Купцу он позвонил из приемной своего приятеля-депутата. И тот поразил отчаявшегося Ефрема Борисовича своим ответом:
      - Да, с тобой согласен поговорить. Я здесь, конечно, ни при чем. Только посредник, учти. Завтра в то же время, как в первый раз, и в том же месте.
      Раздольский, потрясенный этим известием, долго приходил в себя, невпопад отвечая на вопросы приятеля, а затем бросился объезжать всех своих старых друзей, имитируя деятельность по усиленным поискам работы. Теперь предстояло главное - придумать, как уйти от "хвоста". И он придумал.
      - Ну, что? - Аджиев тяжелым взглядом смотрел на троих парней, вот уже которую неделю наблюдающих за Ефремом Борисовичем. - Опять ничего?
      - Мотается по городу по своим дружкам. Был в Думе, в двух юридических фирмах, в мэрии.
      - Работу ищет, - злорадно хмыкнул Артур Нерсесович. - Ну пусть, пусть... Продолжайте следить. Чую, скоро другие связи будет искать... А они у него есть. Смотрите мне, не упустите момент...
      Он отпустил их, а сам решил переговорить с Федором.
      Была глубокая ночь. Звенели цикады и кузнечики за окном, словно частой сетью окутывая этим звуком лесной мир.
      Артюхов неслышно, без стука, остановился у порога, разглядывая сидящего в задумчивости хозяина. В свете зеленой матовой лампы над столом вилась мошкара.
      - Поманил ты меня своей догадкой, Стреляный, и что? Пшик? неожиданно заговорил Артур Нерсесович, а как будто бы и не видел вошедшего.
      - Я так думал: вопрос исчерпан. Вы с женой помирились, этого кобеля выгнали... - удивился Федор.
      - Я тебя думать не просил, - побагровел Артур Нерсесович, но тона, спокойного, размеренного, не изменил. - Три дня тебе даю, ищи... В помощь нужен кто, возьми любых... Но смотри, голову мне не морочь.
      - Странный вы человек, а если нет их?.. Сам не рад, что ляпнул... - взвился Федор.
      - Ты зря ничего не ляпаешь, не тот замес... А если ляпнул... - Он помедлил. - Нет, ты найдешь... А может, кассеты уже у тебя? - спросил быстро, вкрадчиво. - Может, поторговаться хочешь?
      - Да ну вас... Не берите на пушку... Я ведь Стреляный. - Федор усмехнулся.
      Дьявол этот начинал доставать его. Кассеты действительно пора было сунуть ему в зубы. Что Федору до чужих тайн? Он проводил дни у Светланы и был счастлив, как никогда.
      - Ладно. Еще в один уголок загляну, - бросил он лениво, нехотя.
      - Загляни, загляни. Жду через три дня...
      Оставшись один, он подумал было и за Федором наблюдение послать, но рассудил, что засечет тот чужой глаз и тогда легче ему будет отговориться, а сейчас он, кажется, к стене его припер. Есть уже у парня кассеты, только вот почему медлит? Неужели и правда замыслил шантаж? Но такое одному не под силу. Значит, сообщников ищет?
      - Стреляный! - заорал Артур Нерсесович на весь дом. Гулким эхом отозвался его крик и в саду:
      Не прошло и минуты, как Федор вновь появился на пороге.
      - Звали? - невозмутимо спросил он.
      - Ты это... - Аджиев не знал, как начать. - Ты знай, если замыслил что... Ну там дружков старых найти... С их помощью ко мне подкатиться. Предупредил я тебя - хоронить нечего будет. В пыль развею. Я спереду когтистый, а сзаду говнистый. Меня, друг, голыми руками не возьмешь.
      Федор вздохнул:
      - Я-то вас знаю, Артур Нерсесович. Могли бы не предупреждать. Да и о каких дружках речь? Вас один раз предали, теперь вам везде измена мерещится... Я по себе знаю, в лагере, наверное, год глаз не смыкал, все думал, кто да как...
      - Иди... - буркнул Аджиев. Откровения уголовника его не интересовали.
