Пелхэм, час двадцать три

      Женщина судорожно притянула мальчиков к себе, умостив их между широко раздвинутых ног, словно в безопасной гавани.
      Лонгмен открыл дверь, вышел на переходную площадку и, после того, как дверь закрылась, спустился на рельсы.
      Райдер обвел своих пассажиров взглядом, дуло автомата угрожающе скользило по их фигурам. Девушка в затейливой шляпке беспокойно притоптывала ногой по давно не мытым черно-белым квадратам пола. Хиппи кивал и улыбался, глаза его оставались закрыты. Воинственный негр, скрестив руки на груди, холодно и обвиняюще смотрел на сидевшего через проход хорошо одетого негра с атташе-кейсом. Мальчики крутились в жестких объятиях своей мамаши...
      В конце вагона пассажиры стояли лицом к двери по трое в ряд, а Уэлкам ходил вокруг них, как овчарка.
      Без всякого предупреждения свет в вагоне погас, зажглось аварийное освещение. Теперь на участке от четырнадцатой до тридцать третьей улицы питание было отключено на всех четырех путях, - местном и скоростном, северном и южном.
      - Кондуктор, подойдите сюда, - позвал Райдер.
      Кондуктор вышел в центр вагона и остановился. Он был смертельно бледен. Райдер сказал:
      - Я хочу, чтобы вы вывели всех пассажиров на пути.
      - Да, сэр, - с готовностью кивнул кондуктор.
      - Соберите заодно всех пассажиров в остальных девяти вагонах и отведите их обратно на станцию "Двадцать восьмая улица".
      Кондуктор с тревогой взглянул на него.
      - Но они не захотят выходить из поезда.
      Райдер пожал плечами.
      - Скажите, поезд дальше не пойдет.
      - Я это сделаю, но... - кондуктор перешел на доверительный тон. Пассажиры не любят выходить из поезда, даже когда знают, что он не пойдет. Это, конечно, странно...
      - Делайте, что я вам сказал, - отрезал Райдер.
      - Пожалуйста, можно мне выйти? - Девушка в шляпке перестала дергать ногой и подалась вперед. - У меня очень важная встреча.
      - Нет, - буркнул Райдер. - Никто из пассажиров этой части вагона отсюда не выйдет.
      - У меня очень важное прослушивание. Я работаю в театре...
      - Сэр? - Молодая мамаша вытянула шею над головами своих мальчиков. Пожалуйста, сэр. Вы меня слышите? Мои мальчики такие нервные...
      - Никто отсюда не выйдет, - повторил Райдер.
      Старик в кашемировом пальто прокашлялся:
      - Я не прошу разрешения выйти, но... Не могли бы вы по крайней мере сообщить, что происходит?
      - Да, конечно, - кивнул Райдер. - Вы захвачены четверкой отчаянных парней с автоматами.
      Старик улыбнулся.
      - Полагаю, если задаешь глупый вопрос...
      - Пока достаточно, - ухмыльнулся Райдер. - Других ответов не будет. И не должно быть других вопросов.
      Поскольку попытки девицы обмануть его и апломб старика были совершенно очевидны, он остался удовлетворен: не похоже, что кто-нибудь поддастся панике.
      Лонгмен вошел через аварийную дверь. Автомат был зажат у него подмышкой, он потирал ладони, стараясь стряхнуть пыль и грязь. Прошли, наверное, месяцы, а то и годы с того момента, когда последний раз пользовались аварийным электрошкафом.
      Райдер дал ему знак, Лонгмен направил втомат на пассажиров. Райдер прошел в конец вагона. Кондуктор убеждал пассажиров, что контактный рельс уже не представляет никакой опасности.
      - Мэм, напряжение выключено. Один из этих джентльменов был настолько любезен, что отключил питание.
      Уэлкам грубо расхохотался, вызвав робкий ответный смешок пассажиров. Кондуктор покраснел, вышел и спрыгнул на платформу. Пассажиры последовали за ним, только более неловко. Тех, кто колебался, опасаясь упасть, Уэлкам подгонял тычками автомата.
