Город пропащих

      - Да, есть немного богемы... Мирон Львович чересчур экспансивен. Ну а с Купцовым иначе было нельзя. Он нарушает мои планы насчет Китайца.
      - А-а, бросьте, - машет рукой Левочкин. - Вы же не ребенок. С Аджиевым вам не договориться. Купцов в данном случае дальновиднее вас... Попробуйте, конечно... Но - я вас предупредил. Выигрывает тот, кто наносит первый удар. Боюсь, вы уже упустили момент.
      Он встает и подходит к шкафчику с выдвижными ящиками. Открывает один из них и достает какую-то газету.
      - Сегодня получил, - говорит он. - Лондонская "Таймс", один из последних номеров. Откровения некоего адвоката Раздольского. Вы читаете по-английски?
      Шиманко берет газету вздрагивающей рукой и видит отчеркнутую красным фломастером статью.
      - Я зачитаю вам, - усмехается Левочкин. - Материал, конечно, посвящен преступному беспределу, творящемуся в жуткой людоедской стране России, от которого страдают такие истинно честные интеллигенты, как адвокат Раздольский. В центре статьи - интервью с ним. Раздольский рассказывает о его похищении, расписывая все самыми мрачными красками, но история вся вывернута наизнанку. Получается, что он - безвинная жертва козней преступников, пожелавших поживиться за счет крупнейшего предпринимателя и банкира А. Подробно описано и названо "Золотое руно", куда его якобы затащили шантажом. Ефрем Борисович искусно переплетает вымысел с правдой, и потому его рассказ выглядит для непосвященного весьма убедительно.
      По мере чтения статьи лицо Шиманко все багровеет. Он понимает, в какую неприятную историю попал благодаря своей мягкотелости.
      - Кто же это добренький такой, вытащивший эту мразь из подвала? с брезгливостью говорит Левочкин, закончив чтение. - Видите, оправдывается перед бывшим хозяином. Хочет вернуться, сука, бабки, наверное, кончились.
      Генрих Карлович потерянно молчит. Главный его козырь теперь, что он не засвечен как хозяин "Руна".
      - Я понимаю, о чем вы думаете, - обращается к нему Левочкин. - Но у Аджиева хорошо поставлена информация. Вы не допускаете, что вы ему известны?
      - Нет, это невозможно, - бормочет Шиманко. - Моя фирма зарегистрирована совершенно отдельно... Да и "Золотое руно" существует только на словах, ни по одним бумагам оно не проходит. Это - фантом.
      - Ну что ж, попытайтесь, - со скептической улыбкой на губах говорит Левочкин. - Но помните мой совет, мое кредо, наконец: если акция прекрасна...
      Он недоговаривает и умолкает.
      - Я буду держать теперь с вами связь.
      Шиманко встает, понимая, что их встреча закончена:
      -Я слишком полагался на свои силы... Надо, конечно, действовать сообща.
      Левочкин провожает его до дверей гостиной и на прощание подчеркнуто произносит:
      - Почистите свои ряды, господин Шиманко. С богемой сегодня можете оказаться в пролете...
      Генрих Карлович понимает, о ком речь. В душе он согласен с Левочкиным, но, с другой стороны, ему трудно будет подобрать кого-то на место Мирона. На него наваливается усталость. Он не готов принимать такие решения. А надо, надо...
      Аджиев смеется. Давно он так не смеялся. Перед ним лежит ксерокс статьи из "Таймс", уже переведенной на русский язык. Адвокатишка очутился на мели и решил, сидя в Лондоне, вымолить прощение. Но кто переправил его туда, кому обязан он чудесным спасением? Немалую, наверное, сумму отвалил. Вот теперь и оказался без бабок окончательно. Это его проблемы. Он, Артур Нерсесович, останется непреклонен. Не хватало еще, чтобы он объявился в Москве.
      Аджиев заказывает разговор с Лондоном. Он должен поговорить со своим человеком там, пусть тот пошлет телеграмму для Раздольского. И в ней будет только два слова: "Не пройдет". Пусть подохнет от нищеты. Им двоим в Москве места нет.
