Пани Юдита - Заявление о любви

Ах! Он увидит другой берег! Конечно, увидит! И тогда они с папой отправятся в магазин игрушек, что на главной улице города. Отец придет с работы пораньше, и они пойдут, взявшись за руки. Войдут в магазин, и он покажет папе железную дорогу с запасными путями, семафорами и переводными стрелками, которые, если их переставить, скрежещут, совсем как настоящие. И вагончики, и локомотив! Продавец достанет коробку с полки, и они пойдут домой, а папа будет нести большую коробку. Рельсы они вместе с отцом разместят в большой комнате на диване, может, мама разрешит его разложить? Как перед Рождеством, когда пол сначала чистят скипидаром и след от дивана становится незаметным, затем натирают до блеска — и остается запах. Как-то мама, вручив ему большую тряпку, попросила кататься по полу, туда и обратно, и, когда никто не видел, он специально ложился на пол и ездил на животе почти с середины комнаты до стены. Пол блестел. Так они и сделают. Папа разложит диван, они закроются вдвоем в комнате и медленно откроют коробку. Быть может, их будет даже две. В одной — рельсы, а в другой — все остальное. Папа будет собирать железную дорогу и расставлять трассу с переводными стрелками. А потом попросит его достать из другой коробки вагончики. И он их вытащит! Они будут почти как настоящие! Локомотивы, прикрепленные к рельсам рычажками, и вправду поедут кругами. А у них огоньки! Когда трасса будет готова, возможно, они сделают из книжек виадуки, и, закончив все, папа спросит: готово? Он ответит: да. Поезд двинется, поедет по комнате, он станет переставлять стрелки, а папа поведет, да так быстро, что какой-нибудь вагончик сойдет с рельсов и окажется, что папа недостаточно аккуратно соединил рельсы. Там такие дырочки с одной стороны и проволочка с другой. Тогда папа скажет: какой же я растяпа И они засмеются, а маме, собирающейся войти к ним в комнату, отец крикнет: без билета не пускаем!

Но может быть, ему удастся уговорить папу разрешить маме войти, и тогда он даст ей тот старый билет в цирк, они притворятся, что это проездной железнодорожный билет. Мама сядет на пол и будет смотреть, как они играют в поезда, путешествующие по всему свету, проезжающие через туннели и даже под стеной, и будет так здорово…

Он обязательно увидит другой берег!

— Сыночек, ты проспал всю дорогу, сейчас выходим. Он открыл глаза и прилип носом к окну. Но видно было только то, что совсем близко. На улице темно, а где-то вдалеке, если приложить ладони к щекам и стеклу, можно было различить свет.

— А море? — спросил он.

— Море мы увидим завтра.

Завтра? Он так ждал, а теперь, значит, нет моря?

Но когда он вышел из вагона, то почувствовал особенный запах. Он знал, что так пахнет море. Мама наклонилась над ним и спросила:

— Слышишь шум?

Конечно, так шумят деревья в лесу, но сейчас это были не деревья, потому что мама объяснила: так шумит море — и обняла его.

Вечером, когда они лежали в постелях и ему совершенно не хотелось спать, он рассказал маме о той птице и перышке, хотя это была его тайна, а она ответила, что это хорошо, на счастье.

На следующее утро он проснулся, потом встала мама. Малыш открыл окно, но увидел только сосны и маленькие домики, как тот, в котором они поселились с мамой. Он сидел у окна, вдыхал морской воздух и слушал шум моря, сжимая в руке оловянного солдатика. Он мог подождать, потому что море наконец рядом. И очень скоро исполнится его мечта. Сначала они позавтракают, не нужно спешить, мама сказала, что они целый день будут загорать, а потом, когда вернутся, он попросит ее написать папе письмо. Наверное, папа страшно удивится и подумает о нем с гордостью: надо же, мой маленький сыночек увидел другой берег!

А сейчас он будет терпеливо ждать и слушать море.

