Пани Юдита - Заявление о любви

— И что же это за момент?

Всегда этот насмешливый тон. Боже, надо взять себя в руки. Если вынуть бутылку, а коврик положить на дно, то, может быть, все войдет. Но нет, не получается. Бутылка катится под умывальник. Марта встает с колен и поворачивается к Ивоне. У нее нет права смеяться. Нужно, чтобы она это уяснила.

— Радуйся, что у тебя есть деньги и ты можешь себе позволить купить чье-то время, — говорит Марта. — Мое время! И рассказывать глупые, сентиментальные истории, от которых что-то должно измениться. Но мир от этого не станет другим! Только за деньги! Потому что, если бы было иначе, я сразу попросила бы тебя заткнуться! Вот и вся правда о тебе! — Марта все больше раздражается, передразнивая манеру речи Ивоны: — «Моя младшая сестра писается… Сейчас я бы сказала ей… Жаль, я не была с родителями, когда они умирали…» Так было сложно поднять задницу и приехать к маме и папе! Так было тяжело, что не могла приехать! Да какое мне дело до твоей биографии! Надо было пригласить священника и исповедаться ему! Целый приход описался бы от радости! — Марта размахивает чеком. — И следовало купить себе отпущение грехов! Потому что я тебе его не дам! Но тогда ты не испытала бы такой радости, правда? — Последнее предложение Марта произносит вежливым тоном служащей почтового отделения. — Ну так до свидания. И еще раз большое спасибо за денежки.

Марта берет сумку, в дверях ее догоняет фраза, в которой нет и оттенка просьбы:

— Мне бы хотелось, чтобы ты пришла вечером. Дверная ручка уже опущена, дверь открыта, однако

Марта не может уйти просто так. Обернувшись, она язвительным тоном отвечает:

— Но я не хочу. Купишь мое желание? Объяви цену, я подумаю! А на сегодня представление окончено!

Звук захлопывающейся двери. Ивона остается одна в больничной палате. Она падает на кровать — белая подушка, светлые волосы, усталое лицо. Закрывает глаза. Двери открываются — у Ивоны появляется надежда, но Марта всего лишь подходит к умывальнику, поднимает бутылку и выходит, осторожно закрывая за собой дверь.

Мгновение Ивона лежит, вытянувшись как струна, затем поворачивается к окну, натягивает на себя одеяло и подтягивает колени к животу. Сквозь раскидистые ветви каштана просачиваются первые солнечные лучи.

Утро

Марта осторожно дотрагивается до плеча Ивоны. Белый передник, шапочка, в руке градусник.

— На, держи. И еще я хотела извиниться за сегодняшнее… Договор есть договор. Я не имела права сердиться, если уж согласилась.

Ивона протирает глаза, берет градусник и засовывает его себе под мышку.

— Я надеялась, что мы друзья.

Марта поправляет подушку, Ивона легко поднимается в постели.

— Но мы ведь почти не знаем друг друга, — грустно говорит Марта.

Ивона причесывает волосы рукой, Марта отодвигает кружку из-под вчерашнего кофе. Нужно сделать санитарке замечание, чтобы вовремя убирала грязную посуду.

Ивона наблюдает за Мартой.

— Саранович приехал?

— Нет, что-то его задержало… — Остаток кофе выливается под струей воды, Марта ставит вымытую кружку на столик рядом с кроватью.

— Что-то? Тогда он должен быть доволен. Марта в замешательстве. Еще нужно сменить белье,

потом не будет времени. Она аккуратно приподнимает Ивону:

— Подними попу… Тихонечко, так, пройдет… Это пока, потому что… Доктор говорит, тебе нужно лежать, ты ослаблена после последнего курса лечения, а частые ухудшения связаны с тем, что дело движется к выздоровлению, сейчас переломный момент. Дай мне градусник… — Она протягивает руку, на секунду их ладони снова встречаются, рука Марты ускользает. Ивона неловко пытается подняться. — Нет, не вставай, — предостерегает Марта, — нужно еще посмотреть, какая у тебя температура!

— Мне надо в туалет…

— Не может быть и речи! — Марта настроена решительно.

