Я раздумывала, не подать ли мне заявление об увольнении. И думала долго. Наверное, для большинства женщин такое событию мало бы что значило подумаешь, поцелуй начальника у него на квартире. Но мне это совсем не нравилось. От одного воспоминания становилось дурно, и не я хотела больше видеть Терри.
      В субботу он вообще не вышел на работу.
      – Куда ты вчера делась? – поинтересовалась Донна. – Я думала, ты пойдешь вместе с нами.
      – Меня подвезли Макдональды, – отмахнулась я.
      – А мне они не понравились. Господи, но ты неплохо начала. Откуда у тебя такое платье? Что-то ты темнишь!
      В понедельник, когда Терри появился на работе, в мою сторону он даже не смотрел, и меня это вполне устраивало. Дай Бог, чтобы так все и оставалось. Но все равно всю неделю мне было как-то неспокойно, пока в следующий понедельник меня не перевели на основное место работы – в бухгалтерию. И тут вид денег, которые скоро станут моими, меня сразу успокоил.
      И сразу появилась уйма дополнительной работы. Формально я подчинялась Сюзан Клейбоун, но фактически теперь стала с ней на равных. На той же неделе в управлении вывесили график отпусков, и Сюзан Клейбоун сразу отметила себе две недели, начиная с субботы, десятого сентября. Поэтому я взяла себе две следующие. Она должна выйдет двадцать шестого, а до того я буду работать одна.
      В четверг к нам заглянул Марк Ротлэнд. Проходя к сейфу, чтобы взять какие-то документы, он положил на стол какой-то билет. Я недоуменно подняла глаза.
      – Если вы в самом деле интересуетесь, – кивнул он.
      Билет был на Национальную выставку роз. Я смотрела на него с искренним удивлением, ничуть не притворяясь.
      – Благодарю, но не стоило беспокоиться, мистер Ротлэнд.
      – Никаких проблем.
      – Спасибо.
      Уже в дверях он добавил:
      – Первый день – самый лучший. Но трудно будет попасть. В субботу днем розы все ещё будут хороши.
      С тех пор, как я появилась в фирме, он со мной почти не разговаривал. Но, в конце концов, что может быть невиннее, чем билет на выставку цветов?
      Когда он вышел, я достала пудреницу и бросила на себя взгляд в зеркало. Разные у меня в тот момент были мысли…
 
      У нас всю жизнь была одна-единственная роза – та, что обвивала изгородь на заднем дворе в Плимуте; и каждый год в пыли её душили сорняки. Но почему другие хлюпают носом и вытирают глаза из-за такого хилого цветка? Или слушая «Розы Пикардии»? Меня никогда не занимало и не трогало то, что давалось без борьбы.
      Нет, для меня «Розы Пикардии» тоже кое-что значили. Однажды я наблюдала, как расчищали от мусора площадку на одной стороне Юнион-стрит… И вдруг из-под обломков рабочие извлекли старый переносный патефон. Повертев его в руках и посмеявшись, один из них сказал: «Эй, цыпленок, это тебе». Схватив его, я бросилась домой и обнаружила, что он работает, но в нижнем ящике сохранилась в целости лишь одна пластинка – «Розы Пикардии» в исполнении какого-то ирландского тенора, который жутко гнусавил. Другой пластинки купить я нигде не смогла, поэтому три года крутила только эту, пока она не затерлась совсем.
      Обычно я приходила домой из школы в половине пятого. Мама с Люси все ещё были на работе, мне оставляли список, что купить, и я отправлялась в магазин. Потом готовила поесть – обычно ветчину с жареным картофелем или селедку с хлебом и маслом. Возвращались они примерно в половине седьмого. И я непрерывно ставила «Розы Пикардии», снова и снова, потому что другой у меня не было.
      Воскресенья проходили безрадостно, мы торчали в церкви, а вот по субботам мама с Люси работали, и я почти весь день была предоставлена самой себе. Нет, приходилось, конечно, убирать квартиру, но с этим я справлялась быстро и уже к десяти часам вылетала во двор. Мы слонялись по Плимуту, смотрели, как работают краны, бульдозеры и строители; потом, когда у них кончался рабочий день, пробирались на строительную площадку и копались там в мусоре в надежде что-нибудь найти. Иногда мы били кирпичи, или закапывали лопаты, или бросали камни в бетономешалки. Потом бродили вокруг складов, или ходили к автоматам играть в пинбол, или хихикали с мальчишками на углу, или забирались на железнодорожную насыпь и швыряли камнями в проходящие поезда.
