…

«Интересно, — подумал я, глядя, как миниатюрный, похожий на быструю рысь, Абаринцев взбегает на сцену, — кто сочиняет эти наградные формулировочки? Так послушаешь, и можно подумать, будто один только этот Кузьмич освещает объективно, а все остальные репортеры — так, врут себе помаленечку. Дудят в чужую дуду, льют воду на чужую мельницу… Короче, проявляют вопиющую необъективность, которую никак не могут одобрить Администрация Президента, аллах и тульский спецназ».

Покамест объективный и героический Абаринцев ручкался с Президентом, я посматривал на секундную стрелку своих часов. Так-так. Процедура прикалывания ордена в петлицу заняла сорок семь секунд, вместе с улыбками и рукопожатиями — полторы минуты. При этом правый наружный карман президентского пиджака секунд тридцать был скрыт не только от зала, но и от бдительного ока начальника Службы ПБ. Если Президент на прощание обнимет этого Абаринцева — я выиграл. Стало быть, объятия положены по протоколу, и одно из них обязательно перепадет вашему покорному слуге. А тому большего счастья и не надо. Надеюсь, осмотрительный Сухарев не приказал портным зашить боковые карманы президентского костюма?..

На девяносто второй секунде ритуала Президент обнял награжденного журналиста, и я про себя удовлетворенно вздохнул. Все у вас теперь получится, Яков Семенович. Помимо великого множества отрицательных сторон, у официальных мероприятий есть хоть одна сторона положительная. Они все рутинны. Все проходят в соответствии с графиком, фантазии и импровизации здесь должны быть исключены.

Поэтому мне надлежит успокоиться, перестать ерзать на стуле и просто сидеть на месте, дожидаясь, пока мне не подадут сигнала и пока Президент не скажет:

«Орденом Дружбы народов на-граж-да-ет-ся…»

Все так бы и произошло. Мой замысел удался бы один в один.

Если бы наш Президент был человеком из железа или, допустим, из мрамора.

Если бы моя фамилия была не Штерн, а хотя бы Евтушенко.

К сожалению, Президент наш оказался обычным живым человеком, а сам список награжденных, невероятно длинный, составлен был в издевательски строгом алфавитном порядке. Первые полчаса наш глава государства честно соответствовал церемониалу. Он точно держал хронометраж, соблюдая все протокольные стадии.

Рукопожатие — прикалывание — второе рукопожатие — финальные объятия.

Аплодисменты, вспышки репортерских блицев, и все начинается по-новой.

Рукопожатие — прикалывание — … Конвейер. Трое молодцеватых граждан с фамилиями Байкалов, Безуглый и Битюцкий и с одинаковой военной выправкой получили золотые звездочки Героев России — «за боевые заслуги в период охраны внутренних границ». Высоченный Блохин с носиком-кнопочкой удостоился Георгиевского креста с краткой формулировкой «за доблесть». Потом длинным косяком пошли Васильевы, Веденеевы, Головачевы, Доценки — некоторые из них были аж в двух экземплярах (не то братья, не то однофамильцы), и я очень скоро сбился со счета. Запомнились мне только взлохмаченная бородка престарелого толстяка-профессора Можейко, получившего почему-то медаль «За отвагу на пожаре», и еще орлиный разлет бровей пожилого красавца Мугиррамова, ставшего кавалером Трудового Триколора за успехи «в области высокогорного овцеводства».

Вскоре после Мугиррамова я заметил, что наш Президент, кажется, потихоньку отступает от ритуала. Секундная стрелка подтвердила мои подозрения:

Президент явно начал уставать и по ходу дела принялся сокращать время каждой церемонии. Вручая орден знатному комбайнеру Николаеву, он уже ограничился одним вяловатым рукопожатием вместо двух, а майору внутренних войск Владимиру Сорокину, в одиночку задержавшему телефонного террориста, вместе с новеньким Боевым Триколором достались уже только дежурная президентская улыбка и дружеское похлопывание по плечу (вмес то протокольных объятий). Мой математический расчет стал сыпаться, словно карточный домик, но я еще, дурак, на что-то надеялся. Окончательно надежды мои пошли прахом, когда после буквы "У" Президент сделал долгую паузу. Генерал-полковник Сухарев тут же поднялся с места и что-то пошептал на ухо Главе Администрации. Я и охнуть не успел, как на сцене произошла умелая рокировка:

Президент в сопровождении начальника Службы ПБ и трех секьюрити из пяти отправился за кулисы, а его место занял седенький ГАП, который и продолжил церемонию раздачи слонов.

Разглядывая добрую полудюжину одних только Федоровых, гуськом поднимающихся на сцену за орденами и медалями, я запоздало подумал, что напрасно, черт возьми, замахивался на большое. В принципе меня бы даже устроило краткое общение и с левой рукой Президента, господином Батыровым. Несмотря на очевидные преимущества правой президентской руки, генерал-полковника Сухарева, штатский помощник, видимо, еще был на что-то способен. В условиях, когда рука руке вечно кажет фигу, мое письмецо, пожалуй, способно было весьма заинтересовать штатского Геннадия Викторовича и пробудить его от спячки…

«Нет, не все еще потеряно», — думал я, получая коробочку с орденом из рук ГАПа (самостоятельно прикалывать награду к лацкану Глава Администрации, очевидно, не имел права). И пока ГАП скороговоркой бормотал положенные слова, я то и дело посматривал в сторону одиноко сидящего Батырова. Официальная церемония была мной проиграна, это ясно. Но у меня в запасе оставалась еще неофициальная часть. Президент с генерал-полковником едва ли останутся на банкет. Но, быть может, хоть Геннадий Викторович соизволит остаться в компании с журналистами, гостями и свежими кавалерами? В виде официального символа российской государственности? На радио «Эхо столицы» Геннадия Викторовича иногда называли Человеком номер 4, и мне сегодня очень захотелось поверить, что «Эхо» не заблуждается…

На сцене какой-то низенький и кривобокий Юркевич получил от Главы Администрации последнюю на сегодня награду — медальку лауреата Госпремии в области изящных искусств. Затем погасли разом жаркие софиты телевизионщиков, распахнулись еще одни двери, куда и повалил разом здешний народ, уже знающий, что к чему. Я присоединился к народу, одновременно пытаясь не потерять из виду советника Батырова. Останется или не останется на банкет? Сейчас для меня этот простенький вопрос был поважнее гамлетовского.

На мое счастье, Геннадий Викторович выбрал «быть». Когда толпа награжденных и приглашенных более-менее равномерно распределилась вокруг громадной буквы П шведского стола с выпивкой-закуской, я обнаружил предполагаемого Человека номер 4 где-то в районе верхней перекладины П. Батыров держал в руке маленькую рюмку, кивал мельтешащему рядом лауреату Юркевичу, а сам по-прежнему высматривал кого-то в толпе. И, по-прежнему, не меня. "Что ж, — подумал я, — мы не гордые: раз нас не знают в лицо, самое время представиться.

Яков Штерн, кавалер ордена Дружбы народов, частный детектив, просит небольшой аудиенции. Да-да, дело чрезвычайной секретности…"

Я уже почти добрался до цели, но вдруг опомнился. Стой-ка, Яков Семенович, — сказал я сам себе и, не мешкая, притормозил у вазы с шоколадными конфетами, делая вид, будто содержимое этой вазы меня вдруг чрезвычайно заинтересовало. — Ты, очевидно, забыл про охранных ребятишек вокруг Геннадия Викторовича. Ежели эти крутые братцы справа и слева от Батырова — из сухаревской когорты, то еще неизвестно, в чем их главная задача: то ли охранять Человека номер 4 от возможных террористов с кремовыми тортами наперевес, то ли заодно и приглядывать за левой рукой Президента. В этом случае любое мое открытое обращение к помощнику Батырову станет не только опрометчивым для меня, но и опасным для него. Под приглядом секьюрити нечего было и пытаться даже просто опустить мое письмецо в карман батыровского пиджака: меня, в лучшем случае, примут за вора-карманника и с позором выставят с территории Дворца. Конечно, к позору частному детективу Штерну не привыкать, однако все же не хотелось так бездарно ронять свое реноме — вдруг еще на что-нибудь сгодится? Следовало поискать обходной путь. Должен ведь он быть, в конце концов!..

Чтобы моя остановка возле конфетной вазы не выглядела слишком подозрительной, я старательно продегустировал одну из кремлевских конфет.

Нельзя сказать, что она поколебала мою нелюбовь к шоколаду, хотя… Если опустить в мое кисельное варево пару таких вот шоколадных загогулин с привкусом сливы, то результат может быть еще интереснее, чем утром. Во мне снова проснулся дремавший гастроном-алхимик. Я прикинул, сколько таких конфет обычному человеку не зазорно слопать за вечер. Не меньше пяти, это точно.

Выходит, я имею законное право — как орденоносец и человек! — еще на две пары таких конфетин с государственного стола. Недолго думая, я вытащил из-под шампанской бутылки кружок серебристой фольги и быстренько упаковал четыре конфетные загогулины. Упаковал — и сунул во внутренний карман своего пиджака.

Чуть заметная припухлость с левого бока может кого-то навести на мысль, что у Якова Семеновича КОЕ-ЧТО припрятано за пазухой. Однако никому и в голову не придет, что это — всего лишь конфеты. Умные люди привыкли ждать от Я. С. Штерна пакости побольше, чем мелкий рэкет с фуршетного стола. Вот и пусть себе ждут, это полезно. Пусть немного погадают, каким таким способом вышеупомянутый Я. С.

Штерн пронес КОЕ-ЧТО мимо внутренней кремлевской охраны с металлоискателями.

— Э-э… — робко сказали за спиной, и чья-то рука осторожно прикоснулась к моему рукаву. Я мгновенно заготовил на лице выражение оскорбленной невинности — и обернулся.

Выражение мое не пригодилось. Рукав, оказывается, теребил не-кто иной, как старый знакомец — нынешний председатель Госкомпечати. Лапин? Зорин? За время, прошедшее после нашей случайной встречи в заведении с розовым кафелем, я так и не удосужился выяснить, кто же все-таки управляет сегодня всероссийской печатью. Прав был Пушкин: мы, русские, ленивы и нелюбопытны.

— Добрый вечер, — с преувеличенной радостью проговорил я, пожимая руку Лапину-Зорину. Оставалось уповать на то, что Лапин-Зорин в тот роковой день запомнил не столько меня, сколько мой синий костюм. — Добрый вечер, Иван…

Данилович!

Председатель Госкомпечати обиженно сморгнул. Я догадался, что вновь промазал с отчеством. Не-ет, методом тыка такие вещи не делаются! На мое счастье, Иван Какой-тович оказался, как и в прошлый раз, человеком деликатным и не стал меня поправлять. А может быть, он решил, будто последствия моего ушиба головы еще дают о себе знать: тут — помню, а тут — не помню.

— Добрый вечер, — произнес Иван-не-Данилович. — Что у вас там новенького, в Госкомприроде?

На полмгновения я опешил, однако тут же припомнил, что для большинства обитателей особняка на Страстном бульваре я продолжаю оставаться чиновником природоохранного ведомства.

— Жизнь идет, — рассеянно ответил я, время от времени посматривая в сторону Батырова. — Ничего не стоит на месте… Гони природу, понимаете ли, в дверь — она влетит в копеечку…

— Поздравляю вас с правительственной наградой, — продолжал Лапин-Зорин.

Вероятно, он был вежливым человеком и не умел отчаливать без небольшой проникновенной беседы. — Рад за вас и за весь ваш Госкомитет. Обычно ведь про охрану природы у нас вспоминают, только когда что-нибудь приключится. Нефть разольется, или озоновая дыра, или поворот северных рек…

— С северными реками вопрос решен: все-таки будем поворачивать, — чисто автоматически сбрехнул я. Просто чтобы разговор поддержать.

— Неужели? — удивился Иван-не-Данилович. Я смекнул, что меня опять занесло черт-те куда. Ну, до чего доверчивый у нас народ! Даже неловко.

— Не то чтобы совсем поворачивать, — попытался выкрутиться я. —Так, немного загибать… Центральная Азия сохнет без пресной воды. Верите ли, вымирают уникальные виды стрекоз! С ледникового еще периода…

— Надо же… — покрутил головой вежливый председатель Госкомпечати.

Вероятно, он был из числа горячих противников поворота. Мой аргумент насчет усыхающих стрекоз в Центральной Азии оказался для него неожиданным и сильным.

Не дожидаясь, пока Лапин-Зорин захочет подпереть этот аргумент какими-нибудь фактами, я поспешил поскорее сменить тему.

— Вас тоже сегодня наградили? — полюбопытствовал я. — Рад за вас и весь ваш…

— Куда там — наградили! — грустно махнул рукой Иван-не-Данилович (и не-Денисович, Демья-нович?). — Тут не до жиру, нам бы ассигнования все получить… Спикер Думы обещал сюда заехать, с проектом в первом чтении.

— Не заехал? — сочувственно спросил я и на сей раз попал в точку.

— Проманкировал, — с заметным раздражением отозвался шеф Госкомпечати. —У них, видите ли, именно сегодня — партийный пленум.

— И какой же это партии?.. — поинтересовался я. —Ах, ну да!

— Вот именно! — горько сказал Лапин-Зорин. — Заседают, решают текущие дела. Международная обстановка, ситуация на Балканах, наш ответ Чем-берлену…

Из всей Думы я здесь видел одного только депутата Маслова. Очень довольного, между прочим. Он теперь снова будет судиться с нашим Президентом.

— Судиться? — переспросил я. — Снова из-за обезьяны?

Шеф Госкомпечати Лапин-Зорин отрицательно покачал головой.

— Везет товарищу Маслову! — произнес он с упреком. — Раньше его с обезьяной по ошибке сравнили, и он уж был рад-радешенек раздуть процесс до небес. А буквально только что президентский охранник дал ему в зубы. И тем самым, естественно, дал повод…

— И за что он его так? — Я почувствовал неприятный холодок где-то под ложечкой. За разговором я как-то упустил из виду, зачем я здесь. Лапин-Зорин, сам того не ведая, мне напомнил.

— В том-то и дело, что ни за что! — пожал плечами Иван-не-Данилович. — По крайней мере он сам так считает. Товарищ Маслов просто подошел к охраннику, предъявил депутатский мандат и попросил показать, где тут туалет. И сразу — получил по зубам, прямо по депутатской неприкосновенности. Товарищ Маслов уже уверен, что удар был санкционирован с самого верха… Хотя при чем здесь, простите, Президент?

— Да-да, — проговорил я поспешно. — Президент-то, разумеется, ни при чем… — Я вновь завертел головой, отыскивая в толпе Батырова. Моя тайная челобитная с каждой секундой все сильнее жгла мне карман. Но я решительно не представлял, как прорваться к помощнику Президента. С боем? Можно, конечно. А толку-то?

— Вам нехорошо? — участливо спросил шеф Госкомпечати. Он вообразил, что вновь о себе напомнила моя контузия, ставшая поводом сменить розовый кафель на паркет.

— Все в порядке… — слабым голосом произнес я. — Сейчас немного пройдусь, и все успокоится… Всего вам доброго!

Я осторожно двинулся прочь от Лапина-Зорина — не настолько быстро, как подобало бы абсолютно здоровому человеку, но и не так медленно, как двигался бы человек контуженый, нуждающийся, чтобы его проводили. В толпе, занятой выпивкой и жеванием, маневрировать не так уж легко, однако я справился. Я даже смог без больших потерь проскользнуть мимо престарелого профессора Можейко. Тот своей плотной фигурой наполовину загораживал проход между стеной и столом, ловил в объятия всех проходящих и заставлял выслушивать свои мемуары. Оказывается, Можейко не всегда был престарелым собирателем древностей, как можно было подумать с первого взгляда. Оказывается, в молодости Илюша Можейко на почте служил ямщиком…

Я не стал дожидаться, пока хранитель древностей дойдет в рассказе до волнующего эпизода замерзания в степи, и ловко уклонился от можейкиных объятий.

Бывший ямщик укоризненно замычал, но, по-моему, быстро утешился, заполучив вместо меня знатного овцевода Мугиррамова. Похоже, двум ветеранам будет что вспомнить, подумал я, совершая в жующей толпе сложный пируэт: три шага вперед, два вбок, поворот на сто восемьдесят градусов — и спиной, спиной…

Шея моя уперлась во что-то жесткое и колючее — как будто в самом центре фуршетного стола вдруг вырос куст чертополоха. Я досадливо обернулся на препятствие, потирая шею. Вместо куста на моем пути громоздилась спина, увенчанная экзотическим головным убором, похожим на терновый венец. Об него я и укололся. Не обращая ни на кого внимания, толстая спина в венце продолжала вдохновенно кушать, вольно или невольно мешая моим передвижениям.

— Пардон, — сказал я, и кушающий повернулся ко мне фасадом.

Вот уж кого я не ожидал здесь увидеть! Вероятно, этот мой знакомец ради возможности заморить червячка на дармовом фуршете решил немного обождать переходить в оппозицию.

В одной руке у писателя Юрия Ляхова был кусок торта, в другой — кружок колбасы. Торт Ляхов ел сам, а вот колбасу скармливал черному котику, который расположился у писателя за пазухой и только высовывал наружу прожорливую пасть.

Присмотревшись повнимательнее, я обнаружил кончик черного хвоста, выглядывающий между третьей и четвертой пуговицами писательского пиджака.