Стоя на берегу, он почувствовал, что происходит что-то странное. Оно было живым, настоящим, но совершенно не похожим ни на что на свете, прежде им виденное. Коготки пены мягко выбирались на берег, но не были страшными, море ничуть не походило на реку, оно разливалось, как молоко, и отступало. На песке оставался мокрый след, и если наступить на него ногой, то песок становился светлее, затем темнел, а внутри отпечатка задерживалась вода.

Он старался сначала смотреть на песок, затем его взгляд медленно поднимался все выше и выше, туда, где вода сливалась с небом.

Мама расстелила одеяло и вытащила из корзинки яблоки, но ему не хотелось есть. Он все всматривался в даль. Голубое сливалось с голубым. Что-то было не так. Ну конечно! Отсюда другого берега не видно! Он стоял слишком низко. Он должен взобраться повыше. Мама была в хорошем настроении и разрешила ему погулять по пляжу при условии, что он не станет заходить в воду. Он немедленно ей это пообещал, как раз в тот самый миг заметив башню, такую же, как у бабушки на поляне. Но туда, кажется, приходили охотники, а здесь сидел дядя в одних плавках. Да, оттуда будет лучше видно. Мама просила его снять одежду, но он стянул только рубашку, в брюках лежали оловянный солдатик и желтое перышко, нельзя все это оставить без присмотра.

Башня была очень высокой, со ступенями, как у стремянки. Он держался за поперечную перекладину и не смотрел вниз, чтобы не кружилась голова. Ну ничего. Еще два шага. Все получится! Никогда он не забирался так высоко. Посмотрел вниз — земля далеко. Он висел в воздухе. Его тошнило. Он закрыл глаза и подумал о папе. Нужно быть смелым. Когда голова его показалась над деревянным помостом, мужчина в плавках подскочил и закричал:

— Сюда нельзя, что ты здесь делаешь?!

В ту секунду он слегка пошатнулся, но человек схватил его за руку и втащил в башню. Ему хотелось плакать, потому что дядя был зол. В горле у него пересохло, но ведь он непременно должен увидеть другой берег!

Он отвернулся и стал смотреть на море, совершенно не слушая незнакомца. Но море казалось таким же бесконечным, как и снизу, и ничего не было видно, кругом вода, одна вода. Наверное, он плохо видит. Пусть этот человек его не отвлекает. Потому что ему нужно увидеть. И все темнее становится, а с той стороны надвигается туча. Нет, плакать не станет, он уже большой, а большие мальчики не хнычут! Быстренько вытрет глаза и увидит, должен увидеть. Мужчина нагнулся над ним: что ты должен? Я должен увидеть другой берег! Другой берег! Так это же море! Человек расхохотался. Он ничего не понял. Разве у моря нет другого берега? Есть, но ты его не увидишь. Пойдем, отведу тебя вниз. Ничего, совершенно ничего не понял этот загорелый мужчина. Он никуда не пойдет, пока не увидит другого берега, он не может идти вниз, никуда не пойдет!

Он отбивался руками и ногами. Потом в башню поднялись еще двое мужчин… Что случилось дальше, он не помнил, а когда пришел в себя, увидел свои ноги в песке по щиколотку и маму, извинявшуюся перед теми людьми.

Хотел увидеть другой берег, сказал человек в плавках. Он уже не сердился и улыбался маме. А она ответила: неужели? Отец с ним шутил перед отъездом, а он поверил. Ох уж эти дети, вздохнул мужчина, а мама добавила: он же еще глупыш.

Когда эти слова дошли до его сознания вместе с шумом волн, он понял, что никогда у него не будет железной дороги, собирания рельсов, разложенного дивана, закрытых от мамы дверей, семафоров, туннелей, папиного смеха, билетов для мамы, вообще ничего. Папа знал об этом, просто считал его ребенком. Отец знал, что он никогда не увидит другого берега, поэтому шутил с ним и обещал, что купит все, что ему захочется.

Вечером он даже не плакал. Мама пыталась объяснить ему: море настолько огромное, что никто, даже тот, у кого очень хорошее зрение, не может увидеть другого берега, и просила не огорчаться.