      Стивер подошел к Райдеру и прошептал:
      - Пятеро из них - черномазые. Кто станет платить за черномазых?
      - Они стоят столько же, каки любой другой. А может быть, даже больше.
      - Опять политика, да? - Стивер пожал плечами.
      Когда почти все пассажиры, кроме троих - четверых, исчезли за дверью, Райдер вернулся обратно в головную часть вагона и вошел в кабину. Там стоял сильный запах пота. Через лобовое стекло было видно, что все фонари, питавшиеся от постоянного тока, погасли. Но сигналы и огни безопасности на переменном токе продолжали гореть. Неподалеку светился одинокий голубой огонек - там находился телефон, с которого можно было позвонить при чрезвычайных обстоятельствах. Дальше шла непрерывная цепочка зеленых огней светофоров.
      Райдер вынул микрофон из гнезда под окном окна и поискал черную кнопку, включавшую передатчик. Но не успел он её нажать, как кабину заполнил громкий голос.
      - Центр управления вызывает ПелхэмЧас Двадцать Три. Что за хреновина у вас там происходит? Кто выключил питание? Почему не позвонили на подстанцию и ничего не объяснили? Вы слышите меня? Повторяю, вы меня слышите? Говорит начальник дистанции. Отвечайте, черт бы вас побрал, отвечайте, ПелхэмЧас Двадцать Три, отвечай, ты, ненормальный сукин сын!
      Райдер нажал кнопку.
      - ПелхэмЧас Двадцать Три вызывает центр управления. Вы меня слышите?
      - Где вы были, черт возьми? Что с вами случилось? Что вы делаете на путях? Почему не отвечаете по радио? Отвечайте, отвечайте, ПелхэмЧас Двадцать Три, говорите же!
      - ПелхэмЧас Двадцать Три вызывает центр управления, - повторил Райдер. - Центр управления, ваш поезд захвачен. Вы меня слышите? Ваш поезд захвачен. Центр управления, отвечайте.
      Глава 5
      Том Берри
      Том Берри говорил себе, как случалось и раньше, что не было смысла что-то предпринимать. Может быть, не замечтайся он наяву, не думай о Диди вместо того, чтобы думать о долге, он мог бы заметить, что происходит нечто подозрительное. Но когда он наконец открыл глаза, перед ним были четыре автомата, и любой из них мог превратить его в груду окровавленного мяса прежде, чем он успеет схватиться за револьвер.
      Нельзя сказать, что на свете не было полицейских, которые, движимые рефлексом, заложенном в них с первого дня пребывания в полицейской академии - сложной смеси из привитого чувства долга и презрения к преступникам - не предприняли бы что-нибудь и тем самым не пошли на добровольное самоубийство. Диди назвала бы это результатом промывки мозгов. Да, он знал таких полицейских, и не все они были дураками - так же как не все приличными людьми. Люди с промытыми мозгами или просто люди, всерьез относящиеся к своим обязанностям? Он сам с кольтом 38 калибра на поясе целиком доверялся своим рефлексам. Если это могло послужить утешением, он мог надеяться до конца своей карьеры полицейского оставаться целым и невредимым.
      Его учили соблюдать закон, поддерживать порядок, а не вести себя как остальные граждане, которых он поклялся защищать. Вряд ли кто предполагал, что полицейский будет равнодушно наблюдать за преступлением или слишком тщательно подсчитывать шансы на успех. То же относилось к полицейским в штатском или тем, кто не находится на службе. Подразумевается, что всегда следует отвечать ударом на удар, а возможность гибели при исполнении обязанностей - просто неприятный атрибут полицейской службы. Так сказать, исполнение долга.
      Ну, если он выхватит свой револьвер, то наверняка поддержит славную традицию доблестной гибели. В качестве вознаграждения ему достанутся похороны с полагающимся ритуалом, в присутствии комиссара, мэра и прочих важных типов, с почетным караулом в отутюженной форме и белых перчатках. И когда все это появится в одиннадцатичасовых теленовостях, мало у кого из зрителей не навернется слеза. Весьма благородный поступок, даже если сам ты не в состоянии оценить всю его значительность и величие.
