Пелхэм, час двадцать три

      - А теперь, если вы лично не вправе перевести миллион долларов, я хотел бы, чтобы вы прервали вашего старого болтуна. Немедленно. Вы меня поняли?
      - Мюррей... - Томпкинса почти стонал. - Я не могу. Он разговаривает с Бурунди.
      - Бурунди? Это что ещё такое, черт возьми?
      - Это страна. В Африке. Одна из вновь образовавшихся развивающихся африканских республик.
      - Меня это не впечатляет. Прервите разговор и приведите его к телефону.
      - Мюррей, вы не понимаете. Бурунди... Мы их финансируем.
      - Кого это - их?
      - Я вам уже сказал. Бурунди. Всю страну. Так что видите, почему я не могу...
      - Я вижу только бывшего киношника, который мешает работе городских властей. Рич, я раскрою ваш секрет, не сомневайтесь. Дайте мне его через тридцать секунд, или я разнесу вашу тайну по всем городам и весям.
      - Мюррей!
      - Отсчет времени пошел
      - И что ему скажу?
      - Скажите, чтобы он сообщил в Бурунди, что его ждет более важный местный звонок, и что он им перезвонит.
      - Господи, Мюррей, понадобилось четыре дня, чтобы организовать этот разговор, у них очень плохая телефонная сеть.
      - Осталось пятнадцать секунд, потом я начинаю связываться с прессой. Рипаблик Пикчерс, Вера Ральстон, - насчет парней, сводничавших для актрис, оказавшихся в Нью-Йорке в затруднительных обстоятельствах...
      - Я приведу его. Не знаю как, но приведу. Подождите!
      Ожидание оказалось столь непродолжительным, что Лассаль почти воочию увидел, как Томпкинс пересек кабинет и прервал разговор с Бурунди буквально на полуслове.
      - Добрый день, мистер Лассаль. - Голос председателя правления звучал мрачно и сдержанно. - Насколько я понимаю, в городе возникла чрезвычайная ситуация?
      - Террористы захватили поезд метро. Семнадцать человек оказались в заложниках - шестнадцать пассажиров и машинист. Если мы меньше чем через полчаса не доставим им миллион долларов, всех семнадцать перебьют.
      - Поезд метро, - протянул банкир. - Это что-то новенькое.
      - Да, сэр. Теперь вы понимаете, почему такая спешка. Есть какие-то проблемы получить такую крупную сумму наличными?
      - Через федеральный резервный банк - никаких. Конечно же, мы с ним сотрудничаем.
      - Хорошо. Не могли бы вы распорядиться поскорее их нам выдать?
      - Выдать? Как я могу их выдать, Лассаль?
      - Одолжить, - Лассаль повысил голос. - Мы хотим занять миллион. Независимый город Нью-Йорк.
      - Одолжить... Видите ли, мистер Лассаль, существуют определенные технические правила. Такие, как разрешение, подписи, сроки, продолжительность займа и, может быть, ещё некоторые детали.
      - При всем моем уважении к вам, мистер председатель, у нас нет на все это времени.
      - Но "все это", как вы говорите, имеет значение. Вы же понимаете, у меня тоже есть люди, которые меня выбирают. Директора, ответственные служащие, держатели акций банка, и они меня спросят...
      - Послушайте, чертов ублюдок, - закричал Мюррей и замолчал, напуганный собственной наглостью.
      Но отступать или извиняться было уже поздно, и в любом случае это не в его стиле. Он двинулся дальше, и в его голосе прозвучала открытая угроза.
      - Вы хотите впредь вести наши дела? Вы же понимаете, я могу завернуть за угол и обратиться в другой банк. И это будет только начало. Я смогу найти нарушения практически по любому из наших счетов!
      - Еще никто и никогда, - медленно и удивленно протянул банкир, - не награждал меня подобными эпитетами.
      Еще была возможность принести искренние извинения, но Лассаль решительно её отбросил.
      - Ну, мистер председатель, я скажу вам кое-что еще. Если вы немедленно не начнете заниматься деньгами, эти эпитеты станут повторять все вокруг.