— Пожалуйста, сестренка, проводи меня в туалет, не хочу судно.

Ивона просит! Марте становится неловко. Нужно как-то объяснить, что ей нельзя вставать.

— Доктор меня убьет.

— Я очень прошу…

Ах, есть же каталка. Голос Ивоны становится теплее. Где она научилась так просить?

Марта выходит, через несколько секунд каталка уже возле кровати. Ивона медленно приподнимается, Марта, поддерживая ее, нагибается, кладет ее ногу на резиновый край каталки.

— Сначала эту, потихоньку… нет, не опирайся на кровать, обопрись на меня, не бойся, тебе будет легче… Хорошо, эту ногу, так, потом… Отдохни немного, теперь другую. Если бы у тебя было три ноги, сейчас бы переложили третью, но третьей ноги нет. Отлично. Возьмем с собой вот это, чтобы не было холодно, нет, не помогай мне…

Ивона переносит на Марту всю тяжесть своего тела.

— С мужчинами ты тоже так разговариваешь?

— Что?! — возмущенно реагирует Марта.

— Разве мужчины не лежат в больнице?

— Лежат, лежат, — отвечает Марта, потом задумывается. Какой стыд! Но Ивона озорно улыбается, в ее глазах появляются искорки:

— Рассказывай! Рассказывай!

А сейчас нужно отсоединить капельницу. Однажды она забыла это сделать и потянула пациентку вместе с капельницей. Марта осторожно вытаскивает пластиковую трубочку.

— Однажды встал. То есть у одного встал. Но это давно было, когда я практику проходила. Доктор нам показывал, как вставлять катетер, мне и Гоське. Ну, вставляли мы катетер какому-то старичку… Сорок лет он страдал от…

— Не говори. Разве мужчины так долго живут? — Ивона развеселилась.

— Не забывай, мне тогда было двадцать…

— Ну и?

— Надеваем с Госькой перчатки. Этот его пенис…

— Член, — поправляет Ивона.

— …лежит бессильно. — Марта не дает себя спровоцировать. — Маленький такой. Я его беру двумя пальцами, вся покраснела, мужчина тоже весь бурый, Гося держит трубку, и вдруг пенис из такого маленького становится…

— Членом! — радостно кричит Ивона.

— И каким! Я его отпустила, а мужчина бормочет: «Простите, сестра, простите…»

— А за что? Дурачок, вот если бы ничего, я понимаю… Не стоило и стыдиться.

Получилось. Марта не любит отсоединять капельницу, пока процедура не закончена.

— Ну да, нечего стыдиться. Доктор делает вид, будто не замечает, но я-то вижу, что он задыхается от смеха, а этот…

— …член!

— …сжимается. Тогда я снова его осторожно беру, а он все увеличивается! Клянусь, такого больше никогда не случалось!

— Сочувствую. — Ивона реагирует мгновенно, как пулемет.

— Ну, понимаешь, никогда так… Ой, я ведь говорю не о личной жизни!

— Может, тебе начать использовать перчатки и вне работы! — Ивона удобно укладывается на каталке. Она бледна, взгляд голубых глаз без макияжа невинен. Она поднимает руку, откидывает волосы на плечи, забавно сгорбливается и, подражая мужскому фальцету, бубнит:

— Боже, и что мне с ним делать, ты, хрен чертов, ты… Ух!

Марта не в силах сдержать смех.

— Послушай, если говорить правду, это был здоровый сорокалетний мужчина. — Ивона становится серьезной.

— Больной, он был болен, — поправляет Марта и вывозит каталку из комнаты.

Полдень

Марта придерживает дверь ногой. Нужно быть внимательной: каталка широкая, а дверной проем очень узкий. Ввозит ее в палату. Ивона терпеливо ждет, пока Марта закончит поправлять постель, встряхнет простыню, подвезет каталку и поможет ей перелечь на кровать. Ох, как нелегко! Марта должна хорошенько встать и потихоньку поднять Ивону. Марте нужно следить за позвоночником — врач сказал, что это профессиональная болезнь медсестер. И хотя Ивона с каждым днем становится все легче, Марте все труднее ее поднимать.