      Кто станет его оплакивать, искренне, а не по обязанности?
      Диди? Станет ли Диди оплакивать его, или уже через день будет вспоминать о нем лишь когда зазудит между ног? Будет ли она просыпаться при мысли о том, как ужасно он кончил, от картин льющейся крови, раздробленных костей и распоротых внутренностей?
      Том чуточку приоткрыл глаза и увидел, что ситуация немного изменилась. Человек, выходивший из вагона - видимо, чтобы отключить напряжение вернулся, а высокий, явно главарь, только что вошел в кабину машиниста. Плотный парень стоял в центре вагона и смотрел вперед, а четвертый следил за выходившими из задней части вагона.
      Так, - подумал Берри, - теперь шансы уже не совсем безнадежны: не четыре к одному, а два к одному. Прекрасная возможность... свести счеты с жизнью.
      - Понимаете, сэр, - мысленно объяснял он неумолимому начальству, - я боялся не за себя, я просто не хотел повредить кому-либо из пассажиров, и потому не выхватил оружие, а стал прикидывать, как бы половчее защитить интересы общества в лучших традициях нашего департамента.
      Том бледно улыбнулся и закрыл глаза. Решение было принято. Очень жаль, мистер мэр и мистер комиссар, не воспринимайте это слишком негативно; в течение месяца кто-нибудь обязательно оторвет полицейскому голову, и вы будете свободны от торжественного обязательства. Прости, Диди! Ах, Диди, будешь ли ты носить черные бусы любви в память о мертвом возлюбленном, которого называла свиньей?
      Тяжелый "кольт" 38 калибра давил на живот. Том предпочел бы, чтобы тот исчез. "Кольт" постоянно напоминал ему, что он упустил шанс стать мертвым героем. Диди... Диди должна была понять. Она отблагодарит его за то, что он проявил сознательность, что не стал тупым инструментом репрессивного общества. Но у начальства явно будет другая точка зрения. Пройдет расследование, потом судебное слушание, после чего его выпрут со службы. Все полицейские станут его презирать, даже те, кто поспешит ему на выручку. Неважно, насколько они коррумпированы - по крайней мере не настолько, чтобы позволить бессмысленно себя убить.
      Здесь был всего один луч света: всегда можно найти новую работу. Найти новую жизнь куда сложнее.
      Каз Долович
      Пока Долович шагал по старому туннелю, несварение желудка, о котором он почти забыл от ярости на необъяснимое поведением машиниста, снова дало себя знать. Он поспешно миновал запахи и жар буфетной стойки и направился на станцию. Там через вестибюль выскочил на улицу и взмахом руки подозвал такси.
      - Угол Южной Парк-авеню и Двадцать восьмой улицы.
      - Вы явно не местный, - заметил водитель. - Насколько я знаю, здешние уроженцы называют её Четвертой авеню. Точно также с Шестой авеню - только деревенщина называет её Авеню Америк. Откуда вы?
      - Из Южного Бронкса.
      Когда он бежал по лестнице станции на Двадцать восьмой улице, живот пытался перепрыгнуть низко опущенный ремень. Сунув удостоверение в нос билетеру, Долович прошел внутрь. У платформы стоял поезд с распахнутыми дверями. Если ПелхэмЧас Двадцать Три все ещё стоит в туннеле, значит светофоры перекрыли путь этому поезду - Пелхэм Час Двадцать Восемь. Посмотрев на южный конец поезда, он понял, что тот освещается только слабым светом аварийных лампочек, и поспешил к головному вагону.
      Машинист высунулся из окна.
      - Что случилось с электричеством?
      Машинист был из ветеранов, и ему следовало бы побриться.
      - А кто вы такой, чтобы спрашивать?
      - Меня зовут Каз Долович, я - начальник дистанции, и я хочу знать...
      - А-а. - машинист выпрямился. - Это случилось пару минут назад.
      - Ты сообщил в центр управления?
      Машинист кивнул.
      - Диспетчер сказал, чтобы я сидел и ждал. Что там случилось - человек попал под поезд?