      Прескот
      Решение, принятое в особняке Грейси, поступило от комиссара полиции начальнику полиции округа, от начальника округа - заместителю главного инспектора Даниельсу, находившемуся в кабине поезда Пелхэм Час Двадцать Восемь, стоявшего у платформы на Двадцать восьмой улице, а от него Прескоту в центре управления. Прескот вызвал поезд ПелхэмЧас Двадцать Три.
      - Мы согласны заплатить выкуп, - сказал он. - Повторяю, мы заплатим выкуп. Как поняли?
      - Я вас понял. Теперь я передам дальнейшие инструкции. Вы должны их выполнить абсолютно точно. Поняли?
      - Понял, - вздохнул Прескот.
      - Три пункта. Первое: деньги должны быть выплачены пятидесяти и стодолларовыми банкнотами следующим образом: пятьсот тысяч долларов стодолларовыми банкнотами, и пятьсот тысяч долларов пятидесятидолларовыми. Повторите.
      Прескот медленно и внятно повторил слова Райдера, причем сделал это скорее для заместителя главного инспектора, который следил за разговором и мог слышать только то, что говорил Прескот.
      - Таким образом, это составит пять тысяч стодолларовых банкнот и десять тысяч пятидесятидолларовых. Пункт второй: банкноты должны быть сложены пачками по двести штук в каждой, перевязаны толстой резиновой лентой вдоль и другой лентой - поперек пачки. Как поняли?
      - Пять тысяч сотенных, десять тысяч полусотенных, в пачках по две сотни штук, перевязанных вдоль и поперек резиновой лентой.
      - Пункт третий: все банкноты должны быть старыми, номера серий случайными. Как поняли?
      - Все банкноты старые, - сказал Прескот, - и номера серий не должны идти подряд.
      - Вот и все. Когда деньги доставят, вы снова свяжетесь со мной для получения дальнейших инструкций.
      Прескот связался с поездом Пелхэм Час Двадцать Восемь.
      - Я все понял из ваших повторений, - сказал заместитель главного инспектора, - и сообщение уже пошло наверх.
      Но Прескот повторил все снова - на тот случай, если главарь бандитов прослушивает разговор. Скорее всего, у тех не было особых возражений, что полиция их слушала, но не следовало давать им лишний шанс для претензий.
      Заместитель главного инспектора приказал:
      - Свяжитесь с ними снова и постарайтесь выиграть для нас дополнительное время.
      Прескот вызвал ПелхэмЧас Двадцать Три, и когда главарь ответил, сказал:
      - Я передал ваши инструкции, но нам нужно больше времени.
      - Сейчас два часа сорок девять минут. У вас двадцать четыре минуты.
      - Будьте же благоразумны, - взмолился Прескот. - Деньги нужно пересчитать, сложить в пачки, доставить... Это просто физически невозможно.
      - Нет.
      Жесткий неуступчивый голос на мгновение обескуражил Прескота, заставив ощутить собственную беспомощность. В другом конце комнаты Коррел яростно что-то кричал, пытаясь разогнать образовавшуюся пробку. Такой же подонок, как и террористы, - подумал Прескот, - его интересует только то, чем он сам занимается, а на пассажиров ему плевать. Он успокоился и вернулся к пульту управления.
      - Послушайте, дайте нам ещё пятнадцать минут. Какой смысл убивать невинных людей, если в этом нет никакой необходимости?
      - Невинных людей не бывает.
      О, Господи, - подумал Прескот, - он просто ненормальный.
      - Пятнадцать минут, - повторил он. - Стоит ли убивать всех этих людей ради пятнадцати минут?
      - Всех? - В голосе главаря звучало удивление. - Если бы вы нас не заставили, мы вообще никого не стали бы убивать.
      - Конечно, не стали бы, - согласился Прескот и подумал: это первая человеческая или почти человеческая эмоция, прозвучавшая в ледяном голосе. - Так что дайте нам ещё немного времени.