Но решение уже было принято. Он знал, что нужно идти вперед. Должно же быть такое место, откуда виден Другой Берег. Он найдет его. Ничего, что вода такая холодная. Он знал, что увидит Другой Берег, когда немного приблизится к нему. Всем докажет. Докажет папе. Он возьмет с собой только оловянного солдатика. А мама хотела, чтобы было как лучше. Это не ее вина.

Поэтому прежде, чем пойти вечером к морю, он положил ей на кровать желтое птичье перо.

ВЕЧНОЕ ПЕРО

Кшиш Ветрогон удивительным образом умел влюблять в себя девочек. Ему удавалось это делать с помощью вечного пера. Обычные перья синими или черными чернилами портили бумагу, выдергивая тоненькие, как волос, волокна целлюлозы, и оставляли кляксы. Иногда буква «з» разрывала бумагу, перо при сильном нажатии раздваивалось, и черные капли размывали с трудом написанное предложение. Перо Кшиша Ветрогона не царапало бумагу, оно скользило как шарик, а за ним тянулась череда красивых синих букв. С помощью этого пера Кшиш и влюблял в себя всех девочек в классе.

— Хочешь потрогать? — спрашивал он, и его черные глаза впивались в девчачью робость, как стрелы. Он никогда не ставил девочкам подножки и не дергал их за косы. Только Аню.

И только Ане он писал коротенькие письма на вырванном из середины дневника двойном листочке бумаги. «Я люблю тебя больше всех на свете», — свидетельствовало перо Кшиша Ветрогона.

Аня, судорожно сжимая в руке послание Кшиша, убегала на перемене в туалетную комнату и, закрывшись в кабинке, до самого звонка повторяла: «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя». Она сидела на крышке унитаза, а Бальбина барабанила в закрытую дверь:

— Выходи, я хочу писать!

«Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. — Аня поворачивала фарфоровую ручку. — Я люблю тебя. — Вода с шумом лилась в раковину. — Больше всех на свете».

Бальбина стояла за дверью кабинки.

— Дурочка, — говорила Бальбина, стуча в дверь.

«Я люблю тебя».

— Сама ты дурочка. «Больше всех на свете».

— Ты дурочка, и Кшиш дурачок, — произносила Бальбина с высокомерием. — Папа мне тоже купит такое перо.

Вечные перья в то время считались редкостью. У детей их не было. Лишь немногие взрослые, богатые и нечестные, имели такие перья. И Кшиш. Но только не Бальбина.

«Я люблю тебя больше всех на свете».

Аня смеялась и возвращалась на урок как ни в чем не бывало. Как будто и не получала письма от Кшиша Ветрогона. Украдкой она отрывала кусочек бумаги и писала: «Я тоже». «Ж» выводилось тщательно, с ее обычного пера стекали чернила, буква становилась большой и тяжелой. Это имело смысл. Кшиш получал свернутый в рулончик листочек, разворачивал его и смотрел на Аню. Она тем временем смотрела в окно, однако слышала, как Кшиш вырывал очередной клочок бумаги. Она смотрела в окно: «Я люблю тебя».

Шорох сворачиваемой бумаги нарушал тишину. Но его слышала только Аня. Затем, хлопая ее по плечу и протягивая записку, Оля с завистью говорила:

— Держи. От жениха, — добавляла она со злостью.

«Когда я вырасту, женюсь на тебе», — обещал Кшиш Ветрогон. Буква «у» выходила из-под его пера, как птица с раненым крылом. От этого «вырасту» Ане становилось тепло.

Возвращаясь домой, Аня старалась не наступать на зазоры между квадратами тротуарной плитки — чтобы не случилось несчастья. Она подпрыгивала от радости, потому что был май, ей было почти девять лет и она пребывала в счастливой влюбленности.

— Кшиш обещал, что женится на мне, когда вырастет, — объявила она родителям во время ужина.

В тот день на ужин были макароны с творогом. Ее сестра вытаскивала вилкой самые длинные и, спрятав один конец за щекой, всасывала с легким свистом.