      Артур Нерсесович зовет к себе Калаяна и излагает ему свой бесповоротный приговор Ефрему Борисовичу. Но тот, кажется, впервые не согласен с хозяином. Он начинает лепетать что-то о пользе статьи Ефрема Борисовича, об общественном мнении, о влиятельных друзьях адвоката.
      Аджиев внимательно слушает, не споря, не переча. Ему очень важно выяснить позицию Калаяна.
      - Значит, ты считаешь, что можно забыть его попытку убрать меня с помощью Купцова?.. - осторожно спрашивает он.
      Калаян немного насторожился, словцо "убрать" прозвучало для него сигналом, что он отнюдь не убедил хозяина.
      - Убрать? - повторяет он несколько растерянно.
      - Да, именно так. Разве было по-другому? - В голосе Аджиева проскальзывают интонации приближающегося шторма.
      - Но общественное мнение.... - опять начинает мямлить Армен.
      - У тебя размягчение мозга, - как диагноз, констатирует Аджиев..Увы, медицина тут бессильна. .
      - Артур Нерсесович, - Калаян бледнеет, - я займусь Раздольским. Если вы считаете...
      - А ты, значит, не считаешь? - Узенькие глазки Аджиева становятся еще уже. - Знаешь, я передумал. Никакой телеграммы. Пусть возвращается...
      Елена тоже уже знает об интервью Ефрема Борисовича. Гуляя по саду и забредя в оранжерею, она садится около маленького фонтанчика и неотступно думает о поступке любовника.
      Зачем ему понадобилась эта комедия, эта ложь? Если он хочет таким образом испросить прощения у Артура, это пустой номер, тот ведь прекрасно знает истинную подоплеку событий. Ясно, что Ефрем хочет вернуться в Москву, он соскучился, он не может без нее. А она?
      Елена с горечью поглаживает свой живот. Как-то он отнесется к ее беременности? Да и вообще, увидятся ли они? Женщина чувствует подступающее волной желание. Она закрывает глаза и представляет мастерскую на Чистых прудах, их последнюю встречу. Это воспоминание - все, что у нее осталось. Она мысленно смакует подробности, каждый их жест, слово, объятие, поцелуй. Немое кино несется перед ее мысленным взором, некоторые кадры, не уставая, она прокручивает снова и снова.
      - Я люблю тебя... Я люблю только тебя, - шепчет она в забытьи. Невыносимо люблю...
      Журчит фонтан. Пахнет алыми испанскими розами.
      Он обнимал ее. Его лицо горело. Ах, как бьется ее сердце даже сейчас, когда он так далеко. То была одна из самых удивительных минут ее жизни. Красавица Елена Аджиева рыдает, откинув голову на ослепительно белую пластиковую спинку скамьи.
      Она не слышит, что муж в поисках ее забрел в оранжерею и давно уже смотрит на ее искаженное блаженством и мукой лицо, на ее руки, сжавшие низ живота.
      Но, когда она открывает глаза, его уже нет. Елена встает и, оправив платье, пошатываясь, выходит в сад.
      А Артур Нерсесович, запершись у себя в кабинете, приказывает Калаяну найти и немедленно прислать к нему Федора.
      Но Федора сегодня безуспешно будет разыскивать не он один.
      Шиманко после встречи с Левочкиным, с трудом скрывая свое раздражение помощником, требует от Мирона, чтобы тот как можно скорее связал его со Стреляным.
      Мирон Львович озадачен плохим настроением хозяина и теряется в догадках, зачем ему понадобился Федор. Но Шиманко неприступно молчалив. Мирон осведомлен о том, с кем утром встречался Шиманко, и его страшно интересуют результаты разговора. Но, вопреки его ожиданиям, босс ни словом не обмолвился об этом. Недоверие Шиманко тревожит его "правую руку", оно говорит о том, что хозяин еще больше отдалился от Мирона Львовича, а может, и замыслил что-то, исключающее его участие.