      - Потому что если мы убьем их всех, - холодно продолжил голос, - то лишим себя средства давления. Но если мы убьем одного, двоих или даже пятерых, в наших руках их останется ещё достаточно. По истечении назначенного срока вы станете терять по одному пассажиру в минуту. Больше я ничего обсуждать не намерен.
      Оказавшись на грани отчаяния, Прескот готов был пойти на любое унижение, но понимал, что лишь столкнется с неумолимой волей. Поэтому, изо всех сил стараясь справиться с голосом, он переменил тему:
      - Вы позволите нам забрать начальника дистанции?
      - Кого?
      - Человека, в которого вы стреляли. Мы хотим послать санитаров с носилками и забрать его.
      - Нет. Этого позволить мы не можем.
      - Может быть, он ещё жив. Возможно, он страдает.
      - Он мертв.
      - Почему вы так уверены?
      - Он мертв. Но если вы настаиваете, можем всадить в него полдюжины пуль, чтобы избавить от страданий. Если он действительно страдает.
      Прескот оперся обеими руками на пульт управления и медленно склонил голову. Когда он снова её поднял, глаза его были полны слез, и он не мог сказать, чем они вызваны: яростью, жалостью или какой-то жалящей душу комбинацией обоих этих чувств. Потом достал носовой платок, по очереди по очереди промакнул глаза, позвонил заместителю главного инспектора и безразличным тоном доложил:
      - Никакого продления. Категорический отказ. Он будет убивать по одному пассажиру за каждую минуту задержки. Так было сказано.
      Заместитель главного инспектора тем же безразличным тоном заметил:
      - Полагаю, это просто физически невозможно.
      - Три тринадцать, - напомнил Прескот. - Потом каждую минуту мы начнем терять по пассажиру,
      Френк Коррел
      Торопливо мотаясь от пульта к пульту, Френк Коррел ломал голову в поисках способа спасти линию от полного паралича.
      Поезда, которые должны были следовать по линии Лексингтон-авеню от пересечения Дайр-авеню и Восточной сто восьмидесятой улицы в Бронкс он направил по линии Вест-сайда в сторону пересечения Сто сорок девятой улицы и Гранд-конкур.
      Поезда, которые уже прошли к югу от Сто сорок девятой улицы на центральной станции переключили на линию Вест-сайда.
      Некоторые поезда, оказавшиеся к югу от Четырнадцатой улицы, отправили в Бруклин; другие направили по кольцу вокруг Сити-холла или южного парома, а оттуда к северу в сторону станции Боулинг-грин, где они и начали накапливаться.
      Автобусы фирмы "Мабстоа" мобилизовали для перевозки пассажиров на другие линии в средней части города.
      Переброска поездов в сторону Вест-сайда потребовала чрезвычайных предосторожностей, чтобы не парализовать и эту линию.
      Эта судорожная импровизация в конце концов позволила избежать катастрофической остановки движения.
      - Как почта должна всегда работать, - прокричал Френк Коррел, - как снег всегда должен идти, так и железная дорога должна всегда действовать.
      Мюррей Лассаль
      Перепрыгивая сразу через две ступеньки шикарной лестницы, Мюррей Лассаль вбежал в спальню мэра. Тот лежал ничком, пижамные штаны были спущены, голый крестец торчал кверху, и врач примеривался, чтобы сделать укол. Зад был приятно округлый, практически без волос, и Лассаль подумал, что если бы мэров выбирали по красоте их задниц, Его Честь правил бы вечно. Доктор всадил иглу, мэр застонал, перевернулся и подтянул спущенные штаны.
      - Сэм, вылезайте из постели и одевайтесь, нужно ехать в центр.
      - Вы не в своем уме, - возмутился мэр.
      - Это не подлежит обсуждению, - присоединился врач. - Просто смешно.
      - Вас никто не спрашивает, - осадил его Лассаль. - Политические решения здесь принимаю я.
      - Его Честь - мой пациент, и я не разрешу ему вставать с постели.
      - Ну, ладно, я найду врача, котрый это разрешит. Вы уволены. Сэм, как зовут того студента-медика в больнице Флауэр? Того, которому вы помогли поступить на медицинский?
