Уолтер Лонгмен, - сказал он про себя, - теперь ты стоишь полмиллиона долларов. Он повторил эти слова громким шепотом, и тут из его горла вырвался внезапный крик. Лонгмен зажал рукой рот, чтобы его заглушить.
      Анита Лемойн
      Аните Лемойн доводилось знавать в своей жизни плохие дни, но этот оказался настолько ужасен, что просто опускались руки. Словно мало было того, что она оказалась заложницей. Ей пришлось ещё добрых два часа изнывать от скуки, разглядывая фотографии. Это был настоящий парад жестоких и мерзких физиономий, которые все вместе напомнили ей всех мужиков, с которым приходилось иметь дело. Причем каждый считал, что за свои паршивые доллары имеет право на любовь - или может причинить ей любую боль.
      Только в девятом часу вечера всех наконец-то отпустили. Они выбрались из старого здания, в котором помещалась штаб-квартира полиции, и растерянно сгрудились на тротуаре. В паре кварталов к югу по Кенел-стрит двигался сплошной поток машин, а на Центр-стрит было холодно и пустынно. Некоторое время все стояли молча. Потом старая пьянчужка подобрала свои юбки и неверным шагом исчезла в темноте. Мгновение спустя воинственный чернокожий нахлобучил свою шапку и решительно двинулся в сторону Кенел-стрит. Собственно, - подумала Анита, - они со старой пьянчужкой оказались единственными, на кого случившееся не произвело впечатления, оказалось никак не связанным с основным ходом их мыслей.
      А что можно сказать об её основном ходе мыслей? Ладно, её основные мысли состояли в следующем: Анита, вали поскорее отсюда, хватай такси и отправляйся домой. Горячая ванна с хорошей порцией тех ароматичных солей, что ей привезли из Парижа, а потом, возможно, стоит проверить автоответчик...
      - Я даже не знаю, где мы находимся, - раздался слезливый голос мамаши; мальчики, стоявшие возле нее, зевали и едва держались на ногах. - Не мог бы мне кто-нибудь объяснить, как отсюда добраться до Бруклина?
      - Конечно, - кивнул старик. - Вам следует поехать на метро. Это самый быстрый и самый безопасный путь.
      Он хихикнул, но ответом на шутку стали только несколько слабых улыбок. И снова никто не трогался с места, пока двое чернокожих посыльных, продолжавших сжимать пакеты, которые должны были доставить полдня назад, не пробормотали что-то и не зашагали прочь.
      Старик закричал им вслед:
      - Прощайте, ребята, удачи вам.
      Пареньки обернулись и помахали в ответ, потом пошли дальше.
      - По крайней мере можно сказать, что мы приобрели весьма необычный опыт.
      Это сказал театральный критик. Она даже не взглянула на него. Он намеревался пригласить её поехать вместе на такси, а потом где-нибудь выпить. Ничего не выйдет. Она отвернулась от него и почувствовала, как замезла. Холодный порыв ветра прижал её юбку и юркнул между ног. Она отвернулась. Еще не хватало простудиться и остаться без работы.
      - У меня есть идея. - Это был старик, его морщинистая физиономия уже не розовела, а пижонская шляпа помялась. - После того, что нам довелось вместе пережить, будет стыдно, если бы мы просто распрощались и...
      Одинокий старик, - подумала Анита, - боится, что умрет без одобрительных возгласов возле смертного одра. Она взглянула на лица окружавших её людей и подумала: завтра утром я не вспомню ни единого из них.
      ... не встретились, скажем через год, а может быть, даже через каждые шесть месяцев...
      Она зашагала в сторону Кенел-стрит. На углу её догнал театральный критик, наклонил к ней свою розовощекую физиономию и улыбнулся.
      - Отстаньте, - буркнула Анита. Каблуки её звонко стучали в тишине улицы, она шагала к Кенел-стрит.
      Френк Коррел
      Френк Коррел отказался уступить место сменщику. Когда Прескот ушел, он вернулся в свое собственное кресло, демонстративно стер с него"негритянскую пыль" и приступил к работе (как выразилась однажды газета работников подземки "Перевозка" "как одержимый, чья душа и тело посвящены тому, чтобы метро работало гладко, как по маслу"). Он непрерывно вопил, вертелся в кресле и выкрикивал указания своим диспетчерам. А когда кто-то по наивной своей простоте принес ему кофе, широким жестом смахнул чашку со стола. Постоянно, а порой и одновременно консультируясь с депо, оперативным отделом, производственным отделом, диспетчерскими и машинистами, он организовывал новые маршруты, отменяя старые и вообще творил чудеса, пока к восьми часам двадцать одной минуте все вновь не вошло в норму и все поезда не пошли по расписанию.