Получилось. Ивона лежит, тяжело дыша. Марта накрывает ее одеялом.

— Цыпленка! Я бы съела цыпленка! — Ивона прикрывает глаза.

— В нашей стране с каждым днем все меньше птиц, а ты хочешь их есть?

— Я же сказала цыпленка, не аиста. Хотя не доказано, что это аисты.

— Нет, это совсем другие птицы… Совершенно точно! — поддерживает тему Марта.

— Я тебя не узнаю, сестра! — Ивона не может сдержать смех. Но Марта не весела.

— Что ж, голодный думает о хлебе… — Она на полуслове обрывает фразу. — Я и так уже много сказала.

— Насколько я знаю, у тебя есть муж.

Нужно принять решение. Марта садится на кровать. Ивона отодвигается, освобождая место рядом. Марта становится серьезной.

— У нас что-то в последнее время не ладится. — Она замолкает. — То есть в целом все нормально… Но…

— Помню, я была замужем… — В голосе Ивоны появилось тепло.

— И что? — Марта надеется услышать рассказ. Слушать всегда легче, чем говорить.

— Мы отлично развелись.

— Почему?

— Почему что?

— Почему вы развелись?

— Ой, а я знаю? Почему я не сварила рыбный суп? Или почему сварила именно рыбный? Зачем надела длинную юбку? Покажи ноги. Почему юбка такая короткая? Все ноги на виду! Гулять, раз, два, раз, два. Почему я должен с тобой ходить гулять, иди одна! И так далее.

Марта протягивает руку к столику, открывает пакет апельсинового сока и наливает в чистую кружку.

— Ууу, — бурчит себе под нос, смотрит на кружку. — Хочешь немного?

— Не-ет. Мы только во время развода смогли друг друга понять. Хоть и не до конца. Судья приглашает нас в зал. Петра трясет. Он садится рядом со мной. Судья говорит, что место Петра напротив, он пересаживается, но сначала так значительно до меня дотрагивается, ободряя, пожимает мою руку. Судья спрашивает, как долго он не живет с женой. Петр отвечает: года четыре, наверное. Но ведь вы только три года женаты. Ах да, простите, три года, — поправляется. А после объявления развода подходит ко мне и спрашивает, может ли он сделать мне подарок.

— Подарок?

— Представляешь? Он как раз закончил книгу и получил авторский экземпляр. «Семнадцать проверенных способов сохранить брак»! — Ивона выглядит здоровой, когда смеется. Марта задыхается от смеха.

— Он… он… он… вручил ее тебе в присутствии судьи? — Марта, заразительно и громко смеясь, с трудом заканчивает фразу.

— Развода не было! Это было аннулирование усыновления, — говорит Ивона в перерывах между приступами смеха. — Расскажу тебе еще кое-что веселенькое. — У меня был врач. Два дня после операции. Я ему сразу историю рассказала, знаешь, о Христе. Ту, помнишь, в которой Иисус с учениками идет по улице, видит, человек страдает, воет от боли…

— Неприятная история! — Марте не хочется слышать богохульство.

— Так вот, Иисус, — Ивона внимательно смотрит на Марту, — говорит: «Ты здоров». Мученик встает и убегает. Ученики поражены. На следующий день проходят вновь мимо того места, человек опять лежит и стонет. Ситуация повторяется, человек встает и убегает. В четвертый раз Иисус не останавливается рядом с этим страдальцем. Ученики его спрашивают, почему Он не задержался возле него, а Он отмахивается и отвечает: «Ему уже ничто не поможет, у него рак!» — Ивона разражается смехом. — Тебе не понравилась история? Врачу она тоже не понравилась.

— Меня это не слишком забавляет. — Марта встает, моет кружку, смотрит на свое отражение в зеркале. Ивона уже не смеется.

— Ну ладно, рассказывай, что у тебя с мужем, — прерывает молчание Ивона.

— В том-то и дело, что ничего. У нас даже нет времени поговорить. Что-то произошло… нам трудно разговаривать. Я не знаю…

— А ты его чем-нибудь удиви.

— Удивить?

— Ну да. К примеру, распусти волосы. — Ивона с усилием приподнимается на локте.

— Он не заметит.