      - Мэр очень болен, - вновь вмешался врач. - Его жизнь может оказаться под угрозой...
      - Разве я не сказал, чтобы вы убирались? - Лассаль взглянул на доктора. - Сэм... тот врач, кажется его зовут Ревийон... я собираюсь ему позвонить.
      - Пусть он, черт возьми, держится отсюда подальше. Хватит с меня докторов.
      - А ему и не нужно приезжать. Он поставит вам диагноз по телефону.
      - Мюррей, ради всего святого, - взмолился мэр. - Я чертовски болен. Какой во всем этом смысл?
      - Какой в этом смысл? Жизнь семнадцати жителей города в опасности, а мэру все настолько безразлично, что он даже не потрудился появиться на месте происшествия?
      - Ну и что толку от моего появления? Меня просто освищут.
      Врач обошел постель и взял мэра за запястье.
      - Оставьте его, - резко прикрикнул Ласслль, - вас заменит доктор Ревийон.
      - А он ещё и не доктор, - сказал мэр. - Кажется, он на четвертом курсе.
      - Послушайте, Сэм, все, что вам нужно сделать - приехать туда, сказать террористам несколько слов через громкоговоритель, а потом можете вернуться и снова лечь в постель.
      - А они станут меня слушать?
      - Сомневаюсь. Но это нужно сделать. Другая Сторона обязательно там будет. Вы хотите, чтобы они завладели громкоговорителем и умоляли о спасении жизней горожан?
      - Но ведь они не больны, - мэр прокашлялся.
      - Вспомните Аттику, - сказал Лассаль. - Вас будут сравнивать с губернатором.
      Мэр резко сел в постели, спустил ноги с кровати и рухнул вперед. Лассаль подхватил его, врач после первого инстинктивного порыва остался стоять как вкопанный.
      Мэр с усилием приподнял голову.
      - Мюррей, это просто безумие. Я не могу даже стоять. Если я поеду в центр, то заболею ещё сильнее. И могу даже умереть.
      - С политиком могут случиться вещи похуже смерти, - обрадовал его Лассаль. - Я помогу вам надеть штаны.
      Глава 12
      Райдер
      Райдер открыл дверь кабины. Лонгмен отступил назад, чтобы дать ему место, и коснулся дрожащими пальцами его руки. Райдер прошел мимо него в центр вагона. В конце салона Стивер сидел, прислонившись к металлической наружной стене, его автомат смотрел под углом на пути. В центре, широко расставив ноги и придерживая автомат одной рукой, стоял Уэлкам. Развязность этого типа прет наружу даже когда он стоит без движения, - подумал Райдер.
      Он остановился рядом с Уэлкамом, но встал немного сбоку, чтобы не перекрывать зону обстрела.
      - Попрошу внимания.
      Райдер наблюдал, как повернулись к нему лица, одни медленно и неохотно, другие - мгновенно и нервно. Только двое пассажиров встретились с ним взглядом: старик с мрачным, но живо заинтересованным лицом, и чернокожий вояка, вызывающе смотревший на него поверх покрасневшего от крови носового платка. Лицо машиниста было бело, как мел, губы его беззвучно шевелились. На физиономии хиппи блуждала все та же мечтательная бессмысленная улыбка. Мать двоих мальчиков крепко прижала их к себе, словно стараясь навсегда запомнить. Девица в модной шляпке сидела, выпрямив спину. Поза была тщательно рассчитана для того, чтобы подать вперед грудь и подчеркнуть изгиб бедер. Пьяная женщина несла какую-то чепуху, изо рта у неё текла слюна...
      - У меня есть для вас новая информация, - сказал Райдер. - Город согласился заплатить за ваше освобождение.
      Мать прижала мальчиков ещё теснее и судорожно их расцеловала. Выражение лица воинственного негра не изменилось. Старик сомкнул маленькие ухоженные руки, как бы беззвучно аплодируя; казалось, в этом движении не было и намека на иронию.
      - Если все пойдет, как запланировано, вы будете освобождены, никто не пострадает, и все смогут заняться своими делами.
