— Но это еще не значит, что…

— Конечно, Марта. — Ивона обрывает ее. — Это ничего не значит. Совершенно. А я совсем… У меня осталось очень мало времени. Я знаю это потому, что постоянно хочу спать. Иди, Марта, иди, я хочу спать…

И Марта в очередной раз встает и идет по темно-зеленому линолеуму к дверям. Ивона лежит неподвижно.

Ивона с радостью смотрит на Марту. Она красива, действительно красива. Ей очень идет новая прическа. И хорошо, что она перестала носить брюки из «платяного шкафа тети-провинциалки». У нее прекрасные глаза, необычный «мышиный» цвет волос. Три светлые пряди замечательно оттеняют основной тон. Глядя на Марту, Ивона принимает трудное решение и закрывает глаза.

— Я боюсь умирать, — тихо говорит она, не открывая глаз. Ждет.

Молчание, дыхание Марты ускоряется.

— И я этого боюсь, — произносит Марта и, поразившись собственным словам, хочет убежать, но бежать ей некуда. Она смотрит на Ивону, и в ее глазах видит благодарность.

— Ведь уже ничего нельзя сделать, да?

— Всегда есть надежда. — Марта громко сглатывает.

— Не бреши, сестра. — Интонация противоречит смыслу сказанного. — Ничего ведь уже нельзя сделать, правда?

— Все, что можно было сделать, сделано. В больничной палате звонкая тишина.

— Нет для меня спасения?

— Всегда есть надежда, — мертвым голосом повторяет Марта.

— На чудо?

— На чудо.

Ивона вытягивает руку. Марта поспешно принимает ее. Ивона слабо пожимает ладонь Марты.

— Спасибо тебе, — шепчет она распухшими губами, благодарность угадывается и в этом пожатии.

Марта теряет над собой контроль:

— Я так боюсь, сестричка.

— Боюсь, сестричка… — повторяет Ивона и сжимает ее ладонь. — Мне иногда кажется, я не вынесу этого страха. — Ивона сворачивается калачиком, ее голос едва слышен, Марта вынуждена нагнуться над ней. — Чтобы сразу… А потом думаю: хорошо, что еще не конец… Когда светит солнце… Но солнце встает независимо от всего, верно?

— Да.

— И будет всходить после моей смерти. — Взгляд Ивоны обращен к окну. Сквозь ветки раскидистого каштана сочится свет. Пожелтевшие листья дрожат на ветру. — Как будто ничего не произошло. После смерти родителей… После их смерти в моей жизни не было ничего святого. А в твоей тоже?

Ивона смотрит на Марту, и в той поднимается волна давнего возмущения. Нужно поправить постель, одеяло, подушку. Лучше ничего не говорить, потому что спокойствие хрупко…

— Марта! Я тебя спросила: а в твоей тоже? Марта?

Почему Ивона не оставит ее в покое? Но обида жжет все сильнее, лицо Марты становится злым.

— Как ты можешь? Как можешь меня спрашивать, что для меня свято?

— Не понимаю, — реагирует Ивона, ей действительно непонятно. Пришло время высказаться.

Марта, стоя возле кровати, склоняется над Ивоной и стискивает поручень так сильно, что, кажется, металл вот-вот погнется.

— Как ты смеешь говорить «тоже»? Ты забыла, что это я ухаживала за мамой, мыла ее, страдала вместе с ней, это я отзывалась на каждый крик, я все это видела!

— Но я… — пытается протестовать Ивона, но Марта не позволяет. То, что клокотало в ней, выливается мощным потоком, который она не в состоянии остановить.