— Если он не заметит, убей его.

Марта смотрит на себя в зеркало. Бледное лицо без макияжа, высокий лоб, карие глаза, красивые губы, но все это как-то…

— Волосы… — невольно повторяет она.

— Иди сюда, дай мне расческу. — Ивона хлопает рукой по матрасу. — Она в нижнем ящике.

Марта послушно подходит, садится на кровать. Ивона тоже садится и наклоняется к Марте, причесывая ее. Ненужная резинка лежит рядом.

— Ну вот. Посмотри, сейчас ты совсем по-другому выглядишь. Он тебя спросит, что случилось, а ты… И так слово за слово. Легкий макияж. Ходишь всегда бледная.

— Буду выглядеть идиоткой! — Марта никогда не красилась, а сейчас начнет? Ей скоро сорок стукнет.

— Дурочка! Не идиоткой, а привлекательной женщиной, которая хочет понравиться мужу.

— Он решит, что это не для него.

— А ты ему все объяснишь. Застигни его врасплох. Мужчины этого боятся. Дай мне косметичку.

— Но я не хочу, чтобы он испугался! — Марта, однако, наклоняется к столику. Ивона оживлена, ее глаза блестят. Она достает тушь, румяна, тональный крем и что-то еще — названия Марта не знает.

— Главное, чтобы он обратил внимание. Закрой глаза. — Ивона подкрашивает Марту. Та и не думает протестовать. Мягкое прикосновение губки и пышной кисточки приятно. — Еще глаза.

Ивона, удовлетворенная результатом своего труда, протягивает Марте зеркальце:

— Теперь ты иначе выглядишь. И сделай ему какой-нибудь подарок. Что-нибудь эдакое.

— Я — ему? Без повода? — Марта смотрит на себя, и ее одолевают противоречивые чувства. Ну да, выглядит она по-другому, словно… чужая.

— Конечно, без. — Ивона довольна собой. — Превосходно выглядишь.

— Какой подарок?

— А я знаю? Может, галстук?

— Весьма оригинально.

— Послушай, подари ему галстук-бабочку в испанском стиле. Испанская мушка называется. — Ивона накрывается одеялом. — Прелестно выглядишь!

— Мушка?

— Ну да. Отличный подарок, да провалиться мне на этом месте, если это не будет оригинальный подарок. — Ивона смотрит на Марту, радуясь своей идее.

— А где я возьму эту испанскую мушку?

— Где? В «Кальвине Кляйне», наверное. Увидишь, ему понравится. А если ты его раздразнишь, то сама понимаешь… Рутина исчезнет. Элемент неожиданности. Об этом много говорилось в той книжке…

А если Ивона права?

— Хм… Испанскую мушку? — Марта кривит губы, но в душе уже почти согласна. Может, она так и сделает, наверняка так сделает.

— Конечно, конечно! Знаешь, испанская мушка — магическая вещь. Есть такая примета… Вот увидишь, клянусь! Ну, или, в конце концов, сделай что-нибудь другое! Посмотри, как ты чудесно выглядишь!

Марта еще раз подходит к умывальнику. Теперь она видит в зеркале довольно привлекательную шатенку с большими глазами и накрашенными губами. Распущенные волосы ниспадают на плечи. Медсестра так выглядеть не должна. Марта берет резинку и закрепляет волосы сзади. Стирает губную помаду. Но из зеркала на нее продолжает смотреть другая и — ах! — очень привлекательная женщина. Сегодня же пойдет в этот «Кляйн».

— Тебе удобно? Тебе ничего не нужно? — спрашивает она Ивону.

— Нет. Говорю тебе: иди и не думай, хоть раз в жизни не думай, сделай глупость. Это порой бывает очень уместно… — На лице Ивоны румянец.

— Ну хорошо, тогда до завтра. — Марта уже в дверях.

— До завтра, — говорит ей Ивона. — Надеюсь, я не перебрала.

День

Марта входит в палату и в первое мгновение даже не замечает, что она пуста. Она ставит возле кровати полную сумку и откидывает одеяло.

— Я здесь! — раздается из-за ее плеча тихий голос Ивоны. — Ку-ку!