      Однажды, когда мне было четырнадцать, мы всю февральскую субботу провели с прыщавой девчонкой по имени Джун Тредол, мать которой уже три месяца сидела в тюрьме. С нами были сначала ещё три девочки, но потом мы откололись и весь день шатались по улицам, напрашиваясь на неприятности.
      Помню, день был холодный, лужи замерзли, и когда мы пришли на берег, море оказалось серым и похожим на каток. Мы побродили там немного, пиная друг друга дешевыми башмаками, чтобы не мерзли ноги, и болтая о том, что станем делать, если вдруг появится много денег, Потом вышли к стоянке машин. Там стояли любые – от маленьких «остинов», бывших старше нас, до последних моделей «фордов» и «фольксвагенов».
      – Хватит у тебя смелости пойти и проткнуть шину? – спросила Джун.
      – Иди сама.
      – За смелость дам тебе полфунта.
      – Отстань.
      – И ещё эти чулки в придачу. Что, боишься?
      – Вот дура, – фыркнула я. – Что толку, если я проткну шину? Что нам это даст? Ничего, поэтому и не пойду. Понятно?
      Переругиваясь, мы двинулись дальше. За углом тоже дикого не было, мы забрались на забор и снова стали разглядывать машины.
      – Смотри, вон в той на заднем сиденье сумка лежит. Ты могла бы её спереть? Это бы нам обеим пригодилось.
      В машине в самом деле лежала кожаная сумка.
      – Еще чего! Проклятая машина заперта, и я не собираюсь её взламывать даже для тебя. Понятно, лярва прыщавая?
      Мы отправились по домам, подкалывая друг друга, но когда Джун ушла, было всего пять часов, ещё светло, и я прикинула, что если вернуться к автостоянке, то как раз начнет смеркаться. Я не любила, чтобы в меня не верили, и думала, что завтра утру ей этой сумкой нос.
      Я вернулась, немного задержалась за стоянкой – машина стояла на том же месте. Дважды я прошла туда и обратно, чтобы выяснить, где дежурный. Но он возился в другом конце стоянки. На третий раз я перелезла через стену. Еще во время спора с Джун я заметила, что у машины неплотно прикрыта одна из форточек, и теперь в этом убедилась. Если рука маленькая, её совсем нетрудно просунуть внутрь и нажать на ручку двери. Потом остается только бросить искоса взгляд на стоящие вокруг автомобили, открыть дверцу, дотянуться до заднего сиденья и схватить сумку.
      Сунув её под пальто, я снова перемахнула через стену и бросилась бежать.
      Это была первая вещь, которую я украла, и сначала я была просто в ужасе. Только возле самого дома я пришла в себя и начала соображать. Я вспомнила, как раньше попалась из-за девчонки, с которой мы вместе проделали вместе, а потом она струсила и выдала нас обеих. Если Джун увидит сумку, мне никогда уже не чувствовать себя в безопасности. Я свернула в темную аллею и посмотрела, что там есть. Два фунта одиннадцать пенсов, альбом марок, чековая книжка, носовой платок и компактная пудра.
      Я достала деньги и марки, остальное оставила, дошла до самой гавани возле Барбакана и бросила сумку в море.
 
      В субботу днем я отправилась на выставку роз. Меня мало волновали цветы, просто я думала, что Ротлэнд может поинтересоваться, была ли я, а врать трудно, если представления не имеешь, как там вообще все выглядит.
      Но, попав туда, я пришла в полнейший восторг от огромного количества роз и поняла, что моя несчастная розочка с заднего двора, вряд ли принадлежала к тем образцам, по которым можно судить об этом цветке.
      Народу там собралось видимо-невидимо, и все из тех, которых я увидела только в Лондоне. И хотя я с удовольствием подорвала бы их всех к чертовой матери, нужно признать: деньгами своими они распорядиться умели. Я слышала, как одна женщина заказывала шестьдесят роз сорта «Пис», сорок штук сорта «Даки Мейден», три десятка – «Опера». Я попыталась представить, каковы же размеры её сада, поскольку она сказала, что хочет всего лишь «заменить» этими часть старых. Двое мужчин обменивались впечатлениями вчерашнем обеде в Нью-Йорке. Какая-то дама жаловалась, что на вилле в Каннах розы растут лучше, чем у неё дома в графстве Суррей, и она не понимает, почему. Как же это было непохоже на местную биржу труда с её безнадежными и забытыми Богом клиентами! Сознают ли вообще эти люди, что живут на одной планете?