      - Я чертовски хочу выяснить, что там в самом деле случилось, признался Долович.
      Он дошел до конца платформы и спустился на пути. Шагая по погруженному во тьму туннелю, он подумал, что он мог бы воспользоваться рацией машиниста, чтобы выяснить, что случилось с электричеством. Впрочем, это не так важно.
      Подгоняемый яростью и тревогой, он торопливо зашагал по полотну, но боли в желудке заставили умерить прыть. Он напрасно пытался рыгнуть, массируя грудь в тщетной попытке разогнать газы. Больно или не больно, он продолжал хотя с трудом, но настойчиво шагать дальше, пока не услышал в туннеле голоса. Тут он остановился и прищурился, вглядываясь в темноту, в едва различимые тени, двигающиеся ему навстречу. Видит Бог, это походило... на толпу.
      Лонгмен
      Подбираясь к распределительному шкафу в туннеле, чтобы выключить питание, Лонгмен чувствовал себя спокойно, как раньше, и даже испытывал удовольствие вроде того, что почувствовал, когда расцеплял вагоны и вел поезд. Он всегда чувствовал себя отлично, когда занимался техническими проблемами. И даже вернувшись в вагон, он все ещё чувствовал себя отлично, но когда Райдер вошел в кабину, Лонгмен снова начал потеть. Впрочем, он понимал, что в присутствии Райдера чувствует себя в полной безопасности, хотя поведение того пугало его до полусмерти. С остальными двумя сообщниками его ничего не связывало. Стивер знал свое дело, но держался совершенно неприступно - этакая замкнутая система, а Уэлкам был не просто жесток и злобнн, но, видимо, настоящий маньяк.
      Казалось, автомат пульсирует в его руках, повторяя учащенное биенние крови в жилах. Он покрепче прижал приклад к плечу, потом чуть ослабил хватку, и автомат успокоился. Потом Лонгмен беспокойно покосился на дверь кабины, но, услышав тихий предупреждающий свист Стивера, тотчас перевел взгляд на головную часть вагона. Там он сконцентрировал внимание на пассажирах справа от прохода. За них отвечал он, за левый ряд ответственность была на Стивере. Райдер организовал все так, чтобы они не оказались друг у друга на линии огня.
      Пассажиры сидели молча, почти не шевелясь.
      Теперь из задней части вагона всех пассажиров удалили. Она выглядела пустой и покинутой. Уэлкам повернулся боком к аварийной двери, широко расставил ноги, дуло автомата смотрело вниз, на рельсы. Он выглядел вполне готовым к действию, и Лрнгмен убежден был, что он просто жаждет, чтобы что-то пошло не так, и ему представилась возможность кого-нибудь убить.
      По его лицу так обильно лил пот, что Лонгмен испугался - нейлон мог прилипнуть к коже и утратить маскирующие свойства. Он хотел было опять взглянуть на дверь кабины, но какой-то неожиданный звук справа заставил его резко повернуть голову. Там сидел хиппи, глаза его оставались закрыты, ноги вытянуты далеко в проход. Стивер сохранял спокойствие и внимательно наблюдал за происходящим, не двигаясь с места. Уэлкам смотрел на рельсы через заднее окно.
      Лонгмен напряженно прислушивался, ловя звуки из-за двери кабины, но ничего не слышал. До сих пор операция шла без сбоев. Но если случится задержка с оплатой, все может рухнуть. Хотя Райдер заверял его, что у властей не будет выбора. Но предположим, они предпочтут поступить неразумно. Ведь поведение людей трудно предсказать безусловно. Что, если власти заупрямятся? Ну что же, в этом случае умрет много людей. Включая их самих.
      Кредо Райдера состояло в том, чтобы либо жить, либо умереть. Эта идея вызывала у Лонгмена отвращение. Его собственное кредо, если попытаться сформулировать его словами, звучало бы так: выжить любой ценой. Да, он по собственной воле принял условия Райдера...