Марта подбегает к Ивоне:

— Зачем ты встаешь? — Хотя она и помогает Ивоне добраться до кровати, ее душит злость. — Что ты мне насоветовала, идиотка!

— Подействовало? — молниеносно откликается Ивона.

— Как ты могла?! У меня нет слов.

Марта достает из сумки розовое с голубыми цветами постельное белье и быстро, как настоящий профессионал, перестилает кровать. Поднимает ноги Ивоны, тонкие как палки, и осторожно их прикрывает.

— Ну, рассказывай, рассказывай. Интересное начало.

— Ты — идиотка!

—  — Я — идиотка? — Ивона не обижена — она смеется.

— Я — идиотка, самая настоящая! И что меня дернуло так… Мушка, испанская мушка!

— Ты не знала, что это такое? Правда?

— А откуда, черт побери, я могла знать? — Марта зла. Бросает белоснежное белье с больничными метками возле двери. Потом объяснит врачу, что это отдельная палата, пусть у больной будет то, что она хочет.

— Даже дети знают, что это, — смеется Ивона.

— Перестань хохотать! Вхожу в магазин, смотрю на бабочки — бархатные, в клеточку, черные, бордовые — и говорю, что хочу сделать мужу подарок — испанскую мушку. Она, кажется, магическая. — Марта находит, что домашняя скатерть тоже не помешает. — Ну конечно, очень смешно. Им тоже было весело. Угостили меня парочкой эвфемизмов на тему секс-шопов! Они со смеху едва не умерли после моего ухода. Видела через стекло!

— А супруг?

— Спросил, что случилось. Знаешь… Я была так возмущена, что все ему рассказала. Впервые за много месяцев он меня слушал. Наверное… У него такое усталое лицо, он много работает. Ему понравились мои волосы…

Ивона смотрит на Марту. Ей, правда, лучше с распущенными.

— Но он предпочитает, чтобы я была не очень накрашена. Он так похудел. Я не замечала…

— Садись здесь, возле меня. — Взгляд у Ивоны просительный. Марта садится. — Элемент неожиданности сыграл свою роль.

— Ты не должна была меня так подводить, потому что… Но мы поговорили. Первый раз в жизни не о больнице. Кстати, я ему сказала, что идея с мухой не моя.

— Ну и хорошо.

— Я даже немного поплакала. Ведь он, пес такой, не понимает, что я тоже… нуждаюсь в нежности, да и вообще… — Марта не хотела давать волю чувствам, но было уже поздно.

— Каждый нуждается, — тихо подтверждает Ивона.

— Ну да, у тебя опыта больше. — Марта говорит без всякой иронии.

— Да.

— Но ты одна, — вздыхает Марта.

— Точно.

— Это твой выбор. Я тебе иногда завидую. Делаешь что хочешь. Ни с кем не должна считаться. Брак, романы. Интересная жизнь… Твои картины покупают во всей Европе! А я? Один мужчина, да и то… — Марта описывает рукой круг, и в него попадает только больничная кровать.

Воцаряется тишина, которую прерывает Ивона:

— Что за ерунду ты несешь?

— Сама не знаю. Мне надо идти, меня ждут. — Марта встает, ведь она на дежурстве, не может здесь сидеть все время.

— Придешь потом?

Марта открывает дверь и, улыбаясь, отвечает:

— Да, конечно.

Вечер

Свет из коридора просачивается в палату длинной полосой. Марта ощупывает стену в поисках выключателя, затем отказывается от этой мысли, подходит к кровати, зажигает настольную лампу. Она склоняется над Ивоной: темные тени под глазами, светлые ресницы.

— Привет! — произносит она тихо.

Ивона открывает глаза и так же тихо отвечает:

— Я не спала. Можешь включить верхний свет. Марта идет к дверям, и яркий свет заливает палату.

— О Боже, какой здесь бардак! Надо будет вставить санитарке.

— Как ты выражаешься, Марта!

— Отстань. Здесь что, никого сегодня не было? — Марта не обращает внимания на слова Ивоны.