      "Купить меня ему не удастся", - размышляет Витебский, ожидая Костика, с которым намеревается обсудить сложившуюся ситуацию. Где искать Федора, он не знает. Установленная за ним слежка успеха никакого не имеет: парень обладает способностью проваливаться сквозь землю. Зяма Павлычко даже к Звонареву на хату послал гонцов, но тот утверждал, что не видел Стреляного уже давно. Конечно, Федор, наверное, торчал уже на своей новой службе у Аджиева, но туда добраться у Мирона никаких возможностей не было. Оставалось ждать, что Стреляный объявится сам.
      А Федор в это время находился в Мытищах.
      Они целый день, лежа в постели, крутили старые пластинки на не менее старом, обшарпанном проигрывателе. Целая кипа их в обветшавших, истрепанных конвертах лежала в ящике, стоящем подле балкона. Девушке даже не нужно было читать названия, она знала каждый конверт по замусоленному колеру. Булькал кофейник на кухне, они целовались и слушали незатейливые песенки из того прошлого, в котором их не было.
      Где-то почти под вечер он уговорил ее одеться и отправиться наконец в загс, чтобы подать заявление.
      Она на этот раз не сопротивлялась, но была как-то бесшабашно оживлена, словно решилась на поступок, которого от себя не ожидала. Всю дорогу до загса она подшучивала над собой и Федором, но он не вникал в ее слова, звучавшие временами ядовито. Она почему-то заговорила о браке и сексе как о расхожей дешевой и потому катастрофической скуке. Сказала, что всегда мечтала о путешествиях, а не о пеленках и ночных горшках. Но Федор, счастливый, делал вид, что она маленькая глупая девочка, которой очень хочется поломаться перед тем, как получить долгожданный подарок.
      - Будет все, как ты захочешь... - смеялся он, слушая ее колкости.
      Он видел себя глазами постороннего: строен и привлекателен, смел и надежен, а эта маленькая ведьмочка рядом пусть немного покапризничает, она все равно принадлежит ему. Чуть-чуть стервозности в женщине ему даже нравилось. Иначе было бы слишком просто, а потом - он не верил в ангелов во плоти.
      Выйдя из загса, казенного вида небольшого кирпичного домика, утопавшего в зарослях боярышника, он купил Светлане у первой же попавшейся бабки букетик нежно-розовых подмосковных роз. Ему хотелось растопить необычную серьезность в ее глазах, но девушка прячет лицо в нежных лепестках, и странное редкое выражение он замечает на этом лице: усталости и отвращения к жизни. Но, скорее всего, он ошибается. Потому что в следующий миг ее пухлые влажные губы слегка касаются его щеки, он чувствует дрожание ее язычка и, сдерживая вспыхнувшее желание, увлекает ее в ближайшее кафе.
      Воспоминание об этом вечере сохранится у него в памяти в виде клочков и обрывков: пляшущий серебристый свет, вой саксофонов и неотвязный пряный запах каких-то экзотических кушаний, смешанный со сладким запашком марихуаны. Они сидят со Светланой на белой кожаной кушетке. Джаз хлещет им в лицо. Федор чувствует, что атмосфера в небольшом зале сочетает вместе отчаяние и непривычную для таких заведений вялость. Но ему плевать на этих худосочных юнцов, посасывающих из кулька травку, на их развязных, ярко раскрашенных подруг.
      Он хочет отпраздновать свой день, день обещаний и больших надежд. Они идут танцевать, потому что заиграли какую-то ритмичную попсу. Светлана прижимается к нему, словно ища защиты от этого враждебного мира, грозящего раздавить их своей прозой и жестокостью. Но Федор держит ее крепко и уверенно. Пока он с ней, ей ничего не грозит. А он будет с ней всю жизнь.
      - На всю жизнь? - спрашивает он, пристально глядя в ее кажущиеся ему совсем детскими глаза.
      - Я боюсь загадывать, я суеверна, - ответила она, тряхнув пушистыми волосами.
      Снова гаснет свет, и он не видит больше выражения ее лица. А когда серебряное сияние ламп вновь вспыхивает, веки Светланы прикрыты, лишь мечтательная улыбка скользит на ее губах.