      - Отлично, - сказал Коррел сменщику. - Возвращаю вам ваш пост.
      Он встал, надел пиджак поверх пропотевшей рубашки, подтянул узел галстука под самое горло и набросил плащ.
      Сменщик, заняв его место за пультом, сказал:
      - Неплохая работа, Френк.
      - Я сожалею только об одном, - сознался Коррел. - Что не смог исправит положение к часу пик.
      - В таких обстоятельствах этого ни один человек не смог бы сделать, развел руками сменщик.
      - В таком случае я предпочел бы быть не человеком, - Коррел отвернулся, сунул руки глубоко в карманы и вышел.
      - Красиво ушел, - вздохнул сменщик.
      Возле информационного табло Коррел остановился и прислушался.
      - Все движение было восстановлено к восьми часам двадцать одной минуте.
      Это будет передано радиостанциями в последних известиях, а назавтра похоронено где-то в самом хвосте сообщений о захвате поезда, которые заполонят центральные газеты. Всего одна строка, - подумал он. Движение было восстановлено к восьми часам двадцать одной минуте. И ни слова о том, сколько это стоило крови, пота и слез.
      - Прекрасная работа, - похвалил сотрудник информационного отдела.
      Коррел пожал плечами.
      - Обычная работа, - сказал он и вышел в тихий коридор. Если не считать обвинений, которые он предъявит чернокожему полицейскому, завтрашний день обещает быть чертовски скучным. Ну, да ладно, ведь нельзя же рассчитывать, что такие истории станут случаться ежедневно...
      Том Берри
      Старший хирург проводил носилки с Томом Берри из реанимационной и подождал, пока медсестра и санитар не переложили его на постель.
      - Где я? - спросил Берри.
      - В больнице Бет Израэль. Мы удалили вам две пули.
      Том собирался спросить, не где он находится, а что с ним. Теперь он сказал.
      - Я имею в виду, каково мое состояние?
      - Все отлично, - заверил хирург. - Мы выпустили бюллетень, в котором сказано, что состояние у вас хорошее.
      - Понадобился бюллетень? Я что, был при смерти?
      - Газетчики хотели знать. Сейчас вы в хорошей форме. - Хирург выглянул в окно. - Прекрасный вид. Прямо на Стювесант-парк.
      Берри обследовал себя. Рука была забинтована от плеча до локтя, тело перетягивала толстая повязка.
      - Почему я не чувствую боли?
      - Вам ввели обезболивающее. Когда немного заболит, не беспокойтесь. Хирург с завистью добавил: - Мой кабинет почти в четыре раза меньше этой палаты, и окно выходит прямо на кирпичную стену. Зрелище совсем не вдохновляющее.
      Осторожно ощупав повязку на теле, Берри спросил:
      - Пуля попала в живот?
      - Но не задела ни единого жизненно важного органа. Миновала где на миллиметр, а где на волосок. Герою повезло. Я загляну попозже.
      Хирург ушел. А Берри занимала мысль, не лжет ли тот, не является ли его состояние критическим. Эти подонки никогда ничего не скажут, вечно напустят туману. Не верят, что человек может осознать такую сложную вещь, выживет он или умрет. Он попытался возмутиться, но почувствовал, что слишком слаб для этого, закрыл глаза и заснул.
      Разбудили его голоса. Над ним склонились три человека. Одним был хирург. Двух других Том узнал по фотографиям: это были мэр и комиссар полиции. Он примерно догадывался о причине их появления и постарался изобразить удивление и скромность. Он же герой, к ак сказал хирург.
      - Я полагаю, он проснулся, - сказал тот.
      Мэр улыбнулся. Он в теплом пальто, закутан в огромный шарф, на голове меховая шапка-ушанка. Нос его покраснел, обветреные губы полопались. Комиссар тоже улыбался, но не слишком. Просто он был не слишком улыбчивым человеком.
      - Примите мои поздравления, патрульный, э-э... - Мэр запнулся.
      - Барри, - подсказал комиссар.
      - Мои поздравления, патрульный Барри, - продолжал мэр. - Вы проявили необычайное мужество. Горожане перед вами в долгу.
