Глава 9

Лия Браунли проснулась с таким ощущением, как будто у нее во рту полно дряни из сточной канавы. Сегодня она проснулась уже в третий раз.

В первый раз Лия проснулась, когда Артур стал собираться на свой рейс. Шум, издаваемый вставшим Драчуном, действовал на нервы, как наждачная бумага. Потом Драчун уехал на работу. И вот теперь ее разбудили всплески воды – работал механик по ремонту плавательных бассейнов.

Можно вставать.

Коробка с таблетками лежала на прикроватной тумбочке, у ног фарфорового клоуна Пепе. Две ячейки для таблеток были пустыми. Сегодня третье число, третий день борьбы.

Лия пересыпала таблетки из ячейки в ладонь, потом снова вернула их в коробку. Десять тридцать, можно подождать еще один час. Кажется, Оскар Уайльд сказал, что ада не существует. В течение месяца можно привыкнуть к чему угодно.

Она продержалась без таблеток уже сорок восемь часов, двое суток без спиртного. Через месяц она привыкнет обходиться без них.

Не надо думать про месяц, это целая вечность. Легче делить время на часы. Она продержалась уже сорок восемь и еще три часа сегодня. Надо отсчитывать время по шестьдесят минут. Так, сейчас десять тридцать, надо потерпеть до одиннадцати тридцати. Шестьдесят раз по шестьдесят секунд Потом будет видно.

Лия почистила зубы, приняла душ, причесалась. На все ушло пятнадцать минут, осталось еще сорок пять.

Кофеин и сахар должны помочь, годится любая помощь. Она спустилась вниз, достала из холодильника банку кока-колы, поставила на плиту воду для растворимого кофе. Хорошо бы выпить кофе во дворе, но там этот механик. В окно было видно, как он возится с фильтром. Голова как розовый шар. Когда станет жарко, ему придется надеть шляпу. Лысые должны носить головной убор, не то солнечный удар… Жалко, что он такой молодой и уже лысый. Он выглядит молодым, плечи у него мускулистые, не то, что у мужа.

Одиннадцать десять, еще двадцать минут. Чем бы заняться?

Лия вымыла чашку. Что еще? Горничная придет в двенадцать, а пока надо заняться спиртным. Она достала из бара бутылку джина, отлила половину в раковину, смыла горячей водой. Полбутылки с утра и полбутылки вечером. Неужели она пила так много?

Да, именно так.

Нагнувшись над раковиной, она принюхалась. От запаха джина потекли слюнки. Да, она пила именно столько.

Одиннадцать двадцать пять, еще пять минут. Лия хорошо себя чувствовала. Она сильная. Не надо ждать, пора действовать! Лия бегом поднялась в спальню. Она смогла пробежать по лестнице вверх, впервые за последние несколько месяцев. Или несколько лет?

Чтобы избавиться от капсулы, пришлось слить воду в унитазе три раза. Таблетки тонут сразу, а капсулы плавают. Все, целый день придется продержаться без таблеток. До завтрашнего дня она многое обдумает. Но, прежде всего, необходимо дожить до завтрашнего дня!

Смесь кока-колы и кофе взбунтовалась в желудке, ее стошнило.

Глоток джина перебьет вкус желчи во рту, успокоит желудок. Но она знала, что на глотке не остановится.

Она еще раз почистила и сполоснула зубы эликсиром. Запах эликсира! Уже несколько лет эликсир перебивал запах спиртного, теперь же эликсир должен компенсировать отсутствие спиртного. Эликсир и мята.

Ни муж, ни Драчун ничего не знали. Они все еще думают, что она не может без спиртного и таблеток. Несколько лет они сковывали ее, как невидимые цепи. Но скоро она станет свободной. Они не знают, как она борется за свою свободу. Пока не знают. Они узнают потом, когда она станет сильной и уйдет от них, уйдет навсегда.

Начались судороги. Сегодня они длились меньше, чем вчера. Она даже не упала на пол.

Лия оторвала пальцы от прохладной фаянсовой раковины и вытерла влажной тряпкой пот с лица. Она смочила плечи и шею духами «Белые плечи». В духах был спирт. Говорят, алкаши иногда пьют лосьон для бритья. Лучше потуже закрутить пробку на флаконе с духами.