— Tec! — конспиративно проговорил Ляхов, узнав меня (а может, не узнав).

Из-за торта у писателя получилось «Тшш!». Кот заворочался за пазухой и выхватил из пальцев Ляхова последний колбасный кружок.

— А как же психополя? — осведомился я. — Здесь ведь наверняка такой фон…

— Все продумано, — с тихим торжеством прошептал Ляхов, быстро разделываясь с остатками торта. — Фон экранирует эта скотина…

— Муррр, — подала голос сидящая за пазухой Скотина, облизывая жирные писательские пальцы. Ляхов тут же рукой подхватил с подноса еще ломоть колбасы и успокоил ненасытную тварь.

— …а направленное психоизлучение корректирует верхний экран, — писатель ткнул освободившимся пальцем в сторону тернового венца. — Там проволочный каркас… Эти черти при входе даже не хотели меня пускать. Но я наплел, что кот и венок — части национального костюма. Они, болваны, даже не спросили, какой нации… Зомби, настоящие зомби!

— Я вас не выдам, — вполголоса пообещал я. — Слово даю. Кушайте спокойно…

— Вот и хорошо, — тихо возликовал писатель Ляхов. — Забыл сказать: я ваш рассказ все-таки беру в альманах. Не тот, который про Палестину, а тот, где пароход плывет… Если убрать слово «американский», получится очень даже здоровый реализм…

— Может, не стоит убирать? — пробормотал я, надеясь, что издатель альманаха «Шинель» все-таки передумает вторично. Выход в свет рассказа Куприна под фамилией «Штерн» меня не очень-то радовал. Правда, какой-то француз еще разок переписал «Дон-Кихота» — и ничего, это ему сошло с рук…

— Стоит, еще как стоит, — отозвался Ляхов, скармливая коту серебристую сардинку. Затем он осмотрел окрестности жующей толпы, и круглое его лицо внезапно омрачилось. — Осторожнее, только не поворачивайтесь… — зашептал он.

— Вы под колпаком. За вами наблюдают…

— Усатые брюнеты? — приглушенно осведомился я. Ляхов, увы, был не из тех, кто способен заметить настоящую слежку.

— Хуже, — трагическим шепотом проговорил писатель. —Хуже. Женщина! В красном платье!

Я плеснул себе в бокал боржоми и как бы невзначай огляделся, вполне допуская, что красная женщина — часть одолевающих Ляхова видений. Однако женщина действительно была. Высокая красивая брюнетка в эффектном платье пурпурного цвета. Брюнетка смотрела ласково, нежно и печально. К сожалению, совсем не на меня.

Я проследил за ее взглядом и с грустью осознал, что никогда не пойму женщин. Объект трогательного внимания дамы был невысок, очкаст, лысоват, лет за сорок пять. В общем, ничего особенного, если не считать фамилии: Батыров.

Похоже, брюнетка была именно тем человеком, кому Геннадий Викторович так хорошо улыбался со сцены и кого с таким упорством отыскивал глазами в толпе. И теперь, как видим, нашел. Женщина в красном и помощник Президента так мило и застенчиво играли друг с другом в гляделки, что вовсе не похожи были на людей, познакомившихся только что, средь шумного бала, случайно. Нет-нет, пара эта наверняка была знакома задолго до сегодняшнего вечера! Геннадий Викторович и пурпурная дама более всего напомнили мне знаменитых персонажей, которым соединиться мешали роковые обстоятельства: большая политика, бизнес, война кланов. Как там в песне поется? «Он был батальонный разведчик. Онагенеральская дочь. Он был за Россию ответчик…» Дальше не помню. Но за Россию ответчик — это как раз про Батырова сказано. Хоть и левая, а все ж-таки рука Президента. Каким бы способом дотянуться мне до этой руки и вложить в нее послание?

Еще раз осмотревшись, я понял, что до Геннадия Викторовича мне никак не добраться. По крайней мере, сегодня. И дело было не только в секью-рити вокруг помощника Президента, которые так и шныряли глазами по толпе. Несколько господ плотного телосложения, числом не менее трех, прицельно наблюдали с разных точек уже именно за мной. Этим бугаям сам бог велел работать санитарами в районной психушке, но не «пасти» Якова Семеновича. Стати слоновьи — ловкости не хватает.

Парни такой комплекции вот уже который день пытаются мне насолить в Москве и за ее пределами. Правда, вчера в городе Воронеже их команда уменьшилась на две единицы, чего мне нисколько не жалко. Сегодня они, конечно, попытаются уменьшить меня самого — от единицы до нуля… «Но мы еще поглядим, кто из нас лучше разбирается в арифметике, — подумал я. — Пока вычитание лучше удается, уж извините, Якову Семеновичу, а не вам, ребятки. Несмотря на все ваше численное преимущество и ракетную технику».

К тому моменту, когда я окончательно отследил трех соглядатаев и опять вернулся взглядом к Геннадию Викторовичу и даме в красном, те все еще обменивались нежными взорами на расстоянии, Теперь уже, кажется, прощальными.

Очкастый и лысоватый ответчик за Россию едва заметно пожимал плечами, словно бы говоря: «Увы…» Пурпурная дама в ответ едва-едва кивала головой, что, по всей видимости, означало: «Понимаю…» Мне, невольно подсмотревшему эту тайную беседу, стало стыдно своей любознательности. "Вечно ты, Яков Семенович, суешь свой длинный нос в чужие дела! — попенял я мысленно. — Кремлевские тайны интимной жизни помощника Батырова тебя, Яков Штерн, не должны интересовать.

Тебе, главное, побыстрее передать письмо. Лично или… Или… Или…"

Сумасшедшая идея посетила меня и вдруг показалась не такой уж бредовой. А почему бы и нет? Раз помощник Президента сегодня недоступен, отчего бы не попробовать кружной путь? И главное, мой интерес к пурпурной даме будет выглядеть совершенно естественно. Яков Семенович — мужчина видный, большой романтик. Увидел, решил познакомиться, отправился за ней… Весьма логично.

Генерал-полковник Сухарев во время первой нашей беседы оченно удивлялся, отчего же я не бабник. Вот и не правда ваша, дяденька! Первостатейный бабник. Гляжу, как безумный, на темную шаль… То бишь на пурпурное платье… Как бы мне только соглядатаев своих чуток задержать? Чтобы не портили мне свиданку…

Незнакомка в красном уже достигла двери и вышла из банкетного зала. Такая женщина наверняка пришла сюда не пешком. Значит, еще пару минут — и я потеряю единственный оставшийся мне вариант. «Надо было что-то срочно предпринимать», лихорадочно подумал я. Мне еще здорово повезло: ни один из моих шпиков не располагался на линии «Штерн дверь». Но что им, эдаким слонам, мешает немедленно последовать за мной? Разве что японская народная забава — борьба «сумо». Участие в борьбе нескольких толстяков, наподобие Ляхова или профессора Можейко, может на некоторое время закупорить все подходы к двери. Но сильно ли публика наклюкалась, чтобы массово поддержать забаву? А-а, ладно, выбирать не приходится.

Про себя я принес все мыслимые извинения будущим участникам заварушки, после чего громко крикнул:

— Профессор Можейко!

Бывший ямщик, а ныне почтенный научный работник и собиратель классических древностей как раз только-только упустил собеседника и рад был любому вниманию к своей персоне. Расталкивая недовольную публику, он ломанулся на зов. Я убедился, что Можейко вот-вот будет здесь и, подавшись в сторону мирно жующего Ляхова, сильно дернул за торчащий у него из-за пазухи сегмент кошачьего хвоста.

Еще будучи в гостях у издателя альманаха «Шинель», я имел возможность убедиться в особой горластости и скандальности писательских котов.

— Мя-а-а-а-а-а!! — заорало на весь зал оскорбленное животное, выпрыгнуло у Ляхова из-под пиджака и вцепилось когтями в белоснежную скатерть банкетно-фуршетного стола.

— Куда? Куда ты, скотина? — запричитал писатель, оставшийся в одном лишь терновом венце без экранирующего кота. Ляхов попытался схватить черную хвостатую бестию, но вместе этого угодил в объятия подоспевшего профессора Можейко. Я успел отскочить к двери — и вовремя! Два толстяка шмякнулись на пол и, влекомые силой инерции, колобком покатились вдоль стола, увлекая за собой публику на манер снежного кома. Первым в кучу малу угодил зазевавшийся орденоносец Байкалов (а может, Безуглый или Битюцкий), потом груда тел поглотила удивленного майора Сорокина, не ожидавшего подобной напасти: он пришел получать орден, культурно поесть-попить, — а тут такая неприятность!

Похуже телефонных террористов.

Кот орал, срывая скатерть с деликатесами. Гости, погребенные кучей малой, что-то выкрикивали. Секьюрити помощника Батырова своими телами прикрывали Геннадия Викторовича, опасаясь покушения. Мои соглядатаи целеустремленно проталкивались к двери, но не тут-то было: бег их получался с бо-о-о-льшими препятствиями! «Прекрасно, — подумал я, — теперь самое время удалиться». И — кинулся прочь, подальше от стола яств. Уже в дверях я бросил прощальный взгляд в зал. Присутствия духа, по-моему, не потерял только знатный овцевод Мугиррамов. Он перепрыгивал через лежащих и подбадривал всех лихими возгласами:

— Загоняй, э! Нэ пускай в салат!

Загонять предлагалось, естественно, не меня, а кота.

Я торопливо проскользнул к центральному выходу из Дворца (он же — вход) и только у дверей сбавил шаг до прогулочного. Отсюда шум в банкетном зале уже не казался громким. Так, небольшим сотрясением воздуха.

— Гуляют? — не без зависти поинтересовался милиционер у выхода, кивая в сторону зала.

— Напились до чертиков, — подло насплетничал я. —До черных котов… Трое уже просто невменяемы. Бегают, все крушат… Глядите, и сюда доберутся, с пьяных-то глаз…

— Ничего-о-о, — по-хозяйски протянул дежурный мент, поглаживая дубинку-"демократизатор". Должно быть, он принял меня за своего. — Мы не поглядим, что в орденах…

Создав, таким образом, еще один эшелон обороны, я выскочил наружу и увидел, как от гостевой стоянки отъезжает прямо в сторону Спасских ворот новенький синий «Феррари». За стеклом мелькнуло что-то красное. Она! Я прыгнул в свою «девятку» и тоже тронулся с места, стараясь, чтобы мой старт не показался никому подозрительным. Имею ведь я право ехать в ту же сторону, что и «Феррари». Может, мне по пути?..

На Никольской, на Большой Лубянке, а затем и на Сретенке мне, по-моему, удалось выдерживать нужную дистанцию: двигаться не очень близко от машины пурпурной дамы, однако и не настолько далеко, чтобы рисковать ее упустить. Тем не менее на проспекте Мира едва не случилась неприятность. Длинный официального вида автомобильный кортеж из двух «Чаек», «Линкольна», «Мерседеса» и доброго десятка мотоциклистов вклинился между мной и «Феррари», и я минут десять нервно вытягивал шею, боясь потерять в проспектной сутолоке свою последнюю надежду. К счастью, этого не случилось, но из опасения вновь отстать от «Феррари» я, видимо, слишком сократил расстояние и был замечен. Пешим ходом я обычно веду «наружку» неплохо, однако с автомобильной слежкой у меня изредка случаются промашки. Как сейчас, например.

Романтическая знакомая помощника Батырова оказалась решительной женщиной.

Как только мы съехали с шумного и яркого от неоновых реклам проспекта в зеленый полумрак одной из Новоостанкинских улиц, «Феррари» вдруг резко затормозил.

Чтобы не врезаться, мне пришлось сделать то же самое. Дама в красном платье выскочила из своего авто, бросилась к моему «жигуленку» и резко застучала кулачком в боковое стекло.

— Немедленно вылезайте, вы! — потребовала она.

С ее стороны это был поистине героический поступок. Поздний вечер, пустынная улица, где за густыми зарослями еле видны огни фонарей… А вдруг бы я оказался насильником или убийцей?

Я вылез из машины, намереваясь объяснить даме, что так рисковать неразумно. Хорошо еще, что за рулем был мирный частный сыщик Яков Семенович. Но ведь жизнь состоит не из одних только приятных сюрпризов, верно?

Впрочем, весь вышеприведенный монолог я смог произнести только про себя.

Вслух — не успел. Женщина в красном платье, недолго думая, хлобыстнула меня ладонью по щеке. И это был, к вашему сведению, не легкий дружеский шлепок, а настоящая полновесная плюха.

«Вот повезло, — грустно подумал я, держась за щеку. — Наверное, на карте Москвы существуют районы, особо неблагоприятные для Я.С. Штерна. Всего каких-то несколько дней назад в павильоне ВВЦ, в пяти минутах отсюда, меня попытались взорвать бомбой. Теперь вот — бьют по физиономии».

— Подонок! — с ненавистью произнесла женщина. — Как же я вас ненавижу!

— Меня? — кротко удивился я. Я был уверен, что раньше, до банкета в Государственном Кремлевском дворце, я эту даму никогда не встречал. На такое-то у Якова Семеновича глаз наметанный.

— Вас всех! — уточнила женщина в красном и попыталась повторить свой номер с пощечиной. Но я был к этому готов и вовремя отшатнулся.

— Кого «нас»? — переспросил я. — Попробуйте не драться, а сказать внятно.

Всех мужчин? Всех владельцев «Жигулей»? Или, может, всех Штернов?

Женщина язвительно рассмеялась. Смех у нее был резковатый, но вполне мелодичный.

— Он еще спрашивает! — зло проговорила она. — Передайте вашему Сухареву, чтобы он оставил, наконец, нас в покое. Меня и Гену. Хватит! И еще скажите ему…

— Скажите лучше сами, — спокойно посоветовал я. — Я у Сухарева не служу…

— Врете! — убежденно сказала дама в красном. — И врете-то глупо… Вас сегодня награждали орденом, правда? Вы еще улыбались, как полный идиот, и чуть не отдавили ногу Главе Администрации.

Я почувствовал, что краснею. Всегда неприятно сознавать, что кому-то со стороны ты кажешься идиотом. Но насчет ноги — это ерунда. Никому я на сцене ничего не отдавливал… По-моему.

— Награждали, — подтвердил я. — Но я не понимаю…

— Он не понимает! — издевательским тоном передразнила женщина. —Да будет вам известно, что раздел «особые заслуги» в наградной ведомости формируют только два человека. Гена и ваш Сухарев Анатолий Васильевич. А Гена никаких ваших «особых заслуг» и знать не знает!

«Да-а, — озадаченно подумал я, — вот это я влип». Как-то я не просек, что генерал-полковник орденок мне выписал не только с целью экономии казенных денежных средств. Но и чтобы намекнуть кое-кому: Штерн, дескать, мой человек. И если вдруг Штерн надумает пообщаться с конкурентом, то веры Штерну никакой не будет. Человек Сухарева. Помечен раз и навсегда. Умно, ничего не скажешь.

Женщина-то права: я болван.

— Вы ошибаетесь, — грустно произнес я. —То есть орден я получил. Но на Службу ПБ не работаю. Я — частный детектив, одинокий волк. Исполняю разовые поручения… Ну, не виноват я, что генерал-полковник расплатился со мной не деньгами, а «Дружбой народов».

Мои объяснения нисколько не рассеяли враждебности дамы в красном.

— Вот это как у вас называется, — иронически усмехнулась она. — Преследовать меня по пятам, следить — это разовое поручение. Поздравляю, частный детектив. С поручением вы справились отвратительно.

— Нет, — вздохнул я, понимая, что сейчас все мои объяснения покажутся лживой комедией. — Преследовать вас — это моя личная инициатива.

— Ах, вы просто хотели познакомиться. — с сарказмом в голосе произнесла дама в пурпурном платье. — Ну, начинайте. Как это теперь принято? «Девушка, я вас, кажется, где-то видел»… «Девушка, у вас такой знакомый голос»… Ну, давайте, кавалер ордена!

— Не хотел я с вами знакомиться, — буркнул я. — Но вы так с вашим Батыровым переглядывались, что и незрячий бы заметил… А дело у меня не к вам, а как раз к нему.

— Вот и изложили бы ему, — тотчас же посоветовала моя собеседница. — Подошли бы там и изложили…

— Что-то вы сами на банкете не больно к нему подошли, — пробормотал я. — Только глазками стреляли.

— Вы дурак, — объяснила мне пурпурная дама. — Или здорово прикидываетесь дураком. Что вообще-то почти одно и то же. Ваш Сухарев только того и ждет, чтобы мы с Геной показались вместе хоть на одном мероприятии. У нашего любимого Президента-обкомовское воспитание. Для него аморалка пострашнее шпионажа, тем более накануне выборов. «Первый помощник Президента вместе с молодой любовницей посетил церемонию награждения…» — как вам заголовочек в газете? Только вы этого не дождетесь!

— Повторяю вам, — терпеливо проговорил я. — Сухарев — не «мой». И к Батырову я не мог просто так подойти почти по той же причине, что и вы. Народа вокруг было много. Разного и чересчур любопытного.

Первый раз за все время нашего разговора подруга помощника Батырова проявила слабый интерес к моему делу.

— Так что вы хотели от Гены? — осведомилась она.

Я моментально вытащил из кармана свою тайную грамотку в конверте.

— Это очень важно, — сказал я. — Президент должен непременно, незамедлительно ознакомиться. Может произойти непоправимое…

Женщина кивнула, но конверт брать у меня из рук не спешила.

— А-а, переворот, — равнодушно проговорила она. — Извините, Христа ради.

Я-то приняла вас за стукача. А вы — обыкновенный «чайник». Не обижайтесь, право слово. Сейчас каждое второе послание Президенту — предупреждение о заговоре и путче. Гена говорит, что у него в кабинете уже мешки таких писем… Многие даже с фамилиями, с датами… Не бойтесь, частный детектив. Никаких переворотов не предвидится.

Равнодушие в ее голосе не понравилось мне значительно больше, нежели ее агрессивный тон несколько минут назад.

— Не в путче дело, — устало произнес я. — Все намного запутаннее и…

Как это всегда бывает, на самом важном месте меня неожиданно и невежливо перебили. Нас внезапно ослепило светом фар, и тонкий голос сказал:

— Замрите!

Рука моя машинально метнулась за пазуху, к пистолету, но вовремя остановилась: я вспомнил, что на месте оружия у меня — только шоколадные конфеты в кулечке из фольги. Суперболван! По дороге ты ведь мог сто раз выложить этот дурацкий шоколад и достать из «бардачка» свой «Макаров».

Мог, но не достал. Забыл.

В круге света возникла троица. Старые знакомые. Двое — из тех, кто меня сегодня так неловко «пас» в банкетном зале. Третий, щуплый мозгляк в плаще, тот самый, со шприцем. Именно на нем я и проверял архимедово правило про точку опоры. Теперь, похоже, настала очередь других законов. Баллистики, например: бугаи были вооружены помповиками. Даже если у этих братцев руки-крюки и глаза свернуты набок, с такого расстояния промахнуться мудрено. Тихо они, однако, подобрались ко мне. Вернее, это я так громко препирался с женщиной помощника Президента, что обо всем забыл. И это со мной, между прочим, уже не в первый раз. Как появляется женщина — так я теряю бдительность, как женщина — так и теряю. Бабник я, господин генерал-полковник. Бабник и есть.

— Штерн, — укоризненно сказал мозгляк. — Как ты нам надоел! Ну, кто тебя просил влезать?

Парни с помповыми ружьями стояли рядом с ним, поигрывая своими стволами. У мозгляка из-под плаща выглядывала белая кромка халата.

— Ваши первые начали, справедливости ради уточнил я. — Когда по башке меня били. И когда на «Скорой» гонялись…

— «Скорую» ты угробил классно, — признал щуплый. — И нас возле дома славно отделал. Я тебе даже счет хотел выписать, за два выбитых зуба. Но передумал. С мертвецом — какие уж расчеты!

— Я пока еще жив, — осторожно напомнил я. Или у меня начались галлюцинации, или кусты слева от меня трепыхаются посильнее, чем требовалось.

Вроде ветра такого на улице нет. Или я просто не чувствую ветра, от страха?

Синоптики ведь обещали сегодня порывистый ветер — «в некоторых районах города», вот слева и образовался «некоторый район»… Бог ты мой, отчего, когда на человека наставляют ружье, ему в голову лезет всякая чепуха?

— Вот именно — пока, — хмыкнул мозгляк. — Я тебе даже скажу, что с вами будет через минуту… Вот видишь этот пистолет? Заряжен транквилизатором. Сунем вас, полудохленьких, по вашим машинам, устроим столкновение… Чтоб наверняка.

Улица тут тихая, но чего не бывает. Дорожная авария.

— Вы бы даму отпустили, — проговорил я. — Я вам нужен, меня и берите…

Она-то вам зачем?

— Незачем, — подтвердил мозгляк. — Батыровскую бабенку трогать нам никто не приказывал… Но оставлять свидетелей — такого приказа тем более не было.

Люди у нас серьезные, порядки — строгие. Как в аптеке.

— В аптеке помповики без надобности, заметил я. — И управляемые ракеты тоже. Значит, хреновые вы провизоры… — Сам не пойму, отчего я так болтал?

Может быть, оттого, что хотел потянуть время? Видимо, втайне надеялся на чудесное спасение. На рояль в кустах. Во-он в тех кустах, что слева.

— Бывают случаи, когда медицина бессильна, — любезно ответил мозгляк. — Летальный исход. — С этими словами он приблизился ко мне и взял у меня из рук письмо. При этом парочка по-прежнему держала нас на мушке.

Я понадеялся, что он не станет его вскрывать.

Да и темновато было вокруг — глаза испортить можно. Однако малый оказался любознательным и немедленно вскрыл мое послание.

— Стыдно читать чужие письма! — довольно громко произнес я. Не только для того, чтобы пробудить совесть мозгляка: на это-то, признаться, я и не надеялся.

Женщина помощника Батырова, кажется, с большим запозданием поняла, что хлестать по лицу Якова Семеновича — это одно, а стоять под дулом — совершенно другое.

— Кто это? — прошептала она.

— Врачи-убийцы, — растолковал я. — Многостаночники. Днем с микстуркой, ночью с ружьецом…

По-моему, парня с помповиком — чтослева — моя болтовня стала раздражать.

— Заткнитесь, — буркнул он, поводя стволом. Тут, наконец-то, мозгляк оторвался от изучения моего письма Президенту, которое он рассматривал, близко-близко поднося к глазам.

— Забавно, — проговорил он, — и про Григория свет Евпатьевича очень складно… Шеф посмеется. Может, у вас еще какая корреспонденция припрятана?

— Да нет, — забормотал я, машинально хлопнув себя по левому карману и постаравшись, чтобы после хлопка яснее обозначилась выпуклость.

— С ума сойти! — ухмыльнулся мозгляк. — Яков Семенович, оказывается, при оружии. Или мне показалось?

— Показалось! — громким голосом подтвердил я, в то время как один из парней нацелил помповик прямо в голову дамы в пурпурном платье, а другой своими лапами залез ко мне в карман.

— Это что у нас такое? — заинтересовался конфискованным свертком мозгляк и стал медленно разворачивать фольгу…

…Боря Федоткин, мой знакомый артист Центрального детского театра, однажды признался, что самым его заветным желанием было и остается одно: ликвидировать как класс театральный буфет со всеми пирожными и, в особенности, с шоколадом. «Эх, Яша, — проникновенно говорил он мне, — ты только представь себе. Второй акт „Капитанской дочки“, я играю Гринева, Вовка Щербак — Швабрина, кульминационная сцена, диалог, текст трудный… и тут какая-нибудь малолетняя сволочь во втором ряду начинает разворачивать шоколадку. И он ведь, учти, ме-е-е-едленно ее разворачивает, осторожно, минут десять, не меньше. Хруст стоит на весь зал. Ты ведь знаешь, какой шум может произвести новенькая фольга при нашей акустике… И уже мизансцена — к черту, пушкинский текст — к черту, и у нас с Вовкой Щербаком только одна мечта; прервать спектакль, спуститься в зрительный зал и тоже ме-е-е-едленно, со вкусом надрать садисту уши…»

Рассказ Федоткина всплыл в моей памяти недаром. На этой тихой улице звук разворачиваемой фольги прозвучал громом небесным, и этот гром заглушил все остальные звуки. В воздухе возник приторный запах раздавленного шоколада (все-таки внутренний карман пиджака — далеко не лучшее место для хранения конфет!). Один из парней с помповиком не без любопытства глянул главарю через плечо: дескать, чтой-то там? Однако ствол его ружья был по-прежнему направлен в лоб баты-ровской подруги.

— Ну и дела, — вслух удивился руководящий мозгляк, доразворачивая кулек. — Да ты у нас большой сладко…

«Боже, благослови зверей и детей! — мысленно воззвал я. — Особенно первых…»

— …ежка! — и это были последние слова мозгляка.

Огромный черный силуэт с треском выломился из ближайших к нам зарослей и, радостно рыча, накрыл всю троицу. Помповик, нацеленный прямо в лицо любимой женщины помощника Президента успел выстрелить, но-в воздух: в последний момент я отбил ствол куда-то вверх ударом кулака.

Дополнительные подвиги от меня уже не потребовались. Зверский налет был совершен настолько быстро, что никто даже не смог опомниться, а женщина — завизжать. Мозгляка рычащий налетчик просто мимоходом вдавил в асфальт, а двум бугаям двумя ударами мощных когтей располосовал беззащитные горла. «Мужик и охнуть не успел, как на него медведь насел», — тупо подумал я. — Дедушка Крылов. Полководец Бисмарк был прав: горе тому, кто захочет подразнить русского медведя… Тем более — медведя, так оголодавшего за эти дни. Тем более — подразнить шоколадными конфетами, которые мишке так понравились. Тут руку откусишь вместе с шоколадом… Где же он, косолапый, все эти дни прятался?

Почему не вернулся в табор? Не знал дороги? Свободы захотел?.. Ох, что-то мне сегодня везет на четвероногих друзей, прямо как Ивану-умнику из сказки. То черный кот, то бурый медведь…"

Только теперь женщина помощника Батырова догадалась слабо взвизгнуть.

Медведь удивленно поднял косматую башку: дескать, что случилось?

— Ничего, ничего, — шепотом сказал я медведю, стараясь держаться от него на расстоянии. — Все в порядке…

Я подобрал с асфальта отлетевшие в сторону листки моего послания Президенту, подхватил под руку пурпурную батыровскую даму и довел ее до «Феррари».

— Какой кошмар, — тихо-всхлипнула женщина, коснувшись сиденья. — Он их всех…

— Так вышло, — ответил я, оглядываясь на мишку. Тот, по счастью, не собирался превращаться в медведя-людоеда: разделавшись с конфетами, он для страховки обнюхал фольгу и, разочарованно ворча, удалился в заросли. Кусты и деревья здесь разрослись густо; ничто не мешало медведю таиться в этих краях и дальше. Хотя я бы на его месте удирал отсюда со всех лап: утром обнаружат троицу — и тогда медведю несдобровать.

— Кошмар… — повторила батыровская подруга, но уже чуть спокойнее. И было непонятно, за кого же она больше переживает: за нас, чудом избежавших смерти, за троицу, смерти не избежавшую, или, может быть, за медведя?

— Медведь — из табора, — объяснил я во избежание дальнейших расспросов. — В некотором смысле — мой знакомый. Временно скрывается от властей. В общем, нам здорово повезло, что мы оказались там же, где и он… Кстати, машину вы вести в состоянии? Здесь нам оставаться нельзя никак.

— Я попробую, — сдавленным голосом проговорила женщина. — Куда ехать?

— Для начала — за мной, — пояснил я. — И подальше отсюда…

Только километров через десять, где-то в районе улицы Малыгина, я почувствовал себя в относительной безопасности, остановился и вышел из «Жигулей». К тому времени совсем стемнело, а фонарями улицу Малыгина наша мэрия не слишком избаловала. «Что ж, — мысленно произнес я, — учение — свет, но темнота — друг молодежи». Так говорили во времена моего детства. Даме вовсе не обязательно видеть, что на твоей, Яков Семенович, физиономии — маловато героизма. Все-таки не каждый день прямо у тебя на глазах медведь задирает людей. Пусть даже хороший медведь — нехороших людей.

Пурпурная дама тоже покинула свое авто и подошла ко мне.

— Давайте ваше письмо, — неожиданно сказала она. — Я передам его Гене.

Может быть, он захочет и сам с вами встретиться.

Я вытащил из кармана сильно помятое послание и торжественно вручил его даме. Благодаря трем врачам-убийцам и, в особенности, одному медведю мое главное дело неожиданно сдвинулось с мертвой точки. Возможно, древние были правы и животные действительно приносят удачу. Не завести ли мне в таком случае дома какую-нибудь священную корову? Удача плюс свежее молоко каждый день гарантированы.

— Встретиться было бы не худо, — признался я. — Тут, в письме, все очень кратко. Есть о чем еще поговорить… Кстати, а как вас все-таки зовут? Сейчас, когда вы на меня не кричите и не лупите по щекам, мне уже кажется, будто мы с вами где-то встречались. И что я где-то даже слышал ваш голос…

— Ничего себе «кстати», — тихо фыркнула дама. — Вы, я смотрю, не теряете время даром. Кстати, мужчина обязан первым представляться сам.

— Ну, конечно! — спохватился я. — Штерн Яков Семенович. Частный детектив, орденоносец. Впрочем, все это вы и так знаете.

— А я — человек свободной профессии, — проговорила подруга Батырова. — Немного поэт, немного бард. Выступаю на радио. Винтковская Белла Станиславовна… Вы не слушаете по утрам «Эхо столицы»?

— Еще как слушаю, — сказал я, подумав про себя, какую потрясающую возможность для нелепых фантазий дает нам обычное радио. Ты все время воображаешь несчастную и некрасивую девочку-хромоножку в инвалидном кресле, которая еле-еле удерживает в слабеньких ручках гитарный гриф.

А потом вдруг она оказывается симпатичной брюнеткой с абсолютно здоровыми и красивыми ногами… И вдобавок еще любимой женщиной Гены помощника Президента Российской Федерации.

Глава четвертая

КАКТУС ГЕНА

В искусстве маскировки эти ребята насобачились неплохо, отдаю должное. То ли специально обучались, то ли жизнь заставила, а может, — и то и другое вместе. Тренинг вкупе с осознанной необходимостью.

Я стоял у подземного перехода на Профсоюзной, ожидая, что с минуты на минуту рядом со мной притормозит сверкающий «мерс». Или на худой конец, «Волга». Вместо этого ко мне неожиданно подвалил пыльный скрипучий рыдван Мосзелентреста, из кабины высунулась голубоглазая усатая голова и спросила коротко:

— Штерн?

Вид у головы был самый что ни есть пролетарский.

— Штерн, — ответил я. Пароль и отзыв были на редкость незамысловаты, как и сам рыдван. Впрочем, затяжной обмен репликами, когда секретные агенты, прикрываясь от дождя черными зонтами, с кретинским видом беседуют о погоде, возможен только в кино. Нормальные люди берегут здоровье и нервы.

— Залезайте быстрее, — сказала голова, — здесь нельзя останавливаться.

Я залез. Внутри металлической коробки с единственным окошечком на боку оказались не лопаты с метлами, не саженцы и не шланги, — как можно было предположить. Там находилось несколько удобных диванчиков, на которых сидело человек пять народа в штатском. Под потолком светила люминесцентная лампа.

Изысканно одетый господин, похожий на Шона Коннери в «Восходящем солнце», помог мне забраться, выделил место на одном из диванчиков прямо рядом с окошком и произнес:

— Моя фамилия Иволгин. Геннадий Викторович попросил отвезти вас к нему…

Извините за меры предосторожности. Какя понял, Геннадию Викторовичу не хотелось бы афишировать ваши контакты.

— Разумно, — одобрил я. — Далеко ехать?

— Смотря как ехать, — усмехнулся похожий на Коннери Иволгин. — По прямой — довольно близко. Но мы на всякий случай поедем по кривой.

Мне всегда казалось, что Москву я знаю неплохо. Однако после третьего или четвертого резкого изменения траектории я и сам запутался и мог только смутно угадывать район. Сначала мы как будто покружили в районе площади Джавахарлала Неру, потом вдруг оказались на Лебедева, — но только не по проспекту Вернадского, а как-то хитро, через Академика Хохлова, хотя я был до сегодняшнего дня уверен, что так проехать нельзя. Усатый шофер, по-моему, нагло нарушал правила движения: дважды мы свернули там, где любой поворот карался штрафом, один раз точно въехали под «кирпич» и еще один раз устроили двустороннее движение там, где оно, по моим расчетам, было односторонним. Затем снова начались сквозные дворы и кружные переезды, один из которых вдобавок был подземным — через фешенебельную автостоянку, на территории которой наша зелен-трестовская таратайка выглядела трубочистом на светском приеме. Насколько я знал, на такие стоянки дозволено было заезжать либо с большими деньгами, либо с особыми пропусками, но раз никто нас не прищучил за нахальство, одно из двух у усатого шофера было. Если бы у нас на «хвосте» сидела целая дюжина автомобилей преследования, то они все равно должны были бы рассеяться по дороге: слишком непредсказуемыми были изменения нашего курса. Уж я, человек привычный, — и то таким крутым маршрутом по Москве давненько не перемещался…

К слову сказать, я не исключал, что наши пируэты излишни и никто нас не преследовал. Во всяком случае, пока я стоял у перехода на Профсоюзной, спина моя не чесалась от пристальных взглядов. Хотя, конечно, лучше перебдеть, чем недобдеть. Вчера ты, Яков Семенович, и так оскандалился, как зеленый пацан.

Настолько увлечен был разговором с пурпурной Беллой, что не услышал, как подобрались к вам эти санитары-убийцы под предводительством доктора-мозгляка.

Скажи еще спасибо медведю-выручил тебя, дурня. И кто, интересно, придумал, будто медвежья услуга — это плохо? Сущая ведь клевета на зверье, братьев наших меньших! Кстати, поэт-классик Сергей Есенин напрасно хвастался, что, мол, никогда не бил по голове братцев наших меньших. Тоже мне, доблесть. Попробуйте отыщите ненормального, который рискнет бить по такой вот косматой медвежьей головушке…

— Федор Юрьевич, — зашелестел невидимый динамик, — давайте пересаживаться.

Нашему гробу с музыкой Садовое пересекать не стоит…

Я глянул в окно. Мы уже ехали по Плющихе и только что миновали три исторических тополя.

— В самом деле! — спохватился Иволгин. — Вот что значит привыкнуть к легковому транспорту. Забываешь элементарные вещи… Не так ли, господин Штерн?

Я с важным видом кивнул, хотя лично мне подобная забывчивость не грозила.

С тех пор как я расколошматил свои собственные «Жигули», сам я пересекал Садовое кольцо по преимуществу на метро или пешком. Исключая те случаи, когда я одалживал авто у «Дианы-сервиса». Но к чужому «Форду» или даже к чужой «девятке» за короткий срок привыкнуть трудно. У меня, по крайней мере, никак не получалось.

Наш рыдван свернул на проспект Девичьего поля, оттуда въехал на Зубовскую и, наконец, остановился на Тимура Фрунзе. Кстати, затормозили мы в сотне метров от мастерской, где все еще куковал мой неотремонтированный друг-автоответчик.

«Останусь жив — заберу тебя домой, — мысленно пообещал я другу. — Лучше барахлящий автоответчик, чем совсем никакой…»

— Пересаживаемся, — сказал Иволгин, и мы вместе с двумя мальчиками сопровождения выбрались из зелентрестовской таратайки. Сверкающего «Мерседеса» я вновь не дождался: вторая наша машина оказалась далеко не роскошью, а только средством передвижения. То есть когда-то голубой «ушастый» автомобиль системы «Запорожец», может, и являлся восхитительной новинкой. Но, по-моему, было это в те далекие времена, когда живые запорожцы еще развлекались перепиской с турецким султаном.

— Конспирация, Яков Семенович, — сообщил мне Коннери-Иволгин, когда мы вчетвером и шофер втиснулись в кабину автомашины. В рыдване было хоть просторно, а здесь я почувствовал себя океанической сельдью, закрученной в маленькую консервную жестянку.

— Понимаю, — с трудом выдохнул я, зажатый на заднем сиденье между двумя ребятишками, которым тоже приходилось несладко. В глубине души я уже был уверен, что дело не в одной только конспирации. Просто служба помощника Батырова была, вероятно, не настолько богата, чтобы содержать на балансе много новенького транспорта.

Примерно через полчаса, когда наша конспиративная «тачка» вырулила на Никольскую, я укрепился в своих печальных подозрениях. Не доезжая метров ста до аптеки, мы вдруг свернули в какую-то унылого вида подворотню, внутри которой скоро обнаружилась еще одна подворотня. Мы заехали и в нее, покружили по двору и остановились перед стеклянной дверью с осыпавшейся — и потому неразборчивой — вывеской. По сравнению с уютным особняком филиала Службы ПБ на Сущевском валу это четырехэтажное строение из буроватого кирпича выглядело бедной обшарпанной ночлежкой. «Разумеется, — не без ехидства подумал я, — все это — исключительно в целях камуфляжа…»

Вероятно, в тех же целях на первом этаже не было ни одного охранника, даже бабушки-божьего-одуванчика в вохровском наряде. Зато здесь остро припахивало застоявшимся табачным дымом — словно бы в этом здании размещалась бригада испытателей папиросно-сигаретной продукции. Причем испытатели определенно были смертниками, так как гробили легкие исключительно дешевой дрянью, вроде приснопамятных «Московских крепких».

— Нам на четвертый, — сказал Иволгин, морща аристократический нос, и сделал приглашающий жест рукой. Конечно, только беспечный генерал-полковник Сухарев мог себе позволить установить лифт в двухэтажном особняке. В доме, где размещалась резиденция бдительного Батырова, никакого лифта не предвиделось вовсе. Надо полагать, для маскировки.

Уже между первым и вторым этажами нам встретилась парочка дегустаторов «Московских крепких», сосредоточенно дымивших, как две выхлопные трубы форсированных двигателей.

— Ну, хорошо, — сурово говорил один другому, — соцреализм себя изжил, это аксиома… Но что на смену? Капромантизм?

— Крупная форма, — бубнил второй курильщик, не слушая, — крупная форма все решает… Будут романы — будет метод. Не будет романов — извини-подвинься…

Обе фигуры в клубах дыма казались привидениями.

— Не обращайте внимания, — шепнул мне на ухо Иволгин. — Так надо…

, На уровне второго этажа количество странных фигур увеличилось. Нам даже пришлось протискиваться сквозь небольшую толпу на лестничной площадке. Толпа сочувственно внимала невысокой округлой личности в хорошем вельветовом пиджаке, чем-то похожей на гауляйтера Тараса; сходство достигалось, вероятно, благодаря неумению обоих носить хорошие пиджаки.

— …Спрашиваю его: «Кто эпигон?» — разглагольствовала округлая личность, держа в одной руке рюмку, а в другой — окурок. — Этот хам, этот пигмей, этот исламский фундаменталист, представьте, заявляет мне: «Ты — эпигон!» Я, представьте, паразитирую на Кинге! Да еще…

— В-выпьем, — неожиданно встряла в монолог пожилая тетка в цветастой шали и попыталась поцеловать оратора. — Выпьем з-за нашего Натика! За его ирон… эрон… тическую прозу!

Толпа нестройно звякнула рюмками. Округлый Натик с неожиданным проворством отшатнулся от любительницы поцелуев, и лобзанье досталось высокому мрачноватому парню, взирающему на мир отрешенным взглядом буддийского монаха. Парень выдержал пьяное чмоканье, даже не дрогнув. Принц Гаутама терпел — и нам велел.

— Да еще неизвестно, — поспешил продолжить свою мысль увертливый Натик, — кто на ком паразитирует! Я, между прочим, начал печататься раньше на год, чем он. Моя «Ловушка для провидца» в два раза толще его «Мертвой зоны»… И если перевести фамилию «Кинг» на русский язык-что получится, а?..

Поднимаясь вслед за Иволгиным вверх по лестнице, я краем уха успел еще услышать разные варианты перевода, сопровождаемые внезапным пожеланием цветастой тетки немедленно выпить з-за К-кин-га! «Выпьем мы за Стива, за Стива дорогого! — радостно откликнулась толпа и вновь зазвенела рюмками. — Мир еще не видел! Уж-жасного! Такого!..»

— Это творческая интеллигенция, — тихо объяснил мне Иволгин между вторым и третьим этажами. — У них тут на третьем — что-то вроде клуба по интересам…

— Хорошее прикрытие, — одобрительно заметил я. — И охраны дополнительной держать не надо. Эти сами любого террориста заморочат и зачмокают.

— Вообще-то они у нас не буйные, — произнес Иволгин. В его голосе мне почудились виноватые нотки. — Просто у них сегодня какой-то праздник. День независимости вроде… Или нет! Независимость была на позапрошлой неделе, когда перила сломали. А сегодня они премии какие-то обмывают…

На третьем этаже дым стоял столбом. Творческие интеллигенты праздновали на полную катушку, с оттягом: шампанские пробки били в потолок; кто-то, перекрывая все прочие голоса, рассказывал анекдот о встрече двух антисемитов — Антибукера и Антидюринга. Видимо, анекдот был смешной, хотя я — по причине литературной малограмотности — так и не въехал в смысл байки. По крайней мере, фамилия «Антибукер» мне ни о чем не говорила…

— Извините, — вежливо проговорил я, перешагивая через изможденного мужчину, который расположился на полу прямо посреди дороги и с увлечением растягивал мехи гармони. При всей моей музыкальной тупости я все-таки сообразил, что мужчина старается сыграть «Лунную сонату». Нечеловеческая музыка, — уважительно подумал я. — Медведь был бы счастлив ее услышать. Но его обмывать премию не пригласили. Впрочем, как и меня. Частный сыщик и бурый цыганский медведь-мы оба чужие на этом празднике жизн Иволгин бережно взял меня под локоть:

— Осторожно, — сказал он. — Пери еще ступенька осыпается… Вот так.

На лестничной площадке четверго этажа было почти безлюдно. У дверей маячил лишь один малый усредненно-охранного вида. Он поигрывал «уоки-токи» и с чувством превосходства поглядывал вниз. Видимо, его переполняла мысль о том, что на всех шести лестничных пролетах этого здания он один не валяет дурака, но занимается важным делом.

Увидев Иволгина, охранник с «уоки-токи» расправил плечи.

— Прибыли, — отрапортовал он в микрофон. Рация пошумела и ответила:

— Шеф ждет.

Жестом заправского швейцара охранный малый распахнул перед нами дверь.

"Надеюсь, он не напрашивается на чаевые? — подумал я. — Но если и напрашивается, от меня он их не получит. Здесь вам не «Вишенка», молодой человек. И я, кстати, сегодня — не американский дипломат мистер Джейкоб Стерн… Хотя проиграть здесь я могу так же легко. Верна ли ставка, Яков Семенович? — по привычке спросил я самого себя. И сам себе, как обычно, ответил:

— Посмотрим".

Левая рука Президента Геннадий Викторович Батыров занимал кабинет, который был в два раза меньше аналогичного кабинета генерал-полковника Сухарева. Да и телефонов на столе Сухарева было существенно побольше, чем здесь. В довершение ко всему окна батыровской резиденции выходили не на улицу, усаженную кленами, а на грязно-серую стенку соседнего дома. Зато левая рука была раза в три вежливее правой.

— Здравствуйте, Яков Семенович, — сказал Батыров, вставая из-за стола и обмениваясь со мной крепким демократичным рукопожатием. Одет Батыров был в донельзя демократичный джинсовый костюмчик, довольно уже потертый.

— Здравствуйте, Геннадий Викторович, — ответил я.

— Садитесь, Яков Семенович, — предложил Батыров, окончательно выигрывая у своего конкурента турнир по вежливости в личном зачете.

— Спасибо, Геннадий Викторович, — с этими словами я уселся в кресло, стоящее рядом с батыровским рабочим столом.

Помощник Президента прихлопнул рукой по столу, давая мне понять, что время реверансов закончено.

— Я тщательно ознакомился с вашей докладной запиской, деловитым чиновничьим тоном проговорил Батыров, — и должен вам сказать…

Во время цирковых выступлений акробатов, канатоходцев или там воздушных гимнастов в самый ответственный момент по традиции раздается напряженная барабанная дробь. Сейчас ей бы прозвучать в самый раз. Тр-р-р-р-р-р-р-р!

— …сказать со всей ответственностью, что ваши так называемые обвинения абсолютно беспочвенны. Абсолютно…

…Р-р-р! Бах! Акробатическая пирамида закачалась, и самый верхний бедняга хлобыстнулся головой прямо в опилки, рассыпанные по арене старательными униформистами.

— …Мне даже странно, что такие абсурдные идеи могли прийти вам в голову.

Я весьма разочарован…

Кончено! Канатоходец выронил шест-балансир и, взмахнув руками, полетел вниз, натягивая уже бесполезную лонжу.

— …Разочарован вашими попытками бросить тень на достойнейших из моих коллег и тем самым на нашего уважаемого Президента…

Полный абзац! Воздушный гимнаст вместо руки партнера обнаружил пустоту.

«Какого же черта ты меня вызвал? — злобно подумал я, падая из-под купола и уже ощущая треск сломанных позвонков. — Чтобы сказать, какой я говнюк?»

— …и буду вам весьма обязан, если вы выкинете из головы эти домыслы. На этом официальную часть нашей беседы позвольте считать законченной.

Помощник Президента Геннадий Викторович Батыров поднялся с места. Я сделал то же самое, чувствуя себя полнейшим идиотом. Сделал, называется, ставку! Да ведь они все — одна шайка. Что генерал, что рядовой. Рука руку моет, как говорится. О-о, кр-ретин! Какой же вы дурак, Яков Семенович!

— А теперь поговорим о вещах, более приятных, — нежно улыбнувшись, произнес Батыров. Как выяснилось, наш разговор еще не был окончен. И что в этой кухне держат на сладкое? Хотя куда уж слаще…

— Геннадий Викторович вылез из-за своего номенклатурного стола, ласково взял меня за рукав и повел к неприметной дверце в глубине кабинета.

— Я и не ожидал, — любезным голосом проговорил он, — что в человеке вашей профессии может проснуться любовь к суккулентным растениям. И я, признаться, очень был рад, когда узнал, что вы изъявили желание осмотреть мою коллекцию кактусов…

Голова моя пошла кругом. В челобитной, переданной Батырову через Беллу, было, как мне кажется, немало всякого интересного. В том числе и попыток, как он верно выразился, бросить тень… Но вот о моей любви к кактусам не было там ни единого слова!

Тем не менее я безропотно, как собачка Муму за Герасимом, отправился вслед за Геннадием Викторовичем осматривать его колючих страшилищ, Первый помощник Президента действительно оказался знатным кактусоводом.

Вся комната, размерами превышающая батыровский рабочий кабинет, была заставлена стеллажами, на которых громоздились горшки и горшочки с колючими растениями разнообразных очертаний — всего числом не менее тысячи. Каждый стеллаж оборудовался особой подсветкой, словно бы это были не кактусы, а домашние аквариумные рыбки.

— Начнем осмотр с самых простых экземпляров, — тоном доброжелательного экскурсовода музея объявил Батыров и подвел меня к крайним стеллажам.

Экземпляры здесь росли и впрямь проще некуда. Даже моя бабушка в свое время держала на подоконнике точно таких колючих уродцев, пока бедняги не сгнили: бабушка, по-моему, поливала их чересчур часто и чересчур добросовестно.

— Вы, конечно, знаете, Яков Семенович, задушевным голосом поведал помощник Президента, — что родиной кактусов является Американский континент…

Машинально я кивнул и только затем, наконец, опомнился. "Черт меня побери!

— подумал я с остервенением. — Какая еще родина? Он сам сбрендил или меня держит за придурка? На кой мне сейчас сдались эти верблюжьи колючки?!"

Я выдернул свой рукав из батыровского захвата и резко начал было:

— Господин Батыров! Я отказываюсь понимать… Помощник Президента неожиданно приложил палец к губам, после чего этим же пальцем укоризненно мне погрозил: дескать, не порите горячку, господин Штерн.

— Вы правы, Яков Семенович, живо произнес он. —Вам, вижу, не терпится взглянуть на ацтекиум.

— Не терпится, — согласился я, принимая правила чужой игры.

— Но все-таки не лишайте меня удовольствия показать вам и другие растения… — попросил меня помощник Президента.

— Почту за честь, — церемонно отозвался я, несколько успокоившись.

Оказывается, это не помощник Президента Г. В. Батыров скоропостижно спятил. Это Яков Семенович Штерн чуть снова не лопухнулся. Совсем забыл о милой привычке наших ответственных лиц: говорить одно — а делать совсем другое. Похоже, привычка эта не зависит от общественного строя и просто передается по наследству от одной номенклатуры другой в качестве переходящего приза. Просто раньше они нас дразнили пустыми прилавками с окороками из папье-маше: видит око, да зуб неймет. Теперь же нас приглашают в зоопарк, и если в клетке с надписью «Буйвол» ты вдруг заметишь танк «Т-80» — не верь глазам своим…

«Ладно, — решил я про себя, — кактусы господина Гены — все же не танки и не ракеты „Алазань“. Будем наслаждаться кактусами, раз это надо для пользы дела».

— Что ж, приступим! — с энтузиазмом проговорил Батыров. —Тогда немного об истории вопроса. Как вы помните, Яков Семенович, кактусы попали в Европу случайно, но быстро прижились. Первое письменное упоминание о домашних коллекциях этих растений относится к 1570 году. Но и полтора столетия спустя великий шведский ботаник Карл Линней…

Минут сорок я добросовестно выслушивал вдохновенную болтовню Геннадия Викторовича и сделал для себя единственный вывод: безработица Батырову не грозит. Даже если Президент пожелает уволить своего первого помощника, любой ботанический сад с руками оторвет такого ценного специалиста. Правда, как я понял, сам Геннадий Викторович пока не стремится превращать свое хобби в профессию.

— …и, наконец, о главном, — кактусовод-любитель Батыров подвел меня к странному сооружению из черной полимерной пленки высотой до потолка и габаритами двух кабинок телефона-автомата, составленных рядом. — Редчайший ацтекиум, жемчужина моей коллекции. Я купил его в Вене, в магазине Юбельмана, отдав почти весь мой гонорар за курс лекций по политологии, прочитанный в тамошнем университете… Говорить больше ничего не надо. Молча смотрите и наслаждайтесь гармонией и совершенством этого создания природы. — Помощник Президента откинул полог и пригласил меня зайти в пленочный стакан.

Я зашел и замер в недоумении: вместо какой-нибудь здоровенной колючей громады, к встрече с которой я был мысленно уже готов, внутри закутка обнаружились маленький столик и два табурета. Батыров вошел вслед за мной, проворно задернул полог из пленки и громко выдохнул:

— Уфф!

После чего жестом указал мне на один из табуретов, а сам уселся на второй.

— Тетраполипропилен, — сообщил он, ткнув пальцем в пленочную перегородку, отделившую нас от кактусов. — И еще две-три технологические добавки, на которые японцы держат ноу-хау. Здесь можно говорить спокойно, не опасаясь электронных «клопиков» и направленных микрофонов. Наш дорогой друг Анатолий Васильевич любит оказывать мне иногда трогательные знаки внимания. Приходится страховаться, уж не взыщите.

— Страховка — вещь хорошая, — вежливо согласился я. — Полезная в любом хозяйстве. Важно только, чтобы не подвела, Геннадий Викторович.

— Стараемся, Яков Семенович, — ответил Батыров. — Мобилизуем все наши мизерные возможности…

Помощник Президента вытащил из кармана своей джинсовой куртки сложенные листы моей челобитной и аккуратно расправил их на столике.

— Я ознакомился с вашей докладной запиской, — задумчиво проговорил он. — Я прочел ее несколько раз подряд… Все это — настолько фантастика, что скорее всего вы не ошибаетесь. У нас это, наверное, возможно… Даже не так: в нашей Службе ПБ возможно именно это! Среди мелких бесов обязательно отыщется крупный черт…

Батыров печально замолк. Я сидел и скромно ждал продолжения его монолога.

О кактусах мы уже поговорили. Откладывать разговор о важном было просто нельзя.

— Завтра в 15.00 меня, как обычно, принимает Президент, — сказал, наконец, печальный Баты-ров. — Эта встреча — последняя в текущем месяце. Потом у меня по графику отпуск, и, будьте уверены, этот отпуск меня заставят отгулять всенепременно. У нас, Яков Семенович, всегда очень заботятся о здоровье помощников… А что будет через сорок пять дней — я не знаю. И никто не знает.

Близятся выборы, надо быть готовым к любым неожиданностям.

— Геннадий Викторович, — произнес я, убедившись, что Батыров опять погрузился в тяжкую задумчивость. — Вот и расскажите завтра Президенту. Может быть, это единственный шанс… Для вас. И для него, кстати.

Помощник Батыров отрицательно покачал головой.

— Вы так и не поняли, Яков Семенович, — безрадостно сказал он. Энтузиазм, с которым он распинался передо мной, повествуя о своих зеленых друзьях, давно улетучился. — У меня нет права излагать Президенту версии. Президенту я могу рассказать о кактусах — потому что они у меня имеются в наличии. Тысяча сто сорок два экземпляра, можете пересчитать… Я могу также рассказать Президенту о выставке Рене Магрита в Третьяковке — потому что у меня есть выставочный каталог с репродукциями, да и в музей, если приспичит, сходить можно… А что у меня есть по вашему письму? Одни только остроумные соображения бывшего сыщика с Петровки, а теперь — частного детектива. Маловато, Яков Семенович. Ни одного реального свидетеля обвинений ,ни у вас, ни тем более у меня нет.

— Но… — заикнулся было я.

— Нет, — горестно повторил Батыров. — Ваш воронежский информатор, этот продавец газет, погиб. Но даже если бы мы за оставшийся день отыскали хоть десяток таких добровольцев и даже если бы за полдня уговорили их прилететь в Москву и дать показания Президенту… Это — не аргумент. Мало ли что было целых пять лет назад? При наших-то темпах перемен год считается за три, как на войне.

Пять лет назад, Яков Семенович, все было другое, в том числе и страна. И за прошедшие годы все уже раз десять вставало на голову с ног и обратно. Посудите сами! Бывшие зеки заседают в Думе. Бывшие министры живут в Нью-Йорке на вэлфер.

И явный шизоид у нас имеет шанс сделаться новым Президентом… А вы говорите — эксперименты над людьми в бог знает каком году. Если было, то сплыло. Вы мне сегодняшних можете представить? Чтобы сами, по доброй воле, все рассказали?..

Если да, я рискну. Я промолчал.

— Не можете, — сам ответил на свой вопрос Батыров. — Этого-то я и боялся.

Ну а от меня чего тогда хотите? У меня ведь статус помощнника, а не соратника!

Вот вы вчера очень правильно сделали, что не подошли со своим письмом ко мне.

На мероприятиях и меня, и всех прочих охраняет Служба ПБ. Ну, и бдит заодно…

Скажем мерси, что хоть в штатных ситуациях мне позволено обходиться своими секьюрити, не из ПБ. Сухарев — вот кто главный у нас герой. А у меня, к, вашему сведению, — полсотни человек аппарата, включая шоферов. Да еще эта старая халупа, которую, чувствую, скоро разнесет по кирпичику наша писательская братия. Как блевать на лестнице и ломать перила — так все у нас Львы Толстые!

Геннадий Викторович взъерошил остатки волос на голове. Пригладил, потер проплешину.

— Конечно, — проговорил он. — У меня есть час в неделю. Три раза в неделю по двадцать минут я могу говорить с Президентом. Рассказывать ему про Третьяковку или даже про инфляцию. Президент еще не до конца забыл, что пять лет назад мы с ним ходили друг к другу на дни рождения, так, запросто… Еще есть протокольные мероприятия, Яков Семенович. Как вчера. Я появляюсь в президентской свите, словно птица альбатрос. Гордым напоминанием, что Президент все еще не чужд идеалов демократии. Да, у него есть Сухарев, но у него есть и я, господа либералы! Одна коллективная манишка на всех, кто хочет выплакаться…

Наконец-то я догадался, отчего Геннадий Викторович так привязан к кактусам. Он сам похож на немолодого и несчастного кактуса, если тому подбрить колючки. Правда, в венской лавочке Юбельмана такие экземпляры суккулентов особым спросом пользоваться не будут.

— Отчего же вы не хлопаете дверью? — полюбопытствовал я. — Ради старой дружбы?

Кактус Гена сморщился, вновь взъерошил, вновь пригладил свои немногочисленные колючки.

— Потому и не хлопнул, — устало сказал он, — что всегда остается надежда… Сделать хоть что-нибудь…

Помощник Президента поднялся с табурета, отдернул полог защитной пленки и вышел из своего убежища. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.

"Конечно, — с горечью думал я, — всегда остается надежда. На счастливый случай.

На перемену ветра. На то, что дважды подряд выпадает «зеро». Но если ты мужчина, а не чучело альбатроса, ты не имеешь права идти на дно. Госпожа Фортуна улыбается только тем, кто барахтается. Странно, что пурпурная красавица Белла до сих пор не объяснила помощнику Президента такой простой вещи.

Наверное, просто не хотела расстраивать любимого человека".

Уже на выходе из оранжереи колючек Геннадий Викторович снова прихватил меня за рукав.

— Как вам мой ацтекиум? — громко осведомился он. — Не правда ли, хорош?

Я вежливо, но твердо освободил свой рукав.

— Он меня разочаровал, господин Батыров, — честно ответил я. — Я ожидал гораздо большего.

По лицу Геннадия Викторовича проскользнула слабая усмешка.

— Тогда вы ошиблись, Яков Семенович, — проговорил он. — Напрасно ожидали.

Ацтекиум по природе своей — маленький кактус. Один из самых миниатюрных в мире…

Обратный путь до своего дома я проделал самостоятельно. Вернее, мой провожатый Иволгин готов был прокатить меня назад точно таким же способом, каким я был доставлен, — на «Запорожце» и зелентрестовском рыдване. Но я достаточно быстро сумел убедить его, что в целях конспирации лучше будет, если я покину эту территорию без посторонней помощи, на своих двоих. Так выйдет намного быстрее. И потом, в центре столицы обычный пешеход вызывает несравненно меньше подозрений, чем любой из пассажиров «ушастого» автомобиля. Одного из самых «ушастых» в мире.

— Но, может быть, вам нужна охрана? — неуверенно спросил на прощание Иволгин, который из-за этой неуверенности сразу утерял значительную часть сходства с Шоном Коннери.

— Обойдусь, — ответил я. По моим расчетам, самым сложным и опасным отрезком пути назад были шесть лестничных пролетов здания. В любой момент мне навстречу мог попасться кто-нибудь из здешних творческих интеллигентов, которые во взведенном состоянии, как известно, пострашнее ручной гранаты.

К счастью, все обошлось. Отмечание премии, как видно, переместилось с лестницы в глубь третьего этажа, откуда то и дело доносились счастливые возгласы, хлопанье пробок и звуки гармошки. Сейчас там пытались сыграть то ли гимн Советского Союза, то ли «На сопках Маньчжурии», любимую песню моего деда по материнской линии. Лишь в самом низу мне дорогу заступил одинокий и небритый интеллигент. Видимо, он на манер Сфинкса караулил всех проходящих и всем задавал один вопрос: «Что будет, если сестер Прозоровых отдать замуж за братьев Карамазовых?» Я так и не понял, что же ему было надо, — правильный ответ или возможности выместить свое плохое настроение на ком-нибудь из неответивших. Или ответивших не правильно или неостроумно.

— Сестер Прозоровых? За братьев Карамазовых? — состроив удивленную рожу, переспросил я. — А это кто такие, мужик?

— А-а, так ты с четвертого этажа, — мгновенно догадался интеллигент и отпустил меня подобру-поздорову.

Я понадеялся, что больше мне на пути домой алкогольно озабоченные (либо мучимые похмель-ным любопытством) граждане не попадутся. Но один все-таки попался. Он огромным кулем валялся на асфальте — в том самом месте, где от асфальтовой реки большой пешеходной дороги ответвляется приток, ведущий к моему дому. Нельзя сказать, будто я люблю алкоголиков. Скорее я их не люблю. Но все-таки было бы досадно, если человеку случайный пешеход-пусть и не медведьотдавит ухо.

— Эй, дружище! — наклонился я над алкашом. Тот неожиданно открыл один глаз, оглядел меня и абсолютно трезвым шепотом осведомился:

— Вы — Штерн?

Я тотчас отпрянул, готовый к немедленной обороне. Среди местных алкашей частный детектив Я.С. Штерн известностью не пользуется. Значит, этот тип не местный. И, судя по отсутствию запаха сивухи, не алкаш.

— Допустим, — сказал я. —Допустим, Штерн. Алкаш мигом поднялся и в стоячем положении оказался здоровенным детиной. Томмазо, шкаф-телохранитель графа Паоло Токарева, по сравнению с этим квадратным амбалом, выглядел скромным шкафчиком для кухонной посуды. Если он сейчас на меня накинется, мне придется туговато.

— Мы отсюда… будем уходить, Штерн, — проговорил супершкаф с непонятной интонацией. Казалось, ему при разговоре приходится старательно подбирать каждое слово. Как будто иностранцу. Или нет: как игроку в «барыню». «Да» и «нет» не говорить, «черное» с «белым» не брать. Только этот. игрок избегал в разговоре совсем других слов.

— Куда уходить? — полюбопытствовал я.

— Отсюда… уходить… — озираясь, сказал не-алкаш. Следующие предложения дались ему легче:

— Они ваш дом окружили, две машины… Очень непрофессионально… Человек десять народа, я наблюдал.

Я осторожно глянул из-за кустов в сторону своего дома, до которого мне оставалось метров девятьсот, если по прямой. Похоже, таинственный шкафище был прав: лучше бы мне слинять. В такое время в нашем «спальном» районе не бывает столько праздношатающихся граждан. Особенно неподалеку от моего подъезда.

— А вы кто такой, собственно? — спросил я у амбала. Как ни странно, этот тип не вызывал у меня ощущения близкой опасности. Скорее — непонятной жалости.

И в подобных случаях интуиция меня обычно не подводила.

— Не будем… задавать вопросов, — в прежней необычной манере произнес тип-шкафище. — Нам надо… быть… в безопасности. Мне надо с вами поговорить…

Я пожал плечами и направился побыстрее прочь отсюда. Тип, отряхиваясь, двинулся за мной. Метрах в двухстах от входа в метро располагался славный девятиэтажный домик. В разгар рабочего дня на лестничных площадках дома народа практически не бывало. Когда я не хотел вести своего информатора домой, я обычно поднимался с ним на несколько пролетов вверх и выслушивал его здесь. И тихарю было хорошо — метро рядом, и мне удобно — мой дом поблизости.

Впрочем, мой новый знакомый совсем не напоминал обычного информатора. И разговор со мной он начал с неожиданного поступка. Он вытащил из кармана своего грязноватого лапсердака новенькие наручники и приковал собственную руку к батарее. Ключ от наручников был передан мне.

— И что дальше? — осведомился я. Шкаф не был похож на мазохиста и, очевидно, знал, что делает. Непохоже было, что он намеревается попросить немного побить себя.

— Лучше бы, конечно, железная клетка, — бледно улыбнулся амбал. — Сильный я… Ну, ладно.

— Так что у вас там? Хотите рассказывать — давайте рассказывайте, — нетерпеливо предложил я и едва сумел отскочить. С неожиданной прытью шкафище дернулся, лишь наручник сумел сдержать его пыл.

— Забыл… предупредить, — поспешно произнес амбал. — Я бы на вашем месте… избегал бы… просьб. И тем более приказов. Любых.

Последние слова амбала сильно поспособствовали просветлению в моих мозгах.

В кроссворде, тут же возникшем у меня перед глазами, белых незаполненных клеточек уже почти не осталось. Вертикали пересеклись с горизонталями, образовав на стыках новые буквы. Буквы наращивали вокруг себя новые слова…

— Вы — маньяк Ч.? — вдруг сообразил я. — По радио говорили.

— Маньяк и есть, — согласился амбал. — Особо опасный, бежал из спецклиники… Только я им не пацан какой из деревни, а кадровый офицер! И когда потом майор наш, Молчанов, меня насчет вас надоумил…

Только теперь я понял смысл разговора, некогда подслушанного в машине Службы ПБ: «…уже второй случай за неделю… И куда его теперь? Отдадут Дуремару?..»

Буква Ч, возникнув на перекрестье параллелей и меридиан, со звонким щелчком образовала новое слово.

— Ваша фамилия — Чаплин! — даже не спросил, а сказал я.

Амбал, похоже, не удивился моей прозорливости. Возможно, он полагал, что частный детектив вроде меня и обязан знать все.

— Чаплин, — хмуро проговорил он. — Палата номер двенадцать, бокс "Z".

Неконтролируемая агрессивность это называется… Обстрелял из табельного «кедра» книжный лоток, на Савеловском…

— Вам приказали это сделать? — медленно, очень осторожно спросил я.

— Нет, — все так же хмуро ответил майор. Как видно, ему было очень неприятно все это вспоминать. — Я получил по рации другой приказ… я это отлично помню — другой…

— Так почему же вы стреляли? — Я внимательно смотрел на огромные чаплинские руки. В таких руках автомат «кедр» выглядел бы очень маленьким.

— Не знаю почему, — с усилием произнес Чаплин. — Не знаю. Нипочему.

Последнее слово аккуратно поместилось в последних пустых клеточках моего кроссворда.

Н-и-п-о-ч-е-м-у. Восемь букв. Восемь бед — один ответ. И кто-то, уверяю, за все ответит.

Глава пятая ДЕРЕВЯННЫЕ СОЛДАТЫ Не сказал бы, что приняли меня здесь с распростертыми объятиями. Мне даже не предложили присесть.

— Только давай покороче, — сказано было вместо «здравствуйте». — Без лирики, по существу. Я пока не уловил, чего ты хочешь. Еще один орденок, что ли?

Его Превосходительство начальник Службы президентской безопасности генерал-полковник Анатолий Васильевич Сухарев стоял у окна того же самого кабинета филиала ПБ на Сущевском валу, где мы с ним уже два раза имели удовольствие встречаться. Сейчас Человек номер 3 (после Президента и премьера) глядел на меня гораздо менее приветливо, чем прежде. Вероятно, происходило это потому, что первые два наших свидания состоялись по его инициативе и даже под его нажимом, зато сегодняшнее — исключительно по моему, Штерна, хотению. Я хорошо понимал настроение генерал-полковника: в этом кабинете все обязано было совершаться лишь по воле самого генерал-полковника. Мой телефонный звонок по номеру два-восемь-четыре четыре-восемь семь-четыре и сверхкраткий телефонный разговор с Анатолием Васильевичем поставили того перед необходимостью нарушить добрую традицию.

— Ну, чего молчишь? — Начальник Службы ПБ посмотрел на циферблат. — Даю тебе три минуты… Уже две минуты и пятьдесят секунд…

Я не мог допустить, чтобы взрослый и солидный человек на хорошей должности и дальше озвучивал свою секундную стрелку-для какого-то там Штерна.

— Не надо больше орденов, — смиренно проговорил я. — Как раз наоборот. Я и первую награду пришел вернуть… — Из кармана я достал картонную коробочку с «Дружбой народов» и положил ее на сухаревский стол, рядом с батареей телефонов.

— Так, значит… — генерал-полковник перестал смотреть на свои часы и посмотрел на меня. Как и во время наших предыдущих встреч в этом кабинете, руководитель Службы ПБ был в элегантном штатском. О его звании напоминала разве что великолепная генеральская фуражка с золотым орлом на тулье, одиноко висящая на вешалке в углу комнаты. — Та-ак, значит… Комедию пришел ломать. Интересная штука получается. Значит, государственную награду не ценишь. Та-ак…

Последнее «та-ак» в устах господина Сухарева прозвучало почти зловеще.

— Очень даже ценю, — поспешил не согласиться я. — Потому и решил вернуть, после долгих колебаний. Не заслужил. Не оправдал доверия.

— Что значит «не оправдал»? — с удивлением переспросил генерал-полковник.

— Какой осел тебе это сказал?

Пришлось признаться Анатолию Васильевичу, что до этой ослиной мысли Яков Семенович Штерн допер сам. Собственными мозгами.

— Иди домой и прочисти себе мозги, — немедленно посоветовал мне генерал-полковник. — Кухонным ершиком. И забудь обо всем. Не знаю уж, кто тебе что наболтал. У меня к тебе претензий нет. Я тебе дал поручение, ты его выполнил…

— Плохо выполнил, — потупившись, объяснил я. — Некачественно выполнил, много про «Тетрис» не узнал. Времени, правда, маловато было…

— Я сказал «претензий нет» — значит, нет, — уже с заметным раздражением в голосе сказал Сухарев. — Забирай обратно орден и шагом марш отсюда! — Видимо, Анатолий Васильевич все еще полагал, будто частного сыщика Штерна одолел внезапный приступ трезвого интеллигентского самокопания. Типа того, что у нормального человека начинается только от полулитра и выше, когда упомянутый человек принимается бить себя в грудь, орать: «Я сволочь! Я неудачник! Я изменяю жене!» — и уже готов разгрызть стеклянный стакан.

Мне предстояло рассеять генерал-полковничье заблуждение. На Якова Семеновича Штерна, конечно, находят подчас припадки нездоровой самокритики, но более чем странным шагом с его стороны было бы избирать своим наперсником начальника Службы президентской безопасности.

— Пло-охо я поработал, — с упрямством старого зануды повторил я. — Паршиво. Мне бы про монстров побольше узнать, а я так, по верхам… А монстры — они, Анатолий Васильевич, и в Африке монстры. Не говоря уж про Москву…

Если бы я надеялся, что после моих слов генерал-полковник сильно переменится в лице, подскочит ко мне, схватит за лацканы моего пиджака из ГУМа и станет трясти изо всех сил, то я бы, конечно, просчитался. С нервами у начальника Службы ПБ, как я и предполагал, все было в порядке. Сухарев всего лишь заметно сощурился и теперь рассматривал меня, словно сквозь невидимый прицел.

— В досье-то на тебя правильно написали, — сообщил он. — Дотошный, пронырливый. Всюду сует свой длинный нос… Да-а, недооценил я длины носа.

Ошибся в тебе.

— И не только во мне, — как бы между прочим проронил я. — Вообще вы наделали массу ошибок… Впрочем, виноват, — я озабоченно посмотрел на часы. — И так я у вас отнял уже лишних полторы минуты. Орден оставляю здесь, на столе.

Подпишите мне пропуск, и я пойду.

Расчеты мои вполне оправдались. После таких слов только уж полный идиот или сверхчеловек могли бы отпустить меня подобру-поздорову без объяснений.

Генерал-полковник Сухарев ни идиотом, ни суперменом не был.

— Ничего-ничего, — задушевно проговорил он. — Я не тороплюсь… Что ты там сказал насчет ошибок?

Теперь мне предстояло закрепить свой маленький успех.

— История будет длинной, — предупредил я хозяина кабинета. — И вам, боюсь, слушать ее будет не очень-то приятно.

— Да ты и сам, Штерн, — человечек неприятный, — разлюбезным тоном заметил Сухарев. — И то я пока терплю.

Я принял к сведению генерал-полковничий комплимент и сказал:

— Итак. Представьте себе, что я — это вы, Анатолий Васильевич Сухарев, начальник ПБ и тэ дэ, и тэ пэ.

С этими словами я снял генеральскую фуражку с вешалки и нахлобучил ее себе на голову. Фуражка, между прочим, сидела на мне как влитая. Как будто голова моя уже созрела до такого роскошного головного убора с золотым орлом.

— Хулиганишь? — тихо полюбопытствовал настоящий Анатолий Васильевич.

— Вживаюсь в образ, — объяснил я. — По системе старика Станиславского.

Зерно образа, предлагаемые обстоятельства… — Для полноты ощущений я даже обогнул Сухаревский стол и уселся в пустое сухаревское кресло. По правде говоря, дело было не только в Станиславском и его системе. Просто я надеялся, что хотя бы во время моего рассказа у генерал-полковника не возникнет внезапного желания позвонить по прямой линии Президенту — во-он по тому белому аппарату с российским гербом вместо наборного диска.

— Хрен с тобой, вживайся, — великодушно позволил мне начальник Службы ПБ и присел на один из гостевых стульев у окна. На тот, что стоял метрах в трех от стола и — соответственно — от белого телефона.

— Итак, — произнес я, с удовольствием откинувшись на спинку хозяйского кресла и эдак начальственно глядя на единственного зрителя в партере. — Как уже было сказано, я — генерал-полковник Анатолий Сухарев, шеф Службы президентской безопасности и вообще — один из самых влиятельных…

— Ну уж, не преувеличивай… — отозвался со своего места скромняга Анатолий Васильевич.

— …из самых влиятельных, — настойчиво повторил я, сделав вид, будто не заметил реплики из партера, — и активных деятелей на нашем политическом Олимпе.

Сухарев снисходительно улыбнулся и на сей раз смолчал. Должно быть, сравнение с богом-олимпийцем пришлось ему по душе.

— Благодаря хорошим отношениям с Президентом, — продолжал я монолог, — я всегда в курсе важнейших государственных дел. Кое-чему оказываю содействие, кое-что, как водится, торможу. Банкиры у нас жуликоваты, министры ленивы, в Думе — одни болтуны… Куда ж без пригляда, в самом деле? Тут и нефть, и алмазы, и иностранные кредиты — оглянуться не успеешь, как растащат великую державу. Вот и приходится вмешиваться иногда, советы давать. Пресса, правда, скулит, будто лезет Сухарев не в свои дела… Но с прессы что взять? Глупа и продажна.

— Хорошо говоришь, — похвалил меня Сухарев. — Очень убедительно.

Генерал-полковник у тебя прямо как живой получается.

Я вновь проигнорировал реплику из публики. У меня, извините, моноспектакль, а не пьеса для двух актеров.

— Дела мои на Олимпе идут неплохо, — проговорил я и поглядел не на Анатолия Васильевича, а куда-то в окошко, — но тут вдруг начинается какая-то странная, понимаешь, катавасия. И ведь не с нефтью, не с алмазами, которые далеко, а с главным моим делом — с президентской безопасностью. То есть пока — слава те господи! — с самим Президентом нашим все в порядке, но вот с кадрами моими охранными, отлично натренированными, тысячу раз проверенными, а теперь еще и сквозь тесты всевозможные, по новой методике, просеянными… словом, надежными до последнего волоска… С ними происходит какая-то чертовня! Бредятина какая-то, понимаешь. Скандалы гасить не успеваем. После каждого скандала газетчики кто по дурости, кто по злобе вой поднимают: ох, караул! служба Сухарева играет мускулами… Да какие там мускулы, раз я сам, генерал-полковник Сухарев, ни хрена понять не могу, что творится. Все ведь нормальные парни, старая моя гвардия — капитаны, майоры, многие с Афганом за плечами… Знают, что такое приказ. И творят черт-те что! Говорю: задержать машину-они ее переворачивают. Говорю: последить за охранниками коммерческого банка — они врываются в банк, мебель там крушат… А вот когда надо бы быстрее и жестче, когда приказ такой имеется, — они либо двигаются как вареные, либо друг друга лупцевать принимаются. И все подмигивают, подлецы, словно у них нервный тик начинается от моих команд…

Я остановился и взглянул на Сухарева. Начальник Службы ПБ больше не улыбался. Он недобро и сосредоточенно смотрел на Якова Семеновича Штерна в генеральской фуражке, как будто прикидывая про себя, что лучше с этим Штерном сделать: стереть в порошок или изжарить на медленном огне? Скажем спасибо, что он пока не вмешивается в мой спектакль.

— Мне, конечно, умно так объясняют. Это, мол, стрессы — болезни большого города. Никакого вредительства нет и быть не может, все под контролем. Дескать, просто у наших ребят работа такая нервная, и вообще добрая половина пациентов любой психбольницы — сотрудники секретных служб, сбрендившие на профессиональной почве… — я состроил идиотскую физиономию, примерно изобразив, как выглядят психи. Сухарев взирал на мое энергичное кривлянье с каменным лицом. — Мол, наши-то президента охраняют, такая ответственность! И груз ответственности давит на мозги, — я побарабанил пальцами по козырьку генеральской фуражки. — И эти мозги иногда не выдерживают…

Дверь в сухаревский кабинет осторожно приотворилась, внутрь заглянул Ваня, секретарь генерал-полковника. Вероятно, у него было к начальнику некое срочное дело. Однако увидев на хозяйском месте меня в генеральской фуражке, а самого генерала — скромно сидящим на стуле поодаль, Ваня испуганно юркнул обратно. Не знаю уж, что он при этом подумал. Надеюсь, ничего предосудительного.

— …Мозги не выдерживают! — еще раз сказал я, дождавшись, пока секретарь исчезнет, а дверь — захлопнется. — Для меня, генерал-полковника с широкими полномочиями, проблема кадров, конечно, не проблема. Один сбрендит-поставим в строй другого. Благо в моем ведении существует аж целый научно-исследовательский центр новых методик с хорошей клиникой и верным генерал-майором, при этих объектах состоящим. — Но! — Я важно воздел палец. — Но! Скандалы — вот что гнусно. Недоброжелателей, увы, тоже хватает. Дай только волю этим любителям ПОПИТЬ ЧАЮ С СУХАРЯМИ — и начнется гнилой базар в кулуарах и в коридорах. Пойдут разговоры, что Сухарев не справляется или, хуже того, специально провоцирует неприятности, дабы ДИСКРЕДИТИРОВАТЬ ПРЕЗИДЕНТА! Как вам это понравится?..

Вопрос был риторическим, ответа на него не требовалось. Но если бы и требовалось, Анатолий Васильевич в партере все равно бы смолчал. Похоже, он склонялся-таки к выбору в пользу стирания меня в порошок и отгрузки этого порошка на ближайший лесоповал. В качестве удобрения для дубов-колдунов.

— А тут еще — новая напасть! — жизнерадостно проговорил я, рассчитывая своим тоном немного отвлечь генерал-полковника от мрачных мыслей о моей грядущей судьбе. — Наш полковничек из аналитической службы… ну, седенький такой пенек, который вечно выцеживает из прессы разнообразные нападки на меня… так вот с неделю назад подает мне к столу аж целую книгу. Говорит, что купил ее на Савеловском и что такие книги есть, наверное, и на других лотках.

Издательство «Тетрис», называется «Ночные монстры Манхэттена»… Примерно вот такая, — я словно бы машинально выдвинул верхний ящик хозяйского стола и действительно обнаружил в нем экземпляр «Монстров» — порядком почитанный и со многими закладками. Моя догадка о том, что же именно прятал в столе генерал-полковник во время наших двух свиданий, таким образом, блестяще подтвердилась. Правильно! Не «Журнал для мужчин» и не «Приключения майора Звягина» — как я сначала было подумал. Разумеется, творение Раймонда Паркера из Воронежа. Очень усердный читатель наш Анатолий Васильевич. С лупой изучал, не иначе.

Я показал Сухареву его собственный экземпляр романа и снова упрятал книгу в ящик. Не в моих правилах брать чужие книги без спроса. К тому же у меня дома лежат собственные «Монстры», на полочке с мистикой.

— Мистика, — сказал я. — Но очень-очень для меня, Анатолия Васильевича Сухарева, неприятная. Автор американский и действие происходит в Нью-Йорке.

Однако эти паркеровские монстры — точь-в-точь мои орлы со съезжающей набок крышей. Вплоть до привычки дергать щекой, слушая мой приказ. Вроде как подмигивать… — Я сымпровизировал нервный тик, и начальник Службы ПБ в партере моего театрика инстинктивно вздрогнул. Вероятно, эту мимику у своих подчиненных — и сбрендивших, и еще пока здоровых — он наблюдал уже неоднократно.

Тем не менее генерал-полковник по-прежнему не произнес ни слова. Очевидно, мою дальнейшую судьбу он уже мысленно решил и теперь просто прикидывал, в какой таре лучше транспортировать порошок, получившийся после мелкого помола Якова Семеновича.

Я поправил на голове чуть сбившуюся генеральскую фуражку и проговорил, стараясь не утерять своего жизнерадостного тона:

— В мистику я, начальник Службы президентской безопасности, не верю. Стало быть, налицо — либо случайное совпадение, либо подлый расчет. То бишь подкоп под нашу Службу и под ее руководителя лично. Мне кто-то намекает, что ему-де известно то, о чем не пишут в газетах… Чья работа? ЦРУ? ОПЕК? Международного валютного фонда? Компании «Ди Берс»? В мире и в стране есть люди, которым я, Анатолий Васильевич Сухарев, стою поперек горла. Надо разобраться, что это за «Тетрис» и зачем такую книгу выпустил… И тут среди действующих лиц возникает некто Штерн Яков Семенович. Частный детектив, спец по книжным делам, Если он по моему настоянию займется «Тетрисом», это ни для кого не будет выглядеть подозрительным. Потому что у них, книжников, — свой мир, свои расчеты, и даже Москва между своими бандочками поделена… Решено! Вызываем Штерна.

При этих словах я скромно встал с места, снял фуражку и с видом артиста поклонился публике. Однако аплодисментов от своего единственного зрителя так и не снискал, потому вновь нацепил головной убор с золотым орлом и сел обратно в кресло.

— Здесь я, генерал-полковник Сухарев, допускаю серьезную ошибку, — объявил я, ровно на две секунды подержав на лице трагическую мину. — Ошибку, в общем-то понятную для любого профессионального хранителя секретов и тайн, но в данном случае — непростительную… Я решаю сыграть с этим Штерном в полную несознанку.

Пусть-де пощупает «Тетрис», а для чего — знать ему не обязательно. В ход идет от начала и до конца вымышленная история о проверке «Тетриса» якобы для того, чтобы впоследствии поручить ему переиздание тома «Воспоминаний Президента».

Настоящее-то переиздание выйдет у Гринюка во «Времени» и еще не так скоро, а Яков Семенович Штерн — как сказано в его досье — прекратил всякие контакты со «Временем» и с Гринюком по личным мотивам, причем возможность утечки информации по другим каналам исключена… Остроумно? Для любой европейской страны — да и еще раз да. Но мы, как известно, идем другим путем, — я снова снял фуражку, чтобы превратиться из генерал-полковника в Штерна. — У нас, к огромному сожалению, действуют иные законы. У нас легче легкого пропустить нолик или добавить нолик в документах, сопровождающих ценный груз, — и восемь вагонов золотой фольги для «Всемирного бестселлера» издательства «Время» вместо Москвы попадают в Воронеж. А куда деваются другие восемь вагонов, с финской музыкальной сантехникой, — бессильны угадать все разведки и контрразведки мира… Вот почему в один прекрасный день господин Гринюк, наступив на горло собственному гонору, вынужден слезно просить Якова Семеновича Штерна о помощи.

При этом мимоходом рассказывая о творческих планах вверенного ему издательства по части публикации мемуаров…

Мне послышалось, будто бы мой единственный зритель в партере что-то пробурчал себе под нос. По-моему, это даже было слово «бардак!». Однако на все сто процентов я уверен не был, а переспрашивать постеснялся.

— В тот же самый день, — я опять-таки надел генеральский головной убор, дабы вернуться в образ Сухарева, — когда Штерн получает свое задание и отправляется его выполнять, случается еще одна мелкая неприятность. Сходит с ума некто Чаплин, получивший от меня приказ понаблюдать за продажей «Ночных монстров Манхэттена» и выяснить, нельзя ли купить весь тираж, от греха подальше. Вместо этого Чаплин почему-то открывает огонь по лотку из автомата, о чем позднее сам и докладывает в порядке субординации и госпитализируется в спецклинике нашего исследовательского центра новых методик, под присмотр врачей и санитаров. Таким образом, майор Чаплин пополняет число бывших сотрудников Службы ПБ, направленных на излечение с диагнозом…

Я не успел договорить фразу. Сухарев встал со своего стула и молча двинулся в мою сторону. К счастью, он не воспользовался белым телефоном прямой связи с Президентом и даже не вознамерился немедленно превратить меня в порошкообразное состояние. Вместо этого он только лишь взял со стола квадратик моего пропуска, разорвал его, вернулся на свое зрительское место и спокойно произнес:

— Продолжай, голубчик, я тебя слушаю… У меня тут же возникло желание почесать в затылке. Что я и сделал, снова освободив голову от фуражки. Нет, пожалуй, я погорячился, решив, что этот генеральский убор сидит на мне как влитой. Фуражка мне все-таки немного мала. Или это голова моя пухнет от волнения.

— Вы, кажется, уничтожили мой пропуск? — полюбопытствовал я, по техническим причинам прерывая рассказ. — Их у вас что, отменили с сегодняшнего дня?

— Да нет, — меланхолично сказал Сухарев. — Просто тебе, Штерн, он не понадобится. У нас в этом здании есть подвал, куда пускают без пропусков. Как говорится, много будешь знать — не успеешь состариться… Ну, так что же ты вдруг замолчал? Продолжай, продолжай, очень интересно. Надевай фуражечку…

Честно говоря, я ожидал от генерал-полковника чего-то подобного. На такой случай у меня была припасена одна домашняя заготовка.

— Анатолий Васильевич, — кротко попросил я, — не затруднит ли вас взглянуть в окошко?

Генерал-полковник не без удивления мою просьбу исполнил.

— Ну, и что там? — осведомился он. — Клены. Дорога. Машины едут… Ничего нового.

— Зачем непременно новое? — Я указал пальцем направление, в котором следовало смотреть. — Есть ведь еще не забытое старое… Видите вон ту длинную черную машину? Людям в ней очень не понравится, если я не выйду отсюда через положенное время…

— И кто сидит в этой машине? Журналисты? — брезгливо спросил Сухарев.

— О, нет, гораздо интереснее, — ответил я. — С прессой вы худо-бедно умеете обходиться, зачем ее лишний-то раз тревожить? В машине, Анатолий Васильевич, находятся наблюдатели от одной неформальной общественной организации. Если точнее, от Совета гауляйтеров. Видите ли, эти господа крайне обеспокоены происшествием на Савеловском и поручили мне разобраться, что за человек стрелял и, главное, кто за ним стоит. Вот мне и пришлось, как арбитру, сообщить гауляйтерам, что все неприятности исходят из этого неприметного особнячка на Сущевском валу… Строго говоря, я ведь не соврал. Чаплин ведь — ваш бывший подчиненный, так?

Сухарев презрительно фыркнул:

— Дурь несусветная! Ваши гауляйтеры — не идиоты, чтобы связываться с нашей Службой.

— Да-да, конечно, — согласился я, — никто бы из них не решился штурмовать, допустим, Кремль. Но ваш-то филиал, как я понял, НЕОФИЦИАЛЬНЫЙ! Поди объясни этим господам, что под вывесками «Ректопласт» и "Редакция журнала «Кузя» скрывается государственная контора, а не какой-нибудь притон беспредельщиков…

Стекла здесь хорошие, прочные, но и гауляйтерам нашим БЕСПРЕДЕЛ невероятно надоел. И, насколько мне известно, тяжелого вооружения у вас здесь нет…

Правильно?

Генерал-полковник промолчал. Возможно, он припомнил все, что знает о московской организованной преступности, и прикидывал, сколько бойцов может выставить даже одна «книжная» гильдия.

— Так я могу продолжить рассказ? — поинтересовался я.

Анатолий Васильевич не ответил. Наверное, все еще подсчитывал в уме. Я не стал дожидаться, пока генерал-полковник решит свои проблемы с арифметикой, надел фуражку (нет, все-таки она мне впору!) и вернулся к своему лицедейству. Я выиграл у Фортуны полчаса, но мне необходимо было отыграть еще столько же.

— Что же дальше? — спросил я у батареи телефонов, сиротливо молчащих на генерал-полковничьем столе. Телефоны, увы, не издали ни звука, поэтому пришлось вновь трудиться мне. — Дальше — ничего особенного. Глупый Штерн, ни о чем не догадываясь, добывает мне сведения о «Тетрисе», в которых ничего предосудительного не обнаруживается. Разумеется, если бы я посвятил этого Штерна в свои проблемы, тот бы с самого начала знал, что и где ему искать…

Но, согласитесь, негоже посвящать какого-то частного детектива в свои тайны.

Тем более человек я государственный. Значит, мои секреты — это государственные секреты.

Логично?..

Нельзя сказать, что тональность рассказа была чересчур уважительной. Как раз напротив: я рассчитывал немного растормошить своего единственного зрителя.

Не раздразнить своими наглыми выходками (это было бы затруднительно, учитывая его нервы), а так, слегка подначить. Чтобы в нужной точке моего моноспектакля генерал-полковник смог сам тихонько накалиться до нужной температуры. В театре такое называется катарсис.

— Мы остановились на Штерне, — сказал я и для убедительности ткнул себя пальцем куда-то в район грудной клетки. — Вернее, на том, что никаких полезных сведений Штерн от меня так и не получил. Это, повторяю, было первой серьезной моей ошибкой. Моя вторая и самая роковая ошибка-это…

Я выдержал драматическую паузу.

— …это…

Все-таки в хорошем спектакле хронометраж каждой мизансцены имеет очень большое значение. Если знать время появления на сцене каждого нового действующего лица, то можно подгадать свою реплику точно к его выходу.

После второго «это» дверь Сухаревского кабинета, как по заказу, открылась, и нас стало трое. Гость был в шляпе и в плаще, из-под которого выглядывал краешек белого халата. Лысина гостя была скрыта шляпой, но я-то знал, что она там наличествует! И не просто лысина, но замечательно ровный череп без единого волоска.

— Здравия желаю, Анатолий Васильевич! — машинально обратился он к человеку в генеральской фуражке, важно сидящему за столом. — Вы меня вызыва…

Тут гость подавился последним слогом, увидев, что поприветствовал явно не Анатолия Васильевича. А как раз наоборот — человека, которого менее всего желал бы здесь видеть. Во всяком случае, видеть живым.

— Вызывал, вызывал, — приветливо сказал я. — Милости просим! — Я указал рукой на свободный стул у стены.

Лысый визитер с глазами душителя Кравцова не послушался меня и остался стоять. Среди моих знакомых лысых — включая несчастного редактора Шатилова — этот был самым непослушным.

— Проходи, садись… — буркнул сидящий в партере генерал-полковник, и лишь после этого гость прикрыл за собой дверь и приземлился на указанном мной стуле.

— Что тут за цирк, Анатолий Васильевич? — осведомился он и снял, наконец, свою шляпу, обнажив лысый череп. В кабинете сразу стало немного светлее.

— Это не цирк, — объяснил за Сухарева я и на паритетных началах тоже снял генеральский головной убор. — Это, видите ли, театр…

— Господин Штерн меня развлекает, — пояснил шеф Службы ПБ. — Он, представь, вздумал проявить самодеятельность. А теперь про это рассказывает. В моем образе, по Станиславскому.

— Шизофрения, — поставил быстрый диагноз лысый гость. — Типичный случай.

Давайте его ко мне, Анатолий Васильевич… — Произнося эти слова, гость словно бы невзначай пытался заглянуть мне в глаза. Я же старательно отводил свой взор, посматривая то в окно, то на Сухарева, то на стену. Может быть, я и шизофреник, но все-таки не настолько, чтобы играть в гляделки с Медузой Горгоной.

— Пусть пока поболтает, — к моей радости, не согласился с лысым генерал-полковник. — Мне, знаешь, даже стало забавно.

«Как же, забавно ему стало, — подумал про себя я. — Просто возникло неожиданное препятствие в виде черной машины с наблюдателями за окном, и эта новость еще хорошенько не переварена…»

— Благодарю, — вновь встал и раскланялся я. — Мы говорили о второй и главной ошибке генерал-полковника Сухарева. Вся беда его в том, что он — излишне доверчив…

Анатолий Васильевич в партере удивленно хмыкнул. Уж такого-то недостатка он за собой не замечал!

— …Нет-нет, — немедленно уточнил я. — В отношении ЦРУ, МВФ или, допустим, Объединенного банковского концерна бдительность генерал-полковника на высоте. Однако, как и всякий большой начальник, он плохо замечает то, что творится у него под боком. А под боком у него творится его первый заместитель — генерал-майор Рогожин, руководитель исследовательского центра новых методик.

Замечательный человек! — Я небрежно кивнул в сторону лысой Горгоны, замечательного человека с глазами убийцы Кравцова.

— Тяжелая форма бреда, — определил Рогожин, мой второй зритель из партера.

— У нас в двенадцатой палате уже трое таких…

Генерал-полковник Сухарев, что интересно, промолчал.

— Итак, — сказал я голосом конферансье, объявляющего выход какой-нибудь знаменитости, — на сцене появляется новое действующее лицо, и очень активно действующее… Па-пра-шу аплодисменты!

Просьба моя осталась без внимания, и тогда я похлопал сам. Затем я отложил в сторону генеральскую фуражку, достал из кармана маленькую белую шапочку и надел ее себе на голову. Жаль, под рукой не было зеркала, оттого я не смог оценить, сколь велико оказалось мое сходство с лысым Рогожиным. Судя по отсутствию выкриков из партера «Узнаю брата-близнеца Яшу!», сходство это было минимальным. Но для системы Станиславского достаточно и белой шапочки.

— Представьте себе теперь, что я — генерал-майор Рогожин, — я поправил свой новый головной убор, — и меня, Рогожина, появление на горизонте книжки о монстрах пугает намного больше, чем моего непосредственного начальника. Поэтому я, естественно, начинаю вести собственную игру. У меня в распоряжении имеется достаточно подчиненных, да и из всех видов автотранспорта машина «Скорой помощи» внушает менее всего подозрений… Что я делаю? Не дожидаясь, пока Анатолий Васильевич Сухарев призовет пред свои очи глупого частного сыщика Штерна и даст ему задание по «Тетрису», я делаю все возможное, чтобы.ликвидировать «Тетрис». Либо, по крайней мере, загнать его в угол. Я тоже пока не понимаю причин, по которым вдруг выползла на свет опасная книжулька, но я-то в происки ЦРУ и ОПЕК не верю. Времени анализировать причины у меня уже нет, поэтому я, генерал-майор Рогожин, действую по принципу: нет издательства — нет проблемы. По моей команде соколы из нашего центра начинают терроризировать бедного Игоря Алекперовича и в конечном счете добиваются своего. После кирпича на голову, аварии «Мерседеса» и поджога издательского офиса Игорь Алекперович, ошалев от неожиданности, забивается глубоко в щель. Взрыв павильона «Тетриса» на Книжной ярмарке должен был стать последней каплей. Если выпуск книги про монстров и был следствием злого умысла против меня, генерал-майора Рогожина, то теперь любой паршивый издателишка обязан был понять, что замахиваться на СЕРЬЕЗНЫХ ЛЮДЕЙ вроде меня дело бесперспективное… И все бы ничего, но тут вдруг возникает непредвиденное обстоятельство в виде Штерна. Частного детектива, чья пытливость даже особо обозначена в его досье. Я и не подозреваю, что детектив Штерн, как раз в это время сильно озабоченный визитом некоего графа Паоло и, в особенности, новыми разборками в среде московских гауляйтеров, — поручение генерал-полковника Сухарева исполнит весьма халтурно и решительно ничего ОПАСНОГО за два дня не узнает. Именно поэтому я намереваюсь убрать еще и Штерна. Но стараюсь сделать так, чтобы это не выглядело убийством и не вызвало подозрений у вышестоящего начальника… К примеру, человек просто поскользнулся на кафельном полу и разбил себе голову. Либо человек случайно попал в аварию…

— Навязчивые идеи, — сообщил из партера лысый Рогожин. — И конечно, ярко выраженный случай мании преследования.

Я с радостью заметил, что Анатолий Васильевич Сухарев еще больше помрачнел. Какая-то важная мыслительная работа протекала в генерал-полковничьей голове. И, поскольку вопрос о судьбе Я.С.Штерна был уже решен, думал сейчас Сухарев о ком-то другом.

— Ничего себе мания, когда тебя бьют по кумполу, — обиженно проговорил я, на мгновение выходя из образа Рогожина, однако быстро туда опять возвращаясь. — Стало быть, ясно: частного сыщика надо быстрее обезвредить… Если бы я в ту пору был менее встревожен, хоть чуть-чуть, — я бы догадался, что со Штерном надо было обходиться совершенно противоположным образом. Не трогать его, не дразнить, не вынуждать на ответные меры. Тогда бы наверняка все обошлось. Но я, увы, сам испортил свою генерал-майорскую песню и этими дурацкими покушениями просто-таки заставил Штерна заинтересоваться «Тетрисом» и его книгами ВСЕРЬЕЗ…

— Галлюцинации, — развил свой диагноз доктор Рогожин. И добавил, сукин сын:

— Как следствие черепно-мозговой травмы.

Генерал-полковник Сухарев, что примечательно, хмуро помалкивал.

— …Конечно, — продолжал я, решив больше не отвлекаться на медицинские реплики лысой Медузы Рогожина, — этих покушений не должно было быть много.

Штерн обязан был погибнуть с первого раза либо, как минимум, угодить в камеру по подозрению в причастности к ограблению поэта Новицкого. К сожалению, мне, Рогожину, не приходит в умную голову, что Штерн благодаря личным связям в МУРе увернется от подозрений. Не соображаю я и другой элементарной вещи: мои ребята из центра все-таки привыкли иметь дело с пациентами, а чтобы справиться со Штерном, квалификацию надо иметь побольше. Помповых ружей и даже ракет «Алазань», как выяснилось, порой оказывается недостаточно… Кстати, — я снял с головы белую шапочку, — засада там, возле дома, наверное, до сих пор несет свою вахту? Да? А Штерн, представьте, — уже здесь. Сам пришел и к вашим услугам…

— Анатолий Васильевич, — вновь подал голос Рогожин. — Это же точно — моя клиентура. Отсутствие логики, видения, полная разорванность мышления… — Может быть, мне почудилось, но только спокойствия в голосе генерал-майора в плаще и в белом халате стало значительно меньше.

— Да уж, — нарушил свое хмурое молчание начальник Службы ПБ. — С логикой у него неважно… Ну, для чего, в самом деле, заместителю моему понадобилось этот огород городить? А?

Мрачное недоверие в голосе Анатолия Васильевича меня ничуть не охладило.

Он задал мне вопрос — вот что было самым важным.

— Причина имеется, и весомая, — проговорил я. Второе отделение спектакля было завершено, теперь в качестве героя-рассказчика должен выступить уже непосредственно Штерн. — В отличие от вас, генерал-полковник, заместитель ваш, господин генерал-майор Рогожин по прозвищу Дуремар… не обижайтесь, Григорий Евпатьевич, эту кличку не я придумал… так вот, Дуремар Евпатьевич прекрасно знает, что странные происшествия с вашей, Анатолий Васильевич, старой гвардией — отнюдь не случайность и не следствие стрессов, или что там он вам наболтал.

Все это — его рук дело. Результат не столько злого умысла, сколько порочности методики…

На последних моих словах в кабинете произошло движение: генерал-майор Григорий Евпатьевич Рогожин, он же Дуремар, он же Старец, попытался вскочить со своего места.

— Сидеть, — тихо обронил Сухарев, и его зам послушно опустился на свое место. — Давай дальше, — обратился Анатолий Васильевич уже ко мне. Вероятно, усмотрел вдруг некую логику в моем бреде. Лучше поздно, чем никогда. Чем ответственнее начальник, тем труднее до него доходят элементарные вещи.

Я откашлялся и отпил бы глоток водички, если бы здесь имелось что-то вроде графина. Но ничего подобного поблизости не было. Ладно, Яков Семенович, ты не на трибуне Государственной Думы. Никакой особый комфорт для докладчика тут не предусмотрен.

— Наш технический век, особенно последняя его четверть, — проговорил я неторопливо, — породил в массах чрезвычайно опасный невроз. Или даже манию, если воспользоваться выражением нашего Григория Евпатьевича. В отличие от него, я не медик, а простой частный детектив, потому я придумал для этой мании ненаучное и неуклюжее слово — зомбибоязнь. Людям все чаще начинает казаться, будто их сознанием можно манипулировать на расстоянии… Нет-нет, не так, как это делает пропаганда со своими газетами и ТВ, а манипулировать непосредственным образом. С помощью психополей или чего-то наподобие. Возникает и распространяется стойкое убеждение, что уже создано или вот-вот будет создано так называемое психотронное оружие, с помощью которого любого из нас можно будет «закодировать» на исполнение любого приказа. Живет себе человек как человек. Может быть, продавец в магазине. Иди, к примеру, писатель. Или, не дай господи, личный охранник Президента. В день «икс», в час "Ч" некто нажимает кнопку, таинственный приказ пронзает пространство — и человек отправляется грабить банк, бросается под машину или принимается ловить в прицел профиль Президента. Страшная картина, не правда ли? Впору с ума сойти. Понятно, что наши граждане, зараженные зомбибоязнью, начинают вести себя соразмерно своим возможностям. Одни пишут письма в газеты — о том, что их мозги подвергаются опасности. Другие — в этих же газетах отвечают на письма статьями в рубриках «На грани науки» или «Теория невероятности» и дают практические советы. Третьи, — как писатель Ляхов, например, — окончательно съезжают с катушек, «экранируются» проволочными сетками и уповают на таинственные свойства кошачьей шерсти… Но есть, оказывается, и такие, которым необходимы более решительные действия.

Я перевел дыхание и искоса глянул на Дуремара Евпатьевича. «Не-ет, тут же про себя подумал я. — Больше с Медузой Горгоной экспериментировать ты, Яков Семенович, не будешь. Иначе можно сбиться к чертовой матери. Даже от секундной встречи с холодным и пронзительным взглядом Старца мне сделалось крайне неуютно. Представляю, что испытывал необстрелянный студент-доброволец в городе Воронеже, если вдруг начинал артачиться…»

— Есть и такие! — с нажимом повторил я. — Я, собственно, не имею в виду и даже не слишком виню персонально вас, Анатолий Васильевич, — сделал я легкий реверанс в сторону генерал-полковника Сухарева. — Вы наверняка и посвящены-то не были в методики так называемых тестов. Вам скорее всего было просто клятвенно обещано вашим заместителем, что все ваши подчиненные застрахованы от перевербовки или кодирования, и никто из них, ни под каким психотронным излучением, не станет выполнять чужие приказы… Но вся-то беда, любезный Анатолий Васильевич, подкралась с совсем противоположной стороны. Как у нас часто водится, телегу поставили впереди лошади. Противоядие было создано раньше возможного яда и с самого начала оказалось сильнее предполагаемого яда! Охотно допускаю, что теперь, после тестовых прививок препарата «A3», ваших, Анатолий Васильевич, подчиненных нельзя зомбировать — если бы кто вдруг захотел или смог попытаться это сделать. Однако человек, как верно заметил чудом оставшийся в живых поэт Владлен Новицкий, — он вам не кимвал звенящий. Он действительно арфа, струны которой совсем нетрудно порвать или перепутать. Несмотря на все научные усилия Григория Евпатьевича, ему никак не удалось избежать для большинства тестированных побочных последствий действия препарата, которые — в зависимости от индивидуальных особенностей людей — вдруг проявлялись. У кого раньше, у кого позже. Ваши тренированные парни пытались себя контролировать, но только усиливали пагубность побочного эффекта: струны арфы перепутывались еще сильнее. В конце концов люди вообще переставали правильно выполнять любые приказы — вплоть до просьб вызвать лифт или показать, где тут туалет…

Генерал-полковник Сухарев шумно завозился на своем стуле. Сказать, что он сейчас был мрачен, — означало бы сильно приуменьшить. По-моему, он уже приближался к точке кипения. Важно было, однако, чтобы крышка чайника не подпрыгнула еще хотя бы в течение десяти минут и чтобы вашего покорного слугу раньше времени не обварило бы паром генерал-полковничьего гнева.

— У вашего заместителя, Анатолий Васильевич, — проникновенно сказал я, — имелись некоторые причины не открывать вам всей правды и стараться втайне от вас побыстрее уконтропупить «Тетрис» и меня. Побочный эффект, о котором я уже говорил, не был для Григория Евпатьевича полной неожиданностью. Собственно говоря, проявился данный эффект еще лет пять назад, в пору испытаний этого препарата, уже тогда названного антизомбином — сокращенно «A3». Видите эту карточку? — Я вытащил фотографию, которую по приезде из Воронежа вечно таскал с собой, и показал ее Сухареву. — Это ваш нынешний зам в тесном коллективе воронежского мединститута имени Бурденко. Все документы о его пребывании там исчезли, но вот карточка на стенде случайно осталась. Уж не знаю, на чьи деньги, военных или ГБ, вел он тогда свои эксперименты, но только результаты — налицо. Вернее, отсутствие четких результатов. Все добровольцы Григория Евпатьевича уже во второй парадигме исправно превращались в монстров, никаких команд не выполняющих. Один из этих бывших монстров, кстати говоря, и написал пять лет спустя книгу про ночной Манхэттен. А в ней — достаточно подробно перечислил все симптомы, которые пережил сам… Я не очень-то понимаю, почему за прошедшие пять лет Григорий Евпатьевич сумел так вырасти в чине, но не сумел довести до ума свой антизомбин: вероятно, такой препарат не мог существовать в принципе без побочных последствий. Их можно было приглушить, однако рано или поздно они все равно выскакивали, словно «зеро» во время игры в рулетку.

Знаете, Анатолий Васильевич, есть такая якобы надежная система «Кьюбан», описанная в «Большой энциклопедии азартных игр». Тебе предлагают ставить на третью колонку и обязательно на черное. Поставьте на черное — и выигрыш вам как будто обеспечен! Но в любой момент могло появиться «зеро» и сожрать ваши фишки.

В принципе любое проявление зомбибоязни так или иначе оказывалось ставкой на черное — на худший вариант из всех возможных…

Я по-прежнему старался не глядеть в сторону Рогожина: и так из того угла, где стоял его стул, сочилась ненависть, которую я уже мог ощущать едва ли не физически. Если бы не присутствие в комнате генерал-полковника Сухарева, я бы, наверное, просто был испепелен. Безжалостно и дотла.

— Недавно одна умненькая девочка, — проговорил я и словно бы ненароком бросил взгляд на часы, — напомнила мне сказку про Урфина Джюса и его деревянных солдат. И про то, как легко удавалось в этой сказке плохих солдат превращать в хороших: всего только вырезать веселые улыбки на месте злобных гримас… Для Григория Евпатьевича — да и для вас, пожалуй, Анатолий Васильевич, — люди вокруг всегда были материалом. Точно такими деревянными фигурками, которых для пользы дела можно было подстругивать ножом или выкидывать в случае поломки. То есть не совсем выкидывать — убирать с глаз долой куда подальше. С некоторых пор, господин генерал-полковник, меня вдруг стало занимать, отчего же происходит вокруг столько странных вещей, о которых не успевает то и дело сообщать утреннее радио. То на окраинах Москвы начинаются непонятные потасовки людей в камуфляже, то военный самолет разбивается без видимых причин, то на отдаленной заставе какой-нибудь лейтенантишка вдруг берет в руки автомат и начинает строчить направо и налево. Про Северный Кавказ я и не говорю: там все хотят мира и по-прежнему каждую ночь стреляют. Министра Убатиева чуть вообще не изничтожили… Интересно, а сколько всего бывших сотрудников Службы ПБ после того, как отлежат в клинике у Дуремара, отправляются укреплять военно-воздушные силы, погранвойска, столичную милицию или тульский спецназ? Майор Чаплин уверял меня, будто счет идет на…

Григорий Евпатьевич Рогожин, "не выдержав, вскочил со своего места.

— Анатолий Васильевич! Господин генерал-полковник! — воскликнул он. — Ну, почему мы обязаны слушать эту…

— Си-деть! — вновь раздельно, внятно и по слогам произнес Сухарев. И вновь Дуремар послушался.

Он вернулся на свое место, однако с места все-таки злобно выпалил:

— Уму непостижимо! Какой-то сопляк в кабинете самого начальника Службы… в присутствии аж двух генералов…

По-моему, он уже вознамерился поведать нам сказку Щедрина «Как Яков Штерн двух генералов оскорбил». Явно не к месту и не ко времени.

— Кстати, — сказал я, перебивая дуремаровские излияния, но по-прежнему избегая встречаться с ним взглядом. — В настоящий момент я уже не уверен в ваших званиях и должностях… Наш Президент, конечно, ценит старую дружбу. Но, надеюсь, не настолько, дорогой Анатолий Васильевич, чтобы и дальше терпеть рядом с собой человека, который так долго подвергал лично его смертельной опасности. Ведь любой из охранников в любой момент мог…

Тут взвился, наконец, сам Анатолий Васильевич Сухарев. Произнеся короткую непечатную фразу, он бросился ко мне с явным намерением стереть-таки в порошок.

На мое счастье, между мной и генерал-полковником оказался белый телефонный аппарат с орлом вместо наборного диска. Поэтому в последнюю секунду Сухарев все же передумал и для начала поднял трубку. Не то чтобы он мне поверил, но…

— Алло! — сказал он в трубку. — Алло!.. — Он с раздражением застучал по микрофону, даже подул в него. Судя по всему, телефон прямой связи молчал.

Про себя я облегченно вздохнул. Удалось! Президента трудно раскачать, но уж если он на кого разозлится…

Генерал-полковник (а может, уже просто полковник или вообще рядовой) схватил трубку другого аппарата.

— Алло! — крикнул он. — Это Сухарев. Срочно проверьте исправность прямого… Что?! — Я увидел, как сухаревское лицо мгновенно помертвело. — Не желает со мной разговаривать?.. Что значит — «занят»? А кто у него сейчас?

Что-о-о?!! Батыров? Этот драный кактусовод?!

На всякий случай я стал медленно отодвигаться назад вместе с креслом, пока не уперся в стену. Наступала самая напряженная минута. Сейчас Анатолий Васильевич положит бесполезную трубку и постарается найти виновника своего падения в пропасть. Хорошо бы, чтобы этим виновником оказался не я. В противном случае жизнь моя будет стоить еще меньше задатка, который я обычно беру со своих клиентов, — меньше рубля. Или даже вообще ничего. Ноль рублей и ноль копеек.

— Обратите внимание, Анатолий Васильевич, — кротко заметил я, — свой препарат «A3» ваш заместитель почему-то испытывал только на ваших охранниках…

А сотрудники его собственного медцентра такому тестированию не подвергались!

Мина сработала. Сухарев одним ударом выбил меня из-за своего стола, сунул руку в боковой ящик. В руке у него возник «магнум» сорок пятого калибра.

Убойная штука.

— Толя! — крикнул лысый Рогожин, вскакивая и пятясь к противоположной стене. — Опомнись! Ты с ума сошел! Это же Я, твой верный Григорий!..

Говоря это, верный Дуремар так и шарил глазами по комнате, пытаясь нащупать и поймать взгляд своего шефа. Руками он, словно обороняясь, уже делал нечто вроде пассов.

— Вот оно что-о-о, — тяжко бормотал, не слушая, Сухарев. Лицо его стало уже совершенно мертвенно-бледным. — Подста-а-а-вить меня захотел, Гришенька…

С Генкой, значит, Батыровом заодно… —Он стал выцеливать фигуру в плаще, но делал это почему-то медленно, с усилием, как будто пистолет в руке весил килограммов пятьдесят.

— Толя! — кричал тем временем Рогожин, руками быстро сплетая между собой и пистолетным дулом сложную паутину пассов. — Опомнись!

Генерал-полковник и генерал-майор были уже настолько заняты друг другом, что маленький Яков Семенович Штерн как-то выпал из поля зрения обоих. Пользуясь случаем, я на четвереньках выполз из-за Сухаревского стола и быстрым ползком добрался до двери кабинета. Покидать таким образом поле боя было немного унизительно, однако, в конце концов, это ведь не являлось отступлением. Я лишь воплощал в жизнь народную мудрость «Двое дерутся, третий не мешай».

— Чего они там? — шепотом поинтересовался у меня Сухаревский секретарь Ваня, когда я заполз в приемную. — Ссорятся?

— Разговаривают по душам, — объяснил я, вставая с четверенек. Не очень-то я и запылился. — Просили, чтобы никто не беспокоил…

Глухие крики «Толя!» из-за двери, по-моему, усилились. Потом приглушенно бабахнуло. Раз. Еще раз. Оба раза секретарь Ваня нервно вздрагивал.

— Чтобы никто не беспокоил! — твердо повторил я и выскочил из приемной.

Надеюсь, что Ваня опомнится не сразу и что звукоизоляция на этаже хорошая.

Хотя, если разобраться, чего особенного случилось? Разве в особняке, под завязку набитом стрелковым оружием, кто-нибудь не может, ради развлечения, стрельнуть в потолок из «магнума»? И даже, предположим, не в потолок…

Пробегая по коридору второго этажа, я успел подумать о пропуске, который мне сейчас очень бы не помешал. Однако обрывки пропуска остались лежать в кабинете Сухарева и ничем уже помочь не могли. Оставалась единственная надежда на прорыв. Будем считать, что покойный Иннокентий Пеструхин и ныне здравствующий Чаплин ничего не напутали.

Впрочем, выбирать мне все равно было не из чего.

Я в хорошем темпе приблизился к посту возле лифта на первый этаж и с радостью обнаружил здесь своего старого знакомца. Того самого, который дал мне по зубам, когда я всего только попросил вызвать кабину. Теперь, решил я, будем действовать иначе.

— Пропуск! — сказал драчливый леопард в камуфляжную крапинку.

— Друг! — с чувством попросил я. — Дай мне по морде! Умоляю! Дай! Очень прошу! Ну!

Приступ нервного тика исказил лицо охранника. Как я и предполагал, он уже находился в той критической стадии, что и майор Чаплин. Только сейчас Чаплин, ценный свидетель Батырова, уже отдыхал в каком-нибудь бункере после исторической встречи с Президентом. А этот бедняга маялся тут на посту с химией в башке.

— Стукни меня! — вновь попросиля. — Стукни! Приказываю!

Химия препарата «A3» оказалась сильнее и устава, и здравого смысла.

Охранник размахнулся и что есть силы ударил кулаком в пластмассовую дверь лифта. На его лице отразился ужас.

— ПРИКАЗЫВАЮ! Ударь МЕНЯ! — воскликнул я. Трах! Кулак охранника пробил несколько слоев пластмассы и капитально застрял в двери.

— И бей меня дальше, — посоветовал я несчастному охраннику, уже спускаясь вниз по лестнице. За спиной моей раздались испуганные вопли, звуки новых ударов и треск ломающейся пластмассы.

"Это была только присказка, Яков Семенович, — произнес я про себя, неуклонно приближаясь к постам охранников-леопардов на первом этаже. — Вот сейчас тебе будет сказка. Здесь их человек пять, не меньше, и все — при автоматах. У кого «кедр», у кого «кипарис». Полная оранжерея! А у меня даже завалящего кактуса под рукой нет. А-а, будь что будет! Если верить Чаплину, этих тоже ТЕСТИРОВАЛИ практически одновременно с ним. А значит, хотя бы двое из пятерки уже созрели для второй парадигмы.

— Пропуск! — Двое охранников-леопардов нацелили на меня свои автоматы. Еще трое находились неподалеку. Если моя теория неверна, я пропал.

— Ребя-а-ата! — громко завыл я. — Убейте меня! Стреляйте в меня!

Родненькие, цельтесь получше! Не промахнитесь!

За последнюю неделю госпожа Удача не слишком-то часто поворачивалась ко мне лицом, однако уж в безвыходной ситуации эта добрая мадам меня не бросала.

Мой мазохистский вопль, он же вой, имел для меня самые благотворные последствия. Задергали щеками в приступе тика не двое, а ЧЕТВЕРО охранников-леопардов! На такое везение даже я не рассчитывал.

— Стреляйте в меня! — снова выкрикнул я изо всех сил, делая шаг к двери. — Убейте меня! ПРИКАЗЫВАЮ! ТРЕБУЮ! .

И тут, по заявкам трудящихся, началась беспорядочная пальба.

Леопарды-охранники, выставив вперед свои «кедры» и «кипарисы», с напряженными и отчаянными физиономиями принялись поливать свинцом все, что угодно, — только не меня. С грохотом и звоном разлетелось несколько верхних плафонов, затрещала деревянная стойка, задребезжал от выстрелов стальной каркас рамы металлоискателя. В этом потоке беспорядочного автоматного огня меня, пожалуй, могло бы зацепить очередью чисто случайно, вне зависимости от желания — а точнее, нежелания — обезумевших охранников. Мозги четырех автоматчиков, одурманенные препаратом антизомбин, посылали пальцам на спусковых крючках бессмысленные команды, а тот, единственный охранник из пяти, который еще хоть что-то мог сообразить, утратил свою сообразительность вследствие всеобщей неразберихи…

Искушать терпение госпожи Удачи я больше не стал и, вновь наплевав на приличия, покинул обстреливаемую территорию ползком.

— Ловите меня! Держите! — крикнул я на прощание, чтобы пресечь в зародыше любые возможные попытки охранников с «кедрами» и «кипарисами» кинуться за мной в погоню. Впрочем, те, кажется, все еще не могли опомниться от моих первых воплей и продолжали исправно опустошать магазины собственных автоматов.

Хотелось бы верить, что они там не постреляют друг друга, как братва из жалостливой песни Г. Комаровского и ансамбля «Кузбасс». Право же, против этих парней я не имею ничего плохого-дай, как говорится, им бог благополучно вылечить мозги и не попасть на полдороге на Северный Кавказ…

Расстояние от дверей особняка филиала Службы ПБ и до длинного черного автомобиля, припаркованного неподалеку, я на всякий случай преодолел бегом и, открыв дверь, плюхнулся на заднее сиденье.

— Поехали! — сказал я шоферу. — Если у этого чуда техники есть реактивная тяга, можно включать сразу ее.

Шофер Костя привычно захихикал и стронул машину с места. Разговаривая сегодня с Сухаревым, я, разумеется, блефовал: никаких гауляйтеров в машине не было и в помине. Не такой я олух, чтобы посвящать типов вроде Гули и Тараса в дела государственной важности. Свежеотремонтированный «Роллс-Ройс» шейха Хайраддина был элементарно одолжен у Олежки Евгеньевича из фирмы «Диана-сервис».

— Все в порядке? — сдержанно поинтересовался Тим Гаранин, сидящий на переднем сиденье. Я кивнул.

— Мы уж начали волноваться, — проговорил Алексей Арнольдович Рунин, деловито протирая очки.

— Да нет, все нормально, — ответил я. — Без проблем…

— Интересно, какие такие дела могут быть у частного сыщика Штерна в предприятии «Ректопласт»? — с любопытством осведомился Слава Родин, сквозь стекло поглядывая на удаляющийся особняк. — Или ты в этом журнале «Кузя» так долго пробыл?

— И там, и там, — проговорил я. — Везде понемножку.

— А почему так долго? — не отставал любознательный Родин. Он бы, наверное, заболел от огорчения, если бы узнал, какие сенсации я злостно скрываю от него и от всех. Се ля ви, дорогой Слава. Тайны коридоров власти чертовски неаппетитны на вид, на вкус и на запах. Чем меньше о них знать, тем душе спокойнее.

— Почему так долго? — задумчиво переспросил я. — А-а, ничего особенного.

Этот «Ректопласт» выпускает новую настольную игру — «Деревянные солдатики».

Пришлось сыграть с тамошними ребятами одну партию, иначе не отпускали.

— И ты, конечно, выиграл, — ехидно сказал Родин.

Я обернулся и сквозь заднее стекло «Роллс-Ройса» посмотрел в ту сторону, где остался двухэтажный филиал Службы президентской безопасности. Дом уже почти не был виден, но мне все равно почудилось, что там, за оконцами из зеленоватого бронестекла, еще мелькают сполохи автоматных выстрелов…

— Я не проиграл, — задумчиво произнес я. — Но и не выиграл… Никто, по-моему, не выиграл.