— Пожалуйста, не убирай. Сядь здесь, возле меня. — Ивона говорит тихо, смысл ее слов не сразу доходит до Марты — она собирает грязную посуду, оставшуюся после обеда. Сложив тарелки в раковину, снимает шапочку и подходит к Ивоне. Придвигает стул к кровати.

— Ну, вот и я. Как дела?

Глаза Ивоны закрыты. Она говорит с трудом, не заботясь, слышит ли ее Марта.

— У столика… на котором развозят еду… такой характерный звук… И шаги… Я различаю шаги Баси и Йоли… Знаю, кто из них дежурит… Хотя мне все равно… Тебе может показаться смешным, но ты сейчас не увидишь, потому что темно… Там, за окном, ниша, отсюда видно… как голуби… Голубица оберегает яйца от сорок, а он, ее муж то есть, прилетает и клювом ее целует.

— Кормит, — поправляет Марта.

— Может, также и кормит.

— А когда прилетают сороки, она начинает беспокоиться, страдать… Я все думаю: удастся ли им сохранить яйца… Для меня теперь нет ничего важнее этого. Смешно, правда? — Ивона открывает голубые глаза.

— Нет. — Марта произносит «нет», но это не означает отрицания.

— Я знаю, это глупо.

Марта не представляет, что ответить. Ей не по себе, кажется, живот вот-вот сведет.

— Тебе что-нибудь нужно?

— Нет. — Ивона отворачивается.

— Может, пить хочешь?

— Нет!

— Давай принесу тебе телевизор?

— Нет.

Марта не знает, что сказать.

— Тебе действительно ничего не нужно?

— Нет.

Марта встает, протирает столик белым рукавом. Что еще она может сделать?

— Тогда я пойду? — несмело спрашивает она. Возможно, Ивона не хочет, чтобы она осталась.

Вот именно. Молчание.

— Побудь еще… Пожалуйста… — Шепот Ивоны так тих, что Марта не уверена, не ослышалась ли она.

Она садится напротив Ивоны, снимает обувь. Ноги отекли. Ивона внимательно смотрит на нее. Марта массирует стопы. Замечает взгляд, направленный на нее, и в животе вновь становится неспокойно.

— Я после второй смены. Знаешь, как это бывает? Две смены, шестнадцать часов на ногах. Посмотри!

Так и будет молчать?

— Трудное было дежурство?

Марта поднимает удивленный взгляд, видит усталые глаза Ивоны. Неужели ей интересно?

— Не бывает легких дежурств, поверь мне.

— Я слышала эту чертову труповозку. Кто-то умер?

— Да. — Марта не хочет говорить о смерти.

— Кто?

— Не мучай меня, пожалуйста… Прекрасная восемнадцатилетняя девушка. Когда-то. А сегодня восьмидесятилетняя старушка. Это лучше. А тогда было хуже, правда? Или нет? Каждый раз одинаково. Никогда к этому не привыкну… Никогда… Она все ждала, что дочь придет… Не пришла… В карточке было написано, что ее привезли из дома престарелых… Но я делала вид, что верю в существование ее дочери… Позволь мне уйти, я так устала…

— Ты была рядом, когда она умирала?

— Давай не будем об этом. Я посижу с тобой немного и пойду. Я уже забыла, как выглядит мой дом. Не стоит больше работать две смены подряд. Тебе что-нибудь нужно?

Ивона тянет руку к расческе. Редкие короткие волосы. Не длиннее трех сантиметров. Она с трудом причесывается.

— Прости, я не подумала… Это потому, что ты… словно эталон метра или чего-то в этом роде… Мне кажется, ты такая… Я совершенно об этом не подумала… Иди, конечно, ну иди… Как я выгляжу?

— Хорошо. — Марта не слышит в своем голосе лжи, но знает, что Ивона ее чувствует. — Не цепляйся к словам… — Она пожимает плечами, как будто сбрасывая с них тяжесть. — Без преувеличения. Я могу еще немножко посидеть.

— Нет, иди, пожалуйста, иди. Заглянешь ко мне завтра, правда? На минутку, прошу тебя, если сможешь…

Марта встает, наклоняется над Ивоной, целует ее в щеку:

— Конечно, спи. Тебе сделали сегодня укол?