      Кто знает, может и у меня когда-нибудь будет вилла в Каннах, где бы они ни были.
      – А, вы пришли, миссис Тейлор! Надеюсь, вам нравится?
      Марк Ротлэнд! Вот никогда не знаешь, что тебя ждет, и как судьба обернется, верно?
      – Да. Я ужасно рада, что пришла. Никогда не видела таких цветов!
      – И каждый год они лучше прежнего. Я иногда боюсь, что, достигая совершенства, он теряют свою прелесть. Видели розу, получившую золотую медаль?
      Мы вместе шли по павильонам. Это что же, ещё один на мою голову? Только этого не хватало! Едва от одного избавилась…
      Сегодня Ротлэнд был одет лучше обычного – на работу он ходил в старом костюме, – но волосы опять нечесаны и в лице ни кровинки. И все смотрелся он неплохо.
      Но мне нужен ни он, ни его кузен. Мне нужно было спокойно их ограбить – вот и все.
      Я собиралась уже придумать предлог, чтобы уйти, но он сказал;
      – Мне нужно вернуться в Биркемстэд к шести, но на чашку чая времени хватит. Составите компанию?
      Вопрос застал меня врасплох, и я брякнула:
      – Где?
      Он улыбнулся.
      – Здесь, за углом. Небольшое кафе с чудесной сдобой.
 
      В очень скромном кафе с розовыми шторами и совсем не такой обстановкой, как «АВС» или «Лайонс», Марк Ротлэнд стал расспрашивать меня о фирме: нравится мне работа, и что я думаю насчет реорганизации отдела розничной торговли. И я решила, что ошиблась, и что он, слава Богу, мной самой не интересуется.
      – Вы, конечно, слышали, что у нас семейная фирма, – сказал он. – Главная беда таких фирм в том, что ничего не меняется. Сыновья получают директорские посты по наследству, и невозможно сказать, есть ли у них для такой работы нужные способности. Мой отец, например, совершенно не годился для бизнеса. Его увлечением были цветы, в них заключалась вся его жизнь. И некоторые сегодняшние директора, на мой взгляд… – Он замолчал, легкая улыбка скользнула по лицу. – Но это уже другой разговор.
      – Вы в фирме недавно?
      – Я служил на флоте, пока не умер отец.
      – Говорят, вы многое на фирме изменили?
      – Кто говорит? Впрочем, неважно, потому что это правда. Некоторые отделы не перестраивались с двадцатых годов, представляете? В прошлом году я фирму ввел в жуткие расходы. Учитывая общий застой в делах, это было очень рискованно.
      – Мне понравился прошлый вечерний прием в, – сказала я. – Вы всегда на них бываете?
      – Нет, первый раз. Мне было не до того, пока долго болела жена. В прошлом году она как раз перед праздником умерла.
      Значит, Терри Холбрук наплел со злости.
      – Как вам в бизнесе после флота, мистер Ротлэнд?
      – А здесь тоже – как в море.
      Я в этом сомневалась, но возражать не стала. Он казался человеком, который знает, чего хочет, и всегда добивается своего.
 
      – Почему они друг друга не любят? – переспросила Донна. – А чего ты ожидала ждать? Семейные проблемы. Он пришел в фирму, когда все привыкли к заведенному порядку и своим внушительным окладам. Делами заправлял один Сэм Уорд. Марк и Терри – противоположности, если понятно, что я имею в виду. А противоположности в одной семье – хуже всего. И жены у них были совсем не похожи друг на друга.
      – Ты знала и ту, и другую?
      – Ну не то чтобы знала… Жена Терри была актрисой, и ей осталась. Она закрутила с каким-то телережиссером, поэтому Терри с ней развелся. Блондинка, длинная эффектная. Грудь, талия, бедра – как у Бриджит Бардо. Красивая, конечно. С её успехами она нашему Терри не по зубам.
      – А миссис Ротлэнд?
      – Миссис Ротлэнд мне всегда казалась немного странной. Знаешь, из тех, что слишком умные. Некрасивая, но привлекательная, хотя ничего для этого не делала. Возилась с какими-то камнями – археолог, историк и так далее. Говорят, писала книгу, когда болела.
      Я провела пальцами по волосам.
      – И что же, Марк тоже как Терри?
      – Что ты имеешь в виду?
      – Ну, выбирает девушку с работы, приглашает куда-нибудь, потом пристает?
      Донна рассмеялась:
      – Нет, Марк не по этой части, насколько мне известно. А что, тебе уже досталось?
 
      Шла неделя шла за неделей, и я заметила, что никто не сверяет недельную выручку отдела розничной торговли и запись в чеке, по которому каждый четверг добирают деньги на зарплату. Конечно, в учетных книгах все фиксировалось; но если на зарплату нужно, допустим, 1200 фунтов, а недельная выручка составила 300 фунтов, то никто, кроме кассира, не обязан был вычитать 300 из 1200. Если кассир выведет разницу 1100 фунтов, значит на такую сумму и выпишут чек, и никто об этом не узнает до самого понедельника.
      В конце июня Марк Ротлэнд подвернул ногу на теннисном корте и две недели не появлялся на работе. С Терри Холбруком мы с той ночи почти не разговаривали, но он часто поглядывал на меня, полагая, что я не вижу. Ни один мужчина на моей памяти не доставлял мне столько беспокойства.
      Как-то мне пришлось зайти к нему в кабинет по делу. Терри стоял у окна, вертя в руках номер «Татлера». Когда мы закончили с бумагами, он сказал:
      – Ну и как поживает моя donna intacta?
      – Простите, я не понимаю.
      – И догадываешься?
      – Догадываюсь.
      – Не сомневаюсь.
      – Жаль, что вас это беспокоит. – Я повернулась, чтобы уйти.
      Он взял меня за руку и, как всегда, умудрился найти такое место, где заканчивается рукав и начитается голая кожа.
      – Нужно ли нам враждовать?
      – Нет… у меня нет желания.
      – Дорогая, большинство женщин вовсе не считают оскорблением, когда им говорят, что они чертовски привлекательными. А что с тобой?
      – Я тоже не считаю.
      Он покосился на меня, словно обдумывал сказанное.
      – Я человек настойчивый. А капля камень точит.
      – Да, только жизни на это обычно не хватает.
      Теперь я понимаю, что моем ответе был совершенно иной смысл, но тогда нужно было что-то сказать: ведь Терри явно начинал видеть меня насквозь, и мне хотелось скрыться от его взгляда.
      Он отпустил меня, добавив на прощание:
      – Жизнь коротка, Мэри, и основное время уходит на работу и сон. Так попытайся насладиться тем, что остается. Расправь крылышки, распусти волосы, дай себе свободу, милая. Вскружи голову мужчине и радуйся – ничто не вечно под луной. И нужно уметь получить свое, даже у Ротлэндов… Я слишком много говорю? Не соверши непоправимой ошибки. Не верю, что ты рождена стать бухгалтером. Это противоречит самой природе.
 
      С той недели начинались отпуска, и в такой маленькой фирме, как наша, приходилось на время заменять друг друга. Одной из первых ушла секретарша Кристофера Холбрука, и мистер Уорд поручил мне по утрам выполнять её обязанности. В первый же день я пришла в кабинет Холбрука ещё до его появления, разобрала почту и разложила на столе, чтобы он просмотрел. Примерно через полчаса после того, как он пришел, вдруг раздался звонок, и я отправилась в кабинет с блокнотом и ручкой наготове.
      – Миссис Тейлор, вы распечатывали эти письма?
      – Да, мистер Холбрук.
      – Разве вы не заметили, что на двух конвертах помечено «лично»?
      – Кажется, на одном…
      Он испепелил меня взглядом.
      – На двух. – Я поняла, что он уже успел их разыскать в корзине для бумаг. – В нашей фирме, миссис Тейлор, не принято распечатывать такие письма – и нигде не принято, насколько я знаю.
      – Простите, я просто не подумала.
      – Хорошо, но запомните на будущее!
      – Да, сэр.
      После разноса я стала вспоминать, что же было в тех письмах. Первое, если не ошибаюсь, пришло от местной страховой фирмы с извещением, что для мистера Кристофера Холбрука куплено двести пятьдесят акций фирмы «Джон Ротлэнд и K°, ЛТД», держателем которых была миссис И. И. Томас, причем их посчастливилось приобрести всего на три шиллинга выше последнего рыночного курса.