      Наутро, возвращаясь в электричке в Москву, Федор ругает себя за то, что и теперь не признался Светлане в том, что они богаты. Что ей не о чем беспокоиться, она сможет и попутешествовать, и не отказывать себе ни в чем. Он только плохо представляет, как это он вдруг остепенится и осядет на каком-то одном месте, будет просто жить, наслаждаясь покоем и семейными радостями. Ему самому ведь нужно очень мало, и он не умеет, не знает, как пользоваться деньгами так, чтобы жизнь текла в роскоши и безделье, день за днем... Всегда... Он боится этого "всегда" и не знает, где, в каком месте земли выбрать тот угол, в каком он не рехнется от тоски. Может быть, в Австралии?
      Федору становится смешно, потому что за окнами поезда уже неотвратимо мелькает Москва, Молох, требующий все новых и новых человеческих жертв. Сумеет ли он перехитрить, обмануть его, вывернуться, чтобы стать недостижимым для его огненной пасти?
      Вот почему он промолчал, не рассказал девушке о целом состоянии, которым владеет. Он не свободен. Ему пора было завязать и с Аджиевым, и с обитателями "Руна". И он сделает это. Семен обещал ему все устроить с паспортами и визами. Остался последний рывок.
      ...С вокзала Федор звонит Сашке и обозначает ему свои предполагаемые маршруты. Тот сообщает, что у Звонаря есть для него информация.
      Федор обещает посетить "Утес" этим вечером, а затем ловит машину и едет на Смоленскую. На автоответчике голос Калаяна передает ему пожелание хозяина о встрече. Не задерживаясь в городе, Федор тут же отправляется на своей машине на дачу к Артуру Нерсесовичу. Новостей у него для Аджиева нет, но, наверное, тот сам хочет сказать что-то важное, раз вызывает к себе.
      О Моте говорить что-либо Аджиеву пока рано. Его фигура остается для Федора в тени. Наверное, Семен как раз сможет сообщить какие-нибудь подробности, ведь он просил его после пьянки в "Руне" узнать побольше об этом человеке.
      Вот и поворот, где стреляли в Аджиева. Федор замедляет скорость и въезжает на тенистую лесную дорогу. Еще немного - и он у знакомых ворот.
      Первое, что он узнает от Артура Нерсесовича, это известие об интервью Раздольского, данное им английской газете. Видимо, какие-то крайние обстоятельства вынудили пойти адвоката на этот шаг, размышляет Федор и, конечно, догадывается об этих обстоятельствах. Но Аджиева, конечно, не умаслишь подобной лабудой, уж он-то знает, что никто не вынуждал Раздольского пойти против хозяина. Такая заискивающая просьба о прощении вряд ли подействует на него. Ну, а что должна чувствовать Елена в этих обстоятельствах? Получается, что таким образом он косвенно предает ее. Или, наоборот, бросает спасательный круг?
      Аджиев курит трубку и следит за лицом Федора, читающего ксерокс.
      - Наизусть учишь? - наконец ехидно спрашивает он.
      - Думаю, - откликается тот.
      - Какая сволочь, хотел бы я знать, помогла ему бежать? надувается Аджиев.
      - Наверное, те, кто его охраняли. Крот погиб, а "мочить" зря никому неохота, - веско говорит Федор. - Отстегнул, наверное, за спасение-то...
      - Уж, конечно... - смеется Аджиев. - Теперь на мели сидит. Я ведь позаботился один его счетик прикрыть. На всякий случай. И вот - не ошибся, жив курилка! В Англии он на фиг никому не нужен и с бабками, а без бабок - вообще хана. Англия - строгая страна. - И добавляет: - У тебя нет для меня новостей?
      Федор рассказывает про попойку, живописуя "голубые" нравы помощников Шиманко.
      Аджиев опять смеется, глаза его довольно блестят.
      - Вот собрал компанию, - говорит он. - Такая мода пошла сейчас. Против них - ни-ни... Большую власть взяли. Но мне они не указ. "Голубые" они или "розовые", с ними мне одной дорожкой не ходить. Ты сейчас поедешь туда?
      - Да, - отвечает Федор. - Поеду отмечусь. Может, какие цэу получу.
      Аджиев отпускает его, а сам достает из сейфа деловые бумаги. Завтра прием у вице-премьера, следует еще раз продумать линию поведения.