— Нет. На меня утренний еще действует. А этот я оставила на потом. Я буду спать, обещаю, ну иди, иди.

Ближе к вечеру

Ивоне не хочется включать свет. Она не может читать. Кто-то осторожно стучит в дверь — это Марта. Ивона улыбается и поправляет постель. Сегодня белье в фиолетово-голубую полоску, чтобы сочеталось с ковриком у кровати.

Дверь открывается — в проходе стоит Томаш. В руках у него некрасивый букет несвежих гербер.

— Ивона? — У Томаша мягкий глубокий голос. Мгновение паники. Надо немедленно взять себя в руки, сейчас он подойдет ближе. Проглотить комок в горле, чтобы суметь произнести хоть слово. Тогда он ничего не заметит. А потом все само пройдет.

— Это я, — улыбается Ивона. — Не узнаешь? Я так плохо выгляжу?

Жаль, что ее не предупредили, она бы подкрасилась.

— Ты замечательно выглядишь. Можно? Я рассчитывал, что Марты не будет…

— Она, наверное, уже дома. Не стой в дверях, заходи.

Значит, он хочет с ней поговорить. Томаш подходит, пододвигает стул.

— Как ты себя чувствуешь? — У него необычный голос, спокойный, уверенный.

Солгать? Или сказать правду? Пусть знает.

— Умираю, — говорит Ивона и снова улыбается. — А как ты?

Глаза Томаша совсем рядом. Морщинки. И эта знакомая серьезность во взгляде.

— Хотел тебя увидеть.

— Очень мило с твоей стороны.

А теперь они будут молчать? Нет, только не это.

— Я хотел тебя попросить…

— Хотела тебя о чем-то попросить…

Они произносят это одновременно и замолкают, не закончив фразы. Смотрят друг другу в глаза и неуверенно улыбаются.

— Ты первый, — предлагает Ивона.

— Я хотел попросить тебя простить меня. А Томаш, оказывается, смелый.

— Во мне это хранится, как в банке. — Интонация получилась низковатая, ну ничего, он не заметил.

— Это для меня очень важно. Я не хотел…

— Я, к сожалению, все помню. Но это уже не имеет значения.

Что ему нужно?

— Может, для тебя и нет, но для меня…

Ивона не может позволить себе расчувствоваться.

— Отстань.

— Я как раз хотел тебя поблагодарить… Это ему не поможет.

— И за что, интересно?

— За то, что Марта ничего не узнала.

— Не спеши с выводами.

— Ты шутишь? Томаш испугался?

— Шучу, шучу… — Ивона качает головой.

— Я так боялся, когда ты приехала. Вы теперь…

— …как сестры? — Нужно подсказывать ему слова, тогда беседа пойдет так, как ей нужно.

— Вроде того. Я как раз хотел тебя попросить, чтобы ты ей не говорила…

Он что, насмехается над ней?

— О чем? Томчик, дорогой? Об одной сумасшедшей ночи на пенопласте? Ты ведешь себя, как женщина.

— Я не должен был…

Томаш не шутит, ну ладно, его дело.

— Конечно, не должен.

— Я уже встречался с Мартой. Как будто она об этом не знала!

— С тех пор, как ты вернулась, я не могу…

— Тогда ты мог. — Ивоне хочется говорить с язвительностью и иронией, чтобы не было так тяжело.

— Не шути.

Он ее знает. Она будет с ним откровенна.

— Зачем ты меня об этом просишь? Не бойся, я не собираюсь разрушать ваш счастливый брак.

— Речь не о нас. Мы как-нибудь справимся.

О нас. О нас с ним или о нем с Мартой. О нас.

— Так о чем речь? — Ивона чувствует, как ее пробирает холод. Она устала.

— О тебе. Обо мне.

— Слушаю.

— Я хотел попросить у тебя прощения.

Опять! Этот тон! Господи! Шел бы он уже. Или нет.

— Ты меня достал. Не притворяйся несчастным. Я умираю. Я не заслуживаю подлости… Ты так замечательно поступил двадцать лет назад, что можешь себе позволить это еще раз.

Ранила. А сейчас она его заденет еще сильнее.