      - Что вы имеете в виду, когда говорите "пойдет как запланировано"? спросил старик.
      - Просто, если городские власти сдержат слово.
      - Хорошо, - кивнул старик. - Еще мне из простого любопытства хотелось бы знать, о какой сумме идет речь?
      - Миллион долларов.
      - Каждому?
      Райдер покачал головой. Старик казался разочарованным.
      - Это тысяч шестьдесят за каждого. Это все, чего мы стоим?
      - Заткнись, старик.
      Голос Уэлкама звучал механически, в нем не слышалось никакого интереса. Райдер понимал в чем причина: тот заигрывал с девицей. Ее обольстительная поза предназначалась именно для Уэлкама.
      - Сэр, - мамаша подалась к нему, сдвинув мальчиков вместе. Они начали вырываться, так им было неудобно. - Сэр, когда вы получите деньги, вы нас отпустите?
      - Нет, немного погодя.
      - А почему не сразу?
      - Хватит вопросов, - отрезал Райдер, шагнул назад к Уэлкаму и вполголоса бросил:
      - Оставь эту дуру в покое.
      Лишь чуть-чуть понизив голос, Уэлкам ответил:
      - Не беспокойтесь, я управлюсь с толпой этих подонков и девицей одновременно, и при этом ничего не пропущу.
      Райдер нахмурился, но ничего не сказал и направился обратно к кабине. Не обращая внимания на встревоженный взгляд Лонгмена, он вошел внутрь. Делать было нечего, оставалось только ждать. Он не стал тратить силы на размышления, доставят деньги в срок или нет. Это от него не зависело. Он даже не потрудился взглянуть на часы.
      Том Берри
      Когда главарь банды вернулся в кабину машиниста, Том Берри выбросил его из головы и вновь вернулся к мыслям о Диди - особенно к тому, как он впервые её встретил и вообще о том, как она завладела его сердцем. Нельзя сказать, что ему самому не приходили в голову некоторые неподходящие для полицейского мысли, но они были смутными и неопределенными. Именно Диди заставила его серьезно пересмотреть свои взгляды.
      Это произошло почти три месяца назад, когда он патрулировал в штатском в Ист-Виллидж. Дело это было добровольным, и одному Богу известно, почему он напросился, если не считать того, что ему безумно надоело сидеть в машине со своим напарником. Тот смахивал на нациста тем, что ненавидел всех подряд: евреев, негров, поляков, итальянцев, пуэрториканцев, и был оголтелым сторонником войны - той, что шла во Вьетнаме, а также всех прошлых и будущих. Потому Том отрастил волосы до плеч, отпустил бороду, обзавелся пончо, лентой на голову, нацепил бусы и в таком виде болтался среди украинцев, придурков на мотоциклах, уличных бродяг, наркоманов, гадалок, студентов, радикалов, подростков и вырождавшегося поколения хиппи Ист-Виллиджа.
      Приобретенный опыт оказался весьма разнообразным, зато по крайней мере ему не было скучно. Он познакомился с хиппи, и некоторые ему даже понравились, а ещё больше - молодые энергичные люди в нарядах под хиппи (в каком-то смысле он и сам был одним из них). Кроме того, он познакомился с динамичными молодыми людьми, которые вели веселый и разгульный образ жизни, полагаясь на цвет своей кожи, весьма распространенный в тех краях. И, наконец, благодаря Диди, он встретился с революционно настроенными ребятами, сбежавшими от привычного комфорта в семьях среднего класса и элитных университетских городках Гарварда, Вассара, Йеля и Свартмора. Нельзя сказать, чтобы он рвался делать вместе с ними революцию - впрочем, Мао тоже не слишком о них беспокоился.