      Он протянул руку, и Берри с натугой её пожал. Рука была холодна, как лед. Потом он пожал руку комиссару полиции.
      - Великолепная работа, Барри, - сказал комиссар. - Полиция вами гордится.
      Теперь оба выжидающе смотрели на него. Конечно, нужно проявить немного скромности.
      - Спасибо, но мне просто повезло. Я сделал то, что на моем месте сделал бы каждый полицейский.
      - Вы скоро поправитесь, патрульный Барри, - сказал мэр.
      Комиссар неумело попытался ему подмигнуть. Да, он не умел подмигивать. Но Берри понял, что сейчас последует.
      - Мы все ждем вашего скорого возвращения на службу, детектив Барри.
      Удивление и скромность, - напомнил себе Барри, потупил глаза и сказал:
      - Благодарю вас, сэр, большое спасибо. Но я сделал только то, что любой полицейский...
      Но мэр с комиссаром уже уходили. В дверях мэр сказал:
      - Он выглядит лучше, чем я. Думаю, и чувствует себя лучше.
      Берри закрыл глаза и снова заснул. Потом проснулся оттого, что хирург щекотал ему нос.
      - Там к вам девушка, - сказал хирург. В дверях стояла Диди, и Берри кивнул. - Только десять минут, - предупредил хирург.
      Он удалился, Диди вошла в комнату. Выглядела она весьма торжественно и готова была расплакаться..
      - Врач сказал, что ты ранен не очень тяжело. Скажи мне правду.
      - Небольшое ранение.
      Из её глаз скатилось несколько слезинок. Потом она сняла очки и поцеловала его в губы.
      - Со мной все в порядке, - заверил Барри. - Диди, я очень рад, что ты пришла.
      - А почему бы я могла не прийти? - нахмурилась она.
      - Как ты узнала, где я?
      - Как узнала? Радио и телевидение только про тебя и твердят. Том, тебе очень больно?
      - Герои боли не чувствуют.
      Она поцеловала его и уронила на лицо несколько слезинок.
      - Я не могу свыкнуться с мыслью, что ты страдаешь.
      - Я ничего не чувствую. Обо мне очень заботятся. Выгляни в окно. Посмотри, какой вид!.
      Она подняла его руку, прижала к щеке, поцеловала каждый палец и только потом отпустила и выглянула в окно.
      - Великолепный вид, - сказал Берри.
      Какую-то долю секунды она колебалась, но потом решилась:
      - Я должна это сказать. Ты рисковал жизнью ради недостойного дела.
      Я этого не делал, - подумал он и попытался её отвлечь.
      - Недавно здесь были мэр с комиссаром полиции. Приходили меня навестить. Меня повысили. Теперь я детектив. Видимо, третьего класса.
      - Тебя же могли убить!
      - Это моя работа. Я - полицейский.
      - Погибнуть ради того, чтобы спасти городу миллион долларов!
      - Там же были люди, Диди, - мягко заметил он.
      - Сейчас я не стану с тобой спорить. Не могу, когда ты ранен.
      - Но?
      - Но когда ты почувствуешь себя лучше, я намерена добиться от тебя обещания, что ты уйдешь из полиции.
      - А когда я почувствую себя лучше, то намерен добиться от тебя обещания, что ты уйдешь из Движения.
      - Если ты не понимаешь разницы между службой угнетателям и борьбой за свободу и права человека...
      - Диди, не нужно речей. Я знаю, у тебя есть убеждения, но они есть и у меня.
      - Свиньи? Это в них ты веришь? Ты же сам говорил, что у тебя миллион сомнений.
      - Может быть, не миллион, но какие-то сомнения, конечно, есть. Но их недостаточно, чтобы меня обескуражить. - Он протянул к ней руку, Диди отшатнулась, но потом уступила. - Мне нравится моя работа. Конечно, не вся. В полиции есть очень грязная работа. Я ещё точно не представляю все пропорции.
      - Тебя заманили, - глаза её потемнели, но руку его она не отбросила. Тебе подсунули конфетку, и ты на неё купился.
      Он покачал головой.
      - Я намерен оставаться там, пока не разберусь, что к чему. А тогда я либо куплюсь, либо уйду.
      В дверях появился врач.
      - Мне очень жаль, но вам пора.
      - Думаю, нам лучше перестать встречаться, - Диди заторопилась к двери, потом остановилась и оглянулась.