В кухне Лия приготовила себе коктейль «Безалкогольная Мария». Он содержит витамины. Если добавить побольше томатного и острого соусов, коктейль становится похожим на…

Механик все еще копался в бассейне, скоро придет горничная. Люди преследовали Лию, именно поэтому она отгораживалась от них с помощью спиртного. Если она выздоровеет, то уедет туда, где нет людей. Когда она одна, ей не нужно спиртное. Пожалуй, домик на утесе, с видом на океан. Персональное гнездышко, с розами или глицинией. Высокие стебли люпина будут охранять ее, как солдаты. Она будет копаться в саду, в джинсах и свитере с засученными рукавами. Вечером она выйдет в сад, будет вдыхать аромат цветов и трав. Лучше всего чебрец и – как его? – майоран! А как выглядит растущий майоран? Ладно, решено, чебрец, майоран и мята.

Скорее бы ушел этот механик, чтобы она могла побыть во дворе до прихода горничной.

Пока надо приготовиться. Она поднялась в спальню, нашла в комоде свой старый купальный костюм. Она все еще влезала в него. Сколько же времени она не плавала? Она никогда не любила плавать и загорать. Духи «Белые плечи» для ее белых плеч. Духи и гладкая ровная белая кожа. Порядочная дама может показывать плечи. Именно этим она и сразила Артура, который женился на леди с белыми плечами. Лия посмотрела в зеркало и пожала плечами. Тогда, в молодости, она часами отрабатывала этот жест. Она старалась не смотреть на появившиеся легкие морщинки у груди. Ничего, зато у нее белые и гладкие плечи.

Бедный скобарь Артур! Его было так легко обмануть. В ней он нашел именно то, что она показала ему – даму, которой он мог гордиться, шикарную хозяйку дома. Ему нужно было только это. Дурак! Все нувориши большие дураки, их легко подловить на бостонском акценте и приличных манерах. Он так и не понял, что ее и его родословные различались только направлением развития – он шел в гору, ее семья беднела.

Любила ли она его? Сейчас было трудно сказать наверняка. Пожалуй, она и любила, но только до медового месяца.

Ее мать рассказала, что интересует мужчин во время медового месяца. Странно, но она по-своему ждала этого. Потом все кончилось.

Она надеялась, что между ними постепенно возникнут романтические отношения Понемногу ее девичьи страхи улягутся, и они погрузятся в таинственный водоворот, который сблизит их, подарит им бесконечную радость.

Все было иначе.

Она была готова исполнить свой долг, но мужу этого было мало, он требовал от нее чего-то неприличного. Другие мужчины так не поступают, не правда ли? Это же невозможно!

Хлопнула входная дверь. Ровно двенадцать часов. Лия накинула халат, пора во двор, там можно посидеть в темных очках, тогда никто не заметит, что в ее глазах давно уже нет былого блеска. Прислуга никогда не осмеливается смотреть в глаза хозяевам!

– Доброе утро, мэм! – сказал механик по ремонту бассейнов, приложив руку ко лбу. Рука была широкая и желтая, почти изуродованная.

– Вы новенький?

– Да, мэм. Меня зовут Ронни Смай, работаю первую неделю.

– Ну и как, все в порядке? – спросила она, кивнув в сторону бассейна. – Все прекрасно, мэм, все в порядке.

– Так вы скоро закончите?

– Совсем скоро, мэм.

– Ну и хорошо, – сказала Лия, усаживаясь в шезлонг и запахивая халат. Механик был такой… мужественный.

Она подняла с земли журнал и спрятала за ним лицо. Журнал был такой… один из тех самых, на него подписался Драчун. Она швырнула журнал в сторону. Механик не смотрел на нее, но ей показалось, что он ухмыляется. Она откинулась в шезлонге и решила забыть про механика. И вообще, не важно, о чем думает прислуга. Одна из плит во дворе была перевернута, мускулистый механик что-то крутил, наверное, кран. Он работал одной рукой, в другой сжимал маленький мячик. Странный человек. А может быть, ей лучше поспать?

– Все в порядке, мэм.

Лия посмотрела на него. Его плечи блестели от пота, от него пахло мужским запахом.

– Спасибо, и до свидания.

Вообще-то он какой-то странный, запах оставался и после его ухода. Если задремать… Через десять часов наступит время ночного сна, потом четвертый день… Лия находилась в том странном состоянии, между сном и бодрствованием, когда мысли легко превращаются в сны, и наоборот, когда мысли цепляются друг за друга, как плечики в шкафу.