      Том познакомился с Диди в первую же неделю работы, ведь ему приказали обжиться на новом месте и завести побольше знакомств. Он изучал заголовки книг, выставленных в витрине книжной лавки на площади Святого Марка - смесь из книг о странах третьего мира, маоистской литературы и трудов американских мудрецов от Маркузе до Джерри Рубина, и тут она вышла из лавки и остановилась взглянуть на витрину. На ней были брюки из грубого полотна и рубашка с коротким рукавом, вид типично диссидентский: длинные волосы, падавшие на плечи, и никаких следов ни лифчика, ни макияжа. Но волосы были блестящими и чистыми, брюки и рубашка - выстиранными и отглаженными (тогда он ещё обращал на это внимание), фигурка - изящной и гибкой, лицо открытым, хоть и без намека на красоту.
      Она заметила его внимательный изучающий взгляд.
      - Детка, книги выставлены в витрине. - В том, как это было сказано, не было грубости, голос был не уличной девицы, а мягкий и хорошо модулированный.
      Он улыбнулся.
      - Я успел пересмотреть все книги до того, как вы появились. Но вы симпатичнее.
      Она нахмурилась.
      - Вы тоже ничего, но я не стала бы унижать вас, произнося это вслух.
      Он услышал в её словах отзвуки полемики, которую вело движение за освобождение женщин.
      - Честное слово, я не сторонник мужского шовинизма.
      - Возможно, вам так кажется, но вы только что себя выдали.
      Она направилась в сторону Второй авеню. Не преследуя особых целей, он увязался следом. Когда он поравнялся с ней, девушка нахмурилась в третий раз.
      - Не угостите чашечкой кофе? - поинтересовался Том.
      - Отвалите.
      - Я без гроша.
      - Отправляйтесь в жилые кварталы и попрошайничайте там. - Тут она внимательно взглянула на него - Вы голодны?
      Он сказал, да. Она завела его в кафе и купила сендвич. Как само собой разумеющееся, она восприняла, что он член Движения - аморфного течения молодых людей за так называемый лучший мир, которое было в какой-то мере политическим, в какой-то мере социальным, в какой-то мере сексуальным. Иногда это была форма мимикрии, и очень часто - комбинация всех этих элементов. Но по мере разговора её все больше раздражало его полное невежество относительно многих аспектов Движения.
      Он находил её одновременно очаровательной и невыносимой, но не хотел, чтобы в ней проснулись подозрения. Хотя, казалось, девушка ничего не подозревает, а всего лишь от души возмущена его невежеством.
      - Послушайте, я только недавно вступил в ряды Движения и только начинаю понимать, какие перед ним стоят цели и задачи.
      - У вас есть работа?
      - Вы не поверите, но я работаю в банке, - многозначительно сообщил Том. - Но я ненавижу свою работу, в конце концов брошу её и займусь настоящим делом.
      - Ну, насколько я понимаю, вы ещё сами не поняли, что станет вашим настоящим делом, верно?
      - Но я хочу понять, - сказал он и взглянул девушке прямо в глаза долгим многозначительным взглядом. По крайней мере, он быстро понял, как девушка привлекательна. - Я действительно хочу разобраться.
      - Ну, что же, я могу помочь.
      - Я вам очень признателен, - торжественно заверил он. - Теперь я нравлюсь вам немного больше?
      - Больше чем когда?
      - Чем прежде.
      - О-о, - удивленно протянула она. - Вы мне достаточно нравитесь.
      Они встретились на следующий день, и она занялась его идеологическим просвещением. На следующей неделе она привела его к себе домой, они немного покурили травку, а потом, уже почти влюбившись, вдруг оказались в койке. Пришлось призвать на помощь ловкость рук, чтобы она не заметила его пояс с револьвером. Но спустя несколько дней он осторожность утратил и, когда одевался, она заметила оружие.
      - Ах, это! Может, это и глупо, но однажды меня здорово избили...
      Ее глаза расширились от удивления, когда она показала на короткий ствол револьвера 38-го калибра:
      - А зачем тебе полицейское оружие?
      Он собрался было врать и дальше, но обнаружил, что у него просто не поворачивается язык ей солгать.
      - Я... видишь ли, Диди, так получилось, что я полицейский.