      По собственной воле? Нет. Он влип в эту историю в силу какой-то необъяснимой беспомощности, в каком-то одурманенном состоянии. Он восхищался Райдером, но это ничего не объясняло. И вообще, разве не он сам нес ответственность за их знакомство? Разве это не его собственная идея? Разве не сам он сформулировал её и перевел из игры, из области фантазии в преступную, но заманчивую реальность?
      Он уже давно перестал думать об их первой встрече, как о чем-то случайном. Больше и точнее подходило бы слово "судьба". Время от времени он вспоминал о судьбе, но Райдер оставался безразличен. Не то, чтобы не понимал, о чем речь, просто это его не занимало, ничего для него не значило. Что-то случится, приведет к чему-то ещё - глубже Райдер не заглядывал, совпадения его не волновали. Что-то случится, за ним что-то еще...
      Они встретились в бюро трудоустройства на углу Шестой авеню и Двадцатой улицы - в одной из очередей растерянных, унылых и терпеливых безработных, медленно дюйм за дюймом подвигавшейся к столу, за которым чиновник ставил какой-то каббалистический значок в их книжках с голубой обложкой и давал подписать корешок квитанции на еженедельное пособие. Он первым заметил в соседней очереди Райдера - высокого, гибкого черноволосого человека с приятными и четкими чертами лица. Нельзя сказать, что того можно было назвать олицетворением мужского начала или позволяло предположить наличие скрытой силы и уверенности. Действительно, это он понял позднее. То, что бросилось в глаза Лонгмену, было значительно проще: этот человек явно выделялся в толпе черных и цветных, длинноволосых парней и девиц и побитых жизнью людей среднего возраста (к последней категории, хотя и с неохотой, Лонгмен относил и себя). В самом деле, в Райдере не было ничего экстраординарного, и в любом другом месте его можно было и не заметить.
      Часто люди в очередях заводят разговор просто чтобы убить время. Другие приносят с собой что-нибудь почитать. Обычно Лонгмен по дороге в бюро трудоустройства покупал газету и ни с кем не разговаривал. Но когда несколько недель спустя Лонгмен оказался в очереди сразу за Райдером, он сам начал разговор. Сначала он немного колебался, потому что было ясно: Райдер из тех, кто сам решает, что им нужно, и может резко отшить навязчивого собеседника. Но в конце концов повернулся к нему и показал заголовок в газете: "Еще один "Боинг 747" угнан на Кубу".
      - С этим нужно бороться, как с болезнью, - сказал Лонгмен.
      Райдер вежливо кивнул, но ничего не ответил.
      - Не понимаю, для чего это делать, - продолжил Лонгмен. - Едва они попадают на Кубу, то либо оказываются в тюрьме, либо должны по десять часов в день рубить на палящем солнце сахарный тростник.
      - Не могу сказать. - Голос Райдера неожиданно оказался глубоким и внушительным. Это был голос вожака, - с тревогой подумал Лонгмен, и было в этом голосе что-то еще, чего он не мог ухватить.
      - Идти на такой риск, чтобы попасть на рабский труд, нет никакого смысла, - сказал Лонгмен.
      Нельзя сказать, что Райдер пожал плечами, но Лонгмен понял, что тот потерял интерес к этой теме, если тот у него вообще был. Обычно в таких случаях Лонгмен отступал; он не любил навязываться. Но Райдер разбудил его интерес, и почему-то - он сам не совсем понимал, почему, - захотелось добиться его одобрения. Поэтому он продолжал, и произнес слова, которые в конце концов оказались пророческими.
      - Будь в этом деле какой-то интерес, скажем, крупный куш, тогда я мог бы их понять. Но так рисковать ни за что...
      Райдер улыбнулся.
      - Риск есть всегда. Ведь каждый вдох - это тоже риск: можно вдохнуть что-нибудь ядовитое. Если не хотите рисковать, нужно перестать дышать.
      - Но это невозможно, - возразил Лонгмен. - Я где-то читал, что по своей воле нельзя перестать дышать, даже попробовать это сделать.
      Райдер снова улыбнулся.
      - Ну, думаю, с этим можно справиться, если очень постараться.