      Он не боялся. Он запретил себе бояться. Пусть они следуют за ним как тень, точно повторяя каждое движение его автомобиля. Он чувствовал их спиной и затылком. Всякий раз, когда он выходил из дома и садился в машину, он как будто попадал в оптический прицел. Но ведь и дома он не ощущал себя в безопасности.
      "Бедный Чарли, - думал он иной раз, глядя на преданного пса. - Что твоя хватка и зубы против их оружия и кастетов..."
      И он знал: если они все-таки придут - собака падет первой.
      Теперь Ефрем Борисович мчался по Минскому шоссе, собака лежала, развалясь, на заднем сиденье. Ему не надо было даже поглядывать в зеркальце заднего обзора: они ехали по пятам, даже уже не скрываясь.
      "Я преподнесу вам сюрприз, подонки, и на этот раз..." Раздольский в душе ликовал, он был уверен, что ему удастся перехитрить их. Он представлял их искаженные злобой лица, когда они поймут, что он улизнул, и сердце его переполняла лихая отвага.
      Он ехал в городок правительственных дач, где жил его старый знакомый, ныне чиновник в администрации Президента, и на него уже был заказан пропуск для въезда туда. Этим же останется только остановиться у шлагбаума. И пусть ждут его здесь до опупения.
      Ефрем Борисович договорился, что пробудет здесь на даче тройку дней. Машину свою поставит, а в город, если понадобится, будет выбираться вместе с другом на служебной. Именно таким образом собирался он завтра приехать на встречу в "Золотое руно".
      Вот и поворот к правительственным дачам. Машина ГАИ на углу. Не замедляя хода, он резко сворачивает направо. Всего десять километров до милицейской будки и поста. Его преследователи отстали. Наверное, они уже поняли, в какую ловушку затащил их "объект".
      Ефрем Борисович ухмыляется и кричит Чарли:
      - Все, все, приятель, мы прорвались!..
      Федор приезжает в Мытищи днем. Он специально не предупредил Светлану о своем приезде, потому что надеется в отсутствие девушки все-таки прослушать кассеты на ее магнитофоне. Сегодня Светлана с утра торгует на своем базаре, и это точно известно Федору, потому что накануне он звонил ей.
      Ключа у него нет, но этого и не требуется. Замок в двери очень простой. Он успеет уйти до ее прихода, а потом, ближе к вечеру, появится вновь.
      А все-таки из-за того, что он вломится как бы незаконно, Федора чуть-чуть царапает чувство неловкости, тем более что Светлана предлагала ему однажды взять запасной ключ.
      Федор с минуту топчется подле дешевенькой, облупленной двери, а потом достает отмычку.
      В квартире душно. Видимо, все окна закрыты. Не останавливаясь в прихожей, Федор проходит прямо в большую комнату и замирает: с дивана свисает вниз голая мужская нога.
      Шторы задернуты, и обнаженный по пояс человек спит ничком, подсунув под голову обеими руками подушку.
      Никаких мыслей нет в голове у Федора. Он забывает сразу обо всем, продолжая стоять как столб. Так проходит минута или вечность - Федор теряет представление о времени. Потом рука его непроизвольно тянется к потайному карману брюк... Глаза мутнеют... Зазвонил телефон, но он не услышал этого. Звук для него словно вытек из всего видимого мира - как из сосуда.
      Но зато человек на диване завозился и внезапно поднял голову.
      Пролетел еще миг.
      - Это вы? Это вы? - пролепетал человек. Только что пены не было на его губах: взгляд заметался, шелковистые прядки на лбу встали дыбом, как у загнанного, перепуганного зверька. Он не сводил глаз с правой руки Федора, прижатой к бедру.
      - Какая встреча! Братец! - Федор медленно возвращался к реальности.
      Голос его вызвал у Мити еще больший приступ страха.
      - Это... Это невозможно... - выдавил он наконец; глаза у него вдруг раскрылись еще шире, и от этого лицо приобрело такое изумленное выражение, что его можно было принять за помешанного. - Как ты вошел? продолжал он жалобно. - Разве у тебя есть ключ?
      И Федор расхохотался. Напряжение спало. Он дотронулся рукой до своего лица. Кожа под его ладонью была как жабья: влажная, ледяная.