      Он приезжает в "Руно" на своих "Жигулях". Больше скрываться нечего. Он официально работает у Аджиева и получил машину в пользование.
      Его встречает Мирон с кислым выражением на физиономии.
      - Ищем тебя, ищем, - говорит он. - Ты боссу нужен.
      Он сразу же проводит его в кабинет Шиманко на второй этаж, а сам уходит. "0-го, - думает Федор, - отлучили, что ли, от высочайшего внимания?"
      Генрих Карлович встречает его приветливо и поздравляет с новой службой. Все это выглядит несколько комично, потому что Федор знает цену его словам. И, конечно, Шиманко буквально распирает от желания узнать какие-нибудь фактики о предполагаемом компаньоне.
      Федор выкладывает ему историю про Раздольского и его интервью, рассказывает о реакции Аджиева.
      - А фамилий не упоминал? - осторожно спрашивает Шиманко.
      - Каких фамилий? - удивляется Федор.
      - Но ведь этот Раздольский говорит о нашем "Руне"! - На лице Генриха Карловича заметно некоторое смущение.
      - Аджиев знает про Купца, - говорит Федор. - Знает, что его выставили отсюда. Ему сейчас не до этого. Слышал краем уха, что занят каким-то новым проектом приватизации.
      Шиманко внимательно смотрит на Федора, сейчас его опять царапнула мысль о том, что слишком полагаться на его слова нельзя. С другой стороны, он радуется про себя, что вовремя убрал Купца. Нечего было с ним цацкаться. Левочкин здесь не прав.
      - А как вы думаете, Федор, - неожиданно спрашивает Шиманко, - ваш этот новый хозяин простит Раздольского? Забудет эту историю?
      - Я его еще плохо знаю, - пожимает плечами Стреляный, - но то, что слышал о нем... Нет, думаю, этой истории он не забудет.
      Шиманко удовлетворенно откидывается в кресле. Его серые глаза темнеют. Тут парень, похоже, не соврал. Генрих Карлович сцепляет пальцы крупных рук и задумывается. А потом говорит спокойно сидящему Федору:
      - Мне кажется, что вы очень рискуете, согласившись помогать нам... За вами не следят? Ну, куда вы едете и так далее?..
      - За мной следят, - невозмутимо соглашается Федор. - Ваши люди следят за мной. Только напрасный это труд. Вы Мирону скажите, пусть не суетится.
      Шиманко на мгновение немеет, а потом тихо говорит:
      - Я не знал... Выясню...
      Федор поднимается и, попрощавшись, выходит, пообещав заезжать.
      Ярости оставшегося в одиночестве Генриха Карловича нет предела. Кажется, обыкновенный уголовник-рецидивист переигрывает его вместе со всей его командой. Идиот Мирон совершенно не способен наладить никакое дело, набрать профессиональных людей, а этот Зяма Павлычко со своими амбалами годится только "чистить" палаточников и всякую мелкую шушеру.
      Шиманко даже не хочет приглашать Витебского, чтобы дать ему нагоняй. Все бесполезно, если у человека нет умения и мозгов. Историю с фальшивыми авизовками Мирон смог провернуть, но он не годится для оперативной работы, а Зяма - птица не того полета, чтобы наладить службу безопасности. Шиманко опять вспоминает Левочкина, его наказ о том, чтобы Генрих Карлович "почистил" свою компанию. Он займется этим. Сейчас для него главное завтрашняя первая встреча с Артуром Нерсесовичем.
      Он набирает номер одного из помощников вице-премьера, бывшего тележурналиста, и просит того не забыть свое обещание познакомить его с Аджиевым. Тот даже удивляется напоминанию старого знакомого и успокаивает его, что все будет в порядке.
      "Не дергайся, - приказывает себе Шиманко. - Еще не вечер".
      В этот вечер в "Утесе" Федор необычно оживлен. Ребята же, собравшиеся на встречу с ним, как-то даже удивлены его состоянием. Мишка, Семен, Саша с Коляном серьезны и даже мрачноваты. Но Федор старается не обращать внимания на их недоуменные лица. Они не понимают: он для себя поставил точку. Теперь важно расписать все свои действия в определенной последовательности - и, прощай Москва.