В воздухе оставался острый мужской запах, похожий на запах ее мужа, когда он настаивал на том, чтобы она – Лия вспомнила его искаженное лицо, нависшее над ней, вновь услышала звериное рычание, исходившее из горла. В ее воображении чья-то рука схватила мужа за дряблое плечо, отбросила в сторону. Рука была широкая и желтая.

Глава 10

У Джона Томса был списочек.

В то утро груди Нади Шумы были какими-то тяжелыми. Тяжелее обычного, тяжелые и распухшие, с вздутыми и болезненно-мягкими сосками. Наверное, скоро месячные. В период менструаций она иногда просыпалась ночью от пульсации крови в грудях. Надя осторожно приняла сидячее положение, поддерживая руками драгоценный груз. До полного пробуждения грудных и спинных мышц груди тянули вниз, как подвешенные гири, из-за этого приходилось подниматься осторожно, чтобы не нарушить равновесия тела. Она наклонилась вперед, свела плечи, прижимая прелести друг к другу, чтобы один гладкий шар касался и скользил по другому при каждом вдохе. Надя любила их, ненавидела их. Они требовали от нее многого, но и взамен многое давали. Про себя она всегда называла свои груди «они». Они принадлежали ей, и в то же время не были частью Нади. Они были другими, не такими, как ноги или лицо.

Когда-то она была маленькой, тощей девочкой. Такой маленькой, что на нее совсем не обращали внимания, дети просто не замечали ее. Никто не замечал ее, кроме братишки. Слепой Ли не мог видеть, какой она была глупой и заурядной. Мама с папой считали ее замечательной, поскольку она постоянно занималась несчастным слепым братишкой. Но не все считали ее такой. С Ли было хорошо играть, он не знал, что Надя некрасивая, тощая и неинтересная, как кусочек свиного сала в банке консервированных бобов.

Потом «они» выросли, причем выросли не постепенно, как у всех девочек. Надя помнит, что в один день она была плоскогрудой, как мальчик, а потом они вдруг распухли, раздулись, словно слишком туго надутые воздушные шары. Неожиданно выросшая плоть была почти твердой, она растягивала кожу, болезненно принимая нужную ей форму.

Несколько недель она почти не спала, боясь, что они за ночь вырастут так, что кожа на них лопнет.

В тринадцать лет, когда началось ее созревание, они казались инородными телами, ненужными грузами. Наде стало трудно бегать, даже садясь и вставая, она вынуждена была делать необычные телодвижения. Потом она научилась откидываться назад, поддерживать их грудной клеткой, грудные мускулы окрепли и стали справляться с новой нагрузкой.

Кстати, о беге. Раньше она любила бегать, ветер трепал ее волосы мышиного цвета, гладил щеки. Длинные ноги заставляли сердце и легкие работать с нагрузкой. Для бега необязательно иметь друзей и подруг, достаточно тропинки.

С приходом пышной женственности бег стал стыдливым, секретным занятием. Даже прочные хлопчатобумажные лифчики, которые покупала ей мать, не могли удержать их от раскачивания, вызывая мучительно-приятное ощущение от трения о ткань. Она добегалась до того, что соски растерлись до крови. Мать заметила это и применила успокоительную мазь, чем нечаянно навела Надю на мысль предаться тайному самовозбуждению.

«Они» принесли ей ощущение стыда. Стыдно стало с самого начала, когда Надей неожиданно стали интересоваться девчонки и мальчишки. Девчонки считали, что она повзрослела и знает все женские секреты, мальчишки жадно рассматривали ее, их пальцы так и тянулись к «ним». Рядом с Надей мальчишки начинали странно дышать. От этого Наде хотелось убежать подальше и спрятаться, или обнажиться до пояса, причем оба желания она испытывала одновременно.

Она оставалась прежней Надей с «этими штуками» на груди. Но все почему-то интересовались не самой Надей, а только «ими».

Раньше на Надю мало обращали внимания, когда выросли «они», у нее появились друзья и враги. Раньше было спокойнее, никто не говорил громко, чтобы все слышали: «Смотрите, вот идут „буфера“». Начались «грудные» шуточки, которые ей приходилось выслушивать.