— Я пришел сюда не для того, чтобы тебя обидеть. Ивонка, я…

Ивона поднимается на локте. Перед глазами у нее темнеет. Она сыта по горло!

— У тебя нет права осуждать меня или дарить мне отпущение грехов.

— Ивонка, я пришел, чтобы тебя увидеть. Поблагодарить тебя. Ты всегда была необходима Марте… Нам.

В ответ — тяжелое молчание. Ивона щурится. Много света? Но ведь почти совсем темно… Она приподнимается и опирается на спинку кровати — неприятно разговаривать, глядя снизу вверх. Ей нужно его видеть. Она не будет шутить, нет.

— А ты не думал, что я не согрешила, когда переспала с тобой? — Слова не должны быть острыми, нужно подбирать более осторожные выражения. — Тебе не приходило в голову, что я могла тебя любить всем сердцем, а та ночь была для меня…

— Я уже любил Марту. — В голосе Томаша боль.

— Однако не настолько сильно, чтобы не пожелать меня.

Она не хотела быть саркастичной, но так получилось.

— Не передергивай, умоляю. Внезапно она расстроилась:

— Ты меня слышишь? Тебе сложно это принять. Это так неудобно, правда? И что теперь, Томчик?

— Не знаю.

Она совсем его не поняла. Совсем.

— Да и не надо ничего говорить. Убирайся.

Томаш встает, смотрит на нее так же, как когда-то.

Как она не заметила этой невыносимой тоски в его глазах? Он молча уйдет, и что тут скажешь? Ничего.

Ивона сжимает зубы. Комок опускается вниз. Только бы не заурчало в животе. Томаш сейчас уйдет. Вот он уже стоит в дверях. Его плечи еще сильнее поникли, чем тогда, когда он уходил, двадцать лет назад. Но он возвращается и наталкивается на ее испуганный взгляд — она не успела его скрыть. Томаш садится на стул, придвигаясь совсем близко к кровати. Ивона закрывает глаза и слушает голос человека, которого когда-то боготворила.

— Я знал, что ты меня любила. Поэтому и пришел попросить у тебя прощения. Но я любил Марту. Это я был нечестным, а не ты. Меня это гнетет. Возможно, мне больше не удастся поговорить с тобой. Не перебивай, прошу! Это труднее, чем я думал. Я знал, тебе казалось, что ты любишь меня, но… Мне жаль…

Ивона не выдерживает:

— Ты, придурок! Ни у одного мужчины не может быть такой каши в голове, чтобы он жалел о чем-то по прошествии стольких лет! Мне казалось? Мне не казалось, я действительно любила!

— Мне тем более жаль. — Его голос слегка дрожит.

— Спасибо. Ты думал, этого будет достаточно? — Ивона успокаивается.

— Я просто хотел это сказать.

— Ну, уже сказал.

Зачем он сидит тут? Все кончено. И совсем не так страшно, как казалось.

— Ивона?

Постельное белье забавной расцветки. Ей не к лицу. Зато сочетается с ковриком у кровати. И в этом свете она наверняка выглядит как труп. Ивона рассматривает белье: разводы, какой-то орнамент, затем поднимает голову:

— Да?

— Правда, прости. Я действительно хотел тебя поблагодарить. За все, за все эти годы. За помощь. Даже за испанскую мушку. Я только хотел тебя увидеть.

— Увидел. — Голос упорно сопротивляется странной слабости, охватившей ее.

— Да. Держись. Уйдет. Сейчас уйдет.

— Держись.

— Да.

И тогда эта слабость превращается в отчаянный крик:

— Почему? Почему не я? Почему она?

Боже, ну зачем она об этом спросила? Ивона закрывает глаза. Нет, пусть он не отвечает. Но до нее доносится ответ:

— Потому что я ее люблю. Теперь ее очередь.

— Спасибо тебе, — говорит она тихо.

— Не понимаю…

Он смотрит на нее, недоумевая. Ну что тут можно не понять?

— Спасибо тебе… Ты мог бы быть со мной нечестным. Спасибо, хотя мне было нелегко…

Томаш и этот его взгляд. Такой же, как двадцать лет назад. А сейчас он уйдет.