— Пусть она не балуется за едой, — сказал отец маме.

— Не балуйся за едой. — Мама сделала замечание сестре Ани.

— Когда я вырасту, выйду замуж за Кшиша, — проговорила Аня.

Ее сестра со вздохом отложила вилку:

— Я по-другому есть не умею.

— Пусть она сейчас же перестанет, иначе я выйду из-за стола, — пригрозил отец.

— Когда я вырасту… — еще раз попыталась Аня. Ее сестра всосала макаронину.

— Я же сказал, — произнес отец и встал.

— Видишь, что ты натворила! — рассердилась мама, дав подзатыльник сестре Ани.

— Мамуля, — опять начала Аня, — Кшиш…

— Пойди и попроси у папы прощения, — сказала мама ее сестре.

Сестра встала из-за стола, наклонилась над кастрюлей и схватила длинную макаронину. Она скользнула как живая и исчезла у нее во рту.

Аня насыпала в тарелку сахару. «Я люблю тебя». Макароны с творогом и сахаром лежали в тарелке светлой массой. «Больше всех на свете».

— Перестань баловаться за едой! — крикнула мама Ане.

«Я люблю тебя больше всех на свете». «Когда я вырасту, женюсь на тебе».

Кшишу Ветрогону было восемь с половиной лет. Ему никогда не стало больше. Столько лет ему было, когда он повис на прутьях забора, по которому проходил.

Забор был покрашен серой краской — его родители на своем старом «мерседесе» привезли ее из-за границы, не платя пошлины, а просто спрятав в запасном колесе. Они везли ее из Берлина со средней скоростью девяносто километров в час.

Незадолго до того, как Кшиш повис на частоколе забора, его родители разбились в автомобильной катастрофе на дороге Пултуск — Вёнзовница, превысив допустимую скорость шестьдесят километров в час.

Отец Кшиштофа Ветрогона, не заметив знака «Дорожные работы», врезался в каток. Каток стоял на обочине дороги — его оставили без присмотра рабочие, ушедшие в только что открывшийся сельский магазин. Им просто необходимо было утолить сильнейшую жажду, мучившую их с раннего утра, когда они приступали к работе.

Для того чтобы объяснить невероятный факт, почему Кшиш Ветрогон так рано осиротел, следует добавить, что родители на «мерседесе» спешили в больницу, где умирала от краснухи их дочка, младшая сестра Кшиша. Она, впрочем, умерла, так и не узнав, что стала сиротой. Хотя в Польше краснуха давно не считалась неизлечимой болезнью, девочкам делали от нее прививки в пятнадцать лет.

Кшиш же узнал, можно сказать, обо всем сразу, что, собственно, и позволило ему лазить по заборам без страха: ни мать, ни отец уже ничего не могли ему запретить.

Через пару месяцев после гибели родителей и смерти сестры Кшиш подарил свое перо Ане. «Вместо обручального кольца, — сказал он. — А колечко куплю тебе, когда вырасту».

После этого объяснения он ушел из школы на час раньше. Его позвали ребята из параллельного класса, у которых раньше закончились уроки. Кшиш, упиваясь свободой и ощущая утомление от жалости, проявляемой учителями и бабушкой, смотревшей сквозь пальцы на его поведение, решил пропустить последний урок — а был это урок рисования — и пошел играть «в блинчики».

Смысл этой игры заключался в собирании плоских, отшлифованных водой голышей и бросании их в речку таким образом, чтобы они не тонули, а подпрыгивали и скользили по водной глади.

Итак, сначала Кшиш Ветрогон с друзьями кидал камешки, а когда стемнело, пошел домой напрямик — по забору из металлических прутьев, на которых и повис. Один из прутьев прошел сквозь его бок, легко проскользнув между ребрами, другой вонзился в плечо… Кшиш был еще жив, когда приехала «скорая».