Надя стала носить толстые свитера и свободные платья, днем «их» удавалось немного скрывать. Но зато ночью… По ночам Надя играла своими пышными формами, иногда это продолжалось до рассвета. Днем они мешали, давили на лямки лифов так сильно, что на плечах появились выемки, от которых боль отдавалась в лопатках. К вечеру она начинала их ненавидеть, всерьез подумывала о хирургической операции, чтобы от них избавиться. Но с наступлением вечера, в теплой ванне, под простыней она мирилась с ними, они становились друзьями и любовниками. У Нади была школьная подруга Рована, которая относилась к ним равнодушно. Рована носила темные платья, доходившие до высоких ботинок, и косы до пояса. Она ела отруби и не признавала мытья ног, считая, что все проблемы в мире можно решить с помощью щедрой любви и широкого применения навоза. Девочки дружили до тех пор, пока Рована не встретила мальчика с сальной косичкой и прыщами на лице. Почему-то Джанис напомнила Наде подругу ее детства. Зазвенел будильник, поставленный на более раннее время. Сегодня был особенный день для нее и для «них». Во-первых, с утра необходимо провести специальную процедуру, без которой они целый день будут напоминать о себе.

Она взяла детский крем.

Когда «они» успокоились, Надя встала с кровати, откинула простыни, чтобы просохло влажное пятна Теперь упражнения – сжать кулак, надавить на «них», передышка. Затем проверка с помощью карандаша. Поднять грудь, подложить карандаш, опустить грудь. Карандаш упал. Повторить все сначала. Когда-нибудь наступит время и карандаш перестанет падать, это будет означать старение.

Теперь пора в ванну. «Они» требовали растирания мочалкой, грубой, но это «им» нравилось. «Подождите, – подумала Надя, – вас ждет Сюрприз». Неважно, для кого приятный сюрприз, для Нади или для «них», она иногда могла спутать. Она любила выставлять их в наилучшем виде. Надя предпочитала думать, что этого требуют «они». Наибольшее искушение наступало тогда, когда она была наедине с Дунканом. Она испытывала тайное возбуждение, наклоняясь над ним, а «они» свободно провисали, натягивая блузку… «Они» ничего не понимали, «они» были прекрасные, но такие глупые!

Надя насухо вытерла полотенцем тело и «их», посыпала на кожу ароматный тальк. «Они» проявляли нетерпение, но она не спешила, поддразнивая их. Уже давно она – или «они»? – искали лифчик с открытыми чашками. Но ее размера не было. И вот она получила от торговой фирмы, сделала заказ по почте, бандероль пришла вчера. Изделие лежало на туалетном столике.

Надя села, посмотрела на пакет. Странно, почему он аккуратно разрезан? Это, наверное, вы сделали? – спросила она, гдядя «них» в зеркало.

Папиросная бумага в пакете была смята. А вот и лифчик, кружевной, белый, деликатный. Незаметная пластмассовая прокладка придавала форму чашкам. Надя втянула живот, застегнула лямку на талии. Ее руки слегка дрожали, когда она стала надевать на «них» чашки, слегка натягивая их вверх.

Она нахмурилась, «Их» коснулось что-то холодное, «они» стали терять чувствительность. На белом материале появилось красное пятно, превратилось в каплю крови, которая упала на пол. Капли перешли в струйку, Она прижала «их» руками, «они» были холодные, липкие, безжизненные. Красное текло по ее телу, собиралось в лужицу у пупка, текло между ног. Надя сделала глубокий вдох, почувствовала, как боль резанула поперек грудной клетки. Ее руки упали, она продолжала сидеть, глядя в зеркало, чувствуя, как вместе с кровью из нее вытекает жизнь.

Глава 11

У Джона Томса был списочек.

Кармаджен почесал брови кривым ногтем большого пальца, от чего в миску с готовым обедом, купленным в закусочной Крафта, посыпались мелкие белые чешуйки перхоти. Он еще раз размешал содержимое миски и разлил в две тарелки. Это были две последние тарелки от сервиза, подаренного товарищами по работе на химическом заводе в день его свадьбы с Патрицией. Это было давно, еще до того, как «Пластикорп» купил их завод.