— Снова воспользуешься деньгами? Конечно, благодаря твоим средствам мы могли покупать дорогие лекарства. Но это все. А по сути — ничего! Я выла от отчаяния! Я видела, как она угасает день за днем. А она даже тогда не обращала на меня внимания и ощущала лишь твое отсутствие. Мне приходилось без конца слушать рассказы о тебе, о том, как было, когда была ты. Ты, ты, ты! — Марте не хочется, чтобы в ее голосе звучала горечь, но скрыть это не удается. — Она тосковала по тебе, а я держала ее за руку…

Ивона удобнее усаживается на кровати, откладывает трубку с кислородом и пытается что-то сказать:

— Марта!

Но Марта резко оборачивается к ней:

— Нет! Не прерывай меня! Ты надеялась, мне не хватит смелости высказать, все, что я думаю? Все оплевать! Надругаться надо всем! Всегда ты! Такая замечательная! — Голос Марты звучит пискляво и несерьезно: — «Бери с нее пример, дорогая. Почему ты не одеваешься так же элегантно, как Ивона? Ивона — одаренный ребенок, видишь, какая она смелая, никогда не боялась рисковать. Я так счастлива, что Ивона устроила свою жизнь. Ивона очень старательная. Она добьется выдающихся успехов». — Марта размахивает руками, словно стоит на сцене и рассказывает многочисленным зрителям о чем-то важном. Затем поворачивается к стулу и приторным, неестественным голосом добавляет: — «Но хорошо, что ты трудолюбива. А у Ивоны есть фантазия, вы видели, что она сделала в своей комнате? Ивона — яркая, но мы и тобой гордимся, детонька». — Марта приближается к Ивоне, теперь ничто не мешает смотреть ей прямо в глаза. — Даже когда тебя не было рядом, тебя было слишком много… А ты не приехала… — Невидяще глядя на Ивону, Марта повторяет: — А ты не приехала…

— Марта, я…

Но Марта отходит от кровати. Она обращается не к Ивоне, а к целому миру:

— Ты не приехала! Даже на похороны. А что с Ивоной, все мысли об Ивоне, для Ивоны. Ивона? — Голос Марты становится насмешливым. — Мамочка, Ивона не приедет, потому что ей не оплатят дорогу. Потому что, если она приедет, то не сможет выехать, вернуться на свою новую родину, au revoir[2]! И к Петру. Она не сможет вернуться. Поэтому здесь только я. Я, которая всегда была менее любимой, сижу с тобой и не боюсь, что буду чего-то лишена. К сожалению. Только та, менее дорогая, сидит рядом с тобой и слушает восторженные слова об Ивоне. — Интонация Марты неожиданно меняется. — Мама, прости, что я не Ивона. Мы могли бы поменяться местами, потому что я приехала бы к тебе с конца света, меня бы не испугало введение военного положения. Наша деловая Ивона тоже не боится, она ведь такая отважная. Ей, вероятно, невыносима мысль о том, что ты умираешь, мама. Она всегда была мужественной. Она просто не может смириться с тем, что ты умираешь. Поэтому здесь только я. Столько людей умерло у меня на руках, мамочка. Ты не расстраивайся. Я как-нибудь справлюсь. Я всегда справлялась. К тому же я привыкла. Я же сама выбрала эту профессию. Хотя мне хотелось порадовать тебя, мамочка. Вот я тебе все и высказала. — Ее голос ломается, мгновение она колеблется, но, преодолев неуверенность и все еще кипя от злости, она возвращается к кровати. У нее сейчас достаточно сил, чтобы, глядя в эти голубые утомленные глаза, наконец сказать правду. — Не играй со мной! Не сейчас! Это один из твоих любимых приемов! Сейчас ты такая несчастная, что тебе ничего подобного нельзя говорить, да?

Но Ивона ее не видит. Тогда Марта еще раз в отчаянии повторяет:

— А когда еще у меня будет возможность тебе это высказать, когда?

Ивона не отвечает. Марта, наклонившись над ней, трясет ее за плечи:

— Ответь мне!