      Он подумал о каких-то увещеваниях, может быть даже мольбах, но ничего не сказал. Игра закончилась. Закончилась изматывающая, восхитительная, но в конце концов детская игра, в которую они так давно играли. Результат был очевиден, противоречия оказались непримиримыми. Следовало посмотреть правде в глаза.
      - Тебе решать, Диди, - сказал он. - Я хочу сказать только одно прежде как слудет подумай.
      Он не увидел, как уходила Диди: врач закрыл дверь.
      - Минут через десять - пятнадцать минут вы начнете ощущать боль, предупредил он.
      Берри подозрительно покосился на него, но потом понял, о чем речь. Врач говорил о физической боли.
      Лонгмен
      В конце концов в девять часов Лонгмен включил радио. Новости несколько обновились, но результатов не было, только одно упоминание об исчезнувшем банлите - полиция прилагает все усилия, чтобы его обнаружить. Он выключил радио и пошел на кухню, не для того, чтобы чем-то заняться, просто его обуревало беспокойство, и он непрерывно местался из комнаты в комнату. Он снова надел жилеты с деньгами - постель казалась не совсем подходящим местом для полумиллиона долларов. Потом надел сверху ещё и плащ, отчасти для того, чтобы спрятать жилеты, оточасти из-за того, что в квартире было холодно. Как обычно, экономили на отоплении.
      Он взглянул на пластик кухонного стола и впервые заметил, насколько тот безобразен, как сильно вытерся, весь покрылся трещинами и порезами. Ну, хорошо, теперь он сможет себе позволить купить новый. Может позволить себе жить в любом другом месте, в любой части страны, которую выберет, в любой части света, если уж на то пошло. Это может быть Флорида, как он раньше планировал. Круглый год солнце, почти никакой одежды, рыбалка, может быть даже с какой-нибудь вдовушкой, ищущей развлечений...
      Полмиллиона. Это слишком много для него. Ведь предполагалась только четверть миллиона. Так что же теперь, выбросить их, что ли? Он улыбнулся, наверное впервые за неделю. Но улыбка исчезла при воспоминании о трех телах, оставшихся в туннеле. Три небольших холмика, прикрытых простынями. Возможно, хотя камера этого не показала, продолжающих истекать кровью. Трое мертвых и один из всех оставшихся в живых - Уолли Лонгмен.
      Он представил, как они лежат на холодных плитах морга. Но, если не считать Райдера, это его совсем не тронуло. Уэлкам был просто животным, а Стивер... ну, нельзя сказать, что он не любил Стивера, но тот тоже был животным, вроде послушной собаки, скажем так, доберман, выдрессированный, чтобы исполнять команды. Впрочем, про Райдера он тоже думал не слишком долго. Да, со смертью Райдера он потерял - но что? Не друга, они с Райдером никогда не были настоящими друзьями. Коллегу - вот, может быть, подходящее слово. Он испытывал большое уважение к Райдеру, восхищался его выдержкой, смелостью, хладнокровием. Но прежде всего, Райдер хорошо к нему относился, а таких людей было не так много.
      Что стал бы делать Райдер, останься он в живых? Ну, наверняка не волновался, просто сидел бы и читал в своем жилище - большой безликой комнате, обставленной убого, как армейский барак. Ему не следовало тревожиться по поводу полиции, не было никакого досье, никаких отпечатков пальцев, никакого точного описания внешности, в живых не осталось ни одного сообщника, чтобы случайно его выдать. Он чувствовал себя в полной безопасности.
      Ну, - подумал Лонгмен, - если он даже и нервничает в ситуации, в которой Райдер сохранял бы полное спокойствие, все равно он тоже неплохо устроился.
      Испытал удовольствие при этой мысли, он вскочил. Почувствовал себя полным энергии и начал крутиться возле стола, освобождая его, прежде чем его радостные возгласы привлекут внимание соседей.
      Он все ещё метался вокруг стола, когда в дверь постучали. Он окаменел от ужаса, и горячая волна вновь залила все тело.
      Стук повторился, потом раздался голос:
      - Эй, мистер Лонгмен? Это полиция. Я хотел бы с вами поговорить.
      Лонгмен посмотрел на дверь. Покрытую толстым слоем краски её поверхность наполовину закрывал большой календарь, изображавшим симпатичную девицу в трусиках и без лифчика, скосившую глаза на собственные груди. Три замка. Три мощных замка, которые не открыть ни одному полицейскому. Что сделал бы Райдер? Райдер сделал бы то, что говорил, когда инструктировал его, как поступать в подобной ситуации. Открыл бы дверь и ответил на вопросы полицейского. Но Райдер не предвидел собственной гибели и того, что деньги окажутся здесь, а не на квартире Райдера, как планировалось.