Помощь вызвала соседка Кшиша, услышавшая его единственный, отчаянный крик. К несчастью, врач не смог ничем помочь, кроме обезболивающей инъекции. Он делал укол, стоя на плечах водителя «скорой», ведь Кшиш висел высоко. Прутья ограды были заострены наподобие наконечников индейских стрел. Тело его прошло сквозь них легко, но освободиться он не мог. Вызванный пожарный отряд приехал со специальным оборудованием для резки металла, не исключено, что именно с тем, которым вскрывали «мерседес» родителей Кшиша, чтобы извлечь их тела. Прутья были чугунными и толстыми, и их распиливание отняло довольно много времени.

Кшиш тем временем с высоты полутора метров наблюдал за суетящимися вокруг него — а точнее было бы сказать под ним — людьми и ощущал удивительное блаженство. Хотя в первое мгновение он боялся, но после укола ему стало легко и страх прошел. Его внимание привлекала лысеющая голова врача. Пожалуй, он впервые смотрел на взрослых сверху. Нет, не впервые. Кшиш вспомнил, что однажды ему уже довелось видеть затылки взрослых, отца, державшего его на плечах, когда они все вместе откуда-то возвращались. На плечах у мамы сидела его сестренка. Особенно смешными сверху казались носы, они были совершенно иными. Сейчас ему представился случай увидеть носы других людей. Не нравилась ему вся эта суета, но, если уж стал участником происходящего, он решил воспользоваться случаем, чтобы рассмотреть все как следует. Шлемы пожарных сверху были похожи на созревшие боровики, блестевшие на ярком солнце. Кшишу приходилось щуриться при взгляде на их каски. Макушка доктора была розовой, волосы забавно обрамляли ее, словно неаккуратная, тонкая веревка. Почему у врача такая розовая макушка? У папы была густая шевелюра темных волос, и в последний раз, не считая того случая, когда Кшиш находился высоко, он держал папу за слегка обросший щетиной подбородок. Сверху отец выглядел смешно, особенно его нос, будто нелепо расплющенный треугольник. Тогда отец держал Кшиша за ноги, а сейчас он не ощущал его рук, у него кружилась голова, ноги онемели, а на земле, под ногами водителя «скорой», лежал его зашнурованный парусиновый ботинок.

Голова Кшиша Ветрогона становилась все более тяжелой, но боль наконец прошла. Пожарные поставили лестницу и вытащили его одним движением вместе с двумя спиленными частями заборных прутьев. Заботливые руки поддерживали его как совсем маленького ребенка. Он вспомнил, как однажды уснул в автомобиле, а отец взял его на руки. Однако тогда он уже проснулся и мог бы идти сам, но отец все держал его на руках, думая, что сын спит, и нес его на второй этаж. Кшиш просто притворялся спящим. И сейчас он решил сделать вид, что не может двигаться, приказал своему телу быть бессильным. Небо над головой становилось все более прозрачным, не было необходимости прищуриваться, ведь он уже в крепких объятиях отца. И в теле появилась такая приятная усталость. Скоро будет ночь, он уснет, а мама, как обычно, придет к нему, чтобы перекрестить перед сном. Он сможет заснуть, и будет спать, и выспится на всю свою жизнь.

Когда крепкие руки положили Кшиша Ветрогона на носилки, с забора спорхнул ангел. Он был высоким и стройным, хотя кроме Кшиша его никто не заметил.

Ангел встал у дверей «скорой». Кшиш на мгновение открыл глаза и улыбнулся ему. У ангела было лицо отца, он тоже улыбнулся и подмигнул в ответ. Кшишу хотелось улыбнуться еще раз, но он вспомнил, что должен притворяться спящим и бессильным. Затем двери «скорой» закрылись, и машина с включенной сиреной двинулась по улице Святой Барбары.

Когда Аня узнала о смерти Кшиша Ветрогона, ей было почти девять лет, у нее были светло-рыжие косички, закрепленные резинками из старой велосипедной покрышки. Это случилось на следующий день, на первом уроке математики. В классе было шумно, но Аня опоздала на урок и ничего не знала. Учительница потребовала тишины, пару раз постучав по столу линейкой.