В ту же секунду она замечает, что Ивона не может дышать — кислородная трубочка лежит рядом. Трясущимися руками Марта вставляет ее в нос Ивоне, увеличивает подачу кислорода, берет ее руку и проверяет замирающий пульс.

В умелых руках Марты спасительный шприц. Уверенным жестом она вводит в вену Ивоны иглу с животворной жидкостью.

— Спокойно, Ивонка. — В ее голосе звучит ответственность и нежность. — Спокойно… секунду… уже лучше, малышка… Сейчас станет лучше, потерпи, горе мое… Дыши, дыши, вот так…

Марта убирает шприц, всматривается в лицо Ивоны. Та открывает глаза, жадно вдыхает.

— Нет… — Ивона делает рукой движение, словно отгоняет мух.

— Боже, что я сделала… — Марта потрясена. — Я не в состоянии вынести это напряжение…

— Нет… не останавливайся. Продолжай… Пожалуйста.

— Прости меня, не знаю, что на меня нашло, все неправда. Это подло с моей стороны…

Ивона с каждой секундой набирается сил и уже тверже произносит:

— Нет… Я никогда не думала… Тебе, наверное, было так страшно. Ужасно.

— Нет. Я от злости это сказала, я вовсе так не думаю.

— Думаешь, слава Богу, думаешь. Марта, прости меня, что тебе пришлось мне это сказать…

Марта вдруг чувствует, что в ней поднимается волна ненависти. Каждой частичкой своего тела она ощущает, как незнакомый холод наполняет ее. Она отходит от окна и бросает в сторону кровати и испуганной Ивоны леденящие душу слова:

— К сожалению, я тебя ненавижу. Даже сейчас ты хочешь быть лучше? Не ощущаешь зуда над лопатками? Может, у тебя начали расти крылья? Господи, как же я тебя ненавижу!

— Заткнись и дай мне сказать!

— Ты заплатила за дежурство, чтобы все было как дома, и неплохо заплатила! Но сейчас я не собираюсь тебе подыгрывать! Ничего не выйдет! Ничего! — Она вспоминает, как Ивона во время того памятного, хорошо оплаченного дежурства сказала: «Моя сестра писается в штанишки», — и передразнивает ее: «Прости меня, сестренка, за то, что я была отвратительной мерзавкой, высмеивавшей тебя на каждом шагу!» Скажи это, пока еще можешь говорить!

Ивона кашляет, но Марта спокойно смотрит, как сестра сама нажатием на рычаг пытается увеличить поступление кислорода. Она наблюдает за тщетными усилиями Ивоны, но не подходит, а замирает в напряженном ожидании, словно от этого зависит ее жизнь.

— Прости, прости, прости, — отрывисто произносит Ивона, а Марта продолжает стоять. Но на смену злости приходит грусть.

— В чем я перед тобой провинилась, что ты так чудовищно надо мной издевалась? — Марта смотрит на каштан за окном, одинокий осенний каштан, который вскоре сбросит на зиму листья и будет выглядеть зловеще с раскидистыми голыми, кривыми ветвями.

— Я тебе завидовала. — Марту настигают твердые, неожиданные слова Ивоны. — Вот и все.

Марта чувствует себя так, словно получила сильный удар в живот. Она не может справиться с изумлением…

— Ты???

— Это я тебя ненавидела. — Ивона говорит так, будто оглашает общеизвестный факт. — Ненавидела этот твой порядок… Ненавидела то, что с тебя, мерзавки, должна была брать пример. Я на голову вставала, чтобы завоевать уважение. Мои тетрадки никогда не были образцовыми. И я ни одного чертова стихотворения не помнила наизусть. Пыталась выучить «Отца зачумленных»[3], чтобы наконец… «Три раза луна возвращалась…»

— Обновлялась, — машинально поправляет Марта. — «Обновлялась с тех пор, как здесь, средь песков, я разбил свой шатер…»

Ивона с горечью усмехается:

— Вот видишь? — умолкает она на секунду, затем продолжает: — «Приехал сюда я с детьми и женою, грудного младенца кормила жена…»

— «Три сына, три дочери были со мною…» — Марта делает шаг в сторону кровати.