      Почему он не подумал про эти чертовы деньги? Господи, они все ещё были на нем. Деньги были надежно спрятаны под плащом, и он легко мог объяснить, почему он в плаще - в квартире было так холодно. Но как он объяснит, что не ответил на стук в дверь? Если он сейчас откроет, полицейский не может чего-нибудь не заподозрить, и с его стороны будет вполне разумно предположить, что он тянул с ответом, чтобы припрятать деньги. То, что он не ответил, могло его разоблачить. Он погорел...
      - Мистер Лонгмен, это очень небольшое дело. Не могли бы вы открыть?
      Он стоял у окна. Окно. Три замка. Не переступая, он протянул руку к столу, схватил серую шапку и надел её. За дверью все затихло, но он был уверен, что полицейский все ещё там, что он будет стучать снова. Лонгмен тихо повернулся к окну, взялся за створку и медленно её приоткрыл. В комнату ворвался холодный свежий ночной воздух. Он шагнул в окно на пожарную лестницу.
      Детектив Хаскинс
      Можно, конечно, представить, что если вы стоите перед закрытой дверью и кто-то начнет через неё стрелять, то вряд ли промахнется. Но глухая тишина внутри и плохая стыковка двери с косяком были так притягательны! Так что детектив Берт Хаскинс прижал ухо к неровной вертикальной щели и отчетливо расслышал скрип дерева по дереву. Немножко бы мыла, - подумал он, повернувшись и взглянув вниз по лестнице, - немножко бы мыла натереть петли, и он бы смог уйти. С другой стороны, если бы печенка не заставила Слотта остаться дома, он все равно попался бы - один из них перекрыл бы черный ход.
      Хаскинс почти бесшумно спустился по лестнице. В работе детектива ему никогда не приходилось пользоваться увеличительным стеклом, но некоторым полезным вещам он научился. Например, носить туфли на резиновой подошве. Еще его учили внимательно осматривать то место, где он оказался, так что он знал, что под лестницей есть дверь, ведущая наружу, с обратной стороны здания.
      У двери был пружинный замок. Хаскинс повернул задвижку и приоткрыл дверь как раз настолько, чтобы протиснуться. Потом проскользнул в неё и тихо прикрыл за собой. Он попал в небольшой двор. Темноту несколько рассеивал свет, падавший из верхних окон. Он заметил кожуру от фруктов, журнал, несколько газет и сломанную игрушку. Не так плохо. Вероятно, двор чистят не чаще раза в неделю.
      Он укрылся в тени и посмотрел наверх.
      Человек - Уолтер Лонгмен - почти прямо над ним сражался со скобой, соединяющей лестницу с страховочным поручнем пожарного выхода. Брось, Лонгмен, - подумал Хаскинс, - эти штуки всегда ржавые и не работают. Будет лучше, если ты оставишь её в покое и просто спрыгнешь с нижней ступеньки, здесь всего несколько футов.
      Лонгмен предпринял последнюю попытку справиться со скобой и сдался. Хаскинс видел, как он неловко поднял ногу, перенес её через поручень и нашарил ногой ступеньку.
      Очень хорошо, - подумал Хаскинс, - теперь вторую... отлично.
      Лонгмен явно не был акробатом, двигался он, как старик. Ну, а разве ему не пришлось однажды ловить восьмидесятилетнего налетчика?
      Лонгмен раскачивался, крепко вцепившись обеими руками в ржавый металл нижней ступеньки. Казалось, он не хочет её отпускать.
      Постыдись, - подумал Хаскинс. - Такой крутой бандит, а боится спрыгнуть с высоты четырех футов?
      Ноги Лонгмена болтались из стороны в сторону, костяшки пальцев побелели от напряжения. Теперь он держался за лестницу только одной рукой, но все ещё продолжал раскачиваться.
      Хаскинс смотрел на правую руку, сжимавшую ступеньку. Когда пальцы разжались, он шагнул из своего укрытия.
      Он прекрасно выбрал место. Лонгмен рухнул, и Хаскинс аккуратно принял его на себя. Лонгмен повернул голову, Хаскинс увидел бледное искаженное лицо, изумленные глаза, и спросил:
      - Удивлены?