      Второе письмо было личным посланием одного из партнеров фирм «Джонсон и Джонсон», который уведомлял мистера Холбрука, что после визита мистера Терри Холбрука в прошлый понедельник они навели справки и выяснили, что компания «Гластбери Инвестмент Траст» проявляет определенный интерес. «Однако, – говорилось далее с письме, – совершенно ясно, что при столь малом количество акций в руках простых акционеров вряд ли кто-то может принудить вас к действиям, которые пойдут вразрез с желаниями вашего теперешнего правления. Сообщите соображения на этот счет – либо всего правления, либо ваши лично, если они расходятся с мнением остальных В дальнейшем можно будет устроить частную беседу с мистером Малькольмом Лестером».
      Письма явно были из одной оперы. Но не устрой Холбрук мне головомойку, я бы никогда о них и не вспомнила.
 
      Весь июнь стояла жара, но самой невыносимой оказалась третья неделя.
      В четверг днем мистер Уорд послал за мной.
      – Вы умеете водить машину, миссис Тейлор?
      – Нет. – Я умела, но права у меня были на другую фамилию.
      – Жаль, что среди прочих ваших достоинств нет этого. Я надеялся, что вы мне поможете.
      – А в чем дело?
      Он снял очки и посмотрел на них так, словно те чем-то провинились.
      – Да все эта работа для «Лайвери Компании», Мы обещали сделать её к следующей среде, но я усомнился в готовом макете. Будь это обычный случай, но тут заказ принимал лично мистер Ротлэнд, и дело ещё усложняется обедом, который заказчики дают королеве-матери. Мы печатаем им меню, и поэтому ошибиться просто нельзя. Я уже говорил с мистером Ротлэндом по телефону.
      – Вы хотите сказать, он решил посмотреть?
      – Да. Но после травмы он ещё не ходит.
      – Можно взять такси, – предложила я.
      Уорд устремил на меня взгляд поверх своего длинного тонкого носа, явно прикидывая, во что это обойдется.
      – Да, полагаю, придется. Он дома, в Литтл-Гадстене. Будь Торнтон на месте, я послал бы его…
      Я думала, что на улице будет прохладнее, но спасения от духоты не было и там. гак же душно. День стоял пасмурный и парной. Минут сорок пять такси добиралось до небольшого нарядного дома с высокими трубами, узкими окнами и площадкой для гольфа под боком.
      Пожилая женщина в полосатом фартуке впустила меня внутрь. Марк Ротлэнд смотрел по телевизору скачки в комнате с открытыми настежь французскими окнами до самого пола, которые выходили на лужайку в саду. Одна нога его лежала на диване.
      При виде меня он улыбнулся.
      – Как поживаете? Простите, что приходится принимать вас так. Садитесь, пожалуйста.
      Я улыбнулась ему в ответ и протянула папку
      – Вам, наверное, известно, что хочет мистер Уорд. Как ваша нога, мистер Ротлэнд? Лучше?
      – Да, заживает. Ну, давайте посмотрим, что тут. – Густая шапка его черных волос как обычно была нечесана, но в рубашке с открытым воротом и в старых фланелевых брюках Марк Ротлэнд казался не таким бледным, как в выходном костюме. И даже выглядел не столь худым и хилым, хотя должно быть наоборот.
      Пока он листал меню, я смотрела телевизор.
      – Да, Уорд прав, мне это тоже совсем не правится. – Он сел к столу. – Жарко, правда? Вы приехали на такси?
      – Да, машина вернется за мной через пятнадцать минут.
      – Выключите телевизор, если мешает.
      – Нет… там кончается заезд. Это ведь Хемпдон-Парк?
      Марк принялся что-то писать на полях меню.
      – Интересуетесь скачками?
      – Обожаю.
      Он поднял удивленные глаза.
      – И часто на них ходите?
      – Нет, удается редко.
      – На скачки ходят с компанией. У вас она есть?
      – Нет, теперь нет, – я вовремя вспомнила, что вдова.
      – Ваш муж был любителем?
      – Да, верно.
      Марк Ротлэнд вновь склонился над меню, и тут раздались раскаты грома. Сначала гремело далеко, потом все ближе, словно запрыгала по ступеням газонокосилка. Я встала и выключила телевизор перед самым окончанием скачек.
      Марк Ротлэнд покосился на меня.
      – Еще минут пять, и все. Если хотите, посмотрите розы в саду. В этом году они расцвели очень рано. Там, за углом, есть клумба «Сияющего оникса».
      – Гроза собирается.
      Он кивнул.
      – Пожалуй, вы правы.
      В комнате потемнело. Небо зловеще порыжело, листья дерева у окна свинцово блестели. Вспышка молнии заставила меня подпрыгнуть и поспешно отступить в глубь комнаты.