      Казалось, говорить им больше не о чем, и разговор иссяк. Лонгмен вернулся к своей газете, чувствуя, что оказался в дураках. Когда в конце концов Райдер получил штамп в книжке и расписался на квитанции, перед уходом он дружески кивнул Лонгмену. Тот, стоя у стола, обернулся, чтобы посмотреть, как Райдер минует стеклянную дверь.
      Неделю или две спустя Лонгмен был одновременно и удивлен, и взволнован, когда Райдер подсел к нему у стойки в кафе, куда он заскочил перекусить. На этот раз ему показалось, что Райдер разговаривает гораздо охотнее. Дружеской их беседу не назовешь, но если учитывать характерную для Райдера замкнутую манеру, это был большой шаг вперед. Разговор шел о самых случайных вещах, потом они вместе пошли в бюро трудоустройства и встали в одну очередь.
      Теперь Лонгмен чувствовал себя с Райдером легче, у него уже не было ощущения, что он навязывается.
      - Я слышал, на этой неделе угнали ещё самолет. Вы про это читали? спросил Лонгмен.
      Райдер покачал головой.
      - Я не люблю читать газеты.
      - Одному из них не повезло, - продолжал Лонгмен. - Он так и не добрался до Кубы. Когда они приземлились, чтобы дозаправиться, он высунулся наружу, и снайпер ФБР его пристрелил.
      - Зато ему не придется рубить сахарный тростник.
      - Потому, что он умер?
      - Смерть - лучший выход из множества ситуаций, которые приходят мне в голову. Ну, например, пытаться продать то, что вам не принадлежит.
      - Вы этим занимаетесь?
      - Я пытаюсь этим заниматься уже нескольких месяцев, - пожал плечами Райдер. - Выяснилось, что торговец из меня никудышний. - Какое-то время он помолчал. - Я предпочел бы говорить людям, что нужно делать.
      - Вы хотите сказать, что предпочли бы командовать?
      - В какой-то степени.
      - Торговля - это не главное ваше занятие?
      - Нет.
      Он не стал ничего объяснять, и Лонгмен, весьма заинтригованный, не стал распрашивать. Вместо этого он стал рассказывать о себе.
      - Я работал на строительстве жилых домов на Лонг-Айленде. Однако хозяин прогорел, и меня уволили.
      Райдер безразлично кивнул.
      - Но по профессии я не строитель, - продолжал Лонгмен. - Я был машинистом в метро.
      - Ушли на пенсию?
      - Мне только сорок один.
      - Примерно так я и думал, - вежливо кивнул Райдер. - Вот почему меня удивила мысль, что вы могли выйти на пенсию.
      Это было изящное извинение, но Лонгмен не дал себя одурачить. У него был потрепанный вид, и люди обычно прибавляли ему лет.
      - Я проработал машинистом почти восемь лет, - сказал он. - Но ушел с этой службы. Это случилось несколько лет назад.
      Убедил он Райдера в искренности своих слов, или нет, но тот не стал развивать эту тему, а просто кивнул. Девяносто девять человек из ста обязательно спросили бы, почему он ушел. Правда, возможно, Райдеру было на это просто наплевать, но даже если так, он мог бы спросить из чистого любопытства. Несколько обиженный Лонгмен задал встречный вопрос, которого при иных обстоятельствах из уважения к сдержанности Райдера постарался бы избежать.
      - А какая у вас профессия? Я имею в виду основную.
      - Я - военный. Я был солдатом.
      - С юных лет? Это неплохая профессия, если удается с ней справиться. И какое же у вас было звание?
      - Мое последнее воинское звание - полковник.
      Лонгмен был немного удивлен. По собственному трехлетнему армейскому опыту он знал, что человек лет тридцати - так оценил он возраст Райдера не может дослужиться до полковника. Но он не думал, что Райдер его обманывает, поэтому кивнул и промолчал.
      - Это было не в американской армии, - добавил Райдер.
      Объяснение не развеяло сомнений Лонгмена, а лишь усугубило таинственность ситуации. В какой же армии служил Райдер? В его речи не было заметно иностранного акцента; он говорил как стопроцентный американец. В канадской армии? Но и там в тридцать лет полковником не станешь.