Каждый раз, глядя на Питера, он вспоминал Патрицию. Нет, не потому, что он был похож на девочку, скорее наоборот. В возрасте пятнадцати лет он весил двести пятьдесят фунтов. Сын был широкий в плечах, мускулистый, весьма упитанный мальчик. Он был похож на мать глазами, но не их блеском, а цветом и формой. И еще он, как и мать, любил музыку. Сейчас раздавался треск барабана, играл ансамбль «Восемнадцать-двенадцать». Сыну всегда нравилась эта мелодия, еще с тех пор, когда он был совсем крохотным. Особенно он любил заключительные аккорды с пушечной пальбой. Раньше Питер плакал до тех пор, пока они не ставили пластинку с этой музыкой. Сейчас он стал большим и научился терпеливо ждать, пока не начнется пушечная пальба. Да, он более терпелив, чем его мать, но глазами он похож на нее.

Где сейчас Патриция? Может быть, она теперь счастлива… Он искренне желал ей счастья.

– Она не останется с тобой, Джек, – говорили ему коллеги.

Это было очень давно, когда людей еще интересовало его имя.

– Нет, она не останется с тобой, слишком велика разница в возрасте, тридцать лет. В сорок лет она будет еще в соку, а ты станешь старым семидесятилетним хрычем. Запомни, ничего у вас не получится.

Он до сих пор думал, что у них могло получиться, если бы жизнь сложилась по-другому. Она не блистала умом, но и он не был гением, зато он был надежным мужем. Патриции нужен был кто-нибудь надежный, чтобы на него можно было положиться. Да, они могли бы поладить…

А потом родился Питер. Роды были трудными, хотя она и хотела ребенка, нормального ребенка. Но Питер не был нормальным ребенком, и в этом она не была виновата.

Но она могла хотя бы попрощаться с ним.

Питер опять раскачивал свой стул, ударяясь головой о стену И всегда он стучал по одному и тому же месту, от этого в стене появилась ямка.

– Ну, начинай, сынок. Макароны с сыром, твои любимые.

Питер в ответ согласно хрюкнул.

Когда с едой было покончено, отец вытер сыну подбородок и сложил посуду в раковину. Дорога до школы не занимала много времени, от школы до «Пластикорпа» было немного дальше. Во время ходьбы было удобно думать.

Кармаджен вспомнил сегодняшний сон. Опять этот сон! Он причинял больше боли, чем плохо гнущиеся колени и пальцы. Он уже научился спать, не обращая внимания на артрит, но не мог спокойно относиться к этому сну.

Кармаджен начинал свой трудовой путь курьером и ездил на старомодном велосипеде. От гордости он надувался, как петух, потому что знал все улицы и закоулки города. Правда, тогда город был намного меньше.

Чаще всего он совершал рейсы между больницей и мастерской Доббса, который ремонтировал и точил хирургические инструменты. Там работал молодой парень, звали его, кажется, Брайан, он был на год старше Джека. Они подружились, Брайан работал подручным. Однажды Брайан продемонстрировал свое мастерство – он показал, как надо проверять, остро ли заточен хирургический инструмент. У Брайана была какая-то рамка, на которую он натянул кусок замши, настоящей хорошей замши, тонкой, как бумага. Когда кожа была натянута туго, как барабан, он взял один из заточенных ножей с острым кончиком, взял осторожно, за ручку. – Никогда не касайся лезвия, Джек, – сказал Брайан. – Они такие острые, что моментально отхватят тебе пальцы.

Брайан держал нож двумя пальцами, большим и указательным. Он держал нож так деликатно, что тот покачивался. Затем он осторожно приблизил нож к коже и отпустил его. Нож прошел сквозь кожу, разрезав ее своей тяжестью. Слышен был тихий свист разрезаемой кожи, и все. А весил нож не более унции.

– Пожалуй, хорошо заточено, – сказал Брайан.

– А для чего такой нож? – спросил Джек.

– Это глазной нож, им режут глаза.

При одной мысли об операции у Джека заслезились глаза. Но тогда он быстро забыл об увиденном и ничего не вспоминал, пока через несколько лет не попал на осмотр к окулисту.

– Катаракта, – сказал доктор. – Не волнуйтесь, мы просто срежем ее. Именно тогда он вспомнил Брайана и его манипуляции с ножом. С тех пор он больше не заходил к окулисту.

Зато он видел сон, всегда один и тот же. Он смотрит в белый потолок, простыни туго натянуты, его голова привязана к столу какими-то ремнями. Рядом стоит медсестра с кривыми щипцами, похожими на щипцы для завивки волос, которые были у Патриции. Щипцами они оттягивают ему веко, как будто снимают кожуру с виноградины…

– А теперь разрежем, – говорит доктор. – Разрежем, разрежем.

В руках у доктора нож, держит он его легко, как Брайан, большим и указательным пальцами, нож раскачивается. Его сверкающий кончик опускается к глазу, ближе и ближе, из слезящегося глаза начинают сыпаться искры…

– Держите нож крепче, – пытается сказать Джек.

– Ага! – произносит доктор.

И в этот момент он всегда просыпается.

Кармаджен водрузил очки на нос. На его лице появились две тонкие красные линии, от углов глаз до ушей, на линиях стали набухать красные капли, как перфорация на бумажной ленте. По щекам потекли ручейки слизи, они стали розовыми, потом красными.

Он хотел встать, но спина и ноги не слушались. Кармаджен упал на бетонный пол. Остатки глазных яблок выплеснулись на стекла очков. За каждым испачканным слизью стеклом была видна роговица, похожая на аккуратно разрезанную пополам рыбью чешуйку. Разрезанная роговица медленно погружалась в заливаемые кровью глазные впадины.

Глава 12

Зеркала в женском туалете заливал розовый неоновый свет. Считалось, что в розовом свете женщина лучше выглядит. Но Джону Томсу розовый свет не помогал, он выглядел неважно.

Пластмассовая маска была почти прозрачной, только в отдельных местах из-за толщины она отливала фиолетовым и немного давала искажение. Лучше бы отдельные места были матовыми. Его левый глаз, изуродованный и раздавленный осколками сместившихся костей черепа, был прикрыт большим струпом.

Кровь из носа не шла. Во всяком случае, не шла наружу. Обе ноздри были наглухо залиты горячей пластмассой до того, как носовые хрящи были смяты в комок. Давление, вызванное усадкой пластмассы, раздробило челюсть, несколько зубов было выдавлено из десен. Корень верхнего резца прошел сквозь щеку. Но больше всего доставляли беспокойства нижние коренные зубы, рабочие поверхности которых проткнули кожу и торчали наружу. По лбу проходила неровная трещина, вызванная смещением и последующим наползанием лобных костей друг на друга. Эта трещина походила на простроченный несколько раз шов на толстом пальто. Голова разламывалась от боли.

Джон нашел немного аспирина, но он мало помогал. Другие лекарства тоже не очень помогли бы. Участки кожи без струпьев и ушибов были розовыми от ожога, волдыри начали лопаться. И именно они беспокоили Джона больше всего.

Прозрачная жидкость из волдырей, смешиваясь с розовой кровью и желтым гноем, собиралась в лужицы, которые плескались при малейшем наклоне головы, они доходили уже до верхней губы.

Это напомнило ему старый анекдот про грешников в аду, которые сидят в жидком дерьме до подбородка и говорят друг другу: «Не делай волны!»

Еще немного выделений, допустим, из вскрывшегося нарыва, и он захлебнется. Другая вероятность – маленькое отверстие, через которое он дышит и пьет, закроется коркой. Тогда он задохнется…

Джон сделал невидимое «гнездо» в левой руке и заточил об него отвертку. В руку падала сверкающая стальная стружка, лезвие отвертки превратилось в толстую острую иглу.

Когда он откинул голову назад, жидкие выделения прокатились по лицу, щекоча и покалывая обнаженные мышцы лица. Медленно, осторожно он загнал острие иглы под край маски. Пластмасса была сверхпрочной, но его плоть поддавалась. Игла, прокалывая проход, дошла до лужицы. Он выдернул иглу, двумя руками нажал на гибкую пластмассовую маску. Сквозь прокол прыснул зловонный фонтан.

Повторять операцию, пожалуй, не придется. Мертвые ткани лица поразит гангрена, они загниют. Тогда маска снимется, но вместе с ней отойдет и значительная часть лица.

Джон вымыл руки, смыл раковину. Он достал из кармана брюк записную книжку, скрепленную спиралью, открыл последнюю страницу, где у него был список. Драчуна можно зачеркнуть. Надя? Вопросительный знак. Кладовщика зачеркнуть, за его концом он наблюдал сквозь отверстие в стене. Фиш и Трантон – пока под вопросом, остальные тоже. Он заточил карандаш, задумался. Дункан Хелм и Джанис Колман. Джанис? Он вычеркнул ее, подумал, снова написал. Она пожалела его, тогда он на секунду задумался… Может быть, она не с НИМИ? Нет, он просто расслабился, она с НИМИ, вместе с Надей и другими девчонками из автобуса. Джанис вела себя сдержанно, она, пожалуй, по-своему симпатичная, она ему посочувствовала. Явные суки не смогли подобраться к нему, тогда ОНИ стали пробовать другие методы. Но они опоздали, теперь ИХ штучки не проймут его.