      - Вы придете на мою свадьбу? - неожиданно спрашивает он, вызвав бурю самых противоречивых чувств: от удивления до восторга.
      - Ну, нашел время... - бурчит Звонарь, пожимая плечами. - На сковороде сидишь...
      - Когда? Когда? - кричат остальные.
      - Третьего сентября, - с важностью говорит Федор. - Смотрите же! Я вас приглашаю.
      - Да подожди, Федор, - пытается охладить его пыл Звонарь, - вот не думал, блин, что ты такой шебутной...
      - А русский человек как? - смеется Стреляный. - Если вскочил, его не удержишь. Братва, у меня такая девушка!
      - Когда ж ты успел? - усмехается Семен.
      - Старая любовь... - загадочно замечает Федор.
      Он просит Звонаря, чтобы принесли шампанского, но все кривятся, и дело кончается хорошей водкой, которая и пьется от души под копченую селедочку с отварным картофелем и зеленью.
      - А теперь к делу, к делу, братишки, - возвращает друзей к реальности Стреляный, когда выпито за предстоящее великое событие в жизни Федора Артюхова.
      И Мишка передает ему то, что узнал Глухарь о Моте Шклявом, верную информацию о таинственном тихом человеке, держащем в руках секреты почти всей великосветской Москвы.
      - Ух, ты... - Федор переглядывается с Семеном.
      Уж на что Звонарь в курсе всех московских дел в уголовном мире, но такого и он не предполагал.
      - Сколько выпито с ним, - удивляется Семен. - Шклявый и Шклявый... Ну, знал, что он недоделанный, но такое...
      - Да черт с ним... - машет рукой Федор. - Нам на его половые проблемы и прочее наплевать, мне бы поговорить с ним...
      - А знаете, - серьезно произносит Сашка, - здесь все не так просто. Уж поверьте мне, я - профессионал, его гэбэ вело раньше, а сейчас он наверняка у фээсбэ на крючке. Такие люди при всех властях не тонут и в огне не горят, пока от них "организация" не откажется. С ним осторожнее надо. Его на испуг не возьмешь. За ним - сила. Он-то знает это. Ты, Федор, со своей кавалерийской атакой рискуешь головы лишиться. Здесь ювелирная работа нужна. У тебя не получится. Ты по натуре Чапаев.
      Федор пытается возражать, но Семен резко осаживает его:
      - Ты слушай лучше, что умные люди говорят, а то будет тебе свадьба...
      - Не каркай, - взрывается Стреляный, но видно, что он озадачен.
      - Предлог для встречи с ним - простой. Я ведь сам к нему собирался... Тебе, Федор, загранпаспорта и визы нужны? Да? Сам к нему за этим пойдешь, скажешь - от меня... А там - действуй по обстоятельствам, - говорит Звонарь. - Я тебе адресок дам. Он на квартире принимает лишь самых доверенных. Но мое имя для него кое-что значит. Я его однажды выручил...
      Пора расходиться. Мишке надо успеть на последнюю электричку. Федор подсаживается к нему и что-то долго говорит шепотом. Мишка слушает внимательно, согласно кивает. А потом спрашивает:
      - Сам-то не приедешь?
      - Пока нет, - отрезает Федор. - Дело сделаем - тогда.
      Все они уже стоят буквально на выходе, когда дверь открывается и появляется невозмутимый бармен. Обращаясь к Семену, он говорит:
      - Только что Зяма приезжал. С ним - двое. В машине еще один. Тебя спрашивал, Звонарь... Я сказал, сегодня не заезжал...
      Семен спрашивает, много ли еще посетителей в зале, задумывается. Колян с Сашей начинают убеждать его, что их в лицо Зяма не знает, поэтому им выходить первыми. На улице они осмотрятся, машина у них стоит в дальнем конце двора, если все нормально, то посигналят. Звонарь колеблется. Приезд Зямы не нравится ему. Он уверен, что они ищут Федора. А Федор совершенно в этом не убежден, да и зачем это он им вдруг понадобился? Они спорят с Семеном, а потом решают, что Мишке в любом случае лучше ночевать в "Утесе". Поедет с утра, а сейчас не стоит рисковать.
      - Вы с Игнатом - главная сила, - убеждает его Стреляный, и Мишка соглашается.
      Колян с Сашей спускаются вниз. В зале уже убирают столы, но еще играет музыка и несколько человек за столиком у окна продолжают громко и пьяно спорить о чем-то.
      Они выходят на улицу, огибают коробку "Утеса" и устремляются во двор. Здесь тихо, пустынно, фонари, как и во многих московских дворах, не горят. Их старенький "жигуленок" стоит у одного из подъездов.
      Сашка садится за руль, а Колян отходит в кусты, постепенно обследуя весь двор по периметру: никого. Возвращается. Они подъезжают к дверям "Утеса", дают слабый сигнал. Звонарь появляется с черного хода, почти невидимый в темноте, быстро садится к ним. Федор подходит последним, прощается, свою машину он поставил в соседнем дворе.
      "Жигуленок" отъезжает, но у самого выезда на дорогу, буквально через три минуты, Колян без всяких объяснений просит высадить его. Он вновь исчезает во дворе. На пустынной магистрали Сашка, нарушая правила движения, выруливает в том же направлении, куда убежал Колян.
      А Федор, не торопясь, закурив сигарету, шел проходным двором. Он не успел ничего услышать или сообразить, как из кустов, обрамлявших дорожку, на него обрушились двое. Если бы они хотели убить его сразу, он был бы уже убит, но, видно, им надо было захватить его живым. Федор сообразил это, когда они повисли на нем, заломив ему руки за спину.
      "Эх, ребята", - с отчаянием подумал Федор и расслабился, дал понять нападавшим, что смирился, сопротивляться не будет. Его волокли по дорожке, впереди, совсем рядом, замаячил темный силуэт автомобиля.
      Внезапно их накрыл сзади дробный топот чьих-то бегущих ног. Тащившие Федора мужики застыли на миг, но в ту же минуту Стреляный услышал глухой треск и почувствовал, что правая его рука свободна.
      Один из преследователей, хрипя, корчился у его ног, а другой, тот, что был слева, отпустив Федора, призывно вскрикнул, но тут же попал на нож, который Артюхов мгновенно выхватил освободившейся рукой. От машины примчались еще двое, но в темноте первый из бегущих споткнулся об упавшего товарища и чуть не упал, этой его промашки хватило Федору, чтобы стремительно срубить его ребром ладони по шее, а на втором повис нежданный спаситель. Вдвоем они уложили и его.
      Стреляный сел ему на спину, осветил карманным фонарем голову и, ткнув ножом в шею, быстро спросил шепотом:
      - Говори, кто послал? Чьи вы?
      Человек застонал, под его уткнувшееся в асфальт лицо подтекала струйка крови от убитого напарника.
      - Кто послал? - повторил Федор угрожающе, кончик ножа врезался в кожу.
      - Не убивай, скажу... все скажу... - простонал лежавший. - Мирон с Зямой... Тебе в "Руне" лучше не появляться... Они тебя изведут...
      Федор обыскал его, достал пистолет, поднялся. Тишина царила кругом, но вдруг с той стороны, где стоял его "жигуль", раздался приглушенный автомобильный сигнал.
      - Наши, - сказал человек, стоявший рядом с Федором, и тот узнал Коляна.
      Не говоря друг другу ни слова, они быстро пошли по дорожке, все дальше и дальше от места боя. Навстречу им уже спешили товарищи.
      - Четверо, один живой, - коротко бросил Федор Семену.
      Перед тем как сесть по машинам. Стреляный молча обнял Коляна.
      Прием у вице-премьера проходит на даче. Просторный сводчатый холл огромного дома, выстроенного в стиле новой финской архитектуры, полон мужчин в смокингах и строгих бизнес-костюмах, немногочисленные дамы - в нарядных вечерних платьях.