      Лонгмен шагнул к столу, чтобы отдать свою книжку, потом подождал, пока управится Райдер. Выйдя на улицу, они зашагали по Шестой авеню.
      - Вы идете куда-то конкретно? - спросил Лонгмен.
      - Я решил, что стоит прогуляться.
      - Не возражаете, если я присоединюсь? Мне просто нечего делать.
      Они прошлись до середины тридцатых улиц, продолжая все тот же вялый разговор, время от времени комментируя товары, выставленные в витринах магазинов, обсуждая женщин, кишевших у дверей универмагов на Тридцать четвертой улице, осуждая шум и вонь на улице от множества машин. Но загадка продолжала мучить Лонгмена, и когда они пережидали поток машин, чтобы перейти улицу, он выпалил:
      - А в какой армии вы служили?
      Райдер молчал так долго, что Лонгмен уже собрался извиняться. Но потом Райдер сказал:
      - Последний раз? В Биафре.
      - А-а, - кивнул Лонгмен, - понимаю.
      - А до того в Конго, и ещё в Боливии.
      - Так вы - солдат удачи? - Лонгмен прочел немало авантюрных романов, и это понятие было ему знакомо.
      - Это слишком красивое название. Точнее сказать - наемник.
      - Вы имеете в виду людей, которые воюют за деньги?
      - Да.
      - Ну, - Лонгмен думал не столько о войне за деньги, сколько об убийстве за деньги, и в какой-то мере был ошеломлен этой идеей. - Я уверен, деньги в этих приключениях не главное.
      - Власти Биафры платили мне две с половиной тысячи в месяц за то, что я командовал батальоном. Я не согласился бы ни на цент меньше.
      - Биафра, Конго, Боливия, - мечтательно протянул Лонгмен. - Боливия... Это не там, где Че Гевара? Вы сражались на его...
      - Нет. Я был на другой стороне, с теми, кто его прикончил.
      - Я не хотел сказать, что вы - коммунист, - с нервным смешком извинился Лонгмен.
      - Я делаю то, за что мне платят.
      - Все это звучит чертовски заманчиво и привлекательно. Что заставило вас оставить такую жизнь?
      - Исчерпан рынок. Исчезли работодатели. И там не было пособий по безработице.
      - А как люди попадают на такую работу?
      - А как вы стали водить поезда метро?
      - Это совсем другое дело. Я попал туда, потому что нужно было зарабатывать на жизнь.
      - Вот так и я попал в солдаты. Не хотите пива?
      Постепенно прогулка и пиво стали еженедельным ритуалом. Сначала Лонгмена удивляло, что человек типа Райдера общается с ним, но он был достаточно умен, чтобы найти ответ. Как и он сам, как и большинство горожан, Райдер был одинок. Так они стали приятелями на час или два в неделю. Но после первых откровений вернулись к обычным разговорам ни о чем.
      А потом в один день все изменилось. Как и прежде, все началось достаточно невинно: с заголовка газетной статьи. Зайдя выпить пива, они прочитали в лежавшей на стойке газете:
      "Два человека убиты в ходе перестрелки в метро.
      Двое пытались ограбить разменную кассу на станции метро в Бронксе. Транспортный полицейский, дежуривший на станции, вытащил пистолет и застрелил обоих".
      На снимке видны были два трупа, лежащие на полу станции, а позади них сквозь прутья решетки кассы выглядывал кассир.
      - Идиоты, - тоном знатока заметил Лонгмен, - Умный человек не станет искать деньги в разменной кассе. Там никогда не бывает такой суммы, чтобы оправдать риск.
      Райдер без всякого интереса кивнул, и на этом разговор, как часто вспоминал потом Лонгмен, вполне мог бы закончиться, если бы, стремясь заслужить уважение Райдера, он не дал воли фантазии.
      - Если бы я решил совершить преступление в метро, - продолжил он, - то я не стал бы связываться с разменной кассой.
      - А что бы вы сделали?
      - Что-нибудь сенсационное, такое, за что могут хорошенько заплатить.
      - Например? - Интерес Райдера с виду был всего лишь данью вежливости.