Он подчеркнул имя Джанис.

У него был списочек.

Работая над записной книжкой, он мурлыкал сквозь маленькую дырку в пластмассовой маске:

Глава 13

У Джона Томса был списочек.

Рональд Трантон включил радиоприемник в машине. Раздался шум, похожий на диалог двух отбойных молотков. Кисси опять трогала его радиоприемник! И не подумала даже перевести настройку на какую-нибудь приличную станцию. Современная молодежь!

Они не признают порядка. Он не понимал свою дочь, у нее же все было! Она изменилась тогда, когда началось созревание. В десять лет она любила Баха, ее воспитывали на музыке Рахманинова, Стравинского, Дворжака. А теперь? «Шоколадные зайчики из ада», «Слепые пауки», «Горящая пластмасса»…

Он вертел ручку настройки, нашел музыку. Играла гитара, Манитас или Сеговия? Нет, это не Сеговия, но все равно неплохо. Лично он предпочитал фортепьяно. Его «ягуар» напрягал все силы, чтобы обогнать этих идиотов и поскорее выскочить на скоростную магистраль. На машинах гоняют, в основном, подростки. Хотя нет, вот перед ним маячит мужик с седой головой. Нет, идиотом можно быть в любом возрасте.

И то же самое в офисе! Дети, все проблемы от них. Бедный Фиш! Обычно у него все работает как часы, хотя сейчас нельзя говорить «как часы», в наше время нет ничего надежного, даже часы, и те ненадежны. Сейчас электроника, но нельзя же сказать «как электроника»! Не звучит.

Ладно, пусть этим занимается Фиш. Но, в то же время, заниматься этим должен не только Фиш. Трантон формально был самым главным в офисе «Пластикорпа» в городе Ридж Ривер. Фиш освобождал его от текучки, но главным все равно оставался он, Трантон.

Он расправил свои обремененные ответственностью плечи. Да, но все равно, шалуна надо остановить. Иногда «старик» (он думал, что именно так за глаза называют его подчиненные) обязан решительно вмешиваться. Рональд выпятил подбородок. Да, завтра он должен что-то предпринять.

Молодежь! С одной стороны – Томс. Неопрятный, вонючий Томс. С другой стороны – Драчун Браунли, задиристый, глупый, бесполезный. Эта парочка похожа на садиста и его жертву, они дополняли друг друга. Хорошо бы…

Дети! Если бы он мог выгнать одного или другого! Но этого нельзя было сделать. Отец Драчуна теоретически занимал равное с Трантоном положение. Он входил в комитет, ведавший ассигнованиями, я держал в руках денежный мешок. Здесь надо проявить мудрость. Никто не станет возражать, если Трантон уволит Томса. Хотя нет, с этим есть проблема. Томс подошел вплотную к решению проблемы закалки. Рональд подозревал, что под неряшливостью Томса прячется блестящий ум. Допустим, он выгоняет Томса, а тот вскоре делает открытие с этой своей мономолекулярной штукой. Будет плохо! Да, трудная задача, а завтра надо принимать решение. Если бы они признавали дисциплину, как это делал он. Он понимал бунтарство молодости, сам в молодости немного бунтовал. Вспомнить хотя бы фортепьяно. И он посмотрел на свои длинные пальцы, державшие руль. Все из-за них, его угораздило родиться с длинными пальцами.

– Божий дар, – говорила мать. Его стали обучать игре на фортепьяно сразу же после третьего дня рождения. Чертовщина! Он покраснел, вспомнив, как брыкался и орал. И это он называет бунтарством!

В детстве ему досталось. Сегодняшнюю молодежь тоже надо закаливать трудностями, они помогают понимать дисциплину. Целыми часами он играл гаммы под присмотром занудливых тетушек и насмешливых дядюшек. Он знает, что такое трудности! Иногда он завидовал мальчикам, у которых были некрасивые короткие пальцы. А потом средняя школа… Когда в нем проснулся интерес к прекрасному полу, кудрявые головки, которые раньше следили за его игрой, враз отвернулись и переключили внимание на грубых потных парней.

Самодисциплина Рональда закалилась в огне.