      - Я в шоке, братец! - проговорил он, плюхаясь на ближний к нему стул. - Я мог бы слегка попортить тебе шкурку, негодяй! Если бы не телефон... телефон.
      Федор продолжал смеяться, не обращая внимания на лихорадочно одевавшегося Митю.
      - Ты ничего не понял! - заорал вдруг тот, швырнув футболку себе под ноги. - Я не мог ехать домой пьяный... Меня предки изводят... Я добрался сюда, едва добрался... Слышишь? Ведь Светка не скажет мне: "Спи на лестнице, сволочь!" А мать, мать... - Митя закрыл лицо руками и заплакал.
      - Эй! - окликнул его Федор. - Мне что, сопли тебе утереть? Вали отсюда, придурок.
      Хлюпая носом, Митя подобрал футболку и выскользнул в коридор. Еще через секунду хлопнула входная дверь.
      Федор уже забыл, зачем он пришел сюда. У него не было никакого желания слушать пресловутые пленки. Он вошел в спальню девушки, чистенькую и убранную. Рухнул на аккуратно застеленную кровать и провалился в сон.
      "Я чуть не убил его... Плохо, Федор..." - это была последняя отчетливая мысль.
      Светлана рыдала, прижавшись к нему всем телом, обвив руками шею.
      О чем она могла рассказать Федору? О том, какая у них была сумасшедшая семейка, о самодуре-отчиме, о пьянице двоюродном брате, с которым она вместе росла и жалеет его, защищает от климактерички матери, которая буквально ловит молодых мужиков и тащит их прямо домой, о забытом недотепе, ее муже, собственном дяде...
      Федор не пытался разобраться в этом родственном змеином клубке. Он вполуха слушал ее, а сердце его дрожало от жалости к любимой девушке. Выход из всей этой ситуации он по-прежнему видел один - уехать.
      - Давай поскорее распишемся, - повторял он, успокаивая ее. Оформим паспорта и сделаем ручкой всей этой твоей топ-компании, Света. Деньги у нас будут. Смотри, я сегодня чуть не убил его, я с ума сошел.
      - Ну, конечно, что тебе моя родня... Так вот сразу все бросить... А мне жалко их всех, жалко... Ты ведь ничего, ничего не знаешь... - продолжала она плакать.
      Федору было неловко до дурноты, но он не мог ей соврать: ему действительно и знать ничего не хотелось о ее дядьях и тетках, братце, отчиме. Если бы еще мать была...
      - Светик, радость моя, - продолжал он ее утешать. - Давай лучше поужинаем. Я привез там много вкусного, только испортилось, наверное, все на фиг за целый день.
      Но она его как будто не слышала. Тогда Федор поднялся сам и отправился на кухню хозяйничать.
      Когда картошка уже варилась, салат из помидоров и огурцов был заправлен оливковым маслом, а Федор заканчивал возиться с мясом, которое хотел пожарить, в кухню неожиданно вошла Светлана. И он подивился ее преображению. Она зачесала свои густые каштановые волосы назад и прихватила их гребнем. Длинные, позвякивающие серьги оттягивали маленькие ушки, грудь и бедра красиво облегал розовый летний костюмчик с золотой надписью на кармашке: "Нина Риччи".
      - Ну, как тебе? - торжествующе спросила девушка, поворачиваясь на каблучках. - Сегодня продавала. Бешеный успех. И себе решила оставить.
      Его даже не столько поразило то, как легко она перешла от рыданий к примерке нового костюмчика, сколько вычурная безвкусица ее одеяния. Теперь-то, после того как он нагляделся на наряды Елены Сергеевны, он мог отличить настоящую одежду от дешевого шика. Но костюмчик, конечно, шел ей, да ей все было к лицу.
      - Класс, - сказал он и поцеловал Светлану в бледный лобик.
      Но она уловила фальшь его оценки. Надулась.
      - Ну, конечно, - сказала она вызывающе, - миллионерша, которую ты охраняешь, такое не носит. Представляю, какие у нее тряпки!
      Представлять было бессмысленно, но Федор, конечно, не сказал девушке этого, а только рассмеялся.