— «А ныне земле вся семья предана», — произносит Ивона с печальной улыбкой.

В пустой больничной палате их голоса звучат напевно, в унисон. Марта приближается к кровати.

— И я не умела играть на пианино. Потому что мне медведь на ухо наступил. «Марта, дорогая, сыграй нам что-нибудь. — Затем наш папа шепотом, словно сообщая что-то конфиденциальное, добавлял: — Нашей Ивоне медведь на ухо наступил». А ночью я просыпалась от кошмара, в котором медведь топтал мои расплющенные уши… Мне хотелось умереть…

Ивона замолкает, но Марта не сердится на нее. Вскоре Ивона отворачивается.

— Так как там дальше? «Три раза луна обновлялась…»

— «Возвращалась»… — сбивается Марта и замечает свет в глазах Ивоны.

Они обе улыбаются.

— Причешешь меня? Посмотри, как я выгляжу… — Ивона говорит уже смелее.

Марта берет расческу и проводит ею по тонким волосам Ивоны. Они стали более темными, почти как у самой Марты, только утратили блеск. Она закрепляет пряди на затылке Ивоны.

— Так они не будут попадать сюда… — Она вновь вставляет в нос Ивоны кислородную трубочку. — А то дежурство? Такая глупость… Чтобы было, как дома, за деньги? Зачем?

— Ты не хотела со мной разговаривать. Это был единственный способ что-нибудь тебе сказать.

— Но не услышать. — Марта не может больше сдерживаться.

— Ты согласилась… А могла ведь и отказаться. Но ты согласилась.

Точно, так и было. Надо признать.

— Ну да. — Дежурство — неплохой предлог, чтобы побыть вместе.

Ивона показывает на сок. Марта наливает в две чашки, одну подает Ивоне. Ей нельзя пить сок, но никто не может ей запретить делать это.

— Томаш мне сказал… — Ивона смотрит на нее с грустью. — Почему не ты? Почему не ты?

В животе Марты появляется напряжение.

— Что он тебе сказал?

— Почему у вас нет детей.

Марта подносит чашку к губам. Размышляет, что ответить.

— Потому что я…

— Почему не ты сказала мне об этом? Так она ей и скажет!

— Меня трясло. От тебя с твоей беременностью. Ты решилась на аборт. Я бы жизнь отдала, чтобы забеременеть… от него. — Она передразнивает Ивону: «Дорогая Марта, я лежала в больнице, не могу приехать, мне сделали операцию…»

— Да, у меня была операция, дорогая Марта. — Голос Ивоны наполнен печалью. — Я не могла приехать… Сначала лежала четыре месяца с поднятыми ногами, дорогая Марта, с зашитой шейкой, но не удалось, дорогая Марта…

Марта смотрит на нее и понимает. С горечью все понимает. Она должна как-то объяснить:

— Ты написала: «Мне сделали операцию…»

— А что я должна была тебе написать? Тебе, которая решила, что в этом мире дети рождаться не должны, потому что он слишком жесток? — Теперь Ивона передразнивает Марту: «Дорогая Ивона, мы решили отказаться от мысли иметь детей. Мы не можем позволить появиться на свет новому человеку и тем самым обречь его на страдания. Нужно быть ответственными…» Как я тебя не любила, Марта! Я не могла приехать… Я лежала в тот момент с задранными вверх ногами… Не могла…

— Как я тебя проклинала! — Голос Марты полон скорби. — Операция! Я бы все отдала… — И через мгновение, словно бросаясь с головой в омут, она спрашивает: — Ты его чувствовала?

Ивона не понимает:

— Что?

Марта ласково, с детской наивностью повторяет:

— Ты его чувствовала? Скажи…

— Да… — закрывая глаза и отдаваясь во власть воспоминаний, улыбается Ивона.

— Как это было?

— Такое… бульканье.

— Бульканье?

— Да. Бульканье. Шевеление. Переворачивание… Но в основном бульканье…

Марта повторяет как зачарованная:

— Бульканье…

— Щекотно было…

— Щекотно?

— Да, щекотно… Так необычно… Щекотка и урчание…

— Урчание…

Голос Ивоны становится тверже:

— Не получилось. — Она добавляет: — Потом Петр ушел.

— Ты же его сама бросила! — напоминает Марта.

— Коль скоро он ушел, я должна была его бросить!

Марта снова зла, теперь на Петра:

— Сукин сын!

— Марта!

Ивона ее останавливает? Еще раз повторяет:

— Сукин сын, я сказала.

— Какие ты выражения употребляешь! — Смех в глазах Ивоны теперь редкость.

— Прости, — говорит Марта и, делая гримасу, добавляет: — Обычный хрен.

— Марта?!

— Что? Ты думала, я таких слов не знаю? Я от Петра узнала, что ты и Томаш тогда… Петр пришел ко мне, думал, я что-нибудь предприму, ведь он… — Марта с иронией заканчивает фразу: — так тебя любит! Сволочь!

— Он тебе рассказал? — На лице Ивоны отражается досада. — Точно, сукин сын! Жаль, я об этом не знала…

— Жаль, что… — Марта замолкает.

— Жаль? — Ивона выжидающе смотрит на нее.

— Что ты не вернулась, — быстро отвечает Марта, словно боясь, что голос ее выдаст.

— Я вернулась, — шепчет Ивона.

— Не вернулась раньше… Но я все равно рада, что ты вернулась.

— Я тоже. — Ее глаза закрываются, а голова клонится набок.

Марта берет ее за руку. Ивона спит. Это теперь часто случается.

— Ивона?

Ивона не отвечает, ее рука бездвижна. Марта прикрывает ее одеялом, опускает изголовье и осторожно гладит по щеке.

— Бедненькая моя, я рада, что… За окном медленно темнеет.

Марта заглядывает в палату:

— Эй, это я! Я!

Ивона смотрит на нее:

— Я — Сосна, я — Сосна. Прием.

Марта подходит к кровати, улыбаясь, целует Ивону в щеку.

— Я совершенно забыла! Бог мой, сколько лет! Прием.

— Это мы придумали. — Голос Ивоны так слаб, что Марте приходится угадывать, что она говорит.

— Ну уж нет! Это наш класс! — Пододвигая стул поближе, Марта имитирует мужской голос: — Четвертые классы остаются в школе и осуществляют подготовку к автоматной атаке! И поддерживают связь с первыми классами, находящимися на стадионе!

— Четвертые классы пользуются радиостанцией в классе, а первые на стадионе, несмотря на то что на улице май! — Ивона пытается говорить громче, но ей не удается.

— Тот май долго будут помнить!

— И помнят!

— Это Шляпа придумал пароль для связи! Ты знаешь, что он стал программистом?

— «Ты отличаешься от прямой тем, Шляпа, что она бесконечна!» Он окончил институт?

— Да! А я так хотела учиться в вашем классе.

— Сидим, не шелохнувшись, всматриваемся в эту коробку, вдруг слышим: «Я — Сосна, я — Сосна. Вызываю Кочан. Прием!»

— Ой, мамочка, как же мы смеялись!

Улыбка исчезает, лицо Ивоны искажает гримаса боли:

— Если бы немного…

Марта вскакивает, с состраданием спрашивает

— Что сделать?

— Не знаю. Если положишь мне под ноги… Марта мгновенно складывает одеяло и кладет его под колени Ивоне.

— Нет, не так… Выше, выше. — Ивона нетерпелива. — Ты меня слышишь! Под колени… Может, мне станет легче… Прости…

— Я к твоим услугам.

С лица Ивоны медленно исчезает напряжение. Она старается справиться с болью, спрашивает:

— Как дела?

Марта чувствует, как трудно ей говорить.

— У нас все в порядке.

— У нас… мы… — повторяет Ивона. — Всегда множественное число… — Она скорее обращается к себе, чем к Марте. — Ваш брак, ваш дом, ваше настоящее, прошлое, будущее… А я всегда была одна…

Марта наклоняется над ней:

— Теперь ты не одна. Я с тобой.

Ивона извивается в судорогах.

— Укол? — спрашивает Марта.

Ивона крепко сжимает зубы, потом выдавливает:

— Нет, еще нет. Еще немного…

Может, Ивона и перетерпит боль, но для Марты это невыносимо. Она резко вcтаtт:

— Подожди, сейчас я сделаю укол. Ивона удерживает ее движением руки:

— Нет, пока не надо… Я еще немного потерплю… чуть-чуть… Нет, не уходи, пожалуйста, не оставляй меня… Ничего не говори… Почему так происходит? Ведь моя боль никому не передается… Это неправильно… Подержи меня за руку.

Марта садится и послушно берет в руки почти прозрачную ладонь Ивоны, ласково ее поглаживает. Лицо Ивоны становится мертвенно-бледным от боли.

— Пожалуйста! Если ты и способна терпеть, то я не в состоянии это вынести! Разреши мне сделать этот чертов укол, потому что я больше не могу! Пожалуйста! — Голос Марты, наполненный мольбой, разбивается о стены.

У кровати — тканый ковер с вытертыми краями, ягоды калины, неумело очерченные листья.

Ивона утвердительно кивает. Марта поправляет венфлон.

— Потерпи, Ивонка, дорогая моя, потерпи, попытайся заснуть. Я завтра к тебе приду с самого утра или останусь здесь. Да, останусь. Я отдохнула. Томаш написал другу письмо в США, он что-нибудь придумает. Там должны быть какие-то лекарства, о которых нам неизвестно. Могут быть неапробированные препараты, должно же быть что-то, что тебе поможет…

Ивона приоткрывает глаза.

— Мне уже лучше… Расскажи мне что-нибудь… — просит она тихо.

— Что? Сказку?

— Почему ты работаешь именно в отделении геронтологии?

Марте нужно наклониться над ней, чтобы расслышать вопрос.

— Почему именно в геронтологии? — неуверенно повторяет она, словно смысл вопроса не дошел до ее сознания.

— Я никогда тебя об этом не спрашивала… Марта отводит взгляд от измученного лица Ивоны, выпрямляется.

— Ты знаешь, я им нужна. — Марта стесняется своих слов и пытается разъяснить: — Не я лично, конечно, а просто кто-то. Потому что это самое важное — ждать, надеяться. Сначала страх и радость, еще неизвестно… Но в конце, когда уже ясно, все становятся нетерпеливыми. Уже? Еще? Когда? Они не хотят быть одни. Им уже тяжело быть наедине с собственным… ну, понимаешь, со всем этим…

Ивона едва заметно кивает.

— А ты смотришь на эти лица… И в каждой паре мутных глаз видишь тень былого восхищения, которого больше не будет. В каждой морщинке видишь след молодости. Прошедшей. В каждых губах — поцелуи… Только теперь они не могут… Они не могут больше выносить своей оболочки, которая диктует им послушание… Но ведь это они. Их руки неспокойны, суетливы… А я вижу, как эти пальцы гладили макушки детей, ласкали любимых… Потому что я не хочу бояться. — Марта смущенно поднимает взгляд, в глазах Ивоны видит слезы.

— Мои картины… — Ивона говорит с трудом. Марта недоумевает: почему сестра говорит о себе?

Марта негодует, а Ивона смотрит на нее с нежностью и повторяет:

— Мои картины не стоят того, что делаешь ты. Никто не скажет о них ничего… подобного тому, что ты говоришь о своей работе… В ней красота и доброта. Я хотела что-то создать, а ты действительно создаешь.

Марту вдруг охватывает волнение. Она не может ответить, а лишь целует Ивону в щеку. Та берет ее руку в свою. Они смотрят друг другу в глаза: голубые в карие.

Марта дотрагивается до губ сестры:

— Бог мой, какая сухая кожа! Где крем?

— Здесь. — Ивона кивком показывает направо. На цветном пододеяльнике лежит маленькая шкатулка, незаметная среди красных цветов.

— Подожди, я тебе смажу лицо. — Марта осторожно втирает крем в лицо Ивоны.

— Ты меня кремируешь, если что?.. — Ивона с закрытыми глазами, послушно отдается в руки Марты.

Горло Марты вновь сжимает спазм, но она пытается улыбнуться:

— А меня только после смерти, а не «если что…»

— Спасибо…

Взгляд Ивоны мутнеет, Марта откладывает крем и начинает бить ее по щекам. Все сильнее и сильнее.

— Ивонка, Ивонка, посмотри на меня! — Слава Богу, Ивона возвращается. — Посмотри на меня! Я принесу тебе «Княжну Джаваху»[4]. Помнишь, как нам мама ее читала? Теперь я тебе буду читать, как тогда. И не нужен мне твой перстень! — горячо говорит Марта. — Ивонка, так не должно быть, мы что-нибудь придумаем, не уходи, пожалуйста, не уходи!

Ивона с усилием шепчет:

— Я знаю, ты тогда за мной шла…

— Когда? — Марта тонет в глазах Ивоны.

— Тогда… На кладбище… Поэтому я не боялась. Марте хочется плакать, тыльной стороной ладони она вытирает глаза.

— Это я их подговорила, чтобы тебя проверить. А сама умирала от страха за тебя. Вот и пошла следом за тобой, чтобы быть спокойной…

Губы Ивоны подрагивают, но звука нет. Марта не сводит с сестры глаз и наконец слышит шепот:

— Двадцатку…

Марта не понимает, что Ивона хочет сказать, тогда та, собирая последние силы, произносит:

— Двадцатку. Ты должна мне двадцатку. — Она с трудом протягивает Марте руку. — Я дала Котве двадцатку. С процентами.

Марта чувствует, как по ее телу волнами разливается тепло: от живота к рукам, голове, даже к пальцам ног.

— Ты не спрашиваешь о Томаше, — говорит она.

— Нет. Я не должна…

Ивона угасает. Марта видела такое тысячи раз. Едва теплящийся огонь, разгорающийся последней вспышкой и мгновение дрожащий. Но свеча догорела, внизу вместо воска — металл.

— Пожалуйста, прошу тебя! — заклинает Марта. Может, еще раз удастся, может, ангел повременит и не задует пламя, хотя его присутствие отчетливо ощущается. — Господи, пожалуйста, что я должна сделать? — Если закрыть Ивону своим телом, возможно, он ее не заметит. Нужно заколдовать, обмануть судьбу. — Послушай, Ивонка, хочешь, я возьму отпуск? У меня шесть недель неиспользованного отпуска, вместе мы что-нибудь придумаем, мы всегда что-нибудь придумывали… Пожалуйста, прошу тебя… — Марта вдруг ощущает пронизывающий холод и понимает, что больше не сможет сдерживать слез.

Ивона открывает глаза и с любовью смотрит на Марту. Та умолкает. Уже поздно, теперь главное не проронить ни слова.

— Я так устала… — Слова Ивоны слабы, как паутиновая нить. — Так устала… Не плачь… Все подходит к концу, все проходит… Сделай мне укол, еще один… и иди… Не сиди со мной… Поцелуй меня… Позволь мне уйти, сестренка, позволь мне уйти…

Примечания