      Она его немало удивила, заехав в челюсть. Удар маленьким крепким кулачком заставил его пошатнуться, а она осела на пол, закрыла голову руками и отчаянно разрыдалась как обыкновенная мелкобуржуазная девчонка. Позже после взаимных упреков, оскорблений, обвинений, признаний и клятв в любви они решили не расставаться, а Диди в душе дала себе клятву - правда, ей не удалось долго сохранять эту тайну, - что посвятит себя его перевоспитанию.
      Лонгмен
      Лонгмен никогда не был убежден в необходимости назначать точное время доставки выкупа и горячо возражал против идеи приносить в жертву пассажиров в качестве наказания за задержку.
      - Мы должны их запугать, - настаивал Райдер, - и все должно выглядеть убедительно. Если они перестанут верить, что мы сделаем так, как говорим, мы пропали. Мы запугаем их, назначив крайний срок доставки денег, и убедим, лишь убивая пассажиров.
      В подобных безумных затеях Райдер всегда оказывался прав. Его аргументы были целиком направлены на успех предприятия, и тут их логика не подлежала сомнению, как бы ужасна она ни была. Нельзя сказать, что он всегда спорил по тем вопросам, которые Лонгмен считал "радикальными". Так, по поводу денег он занимал даже менее радикальную позицию чем Лонгмен, который настаивал, чтобы потребовать пять миллионов долларов.
      - Это слишком много, - возражал Райдер, - Власти могут не согласиться. Миллион - это такая сумма, которая понятна людям, и с ней они могут смириться. Это довольно стандартная вещь.
      - Это только твои предположения. Ты же не знаешь, заплатят они пять миллионов или нет. А если ты не прав, мы просто упустим огромный куш.
      При этих словах Лонгмена Райдер одарил его одной из редких своих улыбок, но продолжал твердо стоять на своем.
      - Не стоит рисковать. Ты и так без всяких налогов получишь четыреста тысяч. Больше тебе и не нужно. Неплохая прибавка к пособию по безработице.
      Вопрос был исчерпан, но Лонгмена не переставала занимать мысль, насколько важны для Райдера деньги, и не вторичны ли они по сравнению с самим приключением, с возбуждением от руководства подобной операцией. Тот же вопрос относился к прошлому Райдера как наемника. Стал бы кто-нибудь так рисковать в боях, не будь других, более существенных причин, чем просто деньги.
      В самом деле, Райдер денег не считал, закупая то, что называл "материалами". Он сам все финансировал, даже не поднимая вопроса об участии Лонгмена в затратах и не требуя какой-то компенсации после успеха операции. Лонгмен понимал, что четыре автомата стоят дорого, не говоря уж о боеприпасах, пистолетах, гранатах, поясах для денег, специально пошитых плащах, да и металлической конструкции, которую он разработал под руководством Райдера, и которую они называли "штуковиной".
      Лонгмен видел, что происходит между Уэлкамом и девицей в модной шляпке. Несмотря на предупреждение Райдера, ничего не изменилось. Если двое, разделенные дистанцией в десять или пятнадцать футов могли заниматься любовью, именно это и проделывали Уэлкам с девицей. Это было странно и противоестественно. Нельзя сказать, что сам Лонгмен был ханжой. Он сам проделывал все это многократно, сначала с той стервой, своей бывшей женой, а совсем недавно с проститутками, предоставлявшими ему приют, когда у него были деньги. Он все это запросто проделывал и получал от этого удовольствие, но, Бога ради, не на публике же!
      Анита Лемойн
      Перед тем, как страстно поглядеть на парня, чтобы подогреть его ещё немного, Анита мельком покосилась на тонкие золотые часики на запястье. Даже если она сможет вырваться из этого проклятого бедлама и помчится сломя голову, ей все равно не успеть добраться до квартиры телевизионщика на то, что этот подонок называл "встречей шлюх на высшем уровне".