      - Она же не всегда была миллионершей, - заметил он примиряюще. Кое-что и мы себе скоро позволить сможем.
      Мясо уже жарилось на сковородке. В кухне вкусно запахло специями и кинзой.
      Светлана молча поднялась и вышла. Вернулась она назад уже в простом домашнем халатике.
      На этот раз в "Золотом руне" Раздольского встретил не Купцов, а невысокий, быстрый в движениях человек в ладно сшитом смокинге. От него пахло дорогой туалетной водой, крохотные усики были подстрижены щегольски. Его можно было принять за комика в телевизионном развлекательном шоу. Не представившись, он без слов провел Ефрема Борисовича через анфиладу по-музейному обставленных комнат, и Раздольский опять поразился безлюдности заведения. Лишь в одном зале он мельком уловил край бильярдного стола и как будто бы какие-то голоса.
      - Сюда. - Наконец человек с усиками склонил голову и почтительно открыл перед Ефремом Борисовичем скрытую шелковой портьерой дверь.
      Раздольский оказался в комнате с зелеными стенами, отделанными искусной лепниной. С потолка свисала нарядная хрустальная люстра, но она была не зажжена. Радужные искры посверкивали в ее затейливых подвесках. Свет в комнате шел от двух электрических канделябров, поставленных вдоль стены напротив двери. За пустым столом сидели двое мужчин во фраках. При виде Раздольского один из них показал ему рукою на стул, стоящий рядом с ним, и Ефрем Борисович сел, поражаясь фантасмагоричностью обстановки. Эти двое как будто сошли с экрана, были героями одной из серий фильма "Крестный отец".
      К тому же, когда Раздольский мельком оглядел обоих, ему показалось, что оба они загримированы: уж очень неестественной выглядела у того, кто повыше, черная бородка, а мужик ростом пониже, совсем молодой лицом, был неестественно лыс.
      - Так расскажите нам, Ефрем Борисович, о ваших проблемах, - весело сказал Лысый.
      Тут же открылась дверь и официант принес поднос с минеральной водой, фруктами и птифурами, а второй, вошедший следом, осведомился:
      - Чай или кофе подать?
      - Кофе, - пробормотал Раздольский.
      - А нам чаек, да покрепче, - по-прежнему весело распорядился Лысый.
      Раздольский понял, что пропал, еще до того, как с ним заговорили. Он ведь был не новичок в своем деле и знал, в какую зависимость может поставить любая связь, даже самая невинная, с этим миром. А он, Ефрем Борисович, добровольно совал голову в пасть. Правда, сзади его подпирал другой зверь. И не факт, что теперь он выбрал более безобидного. Еще не поздно было отступить. Или поздно?
      Раздольский сглотнул слюну. Его замешательство заметили. Рука того, что с бородкой, плеснула ему в хрустальный стакан минеральной воды. Но Ефрем Борисович до стакана не дотронулся, он опасался, что не сможет унять дрожь в пальцах.
      - Вы в чем-то сомневаетесь, господин Раздольский? - вкрался в его мысли ласковый голос Бородатого.
      Ефрем Борисович представил себе тяжелый взгляд Аджиева, бледное лицо испуганной Елены, неотступно следующий за ним "хвост", жалкенькое количество нулей на своем заграничном счете... Банкрот...
      - Все сначала... - то ли спросил, то ли утвердительно сказал он вслух.
      - Да, пожалуйста, сначала, - подхватил Лысый.
      На другой день с утра, когда Светлана опять отправилась торговать на вещевой рынок: у нее были обязательства перед теми, кто давал ей товар, Федор, даже не позавтракав, достал из сумки привезенные кассеты и включил маг.
      Видимо, это были уже вычищенные и перезаписанные выжимки из длинных разговоров. На первой кассете Федор узнал голос Аджиева. Сначала хозяин болтал всякие двусмысленности с несколькими женщинами, которые подхихикивали и отвечали на его слова еще более грубыми непристойностями. А потом Артур Нерсесович беседовал с мужчиной, в чьих интонациях ощутим был сильный кавказский акцент. Здесь речь уже шла о поставках какого-то товара на юг России, о сети закрытых ночных заведений, которыми, видно, владел собеседник Аджиева, о покупках недвижимости в Москве, Париже и Испании, из чего Федор догадался, что недвижимости этой у Артура Нерсесовича немереное количество по всему миру. Они оперировали такими суммами, что Федор сидел в оцепенении еще минут пять после того, как кончилась пленка. А последний разговор на ней был явно с кем-то из политиков. Очень уж уважительно и подобострастно обращался к этому человеку хозяин. И государственные кредиты ему были обещаны. Так и сказано было: "Проведу через правительство".
      "Только киллер его остановить способен", - размышлял Федор, вспоминая обстоятельства своего знакомства с Аджиевым. Елена с Раздольским в общем-то и нацеливали, наверное, Лесного на это... Но Костя, привыкший к рэкету особ куда меньшего масштаба, и здесь решил, видно, пойти по накатанной дорожке. Но такого, как Артур, шантажом не возьмешь. Тыл за спиной мощный должен быть, чтобы с компроматом к нему ломиться.
      Он опять и опять думал о том, удалось бы все-таки Аджиеву вывернуться, если б не он, Федор...
      На второй кассете были записаны разговоры Елены и Раздольского. Костя Лесной решил действовать с двух флангов. И в результате потерпел поражение. За двумя зайцами... Горько усмехался Федор, слушая невнятные, полные недомолвок реплики Елены. Женщина испытывала страх перед мужем и на расстоянии. И не зря. Дуриком сгубил себя и свою братву Костя, смертельной опасности подверг и Елену с любовником. Неосторожный Ефрем Борисович явно находился в эйфории на тот момент, когда его записывали. Он упоенно болтал женщине, как они уедут и поселятся где-нибудь на юге Франции или Швейцарии. Прикидывал, какое будет у них состояние, когда они рассчитаются с "друзьями" по "долгам"... Словом, классический случай дележки шкуры неубитого медведя. А медведь-то остался жив и очень опасен. Болтаться Раздольскому "свиньей"... А Елене?
      Федор вспоминал некоторые эпизоды из того, что пришлось ему пережить на Валдае. Участи неверной жены Артура Нерсесовича не позавидуешь. Он бы и сам, наверное, убил бабу, которая предала бы его. Убил бы? Да, Федор знал, что обязательно бы убил, но вот мучить... В ушах отозвался вязкий стук разрубаемого по-живому человеческого мяса...
      Нет, этой кассеты он Аджиеву не отдаст, пусть и вызовет этим его подозрения. В конце концов, не было доказательств и не будет их у Артура Нерсесовича, что Федор обманул его. Но и доверия не будет, сообразил он, а при удобном случае замочат его.
      "Так и так будут мочить, - подсказывал инстинкт. - Тебе в этой стае долго не гулять. Не выследили бы, где Светка живет, - впервые закрался в душу страх. - Осторожнее надо быть, ох как осторожнее... Ударит Аджиеву в мозги "мочиловка" - его не остановишь".
      - Я твой подарочек оценил...
      Аджиев в белой рубашке с открытым воротником сидел в плетеном кресле на террасе, со смаком покуривал трубку. Дымок пах чем-то очень знакомым, кондитерский такой был запах. Федор втянул воздух в ноздри и улыбнулся: приятные воспоминания навевал этот дымок.
      - Присаживайся. - Артур Нерсесович смотрел на него с одобрением. Ты большое дело мне сделал. Картина для меня теперь почти ясная. Почти...
      Он повторил это "почти" и шутливо погрозил Федору пальцем.
      - Интересно все же, откуда достал и где другая кассета? Или другие? - Аджиев вскинул реденькие брови. - Я совершенно уверен, что есть и другие...
      - Я не достал, а взял, - нагло смотря ему в глаза, сказал Федор. Дважды пришлось за ней ходить. Первый раз не нашел. Если очень интересно, - он пожал плечами, - на квартире у Вульфа.
      Лицо Аджиева осталось невозмутимым. Он прикрыл веки и с минуту помолчал.
      - Кроме меня, там до милиции побывал еще кто-то... В спешке тогда мы за квартирой наблюдения не установили. Это был, конечно, просчет. Выходит, три заинтересованные силы искали и ничего не нашли, а ты вот... - Он запнулся.
      - Ну, деньгами, наверное, там кто-то поживился, - засмеялся Федор. - Голова имел дурную привычку дома валюту хранить.
      - Меня деньги не интересуют, Федор, - устало сказал Артур Нерсесович. - Подскажи-ка мне, где же у него тайник был?
      - Тайник - не знаю, был ли, квартира старая, полк солдат можно спрятать умеючи, а я нашел кассету в рояле. Клавиши там не все работали... Под ними и лежала.
      - Да, мои на рояле поиграть не догадались... - усмехнулся Аджиев. - Значит, ты полагаешь, все?
      - Я ничего утверждать не могу. - Федор сделал серьезное лицо. Еще поискать, что ли? Но ведь риск все же, вдруг милиция что-то почует. Пломбу-то ведь я нарушил... Соседи донесут...
      - Нет, туда больше, я думаю, ходить незачем, - отрезал Артур Нерсесович. - А за труды отдельно получишь... Сегодня же...
      "Пошлет или не пошлет проверять рояль?" - размышлял Артюхов, уходя от хозяина. А в душе радовался, что не побоялся, заглянул еще разок на Васькину хату. Знал, что говорил Аджиеву: тут комар и носа не подточит.
      - Ну, как он тебе? - спросил Артур Нерсесович человека, вышедшего к нему на террасу из соседней комнаты, когда Артюхов ушел. Это был начальник его секретной службы, бывший майор ГБ Армен Калаян.
      - Ты же знаешь, - усмехнулся Калаян. - Не люблю я эту публику. Не доверяю ей. Ну, спас он тебя, скажи спасибо, сунь кусок, и пусть бы топал на все четыре. Нашел, кого пригреть.
      - Твои мне, что ли, кассету нашли? - мрачно сказал Аджиев.
      - Да вообще-то этой пленке - грош цена. Еще знать нужно, кому продать. И потом, верно ли, что в рояле? Может, еще где-то, и не одна, а все-таки две? Второй хочет Раздольского шантажнуть?
      Артур Нерсесович возмущенно замахал руками:
      - Рояль проверь, черт возьми! И не дурак он вовсе, чтобы к Раздольскому бежать, когда у него земля под ногами горит. Он совсем не дурак, Армен! Здесь хуже может быть, - Аджиев понизил голос, - искать он будет контактов со своими "авторитетами". А уж Елена потом расплатится с ним...
      Артур Нерсесович закрыл лицо руками. Этот ад он уже давно носил в себе. Темное пламя жгло его изнутри и не давало покоя. Он ждал удара и от кого? От собственной, когда-то без памяти любимой жены.
      - Хорошо, - сказал Калаян. - Рояль проверим, за Федором твоим проследим, а Раздольский, насколько мне известно, собирается в Англию. Вот так.
      Три дня, проведенные Ефремом Борисовичем на правительственной даче, естественно, выпадали из поля зрения Армена Калаяна. Но, конечно, исчезновение туда можно было истолковать и как понятное желание безработного юриста заручиться на будущее поддержкой влиятельных людей, и как возможность для загнанного в угол человека отдохнуть от изнуряющей нервы слежки.
      - Пусть едет, - вынес свой вердикт Аджиев. - Но ты все же установи, кто из тех, кого он когда-то защищал, сегодня в силе.
      Даже тогда, когда хозяин освободил его от обязанностей охранника своей жены, Федор не почуял дурного. Теперь он целыми днями торчал у ворот на пропускном пункте загородного дома Аджиева.
      И вот, направляясь в очередной раз с утра в субботу к Светлане, он уловил, что двигается в этом направлении не один. Сначала на шоссе, где он брал частника (категорически отказавшись от хозяйской машины, хотя Аджиев ему уже сделал права), ему показались подозрительными "Жигули", появившиеся буквально ниоткуда и следовавшие на почтительном расстоянии, но в ту же сторону. А потом, уже на вокзале, он специально замельтешил у касс и наткнулся на взгляд равнодушных глаз. Не случайный взгляд. Словно в прицел попал.
      "Е-мое, - выругался он про себя. - Только этого цирка мне не хватало, чтобы я следы заметал. Ну, покажу я вам бег с препятствиями..."
      Федор спокойно отошел от пригородных касс, будто передумал брать билет, и двинул к выходу, петляя между горок сложенного как попало на полу багажа и намеренно натыкаясь на людей, вызывая на себя ругань.
      Он видел: они взяли его в кольцо. Первый едва поспевал сзади, получая те порции брани, которые уже не достигали Федора, а второй ждал на выходе из зальчика. Артюхов специально чуть не сшиб его и вылетел на площадь. Не оглядываясь, тут же рванул в платный туалет, словно у него случилась авария с желудком, но, не дойдя до кабинки, помчался назад, перепугав тетку на кассе, толкая локтями на лестнице тех, кто спускался вниз. Мат летел со всех сторон, один мужик даже припустил за ним следом, а Федор, проскользнув буквально рядом с ожидавшими его наверху "топтунами", понесся наперерез машинам через площадь к остановке, куда уже подъезжал трамвай.
      Водители гудели ему, не стесняясь поминать в открытые окна всех его родственников. Боковым зрением Федор видел, что те двое тоже бегут через улицу. Визжали тормоза, где-то справа от палаток раздалась трель милицейского свистка.
      Двери трамвая открылись. Федор ввалился внутрь с передней площадки, а с задней в последний миг успел вскочить один из догонявших. Его чуть не прищемило, и водитель еще на мгновение раздвинул двери. Этого хватило Артюхову, чтобы выпрыгнуть на тротуар.
      Трамвай увозил яростно смотревшего в заднее окно на оставшегося Федора плотного мужика в грязной белой майке. А второй, мотнувшийся было в сторону, тут же был схвачен Артюховым за рукав потертой джинсовой куртки.
      - Слышь, ты, спортсмен... - Федор притянул тяжело дышавшего парня к себе. - Жрать надо меньше, тогда бегать лучше будешь. Бить не стану. Понимаю, что ты на службе. Но хозяин твой - чмур. Передай, я на свидание с девушкой свидетелей не беру.
      - Только не деритесь, ребята, только не деритесь... - причитал возле них какой-то испуганный старикашка. А группка граждан на остановке смотрела в их сторону с такой жадностью, будто только и ждала драки.
      - Я пошел, - сказал Федор, отрывая руку от джинсового рукава. Так передай, не забудь, что я сказал.
      И он уже совершенно спокойно зашагал к подземному переходу.
      - Завтра мы едем к отчиму, - сказала Светлана и посмотрела на Федора со значением. - Он будет нас ждать.
      - О, так где мой смокинг? - засмеялся Федор. - И бабочка! Ты же говорила, он этот, как его, эстет...
      Девушка поморщилась. Она последнее время стала какой-то уж чересчур нервной и плохо реагировала на шутки Федора.
      - Ну-ну, - приласкался он к ней. - Не дуйся. Но костюм неплохо было бы надеть. У меня есть. Чего же ты заранее не предупредила?
      Светлана начала объяснять, что, хотя отчим ее действительно человек не простой: работал на киностудии оператором, много путешествовал, а сейчас пишет книги, условностей он не признает и в обращении весьма демократичен.
      - Ты только помни, что ты - бывший военный, а сейчас работаешь в охранной фирме. Он, конечно, странный тип, для него вся эта новая действительность как будто не существует. Например, он не знает, что я торгую, а если бы узнал, наверное, умер...
      - О чем же он пишет? - поинтересовался Федор.
      - Ах, какие-то исторические романы. Вообразил себя новым Дюма... Мрак.
      Федор когда-то читал "Трех мушкетеров", а последний раз в зоне буквально проглотил "Графа Монте-Кристо". Конечно, он еще и фильмы по этим романам смотрел. Дюма ему нравился.
      - Заранее уважаю твоего отчима, - заявил он. Она метнула на Федора быстрый взгляд и потупилась.
      - Что такое? - удивился он.
      - Знаешь, как все писатели, наверное, он с приветом... выговорила девушка со вздохом и страшно покраснела.
      Артюхову это обстоятельство показалось забавным. Пьяница братик, сумасшедший отчим... Но не с родней же ему связывать свою жизнь.
      - А братик Митя тоже там будет? - догадался спросить он.
      И по напряженному молчанию Светланы понял: да.
      Квартира Петра Петровича Збарского, расположенная в старом многоэтажном доме с башенками и изящными балкончиками на оживленном бульваре, была похожа на крепость. Две двери, одна из которых железная, а количество замысловатых замков вызвало у Федора улыбку. Кроме того, квартира была "на охране".
      Стены длинного коридора украшали ковры, увешанные всевозможным старинным оружием, посверкивающим чеканкой, эмалями и инкрустациями, а также портреты каких-то военных, рисунки лошадей.
      В столовой тоже было огромное количество картин в тяжелых, тускло мерцающих рамах. Виды гор и морские пейзажи, натюрморты, весь угол подле окна занимало огромное зеркало в раме из листьев и винограда цветного стекла.
      Федор ошеломленно оглядывался, не сразу включившись, что Светлана знакомит его с хозяином.
      Петр Петрович оказался невысоким пятидесятилетним мужчиной с костистым и крючковатым носом, роскошной седой шевелюрой и бархатными синими глазами. У него были маленькие изящные руки. На большом пальце левой руки Федор заметил серебряный перстень-печатку с медового цвета камнем.
      - Отчим - известный московский коллекционер, - шепнула Светлана.
      - Здесь и вправду, как в музее.
      Федор перебегал глазами с картины на картину.
      - Давайте я расскажу вам о моем собрании, - приветливо предложил хозяин. - Светочка пока соберет на стол. Все уже готово.
      Збарский начал говорить о картинах и художниках, а потом повел его в кабинет, где висели иконы. Федор послушно следовал за ним, восхищаясь, и, раскрыв рот, слушал его рассказ. Петр Петрович умел увлекать слушателей, его хорошо поставленный низкий голос звучал завораживающе.
      Тем временем пришел Митя, и скоро они все вместе уже сидели за столом. Сегодня, пожалуй, впервые Федор смотрел на братца без враждебности. Мирная обстановка за семейным обедом подействовала на него каким-то непонятным образом. Ему захотелось стать маленьким и чтобы взрослые ласкали и баловали его. Посещало ли его прежде подобное чувство? Он не знал. Потому что детство его было тяжелым и безрадостным, в многоквартирном бараке на окраине пыльного уральского городка. Там напивались, сквернословили и мало обращали внимания на детей. Лишь раз он помнит руку матери, гладящую его по голове.
      Митя вел себя тихо, ловил каждое слово Петра Петровича и совсем не обращал внимания на Федора.
      А хозяин главенствовал, сыпал остроумными шутками и подливал всем какого-то диковинного розового вина, пахнущего цветами и зноем далеких стран.
      Петр Петрович явно выпил больше всех. Глаза его сияли, щеки разрумянились.
      - В жалкое время мы живем. Серое время. А главное - будет еще хуже...
      - Ну, почему, почему? - кипятился Митя. - Дали столько свободы: езди, куда хочешь, пиши, что думаешь...
      - Дали... Вот именно "дали", - смеялся Петр Петрович. - А люди-то оказались к этому не готовы. Свободу нужно взрастить в себе. Блудят с фальшивыми бабами, второй от конца - Наполеон, кидаются на все, лишь бы было новым... Не важно, что дрянь, дешевка... Мы еще пройдем через катастрофу, через пекло, отведаем настоящие муки. Может, тогда и станем настоящими человеками?
      - Муки? - подскочил Митя. - Но ведь революция, гражданская, убийство царя, репрессии - это разве не муки?
      - Это - чистилище, мой мальчик. А сейчас - ад. Мы на его пороге... Рая мы не заслужили. Только через пекло мы снова станем людьми, а не стадом жирных свиней у корыта. Мы продали свое первородство и за что? За что продались с потрохами? За кучу завернутого в цветные упаковки хлама, склеенного соплями и жвачкой? Мудрости и достоинства мы не нажили. Только набиваем брюхо и кошелек. О, грядет Страшный Суд! Грядет! Мы продали душу маммоне... Биг-Мак - вот наш идол. Запад заразил нас духовным СПИДом...