Ах, старая Люси… Никуда от неё не денешься, никуда.
«Закрой зеркало, милая, – сказала бы она. – Не дай бог увидеть в нем молнию, ведь это огненный глаз дьявола. Бог так показывает нам ад. Убери ножи; если на них попадет отблеск молнии, она проникнет в тебя, как только ты их возьмешь потом». Никакие научные объяснения не могли её переубедить.
В комнате стемнело, она казалась теперь довольно унылой. Полки со старыми черепками, фигурками и вазами с отбитыми краями, некоторые покрыты таким слоем древней сухой глины, что хотелось пройтись по ним жесткой щеткой. Перед полками стояло пианино, а на нем фотография молодой женщины на фоне чего-то вроде Стоунхенджа. Донна оказалась совершенно права: женщина была некрасива, но на слишком длинном лице чудесные большие и яркие глаза.
Вспыхнула молния и совсем рядом оглушительно и грозно грянул гром.
«Мы все грешны, – говорила Люси, держа меня на коленях, словно иначе я могла поскользнуться и рухнуть в какую-то разверзшуюся пропасть. – Мы все погрязли в грехах, и черви нас съедят. Но лучше быть съеденным червями, чем сгореть в пламени! Смотри, чуть в нас не попал! Ударил в самое окно, я видела, как мелькнул язык. Но нас не достал. Вырвался сегодня дьявол наружу, ищет себе добычу. Закройся с головой, милая, не смотри на него, не смотри, береги свои глазки!».
Переубедить Люси было невозможно, она была просто смешна. Я рассмеялась. Марк Ротлэнд бросил взгляд в мою сторону, и я кашлем заглушила смех.
– Вот как надо сделать, – сказал он, опять заглядывая в меню. – Теперь гораздо. Посмотрите, я объясняю вам на случай, если Уорд не разберется.
Я опять вернулась к дивану, и Марк принялся объяснять. Но когда нас озарила вспышка молнии, я, вскрикнув, выронила бумаги.
– Вы испугались? – подхватился он.
Я принялась что-то лепетать, но слова потонули в раскатах грома, молния ударила, казалось, в самый дом. Вся комната затряслась и задрожала, как при землетрясении. А потом наступила пугающая тишина.
Я видела, Ротлэнд ждет, что я подойду ближе, но не двигалась. Тогда он предложил:
– Включите свет, если хотите. Выключатель возле двери.
Я стала шарить по стене, но не могла найти, пальцы мои дрожали. За окнами не было слышно ни звука – ни раскатов грома, ни шума дождя.
– Словно ждешь, когда сбросят следующую бомбу, – заметил Ротлэнд. – Хотите чаю? Как раз время.
– Нет, спасибо.
Помолчав, он добавил:
– По-моему, гроза уходит.
– Простите, я всегда её пугаюсь…
– Удивительно.
– Почему?
– Ну, теперь, когда вы спросили, я сам не знаю, что сказать. Просто вы производите впечатления человека, которого нелегко чем-то испугать.
– Вы же меня совсем не знаете.
– Совершению верно. Мы действительно совсем не знаем друг друга. Посмотрите, дождь начинается.
Я медленно двинулась по диагонали к окну. Две крупные капли величиной с шиллинг упали на ступеньку и растеклись.
Марк Ротлэнд опустил меню и приподнялся в кресле. Потом с помощью палки встал.
– Не интересуетесь древнегреческой керамикой?
– Я ничего о ней не знаю.
– Я заметил, вы её разглядывали. Это моей жены. Она собирала старинную керамику ещё до того, как мы поженились.
Опять ударил гром.
– А что с моим такси? – спросила я.
– Сомневаюсь, чтобы оно уже вернулось.
– Все равно я не хотела бы уходить, пока это не кончится.
– Не волнуйтесь, гроза скоро пройдет. – Он видел, в каком я состоянии, поэтому и стал рассказывать о гончарном искусстве древних греков. Я слышала, как он говорит что-то о Крите и Делосе и о многих сотнях лет до нашей эры. Он сунул мне в руки маленький горшок и сказал, что это прощальный кубок, из которого пили, собираясь в дорогу, но я все время ждала следующего удара грома.
И он грянул. Комната осветилась, два зеркала, изразцы на камине, стекла фотографий – все засверкало, замигало и вновь погрузилось в темноту. Потом раздался такой звук, будто небо было покрыто дешевой жестью и на неё обрушилось что-то тяжелое. Небо проломилось, и эта тяжесть рухнула на дом.
Смерь, гибель, катастрофа… Грозы, и суд, и грехи… И только червь не умирает.
– И она… все это… привозила с собой? – спросила я.
– Да. Не знаю, имеет ли для вас это какое-то значение, но для меня держать в руках черепок, которым пользовался кто-то ещё за пять столетий до рождества Христова…
Вслед за новой вспышкой молнии прямо на крышу обрушился ещё один неистовый раскат грома, даже уши заложило.
– Довольно близко, – заметил Марк, глядя на меня.
Видит ли он холодный пот, выступивший у меня на лбу? Во всяком случае, он проковылял через комнату и включил свет.
– Садитесь, миссис Тейлор, раз вас так это беспокоит. Я налью чего-нибудь выпить.
– Нет, спасибо. – Я была не только испугана, но и сердита.
– У человека очень мало шансов погибнуть от молнии.
– Я знаю. Я все знаю.
– И не помогает?
– Нет.
– В некотором смысле, – заметил он, – мы с вами в равном положении.
– Не понимаю.
– Ну, вы ведь недавно потеряли мужа, верно?
– О… о, да. Понимаю, что вы имеете в виду.
Он поставил черепок обратно, передвинул пару других вещиц на полке.
– Как это случилось… с вами?
– Это… это случилось так внезапно, мистер Ротлэнд. Джим ехал на мотоцикле. Сначала я просто поверить не могла, если вы понимаете…
– Да-да, я понимаю.
– Потом, когда дошло до моего сознания, я почувствовала, что должна уехать. Я не могла там жить. Гораздо хуже, когда приходится оставаться, вот как вам.
Он поудобнее устроил больную ногу.
– Не уверен. С одной стороны, это постоянное напоминание, но с другой – успокоение; быть среди вещей, которых она касалась… – Он замолчал. – Много всего говорят о том, как следует принимать такие события, но когда настигает тебя, словно открывается новая страница, совершенно незнакомая. И что ты на ней напишешь, заранее никто не знает. Ясно одно: нельзя вывести правило, единое для всех.
Временно затихшая природа взорвалась вспышкой и грохотом, ударившим в проклятый дом, словно бомба. Свет потух, за окнами раздались треск и хруст. Не знаю, кто из нас бросился первым, но мы столкнулись. Меня обуял такой панический страх, что я не сразу поняла, что это Ротлэнд. Через несколько секунд оказалось, что он держит меня, а я дрожу. Я попыталась перевести дух.
Послышался чей-то голос. Видимо, женщины в фартуке.
И тут хлынул ливень. Шум его нарастал, пока не превратился в грохот, подобный барабанному бою во время расстрела.
Теперь я уже стояла сама по себе, а Марк Ротлэнд двинулся к двери. В комнату вошла экономка.
– У вас все в порядке, сэр? Это наш клен трещал, в него ударила молния, ветка отломилась; и свет погас! Какое счастье, что вы отошли от окна, я за вас испугалась. Все нормально, мисс? Там машина пришла. Я хотела узнать… о, смотрите, оконное стекло в столовой раскололось!
Марк, хромая, прошел к окну, а я осталась на месте. Отсюда мне видна была лужайка, уже залитая водой, по поверхности которой плавали лепестки роз. На ступенях лежала отломившаяся огромная ветка дерева.
– Сегодня и правда опасно, – продолжала женщина. – Такого я вообще не припомню. – Она закрыла окна и заперла задвижки. На ковре уже натекла лужа.
– Там, в столовой, есть бренди, миссис Ленард, – сказал Марк. – Я думаю, миссис Тейлор не откажется выпить.
Я опустилась в кресло в глубине комнаты и сцепила руки, чтобы унять дрожь. Казалось, Ротлэнд повеселел, стал гораздо бодрее, чем раньше, словно что-то произошло.
– У человека мало шансов погибнуть от молнии – передразнил он себя. – В будущем мне лучше держать свой болтливый язык за зубами.
– Ш-шофер т-такси. Он ж-же весь п-промокнет.
– Ничуть, если не будет выходить из машины.
– Я… не могу пока уйти… пока это не закончится.
– Разумеется.
– Мистер Уорд будет недоволен. Ему макет нужен к четырем.
– Ничего, подождет. Ему это не повредит.
Когда миссис Ленард принесла бутылку и стаканы, раздался ещё один раскат грома, но после предыдущего оглушительного удара, этот не произвел никакого впечатления. Ротлэнд налил мне немного бренди.
– Выпейте, – сказал он. – И вы тоже, миссис Ленард.
Я сделала глоток и закашлялась. Напиток был крепким и обжигал. Но я выпила все залпом и почувствовала, как внутри занимается огонь. Миссис Ленард пошла поглядеть, не пострадал ли верхний этаж. А я утратила над собой контроль и заметила:
– Да, интересно, кто же выиграл заезд?
– А кто вел, когда вы выключили?
– Норд Винд. Но фаворитом был Галли Джимсон.
Минут через десять зажегся свет, но теперь ему едва ли кто обрадовался. Дождь стал утихать. Сода по-прежнему стекала по желобу, журчала в трубах. Миссис Ленард просунула голову в дверь, чтобы сказать, что наверху ничего не пострадало. Ротлэнд позвонил мистеру Уорду и объяснил, что случилось.
Я поднялась, чтобы идти. У меня все еще, как у пьяной, дрожали колени, но думаю, этого не было заметно. Марк Ротлэнд отдал мне верстку и, хромая, проводил до двери. Держался он просто и дружелюбно. Его едва можно было узнать. Когда мы пили чай после выставки роз, он был скован, чувствовал неуверенность в себе или что-то еще. Теперь все было иначе. Но все же мне казалось, что он не рискнет последовать примеру своего двоюродного брата.
В такси мне вдруг стало стыдно и неудобно за себя. Сначала я даже подумала, что заболела. Понадобилось некоторое время, прежде чем мне удалось разобраться, что было не так; в конце концов я отнесла это на счет того разговора, про гибель моего мужа и смерть его жены.
5
Если Сюзан Клейбоун берет отпуск с десятого по двадцать шестое сентября, лучшим днем для изъятия денег, по моим расчетам, получался четверг, двадцать второе.
Зарплату выдавали в пятницу с одиннадцати утра. Самое трудное заключалось в том, чтобы рассчитать заработную плату квалифицированных печатников. Нужно было учесть множество вычетов и надбавок. Мы работали вместе со Сюзан Клейбоун: одна считала на калькуляторе, другая вкладывала деньги в конверты вместе с листком бумаги, на котором указывалось, из чего складывается данная сумма. Обычно этим занималась я. Сюзан проверяла и пересчитывая деньги, прежде чем заклеить конверт. Как правило, мы заканчивали работу в четверг вечером перед тем, как уйти домой, и закрывали все в сейф до утра. Но иногда не успевали и доделывали в пятницу пораньше.
К счастью, однажды в августе Сюзан заболела и не вышла на работу; я сказала мистеру Уорду, что справлюсь той одна, и действительно справилась. Единственное, что могло испортить мне все дело, пока Сюзан будет в отпуске, это ненужная помощница, но после того случая вряд ли кого-то станут мне навязывать.
Я думала, что с радостью пошлю все к черту, когда настанет время, хотя это и была самая лучшая и самая интересная работа из всех, которые у меня были.
Донна вечно надоедала мне, уговаривая куда-нибудь пойти с ней вечером, а я отговаривалась, не желая лишних осложнений. Донна жила в Барнете, и как-то в воскресенье я приезжала к ней на чай, но этого ей было мало. И вот чувствуя, что дело идет к концу, я согласилась, и мы с двумя её знакомыми, отправились в загородный ресторан возле Эйлсбери – «Две шестерки».
Только зная таких мужчин, как Марк Ротлэнд, или даже Терри Холбрук и Элистер Макдональд, понимаешь, как примитивны и ужасно скучны большинство молодых людей. Мне достался неуклюжий краснощекий здоровяк с близко посаженными голубыми глазами и облупившимся носом. Он все время говорил про свою машину, про гольф и про отпуск, который провел в Испании. Он, видно, считал себя неотразимым, к тому же он непрерывно курил, что не особо приятно некурящим, вроде меня. Я здорово наглоталась дыма его сигарет.
Загородный ресторан оказался захудалой забегаловкой с ужасными черными балками и плафонами, сделанными из старых стеклянных пивных кружек. Но я видела, что Донне там нравится, и потому не возражала. Мы пару раз станцевали, потом болтали, пока играла другая музыка, как вдруг коротышка в красной бабочке протиснулся ко мне через весь зал.
– Простите, пожалуйста, вы не Пегги Никольсон?
Мне не пришлось даже притворяться, потому что я не Пегги Никольсон и никогда ей не была. Удивление получилось вполне искренним. Сначала я оглянулась, чтобы убедиться, что обращаются ко мне, потом сказала:
– Боюсь, вы ошиблись. Меня зовут Мэри Тейлор. Миссис Тейлор.
Поправив очки, мужчина смотрел на меня в упор.
– Так вы не… О, простите, но мне показалось, что нас с вами знакомил Дэн Омэр два года назад к Ньюкасле… Я был уверен…
– Нет – я улыбнулась. – Простите но я никогда не была в Ньюкасле.
– Даже проездом, – сострил приятель Донны и рассмеялся.
Вид у коротышки был глупейший.
– Тогда прошу прощения. Удивительное сходство. Тысяча извинений.
– Не за что, – улыбнулась я. – Жаль, что ничем не могу помочь.
– Чертовски глупо, – пробурчал мой спутник, когда мужчина отошел. Зачем тебе помогать черт-те кому, только чтобы завязать разговор?
Коротышка, которого я и правда не могла даже вспомнить, явно не знал, что Пегги Никольсон разыскивает полиция. Раза два, танцуя неподалеку, я ловила на себе его пристальный взгляд. И Донна тоже стала на меня поглядывать.
Потом, уже вечером, она сказала мне в туалете:
– Да, темная ты лошадка.
– Причем тут я?
– Как-то странно ты себя вела, когда подошел тот тип. Ты правда совсем его не знаешь?
– Да я его никогда в жизни не видела!
Она покачала головой.
– Я, верю, верю, но что-то все же у тебя в прошлом есть…
– Есть у каждого.
Она прищурилась.
– Не сердись, милая, я не собираюсь совать нос в твои дела, но ведь ты никогда о себе ничего не рассказываешь. Только это я и имею в виду. Да и вообще я просто пошутила.
– Ладно, шути, – фыркнула я.
Она обняла меня за плечи.
– Ну что ты, не сердись. Ты работаешь у Ротлэндов уже больше полугода, а я совсем тебя не знаю. Мне кажется, я вообще тебя не понимаю. Ты мне нравишься, но я даже не представляю, о чем ты сейчас думаешь. Ты всегда словно за стеклянной стеной. Теперь можешь сердиться, если хочешь!
Я рассмеялась.
– Берегись! Вдруг кто бросит камень в эту стеклянную стену.
Седьмого сентября Марк Ротлэнд зашел ко мне в бухгалтерию, когда Сюзан Клейбоун не было на месте; волосы его торчали во все стороны. Он неожиданно спросил:
– Не знаю, чем вы собираетесь заниматься в субботу, но я еду в Ньюмаркет на скачки. Составите компанию?
Мне пришлось срочно принимать решение. Хорошие девочки не задают вопросов.
– Большое спасибо, мистер Ротлэнд. С удовольствием.
– Прекрасно, – он весь вспыхнул. – Я заеду за вами в двенадцать тридцать. Наряд подойдет любой.
– Большое спасибо, – повторила я.
Вот и все. Больше не было сказано ни слова.
Два месяца с тех пор, как я побывала у него дома, мы не раз видели друг друга, но говорили только о самых обычных вещах. Конечно, за его любезным отношением я ощущала интерес; не раз, когда мы оставались в кабинете одни, он бывал не только деловым; особенно, когда рядом не было Терри – он уехал в августе на три недели.
Но тут Марк Ротлэнд впервые проявил инициативу. Жестокая шутка судьбы! Я знала, мой тип лица и фигуры теперь в моде, но можно было работать хоть в десяти фирмах с молодыми директорами, и они меня едва ли вообще заметили. Но не везет – так не везет!
Лучше бы мне отказаться. Марк с Терри ревновали друг друга по любому поводу; я могла стать новой причиной их вражды: ведь если Терри узнает, что я ездила с Марком после того, как отклонила все его предложения, то воспримет это как смертельное оскорбление.
Тогда мне казалось, что беспокоиться не стоит: через три недели все кончится и я буду далеко отсюда. К тому же я не видела скачек уже месяца три, поскольку в фирме Ротлэндов по субботам работали. Короче, такое предложение я никак не смогла отклонить.
Утро в субботу выдалось пасмурное, но к десяти проглянуло солнце и дорожки успели просохнуть. Чтобы переодеться после работы, я прихватила с собой выходной костюм и после окончания работы несколько минут слонялась по кабинету, дожидаясь, чтобы большинство коллег ушло. Особенно мне хотелось, чтобы убралась Донна, и только убедившись, что та отправилась домой, я пошла на автостоянку, где уже ждал Марк. И, разумеется, там оказался мистер Уорд, который при виде меня саркастически ухмыльнулся.
Марка, похоже, это мало заботило; он сунул мне в руки пакет с бутербродами.
– Боюсь, придется вам довольствоваться этим. Если не останавливаться по дороге, как раз успеем к первому заезду.
На первый заезд мы попали, к тому на лучшие места. Я никогда там прежде не сидела. В Ньюмаркете я вообще бывала только дважды: один раз – на стоячих местах, другой – вообще с противоположной стороны поля.
Оказалось, я лучше разбираюсь в лошадях, чем Марк Ротлэнд. Перед трехчасовым заездом я показала ему Телепатию, молодую серую кобылку. Я видела её всего в год от роду. И знала, что она дважды за последний месяц приходила второй на длинных дистанциях, причем каждый раз её обходили перед самым финишем. Дорожка не была сырой и вязкой, значит на этой дистанции Телепатия была явной фавориткой.
– Хорошо, я поставлю на неё пятерку, – снисходительно согласился Марк. – Поставить что-нибудь за вас?
– За меня? Нет, спасибо. Я не играю.
– Почему? Никогда?
– Денег жалко, – напрямую заявила я.
Он уставился на меня, и мы расхохотались.
– У меня просто нет лишних денег, которыми не жалко рискнуть, – добавила я.
– Ну что же, заставлять не буду.
Когда Марк сделал ставку и вернулся, лошади уже стояли на старте. Никогда ещё я не глядела в бинокль с таким нетерпением. Телепатия обошла остальных на голову. Довольный Марк отправился за выигрышем. Вернулся он с шестью фунтами для меня.
– Я поставил за тебя фунт на счастье. Как-никак твоя Телепатия фаворит.
– Но я не могу принять эти деньги, Марк. Ты ставил свои. И если бы проиграли…
Я впервые назвала его по имени и на «ты». Он настаивал, и мне пришлось взять выигрыш.
В следующем заезде у меня не было идей, Марк сам выбрал лошадь и проиграл.
– Не понимаю, – обратился он ко мне, – сам я не Бог весть какой игрок, но если не выиграю на скачках хотя бы несколько фунтов, сразу портится настроение. Если ты не играешь, что тебе нравится в скачках?
– Я люблю лошадей.
– Просто лошадей?
– Да. Люблю на них смотреть. По-моему, на свете нет ничего красивее.
Марк смял билеты тотализатора и бросил их в мусорную корзину.
– Ты ездишь верхом?
– Немного.
– И не так часто, как хотелось бы?
– Нет времени. И потом… это слишком дорого.
Мы стали просматривать список участников четырехчасового заезда. Так вышло, что фаворита звали Гластбери Торн.
– Кстати, – вспомнила я, – что это за фирма – «Гластбери Инвестмент Траст»?
– Что? – Марк внимательно взглянул на меня. – Почему ты спрашиваешь?
– Где-то видела недавно это название.
– Ты могла его видеть где угодно. Это крупная страховая компания, и богатая. Недавно они купили две издательские фирмы – «Коган» и «Бартлет и Лик».
Я вернулась к скачкам.
– Нет, на него я не поставлю. Как насчет Лемон Курт? На той неделе он стал победителем в Хемпдон-Парк.
Марк продолжал свое.
– Их следующей жертвой может стать и такое небольшое издательство, как «Ротлэнд». Конечно, они могут проглотить нас хоть завтра и даже не заметить, но, к счастью, так не получится, потому что восемьдесят процентов наших акций пока находятся в руках семьи.
Он поставил на Лемон Курт, но фотофиниш показал, что тот пришел вторым.
К тому времени мы стояли возле самых поручней, и совсем рядом с нами на стоячих местах оказалась кучка парней лет восемнадцати, изображавших панков – кожаные куртки, цепи, заклепки, которые бурно ссорились с двумя толстяками-букмекерами. Все стихло, когда появились полицейские, но вскоре опять поднялся шум и полетела брань.
– Крысята поганые, – буркнул Марк.
– Чего ещё ждать от детей асфальта?
Он удивленно покосился, не зная, как понять мои слова.
– Тебе нравятся панки?
– Нет, но это не настоящие панки, а просто парни, которые следуют моде.
Марк пригладил рукой волосы и уткнулся в программу скачек.
– Это просто мода, и все, – продолжала я. – Ты следуешь своей моде и надеваешь пиджак с галстуком, а я обрезаю юбку выше колен.
– Но мы не сбиваемся в стаи и не шатаемся по улицам, задевая прохожих и нарываясь на неприятности!
– Да, но почему? Потому что ты рос в приличной семье, в хорошем доме. А видел бы ты, в каких условиях живут они!
– А ты видела?
– Видела, – отрезала я и замолчала. Слишком далеко я зашла.
Марк опять повернулся к парням.
– «Неладно что-то в Датском королевстве», – процитировал он «Гамлета», – согласен. Но не все же становятся панками… Мозгов у них нет вообще, а что за вид… Поодиночке они ни на что не отважатся, поэтому собираются в банды. Их вина или нет, мне они все равно не нравятся.
– Я тоже хулиганов не люблю, – заметила я.
– И все-таки их защищаешь.
– Эти ребята – не хулиганы. Они довольно неприятные и, может быть, тупые существа. Но ничего ужасного в них нет. Большинство из них просто… не находят себе места. Тебе трудно понять. Почти все они работают, и даже неплохо зарабатывают, но заняты однообразным и безрадостным трудом и не видят никаких перспектив до конца жизни. Их мозгов хватает, чтобы понять это. Попробуй сам так жить, посмотрим, как ты станешь беситься. Может быть, лучше всего им служить в армии или во флоте. Но сами они вряд ли это понимают.
– Нет, – сказал Марк. – насчет флота я не согласен.
– Но где же тогда выход?
Он посмотрел на меня и вдруг улыбнулся.
– А вот: поставить последний грош на Балет Герл в заезде в четыре тридцать.
После скачек мы ужинали в Кембридже. По дороге Марк сказал:
– Я ведь совсем ничего не знаю о тебе, Мэри. То ты вдруг вспыхнешь, то опять уходишь в себя.
– Да нечего особенно знать, – отмахнулась я.
Думаю, тогда я уже поняла, что задержалась на своей работе слишком долго. Марк Ротлэнд оказался уже третьим, который говорил, что во мне есть нечто загадочное, и заинтересовался мной настолько, что захотел узнать поближе. Это всегда было слабым местом в моих планах. Когда за семь недель успеешь прикарманить денежки, никто не успевает с тобой поближе познакомиться. А семь месяцев для моего дела слишком много.
– Я знаю только, – продолжал Марк, – что тебе двадцать три года, что в девятнадцать ты вышла замуж, теперь овдовела. Отец и мать твои в Австралии, и ты ходила школу в Норидже. И все, ведь правда? Еще я знаю, что у тебя светлая голова и талант к математике. С тех пор, как ты у нас появилась, ты ни разу не ошиблась. Ты боишься грозы и любишь смотреть скачки, но не делаешь ставок. Умеешь одеваться – вот, например, как сейчас, – но на службе об этом не думаешь. У тебя вполне приличные манеры, но время от времени ты будто не понимаешь простейших вещей, которые другим кажутся само собой разумеющимися.
– Например? – тут же спросила я.
– Пусть тебя это не волнует. Ты говоришь, что закончила среднюю школу, и речь у тебя в целом правильная, но иногда ты даешь понять, что детство было очень трудным. Когда дело касается работы, тебя не упрекнешь в недостатке инициативы, но ты как будто живешь какой-то другой жизнью. Я никогда не слышал от тебя ни одного недоброго слова о других, но ты яростно охраняешь свой мир и готова ополчиться против всех. Что у тебя за тайна, Мэри? Скажи!
За ужином я подумала, что дело принимает слишком серьезный оборот. Марк не давал воли рукам, как кузен, но ситуация становилась опасной. Чтобы направить его мысли на другое, я принялась расспрашивать о нем самом. Мать его была ещё жива, у нее квартира в Ханс-Плейс.
– Почему ты ушел с флота?
– Лучше спроси, зачем я туда пошел? Просто к тому времени отец решил, что меня нужно избавить от неприятной волынки в семейной фирме, поэтому меня послали в Дартмут. А оттуда, конечно, прямой путь на флот.
– Значит, вы норовили избавиться от неприятных обязанностей? – переспросила я.
– Да. Отец не ладил с Холбрукам. Дядя Кристофер все время стремился отодвинуть родственников, чтобы освободить место своему сыны Терри. Но когда умер отец, я все испортил, уйдя с флота и заняв место младшего Холбрука.
– Тебе не хотелось уходить в отставку?
– Нет, я все равно хотел уволиться. Там я не видел себе места, поэтому рад был уйти.
– Значит, ты пришел бороться за дело Ротлэндов?
– Ну, не такой уж я воинственный. Я не хотел неприятностей. Но думаю, худшее теперь позади.
Тут я вспомнила про два письма, помеченные «лично», которые лежали на письменном столе Кристофера Холбрука.
– Иногда я задавался вопросом, – сказал Марк, – не осложняет ли мой кузен Терри Холбрук тебе жизнь?
– Чем?
– Я думал, это и так ясно. Рад, что ошибся.
– Ничего серьезного не было.
– Иногда я думаю…
– О чем?
– Наверное, о том, что от Терри ушла жена. И получает ли он удовольствие от своего нынешнего образа жизни? Или просто пытается доказать что-то самому себе?
Я сказала:
– Пожалуй, отец был прав, не нужно было тебе возвращаться в фирму. Лучше уж стать археологом.
Улыбка появлялась на лице Марка всегда неожиданно.
– Ты права, как никогда. Следовало. Но я перетряхнул немало старых костей Ротлэндов и никуда от них не денусь.
Домой Марк привез меня в половине двенадцатого. Улица, где я жила, кончалась тупиком; вокруг пустынно, только четыре-пять машин, фонарь да бездомный кот, вылизывавший заднюю ногу.
– Огромное спасибо, – сказала я Марку, стараясь говорить, как девушки их круга. – Это был великолепный день. Мне все очень понравилось.
– Нужно будет повторить. Скажем, в следующую субботу. Раньше, по-моему, ничего такого не предвидится.
– Я не могу в субботу, – поспешно заявила я.
– Тебя уже пригласили?
– Ну, скажем так.
– А в Ньюбери, через две недели, тоже в субботу?
– Спасибо, это было бы чудесно, – сказала я, подумав, что к двадцать четвертому буду уже вне пределов досягаемости, и взялась за ручку дверцы.
– Мэри…
– Да?
Он обнял меня, притянул к себе и поцеловал. Никакой особой страсти заметно не было, но и не скажешь, что он действовал неумело. Потом он погладил меня по голове.
– Какие красивые волосы.
– Ты так думаешь?
– Густые и все же мягкие… ты замерзла?
– Нет.
– Мне показалось, ты дрожишь.
– Нет!
– Хорошо было сегодня… правда?
– Да, Марк.
– Мне, – сказал он, – «хорошо» кажется явно слабым определением.
– Мне пора. Еще раз спасибо, Марк. Я… увидимся в понедельник. Спокойной ночи.
Среди ночи я вдруг проснулась оттого, что увидела во сне, будто плачу. И вовсе не от нежных чувств к Марку Рутланду. Я и раньше иногда видела этот сон, хотя не часто, раз в год или полтора. Это был даже не сон, а своего рода воспоминание во сне.
Я села в постели, посмотрела на часы и чертыхнулась: всего половина четвертого.
Красивые волосы… Может быть, эти его слова и воскресили воспоминания. Интересно, что бы он подумал лет десять назад?
Правда, началось все не из-за волос, а с того, что Ширли Джеймсон сказала что-то гадкое о моей матери. Я даже не могу вспомнить, что именно, но знаю – в тринадцать лет это казалось ужасным. Я налетела на неё с кулаками, и на мощеном дворе перед школой началась драка. Я просто потеряла голову, я вопила, что Ширли стерва и гадина, я готова была броситься на неё и убить, но две другие девчонки растащили нас за руки, а Ширли потребовала: «Возьми свои слова обратно или я съезжу тебе по морде и вырву все волосы». Она намотала на палец мою прядь и болью дернула, но я стерпела. Я ответила, что слов обратно не возьму, и Ширли закатила мне звонкую пощечину, которая, по-моему, удивила её не меньше, чем меня. Потом она повторила: «Бери свои слова обратно». И когда я ответила «Нет», в её глазах появилось странное выражение – она вдруг поняла, что ей это доставляет удовольствие.
Ширли дала мне ещё пощечину по другой щеке, и в голове у меня зазвенело. Одна девчонка подзадорила ее: «Давай, Ширли, бей еще, пусть она заревет». И Ширли продолжила, заехав мне сначала по одной, потом по другой щеке. Но меня, конечно, трудно было держать, я лягалась, брыкалась и в конце концов вырвалась, ударила Ширли головой в живот, шарахнула об стену и выбежала из подворотни. Они погнались за мной. Я мчалась как сумасшедшая, но они отстали только тогда, когда я добежала до своей улицы.
Но войти в дом я не решилась, – знала, как мне попадет, если явлюсь в таком виде. Из носа шла кровь, портфель я потеряла, все пуговицы на блузке отлетели, бретелька сорочки оторвалась.
Во сне я всегда в этом месте плакала и всегда старалась проснуться, потому что иначе сон начинался снова. Но когда просыпалась, оказывалось, что я вовсе и не плакала, глаза мои оставались сухими. Я вообще никогда не плачу, лет с двенадцати, разве что для дела.
Дальше мне никогда не снилось, но все в тот день пошло совсем не так, как я ожидала. Посидев немного у черного хода, я придумала историю, как меня сбил с ног велосипедист. Но едва переступи порог, увидела дядю Стивена; в тот день прибыл их корабль, и мама с Люси суетились на кухне, собираясь кормить его ужином. Я рассказала свою историю, её запросто проглотили, поскольку были крутились вокруг гостя и им было не до меня.
Но дядя смотрел на меня как-то странно. Мне стало не по себе, потому что я всегда им восхищалась и хотела бы на него походить, будь я мужчиной. Он был немного моложе мамы, высокий, симпатичный, но рано поседел.