Аня смотрела на учительницу с удивлением. Математичка была доброй и не злилась, даже когда Бартэк не мог сложить простые числа. Сейчас учительница выглядела взволнованной. Аня, не вытащив тетради, осторожно положила ранец на стул. Она смотрела на совершенно изменившуюся в лице учительницу, заговорившую о Кшише. О том, что его больше нет. Что он больше не придет в школу. Что они должны с ним попрощаться. Она говорила ужасные, невозможные вещи, а Аня смотрела на ее движущиеся губы, на появлявшиеся между ними зубы, один из которых был кривой… Аня никогда раньше его не замечала. А учительница продолжала произносить чужие, страшные слова:

— Больше никогда… навсегда…

Но Аня знала, что все это самая настоящая глупость. Еще вчера Кшиш дергал ее за тонкие косички, и это когда-нибудь снова повторится. Не обязательно сегодня, ведь его действительно сейчас нет. Может быть, бабушка перевела его в другую школу. Но недопустимо, совершенно невозможно говорить маленькой девочке такие вещи! Кшиш еще не раз дернет ее за косички, а она будет делать вид, будто ничего не произошло. Потому что Кшиш ее любил, а она любила Кшиша.

— Кшиш был уже мертв, когда его сняли с забора, — продолжала учительница. — И для вас это должно стать важным уроком, чтобы вы никогда не делали того, что может быть опасным. А ты, Антэк…

Кшиш ходил по забору? Он всегда был самым смелым мальчиком в классе. Но по этому забору, этому железному ограждению нельзя было ходить. Он никогда не сделал бы такой глупости!

— …я видела, как ты перебегал улицу. Мне ужасно жаль, что в такой момент… — говорила учительница.

Аня схватила ранец и встала.

— Сядь, Аня, — велела учительница. И тут Аня крикнула:

— Зачем вы нам это говорите? Это неправда. Я видела Кшиша перед школой, только что, это все неправда, он еще у ворот стоит!

Дети бросились к окну, учительница стучала по столу линейкой, но никто не обращал на нее внимания. А Аня открыла дверь и выбежала из класса. Так и надо этой глупой тетке за то, что она сделала! Аня больше никогда не пойдет в школу и не услышит эту учительницу. Человек, который говорит такие глупости, наверняка не сможет научить детей ничему хорошему.

Аня бежала по тротуару в тапочках, ранец бил ее по ногам. Было тепло. С одной косички слетела резинка, и ее волосы развевались, как птичье крыло.

На мрачной лестничной клетке старинного дома слегка пахло гнилью, как в старом подвале. Вот уже через две ступени, совсем скоро, она будет дома, где — правда. Аня стучала кулаками в дубовую дверь, затем услышала быстрые шаги и скрежет открывающегося засова. Она попала прямо в теплые, ароматные мамины объятия.

На следующий день они с мамой уехали в деревню к бабушке и дедушке. В течение мая и почти всего июня через пшеничные поля Аня ходила в маленькую деревенскую школу. После уроков вместе со своей новой подружкой Марысей они бегали на луг пасти корову Мальвину. Девочки переносили колышек, к которому она была привязана, и заботились о том, чтобы Мальвина не паслась там, где растет клевер. Марыся знала, что коровы опухают от этой травы, поэтому девочки держали ее вдали от клевера. Когда они хотели пить, то сосали молоко прямо из ее вымени. Корова становилась спокойной и довольной оттого, что кто-то ее подоил. Молоко было теплое и пахло навозом. Когда им хотелось есть, Марыся угощала Аню толстыми ломтями хлеба. Они катали из мякиша шарики, размягчавшиеся во рту и становившиеся от этого вкуснее.

Если девочки уставали, то ложились на траву и смотрели на облака. Порой облака бежали по небу, как дикие, сорвавшиеся с цепи собаки, заставляя девочек придумывать истории и по очереди рассказывать их друг другу.

Как-то раз Ане захотелось рассказать Марысе о Кшише Ветрогоне, но подружка сказала, что такой фамилии не бывает, это вымысел, персонаж из сказки, и Аня к концу лета в это поверила.