      Около рояля горят свечи в тяжелых медных напольных подсвечниках, камерное трио тихонько наигрывает Моцарта. По центральной стене холла, сделанной уступами, струится вода. Этот искусственный водопад стекает в небольшой бассейн, по краям которого стоит множество плошек - в них тоже зажжены крохотные свечечки. Блеск огня, журчание воды, запах лилий, которыми полны изящные вазы, стилизованные под греческие амфоры.
      Артур Нерсесович прекрасно чувствует себя в обстановке этой утонченной роскоши. Его только что обхаживали со всех сторон двое японских бизнесменов, а несколько министров уже успели засвидетельствовать свое почтение. Наверное, он не самый богатый здесь человек, но то, что самый растущий, - это уж вне сомнения. Он оценивающим взглядом окидывает присутствующих дам: нет, ни одна из них не может потягаться с Еленой. Но прием деловой, жены протоколом не предусмотрены. Сейчас, когда все приглашенные соберутся и немного поговорят между собой в кулуарах, а некоторые и познакомятся, выступит сам вице-премьер, изложит планы правительства по дальнейшим приватизационным проектам в области связи и нефтегазовой промышленности. Зайдет речь наверняка и о химических отраслях. А это поле игры Артура Нерсесовича. Здесь он должен быть и будет первым. Все пакеты документов и заявки на участие в конкурсах и аукционах у него подготовлены. Так что при поддержке правительственной группы успех ему обеспечен.
      Он выходит на террасу, где на столиках расставлены бутылки с соком и минеральной водой, можно выпить и фруктовые коктейли. Аджиев просит у официанта минеральной, и в этот момент кто-то слегка берет его под локоть. Артур Нерсесович оборачивается, заранее доброжелательно улыбаясь. Перед ним помощник вице-премьера по стратегическим вопросам. Он неплохо знает этого молодого парня с черной вьющейся шевелюрой, бывшего журналиста. Как-то он выступал в его телепередаче. Они приветствуют друг друга, а молодой человек кивает Артуру Нерсесовичу на появившегося из-за его спины мужчину с серыми глазами и крупным, словно обрубленным носом.
      - Вот, рад представить вас друг другу, - с растяжечкой, заметно упиваясь своим новым высоким положением, говорит бывший тележурналист. - Артур Нерсесович Аджиев и... - он кладет свою холеную руку на плечо сероглазого, Генрих Карлович Шиманко, финансист, руководитель весьма перспективного фонда, которому сам вице-премьер оказывает покровительство. Король Артур и король Генрих - само провидение соединяет вас для успешного сотрудничества.
      Молодой человек смеется, открывая крупные неровные зубы, видно, ему самому нравится только что пришедшая в голову высокопарная фраза, он откланивается и исчезает, оставив обоих мужчин в состоянии некоторой неловкости. Шиманко, однако, не теряется и протягивает Артуру Нерсесовичу свою визитную карточку. Аджиеву вежливость диктует сделать то же самое. При этом он вспоминает рассказы Федора, а потом в памяти его всплывает Калаян с его списком приглашенных на прием. Там никакой Шиманко не значился.
      "Вот бы я попал..." - мелькает у Артура Нерсесовича, но лицо его по-прежнему сохраняет внимательно-доброжелательное выражение.
      - Позвольте, я расскажу вам коротко о нашем фонде, - вкрадчиво начинает Шиманко, - кстати, мы заручились поддержкой не только правительства, но и финансовой группы под руководством господина Левочкина...
      Артур Нерсесович позволяет увлечь себя на свободные кресла в холле. Запах лилий теперь раздражает его, а игривая музыка Моцарта не дает сосредоточиться. Однако стоит послушать, что скажет ему этот прохиндей. Шиманко, не останавливаясь, сыплет именами, цифрами, номерами правительственных постановлений. Он тщательно подготовился к этой нечаянной встрече, усмехается про себя Аджиев, и перед ним разворачивается стройный план прекрасно придуманной и сулящей огромные барыши аферы, в которой ему, Артуру Нерсесовичу, отведено место одной из несущих опор.
      Федор появился на Смоленской во второй половине дня. Ночь он провел у Семена на одной из его запасных хат. Да и какая это ночь была! Почти до рассвета они обсуждали происшедшее нападение и то, как поступать дальше.