      - Например, захватил поезд, - бухнул Лонгмен.
      - Поезд метро? И что же можно сделать с поездом?
      - Задержать его и потребовать выкуп.
      - Будь это мой поезд, я посоветовал бы оставить его себе.
      - Речь не о самом поезде, - пояснил Лонгмен. - Выкуп за пассажиров. Заложников.
      - Что-то это слишком сложно, - поморщился Райдер. - Не вижу, как это может сработать.
      - Ну, это вполне может сработать, я порой над этим думаю. Просто так, ради смеха, понимаете?
      Это была правда, он думал об этом ради смеха, но это был горький смех. Это была его месть системе. Точнее, всего лишь тень мести, игра, и ему никогда не приходило в голову, что все может быть вполне серьезно.
      Райдер отставил кружку с пивом и повернулся так, чтобы взглянуть прямо в лицо Лонгмену. Твердым спокойным голосом, привыкшим командовать, как теперь понял Лонгмен, он спросил:
      - Почему вы ушли со службы в метро?
      Это был не тот вопрос, которого ждал Лонгмен, если он вообще чего-то ждал. Он застал его врасплох, и Лонгмен выпалил правду.
      - Я не ушел из метро. Меня выгнали.
      Райдер продолжал смотреть на него и ждать.
      - Я не был ни в чем виноват, - сказал Лонгмен. - Я должен был бороться, но...
      - В чем не виноват?
      - Ну, в том, что случилось.
      - А что случилось? В чем вас обвиняли?
      - Меня ни в чем не обвиняли. Это был всего лишь оговор, но меня заставили уйти. Вы говорите, словно прокурор.
      - Простите, - ивинился Райдер.
      - Черт возьми, я вовсе не отказываюсь говорить про это. Меня ложно обвинили. Бейкам нужно было найти жертву...
      - Кто такие "бейки"?
      - Специальные инспекторы. Тайные агенты. Они повсюду ходят в штатском и и проверяют персонал. Иногда даже одеваются как хиппи, ну, знаете, те, с длинными волосами. Шпионы, вот они кто.
      - Почему их зовут бейки, потому что они всюду суют свой нос? улыбнулся Райдер.
      - Все так думают. На самом деле их прозвище, как бобби в Лондоне, пошло от первого шефа службы безопасности в старой компании ИРТ. Его звали Х. Ф. Бейки.
      Райдер кивнул.
      - И в чем же они вас обвинили?
      - Решили, что я вхожу в банду, которая перевозит наркотики, возмущенно продожал Лонгмен. - Понимаете, их перевозят по городу, передавая машинисту, а потом в Гарлеме их кто-то забирает. Бейки пытались пришить это дело мне. Но доказательств у них не было; меня ни разу не поймали. Как меня могли поймать, если я этого не делал?
      - Против вас подстроили обвинение?
      - Вот именно.
      - Но вы были невиновны.
      - Разумеется. Неужели вы думаете, что я на такое способен? Вы же меня знаете.
      - Да, - кивнул Райдер. - Я вас знаю.
      Комо Мобуту
      До момента, пока его не привели в ярость двое черных парней, Комо Мобуту сохранял хладнокровие. Ничего не произошло, и вообще это было не его дело. Кто-то обрывал плакаты в метро дважды в день, и он даже не успевал моргнуть глазом. Если бы это не имело ничего общего с революционными надеждами угнетенных чернокожих, можно было бы считать, что этого не существует, его просто нет.
      То, что он оказался втянутым в это дело, доставило ему какое-то непонятное удовольствие. Даже не то, чтобы втянутым, скорее выброшенным, потому что он ездил в метро. Он не относился к тем типам, что ездят в такси или лимузинах с атташе-кейсами на коленях и летают в первом классе на "Боингах-747", где красотки-стюардессы раздают бесплатные коктейли, не входил в международное сообщество так называемых "Братьев побережья", резвящихся от Парижа до Алжира. Он был настоящим профессиональным революционером, и даже будь у него средства, все равно ездил бы общественным транспортом, как все, а на длинные дистанции перемещался бы автобусами "Грейхаунд".