Потом в деревню приехала ее младшая сестра. А когда лето прошло, за девочками прибыл отец и отвез их в новую квартиру в другом городе.

Аня больше никогда не возвращалась в прежнюю школу, в которой ее так ужасно обидели.

Аня взрослела, светлые пряди над ушами потемнели и приобрели бронзовый оттенок, светлый, но все же действительно бронзовый, похожий на кожуру очищенных каштанов.

Однажды ей обрезали кудряшки, и ее волосы стали укладываться волнами. Из девочки она постепенно превращалась в женщину. И хотя внешне ничего особенно не изменилось и даже груди еще не увеличились, мама как-то сказала: «Ты становишься женщиной». В это время главной заботой Ани была проверка, начались ли кровянистые выделения: ей не хотелось, чтобы кто-то заметил это раньше ее. Она быстро к этому привыкла. Но самой главной проблемой долго оставалась ее девчоночья грудь. Одна подруга сказала, что для увеличения груди хорошо есть яйца. Тогда Аня все сэкономленные деньги стала тратить на яйца и втайне от родителей ела их утром, днем и вечером. Другая подружка посоветовала делать массаж круговыми движениями в том месте, где должны быть груди. Каждый день под душем Аня до боли массировала себя жесткой массажной щеткой. Кожа вокруг сосков краснела, но грудь оставалась плоской как доска. Она удвоила употребление яиц. Мама, застав ее однажды за массажем груди, вскрикнула:

— Что ты делаешь, детонька?

Но Аня уже не была ребенком и хотела иметь настоящую женскую грудь. Любой ценой.

Она стала втирать в грудь оливковое масло, а жесткую щетку заменила губкой. Но и это не помогло.

На каникулах Аня забыла о груди. Она научилась прыгать в воду с трамплина головой вниз, собирать раков ночью при свете фонарика, ловить ночных мотыльков и закреплять на подставке так, чтобы не сломать крылышек и не повредить нежной пыльцы. Она босиком бегала по лесу, завороженная мягкостью мха и жесткостью хвои, взбиралась на вековые сосны, низкие и раскидистые ветви которых манили к себе. Она наблюдала за головастиками и жуками. Все это затмило так волновавшую ее раньше проблему груди. Из каштановых волос Аня делала хвост, в котором застревали иголки сосен и можжевельника. Она совсем забыла, что хотела стать женщиной.

Во время тех каникул Аня писала открытки вечным пером Кшиша Ветрогона: «Шлю сердечный привет. Аня».

А когда вернулась в город, ее груди потяжелели, и ей сразу же пришлось купить лифчик большего размера. Теперь она стеснялась, что выглядит так неестественно, не могла свободно бегать из-за боли при каждом подпрыгивании и насмешек одноклассников, заметивших перемену и кричавших ей в коридоре: «Му-уу!»

Ей вновь захотелось стать девочкой, которую дергал за косички Кшиш Ветрогон, но, к сожалению, было уже поздно.

Она спрятала вечное перо в правый ящик письменного стола — оно пачкало пальцы, и мало кто уже писал такими перьями. Отец купил Ане шариковую авторучку. На ней было написано, что такое интеграл и что об этом стало известно двести лет назад.

Но когда порой по вечерам в комнату влетали неосторожные ангелы, ей казалось, что она слышит откуда-то сверху тихий шепот:

— Я люблю тебя больше всех на свете.

ЛЮБОВЬ И УБИЙСТВО

Агате К.

I. Миллионер Джон Уэйт

Нотариус протер очки.

— Я не совсем понимаю, зачем ты это делаешь, — сказал он. От смятения в его горле появился комок. Ему не платят за комментарии. Он работал на господина Джона Уэйта уже пятьдесят лет. Нотариус знал, что пожилой миллионер ужасно страдал, но составленное завещание безмерно его удивило.

Джон Уэйт приоткрыл глаза. В них появился юношеский блеск. Он всегда говорил тихо, но сейчас его голос звучал как гром.