      Что за мерзкая жизнь, что за мерзкий город! Если подсчитать, сколько приходилось тратить на эту безумную. жизнь (не считая расходов на подмазывание швейцаров и управляющих домами, взятки агентам и полицейским), это выльется в кругленькую сумму. Будь хоть какая-то возможность, она бросила бы этот город и нашла себе маленький домик с садиком где-нибудь в пригороде, или, может быть, даже в глухой провинции. Конечно, она могла это сделать, но как тогда жить? Повесить вывеску и начать заманивать деревенских мужланов? Заниматься любовью в увитой цветами беседке под шелест листвы, заглушающий кряхтенье мужиков и её собственные точно рассчитанные вскрики, которые должны были обозначать экстаз? Это всего лишь мечты. Мужиков там с огнем не сыскать. В пригородах они спят с женами соседей, а в глухой провинции летом трахают овец, а всю зиму напролет играют в покер, пока не сойдет снег и снова не начнется охота за овцами.
      Парень продолжал пялиться на нее, его зрачки буквально выпирали из прорезей в маске. Весьма самодовольный тип, буквально божий дар для женщин, обладавших хотя бы искрой - как они это называли? - здравого смысла. Одно было ясно: нужно быть совершенно чокнутым, чтобы в самый критический момент операции думать о развлечении с девкой. А что касается её самой, разве был какой-то смысл в том, что она сдвигала и раздвигала ноги так, словно вся таяла при одном его виде?
      Ну, ладно, она была профессионалкой, и ей не оставалось ничего, кроме как вести себя профессионально, чтобы заполучить член себе между ног. Кроме всего прочего, она попала в неприятнейшую ситуацию, и не помешало бы расположить этого мужлана к себе. Она не думала, что ей могут причинить какой-то вред, но когда кругом полно оружия, того и гляди нарвешься на неприятности. Конечно, она лишь невинный случайным свидетель, но ей доводилось видеть на первых страницах газет слишком много снимков невинных свидетелей в лужах их собственной крови, А полицейские лишь с виноватым видом склонялись над ними и задумчиво почесывали задницы. Я не хочу быть невинным свидетелем, - подумала она, - я хочу вырваться отсюда! Если это хоть как-то пойдет мне на пользу, я соблазню этого парня. Прямо сейчас, при всех, стану перед ним на колени и...
      Глянув на него, она сложила губы красным соблазнительным колечком. Парень понял. Плащ его немного ниже пояса начал подниматься, как палатка.
      Уэлкам
      Джо Уэлкам вспомнил девушку, которая однажды сказала ему: ей никогда не приходилось прежде встречать такого кота, как он, всегда готового заняться этим делом. А штучка была действительно весьма соблазнительна, и достаточно было легкого намека, как она уже лежала на спине и с готовностью раздвигала ножки. Он вспомнил, как однажды они выбрались из постели и отправились на кухню. Пока она сновала между плитой и столом, готовя кофе, он уселся в кресло, а она устроилась верхом на удивившей её большущей штуковине. Именно тогда, подпрыгивая на её конце, она и выдала ту характеристику.
      В любое время, - гордо подумал Уэлкам, - и в любом месте. На полу, в постели, на потолке, в вестибюле, в темной аллее и на мчащемся мотоцикле. Или в самый критический момент налета!
      Именно в этот миг, с автоматом в руке, с миллионом полицейских в туннеле, когда наступал самый напряженный момент операции, он был готов. Эта цыпочка в симпатичной шляпке тоже видела, что он готов, об этом говорил её ротик. Вставь в него что-нибудь, бэби. Просто безумие думать об этом в такую минуту, но разве все не утверждали, что он ненормальный? И что плохого в том, что здоровый парень помешан на сексуальной почве? Это же так естественно!
      И именно сейчас, когда между ног у него все набрякло и ныло, и цыпочка просто умоляла, он был готов на все, лишь бы расслабиться любым возможным способом. Как? Где? Господи, да где угодно. Можно отвести её в другой конец вагона и там пристроить прямо на сидении. Пусть пассажиры посмотрят. Он им покажет первоклассное шоу. Райдер, конечно, взбеленится. Но Райдер был в кабине машиниста, и наплевать ему на Райдера. Абсолютно наплевать на Райдера. Он справлялся с Райдером и раньше, значит сможет это сделать снова. Если Райдер попытается на него давить, он готов. В любое время.