Паpоль не нужен

Мне непонятен ваш расчет перехода из района Николо-Александровское в район Казакевичево, определяемый в трое суток, расстояние между которыми всего лишь 30 верст и может быть покрыто одним переходом. Поэтому прикажите как 5-му пехотному, так и 4-му кавалерийскому полкам выступить в ночь завтра же и, достигнув Казакевичева, соединиться с Амурским полком. Для объединения этой группы назначьте опытного и толкового командира. Понятна ли вам теперь последняя задача?
      С е р ы ш е в. Все понятно, но не в этом дело. Меня смущает прорвавшийся противник, который, возможно, завтра будет стряпать безобразия в районе Покровка - Волочаевка, а у меня средств ликвидировать такового нет. Вот что меня страшно угнетает. Сейчас Амурский полк головой подходит к Ново-Троицкому, и, когда я двину полк в наступление, у меня будет трещать тыл от группы прорвавшегося противника. Все принятые мною меры считаю недостаточными за неимением средств.
      Б л ю х е р. Вас трудно понять. Вы то говорите о наступлении, то вновь впадаете в панику. Надо иметь свое мнение, особенно тогда, когда вы управляете фронтом. У вас этого не видно. Сначала вы мне доложили о безнадежном положении, затем перешли к наступлению. Когда я вам указал порядок его выполнения, вы вновь говорите о беспокойстве за тыл. Доложите же наконец кратко и понятно вашу оценку и решение.
      Оставляю обязательно к исполнению свое первое предложение с допущением следующих изменений: Амурский полк из района Ново-Троицкое направить кратчайшим путем в район Ново-Спасск - ст. Волочаевка, оставив в Ново-Троицком для прикрытия хабаровского направления по Уссури одну или две роты этого полка, и сейчас же, не дожидаясь рассвета, 5-й пехотный, 6-й пехотный полки и 4-й кавалерийский полк без одного эскадрона немедленно направьте в Ново-Троицкое, причем 5-му полку достигнуть Ново-Троицкого не позднее 20-го к вечеру, 6-му и эскадрону 4-го кавалерийского полка, находящимся в районе ст. Кругликово, достигнуть Ново-Троицкого к вечеру 21 декабря. Это расстояние в указанные мною сроки легко может быть покрыто. Если ко времени подхода 5-го и 6-го полков в Ново-Троицкое Амурский полк сумеет справиться с прорвавшимся противником и оттеснить его, заняв Казакевичево, то при благоприятной обстановке вы сможете перейти в наступление. Если Амурский полк ко времени подхода 5-го и 6-го полков к Ново-Троицкому не сумеет ликвидировать прорвавшегося противника, то, оставив в Ново-Троицком 5-й и 6-й полки, остальные, т. е. один пехотный полк и 4-й кавалерийский полк вместе с теми ротами, которые будут оставлены вами в Ново-Троицком, направьте также в район Ново-Спасск - Волочаевка для соединения с Амурским полком, где объединенными силами они должны отбросить противника назад. Вот вам задача к исполнению в двух вариантах, проведите в жизнь один из них, сообразуясь с обстановкой.
      Желаю вам и вашим войскам успеха.
      К вашему сведению сообщаю, что мной отдан приказ о немедленной погрузке Читинской бригады и направлении ее к вам. У меня все. До свидания.
      ВЛАДИВОСТОК
      _____________________________________________________________________
      Последние пять дней Исаев чувствовал спиной глаза филеров, которые шли за ним, не оставляя его ни на секунду. Несколько вечеров Исаев таскал с собой хвост по ночным кабакам города, обдумывая возможное решение. И чем дальше он анализировал обстановку, тем точнее понимал, что, по-видимому, настало время уходить из города: единственная связь оборвалась, он сам под колпаком; искать связь самому, имея на хвосте по крайней мере двух филеров, - значит обрекать на гибель тех людей, к которым можно было бы попробовать подобрать ключи. Следовательно, думал Исаев, самое логичное это уходить, но не просто уходить, а с наибольшей пользой. А какой она могла быть? Исаев считал, что Гиацинтов не так прост, как кажется; Исаев навел кое-какие справки и выяснил, что связи полковника тянутся в Берлин, в Высший монархический совет, и, что самое интересное, в генштаб французской армии. Поэтому, окажись такой человек перед дилеммой жизни и смерти и выбери он жизнь, тогда цены ему не будет: от него пойдут связи, от него поступит самая свежая и надежная информация. А то, что в выборе между жизнью и смертью Гиацинтов предпочтет жизнь, Исаев был уверен оттого, что полковник - человек цинично-умный, впечатлительный и расчетливый. А такие смерть очень страшно и точно видят. Оттого и боятся ее по-животному, а это уже очень много значит, это залог, что такой человек <развалится>, - так, во всяком случае, считал Максим Максимович.
      И чем дальше и быстрей он размышлял над планом дальнейших действий, тем чаще и чаще возвращался мыслью к лесной заимке охотника Тимохи. Поначалу он даже не отдавал себе отчета, почему именно Тимоха виделся ему. В задуманном плане обычно соседствуют безграничная фантазия и математическая точность. Сперва надо <рассупонить> себя, ничем не связывая, и фантазировать, как в детстве, - безудержно и сладко. А уж потом проверять фантазию логикой шахматного игрока. Исаев научился этому у Дзержинского и Бокия, Кедрова и Уншлихта, Артузова и Федора Шелехеса.
      Однажды перед отправкой за кордон Максим Максимович был вызван к Дзержинскому. Чуть выпуклые зеленоватые глаза Феликса Эдмундовича тяжело замирали где-то на лбу у Максима, когда он говорил:
      - Тот не чекист, если сердце его не обливается кровью и не сжимается жалостью при виде заключенного в тюремной камере человека. Революция требует от чекиста-разведчика гибельной самоотдачи, подчинения своего существа высшей правде пролетарской диктатуры, которая принесет человечеству свободу, равенство и братство. Фантазия и анализ, полный допуск и строгие рамки: подвиг должен слагаться из детской фантазии и точнейшего знания математики.
      Пока что Исаев решил для себя главное: он решил, что осуществление его плана должно идти через Тимоху. И на шестой день, когда план созрел, Максим Максимович после кутежа подряд в двух ресторанах вызвал ванюшинский <линкольн> и попросил шофера отвезти его в резиденцию премьера. <Линкольн> он отпустил; филеры, ехавшие сзади в <форде>, остались у подъезда, потому что охрану резиденции несла морская пехота, подчинявшаяся своей контрразведке, остро соперничавшей с гиацинтовским ведомством. А Исаев между тем вышел через третий черный ход, шедший от буфета в переулок, быстро спустился к вокзалу и сел в отходивший на станцию Океанскую паровичок. А до Океанской езды час. От Океанской до Тимохи - тоже час по тропке, пробитой в снегу; там договориться со стариком и быстренько обратно, чтобы утром сидеть в редакции и отвечать на звонки Гиацинтова или его друзей, а то, что такие звонки будут, в этом он ни минуты не сомневался.
      Утром действительно позвонил Гиацинтов, и они мило побеседовали. А к вечеру этого же дня Тимоха прислал Гиацинтову весточку, приглашая его с приятелями на изюбря, которого ему удалось обложить.
      Исаев не ошибся: Гиацинтов позвонил ему в тот же вечер и пригласил в тайгу - отдохнуть и поохотиться. Исаев принял это предложение с благодарностью, только попросил дождаться с фронта Ванюшина, а то газету оставить не на кого.
      ЭВАКОПУНКТ
      _____________________________________________________________________
      Здесь все изменилось до неузнаваемости: полы вымыты добела, посредине самой большой комнаты стоит елка, полчаса назад привезенная по приказу Постышева из тайги. Вдоль стен, на лавках, сидят дети. Постышев и Широких украшают елку молча, не глядя друг на друга. И дети молчат, словно взрослые. Как по команде, они провожают глазами каждую игрушку из ящика, на ветки, и каждый раз, когда Постышев или Широких неловко надевают игрушку на ветку, глаза детей замирают в испуге.
      - Продолжайте наряжать елку, - негромко предлагает Широких, - а я начну с ними клеить гирлянды.
      - Хорошо.
      Широких отходит от елки и говорит:
      - Дети, сейчас мы будем с вами делать гирлянду для елки. Кто из вас хочет помогать, поднимите руку.
      Дети жмутся к стенкам, смотрят на бородатого барина в пенсне с испугом и молчат, как оцепенелые.
      - Учитель, - говорит Постышев, - там у меня в машине еще ножницы остались, вы б сходили за ними, если нетрудно.
      Пожав плечами, Широких выходит. Постышев провожает его глазами, а потом, неожиданно повернувшись, подхватывает с лавки черненького казахского мальчугана и поднимает его на вытянутых руках. Мальчуган смеется - сначала тихонько, окаменело, а потом - громче и веселей. Постышев подбрасывает его над головой, поет песенку, ребятишки начинают оттаивать, кое-кто подпевает Постышеву, он становится на колени, сажает себе на спину целую ватагу маленьких человечков, забывших за эти страшные годы, что такое игра, и катает их по залу, покрикивая на себя:
      - Но, но лошадка! Скорей!
      Смеются детишки, бегают наперегонки друг за другом, подстегивают <лошадь>, теребят ее и командуют, как истые мужики, сердито и с хрипотцой в голосе.
      Широких останавливается на пороге и хочет сказать, что в машине нет никаких ножниц, он даже произносит эту фразу, но очень тихо, потому что понимает сейчас, глядя на ликование в зале, зачем его отослал комиссар.
      - А ну к нам, - зовет его запыхавшийся Постышев. - Каравай будем печь!
      Образуется громадный хоровод. Постышев запевает:
      Как на наши именины
      Испекли мы каравай!
      Вот такой вышины!
      Малыши поднимаются на носки, тянут вверх ручки, показывая, какой громадный каравай они испекут, а в дверях, в окнах замерли лица взрослых, которые смотрят на них со слезами, кто стиснув зубы, кто крестясь.
      - Подпевайте, учитель! - просит Постышев.
      Широких начинает подпевать и слышит, как дрожит его голос, и чувствует, что губы тоже дрожат. Он медленно озирает маленьких людей, которые тянутся к комиссару и глядят на него восторженными глазами...
      - Выше руки, учитель! - кричит Постышев. - Во какой караваище испечем! Да, мальцы? Испечем?
      ...Постышев едет из эвакопункта вместе с Широких. Тот молчит, спрятав лицо в кашне. На углу, возле гимназии, Ухалов тормозит, и Постышев, открыв дверцу, говорит:
      - Спасибо, учитель Широких.
      - Скорее, наоборот, - негромко отвечает Широких. - Спасибо, комиссар Постышев. Я завтра снова приду к детям. Как вы думаете, им интересно будет слушать сказки?
      - Мне интересно, не то что им.
      - Ну, до свиданья.
      - До свиданья.
      Широких смотрит вслед ушедшему автомобилю очень долго. Лицо его изрезано морщинами, и кончики бровей опущены книзу - как от большой обиды.
      СТАВКА АТАМАНА СЕМЕНОВА
      _____________________________________________________________________
      Атаман Семенов, укрепившийся на границе с Китаем, в Гродекове, принял Меркулова с Ванюшиным в просторной избе, которую охраняли забайкальские казаки и китайцы-хунхузы.
      Атаман сидел на деревянной длинной лавке в красном углу, под иконами. На столе, струганом, не покрытом скатертью, лежали яйца, сваренные вкрутую и уже очищенные, зеленый лук, бело-розовое сало, нарезанное тонкими ломтями, разделанная семга и большая тарелка красной икры. На подоконнике, в трех бутылях, стоял спирт, настоянный на можжевельнике, смородине и женьшене.
      Семенов был в длинной полотняной рубахе. На вошедших посланцев премьер-министра смотрел хмуро, исподлобья. Вешалок здесь не было - изба рублена по-крестьянски и, как говаривал атаман, без городских <штучек-мучек>. Посланцы, сняв шубы, держали их в руках, не зная, куда деть. Есаулы - желтолампасники, стоявшие мумиями возле двери, смотрели мимо, куда-то в самую середину большого иконостаса, красиво мерцавшего в углу, над головой атамана.
      - Примите у них шубейки, - сказал наконец есаулам Семенов. Проходите к столу, гости. Чем богаты, тем и рады, угощайтесь.
      Есаулы взяли шубы, улыбнулись посланцам <доброй воли> деревянными улыбками и замерли у дверей. Стоят есаулы и ничегошеньки не понимают, что тут происходит и о чем говорят. Им важно, что если кто из гостей пистолет из кармана вытащит - тут же немедля стрелять того наповал.
      - Григорий Михайлович, - начал Меркулов, - мы пришли к вам с открытым сердцем, для того, чтобы по-братски, в атмосфере искренности и взаимного доверия обсудить все спорные вопросы и наметить взаимоприемлемую перспективу. Надеюсь, наш разговор состоится при закрытых дверях?
      - Эй, Фокин! - крикнул атаман. - Притвори дверь, чтобы никто в горницу не зашел.
      Ванюшин и Меркулов переглянулись. Семенов заметил это и осклабился:
      - Теперь двери закрыты, валяйте, выкладывайте, что привезли.
      - Григорий Михайлович, - сказал Меркулов по-купечески прочувствованно, - сейчас, в дни побед, когда решается судьба нашей страдалицы-родины, право, перестаньте вы разыгрывать чужую роль, совсем вам не подходящую. В конце концов, кто старое помянет - тому глаз вон.
      - А кто забудет - тому оба напрочь.
      - Господа у дверей останутся?
      - А как же? Личная охрана. Кто вас знает - может, вы меня прибить заехали? Сначала, понимаешь, лишили всех званий, потом потребовали покинуть пределы Российской империи, признали преступником, а теперь вдруг пожаловали? Нет, я калач тертый.
      - Мы приехали к вам, атаман, - заговорил Ванюшин, - от имени родины. Мы хотим сейчас, чтобы все забыли прежние обиды, когда решается главный вопрос - освобождение страны от большевистского ига.
      - Ты Ванюшин, что ль?
      - Да.
      - Твоя газетенка против меня первая визг подняла? Это ты, ихний холуй, бузу затеял? А теперь лисом сюда пришел? Когда поняли, что не можете без Семенова, приползли?
      - Можем и без Семенова, - сказал Меркулов, поморщившись, - можем, Григорий Михайлович. Наши части завтра начинают штурм Хабаровска.
      - Хрена вы его возьмете. Вы демократы, вам от виселицы дурно делается, у вас полки аккуратные, черепа на рукавах для блезиру носят, словно в аптеке. А тут нагайка нужна, нагаечка! Без казацкого визга русского мужика, хоть он семь раз красный, не напугаешь! Посмотрю я, как вы зубы на Амуре обломите.
      - Посмотрите или порадуетесь? - спросил Ванюшин. - Может, вы хотите порадоваться виду русской крови, которая зальет амурский лед? Мои читатели удивятся, услыхав такой ответ.
      - Мне на твоих читателей на...ть! Я вон сейчас им моргну, - кивнул Семенов на охранников, - они тебе, понимаешь, читателей покажут шомполов на сто!
      - Только вы меня не пугайте, атаман! - громыхнув кулаком о стол, сказал Ванюшин. - Я не из пугливых!
      - Ишь, - усмехнулся Семенов, - а ты, писака, шустрый... Сядь, не верещи.
      Атаман достал с подоконника бутыль со спиртом, настоянным на женьшене, и долго любовался корнем в бутылке, разглядывая его на свет. Корень был похож на танцующую женщину с руками, заломленными над головой.
      - Как балеринка, - нежно сказал Семенов, - ишь, стервоза, изгиляется. Вроде вашего брата корреспондента... А ну, по стакашке.
      Он разлил чуть зеленоватый спирт по граненым стаканам, разрезал на две части несколько больших луковиц, присолил их и подвинул - большую Ванюшину, а поменьше и с прозеленью посредине - Меркулову. Молча чокнувшись, выпили. Потом по-лошадиному мотали головами, нюхали лук, утирали заслезившиеся глаза.
      - Ну, с чем приехали? - спросил Семенов. - Манускрипт привезли от этого... как его... премьера вашего?
      - Нет. Не привезли, - ответил Меркулов. - Устное предложение.
      - Вываливай.
      - Правительство жалует вам звание генерал-лейтенанта и назначает командующим всей кавалерией Русской освободительной армии.
      - Тут нищих нет.
      - Григорий Михайлович, да неужто общее наше дело вас не волнует? тихо спросил Ванюшин. - Ну, что вы как на базаре? Мы к вам пришли, мы вас просим - включайтесь в борьбу, мы вам приносим звание, которого у вас не было, вы ведь всего-навсего полковник, мы даем вам пост, который почетен и мужествен, а вы торгуетесь, как купчишка.
      - Так, спутник ваш, министр иностранных дел, он из этого племени, впервые за весь разговор улыбнулся Семенов, - они сами с братцем из купчишек. Иль нет, Николай Дионисьевич?
      - Уж если мы из купчишек, - серьезно ответил Меркулов, - так вы, дорогой атаман, из таких густопсовых мужиков, что мы друг от друга недалеки. Происхождением куражиться - забота аристократов, а мы с братом плебеи и, право, горды этим!
      - Ладно, - сказал атаман после минуты молчания. - Бронепоезд дам и конников подброшу, чтоб визгом подмогли. Посмотрите, на что мои семеновцы-молодцы горазды. А там решим, кем мне идти: кобылами заправлять, либо людишками командовать. В газетенке, понимаешь, об этом черканите, что, мол, семеновцы-удальцы порубали вдосталь саблями во славу оружия российского. Про меня можешь не писать, я не гордый, я здесь тихо живу, как в Тульчине.
      - Что это такое? - спросил Меркулов, поглядев на Ванюшина.
      Тот ответил:
      - Деревня, куда император Павел сослал Суворова перед тем, как дал ему звание генералиссимуса.
      СТАВКА ПОД ХАБАРОВСКОМ
      _____________________________________________________________________
      Несутся конники Семенова на красные позиции, размахивают над головами саблями и визжат - дико, по-звериному, так, что мороз леденит кожу. А следом за ними - шеренги каппелевцев: бегут - штыки наперевес. И в прозрачной дымке над Амуром им виден Хабаровск на высоком берегу реки, весь в солнце, церкви светятся, небо высокое, а солнце в нем синеватое, крохотное, морозное.
      Бойцы поднимаются из окопов, бегут с винтовками наперевес: русские на русских, мужики на мужиков, братья на братьев, отцы на сыновей.
      Идет рукопашный бой. То один, то другой бросает винтарь в сторону и по-русски решает свою судьбу: на кулаках. Молчаливый идет бой, только сипят люди или слезливо матерятся, но это уже предсмертно, в последний раз это.
      Солнце село за тучи, пришли сумерки, а потом упала ночь, исчирканная короткими вспышками редких выстрелов.
      Ревут паровозы, кричат женщины и дети, облепившие вагоны: из Хабаровска уходят последние составы.
      Постышев и бойцы медленно отступают, прикрывая последние эшелоны, уходящие со станции. Слышно, как где-то близко урчат танки, в городе визжат конники - здесь им не с руки, тут рельсы, кони ноги поломают, - видно, как в городе один за другим возникают пожары поднимаются белыми языками пламени, швыряет их по ветру, и кажется, будто хотят они поджечь унылое зимнее небо.
      В занятом Хабаровске пьяный разгул победителей. В кабаках - крики казаков, вопли женщин, которых семеновцы затаскивают в подворотни; звенят стекла, крошатся зеркала в парикмахерских и оседают на пол пенными черными водопадами.
      Ванюшин видит, как бьют старика еврея и таскают его за седые пейсы, он видит, как трое семеновцев сдирают шубку с гимназистки и рвут на ней юбчонку, он видит, как па фонаре болтается повешенный, а на груди у него табличка: <Учитель Широких - красный прихвостень>. Он видит, как двое пьяных семеновцев методично бьют по щекам мужчину в касторовой шубе, судя по всему присяжного поверенного, и приговаривают:
      - Рожу отъел, падлючий твой рот! Хлебало салом затекло!
      - Перестаньте! - кричит Ванюшин. - Вы все сошли с ума! Перестаньте!
      Один из казаков оборачивается и нетерпеливо перетягивает Ванюшина нагайкой через все лицо.
      - А ну тикай, пока тебе в зад шомпол не воткнули, лярва!
      Ванюшин бежит через три ступени на второй этаж гостиницы, в люкс к Меркулову. Охранник говорит, что Николай Дионисьевич на лесных складах возле Амура.
      Ванюшин выскакивает на улицу и сломя голову несется к реке. Снова вопли избитых, пьяные крики казаков, шальные выстрелы, пожары и - ставни, ставни, ставни. Все окна закрываются ставнями. Город словно слепнет на глазах, словно прячет свое лицо от победителей - озверевших, окровавленных, страшных.
      На громадном лесном складе, который разбросан прямо на берегу реки, сейчас оживленно. Несколько купцов, те, кто постарше, в поддевках и картузах, а которые помоложе - все на американский манер с коротких пальтишках и гетрах, окружив Меркулова, ходят среди громадных штабелей леса. Сколько же здесь леса! И мачтового, и строительного, и под спички, и кругляков на топку, и распиленного под шпалы, и заготовленного под доски, - золото вокруг, бесценный клад здесь захвачен.
      Шуба у Меркулова распахнута, глаза блестят, он указывает нескольким приказчикам на штабеля леса и говорит:
      - Это братнино, и это тоже братнино. И это тоже. Все кварталы с наших заимок пришли, тут на семьсот тысяч долларов должно быть, завтра проверим, а сейчас поставьте охрану из трезвых солдат. Если хоть одну спичку здесь бросят - к стенке!
      Ванюшин подбегает к Меркулову, хватает его за рукав, не может никак отдышаться, хрипит:
      - Послушайте, в городе резня! Надо немедленно пустить вашу охрану на улицы, чтобы навести порядок! Творится ужас!
      - Не может быть, - рассеянно отвечает Меркулов. - Экое, право слово, безобразие. Сейчас что-нибудь придумаем. Слышите, как древесиной пахнет, а? Понюхайте, понюхайте - божественный запах. Нет ничего слаще запаха убитого дерева.
      - Коля! - шепчет Ванюшин, и в глазах его играет отблеск пожаров, полыхающих в городе. - При чем здесь лес?! В городе творится ужас! Мы так все погубим. Какие, к черту, общенациональные задачи и манифесты? Опомнитесь...
      - Да, да, вы правы, - отвечает Меркулов, а сам зажимает пальцы, считая штабеля, - сейчас едем. А с другой стороны, чего вы хотите? Народный гнев не знает границ... Господа, отчего вы не пометили на кедрачах, что мы не в Токио, а к американцам эту партию запродали? Синим крестиком надо, а вы желтым ставите. Как же так невнимательно, господа?
      Ванюшин медленно отступает от Меркулова, поворачивается и, расстегнув шубу, бредет по городу, объятому пожарами.
      ЧИТА
      _____________________________________________________________________
      Последние месяцы рабочий день Блюхера начинался в пять утра. Он просыпался без будильника и делал гимнастику, мылся ледяной водой до пояса, отфыркивался, как конь, лупил себя ладонями по загривку, по груди и по плечам, чтобы заиграла кровь. Одевался, тщательно брился, менял подворотничок, - с ночи он обязательно наглаживал себе смену и больше дня один подворотничок не носил, надраивал сапоги с высокими - бутылочками голенищами и входил к себе в кабинет - сверкающий, свежий и спокойный.
      Его сотрудники, ложившиеся спать так же, как и главком, в два-три часа - только после прибытия последних сводок с фронта, просыпались с трудом и долго не могли подняться из-за того, что болел затылок и в веках была тяжесть. Блюхер сам ходил по кабинетам - теперь все жили в штабе, на казарменном положении, - грохочуще смеялся и срывал рыжие, замученные дезинфекциями одеяла со своих людей, а иногда еще брызгал холодной водой из алюминиевой кружки.
      Подняв своих помощников, Блюхер шел к прямому проводу, разговаривал с командующим Восточным фронтом Серышевым и комиссаром Постышевым, просматривал сообщения за ночь, заходил в комнату, обитую цинком, - там помещался особый отдел разведывательного управления, с полчаса сидел в управлении тыла. Сейчас главное значение Блюхер придавал организации снабжения дивизий, готовившихся к отправке на фронт. Ездил в Дальбюро ЦК, докладывал положение на фронте и уже потом шел к себе в кабинет, чтобы принять посетителей перед тем, как отправиться в части, на полигоны и в правительство: чуть ли не каждый день Совет министров заседал в экстренном порядке, обсуждая положение под Хабаровском.
      Первым, кто оказался в приемной военмина и главкома, был Мэрвин Кэбб, представляющий в ДВР американское телеграфное агентство.
      Войдя в кабинет к Василию Константиновичу, он поклонился ему сдержанно и спокойно, сел в кресло, не спеша вытянул ноги, хрустнул длинными, плоскими пальцами и сказал:
      - Мистер Блюхер, я понимаю вашу занятость и поэтому весьма признателен за согласие принять меня. Америка - я имею в виду не только большой бизнес, но вообще широкое общественное мнение - интересуется тем, как вы объясните поражение ваших армий.
      - Мне нравится, что вы не крутите, - ответил Блюхер, достав из вазочки несколько остро отточенных цветных карандашей. - Мне правится, что вы ставите вопрос в лоб. Я отвечу вам. В связи с переговорами в Дайрене мы не предпринимали чрезвычайных мер по охране нашей границы вдоль нейтральной полосы по Иману, потому что, по условиям перемирия двадцатого года, за эту границу отвечали японцы. И еще - мы знали о существовании сильнейших белых группировок вдоль наших границ с Китаем и Монголией, откуда до Читы - рукой подать. Следовательно, мы обязаны были держать чересчур громоздкую пограничную армию для защиты тылов.
      - Простите, господин министр, но сейчас вам тем не менее пришлось оголить тылы? По сообщению японских телеграфных агентств, вы сняли все пограничные войска и перебросили их под Хабаровск.
      - Вам нужно официальное подтверждение? - улыбнулся Блюхер.
      - О нет! Официальные подтверждения мы привыкли получать неофициальным путем.
      - Но это уже путь не журналистики, а разведки.
      - Две стороны одной медали, министр, если говорить честно.
      - Мне не хочется обсуждать эту тему. Вопросы, представляющие военную тайну, несколько отличны от тех дискуссий по вопросам длины юбок, которые с таким блеском ведутся на страницах ваших газет.
      - У нас достаточные запасы бумаги...
      - Бумага - не ум, ею можно запастись впрок, - ответил Блюхер.
      Кэбб захохотал, щелкнул пальцами и сказал:
      - У нас это называется - <один ноль, впереди мистер Блюхер>.
      - Итак, продолжаю. Мы были убеждены, что, пока ведутся в Дайрене переговоры, нет надобности в исключительных мерах по охране границы по Иману, ибо международные гарантии, которые столь широковещательно дала Япония, казались нам вполне серьезными. Увы, мы ошиблись. Японцы пропустили белые армии через свои границы, нападение было неожиданно, отсюда - временный успех белых войск.
      - Сдачу Бикина, Хабаровска, Ина вы считаете случайностью? Потерю тысячи километров вы называете временной?
      - Да.
      - Вы убеждены в вашей победе?
      - Конечно.
      - На чем зиждется ваша убежденность?
      - Я слишком хорошо знаю, что несут с собой белые войска. Так же как ливень предшествует зною, так и эта победа белых - канун их окончательной гибели.
      - Вы говорите, словно пророк.
      - У меня слишком веселый характер для этой должности.
      - Последний вопрос: мир хочет узнать правду о переговорах в Дайрене.
      - Я думаю, мы заключим с Японией торговый договор.
      - А чем собираетесь торговать?
      - По преимуществу зубными щетками.
      - Кто кому будет продавать зубные щетки?
      - Друг другу. Они нам синенького цвета, а мы им фиолетовые.
      - Надеюсь, если я передам в Нью-Йорк это сообщение, меня не выдворят из Читы за разглашение военной тайны?
      - Только не спутайте цвета. Если вы напишете, что мы будем продавать Токио красные зубные щетки, обязательно выдворят.
      - Вопрос не для печати - позволите?
      - Пожалуйста.
      - Как вы относитесь к японцам?
      - Я глубоко уважаю эту нацию - художников, строителей и поэтов.
      - Последний вопрос: нам известно, что вы обязываете комсостав армии изучать английский язык. Что вы имели в виду, издавая этот приказ?
      - Я действительно издал такой приказ. После нашей победы мы проведем широкую демобилизацию, и многие из командиров станут инженерами, дипломатами, торговыми работниками. Им придется общаться с вашими людьми, а я не очень верю искусству переводчиков. Я даже думаю, что, если бы каждый человек на земле знал хотя бы два языка, войны в будущем были бы исключены из жизни общества.
      - Вы говорите о будущем, когда ни одна страна мира не признает ни ваше, ни ленинское правительство? Вы говорите об этом, когда белые войска разгромили ваши армии под Хабаровском?
      - Именно.
      - Вы говорите, как верующий.
      - Довольно сложно объяснить разницу между понятиями <верующий> и <уверенный>. Тем не менее запишите это себе в книжечку и порасспросите ваших русских друзей из нашей эсеровской оппозиции.
      - Благодарю вас, мистер Блюхер.
      - Всего хорошего, мистер Кэбб.
      ...Через пять минут после того, как Кэбб покинул здание штаба, Блюхер пригласил к себе сотрудников особого отдела разведупра и предложил разработать тщательный план по дезинформации противника, с тем чтобы у белых создалось впечатление о новой переброске погранвойск с китайской границы к Хабаровску.
      РАСПОЛОЖЕНИЕ КАВАЛЕРИЙСКОЙ БРИГАДЫ
      _____________________________________________________________________
      Блюхер в сопровождении командиров быстро идет через плац к конюшням, огороженным высоким забором. Оттуда доносится тоскливое ржание. Блюхер злой и хмурый, на лбу - складки, глаза спрятаны под бровями. В громадный огороженный двор, где сейчас стоит добрая сотня лошадей, купленных для бригады у крестьян, он почти вбегает.
      - Почему кони не в конюшнях?
      - Полно, ставить некуда.
      - Почему не построили временных?
      - Завтра переведем конский запас в Балку, там есть пустые помещения.
      - Почему завтра? Почему не сегодня?
      Он не слушает ответа, досадливо машет рукой и начинает осматривать лошадей. Делает он это медленно, близко заглядывает в конские морды, щупает мускулатуру груди и нос. Он переходит от одной лошади к другой и очень вдумчиво, тщательно изучает каждую. Коннице белых надо противопоставить красную конницу, иначе пехоте не выдержать. И орудиям надо придать лошадей - они мертвы без конницы.
      - Куда вы думаете определить эту, каурую? - спрашивает Блюхер сопровождающих его командиров.
      - В пятую батарею.
      - Понятно... Извольте сказать, каковы требования к вьючным лошадям для артиллерии?
      - Какие требования?
      - Те, которые разосланы по частям неделю назад. Вы их видели?
      - Так точно.
      - Помните?
      - Да.
      - Извольте повторить.
      - Я помню в общих чертах...
      - Придется напомнить частности. Вьючная лошадь для артчастей должна быть с широкой грудью, на коротких ногах, плотного склада, круторебрая, с крепким копытным рогом, с прямой короткой спиной, без старых ссадин на спине и с невысокой правильной холкой, - вдалбливая каждое слово в собеседников, отчеканил Блюхер. - А разве эта лошадь в артиллерию годится? На ней хоронить хорошо, а не воевать. Определите ее в обоз.