— Они еще пожалеют! — Бледные губы старика растянулись в усмешке. Боже, он почти кричал! — Они на меня охотятся. Выжидают, гиены. И ничего не могут для меня сделать, ничего! Я все знаю! — Джон приподнялся на локте. — Банда эгоистов! Они только о деньгах и думают! Всегда! Мой внук Питер проиграл тридцать тысяч долларов и смеет после этого приходить ко мне за чеком! Он был достаточно взрослым, чтобы сделать этой Гариетт ребенка, но ответственности нести не хочет! Вечный мальчик в коротких штанишках! Но на этот раз — нет!

Нотариус не знал, что делать. Ни разу за пятьдесят лет их знакомства миллионер Джон Уэйт не позволял себе критиковать собственную семью. Он продолжал протирать очки, как будто желая проделать в стекле дырку.

— А Диана? Единственная внучка… — продолжал миллионер. — Ухажер бросил ее, когда узнал, что она ничего от меня не получит! И она предъявляет мне претензии — глупая, глупая, трижды глупая! Диана многое бы отдала, чтобы получить деньжат и броситься в его объятия! Ишь, какая влюбленная! А ее мать… стоит за нее горой… Пришла и заявила, что я разрушил жизнь ее дочери… Я видел ее взгляд… Она на все способна, поверь мне…

Нотариус сидел неподвижно, словно его разбил паралич.

— Но никому ни слова! Ни слова! — Джон крепко его схватил, так сильно, как мог сделать тяжело больной человек. — У них очень мало времени… Я должен быть осторожным и бдительным… Ты помнишь о профессиональной этике?

Нотариус надел очки и осторожно отвел руку Уэйта. Он совершенно не ожидал, что пожилой человек перед смертью обременит его сведениями о какой-то тайне.

— Можешь на меня положиться.

— В таком случае договорились. Если ты меня подведешь, то не получишь двухсот тысяч долларов. Я подстраховался.

Миллионер Джон Уэйт захохотал, его лицо исказилось от спазматических судорог.

— А зять… Этот идиот не знает, что мне известно о его романе с мисс Пилар. Глупец! Только кретин может думать, что двадцатидвухлетняя медсестра на самом деле, не думая о выгоде, любит пятидесятилетнего мужчину, который ожидает, что очень скоро разбогатеет! Ха, ха, ха! Я им все карты спутаю! — Он умолк, откинулся на подушку, затем посмотрел прямо в глаза нотариусу. — Спасибо тебе за все эти годы. Теперь уходи и, согласно договоренности, вернись через месяц. Меня тогда уже может не быть на этом свете…

Нотариус вздрогнул:

— Не говори так. Врачи считают, что… ты еще поживешь.

— Не в такой семейке. Эгоисты. Верь мне и будь бдителен. Действуй по моим указаниям — не пожалеешь.

Нотариус встал. Ему не хотелось верить в то, что сказанное стариком — правда. Он знал дочь Уэйта, Кэти, с детства. Он присутствовал на ее свадьбе с Крисом, видел, как росли их дети, Диана и Питер. Конечно, он заметил, что медсестра появлялась в поле зрения Криса чаще, чем это было необходимо. Знал он и о том, что у Питера были неприятности, — случалось, он играл в казино до самого утра. Больше всего ему было жаль Диану. Ее помолвка продлилась недолго, но как она была влюблена! Действительно, после разговора с господином Уэйтом жених уехал, оставив короткое письмо:

«В настоящее время я не могу обеспечить тебе жизнь, к которой ты привыкла. Ты заслуживаешь лучшей партии. Я буду ждать в течение полугода, быть может, ситуация к тому времени изменится».

Некрасивое письмо от жалкого человечишки. Диана, несмотря на то, что прошло уже полгода, не смогла простить деду его роли в разрыве помолвки.

Но Кэти? Ласковая, добрая Кэти? Она не смогла бы обидеть отца.

Джон Уэйт сделал глубокий вдох, и его голос стал тише: